Анонс

С психологической точки зрения сюжет весьма изящен и убедителен и является образцом так называемого сельского детектива, которые в то время были очень популярны. Известный критик и писатель Роберт Барнард даже изобрел термин «Мэйхем Парва» для обозначения собирательной английской деревушки, являющейся местом преступления, где «парва» — неизменная, типичная часть названий деревень, a mayhem в переводе с литературного английского означает «нанесение увечий». Что и подтверждается самим сюжетом: война в романе описывается более чем легкомысленно («Шла Первая мировая война, во время воздушного налета убило призовую свинью мистера Плаудена и чеширского кота, принадлежавшего экономке доктора Крофта»), зато в мирное время насильственные смерти следуют одна за другой, да и началось это, как читателю намекают, много поколений назад. В таком контексте вообще мог возникнуть намек на детективную пародию (кроме всего прочего, в названии деревни улавливается слово grin — «усмешка»), если бы все остальное не убеждало нас в обратном. Отчасти сюжетная линия становится понятней, если учесть, что в то время многие авторы сельских детективов в поисках злодеяний обращались к реальной истории, фамильным распрям и сохранившимся преданиям. Времена менялись, и писатели пытались переосмыслить традиции. В литературе XVIII века, упоминаемой в романе, пэр из низов никогда не был бы описан в благожелательных тонах, но в середине XX века роль аристократии уже не была настолько бесспорной, и высказывание «новые деревья росли среди старых, и были они сильными и крепкими» — лирическое отражение изменяющихся времен и переосмысление роли простого люда. Об этом, кстати, косвенно вещает и весь силверовский цикл, в котором гармонично сочетаются недавнее прошлое в лице мисс Силвер и современность в облике Фрэнка Эбботта (попробуйте представить себе в начале века отпрыска голубых кровей, работающего полицейским, и чтобы окружающие относились к этому как к должному!).

Вышел в Англии в 1951 году.

Перевод под редакцией М. Макаровой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Астапенков

Глава 1

От города Эмбанка до деревушки Гриннингз не больше полутора миль. Недалек тот день, когда город поглотит ее — и эту живописную старую церковь, возле которой обрело последний приют столько поколений; и деревенскую улицу, и разбросанные там и сям небольшие коттеджи, и григорианский дом приходского священника, построенный на месте старого, сгоревшего в 1801 году; и пару уютных домиков конца восемнадцатого столетия, принадлежавших когда-то семье Рэндом. Но пока все остается по-прежнему, так как проселочная дорога, соединяющая деревушку с городом, в самой деревушке, а вернее, на протоке за ней и обрывается, только появляются порою круги на воде… Деревушка на самом деле очень патриархальная. Заезжий художник назвал ее как-то «уголком безмятежной старины». Но даже в тишайшую заводь может упасть камень, и беспокойная рябь пройдет по воде. Еще Шерлок Холмс в свое время развеял миф о деревенской невинности.

В Гриннингзе хватало происшествий, творившихся под покровом ночи. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Случайное слово, непроизвольное движение — и тайное уже не тайна. Когда доктор Крофт получил письмо от Клариссы Дин, он и не предполагал, какими неприятностями оно грозит в будущем. Мисс Дин в позапрошлом году ухаживала за мистером Рэндомом во время его последней болезни. Она ухаживала за ним и раньше, несколько лет назад, когда он слег с гриппом. Симпатичная, смышленая девушка и дело свое знает. Она написала доктору, что со провождала больного в Канаду и только недавно вернулась. Она очень привязалась к их деревушке и хотела бы подыскать себе работу где-нибудь по соседству. Если он знает кого-то, нуждающегося в сиделке, не будет ли он так любезен дать ей рекомендацию?

Конечно, доктор Крофт сразу подумал о мисс Оре Блейк. Она отличалась неважным здоровьем, а сиделки не задерживались у нее надолго. Кларисса Дин тоже едва ли задержится, но она, по крайней мере, наведет у мисс Оры порядок и помешает мисс Милдред названивать ему трижды в день и всякий раз приставать с расспросами, наткнувшись на него случайно посреди улицы. Во всяком случае, доктор Крофт на это надеялся. Он позвонил мисс Блейк и выслушал ее со всем возможным терпением.

— Кларисса Дин? Дорогой доктор Крофт! Видите ли, мне всегда казалось, что она нацелилась на мистера Рэндома. Такой яркий румянец — правда, все эти девушки сейчас красятся…

Он засмеялся:

— Ну, я думаю, румянец мисс Дин был натуральным.

— Мужчины всегда так думают, — возразила мисс Ора своим мягким, воркующим голоском. — И легко попадаются на удочку. Вы говорите, она хочет приехать сюда? Интересно почему.

— Она была в Канаде — ее подопечный поехал к дочери и, к несчастью, там умер. Вполне понятно, что она написала мне и попросила рекомендацию.

— О, вполне. Особенно если по соседству живет кто-то, кого она жаждет увидеть. Может, она интересовалась не самим мистером Джеймсом Рэндомом. Есть ведь еще Арнольд Рэндом и мистер Эдвард…

Доктор Крофт хмыкнул: в небольших дозах общение с мисс Орой было даже приятным.

— Ш-ш, — сказал он, — не забывайте, что у нас параллельный телефон. А вдруг кто-нибудь в замке снял трубку?

— Арнольду Рэндому это очень польстит, — сказала мисс Ора. Доктор Крофт представил, как она вскинула голову. — Он ведь теперь завидный жених, теперь, после смерти брата, все досталось ему. И ему вряд ли больше шестидесяти — он гораздо младше мистера Джеймса. Именно из-за него некоторые и румянились, не ради же бедного Эдварда. Впрочем, почему это я говорю «бедного»? Он наверняка что-нибудь натворил: ни с того ни с сего из дома не убегают, не пропадают неизвестно где, чтобы потом вернуться и никому ничего не рассказывать.

— Мисс Ора!..

Но ее голос продолжал гудеть ему в ухо:

— Нет, нет, судя по всему, там дело нечисто, и Джеймс Рэндом знал это, иначе он не изменил бы своего завещания — и это после того, как он воспитал Эдварда как родного сына, а не как племянника. А все эти разговоры о том, что он считал его умершим Есть люди, которые способны поверить во все, что угодно, если пожелают.

— Мисс Ора, так вы хотите, чтобы мисс Дин к вам приехала?

Оказалось, что она именно этого и хотела. За тридцать лет она достаточно изучила доктора Крофта и знала, когда от досужих разговоров пора переходить к делу. Милдред напишет мисс Дин письмо. Может быть, и доктор Крофт напишет?

— Мой случай настолько сложен, и вы бы ей хорошенько все объяснили.

Мисс Милдред написала, доктор Крофт тоже. Он сообщил Клариссе Дин о болезни мисс Оры только то, что счел нужным. Как-то раз он объяснил это миссис Эммелине Рэндом своим нежеланием вмешиваться в чужие дела. Безусловно, Эммелина абсолютно надежный человек, но он не позволил бы себе таких откровений, если бы его не вывели из себя.

Он был предельно осторожен, когда писал Клариссе Дин, ничего лишнего. Та сообщила о своем согласии и появилась в городе через два дня после своего ответного письма, лишь на двадцать четыре часа опередив возвращение Эдварда Рэндома к своей мачехе.

Глава 2

Эдвард Рэндом вышел из дверей вокзала и свернул направо. Если бы он не остановился у газетного киоска, то увидел бы Сьюзен Вейн. Но так как он остановился, то заметил ее лишь тогда, когда повернул в очередной раз налево, прочитав на указателе: «Гриннингз — 1 1/2 мили». Указатель был новым, во всяком случае для него — в последний раз, когда он был здесь, его подвозил на своей машине Джим Бертон, и они подъезжали с другой стороны. А еще раньше — до его отъезда — вы либо должны были знать, где находится Гриннингз, либо рисковали вообще туда не попасть. Прикинув, сколько времени прошло с тех пор, когда он сходил с поезда в Эмбанке и шел по этой дороге, Эдвард помрачнел.

В общем, только свернув в сторону Гриннингза, он увидел девушку, шагающую по дороге, в правой — без перчатки — руке она несла чемодан. Он рассмотрел, что обе перчатки были засунуты в карман элегантного пальто. Девушка шла ровно и плавно, радуя глаз так же, как его радует живописный пейзаж. Чисто поверхностное, но, несомненно, приятное впечатление. Но через одну-две минуты к этому впечатлению прибавилось смутное ощущение, что он уже видел когда-то эти прямые светлые волосы. Очень прямые, за исключением самых кончиков, очень светлые и очень густые, подстриженные под пажа. Когда у всех девушек на голове кудряшки от завивки, вы невольно запоминаете ту, у которой их нет.

Прошло пять лет, но он вспомнил Сьюзен Вейн, ту, какой она была тогда — семнадцатилетнюю и, по ее собственному мнению, очень толстую. Ему никогда не нравились худые, но, как он начал припоминать, Сьюзен была действительно пухленькая, с румяными, как яблоки, щеками, с круглыми серыми, как у котенка, глазами и с густой светлой копной волос. Вполне симпатичная девчушка. Эдвард ускорил шаги и поравнялся с ней. Если это не Сьюзен, он просто пройдет мимо, но, если это все-таки она, было бы глупо плестись за ней всю дорогу, а у Эммелины столкнуться нос к носу.

Когда он подошел, девушка обернулась, и на какое-то мгновение он было усомнился, но лишь на мгновение, ибо это была она. Исчезла ее полнота, но глаза были теми же, только сейчас, на похудевшем лице, они казались больше, и ресницы потемнели и стали золотисто-коричневыми. Может быть, ей пришлось над ними потрудиться, но результат получился замечательный. В конце концов, зачем шагать по жизни с белесыми ресницами, если тебе этого не хочется?

— Вы — Сьюзен Вейн? — спросил он нахмурившись, в обычной своей резкой манере.

Глаза Сьюзен расширились. Мягкая дорожная пыль приглушила его шаги, и она их не заметила. Она думала о профессоре Постлетвейте, который отправился в Америку. Как жаль, что из-за отсутствия денег она не смогла поехать с ним. Она расстраивалась не только из-за того, что ей хотелось в Америку, а еще и потому, что он почти наверняка перепутает теперь все записи с лекциями, а без нее некому будет привести все в порядок. А потом в одно мгновение воскресло ее прошлое пятилетней давности: Эдвард Рэндом смотрел на нее, стоя посреди проселочной Полпенниевой дороги.

Никто не знает, почему эта дорога называлась Полпенниевой, но она так называлась. И никто не знает, почему прошлое может вдруг возникнуть перед тобой и больно сдавить сердце, но так бывает, так и было, во всяком случае, на какое-то ужасное мгновение. Лишь на мгновение ей было снова семнадцать, и она была слишком толстой и умирала от любви к Эдварду Рэндому, а он был по уши влюблен в Верону Грей. Это было ужасно, но, слава богу, все уже позади. Пять лет — это немалый срок. Никто и никогда не заставит ее пережить такое снова. Ни она сама, ни Эдвард. Бедный Эдвард! Ее охватила волна тепла и нежности. Она выронила чемодан и протянула ему обе руки:

— Эдвард, как здорово, как замечательно!

Впоследствии он размышлял над тем, что, пожалуй, лишь одна Сьюзен так отреагировала на его приезд. Нет, это не совсем честно. Эммелина, его мачеха, сказала то же и от чистого сердца. Но свою привязанность и радость от того, что он жив, она выразила потоком слез, а это не очень-то воодушевляло.

Сьюзен не плакала, она вся светилась. Если ее глаза и увлажнились, то от этого они стали только ярче. Она ласково и твердо задержала его руки в своих, потом отступила, все еще говоря:

— Эдвард, как здорово!

Это было действительно здорово. Он даже перестал хмуриться, но морщина между бровей до конца не разгладилась. Были и другие морщинки на этом узком загорелом лице, и ни одна из них не говорила о счастливых минутах. На лице отложили свой отпечаток испытания. Боль, сильная боль, но она не сломила его. Настороженность, горькая усмешка. Нежное сердце Сьюзен дрогнуло. В свое время именно Эдвард сказал, что сердце у нее мягкое, как масло, оставленное на солнце. Она убежала тогда и ужасно плакала, и у нее опухли глаза. Она бы отдала все на свете, чтобы уметь плакать так, как Верона — одна-две слезинки, глаза как незабудки в росе, длинные ресницы влажны ровно настолько, чтобы стать еще краше. Как тяжело быть семнадцатилетней дурочкой, толстой, с опухшими глазами и разбитым сердцем.

Сьюзен окинула мысленным взором ту ужасную картину и засмеялась:

— Как здорово, что мы встретились!

Волнение, охватившее их обоих в первый момент, постепенно улеглось. Он подумал, что она слишком часто использует это, в общем-то ничего не говорящее, слово.

— Во всяком случае, я могу понести чемодан.

— Нет, у тебя же еще свой.

— Он совсем легкий.

— Ну и мой тоже. — Она обхватила свои пожитки.

— А если я возропщу?

— Не стоит, это бесполезно. У меня еще коробка, ее доставят на машине, а в чемодане лишь то, что может понадобиться сегодня вечером.

Эдвард шагнул к ней и так быстро и ловко выхватил чемодан, что она не успела воспротивиться. Это ее рассердило: Эдвард всегда любил делать все по-своему и был довольно изобретателен. Что бы ни изменилось, эта его черта, кажется, осталась прежней. Ее лицо прояснилось, и она рассмеялась:

— Ты действительно не изменился!

— Как жаль, но еще не все потеряно! Ты ведь уже не живешь в Гриннингзе?

— Нет. Тетя Люси умерла, когда я училась в колледже. Я работаю с профессором Постлетвейтом, но он уехал в Америку читать лекции.

— Пять лет — в двух предложениях. Лаконично, ничего не скажешь! И что он преподает?

— Литературу. Будет читать лекции о Шекспире: кто мог скрываться под этим именем. Эммелина написала, что дяде Арнольду нужен кто-то, чтобы помочь привести в порядок библиотеку, ну и спросила, не хочу ли я приехать в усадьбу и заняться этим. Я согласилась.

Глупо было нервничать, но она нервничала. Лицо Эдварда не успокаивало. Оно по-прежнему было довольно мрачным. Он сказал:

— Интересно.

— И что в этом интересного?

— Не знаю — просто так вдруг.

Ей показалось, что «просто так» — очень подходящее выражение. Чтобы сменить тему, она спросила:

— Ты, наверное, тоже остановишься у Эммелины?

— Ненадолго. Что-что, а это даст всем в Гриннингзе пищу для сплетен.

— Почему?

— Возвращение блудного сына. Видишь ли, с тех пор, как я вновь появился в этих краях, я только раз побывал в Гриннингзе.

— Я ничего не знаю, только то, что все думали, будто ты умер…

— А я не умер. Непростительная оплошность. Никогда не возвращайтесь с того света — этого вам не простят, — произнес небрежно, но каким-то надтреснутым голосом Эдвард.

— Не говори так. Когда Эммелина узнала, что ты жив, она написала мне: «Просто не верится такому счастью!»

— Да, мне кажется, она действительно обрадовалась. В каждом правиле есть исключения, а то, что единственным человеком, который не возражал против моего воскрешения, была моя мачеха, делает ситуацию еще более комичной. Ну так что еще она тебе написала?

— Ты же знаешь, как Эммелина пишет письма. Там было что-то про кошек, у Шехерезады как раз появились котята, совсем невзрачные, и она очень расстраивалась — это в промежутках между радостными восклицаниями по поводу твоего возвращения. Я поняла, что ты был на курсах, где учат управлять имением. В каком-то из писем она сообщила, что лорд Берлингэм сказал ей, будто ты будешь работать у него, и как это хорошо, ведь ты будешь поблизости.

Сьюзен заметила, что он усмехнулся.

— Это всем так приятно! Особенно Арнольду!

Сьюзен не любила, когда люди ходят вокруг да около. Она взорвалась:

— Слушай, Эдвард, о чем ты говоришь? Почему твой дядя Арнольд не должен обрадоваться этому? Если все из-за какой-то семейной ссоры, мне лучше об этом знать, а то я обязательно сунусь куда не надо.

— Да, это уж обязательно! Да нет, не ссора, а просто неловкая ситуация. Но раз ты попадешь в семью Рэндом, тебе лучше рассказать. — Он качнул обоими чемоданами и вздернул подбородок. — Итак, начнем с краткого экскурса в историю семьи Рэндом. В последнем поколении три Рэндома: мой дядя Джеймс, мой отец Джонатан и мой дядя Арнольд. Джеймс потерял жену и сына и во второй раз не женился. Джонатан, когда перепробовал массу других занятий и все неудачно, дважды женился, после чего умер, оставив сына — меня, жену — Эммелину и великое множество долгов, заплатить которые дядя Джеймс счел своей обязанностью. У него было очень развито чувство долга. Он выделил Эммелине южный коттедж и вырастил меня, не докучая излишним вниманием.

— Да? — Голос Сьюзен прозвучал вопросительно.

Эдвард засмеялся:

— Дорогая, там не было «да», одно громадное «нет». Все закончилось грандиозным скандалом, и я удалился.

Сьюзен сразу вспомнила тот скандал. Из-за Вероны. Эдвард был ужасно в нее влюблен, но Джеймс Рэндом стал в позу: хочешь жениться — пожалуйста, но изволь оплачивать свои счета сам, выплата карманных денег прекращается в день свадьбы. Молва приписывала Джеймсу Рэндому еще более драматичные детали, в частности высказывание, что он скорее согласится видеть Эдварда в гробу. Однако Сьюзен знала Джеймса Рэндома как человека достойного, который привык сдержанно выражать свои мысли, и даже тогда, в свои семнадцать, не могла в это поверить. Вспомнив, как все было, Сьюзен решила, что ей будет лучше выразить свою заинтересованность только взглядом. Всегда лучше промолчать, чем брякнуть что-нибудь не то, но обычно она вспоминала это золотое правило тогда, когда было уже слишком поздно.

Эдвард вновь качнул чемоданами и продолжил все так же небрежно и отрывисто:

— А теперь пропустим четыре с половиной года. Меня считали мертвым почти три из них — это всех устраивало, что было вполне обоснованно. Дядя Джеймс, естественно, составил новое завещание. Даже если официально меня не лишали наследства, не оставлять же его трупу. Итак, Эдвард мертв, Джеймс мертв, и дорогой дядя Арнольд получает все. Вот так и обстоят дела. Разве Эммелина не писала тебе об этом?

Сьюзен покачала головой:

— Не думаю. В углу последней страницы были какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, но я подумала, там опять что-нибудь про того котенка, который неожиданно стал красавцем, и Эммелина переименовала его из Черныша в Люцифера. Послушай, ты хочешь сказать, что дядя Арнольд не собирается ничего менять? Теперь, когда оказалось, что ты жив?

— Не собирается.

— Но разве его нельзя заставить? Мистер Рэндом никогда бы не исключил тебя из завещания, если бы не считал, что ты умер.

— А как можно доказать, что сделал бы, а чего не сделал бы человек, который уже мертв? Мы крупно поссорились — и он изменил завещание. Таковы факты, а правосудие испытывает глупое пристрастие к фактам.

— А когда он изменил завещание? Когда ты уехал или когда он поверил в твою смерть?

Мгновение Эдвард сердито смотрел на Сьюзен. Затем рассмеялся:

— Не принимай это близко к сердцу, детка. Я не собираюсь выносить сор из избы. Может, и грязно, но пусть лучше все остается дома.

Она опешила — так он мог разговаривать со школьницей пять лет назад. Надо, надо было держать язык за зубами! Но она не выдержала и вот — получила по заслугам. То, что он осадил ее, было не обидно, а вполне естественно. Она покраснела, но рассмеялась и сказала немного виновато:

— Извини, просто вырвалось.

И сразу теплое, родственное чувство возникло между ними. Он вспомнил, что в Сьюзен всегда было что-то располагающее. Возможно, со временем это и надоедает. Может быть. Кто знает. Неожиданно для себя он сказал:

— Вот ты действительно не изменилась.

— Ты тоже. Я уже говорила тебе об этом.

Он снова помрачнел:

— Многие сказали бы, что я очень сильно изменился.

Сьюзен покачала головой:

— Я не верю, что люди на самом деле меняются. Просто всплывает какая-то черта характера, и ты замечаешь ее чаще, чем раньше, но это не совсем то. Яблоко не может стать грушей, а малина — сливой. У каждого человека тоже своя сущность, и, мне кажется, она сохраняется.

— Кислый виноград и гнилая мушмула! — сказал Эдвард. — Может быть, ты и права. Имей в виду: я тоже вроде этой мушмулы. Если мы явимся рука об руку, это испортит даже твою безупречную репутацию. Понимаешь, я не могу отчитаться за эти четыре с половиной года, и, как намекну ла Эммелина, обо мне рассказывают массу занятных историй. Боюсь, это ее огорчает, но ничем не могу ей помочь.

— Ты мог рассказать, где ты был.

— Боюсь, это было бы опрометчиво. — Опять горечь в голосе.

У Сьюзен заныло сердце: как обида ломает человека. Но Эдвард продолжал:

— Самая популярная версия — я под чужим именем сидел в тюрьме. Но есть и другие, тоже неплохие. Что я убил кого-то на дуэли и бежал из страны, или меня выгнали из клуба за шулерство.

— Прекрати, — сказала Сьюзен. Пожалуй, слишком пылко и сердито.

— Не волнуйся. Берлингэм — человек смелый. Он предложил мне должность. Это не тайна: если он сказал об этом Эммелине, значит, на расстоянии двадцати миль это всем известно. Значит, и дядя Арнольд уже в курсе — Берлингэм, может быть, для этого и сказал.

— Звучит просто ужасно, — заметила Сьюзен.

— Просто логический вывод. Арнольд любит меня, Берлингэм — Арнольда. Как обрадуется Арнольд, узнав, что я буду жить у него под носом — по милости Берлингэма.

А так как имения граничат, Арнольд в любой момент может столкнуться со мной, даже если я и не буду жить у Эммелины.

— Ты хочешь сказать, что Арнольд не любит тебя, а лорд Берлингэм — Арнольда, — резко сказала Сьюзен.

Эдвард расхохотался:

— Именно так!

Глава 3

Эммелина Рэндом устраивала чаепитие. Когда вошла Сьюзен, в комнате уже было много гостей, но из-за обилия мебели для людей оставалось гораздо меньше места, чем могло бы, если бы Эммелина и ее гостиная были другими. Собственно, это была не гостиная, а холл при входе в южное крыло усадьбы. Ее деверь, Джеймс Рэндом, когда Эммелина овдовела, поместил ее в этот коттедж. Он пристроил к холлу эркер, и, привыкнув иметь гостиную, Эммелина называла эту комнату не иначе как гостиной. Из-за эркера стало гораздо светлее, и, кроме того, появилась возможность поставить рояль, который она получила в наследство от бабушки, под зеленым шелковым чехлом. Но пустого места на стенах не прибавилось — они сплошь были увешаны фамильными портретами — темными и устрашающими. Здесь был адмирал — темно-бордовая тень от портьер падала на его лицо и мундир, делая их почти невидимыми. Была леди с черными локонами, в черном бархате, лицо которой совсем потемнело от времени. Это были прадедушка и прабабушка Эммелины, она ими очень гордилась — адмирал служил вместе с Нельсоном и прославился тем, что умел выражаться крепче всех прочих офицеров британского флота.

Портрет Джонатана Рэндома, занимавший почетное место на выступе каминной трубы, не был ни темным, ни устрашающим. Джонатан с портрета улыбался так же очаровательно, как улыбался всю жизнь. Ему было пятьдесят, когда Эммелина вышла за него замуж, и ему никогда не удавалось ни заработать, ни удержать в руках хоть какие-то деньги. Если бы он прожил еще пару лет, Эммелина тоже оказалась бы без гроша. А сейчас у нее было немного денег и этот заботливо предоставленный ей деверем южный коттедж, в котором она прожила так долго, что считала его почти своим.

Она была маленькой, стройной, с копной светлых седеющих волос, слегка рассеянной, не очень обаятельной. Ее приподнятые брови усиливали некую туманность взгляда голубых глаз. Когда Эдварду было семь, он заметил: «Он у нее там внутри, но она видит сквозь него». Когда его заставили объяснить, что он имеет в виду, он негодующе взорвался: «Конечно туман! Но он нисколечко не мешает ей видеть!»

Многое изменилось с тех пор: Джеймс Рэндом последовал за Джонатаном, и вместо него в усадьбе воцарился Арнольд. Шла Первая мировая война, во время воздушного налета убило призовую свинью мистера Плаудена и чеширского кота, принадлежавшего экономке доктора Крофта. Эдвард рос и, когда война закончилась, прошел курс управления имением. Потом он влюбился в Верону Грей, разругался с дядей Джеймсом, и больше его в Гриннингзе не видели. Он не возвращался и, судя по словам почтальонши, не писал. Эммелина пролила много слез и нашла утешение в кошках. Ей бы хотелось нянчить детей Эдварда как своих внуков, но у каждого должно быть в жизни хоть что-нибудь, и котята лучше, чем совсем ничего. Их, по крайней мере, всегда много, не успеешь пристроить одних, нужно нянчиться с новыми.

Казалось, прошла уже целая вечность, когда вдруг сообщили, что Эдвард умер. И сообщили с такими подробностями, что Джеймс Рэндом поверил. Эммелине он лишь сказал, будто беседовал с человеком, который видел Эдварда мертвым, а подробности опустил, чтобы не расстраивать ее еще больше. После чего вышел, подавленный и мрачный, и написал завещание в пользу своего брата Арнольда. Когда приехал Эдвард, после смерти Джеймса прошло уже шесть месяцев. В поздние зимние сумерки он вошел к Эммелине и тоже ничего ей не рассказал. Она долго плакала, но вопросов не задавала: она не хотела ни о чем спрашивать. Он уехал и вернулся, его обидели, и его надо утешить. Это было главным. Поэтому она смогла встречать лавину обрушивавшихся на нее вопросов неизменным: «Дорогая, я, право, не знаю». И так как это был незыблемый факт, вопросы в конце концов прекратились, во всяком случае Эммелину больше не донимали.

Но, разумеется, все продолжали обсуждать это между собой: Эдвард был в Китае или все-таки в России? Миссис Дикон, которая работала у мисс Блейк и дочь которой служила горничной в усадьбе, была совершенно убеждена в том, что мистер Джеймс Рэндом говорил что-то о России в тот день, когда его поверенный приезжал подписывать завещание. Проходя мимо неплотно закрытой двери в кабинет, Дорис ясно разобрала это слово. «Россия» — вот что она расслышала и ничего больше, чтоб ей пропасть. Немного лучше, чем ничего, ну вроде как котята за неимением детей. На этом слове строилось много захватывающих и драматичных историй.

А потом на первое место вышла загадочная китайская версия. У кого-то был двоюродный брат, а у того друг, который видел — собственными глазами! — Эдварда Рэндома в шанхайском госпитале. Или это было в Сингапуре? Все эти восточные названия так похожи.

Эдвард не предпринимал ничего, чтобы прекратить сплетни. Все были заинтригованы и полны сочувствия. Разумеется, Арнольд Рэндом должен сделать что-нибудь для своего племянника. Не видеть бы ему наследства, если бы его брат Джеймс не поверил в смерть Эдварда. Самое малое, самое-самое малое, что он мог сделать — это передать Эдварду имение и половину всех денег. Но Арнольд и пальцем не пошевелил, за что и вызвал всеобщее осуждение. Ладно бы у него не было собственных денег, но они у него были, или если бы ему были неизвестны намерения Джеймса Рэндома, или если бы у Арнольда хотя бы имелись жена и дети… Но у него не было никого, кроме Эдварда, и самое малое, что он мог сделать…

После возвращения Эдварда прошел месяц или два, когда поползли более зловещие слухи. Никто не знал, как они возникли, и, передавая их, почти все спешили объяснить, что сами в них не верят. Но ведь не бывает дыма без огня. Люди просто так, без всякой причины, не исчезают. Заговорили о причинах исчезновения Эдварда. Небось сидел в тюрьме — на это сначала намекали, потом это сделалось предметом публичных обсуждений и, наконец, установленным фактом.

Когда эти слухи достигли ушей лорда Берлингэма, он пересек Главную улицу Эмбанка и, подойдя к очереди за рыбой, во всю мощь своих голосовых связок объявил Эммелине, что он счастлив предложить ее пасынку должность управляющего. Это был крупный, энергичный человек с очень звучным голосом.

— Старик Барр уходит на пенсию. Последние полгода он работал только по доброте сердечной, чтобы меня не огорчать. Эдвард может приступать к работе прямо сейчас. Я посоветовал ему поучиться на курсах — новейшие методы и тому подобные штуки. Обеспечить страну продуктами — это долг каждого. Этот парень мне всегда нравился… он так долго пропадал… Всегда готов оказать услугу соседям. Так и передайте своему деверю. — Он разразился энергичным смехом и, увидев мистера Плаудена, снова побрел к себе, через улицу. Дамы в очереди затихли, набрали в легкие воздуха, посмотрели друг на друга и обрушили на Эммелину шквал вопросов.

Лорд Берлингэм добился всего в жизни сам. Босоногим мальчишкой он продавал на улице газеты. Он нажил состояние, купил имение в деревне, вступил в партию лейбористов, и, наконец, его занесло в палату лордов — в один из тех моментов, когда консервативное большинство стало раздражать публику больше обычного. Говорили, что он не очень почтительно подставлял шею под партийное ярмо и имел неудобную привычку брать слово в палате общин и высказывать свое подлинное мнение. Может быть, после этого и решили, что будет безопаснее, если он будет высказывать его в другом месте. Он стоял посреди деревенской улицы, вытирая лицо красно-зеленым шелковым платком, и говорил мистеру Плаудену, что старину Барра скоро заменит Эдвард Рэндом.

— И пусть лучше кто-нибудь сообщит об этом Арнольду Рэндому до того, как на следующей неделе мы встретимся на заседании, а не то я скажу ему сам, хотя мне, может, лучше этого и не делать. Его же хватит удар! Ненавидит меня, представьте, считает, что я для него слишком прост. Здравый смысл, общие для всех права, простые люди — это тоже элементарно просто, что во всем этом плохого?

Его голос с сильным акцентом, иногда спотыкающийся на букве «х», так гремел, что достиг ушей дам из рыбной очереди. Бормотание старого мистера Плаудена: «Конечно, конечно, дорогой» отнесло ветром.

Это было не так давно. А сейчас Эммелина сидела за претенциозным столиком и считала гостей. «Викарий и миссис Болл, Милдред Блейк, доктор Крофт и Сирил — четыре, и я пятая, и вот-вот появится Сьюзен, хотя, может быть, она приедет следующим поездом, — шесть или семь? А еще Эдвард!.. Но тут еще неизвестно. А хорошо бы они встретились и приехали вместе. С другой стороны, Эдварду совсем не понравится сразу угодить на светское собрание. А жаль — они все такие добрые, даже Милдред, хотя она, конечно, бывает иногда невыносимой. Но Эдварду не стоит сторониться людей: чем больше он будет прятаться, тем больше будет разговоров. Это естественно… Семь чашек, а на подносе, кажется, восемь… О господи, опять трещинка — и я сама виновата, никто же ничего не трогал!»