Анонс

С психологической точки зрения сюжет весьма изящен и убедителен и является образцом так называемого сельского детектива, которые в то время были очень популярны. Известный критик и писатель Роберт Барнард даже изобрел термин «Мэйхем Парва» для обозначения собирательной английской деревушки, являющейся местом преступления, где «парва» — неизменная, типичная часть названий деревень, a mayhem в переводе с литературного английского означает «нанесение увечий». Что и подтверждается самим сюжетом: война в романе описывается более чем легкомысленно («Шла Первая мировая война, во время воздушного налета убило призовую свинью мистера Плаудена и чеширского кота, принадлежавшего экономке доктора Крофта»), зато в мирное время насильственные смерти следуют одна за другой, да и началось это, как читателю намекают, много поколений назад. В таком контексте вообще мог возникнуть намек на детективную пародию (кроме всего прочего, в названии деревни улавливается слово grin — «усмешка»), если бы все остальное не убеждало нас в обратном. Отчасти сюжетная линия становится понятней, если учесть, что в то время многие авторы сельских детективов в поисках злодеяний обращались к реальной истории, фамильным распрям и сохранившимся преданиям. Времена менялись, и писатели пытались переосмыслить традиции. В литературе XVIII века, упоминаемой в романе, пэр из низов никогда не был бы описан в благожелательных тонах, но в середине XX века роль аристократии уже не была настолько бесспорной, и высказывание «новые деревья росли среди старых, и были они сильными и крепкими» — лирическое отражение изменяющихся времен и переосмысление роли простого люда. Об этом, кстати, косвенно вещает и весь силверовский цикл, в котором гармонично сочетаются недавнее прошлое в лице мисс Силвер и современность в облике Фрэнка Эбботта (попробуйте представить себе в начале века отпрыска голубых кровей, работающего полицейским, и чтобы окружающие относились к этому как к должному!).

Вышел в Англии в 1951 году.

Перевод под редакцией М. Макаровой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Астапенков

Глава 1

От города Эмбанка до деревушки Гриннингз не больше полутора миль. Недалек тот день, когда город поглотит ее — и эту живописную старую церковь, возле которой обрело последний приют столько поколений; и деревенскую улицу, и разбросанные там и сям небольшие коттеджи, и григорианский дом приходского священника, построенный на месте старого, сгоревшего в 1801 году; и пару уютных домиков конца восемнадцатого столетия, принадлежавших когда-то семье Рэндом. Но пока все остается по-прежнему, так как проселочная дорога, соединяющая деревушку с городом, в самой деревушке, а вернее, на протоке за ней и обрывается, только появляются порою круги на воде… Деревушка на самом деле очень патриархальная. Заезжий художник назвал ее как-то «уголком безмятежной старины». Но даже в тишайшую заводь может упасть камень, и беспокойная рябь пройдет по воде. Еще Шерлок Холмс в свое время развеял миф о деревенской невинности.

В Гриннингзе хватало происшествий, творившихся под покровом ночи. Но все тайное когда-нибудь становится явным. Случайное слово, непроизвольное движение — и тайное уже не тайна. Когда доктор Крофт получил письмо от Клариссы Дин, он и не предполагал, какими неприятностями оно грозит в будущем. Мисс Дин в позапрошлом году ухаживала за мистером Рэндомом во время его последней болезни. Она ухаживала за ним и раньше, несколько лет назад, когда он слег с гриппом. Симпатичная, смышленая девушка и дело свое знает. Она написала доктору, что со провождала больного в Канаду и только недавно вернулась. Она очень привязалась к их деревушке и хотела бы подыскать себе работу где-нибудь по соседству. Если он знает кого-то, нуждающегося в сиделке, не будет ли он так любезен дать ей рекомендацию?

Конечно, доктор Крофт сразу подумал о мисс Оре Блейк. Она отличалась неважным здоровьем, а сиделки не задерживались у нее надолго. Кларисса Дин тоже едва ли задержится, но она, по крайней мере, наведет у мисс Оры порядок и помешает мисс Милдред названивать ему трижды в день и всякий раз приставать с расспросами, наткнувшись на него случайно посреди улицы. Во всяком случае, доктор Крофт на это надеялся. Он позвонил мисс Блейк и выслушал ее со всем возможным терпением.

— Кларисса Дин? Дорогой доктор Крофт! Видите ли, мне всегда казалось, что она нацелилась на мистера Рэндома. Такой яркий румянец — правда, все эти девушки сейчас красятся…

Он засмеялся:

— Ну, я думаю, румянец мисс Дин был натуральным.

— Мужчины всегда так думают, — возразила мисс Ора своим мягким, воркующим голоском. — И легко попадаются на удочку. Вы говорите, она хочет приехать сюда? Интересно почему.

— Она была в Канаде — ее подопечный поехал к дочери и, к несчастью, там умер. Вполне понятно, что она написала мне и попросила рекомендацию.

— О, вполне. Особенно если по соседству живет кто-то, кого она жаждет увидеть. Может, она интересовалась не самим мистером Джеймсом Рэндомом. Есть ведь еще Арнольд Рэндом и мистер Эдвард…

Доктор Крофт хмыкнул: в небольших дозах общение с мисс Орой было даже приятным.

— Ш-ш, — сказал он, — не забывайте, что у нас параллельный телефон. А вдруг кто-нибудь в замке снял трубку?

— Арнольду Рэндому это очень польстит, — сказала мисс Ора. Доктор Крофт представил, как она вскинула голову. — Он ведь теперь завидный жених, теперь, после смерти брата, все досталось ему. И ему вряд ли больше шестидесяти — он гораздо младше мистера Джеймса. Именно из-за него некоторые и румянились, не ради же бедного Эдварда. Впрочем, почему это я говорю «бедного»? Он наверняка что-нибудь натворил: ни с того ни с сего из дома не убегают, не пропадают неизвестно где, чтобы потом вернуться и никому ничего не рассказывать.

— Мисс Ора!..

Но ее голос продолжал гудеть ему в ухо:

— Нет, нет, судя по всему, там дело нечисто, и Джеймс Рэндом знал это, иначе он не изменил бы своего завещания — и это после того, как он воспитал Эдварда как родного сына, а не как племянника. А все эти разговоры о том, что он считал его умершим Есть люди, которые способны поверить во все, что угодно, если пожелают.

— Мисс Ора, так вы хотите, чтобы мисс Дин к вам приехала?

Оказалось, что она именно этого и хотела. За тридцать лет она достаточно изучила доктора Крофта и знала, когда от досужих разговоров пора переходить к делу. Милдред напишет мисс Дин письмо. Может быть, и доктор Крофт напишет?

— Мой случай настолько сложен, и вы бы ей хорошенько все объяснили.

Мисс Милдред написала, доктор Крофт тоже. Он сообщил Клариссе Дин о болезни мисс Оры только то, что счел нужным. Как-то раз он объяснил это миссис Эммелине Рэндом своим нежеланием вмешиваться в чужие дела. Безусловно, Эммелина абсолютно надежный человек, но он не позволил бы себе таких откровений, если бы его не вывели из себя.

Он был предельно осторожен, когда писал Клариссе Дин, ничего лишнего. Та сообщила о своем согласии и появилась в городе через два дня после своего ответного письма, лишь на двадцать четыре часа опередив возвращение Эдварда Рэндома к своей мачехе.

Глава 2

Эдвард Рэндом вышел из дверей вокзала и свернул направо. Если бы он не остановился у газетного киоска, то увидел бы Сьюзен Вейн. Но так как он остановился, то заметил ее лишь тогда, когда повернул в очередной раз налево, прочитав на указателе: «Гриннингз — 1 1/2 мили». Указатель был новым, во всяком случае для него — в последний раз, когда он был здесь, его подвозил на своей машине Джим Бертон, и они подъезжали с другой стороны. А еще раньше — до его отъезда — вы либо должны были знать, где находится Гриннингз, либо рисковали вообще туда не попасть. Прикинув, сколько времени прошло с тех пор, когда он сходил с поезда в Эмбанке и шел по этой дороге, Эдвард помрачнел.

В общем, только свернув в сторону Гриннингза, он увидел девушку, шагающую по дороге, в правой — без перчатки — руке она несла чемодан. Он рассмотрел, что обе перчатки были засунуты в карман элегантного пальто. Девушка шла ровно и плавно, радуя глаз так же, как его радует живописный пейзаж. Чисто поверхностное, но, несомненно, приятное впечатление. Но через одну-две минуты к этому впечатлению прибавилось смутное ощущение, что он уже видел когда-то эти прямые светлые волосы. Очень прямые, за исключением самых кончиков, очень светлые и очень густые, подстриженные под пажа. Когда у всех девушек на голове кудряшки от завивки, вы невольно запоминаете ту, у которой их нет.

Прошло пять лет, но он вспомнил Сьюзен Вейн, ту, какой она была тогда — семнадцатилетнюю и, по ее собственному мнению, очень толстую. Ему никогда не нравились худые, но, как он начал припоминать, Сьюзен была действительно пухленькая, с румяными, как яблоки, щеками, с круглыми серыми, как у котенка, глазами и с густой светлой копной волос. Вполне симпатичная девчушка. Эдвард ускорил шаги и поравнялся с ней. Если это не Сьюзен, он просто пройдет мимо, но, если это все-таки она, было бы глупо плестись за ней всю дорогу, а у Эммелины столкнуться нос к носу.

Когда он подошел, девушка обернулась, и на какое-то мгновение он было усомнился, но лишь на мгновение, ибо это была она. Исчезла ее полнота, но глаза были теми же, только сейчас, на похудевшем лице, они казались больше, и ресницы потемнели и стали золотисто-коричневыми. Может быть, ей пришлось над ними потрудиться, но результат получился замечательный. В конце концов, зачем шагать по жизни с белесыми ресницами, если тебе этого не хочется?

— Вы — Сьюзен Вейн? — спросил он нахмурившись, в обычной своей резкой манере.

Глаза Сьюзен расширились. Мягкая дорожная пыль приглушила его шаги, и она их не заметила. Она думала о профессоре Постлетвейте, который отправился в Америку. Как жаль, что из-за отсутствия денег она не смогла поехать с ним. Она расстраивалась не только из-за того, что ей хотелось в Америку, а еще и потому, что он почти наверняка перепутает теперь все записи с лекциями, а без нее некому будет привести все в порядок. А потом в одно мгновение воскресло ее прошлое пятилетней давности: Эдвард Рэндом смотрел на нее, стоя посреди проселочной Полпенниевой дороги.

Никто не знает, почему эта дорога называлась Полпенниевой, но она так называлась. И никто не знает, почему прошлое может вдруг возникнуть перед тобой и больно сдавить сердце, но так бывает, так и было, во всяком случае, на какое-то ужасное мгновение. Лишь на мгновение ей было снова семнадцать, и она была слишком толстой и умирала от любви к Эдварду Рэндому, а он был по уши влюблен в Верону Грей. Это было ужасно, но, слава богу, все уже позади. Пять лет — это немалый срок. Никто и никогда не заставит ее пережить такое снова. Ни она сама, ни Эдвард. Бедный Эдвард! Ее охватила волна тепла и нежности. Она выронила чемодан и протянула ему обе руки:

— Эдвард, как здорово, как замечательно!

Впоследствии он размышлял над тем, что, пожалуй, лишь одна Сьюзен так отреагировала на его приезд. Нет, это не совсем честно. Эммелина, его мачеха, сказала то же и от чистого сердца. Но свою привязанность и радость от того, что он жив, она выразила потоком слез, а это не очень-то воодушевляло.

Сьюзен не плакала, она вся светилась. Если ее глаза и увлажнились, то от этого они стали только ярче. Она ласково и твердо задержала его руки в своих, потом отступила, все еще говоря:

— Эдвард, как здорово!

Это было действительно здорово. Он даже перестал хмуриться, но морщина между бровей до конца не разгладилась. Были и другие морщинки на этом узком загорелом лице, и ни одна из них не говорила о счастливых минутах. На лице отложили свой отпечаток испытания. Боль, сильная боль, но она не сломила его. Настороженность, горькая усмешка. Нежное сердце Сьюзен дрогнуло. В свое время именно Эдвард сказал, что сердце у нее мягкое, как масло, оставленное на солнце. Она убежала тогда и ужасно плакала, и у нее опухли глаза. Она бы отдала все на свете, чтобы уметь плакать так, как Верона — одна-две слезинки, глаза как незабудки в росе, длинные ресницы влажны ровно настолько, чтобы стать еще краше. Как тяжело быть семнадцатилетней дурочкой, толстой, с опухшими глазами и разбитым сердцем.

Сьюзен окинула мысленным взором ту ужасную картину и засмеялась:

— Как здорово, что мы встретились!

Волнение, охватившее их обоих в первый момент, постепенно улеглось. Он подумал, что она слишком часто использует это, в общем-то ничего не говорящее, слово.

— Во всяком случае, я могу понести чемодан.

— Нет, у тебя же еще свой.

— Он совсем легкий.

— Ну и мой тоже. — Она обхватила свои пожитки.

— А если я возропщу?

— Не стоит, это бесполезно. У меня еще коробка, ее доставят на машине, а в чемодане лишь то, что может понадобиться сегодня вечером.

Эдвард шагнул к ней и так быстро и ловко выхватил чемодан, что она не успела воспротивиться. Это ее рассердило: Эдвард всегда любил делать все по-своему и был довольно изобретателен. Что бы ни изменилось, эта его черта, кажется, осталась прежней. Ее лицо прояснилось, и она рассмеялась:

— Ты действительно не изменился!

— Как жаль, но еще не все потеряно! Ты ведь уже не живешь в Гриннингзе?

— Нет. Тетя Люси умерла, когда я училась в колледже. Я работаю с профессором Постлетвейтом, но он уехал в Америку читать лекции.

— Пять лет — в двух предложениях. Лаконично, ничего не скажешь! И что он преподает?

— Литературу. Будет читать лекции о Шекспире: кто мог скрываться под этим именем. Эммелина написала, что дяде Арнольду нужен кто-то, чтобы помочь привести в порядок библиотеку, ну и спросила, не хочу ли я приехать в усадьбу и заняться этим. Я согласилась.

Глупо было нервничать, но она нервничала. Лицо Эдварда не успокаивало. Оно по-прежнему было довольно мрачным. Он сказал:

— Интересно.

— И что в этом интересного?

— Не знаю — просто так вдруг.

Ей показалось, что «просто так» — очень подходящее выражение. Чтобы сменить тему, она спросила:

— Ты, наверное, тоже остановишься у Эммелины?

— Ненадолго. Что-что, а это даст всем в Гриннингзе пищу для сплетен.

— Почему?

— Возвращение блудного сына. Видишь ли, с тех пор, как я вновь появился в этих краях, я только раз побывал в Гриннингзе.

— Я ничего не знаю, только то, что все думали, будто ты умер…

— А я не умер. Непростительная оплошность. Никогда не возвращайтесь с того света — этого вам не простят, — произнес небрежно, но каким-то надтреснутым голосом Эдвард.

— Не говори так. Когда Эммелина узнала, что ты жив, она написала мне: «Просто не верится такому счастью!»

— Да, мне кажется, она действительно обрадовалась. В каждом правиле есть исключения, а то, что единственным человеком, который не возражал против моего воскрешения, была моя мачеха, делает ситуацию еще более комичной. Ну так что еще она тебе написала?

— Ты же знаешь, как Эммелина пишет письма. Там было что-то про кошек, у Шехерезады как раз появились котята, совсем невзрачные, и она очень расстраивалась — это в промежутках между радостными восклицаниями по поводу твоего возвращения. Я поняла, что ты был на курсах, где учат управлять имением. В каком-то из писем она сообщила, что лорд Берлингэм сказал ей, будто ты будешь работать у него, и как это хорошо, ведь ты будешь поблизости.

Сьюзен заметила, что он усмехнулся.

— Это всем так приятно! Особенно Арнольду!

Сьюзен не любила, когда люди ходят вокруг да около. Она взорвалась:

— Слушай, Эдвард, о чем ты говоришь? Почему твой дядя Арнольд не должен обрадоваться этому? Если все из-за какой-то семейной ссоры, мне лучше об этом знать, а то я обязательно сунусь куда не надо.

— Да, это уж обязательно! Да нет, не ссора, а просто неловкая ситуация. Но раз ты попадешь в семью Рэндом, тебе лучше рассказать. — Он качнул обоими чемоданами и вздернул подбородок. — Итак, начнем с краткого экскурса в историю семьи Рэндом. В последнем поколении три Рэндома: мой дядя Джеймс, мой отец Джонатан и мой дядя Арнольд. Джеймс потерял жену и сына и во второй раз не женился. Джонатан, когда перепробовал массу других занятий и все неудачно, дважды женился, после чего умер, оставив сына — меня, жену — Эммелину и великое множество долгов, заплатить которые дядя Джеймс счел своей обязанностью. У него было очень развито чувство долга. Он выделил Эммелине южный коттедж и вырастил меня, не докучая излишним вниманием.

— Да? — Голос Сьюзен прозвучал вопросительно.

Эдвард засмеялся:

— Дорогая, там не было «да», одно громадное «нет». Все закончилось грандиозным скандалом, и я удалился.

Сьюзен сразу вспомнила тот скандал. Из-за Вероны. Эдвард был ужасно в нее влюблен, но Джеймс Рэндом стал в позу: хочешь жениться — пожалуйста, но изволь оплачивать свои счета сам, выплата карманных денег прекращается в день свадьбы. Молва приписывала Джеймсу Рэндому еще более драматичные детали, в частности высказывание, что он скорее согласится видеть Эдварда в гробу. Однако Сьюзен знала Джеймса Рэндома как человека достойного, который привык сдержанно выражать свои мысли, и даже тогда, в свои семнадцать, не могла в это поверить. Вспомнив, как все было, Сьюзен решила, что ей будет лучше выразить свою заинтересованность только взглядом. Всегда лучше промолчать, чем брякнуть что-нибудь не то, но обычно она вспоминала это золотое правило тогда, когда было уже слишком поздно.

Эдвард вновь качнул чемоданами и продолжил все так же небрежно и отрывисто:

— А теперь пропустим четыре с половиной года. Меня считали мертвым почти три из них — это всех устраивало, что было вполне обоснованно. Дядя Джеймс, естественно, составил новое завещание. Даже если официально меня не лишали наследства, не оставлять же его трупу. Итак, Эдвард мертв, Джеймс мертв, и дорогой дядя Арнольд получает все. Вот так и обстоят дела. Разве Эммелина не писала тебе об этом?

Сьюзен покачала головой:

— Не думаю. В углу последней страницы были какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, но я подумала, там опять что-нибудь про того котенка, который неожиданно стал красавцем, и Эммелина переименовала его из Черныша в Люцифера. Послушай, ты хочешь сказать, что дядя Арнольд не собирается ничего менять? Теперь, когда оказалось, что ты жив?

— Не собирается.

— Но разве его нельзя заставить? Мистер Рэндом никогда бы не исключил тебя из завещания, если бы не считал, что ты умер.

— А как можно доказать, что сделал бы, а чего не сделал бы человек, который уже мертв? Мы крупно поссорились — и он изменил завещание. Таковы факты, а правосудие испытывает глупое пристрастие к фактам.

— А когда он изменил завещание? Когда ты уехал или когда он поверил в твою смерть?

Мгновение Эдвард сердито смотрел на Сьюзен. Затем рассмеялся:

— Не принимай это близко к сердцу, детка. Я не собираюсь выносить сор из избы. Может, и грязно, но пусть лучше все остается дома.

Она опешила — так он мог разговаривать со школьницей пять лет назад. Надо, надо было держать язык за зубами! Но она не выдержала и вот — получила по заслугам. То, что он осадил ее, было не обидно, а вполне естественно. Она покраснела, но рассмеялась и сказала немного виновато:

— Извини, просто вырвалось.

И сразу теплое, родственное чувство возникло между ними. Он вспомнил, что в Сьюзен всегда было что-то располагающее. Возможно, со временем это и надоедает. Может быть. Кто знает. Неожиданно для себя он сказал:

— Вот ты действительно не изменилась.

— Ты тоже. Я уже говорила тебе об этом.

Он снова помрачнел:

— Многие сказали бы, что я очень сильно изменился.

Сьюзен покачала головой:

— Я не верю, что люди на самом деле меняются. Просто всплывает какая-то черта характера, и ты замечаешь ее чаще, чем раньше, но это не совсем то. Яблоко не может стать грушей, а малина — сливой. У каждого человека тоже своя сущность, и, мне кажется, она сохраняется.

— Кислый виноград и гнилая мушмула! — сказал Эдвард. — Может быть, ты и права. Имей в виду: я тоже вроде этой мушмулы. Если мы явимся рука об руку, это испортит даже твою безупречную репутацию. Понимаешь, я не могу отчитаться за эти четыре с половиной года, и, как намекну ла Эммелина, обо мне рассказывают массу занятных историй. Боюсь, это ее огорчает, но ничем не могу ей помочь.

— Ты мог рассказать, где ты был.

— Боюсь, это было бы опрометчиво. — Опять горечь в голосе.

У Сьюзен заныло сердце: как обида ломает человека. Но Эдвард продолжал:

— Самая популярная версия — я под чужим именем сидел в тюрьме. Но есть и другие, тоже неплохие. Что я убил кого-то на дуэли и бежал из страны, или меня выгнали из клуба за шулерство.

— Прекрати, — сказала Сьюзен. Пожалуй, слишком пылко и сердито.

— Не волнуйся. Берлингэм — человек смелый. Он предложил мне должность. Это не тайна: если он сказал об этом Эммелине, значит, на расстоянии двадцати миль это всем известно. Значит, и дядя Арнольд уже в курсе — Берлингэм, может быть, для этого и сказал.

— Звучит просто ужасно, — заметила Сьюзен.

— Просто логический вывод. Арнольд любит меня, Берлингэм — Арнольда. Как обрадуется Арнольд, узнав, что я буду жить у него под носом — по милости Берлингэма.

А так как имения граничат, Арнольд в любой момент может столкнуться со мной, даже если я и не буду жить у Эммелины.

— Ты хочешь сказать, что Арнольд не любит тебя, а лорд Берлингэм — Арнольда, — резко сказала Сьюзен.

Эдвард расхохотался:

— Именно так!

Глава 3

Эммелина Рэндом устраивала чаепитие. Когда вошла Сьюзен, в комнате уже было много гостей, но из-за обилия мебели для людей оставалось гораздо меньше места, чем могло бы, если бы Эммелина и ее гостиная были другими. Собственно, это была не гостиная, а холл при входе в южное крыло усадьбы. Ее деверь, Джеймс Рэндом, когда Эммелина овдовела, поместил ее в этот коттедж. Он пристроил к холлу эркер, и, привыкнув иметь гостиную, Эммелина называла эту комнату не иначе как гостиной. Из-за эркера стало гораздо светлее, и, кроме того, появилась возможность поставить рояль, который она получила в наследство от бабушки, под зеленым шелковым чехлом. Но пустого места на стенах не прибавилось — они сплошь были увешаны фамильными портретами — темными и устрашающими. Здесь был адмирал — темно-бордовая тень от портьер падала на его лицо и мундир, делая их почти невидимыми. Была леди с черными локонами, в черном бархате, лицо которой совсем потемнело от времени. Это были прадедушка и прабабушка Эммелины, она ими очень гордилась — адмирал служил вместе с Нельсоном и прославился тем, что умел выражаться крепче всех прочих офицеров британского флота.

Портрет Джонатана Рэндома, занимавший почетное место на выступе каминной трубы, не был ни темным, ни устрашающим. Джонатан с портрета улыбался так же очаровательно, как улыбался всю жизнь. Ему было пятьдесят, когда Эммелина вышла за него замуж, и ему никогда не удавалось ни заработать, ни удержать в руках хоть какие-то деньги. Если бы он прожил еще пару лет, Эммелина тоже оказалась бы без гроша. А сейчас у нее было немного денег и этот заботливо предоставленный ей деверем южный коттедж, в котором она прожила так долго, что считала его почти своим.

Она была маленькой, стройной, с копной светлых седеющих волос, слегка рассеянной, не очень обаятельной. Ее приподнятые брови усиливали некую туманность взгляда голубых глаз. Когда Эдварду было семь, он заметил: «Он у нее там внутри, но она видит сквозь него». Когда его заставили объяснить, что он имеет в виду, он негодующе взорвался: «Конечно туман! Но он нисколечко не мешает ей видеть!»

Многое изменилось с тех пор: Джеймс Рэндом последовал за Джонатаном, и вместо него в усадьбе воцарился Арнольд. Шла Первая мировая война, во время воздушного налета убило призовую свинью мистера Плаудена и чеширского кота, принадлежавшего экономке доктора Крофта. Эдвард рос и, когда война закончилась, прошел курс управления имением. Потом он влюбился в Верону Грей, разругался с дядей Джеймсом, и больше его в Гриннингзе не видели. Он не возвращался и, судя по словам почтальонши, не писал. Эммелина пролила много слез и нашла утешение в кошках. Ей бы хотелось нянчить детей Эдварда как своих внуков, но у каждого должно быть в жизни хоть что-нибудь, и котята лучше, чем совсем ничего. Их, по крайней мере, всегда много, не успеешь пристроить одних, нужно нянчиться с новыми.

Казалось, прошла уже целая вечность, когда вдруг сообщили, что Эдвард умер. И сообщили с такими подробностями, что Джеймс Рэндом поверил. Эммелине он лишь сказал, будто беседовал с человеком, который видел Эдварда мертвым, а подробности опустил, чтобы не расстраивать ее еще больше. После чего вышел, подавленный и мрачный, и написал завещание в пользу своего брата Арнольда. Когда приехал Эдвард, после смерти Джеймса прошло уже шесть месяцев. В поздние зимние сумерки он вошел к Эммелине и тоже ничего ей не рассказал. Она долго плакала, но вопросов не задавала: она не хотела ни о чем спрашивать. Он уехал и вернулся, его обидели, и его надо утешить. Это было главным. Поэтому она смогла встречать лавину обрушивавшихся на нее вопросов неизменным: «Дорогая, я, право, не знаю». И так как это был незыблемый факт, вопросы в конце концов прекратились, во всяком случае Эммелину больше не донимали.

Но, разумеется, все продолжали обсуждать это между собой: Эдвард был в Китае или все-таки в России? Миссис Дикон, которая работала у мисс Блейк и дочь которой служила горничной в усадьбе, была совершенно убеждена в том, что мистер Джеймс Рэндом говорил что-то о России в тот день, когда его поверенный приезжал подписывать завещание. Проходя мимо неплотно закрытой двери в кабинет, Дорис ясно разобрала это слово. «Россия» — вот что она расслышала и ничего больше, чтоб ей пропасть. Немного лучше, чем ничего, ну вроде как котята за неимением детей. На этом слове строилось много захватывающих и драматичных историй.

А потом на первое место вышла загадочная китайская версия. У кого-то был двоюродный брат, а у того друг, который видел — собственными глазами! — Эдварда Рэндома в шанхайском госпитале. Или это было в Сингапуре? Все эти восточные названия так похожи.

Эдвард не предпринимал ничего, чтобы прекратить сплетни. Все были заинтригованы и полны сочувствия. Разумеется, Арнольд Рэндом должен сделать что-нибудь для своего племянника. Не видеть бы ему наследства, если бы его брат Джеймс не поверил в смерть Эдварда. Самое малое, самое-самое малое, что он мог сделать — это передать Эдварду имение и половину всех денег. Но Арнольд и пальцем не пошевелил, за что и вызвал всеобщее осуждение. Ладно бы у него не было собственных денег, но они у него были, или если бы ему были неизвестны намерения Джеймса Рэндома, или если бы у Арнольда хотя бы имелись жена и дети… Но у него не было никого, кроме Эдварда, и самое малое, что он мог сделать…

После возвращения Эдварда прошел месяц или два, когда поползли более зловещие слухи. Никто не знал, как они возникли, и, передавая их, почти все спешили объяснить, что сами в них не верят. Но ведь не бывает дыма без огня. Люди просто так, без всякой причины, не исчезают. Заговорили о причинах исчезновения Эдварда. Небось сидел в тюрьме — на это сначала намекали, потом это сделалось предметом публичных обсуждений и, наконец, установленным фактом.

Когда эти слухи достигли ушей лорда Берлингэма, он пересек Главную улицу Эмбанка и, подойдя к очереди за рыбой, во всю мощь своих голосовых связок объявил Эммелине, что он счастлив предложить ее пасынку должность управляющего. Это был крупный, энергичный человек с очень звучным голосом.

— Старик Барр уходит на пенсию. Последние полгода он работал только по доброте сердечной, чтобы меня не огорчать. Эдвард может приступать к работе прямо сейчас. Я посоветовал ему поучиться на курсах — новейшие методы и тому подобные штуки. Обеспечить страну продуктами — это долг каждого. Этот парень мне всегда нравился… он так долго пропадал… Всегда готов оказать услугу соседям. Так и передайте своему деверю. — Он разразился энергичным смехом и, увидев мистера Плаудена, снова побрел к себе, через улицу. Дамы в очереди затихли, набрали в легкие воздуха, посмотрели друг на друга и обрушили на Эммелину шквал вопросов.

Лорд Берлингэм добился всего в жизни сам. Босоногим мальчишкой он продавал на улице газеты. Он нажил состояние, купил имение в деревне, вступил в партию лейбористов, и, наконец, его занесло в палату лордов — в один из тех моментов, когда консервативное большинство стало раздражать публику больше обычного. Говорили, что он не очень почтительно подставлял шею под партийное ярмо и имел неудобную привычку брать слово в палате общин и высказывать свое подлинное мнение. Может быть, после этого и решили, что будет безопаснее, если он будет высказывать его в другом месте. Он стоял посреди деревенской улицы, вытирая лицо красно-зеленым шелковым платком, и говорил мистеру Плаудену, что старину Барра скоро заменит Эдвард Рэндом.

— И пусть лучше кто-нибудь сообщит об этом Арнольду Рэндому до того, как на следующей неделе мы встретимся на заседании, а не то я скажу ему сам, хотя мне, может, лучше этого и не делать. Его же хватит удар! Ненавидит меня, представьте, считает, что я для него слишком прост. Здравый смысл, общие для всех права, простые люди — это тоже элементарно просто, что во всем этом плохого?

Его голос с сильным акцентом, иногда спотыкающийся на букве «х», так гремел, что достиг ушей дам из рыбной очереди. Бормотание старого мистера Плаудена: «Конечно, конечно, дорогой» отнесло ветром.

Это было не так давно. А сейчас Эммелина сидела за претенциозным столиком и считала гостей. «Викарий и миссис Болл, Милдред Блейк, доктор Крофт и Сирил — четыре, и я пятая, и вот-вот появится Сьюзен, хотя, может быть, она приедет следующим поездом, — шесть или семь? А еще Эдвард!.. Но тут еще неизвестно. А хорошо бы они встретились и приехали вместе. С другой стороны, Эдварду совсем не понравится сразу угодить на светское собрание. А жаль — они все такие добрые, даже Милдред, хотя она, конечно, бывает иногда невыносимой. Но Эдварду не стоит сторониться людей: чем больше он будет прятаться, тем больше будет разговоров. Это естественно… Семь чашек, а на подносе, кажется, восемь… О господи, опять трещинка — и я сама виновата, никто же ничего не трогал!»

— Нет, дорогая, не думаю, — это она ответила мисс Блейк, которая жаловалась на то, что у молодых теперь ужасные манеры. Она уже не раз слышала об этом, и поэтому все ее внимание сосредоточилось на важной дилемме: надо ли подавать молоко? Надо, конечно, но не останутся ли тогда без молока кошки?

К счастью, в комнате находились только две из них. На подоконнике возлежала родоначальница, Шехерезада, великолепная пестрая кошка. На рояле — Люцифер, выраставший в такого красавца с пушистой, угольно-черной шерстью, что Эммелине пришлось отказаться от плебейской клички Черныш. Ритмично подергивая кончиком хвоста, он горящими желтыми глазами следил за пальцами Сирила — они бегали, скользили, летали от одного края клавиатуры до другого, а белые и черные клавиши скакали вверх и вниз. Люциферу не было еще и шести месяцев, и он вполне мог забыться и прыгнуть на выделывающие сложные фигуры пальцы. Эммелина с любовью наблюдала за ним. Очень трудно будет ему отказать, если он подойдет и замяукает, выпрашивая молока. Сама-то она обойдется, но первой молоко должна получить Шехерезада. Она снова начала пересчитывать, и цифры опять не сходились. Получалось то одной чашкой больше, то меньше, а если придет Эдвард… Она бросила растерянный взгляд на дверь и увидела входящую Сьюзен Вейн с блестящими волосами и розовым свежим личиком.

Глава 4

В комнате было натоплено и становилось все жарче. Все были рады видеть Сьюзен. Даже Сирил улучил момент и помахал ей костлявой рукой посреди пьесы, казалось целиком состоявшей из небольших блестящих пассажей. Доктор Крофт посмотрел на него через плечо и измученно-страдальческим тоном произнес:

— Пожалуй, хватит! Я не люблю чай вперемешку с музыкой. Если это можно назвать музыкой! Мне сразу вспоминается собака с привязанной к хвосту консервной банкой.

Эммелина улыбнулась приятной рассеянной улыбкой:

— Доктор Крофт, это я попросила Сирила, и, по-моему, он очень хорошо играет. Должно быть, у него сильные пальцы. Но, разумеется, ему тоже хочется чаю. Сирил, будь так любезен, передай всем чашки.

Она снова начала пересчитывать:

— Сьюзен, Сирил, доктор Крофт, миссис Болл, викарий, Милдред — это шесть, на подносе одна лишняя…

Острый нос мисс Блейк сморщился и шмыгнул. Она была не похожа на свою пухлую, светлую сестру. Смуглая, с орлиным носом, с близковато посаженными очень яркими темными глазами. Эммелина вспомнила, какой та была в тридцать: почти красавица. Было время, когда она опасалась, что породнится с ней. Арнольд Рэндом оказывал ей знаки внимания, но ничего из этого так и не вышло. Сейчас уже никто не назвал бы ее красивой. Она дрожала над каждым пенни, и последние, по меньшей мере, пятнадцать лет носила одну и ту же мрачную одежду и безвкусную шляпку. Она сердито посмотрела на поднос и сказала:

— Эммелина, вам же самой нужна чашка!

— Да, дорогая. Ну-ка, ну-ка — да, вы правы. Я буду разливать чай, а Сирил передавать чашки. И булочки, Сьюзен, пока они еще горячие…

Мисс Блейк повернулась к миссис Болл и, не понижая голоса, сказала:

— Эммелина становится слишком рассеянной!

Миссис Болл всегда соглашалась со всеми, если ей позволяла совесть. Но на этот раз она не позволила. Мисс Блейк любила позлословить, и поощрять это — грешно. Поэтому миссис Болл неторопливо ответила своим приятным голосом:

— Миссис Рэндом всегда так добра!

А потом подумала, как же она еще слаба духом. Она так старалась любить всех соседей без исключения, но полюбить мисс Блейк было очень непросто. Нужно постараться. Она взяла чашку с чаем и сказала:

— Надеюсь, вашей сестре нравится эта прекрасная погода.

— На вас легко угодить, миссис Болл, — возмутилась мисс Блейк. — Я не назвала бы такую погоду прекрасной. Солнца почти не было, да еще этот холодный ветер.

Круглые щеки миссис Болл стали похожи на два красных яблока:

— Зато не было дождя.

— Да, дождя не было, но эта пронизывающая сырость! Осень в Англии не подарочек, как, впрочем, и все остальные времена года. А что касается моей сестры Оры, ей все равно что делается на улице: она может передвигаться лишь от кровати к дивану и обратно.

— Да, я знаю. Как это, наверное, тяжело — и для нее и для вас. Надеюсь, вы довольны новой сиделкой. Я незнакома с ней, но, по-моему, она уже бывала в наших краях?

— Она ухаживала за мистером Рэндомом — до самого конца, за мистером Джеймсом Рэндомом.

— Да, миссис Рэндом мне говорила. Это было как раз перед нашим приездом сюда. Ее зовут мисс Дин? Кажется, я видела ее сегодня на улице — симпатичная девушка.

— Хорошая сиделка, — сухо сказала мисс Блейк, давая понять, что мисс Дин интересует ее исключительно как медицинский работник.

Миссис Болл вздохнула, втайне посочувствовав этой девушке.

Викарий и доктор Крофт разговаривали о крикете. Эммелина незаметно наливала в блюдечко Шехерезады молоко. Сирил, передав все чашки и блюдо с булочками, подсел к Сьюзен.

— Почему никто не сообщил мне, что вы приезжаете?

Если бы он спросил об этом Клариссу Дин, она бы сверкнула глазами и спросила в ответ: кто же знал, что ему это будет интересно? После чего спокойно можно было бы продолжать в том же духе. Кстати, на вечер у него было назначено свидание с Клариссой. В Эмбанке в «Рояле» шел интересный фильм. Его немного расстраивало, что придется платить за двоих, а это было накладно. Пожалуй, лучше было бы пойти со Сьюзен — она всегда за себя платит. Но у Сьюзен и нрав совсем другой. Она засмеялась и сказала:

— Я сама узнала об этом лишь два дня назад. Мистер Рэндом захотел, чтобы я составила каталог книг в его библиотеке, пока мой профессор в отъезде. Думаю, мне будет интересно. Наверное, у них много хороших книг.

Сирил скорчил гримасу. Это был длинный нескладный парень с соломенными волосами и выпирающими отовсюду костями.

— Девушки иногда интересуются такими странными вещами. Вроде кучи заплесневевших старых книг! — Он придвинулся поближе. — Мне так много надо вам рассказать. Я уже все выложил отцу — я не вернусь в школу.

— Но, Сирил!..

Он энергично кивнул:

— Да, не вернусь. Я завалил эти дурацкие экзамены, а это значит еще год долбежки, потом, может, опять завалю. И потом еще пять лет в медицинском, если не больше, потому что если и там заваливают, то меня точно будут заваливать. И чего ради, хотелось бы знать? Я это ему все выложил, и он, конечно, завелся. Родители всегда так! Казалось бы, дожив до такого возраста, пора научиться рассуждать спокойно, но они не могут! Спрашивается — почему? В конце концов, это моя жизнь! — Он подвинул стул еще ближе. — Почему мне нельзя играть в ресторан ном оркестре, если мне этого хочется? Я хоть завтра могу туда устроиться. Я ведь хорошо играю, и деньги там платят приличные. И не говорите снова «Но, Сирил!..», потому что я уже все решил. Мне на следующей неделе будет восемнадцать, а в «Рояле» нужен пианист, я там поиграю, пока меня не заберут в армию. Я и на жизнь заработаю, да еще и останется. А уж после смерти найду что-нибудь действительно стоящее. И вы думаете, отец оценил, как я все разумно придумал?

— Ну, не знаю…

Сирил снова чуть подвинул стул.

— Конечно, план хорош. Но разве он может логично рассуждать? Нет, не может. Как вы думаете, чем я, по его мнению, должен заниматься? — Он скорчил устрашающую гримасу. — Он хочет, чтобы я остался в армии и сделал карьеру! Ну, что вы скажете, Сьюзен?

— Ну…

— Экзамены, бесконечные экзамены! Это еще хуже, чем медицинский: после аттестации там вам ничего уже не надо сдавать. А в армии экзамены никогда не кончаются! Если не курсы, то офицерская академия, а еще экзамены при каждом повышении в звании — и так, пока вы не доживете до тех лет, когда, считай, одной ногой уже в могиле! Я напрямик сказал ему, что это не для меня и он меня не заставит, — так снова скандал! Сейчас у нас временное затишье, но он в любой момент может взорваться. Пар выпускает, но вы же знаете, что он вообще-то отходчивый. Может, при случае замолвите за меня словечко, а? Он всегда говорит, что вы на редкость рассудительная девушка. Звучит кошмарно, правда? Хотел сказать комплимент, но, видно, уже забыл, как это делается. — Сирил пододвигался до тех пор, пока их стулья не столкнулись. — Мне кажется, девушкам не нравится, когда их называют рассудительными.

— Им не нравится, — сурово подтвердила Сьюзен. Большие бледно-голубые глаза Сирила уставились на нее.

— Не смотрите на меня так — не я же это сказал. Я вами восхищаюсь и все такое — вы же знаете.

Восхищение обычно вознаграждается, но к этому моменту Сьюзен уже четыре раза отодвигала свой стул назад, безуспешно стараясь расположиться подальше от костлявого носа и немигающего взгляда бледно-голубых глаз. Она подумала, что лучше бы уж Сирил продолжал играть на рояле, но тут пришло избавление в виде Люцифера. Блюдечко молока выманило его с рояля, занимательные черные и белые палочки больше не скакали вверх и вниз. Легко спрыгнув на пол, он сделал медленное, крадущееся движение к чайному столику, рядом с которым его величественная мать лениво лакала молоко из голубого с золотом блюдца. Неизвестно, следила она за его приближением или нет, но в тот момент, когда его нос навис над краем блюдца и розовый язычок жадно потянулся к молоку, он получил отрезвляющий удар по уху. Он заорал, фыркнул и укрылся на крышке рояля, ворча про себя. Придет время, когда он сможет противостоять материнской тирании, но этот день еще не настал. Его янтарные глаза мрачно горели, пока он облизывал лапу и утер ею потом пострадавшее ухо.

— Ох уж эти ваши коты, Эммелина! — сказала Милдред Блейк.

Глава 5

На следующее утро Сьюзен отправилась в магазинчик миссис Александер, чтобы как-то убить время и купить открытку с видом церкви и ведущей к ней шестисотлетней тисовой аллеи. Профессору будет приятно ее получить. Она рассматривала открытки, ожидая, пока миссис Александер закончит с экономкой доктора Крофта, которая покупала баночку с гуталином с осмотрительностью девушки, выбирающей бальное платье, и тут в магазин вошла Кларисса Дин и набросилась на нее с пылкими излияниями.

— Наконец-то я тебя увидела! Мисс Блейк вернулась от миссис Рэндом и сказала, что ты приехала! Ты будешь делать каталог книг в усадьбе? Как бы мне хотелось заниматься таким же легким, приятным делом, но… — преувеличенный вздох, — мы, бедные сиделки, должны трудиться! — Она чуть-чуть понизила голос: — А теперь рассказывай, Эдвард Рэндом здесь? Кто-то говорил мне, что он приехал, но мисс Блейк сказала, что его не было за чаем. Может быть, он приехал позже? — Она еще немного понизила голос: — Или он увиливает от чаепитий?

Несмотря на вздохи и жалобы на тяжелую работу, вид у Клариссы был цветущий. Живая, смуглая, она была хороша именно благодаря своей яркости, каштановым вьющимся волосам и игривому лукавому взгляду карих глаз. Она выскочила из дома прямо в шапочке и голубом медсестринском халатике, который очень ей шел, и в коротких воздушных нарукавниках из белого муслина.

Ее последний вопрос прозвучал все-таки недостаточно тихо, поскольку природа наградила ее звучным чистым голосом. Миссис Александер и экономка доктора Крофта обернулись.

— Спроси его об этом сама, — ответила Сьюзен. — Извини, мне нужно купить открытку.

— Какая ты хитрая! А он здесь? — засмеялась Кларисса.

— Да.

— Ты же знаешь, мы с ним друзья. Правда, это было давно — я тогда только закончила учебу. Мы с Эдвардом часто виделись — я ухаживала за мистером Джеймсом Рэндомом, у него был грипп. Потом я приехала сюда только в прошлом году, когда мистер Рэндом уже не вставал. Он не хотел, чтобы за ним ухаживал кто-нибудь, кроме меня. Тогда мы все думали, что Эдвард умер! Правда, ужасно? Так хочется снова с ним увидеться, узнать, что с ним произошло за это время! Мисс Блейк говорит, он ничего не рассказывает, но уж мне-то он должен рассказать!

— Ну, не думаю… — начала было Сьюзен и прикусила язык. Пусть Эдвард сам разбирается с Клариссой.

Экономка доктора Крофта продолжала неспешно рассуждать:

— Вы, конечно, не виноваты, миссис Александер, я и не говорю, что вы виноваты, просто я говорю, что все сейчас хуже, чем до войны. И никто не убедит меня в том, что это не так, — и гуталин совсем не тот, и кожа, которую этим гуталином мажут. Все изменилось и прежним уже не будет, но я все-таки возьму черный и коричневый и постараюсь сделать все, что моих силах. А что нам еще теперь остается?

Миссис Александер благодушно, даже чересчур рассмеялась:

— Вы правы, мисс Симе, но лучше не унывать. Это я не о гуталине — я сама им пользуюсь.

Она подошла к другому краю прилавка и с той же сердечностью приветствовала Сьюзен:

— Дорогая, мы все так рады твоему возвращению. Что ты хочешь купить?

Сьюзен купила открытки, а Кларисса спички.

— Просто не представляю, на что они уходят. А еще мисс Блейк велела купить спелых помидоров и два фунта яблок, которые любит мисс Ора. Она сказала, вы сами знаете каких.

Миссис Александер благодарно просияла:

— Ну, конечно, с нашего собственного дерева. Я не знаю, какой это сорт, но какой-то хороший. Мой отец в первую неделю июля всегда выливал под него целый бочонок воды — чтоб яблоки были сочными. Мы и сейчас так делаем. Но лучше вам взять двенадцать фунтов — мисс Блейк всегда столько берет. Мисс Оре два фунта мало, поверьте.

По улице, не глядя по сторонам, шел Эдвард Рэндом. Когда он проходил мимо магазина миссис Александер, оттуда выбежала Кларисса Дин. В одной руке у нее была полная корзина яблок, в другой — бумажный пакет с помидорами. Щеки и глаза горели. Она протянула обе руки к Эдварду — корзинку, пакет, фрукты, все разом, — и воскликнула:

— Как замечательно, что мы встретились! Боюсь, вы уже не помните меня! Кларисса Дин. Я ухаживала за вашим дядей, помните?

Воспоминания не вызвали у Эдварда особых эмоций. Юноша и девушка в саду, так давно. Девушка хорошенькая и очень кокетливая. Он ответил:

— Как же, помню. Как поживаете?

— Я ухаживаю за мисс Блейк, мисс Орой Блейк. А вы помните, как вы называли мисс Милдред? — Ее кокетливый звонкий смех взмыл над улицей. Она склонилась к нему и прошептала: — Мисс Страхбред! Просто ужасно, правда?

— Мальчишеская придурь.

— Вы были очень симпатичным мальчиком, и вам было почти восемнадцать лет! — снова рассмеялась она. — Днем, когда ваш дядя отдыхал, мы обычно играли в теннис. Вы помогли мне научиться! Но сейчас мне не до тенниса, утром почти нет времени, и, наверное, я уже все забыла. Зато вечером я свободна. Если хотите, можно сходить в Кино. В «Рояле» показывают неплохие фильмы. За больными ухаживать так скучно! Ну же, соглашайтесь!

— Я принимаю дела у мистера Барра и буду очень занят. Осторожнее, вы все яблоки растеряете!

Она засмеялась и блеснула глазами:

— Какая я растяпа! Так приятно встретиться снова! Вы будете работать у лорда Берлингэма? Надеюсь, не с утра до ночи! Давайте отложим встречу на денек-другой, я вам сама позвоню, и обо всем договоримся!

Улыбаясь, с пылающими щеками, она вбежала обратно в магазин.

— Это был Эдвард Рэндом! Наконец-то приехал!

— Да, приехал, — ответила Сьюзен.

Кларисса засмеялась.

— Спасибо, дорогая, что ты осталась здесь и не испортила нашу встречу. Мы с ним старые друзья, так приятно снова его увидеть. Мы договорились как-нибудь вечером сходить в кино. Боже мой, надо бежать, а то мисс Блейк высунется из окна и зазвонит в колокольчик! Один раз она уже это делала, когда ей показалось, что прежняя сиделка, мисс Браун, слишком заболталась с миссис Александер!

Эдвард продолжил свой путь. Кларисса почти не изменилась. Такая же хорошенькая, такая же кокетливая. Она рада видеть его. Ее пылкость особо его не тронула. Поживешь с Милдред и Орой — любому обрадуешься. Кларисса исчезла из его мыслей так же внезапно, как и появилась.

Сестры Блейк жили в одном из домиков восемнадцатого века. Арочные окна верхнего этажа подпирались каменными колоннами, которые начинались от самого тротуара и позволяли увидеть обширную панораму. Со своего дивана мисс Ора Блейк видела все, что происходило на улице. Наблюдение начиналось в восемь утра, когда ее переносили из спальни в глубине дома в небольшую гостиную, и длилось до ужина, когда она возвращалась в кровать. Столь ранний час для перемещения был выбран специально. Иначе она не смогла бы увидеть, как разносят почту, чего ни в коем случае нельзя было допустить. У нее было прекрасное зрение, она видела, как почтальон проходит по всей улице, из одного ее конца в другой. Поэтому она точно знала, когда Мэгги Ледбеттер перестала получать письма от своего жениха и когда молодой миссис Харис стали приходить письма из-за границы. Все долго это обсуждали, пока не выяснилось, что у той тетя в Ванкувере. По крайней мере, она им так сказала. Скоро приехал ее муж с Малаев, и они уехали из Гриннингза. Поэтому определить точно, была ли у нее там тетя или нет, так и не удалось, но сестры Блейк имели на этот счет свое мнение.

Кларисса Дин оставила яблоки и помидоры миссис Дикон — приходящей кухарке, очень искусной, — и легко взбежала по ступенькам. Вид у мисс Оры был довольный и заинтригованный:

— Не говори мне, что это Эдвард Рэндом! Вернее, не говори, что это не он, потому что я видела, что это он, а когда ты выбежала из магазина, я подумала: она растеряет все яблоки!

— Я и растеряла!

— Это миссис Александер дала тебе корзинку? Она не наша. А что было в пакете? Помидоры? Надеюсь, спелые. Сиделка Браун была просто невыносима — она всегда хватала что дают, не смотрела, спелые они или нет. Долго ты будешь морочить мне голову помидорами? Лучше расскажи об Эдварде Рэндоме! Ты, по-моему, очень рада, что наткнулась на него!

— Да, конечно!

У мисс Оры Блейк было широкое розовое лицо, круглые голубые глаза и белые пышные локоны, увенчанные двумя голубыми атласными бантами и небольшим кружевным рюшем. Она важно посмотрела на Клариссу и изрекла:

— Когда я была молодой, девушкам так говорить не полагалось.

— Почему бы и нет? Мы часто виделись, когда я приезжала сюда.

— Но это было семь лет назад.

— У нас были очень дружеские отношения, а я друзей не забываю, — рассмеялась Кларисса.

Семь лет назад! Мисс Ора начала считать. Эдвард еще ходил в школу — ему было не больше восемнадцати. Потому что сейчас ему не больше двадцати пяти. Она помнила его еще младенцем. Да, ему было восемнадцать, когда Джеймс Рэндом заболел гриппом и в доме появилась Кларисса Дин. Значит, к тому времени она уже закончила курсы. Пусть она молодо выглядит, но она на несколько лет старше Эдварда. Эта свежесть очень обманчива. И мисс Ора удовлетворенно заключила, что Клариссе, наверное, уже тридцать.

— А в корзинке было много яблок… — ядовито заметила она.

— Но миссис Александер сказала…

— Миссис Александер главное побольше продать. Моей сестрице это не понравится, совсем не понравится. Она будет считать, что мы транжирим деньги. Сама она не любит фрукты, и нам надо быть похитрее. Лучше вели миссис Дикон припрятать эти яблоки, а корзинку пусть вернет — когда пойдет домой на ленч.

Глава 6

Арнольд Рэндом прошел по южной аллее до небольшого коттеджа и, прежде чем отодвинуть щеколду калитки, помедлил. Это был человек среднего роста, сухощавый, с ярко выраженными фамильными чертами. Почти у всех Рэндомов присутствовали эти черты — все они были смуглыми, стройными, темноглазыми. Но проявлялись они у всех по-разному. В Джеймсе Рэндоме некая «мрачность» красок была смягчена добросердечием. У Джонатана ни смуглоты, ни темных глаз и волос вовсе не было: он пошел в материнскую родню, в белокурых Фоксвелов — белокурых и глуповатых, как шептались в деревне. В Эдварде семейные черты возродились и даже усилились. У Арнольда фамильные черты приобрели изысканность. Гордо посаженная голова, прямая осанка, красивые аристократические руки. Как однажды отметил лорд Берлингэм, Арнольд Рэндом мог бы занять первое место в Англии на соревнованиях по надменности взгляда. Именно так, с холодным презрением, он посмотрел сейчас на садик Эммелины. После чего отодвинул щеколду, сделал несколько шагов по узкой мощеной дорожке, которая вела к двери коттеджа, и снова огляделся.

Сад представлял собой прямоугольный участок, отрезанный от парка. На одной его стороне — клумбы и розовые кусты, в глубине — грядки с овощами. Он бы должен быть строго выверенным и ухоженным, как и полагается садику у дома привратника. Но этот сад никогда таким не был, никогда с тех самых пор, когда брат Джеймс отдал его в распоряжение Эммелины. Арнольд нахмурился при этом воспоминании. Дело было не в том, что ему не нравились клумбы. Он помнил строгие, спланированные с большим вкусом композиции из пурпурной герани, желтой кальцеолярии и голубых лобелий, листик к листику, ни одного увядшего цветка. Но это было во времена старика Харди. С тех пор как здесь поселилась Эммелина, всюду воцарился хаос. Огромные разросшиеся осенние маргаритки и подсолнухи. Розово-белые анемоны. Львиный зев и резеда между розовыми кустами. И еще множество наполовину отцветших растений, названий которых он не хотел знать. А розы! Все было усеяно розами! Пусть даже они хорошо цвели — и благоухали невероятно. Но какие неухоженные! Неудивительно, что они так разрослись. Всюду запустение. И вьюны на веранде нужно как следует подровнять.

Пока он рассуждал, внизу что-то зашевелилось, и, мягко ступая, появился Люцифер, бывший Черныш: хвост поднят, изумрудные глаза блестят на солнце. Мистер Рэндом не любил кошек.

— Брысь! — рявкнул он.

Люцифер подпрыгнул, сделал восхитительный кульбит в воздухе, благополучно приземлился и мгновенно исчез, как зигзаг черной молнии. Гревшаяся на солнце, растянувшись на подоконнике, Шехерезада не шевельнулась, но Тоби, уродливый кот с неестественно длинными задними лапами и всего одним ухом, спрыгнул и исчез в зарослях мяты и лаванды. До того как его подобрала Эммелина, его били и пинали ногами, он этого не забыл. Он подчинялся, когда люди говорили ему «брысь!». В поле зрения были еще три кошки, но они даже не обернулись. Арнольд сурово посмотрел на них и резко постучал молотком во входную дверь Эммелины.

Она открыла, держа на руках совсем маленького котенка. За ней следовала, жалобно мяукая, его мать, красивая серая — помесь с персидской кошкой. На Эммелине был голубой рабочий халат, волосы немного растрепаны. Она убирала в задней комнате, и ей пришлось подвинуть Амину с котятами. Амине это не понравилось, а один котенок заполз под комод, который вместе с роялем достался Эммелине в наследство от бабушки, залез и не хотел выделать. Амина, естественно, разнервничалась, что Арнольд явился в очень неподходящий момент. Эммелина не хотела, чтобы он догадался об этом, поэтому она улыбнулась своей кроткой рассеянной улыбкой и сказала:

— Как это любезно с вашей стороны! Пожалуйста, заходите!

Корзинка Амины стояла, конечно временно, посреди гостиной; котята пищали и карабкались по краю корзины, отчаянно пытаясь выбраться. Эммелина стряхнула их обратно, посадила туда же того, которого держала на руках, и понесла корзину на кухню, сопровождаемая Аминой, которая вышагивала с решительно поднятым хвостом и пронзительно мяукала.

Шум затих — Эммелина закрыла обе двери и извинилась:

— Простите, пожалуйста, она не любит, когда котят уносят.

— Да, я заметил.

Эммелина не ждала от Арнольда душевности, но таким суровым она давно его не видела. Пожалуй, разговор предстоит трудный, и она так и не сможет закончить уборку, и тем более извлечь из-под комода котенка. Чтобы как-то себя утешить, Эммелина подумала, что, может быть, ему там надоест и он вылезет сам. Она сложила руки на коленях и внимательно посмотрела на деверя. Он определенно был чем-то рассержен. Уборка, небольшая перестановка — этого мужчины не терпят. Даже ее дорогой Джонатан, а у него был такой легкий характер…

Арнольд прервал ее размышления:

— Мне сказали, что приехал Эдвард.

— Да, приехал.

— И сообщили, что лорд Берлингэм предложил ему работу.

— Да, он очень добр.

— Разве? Я бы так не сказал. Я бы определил поведение лорда Берлингэма иным словом: вызывающее. Но речь не о лорде. Просто решил поинтересоваться, где Эдвард собирается жить. Насколько я понимаю, мистер Барр остался в доме управляющего. И я полагаю, Эдварду вряд ли прилично снимать квартиру в деревне, даже если кто-нибудь и захочет его принять.

Симпатичный румянец залил щеки Эммелины.

— Но, Арнольд, он остановится у меня. Это же само собой разумеется. Ни я, ни он и не предполагали ничего другого, по крайней мере…

— Жаль.

— Нет, что вы!

Арнольд не садился. Теперь он подошел к окну. Еще одна проклятая кошка растянулась на низком широком кресле — на этот раз желтая, — наверное, вся накидка в шерсти. Даже если он колебался, а в свое время глаза Эммелины могли смягчить его сердце, это зрелище ожесточило его. Вопиющая антисанитария! Он повернулся и холодно сказал:

— Очень жаль, но мне придется попросить вас обоих изменить свои планы.

— Изменить планы? — Она смотрела на него с изумлением.

— Да. Мне не хотелось бы причинять вам неудобство, но Фулербай не справляется со своей работой. Это стало очевидно довольно давно. Сегодня я его уволил. А у нового садовника семья, им нужен дом. Джеймс смог предложить вам этот флигель только потому, что у Фулербая собственный дом в деревне.

— Но, Арнольд, я живу здесь шестнадцать лет. Я никогда не думала… — Эммелина совсем растерялась.

— Может быть, вы сейчас подумаете. Если у вас есть какие-то сомнения относительно законности моих действий, готов их разрешить. У вас нет никаких документов на владение этим домом, вы никогда не платили за аренду помещения.

— Но… — начала Эммелина и после минутного молчания продолжила: — Джеймс был очень добр.

Арнольд даже не шевельнулся, и его силуэт вырисовывался на фоне залитого солнцем сада.

— У вас нет документов, и вы не платили ренты. Всю мебель вам одолжил Джеймс.

— Здесь есть мои вещи.

— Не спорю. Но у вас нет прав на этот дом. Джеймс позволил вам жить в доме садовника, потому что этот дом ему не был нужен. А мне он нужен.

Руки Эммелины все еще лежали на подоле голубого халатика. Он подумал, что растерянный взгляд ее широко раскрытых глаз нелеп для женщины, давно вышедшей из девичьего возраста. Кажется, она не понимает, о чем он говорит. Он повысил голос:

— Как я уже сказал, мне не хочется причинять вам неудобство. Может быть, вам надо осмотреться, прежде чем обосноваться на новом месте. Вы можете снять квартиру в Эмбанке или в другом подходящем месте… — Он остановился, потому что она покачала головой:

— Не стоит об этом говорить.

— Ну, разумеется, я не хочу вам ничего диктовать.

Она посмотрела ему прямо в глаза:

— Ведь дело не в Фулербае и не в новом садовнике, Арнольд? Дело в Эдварде. Вы не хотите, чтобы здесь жил Эдвард.

— Я полагаю, это просто неприлично.

— Это поместье всегда было его домом, Арнольд. И сейчас это тоже был бы его дом, если бы Джеймс не думал, что он умер.

Он потерял всю свою холодную сдержанность:

— Берлингэм дал ему эту работу исключительно для того, чтобы досадить мне. Я думаю, так он представляет себе остроумную шутку. Берешь паршивую овцу и селишь ее под носом у родственника: пусть знает, что в его стаде есть и черные овечки! На что способна вульгарная свинья — только на то, чтобы хрюкать! Но, Эммелина, как вы-то могли потворствовать такому недостойному поведению! Кажется, вы любите Эдварда и должны бы понимать, что оказываете ему плохую услугу, привлекая к нему всеобщее внимание, ворошите то, что лучше забыть. Если вы его действительно любите, лучше уговорите его уехать отсюда.

Она продолжала все так же смотреть на него.

— А если он правда уедет?

— Так будет гораздо лучше для него. Если он уедет туда, где его никто не знает, он сможет начать все сначала, и никто не будет интересоваться, где он был и что делал последние пять лет. В то время, как здесь… — Он закинул голову, его профиль стал еще более чеканным. — Зачем он вернулся сюда, где у каждого второго своя скандальная версия о том, что он делал все это время? Мне понятны побуждения лорда Берлингэма. Он знает, что я о нем думаю, и хочет отыграться таким вульгарным образом. Но чего добивается Эдвард, чего добиваетесь вы? Повторяю, я этого не допущу — если он переедет сюда, вам придется покинуть этот дом!

Последние слова он почти прокричал. Эта сцена могла удивить всех, кто не очень хорошо его знал. Эммелина не удивилась. Такую потерю самообладания она уже наблюдала раньше. Это происходило внезапно, как сейчас. Скажем, когда его кусала собака, с которой он играл, когда его сбрасывала оступившаяся лошадь, когда он делал что-то, чему вовремя не подумал научиться, и пожинал плоды своего неумения. Она всегда чувствовала, что под холодной сдержанностью в Арнольде скрывалась какая-то неуравновешенность, выплескивающаяся наружу под давлением обстоятельств. Сейчас она всматривалась в него, пытаясь понять, что это за обстоятельства.

В свою очередь, Арнольд был недоволен собой. Разговор вышел из-под его контроля. Он не собирался всего этого говорить. Думать думал, но говорить не собирался. Он хотел выглядеть спокойным, разумным, полным достоинства. Он нанял нового садовника, ему нужен дом, он вынужден просить Эммелину переехать. Никаких ссылок на Эдварда. И весь продуманный сценарий насмарку.

Эммелина все еще смотрела на него, ее голубые глаза выделялись, казались еще более яркими на фоне выгоревшего ситцевого халата. Внезапно она спросила:

— Почему вас так пугает приезд Эдварда?

Глава 7

Сьюзен вышла из магазина с открытками и пакетом помидоров — в подарок Эммелине.

— Я сама их вырастила, — сказала миссис Александер. — Не знаю, стоит ли говорить, но рассаду я взяла у мистера Фулербая. Ему очень удаются помидоры, они всегда занимают первые места на выставках в Эмбанке. Как жаль, что он уходит из усадьбы.

— Разве он уходит?

— Никому не говорите, что это я вам сказала, но я слышала, ему дали расчет. Кажется, они с мистером Арнольдом не очень ладят. Старика-то, наверное, это не очень огорчит. У него свой дом и пенсия, а если ему захочется поработать, то и мисс Блейк и доктор Крофт будут только рады его приходу. Мне кажется, если кто об этом пожалеет, так это мистер Арнольд. Но это между нами.

Сьюзен взяла в руки пакет с помидорами, но миссис Александер еще не закончила.

— Еще Уильям Джексон уходит, слышали? Мне сказали, что его вчера уволили. Всегда говорила, он плохо кончит. Каждый вечер до закрытия просиживает в Лэме или в Эмбанке, утром опаздывает на работу. Бедняжка Анни, какая ужасная жизнь! И зачем он ей был нужен. Бог ее знает. Двадцать лет она жила с вашей тетей Люси — она пришла к ней в четырнадцать. А потом взяла и вышла замуж за этого прохвоста. Ему были нужны ее сбережения и то, что оставила ей мисс Люси. Он же младше ее на целых десять лет, ни больше ни меньше!

Сьюзен хорошо помнила Уильяма Джексона, младшего садовника в усадьбе, еще рыжим, прыщавым мальчишкой. Он ей никогда особенно не нравился. Анни сделала глупость, связавшись с ним. Тетя Люси никогда бы ей этого не позволила. Хотя, может быть, все не так плохо, как говорит миссис Александер, но в ответ на ее возражение та лишь покачала головой:

— Нет, моя дорогая! Бедняжка Анни, она превратилась в развалину! Сидит одна-одинешенька в своем доме по ту сторону протоки! Неудивительно, что его так дешево продали! В темноте просто опасно перескакивать с камня на камень! А когда идет дождь! Нужно построить мост, но сейчас это столько стоит! Жаль, что об этом не подумали во времена королевы Елизаветы, когда за работу платили по пенни в день.

Сьюзен рассмеялась:

— Ну, тогда на пенни можно было купить столько, сколько сейчас не купишь и за несколько шиллингов. На него можно было снять дом, прокормить и одеть семью.

— Жаль, что нынче не так, как раньше! — ответила миссис Александер.

На обратном пути Сьюзен не думала ни о падении денежного курса, ни о Фулербае, ни об Уильяме Джексоне, ни даже о несчастной Анни. Она не могла выбросить из головы две картины. На одной — она сама стояла посреди пыльной проселочной дороги между Эмбанком и Гриннингзом с чемоданом у ног и с руками, протянутыми к Эдварду Рэндому. На другой — Кларисса Дин почти в той же самой позе посреди деревенской улицы. Эта картина была ярче и четче предыдущей. И сама Кларисса была ярче и привлекательнее по сравнению с довольно бледной фигурой Сьюзен Вейн. У нее было унизительное чувство, что ее обошли. Нелепо, но так. Она прониклась участием, дружбой к Эдварду и выразила их таким образом. А потом то же сделала Кларисса, и сделала она это гораздо лучше. С блеском, с обилием красок…

Сьюзен вошла в дом и увидела Эммелину — она лежала на полу в задней комнате и пыталась щеткой выудить из-под комода котенка, в то время как из кухни неслись жалобные вопли Амины. Котенок отчаянно цеплялся коготками за ковер.

— Может быть, если мы вытащим ящик…

— Старые вещи слишком солидные, их не потаскаешь.

Но они все-таки вытащили нижний ящик. Он действительно оказался очень тяжелым, потому что был набит альбомами с фотографиями. Как Сьюзен и предполагала, дно комода было из твердого дуба, но прямо посередине, где лежал самый тяжелый альбом, доски разошлись и образовалась щель. После получаса изнуряющих и бесполезных надавливаний, ударов и отжиманий стамеской, когда они почти отчаялись, котенок, видимо проголодавшись, черной змейкой выполз на животе из-под комода, укоризненно посмотрел на них и зевнул прямо в лицо Эммелине.

Задняя комната приобрела свой обычный захламленный вид, и большинство вещей, которые Эммелина собиралась выбросить, заняли свое прежнее место, прежде чем она просто сказала Сьюзен:

— Сегодня утром заходил Арнольд. Хочет меня выгнать. Думаю, пока не надо говорить об этом Эдварду. Он может расстроиться.

Глава 8

Эдвард задержался у мистера Барра. Было около десяти часов вечера, и уже стемнело, когда он подошел к протоке и вытащил карманный фонарик, хотя можно было обойтись и без него — ноги помнили каждый камень. Вечером шел сильный дождь, и воды в протоке было много. Камни были скользкими, а один, большой и плоский, прямо посередине, был залит водой. Эдвард перепрыгивал с камня на камень и наслаждался беззаботностью и свободой — ощущения почти забытые за последние пять одиноких лет. Дождь унялся — не может же он идти весь день не переставая! — но воздух был влажным и мягким, так легко дышалось. Все в его душе пело: «В гостях хорошо, а дома лучше». Нет лучше места на земле, чем то, где мир впервые ожил для тебя, где ты знаешь каждое дерево и каждый камень, каждого мужчину, женщину и ребенка, где ты ощущаешь, что в тебе течет кровь тех, кто триста лет создавал все это.

Он поднялся по склону от протоки и увидел черный силуэт церковного шпиля на фоне неба. Слабый свет освещал резьбу окна у хоров. В тихом воздухе слышались звуки музыки.

Эдвард застыл. Оказывается, он все же кое о чем забыл. Была пятница, а по пятницам с девяти до десяти Арнольд в церкви, он готовится к воскресной мессе. В усадьбе свое электричество, которое питает и помещение церкви. Прошли дни, когда деревенские мальчишки, тяжело дыша, приводили в действие мехи органа. Теперь там новый орган, и Арнольд мог всласть музицировать. Все в деревне гордились его игрой. В летние вечера, спеша по своим делам, любители музыки останавливались, минут десять слушали и, отметив, как Арнольд хорошо играет, продолжали путь.

Эдвард не испытал желания остановиться и послушать. Сладостное ощущение беспечности исчезло. Он нахмурился, ускорил шаг и чуть не столкнулся с кем-то, кто шел, шатаясь, со стороны деревни.

— Эй, не падай! — резко сказал Эдвард и поддержал незнакомца рукой. Парень был пьян.

— Извините, сэр, — сказал он покачнувшись. Эдвард осветил его фонарем. Рыжие волосы и мертвенно-бледное лицо. Если бы не эта неестественная бледность, он не узнал бы Уильяма Джексона, но, пьяный или трезвый, тот всегда оставался бледным — ни солнце, ни дождь, ни ветер не могли изменить цвет его кожи с самого детства. «Белый, как сливочный сыр, — Эдвард вспомнил слова старика Фулербая, — но он так же здоров, как я или вы, мистер Эдвард». Да, это был Уильям Джексон, правда, не в лучшем состоянии. Эдвард окликнул его по имени, и Уильям выпрямился.

— Да, мистер Эдвард. Иду домой — я самый — вот, иду домой…

— Поосторожнее на камнях — они скользкие.

— Нипочем не упаду, даже если постараюсь, — последовал вялый смешок. — У меня на ботинках гвозди, вот почему, и я по этим камням хожу по четыре раза на дню. У меня на повороте дом, у меня с Анни. Это уже после вас. Мы два года женаты, это та Анни Паркер, что работала у мисс Люси Вейн. Оставила ей кругленькую сумму, мисс Люси то есть, вот мы и купили дом, и я объявил о свадьбе.

Вино ударило ему в ноги, а не в голову, ему хотелось поговорить. Эдварду же этого не хотелось. И он резко сказал:

— Ну, иди и смотри, поосторожней.

Уильям Джексон опять покачнулся. Стоит ему захотеть, и он будет стоять на ногах так же крепко, как любой из них. Все дело в том, что он никак не мог решить, уходить ему или оставаться. Наверху, в церкви, был мистер Арнольд. Зачем, спрашивается, он пил последнюю кружку, если не для храбрости — чтобы и сказать ему то, что собирался сказать? Но здесь стоял мистер Эдвард — может, лучше сказать ему? Их было двое — мистер Арнольд в церкви и мистер Эдвард здесь, на дороге. Он никак не мог сообразить… Не надо было пить эту последнюю кружку.

— Мистер Эдвард… — Но, пока он раздумывал, Эдвард уже прошел мимо.

— Спокойной ночи, Вилли, — сказал он и скрылся. Звук его шагов, очень быстрых и решительных — он ходил так еще тогда, когда они были детьми, — постепенно затихал.

Может, надо было сказать все мистеру Эдварду, но деньги-то были у другого.

Одиноко стоя на мокрой дороге, Уильям покачал головой. Затем повернулся и пошел по темной тисовой аллее к церкви.

Глава 9

В доме викария вечер, посвященный шитью одежды для бедняков, подходил к концу. Эти вечера, которые поначалу робко и с сомнением устраивала миссис Болл, активная участница движения по спасению детей, имели большой успех. Каждую пятницу все местные женщины усердно работали иглами в гостиной викария. Это была великолепная возможность обменяться новостями и собственным мнением, и каждая лелеяла надежду, что придет день, когда ей, и только ей, откроют секрет приготовления божественного пирога, который всегда подавали в половине десятого. Но надежда была напрасной. На все намеки, похвалы, предложения честного обмена скромная и услужливая миссис Болл с улыбкой качала головой и очень любезно отвечала:

— Я бы с удовольствием, но это семейная тайна. Когда тетя Аннабела передала ее мне, я обещала никому не рассказывать.

Миссис Помфрет, чей муж владел собственной фермой к востоку от Гриннингза, предлагала подлинный рецепт восемнадцатого века пшеничной каши с корицей, мисс Симе делала ставку на надежный способ хранения свежей картошки до самого Рождества, мисс Блейк готова была открыть доставшийся ей от прабабушки рецепт крем-брюле, который, по рассказам, затмевал знаменитый оксфордский, но все безрезультатно. На следующий вечер после каждой такой попытки миссис Болл тяжело вздыхала и сообщала викарию, что чувствует себя очень жестокой.

— Но я обещала, Джон, тетя сказала, если я позволю этому рецепту уйти из семьи, она будет преследовать меня всю мою жизнь.

На это мистер Болл смеялся и говорил, что после того, что он слышал о тетушке, ему бы не хотелось видеть ее призрак, тем более в качестве постоянного гостя.

Все разошлись около десяти. Прощаясь, миссис Александер спохватилась:

— Чуть не забыла! Днем приходила эта несчастная Анни Джексон, она ищет работу, и я обещала, что всем об этом скажу. Кажется, ее мужа уволили, и они остались без заработка.

Мисс Блейк фыркнула:

— Она во что бы то ни стало хотела выйти за него замуж, и вот чем это кончилось! В свое время я ей говорила: «Ты, Анни, еще пожалеешь и будешь жалеть всю жизнь». Я ее знала еще девчонкой с тех пор, как она пришла к Люси Вейн, и не собиралась молчать. И что, вы думаете, она ответила? «У каждого из нас своя жизнь, и эта — моя». И вот к чему это ее привело! Никогда не любила Уильяма Джексона, и не я одна! Он совсем потерял всякий стыд с тех пор, как прибрал к рукам сбережения Анни!

— Как ей, должно быть, тяжело, — заметила миссис Болл.

Милдред Блейк вскинула голову:

— Сама виновата! Тот, кто не слушает добрых советов, должен мириться с последствиями! Спокойной ночи, миссис Болл. Я слышу, Арнольд Рэндом играет в церкви. Пойду перекинусь с ним словечком по поводу воскресенья. Если придется играть мне, то я должна знать заранее. Пусть не ждет, что я сяду и сразу отбарабаню две песни, три гимна и пару импровизаций — как будто я каждый день этим занимаюсь.

Миссис Болл рада была отвлечь внимание от бедной миссис Джексон и сказала:

— Да, я слышала, он собирается в Лондон в конце недели.

Дом викария находился рядом с церковью. Мисс Блейк могла не выходить на дорогу и не проходить через кладбищенские ворота. Она срезала путь и прошла через боковую калитку в церковный двор, пересекла его и приблизилась к двери под освещенным окном. Дверь, как она и предполагала, была приоткрыта. Тридцать лет назад она часто проскальзывала через эту дверь в церковь послушать Арнольда Рэндома, а потом, когда он прекращал игру, вместе с ним возвращалась домой. За эти тридцать лет сердце ее не смягчилось, а характер не улучшился. У нее не осталось ни малейшего снисхождения к Арнольду Рэндому.

Пока мисс Блейк обходила церковь, она вдруг сообразила, что он закончил играть, и вспомнила, что звуки органа не были слышны уже в тот момент, когда она вышла из дома викария. Хотя, пока они с миссис Болл разговаривали об Анни Джексон, Арнольд точно играл. Нет, он не мог уйти, иначе дверь была бы закрыта. Наверное, он только-только закончил. Ну что ж, даже лучше — ей не хотелось его слушать. Подобно многому другому, музыка потеряла для нее интерес. Ее пальцы могли еще нажимать на клавиши, но душа давно утратила способность воспринимать тонкие материи.

Она толкнула дверь и вошла. Дверь вела прямо в церковь. Орган находился слева. Через портьеру, за которой сидит органист, проникал слабый свет. Мисс Милдред потушила фонарь, который включила, пока шла через церковный двор, сделала один-единственный шаг вперед и услышала голоса. Высокий и холодный голос Арнольда Рэндома произнес слово «глупость». Кто-то отвечал ему с деревенским акцентом, его обладатель был явно пьян. Бесшумно ступая, она сделала еще несколько шагов и услышала, как Уильям Джексон сказал:

— А вдруг это не глупость, мистер Арнольд? Вдруг я рассказываю правду?

— Вы пьяны! — резко оборвал его Арнольд Рэндом.

С того места, где она стояла, она видела руку Уильяма Джексона от плеча до локтя. Портьера не была задернута. Да, он там, в грубом своем пальто. Вот он сделал шаг влево, и она увидела в полосе света его затылок с торчащими рыжими волосами. Он энергично затряс головой:

— Нет, не пьян. Здесь вы ошибаетесь, сэр. Конечно, последнюю кружку я выпил зря, но я не пьян. На ногах держусь не очень, но голова у меня ясная. Вчера было двенадцать месяцев, как мистер Джеймс Рэндом позвал меня в кабинет — меня и Билла Стокса, — хотел, чтобы мы были свидетелями в завещании. Вчера было ровно двенадцать месяцев.

— Ну и что? — спросил Арнольд Рэндом.

— Я и пришел сказать — что… Мистер Рэндом, с ним случился приступ, не дожил и до конца недели. Думали, он поправился, сиделка уже собралась уезжать, а тут случился приступ, и он умер. А Билл — он ушел во флот, и его смыло волной — так и не вернулся. Остался один я, кто может поклясться, что мистер Рэндом подписал это завещание.

— Джексон, вы пьяны! Разумеется, мистер Рэндом оставил завещание, его подлинность утвердили, на этом дело закончилось. А сейчас убирайтесь, ступайте домой! Мне надо запирать дверь.

Она видела, как Уильям переступил с ноги на ногу.

— Не спешите, сэр, — сказал он. — Не хотите, чтобы я все рассказал вам, найдутся другие, они будут только рады послушать. Например, мистер Эдвард.

— Что вы имеете в виду?

— Именно это я и хочу рассказать. Мистер Эдвард — три года назад все верили, что он мертв. Даже мистер Рэндом поверил. Приехал адвокат из Эмбанка, и он изменил завещание. Может, я и не проходил мимо окна, когда его подписывали, может, у меня глаз не было. Может, я не посмотрел и не заметил, на какой бумаге расписался мистер Рэндом. Большой лист плотной белой бумаги, там было напечатано на машинке, и мистер Рэндом наклонился и подписал его, и адвокат с помощником, и та дама, которая жила в доме, — как там ее звали? — миссис Пибоди — все это видели. Я думаю, они были свидетелями — она и адвокатов помощник. А на следующий день она уехала — назад в Австралию или еще куда-то.

— Джексон, вы пьяны. — Голос был твердым, но каким-то безжизненным.

Уильям засмеялся. Звук его смеха поразил Милдред Блейк.

— Я пьян — это потому, что посмотрел через окно и увидел, как мистер Рэндом подписывает завещание? А за двенадцать месяцев до вчерашнего дня я видел, как он подписал другое завещание — на голубой, а не на белой бумаге, и написано было им самим, а не напечатано на машинке, и свидетелями были мы с Биллом Стоксом, а не адвокатов помощник с миссис Пибоди. Я не настолько опьянел от одной лишней кружки в Лэме, чтобы все это выдумать, мистер Арнольд. Я и трезвый то же скажу. Не хотите верить — другие поверят. Мистер Эдвард, к примеру. Допустим, я пойду к нему и расскажу, что видел и слышал? Билли уже вышел, а мистер Рэндом — тот остался сидеть — обхватил голову руками и смотрит на голубой листок перед собой. Я его спросил: «Я пойду, сэр?», а он посмотрел на меня и так важно сказал: «Вы с мистером Эдвардом вместе росли. Прошлой ночью я видел его во сне так же ясно, как тебя сейчас, и он мне сказал: „Знайте, я не умер, я вернусь“. Вот поэтому я написал новое завещание и попросил тебя быть свидетелем. Нехорошо, если он вернется, а у него тут ничего нет. Хочу, чтобы ты это запомнил, Уильям. И ему рассказал, когда он приедет», — вот так он мне сказал.

Он остановился. Время шло. В тишине Арнольд Рэндом наконец спросил:

— И почему же ты не рассказал ему?

Уильям Джексон переступил с ноги на ногу:

— Думал, подожду, когда он приедет. Говорили, что он должен приехать. Не хотелось доверять бумаге. Я вообще-то не хочу неприятностей, но вы взяли и уволили меня…

— И ты взял и выдумал эту историю.

Мисс Блейк видела, как Уильям Джексон покачал головой.

— Я ничего не выдумывал, мистер Арнольд. Это святая правда — мистер Рэндом написал это завещание. Я могу поклясться на Библии, что я видел, как он подписал его, и что мы с Билли подписали, и что он сказал, будто мистер Эдвард говорил с ним во сне, что жив. Я не очень-то хочу поднимать шум, мистер Арнольд, и если вы меня снова примете на работу и дадите небольшую прибавку…

Арнольд Рэндом оцепенел.

Ему оставалось только твердить, что Уильям Джексон пьян. Это было его единственное оружие, единственный способ защиты, но он чувствовал его ненадежность. Если Уильям и был сегодня пьян, завтра он протрезвеет. Спиртное подсказало ему эту историю, или оно развязало ему язык и он решился рассказать то, что знал, — в любом случае, раз сказав, не скажет ли он это снова, когда хмель пройдет? Судя по всему, скажет.

Если принять его снова на работу и прибавить жалованье, он на некоторое время придержит язык. Но только до тех пор, пока ему не понадобятся деньги, пока он не почувствует вкуса к шантажу.

В установившейся тишине пришла четкая мысль: его шантажируют. Поддайся один раз, заплати — и будешь связан на всю жизнь. Чью жизнь? Путы оборвутся лишь со смертью одного из них, а Уильям младше на тридцать лет, если не на тридцать пять. Гнев захлестнул его, сметая все на своем пути.

— Подлый шантажист!

Это было только начало. Милдред Блейк закрыла уши руками, но кричащий голос все равно пробивался. Какие выражения! И в церкви! Некоторые слова были ей совсем незнакомы. Какой позор! И где! Какое кощунство!

Она поспешила выйти через маленькую боковую дверь и, стоя на дорожке, посыпанной гравием, слушала, как голоса то повышаются, то затихают. Она была потрясена, ужасно потрясена. Но ее мозг продолжал работать. У нее не было никаких сомнений в том, что Уильям Джексон сказал правду. Существовало более позднее завещание, другое, а не то, по которому наследство досталось Арнольду. На последней неделе жизни Джеймс Рэндом получил, как он считал, послание свыше о том, что его племянник Эдвард Рэндом жив, и он написал другое завещание. Не приходилось сомневаться, в чью пользу оно было написано. Если Арнольд Рэндом уничтожил его, ему грозят бесчестие и тюрьма. Если он только сейчас услышал о его существовании, он либо должен поддаться на шантаж, либо потерять наследство.

Уж Милдред-то знала как никто другой, что для него значит усадьба. Тридцать лет назад они были настолько близки, что могли читать мысли друг друга. И на некоторое время, совсем ненадолго, между ними установилось полное взаимопонимание. То, что увидел в ней Арнольд Рэндом, испугало его и заставило отступить. То, что увидела в нем Милдред Блейк, она не забыла. Сейчас она думала об этом.

Голоса в церкви стали громче. Послышался звук шагов. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она повернулась и, не зажигая фонаря, бросилась по тисовой аллее к воротам.

Глава 10

Было семь часов утра, когда Джимми Херд прибежал к парадной двери дома викария и забарабанил в нее что было силы. Ему было двенадцать. Матери-вдове он помогал тем, что разносил по домам газеты. Он ездил за ними на велосипеде в Эмбанк к поезду, который приходил в семь двадцать. Его отец когда-то служил пастухом на одной из ферм лорда Берлингэма, и семье позволили остаться в почти развалившемся домике по ту сторону протоки. Он стучал и стучал в дверь, и когда миссис Болл, накинув халат, ему открыла, задохнулся от плача:

— Миссис Болл, мэм, он мертв! Он утонул! Он там, в воде, я не могу его вытащить!

Она ласково обняла его за вздрагивающие плечи. Он был таким худеньким — как все подростки… Кто-то утонул. Она быстро спросила:

— Кто?

— Уильям Джексон! О, мэм, он утонул — внизу, в протоке. О, мэм! — Мальчик весь трясся.

Миссис Болл позвала викария, викарий — церковного сторожа. Вдвоем они отправились к протоке и нашли там Уильяма Джексона, который лежал ничком в воде. Глубина ее была не больше двух футов. Нетрудно было представить себе, как это произошло. Большой плоский камень посередине был почти скрыт под водой после вчерашнего сильного дождя. Сторож прямо сказал:

— Это было бы странно, если бы Уильям был трезвее обычного. А так, видно, поскользнулся на том камне и упал. Слишком набрался, чтобы подняться. Хотя мог бы и очухаться от холодной воды. Здорово же он нарезался, если потонул в этой луже. Думаю, лучше позвонить в полицию, сэр, а я пока пригляжу, чтобы его никто не трогал.

За газетами Джимми опоздал. Миссис Болл напоила его горячим какао с булочками, после чего он почувствовал себя лучше. Сел на велосипед и поехал, оповещая всех встречных о том, что это он только что нашел Уильяма Джексона, который утонул в протоке. Если бы встречных было больше, он приехал бы еще позже. Он рассказал об этом миссис Александер, которая ждала его, сидя у окна, чтобы передать письмо сестре, жившей по соседству с магазином, где он брал газеты, и миссис Дикон, которая мыла крыльцо, и Джо Кэдлу, который шел на работу на ферму мистера Помфрета.

Миссис Александер и миссис Дикон хотели знать гораздо больше, чем он мог сообщить, а Джо, который по утрам пребывал в плохом настроении, только проворчал, что некоторым всегда везет. Миссис Дикон поспешила к мисс Блейк и пришла на четверть часа раньше, чем полагается. Мисс Ора будет переживать, что она лежала в своей спальне и не видела Джимми собственными глазами. Услышав такие новости, она не будет терять ни минуты — в этом вы можете положиться на мисс Ору. Правда, что можно увидеть с кушетки в передней комнате — ворота дома викария, церковь и дорогу, ведущую к протоке. Но саму речушку ни за что не увидишь. Миссис Дикон почти бегом пересекла деревенскую улицу и взлетела по лестнице наверх, в спальню мисс Оры.

— Мисс, тот самый Уильям Джексон, который женился на Анни Паркер, бедняжке!..

Мисс Ора, выпрямившись, сидела на кровати, в волосах бигуди, на плечах шаль.

— Всегда говорила, что он плохо кончит. Что он натворил?

— Мисс, он утонул!

— Что?!

— Джимми Херд нашел его и так испугался, что не помнит, как добежал до викария! А викарий зовет мистера Уильямса, они идут и находят его — и все точно, как сказал Джимми, и викарий возвращается и звонит в полицию!

Мисс Ора стала спешно снимать бигуди.

— Значит, пришлют «скорую помощь» из Эмбанка. Я срочно встаю! Мою расческу и зеркало, миссис Дикон! Не представляю, как можно утонуть в протоке. Если только он не был пьян, а я думаю, был.

— Бедная Анни! — пожалела миссис Дикон.

— Глупости! — отрезала мисс Милдред Блейк. Обе они не заметили, как открылась дверь, и были немало удивлены, увидев ее стоящей здесь, очень решительную и бледную, в старом черном пальто, которое она носила вместо халата. Она резко продолжила:

— Никакая Анни не бедная, миссис Дикон. Он был плохим мужем, и в недобрый час она вышла за него.

Это был общий приговор.

Мисс Ора вовремя перебралась на диван, чтобы увидеть, как приехала, а потом и уехала «скорая помощь». Она надела еще одну шаль и раскрыла все окна — слушать, что говорят прохожие. Она три раза посылала Клариссу Дин в магазин миссис Александер, чтобы быть в курсе всех мнений в деревне. Женщины постоянно заскакивают туда, их языки работают, как мельничные жернова. Больше всего ее раздражало то, что некого послать в Лэм, куда уже начали стекаться мужчины. Ради хозяина они, конечно, будут очень осторожны. Если ты позволяешь клиентам так напиваться, ты нарушаешь закон, а Уильям Джексон был здорово пьян, иначе не утонул бы в этой луже. Разумеется, мистер Парсон поклянется, что Уильям выпил не больше двух кружек, и все мужчины это подтвердят. Иначе, и они это прекрасно понимают, лицензию могут не возобновить, а кому охота тащиться за кружкой пива в Эмбанк. Мисс Ора уже много раз делилась своими соображениями по этому поводу и с миссис Дикон, и с Клариссой, и с Милдред. Но никто не мог сказать ничего в ответ.

Милдред села за письменный стол, чтобы просмотреть расчетные книги. Во всем, что касалось денег, она была очень аккуратна. Потом она принялась за сберегательную и чековую книжки.

Хотя старшей была мисс Ора, она даже не притрагивалась к счетам. Милдред всегда жаловалась на то, что они ограничены в средствах и потому нужно экономить на всем. Она никогда ничего не тратила на себя. Пальто, которое заменяло ей халат, было сшито больше тридцати лет назад по случаю похорон бедного папы. А сейчас она была в заштопанной фланелевой блузке, ужасном пиджаке и в юбке, доставшейся ей от старой кузины Леттисии Холидей. Та хотела отправить юбку на благотворительную распродажу, но Милдред забрала ее себе.

Мисс Ора самодовольно перевела взгляд с тускло-серой шали сестры на свою собственную голубую, очень нарядную. От цифр у нее болела голова, и она была рада передать все подсчеты в руки Милдред при условии, что ей обеспечат душистое мыло, соль для ванны, голубые ленты, красивые шали и книги по подписке.

Она проглатывала один сентиментальный роман за другим, испытывая удовольствие, которое вызывает встреча с давним знакомым. Ей нравилось заранее знать, что случится в конце. Не было неприятных неожиданностей, непредвиденных поворотов в сюжете. Прелестная воспитанница выйдет замуж за ненавистного опекуна, который, оказывается, очень приятный и под маской суровости лишь прячет свою романтическую страсть. Несправедливо осужденный герой будет оправдан. Золушка найдет своего принца, и оглушительно зазвонят свадебные колокола.

Джил достанется Джеку,

Скверный свалится в реку,

Крестьянин кобылу найдет,

И все хорошо пойдет.

«Скорая помощь» уехала. Группки людей на улице наблюдали, как она проезжала. «Скорая помощь» забрала тело, и миссис Болл пошла сообщить жене покойного. Было назначено следствие.

Так прошло утро.

Глава 11

После завтрака Милдред Блейк надела шляпку и куда-то отправилась. Мисс Ора наблюдала, как она шла по улице, и чувствовала себя обиженной. Могла бы все-таки зайти и сказать, куда это она собралась Повернула налево — значит, она не к викарию и не к Анни Джексон. Голубые глаза мисс Оры, которые замечали все на свете, проследили, как Милдред прошла мимо дома старой миссис Пальмер (ей девяносто три года, и она прикована к кровати), мимо дома миссис Вуд (ее сын Джонни — самый ужасный ребенок в Гриннингзе и всегда попадает под подозрение, когда кто-нибудь недосчитывается яблок в своем саду).

Милдред прошла мимо, даже не повернув головы, потом свернула направо и скрылась. Это могло означать только одно: она пошла к Эммелине Рэндом. И даже не переоделась — на ней старый пиджак и юбка! Мисс Ора цокнула языком. Милдред абсолютно неисправима!

Милдред Блейк не интересовал южный коттедж. Даже не посмотрев на яркий, буйно разросшийся садик Эммелины, она прошла по длинной аллее к усадьбе, позвонила в дверь и спросила Арнольда Рэндома. В руках у нее была маленькая черная книжка с привязанным к ней карандашом. Эту книжку знали все в Гриннингзе. Мисс Милдред была неутомимой сборщицей пожертвований. Если не экскурсия учеников воскресной школы, то рождественский праздник для детей, или пикник для матерей, или чай в вечерней школе. Дорис Дикон, которая открыла ей дверь, подумала: «Что же на этот раз? Рановато для Рождества, а матерям уже помогали в августе». Ее размышления прервала сама мисс Блейк:

— Мистер Рэндом у себя? Тогда я пройду. — И вошла, не дожидаясь ответа.

— Мне следовало проводить ее в гостиную и пойти сказать мистеру Арнольду, — рассказывала потом Дорис матери. — Господа не любят, когда так врываются, но я не могла остановить ее.

— Если мисс Милдред на что-то решилась, — ответила миссис Дикон, — ее никто не остановит.

Арнольд Рэндом поднял глаза и был явно недоволен увиденным. Только что он отлично позавтракал, выпил чашку очень удачного кофе. Невыносимая тяжесть отступила. Он мог расслабиться. Уильям Джексон представлял собой угрозу. Он был плохим мужем, скверным работником и подлым шантажистом. Он очень вовремя умер. Исчезли причины для беспокойства.

Вдруг открылась дверь, и вошла Милдред Блейк — в потертой одежде, вся ссутулилась, глаза так и сверкают. В руках у нее была черная книга для пожертвований, ему придется сделать подписку.

Интересно, идут ли все эти пенни, шестипенсовики, полукроны, не говоря уж о более крупных суммах, по назначению? Мысль была невольной. Все суммы фиксировались и, значит, учитывались, но если существовал способ их не учитывать, он бы не поверил, что Милдред Блейк им не воспользовалась. Бесчувственная, как камень, и слишком любит деньги. Хищная, он нашел нужное слово, хищная особа.

Она отказалась от места, которое он предложил, подвинула стул к столу и села, положив книгу на угол стола. В одной из ее хлопчатобумажных перчаток была дырка. Из дырки высовывался костлявый палец. Не отрывая взгляда от его лица, она сказала:

— Я пришла поговорить с вами об Уильяме Джексоне.

Его охватило легкое беспокойство. Нелепо, она не могла ничего знать. Все осталось между ним и человеком, который сейчас мертв. Точнее, двумя людьми, которых уже нет в живых. Билли Стокса погребло море, а Уильям Джексон утонул в полумиле от собственного дома. Наверное, Милдред Блейк собирала деньги для вдовы покойного. Она времени зря не теряет.

Он дошел в своих мыслях до этого момента, когда она сказала:

— Я была в церкви вчера вечером.

Это был удар. Арнольд Рэндом смотрел на нее: вся сгорбилась, в руках зажата книга. Края дыры на перчатке были неровными. Голый палец, казалось, указывал на него. Глаза светились темным огнем. Все заволокло туманом, и в этом тумане горели хищные глаза. Она говорила, но он уже не слышал ее. Слова потеряли для него всякое значение.

Потом первый шок прошел. Туман стал проясняться. И он снова увидел перед собой Милдред Блейк, которая сидела положив руки на книгу. Он услышал, как произнес:

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Все вы прекрасно понимаете, — громко сказала она. — Мне показалось, что вы вот-вот упадете в обморок. А просто так в обморок не падают. Вам принести воды?

— Нет, спасибо.

— Значит, все в порядке. Я была в церкви вчера вечером. Возвращалась из дома викария. Я хотела поговорить с вами насчет гимнов и песен на воскресенье. Вошла через боковую дверь, а вы в этот момент беседовали с Уильямом Джексоном. Я все слышала.

Он сидел и смотрел на нее. Ее лицо выражало жестокое удовлетворение. Он не знал, что сказать. Говорить было нечего.

Казалось, прошло много времени, когда он наконец произнес:

— Он был пьян.

Милдред Блейк кивнула.

— Немного. Достаточно для того, чтобы разговориться, но недостаточно для того, чтобы выдумывать. Он сказал, что ваш брат Джеймс написал другое завещание, не то, по которому вы получили наследство. Он это сделал потому, что ему показалось, будто Эдвард жив. Он сказал, что ему было видение во сне. Про видения написано даже в Библии. Итак, он написал другое завещание и позвал Билли Стокса и Уильяма, который был в саду, подписать его. Факт для вас очень неприятный. Что вы сделали с этим завещанием?

Он поднял руку.

— Милдред, даю слово…

Ее длинный нос сморщился, и она беззвучно фыркнула.

— Может быть, вы сначала о нем не знали. И нашли его после того, как первое завещание уже утвердили. Должно быть, для вас это было ужасным потрясением. А может, его обнаружили только после возвращения Эдварда, и вы решили подождать, как все обернется. Билли Стоке умер, а Уильям мог думать, что засвидетельствовал тот документ, который потом утвердили. Вы же не знали, что он проходил мимо окна и видел, как ваш брат Джеймс подписывал завещание, которое выглядело совсем иначе, чем составленное самим же Джеймсом за неделю до своей смерти. И вы не знали, что Джеймс рассказывал ему о своем видении. Не зная всего этого, вы считали, что вы в безопасности и не торопили события. Если бы случилось самое худшее, то есть Уильям сообразил бы, что к чему, вы могли бы начать поиски и найти завещание.

Ее глаза не отрывались от его лица. У него было ужасное чувство, что она читает его тайные мысли. Она продолжала:

— Ничего опасного не произошло, вы успокоились, но вам было неприятно, что Эдвард возвращается, да еще станет управляющим у лорда Берлингэма. А потом этот случай вчера в церкви. Жаль, что вы не сдержались. Уильям понял, что вы его боитесь. Вы просто потрясли меня, Арнольд… Такие выражения… в церкви! Я поспешила уйти.

Арнольд Рэндом сделал нетерпеливый жест:

— Любой бы не сдержался на моем месте. Он пытался меня шантажировать.

— Очень глупо с его стороны! — В ее глазах промелькнула насмешка. Промелькнула и исчезла. — Очень глупо!

Он взял себя в руки.

— Что вы собираетесь делать?

— Дорогой Арнольд, а что мне остается? Я должна рассказать обо всем на следствии.

— На следствии? — поразился он.

— Естественно. Я слышу серьезные обвинения по поводу сокрытия завещания, после чего следует попытка шантажа и бурная ссора. Я убегаю. На следующее утро шантажист найден утонувшим в мелкой протоке поблизости от места ссоры. Мой долг, естественно, поставить в известность полицию. Надеюсь, вам не надо объяснять, какие выводы она сделает.

Его парализовал страх. Когда вы видите приближающуюся опасность, еще можно что-нибудь предпринять. Подумать, как оказать сопротивление, обороняться, убежать наконец. Но на него все обрушилось внезапно, когда он только расслабился после пережитого напряжения, и теперь здравый смысл отказывался служить ему.

Милдред Блейк кивнула:

— Жаль, что я зашла вчера вечером в церковь, правда? Хотелось поговорить с вами о музыке. Если бы я от викария пошла прямо домой, никто бы не узнал, что это вы убили Уильяма Джексона.

Слово было сказано. Как бы часто его ни произносили, оно не становится от этого менее ужасным. Потрясение Арнольда Рэндома выразилось в потоке слов:

— Боже мой, нет! Я его не трогал! Милдред, клянусь вам, я не трогал его!

Ее пальцы постучали по книге.

— Он упал сам? И не смог подняться? В таком мелком месте? Дорогой Арнольд!

Его обычная бледность сменилась ярким румянцем. Кровь застучала в висках.

— Милдред, я клянусь…

— Даже если я вам поверю, неужели вы думаете, поверит кто-нибудь еще? Если вы скрыли завещание и присвоили себе то, что предназначалось другому, вам грозила тюрьма.

В церкви Уильям Джексон угрожал вам тюрьмой. Вы знаете это так же хорошо, как и я. Он вас шантажировал — требовал снова принять его на работу и прибавить жалованье!

Но это было только начало, на этом дело не кончилось бы. Вы отдали бы все, что он ни попросит, — мы оба это знаем. Вы не могли ничего сделать, ничего, кроме того, что сделали. Он пошел через протоку, камни были скользкими после дождя. Он много выпил и нетвердо держался на ногах. Я видела, как он качался из стороны в сторону, когда вы кричали на него. Очень неприятная сцена — пивной перегар, такие выражения!.. Трезвый не утонул бы в протоке, но пьяный, если его толкнуть и не давать ему подняться, точно утонет, правда, Арнольд?

Арнольд Рэндом набрал полные легкие воздуха и откинулся на стуле. Краска сошла с лица, стук в ушах прекратился, и, собравшись с мыслями, он сказал:

— Вы ошибаетесь, я не убивал его.

— И сколько людей поверят вам?

— Не знаю.

Она подняла брови.

— Двенадцать присяжных? Сомневаюсь.

Он тоже сомневался в этом. Обвинение, угроза, шантаж, яростная сцена в церкви — и Уильям Джексон лицом вниз в протоке, найденный мертвым в такой подходящий момент.

— И все-таки это неправда, — сказал он.

Все это время Милдред Блейк сидела, наклонившись к нему через угол стола. Теперь она выпрямилась, откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях.

— Если я вам поверю…

Он повторил то, что уже сказал:

— Это неправда.

Рассчитанно медленным движением она стала снимать рваную перчатку, глядя не на него, а на появлявшуюся из перчатки руку. Уродливую, костлявую, плохо ухоженную, с коротко подстриженными ногтями, желтовато-бледными. Сняв перчатку, она положила ее на книгу и сказала:

— Мы уже давно знаем друг друга. У каждого есть долг перед обществом, но есть долг и перед друзьями. Если я поверю, что смерть Уильяма Джексона — простая случайность… — она говорила медленно, растягивая слова.

— Как я могу убедить вас? Я не трогал его!

— Если я смогу в это поверить, может быть, я пока воздержусь от визита в полицию. Я говорю — может быть.

— Милдред!

— Вы не убивали его?

— Нет! Нет!

— Вы не ходили за ним и не толкали его?

Почти потеряв дар речи, Арнольд Рэндом качнул головой, мучительно стараясь найти слова, которые могли убедить ее или растрогать. На ум приходили только самые простые:

— Я никогда не прикасался к нему. Он ушел — я закрыл инструмент и тоже ушел. Я не трогал его.

После зловещей паузы она сказала:

— Хорошо, я верю. Не думаю, что кто-нибудь другой поверил бы, но в целом я верю. Но если я никому ничего не скажу, я подвергаю себя риску. Думаю, вы это понимаете.

— Никто не узнает.

— Надеюсь, но все может быть. Я говорила на вечере у викария, что собираюсь в церковь, побеседовать с вами о том, что нужно будет играть в воскресенье. Может быть, кто-нибудь видел, как Уильям Джексон входил в церковь или выходил из нее.

— Было темно, — возразил он.

— Да, было темно. Но все же риск есть. Я должна быть осторожной. Если я сделаю это для вас, вы должны кое-что сделать для меня.

Он облегченно пробормотал:

— Да, все что угодно.

Ее голос был тверд и деловит:

— Ваш брат Джонатан перед смертью взял у нас в долг крупную сумму денег.

— Джонатан?!

— Для вас не новость, что он все время влезал в долги.

— Но Джеймс все их выплатил, все уладил.

— Этот долг он не выплатил. Он предупреждал меня, чтобы я не давала в долг Джонатану. Я его не послушалась.

Арнольд выпрямился. Два обстоятельства занимали его мысли: Джеймс заплатил все долги Джонатана, до последнего фартинга; он должен признать этот мнимый долг Милдред Блейк и заплатить его. Если он хочет, чтобы она молчала.

Итак, один шантажист сменил другого, и этот второй был еще страшнее.

Глава 12

Недолгое и чисто формальное следствие вынесло заключение: «Смерть от несчастного случая». Мистер Болл читал проповедь, а вдова, в старом черном пальто и юбке, служивших еще мисс Люси Вейн, рыдала у свежей могилы. Через неделю она вновь начнет работать, на этот раз у викария. Джо Ходжесу с женой нужен дом, и даже если бы Анни решилась остаться там совсем одна, от ее сбережений все равно уже почти ничего не осталось, лучше, пока есть силы, работать и откладывать на черный день доход с ренты.

Хотя миссис Болл приехала недавно, но она настоящая леди. Анни это сразу поняла. Если уж наниматься на работу, то лучше к викарию. Но когда у тебя был собственный дом… По ее измученному лицу потекли слезы. В душе она понимала, что и дома скоро бы не стало. Уильям был плохим мужем. Он пил, стал ее поколачивать, и еще эта девушка в Эмбанке. Коттедж был куплен на деньги Анни, но оформлен на мужа. Она стояла у незасыпанной могилы и плакала.

Были ли это слезы об Уильяме, о потерянных сбережениях, о разбитых надеждах или о попранном достоинстве — она не знала сама.

Еще до похорон, в субботу после завтрака, Кларисса Дин позвонила в южный коттедж. Телефон стоял в комнате мисс Оры, поэтому Кларисса подождала, пока уйдет мисс Милдред, и выскользнула к телефонной будке рядом с магазином миссис Александер. Там ее никто не подслушает, надо только хорошенько закрыть дверь, правда, шия параллельная, и любой из жителей деревни может снять трубку. В данном случае это не имело значения. Пусть все слышат, как нежно она разговаривает с Эдвардом Рэндомом.

Трубку снял не Эдвард, а Сьюзен Вейн. Кларисса скорчила живую гримаску. Когда-нибудь Эдвард бывает дома? Она уже звонила ему прошлым вечером, и довольно поздно. Может быть, Сьюзен подходит к телефону просто потому, что она так назойлива и любит вмешиваться в чужие дела, хотя это совсем ее не касается.

— Это ты, Сьюзен? — проговорила Кларисса своим высоким и нежным голоском. — Очень приятно! Ты уже приступила к работе?

— Нет, начну с понедельника. Ты хотела поговорить с Эммелиной?

— Нет, дорогая, — последовал серебристый смешок. — Дело в том, что мы с Эдвардом собирались сходить в кино, а я сегодня вечером свободна. Он дома?

— Нет, его нет. Он ужасно занят: принимает дела у мистера Барра.

— Но не в субботу же! Этого просто не может быть! А когда он вернется?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ах, дорогая, ничего-то ты не знаешь! А можно мне позвонить мистеру Барру?

— Я думаю, нет.

— Сьюзен, ты совсем не хочешь мне помочь! Мы с Эдвардом так мечтали провести вечер вдвоем! Я очень расстроена — никак не могу с ним связаться, и именно тогда, когда я наконец освободилась!

— Мне очень жаль, Кларисса, но я ничего не могу поделать. Вчера вечером он пришел только в одиннадцатом часу. Может быть, сегодня он будет раньше, а может быть, и нет. Я ему передам, что ты звонила.

— Ну, если он вернется только к полуночи, это уже не понадобится, — опять приятный легкомысленный смешок. — Ладно, я позвоню после чая. В это время мы еще сможем съездить в Эмбанк — посмотреть кино, а потом поужинать. Эта противная работа! Из-за нее все планы рушатся!

Эдвард вернулся в половине пятого. Сьюзен сказала ему:

— Звонила Кларисса Дин.

— Зачем?

— Насчет кино. Сказала, у нее свободный вечер.

— Ей повезло. Не могу сказать этого о себе.

— Она еще позвонит после чая.

— Давай, ты скажешь…

Сьюзен покачала головой.

— Она захочет поговорить с тобой.

— Скажи, я еще не пришел.

— Мисс Ора, наверное, видела, как ты возвращался. И вообще…

— Ты говоришь только правду? Да, помню, ты же такая честная, что это даже ненормально.

Никому не понравится, когда его достоинства воспринимают как недостатки. На светлой коже Сьюзен проступил румянец негодования.

— Те, кому нужна ложь, пусть сами и врут!

— Я сделаю это гораздо лучше тебя. У меня большая практика.

— Правда? — Она посмотрела на него с искренним изумлением.

Его лицо помрачнело.

— Да, очень большая, и школу я прошел самую лучшую. Как сказал поэт, «осваивая ложь, мы постигаем искусство паука плести». А лучше всего совершенствует это мастерство чувство, что, если ты запутаешься, это будет стоить тебе жизни. Атропос[1] с ножницами в руках — вжик, и готово, нить жизни разрезана надвое.

— Перестань! — Сьюзен готова была откусить себе язык. Он по-настоящему откровенно разговаривал с ней, а она кричит на него, потому что его слова причинили боль.

Неожиданно он криво улыбнулся и сказал:

— Хорошо, ты не будешь лгать за меня, а я не буду лгать тебе. Не знаю, комплимент это или нет, но думаю, тебе лучше всегда говорить правду.

Кларисса позвонила снова в пять часов. На этот раз она звонила из гостиной мисс Блейк, где мисс Ора и мисс Милдред невероятно медленно допивали последнюю чашку чая и усиленно прислушивались к телефонному разговору. То, что говорила Кларисса, легко было разобрать. Они не были глухими. Совсем другое дело — услышать, что говорится на другом конце провода, в маленькой задней комнате Эммелины. Они различали только глухой шум в трубке. Они даже не смогли бы понять, что в этом шуме присутствует голос Эдварда Рэндома, если бы Кларисса все время не повторяла его имя.

— Эдвард! Наконец-то! Дорогой, где ты весь день пропадал? Я обещала позвонить, но я никак не могу тебя застать. Сьюзен все время говорит, что тебя нет и неизвестно, когда ты придешь. Можно просто сойти с ума! Знаешь, я начала подозревать, что она не хочет, чтобы мы пошли вместе в кино.

— Не стоит подозревать Сьюзен, — ответил Эдвард сразу же, как только смог вставить слово и прервать это назойливое журчание. — Она до сих пор не научилась врать, и никто никогда не сможет ее этому научить. Это очень успокаивает.

— Эдвард, дорогой, но это же скучно! Скучнее не бывает! Да и вообще она такая унылая. Всегда такой была. Конечно, Сьюзен хорошая, даже слишком. Лучше поговорим о кино. Ты сказал, чтобы я позвонила, когда буду свободна вечером. Мисс Ора такая добрая! И в шесть часов идет автобус в Эмбанк.

— Боюсь, ничего не получится, — откликнулся Эдвард на другом конце провода. — Сейчас я очень занят и освобожусь еще не скоро.

— Дорогой, так мило с твоей стороны… Я имею в виду, что ты так к этому относишься. Но нам просто необходимо встретиться, правда? Лорд Берлингэм не может требовать, чтобы ты работал сутки напролет. Хочешь, я с ним поговорю? Он так мил со мной.

Самого Эдварда Рэндома вряд ли кто стал бы называть скучным. И к тому же он умел не хуже прочих представить то, что происходит за чьими-то стенами. Сейчас он ясно видел, что Кларисса звонит по телефону сестер Блейк, что мисс Ора и мисс Милдред подслушивают и уже окончательно решили, что у них наверняка близкие отношения. Сначала он рассердился, потом ехидно улыбнулся. Ладно, она добилась того, чего хотела. Ему надо поработать со счетами еще добрых три часа, но счета могут подождать, нельзя же работать сутки напролет, как выразилась Кларисса.

— Ни в коем случае, — сказал он, — не вешай трубку! Одну минуту! Может быть, я что-нибудь придумаю.

Обе мисс Блейк заметили, как на щеках Клариссы вспыхнул довольный румянец. Ее вполне устраивали их пристальные взгляды, и, чтобы усилить впечатление, она улыбнулась самой себе.

Эдвард оставил трубку висеть. Он увидел, как Сьюзен спускается к нему по лестнице, и, перегнувшись через перила, схватил ее за руку.

— Сейчас мы все поедем в кино.

Она покачала головой.

— Эммелина не поедет.

— Тогда этот мальчишка Крофт — как там его зовут? Сирил? Мне нужна компания. Лучше их двоих — один собеседник для Клариссы, второй — для меня.

Он все еще держал ее за руку. Никогда она не видела его таким оживленным. Неожиданно она почувствовала себя счастливой и, засмеявшись, сказала:

— Я не гожусь на роль дуэньи. Они все вымерли, как дрофы.

Его рука сильнее сжала ее запястье.

— Ты пойдешь со мной, даже если для этого тебя придется тащить за волосы — у тебя их много, будет за что держать. Думаю, с меня достаточно скандальных историй, и лучше пойдем по-хорошему, Сьюзен…

Она, улыбаясь, смотрела на него.

— Я должна прилипнуть к тебе?

— Как пиявка. — Он отпустил ее руку. — Пойду скажу Клариссе, какую хорошую компанию я организовал.

Кларисса сделала над собой усилие, чтобы сохранить нежность в голосе:

— Но, Эдвард, дорогой, нельзя же так навязываться. Это же просто неприлично!

В задней комнате Эммелины Эдвард весело произнес:

— Ну я же не могу бросить Сьюзен. В компании веселее. Сейчас я позвоню Сирилу, и мы как раз успеем на шестичасовой автобус.

Кларисса едва не бросила трубку. Но это было бы бессмысленно, так как Эдвард уже повесил свою. Она мягко положила ее на место и пожаловалась:

— Некоторые не понимают, что они лишние. Бедный Эдвард, он такой мягкий, эта несносная Сьюзен Вейн напросилась с нами.

Мисс Милдред считала Сьюзен слишком упрямой. Они принялись мило обсуждать другие недостатки ее характера.

Отправившись к себе переодеваться, Кларисса чувствовала, что, по крайней мере, сумела внушить своим хозяйкам, что если они с Эдвардом еще не помолвлены, то это событие ближайшего будущего. А то, что знали сестры Блейк, назавтра же будет известно всему Гриннингзу.

Глава 13

Мисс Силвер оказалась замешанной в историю, случившуюся в Гриннингзе, самым нечаянным образом. Однажды, подбирая шерсть для своей племянницы Этель Бэркетт, она после долгих и безуспешных поисков зашла в кондитерскую, очень удобно расположенную прямо напротив последнего магазина. Зашла совершенно случайно, сокрушаясь о том, как Этель будет расстроена. Ей попалась хорошая, еще довоенная шерсть, но ее не хватало на платье для маленькой Джозефины. Отменное качество и чудный цвет. Очень обидно. Стоял один из тех лондонских дней, когда все вокруг холодное и мрачное. Чашка чая не повредит. И, может быть, булочка с маслом. Мисс Силвер очень хотелось есть.

Кафе-кондитерская было полно, но в тот момент, когда она вошла, из-за столика в углу встали двое, и она благодарно разместилась на одном из освободившихся стульев. Она успела положить сумку и зонтик на второй и делала заказ, когда в магазин вошла девушка и остановилась, ища глазами свободное место. Очень хорошенькая девушка с каштановыми локонами и ярким румянцем.

Редко что ускользало от мисс Силвер. Она сразу заметила, что девушка одета несколько претенциозно. Но ни покрой, ни материал не были достаточно хороши для того, чтобы произвести впечатление, которого девушка, очевидно, добивалась. То, что собственная одежда мисс Силвер была не очень нова и старомодна, ни в коем случае не сказывалось на ее способности оценить одежду другой женщины. Она сразу заметила, что девушка принадлежит к тому очень многочисленному в любом городе кругу, представительницы которого всячески пытались выглядеть шикарно и модно, одеваясь в дешевые копии последних моделей сезона. Пока она размышляла над тем, насколько привлекательнее выглядела бы эта молодая женщина в простом скромном пиджаке и юбке, к ее столику подошли, и приятный высокий голос спросил:

— Извините, я могу сесть или вы кого-нибудь ждете?

Мисс Силвер сняла со стула сумку и зонтик и приветливо ответила:

— Нет, я одна. Когда находишься по магазинам, так приятно выпить чашечку чая.

Девушка согласилась. Она несколько смущенно хмурилась. Не переставая хмуриться, она открыла сумочку, достала из нее пудреницу и начала пудриться. Потом она отложила пудру, сделала заказ и рассеянно выслушала светское замечание о погоде. И только после того, как официантка, поставив перед ней чай и тарелку с пирожными, поспешно удалилась, девушка резко наклонилась:

— Вы меня не знаете, но вы ведь мисс Силвер, мисс Мод Силвер?

Мисс Силвер немного опешила. Она бы запомнила эту девушку, если бы видела ее раньше, — вьющиеся темные волосы, яркий румянец, карие глаза, посаженные немного близко друг к другу. Она сказала:

— Мы, по-моему, не встречались.

Девушка покачала головой.

— Нет, не встречались. Я ухаживала за больным в доме напротив того, где было инсценировано ограбление Мирабель Монтегю. Танцовщицы. Тогда мне про вас много рассказывали — у меня был друг в полиции. Хороший парень, только-только из полицейского колледжа и со связями. Он говорил, это вы подсказали им насчет того, что все было просто подстроено. Он сказал, что в Скотленд-Ярде на вас просто молятся. И он мне показал вас. Это было около года назад, но я вас узнала сразу, как только вошла.

Да, год назад… Прошла неделя, может быть, две после смерти Джеймса Рэндома, оставался месяц до ее работы в Канаде… Дик Виннингтон смеялся: «Ты посмотри на нее — просто старая фотография из семейного альбома! Мисс Мод Силвер, Мод Талисман, гордость Скотленд-Ярда!» Ей очень нравился Дик, но он пропал, парни всегда так… Она закусила губу и сказала:

— Вы были в этом же пальто и шляпке.

Пальто извлекалось из шкафа каждую осень в течение долгих лет. Черного цвета материал был еще совсем хорошим, но пальто уже приняло тот несколько бесформенный вид, который приобретают долго носимые вещи. Шляпа из черного фетра с чем-то вроде красной морской звезды на боку и с лиловыми и черными лентами сзади долгие годы была повседневной шляпой мисс Силвер. Она будет верно ей служить по крайней мере еще две зимы. Мисс Силвер улыбнулась.

— Я — мисс Мод Силвер. Мистер Виннингтон сказал глупость. Так случилось, что я узнала кое-что, что могло быть полезно полиции, а помочь восстановить справедливость — долг каждого.

Кларисса несколько растерялась. Минуту она приходила в себя. Потом поспешила ответить:

— Ну конечно! Об этом-то мне и хотелось поговорить! Я решила выпить чаю, зашла и увидела вас. Тогда я подумала: «Вот кого я спрошу». Никто ведь не хочет связываться с полицией без крайней надобности. Но меня мучает беспокойство, я никак не могу избавиться от него. А если дело доходит до того, что не можешь заснуть… тогда хочется с кем-нибудь посоветоваться!

— Что же вас беспокоит? — серьезно спросила мисс Силвер.

Как это часто бывает, Кларисса испытала облегчение просто от того, что высказала вслух то, что переполняло и мучило ее, и она ответила:

— Ничего особенного. Просто мне не с кем было поговорить. А если вы связаны с полицией…

— Официально я с ними не связана. — Мисс Силвер кашлянула.

Кларисса пристально посмотрела на нее.

— Я ничего в этом не понимаю. Разумеется, для полиции тут нет ничего интересного. Просто я плохо разбираюсь в законах. У меня могут быть неприятности в любом случае: буду ли я болтать или буду держать язык за зубами. Понимаете, я — сиделка, сама зарабатываю себе на жизнь, и, если пойдут разговоры, что я разбалтываю то, о чем разговаривают мои пациенты, мне потом несдобровать.

— Вы хотите мне что-нибудь рассказать?

Кларисса взяла пирожное.

— В общем, да. Если вы не пойдете в полицию. То есть хорошо, если еще кто-нибудь будет знать, а то только я одна знаю… — Она надолго замолчала, потом добавила: — Теперь иногда, когда просыпаешься среди ночи, в голову приходят очень странные мысли. Именно ночью я поняла, что осталась одна. Я думала рассказать Эдварду, но у меня нет никакой возможности. Он по горло в работе, а когда свободен, эта девчонка Сьюзен липнет к нему как пиявка.

Мисс Силвер налила себе еще чашку чая. Девушка была в состоянии нервного возбуждения. Она крошила пирожное, подносила его ко рту и опускала на тарелку, так и не откусив, подвигала к себе чашку и сразу же отодвигала ее.

Сделав глоток, мисс Силвер спросила:

— А кто такой Эдвард?

Кларисса стала рассказывать ей об Эдварде Рэндоме и о Гриннингзе, о двух завещаниях мистера Рэндома — обо всем и так добралась до своего нового места работы при мисс Оре Блейк. Правда, кое-что она изменила: Гриннингз стал Гринвейз, а Рэндомы — Риверсами, а остальных она называла только по имени, опуская фамилии.

— Понимаете, я была в доме, когда мистер Джеймс написал новое завещание, за неделю до своей смерти. Это не значит, что я была в комнате, меня там не было. Но за ночь до этого он позвал меня. Помню, когда я вошла, он сидел в кровати и говорил, что видел во сне Эдварда — это тот племянник, про которого думали, что он умер. Мистер Джеймс сказал, будто бы Эдвард приснился ему и объявил, что жив. «Нужно что-то делать с завещанием, — так сказал мистер Джеймс. — По нему все переходит к Арнольду, а если Эдвард жив, это неправильно». Ну, я его стала убеждать, что это только сон, а он твердил, что сны бывают иногда вещими. На следующий день он хорошо себя чувствовал, оделся и спустился в кабинет. У меня был выходной, а когда я вернулась, он мне сказал, что написал новое завещание и два садовника подписали его. «Ну вот, дело сделано. Я могу спокойно умереть». Он не сказал мне, куда положил завещание, а через неделю умер.

— И племянник вернулся?

— Спустя шесть месяцев. Я уезжала с больным в Канаду и не была здесь почти год. Все это случилось как раз после того, как я вас видела. Я ничего не слышала, пока не вернулась. Встретила друга Эдварда, он-то мне и сказал, что Эдвард нашелся и проходит какой-то курс по управлению имением, что он очень изменился, и никто не знает, где он был все это время и что делал. Он сказал, что Эдвард очень стеснен в средствах, потому что по завещанию его дядя Арнольд Рэн… Риверс получил все. Поэтому я подумала, что надо поехать в Гриннингз и все разузнать, и написала туда доктору, спросила, нет ли у него на примете работы.

Смена Гринвейз на Гриннингз не ускользнула от мисс Силвер. Она поняла, что это и есть истинное название — слово вырвалось так естественно. Ее внимание удвоилось, потому что о Гриннингзе она уже слышала. Дочь ее старой подруги недавно переехала в Гриннингз и приглашала ее к ним с мужем погостить.

— Ну и как?

Кларисса продолжала, поражаясь тому, как легко было разговаривать с этой старомодной маленькой женщиной, словно сошедшей с фотографии из семейного альбома. Она сообщила, как приехала в Гринвейз (и чуть было не сказала Гриннингз!) и узнала, что Эдвард вскоре тоже должен вернуться: ему предложили там работу.

— Конечно, я хотела поговорить с ним, в конце концов, это касается именно его. Но я никак не могу встретиться с ним наедине. Эта девчонка Сьюзен, я вам уже говорила, просто вцепилась в него! Разумеется, она в него влюблена, это сразу же бросается в глаза! Но мужчины никогда не замечают таких вещей. Эдвард ни о ком, кроме меня, и не помышляет, по крайней мере, не помышлял бы, если бы мне хоть раз представился случай.

Мисс Силвер предостерегающе кашлянула.

— Надеюсь, вы не требуете от меня совета, как добиться любви этого молодого человека?

Кларисса покраснела.

— Нет, разумеется, нет! В этом нет никакой необходимости. — Последовал приятный глуповатый смешок. — Просто эта Сьюзен вечно мешается под ногами! Недавно вечером мы с Эдвардом должны были пойти в кино — она напросилась с нами! И буквально не давала нам сказать друг другу ни одного слова, мне пришлось разговаривать с этим увальнем, докторским сыночком! Я, конечно, обязана все рассказать Эдварду, но прежде мне нужно определить свое положение.

— Он не знает о другом завещании?

— Даже не подозревает. — Кларисса замолчала и огляделась.

Было уже довольно поздно, и кафе опустело. Они сидели в одном из дальних углов, мисс Силвер лицом, а Кларисса спиной к залу. Столики по обеим сторонам были убраны, практически они были совсем одни, как если бы сидели в отдельном кабинете. Кларисса посмотрела на мисс Силвер.

— Именно поэтому я должна подумать, что же будет со мной. Он, конечно, поблагодарит меня и все такое, должен ведь, правильно? Усадьба, много денег. То есть я как бы дарю их ему. Но прежде чем что-нибудь предпринять, я должна разобраться. Девушкам приходится самим о себе думать. Сейчас и так все может пойти неплохо — у него новая работа. И дом есть хороший, правда, старый управляющий хочет оставить его за собой, так что не знаю.

Мисс Силвер присмотрелась к ней. Она привыкла ко всякого рода признаниям, иногда достаточно странным. Хорошенькая девушка, без семьи и поддержки, ей приходится самой пробивать себе дорогу в жизни. Эгоистичная и не слишком хорошо воспитанная. Она стремится выйти замуж и обзавестись своим очагом, хочет обеспечить свое будущее и для этого намерена самым выгодным образом использовать имеющиеся у нее сведения. Она серьезно спросила:

— Вы точно знаете, что дядя написал второе завещание?

— Да, он сам мне сказал об этом.

— И его не утвердили у поверенного?

— Нет, все получил его брат Арнольд.

— Он ничего не сделал для своего племянника?

— Ни вот столечко. Все говорят: ни стыда у него, ни совести!

— В таком случае, как мне кажется, вы просто обязаны пойти к поверенному этой семьи, все ему рассказать и назвать имена свидетелей. Кажется, вы сказали, что это были два садовника из усадьбы.

Кларисса изменилась в лице:

— В том-то и дело! Именно поэтому мне так хотелось поговорить с кем-нибудь! Один из них, Билли Стоке, ушел в море и утонул — его смыло за борт во время шторма.

— А другой?

Она не съела и половины пирожного. В данный же момент она рассматривала оставшуюся часть, ковыряя розовую и белую глазурь, и все больше хмурилась.

— Уильям — он еще жил там. Я говорила с ним о завещании. Он вспомнил, как подписывал его. Я сказала, чтобы он никому ничего не рассказывал, пока я не решу, что делать. Он был тогда трезвый, но обычно он пьет, то есть пил. Он сказал, что эти сведения могут принести нам обоим большие деньги. А я ему ответила: «Не делай глупостей!» Это было в прошлый четверг, а в субботу утром прибежала женщина, приходящая служанка, и сказала, его нашли мертвым: он утонул в протоке, сразу за деревней.

— В протоке нельзя утонуть, она же неглубокая, — тотчас заметила мисс Силвер, — разве только он упал или его толкнули. Но даже и тогда он смог бы подняться.

— Может быть, он был пьян — он частенько напивался. — Ее голос прозвучал почти равнодушно, но руки дрожали.

— Наверное, было следствие. Какое вынесли заключение?

— Смерть от несчастного случая.

— Никаких других подозрений?

Кларисса покачала головой.

— Даже мои старые хозяйки не подумали ни о чем другом, а они самые заядлые сплетницы во всей деревне.

Теперь уже она не смотрела на мисс Силвер и через минуту добавила:

— Вот это я и хотела сказать: оба свидетеля умерли. Сама я никогда не видела этого завещания, он просто сказал, что написал его. Не думаю, что с этим надо идти к адвокату. Или все же надо? Сиделка должна вести себя осторожно. Если пойдет слава, что она распускает слухи, ее тут же уволят. Я не могу рисковать.

— Нет, конечно, — задумчиво ответила мисс Силвер. Случайно услышанные слова умирающего, предполагаемое Завещание, хорошенькая девушка, которая даже не может сказать, что видела его, и которая изо всех сил старается выйти замуж за человека, который получает по этому мифическому завещанию солидное наследство. История была так призрачна и неконкретна, что практически не за что было зацепиться. Кларисса отодвинула стул.

— Я так и знала, что вы скажете. И любой так скажет. — Она отряхнула пальцы от крошек и встала. — Мне надо действовать так, как будет лучше для меня.

Мисс Силвер не знала, стоит ли отвечать на это. Впоследствии она всегда радовалась, что ответила. Она протянула руку.

— Вы не должны использовать эти сведения для собственной выгоды. В определенной ситуации это можно расценить как шантаж, а это тягчайшее преступление. Кроме того, это просто опасно — для шантажиста.

Кларисса рассмеялась, но слишком поспешно.

— Кто говорит о шантаже?

— Я. Это не только преступно, но и очень опасно. Мне кажется, вы чего-то боитесь. Если вы знаете что-то, чего мне не рассказали и о чем должны поставить в известность полицию, не медлите. Речь идет не только о вашем долге, но и о вашей безопасности. Пожалуйста, подумайте над тем, что я сказала, и не пытайтесь извлечь выгоду из неправильных поступков других людей.

С лица Клариссы сошли все краски. Рот раскрылся, но она не произнесла ни звука, только глотнула воздух. Внезапно она покраснела от гнева. Ярко накрашенный рот резко закрылся, чтобы через секунду раскрыться вновь и произнести без малейшей любезности в голосе:

— Не суйтесь в чужие дела! — Она подхватила перчатки и сумку и ушла.

Мисс Силвер не пыталась догнать ее. Она осталась на месте и видела, как девушка заплатила по счету и вышла из кафе. Только потом, покачав головой, она взяла свою сумку и зонтик, вышла на людную улицу и отправилась к себе домой на улицу Монтэгю.

Кларисса возвращалась в Гриннингз с тревогой на душе. Она приезжала забрать кое-какие вещи, потому что решила еще немного поработать у мисс Блейк. И вот она сидит в вагоне третьего класса и сомневается, стоит ли. Она поспешила забыть все, что произошло в кондитерской, но то, что сказала мисс Силвер, не так-то легко забыть. Шантаж! Какой ужас! «Не только преступно, но и очень опасно…» Она постаралась переключиться на что-нибудь другое. Как жаль, что ее коричневый костюм еще в чистке. В Гриннингзе он был бы очень кстати. Красный более модный и ей очень идет, но в деревне люди так консервативны. Сойдет любая тряпка из твида, но, если надеть что-нибудь чуть более модное, все скажут, ты слишком разряжена. Когда-то Эдвард был предельно откровенен в этом вопросе: «Дорогая моя, такие вещи здесь носить нельзя. Это просто не принято». Кларисса помнила это, и ее красный костюм так и остался у Мейзи Лонг, которая хранила все ее вещи. В своих мыслях Кларисса с сожалением задержалась на нем.

Погрустив о костюме, она начала продумывать новое шерстяное платье с высоким воротником. Она видела такое в роскошном магазине на Бонд-стрит, конечно, ей придется сшить его самой, это вроде бы несложно, но всегда что-то выходит не так, как нужно… И вновь в ее размышления, как другая радиостанция посреди передачи, ворвался голос Мод Силвер:

«Не только преступно, но и очень опасно…» Нелепо! Какое ей дело до того, что сказала глупая старая гувернантка?

А потом ясно представился Дик Виннингтон, как если бы он сидел с ней рядом: «В Ярде просто молятся на нее». И снова мисс Силвер: «Не только преступно, но и очень опасно…» Слово влилось в ритм стучащих колес — «опасно, опасно, опасно, опасно…».

Она постаралась вернуться к мыслям о новом платье. Изумрудно-зеленое, темно-зеленое, светло-изумрудное смотрелось бы не так элегантно. Брошь с зеленым камнем, чтобы подчеркнуть цвет. В Эмбанке хорошие магазины. В конце недели, когда мисс Блейк ей заплатит, там можно будет купить материал и выкройку из журнала «Вог». Нужно во что бы то ни стало выбить свое жалованье в конце недели. Деньгами распоряжалась мисс Милдред, и все знали, как она не любит расставаться с ними. «Но мне-то какое дело. Если дойдет до откровенного разговора, то и доктор Крофт меня поддержит».

Откровенный разговор. Эти слова изменили ход ее мыслей. Эдвард, она должна напрямую поговорить с Эдвардом. Он уклоняется, придумывает предлоги, намеренно избегает встреч с ней наедине. Значит, он боится ее, боится того, что она может с ним сделать, боится собственных чувств. Бывают такие мужчины — робкие, нервные, подозрительные. Об Эдварде не скажешь, что он робкий и нервный. Но подозрительный… Да, не хочет увлекаться. Нельзя пугать его. Надо просто туманно намекнуть, сказать, что она не знает, что делать. Его дядя Джеймс что-то сообщил ей перед смертью. Да, так и надо: «Эдвард, мне кажется, ты должен об этом знать, меня долго тут не было, и я очень удивилась, узнав, что по завещанию все получил твой дядя Арнольд». Да, так и надо, но выкладывать все постепенно, чтобы был повод для встреч и разговоров. Не стоит говорить сразу слишком много, сначала — что она просто расстроена, обеспокоена чем-то. Надо протянуть время и заставить его немного помучиться. В этом же нет нечего плохого. Просто нелепо обращать внимание на то, что говорят глупые старые девы вроде этой мисс Силвер…

В ее размышления ворвался стук колес: «Опасно, опасно, опасно…»

Глава 14

Эдвард был все еще очень занят. Старик Барр не спешил. При просмотре расчетных книг его часто заносило в сторону. Скажем, наткнувшись на счет за починку крыши, он, назидательно покачивая пальцем, углублялся в историю четырех-пяти поколений, которые жили под этой крышей последние две сотни лет. Эдвард, полагавший, что и так достаточно хорошо знает этот край, вынужден был покорно слушать. Отец мистера Барра, дед и все прапрадеды служили при господах в этом имении, приобретенном сравнительно недавно лордом Берлингэмом. Мистер Барр не знал, кто и как живет дальше, чем в двадцати милях, видимо, этого знать вообще не стоило.

— Мы управляли Литтлтон-Грэнджем, — начинал он. — Мой прадед рассказывал об одной из дочерей хозяина. Это было примерно в тысяча семьсот сорок седьмом году. Она собиралась замуж за молодого человека, который оказался замешан в восстании якобитов, убежала с ним во Францию, и там они обвенчались. Так было на самом деле, но объявили, что она умерла от оспы. Заколотили пустой фоб. Мой отец помнил рассказ деда. Когда хоронили последнего представителя семьи, а это было семьдесят лет назад, дед видел, как открывали фамильный склеп, и собственными глазами видел этот гроб с ввалившейся внутрь стенкой и совсем пустой.

Стоило им вернуться к счетам, как мистер Барр вспомнил очередную историю. Бетси Фулгроф — ее бросили в воду за колдовство на Берлингэмском лугу:

— Его название лорд Берлингэм и взял для титула. Можете что угодно говорить, но когда мой дед решил поменять гнилые половые доски в ее доме, под ними нашли кости младенца, завернутые в дорогие льняные пеленки, так что когда Бетси умерла, а она таки утонула, она, по всей видимости, получила то, чего заслуживала.

На Эдварда все эти рассказы действовали успокаивающе, он сам изумлялся. Старый Барр с румяным морщинистым лицом и колоритной деревенской речью. Сельская Англия, вереница отдельных жизней, составляющих ее историю. Расцвет и падение семей. Новые методы земледелия, новые породы скота, которые иногда, после долгих сомнений и обсуждений, принимали, а чаще отвергали и впоследствии вспоминали как чье-нибудь «чудачество». Кто-то предложил новый способ пивоварения — это было во времена прадеда мистера Барра. Да уж, причуд, фантазий и глупостей тут хватало. Были грех и падение, взлет и возрождение. Преступление, убийство и внезапная смерть. Однажды в Эмбанк пришла чума. Однажды сильный ураган снес шпиль церкви Святого Луки в Литтлтоне — он проломил крышу и упал в проход между скамьями. Нескончаемые рассказы о множестве самых различных людей.

В какой-то момент Эдвард даже почувствовал, что он не одинок, что бы с ним ни случилось. Даже в этом маленьком уголке Англии он — среди тех, кто боролся, страдал, терпел неудачи, грешил и каялся или грешил и снова грешил, и в результате этой борьбы мир становился то лучше, то хуже, чем был. Дни шли, и давно умершее оживало в его душе, не сразу и ненадолго, но снова и снова. На час, на два, на оставшуюся часть дня, на ночь самые заповедные глубины его души оттаивали, согревались, и пробуждалось что-то, что позволяло его мыслям течь по обычному руслу, а ночью заснуть без кошмаров.

На следующий день после поездки Клариссы в Лондон он сидел в доме управляющего, в комнате, которую мистер Барр называл передней гостиной. Окно эркера с двумя рядами штор (одни кружевные вдоль стекол, другие плюшевые, которые закрывали нишу) выходило в ухоженный сад. Было семь часов вечера, и шторы были задернуты, что делало комнату гораздо меньше, чем она была днем. В комнате висел табачный дым, было жарко. Независимо от погоды мистер Барр любил закрыть все окна и жарко натопить камин. Он был невысокого роста, широк в плечах и в бедрах. У него были густые вьющиеся седые волосы, он хвастался, что ему не нужны очки, чтобы держать в порядке счета. Если бы его возраст не был записан в приходской книге, никто и не подумал бы, что ему уже восемьдесят пять. Возможно, он и собирался на пенсию, но Эдвард не питал на этот счет иллюзий. Если у старика Барра будет возможность сунуть нос в дела Берлингэма, он не просто сунет нос, а запустит туда по локоть руку и будет энергично копаться в них.

Книги были уже отложены. Старый Барр набивал новую трубку.

— Не бойтесь, как передам вам дела, ни во что не стану вмешиваться. Больно нужно.

Эдвард уже стоял и собирался уходить. Он засмеялся:

— Я думаю, вы именно это и станете делать до последнего вздоха. Но я от вас другого и не жду, так что не беспокойтесь.

Старый Барр хохотнул.

— Я и не беспокоюсь. Никогда не имел такой привычки, а если не делать из чего-то привычки, это что-то никогда не будет иметь власти над вами. Мужчины обычно мало беспокоятся, не то что женщины. Вот уж они беспокоятся по-настоящему, а хуже всех — жены. Это одна из причин того, что я не женился. Если они беспокоятся не о муже, то о детях, если не о детях, то об одежде, о курах, кошках, собаках, мнении соседей. Ни одной женщине не удастся втянуть меня в это — вот что я решил шестьдесят с лишним лет назад, ни одной из них не удалось сбить меня с толку! — Он снова хохотнул и затянулся трубкой. — Не скажу, чтобы некоторые не пытались, пытались, и еще как, но я стоял на своем — да, на своем. Все, что мне надо, — это достойная особа, которая будет готовить и убирать дом. Вот миссис Стоке, она делает все, что мне надо. Глупо, конечно, ожидать, что женщина перестанет болтать, но она держится в разумных границах. Это все, чего можно требовать. — Он пошарил в отвисших карманах и выудил клочок бумаги. — Вот имя того парня, о котором я вам рассказывал, Кристофер Хэйл. Пришло в голову как-то ночью, я и записал его и положил в карман. Старею, наверное, иначе мне не пришлось бы ждать, когда оно само придет на ум. Но вот оно — Кристофер Хэйл, утонул в протоке в тыща восемьсот тридцать девятом. Сегодня утром я проходил мимо церкви, зашел и посмотрел. Памятник ему поставила Кезия, его жена, там много затейливых стишков. Мой дед всегда говорил, что стишки с закавыкой: она считала, будто ее мужа убили. Может, убили, может, нет. Но как ни крути, просто так в протоке не утонешь, верно?

Маленькие, очень ясные глаза старого Барра пристально посмотрели на Эдварда из-под белых мохнатых бровей.

— Ну, не знаю, — ответил Эдвард. — Может быть, он хлебнул одну-две лишние кружки, как Уильям Джексон.

Взгляд старика стал еще более цепким. Потом мистер Барр отвернулся и пнул полено в камине. Оно рассыпалось брызгами искр. Он снова повернулся к Эдварду, добродушно и небрежно сказав:

— Может, оно и так, только Кезия всегда думала, что ее мужа убили.

Эдвард вышел в темный сумрак. После прокуренной гостиной мистера Барра воздух показался особенно холодным и свежим. Отсюда шла хорошая шоссейная дорога в Эмбанк, на которой в миле от этого места был поворот на Гриннингз, но он выбрал тропинку через лес лорда Берлингэма.

Тропинка выходила на неровную дорогу к протоке и сокращала путь на добрых полмили, да и идти по ней было приятнее. Он любил слушать звук ломающихся под ногами веток, шуршание и шорох всяких тварей, спешащих куда-то по своим, несомненно, незаконным делам. Но кто есть человек, чтобы сказать лисице или зайцу, барсуку, горностаю или кошке: «Здесь охочусь только я!»?

Он шел не спеша. Становилось все холоднее. Эти леса были очень древними. Некоторым дубам, должно быть, лет пятьсот, а тисам — еще больше. Он видел карту графства 1469 года, и тогда здесь тоже был лес. С тех пор один владелец сменял другого. Нормандские имена, английские имена — на кладбищенских памятниках, на мемориальных досках в церкви. И, наконец, лорд Берлингэм, который взял это имя от деревушки Берлингэм в трех милях отсюда. Когда-то он был Томом Томпсоном, в детстве бегал босиком и продавал газеты на улицах, а сейчас он — лорд, владелец поместья, как те, прежние, хозяева. Новые деревья росли среди старых, и были они сильными и крепкими.

Эдвард вышел по тропинке к дороге, рядом с тем местом, откуда она спускалась к протоке. До него донесся звук текущей воды. Поток оставался сильным, но уже не захлестывал камней на переправе. Он вытащил фонарь, легко перешел на другую сторону и стал подниматься по склону. Справа от него были видны церковь, силуэт которой ясно различался на фоне неба, и черная полоса древней тисовой аллеи, ведущей к ней.

Когда он проходил мимо кладбищенских ворот, рядом что-то зашевелилось. Его окликнули.

— Это ты, Эдвард? — произнесли задыхающимся шепотом. Голос слегка дрожал.

Он узнал голос Клариссы Дин и рассердился. Она вообще соображает, что делает, поджидая его здесь? А она, несомненно, ждала именно его. У нее не могло быть дел в церкви. Было уже двадцать минут восьмого, и в доме викария разогревали суп, готовили рыбу или яйца на ужин. Он произнес ее имя с невольной резкостью:

— Кларисса!

Она подбежала к нему и взяла его под руку.

— Эдвард, ты не представляешь, как я рада тебя видеть! Правда, в такой ужасной темени ничего не разглядишь, но я увидела твой фонарь и решила, что это ты: миссис Дикон говорит, ты всегда возвращаешься этой дорогой, и, кроме тебя, здесь никто не ходит, во всяком случае, теперь, когда бедняга Уильям Джексон…

Она остановилась, чтобы набрать воздуха.

— Знаешь, пока я тебя ждала, в этой темноте, мне представлялись такие ужасные вещи! Потом еще хлюпанье ботинок, когда ты поднимался от протоки!

— Я промочил ноги. В протоке много воды.

Она вцепилась в его руку.

— Знаю! Но я-то подумала, а вдруг это не ты, а Уильям Джексон, весь мокрый, выходит из воды!

Ответ Эдварда прозвучал невыносимо трезво:

— Никогда не слышал о привидениях с фонарями.

Она, дрожа, прижалась к нему.

— Когда не боишься, это не приходит в голову, а я не привыкла к темноте, как все вы, деревенские, Эдвард усмехнулся.

— Есть простой выход — сидеть дома.

Они продолжали идти не потому, что Кларисса этого хотела, но Эдвард решительно двигался вперед, и ей надо было либо поспевать за ним, либо отпустить его руку.

— Эдвард, ради бога, не беги! Зачем мне понадобилось бы приходить в такое ужасное место, да еще в темноте, если бы это был не единственный способ тебя увидеть? То тебя нет дома, то рядом Сьюзен, а мне надо кое о чем с тобой поговорить!

— Ладно, отпусти мою руку. Можешь говорить на ходу. Ты держишься так, что у меня будут синяки.

Но она только сильнее сжала его руку.

— Эдвард, это правда очень важно! Я хочу сказать, для тебя важно. Мне надо рассказать тебе кое-что.

Они уже прошли церковный двор и ворота дома викария. Показался дом старой миссис Стоун, в котором она жила вместе с прикованной к постели дочерью. Из комнаты Бетси Стоун через красные занавески — подарок Эммелины к Рождеству — весело пробивался свет. Мелькали огоньки в домах дальше по дороге. Эдвард рассчитывал, что даже Кларисса не будет откровенничать на деревенской улице. Вдали виднелся дом сестер Блейк. Он сказал:

— Знаешь, давай отложим. Нам обоим надо торопиться. Я уже опаздываю к ужину, а тебе надо быть поосторожней с мисс Милдред… Так что, если не возражаешь…

Он ускорил шаг. Они почти поравнялись с домом, и Кларисса почувствовала, что упускает случай. Она собиралась быть с ним осторожной и не торопить его. Почему он не может на минутку остановиться, немного посмеяться с ней, дать ей возможность подготовиться к тому, что ей надо сказать? Он совсем не хочет помочь ей. Почему-то у нее было ощущение, что надо спешить, как если бы это был ее последний шанс, и, стоит его упустить, он не повторится.

Она сказала:

— Ты не понимаешь! Я не о себе, я о тебе! О завещании твоего дяди!

Она не могла сказать ничего хуже. В нем вспыхнул прежний гнев, порожденный чувством самообороны.

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать завещание моего дяди! Пожалуйста, оставь моего дядю в покое!

— Но, Эдвард, позволь мне объяснить…

— Я говорю недостаточно внятно? Мне не нужны объяснения. Я буду очень признателен, если ты займешься своими делами, а мои оставишь в покое. Договорились?

Они поравнялись с домом. Дверь была открыта. Старая миссис Стоун, сгорбленная и бесформенная, со свечой в руке провожала посетительницу. Свет свечи упал на Сьюзен Вейн.

Должно быть, Кларисса увидела их первой. Она смотрела в этом направлении, тогда как Эдвард смотрел на нее. Почему она не остановила его? Они должны были слышать если не сами слова, то его гневный голос. Эта мысль пронеслась в его смятенном уме.

И вдруг, прежде чем он успел отпрянуть, Кларисса прижалась к нему и зарыдала:

— Эдвард, дорогой, не сердись! Я не могу этого вынести! Ты пугаешь меня! Эдвард!

Голос Сьюзен ясно был слышен с небольшого, очень небольшого расстояния, которое их отделяло:

— Спокойной ночи, мисс Стоун, не стойте на холоде.

Она подбежала к ним.

— Что это? Я не вижу… Кларисса, ты подвернула ногу? Какая досада. Сейчас я перейду на другую сторону, тогда ты сможешь опереться на меня тоже. Держись, мы проводим тебя до дома. — Она повысила голос и сказала через плечо: — Все в порядке, миссис Стоун, она просто растянула связки. Возвращайтесь к Бетси.

Миссис Стоун неохотно вошла в дом и закрыла дверь.

— Ничего она не растянула, это мисс Сьюзен за них придумала. Запомни мои слова, Бетси, что-то у нее с мистером Эдвардом происходило, он вроде бы не очень-то хорошо с ней обошелся. Она плакала и говорила, он пугает ее.

Бетси Стоун бросила на мать капризный взгляд.

— Ничего удивительного! Я даже отсюда его слышала, злой до ужаса!

Миссис Стоун покачала головой.

— Мистер Эдвард всегда был вспыльчивым.

Когда дверь дома закрылась, Сьюзен сказала:

— Нам лучше пойти, как вы считаете?

Эдвард был раздражен, ее же переполнял холодный гнев, который больно ранит. Ей нечего было сказать, и похоже, что, кроме двух судорожных всхлипов, нечего было сказать и Клариссе. Может, она плакала, а может быть, разыгрывала спектакль. Сьюзен рассердилась настолько, что готова была считать это спектаклем.

Эдвард не издал ни звука. На сегодня достаточно публичных сцен. Тем, что будешь стоять и ругаться на деревенской улице, ничего не изменишь.

По дороге никто из троих не произнес ни слова. Когда они подошли к дому мисс Блейк, Сьюзен прервала молчание, которое к этому времени достигло критической точки:

— Ты сильно опаздываешь, а они не любят, когда их заставляют ждать. Так что поторопись. Не забудь, что ты хромаешь, завтра всей деревне будет известно, что ты растянула связки и рыдала на груди у Эдварда.

Кларисса громко вздохнула.

— Сьюзен, не надо!

— Я-то не буду, а вот миссис Стоун расскажет всем, это точно. Я надеюсь, она не забудет упомянуть о твоей лодыжке. Спокойной ночи!

Эдвард не остановился. Когда она чуть ли не бегом догнала его, он не обратил на нее никакого внимания, будто ее не было совсем. Только когда они прошли через ворота усадьбы и он отодвинул задвижку калитки Эммелины, он сказал:

— Когда-нибудь я убью ее!

Сьюзен хорошо его понимала.

— Ради бога, что все это значит?

Он сердито засмеялся.

— Не имею ни малейшего представления! Кажется, она возомнила, что имеет право вмешиваться в мои дела. Боюсь, я здорово разозлился.

— Мне тоже так показалось.

Он нахмурился.

— Как ты думаешь, что она слышала, эта старуха?

— Не знаю. Она не глухая, так что, наверное, то же, что и я.

— А что слышала ты?

— Я открыла дверь и услышала твой сердитый голос. Слов я не расслышала, но поняла, что это ты и что ты, мягко говоря, не в самом хорошем расположении духа. А потом Кларисса залилась слезами и сказала, что ты ее пугаешь.

Эдвард коротко и серьезно сказал:

— Она не только это говорила. Думаю, ты слышала все, и миссис Стоун тоже.

— Я поэтому и придумала про растянутые связки. Она из тех, кто сразу рыдает, когда ей больно, по крайней мере, мне так кажется. В любом случае большинство девушек начинают рыдать, надеюсь, миссис Стоун подумает, что ты из-за этого рассердился.

Эдвард открыл калитку, и они вместе пошли по мощеной дорожке к дому. Пара изумрудно-зеленых глаз наблюдала за ними из-под розового куста. Раздалось жалобное мяуканье, и что-то теплое и пушистое прильнуло к ногам Сьюзен. Эдвард заметил:

— Этот дом просто кишит кошками. Сколько бы их было, если бы не война?

Он поднялся на крыльцо, взялся за ручку двери и сказал:

— Для человека, солгавшего впервые в жизни, твоя импровизация была очень неплоха, Сьюзен.

Глава 15

Кларисса не забыла, что должна хромать. Она долго придумывала объяснение тому, что оказалась у дома миссис Стоун, но потом решила, что проще будет сказать правду: она пошла к протоке, чтобы встретиться с Эдвардом Рэндомом.

— Я растянула связки. Я, знаете ли, плохо ориентируюсь в темноте. У дома миссис Стоун мы встретили Сьюзен и пошли вместе. Они с Эдвардом очень мне помогли.

Мисс Милдред фыркнула:

— Эммелина балует эту старуху! Постоянно посылает ей то яйца, то яблоки, то еще что-нибудь для этой несносной Бетси! А если вы, мисс Дин, плохо ориентируетесь в темноте, воздержитесь от прогулок по ночам, вот что я вам скажу!

— Я боялась опоздать и спешила.

— Тем не менее вы опоздали!

Мисс Ора достала платок и флакон с одеколоном. Милдред становилась чересчур сварлива. Как все это неприятно, тем более что в этом нет никакой необходимости. Она попыталась сменить тему:

— Сьюзен не сказала вам, как самочувствие Бетси? Пару дней назад доктор Крофт очень беспокоился за нее.

Мисс Милдред снова фыркнула:

— Бетси Стоун всех нас переживет. Ее мать выполняет все ее прихоти, и все в округе их подкармливают. Мне кажется, что Сьюзен ничего о ней не говорила. Так мы будем сегодня ужинать? Я уже два раза разогревала суп.

После ужина мисс Милдред вымыла посуду, а Кларисса уложила мисс Ору в постель. Мисс Ора могла раздеться и умыться без посторонней помощи, но она любила, когда ей помогают, а если мисс Ора чего-то хотела, она этого добивалась. Мисс Милдред давным-давно перестала с этим бороться. Когда Ора захотела, чтобы у нее была сиделка, она демонстрировала все свои многочисленные болезни одну за другой до тех пор, пока ей не наняли сиделку. Напрасная трата денег, но тут уж ничего не поделаешь. Когда Ора начинала требовать свою половину доходов, Милдред признавала свое поражение. Это ужасно злило, но ради возможности распоряжаться чековой книжкой и счетом Оры ей приходилось сдерживать себя и мириться с бесконечной вереницей сменяющих друг друга сиделок. Никто из них надолго не задерживался, а уж чтобы помыть посуду — только однажды, угрозами и лестью, Милдред удалось заставить одну сиделку это делать. Но это была полоумная, которая проработала всего три дня.

Благополучно уложив мисс Ору, Кларисса спустилась по лестнице, держа в руке конверт.

— Отнесу на почту письмо. Это недолго.

Предлог, проверенный временем. Мисс Милдред бросила взгляд на конверт: явно пустой. Если бы ей понадобилось убедить кого-то, что она идет на почту, она бы уж сообразила вложить в конверт листок бумаги. Молча фыркнув, она пошла наверх, в гостиную.

Кларисса помчалась к магазину миссис Александер. Почтовый ящик находился у дверей в магазин, а телефон — сбоку от него. Она совсем забыла, что у нее растянута нога. Она положила пустой конверт в карман, юркнула в телефонную будку и позвонила в южный коттедж. Она должна, просто обязана увидеть Эдварда и заставить его выслушать ее. Если бы не параллельная линия, она могла бы поговорить с ним прямо по телефону. Но вдруг кто-нибудь слушает? Для мисс Симе, экономки доктора Крофта, телефон заменял радио, как и для мисс Оры, но та уже в постели.

Кларисса стояла в плохо освещенной телефонной будке и гадала: стоит ли все-таки как следует намекнуть Эдварду или нет? Ладно, что толку планировать заранее, все равно выходит не так, как наметила. Либо ты не скажешь то, что хотела сказать, либо скажешь слишком мало или слишком много.

Тем временем в южном коттедже Сьюзен рассказывала о своей работе в усадьбе:

— На книгах всегда столько пыли. Надо съездить в Эмбанк и купить халат. А то я просто по уши в грязи. Думаю, некоторые тома не доставали с полок лет пятьдесят. Я на чала с того конца, где окно, там сплошь трехтомные викторианские романы.

Эммелина, которая переклады вала одного из котят Амины обратно в корзину, подняла глаза.

— Джонатан всегда говорил, что викторианские романы снова войдут в моду, сам он их просто обожал. И ведь он угадал — по радио уже передают Тролопа. Сьюзен, ты не устала, пока ходила к Стоунам? Когда я увидела, что у нас сегодня пять яиц, я подумала, два — как раз для них. Правда, Эдвард, я не сообразила, может быть, ты хотел еще одно?

Она произнесла это тем же тоном. Книжные пристрастия Джонатана и гастрономические Эдварда — всему уделялось одинаково сочувственное, не слишком глубокое внимание. На Эдварда эта ее манера действовала умиротворяюще. Прошлое и настоящее, яйца и романы, люди, куры и кошки — Эммелина принимала всех и все таким, как есть, у нее всегда находилась еда для голодных, доброта для обиженных и кроткое терпение решительно для каждой твари.

Котенок снова попытался вылезти из корзины, и внимание Эммелины переключилось на него, так что Эдвард не успел сообщить о том, что ему не нужно второе яйцо. Он, к слову, еще собирался заметить, что миссис Стоун — настоящая попрошайка, но, если Эммелине приятно ее баловать, это ее личное дело, но тут в задней комнате зазвонил телефон. Он вспомнил, что обещал позвонить Барр, если найдет запись, которую они тщетно искали вдвоем, и пошел взять трубку.

Стоя в телефонной будке, Кларисса услышала щелчок — кто-то снял трубку, — и мужской голос спросил:

— Это вы, мистер Барр?

— Нет, это я.

Кларисса редко нервничала, но сейчас был именно такой случай. Она сама не знала почему, и это пугало ее, очень пугало. Спеша и запинаясь, она выпалила:

— Эдвард, дорогой, мне надо тебя видеть. Очень надо! Ты должен знать, это о твоем дяде…

— На линии кто-то еще! Разве ты не слышала щелчок? Я вешаю трубку! Я не обсуждаю своих дел по телефону ни теперь, ни в любое другое время! — Он повесил трубку. На линии была тишина. Если кто-нибудь подслушивал, этот кто-то опустил трубку вместе с Эдвардом, потому что второго щелчка не было. Может быть, не было и первого. Эдвард сказал, что он слышал, но сама она не заметила — слишком громко билось сердце. Хотя это мог быть только предлог, чтобы избавиться от нее. А сейчас линия была мертвой.

Она тоже повесила трубку и отправилась назад. Когда она вошла в темный вестибюль, мисс Милдред открыла дверь кухни.

— Долго же вы ходили на почту.

Кларисса вспомнила, что должна хромать.

— Моя коленка… — начала она.

— По-моему, это была лодыжка. С ней было все в порядке, когда вы вошли. Быстро же вы выздоровели! Раз вы здесь, поднимитесь к сестре. Она звонила.

Глава 16

Два дня спустя мисс Силвер получила письмо от дочери своей старой школьной подруги. Ее не было дома весь день. На улице лил проливной дождь, и, прежде чем сесть у камина и просмотреть вечернюю почту, ей нужно было сменить платье, туфли и даже чулки. После промозглой уличной мокроты так приятно было снова очутиться в этой веселой комнате. Новые ковер и портьеры, сменившие старые, сильно потертые от многолетней службы, были яркими и уютными. Ей удалось подобрать тот цвет, который нравился ей больше всего, — синий с отливом, по ковру шли венки из роз подходящих оттенков. На этом фоне выгодно выделялись очертания викторианских стульев с высокими спинками, изогнутыми ножками, с желтыми ореховыми подлокотниками и с листьями аканта на обивке. Со стен на эту приятную картину смотрели гравюры, сделанные с ее любимых полотен: «Надежда» Дж. Ф. Ваттса, «Черный брауншвейгец» сэра Джона Милле, «Жеребенок в стойле» Лэндсира.

Для постороннего взгляда единственным диссонансом был большой современный письменный стол у дальнего окна. Но для мисс Силвер это был незаменимый помощник в работе, поэтому он только усиливал удовольствие, с которым она оглядывала свою квартиру и все находящееся в ней, удовольствие, вызванное освобождением, избавлением от прежних ее занятий, которые она обычно называла «педагогической практикой». Долгие годы она была вынуждена жить по чужим домам и учить чужих детей, зная, что в старости ей придется существовать на жалкие гроши, отложенные за годы службы. Теперешняя ее деятельность в качестве частного детектива принесла желанную независимость и даже, по ее скромным меркам, процветание.

Мисс Силвер и словно бы вышла из эпохи своих картин и ореховых стульев. Это подчеркивала ее прическа, в которую были уложены чуть тронутые сединой волосы, с завитой челкой, прикрывающие уши и аккуратно заколотые сзади. Все это было плотно закреплено сеткой для волос. Об этом говорили и строгие черты настоящей леди; платье из зеленого кашемира с оливковым оттенком, которое, казалось, никогда не было в моде, что всегда придавало просто приличной одежде оттенок утонченной небрежности. На шее платье было заколото огромной брошью из золота высокой пробы, со сплетенными инициалами родителей мисс Силвер. Поистине драгоценная реликвия, потому что в ней она хранила пряди волос своих родителей. Мебель досталась ей в наследство от двоюродной бабки, и, с гордостью и благодарностью оглядывая окружающую ее обстановку, она чувствовала себя в лоне семьи.

Но хватит об отдаленном прошлом. Фотографии в серебряных и позолоченных рамках, на плюше и бархате, рассеянные по камину, книжным полкам и другим доступным поверхностям за исключением письменного стола, свидетельствовали о событиях не столь уж давних. Это были подарки людей, которых она избавила от сомнений или от несправедливых подозрений, вывела из невыносимо затруднительного положения и даже спасла от смерти. Здесь были фотографии юношей и девушек, детей, которые, может быть, не появились бы на свет, если бы мисс Силвер не защитила или не оправдала их родителей.

Разворачивая письмо, она с удовольствием предвкушала чашечку хорошо заваренного горячего чая, который готовила для нее верная Эмма Медоуз. Его сейчас принесут, она будет читать письмо дочери своей подруги и попивать чай с вкусной булочкой Эмминого изготовления. Мэри Мередит была ближайшей школьной подругой мисс Силвер, но ей не было и девятнадцати лет, когда она вышла замуж и погрузилась в заботы и обязанности жены приходского священника. Письма становились все короче и приходили все реже, но на Рождество письмо приходило обязательно, до прошлого года, когда дочь Мэри прислала печальное сообщение о ее смерти. На похоронах мисс Силвер заметила, как сильна Руфь похожа на мать, сходство усиливалось еще тем, что она тоже была женой священника. Ему как раз предложили приход в деревне. «Милый деревенский уголок и симпатичный домик. Совсем недалеко от города. Пожалуйста, приезжайте к нам в гости, мисс Силвер». Но летом у мисс Силвер было много работы, и это не позволило ей принять такое сердечное приглашение.

Она вскрыла конверт и развернула вложенный в него листок бумаги. В первой строке стояло: «Дом викария, Гриннингз, возле Эмбанка». Письмо было датировано вчерашним днем. Чтобы согреть озябшие ноги, она подвинула стул к огню и приступила к чтению письма Руфь Болл.

Дорогая мисс Силвер!

Мне очень приятно было получить Ваше письмо. Мне так хотелось, чтобы Вы приехали к нам летом, но я знаю, Вы были очень заняты. Наверное, иногда Вы позволяете себе отдохнуть. Тогда, пожалуйста, не забудьте, что мы Вас ждем. Деревня, где мы теперь живем, маленькая, но у Джона большая нагрузка: наша церковь одна на три прихода, и ему приходится много ездить. В некоторых отношениях здесь все очень патриархально. Например, дорога, которая проходит через деревню, обрывается на протоке, недавно в ней утонул один несчастный. Но и прогресс не обошел нас стороной: у нас есть телефон, правда, это параллельная линия и любой может услышать твой разговор. Церковь старая и очень интересная — надгробная плита крестоносца, резьба и медные мемориальные доски неплохой работы. По наследству к нам перешла экономка прежнего викария, очень уже немолодая, но готовит восхитительно. Вы решите, что я купаюсь в роскоши, но признаюсь: я недавно наняла служанку! Она вдова того несчастного, который утонул в протоке. У Джона не было своих средств, когда мы поженились, но два года назад умер его старый кузен и оставил нам достаточно, чтобы жить безбедно. Если бы у нас были дети! Но Джон — самый лучший муж на свете, мы и так за многое должны быть благодарны Богу.

Да, я знаю ту девушку, о которой Вы спрашивали в письме. Если она упоминала о мисс Оре, значит, это Кларисса Дин, она ухаживает за пожилой дамой, мисс Орой Блейк. Ора — редкое имя, и Ваше описание соответствует мисс Дин как нельзя лучше. Она здесь уже была раньше: ухаживала за мистером Рэндомом из усадьбы (он умер как раз перед нашим приездом сюда), поэтому она всех здесь знает. Говорят, у нее роман с племянником мистера Рэндома. Но что это я сплетничаю, надо бы вычеркнуть эту фразу, только тогда письмо будет неаккуратным, а у меня нет времени переписать его заново. Иногда так трудно попять, сплетничаешь ты или нет. В деревне все друг друга хорошо знают и интересуются всем, что происходит вокруг, это так естественно. Джон очень строг в этом отношении, но нельзя же быть сухой и безразличной. Может быть, любопытство не такой уме грех, если ты хорошо, с искренней симпатией относишься к людям.

Дорогая мисс Силвер, так приятно было получить от Вас весточку.

Любящая Вас

Руфь Болл».

Мисс Силвер положила письмо на колени и подумала: «Руфь всегда будет хорошо ко всем относиться».

Открылась дверь, и явилась Эмма с чайным подносом. Спокойная, основательная особа с по-деревенски розовыми щеками и седыми волосами, аккуратно зачесанными назад.

— А вот и ваш чай, пейте, пока горяченький. Я подумала, вы, наверное, днем не ели, и сделала парочку бутербродов, и вот еще мед к булочкам. Вот вечерняя газета. Я все думала, приносить ее или нет — вам надо пить чай, пока горячий, но, думаю, вы все равно бы ее попросили.

Мисс Силвер потянулась за газетой.

— Эмма, вы слишком меня балуете… — начала она, но не закончила фразы, ее взгляд наткнулся на заголовок. Она развернула газету и прочитала: «ДЕВУШКА УТОНУЛА В ПРОТОКЕ. ЗАГАДОЧНОЕ СОВПАДЕНИЕ».

Глава 17

Тело Клариссы Дин обнаружил Эдвард Рэндом. На церковных часах било десять, когда он подошел к протоке и направил луч фонаря на ближайший камень. То, что он увидел, заставило его в ужасе отпрянуть. На темном, поблескивающем от воды камне смутно белела женская рука, лежавшая ладонью вниз. Только рука в кругу света. Это сначала. Когда он повернул фонарь, в полосу света попало запястье, мокрый рукав пиджака, неясные очертания тела, наполовину скрытого водой. Она лежала в выемке, в которой утонул Уильям Джексон. Поток воды прибил руку к камню, течение шевелило ее, и казалось, в ней еще теплилась жизнь. В первый момент Эдвард не понял, кто эта женщина. Она лежала лицом в воде совершенно неподвижно, только рука чуть-чуть покачивалась.

Он положил фонарь на берег и вошел в воду. Она лежала в самом глубоком месте, но даже и там вода не доходила ему даже до колен. Здесь была небольшая узкая выемка. Она могла оступиться и попасть ногой в эту выемку, упасть, но упасть на мель. Там нельзя утонуть.

Но она утонула.

Он вытащил ее — это было непросто, глина скользила под ногами — и направил на нее свет. Он увидел, что это Кларисса Дин. И что она мертва. Он попытался нащупать пульс — пульса не было. Он и так догадывался, что его нет, но должен был убедиться в этом.

Впоследствии все признавали, что, вытащив Клариссу из воды, Эдвард сделал все, что мог: положил ее головой вниз, чтобы вытекла вода, и побежал за помощью к викарию.

Но Кларисса Дин была мертва. Доктор Крофт застал Эдварда и викария за попытками сделать искусственное дыхание, но все было напрасно. «Скорая помощь» из Эмбанка еще раз исполнила свой зловещий долг, и, прежде чем в деревне узнали о второй смерти, Клариссу Дин увезли из Гриннингза.

Доктор Крофт пошел к сестрам Блейк сообщить о случившемся. На стук открыла мисс Милдред в старом пальто поверх дешевой фланелевой сорочки и со свечой в руке.

— Что стряслось, доктор Крофт? Почему вы пришли?

Их разделяло пламя свечи. Она пристально смотрела на доктора сквозь подрагивающий свет.

— Вы знали, что мисс Дин нет дома?

— Нет, конечно. Она рано ушла к себе, сказала, у нее болит голова. С чего вы взяли, что ее нет? Она никогда не выходит так поздно. Уже одиннадцать часов!

— Еще нет. Но не в этом дело. Она вышла, боюсь, в этом не может быть никаких сомнений.

— Что вы хотите сказать? Что-нибудь случилось?

Он почти нетерпеливо ответил:

— Да, случилось. Мужайтесь и лучше до утра ничего не говорите сестре. С мисс Дин произошел несчастный случай.

— Несчастный случай? Что с ней?

— Она утонула в протоке.

Мисс Милдред поставила подсвечник на перила лестницы и произнесла:

— Не может быть!

— Увы, это так.

Старое пальто распахнулось, обнажив убогую сорочку. Когда-то белая, сейчас она была грязно-серого цвета. Женщина сразу отметила бы, какая она старая. Доктор Крофт лишь с отвращением подумал, что она выглядит так, как будто ее нашли на помойке, и поспешил завершить визит.

— Сегодня вечером уже ничего не сделаешь, — быстро сказал он. — Завтра приедет полиция. Они будут спрашивать, не была ли она чем-то расстроена. В ее комнате ничего не трогайте. Завтра я зайду проведать мисс Ору. Спокойной ночи!

Мисс Милдред фыркнула.

— Где же мы теперь найдем другую сиделку, — недовольно сказала она.

Доктор Крофт вышел, с шумом захлопнув за собой дверь.

Глава 18

Наутро к девяти часам весь Гриннингз знал о том, что Кларисса Дин утонула в протоке. После того как экономка доктора Крофта провела двадцать минут в магазине миссис Александер, в деревне уже не сомневались, что Кларисса утопилась из-за любви к Эдварду Рэндому. Накануне вечером мисс Симе показалось, что в кабинете доктора зазвонил телефон.

— Было уже пятнадцать минут девятого, доктор еще не приходил, я побежала к телефону. Я сразу поняла, что это Кларисса Дин разговаривает с Эдвардом Рэндомом. Она вроде была очень расстроена. О-о-очень расстроена, даже голос у нее изменился… Да, точно, это была она. Телефонная будка совсем близко от окна кабинета, надо только чуть-чуть приподнять занавеску, и увидишь, кто звонит. В будке плохой свет, все знают, но в кабинете-то вообще не было света — я не зажигала, когда подбежала к телефону. Поэтому я сразу разглядела ее. Я не могла ошибиться. Ну и голос был точно ее, только очень расстроенный. Она сказала: «Эдуард, мне нужно тебя видеть, очень нужно!» И еще что-то насчет того, как она ухаживала за его дядей, но что именно, я не очень разобрала, потому что услышала, как доктор Крофт открывает ключом дверь. Когда я вешала трубку, говорил уже мистер Эдвард, резко так говорил, вы не поверите. Она ему: «Эдвард, мне нужно тебя видеть!» А он просто затыкает ей рот, и так грубо. Вот я и думаю, бедная девушка с горя взяла да и утопилась. Судя по всему, так оно и было. Если не хочешь, то в протоке не утонешь, разве только накачаться, как Уильям Джексон.

Но спустя час после того, как в магазине побывала миссис Стоун, стали распространяться более зловещие слухи.

— Я своими собственными ушами это слышала. К счастью, уши у меня еще в порядке. Мисс Сьюзен принесла нам пару яиц для Бетси, у нее во вторник был приступ. Я всю ночь глаз не сомкнула, боялась, не доживет она до утра. Ну вот, на чем я остановилась?.. Мисс Сьюзен как раз уходила, и я открывала дверь, чтобы проводить ее, тут они и подошли — мистер Эдвард и мисс Дин. Ну, сначала я и не поняла, кто это. Понятно только, что эти двое ссорятся, и девушка плачет. А потом она позвала его по имени, громко так, на всю улицу: «Эдвард!» — и назвала его «дорогой». А потом прижалась к нему и говорит: «Не сердись! Я не могу этого вынести!», а потом: «Ты пугаешь меня!» Точно так и сказала.

Миссис Александер нахмурилась.

— С чего бы ей бояться мистера Эдварда?

Миссис Стоун покосилась на нее.

— Ну, значит, было с чего. Я точно слышала, своими собственными ушами. «Ты пугаешь меня, когда ты такой!» — так она сказала, а он ответил, чтобы она оставила его в покое. Может, если бы он сам оставил ее в покое, ей, бедняжке, было бы лучше. Она боялась, это точно, а дыма без огня не бывает.

— Мистер Эдвард и мухи не обидит, — возразила миссис Александер.

Миссис Стоун была грузной и бесформенной. Зимой и летом она всегда носила плащ и мужскую кепку. Она оперлась о прилавок и сказала:

— Может, обидит, может, нет. О мухах я и не говорю. А эта девушка испугалась. Если бы на меня так кричали, пожалуй, я тоже испугалась бы. И она говорила «Дорогой!» и умоляла не сердиться. Вам не удастся сбить меня с толку.

Сказав это, она отправилась домой, к Бетси. Путь был долгим, потому что по дороге она встретила троих или даже четверых и всем рассказала свою историю, причем постепенно Кларисса становилась все более испуганной, а Эдвард Рэндом — все более жестоким. Деревенское общественное мнение, как флюгер, изменило направление. Во все времена девушки топились, когда мужчины плохо обходились с ними. Кларисса Дин могла утопиться, если Эдвард Рэндом обидел ее. Однако все чаще в разговорах мелькало слово «испугана». Кларисса Дин была испугана.

Миссис Стоун сказала, что она была испугана. Мисс Симе сказала, что она была испугана. Они обе слышали, как Кларисса разговаривала с Эдвардом Рэндомом и была испугана. Она боялась Эдварда Рэндома. И она утонула в мелкой протоке.

Стали говорить, что эта девушка была не из пугливых. Если она боялась, значит, было чего бояться. И, как вывод: «чтобы утонуть, необязательно самой бросаться в воду».

Полиция в лице инспектора Бэри приехала из Эмбанка поговорить с обеими мисс Блейк. Мисс Ора надела лучшую шаль, глаза горели, а на щеках появился приличествующий случаю румянец. Мисс Милдред была в самом мрачном и отрешенном состоянии духа. Они обе уверили инспектора, что в этот день Кларисса Дин «была очень возбужденной, вы понимаете, инспектор, что я имею в виду». Это сказала мисс Ора, наиболее общительная из них двоих.

Инспектор бросил на нее проницательный взгляд.

— Когда вы заметили, что она слишком возбуждена?

— Сразу после ленча. Правда, Милдред? Да, правильно, после ленча. Я это заметила, потому что мимо окна как раз прошел Эдвард Рэндом, и я еще подумала, почему он так поздно идет. Как правило, он уходит утром и до самого вечера не возвращается. Правда, так поздно, как в предыдущую ночь, он еще не задерживался. Слышала, это он нашел тело этой несчастной, и очень странно — я хочу сказать, странно, что он возвращался так поздно. Он принимает дела у управляющего лорда Берлингэма. Наверное, у миссис Рэндом очень много с ним хлопот, вечно не знает, когда ждать его к ужину. В конце концов, она ему не родная мать…

— Минуточку, мисс Блейк. Вы сказали, что заметили возбужденное состояние мисс Дин вскоре после ленча?

Мисс Ора кивнула.

— Да, именно тогда. Она помогала сестре относить кое-что вниз. Не очень-то удобно есть наверху, но я, к несчастью, так немощна, что не в силах справиться с лестницей. А когда она вернулась, то вся сияла, на щеках румянец, как будто случилось что-то приятное.

— Она вам сказала что именно?

— Нет, а я, разумеется, не спрашивала. Излишняя откровенность совсем ни к чему.

Инспектор повернулся к мисс Милдред — она сидела в своем ветхом старом платье и штопала чулок, лучшие дни которого остались далеко позади. Штопка была такой грубой, что он подумал: «Как, наверное, неудобно будет его носить».

— Вы вместе с мисс Дин пошли… — начал он.

— Это она пошла со мной.

— Пока вы вместе были внизу, — поправился он, — произошло что-нибудь, что могло бы объяснить то возбужденное состояние, о котором говорила ваша сестра?

Мисс Милдред фыркнула.

— И вы полагаете, я сумею объяснить все перемены в настроении легкомысленной девушки?

— По-вашему, мисс Дин была легкомысленной?

— Все молодые женщины легкомысленны. У них настроение меняется каждую минуту, и без всякой на то причины.

— Значит, когда вы были внизу, не произошло ничего, что бы могло объяснить смену настроения мисс Дин?

Она снова фыркнула.

— Объяснять — не моя обязанность. Что касается того, что произошло, то она подошла к входной двери и, мне показалось, достала что-то из почтового ящика.

— Так, она что-то достала из почтового ящика. Вам приносят почту раз в день, рано утром, — значит, если она получила письмо после ленча, оно не могло прийти по почте. Вы уверены, что она получила письмо, мисс Блейк? Вы должны понимать, как это важно.

— Не могу сказать точно. Она подошла к входной двери и, как мне показалось, достала что-то из почтового ящика, но я не видела, как она это делала. Я шла с подносом на кухню, дела мисс Дин меня не настолько интересовали, чтобы обращать на нее особое внимание.

Он снова повернулся к мисс Оре.

— Мадам, не знаю, сможете ли вы мне помочь. Это касается письма, которое получила мисс Дин. Ваш диван стоит рядом с окном. Если бы кто-нибудь подошел и бросил письмо в почтовый ящик, вы, наверное, увидели бы, как он это делает?

Она с сожалением покачала головой.

— Нет. Видите ли, эркер находится как раз над дорогой. Его поддерживают колонны. Они начинаются у самого края улицы. Говорят, это красиво и необычно. Приезжие всегда обращают внимание на наш дом, один даже рассказал мне, что дом с таким же эркером в Гилфорде. Он говорил, известная красотка мисс Линли спустилась по колонне, когда бежала с Шериданом. Если вы подойдете, то увидите, что выступ эркера загораживает входную дверь.

Инспектор подошел к дивану и пригнулся до уровня головы мисс Оры. Она говорила правду. Входной двери не было видно. Любой мог пройти между колоннами и опустить письмо в почтовый ящик, мисс Ора не увидела бы его.

Когда он вернулся на место, она заметила в утешение:

— Зато у меня хороший обзор всей улицы. Я вижу всех, кто проходит мимо, только это место не видно.

Усевшись, инспектор вовлек ее в долгие беспорядочные воспоминания о том, что она видела в то утро.

— Вы понимаете, мисс Блейк, нам надо узнать как можно больше об этом письме. Тот, кто бросил его в почтовый ящик, должен был пройти по улице мимо вашего дома. Вы должны были его или ее заметить, хотя и не видели, как кто-то опустил письмо в ящик.

Мисс Ора просияла, сказав, что уж она-то все всегда замечает. И принялась детально описывать всех, кто проходил по улице:

— Миссис Рэндом, то есть миссис Джонатан Рэндом, мачеха Эдварда Рэндома, прошла с корзинкой в магазин миссис Александер и пробыла там минут двадцать.

У нее всегда находится время для болтовни в магазине, но, конечно, она слишком занята, чтобы зайти и поговорить со мной. Дело не в покупках — когда она вышла, ее сумка была совсем плоской.

Миссис Стоун тоже прошла мимо.

Любит посплетничать, но я ее не виню, она все время при дочери, а дочь у нее ужасная, инвалид. По крайней мере, все считают ее лежачей больной, но я считаю, такой ее сделала мать, которая всегда потакала всем ее прихотям. Я считаю, с ней все в порядке, она может в любой момент встать и сделать все по хозяйству, если только захочет.

Миссис Стоун была не в счет. Едва ли она могла повлиять на настроение молодой женщины. Когда оказалось, что она и мимо дома не проходила, инспектору пришлось собрать все силы, чтобы сдержаться. То, что говорила мисс Ора, едва ли можно было назвать свидетельскими показаниями, а большую часть названных ею людей, чьи судьбы и характеры она с такой готовностью препарировала, можно было сразу исключить — по той простой причине, что они не появлялись возле дома и поэтому не могли бросить письмо. Мимо проезжало трое или четверо мужчин на велосипедах, которые, перекусив дома, возвращались на работу. Их тоже можно было исключить. Еще был Джимми Стоке, который прогнал железный обруч из конца в конец улицы, его мать кричала, что он опоздает в школу, но он все время находился в поле зрения мисс Оры.

А еще прошли три члена семьи Рэндом. Мистер Арнольд Рэндом прошел мимо дома тогда, когда Эммелина была в магазине миссис Александер. Он прошел всю улицу насквозь до кладбищенских ворот и исчез в глубине тисовой аллеи, ведущей к церкви. Примерно через полчаса он вернулся. Инспектор решил, что в этом нет ничего особенного. Мистер Арнольд Рэндом обычно упражнялся по пятницам, с девяти до десяти, но он мог приходить и в любое другое время. Мисс Ора заметила, что на месте миссис Болл она была бы очень недовольна — церковь так близко от дома викария, а звук у органа такой громкий. Правда, если выходишь замуж за священника, нужно привыкать к подобным неудобствам.

И еще проходил Эдвард Рэндом. Он прошел мимо дома дважды. Утром он прошел вместе с мачехой, проводил ее до дома викария и вернулся один. А второй раз — днем, как раз перед тем, как Кларисса Дин достала записку из почтового ящика, если эта записка действительно существовала.

Итак, три члена семьи Рэндом, и пока нет ничего, что бы связывало их с умершей.

Кроме, конечно, того, что именно Эдвард Рэндом обнаружил тело.

Потом инспектор прошел в комнату Клариссы Дин. Довольно темную и мрачную — слишком много в ней было мебели. Сундук покойной под окном, одежда в большом комоде из красного дерева и в глубоком платяном шкафу. Он быстро осмотрел ее — пара костюмов, шерстяное платье, яркий пеньюар, легкое кокетливое белье — белье молодой женщины. В пустом сундуке лежал только чемодан, тоже пустой. В левом верхнем ящике комода нашлись блокнот, пачка конвертов и перьевая ручка. Писем там не было.

Проходя во второй раз мимо старомодного камина, он заметил, что за решеткой что-то белеет. Он встал на колени и достал смятый листок бумаги. Разворачивая его с величайшей осторожностью, инспектор заметил, что он не только смят, но и порван. Он был запачкан сажей, которая, должно быть, сыпалась из дымохода, но тем не менее ясно можно было разобрать напечатанные на листке строки:

Хорошо, давай все уладим. Сегодня я возвращаюсь поздно. Встречай меня на том же месте. Скажем, в половине десятого. Раньше я не смогу.

Бумага была разорвана там, где стояла подпись, состоявшая из двух букв. Первую разобрать было трудно, потому что порванный край потемнел от сажи. Ясно можно было различить только поперечную линию посередине, поэтому это могла быть любая из букв «А», «Е», или «Э». Вторая буква могла быть буквой «Р».

Глава 19

Все утро Сьюзен сражалась с пылью и с викторианскими романами. И того и другого было невероятно много. Все сочинения миссис Генри Вуд[2], включая не менее трех экземпляров «Ист Линн». Нашумевший роман, выжавший из публики немало слез. Но куда их целых три-то! Там стояли и сочинения Шарлотты М. Иондж[3], которую так любила тетя Люси и чьи описания больших викторианских семей сама она считала очень увлекательными. Здесь были первые издания, их, видно, много раз перечитывали. Она вспомнила, что когда-то слышала, как в Крыму, где свирепствовали болезни и смерть, сильные мужчины оплакивали несчастного наследника Редклифов, умершего во время своего медового месяца.

Несмотря на трагичность описываемых событий, превратности судьбы этих семейств действовали успокаивающе. Люди, которые умерли в этих романах, все равно не дожили бы до сегодняшнего дня. Люди, которые остались в них жить, живы и поныне. Сьюзен ловила себя на том, что читает то одну, то другую страницу, прячась от мыслей о Клариссе Дин, которая утонула в протоке этой ночью. Сьюзен не очень хорошо ее знала и не очень ей симпатизировала. Нет, она совсем ей не симпатизировала. Но она думала просто о девушке из Гриннингза, которую убили, если, конечно, она сама не бросилась в воду.

И возникал леденящий страх. Ведь именно Эдвард нашел тело…

И она вновь продолжала вчитываться, стараясь забыть о Клариссе Дин. Эдварда весь день не было. Сьюзен и Эммелина вместе поели. За ленчем они обсуждали, куда пристроить котят Амины, этот вопрос давно уже назрел.

— Конечно, я бы с удовольствием оставила их у себя, но если Арнольд решил нас выгнать…

— Дорогая, но это же невозможно! У вас уже одиннадцать кошек!

Эммелина задумчиво посмотрела на нее.

— Одиннадцать? Никогда не могла сосчитать их.

— Да, одиннадцать, и не успеете вы сосчитать этих, как скоро появятся очередные котята. Думаю, в усадьбе одного возьмут, и миссис Александер говорила, что ее невестка в Эмбанке тоже возьмет одного, только хорошенького.

— Они все хорошенькие, — с нежностью сказала Эммелина. — У Амины всегда такие. Мне кажется, я не смогу с ними расстаться. Арнольд больше со мной не разговаривал об отъезде, так что, может, он просто погорячился. Джонатан мне всегда говорил, что он скор на решения — старается подстегнуть себя, доказать самому себе, какой он сильный и суровый. Но на самом деле он совсем не такой. Мой дорогой Джонатан разбирался в людях, а Арнольд — его брат, так что он знал его очень хорошо. Наверное, сказав, что я должна уехать, он вновь пытался обмануть самого себя. Думаю, это мой заросший сад так на него подействовал и кошки, а главное, приезд Эдварда. Знаешь, Сьюзен, мне показалось, он почему-то боится Эдварда. Конечно, в деревне все говорят, что он должен был выделить Эдварду хотя бы часть наследства, может быть, поэтому он так нервничает. Но он поспешил уйти; когда я спросила его, почему он боится приезда Эдварда, он быстренько ушел.

Сьюзен удивилась.

— Боится?

— Да, мне так показалось. Может быть, когда я его так спросила, он понял, что делает что-то не то. Люди еще больше ополчатся на него, если он меня выгонит. Я надеюсь, сейчас он уже одумался. Поэтому я все же смогу оставить котят у себя. Правда?

Они говорили о чем угодно, кроме Клариссы Дин.

В два часа Сьюзен вернулась в усадьбу. Она наткнулась на ужасную книгу — о человеке, которого отправили на каторжные работы в Австралию. Книга называлась «В обмен на жизнь», и, просматривая ее, она испытала чувство, будто выпустила на волю ураган сил зла. Ей понадобилось время, чтобы загнать их обратно.

С викторианскими романами в целом было покончено, хотя имелись еще разрозненные томики, рассеянные по разным полкам. Она встала на лестницу и начала исследовать верхние полки и попала в восемнадцатый век. Подшивки «Спектейтора»[4] и «Рэмблера»[5], «Путешествия Гулливера» в полном издании. Словарь Джонсона[6] и первое издание «Расселаса»[7]. Это, должно быть, ценные книги, но она не могла определить их стоимость. Если Арнольд Рэндом захочет, она могла бы написать близкому другу профессора, у которого был антикварный книжный магазин, и выяснить точно.

Она продолжала выискивать ценные экземпляры и заносить их в список.

Около четырех часов она спустилась с лестницы и отправилась на поиски Арнольда. Она нашла его в кабинете: сидя в большом кресле, он читал газету. Он, казалось, был рад видеть ее. Сказал, что не собирался продавать книги, но, если среди них есть ценные, неплохо бы знать об этом. Их как-то оценивали, когда страховали имущество, но оценка эксперта — совсем другое дело.

Сьюзен начала говорить:

— Я не эксперт, но, если хотите, могу составить список и послать его эксперту…

И тут распахнулась дверь, и Дорис Дикон объявила:

— Мисс Блейк…

На этот раз мисс Дикон удалось достичь двери первой, но для этого ей пришлось почти бежать.

— Проходит мимо, даже не замечая, — жаловалась она матери вечером. — В лучшем случае: «Не беспокойся, Дорис, я знаю дорогу!» Но я-то, в отличие от нее, знаю, как мне положено себя вести; я подошла первая и впустила ее в дверь. Мистер Арнольд аж с лица спал, когда ее увидел. Он разговаривал с мисс Сьюзен о книгах, которые она разбирает, и они оба не слишком обрадовались.

— Мисс Милдред этим не смутишь, — убежденно заметила миссис Дикон.

Арнольд Рэндом сидел лицом к двери. Он следил за тем, как она открывалась, и в нем зрело ужасное предчувствие. Милдред! Что ей на этот раз понадобилось? В глазах у него помутилось. Он уже ничего не понимал.

Милдред Блейк вошла в комнату, напряженно вытянув шею, чуть крючковатый нос, длинное желтое лицо, глаза смотрят пристально, не мигая. Стервятник — вот на кого она была похожа, на это ужасное существо, срывающее мясо с костей. Он вспомнил, что когда-то чуть не женился на ней, и от этой мысли ему стало еще хуже.

В руках у нее была знакомая черная книга для поборов. Она сказала:

— Мне надо поговорить с вами, Арнольд.

В присутствии Сьюзен не нуждались, о чем свидетельствовал легкий кивок в ее сторону. Сьюзен всегда считала мисс Милдред настоящей мегерой, и ей стало жаль Арнольда Рэндома, но остаться было нельзя. Она сказала:

— Отложим до другого раза, мистер Рэндом, — и вышла.

Мисс Милдред уселась, Арнольд, поднявшийся ей навстречу, продолжал стоять.

— Что вы хотите, Милдред?

Ее улыбка ужаснула его.

— А вы не догадываетесь?

— Конечно нет.

Она положила книгу на колени.

— Вы, должно быть, очень довольны.

Так оно и было. Но ему не хотелось, чтобы об этом говорили вслух. Сначала он чувствовал облегчение, которого только стыдился. Но сейчас это чувство прошло. Услышав замечание мисс Блейк, он внутренне подобрался и очень холодно ответил:

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Не понимаете? — Она постучала по черной книге пальцем в перчатке. Дырка была заштопана, грубая и безобразная штопка напоминала плоское ползучее насекомое. — Тогда я объясню вам, дорогой мой Арнольд. Надо сказать, смерть мисс Дин лишила меня покоя — без сиделки Ора совсем невыносима, — вам она, вероятно, принесла большое облегчение.

— Облегчение?

— Естественно. Вполне возможно, ваш брат Джеймс рассказал ей о своем завещании. Скажу больше, я слышала, как она говорила по телефону Эдварду, что ей надо сказать ему что-то очень важное по поводу его дяди.

Арнольд Рэндом нащупал носовой платок и вытер вспотевший лоб.

— Что она говорила?

Взгляд Милдред Блейк был полон зловещей иронии.

— Зачем вы спрашиваете? Наверняка вы тоже все слыша™. Параллельная линия — это просто подарок судьбы, когда хочешь быть в курсе всех дел. Но если вам угодно притворяться, пожалуйста. Как вы хорошо знаете, она ему ничего не сказала. И больше никому ничего не скажет. А вот я скажу: вы неблагоразумны. Я понимаю, вы не могли ждать, пока она заставит Эдварда выслушать ее откровения. Она, разумеется, хотела восстановить справедливость, чтобы затем выйти за облагодетельствованного наследством замуж. Но Эдвард так старался ее отвадить, что не обращал внимания на эти намеки о завещании дяди Джеймса. Тем не менее она была очень настойчива, так что ждать вам было нельзя. Жаль только, что вы выбрали пятницу. — Помолчав, она добавила: — Опять.

Он смотрел на нее, зажав платок в руке.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Она продолжала развлекаться.

— Все знают, что по пятницам с девяти до десяти вечера вы упражняетесь в церкви. Уильям Джексон утонул в протоке в одну пятницу, Кларисса — в другую. Кстати, вы, должно быть, хорошо ее знали. Или нет? Может, даже приставали к ней?

Он покраснел от гнева.

— Это только не хватало! Мне она совсем не нравилась!

Она постучала по черной книге.

— Я бы на вашем месте не очень об этом распространялась. Я вас серьезно предупреждаю, Арнольд: все это не очень хорошо выглядит. Сначала вы уезжаете, и я должна играть на органе. Но в таком случае вы уже не можете сказать, что вечером вы репетировали в церкви, поэтому утром вы бросаете в наш почтовый ящик записку, что в конце концов остаетесь. Это значит, у вас есть предлог, чтобы встретить Клариссу Дин у протоки.

— Вы с ума сошли! Что вы такое несете?

— Я не сошла с ума, напротив, я очень разумна. И, пожалуйста, не тратьте ни моего, ни своего времени, не пытайтесь доказать, что вы не имеете никакого отношения к смерти мисс Дин. Я все равно не поверю вам, и вы можете так меня разозлить, что я потеряю всякое желание помогать вам.

Он сделал шаг по направлению к ней и сказал дрожащим от гнева голосом:

— Я не видел ее! Я не прикасался к ней! У меня и в мыслях не было ничего подобного!

Она издала короткий, отрывистый смешок.

— Хотела бы я посмотреть на того, кто вам поверит! Уильям Джексон был единственным свидетелем того завещания, которое вы скрыли. Он утонул в протоке. Кларисса Дин знала о завещании и пыталась сказать о нем Эдварду. И вот пожалуйста — она тоже утонула в протоке. И оба утонули в пятницу вечером, один в прошлую пятницу, другая — в эту. В это время вы были в церкви, совсем рядышком.

Его лицо стало серым, а губы — бледно-синими. Ему осталось только повторить то, что он сказал в первую минуту, растерявшись от страха:

— Вы с ума сошли!

Она мотнула головой, а потом стала ею покачивать… От этого ритмичного движения тошнота подступила к горлу — ее голова в потрепанной шляпке, хищный нос, как клюв вороны, падкой до мертвечины, блеск глаз. Все это двигалось из стороны в сторону, качалось как маятник…

Тьма заволокла глаза.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что стоит опершись обеими руками о стол, а она снова сидит неподвижно. Ждет. Смотрит на него и ждет. Он вспомнил, что, когда существовали камеры пыток, человеку, который терял сознание, давали время прийти в себя, чтобы снова пытать.

Когда он выпрямился, то вытянул руку за спину, нащупал кресло и упал в него. Ему нечего было сказать. Если хочет, пусть сама говорит.

Она самодовольно заговорила:

— Не стоит доводить себя до такого состояния, Арнольд. Вам это вредно. Давно пора понять, что я хочу помочь вам. В конце концов, мы старые друзья. Вас потрясло обилие улик против вас, если, — она остановилась и сделала ударение на последнем слове, — если рассказать все полиции. Но эти улики ничего не значат, пока никто не знает о втором завещании Джеймса. Сейчас оба свидетеля мертвы, Кларисса Дин тоже. Ни она, ни Уильям Джексон не расскажут полиции об уничтоженном вами завещании, единственной реальной причине их смерти. Одна я могу это сделать. Я слышала, как Уильям Джексон обвинял вас в том, что вы скрыли завещание от поверенного, я могу засвидетельствовать, что вы этого не отрицали. А вот это уже опасно! Если вас заподозрят в сокрытии завещания, все остальное приложится само собой: мотив убийства Уильяма Джексона, мотив убийства Клариссы Дин. Вы в моих руках. Я могу уничтожить вас, могу и спасти. Звучит несколько мелодраматично, но так оно и есть. Если я расскажу полиции все, что знаю о завещании, они, разумеется, сразу смекнут, что это вы убили Уильяма Джексона и Клариссу Дин. Единственно возможный вывод. Если я буду молчать, никто не сможет ничего сказать им, и они никогда не узнают, что ваш брат написал второе завещание, по которому вы остаетесь ни с чем. Надеюсь, вам все ясно. Я согласна пойти на риск, его надо компенсировать. Не думаете же вы, что я сделаю это просто так? Ну как?

Он смотрел на нее и чувствовал полное свое бессилие. Если она пойдет в полицию, все кончено. Ему представлялся камень, висящий на краю обрыва. Он еще не качнулся, но стоит тронуть его, он упадет, и ничто не сможет остановить его. Он мысленно увидел, как камень покачнулся, начал падать и, набирая скорость, подпрыгивая на выступах, скрылся из глаз.

Он смотрел на Милдред Блейк и ненавидел ее со всей силой отчаяния.

— Вы — дьявол! — сказал он.

Глава 20

Только к вечеру первые брызги из потока сплетен, к тому времени уже набравшего силу, достигли инспектора Бэри. Он взял показания у Эдварда Рэндома и викария, у обеих мисс Блейк, но никто из них даже не обмолвился о вечерах у викария по пятницам и о том, что мисс Симе и миссис Стоун положили начало невероятным слухам о жестоком коварстве Эдварда Рэндома. Инспектор Бэри был не из местных, он приехал в Эмбанк пару лет назад, но мачеха его жены была кузиной мисс Симе, а ее дядя был женат на дальней родственнице Стоунов. Дядя владел кондитерской в Эмбанке, и дела его процветали. Старая миссис Стоун наведывалась к нему дважды в неделю за увесистой корзиной с остатками. Суббота была одним из ее дней, во время визита она не молчала. Навестив отца с мачехой, миссис Бэри позвонила дяде и, сообщив ему то, что сказала мисс Симе, присовокупила к услышанному долю, внесенную миссис Стоун. Когда ее муж вернулся с работы, она подала ему обе истории, еще горячие и хорошо приправленные. Выслушав их, он сначала нахмурился, а потом ухмыльнулся.

— Итак, все всё знают! Я все утро провел на месте преступления, и никто не сказал мне, что у этой девушки был роман с молодым Рэндомом, никто даже словом не обмолвился, что они ссорились посреди дороги или что он отбрил ее по телефону. Ни единого словечка! Но заплатить за автобусный билет в Эмбанк и шептаться об этом со своими родственниками — всегда пожалуйста.

Миссис Бэри вскинула рыжую хорошенькую головку.

— Это и мои родственники! — сказала она.

Он рассеянно поцеловал ее.

— Не имею ничего против твоих родственников, Лил!

Она во второй раз энергично вскинула голову.

— Только попробуй!

— Не буду, клянусь своим мундиром, — добродушно ответил он. — Слушай, Лил, ты этих людей знаешь, а я нет. Что из всего того, что они наговорили, правда, а что домыслы, приплетенные для большей убедительности?

Они были женаты не так давно, однако она уже знала, когда не стоит дразнить его. Миссис Бэри перестала кокетничать.

— Мисс Симс — болтушка, но не врушка, — уже серьезно сказала она. — Если она говорит, что слышала что-то по телефону, значит, она действительно это слышала. Она будет долго описывать подробности, но скажет только правду. Она может довести буквально до нервного истощения, вспоминая, случилось что-то ровно в четыре или в пять минут пятого.

— А эта миссис Стоун?

— Отвратительная старуха, — призналась Лил. — Слава богу, она мне не родственница. Если на то пошло, она всего лишь дальняя кузина тети Айви. Некоторые не удостаивают внимания тех, кто так обнищал, как Стоуны, но дядя Берт и тетя Айви очень добры к ней.

— Отвратительная, говоришь, старуха? А можно ли ей верить?

— Не знаю. Она тут известная выдумщица, все время ноет, что они с дочерью чуть ли не умирают с голоду. Бог знает, сколько она вытащит всего из дяди Берта и тети Айви!

Рано утром в воскресенье, вооружившись информацией о будущих свидетелях, инспектор Бэри отправился в Гриннингз. Обе дамы подтвердили свои рассказы и, как ему показалось, говорили правду. По крайней мере, ни одна из историй не отличалась от версии, изложенной ему женой. Мисс Симе понадобилось немало времени, чтобы рассказать свою. Ему пришлось выслушать, что она точно делала в тот момент, когда зазвонил телефон, о роженице, из-за которой доктора не было дома, и почему она не зажигала свет в кабинете, и множество мельчайших подробностей того, как она увидела, кто звонил из телефонной будки. В конце концов она добралась-таки до слов, которые повторила ему Лил: «Эдвард, дорогой, мне нужно тебя видеть, очень нужно! Я должна кое-что тебе рассказать!»

В этих словах мисс Симе была уверена. Но потом ее внимание отвлек звук открывающегося замка, и дальше она могла только подтвердить, что да, мистер Эдвард очень грубо разговаривал с бедной девушкой.

— Пришел доктор, надо было подавать ужин, больше я не могла ждать. Вы не представляете, какая морока с едой в доме врача. Ведь неизвестно, когда он придет, а все должно быть горячим.

На эту излюбленную тему она могла бы говорить долго, но возможности не представилось. После она жаловалась миссис Александер, как люди стали суетливы — уходят, даже не закончив беседы. «Сочувствую бедной Лил, если он и дома так себя ведет. Она — дочь моей кузины Эмили. И как ее угораздило выйти замуж за полицейского?»

Миссис Стоун была в саду. Инспектору пришлось дважды стучать во входную дверь, только тогда она наконец вынырнула из-за угла с подвернутым подолом, в котором было с полдюжины яблок. Яблоки, как она объяснила, упали ночью.

— Приходится ждать, когда сами упадут, не могу же я трясти дерево или лезть на него. У меня дочь — хворая. Хроническая больная, как говорит доктор Крофт. У нее совсем нет аппетита, разве любит иногда съесть яблочко.

Инспектор заметил, что сам тоже любит яблоки. Миссис Стоун оказалась не менее словоохотливой, чем мисс Симе. Она открыла дверь и показала, где именно она стояла с подсвечником в руках, когда провожала мисс Сьюзен.

— И подошли эти двое. Они ужасно ссорились.

— Что значит «ссорились»? Вы слышали, что они говорили?

— Сперва нет. Но не всегда же надо прислушиваться к словам, чтобы понять — люди ссорятся. Он сердился, а мистера Эдварда лучше не сердить. Мне сразу стало жаль бедняжку, хотя я еще не знала, кто она. Ей тоже было обидно, это точно. Она говорила «Эдвард!» и «дорогой», и «не сердись!». Сказала: «Я не могу этого вынести!» А потом: «Ты пугаешь меня!» И пусть миссис Александер и другие сколько угодно твердят, что этой девушке нечего было бояться. Я ей так и сказала: «Может, и нечего, только она думала по-другому». Своими собственными ушами слышала, как она сказала: «Ты пугаешь меня, когда ты такой!» А он сказал, пусть, дескать, оставит его в покое. И мисс Сьюзен Вейн это слышала. Она выдумала, будто мисс Дин растянула связки, но плакала та не из-за связок, можете мне поверить.

Инспектор нашел Сьюзен Вейн в южном коттедже. Она была в шляпке, и он решил, что она собирается в церковь. Ну ничего, он ее долго не задержит.

Она провела его в гостиную, где было только две кошки, и сказала, что пойдет доложить миссис Рэндом.

— Я думаю, она одевается, мы собрались в церковь.

— Я хотел бы поговорить с вами, мисс Вейн.

— Со мной?

Глупо, но она нервничала. Еще глупее показывать это ему. А он встал у окна, так что она оказалась лицом к свету.

— Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. — Он выбрал стул у окна, а это было еще хуже.

Она пристроилась на подлокотнике большого кресла. Свет падал прямо ей на лицо. Инспектор видел ее глаза — серые, необычного оттенка, а кожа на лице очень нежная. От его взгляда нельзя было укрыться. Она распрямила плечи и сложила руки на коленях.

— Слушаю вас.

— Мисс Вейн, у меня есть показания миссис Стоун, которая живет по соседству с домом викария. Она сказала, вы заходили к ней в четверг вечером. Вы не запомнили, когда ушли от нее?

— Думаю, примерно в четверть восьмого. У нас в половине восьмого ужин, но от миссис Стоун уйти очень трудно. Она любит поговорить.

— Да, я заметил, — сухо сказал Бэри. — Я с ней беседовал. Она сказала, что, когда провожала вас, со стороны протоки подошли двое — мистер Эдвард Рэндом и мисс Кларисса Дин. Они ссорились. Она сообщила мне свою версию того, что они говорили. Я пришел выслушать вашу версию.

Он увидел, как она изменилась в лице и уставилась на свои руки.

Мысли Сьюзен лихорадочно забегали. Если он говорил с миссис Стоун, он знает все, что знает она. Не надо ничего отрицать. Ложь бессмысленна. Она инстинктивно поняла это, да к тому же она не умела лгать. Она подняла на него глаза и сказала:

— Это не было ссорой.

— Вы не могли бы рассказать мне, что вы слышали?

Она немного нахмурилась, пытаясь вспомнить.

— Сначала только голоса, его голос, Эдварда Рэндома…

— Вы узнали его?

— Да. Слов я не слышала, только голос.

— Он говорил громко? Сердито?

— Нет, не громко. Мне показалось, его… вывели из себя.

— Так, продолжайте.

— Девушка была Клариссой Дин. Вы это знаете. Она… вела себя очень глупо… устраивала ему сцену.

— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду.

На светлой коже Сьюзен проступил румянец.

— Я понимаю: ужасно так говорить об умершем человеке, но она была из тех, кто любит из всего устраивать представление. Она всегда разыгрывала спектакль и всеми способами старалась навязать людям те роли, которые она для них выбрала. Ей было очень скучно с мисс Блейк, и она пыталась заставить Эдварда Рэндома подыграть ей.

— Это он вам сказал, мисс Вейн?

Она еще больше покраснела.

— Я сама это видела. Она постоянно ему звонила, пыталась назначать свидания, все в таком роде.

— Вам говорил об этом мистер Рэндом?

Она покачала головой.

— Нет, конечно! Он был очень занят, принимал дела у мистера Барра и часто приходил домой очень поздно. Когда его не было, я подходила к телефону. Когда он был дома, мы с миссис Рэндом невольно слышали, что он отвечал по телефону. Телефон стоит в маленькой задней комнате. Обычно он оставляет дверь открытой.

Инспектор снова вернулся к вечеру четверга и к тому, что узнал уже от миссис Стоун.

— Мисс Дин плакала?

— Да.

— И прижималась к нему?

— Она держалась за его руку.

— Мисс Вейн, вы слышали, как она сказала: «Эдвард, дорогой, не сердись! Я не могу вынести, когда ты такой! Ты пугаешь меня!»

— Да, что-то в этом роде. Она разыгрывала спектакль. Поэтому Эдвард и разозлился. А играл он исключительно для миссис Стоун.

Инспектор продолжил расспросы.

Глава 21

В два часа дня инспектор Бэри уже разговаривал со своим начальником. Это был крупный мужчина, который в данный момент производил впечатление человека, весьма довольного жизнью. Во рту у него была трубка, под рукой — стакан с пивом, а на ногах — легкие домашние туфли. Он надеялся, что Бэри быстро покончит с делом и уйдет, позволив ему погрузиться в объятья дневного воскресного сна, но с первых же слов понял, что поспать ему вряд ли удастся.

— Заходил доктор Конноли — он сделал вскрытие. Это определенно убийство. Синяк у основания черепа. Удар не был причиной смерти, ее так сбили с ног. Ее сильно ударили, и либо она упала в воду, либо ее подтащили к воде и бросили. После удара она была еще жива.

Старший инспектор Нейлер затянулся трубкой.

— Ну и ну, — сказал он.

Бэри не курил и отказался от пива. Он сел на стул с прямой спинкой и наклонился вперед, ему не терпелось доложить о том, что он узнал.

— Кажется, у нее что-то было с мистером Эдвардом Рэндомом. Именно он нашел тело, вы помните?

Старший инспектор помнил об Эдварде Рэндоме гораздо больше. Он и его жена родились и выросли в Эмбанке и знали почти все практически обо всех семьях графства. Он знал, что Эдвард пропал на пять лет, и о том, что мистер Джеймс Рэндом, решив, что племянник мертв, оставил все своему брату Арнольду. Он знал все сплетни, знал и то, что лорд Берлингэм не поверил им и дерзнул поддержать Эдварда, предложив ему место управляющего. Миссис Нейлер была в той рыбной очереди, к которой лорд Берлингэм подошел, чтобы сообщить об этом миссис Рэн дом, причем не понижая голоса, чтобы все его слышали. Старший инспектор мирно сказал:

— Ну, времени для романа у них было не так уж много. Мистер Эдвард Рэндом пропал почти на пять лет. Думали, он умер. Он объявился шесть месяцев назад и посещал курсы для управляющих в Норбери. Девушки тоже здесь не было, по словам доктора Крофта, она только что вернулась из Канады. Когда написала ему и попросила найти ей работу в Гриннингзе.

— И все равно между ними что-то было. Слышали же, как они ссорились на дороге, которая ведет от протоки. Это было в четверг вечером. Вот показания миссис Стоун, мисс Сьюзен Вейн их подтвердила. Позже этим же вечером экономка доктора Крофта мисс Симе подслушала их разговор по телефону.

Старший инспектор кивнул.

— Параллельная линия очень скрашивает деревенскую жизнь, — сказал он.

— Вот здесь то, что она рассказала… Потом, после того, как я поговорил с мисс Сьюзен Вейн, я снова зашел к сестрам Блейк. Мисс Милдред ушла в церковь, но ее сестра много чего рассказала. О том, что девушка нацелилась на Эдварда Рэндома, все время ему названивала, пыталась назначать свидания, очень доверительно разговаривала с ним и после каждого слова говорила ему «дорогой».

— Сейчас это уже не имеет никакого значения.

— Я тоже так сказал, но мисс Ора настаивает, что девушка была по уши влюблена. И еще она сказала, что их отношения начались не сегодня, они знали друг друга раньше. Судя по всему, она была сиделкой у его дяди, мистера Джеймса Рэндома.

Старший инспектор вынул трубку изо рта.

— Глупости. Джеймс Рэндом умер год назад. Прошло не меньше шести месяцев, прежде чем узнали, что Эдвард жив.

— Она не это имела в виду. Она говорит, девушка ухаживала за мистером Рэндомом семь лет назад, тогда-то они с Эдвардом Рэндомом и подружились.

Старший инспектор издал неопределенный звук, который обычно записывается как «хм-м».

— Ну и длинный язык у этих старых дев! — сказал он. — Семь лет назад! Ему не было и двадцати!

— Ну и что, он был уже взрослый. Может быть, она вернулась в Гриннингз, чтобы снова увидеть его. Как бы то ни было, она приехала и вцепилась в него мертвой хваткой, а ему это совсем не понравилось. Может, даже имеется ребенок, и он боится, что все выплывет наружу. Мисс Симе утверждает, что она говорила по телефону: «Я должна тебе рассказать…»

Нейлер снова потянулся за трубкой.

— Вы, мой друг, начитались романов, — сказал он.

Бэри покраснел.

— Пусть так, но посмотрите, как все сходится. Они были друзьями семь лет назад. Он где-то пропадал пять лет, ходит немало слухов о том, почему он допустил, чтобы поверили в его смерть. Потом он и Кларисса Дин приезжают в Гриннингз почти день в день, она настойчиво звонит ему и пытается с ним встретиться. Она говорит: «Я должна тебе рассказать…» Потом они ссорятся по дороге с протоки. Обычно он возвращался домой этой дорогой, наверное, она пришла перехватить его. Миссис Стоун слышит, как она просит его не сердиться и говорит, что он пугает ее. На следующее утро кто-то опускает письмо в ящик мисс Блейк. Вы видели это письмо. Там сказано: «Хорошо, давай все уладим. Сегодня я возвращаюсь поздно. Встречай меня на том же месте. Скажем, в половине десятого. Раньше я не смогу». Подписано инициалами, ручаться не может никто, но похоже на «Э» и «Р».

Старший инспектор откинулся на стуле, глаза его были полузакрыты. Установилась глубокая мирная тишина. Наконец он решился ее нарушить:

— Может быть, вы правы, может быть, нет. В алфавите много букв, можно выбрать и другие. Вы говорили обо всем этом с мистером Эдвардом?

— Нет, его не было дома. Я решил сначала посоветоваться с вами.

Последовал медленный задумчивый кивок.

— Правильно. Не надо спешить. В таком деле надо сначала хорошенько подумать. Здесь есть кое-какие трудности, нужно осмотреться, прежде чем идти в атаку. Мне-то что — я весной подаю в отставку, но вы человек честолюбивый, вам надо делать карьеру. Но это, как говорится, не для протокола. Сегодня, в воскресенье, я дома, а не на службе, мы просто с вами беседуем. Так вот: здесь все слишком завязано, и я не хочу сесть в лужу. Рэндомы уже несколько столетий живут в Гриннингзе. Мистер Джеймс Рэндом был очень уважаемым человеком. Председатель в суде присяжных, казначей госпиталя и прочая и прочая. С материнской стороны Эдвард Рэндом в родстве с некоторыми весьма влиятельными людьми в стране, — он вынул трубку изо рта, выпустил дым и повторил, слегка подчеркивая слова: — Весьма влиятельными. И к тому же — и, возможно, это самое важное — его всячески поддерживает лорд Берлингэм, только что взял его на работу. — Старший инспектор снова задумчиво попыхтел своей трубкой. — Знаете, Джим, лично мне очень бы не хотелось ссориться с лордом Берлингэмом.

Бэри с негодованием посмотрел на него.

— Неужели вы предлагаете спокойно смотреть, как убивают девушек? Только потому, что лорду Берлингэму не понравится, если мы арестуем его управляющего.

Старший инспектор и бровью не повел.

— Ну вот, зачем делать такие поспешные выводы? Все кругом не правы, вы один на страже закона, да? Кто говорит, что нужно спокойно смотреть, как убивают девушек? У вас слишком развито воображение, мой друг, надо следить за собой. Не проглядите того, что у вас под носом. Хорошо, если мне надо поставить все точки над «и», извольте. Может, тогда в следующий раз вы будете более благоразумны. Если мистер Эдвард виновен, он за все ответит — так же как любой другой. Какой-нибудь Том, Дик или Гарри. Закон не делает различий, запомните это. Если он виновен в смерти этой молодой женщины, его привлекут к ответственности. Вы так заняты собственными предположениями, что не в состоянии уловить, о чем идет речь. А я хочу сказать только одно: нам самим незачем всем этим заниматься. Я могу пойти к начальнику полиции, объяснить ему все так же, как вам, только поделикатнее, а потом по ходу беседы сообщить о том, что все друзья и знакомые этой молодой женщины живут в Лондоне, и, соответственно, не обратиться ли нам за помощью в Скотленд-Ярд.

Бэри сердито и с недоверием посмотрел на него.

— В Скотленд-Ярд?

Нейлер медленно рассмеялся.

— Ну вы же слышали. Если они возьмутся за расследование, замечательно, мы уже ни при чем. И никакого риска сесть в лужу, если этим делом будет заниматься Скотленд-Ярд.

— И хорошего тоже, — жалобно возразил Бэри. Нейлер затянулся.

— В этом деле не может быть ничего хорошего, мой мальчик. Держитесь подальше от неприятностей. Лично я так и собираюсь делать, и начальник полиции тоже, сами увидите.

Глава 22

За окном еще только-только начинало темнеть, но в комнате мисс Силвер уже были опущены голубые шторы, и сервированный чайный столик освещал электрический свет. Эмма Медоуз испекла свои пышные, легкие, как перышко, булочки и еще подала два вида бутербродов и торт, причудливо украшенный миндальной глазурью, — все в честь инспектора полиции Фрэнка Эбботта, который пришел на воскресный чай.

— Эмма тебя балует, — сказала мисс Силвер, с улыбкой посмотрев на него.

Фрэнк, лениво развалившийся в викторианском кресле, взял еще один бутерброд. Свет падал на его светлые, гладко зачесанные волосы, на красивую темно-синюю рубашку, неброский галстук в соответствии с последней модой, манжеты, носки и ботинки под стать узким, изящным ступням. Никто бы не принял его за полицейского. Он разнеженно произнес:

— Я становлюсь только лучше, когда меня балуют.

— Мой дорогой Фрэнк! — В голосе мисс Силвер слышался упрек.

— В детстве меня все время осаживали, — продолжал он. — Вы не знали мою бабушку, но видели ее портрет. Она была замечательная мастерица ставить на место, а если вам всего три года и ваша собственная бабушка вас третирует, у вас развивается комплекс, мания или что-нибудь в этом роде, что преследует вас всю жизнь.

Мисс Силвер хорошо помнила этот портрет. Он висел в доме полковника Эбботта, дяди Фрэнка, в Эбботтсли. Это была страшная женщина. Старая леди Эвелина Эбботт терроризировала три поколения и многим испортила жизнь. Фрэнк, которого она исключила из своего завещания, унаследовал от нее светлые волосы, холодные бледно-голубые глаза, длинное узкое лицо и налет надменности. К счастью для него самого, он обладал гораздо большим чувством юмора и добрым сердцем, хотя доброту свою тщательно скрывал. Мисс Силвер заметила, что сейчас вся беда в том, что многих недостаточно наказывали в детстве.

Он посмотрел на нее сквозь опущенные ресницы.

— Вы абсолютно правы! Впрочем, как и всегда! Розги пожалеешь — ребенка испортишь!

Мисс Силвер кашлянула.

— Я не сторонница телесных наказаний. Это всегда признание своей слабости. Если не умеешь обращаться с детьми, силой тоже ничего не добьешься.

Он выпрямился.

— Многоуважаемая наставница! Еще один бутерброд, и мне не одолеть торта. Эмма, наверное, отвернется от меня с отвращением, если я растолстею от ее бутербродов.

Мисс Силвер налила себе вторую чашку чая.

— Она очень обидится, если ты не попробуешь торт.

— Кажется, она превзошла саму себя. Если я утрачу свою стройность, виновата будет она. Мой портной сказал, что я прибавил в талии добрых два сантиметра. Возможно, это только начало метаморфоз. Мне придется провести следующий отпуск в одном из тех ужасных мест, где всю неделю дают только апельсиновый сок.

Мисс Силвер подождала, пока он расправится с куском торта, а потом сказала:

— У меня на душе очень неспокойно.

Он взял чашку.

— Почему?

— Вчера я прочитала сообщение в газете. Я хотела тебе позвонить, но ты все равно должен был прийти сегодня на чай. Молодую девушку по имени Кларисса Дин нашли утонувшей в протоке в местечке под названием Гриннингз.

— Да.

— Ты читал это сообщение?

— Да, видел. Самоубийство или несчастный случай.

— Полагаю, ни то ни другое.

— Вы что-нибудь знаете об этом деле?

— Я знаю возможный мотив убийства.

Он присвистнул.

— Знаете? И что вы предприняли?

— Пока ничего. Еще не успела. Думаю поехать в Гриннингз.

Сейчас светлые голубые глаза пристально смотрели на нее. Как обычно, когда что-то привлекало его внимание, на лице появилось отсутствующее выражение.

— О…

Она серьезно улыбнулась.

— Лучше рассказать тебе.

— Думаю, да.

Она поставила чашку на поднос, взяла сумку с вязаньем, которая всегда была под рукой, достала клубок розовой шерсти и четыре костяные спицы, на трех из них были нанизаны петли незаконченной бледно-розовой распашонки. Она взяла четвертую спицу и начала вязать, очень быстро, на иностранный манер, когда руки почти лежат на коленях. Распашонка была одной из целого комплекта, предназначенного для миссис Чарлз Форест, в девичестве Стаей Мейнвэринг — она ждала ребенка к весне. На данном этапе вязание не требовало особого внимания, мисс Силвер смотрела через стол на Фрэнка Эбботта и рассказывала ему о встрече с Клариссой Дин.

— Просто совпадение, но иногда так бывает, ей как-то показали меня.

— Кто?

— Тот молодой Виннингтон, который участвовал в расследовании дела Мирабель Монтегю. Некоторое время он был ее другом. Он меня ей показал и, боюсь, наговорил обо мне много лишнего.

Фрэнк смотрел очень мрачно.

— Пусть так. Про девушку и совпадение я понял. А что эта девушка говорила?

Она рассказала ему все с обычной своей дотошностью. Когда она закончила, он спросил:

— Она не видела этого второго завещания?

— Нет, во всей истории это самое ненадежное звено.

— Все это нужно проверить, — сухо произнес Фрэнк. — Тем более что она хотела выйти замуж за этого парня. В конце концов, к чему сводится ее история? Старик исключает племянника из своего завещания, потому что думает, будто тот умер. Он сам умирает, завещание утверждают, и имение переходит к его брату. Через полгода объявляется племянник. Еще через шесть месяцев эта сиделка возвращается из Канады, где она находилась с тех пор, как старик умер, и приезжает в Гриннингз. В Гриннингзе она встречает племянника, которому предложили там работу. Все остальное зависит только от ее показаний. По ее словам, старик проснулся посреди ночи и сказал ей, будто видел во сне племянника, он все-таки жив и надо составить другое завещание. Следующий день она проводит вне дома, а когда возвращается, то — и опять у нас только ее слова — узнает, что старик составил-таки новое завещание и два садовника его подписали. Один из них пропадает в море, а второй — объект того совпадения, которое отмечено в заголовках всех вчерашних газет. Он утонул в протоке в деревне Гриннингз ровно за неделю до того, как в ней утонула Кларисса. Как она сказала — опять это только ее слова, — она разговаривала с ним о завещании, тот помнил, как его подписывал, и замыслил шантаж. Он решил, что дядя Арнольд должен сделать свой взнос. Девушка сказала, что просила его ничего никому не говорить, и, вам показалось, сама раздумывала, на что она, Кларисса Дин, может рассчитывать в сложившихся обстоятельствах. Мы не знаем, как бы она поступила, потому что она утонула в протоке ровно через неделю после Джексона… — Он внезапно остановился. — Знаете, я начал с того, что не верю Клариссе Дин вместе с ее рассказами, но договорился до того, что, может, в них что-то есть. А ваше впечатление в тот момент, только честно? Интуиция — ваш конек. Итак, ваше впечатление? Кто она? Обманщица? Истеричка? Любительница хорошенько покрасоваться, которой выпала необыкновенная удача привлечь внимание знаменитой мисс Силвер?

— Дорогой Фрэнк, — с легким упреком произнесла она, потом уверенно сказала: — Нет, не думаю. Она была в состоянии сильного нервного напряжения. Смерть этого Джексона напугала ее. Она чувствовала, что должна высказаться. Не думаю, чтобы у нее были скрытые мотивы. Она рассказала мне просто потому, что ей необходимо было выговориться. В моих советах она не нуждалась.

— А что это были за советы?

— Что она не должна извлекать для себя выгоду из того, что знает; что это шантаж, что шантаж не только тяжкое преступление, но и очень опасен для самого шантажиста. Я убеждала ее подумать над моими словами и, если она знает что-нибудь, о чем надо сообщить в полицию, сделать это безотлагательно.

— Что она вам ответила?

Спицы мисс Силвер постукивали, клубок раскручивался.

— Она очень побледнела и сказала, чтобы я не вмешивалась в ее дела. А потом убежала.

— Она испугалась?

— Мне показалось, да.

Он присвистнул.

— И теперь вы решили отправиться в Гриннингз?

Она улыбнулась.

— В этом нет ничего странного, уверяю тебя. Дочь моей старой подруги вышла замуж за викария приходов Гриннингз и Литтлтон. Она настойчиво приглашала меня в гости. История мисс Дин произвела на меня такое сильное впечатление, что я написала миссис Болл, чтобы получить дополнительную информацию. Мисс Дин не предполагала, что я узнаю, о каком местечке она рассказывала. Она назвала его Гринвейз, я уже говорила, но один раз у нее вырвалось настоящее название, и, естественно, оно привлекло мое внимание. Я написала Руфи Болл, что случайно встретила девушку, которая ухаживает за больной в Гриннингзе, больную зовут мисс Ора. Если хочешь, можешь прочитать ее ответ.

Она протянула ему письмо и наблюдала за своим гостем, пока он просматривал его.

— По-видимому, его писали до того, как девушка утонула, — сказал Фрэнк, закончив.

— Да. Но я едва успела прочитать его, как Эмма принесла вечернюю газету с заголовком «Девушка утонула в протоке. Загадочное совпадение». Разумеется, я не могла не заинтересоваться.

Он задумчиво согласился:

— Разумеется. Обычно протоки не настолько глубоки, чтобы в них можно было утонуть. Если две пятницы подряд в протоке сумели утонуть двое, мужчина и девушка, то совпадение поистине уникальное, но, если принять во внимание, что они оба были замешаны в одном и том же деле, которое касается пропавшего завещания, тогда можно предположить, что кто-то хорошо потрудился. Если бы я вел расследование, а я его не веду и поэтому волен высказывать свое мнение так же свободно, как любой здравомыслящий человек, то я бы спросил: «Кому это выгодно? Кто заинтересован в том, чтобы убрать обоих свидетелей, знавших об этом неприятном завещании?»

Мисс Силвер кашлянула и прямо сказала:

— На этот вопрос есть только один ответ.

— Дядя Арнольд?

— Мистер Арнольд Рэндом.

Глава 23

— Итак, они настаивают, чтобы это дело вели мы.

Старший инспектор Лэм откинулся в кресле, заполнив весь объем своим массивным телом, и через стол посмотрел на инспектора Эбботта, который очень ловко и элегантно приводил в чувство почти угасший камин. Теперь он встал, вытирая руки одним из тех платков, которые его шеф считал слишком модными.

— Да, сэр?

Лэм нахмурился.

— Я хорошо знаю Нейлера. Он старший инспектор в Эмбанке, из таких, которые «и вашим и нашим». Вам это прозвище ничего не скажет. Сейчас дети не зачитываются, как раньше, «Путешествием пилигрима», а жаль.

— Я читал, сэр. В любом случае имя говорит само за себя. Кому хочет угодить Нейлер на этот раз?

— Он не хочет настраивать против себя все графство, но больше всего он боится рассердить лорда Берлингэма.

Фрэнк позволил себе неуважительно присвистнуть.

— И он в этом замешан? Это тяжелая артиллерия.

— Под подозрением молодой человек, его управляющий. Из старинной семьи, родственники по всему графству. Нейлер таких дел не любит. С другой стороны, ему не хочется, чтобы лейбористы говорили, якобы для богатых один закон, а для бедных — другой. Начальник полиции с ним согласен, тоже не хочет никого обижать. Поэтому они между собой решили быстренько передать эту бомбу нам, пока она не разорвалась у них в руках.

Фрэнк положил платок в нагрудный карман. Потом задумчиво сказал:

— История в Гриннингзе, девушка утонула в протоке… Похоже, ей помогли это сделать. Имя — Кларисса Дин. Не местная. Ухаживала за мисс Орой Блейк.

Лэм пытливо на него посмотрел.

— Вы что-то слишком хорошо осведомлены.

— Читаю газеты, сэр. Это происшествие на первой полосе во всех газетах, А потом, — его тон стал подчеркнуто небрежным, — я вчера пил чай у Мод.

Ноябрьский свет, проникавший через высокое окно, ложился прямо на незаметную пока брешь в шевелюре старшего инспектора. Ее окружали густые темные волнистые волосы, которые прямо на макушке изрядно редели. Когда он багровел, как сейчас, кожа на этом месте приобретала тот же интенсивный оттенок. С высоты своего роста Фрэнк Эбботт увидел этот характерный сигнал и про себя рассмеялся.

Выпученные глаза его шефа уставились на него.

— Мисс Силвер? Вы хотите сказать, что и она в этом замешана?

— За пару дней до происшествия она встретила эту девушку в кафе-кондитерской, и та рассказала ей очень занятную историю.

— В кондитерской? — сердито и недоверчиво повторил Лэм.

— Да, оказалось, эта девушка как-то видела ее. Один осел ей ее показал и сказал, что она знаменитый сыщик. Девушка сразу села за ее столик и все выложила.

— Что именно?

Фрэнк повторил ему рассказ мисс Клариссы Дин. Когда он закончил, Лэм хлопнул ладонью по столу и воскликнул:

— Все это глупости!

— Почему, сэр?

Лэм еще сильнее выпучил глаза.

— Если эта мисс Силвер скажет вам, что черное — это белое, вы ей поверите! Более того, вы придете сюда с тем расчетом, что и я это проглочу! Нейлер подозревает этого Эдварда Рэндома, и тут являетесь вы с историей, согласно которой Рэндом, наоборот, должен был всячески оберегать жизнь этой девушки. Его лишили прав на собственность дяди, а она как раз говорила, что существует завещание, по которому он себе все возвращает. Какой резон убивать ее? Мне кажется, вы ухватились не за тот конец. Лучше позвоните мисс Силвер и попросите ее зайти ко мне, я поговорю с ней. Зачем ей понадобилось слушать пустые россказни, да еще из вторых или третьих рук? Это не улика, и это нельзя использовать в качестве улики!

— Иногда такие россказни могут вывести на настоящую улику.

— Не надо мне это объяснять, мой мальчик! Позвоните ей и скажите, чтобы она поторопилась!

Фрэнк направился к телефону, мысленно облекая слова инспектора в более приличную форму.

На том конце провода трубку сняла Эмма Медоуз.

— А ее нет, мистер Фрэнк. Уехала в деревню, вчера вечером собрала вещи, а сегодня сразу после завтрака уехала. Вы хотите узнать адрес?

Он ответил:

— Спасибо, Эмма. Полагаю, он такой: дом викария в деревне Гриннингз, неподалеку от Эмбанка. Все правильно?

— Да, сэр. — В голосе ее звучало удивление.

Услышав ответ, Фрэнк снова поймал пристальный и сердитый взгляд Лэма.

— Укатила, да?

Фрэнк вслед за Эммой повторил:

— Да, сэр.

— И зачем ее туда понесло?

— По-моему, ее давно приглашала погостить жена викария.

Старший инспектор Лэм недоверчиво хмыкнул.

Глава 24

В доме викария мисс Силвер встретили очень сердечно. Ей приготовили комнату с окнами на юг; служанка, бледная женщина средних лет, помогла ей распаковать вещи. Она чувствовала себя здесь желанной гостьей. До ленча оставалось еще время, и миссис Болл повела ее на прогулку: они спустились к протоке, прошли по деревенской улице. Ей показали местные достопримечательности: тисовую аллею, ведущую к церкви — «говорят, ей шестьсот лет», — и дом мисс Блейк с выступающим над улицей эркером и поддерживающими его колоннами. Они прошли почти до южного коттеджа и увидели Сьюзен Вейн, которая выходила из усадьбы. Миссис Болл воскликнула, что, должно быть, времени уже больше, чем она думала, но Сьюзен успокоила ее, объяснив, что ушла пораньше, потому что у экономки мистера Рэндома кончилась сахарная пудра, и она обещала зайти за ней в магазин миссис Александер, а после ленча занести.

Мисс Силвер считала, что столь непринужденное общение и возможность запросто о чем-то попросить — безусловное преимущество деревенской жизни. Она оценивающе посмотрела на Сьюзен. Прекрасные волосы, свежая кожа, замечательные манеры. Сьюзен дошла с ними до магазина. Когда они остались одни, мисс Силвер сказала с теплотой в голосе:

— Очаровательная девушка. Она здешняя?

— Она здесь росла у тети, а сейчас приехала сюда на короткое время. Она составляет каталог книг в усадьбе и остановилась у миссис Рэндом. Отец и дед ее тети, мисс Люси Вейн, были здесь викариями. Тетя умерла до нашего приезда сюда. Я недавно познакомилась со Сьюзен. Знаете, мисс Силвер, может, это и дурно с моей стороны — Джон считает, что очень, — но мне кажется, нас тут перестанут считать чужаками только тогда, когда нам будет лет по сто. Кстати, наша служанка, Анни Джексон, двадцать четыре года проработала у мисс Люси Вейн. — Она устремила на мисс Силвер взгляд округлившихся голубых глаз. — Я имею в виду, здесь время как будто останавливается.

Мисс Силвер кашлянула.

— Вы, кажется, упоминали в письме, что ваша новая служанка — вдова того несчастного, который утонул в протоке?

— Да. Зачем-то вышла за него замуж, глупая. Она была намного старше его, а мисс Вейн отписала ей небольшую сумму денег. По крайней мере, так все говорят. — Она запнулась и густо покраснела. — Джон всегда говорит, чтобы я не верила сплетням. Он считает, в деревне обо всем судят слишком предвзято и жестоко. Но иногда они знают, что говорят, правда?

Мисс Силвер согласилась с ней.

Руфь Болл продолжала рассказывать об Анни Джексон:

— Ей бы надо еще отдохнуть, но она сказала, ей лучше быть при деле, да и Джон считает, что ей это просто необходимо. Ее дом стоит отдельно от всех, по другую сторону протоки. Она сказала, что не хочет в нем жить, у нее на примете есть хорошие жильцы, поэтому мы предложили ей переехать к нам после похорон тогда, когда ей будет удобно.

Анни Джексон очень хорошо справлялась со своими обязанностями. Она искусно и быстро накрыла на стол, который был натерт до блеска, серебряные приборы сверкали, стекло блестело. Но сама несчастная женщина выглядела настолько изможденной, что была похожа на усталое привидение. Мисс Силвер мысленно вернулась к слову «усталое». Анни Джексон выглядела как женщина, уставшая от непосильной ноши, от которой плечи ее поникли.

После ленча мисс Силвер сидела с дочерью своей старой подруги в маленьком очаровательном кабинете, протопить который было гораздо легче, чем просторную гостиную. Руфь Болл штопала, а мисс Силвер занялась бледно-розовой распашонкой для будущего ребенка Стаей Форест. Время текло неторопливо. Впоследствии Руфь часто размышляла о том, какая часть их разговоров подпадала под запрет Джона на сплетни? Они разговаривали о деревне и ее жителях, о Рэндомах и усадьбе, о Джеймсе и Джонатане, которые уже умерли, об Арнольде, который занял место Джеймса, о вдове Джонатана Эммелине, которая жила в южном коттедже, о его сыне Эдварде, которого не было пять лет и который недавно приехал, чтобы занять место управляющего у лорда Берлингэма.

— Он живет у мачехи. Они всегда были очень привязаны друг к другу.

— Что он за человек?

Игла миссис Болл задержалась на краю продырявившейся носочной пятки.

— Не знаю. Я только один раз видела его, даже не говорила с ним. Он выходил из южного коттеджа, а я входила. В подол моей юбки вцепился котенок, прямо повис, он его снял, я поблагодарила. У миссис Рэндом целая дюжина котят, нет, конечно, не дюжина, Джон говорит, преувеличивать нехорошо, но их очень много.

Мисс Силвер мягко перебила ее:

— Больше вы не видели мистера Эдварда Рэндома? Но иногда и первое впечатление…

— Я с вами согласна! Тогда мне показалось, что он очень несчастен. Недавно я проходила мимо него — мне надо было рано выйти из дома, а он как раз шел к мистеру Барру, — он выглядел гораздо лучше. В конце концов, никто не знает, что произошло с ним за эти пять лет, должно быть, это ужасно: вернуться и узнать, что твой дядя умер и вместе с ним ушло все.

— Да, действительно.

Они продолжали говорить об Эдварде Рэндоме, о его дяде Арнольде, его мачехе Эммелине, о Сьюзен Вейн, о мисс Блейк, миссис Стоун и мисс Симе, о сплетнях и предположениях, связанных со смертью Уильяма Джексона и Клариссы Дин.

Мисс Силвер успела закончить одну распашонку и приняться за другую, прежде чем подошло время чая. В продолжение всего разговора она в основном слушала, а когда поток информации грозил иссякнуть, задавала Руфи очередной наводящий вопрос. Она подробно расспросила ее о протоке.

— Она здесь глубокая? В протоке трудно утонуть?

Руфь кивнула.

— Я тоже это говорила, но Джон сказал, лучше об этом не рассуждать, потому что на свете чего только не бывает, а Уильям к тому же был пьян.

Мисс Силвер вытянула нитку из розового клубка.

— Он — да, но не Кларисса Дин… — сказала она.

— Нет, тут уж точно несчастный случай. Последнее время часто шел дождь, камни были скользкими. Может быть, она ударилась головой. Наверное, она встречала Эдварда Рэндома, только поэтому она могла пойти через протоку. Она спешила и поскользнулась.

Мисс Силвер размышляла, насколько вероятно, чтобы здоровая молодая женщина утонула в протоке глубиной не более двух футов. Если только ей кто-нибудь не помог. Она рассеянно кашлянула и поинтересовалась:

— А раньше таких случаев не было?

Руфь живо откликнулась:

— Был! Но давно, в девятнадцатом веке. Человек по имени Кристофер Хэйл, на кладбище стоит ему памятник, на нем очень странные стихи. Если хотите, я покажу вам.

Мисс Силвер ответила, что очень хочет. Но в этот момент вошел викарий, прибывший к чаю.

Случилось так, что мисс Силвер самой пришлось искать могилу Кристофера Хэйла. Чай подали в четыре часа. После дня, проведенного в закрытом помещении, хотелось прогуляться. Руфь Болл уходила по делам воскресной школы, поэтому, выяснив, где находится могила, мисс Силвер отправилась одна. Интересно пройтись по старому деревенскому кладбищу. Прошедшие века отяготили мертвых тоннами мрамора. Могильные плиты хранят память о сотнях человеческих трагедий. Бахвальство выставляется на обозрение: «Здесь покоится Алиса Джейн Мастерc, жена Томаса Генри Мастерса. Пусть эта могила будет достойна той, которая была для нас и хозяйкой и хозяином. 1665 год».

Могила Кристофера Хэйла находилась в дальнем конце кладбища, за церковью. Этот кусок земли был заросшим, и, может быть, поэтому слова на высоком надгробии почти не стерлись от дождей и ветра. Впрочем, надгробие было своего рода местной достопримечательностью и, наверное, надпись исправно обновляли. В неярком вечернем свете ясно различались слова:

В память о Кристофере Хэйле

Родился 10 марта 1800г. Утонул 11 марта 1839г.

От жены Кезии.

Во тьме ночной коварный план

Лелеет зло и ждет:

Жизнь попадется на обман,

И праведник падет.

Но отвечать придут к судье,

На суд, и стар и млад!

Уж лучше кончить жизнь в реке,

Преступника ждет ад!

Мисс Силвер прочитала надпись несколько раз. Она показалась ей загадочной. Кто лежал под этим камнем: человек, который замыслил грех против праведника, или он сам был тем праведником, против которого «во тьме ночной коварный план лелеет зло»?

Внезапно ощутив, что рядом кто-то есть, мисс Силвер обернулась и даже испугалась, увидев Анни Джексон так близко от себя. Та была с непокрытой головой, в темном домашнем платье, ноги в тонких домашних туфлях неслышно ступали по траве. Она выглядела бледной и какой-то странной.

— Этот памятник поставила его жена. — Она протянула руку и указала на могилу. — Он стоит здесь, чтобы все прочитали. Это она, Кезия, поставила его. И стихи написала она.

— Вы знаете, что она хотела сказать этими стихами, миссис Джексон?

Анни Джексон была так бледна, что, казалось, больше было невозможно, однако она побледнела еще сильнее. Так могло показаться из-за тусклого света, но мисс Силвер подумала, что свет здесь ни при чем.

Анни понизила голос и сказала:

— Не называйте меня так. Он утонул, я уже не замужняя женщина. Опять на службе, как при мисс Вейн. Опять Анни Паркер, вот кто я.

Она повернулась, сделала несколько шагов и подошла снова.

— Я не буду ставить памятник Уильяму, — сказала она. — Он был плохим мужем. Пил, гулял с другими женщинами. Не надо было выходить за него. Все так говорили, но я никого не слушала.

Солнце почти зашло. Отсюда, с церковного двора, который был обращен на запад, они видели золотой шар, зависший между двух облаков у самого горизонта. Облака отливали пурпуром. Последние лучи осветили Анни, стоявшую у самой могилы. Когда она обернулась к мисс Силвер, луч упал ей на лоб и висок. Ветер откинул волосы, и на лбу четко стал виден темный синяк. В доме, когда она была чем-то занята, он был незаметен.

Мисс Силвер посмотрела на нее с состраданием и подошла ближе.

— Я не могу вспомнить о нем ничего хорошего и говорить о нем по-хорошему. Но убийство — это же совсем другое! Кристофер Хэйл тоже был пропащим, как Уильям. А Кезия до конца своих дней говорила, что его убили, даже называла имя убийцы. Хотела написать его на камне, но викарий не разрешил. Викарий был дедом мисс Вейн. А после него отец мисс Вейн стал викарием. У мисс Люси хранились все бумаги. Убийство — это тяжкий грех, недозволенное дело. Убивать нельзя, никого. — По ее телу пробежала дрожь. Ее тон изменился. — Пожалуйста, простите, что я так говорю. Я слышала, миссис Болл рассказывала, что вы умеете узнавать правду. И много раз узнавали то, что не могли узнать другие. Поэтому я и сказала так, простите. Не говорите никому об этом — ни миссис Болл, ни кому другому. А то начнут болтать.

— Я не скажу об этом миссис Болл, Анни, — пообещала мисс Силвер.

Анни Джексон повернулась и бесшумно пошла прочь. Солнце зашло, и начало быстро смеркаться.

Стало серо и холодно.

Но прошло еще некоторое время, прежде чем мисс Силвер направилась к дому викария.

Глава 25

На следующее утро чета Болл и их гостья еще не вышли из-за стола, когда вошла Анни Джексон и доложила, что пришел инспектор из Эмбанка и с ним еще господин. Они хотят поговорить с мисс Силвер.

Анни стояла напротив окна, поэтому ее бледность и потерянность сразу бросались в глаза. Она держалась за дверь, как будто ей нужно было на что-то опереться. Мисс Силвер аккуратно сложила салфетку и прошла за Анни в холл. Закрывая за собой дверь в столовую, она слышала, как викарий сказал:

— Дорогая, эта женщина выглядит совсем больной.

После светлой комнаты холл казался темным. Анни, запинаясь, сказала:

— Они в гостиной.

Она посмотрела на мисс Силвер, вздрогнула всем телом и побрела по коридору, который вел в комнаты для прислуги.

Мисс Силвер вошла в гостиную.

На пороге гостиной стоял Фрэнк Эбботт. Он ждал ее и поэтому не удивился ее появлению. Она же сама если даже и удивилась, то предпочла этого не демонстрировать. С улыбкой сказала, что рада его видеть, потом пожала руку инспектору Бэри. Все сели, Фрэнк попросил ее рассказать местному инспектору о ее встрече с Клариссой Дин.

Рассказ, очевидно, не вписывался в версию инспектора Бэри. Он задал несколько вопросов с явной целью поставить под сомнение точность ее воспоминаний, а потом довольно резко начал:

— Инспектор Эбботт говорит, будто вам можно верить, вас можно не заставлять повторять все несколько раз подряд… — и вдруг осекся.

Не пошевелив и пальцем, она вдруг как бы поднялась на недосягаемую для него высоту. Или он сам опустился? Краска поползла по шее, большие уши запылали. Неожиданно для самого себя на мягкий, полный достоинства вопрос мисс Силвер: «Прошу прощения, инспектор?..» — он ответил поспешными бурными извинениями. Инспектор из Скотленд-Ярда, посмеиваясь, наблюдал за этой сценой.

Однако выручил коллегу именно Фрэнк.

— Ничего, не смущайтесь, Бэри. Я давно работаю с мисс Силвер, а вам еще не приходилось. Можете ничего не скрывать от нее. Предлагаю сообщить мисс Силвер все, чем мы располагаем, и узнать ее мнение на этот счет.

Мисс Силвер приняла и похвалу, и извинения с одинаковой слабой, но милой улыбкой.

Уши Бэри приобрели свой обычный цвет.

— Вы понимаете, нам приходится ко всему относиться очень осторожно, а ваш рассказ… Если мисс Дин добивалась того, о чем вы рассказали, это наголову разбивает наши предположения о мотивах мистера Рэндома. Вы говорите она сказала, что знает о завещании в его пользу. Если так, то у него есть все основания скорбеть о ее смерти.

Мисс Силвер кашлянула.

— Она не говорила ему о завещании. Ей никак не удавалось встретиться с ним наедине. Она сделала ошибку, предлагая информацию о завещании в сочетании с романтическими отношениями, к которым мистер Эдвард Рэндом был совсем не расположен.

— Она за ним бегала?

— Несомненно. Она откровенно в этом призналась. Она хотела устроить свою жизнь и заключить своего рода сделку с Эдвардом Рэндомом, чтобы обеспечить себе его благодарность. Выйти за него замуж, если она решит, что это хорошая партия.

Бэри смотрел на нее с возрастающим уважением.

— Хладнокровный расчет.

— И очень опасный. Я ее об этом предупреждала.

Он быстро спросил:

— Почему вы решили, что это опасно?

— Если то, о чем она рассказала, правда, то завещание намеренно скрыли, а единственный свидетель только что утонул при очень подозрительных обстоятельствах. Я уверена, мисс Дин сама чувствовала, что ее положение отнюдь не безопасно. Тот, кто уничтожил завещание, мог и убить, чтобы скрыть свое преступление. Человек, который убил однажды, может сделать это во второй раз. Мне показалось, мисс Дин находилась в состоянии крайнего нервного возбуждения. А рассказала мне все, потому что ей казалось, что она будет в большей безопасности, если кто-то еще узнает ее тайну.

Инспектор Бэри нахмурился.

— Не знаю, как все это увязать вместе. Инспектор Эбботт хотел, чтобы я послушал ваш рассказ. Но все это не сочетается с тем, что знаю я. Мы передаем дело ему. Он вправе вести его так, как считает нужным. А сейчас я должен уйти. У меня дела в Литтлтоне.

Когда за ним закрылась дверь, Фрэнк Эбботт позволил себе улыбнуться.

— Хороший парень, — сказал он, — только слишком горячий. Ему хочется самому довести расследование до конца, но старший инспектор и начальник полиции перетрусили — во-первых, у Рэндома родственники по всему графству, а во-вторых — зоркий глаз лейбористов. И теперь таскать за них каштаны из огня предстоит мне. Но вернемся от этой замечательной метафоры к показаниям. Прочтите их и скажите, что вы о них думаете.

Мисс Силвер внимательно просмотрела листы, отпечатанные на машинке. Дочитав последнюю страницу, она сказала:

— Показания мистера Эдварда Рэндома касаются только того, как он обнаружил тело Клариссы Дин.

— Да, забыл вам сказать. Когда Бэри осматривал комнату этой девушки, он нашел скомканную записку за решеткой камина. Вот копия. Оригинал тоже был отпечатан на машинке. Подписано инициалами, они тоже напечатаны, но так испорчены, что их практически невозможно разобрать, хотя в первой букве, похоже, есть горизонтальная черта, поэтому это может быть «А», «Е» или «Э».

Она спросила:

— Испорчены? Каким образом?

— Бумага разорвана на потертом сгибе и запачкана сажей из дымохода. Машинку не определили, отпечатки пальцев только Клариссы Дин.

— Дорогой Фрэнк!

— Да, это странно. Записка пришла не по почте. Кто-то напечатал ее на машинке, вложил в конверт, заклеил его и опустил в почтовый ящик сестер Блейк. Мисс Милдред Блейк говорит, когда они относили вниз посуду после ленча, мисс Дин подошла к почтовому ящику и, как ей показалось, что-то достала. Мисс Ора Блейк говорит, Эдвард Рэндом прошел по улице мимо их дома около двух часов. Ее диван находится в эркере, который выступает над улицей, у нее прекрасный обзор всей улицы с тем досадным исключением, что она не видит участок непосредственно перед собственной дверью, под выступом эркера. Поэтому она не заметила бы, если бы Эдвард Рэндом опустил письмо в ящик. Это могли сделать и два других члена семьи Рэндом — его мачеха, миссис Джонатан Рэндом, и дядя Арнольд. У мисс Оры хорошая память на детали, я спросил ее, был ли кто-то из них в перчатках. Эдвард Рэндом был без перчаток, но миссис Джонатан и дядя Арнольд были в перчатках. Дядя Арнольд всегда ходит в перчатках. Он играет на органе и очень бережет руки. Но в любом случае должны были быть отпечатки кроме отпечатков Клариссы Дин. Как бы бережно ни относились к рукам, но на машинке невозможно печатать в перчатках. Это значит, отпечатки были намеренно стерты. Тут пахнет преднамеренным убийством.

Мисс Силвер спросила:

— Инициалы тоже напечатаны?

— Да.

— И сейчас испорчены?

— Практически. Кстати, вторая буква может быть «Р».

— Мистера Эдварда Рэндома спрашивали об этой записке?

— Да. Он говорит, что не писал. Давайте обсудим, что мне удалось узнать о всех подозреваемых. Начнем с Эдварда Рэндома. Мотив. Учитывая ваш разговор с Клариссой Дин, настолько незначителен, что почти не в счет. Но, возможно, мы до конца не знаем их отношений. Она явно докучала ему, он явно был очень недоволен этим; смотрим показания мисс Симе и миссис Стоун: «Он очень грубо разговаривал» и «Она сказала, что боится его, когда он такой. На ее месте я бы тоже испугалась». Думаю, она могла довести его до такого состояния, что он стукнул ее по голове и оставил тонуть.

— Ее ударили по голове?

Он кивнул.

— Ударили сзади, потом утопили. Как я уже говорил, человека можно довести до такого состояния, но… на письме нет отпечатков пальцев, кроме ее собственных. Тот, кто написал это письмо, заранее решил убить ее. Что исключает любые версии о непредумышленном преступлении. С мотивом в отношении Эдварда у нас плоховато. Что касается возможности, тут все замечательно сходится. В десять часов он прибежал к викарию и сказал, что в протоке утонула женщина. Он возвращался домой после того, как весь день просидел с мистером Барром, старым управляющим лорда Берлингэма, у которого принимает дела. До протоки три четверти мили, он ушел от мистера Барра в пятнадцать минут десятого. Мы с Бэри заходили к Эдварду Рэндому вчера вечером. Он говорит, что шел лесом и не очень спешил. Говорит, что любит гулять по лесу вечером. Его можно понять, но время для прогулки он выбрал очень неудачно, учитывая, что в напечатанной на машинке записке Клариссе Дин назначалось свидание в половине десятого. Очевидно, место свидания — протока, в записке сказано:

«на том же месте», а миссис Стоун видела, как накануне вечером они возвращались со стороны протоки. Итак, прежде чем бежать к викарию за помощью, он мог встретиться с ней, поссориться, стукнуть сгоряча по голове и убедиться, что она мертва. Все складывается не лучшим образом для Эдварда Рэндома.

Мисс Силвер задумчиво посмотрела на него.

— Миссис Болл сказала мне, что, хотя Эдвард Рэндом обычно ходил дорогой, которая ведет через протоку, от дома мистера Барра идет хорошее шоссе, от него есть поворот на Гриннингз. Вы, наверное, заметили его, он выходит в деревню со стороны Эмбанка. Если бы мистер Эдвард убил мисс Дин, зачем ему было идти к викарию? Зачем привлекать к себе внимание? Он мог пройти домой другой дорогой, во всяком случае, сказать, что он так сделал.

Фрэнк пожал плечами.

— Когда совершают преступление, обычно не очень логично мыслят.

Мисс Силвер сказала:

— Человек, который убил Клариссу Дин, позаботился о том, чтобы стереть свои отпечатки с записки, убийство было тщательно продумано. Если бы этим человеком был Эдвард Рэндом, после убийства он тоже не стал бы действовать наобум.

Фрэнк кивнул.

— Согласен. Но он мог подумать, что отведет от себя подозрения, если побежит за помощью. Кстати, в доме миссис Рэндом нет пишущей машинки. У мистера Барра их две, но ни одна из них не подходит. Вы случайно не знаете, у викария есть машинка? — Он рассмеялся.

Мисс Силвер серьезно ответила:

— Думаю, есть, в пристройке к церкви. Обычно на ней печатают объявления для прихожан.

— Кто печатает?

— Не знаю. Викарий, наверное, или миссис Болл… может быть, кто-нибудь из приходского актива.

— Комната запирается?

— Мне кажется, что днем — нет. В ней находится библиотека, люди приходят за книгами.

— Ясно. Надо сходить посмотреть на эту машинку. Но вернемся к подозреваемым. Что вы думаете о дяде Арнольде? Вот у него мотив так мотив, но как насчет возможности?

Мисс Силвер серьезно ответила:

— Он играет на органе во время служб. Миссис Болл говорит, он обычно упражняется в церкви по пятницам, с девяти до десяти вечера.

— Уильям Джексон утонул в пятницу вечером, Кларисса Дин тоже. Потрясающее совпадение, не правда ли? Мы не знаем точного времени, когда утонул Уильям, но пивная закрывается в десять, а он ушел из Лэмба чуть раньше этого. Обычно его с трудом выдворяют после закрытия. Вполне вероятно, он ушел раньше и по собственной инициативе, ушел, чтобы увидеть Арнольда Рэндома и немного его пошантажировать. Возможно, он ждал его у ворот кладбища, а оттуда рукой подать до протоки. Если Арнольд Рэндом поддался на шантаж, он мог потом пойти за Уильямом следом до протоки и столкнуть его в воду. Уильям, судя по всему, был сильно пьян, так что несложно было держать его голову под водой, пока тот не захлебнулся. А в случае с Клариссой дело обстоит еще проще. Благодаря параллельному подключению всех деревенских телефонов Арнольд мог подслушать, как она настойчиво говорила Эдварду, что знает что-то о делах его дяди. Он мог напечатать письмо, которое привело ее к протоке в половине десятого — все-таки подозрительно, что оно напечатано на машинке, тем более инициалы. Итак, мистер Арнольд Рэндом — один из тех, кто мог опустить письмо в почтовый ящик сестер Блейк, и один из тех, у кого был убедительный повод оказаться рядом с протокой. Ведь он всегда упражнялся в игре на церковном органе по пятницам. То есть ему нужно было только спуститься по тисовой аллее и незаметно подойти сзади: помните, она ждала Эдварда и смотрела на переправу. Арнольд мог подойти и ударить ее по затылку, она даже не успела бы сообразить, что произошло. Все это заняло бы считанные минуты. Мог кто-нибудь в доме викария заметить, что орган на несколько минут перестал играть?

Мисс Силвер задумалась.

— Не знаю. По пятницам с восьми до десяти миссис Болл обычно устраивает вечера с шитьем.

— Вот как! Это осложняет дело. Много женщин, все трещат без умолку, вряд ли кто-то из них обращал внимание на орган, играет он или нет. Но, разумеется, спросить все равно надо. Что касается Уильяма Джексона, ему требовалось не так уж много времени, чтобы добраться от Лэмба до церкви, поговорить с Арнольдом Рэндомом и утонуть.

Предположим, когда он подошел к церкви, Арнольд еще не кончил играть. Тогда он мог войти и поговорить с ним прямо в церкви, без свидетелей, никого не опасаясь. Даже если бы вечер в доме викария закончился пораньше, никто из дам не обратил бы внимания на умолкший орган: раз он перестал играть, значит, мистер Арнольд закончил свои упражнения. Уильям пришел и ушел по тисовой аллее, все дамы разошлись совсем в другом направлении. Да, все сходится. Мне надо поговорить с миссис Болл. Вы не могли бы позвать ее?

Глава 26

Инспектор Эбботт совсем не соответствовал представлениям Руфи Болл о стражах порядка. Просто не верилось, что перед ней полицейский. Обычно полицейские выглядят более солидно и менее модно. Стройный, элегантный молодой человек в прекрасно сшитом костюме вызывал недоумение. Она чувствовала бы себя менее скованно, если бы он носил неуклюжие ботинки с толстой подошвой и говорил с деревенским акцентом. Но ей очень хотелось помочь следствию.

— Дайте подумать. Вас какая пятница интересует? Или обе? В первую пятницу были миссис Помфрет и мисс Симе, мисс Милдред Блейк, разумеется, и, да, миссис Александер. Не было ни миссис Джонатан Рэндом, ни Сьюзен Вейн.

— Когда все разошлись?

— Предполагается, что все расходятся около десяти, но вы же знаете, как бывает, когда вечер особенно удается. Помню, мисс Блейк рано ушла. Ей надо было поговорить с мистером Рэндомом, он репетировал — играл на органе. Она хотела узнать, какие гимны нужно будет играть ей в одно из ближайших воскресений. Нам очень повезло, что двое наших прихожан так хорошо играют на органе, приход не настолько богат, чтобы нанять профессионального органиста.

— Когда ушла мисс Блейк?

— Около десяти, не так уж рано, как видите. Но все остальные ушли еще позже.

— Вы слышали орган, когда она уходила?

— Да, мисс Блейк еще сделала замечание по этому поводу. Она сказала, что пойдет прямо в церковь, поговорить с мистером Рэндомом о музыке.

Когда миссис Болл ушла, Фрэнк сказал:

— Итак, дело против Арнольда Рэндома принимает интересный оборот. Если около десяти они с мисс Блейк разговаривали в церкви о музыке, он не убивал Уильяма Джексона. Надо зайти к ней на обратном пути. Выяснить, сколько времени она была в церкви и вместе ли они уходили. Если вместе, то у него надежное алиби, а мы потеряли главного подозреваемого. Вы случаем не прячете еще одного в рукаве?

Он был поражен ее серьезным ответом:

— Даже не знаю, Фрэнк.

Он изумленно поднял бровь, очень светлую бровь.

— Что вы хотите этим сказать?

Она продолжала очень серьезно на него смотреть.

— Думаю, я должна тебе рассказать, хотя мне очень не хочется этого делать. Та, о которой я говорю, пережила страшное потрясение и заслуживает сострадания. У нее неустойчивая психика. А это представляет опасность для нее самой и для остальных, поэтому я обязана все тебе сообщить. Вчера вечером у меня был интересный разговор на кладбище.

— Разговор? С кем?

— С вдовой Уильяма Джексона. Я пришла посмотреть на любопытный старый могильный памятник, и, пока я смотрела, она подошла ко мне сзади.

— Это та женщина, которая открывала нам дверь? Бэри сказал, она здесь работает. Вид у нее очень больной.

— Она пережила страшное потрясение, Фрэнк. У нее повредился рассудок. На кладбище она говорила странные вещи, пока я рассматривала памятник человеку, который утонул в протоке более ста лет назад.

— Что она говорила?

Мисс Силвер обстоятельно все ему рассказала, как всегда с предельной точностью.

— Да, звучит странно, — заметил Фрэнк, когда она закончила. — Вы думаете, она утопила его?

Мисс Силвер покачала головой.

— Не знаю, Фрэнк. Он был плохим мужем, тратил ее деньги на других женщин. У нее синяк на лбу. Так сразу не заметишь, но на кладбище ветер откинул прядь волос назад, и его стало видно. Мне пришло в голову, что человеку в критическом душевном состоянии эти строки на могильном камне могли навести на убийство и даже подсказать способ.

Она медленно и с выражением процитировала:

Во тьме ночной коварный план

Лелеет зло и ждет:

Жизнь попадется на обман,

И праведник падет.

И затем:

Но отвечать придут к судье,

На суд, и стар и млад!

Уж лучше кончить жизнь в реке,

Преступника ждет ад!

— Я думаю, две последние строчки особенно важны. Человек с неустойчивой психикой мог утопить Уильяма Джексона и ради того, чтобы спасти его от дальнейших грехов.

Он нахмурился.

— А как же Кларисса Дин?

Мисс Силвер опять покачала головой.

— Я только могу еще раз повторить, что не знаю. Если психическая неуравновешенность толкает человека на убийство, я думаю, он может пойти и на второе убийство, еще менее мотивированное. Или первое убийство могло подсказать второе, но уже кому-то другому. Боюсь, мы слишком далеко зашли в наших предположениях. Вернемся к более надежной материи — к реальным фактам. Я подумала, что это мой долг — рассказать тебе о неустойчивом состоянии психики Анни Джексон. Я сообщила тебе о ее поведении и ее словах у памятника Кристоферу Хэйлу, но мне не хочется ничего предполагать, и не проси.

Последующий разговор с Анни Джексон ничего не прояснил. Она была очень бледна и спокойна. Ее ответы были настолько вялыми, что напоминали заученный наизусть урок. Она вышла замуж около трех лет назад. Дом был куплен на ее деньги. Уильям был плохим мужем, это все знали. И никудышным работником, поэтому мистер Рэндом уволил его. Нет, он не очень расстроился. Только сказал, что мистер Арнольд еще об этом пожалеет, снова даст ему работу и даже прибавит жалованье. Она не обратила на эти его слова внимания, думала, он просто хвастает. Она знала, что он все делает кое-как, а мистер Арнольд очень строгий хозяин, он с этим мириться не будет. Все это время ее руки были плотно прижаты к коленям. Других признаков того, что она старается не паниковать, не было до тех пор, пока Фрэнк Эбботт не спросил:

— Мисс Джексон, ваш муж говорил вам когда-нибудь о завещании, которое он подписал как свидетель?

Она судорожно глотнула воздух и сказала:

— Нет.

— Вы в этом совершенно уверены?

— Совершенно… уверена… — Казалось, каждое слово стоило ей невероятных усилий.

— Он никогда не говорил вам, что располагает некоторой информацией, из которой хочет извлечь для себя выгоду?

Она с облегчением вздохнула и сказала:

— Нет.

— Он иногда выпивал?

Она кивнула.

— Вы выходили его встречать на протоку, чтобы помочь ему перебраться по камням?

Ее зрачки расширились настолько, что радужные оболочки исчезли — два черных кружочка темнели на белом лице.

Он спросил снова:

— Так вы ходили встречать его в ту пятницу, когда он утонул?

Она быстро втянула воздух и со вздохом выпустила его. Ее напряженные руки обмякли, она потеряла сознание и боком повалилась на пол.

Глава 27

В пристройку Фрэнка Эбботта сопровождал викарий, который, конечно, с большим удовольствием показал бы ему саму церковь.

— Может быть, в другой раз, когда вы будете не при исполнении, — грустно сказал он. — У нас есть список всех священников этого прихода начиная с тринадцатого века, с пятидесятого года. Помимо могилы крестоносца, необычайно хорошо сохранившейся, здесь масса интересного. Пристройку подарил церкви покойный мистер Джеймс Рэндом, правда, она выглядит слишком утилитарно, но с дороги ее заслоняет наш дом — «дом священника», а со стороны церковного двора — тополя. Это было одно из тех примитивных строений, которые замечательно удобны, но начисто лишены эстетических достоинств. Дверь была заперта, но, как объяснил преподобный Джеймс Болл, за ключом идти не придется — он висит на гвозде у крытого крыльца.

— Подальше от детей и вполне удобно для приходского актива.

Когда они вошли в большую пустую комнату, сильно пахнущую лаком, Фрэнк начал осторожно выспрашивать, кого викарий считает своим активом. Первой была названа миссис Рэндом — она приходила ухаживать за цветами.

— Здесь есть маленькая комната с водопроводом и раковиной, очень удобно, нет лишней суеты в церкви. Здесь же проходят занятия воскресной школы, есть небольшая библиотека, за ней следят миссис Помфрет и мисс Блейк. Они или их помощники обязательно бывают здесь по средам и пятницам с шести до половины седьмого и по воскресеньям в течение полутора часов после утренней службы. Сейчас соображу, кто им помогает. Мисс Симе, экономка доктора Крофта, и иногда экономка мистера Рэндома из усадьбы.

Фрэнк осмотрелся. Покрытые лаком стены, по обеим сторонам ряды окон без занавесок. Стулья с жесткими сиденьями, затерянная в углу, одинокая желтая фисгармония, в дальнем конце — полки с книгами. В углу, напротив фисгармонии, письменный стол, на нем довольно старая пишущая машинка.

— Подарок мистера Арнольда Рэндома. Она принадлежала его брату, и после смерти мистера Джеймса Рэндома он любезно подарил ее церкви.

— А кто ею пользуется, сэр?

Мистер Болл добродушно улыбнулся.

— Почти все члены актива немного печатают. Не очень хорошо, но в состоянии печатать объявления или тексты для домашнего чтения детям, ну и прочие мелочи.

— Вы не возражаете, если я попробую что-нибудь напечатать?

— Нет, конечно.

Фрэнк сел за стол, нашел листок бумаги, заправил его в машинку и начал печатать, без сомнения, гораздо быстрее, чем члены приходского актива. Он напечатал копию той записки, которая привела Клариссу Дин к гибели:

Хорошо, давай все уладим. Сегодня я возвращаюсь поздно. Встречай меня на том же месте. Скажем, в половине десятого. Раньше я не смогу.

Он оставил ее без подписи, сложил листок и вложил его в записную книжку. После чего позволил викарию показать ему церковь, восхитился, как полагается, могилой крестоносца, некоего Хьюго де ла Тура, и медными мемориальными досками. По его просьбе викарий сводил его и к могиле Кристофера Хэйла, мистер Болл презрительно назвал ее «почти современной, хотя и представляющей некоторый интерес в связи с темой дня».

Прочитав надпись на памятнике и восхитившись точностью, с которой мисс Силвер процитировала стихи, он вернулся в дом и спросил, не могли бы они кое-что обсудить еще раз.

Прежде чем спрашивать о его успехах, мягкосердечная мисс Силвер поспешила успокоить его по поводу Анни Джексон:

— Анни выпила чашку чая и уже совсем пришла в себя. Так тяжело всегда расспрашивать человека, пережившего трагедию, я думаю, вы будете рады услышать, что она не пострадала. — Мисс Силвер сделала паузу и добавила: — Физически.

— Что вы имеете в виду?

— Ее что-то беспокоит. Она упала в обморок от страха. Ты спросил, не выходила ли она к протоке встречать мужа, и она вдруг испугалась, испугалась так сильно, что упала в обморок.

— Вы думаете, она выходила к протоке?

— Вполне возможно.

— Считаете, она столкнула его в воду?

— Я думаю, она видела того, кто это сделал. Если это так…

— Если это так?

— Ее жизнь в опасности, и она знает это.

Помолчав, Фрэнк попросил:

— Присмотрите за ней. Не позволяйте ей выходить из дома в темноте. И не пускайте к протоке. Если и ее найдут утонувшей, версия самоубийства будет очень правдоподобной. Что касается нашего последнего разговора, то знайте: записка, которая привела Клариссу Дин к гибели, была напечатана на церковной машинке.

— Боже мой! — воскликнула мисс Силвер. — На церковной машинке?

Он кивнул.

— Под покровом святости. Это мог сделать кто-то из церковного актива или любой, кто знает, где висит ключ от двери, — он очень удобно хранится на гвозде, примерно на уровне моего уха. Все без всяких препон снимают его, входят и уходят по своим делам, связанным с церковью. Это могли быть миссис Помфрет, жена зажиточного фермера, мисс Симе, мисс Блейк, миссис Джонатан Рэндом, которая ухаживает за цветами, викарий, жена викария и вообще любой взрослый житель деревни. Арнольд Рэндом мог заглянуть в пристройку и воспользоваться машинкой. Эдварду Рэндому тоже могла прийти в голову эта блестящая мысль. Единственное, что я могу утверждать с абсолютной уверенностью, это то, что записка напечатана на этой машинке. То же стертое «е», скособоченное «м» — как будто кто-то пытался его отломать, может, постарался какой-нибудь шалопай из воскресной школы. Итак, мы наконец заполучили факт, но пока он нам ничего не дает.

Глава 28

— Не понимаю, почему я должна отвечать еще на какие-то вопросы, инспектор Эбботт.

Мисс Милдред Блейк сидела, напряженно выпрямившись, на старомодном стуле с высокой спинкой и твердым сиденьем. Она штопала правый рукав старого черного пиджака, казалось целиком состоявшего из заплат. Она задержала руку с иглой и сурово посмотрела на Фрэнка.

Мисс Ора смотрела на него совсем по-другому — как на приятный сюрприз, окрасивший монотонные будни. Было время, когда такие интересные молодые мужчины ухаживали за ней, и, хотя заниматься хозяйством и воспитывать детей ее никогда не тянуло, она порой жалела, что не смогла выбрать между Сирилом Джонсом и Джорджем Нортоном. Ей больше нравился Сирил, но ему надоело ждать, когда она даст окончательный ответ, и он женился на ужасной брюнетке, обожавшей играть в бадминтон. При этом воспоминании она нахмурилась, потом улыбнулась Фрэнку Эбботту.

— Наверное, очень неприятно задавать вопросы, на которые люди не хотят отвечать.

Мисс Милдред сердито вонзила иглу в заплату.

— Не говори ерунды, Ора… Я готова отвечать на любые вопросы. Но инспектор Бэри уже дважды был здесь, первый раз один, второй — с этим господином, я просто не понимаю…

Холодный взгляд Фрэнка остановился на ней. Почему она так нервничает? Похоже, она с огромным удовольствием воткнула бы иголку в него, а не в заплату. Он сказал:

— Я долго вас не задержу. Я хочу, чтобы вы прояснили одну деталь.

— Я уже говорила вам, что ничего не знаю о мисс Дин.

— Я это помню. Но эта деталь ее не касается. Миссис Болл сказала, вы были у нее на вечере в прошлую пятницу.

— Разумеется. Я всегда посещаю ее вечера.

— Миссис Болл сказала, все разошлись вскоре после десяти, но вы ушли чуть раньше, потому что хотели поговорить с мистером Арнольдом Рэндомом. Он играл на органе в церкви.

— Да, он всегда репетирует по пятницам.

— Вы отправились в церковь поговорить с ним. Наверное, вы прошли напрямик?

— Разумеется.

— Когда вы вошли в церковь, он еще играл?

— Нет, он уже закончил и собирался уходить.

— Он был один?

— Разумеется. Теперь орган снабжается электричеством из усадьбы, не надо раздувать мехи вручную. Раньше было очень неудобно. Последний раз этим занималась Фанни Стибс, очень безответственная особа.

— Понимаю. Итак, вы уверены, что мистер Рэндом был один?

Она смерила его уничтожающим взглядом.

— Конечно уверена!

— Как долго вы пробыли в церкви?

— Несколько минут. Мистер Рэндом собирал вещи. Потом он закрыл церковь, и мы разошлись по домам.

— Вы шли вместе?

— Да, до моего дома.

— Вы кого-нибудь встретили? Одну из дам, которая возвращалась от викария?

— Нет, было еще слишком рано.

— В десять часов вечера?

Она мрачно улыбнулась.

— Я вижу, вы не представляете себе, когда заканчиваются вечера у викария. Миссис Болл подает чай с пирогом, все начинают болтать. Лично я собираюсь и ухожу, но раньше десяти пятнадцати ей никогда не удается всех выпроводить. Я видела, как мисс Симе возвращалась домой после половины одиннадцатого. Чем меньше деревня, тем больше сплетен.

Мисс Ора провела пальцем по краю розовой шали.

— В деревне так много интересного, — сказала она. — Всем все известно. В большом городе можно жить бок о бок и ничего не знать друг о друге. Помню, еще бедный папа говорил, если снять крыши с домов в Эмбанке и заглянуть внутрь, многим придется срочно уехать и поменять фамилии. Знаете, инспектор, иногда живешь в одном доме с человеком и не знаешь, что у него на уме. В тот вечер, когда Кларисса Дин утонула, мы ведь даже не знали, что она улизнула из дома потихоньку. Девушки всегда так. Думаю, это было не в первый раз, но ей было и невдомек, что эта отлучка будет последней.

— Вы считаете, она иногда уходила из дома по вечерам?

Голубые глаза мисс Оры расширились.

— Даже не сомневаюсь. Она была без памяти влюблена в Эдварда Рэндома.

Мисс Милдред строго ее одернула:

— Ора…

Брови ее сурово сдвинулись, слившись в сплошную черную линию над хищным носом. Посмотрев Фрэнку Эбботту прямо в глаза, она сказала:

— Раз уж вы так настойчивы, то получите правду. Моя сестра права, мисс Дин вцепилась в Эдварда Рэндома мертвой хваткой. Не знаю, когда это все у них началось и как далеко зашло, но, думаю, она успела ему надоесть, ей бы вовремя опомниться, но куда там… Такие настырные девицы никогда не в состоянии понять, что продолжать в том же духе просто опасно. Я знала Эдварда Рэндома, когда он был еще почти ребенком. У него всегда был сложный характер, а после своего загадочного и непонятного отсутствия, о чем вы, разумеется, наслышаны, он стал еще и мрачным. Шутить шутки с такими людьми никому не стоит. Но она просто нагло преследовала его. А теперь, инспектор Эбботт, я вынуждена с вами попрощаться.

Фрэнк ретировался.

Как только он вышел из дома, мисс Милдред позвонила мистеру Арнольду Рэндому. На его усталое «Алло?» она отрывисто сообщила:

— Это я, Арнольд. У нас только что был инспектор из Скотленд-Ярда, расспрашивал о том вечере, когда я приходила в церковь поговорить с вами. Он интересовался, был ли там кто-нибудь еще. Представляете?! Даже не знаю, почему этот вопрос пришел ему в голову. Конечно, я рассказала ему, что вы уже закончили играть и собирались домой, что мы пару минут поговорили, потом вы закрыли церковь, и мы вместе пошли домой. Вы помните, вечер у викария еще не кончился, мы никого не встретили. Теперь они пойдут к вам, чтобы вы все это подтвердили. Полицейские — народ недоверчивый, такая уж у них служба. Разумеется, мы все хотим, чтобы это дело поскорее разъяснилось.

Слушая ее, Арнольд Рэндом пустыми глазами смотрел на стену перед собой.

— Да, конечно, — выдавил он.

Глава 29

Миссис Болл и мисс Силвер приняли настойчивое приглашение мисс Оры на чай.

— Надеюсь, вы не против, — сказала Руфь извиняющимся тоном. — Отказать было просто невозможно. Если бы я сказала, что мы сегодня заняты, она бы пригласила нас на завтра, на послезавтра, на послепослезавтра, так что я решила, лучше скорее с этим визитом покончить. Когда к кому-нибудь приезжают гости, она непременно старается заманить к себе на чай: у нее, бедняжки, очень скучная жизнь.

Мисс Силвер ответила, что с удовольствием сходит к мисс Блейк:

— У людей со слабым здоровьем так мало радостей в жизни.

Мисс Ора была в своей лучшей шали, бледно-розовой, совсем новой, стоимость которой повергла мисс Милдред в мрачное состояние духа. Волосы мисс Оры были уложены локонами, в ушах — серьги ее матери, на одной руке бриллианты и сапфиры, на другой — жемчуг и бирюза. Она встретила гостей улыбкой.

— Сестра сейчас придет. Она заваривает чай. Миссис Дикон уходит после ленча, а от меня никакого толку. Я совсем беспомощна без сиделки. Смерть мисс Дин — такая потеря для меня. Ужасно! Миссис Болл вам, конечно, рассказала. Викарий строго пресекает всякие сплетни, но разве можно умолчать об убийстве, которое произошло почти у дверей дома?

Мисс Силвер тут же откомментировала, как это все ужасно, и добавила, что очень надеется, что эта трагедия окажется просто несчастным случаем.

Большего и не требовалось, чтобы мисс Ора разразилась бурным потоком слов. Эдвард Рэндом, его странное исчезновение…

— Все думали, он умер, а он просто исчез. И никаких объяснений ни мачехе, ни дяде. Я сама узнавала у Эммелины Рэндом, а она рассеянно так посмотрела на меня, иногда кажется, что она витает в облаках, и сказала, что и не думала расспрашивать. Согласитесь: только глупенькой дурочке придет в голову флиртовать с человеком, у которого такое сомнительное прошлое. А характер у него — хуже не бывает! В тот день, когда он объявился, я окликнула его из окна. Он вышагивал по улице с таким видом, как будто все вокруг принадлежит ему, и смотрел так надменно — именно так он смотрел, самое точное слово. Окликнула и говорю: как, должно быть, приятно вернуться, потом спросила, когда он зайдет ко мне, расскажет, где он был и что делал. И что, по-вашему, он мне ответил?

— Молодые люди иногда очень нетерпеливы, — заметила мисс Силвер.

Мисс Ора энергично встряхнула белыми локонами.

— Нетерпеливы? Да он посмотрел так, будто хотел зарезать меня, рявкнул: «Вам будет неинтересно» — так и сказал! — и прошел мимо. После этого я могу поверить чему угодно, какие бы ужасы о нем ни рассказывали!

Руфь Болл почувствовала, что краснеет. Джон не одобрил бы таких разговоров, а мисс Силвер только поощряет их — это очевидно. Но что поделаешь? Джон всегда говорит: «Твоего присутствия должно быть достаточно, дорогая, чтобы таких разговоров не было». Конечно, он прав, но действенно только присутствие его самого. Она не настолько хороша, все, что ей остается, это чувствовать себя неловко и краснеть. Мисс Силвер заметила ее смущение и в душе посочувствовала ей. Но мисс Оре не только надо было дать выговориться, надо было всячески поощрять ее словоохотливость. За десять минут, прошедших до того, как принесли чай, мисс Силвер уже все узнала о долгах Джонатана Рэндома и кошках Эммелины.

— Просто мания! И в конце концов это негигиенично! Эти котята бегают везде, где им заблагорассудится! Моя сестра сказала Арнольду Рэндому, а она на него имеет большое влияние, они старинные друзья, когда-то могли стать больше, чем друзьями, но так и не стали… О господи, на чем я остановилась?.. Да, она прямо сказала, Милдред всегда откровенно говорит то, что думает, сказала, что надо выставить Эммелину и привести все в порядок.

Тут Руфь Болл просто не смогла не вмешаться:

— Но это же невозможно, мисс Блейк! Она же вдова его брата!

Мисс Ора посмотрела на нее безмятежными голубыми глазами. Ее совершенно не волновало, что другую женщину выгонят из дома, — главное, что ей лично ничего такого не грозит.

Она любезно ответила:

— Кажется, он уже это сделал.

Руфь пришли в голову строки из псалмов о сытых, заключенных в оболочку из жира. Так говорил Давид, так написано в Библии. Она не могла не вспомнить слова Давида, глядя на безмятежное лицо Оры Блейк, не могла, хотя Джону не понравилось бы, что она так подумала об одной из его прихожанок. Она с негодованием посмотрела на мисс Ору. Но та сделала вид, что не замечает ее взгляда.

— Я так вам обеим благодарна, что вы пришли ко мне. Я уже давно не выхожу из дома, поэтому, мне кажется, так страшно ходить по темноте. Боюсь, к тому времени, как вам нужно будет уходить, совсем стемнеет. Такой пасмурный вечер. А на улице никакого освещения — это один из минусов жизни в деревне.

Мисс Силвер улыбнулась.

— Мне темнота не страшна. У меня есть хороший фонарь.

Мисс Ора кивнула.

— У нас тоже есть фонарь, я им, правда, сама не пользуюсь.

В этот момент в комнату вошла мисс Милдред с маленьким, довольно грязным лакированным подносом, на котором стоял заварной чайник и тяжелый викторианский кувшин с горячей водой. Когда она поставила поднос и за руку поздоровалась с миссис Болл и мисс Силвер, ее сестра решила продолжить разговор:

— У мисс Силвер хороший фонарик, Милдред. Я как раз говорила, что и у нас есть фонарь.

— Фонари есть у всех деревенских, — сказала мисс Милдред в своей обычной мрачной манере. Мисс Силвер кашлянула.

— Вы часто выходите из дома по вечерам?

Вопрос предназначался мисс Милдред, но за нее ответила мисс Ора:

— Очень редко. Только в церковь и по пятницам на вечер в доме викария. После войны здесь нет никаких развлечений, у людей нет на это денег. Все говорят, какие приятные вечера устраивает миссис Болл. Мне бы очень хотелось побывать на них, — она приветливо улыбнулась миссис Болл. — Милдред всегда на них ходит, даже не припомню, когда она пропустила хоть один. Кроме, конечно, прошлой пятницы, когда мы все решили пораньше лечь спать. У мисс Дин болела голова, по крайней мере, она так сказала, но оказалось, что это был только предлог, чтобы убежать на встречу с тем, кто ее и убил. Нетрудно предположить, кто это был!

Мисс Силвер сказала:

— Бедняжка! И вы даже не слышали, как она выходила из дома?

— Нет. У Милдред тоже болела голова. А я сама рано ложусь, доктор Крофт говорит, это очень важно. Так что мы хотели пораньше лечь спать, но в результате так и не уснули. Когда пришел доктор и сказал, что мисс Дин утонула, мы были в шоке. Мы ведь даже не знали, что она выходила из дома! А когда нарушают первый сон, так трудно опять заснуть.

Во время разговора мисс Милдред капнула по три капли молока в каждую чашку и разлила слабенький желтоватый чай. Она хранила мрачное молчание, но за это ее трудно было винить. Разумеется, манеры у нее не из приятных, но ведь и жить с такой сестрой очень утомительно.

Размышляя об этом и глядя на кутающуюся в бледно-розовую шаль мисс Ору, Руфь Болл невольно вспоминала розовое бланманже, которое подают на детских утренниках, бесформенное и желеобразное. Потом она взглянула на мисс Милдред — та сегодня просто превзошла себя. Даже не подумала сменить свое кошмарное серое платье, заношенное чуть ли не до дыр. Сзади юбка была сильно помята, на ней и на манжетах видны были свежие пятна, или это старые стали более заметными при ярком свете. Он хорошо освещал и ее руки, которые словно бы давно не мыли. Она разливала чай, не выказывая ни малейшего радушия, и вмешалась в разговор только после очередного замечания сестры о том, что только смельчаки могут спокойно ходить по темноте.

— Было бы лучше, если бы люди сидели дома. Когда девушки убегают на свидания с молодыми людьми и расхаживают с ними по темным закоулкам, неудивительно, что случаются всякие истории. И то, что кого-то из них убивают, ничуть меня не удивляет.

Мисс Силвер посмотрела на нее простодушным взглядом.

— Вы имеете в виду эту несчастную мисс Дин? Вы думаете, она пошла на свидание?

Мисс Милдред двинула в ее сторону тарелку, на которой лежал хлеб с маслом, и сказала предельно осуждающим тоном:

— Я думаю, она пошла на свидание к Эдварду Рэндому. Она за ним бегала с самого своего приезда сюда. Это всем бросалось в глаза.

Мисс Ора вздохнула.

— Конечно, еще не доказано, что он убил ее.

Милдред Блейк угрюмо на нее посмотрела.

— Я и не говорю, что он это сделал. Поговорим о чем-нибудь другом. Не хотите ли хлеба с маслом, миссис Болл? Слышала, к вам перебралась Анни Джексон. Ну, как она? На похоронах она выглядела очень странно.

Руфь Болл сжала губы и была очень благодарна мисс Силвер, которая избавила ее от необходимости отвечать:

— Бедняжке выпало пережить такое несчастье. Она все еще в шоке.

Мисс Милдред пила обжигающе горячий чай, в который не добавила ни молока, ни сахара.

— Я знаю ее много лет, — сказала она, — еще с тех пор, когда она работала у мисс Люси Вейн. Я всегда чувствовала, что ей немного надо, чтобы тронуться рассудком. Ее отец пас коров в имении Берлингэма. Он пил и бил свою жену. У всех детей были нелады с головой. Будь у Анни голова на месте, она ни за что не вышла бы за этого бездельника Уильяма Джексона. Люси оставила ей пятьсот фунтов, он, конечно, на них и польстился.

Чай был жидким, масло оказалось маргарином, на блюде с домашним печеньем еще лежал неразрезанный, кусок фруктового пирога, молока было мало, а в большой викторианской сахарнице, в которую помещалось больше фунта, белело всего шесть кусочков. Зато на сплетни здесь не скупились, они лились рекой.

По пути домой Руфь Болл с раздражением сказала:

— Каждый раз, как выхожу от них, зарекаюсь туда не ходить. Но что поделаешь? Не пойдешь, значит, ввяжешься в ссору, а в деревне этого делать нельзя. Ни в коем случае.

Глава 30

В этот день Арнольд Рэндом отправился в южный коттедж. На сердце у него была такая тяжесть, что он больше не замечал беспорядка в саду Эммелины. Три котенка Шехерезады воображали себя тиграми в джунглях, а Люцифер стрелой пронесся у него под ногами, так что он чуть не споткнулся о него, но даже это не смогло отвлечь его от душевных страданий. Случилось то, что случилось, назад ничего не вернешь. Теперь уже незачем выгонять Эммелину. Сидя в ее самом неудобном кресле, он так и сказал, очень сдержанно, с посеревшим и даже ставшим более морщинистым лицом:

— Я пришел сказать, что я… Мои планы несколько изменились.

Эммелина посмотрела на него так, как всегда смотрела: по-доброму и с сочувствием.

— Да, Арнольд?

— Надеюсь, я не вызвал у вас неприятных переживаний. Мои планы изменились. Я почувствовал, что обязан вас успокоить. По поводу дома.

Ее глаза наполнились слезами.

— Дорогой Арнольд, вы так добры…

Он смотрел мимо нее на висевший на стене портрет своего брата. Как удобно быть мертвым, лежать в земле, когда над плитой любовно обихоженной могилы добродетели провозглашены, а грехи забыты. У Джонатана было много грехов, но его любили, Эммелина всегда говорила о нем так, будто он был святым. Эти размышления мучительно давили на Арнольда, будто кладбищенская глина. Он сказал:

— Я хотел успокоить вас. Я боялся, что вы расстроились.

— Но я не думала, что вы всерьез решили сделать то, что сказали. Я подумала, это из-за кошек и… из-за Эдварда. Сьюзен говорит, надо раздать котят Амины. И не надо расстраиваться по поводу Эдварда. Так обидно, когда в семье ссоры, так было бы славно, если бы все радовались друг другу.

Он резко встал и взялся за шляпу, уронил перчатку и нагнулся поднять ее. Его глаза затуманились слезами. В устах Эммелины все звучало так просто: не нужно ссор, обид… Но теперь уже поздно… слишком поздно. Он понял, что произнес эти слова вслух, когда проходил мимо нее и спускался со ступенек крытого крыльца. Котята продолжали весело бесчинствовать, но он не замечал их.

— Слишком поздно, дорогая, — и пошел по дороге к усадьбе.

Эдвард вернулся домой рано. После чаепития, во время которого он молча слушал подробное изложение доказательств доброты дяди Арнольда, он заявил, что они со Сьюзен пойдут мыть посуду, и взял поднос.

Раковина находилась на кухне. Поставив поднос на сушку, он закрыл дверь, прислонился к ней и сказал:

— Если сегодня вечером меня не арестуют, значит, тогда завтра. Я хочу, чтобы ты знала.

Сьюзен стояла в клубах белого пара, сильно пахнущего рыбой. Она сказала себе: «Это не может быть правдой, просто не может». Рыбой пахло из-за кошек, для них варили головы и внутренности. Кухня была всегда полна запахом рыбы, но несчастьем — никогда. В ее голове это слилось вместе, как бывает в ночных кошмарах. Она не знала, каким белым вмиг стало ее лицо, и лишь почувствовала, как перехватило горло и она почти шепотом произносит:

— Нет…

Когда она пришла в себя, Эдвард держал ее за плечи обеими руками и тряс.

— Держись! Бога ради, Сьюзен, здесь нельзя падать в обморок.

Она посмотрела на него:

— Можно, если хочется.

— Тогда перестань хотеть! Опусти голову, тебе станет лучше! Мне надо поговорить с тобой.

Его голос звучал так сердито, а поведение было таким знакомым и привычным, что кошмар стал рассеиваться. Она сказала:

— Извини. Это из-за рыбы. Мне уже лучше. Пойдем в дальнюю комнату и поговорим.

— Нет, мы должны помыть посуду. Ты можешь вытирать. Никогда не поверю, что ты такая неженка, что падаешь в обморок из-за запаха рыбы.

Сьюзен взяла кухонное полотенце и прислонилась к шкафу.

— Просто он как-то не сочетался… с тем, что ты сказал.

Эдвард внезапно коротко рассмеялся.

— О том, что меня должны арестовать? Да, думаю особой гармонии не наблюдается. Как бы то ни было, нам надо это обсудить. Я не хочу причинять Эммелине лишнюю боль.

Она несколько удивленно возразила:

— Но Эммелина не испытывает боли. Она умеет смотреть на вещи философски.

— Да, знаю. Но в данном случае…

— Она будет уверена, что это чистое недоразумение, потому что ты не сделал ничего такого, за что тебя можно арестовать.

Он протянул ей горячую тарелку, с которой стекала вода.

— А ты?

Она не нашлась что ответить. Если Эдварда арестуют, она не сможет сделать вид, что ей все равно. Ей будет слишком больно. Она смогла только произнести:

— Я не Эммелина.

Он передал ей две тарелки и блюдце.

— Не давай им остыть, не то останутся разводы, когда они высохнут. Не Эммелина? То есть ты считаешь, что это я стукнул двух человек по голове и потом утопил их?

— Разумеется нет. Но почему полиция, почему кто-то может так думать?

Он вытряхнул из чайника заварку.

— Потому что кто-то написал Клариссе такую записку, какую мог написать я. Ее опустили в почтовый ящик мисс Блейк в пятницу, около двух часов. В два часа я проходил мимо и, значит, в принципе мог это сделать. Записка была напечатана на машинке, в ней сказано: «Хорошо, давай все уладим. Сегодня я возвращаюсь поздно. Встречай меня на том же месте. Скажем, в половине десятого. Раньше я не смогу».

— Но ты же не писал ее!

— Нет, но мог написать. Разве ты не понимаешь, что она сводила меня с ума своей назойливостью и тем, что постоянно норовила поговорить о завещании дяди Джеймса? Я не собирался ничего с ней обсуждать, но, предположим, она довела бы меня в конце концов: я бы решился с ней встретиться и выяснить все раз и навсегда. Тогда я написал бы именно такую записку.

— Когда ты разговаривал с полицией?

— Они приходили к старому Барру сегодня днем — один из Эмбанка, другой, парень по имени Эбботт, из Скотленд-Ярда. Вышколенный, лощеный офицер, явно продукт полицейского колледжа, очень дотошный. Он выяснил, что записка была напечатана на той старой церковной машинке, которая раньше принадлежала дяде Джеймсу. Конечно, я это сразу же понял, когда Барр передал мне записку. Я же учился печатать на этой машинке, но им я этого не сказал.

— Но ведь любой, абсолютно кто угодно мог прийти в церковную пристройку и напечатать эту записку.

— Да, и я в том числе. И весьма конкретно, именно я. Видишь ли, я был в церкви в пятницу утром.

— О…

Он кивнул.

— Эммелина отправилась поливать церковные клумбы, и я пошел с ней вместе. Там еще была мисс Симе. Может, она как раз кончила печатать эту записку. После того как она ушла, я стал искать что-нибудь про старую площадь в Литтлтоне. У нас с Барром возник один спор, я знал, что нужные мне сведения есть в истории графства, которую написал твой дед. Книга стояла на старом месте, в конце нижней полки, как и в те времена, когда мы ходили в воскресную школу. Я только закончил читать, и тут заглянул викарий. Он сразу ушел, но может вспомнить, что видел меня. Эту записку можно было напечатать за пару минут. Я мог это сделать перед его приходом или после того, как он ушел. Да, я пришел покопаться в книге твоего деда, но ведь с таким же успехом мог зайти, чтобы напечатать эту записку. Потом явилась мисс Милдред отобрать Псалтири, нуждающиеся в подклейке, и я ушел. Я мог бросить записку в ее почтовый ящик на обратном пути или после ленча, когда шел к мистеру Барру.

Сьюзен закусила губу.

— А как она подписана, или на ней нет подписи?

— Двумя инициалами. Они тоже напечатаны. И вот что странно — записку сложили вдоль них, она даже порвана на сгибе. Она была скомкана, вся в саже и валялась за каминной решеткой в комнате Клариссы. Инициалы могут быть буквами «Э» и «Р», но они нечеткие. Не понимаю, зачем Кларисса бросила записку в камин. По-моему, она должна была или уничтожить ее, или взять с собой.

— Не знаю, — ответила Сьюзен. — Люди иногда действуют нелогично. Она вообще была не очень осторожной и, разумеется, и думать не могла, что ее хотят убить.

— Да, не могла. — Он помрачнел. — Если считала, что эту записку написал я. У меня никаких причин нет. Убивать девушек, которые тебе докучают, — это не в моих правилах. — Он невесело рассмеялся. — Помнишь, когда мы шли домой в четверг вечером, после сцены у дома миссис Стоун я сказал, что когда-нибудь убью ее. Мы как раз входили в калитку. Надеюсь, никто не слышал.

Сьюзен тоже на это надеялась. Дело было даже не в словах, а в крайне раздражительном тоне, каким он их тогда произнес.

Она кончила вытирать посуду и повернулась, чтобы повесить мокрое полотенце. И была рада, что Эдвард не видел ее лица, когда говорил:

— Но даже если никто не слышал этого высказывания, они просто обязаны арестовать меня. Они медлят только из-за того, что у меня не было никакого резона убивать ни ее, ни Уильяма. Они не могут придумать мало-мальски убедительного мотива для того, чтобы я разделался с Вилли Джексоном. Мотива нет, зато всего остального хоть отбавляй: у меня была возможность напечатать эту записку и бросить ее в почтовый ящик — это раз. Миссис Стоун поведала им, что я резко говорил с Клариссой и та сказала, что я ее пугаю, — это два. Еще есть история нашей мисс Симе, которая подслушивала в четверг вечером, когда Кларисса звонила мне и говорила, что ей обязательно нужно со мной увидеться. По ее словам, я говорил «очень грубо». Да, грубо, я специально это делал.

Не оборачиваясь, Сьюзен сказала:

— Они не знают, что ты был в церкви в пятницу утром.

— Знают. Я им сам об этом сказал. Решил, так будет лучше. Но самое неприятное: в записке свидание назначалось на половину десятого, от Барра я ушел в четверть десятого, а сообщил о том, что нашел тело, только когда пробило десять. Разумеется, им хотелось знать, как меня угораздило сорок пять минут добираться до протоки.

Теперь она повернулась и, держась за шкаф, прислонилась к стене.

— И как?

Он рассмеялся.

— Объяснение настолько невинное, что в него вряд ли кто поверит. Я люблю ходить по лесу ночью, всегда любил. Луна, облака и еще увидел лису, совсем молоденькую, так забавно было за ней наблюдать! Но полиция не верит таким душещипательным историям. Суд тоже. Особенно если присяжные — горожане. Представь себе речь прокурора: «Джентльмены, вас просят поверить в то, что обвиняемый, в то время как убили Клариссу Дин, разгуливал по лесу, глазея на луну и на молоденькую лису!»

Она взмолилась:

— Эдвард, пожалуйста… Я этого не вынесу!

Он бросил на нее один из своих самых мрачных взглядов.

— Вынесешь! И не только это.

Он снова подошел к двери и прислонился к ней спиной.

— Я пока не сказал им, где прохлаждался эти четыре с половиной года, но теперь вынужден буду сказать. Они все равно узнают, так что надо хотя бы использовать льготы, которые дает чистосердечное признание… Впрочем, это вряд ли мне чем-то поможет.

— Ты хочешь рассказать об этом мне?

— Да. Я был в тюрьме.

— Глупости! — вырвалось у нее, и она была рада, услышав, что голос не совсем дрожит.

— Это был исправительный лагерь. Я поехал в Россию искать друга, который отправился туда еще раньше на поиски своей жены. Это было сразу после моей исторической ссоры с дядей Джеймсом. Тогда мне казалось это очень разумным — броситься на поиски друга. Девушка была русской, они не выпускали ее, поэтому Марк поехал туда, чтобы забрать ее.

— Он, наверное, любил ее, очень любил.

Эдвард засмеялся.

— А ты сентиментальна!

Волна горячего гнева захлестнула ее. Она сердито топнула, ударив ногой о твердый каменный пол.

— Нет! Люди любят так… иногда.

— Любовь, любовь и только любовь приводит в движение этот мир! Ну а факты таковы: Марк не встретился с женой, но она была его женой, и его повесили за то, что он хотел увезти ее от этой большевистской своры. Точнее, не повесили, а застрелили. После четырех лет в исправительном лагере.

— Откуда ты знаешь?

— Я же говорил тебе. Я был там. Мы вместе бежали. Его застрелили. Четыре месяца я выбирался из России. Это был кошмарный сон, мне не хотелось его вспоминать. Теперь придется.

— Нельзя носить все это в себе. Это разъедает душу изнутри.

Он протянул к ней руку.

— Подойди ко мне, Сьюзен.

— Зачем?

— Сейчас скажу. Подойди.

Она повиновалась. Он слегка обнял ее за плечи.

— Ты славная девочка.

— Я не девочка!

— «Славная женщина» звучит слишком занудно, ты не находишь? Скажем просто «славная» и остановимся на этом.

Ее глаза смотрели прямо в его глаза. То, что они увидели, заставило ее сердце сжаться от боли. Она серьезно сказала:

— «Славная» тоже довольно занудно. Вроде ежедневного хлеба с маслом.

— А чем плох хлеб с маслом? Здоровая, приятная, сытная еда.

Она вспыхнула.

— Думаешь, кому-нибудь понравится, если его назовут здоровым и сытным?

— Есть названия и похуже. А как ты относишься к поцелую? Есть возражения?

— Нет, если люди нравятся друг другу.

— А ты мне нравишься?

На какое-то мгновение ее сердце забилось так сильно, что она испугалась. Он услышит этот стук. Она не отрывала взгляда от его лица, не хотела, чтобы он увидел, как она прячет глаза.

— Я думаю, да…

Он кивнул.

— Хорошо, что ты не увиливаешь от ответов. Тебе, наверное, об этом говорили. Ну, а что ты? Я тебе нравлюсь?

На глаза ее вдруг навернулись слезы, хотя она кляла себя за глупость и сентиментальность. Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее. Он слегка сжимал ее плечи, но после первого поцелуя все изменилось. Он крепко прижал ее к себе, ее сердце бешено колотилось, а может, это его сердце так сильно стучало у ее груди… Его поцелуи стали жесткими, яростными, он устремился к ней, как если бы это было последнее их свидание. Невероятно, но этот напор не испугал ее. Ее руки обхватили его за шею, и она крепче к нему прижалась. У нее было такое чувство, что они стоят вместе посреди ревущего смерча, но там, где они стоят, в самом его центре, спокойно. Только нельзя отпускать его. Она не должна отпускать Эдварда, никогда.

В конце концов именно он разнял ее руки и отстранился так же внезапно, как обнял ее.

— Я болван, — сказал он. — У меня нет никакого права… Прошу меня извинить, и давай забудем об этой сцене.

Ей показалось, что на первом слове голос его дрогнул, но, может быть, ей так показалось потому, что она сама дрожала. Конец этой тирады он произнес спокойно и твердо. Но не может же все на этом и кончиться, после того как они были так близки! Она отчаянно старалась взять себя в руки. Именно сейчас было важно, просто необходимо собрать все свое мужество и самообладание. И вдруг она оставила все попытки сохранить достойный вид. Увидев его глаза, полные беззащитности и боли, она забыла о переживаниях Сьюзен Вейн…

— Да, мы оба сглупили, — сказала она своим обычным голосом. — Просто ты напугал и себя и меня. Тебя не арестуют. Ты же не убивал, это сделал кто-то другой. Зачем тогда нужна полиция, если она не может определить, кто это сделал?

— Это риторический вопрос? Или я должен ответить?

Она лишь сказала:

— Надеюсь, они узнают, кто это сделал.

— Доверчивое дитя! Давай надеяться вместе — это поможет скоротать время. А сейчас нам надо убрать посуду и возвращаться к Эммелине, а то она почувствует, что что-то не так.

Глава 31

Сьюзен не пошла в гостиную. Накинув пальто, она вышла на улицу. Ей хотелось убежать, побыть в темноте и одиночестве. Если она пойдет в свою комнату, то разревется и будет рыдать, пока лицо не превратится бог знает во что, и Эдвард сразу все поймет. Но сидеть в гостиной с Эммелиной и ждать прихода полиции она тоже сейчас была не в состоянии.

Она прошла по аллее и в нерешительности остановилась: свернуть направо или налево? Немного постояв, она пошла в сторону деревни.

Ей хотелось побыть одной, но не хотелось чувствовать себя совсем уж одинокой… Сейчас она пройдется по деревенской улице, сквозь занавески на окошках домов будет пробиваться свет, будут доноситься звуки радио, шум хлопающих дверей, в темноте мимо нее будут проходить люди.

Она попыталась спокойно обдумать то, что произошло между ней и Эдвардом. Он не был влюблен в нее, с какой стати? Он любил ее так, как любят своих родных, собаку, кошку. Ему нравилось ее общество и то, что она живет рядом с ним. Он изголодался по ласке. Одиночество, несчастье и все то, что случилось в последние годы. Он набросился на нее, как голодные люди набрасываются на хлеб.

Только и всего, надо посмотреть правде в глаза, и хватит об этом… Если она хоть как-то может помочь ему, она сделает все. Она не приехала бы в Гриннингз, если бы не была уверена, что с любовью к нему покончено навсегда. Но как только его увидела, все вернулось назад с прежней силой.

Если бы он был счастлив, она сумела бы не выдать себя, все держать в себе. Но как можно спокойно смотреть, если человек умирает от голода? Не скажешь же: «Умирай, мне наплевать», и не пройдешь гордо мимо, нет, ты этого не сделаешь, если так любишь, что, когда он испытывает боль, кажется, будто это в твое сердце вонзили нож. После этого ужасного сравнения, которое было слишком точным, чтобы утешиться, Сьюзен сказала себе, что впадает в мелодраматические крайности. Ее всегда считали разумной, но сейчас ее хваленое благоразумие вконец ей отказало.

Между тем она подошла уже к магазину миссис Александер. Он был еще открыт. Миссис Александер не придерживалась строгого графика, она любила поболтать с людьми, отдыхающими после рабочего дня. Увидев освещенное окно, Сьюзен прозаично подумала, что неплохо было бы купить мармеладу к завтраку. Эммелина будет благодарна. Она повернула ручку и вошла.

Магазин был пуст, миссис Александер обрадовалась ей, и процедура покупки мармелада длилась не менее десяти минут.

— Как продвигается разбор книг, мисс Сьюзен? Вчера вечером заходила Дорис, сказала, что пыли на них видимо-невидимо. Никому не разрешалось дотрагиваться до книг, даже во время весенней уборки, разве сметать пыль с корешков. А книгам что нужно? Нужно, чтобы их вынимали, как следует перетряхивали и протирали. Полки надо мыть со скипидаром и натирать воском. Правда, сейчас не найдешь настоящего воска и скипидара, какие делала моя мать, а до нее старушка бабушка. Сейчас все фирмы «Меншен», но не мне жаловаться, ведь я сама это продаю. Кстати, у меня есть хорошая жидкость для полировки. Вам, наверное, тяжело приводить все в порядок, столько лет там не убирались.

Сьюзен ответила:

— Ничего. Это интересная работа. Никогда не знаешь, что можно найти. Есть очень ценные книги.

Миссис Александер удивилась.

— Да неужели! А со слов Дорис я поняла, что это просто грязный хлам. Большинство книг годами не снимали с полок.

Когда Сьюзен собралась уходить, миссис Александер спросила:

— Вы случайно не собирались к викарию?

— Я могу зайти, а что бы вы хотели?

Миссис Александер выдвинула ящик и достала из него конверт.

— Его обронила та невысокая дама, которая гостит у викария, она была здесь сегодня утром. Должно быть, выронила, когда доставала из сумочки носовой платок. Не хочу держать у себя чужое письмо, оно может быть личным, тем более письмо гостьи викария. Такая приятная дама, рассказала мне, что они с матерью миссис Болл были подругами, вместе ходили в школу. Так что, дорогая, если вас не затруднит… Я собиралась сама отнести после того, как закрою магазин, но я весь день на ногах…

Конверт был проштемпелеван и вскрыт. Очевидно, в нем лежало письмо. Когда Сьюзен брала его в руки, ей бросился в глаза адрес, указанный на конверте:

Мисс Мод Силвер,

Монтэгю Меншинс, 15.

Лондонский адрес был перечеркнут, а под ним четким, аккуратным почерком было написано:

Дом викария Гриннингз, возле Эмбанка.

И вдруг в голове у нее мелькнула какая-то догадка. Прежде чем опустить письмо в карман пальто, где уже лежала баночка с мармеладом, Сьюзен пристально посмотрела на него.

Оказавшись на темной улице, она медленно пошла к дому викария. Мисс Мод Силвер…

Ее внимание привлекло имя — Мод. И адрес — дом пятнадцать по Монтэгю Меншинс. Рэй Фортескью рассказывала ей историю кинжала из слоновой кости и про мисс Мод Силвер: «Ты не можешь себе представить, какая она замечательная. Просто не представляю, как кто-то смог бы поверить, что Билл не делал этого, я имею в виду посторонних, кто не знал, какой он человек, например полицейские. Она и в глаза его не видела, но поверила». Это была захватывающая история, которая попала во все газеты. Но в них не было ни слова о мисс Силвер. Она будто и не участвовала в этом расследовании. «Она вернулась к себе, на Монтэгю Меншинс, пятнадцать, и снова принялась за вязание, и так, пока не попадется новое дело».

И как же она раньше не сообразила?

Конечно, фамилия Силвер — очень распространенная. Как бы то ни было, до того, как она увидела полное имя и адрес на конверте в руке миссис Александер, ей и в голову не приходило, что может существовать какая-то связь между старинной приятельницей семьи миссис Болл, пожилой дамой, будто сошедшей со страниц тех викторианских романов, которые Сьюзен разбирала в усадьбе, и удивительной женщиной-детективом — знакомой Рэй Фортескью. У Сьюзен затеплилась слабая надежда, которая вскоре переросла в уверенность в том, что мисс Силвер — единственная, кто может ей помочь.

Глава 32

— Не знаю, как я сразу не сообразила. Мы с Рэй вместе ходили в школу, она мне о вас много рассказывала. Я была подружкой невесты у нее на свадьбе. Я ее видела как раз перед тем, как приехать сюда.

Мисс Силвер просияла.

— Они так любезно приглашали меня на свадьбу, но мне пришлось отлучиться из-за очередного дела.

— Рэй говорила, что, если бы не вы, никакой свадьбы не было бы. Они с Биллом очень счастливы.

Руфь Болл оставила их вдвоем в небольшой уютной гостиной. Мисс Силвер сидела на софе в углу и вязала. На спицах обозначилась детская распашонка бледно-розового цвета. На мисс Силвер было оливково-зеленое платье из кашемира с высоким воротником и скромной вставкой из кремовых кружев. На груди старинная брошь из мореного дуба в форме розы с ирландской жемчужиной в сердцевине. На очень маленьких ногах — черные шерстяные носки и шевровые шлепанцы, украшенные бисером.

Сьюзен выпалила:

— Эдвард считает, его арестуют.

Взгляд мисс Силвер с сочувствием остановился на ней.

— Неужели? Почему вы так думаете?

Сьюзен рассказала ей:

— Он внушил себе, что правда выглядит очень неубедительно. Но это же правда, в самом деле правда. Он считает, что никто не поверит, что он гулял по лесу и наблюдал за лисой. Но это же в его характере. Мы часто наблюдали за всяким зверьем. Я знаю его всю свою жизнь. Он очень вспыльчив, а когда сердится, то мрачнеет как туча и становится очень резким. Но за этим ничего такого нет, честное слово. Он не может ничего замышлять. Он просто не способен на убийство. И потом, зачем ему было убивать Клариссу Дин? Да, она надоедала ему, бегала за ним и пыталась заигрывать, начинала разговор о завещании его дяди, а Эдвард просто не желал обсуждать его. Вы же понимаете, как это ужасно: вернуться и обнаружить, что все потеряно.

Он очень любил своего дядю, и усадьба всегда была его домом. Он, должно быть, почувствовал, что у него ничего в жизни не осталось. Арнольда Рэндома устраивает теперешнее положение дел. Эдвард ни с кем этого не станет обсуждать, даже с Эммелиной. Так что можете себе представить, как он реагировал на то, что Кларисса вмешивалась в его дела. Она была на редкость бестактной, все время возвращалась к этой теме, намекала, звонила ему по телефону — неудивительно, что он рассердился. Но за бестактность людей не убивают.

Мисс Силвер предпочла промолчать в ответ на это утверждение. Она знала, с какой роковой внезапностью человек может потерять самообладание. Многие трагедии начинались с пустяка. Она начала новый ряд и спросила:

— Ему не приходило в голову, что она, может быть, действительно знала что-то о завещании Джеймса Рэндома?

Сьюзен, похоже, удивилась. Она расстегнула пиджак. В луч света попали ее светлые волосы и дымчато-голубые джемпер и юбка. Она ответила:

— Но здесь и знать нечего. Я вас не понимаю. Завещание утвердили несколько месяцев назад. Арнольд унаследовал все. Джеймс Рэндом считал, да и все так думали, что Эдвард умер.

Мисс Силвер слегка кашлянула.

— А если предположить, что мистер Джеймс Рэндом не поверил в смерть своего племянника?

Сьюзен непонимающе на нее посмотрела.

— Тогда бы он не вычеркнул его из своего завещания.

— Если бы он был уверен, что ошибался, что племянник жив, то что бы он сделал, как вы думаете?

— Он написал бы новое завещание.

— А если бы он это сделал, кто бы, скорее всего, узнал об этом?

— Мисс Силвер, вы же не хотите сказать…

Спицы постукивали, один ряд сменялся другим.

— У сиделки особое положение. Она лучше многих знает все проблемы своего пациента. Жаль, что мистер Эдвард Рэндом неизменно уклонялся от встреч и разговоров с мисс Дин. Если бы он вел себя по-другому, она была бы жива. Больше я ничего не могу вам сказать. Если у вас есть влияние на мистера Эдварда, убедите его быть откровенным с полицией. Только виновный может позволить себе роскошь молчать. Расследование убийств всегда осложняется тем, что у многих в жизни есть то, о чем они предпочитают не говорить.

Сьюзен слушала ее не очень внимательно. Ее рассудок и все душевные силы сосредоточились на той мысли, с которой она шла в этот дом. С побледневшими щеками она наклонилась вперед, глаза горели.

— Мисс Силвер, если бы вы помогли ему, если бы вы только помогли ему…

— Но, дорогая моя…

— Вы же ведете дела, правда? Вы взялись за случай с кинжалом из слоновой кости. Рэй мне рассказывала об этом.

— Меня пригласила взяться за это дело леди Драйден. Ее племянница была помолвлена с убитым, сэром Гербертом Уайтолом. Я берусь за расследование не для того, чтобы достигнуть результата, который удобен нанимателю. У меня одна цель — выяснить правду. Я не берусь доказывать, что кто-то виновен или невиновен.

Сьюзен твердо на нее посмотрела.

— Если вы выясните правду, невиновность Эдварда будет доказана.

Мисс Силвер ответила ей добрым взглядом.

— У него очень хороший друг, — сказала она и добавила: — Мне бы хотелось встретиться с мистером Эдвардом Рэндомом. Я должна ему кое-что рассказать. Если он захочет, чтобы я взялась за это дело, я возьмусь за него.

Сьюзен вся похолодела, будто ее окатили ледяной водой. Ей не приходило в голову, что она принимала решение за Эдварда, хотя у нее не было на это никакого права. Она не сестра его, не кузина, не невеста, в сущности, вообще никто, просто Сьюзен Вейн, которая знала его в детстве, а сейчас гостила у его мачехи. Она с ужасом осознала, что Эдвард подумает, будто она вмешивается в его дела, как это делала Кларисса, и покраснела до корней волос. Судорожно вздохнув, она произнесла:

— Я не знаю. Он может подумать… он не захочет обсуждать это… никогда… я не имела никакого права…

Ей снова ответили понимающим взглядом.

— Вы обратились ко мне без его ведома?

Сьюзен лишь помотала головой.

— Я не подумала об этом. Я не знала, что вы та самая мисс Мод Силвер. Только когда миссис Александер попросила меня отнести вам письмо и я увидела ваше полное имя на конверте…

— Понимаю. Тогда, может быть, я сама позвоню ему. Я все равно собиралась это сделать, но не знала, когда его можно застать дома. Сейчас он дома?

— Да. Вы не забудете, что у нас параллельная линия? Любой может взять трубку.

Мисс Силвер улыбнулась.

— Я не забуду. — Она отложила вязанье и подошла к письменному столу Руфи. — Очень удобно, что можно позвонить отсюда, не беспокоя викария. Миссис Болл сделала дом таким уютным во всех отношениях. Она, я уверена, не будет возражать, если я воспользуюсь ее телефоном.

Сьюзен сидела, сжав руки на коленях. Ее переполнял страх. А вдруг Эдвард ушел. А вдруг приходила полиция и арестовала его. А вдруг он так рассердится, что больше никогда не будет с ней разговаривать… У нее похолодели ноги. Когда она почувствовала, что больше не в силах ждать, до ее ушей донесся голос мисс Силвер:

— Это мистер Эдвард Рэндом?

После этого наступила пауза, из трубки слышался невнятный шум. Сьюзен не разбирала слов. У нее закружилась голова. Голос Эдварда с усилием пробивался сквозь расстояние, а она не могла понять, о чем он говорит. Она услышала слова мисс Силвер:

— Вы не могли бы ненадолго зайти к викарию? Мне надо сообщить вам одну вещь, которая, возможно, представляет для вас некоторый интерес. Здесь мисс Сьюзен Вейн.

Ответ был таким энергичным, что Сьюзен смогла его услышать: «Что-нибудь случилось?» Голос у Эдварда был сердитым. Неужели потому, что он испугался за нее? Она слышала успокаивающий ответ мисс Силвер. Потом трубку положили на место, и мисс Силвер снова принялась за вязание. Под успокаивающее постукивание спиц до Сьюзен донеслось:

— Он обещал прийти.

Глава 33

Да, Эдвард явно не на шутку разозлился. Его мрачный взгляд прошел сквозь Сьюзен — словно ее не было в комнате. Мисс Силвер встретила этот пылающий взгляд легкой улыбкой, размышляя о том, что мужчинам недостает здравого смысла. Если тебя с минуты на минуту могут арестовать по подозрению в убийстве, очень неумно смотреть так, будто ты с величайшим удовольствием совершил бы еще одно, и немедленно.

Она участливым тоном произнесла:

— Присаживайтесь. Я вас долго не задержу. Так случилось, что я располагаю некой информацией, которую должна передать вам. Если вы присядете, нам удобнее будет беседовать.

Эдвард неохотно подчинился. У него было такое чувство, что его поймали, — он еще не отошел от разговора с полицией.

— Не представляю… — начал он резко.

Его мягко, но настойчиво перебили:

— Вот именно, мистер Рэндом. Есть вещи, о которых вам следовало бы узнать раньше. Вы их сейчас узнаете. Если хотите, мисс Вейн может уйти.

— Спасибо, пусть остается, если хочет.

Сьюзен не имела для него никакого значения. Эдварду было все равно, останется она или уйдет. Она была вне его мира, который он запер от нее, отгородил баррикадой. Ему плевать на тех, кто проходит мимо его дома. Если у нее осталась хоть крупица гордости, надо встать и немедленно уйти, хлопнув дверью. Но Сьюзен уже не волновала собственная гордость. Она не могла пошевелиться из-за сковавшего ее холода. Сидя перед уютным камином Руфи Болл, она чуть ли не стучала зубами. Между тем мисс Силвер продолжала:

— Полагаю, вам неизвестно, чем я занимаюсь. Я, видите ли, частный сыщик. Нет, мистер Рэндом, я приехала сюда не по служебным делам, мне совсем не хочется вмешиваться в ваши проблемы. Просто так уж вышло — абсолютно случайно, — что мисс Дин узнала меня и решила со мной поделиться.

— Когда? — Слово вылетело, как камень из катапульты.

— За два дня до смерти, в Лондоне. Мне бы хотелось передать вам то, что она рассказала.

Он выслушал подробности ее встречи с Клариссой Дин, сохраняя каменное выражение лица. Когда она закончила, воцарилось молчание. Мисс Силвер не пыталась прервать его, продолжая нанизывать петлю за петлей. Когда Эдвард наконец заговорил, его голос прозвучал довольно резко:

— Полиция знает об этом?

Она утвердительно наклонила голову.

— Инспектор Эбботт мой старинный друг. После того как я прочитала в газете сообщение о смерти мисс Дин, я поговорила с ним на эту тему. Тогда еще ни он, ни я не предполагали, что это дело передадут в Скотленд-Ярд. Просто я почувствовала, что не имею права молчать.

Эдвард пытливо на нее посмотрел.

— Вот почему они не арестовали меня… еще не арестовали. У них уже готово дело против меня, должно быть, Эбботт говорил вам. Я сам это хорошо понимаю. До вашего рассказа я не мог понять, почему они не арестовывают меня. Теперь все ясно. Они думают, я написал ту записку, которая выманила Клариссу к протоке. Она была напечатана на церковной машинке. Я был там в пятницу утром и вполне мог написать такого рода записку. В тот вечер я ушел от мистера Барра в четверть десятого, а сообщил викарию о том, что нашел тело Клариссы, только в десять. Эти полчаса я должен им объяснить.

— И как вы объясняете их, мистер Рэндом?

Он невольно рассмеялся.

— Я наблюдал за лисой. Хотя в полиции вряд ли в это поверят, так что я никак не мог понять, почему они меня не арестовывают. Так вот почему: ваша история им как кость в горле. Если Кларисса собиралась мне все это рассказать, было бы странно ее за это убивать. С самого начала мотив был не слишком убедительный, но с учетом вашей истории на нем может настаивать разве что сумасшедший.

Сьюзен смотрела на него и не верила собственным глазам. Мрачное, сердитое выражение исчезло. Он говорил с той живостью, которую она так хорошо помнила и которой ей так не хватало. Невидимое забрало, которое он опускал всякий раз, как только заходил разговор о его делах, было поднято.

Эдвард и сам не понимал, что произошло. Все было просто и, как все простое, сложно. Если вам холодно, то, войдя в теплую комнату, вы согреваетесь. Вы не можете объяснить, как это происходит, почему, даже тогда, когда тепло проникает внутрь. Он не знал, что подобные ощущения испытывали и многие другие — те, кого жизненные неурядицы приводили к мисс Мод Силвер. Она просто сидела и вязала, но от нее веяло покоем и надежностью. Вы как бы возвращались в прошлое — в детскую, в класс, к удобной упорядоченности детства. Он специально старался никогда не вспоминать об этом: все это было в его жизни, но ушло, казалось, безвозвратно. Присутствие мисс Сил вер вернуло ему прежнее мироощущение. Он расслабился и теперь говорил и говорил:

— Понимаете, лично я написал бы эту записку в том случае, если бы решил все-таки встретиться с Клариссой и узнать, что она такое хотела мне сказать. Она все время намекала на моего дядю, а я подумал, ей просто охота посудачить на эту тему. Впрочем, не ей одной, по-моему, а всем, кто тут живет. Но я не собирался ни с кем ничего обсуждать. Мой дядя был волен распоряжаться своей собственностью по своему желанию, кроме того, он думал, я умер. У Арнольда есть все права владеть тем, что ему положено по закону. Все это никого, кроме меня, не касается. Зачем все эти досужие разговоры, какой в них толк? Но если бы я решил, что не мешает выяснить, что Кларисса хочет мне сказать, я написал бы именно такую записку и пришел бы к протоке. Она сразу выложила бы мне все, что знала о втором завещании моего дяди. Не понимаю, как может кто-нибудь думать, что в знак благодарности я отправил ее на тот свет.

Мисс Силвер наклонила голову в знак согласия.

— Вы очень логично все изложили. Думаю, полиции это тоже приходило в голову.

Он говорил, подавшись в ее сторону. Теперь выпрямился.

— Вы думаете, она говорила правду, мой дядя действительно видел такой сон и написал второе завещание?

— Конечно. Зачем ей было обманывать меня? Правда, она попыталась скрыть настоящее название деревушки и не называла фамилий, но, сама того не заметив, проговорилась. Она рассказала мне обо всем, потому что знала: она затеяла опасную игру. Смерть Уильяма Джексона напугала ее. Теперь только ей одной было известно про второе завещание. Она была бы вне опасности, если бы обратилась к поверенному вашего дяди. Но сначала решила себя обеспечить. По существу, она хотела заключить с вами сделку. Я предупредила ее, что такого рода шантаж не только преступен, но и очень опасен. К сожалению, она не прислушалась к моим словам.

Он снова наклонился к ней.

— Вы ведь не думаете, что это я убил ее?

Клубок бледно-розовой шерсти скатился к краю дивана. Прежде чем ответить, она потянулась за ним и положила его в корзинку с вязаньем.

— Нет, мистер Эдвард, я никогда так не думала.

— Тогда кто это сделал?

Она ответила вопросом:

— А кто заинтересован в смерти единственного свидетеля пропавшего завещания и единственного, кто, кроме него, знал, что это завещание существует?

Целая гамма эмоций отразилась на его лице, и довольно неожиданных. Гнев, удивление, недоверие, насмешливый интерес, и в конце концов он расхохотался.

— Арнольд? Ни за что на свете! Воплощенная чопорность! Фасад хорош, но за ним ничего нет. Унылая копия семейных портретов, некий обобщенный Рэндом минус все хорошие качества… и все плохие. Одно только высокомерие. Воплощение семейного занудства, невыносимо, раздражающе скучное. Он никогда не совершит убийства, это против его правил. Он отнюдь не из тех, кто мыслит смело и независимо. У него свой немудреный кодекс чести, полученный им по наследству. Уверяю вас, он скорее умрет, чем нарушит его. Я не люблю его и никогда не любил. Мне кажется, вы уже успели догадаться. Но он никогда никого не убьет. И не думаю, что он уничтожил завещание. Правда-правда. Его кодекс опять же не позволит ему это сделать.

Она пристально смотрела на него.

— То, что вы сказали, чрезвычайно любопытно.

Будто не услышав ее слов, он продолжал:

— Нет, не позволит. Давайте немного порассуждаем. Дядя Джеймс составляет это завещание и умирает — вы сказали, через неделю?

— Да.

— Может быть, он ничего не сказал Арнольду. Не хотел говорить про свой сон. Сам верил в него, но не хотел, чтобы его начали разубеждать, говорить, что все это глупости. Нет, уверен, он ничего не сказал Арнольду. Возможно, вместе с завещанием оставил для него письмо. Итак, Арнольд находит это завещание и письмо, в котором говорится о том, что дядя Джеймс верит, что я жив, если такое письмо действительно существует. Бедный Арнольд в шоке. Представьте себе ситуацию с точки зрения закона. Ведь официального подтверждения того, что я умер, нет. Просто пропал без вести. Надо ждать пять или семь лет, после чего суд сможет вынести заключение о моей смерти. Могу себе представить, как он рассвирепел. Он же неисправимый педант. А тут не пойми чего, годы отсрочки и полная неопределенность. Но я же мертв, это ясно, я определенно мертв! Я прекрасно представляю себе, как, сверившись со своим приватным кодексом, Арнольд позволяет себе эту хитрость: засунуть это неудобное завещание в укромное место и никому про него не говорить. Может быть, он допускал худший, то есть нынешний поворот событий. Если случится так, что я вернусь, ничего страшного ведь не произошло, завещание может найтись.

Мисс Силвер мягко кашлянула.

— Но оно же не нашлось, мистер Рэндом.

— Пока нет. Он не хочет торопить события. Как это будет выглядеть, если оно найдется сразу после моего возвращения? Не стоит допускать настораживающих совпаденияй. А потом эти два убийства, они серьезно осложнили ситуацию. Неудивительно, что Арнольд выглядит таким подавленным. — Он внезапно остановился. — Вы думаете, я несу чепуху?

— Наоборот, все это очень интересно. Есть одно обстоятельство, которое подтверждает невиновность мистера Арнольда Рэндома, по крайней мере, в случае с Уильямом Джексоном. Как вы знаете, этот бедняга ушел из Лэмба еще до закрытия кабачка, видели, как он шел по направлению к протоке. Чтобы попасть домой, он должен был ее перейти. В это время мистер Арнольд Рэндом был в церкви и играл на органе. Мисс Блейк заявила, что около десяти часов она ушла с вечера миссис Болл, чтобы поговорить с ним. Они вместе дошли до ее дома, а к этому времени Уильям Джексон должен был уже подойти к протоке. То есть его уже либо стукнули по голове, либо он сам поскользнулся и упал, либо его столкнули в протоку. Если верить заявлению мисс Милдред, у мистера Арнольда Рэндома надежное алиби.

Эдвард засмеялся:

— В бурю любая гавань хороша! — и добавил, мрачнея: — Не возражаете, если мы вернемся к тому, с чего начали. Вы позвали меня для того, чтобы передать слова Клариссы о завещании моего дяди, но еще и потому, что Сьюзен разговаривала с вами. Я хочу знать, что она вам сказала.

— Может быть, стоит спросить об этом у нее? — возразила мисс Силвер.

Он кивнул.

— Хорошо. Хотя мы и так нарушили все условности. — Его хмурый взгляд остановился на Сьюзен: — Твои объяснения?

Она никогда еще не чувствовала себя такой беззащитной. То, что она сделала, наверняка вызовет обиду. И сейчас ей придется оправдываться в присутствии постороннего человека. Она знала эту его болезненную, невыносимую обидчивость, знала, что самый верный способ вызвать его ярость — это вмешаться в его дела. Она села прямо и стала рассказывать. Что именно она сделала, и как это пришло ей в голову — про оброненный в магазине миссис Александер конверт, про то, как миссис Александер попросила отнести его к викарию, про то, как она вспомнила рассказ Рэй Фортескью, увидев на конверте имя и адрес мисс Мод Силвер. Рассказывая, она не отрывала глаз от его лица, искренних, серьезных серых глаз, потемневших от волнения.

В следующее мгновение — она не успела понять, как это произошло, — они уже все вместе обсуждали случай с кинжалом из слоновой кости. И разговор мало-помалу переключился на мисс Силвер.

А потом Эдвард сказал:

— Меня не было в Англии, когда все это случилось. Сьюзен, конечно, читала об этом в газетах и слышала подробности от Рэй Фортескью. Я все понял. Она увидела на конверте ваше имя, ну и решила попросить вас взяться за это дело.

Мисс Силвер сочла нужным предупредить:

— Мое кредо — служить правосудию. Мисс Вейн это уже поняла.

Он криво усмехнулся.

— Это значит, если я виноват, вы с огромным удовольствием отправите меня на виселицу, а если нет, то вы готовы доказать мою невиновность.

Она улыбнулась.

— Мне это доставит большое удовольствие.

Эдвард снова наклонился к ней.

— Тогда я очень вас прошу взяться за это дело.

Глава 34

Мисс Силвер посмотрела на часы. Было чуть больше девяти. Она осталась одна в уютной гостиной. Миссис Болл, извинившись, ушла, так как обещала викарию помочь со счетами клуба для мальчиков.

— Что-то не сходится, знаете, как это бывает, — вы делаете ошибку, проверяете и повторяете ее снова. Джон боится, что сделал ошибку в счетах за прошлый год, когда мы приехали сюда. Покойный викарий был стар, все дела страшно запущены. К сожалению, мы оба не сильны в арифметике, а Джон такой щепетильный человек, не терпит огрехов.

Мисс Силвер некоторое время размышляла, потом, посмотрев еще раз на часы, она поднялась в свою комнату, переоделась в уличные туфли, надела черное пальто и черную фетровую шляпу, которую прихватила на случай пасмурной и дождливой погоды, и тихо выскользнула из дома.

Сначала ей показалось, что на улице совсем темно. Мощный электрический фонарик, без которого она не выезжала за город, был сейчас при ней, но мисс Силвер не хотелось включать его. В соседстве со слабым светом, проникающим через занавешенную верхнюю часть двери, все вокруг сливалось в сплошную тьму, но спустя несколько минут, когда она присмотрелась, из этой темноты начали выделяться силуэты деревьев и кустов, она смогла различить тропинку, которая вела в церковный двор. Мисс Силвер пошла по ней, пробираясь сквозь кусты малины, скрытые нависающими над ними деревьями, к калитке в церковной ограде. Еще несколько шагов — и она вышла на открытое место. Впереди чернел силуэт церкви и прямая линия тисовой аллеи, над головой — мягкое серебристо-свинцовое небо в облаках, а слева и справа — тускло поблескивающие очертания надгробных памятников, крестов и могильных плит.

Она прошла еще немного, к началу аллеи, и здесь остановилась. Воздух был теплым, ветра почти не было. Он то замирал совсем, то будто вздыхал над могилами. Стоя тут в полной тишине, она размышляла. Совсем рядом, на расстоянии броска камня, убили двух человек. Убийца подошел к ним по одной из трех дорог: со стороны тисовой аллеи, из церковного двора; по дороге из деревни или с обратной стороны протоки. Два убийства ровно через неделю. Оба совершены в пятницу, оба — под покровом темноты. Это то, что было между ними общего. Были и другие общие детали. Информация, которой располагали Уильям Джексон и Кларисса Дин. И обе жертвы хотели использовать ее в своих целях. В обоих случаях трагедия разыгралась на пространстве возле протоки с возвышающейся над ней церковью.

Место действия установлено. Теперь люди, которым предстоит сыграть отведенные им роли. В драме участвовали две жертвы, Уильям и Кларисса, и еще два неустановленных персонажа. Во время обоих убийств Арнольд Рэндом музицировал в церкви, а Эдвард Рэндом шел домой через протоку. Эдвард признал, что встретил Уильяма, когда поднимался от протоки. Он сказал, что перебросился с ним парой фраз и простился. По его словам, Уильям был не очень трезв, но вполне нормально соображал и крепко держался на ногах. Очень возможно, что, распрощавшись с ним, Эдвард на самом деле повернул назад, последовал за Уильямом до протоки и утопил его.

Но у него нет для этого причин.

Или они еще не установлены.

У Арнольда Рэндома алиби. Мисс Блейк была в церкви. Он возвращался вместе с ней. Они старые друзья. Руфь Болл и года не прожила в Гриннингзе, но уже знала, что в свое время вся деревня и, может быть, сама мисс Милдред думали, что она станет миссис Арнольд Рэндом. Это и многое другое не раз приходило ей в голову в уютной гостиной дома викария. Викарий, конечно, не может и не должен одобрять сплетни, но, живя в деревне, совершенно невозможно быть в стороне от проблем соседей. Это удается разве что мертвецам… Все в Гриннингзе следили друг за другом, мисс Силвер тоже была начеку. Она не очень верила алиби, представленному мисс Милдред Блейк. Арнольд Рэндом мог выйти на время из церкви, чтобы расправиться с уволенным слугой, который к тому же пытался его шантажировать. Эдвард Рэндом мог вернуться потом по дороге. И с третьей стороны, по темной плохой дороге, которая вела к протоке со стороны леса, мог подойти тот, кто знал, что Уильям пойдет этим путем, если только вообще собирается домой этой ночью. Бледная, дрожащая женщина с синяком на лбу и страхом в сердце. Она могла перейти протоку по камням, подождать в тени у ворот на кладбище, последовать за мужем и, столкнув, потом его утопить.

Спрашивается, зачем? Даже сумасшедший должен как-то обосновать свой поступок. Ревность, страх, обида могли заставить Анни Джексон убить своего мужа. Старо как мир… Но зачем ей понадобилось бы убивать Клариссу Дин? Ответ был один: Кларисса могла быть свидетелем предыдущего убийства. Она знала, что Эдвард Рэндом возвращается домой через протоку. Она постоянно звонила ему. В ночь перед своей смертью она ждала его у протоки. Может быть, это не в первый раз. Записка, которая привела ее к смерти, неважно, была она написана Эдвардом Рэндомом или кем другим, намекала на это. А свидетель убийства всегда ходит по краю пропасти…

Размышляя над этим, мисс Силвер вступила на тисовую аллею и стала медленно спускаться по ней. Ей пришлось включить фонарь. Века сплели ветки и листья деревьев в непроницаемую стену. Даже в полдень здесь было темно, а в ноябре в этот час тьма была полной. Если убийца Уильяма Джексона шел со стороны церкви, ему тоже был нужен фонарь. Или нет? Но даже привычный человек может споткнуться на этой извилистой тропе. А убийца должен ходить тихо.

Сейчас она размышляла о том, как именно убили Уильяма и Клариссу. У Клариссы сзади на голове был синяк. В отношении Уильяма Джексона медицина молчит. Либо его толкнули, либо синяка не заметили. Она допускала, что убийца действовал камнем или куском кирпича, но обследование этого не подтвердило. За церковным двором хорошо ухаживали, а на дороге по обеим сторонам протоки был мягкий суглинок. Следуя по дороге из церкви, она следовала по пути убийцы — если, конечно, он выбрал именно этот путь. Игра света и тени обманчива. Но иногда она неожиданно обнажает правду. Она медленно шла по направлению к дороге, направляя луч фонаря в разные стороны, мозг работал четко и ясно, но старые тисы не выдавали своих секретов. Она дошла до кладбищенских ворот, никого вокруг не было, только деревья, которые охраняли их уже триста лет. Ничего, только густая тень и закаленный непогодой дуб.

Она вышла на дорогу. По обеим сторонам ворот тянулась низкая каменная стена. Деревенские ребятишки играли в королей на плоской удобной стене, поэтому покойный викарий поставил на нее стальное ограждение. Миссис Болл говорила, что ее муж не одобрял это нововведение своего предшественника: «Отвратительно, Джон просто не может на это смотреть. Напоминает ужасные изгороди, которые обычно видишь на окраинах городов. Джон мечтает о том моменте, когда все это можно будет убрать.

Он считает, что нетактично делать это раньше чем через три года. К счастью, позолота постепенно сходит».

Мисс Силвер не разделяла мнение викария. Изгородь была очень аккуратной и со вкусом сделанной, темно-зеленая краска приятно гармонировала с травой на церковном дворе, позолота была очень к месту. Но сейчас, когда она направляла луч фонаря на острия изгороди, ее интересовали не ее художественные достоинства и недостатки. Если один из зубцов шатается… Она пробовала их свободной рукой, и вдруг сзади раздался голос:

— Нет, это не то.

Мисс Силвер едва не подпрыгнула от страха, но ничем себя не выдала. Она повернулась, сохраняя обычное самообладание, и заговорила с темной фигурой, стоявшей на траве. Она переложила фонарь в левую руку, опустила его и ответила:

— Разве нет, Анни?

Фигура чуть отступила.

— Нет, это не то.

— Почему ты так уверена в этом?

— Почему кто-то может быть в чем-то уверен?

— Человек бывает уверен, когда он знает. — Голос мисс Силвер был спокоен.

На мгновение тишина вокруг стала такой глубокой, что слышно было, как журчит в протоке вода. Она струилась вдоль узкой канавы ниже церковного двора, прежде чем русло расширялось и мельчало на подходе к переправе. Вода двигалась, и двигался теплый воздух над ней. Небо было темно от туч.

Анни сказала:

— Кто что знает — это личное дело каждого.

— Не всегда. Когда совершено убийство, долг каждого — сообщить о том, что он знает. Убили двоих.

Анни тихо повторила:

— Двоих… — Она глотнула воздух и добавила: — Бог любит троицу. В следующий раз это будете вы… или я… — Ее голос был слабым и усталым, без намека на эмоции — так, наверное, звучит голос привидения.

Мисс Силвер протянула к ней руку, Анни шагнула назад. И раньше виден был лишь ее силуэт, но сейчас и он стал почти неразличим, будто она слилась с темнотой. Мисс Силвер не делала попыток подойти к ней. Она опустила руку и сказала:

— Я не трону тебя, Анни, но хочу, чтобы ты выслушала меня. Твой муж что-то знал. Если бы он рассказал об этом тому, кто имел право это что-то знать, он сейчас был бы жив. Мисс Дин тоже знала что-то, но, как и твой муж, пыталась использовать это знание себе во благо. Поэтому ее и убили. Если ты что-то знаешь, прошу тебя, подумай, — ты подвергаешь себя опасности своим молчанием, ты должна все откровенно рассказать полиции. То же самое я говорила и мисс Дин, но она меня не послушалась. Теперь я говорю это тебе. Умоляю тебя, подумай над моими словами. А теперь пойдем домой. Напрасно ты ходишь одна в такую темень, обещай, что не будешь этого делать.

Анни сказала замогильным голосом:

— Было время, я боялась. А теперь привыкла, хожу одна. — И добавила после паузы: — Я слышала, как вы выходили, и пошла за вами.

— Тогда давай пойдем домой вместе, — с улыбкой сказала мисс Силвер, но очень твердо.

Они не пошли по тисовой аллее, а выбрали открытую дорогу. Только когда они почти подошли к дому викария, Анни, которая шла чуть впереди, обернулась и заговорила:

— Вы не нашли того, что искали, и не найдете.

Мисс Силвер помедлила, прежде чем ответить:

— Почему ты так решила, Анни?

Глава 35

Анни Джексон не ответила, только чуть прибавила шаг. Потом она быстро и легко пробежала по тропинке, которая вела к задней двери, и скрылась из глаз.

Мисс Силвер остановилась. По свету, мелькнувшему сквозь кусты малины, она поняла, что Анни открыла дверь и вошла в дом. Она еще постояла, пока дверь за ней не закрылась. Только тогда она разобрала в том, что казалось ей просто колебанием воздуха, звуки органа, доносившиеся из церкви. Поддавшись внезапному порыву — такие импульсивные решения делали иногда ее действия непредсказуемыми, — она пошла вспять от дома — по тропинке, которая вела к боковой двери в церковь. По существу, она повторяла тот путь, которым Милдред Блейк шла из дома викария в церковь в тот вечер, когда убили Уильяма Джексона. Как и она, мисс Силвер потянула за ручку двери, поняла, что она открыта, и тихо вошла внутрь. В пустой просторной церкви музыка зазвучала, как бой барабанов, как грохот прилива в шторм, в ней слышался вой ветра и раскаты грома.

Мисс Силвер узнала эту музыку. Это был знаменитый средневековый гимн «Dies Irae». «День гнева, день скорби», картина Страшного суда, огненный гнев судии испепеляет небо и землю. Она никогда не слышала, чтобы ее так играли. Если это играет Арнольд Рэндом, то как много скрывается за этой невыразительной внешностью и заученными словами и манерами! Она не считала себя знатоком, но поняла, что перед ней настоящий музыкант и, что еще более важно, человек, который очень страдает.

Она прошла вперед, пока не поравнялась с занавесями. Они не были сдвинуты до конца. На лицо Арнольда Рэндома падал свет лампы. Пот стекал по его изможденному лицу. Он выглядел как человек, которого пытают, его игра была игрой одержимого. У мисс Силвер не было никакого плана. Она просто стояла и смотрела на него. Буря звуков затихла. В наступившей тишине постепенно замирала высокая и нежная, длинная, жалобная нота. В голове мисс Силвер звучали строки старинного латинского гимна «Recordare Jesu pie». Помни о Всеблагом. Прощение после суда? Еще несколько скорбных и нежных нот, и Арнольд Рэндом со стоном опустил руки на клавиатуру. Он сказал мертвым голосом, каким может говорить сам с собой человек, дошедший до того места, откуда дороги нет:

— Слишком поздно…

Произнося эти слова, он со стоном повернулся и увидел мисс Силвер. Они молча смотрели друг на друга. Так прошло много времени, пока она не сказала:

— Вы очень несчастны, мистер Рэндом.

— Да… очень…

После новой паузы она произнесла:

— Мы всегда знаем, как должно поступить.

Его руки покоились на коленях. Он поднял правую и опять уронил ее.

— Слишком поздно…

— Это не так. Пусть мы не видим всего пути, но всегда можно сделать первый шаг.

Впоследствии он мысленно возвращался к этому разговору, не понимая, как он вообще мог с ней заговорить. Он был в страшном состоянии. Не спал по ночам. Его мучили мысли, над которыми он потерял власть и которых нельзя было избежать. Он видел, как с нарастающей скоростью падает в бездну одиночества и стыда. И тогда, когда этот кошмар достиг своей крайней, невыносимой точки, в него ворвался луч из утраченного им светлого мира. С этим светом пришли уверенность, спокойная властность и доброта. Последнее время он чувствовал вокруг только зло и мучился этим. Сейчас он ощутил присутствие добра. Для него не имело значения, что жар его горячечных мыслей успокоило прикосновение совершенно незнакомой женщины. Когда умираешь от жажды, неважно, кто поднесет к твоим губам чашу с холодной водой.

Он посмотрел на нее и растерянно спросил:

— Что я должен сделать?

Мисс Силвер покачала головой.

— Я не могу вам на это ответить. Вы сами знаете что. Труден только первый шаг.

Он продолжал смотреть на нее, потом сказал:

— Я должен сделать это… давно должен был это сделать. До свидания.

— Спокойной ночи, мистер Рэндом, — сказала она и повернулась, чтобы уйти. И услышала, как он говорит:

— Я не знаю вашего имени. Вы ведь гостите у миссис Болл?

— Да. Меня зовут Мод Силвер.

Он проводил мисс Силвер до двери, открыл ее. Луч света упал на тропинку и освещал ее, пока мисс Силвер не свернула за угол.

Глава 36

Старые часы на церкви пробили двенадцать. Была пасмурная полночь. Как правило, прочитав псалом или главу из потрепанной Библии, своей постоянной спутницы, мисс Силвер тушила свет, по своему вкусу взбивала две подушки и немедленно погружалась в сон. Не спалось ей довольно редко, когда мозг был слишком перегружен, чтобы спокойно расслабиться. В эту ночь ее одолевали вереницы мыслей, не просто одолевали, они давили на нее. Среди прочего тревожно прозвучали слова Анни Джексон: «Бог любит троицу». Да, двое уже есть. Две пятницы подряд и две жертвы. Завтра снова пятница. Опять женщины соберутся здесь, в доме священника, на вечер шитья. Опять Арнольд Рэндом будет играть в церкви, и слабые звуки органа разнесутся по церковному двору и повиснут в воздухе над протокой.

Возможно, убийце и незачем наносить новый удар. А возможно, для этого есть серьезная и настоятельная причина. Сие известно только самому убийце. В любом случае в убийстве, как и почти во всем, на что сложно решиться, труден лишь первый шаг. Ей тут же вспомнилась пара незатейливых поговорок: «Отдал пенни, придется отдать и фунт» и «Если суждено быть повешенным за ягненка, почему бы не украсть овцу». Каждый шаг на пути в темную бездну психической неустойчивости оправдывается все менее вескими причинами, и наконец наступает момент, когда никакой причины уже и не требуется. В расстроенном уме связь между причиной и следствием невероятно запутана, если вообще существует.

Итак, часы на церкви пробили двенадцать, мисс Силвер откинула одеяло и подошла к окну. Ее комната выходила на церковный двор. Он был погружен в глубокую тьму, мягкую, таинственную и словно бы клубящуюся, из нее выступала черная церковь и ее острый шпиль, устремленный в небо. Окно было чуть приоткрыто. Она отодвинула запор, распахнула окно настежь и свесилась с подоконника.

Дом был двухэтажным и довольно прихотливо скроенным. В одном окне она увидела слабый свет. Шторы не были спущены. Обе створки окна были открыты, между ними тьма расступалась. Мисс Силвер разглядела раму окна, створки, подоконник. Это была комната Анни. Немного поразмыслив, она надела голубой халат, украшенный вышивкой тамбуром (халат этот уже несколько лет верно служил ей, сменив красный фланелевый), открыла дверь и бесшумно шагнула в коридор. Лестница была недалеко, она слабо освещалась.

Каждый шаг по направлению к комнате Анни Джексон будет все дальше и дальше уводить ее от этого света, но все равно он очень ей поможет. Ее ноги в фетровых шлепанцах, расшитых мягкой шерстью и украшенных маленькими голубыми помпонами, неслышно ступали по вытертому ковру.

Стоя перед комнатой Анни и держа руку на ручке двери, она услышала глубокое, захлебывающееся дыхание, потом сдавленный крик: «Нет, нет, нет!» Прежде чем прозвучало последнее «Нет!», она уже была в комнате и закрывала за собой дверь. Ей не хотелось, чтобы Руфь или викарий стали свидетелями того, что происходит или может произойти.

Свет, который она видела из окна, исходил от старомодного ночника, который стоял на блюдце, предусмотрительно помещенном в тазик на умывальнике. В тазике было немного воды. Мисс Люси Вейн хорошо воспитывала своих слуг.

Из-за света ночника все вещи в комнате отбрасывали тени на потолок. Узкая кровать, старомодная, с четырьмя стойками, на которых не было полога. Стойки и веревка между ними напоминали прутья клетки. Посередине кровати, выпрямившись, прижав руки к груди и широко раскрыв невидящие, устремленные в одну точку глаза, сидела Анни. Она спала, но сон не приносил облегчения. Она видела кошмар и кричала, сопротивляясь ему.

Мисс Силвер стояла в изножье кровати и смотрела на нее. На лице Анни выступил пот. Откинутые со лба волосы спутались. Четко было видно пятно синяка. Сейчас она быстро бормотала что-то, слов нельзя было разобрать. Она очень спешила и очень боялась — страх и спешка мучили ее, это было ясно и без слов.

Потом из скороговорки начали пробиваться четкие слова.

— Темно… темно… темно… — сначала шепот, который постепенно перешел в тонкий дрожащий крик. И снова бормотание…

Мисс Силвер не двигалась, просто стояла и смотрела. Слова прорывались медленно, с усилием.

— Темно… Во тьме… ночной… — Потом, с конвульсивной дрожью: — Ужасный… план… ужасный план… ужасный… ужасный…

Во сне Анни ожил призрак Кристофера Хэйла, утонувшего в протоке более ста лет назад. Задыхаясь, она пыталась произнести строки того стихотворения, которое они вместе с мисс Силвер читали на памятнике, поставленном женой Кристофера Хэйла:

Во тьме ночной коварный план

Лелеет зло и ждет…

Кто преследовал ее — призрак Кристофера Хэйла или то был Уильям Джексон?

Мисс Силвер наклонилась и окликнула:

— Анни!

И сразу же ладони, которые Анни прижимала к груди, вытянулись вперед, будто она пыталась заслониться от удара.

— Я никому не говорила… не говорила… нет! Никому! Никто не знает, что я была там! Никто… — На последних словах ее голос смягчился и затих, руки опустились. Она огляделась, как человек, попавший в незнакомое место: справа гардероб, слева шкаф и умывальник, из таза выступает кувшин для воды, горит ночник.

Ее настороженный взгляд остановился на голубом халате мисс Силвер, ее волосах, аккуратно стянутых плотной коричневой сеткой, которую она всегда надевала на ночь.

— Что это?

— Тебе приснился плохой сон. Ты кричала во сне.

Анни закрыла глаза. Картины кошмара все еще стояли у нее перед глазами.

— Мне не уйти от этого. — Слезы потекли по ее измученному лицу. — Не уйти. Стоит мне лечь, все появляется снова. Я не сплю, мне кажется, я там, в темноте, у протоки, вода заливает его тело. — Вдруг ее глаза широко раскрылись: — Я не говорила этого, не говорила!

Мисс Силвер обошла кровать и села рядом.

— Анни, расскажи мне, что случилось в ту ночь, когда утонул твой муж. Ты расскажешь, и кошмар исчезнет, он больше не будет мучить тебя.

Глаза Анни расширились.

— Меня повесят, — сказала она. Мисс Силвер взяла ее исхудавшую руку в свою.

— Разве ты сделала что-нибудь, за что тебя можно повесить?

Пальцы в ее руке затрепетали. Все хрупкое тело Анни задрожало.

— А кто поверит, что я не сделала ничего плохого? Кто поверит мне, а не им? Была бы жива моя мисс Люси, она бы заступилась за меня. Двадцать четыре года — большой срок, за столько лет можно хорошо узнать всякого: кто пойдет на такое, а кто нет. Но она померла, и у меня никого не осталось. Они прознают об этой его зазнобе в Эмбанке, проведают, как я говорила, что лучше бы мне было помереть, чем выходить за него. Они увидят, как он меня разукрасил. Так-то оно не шибко заметно, но коли начнут всех оглядывать, увидят. Они подумают, что это я!

— А это ты сделала, Анни?

Мисс Силвер держала руку Анни крепко, но мягко. На этот раз рука не дрогнула. Она только чуть сжалась, но осталась спокойной. Анни посмотрела на нее и сказала:

— Нет, мисс. Много раз я хотела умереть, но его смерти я не хотела.

— Но ты же ходила к протоке той ночью?

Анни тяжело, со всхлипом вздохнула.

— Я ходила туда почти каждую ночь, когда в Лэмбе должны были закрывать. Узнавала, придет он домой или нет. Иногда он приходил, иногда нет. Тогда я знала, что он у той девушки.

— Ты ходила каждую ночь?

— Почти каждую. Мистер Эдвард мог бы им об этом сказать, если бы захотел. Два или три раза он встречал меня там, он быстро шел, возвращался от мистера Барра, всегда со мной здоровался. Он мог бы об этом рассказать, но не хотел втягивать меня в это дело.

После долгого и холодного одиночества и долго мучившего ее бремени ужасной тайны Анни почувствовала необычное облегчение. И ум и тело расслабились. Слова, которые она сначала подбирала с трудом, теперь лились свободным потоком. Почувствовав рядом доброту, силу и уверенность, она им доверилась.

Мисс Силвер не выпускала ее руку и мягко подбадривала:

— Значит, ты ходила к протоке в ту ночь, когда утонул твой муж…

Анни сбивчиво повторила за ней:

— Я… ходила… к протоке…

— В котором часу это было?

— Было… около… десяти…

— Ты видела мистера Эдварда Рэндома?

— Он проходил мимо… как раз когда я подходила к протоке.

— Где он был, когда ты подошла?

— Он уже поднимался от протоки, а Уильям спускался. Они заговорили друг с другом, я слышала, как мистер Эдвард сказал: «Спокойной ночи, Вилли!» Они с детства знакомые.

— Что произошло потом?

— Я пошла назад — вверх от протоки, но с другой стороны. Не хотела, чтобы Уильям… видел меня. Я ждала, когда он перейдет… — Она вдруг сильно задрожала: — Но он так и не перешел.

— Почему?

Ей ответил дрожащий шепот:

— Его столкнули…

— Кто?

Глаза Анни не отрываясь смотрели в ее глаза. Поток слов прекратился. Снова подступил страх и, как запруда, перекрыл его.

— Анни, что ты видела? Или слышала?

Она молча смотрела.

— Ты спускалась снова к протоке?

— Когда… он… все не шел… — Она говорила запинаясь, так тихо, что едва было слышно.

— И что ты увидела?

— Он… там у протоки…

— Дальше, Анни!

Внезапно та вырвала руку.

— Я вернулась домой. Неужели вы думаете, я хотела, чтобы он застал меня там? Я почти всю дорогу бежала. Увидела, как они спускаются, и побежала.

Мисс Силвер выхватила из ее речи одно слово и серьезно повторила его:

— Они?

Анни задохнулась.

— Вы думаете, я хочу сказать… что за ним кто-то шел? Было темно, правда? Разве я вижу в темноте? А если бы и увидела, то, что вы думаете, я бы сказала вам, поставила бы свои слова против их слов? А они положат руку на Библию и поклянутся, что это я столкнула Уильяма в воду. А потом будут стоять и смотреть, как меня повесят, и после этого будут спокойно спать по ночам! Кто поверит мне, а не им? Хотя, я могу поклясться на Библии, что побежала домой так быстро, как только могла!

— Почему ты так поступил:?

Анни рыдала, прижав руку ко рту. Сквозь рыдания донеслись слова:

— Я подумала… он… убьет меня. Он был пьяный и очень злился. Я слышала, он… разговаривал… сам с собой… Он говорил «Я ему покажу» и по-всякому его обзывал и еще «Я с ним поговорю на равных!» Больше я не успела ничего услышать… побежала.

Она умолкла. В комнату проникал прохладный воздух влажной ноябрьской ночи, горел ровный слабый свет. Мисс Силвер спросила:

— Кто-то шел за твоим мужем?

Легкий кивок головы.

— Кто же?

Анни судорожно глотнула воздух.

— Было… темно…

— Хочешь, я скажу тебе, кто это был?

Рыдания прекратились. Учащенное дыхание тоже. Казалось, все вокруг слушало, ожидая.

Мисс Силвер наклонилась к ней и назвала имя.

Глава 37

Утром Сьюзен отправилась в усадьбу. Уходить было трудно, но оставаться не легче. Легких путей уже не было. Если полиция решит арестовать Эдварда, это произойдет независимо от того, останется она или нет. А ему будет только больнее, если это произойдет в ее присутствии. Все, что она могла сделать, — это, не оглядываясь, уйти прочь. Он хотел пойти к мистеру Барру, но позже. Перед уходом он дает полиции шанс. Каждый шаг, уводивший ее от него, казался ей целой милей — целой милей долгого и трудного пути. Инстинкт, более древний и сильный, чем логика, сохранившийся в ней от далеких пращуров, твердил, что, пока она здесь, с ним не случится ничего плохого. Но вдали от нее, кто знает, какой враг, ловушка или засада подстерегают его? Оставайся там, где ты можешь защитить любимое существо, даже если для этого потребуется твоя собственная дрожащая плоть. Именно тогда, когда он останется один, зло может подобраться близко и ударить.

Сьюзен не могла этого сформулировать, но именно такие порывы подспудно играли в ней, под всеми разумными рассуждениями о том, что лучший способ помочь Эдварду — это пойти по своим делам, как если бы это был обычный день, один из многих. Она вернется к часу, Эдвард тоже придет, если мистер Барр не задержит его.

Дорис затопила камин в библиотеке. Сьюзен не задумывалась об этом раньше, но вид горящих поленьев напомнил ей, что похолодало. Прежде чем надеть рабочий халат и заняться книгами восемнадцатого века, она постояла минутку у камина, согревая руки. Она добралась уже до верхних полок, значит, придется взбираться на самый верх стремянки.

Она уже поднялась до середины, когда дверь открылась и вошел Арнольд Рэндом. Отвечая на его «Доброе утро», она подумала, как плохо он выглядит. Он подошел к огню и, греясь, встал спиной к ней. Немного подождав, не захочет ли он что-нибудь сказать, она поднялась выше и принялась за работу.

Книга, которую она взяла первой, была сборником проповедей, написанных ее прадедушкой, с многословным и цветистым посвящением Эдварду Рэндому, эсквайру. Должно быть, прадедушке Эдварда. Проповеди были длинными и, вероятно, невыносимо скучными. Разумеется, прихожанам приходилось выслушивать их каждую неделю, но вряд ли у кого-нибудь возникло бы желание читать их в напечатанном виде. Прадедушка родился в восемнадцатом веке, правда, в последнем его десятилетии, и она раздумывала, оставить ли сборник на месте или переставить на полку с книгами начала девятнадцатого века, но ее раздумья прервал голос Арнольда:

— Вы постепенно продвигаетесь.

— Да. Правда, чересчур медленно…

— Ну что вы, я не это хотел сказать. Просто собирался спросить…

— Да, мистер Рэндом?

Он нагнулся, подложил полено в огонь и с внезапной раздражительностью сказал:

— Сегодня утром холодно… очень холодно. Здесь нужно хорошенько протопить.

Она посмотрела на него через плечо и увидела, что он дрожит. Он продолжал:

— Ужасно холодно. Так о чем я?

— Вы собирались спросить…

— Да, по поводу молитвенника моего брата. Он куда-то пропал после его смерти, я подумал, может быть, он поставил его на одну из полок. Он часто сидел в этой комнате. Вот я и хотел спросить, не попадалась ли вам эта книга? Мне, наверное, стоило сказать вам об этом раньше… я просто подумал…

Обеими руками он сжимал край каминной полки. Костяшки пальцев побелели. Лица его Сьюзен не видела. Она ответила:

— Нет, такая книга мне не встречалась. Если я найду ее, то сразу же сообщу вам, — и потянулась поставить на место проповеди прадедушки.

Арнольд Рэндом выпрямился и вышел из комнаты. Сьюзен все еще держала книгу с проповедями и внезапно поняла: не нужен ему никакой каталог, он нанял ее лишь для того, чтобы она нашла молитвенник Джеймса Рэндома. Именно поэтому сейчас она здесь, ставит сборник проповедей своего прадедушки на полку с книгами восемнадцатого века, где он не имеет никакого права стоять. Арнольду Рэндому не важно, если она ошибется на пару веков с той или другой книгой. Его волнует одно, только одно: чтобы она случайно нашла молитвенник его брата. Его должен найти кто-то не из семьи, незаинтересованное лицо. То есть она, Сьюзен Вейн. Да, именно ради этого ее сюда пригласили. А дело двигалось слишком медленно. Сначала это не имело значения, но, видимо, теперь молитвенник очень нужен настолько, что он вынужден был даже назвать книгу, чтобы ускорить дело. Если в молитвенник было вложено то, что она предполагала, значит, Арнольда что-то вынуждает найти его. Ему это крайне необходимо. У него был вид человека, которого преследуют фурии. У нее перед глазами сразу возникла Милдред Блейк — яркое воплощение одной из них. Странная, нелепая, но такая страшная!

Ее охватило раскаяние. Нельзя так думать о человеке только потому, что он назойлив и несимпатичен. Эммелина ни о ком так не подумает.

От этих мыслей она перешла к той, которую сознательно отгоняла прочь, хотя все время ощущала ее присутствие. Она боялась, что стоит дать ей волю, как у этой надежды вырастут крылья, и она исчезнет.

Когда прошлой ночью они с Эдвардом возвращались из дома викария, у нее возникло странное чувство: она не знала, что последует дальше. Он ведь мог так разозлиться, что вся их дружба пойдет прахом. Он умел быть уничтожающе вежливым или молчать так, что ты почувствуешь себя на расстоянии многих миль от него. Сначала она подумала, он так себя и поведет, потому что, пока они не вышли на дорогу, он ни слова не проронил. Но потом вдруг рассмеялся и взял ее под руку. Удивительно: его смех и прикосновение подействовали на нее так, будто внезапно выглянуло солнце и запели птицы. Когда они миновали последний деревенский дом, он без слов обнял ее за плечи. Так они шли по дороге к коттеджу, а потом по тропинке к дому. Между ними, мурлыча, пробежало что-то мягкое и пушистое. Рука Эдварда слегка сжала ее плечо. На мгновение он прижался лицом к ее лицу и снова рассмеялся.

— Ты беспокойное создание.

И они вошли в дом.

Это ничего не значило, не могло ничего значить. Но он не рассердился и не ушел в себя. Он был рядом, и он не злился на нее.

Она нашла молитвенник через полчаса. Он стоял еще за одними проповедями еще более древнего викария, преподобного Натаниэля Спрагга, 1745-1785 годов. Это был трехтомник, напечатанный на пожертвования, молитвенник был заложен за него. Сьюзен смотрела на молитвенник с нарастающим страхом. Если Арнольд Рэндом не умеет лгать более убедительно, ему лучше придерживаться правды. Кто поверит в то, что умирающий полезет на верхнюю ступеньку лестницы и снимет три тяжелых тома, чтобы спрятать за ними то, что у него нет никакого разумного основания скрывать? Она не удивится, если Арнольд оставил на кожаном переплете отпечатки своих пальцев. Почему он не поставил молитвенник между викторианскими романами? Ответ напрашивался сам собой. Потому что Арнольд не хотел, чтобы его нашли. А потом вдруг захотел.

Вот какие мысли бродили у нее в голове, пока она открывала молитвенник и встряхивала его. Из середки выпал конверт, на котором стояло:

Моему брату Арнольду. Мое последнее завещание. Джеймс Рэндом.

Сьюзен знала, что оно здесь, но увидеть его собственными глазами, держать в руках! Она испытывала странное, пьянящее чувство. Она держала в руках наследство Эдварда — усадьбу с пристройками, лесами и полями, фермами, домами и сараями, деревню Гриннингз — все на одном листочке бумаги, который может мгновенно вспыхнуть от попавшей на него искры.

Арнольд не сжег его. Он ждал, как будут развиваться события. И вот вам пожалуйста: захотел вдруг, чтобы завещание нашлось. Конечно, начнутся разговоры. Эдвард будет очень недоволен. Что бы ни случилось между ним и Арнольдом, это их личное дело.

Некоторое время она размышляла, потом решительным жестом протерла полку и тома Натаниэля Спрагга, а после — молитвенник и конверт. Еще немного подумав, она вынула из конверта листок и тоже вытерла. Теперь на нем не будет никаких отпечатков, только ее собственные и свежие отпечатки пальцев Арнольда, когда она передаст ему конверт. Если кто-нибудь вздумает задавать ей вопросы, она сделает невинное лицо и скажет, ей очень жаль, если она сделала что-то не то, но на нем было столько пыли…

Она спустилась со стремянки и отправилась в кабинет.

Когда она вошла, Арнольд Рэндом повернулся к ней, оторвавшись от окна. Оттуда открывался приятный вид. По обеим сторонам гравийной дорожки кусты с ярко-красными ягодами, чуть увядшая трава, там и сям разбросанные деревья — типичный для Англии деревенский пейзаж, Арнольд смотрел, но не видел его. Он видел только холодный сумрачный день, созвучный его настроению. А обернувшись, увидел Сьюзен Вейн с молитвенником в руках. Она протянула ему молитвенник со словами:

— Вы о нем говорили?

— Дайте я посмотрю… Да, о нем. Где он был?

Она могла бы ответить: «Там, где вы его положили», но, разумеется, не сказала этого. Только чуть покраснела.

— На верхней полке, за сборником проповедей преподобного Натаниэля Спрагга.

— На верхней полке? Как странно!

Арнольд держал книгу в руках, но не открывал. Он подошел к письменному столу и положил ее. Его рука дрожала. Он стоял и смотрел на книгу. Сьюзен подумала:

«Не может решиться. Он хотел, чтобы книгу нашли, но никак не может решиться. Он не знает, идти ли вперед или можно вернуться назад. Он не знает, видела я завещание или нет». Она быстро сказала:

— В ней бумага, мистер Рэндом. Думаю, вам надо прочитать ее.

Он глубоко вздохнул. Был ли это вздох облегчения? Когда вы целый год носите в себе тайну, то, раскрывая ее, испытываете облегчение независимо от того, что принесет вам этот поступок.

Он положил руку на стол и открыл молитвенник. Книга раскрылась на том месте, где лежал конверт. Сьюзен наблюдала, как он смотрел на него и читал надпись:

Моему брату Арнольду. Мое последнее завещание. Джеймс Рэндом.

Прошла минута, прежде чем он смог разлепить пересохшие губы и сказать:

— Это завещание…

— Да.

— Завещание моего брата Джеймса.

— Может быть, стоит прочитать его?

Он испуганно посмотрел на нее:

— Да, да, конечно…

Он вынул из конверта сам документ и развернул его. Обычный листок бумаги, исписанный дрожащей рукой. Внизу подпись Джеймса Рэндома и свидетелей — Уильяма Джексона и Уильяма Стокса. Он долго смотрел на него, пока не сказал:

— Завещание моего брата. Написано за неделю до смерти. Он оставляет все Эдварду.

Глава 38

Мисс Силвер вызвалась сделать нужные покупки.

— Сегодня у вас благотворительный вечер с шитьем, масса хлопот по дому, не говоря уж о раскройке. Я слышала, вы это делаете очень профессионально. Этот талант перешел к вам от вашей милой матушки. Помню, в школе она получила приз за шитье. Может быть, что-то нужно купить в деревне, мне было бы приятно чем-то вам помочь.

Руфь вспомнила, что у них мало заварного крема, а кухарка наметила испечь свой знаменитый бисквит.

— Ей кажется, она понапрасну растрачивает свои таланты на мои вечера, но сама не может удержаться, чтобы не похвастаться. Все в Гриннингзе спрашивали у нее рецепт, но она держит его в секрете. И еще, если у миссис Александер остался домашний яблочный джем с имбирем, может быть, она выделит мне баночку. Джон так любит его. А я пока выкрою целую груду детских одежек, хочется, чтобы они хорошо потом сидели.

Пока мисс Силвер шла по тропинке к дороге, она думала о дочери своей подруги. Какая жалость, что у нее нет детей, очень жаль. Наверное, это для нее неизбывное горе. Но горе не озлобило ее, она отдала всю свою нежность несчастным детям, которые больше всего в ней нуждались. Она подумала, что Мэри хорошо воспитала свою дочь.

В магазине миссис Александер она встретила мисс Симе. Та с явным неудовольствием рассуждала о цветной капусте, тщательно выговаривая каждое слово. Когда мисс Силвер входила в магазин, мисс Симе говорила:

— Стыдно! Два шиллинга за цветную капусту! А мистер Помфрет весной столько ее сажает! Как сказал бы мой отец, «мотовство до добра не доводит».

Миссис Александер заметила, что времена изменились, так будет она брать цветную капусту или нет?

У мисс Симе вырвался вздох, похожий на стон.

— Придется взять. Доктор просто обожает цветную капусту, готов есть ее каждый день круглый год, если бы она была в продаже. Слава богу, что это не так. Очень уж сильно пахнет, когда ее варишь.

Мисс Силвер, сияя улыбкой, заметила, что, если положить в кастрюлю кусочек хлеба, он уменьшит неприятный запах — просто удивительно.

Миссис Александер сказала, что ее мать всегда добавляла к овощам немного хлеба, но мисс Симе только скептически покачала головой: по ее мнению, то, что хорошо для нормальной — то есть английской — цветной капусты, никак не подходит к этой иностранной.

Пока мисс Симе доставала кошелек и отсчитывала пять трехпенсовиков, три медяка и шестипенсовик, миссис Александер наклонилась через прилавок к мисс Силвер и спросила, как себя чувствует несчастная Анни Джексон:

— Извините меня за любопытство, но вчера я видела, как она проходила мимо, и подумала, до чего она, бедняжка, ужасно выглядит. Все знают, что миссис Болл очень к ней добра, но выглядит она все-таки ужасно, я никак не могу выбросить ее из головы. Говорят, она почти каждый день спускается к протоке и смотрит на воду, Как бы чего не вышло…

Мисс Силвер печально покачала головой.

— Ее трудно удержать. Она выскальзывает из дома, когда уже темно. Вчера вечером я сама встретила ее там. Боюсь, это место притягивает ее, особенно по вечерам, в то время, когда утонул ее муж: Конечно, вы верно заметили, ей это совсем ни к чему.

— Ей нельзя этого делать, — сказала мисс Симе почти с тем же неодобрением, с каким она встретила бы внезапное повышение цен на рыбу.

Миссис Александер тоже волновалась за Анни.

— Неужели она и к своему старому дому ходит, да еще одна? Слышала, Ходжесы еще не въехали. Кажется, ее мать заболела, и они подождут, пока она поправится.

Мисс Силвер несколько неуверенно кашлянула.

— Боюсь, что мне нечего возразить. Конечно, вы правы. Ей не следует там ходить, но ее трудно удержать. Так легко незаметно выйти из дома, особенно когда миссис Болл устраивает свои вечера.

Мисс Симе начала укладывать цветную капусту в сумку.

— Я бы не пошла туда на ночь глядя, даже если бы мне заплатили.

— Ну, — сказала миссис Александер. — А она привыкла. В этой жизни ко многому приходится привыкать.

Еще четверть часа они обсуждали Анни Джексон, после чего мисс Силвер удалось попросить заварной крем и яблочный джем с имбирем.

Разговор мог бы продлиться и дольше, если бы не внезапное появление Сирила Крофта, которому понадобились батарейки для велосипедной фары. Оказалось, он гостил у тети и там «посадил» целых две батарейки.

— Ужасное было время, в доме нет даже пианино! Пропустил все новости. Кларисса и старина Уильям Джексон! Наверное, убийца-маньяк. Страшно, что он разгуливает где-то поблизости!

Мисс Силвер покинула приятную компанию и пошла по своим делам.

Когда она приблизилась к дому мисс Блейк, мисс Ора, чей диван был выдвинут в эркер больше обычного, окликнула ее и помахала ей рукой. Несмотря на холодную погоду, окно было раскрыто. Они обменялись приветствиями, мисс Ора настойчиво приглашала ее подняться — выпить чашечку чая и поболтать.

Если вспомнить, что за ужасная жидкость подразумевалась под чаем, мисс Силвер с чистой совестью могла бы придумать повод для отказа, однако же с улыбкой приняла приглашение.

Самая роскошная шаль была отложена до следующего приема, тем не менее и сейчас на плечах мисс Оры красовалась тоже очень хорошенькая шаль с бледно-голубой каймой, а на голове — небольшой кружевной чепец, украшенный лентами того же оттенка. Она очень приветливо встретила мисс Силвер, подала ей ручной колокольчик и попросила позвонить в него с другой стороны двери. Она объяснила, что тогда придет миссис Дикон. Что и произошло.

— Мисс Силвер так любезно откликнулась на мое приглашение, мы выпьем чаю с пирогом, который вчера так и не разрезали.

Миссис Дикон смутилась, хотела что-то сказать, но, промолчав, ушла. Перед тем как закрыть за собой дверь, она сообщила, что мисс Милдред разбирается в кухонном шкафу. Это означало, что добраться до вчерашнего пирога не удастся. У мисс Оры вырвался негромкий раздраженный возглас, она с досадой поправила шаль, и настроение ее улучшилось только тогда, когда выяснилось, что, в отличие от Руфи Болл, мисс Силвер совсем не прочь посплетничать об убийстве.

Они успели сойтись на том, что Анни, возможно, знает о смерти своего мужа больше, чем призналась до сих пор, и в этот момент дверная ручка повернулась и дверь распахнулась под резким толчком костлявого локтя. Чай принесла мисс Милдред. Чайника вообще не было, только три чашки, причем одна с отбитым краем. В бледно-коричневую жидкость добавили пару капелек молока, сахара не было. Вместо предвкушаемого пирога на тарелке с трещинами лежали два куска простого печенья.

Мисс Ора покраснела. Но сейчас был не самый подходящий момент ссориться с Милдред. Она подавила раздражение и воскликнула:

— Представляешь, мисс Силвер говорит, несчастную Анни Джексон просто нельзя удержать — она ходит к протоке даже по ночам. И как ей не страшно!

Милдред Блейк поставила поднос и посмотрела на сестру.

— А почему ей должно быть страшно?

Взмах седых локонов и голубых лент.

— Ну как же, ведь там убили двоих!

В голосе мисс Милдред прозвучал холодный упрек:

— Ты слишком доверчива, Ора. — Она повернулась к мисс Силвер. — Моя сестра любит преувеличивать. Нет никаких доказательств, что это убийства. Уильям Джексон по своему обыкновению напился, упал в протоку и не смог встать — вот и захлебнулся. Он никому не мешал, разве что жене. Мисс Дин была экзальтированная молодая особа, она запуталась в своих любовных делах. Куда вероятнее то, что она сама покончила с жизнью, чем то, что в ее смерти виноват кто-то другой.

Мисс Ора еще больше покраснела.

— Милдред, можно подумать, я лгу! Ты не знаешь, что мисс Силвер говорит об Анни Джексон. Между половиной десятого и десятью она ходит к протоке, стоит и бормочет что-то себе под нос. Зачем бы ей это понадобилось, если бы у нее не было чего-то на уме? Мне кажется, она пошла встречать бедного Уильяма и столкнула его в воду. Это было несложно, он ведь был под хмельком. Миссис Дикон всегда говорила, что ему надо не так уж много, чтобы напиться. Анни вполне могла толкнуть его, по-моему, она так и сделала. И Клариссу Дин тоже. Если эта глупышка все время болталась там, чтобы встретиться с Эдвардом Рэндомом, то в ту ночь, когда утонул Уильям, она могла видеть больше, чем следовало бы. Вот тебе и мотив для Анни. Ты же не можешь этого отрицать.

Милдред Блейк медленно и бесстрастно ответила:

— Дорогая Ора, тебе бы романы писать. Будет хоть чем заняться. — Она взяла свою чашку и сделала глоток. — Предпочитаю оставить все эти домыслы полиции. Конечно, нельзя позволять Анни ходить к протоке. Ей в теперешнем состоянии это совсем ни к чему. Миссис Болл следовало бы лучше за ней присматривать.

Мисс Силвер протестующе кашлянула.

— Мне кажется, она и так делает все, что возможно. Это просто какое-то наваждение — она убегает из дома и идет к протоке. Можно подумать, она видела что-то в ту ночь, когда утонул ее муж. Я слышала, она говорила кое-что об этом. И потом, она просто не может удержаться.

— Ей это совсем ни к чему, — холодно повторила мисс Милдред. — Думаю, миссис Болл рассчитывает на то, что Анни останется дома в пятницу вечером. Ведь она всегда придумывает такие изощренные угощения. Эти излишества совсем не обязательны, я ей так и сказала, но у нее есть деньги, она может позволить себе всю эту роскошь.

— Я просто не могу дождаться вечера, — сказала мисс Силвер. — Надеюсь, вы будете.

Мисс Милдред покачала головой.

— Я не пропускаю почти никогда, но нельзя оставлять сестру одну, без сиделки. Теперь на моих плечах гораздо больше хлопот, хочется пораньше лечь спать.

Мисс Ора искоса бросила на нее мимолетный взгляд и вздохнула.

— Из-за меня действительно масса хлопот, — сказала она.

Снова оказавшись на улице, мисс Силвер посмотрела на часы. Она провела у дивана мисс Оры сорок с лишним минут, но ей предстоял еще один визит. Она направилась к южному коттеджу. Эммелина провела гостью в комнату, полную кошек. Перед камином стояла корзина, где расположилась Амина с котятами. Шехерезада и незадачливый Тоби заняли подоконник, тогда как черный красавец Люцифер непринужденно разлегся на спинке дивана, с которого поднялась Эммелина. Когда мисс Силвер уселась в другом конце комнаты, Люцифер приоткрыл один коричнево-желтый глаз, равнодушно посмотрел на нее, слегка зевнул и снова погрузился в дрему. Приятное впечатление от того, что незнакомая дама похвалила его красоту, перекочевало и в восхитительный сон, в котором он подкрадывался у огромным мышам и ловко хватал их когтями.

Высказав искренний комплимент Люциферу, мисс Силвер тут же была втянута в разговор о всех его предках.

— Конечно, со стороны Шехерезады он чистокровный перс, четыре призера в родословной, но, к сожалению, был ли чистокровным персом его отец, я не знаю. У Шехерезады всегда такие хорошенькие котята. Правда, на этот раз они были самыми обычными, но очень резвенькими и здоровыми. Их было четверо, еще один братик и две сестрички, я всех троих отдала в хорошие руки. А потом Люцифер вдруг взял и превратился в такого красавца. Просто невероятно! Никогда не слышала о таких метаморфозах.

Только минут через двадцать мисс Силвер удалось перевести разговор на Анни Джексон.

В самый разгар беседы об Анни в маленькой задней комнате зазвонил телефон, и спустя минуту в дверь заглянул Эдвард Рэндом, начал было что-то говорить, но прервался, чтобы поздороваться с мисс Силвер, потом сообщил, в чем дело:

— Я в усадьбу. Арнольд вызывает. Не представляю зачем. Так что, если меня кто-нибудь спросит, я там.

— Кто-нибудь? — Эммелина недоуменно посмотрела на него.

Эдвард мрачно ответил:

— Кто-нибудь из полиция, дорогая, — и вышел из комнаты.

Мисс Силвер продолжила разговор об Анни Джексон.

Глава 39

Те минуты, которые они с Арнольдом Рэндомом провели в ожидании прихода Эдварда, были едва ли не самыми неприятными в жизни Сьюзен. Можно подумать, что ей было мало переживаний по иным поводам: арестован ли Эдвард, лучше или хуже будет ему от того, что нашлось завещание… Арнольд выглядел так, словно нарушил все десять заповедей, он метался взад-вперед по комнате, как пантера по клетке! Можно представить себе ее состояние, если она благодарила Бога за то, что они находились на первом этаже. Да-да, если Арнольд решит выброситься из окна, тогда от разрыхленной земли на клумбе его будет отделять не больше шести дюймов. До прихода Эдварда он не мог совершить ничего более опасного для жизни, но Сьюзен про себя считала бесконечно тянувшиеся минуты.

Эдвард появился неожиданно. Подходя к столу, он бросил на нее быстрый удивленный взгляд и сказал:

— Итак?

Арнольд уже не метался по комнате, а стоял у камина. Он выпрямился и ответил:

— Спасибо, что пришел. Видишь ли, тут кое-что произошло. Я не мог обсуждать это по телефону. Джеймс написал другое завещание. Сьюзен только что нашла его.

Он держался молодцом. В конце концов, воспитание кое-что значит. Всего несколько минут назад он был сплошной комок нервов, теперь же он снова был тем Арнольдом Рэндомом, которого Эдвард и Сьюзен привыкли видеть, — очень сухим, очень сдержанным, очень обыкновенным членом старинного уважаемого рода, за которым стояли вековые традиции и определенный кодекс поведения. Эдвард выжидающе молчал, поэтому Арнольд Рэндом добавил:

— Она расскажет тебе.

Сьюзен сделала свое сообщение:

— Молитвенник Джеймса Рэндома находился за книгами. В нем было завещание. Я принесла его мистеру Рэндому, и он позвонил тебе.

Короче сказать было нельзя.

Эдвард тоже придерживался семейных правил. И тоже очень сухо и сдержанно, с абсолютно каменным лицом поинтересовался:

— За какими книгами? На какой полке?

Сьюзен с трудом давалось каждое слово. Ей казалось, она голыми руками ворочает камни.

— Натаниэля Спрагга. Трехтомник. На верхней полке.

Он слегка поднял брови.

— Странное место дядя Джеймс выбрал для завещания. Могу я спросить, когда оно было написано?

Арнольд Рэндом ответил:

— За неделю до смерти.

— А это уж совсем поразительно, дорогой Арнольд. Однако… должен ли я понимать, что в этом завещании упомянуто мое имя?

— По нему все переходит к тебе.

Эдвард присел на угол письменного стола. Казалось, в этой ситуации он не мог быть более естественным, но Сьюзен вздрогнула. Ей вдруг показалось, что в одно мгновение усадьба и все вместе с ней поменяли хозяина.

— Думаю, теперь мы попросим Сьюзен оставить нас вдвоем. Немного юридического переполоха в тихом семействе, — сказал Эдвард, продолжая сидеть в этой непринужденной позе.

— Я предпочел бы, чтобы она осталась.

Эдвард покачал головой:

— Нет, не стоит. Она может вернуться к книгам, надеюсь, больше никаких завещаний не будет. — Когда Сьюзен благодарно удалилась, он сказал: — Так будет лучше. Теперь мы вдвоем. К завещанию, наверное, приложено письмо с объяснением того, что он сделал?

Арнольд подошел к столу. Конверт лежал возле блокнота с промокательной бумагой. Он взял его и передал Эдварду. Конверт упал на блокнот. Завещание тоже.

Эдвард взял только письмо Джеймса Рэндома и подошел к окну, чтобы прочитать его. Коротенькое письмо, которое шло так долго.

Я изменил завещание, потому что верю, мой мальчик жив. Прошлой ночью я видел его во сне, и он сказал мне, что вернется. Поэтому я изменил завещание.

И дальше подпись, сделанная дрожащей рукой. Эдвард долго смотрел на нее, пока у него вдруг не помутилось в глазах. Все вокруг померкло, но он удивительно живо представил себе старика, очень усталого старика, который сидит за этим самым письменным столом за его спиной и пишет, веря и надеясь на сон. Эта картина тронула его до глубины души. Прошло некоторое время, прежде чем он смог повернуться и сказать:

— Он рискнул.

Арнольд пододвинулся к нему.

— Ты не прочитал завещания, — удивленно сказал он.

Эдвард снова подошел к столу и начал читать. Завещание было составлено просто и ясно.

Все переходит к моему племяннику, Эдварду Рэндому.

Он посмотрел через плечо на Арнольда и сказал:

— Судя по всему, обоих свидетелей нет в живых.

— Да.

— Никто бы не стал задавать никаких вопросов, если бы завещание не нашлось.

— Не стал бы.

— Но Сьюзен нашла его. Очень некстати — для вас. Полагаю, мне следует извиниться за это. Но ведь не я пригласил ее разбирать книги в библиотеке, они замечательно обходились без этого все эти годы. Создается впечатление, будто вы предполагали, что она может что-нибудь найти. Даже хотели, чтобы она это нашла.

Арнольд снова не мигая смотрел на горящие поленья. Он строго сказал:

— Я не предполагал… — и услышал, как Эдвард рассмеялся.

— Дорогой Арнольд, а я могу предположить все, что угодно. У меня всегда было хорошее воображение. Например, я могу предположить, что, если бы это завещание было предъявлено тогда, когда вы были абсолютно уверены в моей смерти, вы бы столкнулись с массой ужасных юридических сложностей и проволочек. Прошли бы годы, прежде чем мою смерть признали бы официально, и все эти годы — сплошной хаос! Могу представить, в каком неприятном свете вам это рисовалось. Но чего я не могу представить — и не думаю, что вы будете настаивать, — так это того, что в последнюю неделю жизни дядя Джеймс взобрался на самый верх стремянки и спрятал завещание, которое так хотел написать, за скучными проповедями старого Натаниэля Спрагга. В конце концов, зачем ему это понадобилось?

Арнольд ничего не ответил. При свете камина было заметно, что на его лбу проступил пот.

Эдвард стоял, опершись спиной о стол. Ему вдруг пришло в голову, что это его стол и эта комната — его комната. Приятно будет думать об этом, сидя в тюрьме в Эмбанке по обвинению в убийстве. Изменит ли завещание что-нибудь? Немногое, считал он. Полиция уже знала со слов мисс Силвер, что Уильям Джексон был свидетелем этого завещания и собирался шантажировать этим Арнольда. Они знали, что Джеймс Рэндом рассказал Клариссе о завещании и о том сне, из-за которого написал его. Завещание может только подтвердить слова Клариссы, сказанные ею мисс Силвер. В конце концов, девушек не убивают из-за того, что они постоянно намекают на то, что располагают сведениями в вашу пользу, и даже из-за того, что они усердно вам навязываются. Так что в целом его положение улучшается. Но не положение Арнольда. Если полиция заподозрит, что он скрыл завещание, они всерьез будут рассматривать возможность того, что Уильям Джексон предпринял попытку шантажа, а Кларисса Дин последовала его примеру. И если Арнольд встретит полицию с тем же выражением лица, с каким он сейчас стоит у камина, и с этого лица будет стекать пот, его могут арестовать сразу, только на него посмотрев. Он уже без иронии сказал:

— Я считаю, нам надо хорошенько все продумать. Не стоит выносить сор из избы, лучше действовать единым фронтом. Мне кажется, вам лучше взять инициативу в свои руки. Поезжайте в Эмбанк и покажите завещание поверенному. Возьмите с собой Сьюзен. Хотя нет, лучше не надо. А то могут подумать, будто ваши слова нуждаются в поддержке. Вы наняли человека привести библиотеку в порядок, завещание нашлось за старыми книгами. Не стоит упоминать верхнюю полку и все такое. Просто скажите: оно было за проповедями начала восемнадцатого века. И, разумеется, вы просто счастливы, что оно нашлось. — Он улыбнулся и добавил со своим обычным насмешливым видом: — Как ни странно, я думаю, это правда.

Глава 40

— Я не хочу даже слышать об этом, — сказал Фрэнк Эбботт.

Мисс Силвер смотрела на него поверх последней из комплекта розовой распашонки.

— Дорогой Фрэнк!

— Дорогая мадам, бесполезно, я не поддаюсь на подобные авантюры. И вы прекрасно знаете, что это очень нехорошо — просить меня, чтобы я взял на себя такую ответственность.

Мягкое выражение ее лица не изменилось.

— Тогда скажи, что ты собираешься предпринять.

Разговор происходил после ленча, в уютной гостиной Руфи Болл. Две пустые чашки из-под кофе говорили о том, что ее гостеприимство как всегда было очень щедрым. На улице, в кустах живой изгороди и вдоль протоки, сгущалась ноябрьская тьма. Похоже, рано стемнеет и луны не будет. Но в комнате было уютно и светло. Над диваном горела лампа, которая отбрасывала мягкий свет на мисс Силвер и ее вязанье. Огонь весело пылал в камине. Перед камином стоял полицейский инспектор Эбботт, безупречно аккуратный и чарующе элегантный, и говорил тем не допускающим возражений тоном, которым с незапамятных времен мужчины обращаются к женщинам:

— Я буду делать то, что запланировал на сегодняшнее утро. Бэри отвлек меня бесполезной охотой на гусей. Оказывается, у девушки в Эмбанке, за которой приударял Уильям, есть муж. Мне предложили выяснить, где он был в ту ночь, когда утонул Уильям, и я, естественно, согласился. Говорили, у него буйный темперамент, кто-то слышал, как он грозился, ну, как обычно угрожают в таких случаях, переломать Уильяму все кости, если тот будет приставать к его жене. Он работает по подряду в Хэмере. Бэри смог связаться с ним, только когда он пришел домой обедать. Этот муж сказал, они с женой ездили к ее родителям в обе эти пятницы, они обычно так делают — едут туда на велосипеде, ужинают и возвращаются часам к одиннадцати. Бэри поехал проверять. Парень сказал, это может подтвердить полдюжины людей. Предположим, это доказано, тогда мы либо арестовываем Эдварда Рэндома, либо нет. А ваш план мы даже не будем обсуждать, не пытайтесь меня убедить, я не приму в нем участия.

Ответом ему была снисходительная улыбка.

— В этом случае, дорогой Фрэнк, мне придется устроить все иначе.

— Что вы имеете в виду?

Она потянулась к корзине с вязаньем и отмотала розовой шерсти. Молча, продолжая улыбаться. Фрэнк Эбботт был уже на пределе.

— Вы же не станете проделывать все это в одиночестве!

Мисс Силвер кашлянула.

— Разумеется, я бы не хотела делать это одна.

— Мисс Силвер!

— Да, Фрэнк?

— Вы самая упрямая женщина на свете!

— Мужчины всегда так говорят, когда не могут заставить женщину изменить свое мнение.

Он посмотрел на нее с явным отчаянием.

— Что вы собираетесь делать?

— То, что в общих чертах только что тебе изложила.

— Одна?

— Ты сам вынуждаешь меня.

— Вы прекрасно знаете, я не могу вам этого позволить!

— А что ты можешь сделать, дорогой Фрэнк? Ты не можешь арестовать меня, а если ты не удержишь меня силой, уверяю тебя, я выполню то, что задумала. Мой план очень прост и, думаю, окажется эффективным. Если из этого ничего не получится, твое положение не ухудшится.

Его тон изменился.

— Вы на самом деле думаете, что это может что-нибудь дать?

— С большой вероятностью. Я тщательно подготовила почву. Удивлюсь, если к сегодняшнему вечеру в Гриннингзе найдется хоть один человек, который не знает о расстроенном состоянии Анни и о той ужасной притягательной силе, которой обладает для нее протока.

— Думаете, будут результаты?

— Да. Учти психологию убийцы. Двое убиты именно из-за того, что знали о чем-то. Каждому известно, что Анни знает больше, чем говорит. Сегодня утром я нанесла три полезных визита. Кроме того, здешняя кухарка — близкая подруга экономки в усадьбе, они видятся друг с другом почти ежедневно. Думаю, поведение Анни не останется незамеченным.

Его рот слегка искривился.

— Не то слово.

Она склонила голову.

— Послушайте, — сказал он, — как мужчина мужчине мм… или как там еще говорят в таких случаях, вы так уверены во всем этом?

Она положила вязанье на колени и очень серьезно посмотрела на него.

— Не могу сказать тебе, что я совершенно уверена, нельзя быть совершенно уверенной в такого рода делах. Когда я назвала имя, Анни разразилась истерическими слезами и начала повторять, что ничего не говорила. Она не сознается даже в том, что верит в убийство своего мужа. Она была в панике, очень испугалась, что и так наговорила слишком много, и теперь ей грозит опасность. Неужели ты думаешь, что убийца будет ждать, пока Анни преодолеет страх? А вдруг кто-нибудь убедит все же Анни все рассказать? Ты представляешь, какой это для него риск?

Фрэнк нахмурился.

— Представляю. Но если уж мы говорим о риске, не думаю, что нападение на Анни намного для него безопаснее. Это тоже риск.

— В случае с Уильямом Джексоном и с Клариссой Дин тоже был риск. Но он решился. Как видишь, все получилось. И с каждой новой удачей убийца все больше ощущает свою безнаказанность. Преступник становится все более уверенным в собственной силе, в том, что можно нарушить закон и уйти от ответа. В конце концов он приходит к мысли, что ему все дозволено.

Фрэнк Эбботт кивнул.

— Конечно, вы правы, как всегда правы.

Она покачала головой.

— Это опасная мысль, Фрэнк, она ужаснет старшего инспектора Лэма.

Он поднял руку в знак протеста.

— Если этот план удастся, мне прочтут длинную лекцию о ветре в голове и о недостойном примере для младших по званию. А если он не удастся, — он остановился, лукаво улыбнулся ей и продолжил: — Мы ему ничего не скажем. А как вы, без сомнения, собираетесь заметить, чего глаз не видит, по тому сердце не болит.

Глава 41

Вечер был в полном разгаре.

— Жаль, что мисс Сьюзен и миссис Рэндом не смогли прийти, но нас все равно много. Вроде бы недалеко, но у каждого свои причины не ходить в темноте от южного коттеджа до деревни. Правда, мистер Эдвард мог бы зайти и забрать дам домой, впрочем, может быть, он задержался у мистера Барра.

Миссис Дикон покачала головой. Благодаря работе Дорис в усадьбе и своей собственной у мисс Блейк она всегда знала больше других. Сейчас она знала больше, чем миссис Александер.

— Мистер Эдвард не ходил сегодня к мистеру Барру. Если бы он ходил, мисс Ора видела бы его. Теперь я заглядываю к ней по вечерам, чтобы уложить ее в постель, и она сказала, что его не видела. Я бы могла рассказать ей, что перед ленчем он три четверти часа провел в усадьбе, но это не мое дело. — Она остановилась перекусить нитку и добавила с ударением: — И не ее тоже.

Миссис Александер кивнула, соглашаясь. Она обдумывала это известие. Все в Гриннингзе знали, что мистер Эдвард не появлялся в усадьбе со времени своего возвращения, что они с мистером Арнольдом не встречались, а если и встречались, то не разговаривали.

Они с миссис Дикон шили теплую шерстяную одежду для бездомных детей. У нее была голубая курточка, у миссис Дикон — зеленая. Она немного подумала о том, что шьет лучше, чем Ада Дикон, а потом спросила:

— Мистер Эдвард был в усадьбе?

Миссис Дикон еле сдержала законную гордую улыбку.

— Дорис его видела из большого окна на лестничной площадке. Видела, как он вышел из аллеи, пересек лужайку и исчез в дверях. Она услышала, как дверь захлопнулась за ним, и, свесившись через перила, разглядела, как он прошел в кабинет с таким видом, будто и не уезжал вовсе.

Мисс Симе пришивала рукава к довольно невыразительному коричневому платью. Хорошее, теплое, но такое вы не выберете для своего ребенка. Эти кусочки представляли собой отходы производства, у миссис Болл были родственники в торговле. Мисс Симе начала убеждать себя, что у всех платья более приятного цвета, но воспрянула духом, услышав имя Анни Джексон. Его упомянула миссис Помфрет, которая поинтересовалась ее здоровьем. Мисс Симе, старательно прикладывавшая правый рукав к левой пройме, могла рассказать об Анни все.

— Она так страдает, бедняжка, — а что тут удивительного? Ее сестра помешалась, и похоже, что Анни этим кончит, если будет ходить к протоке и к своему дому. Я бы не стала жить в нем, даже если бы мне заплатили.

Старая миссис Стоун слушала во все уши. Она любила бывать в обществе, любила пироги в доме викария. Обычно ей удавалось спрятать в карман кусок пирога вдобавок к тому куску, который миссис Болл всегда отрезала для Бетси. Иногда Бетси упрямилась, не соглашаясь остаться одна, пугала: понравится ей, если она вернется и обнаружит, что ее дочь убили в собственной постели, устраивала истерику. Но, как правило, куски пирога утихомиривали ее. Конечно, придется уйти домой раньше всех. И она продолжала слушать все, что говорили об Анни Джексон.

Чай с пирогом приносили в половине десятого, обычное приятное ожидание этого момента сегодня подстегивалось тем, что все хотели взглянуть на Анни Джексон. Но миссис Болл вышла из комнаты и сама принесла поднос. На расспросы она ответила, что Анни неважно себя чувствует. Она сразу же начала разливать чай и отрезать куски пирога, что отвлекло внимание дам, а миссис Дикон специально выбрала этот момент для того, чтобы сообщить мисс Симе, что та неправильно вшивает рукав. Этот факт упрямо оспаривался, так что миссис Дикон пришлось прибегнуть к неоспоримому аргументу: она лучше знает, потому что она мать.

— Поэтому я знаю, куда дети продевают руки. Можете говорить что угодно, но вы вшили неправильно.

Мисс Симе подняла маленькое коричневое платье и посмотрела на него.

— Не знаю, почему их делают разными, — сказала она. — Две проймы, два рукава, у ребенка две руки, как и у всех остальных. Не понимаю, что еще нужно. А ваше замечание, миссис Дикон, о том, что вы мать, просто неприлично, особенно в доме викария. Я бы не назвала его изысканным. Но, разумеется, мы воспитывались по-разному, мне надо делать скидку на тех, у кого не было преимуществ моего воспитания.

Эти слова произносились намеренно повышенным тоном, встречное обвинение было неминуемым, если бы не своевременное вмешательство Руфи Болл. Подойдя к ним с чашками в обеих руках, она попросила миссис Дикон раздать пирог, и столкновения удалось избежать. Не так-то легко есть вкусный фруктовый пирог и ссориться одновременно. Чем-то нужно жертвовать, а когда дело доходит до выбора, всегда выигрывает пирог. Он такой сочный, такой изумительно вкусный — это захватывающее ощущение вытеснило все остальные.

У старой миссис Стоун выдался удачный вечер. Она не только сама съела второй кусок пирога, но сумела спрятать еще два куска в свою безобразную корзинку с шитьем. А теперь еще миссис Болл отрезала ей кусок для Бетси.

— Вы так добры, мадам, она несчастная страдалица, вы же знаете. А я пойду, вы уж извините меня, она не любит оставаться дома одна, это точно. Нервничает, и неудивительно, лежит, горюшко мое, в постели одна-одинешенька, позвать некого. Так что я, пожалуй, пойду, и спасибо вам за вашу доброту, миссис Болл.

— Ну, зато у нее самой нервы крепкие, — решительным голосом заметила миссис Помфрет. — Конечно, тут недалеко, но, если бы у меня не было машины, я бы не стала возвращаться одна! Двоих уже стукнули по голове — просто мурашки идут по коже. Если в темноте я услышу за спиной шаги, мне это вряд ли понравится. — Она посмотрела вокруг, весело рассмеялась и добавила: — Надеюсь, я никого не напугала. Вы все можете пойти по домам вместе, ведь правда?

После ее слов прошло не так уж много времени, когда боковая дверь в доме викария неслышно отворилась и через нее выскользнула темная фигурка. Воздух был мягок, дул южный ветер, облака затянули небо. Было так темно, что перед тем, как вступить на тропинку, вышедшая из дома женщина должна была включить маленький электрический фонарик. Она шла медленно, будто колеблясь, и фонарик у нее в руке болтался в разные стороны. Голова, покрытая шарфом, была опущена. Она прошла по тропинке и вышла на дорогу.

Глава 42

Полицейский инспектор Эбботт стоял в темноте и вслушивался. Он не признался бы в этом никому, он едва ли признавался самому себе, но он нервничал, как кот на раскаленной крыше. План мисс Силвер, который казался таким простым в уютной гостиной в доме викария, где свет лампы, огонь в камине и отсвет угасающего дня исключали возможность неудачи, здесь, в темноте, вызывал сомнения. Он не должен был соглашаться. Он с самого начала был против, и нечего было уступать. Впрочем, бесполезно. Конечно, он мог бы настаивать на своем, но и мисс Силвер могла сделать то же. Так, собственно, и произошло. Он знал свою наставницу не один год: если она решилась на что-то, так тому и быть. Он мог только протестовать, чем и занимался весь этот день, но после того, как его протесты не возымели действия, оставалось только принять все меры предосторожности, чтобы обеспечить ее безопасность.

Он сделал все, что мог. Он надеялся, что этого будет достаточно. Полицейский в штатском спрятался в кустах в конце тропинки, ведущей от дома викария к дороге. Инспектор Бэри находился по другую сторону протоки. Он сам стоял в воротах кладбища. Если кто-нибудь пойдет по тисовой аллее, он услышит. Человек с самой мягкой походкой не сможет пройти этим путем так, чтобы не хрустнула ветка или не зашуршали листья под ногами. Сухая листва и ветки, копившиеся годами, лежали на корнях бессмертных тисов, и, сколько ни сметал их сторож, ветер опять разносил их по аллее. Если кто-нибудь пойдет от дома викария и свернет к протоке, этого человека встретит он сам, выбравшись из своей засады, где пока его не видит ни одна душа. Если кто-нибудь пойдет от деревни и пройдет ворота дома викария, Грей, мягко ступая, последует за ним.

Он посмотрел на светящийся циферблат часов, было без четверти десять. С того момента, когда они разошлись по своим местам, прошло всего полчаса, но, говоря откровенно, ему казалось, прошло полночи. Во всяком случае, достаточно, чтобы представить сотни способов обойти принятые им меры предосторожности. Кладбищенские ворота были очень старыми. Кладбищенские ворота, покойницкие ворота, ворота для трупов — от немецкого слова «Leiche», «мертвое тело»… Гроб, оставленный здесь, у ворот, до того, как начнутся похороны. Эта мысль пришла ему в голову, но тут же вытеснялась всплеском иронии. Как все-таки суеверен человек! Цивилизация? Налет ее был обидно тонок. Стоило ему остаться одному в тем ном месте, и все древние страхи скребутся и бормочут во мраке.

Три звенящих удара церковных часов заставили его вздрогнуть. Он снова посмотрел на свои часы. Прошла минута. Часы в церкви отставали ровно на одну минуту. Казалось, воздух еще колебался от последнего удара, когда, подняв глаза от светящегося циферблата, он почувствовал, что рядом что-то движется. Это было одно из тех впечатлений, которые ничем конкретно не подкрепляются. Только что он смотрел на яркий предмет. Он поднял глаза, после света они ничего не различали в темноте. Если и было какое-то движение, он не смог бы увидеть его. Между кладбищенскими воротами и калиткой в сад викария дорога шла на подъем. Она была темна, как шерсть черного кота.

Инспектор чуть наклонился вперед, все чувства были напряжены до предела. Ему показалось, что кто-то дышал в этой темноте. Дул ветер, журчала вода — легкий, теплый ветер, медленно струящийся поток. Казалось невероятным, что Фрэнк смог услышать звук человеческого дыхания. Он настороженно вслушивался. Все его чувства обострились. И он услышал этот звук снова. Он услышал его, потому что тот раздавался так близко. Кто-то шел широким, скользящим шагом от кладбищенских ворот. Фрэнк Эбботт отступил назад, если бы он не снял перед этим ботинки, его бы услышали. Но его не услышали. Это он сам услышал того, другого, хотя шаги были по-кошачьи мягкими и крадущимися, как в сказках. Потом незнакомец снова застыл без движения, его выдавало изредка только глубокое дыхание. Других звуков не было слышно, но ощущение напряженности, лихорадочной спешки и неотвратимости нарастало.

И вдруг на подъеме у калитки викария мелькнул огонек. Он на мгновение попал в поле зрения Фрэнка Эбботта, прежде чем его заслонил маститый дуб у ворот. Свет мелькнул и исчез и показался снова, колеблясь рядом с землей. Он понял, что это слабый луч ручного электрического фонаря с почти севшими батарейками. Рука, которая держала его, была опущена. Она свободно качалась. Это была рука женщины. Если фонарь требовался ей для того, чтобы освещать дорогу, он был плохим помощником, потому что вызвал только беспорядочную пляску теней. Зато его слабый свет позволял видеть ее (вернее, почти видеть) тем, кто неотрывно наблюдал за дорогой. Женщина медленно спустилась по склону, казалось, она не шла, а плыла, приставая то к одной, то к другой обочине дороги. Она обошла стороной кладбищенские ворота и направилась к протоке.

Что-то шевельнулось в воротах — в них кто-то юркнул. Фрэнк Эбботт постоял не двигаясь, вслушиваясь в темноту и понял, что остался один. Он едва осмеливался дышать и даже думать, чтобы случайно не выдать своего присутствия. Сейчас он подался вперед и увидел, как свет фонаря заслонила движущаяся фигура. Он тут же направился за ней. Холодная, влажная земля под ногами, сырость, проникающая сквозь носки — они, наверное, безнадежно испорчены, — легкое движение воздуха, моросящий дождь, убаюкивающее журчание воды — и две тени впереди него. Одна из них уже стояла на краю протоки, луч фонаря пробежал по воде. Слабый лучик пересек протоку и откачнулся назад, скользнул по мокрой траве и сырой глине. Вторая тень приблизилась к первой. Фрэнк был не больше чем в ярде от нее. Не было слышно ничего, кроме легкого шелеста ветра и плеска воды. И вдруг раздался звук человеческого голоса, говорили негромко:

— Анни!

Фигура на краю протоки не повернулась. Фонарь дрогнул в ее руке, луч метнулся в сторону. Она шепотом сказала:

— Кто… здесь?

— Ты не должна ходить к протоке. Зачем ты пришла?

На этот раз Фрэнк разобрал всего два слова:

— Уильям… утонул…

И снова низкий голос:

— Что ты об этом знаешь? Что ты видела? Что ты рассказала?

Ответа не было, только медленное покачивание головы в накинутом шарфе.

— Что ты видела?

И снова шепот:

— Я… видела…

И вдруг движение, внезапное и стремительное, взмах руки и сильный удар. Фигура на краю протоки упала вперед. Фонарь коснулся воды и погас. В темноте Фрэнк боролся с кем-то костлявым и сильным. Он не ожидал такого сильного сопротивления. Он крикнул, подбежал полицейский в штатском. Бэри побежал с другой стороны протоки, поскользнулся на последнем камне и вымок до колен. Все трое долго боролись в темноте, пока наконец не удалось связать извивающиеся, выворачивающиеся руки. Безумная ярость противника вылилась в поток слов. Все это напоминало ночной кошмар, в котором время замедлилось и невозможное стало возможным. Хриплый голос визжал в темноте.

Фрэнк Эбботт отошел в сторону и позвал мисс Силвер по имени.

— Где вы? Что с вами? Бога ради!

Он ощупью искал на том месте, где она упала, и наконец раздалось знакомое приветливое покашливание.

— Я промокла. Не мог бы ты дать мне руку? Эта глина очень скользкая.

Он помог ей подняться на ноги и, обнимая ее и тяжело дыша, встал рядом.

— Я никогда себе этого не прощу!

Вода стекала с ее юбки, но голос был совершенно спокойным.

— Дорогой Фрэнк, не надо укорять себя. Я почувствовала, как она подняла руку, и решила, что лучше прыгнуть в воду. Я думаю, орудием убийства служил тяжелый фонарь, ты найдешь его где-нибудь поблизости, если он не укатился. Нам нужен свет. А, я вижу, у инспектора Бэри есть фонарь!

Он ответил:

— У меня тоже есть, но я так чертовски растерялся, что совсем про него забыл.

Он уже приготовился за свое «чертовски» получить, как всегда, упрек. Но этого не произошло. В ее обычном восклицании «Дорогой Фрэнк!» прозвучала только нежность.

Они вдвоем подошли туда, где фонарь инспектора Бэри освещал безобразную, истерзанную фигуру Милдред Блейк.

Глава 43

— Нет, дорогой Фрэнк, слава богу, я хорошо себя чувствую. Ночь сегодня теплая, и в доме викария нет перебоев с горячей водой. Ванна очень меня взбодрила. Миссис Болл настояла, чтобы мне подали завтрак в постель, хотя, уверяю вас, в этом не было никакой необходимости, Он смотрел на нее с тем выражением, которое лишь очень немногие видели на лице инспектора, — на нем была написана тревога, нежность, забота.

— Я не прощу себе.

Она пытливо на него посмотрела.

— А что оставалось делать? Бедняжка Анни своим поведением все время выдавала себя. Для неуравновешенного, подозрительного ума убийцы было очевидно, что она что-то знает и поэтому представляет собой потенциальную опасность. Убивший дважды не остановится перед третьим убийством. Встретив Анни у могилы Кристофера Хэйла, я сразу поняла, что ее рассудок слабеет под давлением ужасной тайны, которая связана со смертью ее мужа. Нельзя было исключить и то, что она сама могла быть виновной в его гибели. Он женился на ней из-за денег, чудовищно с ней обращался, изменял ей. Она могла пойти за ним, когда он переходил протоку, и столкнуть его в воду. Но что было делать с Клариссой Дин? Помните, на следствии выяснилось, что последним человеком, который видел Уильяма Джексона в живых, был Эдвард Рэндом. Это подтверждает и Анни, которая видела, как мистер Эдвард прошел мимо нее и перешел протоку. Он встретил Уильяма Джексона на подъеме, и она слышала, как он, проходя мимо, сказал: «Спокойной ночи, Уильям». Я учитывала и возможность того, что Кларисса Дин поджидала Эдварда Рэндома в воротах кладбища. Мы знаем, что в двух других случаях так и было: когда миссис Стоун видела их вместе, и во втором, более трагичном, когда Кларисса отправилась к протоке навстречу своей смерти.

— Думаете, она могла видеть или слышать что-то подозрительное в ту ночь, когда утонул Джексон?

— Нет, не думаю. Я просто размышляла, почему Анни могла убить ее, но тут же отбросила этот вариант. Во-первых, Анни сама видела, как Эдвард Рэндом поднимался от протоки после того, как попрощался с ее мужем. Если Кларисса приходила, чтобы встретить его, зачем ей понадобилось бы оставаться у протоки? Она бы просто пошла за ним и взяла бы за руку, как это и было в другом случае. То есть она не могла быть свидетелем убийства Уильяма Джексона. Если бы она видела что-то, зачем ей было молчать? Она не скрывала своего интереса к Эдварду Рэндому, напротив, всячески подчеркивала его. Нет, я решительно не могла придумать, зачем Анни понадобилось бы убивать ее.

Была и вторая причина, по которой я исключила из подозреваемых Анни, — состояние ее рассудка. Она сходила с ума от страха. Иногда она сама шла навстречу опасности, которую считала неминуемой. Она считала, что обречена, иногда ожидание удара становилось настолько непереносимым, что она специально шла к протоке, надеясь встретить смерть.

Он улыбнулся.

— Всегда говорил, что вы видите всех нас насквозь. Серьезно, я вас честно предупреждаю: если у меня появится тайна, я буду бегать от вас как от чумы. Итак, вы изучили Анни и пришли к выводу, что она не убийца, а следующая возможная жертва. Но как вы догадались, что это Милдред Блейк, откроете тайну?

Она мягко и неуверенно кашлянула.

— Эта мысль пришла мне в голову, когда я рассматривала, так сказать, шансы мистера Арнольда Рэндома. Именно он все бы потерял, если бы нашлось последнее завещание его брата. Именно ему угрожали шантажом Уильям Джексон и, косвенно, Кларисса Дин. Безусловно, он больше чем кто-либо еще был заинтересован в их смерти. От столь опасных подозрений его спасало только алиби, которое обеспечивала ему мисс Милдред Блейк. Если она говорила правду, он не мог убить Уильяма Джексона. Если она лгала, чтобы обеспечить ему алиби, то зачем ей это было нужно? Благодаря местным сплетням я узнала, что в свое время мистер Арнольд Рэндом оказывал ей такие знаки внимания, что все решили, будто дело идет к свадьбе. Не будь я знакома с мисс Блейк лично, я могла бы тешить себя мыслью, что она действовала под влиянием романтических воспоминаний. Но после того, как я несколько раз встречалась с ней, я поняла, что все гораздо обыденней и проще. Все местные разговоры, даже сдержанные замечания миссис Болл, подтверждали мое впечатление о ней, подтверждали, что это властная, эгоистичная особа, очень хваткая и жадная до денег. Было и еще кое-что. Миссис Болл и викарий расстраивались из-за счетов клуба для мальчиков. Предыдущий викарий был очень стар. Он распоряжался финансами, и ему помогала мисс Милдред. Руфь Болл была так расстроена, что я поняла: она не верит, что обнаруженные просчеты случайны.

Фрэнк присвистнул.

— Очень неприятное положение.

Мисс Силвер кивнула, соглашаясь.

— И не говори. Мисс Милдред Блейк все больше привлекала мое внимание. Хотя у нее приличный доход, одевалась она ужасно, в одежду, которая годится разве что для пугала. Когда в ее присутствии обсуждали убийства, она не выказала никакой жалости — ни к молодому человеку, которого знала с младенчества, ни к девушке, которая служила у нее в доме. Я даже заметила какое-то садистское удовольствие на ее лице. В душе такой женщины воспоминание о неудачном романе вызовет скорее обиду, чем теплое чувство.

Фрэнк не сводил с нее глаз.

— Знаете, я просто заслушался.

Она продолжила с легким упреком:

— Вернемся к тому вечеру, когда убили Уильяма Джексона. Мистер Арнольд Рэндом репетировал в церкви, как всегда в пятницу. Вечер у викария закончился не раньше четверти одиннадцатого. Около десяти звуки органа были еще слышны, мисс Милдред Блейк поднялась и объявила, что должна поговорить с мистером Арнольдом Рэндомом о репертуаре, если ей придется заменить его на воскресной службе. Миссис Болл сказала, что ей показалось, будто орган смолк и часы пробили десять еще до того, как мисс Милдред ушла. Последними видели Уильяма Джексона в живых его жена Анни и Эдвард Рэндом. Эдвард Рэндом говорит, что прошел мимо Уильяма и пожелал ему спокойной ночи. Ему показалось, что часы пробили десять немного позже, когда он уже шел по деревенской улице. Анни слышала, как Эдвард Рэндом попрощался с ее мужем, она тоже говорит, что часы пробили некоторое время спустя. Зная, что Уильям Джексон собирался шантажировать своего хозяина, я подумала, что едва ли он упустил такую замечательную возможность. По звукам органа он понял, что Арнольд Рэндом в церкви. Он выпил достаточно, чтобы осмелеть. Еще до того, как Анни рассказала, что она видела в эту ночь, я предполагала, что Уильям ходил в церковь.

Фрэнк бросил на нее острый взгляд.

— Значит, Анни заговорила?

— Да. Сейчас я тебе расскажу об этом. Но ты спрашивал, как я поняла, что это была мисс Блейк. Проще будет, если мы начнем с другого эпизода. Милдред Блейк сказала, что она вошла в церковь, увидела, что мистер Рэндом закончил, поговорила с ним, после чего он проводил ее до дома и пошел по направлению к усадьбе. Все это давало ему алиби, но и ей тоже. С другой стороны, если она не делала ничего плохого, алиби было ей не нужно, и чем больше я узнавала ее, тем меньше верила в то, что ею двигала жалость или доброта.

Фрэнк поднял одну бровь.

— Но, возможно, она говорила Правду: они с Арнольдом Рэндомом поговорили, и он проводил ее до дома.

Она покачала головой.

— Я не могла поверить в это алиби. Анни была с той стороны протоки. Она могла что-то скрыть, но я уже точно знала, что она не видела, как ее муж переходил протоку. А если он не перешел ее, то где он был, пока она стояла и ждала его на другой стороне? Разумеется, в церкви. А если он пошел в церковь, Милдред Блейк должна была застать его там, когда отправилась на переговоры с Арнольдом Рэндомом. Вернемся к тому моменту, когда она встала и заявила остальным дамам о своем намерении зайти в церковь. Нужно собрать вещи, попрощаться, надеть пальто и, как я знаю по собственному опыту, выйдя из дома, нужно дать глазам привыкнуть к темноте. Часы пробили, орган замолк, но ей некуда было спешить, потому что Арнольду Рэндому надо еще собраться. Она идет по тропинке через двор, подходит к боковой двери и слышит голоса внутри. Скорее всего, так оно и было. Разумеется, ее это заинтересовало. Один раз я сама заходила в церковь, когда Арнольд Рэндом играл. Если бы он не закончил игру, он даже не узнал бы, что я там была. То есть Милдред Блейк могла стоять и слушать, как Уильям Джексон пытается шантажировать. Я уверена, так все и было. Разговор зашел о завещании, последовала бурная сцена. В конце концов Уильям Джексон ушел, обескураженный и сердитый. А мисс Милдред Блейк успела придумать свой план. Она достаточно хорошо знала Арнольда Рэндома и понимала, что он предпочтет заплатить шантажисту, чем выставить себя на позор. Но почему деньги от шантажа должны достаться Уильяму Джексону? Он же провалит все дело, уже провалил. Но она сумеет действовать хитрее, какой щедрый источник дохода! Теперь он в ее руках! Она знала все слабости Арнольда Рэндома и умела играть на них. Я твердо уверена, что весь этот порочный план возник мгновенно, как яркая вспышка, и она принялась тут же его выполнять.

Фрэнк Эбботт бросил на нее удивленный взгляд.

— Вы что же, хотите сказать, что она убрала Уильяма Джексона только потому, что хотела сама шантажировать Арнольда?

В ответ на столь дерзкую прямоту она укоризненно покашляла, но твердо ответила:

— Именно так. И чтобы покрепче держать его в руках. Вспомните слова лорда Теннисона о «страсти к наживе в сердце Каина». Они как раз про эту несчастную женщину. Она поспешила за Уильямом Джексоном, настигла его, когда он подходил к протоке, и либо ударила его фонарем, он у нее необычайно большой и тяжелый, либо столкнула его в протоку и держала под водой до тех пор, пока он не захлебнулся. Помните, он был под хмельком, так что сладить с ним было просто. Все это заняло не больше нескольких минут. На следующий день мисс Милдред пришла к Арнольду Рэндому в усадьбу. Это я узнала от миссис Дикон — ее дочь Дорис открывала ей дверь. Она принесла с собой черную книгу для пожертвований, которую хорошо знают в деревне. Неужели ты не догадался, что за пожертвование она хотела собрать? Посмотри, в каком выгодном она оказалась положении. Стоило ей только выступить на следствии с заявлением, что она слышала, как Уильям Джексон шантажировал мистера Арнольда Рэндома сокрытым завещанием, которое Джексон подписывал как свидетель, — его тут же обвинили бы в преднамеренном убийстве. Только глупец не понял бы, в какую ситуацию он попал. Выход был один — заплатить. Взамен она обещала не говорить никому о его ссоре с Уильямом Джексоном и гарантировала алиби, которое защищало и ее саму. Да, дорогой Фрэнк, в своей практике я еще не встречала такого остроумного и бесчеловечного плана.

Он кивнул.

— А в случае с Клариссой Дин? Милдред Блейк, разумеется, сама напечатала записку?

— Да. В то утро она заходила в церковную пристройку. Эдвард Рэндом сказал, что, увидев ее, он сразу поспешил уйти.

— Зачем ей понадобилось сваливать убийство на него? А она попыталась это сделать, вы же знаете.

— Он был удобным козлом отпущения. В деревне много судачили о его долгом отсутствии, а ей было совсем невыгодно, чтобы подозрение пало на Арнольда Рэндома. Хотя прямо она и не обвиняла Эдварда Рэндома, это делала за нее мисс Ора.

— Так, по-вашему, она была с ней в сговоре?! — воскликнул Фрэнк.

— Ну что ты… Она просто глупая женщина, которая любит посплетничать и к тому же лишена чувства ответственности.

Фрэнк странно посмотрел на нее.

— Если бы вы рассказали мне это дня два назад, даже вчера, то я, разумеется, выслушал бы вас с предельным почтением, но ни за что не поверил бы. Но вы абсолютно правы, по крайней мере, в отношении Арнольда. Он сделал заявление. Все происходило именно так, как вы предполагаете. Уильям Джексон действительно пришел в церковь и недвусмысленно намекнул на то, что он скрыл завещание. Конечно, он говорит, что не знал о его существовании до тех пор, пока Сьюзен Вейн не наткнулась на него, разбирая книги в библиотеке. Вся эта история шита белыми нитками, но и он, и Эдвард Рэндом настаивают на ней, а поскольку Эдвард — единственный наследник и завещание уже у семейного поверенного, то наше дело сторона. Арнольд заявил, что Милдред Блейк пришла к нему после смерти Джексона, он согласился заплатить ей то, что она требовала. После смерти Клариссы Дин она пришла опять. Так что вы кругом правы, но я так и не понял, как вы обо всем догадались. Знаете, шеф подозревает, что вы занимаетесь магией, во всяком случае, белой. Он не удивится, если вы вылетите из окна на метле. Если вы не хотите, чтобы я тоже записал вас в ведьмы, скажите, что внушило вам такую уверенность относительно мисс Блейк, что вы даже предприняли рискованный розыгрыш прошлой ночью, чего я ни в коем случае не должен был позволять вам.

В продолжение всего разговора мисс Силвер не переставала вязать, но сейчас она опустила на колени спицы с маленькой розовой распашонкой и положила на нее руки.

— Я заметила одну незначительную деталь, — сказала она, — но она убедила меня. Вчера утром я зашла к мисс Оре Блейк. Она распорядилась, чтобы принесли чай. Чай подала мисс Милдред. Пока она расставляла чашки, я успела рассмотреть ее юбку. Это была не та юбка, в которой она была накануне, когда мы заходили к ним на чай с миссис Болл. Цвет был тот же темно-серый, но материал другой. Я заметила, что юбка недавно промокла. Ткань сморщилась, на ней были следы глины. Их пытались счистить, но это не так-то легко. Из-за абсолютного безразличия к своему внешнему виду мисс Милдред поленилась довести дело до конца. Она считала, что никто в деревне даже не заметит, что на ее одежде появилось несколько новых пятен. Хотя я человек приезжий, я тоже могла их не заметить, но заметила и сразу же подумала, что мисс Милдред запачкала и намочила юбку на глинистом берегу протоки. После этого все стало на свои места. Я поняла, что она вполне способна совершить убийство. Когда я назвала ее имя Анни, бедняжка очень растерялась. Она ничего не сказала, просто задрожала от страха.

— Но теперь-то скажет?

— Как только она услышала, что Милдред Блейк арестована, она залилась слезами и все мне рассказала. К тому, что она уже говорила, добавилось немногое, но это немногое очень важно. Как ты помнишь, она стояла на другой стороне протоки, поджидая мужа. Ночь была темная, пасмурная, но иногда проглядывала луна. После того как Эдвард Рэндом прошел мимо, он перешел через протоку, пожелал ее мужу доброй ночи и продолжил путь. Затем Уильям Джексон сделал несколько шагов по направлению к протоке. Она слышала звук органа, доносившийся из церкви. Он тоже мог слышать его. Она говорит, он повернулся, подбежал к воротам и скрылся в них. До этого он как-то намекал, что мистер Арнольд не посмеет уволить его, и она очень испугалась, как бы он не сделал чего-нибудь недозволенного законом. Не знаю, что он ей говорил, я просто передаю вам ее слова. Она стояла и ждала его. Часы на церкви пробили, орган умолк. Спустя некоторое время из ворот вышел Уильям. Она говорит, он был очень сердит. Он шел спотыкаясь, что-то бормотал себе под нос и ругался. Он прошел половину пути до протоки, потом повернулся и пошел назад. Но, дойдя до ворот, он передумал. Постоял минуту или две и снова начал спускаться к протоке. В тот момент, когда он был уже у самой воды, из ворот кто-то поспешно вышел. Глаза Анни привыкли к темноте, она ясно различала две фигуры и то, что одна из них — женщина. Но она не узнала ее до тех пор, пока та не окликнула ее мужа: «Уильям! Уильям Джексон!» Тогда она поняла, что это мисс Милдред Блейк. Она говорит, ошибиться было нельзя: у нее у одной такой низкий голос.

— А потом?

— Уильям остановился, она подошла к нему и встала позади. Они начали разговаривать. Говорила мисс Милдред, а Уильям все пожимал плечами. Может быть, она говорила ему о завещании. Думаю, мы так никогда и не узнаем этого, но только вдруг Уильям стал переходить протоку. Анни побоялась, что он ее увидит, развернулась и побежала. Один раз она обернулась и увидела мисс Милдред на первом камне переправы. Как раз выглянула луна, и она совершенно уверена, что мисс Милдред стояла не на берегу. Она разглядела воду, мисс Милдред, стоящую на первом камне, и за два камня от нее — Уильяма. Она говорит, что никогда в жизни так не пугалась, причем сама не знала почему. Она так испугалась, что мчалась во весь дух до самого дома.

Глава 44

— Ты хотела бы жить в усадьбе? — спросил Эдвард Рэндом. Он стоял на коленях возле камина, разжигая огонь кусками газеты.

Сьюзен, сидевшая у окна с книгой на коленях, которую даже не пыталась читать, подумала, что он не заметил ухода Эммелины. Она ответила своим звонким голосом:

— Она ушла кормить кошек.

— Эммелина?

— Разумеется.

Бумага начала разгораться ярким пламенем. Он удовлетворенно посмотрел на него и сказал:

— При чем здесь она? Я спрашивал не у нее. Она в любом случае предпочтет остаться в этом своем оккупированном кошками коттедже. Я спрашивал у тебя.

Он немного отодвинул бумагу, и огонь переместился вместе с ней. Он несколько раз присвистнул и выругался; наконец вся бумага, скомканная между поленьями, разгорелась, поленья задымились и затрещали. Сьюзен уронила книгу и сказала:

— Ну, знаешь ли…

Он сел на корточки, любуясь результатами своего усердия.

— Теперь точно не погаснет. Если бы не забота о кошках, Эммелина никогда не обратила бы внимания, затоплен камин или нет. — Он поднялся и вытер руки. — Я говорю с тобой. Я спросил тебя, хотела бы ты жить в усадьбе?

Сьюзен ответила:

— Это было бы ужасно.

— Почему?

Она нахмурилась и слегка побледнела.

— Тайные завещания, семейные дрязги, огромные комнаты, по которым гуляют сквозняки и где никогда не бывает тепло, вся мебель в чехлах…

Он покачан головой.

— Там нет сквозняков — дядя Джеймс следил за этим. И других завещаний тоже нет, по крайней мере, я надеюсь на это. А по семейным дрязгам мы справили прекрасные и пышные поминки. Ну, что ты об этом скажешь?

Он стоял и смотрел на нее. Она не могла понять, серьезен он или шутит. Если он говорит серьезно, то он делает ей предложение, но предложения так не делают. Она разозлилась. Щеки ее покраснели, глаза вспыхнули. Гордо вскинув голову, она ответила:

— О чем?

Она сидела посередине маленького дивана, сесть рядом было негде, но вдруг он, подвинув ее, стремительно опустился рядом с ней. Она почувствовала у себя на плече его руку.

— Ты же прекрасно знаешь. Я не мог сделать тебе предложение тогда, когда меня собирались арестовать. Я делаю его сейчас. Ты выйдешь за меня замуж?

Она отодвинулась от него настолько, насколько позволял диван, недалеко, но это было все, что она могла, и повернулась к нему лицом.

— Почему ты этого хочешь… если ты действительно хочешь?

— Я действительно хочу.

Ей ничего не сказали ни его слова, ни выражение его лица. Так он мог приглашать ее на прогулку. Понятно. Она тогда позволила ему поцеловать себя и поцеловала его в ответ. В отношении поцелуев воспитание тети Люси было очень строгим — из-за них мужчины начинают хуже думать о тебе. Вдали от Гриннингза ей такой подход казался старомодным. Но сейчас она была в Гриннингзе. Было это утверждение старомодным или нет, но оно оказалось до обидного справедливым. Эдвард делает ей предложение, даже не притворяясь, что любит ее. Она так себя выдала, что он не находит нужным притворяться. Он просто хочет обосноваться, жениться, а она — разумная, домашняя девушка, с которой можно не бояться никаких неожиданностей. Она не ощущала себя ни разумной, ни домашней. Она вся кипела от злости.

— Ты не любишь меня!

Его рука отпустила ее плечо. Он резко отстранился.

— Все зависит от того, что ты понимаешь под любовью.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!

Он небрежно сказал:

— Позолоту на мишуре, глазурь на пирожном?

— Нет, я не это имею в виду.

— Многие люди имеют в виду именно это. А по-твоему, что это? Весенняя лихорадка? Чувство, что у тебя на ногах семимильные сапоги и ты можешь отправиться хоть на край света, чтобы принести алмаз чистой воды для любимой? Удивительный и нелепый восторг восемнадцатилетнего мальчишки? Это быстро проходит, моя дорогая, очень быстро.

Она подумала: «Так он относился к Вероне Грей. А для меня у него нет никаких восторгов».

Его рука дотронулась до ее руки и опустилась.

— Алмаз не поддержит огня в семейном очаге, нельзя жить среди лунного света или космических лучей.

Злость Сьюзен куда-то улетучилась. В ней все потухло и потускнело. Она почувствовала себя невыносимо скучной и старой. Но если вы по-настоящему стары, вас не ждут впереди столько скучных, размеренных лет. Ей ведь всего двадцать два…

— Я не могу выйти замуж за человека, который не любит меня. А ты меня не любишь. Думаю, я тебе нравлюсь, но ты меня не любишь.

Он наклонился к ней и взял ее руки в свои. Она презирала себя за то, что ее рукам было так уютно в его ладонях.

— В этом ты ошибаешься, — ответил он. — Я очень люблю тебя. Жаль, если я люблю тебя не так, как ты хочешь. Сам я считаю, что люблю тебя так, как надо, потому что моя любовь опирается на самое важное, что есть в жизни, и поэтому она будет расти. В последние несколько дней она очень выросла. Может быть, это звучит неромантично, но все зависит от того, что ты считаешь романтикой. Не понимаю, почему любовь не может быть милосердием и начинаться с дома. Знаешь, если бы мне пришлось выбрать одно слово, чтобы описать, что ты значишь для меня, я бы сказал «дом». Я не могу представить свой дом без тебя. Может быть, для тебя это ничего не значит, но для меня это значит все — все, что, как я считал, для меня потеряно, все, что, казалось, иссякло во мне. Все то, что ты вернула мне, вновь сделав меня живым.

Его холодная сдержанность исчезла, глаза были влажными, голос дрожал, он запинался. Она не ответила, она не помнила, как бросилась к нему, только вдруг почему-то оказалась в его объятиях и ощутила, что здесь ее место и счастье.

Она приняла его слова и поняла их — всей душой. И тоже почувствовала, что теперь обрела свой дом.

1

Атропос («неотвратимая») — одна из сестер-мойр, богинь судьбы (греческая мифология). Она приближает будущее, перерезая в конечном итоге пить, которую прядет ее сестра Клото («прядущая»)

2

Вуд Генри — английская писательница XIX в. Упоминаемый роман — ее лучшее произведение

3

Иондж Шарлотта М. — английская писательница XIX в., автор большого количества исторических и религиозных романов

4

английский еженедельный журнал консервативного направления, основан в 1828 г

5

английский журнал, основанный Самуилом Джонсоном в 1750 г

6

Словарь английского языка С. Джонсона (изд. в 1750 г.) давал точное значение и историю употребления писателями каждого слова

7

«Расселас, принц абиссинский» — единственный роман С. Джонсона. Издан в 1759 г