Глава 24

Когда они добрались до дома, Марион все еще была в холодной ярости. Если бы она дала своему гневу выход, было бы лучше, потому что, когда любимый человек смотрит на вас так, будто видит впервые в жизни и лучше бы не видел вовсе, это кому хочешь испортит удовольствие от возвращения домой.

Хилари молча уселась на ковер у камина. Прямо перед ней стояло кресло, и она скрестила на его сиденье руки и уперлась в них подбородком. Генри все еще стоял в дверях, прекрасно сознавая, что раз ему не предложили войти, то едва ли и ждут, чтобы он остался.

Марион подошла к окну. Когда она повернулась, Генри вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Марион чуть подняла бровь.

— Мне кажется, Хилари нужно выспаться.

Поскольку Хилари промолчала, ответил Генри:

— Думаю, сначала тебе лучше выслушать, что она скажет. Это касается и тебя. И далеко не в последнюю очередь.

— Только не сегодня. Один посетитель у меня уже был, и на этом мое терпение кончилось.

— Могу себе представить.

— Тогда, пожалуйста, Генри, оставь нас.

— Чуть позже.

Не поднимая головы, Хилари глухо проговорила:

— Пожалуйста, Марион.

Марион Грей как будто ее не слышала.

— Я настаиваю, — сказала она.

Генри прислонился к дверному косяку. Он до сих пор держал шляпу в руках.

— Всего минуту, Марион. И думаю, тебе лучше все же ее выслушать, потому что… В общем, думаю, так будет лучше. Хилари только чудом удалось спастись.

— Спастись? — эхом повторила Марион. — От чего?

— От того, чтобы меня убили, — мрачно и глухо проговорила Хилари.

Марион резко повернула к ней голову:

— Что ты болтаешь?

— Они хотели меня убить. И им почти это удалось. Пускай тебе Генри расскажет: я слишком устала.

Марион молча перевела взгляд с нее на Генри. Она увидела, что его брови сдвинуты. И еще она увидела, каким взглядом он смотрит на неряшливые кудряшки Хилари. Что-то растаяло в ней. Она уселась в кресло и проговорила:

— Хорошо. Рассказывай.

И Генри рассказал. Самое странное, что, передавая рассказ Хилари, он не мог уже отделаться от ощущения, что все это правда. Продолжая убеждать себя, что это не так, он тут же поймал себя на том, что старается убедить Марион в обратном. Правда, он так и не понял, удалось ему это или нет. Марион сидела в кресле, подперев голову рукой и прикрывая глаза своими длинными тонкими пальцами. Ее взгляд был обращен внутрь — на ее собственные тайные мысли.

«У каждого сердца своя боль. Что она незнакомцу?» Теперь Марион была спокойна, но все так же холодна. Казалось, в ней просто не осталось уже тепла. Генри умолк, а она даже не пошевелилась. Когда молчание стало невыносимым, Генри резко сказал:

— Ты встречалась сегодня с Берти Эвертоном. Хилари уверена, что он был одним из тех, кто пытался ее убить. Почему она в этом уверена — неизвестно. Уверена, и все тут. Думаю, придется тебе рассказать ей, во сколько он звонил, когда появился здесь и как долго пробыл. Хилари, похоже, считает, что наличие алиби здорово компрометирует парня, хотя мне почему-то кажется, что он никак не мог оказаться в двух местах разом.

— Я и не говорила, что мог, — мрачно сказала Хилари, приподнимая голову. — Алиби состоит не в том, чтобы находиться в двух местах одновременно, а в том, чтобы, совершив преступление в первом, убедить всех, что находился во втором.

Генри расхохотался.

— И давно ты это придумала?

— Только что, — сообщила Хилари, снова роняя голову.

Не глядя на них, Марион заговорила:

— Он позвонил мне около пяти. Я показывала новые модели. Три из них мы продали. Это было сразу после пяти — выходя из примерочной, я слышала, как пробили часы.

— Он не сказал, откуда звонит?

— Нет. Но, должно быть, из города, потому что он хотел сразу же зайти к Гарриет, а когда я ответила, что это невозможно, заявил, что будет ждать меня на квартире. Когда я вернулась, он был уже здесь.

— А во сколько это примерно было?

— Где-то после семи. Я предупреждала его, что буду поздно. Надеялась, он передумает.

— А что он хотел? — спросила Хилари, по-прежнему обращаясь к креслу.

Марион выпрямилась и уронила руки. Ее глаза засверкали.

— Не знаю, как он вообще осмелился явиться сюда и говорить о Джефе!

— А что он говорил? — быстро спросила Хилари.

— Ничего. Я так и не поняла, зачем он приходил. Какая-то путаная история о том, что он встретил человека, который видел, как тем вечером Джеф выходил из автобуса. Только, насколько я поняла, он не знает, где теперь этого человека искать и что он может сказать нового. В любом случае это ничего уже не изменит. Не знаю, зачем он приходил.

— Я знаю, — заявила Хилари, выпрямляясь и откидывая со лба волосы. — Он приходил, чтобы обеспечить себе алиби. Если бы он сумел убедить тебя, что провел весь день в Лондоне, ты подтвердила бы, что он никак не мог убивать меня на дороге в Ледстоу, верно ведь?

Ее короткие смешные кудряшки окончательно растрепались, а прозрачные глаза блестели, как у синицы.

— Бедное мое дорогое дитя! — простонал, смеясь, Генри. — И дались же тебе эти алиби! Ты хоть примерно представляешь, во сколько тебя сбили?

Хилари задумалась.

— Ну, часов у меня, правда, не было, да и много ли от них толку в таком тумане, но чай в Ледстоу я пила где-то в половине пятого, во всяком случае, было еще светло, насколько это вообще возможно в ноябре и при таком тумане. Пробыла я там около получаса, значит, на Мерсера наткнулась около пяти. Дальше, конечно, сложнее. Не знаю, сколько я ехала. Мне показалось, целую вечность, потому что поминутно приходилось слезать с велосипеда и идти рядом — туман был просто ужасный. В общем, точно не скажу, но, когда меня сбили, должно было быть что-то около половины шестого.

— Объясни мне в таком случае, каким образом это мог быть Берти Эвертон, если в пять он звонил Марион из Лондона?

Хилари наморщила нос.

— Если.

— Марион говорит, было ровно пять.

Марион кивнула:

— Я слышала, как пробили часы.

— Я и не сомневаюсь, что он звонил именно в пять, — возразила Хилари. — Так и было задумано. Это же часть алиби. Он прекрасно знал, что Марион не позволит прийти к ней на работу. Он мог спокойно звонить из Ледстоу — и Марион ни на секунду не усомнилась бы, что он сидит в своей лондонской квартире. Все преступники так поступают, если им нужно алиби. Я бы и сама так сделала.

— Ну, а если бы Марион ответила: «Хорошо, жду»?

— Не ответила бы. Она никому не разрешает приходить к ней на работу. Ее могут запросто за это уволить. И Берти этим воспользовался.

— Ну, хорошо, — нетерпеливо сказала Марион. — И что, по-твоему, было дальше?

— Думаю, он подобрал в гостинице Мерсера и после того, как они попробовали со мной разделаться и у них это не получилось, гнал как сумасшедший, чтобы успеть в Лондон и завершить свое алиби. Мерсера он, скорее всего, высадил в Ледлингтоне, а сам либо успел каким-то чудом на поезд, либо так и гнал до самого Лондона. Я смотрела в справочнике, пока ждала Генри. Там есть поезд на пять сорок. Он идет без остановок и в семь уже прибывает в Лондон — к началу вечерних спектаклей. Берти вполне на него успевал, и это, кстати, объясняет, почему они так быстро прекратили меня искать. Раз я осталась жива, ему позарез нужно было алиби. Только я не думаю, чтобы он ехал поездом, потому что тогда ему пришлось бы оставить машину в Ледлингтоне, а кто-нибудь наверняка потом вспомнил бы, что ее там видел.

— За полтора часа добраться до Лондона? При таком-то тумане? — протянул Генри. — Что-то мне с трудом в это верится.

Хилари откинула со лба волосы.

— Просто ты никогда еще не пытался кого-то убить и тебе не нужно было срочно добывать себе алиби. Иначе ты бы не задумываясь тут же установил парочку мировых рекордов. И потом, ты же знаешь, что в тумане все теряют ощущение реальности и гонят как сумасшедшие, нужно им алиби или нет.

— Когда я вернулась, — заговорила Марион, — было наверное, минут десять восьмого. Миссис Лестрендж и леди Доллинг ушли только в шесть двадцать. Потом еще нужно было развесить платья, да и Гарриет вдруг приспичило рассказать мне о помолвке ее брата. И конечно, туман. До дому мне идти минимум полчаса. — Она повернулась к Генри: — Во сколько ты мне звонил?

— Чуть позже половины восьмого. Как раз перед отходом поезда.

— Вот! — воскликнула Хилари. — У него была уйма времени. Я же вам говорила! Думаю, — она выпрямилась и сцепила руки на коленях, — нужно нанять какого-нибудь Детектива, чтобы он занялся и вторым его алиби. Я просто уверена, что его он тоже подделал. Хороший детектив быстро все выяснит. Марион…

— Нет, — сказала Марион.

Хилари вскочила на ноги и, подбежав к ней, схватила за руку.

— Дорогая, не говори так. Не отказывайся! Это никому не причинит вреда. Это не повредит Джефу. Я знаю, как больно тебе ворошить все это заново. Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, но разреши Генри взять материалы дела и с кем-нибудь посоветоваться. Джеф этого не делал. Его очень ловко подставили, но он этого не делал! Я знаю, что не делал.

Марион оттолкнула ее, поднялась и, не глядя на Хилари, молча вышла. Дверь за нею закрылась. Они услышали, как хлопнула дверь ее спальни.

Хилари подбежала к сундуку, откинула крышку и, вытащив папку с материалами дела, сунула ее Генри.

— Вот! Бери и уходи. Скорее, пока не вернулась Марион.

Глава 25

Когда Хилари проснулась, было темно. Она стремительно вынырнула на поверхность черной дремотной толщи, где не было сновидений, и лежала теперь с широко открытыми глазами, немного испуганная, вдыхая туманный холодный воздух, льющийся в открытое окно. Занавески были раздвинуты, но в комнату не проникало ни капли света. За окном стояла глухая ночь, а значит, Хилари проспала совсем мало, потому что легла она гораздо позже двенадцати.

Что-то разбудило ее — она не помнила что, — и не только разбудило, но и напугало. Она вырвалась из объятий сна, но до сих пор испытывала смутный страх.

Она выбралась из постели, осторожно подошла к двери и открыла ее. В холле было темно, но дверь в гостиную оказалась полуоткрыта; оттуда падал свет, и там была Марион, разговаривающая с кем-то тихим и страстным голосом.

— Ну почему ты не скажешь мне этого, почему? Мне было бы легче, — услышала Хилари.

После этого она вернулась в комнату и в полной растерянности присела на край кровати. Марион — в такой час! С кем она разговаривает? С кем она вообще может здесь разговаривать? Это просто не укладывалось у Хилари в голове. Глаза и уши могли сколько угодно убеждать ее в обратном, но она им не верила. Бывают вещи, в которые невозможно поверить. И тогда остается единственный выход.

Хилари накинула халат и вышла в холл. Дверь в гостиную все еще была полуоткрыта. Не касаясь ее, Хилари осторожно приблизилась к левому косяку и заглянула внутрь.

Кроме Марион Грей, в комнате никого не было. В своей светло-зеленой ночной рубашке она казалась еще более бледной, чем обычно. Ее волнистые черные волосы были распущены, скользя по плечам чуть изогнутыми кончиками. В этой темной и шелковистой рамке лицо Марион казалось совсем юным и измученным. На нем больше не было маски гордости и равнодушия. В глазах стояли слезы, а губы дрожали и расплывались. Стоя на коленях на коврике у камина, она тянула руки к огню, который давно погас.

Хилари показалось, что вот сейчас ее сердце разорвется от жалости и облегчения.

— Дорогая, — выдохнула она, и услышала тихий измученный голос:

— Но ты не хочешь сказать мне. Не хочешь. Я выдержу, все выдержу, но мне нужно знать. Мне нужно знать почему. Должна же быть хоть какая-то причина! Ты не мог сделать этого без причины. Не мог, Джеф! О Джеф!

У Хилари перехватило дыхание. Марион обращалась не к ней — она говорила с Джефом. А Джеф был в Дартмуре [9]. Марион спала и во сне разговаривала с Джеффри Греем. Сейчас она протянула руку, словно стараясь его удержать.

— Джеф, Джеф, ну почему ты не хочешь сказать мне? Я ведь и так уже все знаю. Она сказала мне — та женщина. Ты не видел ее, но она вернулась. Она забыла что-то в кабинете и вернулась туда и слышала, как ты, как вы ссорились. Она слышала, как Джеймс сказал: «Мой родной племянник», и слышала выстрел. Видишь, я все знаю! Теперь ты можешь сказать мне? Это ведь уже ничего не изменит. Тебя уже не повесят, Джеф. Она будет молчать — она обещала. Ну как ты не понимаешь, что я должна это знать? Это убивает меня!

Она поднялась с коленей и заходила из угла в угол. Ее босые ноги беззвучно ступали по полу, лицо было мокрым от слез. Она ничего больше не говорила — она только вздыхала.

Хилари казалось, что больше она этого не выдержит. Эти протяжные вздохи были хуже любых рыданий. Она просто не знала, что делать. Ей было одинаково страшно и разбудить Марион, и оставить ее в этом кошмарном сне. Потом Марион остановилась и, резко повернувшись, шагнула к двери. Это произошло так неожиданно, что Хилари не успела отпрянуть, и, сделай Марион хотя бы еще один шаг, они обязательно столкнулись бы. Но Марион остановилась, и ее рука медленно потянулась к выключателю. Раздался негромкий щелчок, и свет погас. Какую-то долю секунды лампочка еще тлела; потом комната погрузилась во тьму. Рука Марион соскользнула с выключателя, и ее пальцы слепо прошлись по щеке Хилари — ледяное прикосновение, от которого по ее коже тут же побежали мурашки.

Хилари стояла, боясь пошевелиться и не слыша ни единого звука. Ей было очень не по себе от этого безмолвного и невидимого прикосновения, и она долго собиралась с духом, прежде чем вернуться в свою комнату и зажечь свет. Выглянув в холл, она увидела, что дверь в комнату Марион приоткрыта, но в самой комнате темно. Она взяла свечу, снова вышла в холл и, осторожно толкнув дверь, заглянула внутрь. Марион лежала на кровати под одеялом, и ее темные волосы отчетливо выделялись на фоне подушки.

Хилари прикрыла дверь и вернулась в свою спальню, дрожа от холода. Согревшись, она тут же заснула и увидела сон. Ей снилось, что она разговаривает с миссис Мерсер в вагоне поезда, только это был не совсем обычный вагон, потому что в одном его конце был установлен прилавок. Миссис Мерсер стояла за этим прилавком и измеряла что-то большим деревянным метром, какие бывают у продавщиц в магазине тканей. Хилари стояла перед прилавком и пыталась понять, что именно она хочет измерить. Она совершенно отчетливо видела в этом сне каждую деталь, но материал в руках миссис Мерсер все время скользил и переливался, меняясь так, что ей никак не удавалось его разглядеть, и она спросила, тут же испугавшись своего голоса, потому что он вдруг загремел, как колокол: «А что это у вас, миссис Мерсер?», и та, небрежно взглянув на странную ткань, которая, точно живая, скользила, извивалась и трепетала в ее руках, ответила: «Ничего особенного, мисс Хилари Кэрью. Мои показания».

«Значит, вы продаете показания? — удивилась во сне Хилари. — А я и не знала, что это разрешено». «Может, и нет, — ответила миссис Мерсер. — Но я свои продала». «А за сколько?» — спросила Хилари, и миссис Мерсер ответила: «Я получила за них то, ради чего продала бы и душу». Потом она всхлипнула, расплакалась и запричитала: «Но я продешевила. Я продешевила, мисс Хилари Кэрью!», и тут же откуда-то появился мистер Мерсер в форме железнодорожного контролера, только при этом он был еще и заведующим магазином. Он вытащил из кармана брюк хлебный нож и громко и сердито закричал: «Оплаченный товар возврату не подлежит!». Этот нож так испугал Хилари, что она бросилась бежать со всех ног — сначала по коридорам поезда, потом по Фулхэм-роуд — и уже подбегала к дверям антикварной лавки Генри, когда ее сбил огромный автомобиль, и она проснулась.

Глава 26

Генри позвонил в четверть десятого утра — время, выбранное с таким расчетом, чтобы Марион уж точно не оказалось дома. Хилари, которую звонок застал за уборкой постели, плечом прижала трубку к уху и показала камину язык.

— Хилари, — начал Генри на другом конце линии.

— Слава богу, это ты!

— А что, ты ждала кого-то другого?

Хилари засмеялась.

— Милый, если бы ты знал, как я рада слышать твой голос — я имею в виду, мужской голос. Мне с самого утра не переставая названивают одни женщины.

— И что говорят?

— Сначала Элиза тетушки Эмелин позвонила сообщить, что она слегла с простудой — тетушка Эмелин, конечно, потому что Элиза всяких там простуд не одобряет, — а как раз сегодня она должна была участвовать в благотворительной распродаже для Общества Детских Слюнявчиков или чего-то такого — ты же знаешь тетушку Эмелин, — и, поскольку Элиза не одобряет всяких там обществ, детей и слюнявчиков…

— Хилари, что ты несешь?

— О Генри! Это было ужасно. Тетя Эмелин хотела, чтобы я — я, Генри! — ее подменила и отправилась торговать чем-то на благотворительном базаре этого дурацкого общества. Я тут же сказала Элизе: «Вот как женщина женщине: ты бы на моем месте пошла?», а она закашлялась и сказала, что никогда не одобряла всякие там базары, и мисс Кэрью это прекрасно знает, почему и просит меня. А я сказала: «Ни за что» — и повесила трубку. И что ты думаешь? Не прошло и минуты, как мне звонит секретарь Детских Слюнявчиков и благодарит за то, что я так любезно согласилась подменить мисс Кэрью, а еще через пару минут звонит девушка с очень серьезным голосом и говорит, что раз мы будем стоять с ней за одним лотком, ей хотелось бы обсудить…

— Хилари, заткнись! Мне нужно с тобой поговорить.

— Я пыталась им втолковать, что никуда не пойду, да какое там! Казалось, они просто меня не слышат. Эти устроители благотворительных базаров все такие: если уж они в тебя вцепились, живым не отпустят. С удовольствием поговорю с тобой, милый. О чем конкретно ты хотел побеседовать?

— О том, что я срочно жду тебя по адресу: Вест-Лихемстрит, Монтэгю Меншинс, квартира пятнадцать.

— Если это благотворительный базар, я никогда в жизни больше не буду с тобой разговаривать.

— Нет. Не прикидывайся дурочкой. Я встречу тебя на месте. И возьми такси — за мой счет, конечно.

Хилари была приятно заинтригована. Кроме того, ей не часто удавалось прокатиться на такси, а она их очень любила. Больше всего ей нравилось нахальство, с которым они втискиваются между другими машинами и подрезают их так, словно находятся на дороге одни. Она выглянула в окно и обнаружила, что на улице стоит восхитительная погода: в самый раз солнца, чтобы немного позолотить туман, и в самый раз тумана, чтобы придать кирпичу, извести, камню и штукатурке ту иллюзорность и очарование, которые так любил изображать Тернер [10]. Хилари радовалось предстоящей встрече с Генри, и радовалась, как настоящему приключению, этой поездке в неизвестность — потому что слова «Монтэгю Меншинс» не говорили ей ровным счетом ничего. Особое удовольствие доставляла мысль, что, происходи это все в книжке, а не в реальной жизни, голос Генри в телефонной трубке обязательно оказался бы не его, и, едва ступив за порог квартиры номер пятнадцать, она моментально была бы схвачена, оглушена, накачана наркотиками и уложена с кляпом во рту в сыром и темном углу. Она тут же дала себе слово не заходить в этот страшный дом без Генри. Тем более что процедура с кляпом всегда казалась ей чудовищно неприятной. Она твердо решила, что, если Генри не будет ждать ее на пороге, в этом доме ей делать нечего. Лучше уж благотворительный базар с Детскими Слюнявчиками, чем Бандитское Логово с кляпами и смертоносными инъекциями. С другой стороны, кто, интересно, будет платить тогда за такси?

Генри ждал ее на пороге. Они вошли в дом и поднялись на лифте, причем все это время оба не умолкали ни на минуту, потому что Генри пытался объяснить, кто такая мисс Мод Силвер, а Хилари рассказывала, что бы она сделала, окажись в Бандитском Логове.

— Я не хотел нанимать женщину, но Чарлз Морей сказал…

— И я твердо решила…

— В ней есть что-то такое внушительное. Она выяснила…

— Потому что если бы это оказался не ты…

— Что Мерсеры поженились…

— А кто-то другой, только притворяющийся, что он — это ты…

— Только на следующий день после смерти Джеймса Эвертона, — громовым голосом закончил Генри, окончательно заглушая тоненький голосок Хилари. Это подействовало. Хилари пребольно его ущипнула и сказала:

— Что?

— Если бы ты меня слушала вместо того, чтобы болтать без умолку…

— Вот это мне нравится! Да ты просто словечка не давал мне вставить!

— Почему же тогда ты не слышала, что я сказал?

— Я все слышала.

— Зачем тогда спрашиваешь: «Что?»

Однако прижать Хилари ему так и не удалось.

— Но, милый, ты же сам меня перебил. Я хотела сказать: «Что? Миссис Мерсер? Никогда бы не поверила!» Так что лучше повтори.

— Мерсеры поженились только на следующий день после смерти Джеймса Эвертона.

Лифт тем временем давно уже прибыл на место. Хилари открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Миссис Мерсер. Просто невероятно! Такая респектабельная, такая пожилая миссис Мерсер! В этом было что-то пугающее. Хилари чувствовала себя шокированной и немного испуганной. Ей вдруг вспомнился сон, о котором она успела уже забыть. Он вспомнился ей настолько отчетливо, что и лифт, и пустая и неуютная лестничная площадка перед квартирой мисс Силвер утратили вдруг реальность. Она услышала свой голос, спрашивающий: «А что это у вас, миссис Мерсер?», и голос миссис Мерсер: «То, ради чего я продала бы и душу». Они говорили о показаниях миссис Мерсер — о показаниях, которые она продала, и о том, за сколько она продала их.

На ее плечо опустилась рука Генри, и Хилари, моргнув, очнулась.

— Что-то не так? — озабоченно спросил Генри.

— Да нет. Просто кое-что вспомнила.

Рука Генри еще немного помедлила на ее плече и потянулась к звонку.

Когда они вошли, мисс Силвер сидела за своим столом, углубившись в материалы по делу Эвертона. Недовязанная детская бледно-голубая кофточка была сослана на край стола, а прилагавшийся к ней клубок шерсти упал на пол и откатился к самой двери. Войдя, Хилари первым делом его подняла.