Глава 27

Уильям проснулся оттого, что часы на лестничной площадке, принадлежавшие еще его деду, начали бить восемь. Звук был очень низким и торжественным. Уильям, вероятно, проснулся даже чуть раньше начала боя — он поймал себя на том, что считает до восьми. Он точно знал, что не пропустил ни одного удара: перед тем как начать отбивать положенное количество раз, часы всегда издавали нечто вроде жужжания, и именно этот звук услышал Уильям, когда проснулся. Он лежал на кровати. Занавеси были отдернуты, открывая ряд окон, выходящих в сад. Два из них были распахнуты, сквозь них виднелось серовато-синее, цвета сланца, небо и верхние ветви кедра, словно черные крылья распростертые над садом. В январе в восемь утра уже не темно, но еще по-настоящему и не светло.

Повернув голову, Уильям увидел Кэтрин, спящую рядом, — обе руки сложены под подбородком, волосы рассыпались по подушке. Возможно, это случилось именно сейчас, а может быть, и во сне, но, повернувшись вот так и увидев Кэтрин, он твердо понял: то, что он называл «глухой стеной», исчезло. Уильям Смит вспомнил Уильяма Эверзли, а Уильям Эверзли теперь все знал об Уильяме Смите. Две половины его памяти встретились и слились воедино. Остался лишь один пробел: пребывание в немецком госпитале. Уильям помнил все вплоть до момента бомбежки и понимал, что побывал в госпитале, потому что помнил, как вышел оттуда с табличкой «Уильям Смит». Но все события между этими вехами казались такими же смутными и неясными, как его прошлогодний сон. Правда, события эти, скорее всего, были крайне неприятными, поэтому Уильям решил, что вполне обойдется и без них. К тому же, ему и так нужно было многое перебрать в памяти, во многом разобраться. Этим-то он и решил теперь заняться.

Кэтрин… Но с ней все вышло замечательно. Могло случиться иначе — она ведь могла выйти за другого. Но не вышла. Они поженились во второй раз. Теперь — Эверзли. Но здесь не все так просто. Уильям задумался о том, как Сирил и Бретт преодолели годы войны и трудный переходный период, что сделали за это время. Он совершенно не переоценивал их способностей в области бизнеса. У Сирила их просто не было, а Бретт ни о чем не заботился. Может, у него и были способности, но Уильям не испытывал по этому поводу особого оптимизма. Интересно, что они скажут, когда узнают, что он вернулся Конечно, как родственники они обрадуются, но что касается бизнеса — тут они, пожалуй, почувствуют некоторое потрясение. И оттого, что Уильям младше них, и намного, легче не становится. Тут он подумал о мисс Джонс. Она крадучись проскользнула в его мысли. Он видел ее в тот день, шестого декабря, в шесть вечера. Она не могла не узнать его. Или все-таки могла? Уильям задумался об этом. Теперь он помнил, как выглядел раньше. И помнил свое вчерашнее отражение в зеркале, во время бритья. Он изменился не настолько, чтобы у мисс Джонс могло возникнуть хоть малейшее сомнение. Они были знакомы около семи лет перед тем, как Уильям пропал. Фрэнк Эбботт узнал его, встретив лишь однажды. Дэвис… Это ведь на Дэвиса он налетел там, на улице, — Дэвис вспомнил его в одно мгновение, в свете фонаря. Мисс Джонс должна была его узнать.

Уильяму пришло в голову, что возвращение из мертвых после семи лет осложняет жизнь других людей точно так же, как и твою собственную. В этот момент Кэтрин пошевелилась, выбросила вперед руку и проснулась.

Секунду она не могла понять, где находится. Но уже в следующее мгновение Уильям сжал ее в объятиях, повторяя:

— Дорогая, проснись! Скорее просыпайся! Я все вспомнил!

Кэтрин не могла подобрать слов для ответа. Она чувствовала изумление, счастье и покой, потому что ничто не имело значения, пока Уильям был рядом. Она лишь произнесла:

— Я уже проснулась.

— Нет еще! Но ты должна проснуться! Кэт, я вспомнил!

Теперь она по-настоящему проснулась.

— О, дорогой!

— Да! Но какая же неразбериха — а мы с тобой, мы же двоеженцы…

— Неправда!

— Правда, детка! Двоеженец это тот, кто совершает церемонию бракосочетания в то время, пока первый супруг еще жив. Я — первый муж, а ты — первая жена, и оба мы живы. Поэтому я — двоеженец, а ты — двоемужница!

— Да неправда! Не важно ведь, сколько раз ты венчаешься с одним и тем же человеком. Я выяснила — окольными путями.

Его голос изменился:

— Кэтрин, почему ты мне не сказала?

— Я хотела, чтобы ты сам вспомнил.

— А если бы не вспомнил?

— Я бы все равно сказала тебе сегодня. Мисс Силвер убедила меня, что я должна.

— Мисс Силвер? Что ты ей рассказала?

— Все. Правда, она, похоже, и так знала большую часть.

— Откуда?

— Она просто складывает вместе факты. Она уверяла, что я должна тебе все сказать. И я собиралась, только я надеялась, что ты первым вспомнишь — и ты вспомнил.

После долгой паузы Уильям произнес:

— Я тебя никогда по-настоящему не забывал.

— Я знаю.

— Я полюбил тебя в ту минуту, когда ты вошла в магазин. Я никогда не переставал тебя любить. Это жило во мне все время, а потом ты пришла… — Голос его сорвался. — Кэтрин, ну почему ты мне не сказала?

Она ответила очень мягко:

— Глупый! Как я могла войти в магазин и сказать Уильяму Смиту: «Вам кажется, что вы меня никогда не видели, но я — ваша жена»? — Кэтрин прижалась своей щекой к его: — Что бы сказала мисс Коул!

Уильяму в голову пришло несколько фраз, которые могла бы сказать мисс Коул. Они от души посмеялись, и потом Кэтрин продолжила:

— Я хотела, чтобы ты снова в меня влюбился, а когда это случилось, я захотела, чтобы ты женился на мне. Мне казалось, что тогда ты должен вспомнить, но ты все не вспоминал, и с каждым днем мне становилось труднее тебе сказать. Но сегодня я бы это сделала. Было бы нечестно позволить тебе так и жить жизнью Уильяма Смита.

— Да, нечестно… — проговорил он медленно. — Послушай, Кэт, нам придется распутывать большую неразбериху. Я тут думал…

— Не надо слишком много думать.

Уильям быстро, нетерпеливо мотнул головой — это движение всегда напоминало Кэтрин о собаке, выходящей из воды.

— Я подумал: в тот раз, когда я ходил к Эверзли и встречался с мисс Джонс, она ведь должна была меня узнать Или, думаешь…

— Нет, не думаю. — Кэтрин не дала ему закончить свою мысль. — Ты ни капли не изменился. Ты и раньше не менялся и вряд ли когда-нибудь изменишься.

Словно эхо, донесся к ней из прошлого ее собственный голос, восклицающий с раздражением: «Бесполезно! Уильям всегда такой будет!» Тогда она хотела что-то сделать, а он не позволял… Теперь она уже не помнила, что именно, помнила только, что ей было десять, она злилась и говорила; «Уильям всегда будет такой!»

Кэтрин очнулась, услышав имя мистера Дэвиса.

— Старый Дэвис меня узнал — по крайней мере, мне так кажется. Он налетел на меня на улице. Он чуть не упал в обморок и спросил меня, кто я такой.

— А ты ответил «Уильям Смит, „Игрушечный базар Таттлкомба“, Эллери-стрит». Сначала он решил, будто ты призрак, а потом добрался до телефонной будки и позвонил мне.

— Позвонил тебе?

— Так я и узнала, — ответила Кэтрин и прижалась к нему лицом.

Лишь через некоторое время они вновь заговорили о мисс Джонс.

— Знаешь, — начала Кэтрин, — очень странно было с ее стороны назначить тебе такое позднее время. Ты поставил на письме «Уильям Смит», и я не могу избавиться от мысли, что она узнала слово «Уильям». Этого было недостаточно для твердой уверенности, но достаточно для того, чтобы назначить тебе встречу на такое позднее время, когда в конторе уже почти никого не будет. Официально они закрываются в половине шестого. Мистер Дэвис, бывало, уходил позже этого времени. В тот вечер он что-то забыл и вернулся, бедняга.

— Почему «бедняга»?

— Он умер, Уильям.

— Как?

— Седьмого декабря с ним произошел несчастный случай на дороге.

Уильям повторил ее слова:

— Седьмого декабря…

— На следующий день после того, как он встретил тебя.

— На следующий день после того, как узнал меня?

— Да.

Повисла пауза. Потом Уильям спросил:

— Он действительно узнал меня?

— Да. Он позвонил мне и сказал: «Я только что встретил мистера Уильяма».

— Думаешь, он сказал кому-то еще?

— Не знаю. На следующий день он пришел в офис, а вечером отправился домой. По дороге, на перекрестке, он попал под машину, и его увезли в больницу. Он умер, не приходя в сознание. Я узнала об этом только десять дней назад — Банни мне сказал. Помнишь, в тот день я отпросилась из магазина. Сирил пригласил меня на ленч. Там были Бретт и Банни. С моими деньгами вышла какая-то задержка, и Банни приехал, чтобы с этим разобраться. Мы уехали вместе в такси, и он сказал мне, что теперь деньги будут мне выплачивать вовремя, но если вдруг перестанут, нужно ему сообщить. Они сказали ему, что это мистер Дэвис все запутал. Уильям, я не могу им этого простить!

— Кэтрин… О чем ты говоришь?

— Они сказали, что мистер Дэвис не справлялся с работой и спутал все расчеты. Банни мне передал эти слова. И сказал, что мистер Дэвис умер. До тех пор я этого не знала. Вернувшись домой, я позвонила мисс Джонс. Она рассказала мне о несчастье. А когда я надавила, она сказала и дату смерти — седьмое декабря.

Снова повисла пауза. Потом Уильям спросил:

— В тот день Дэвис приходил в офис?

— Да.

— Ты считаешь… — начал он и умолк.

Кэтрин ответила на его незаданный вопрос:

— Я не знаю. Я написала ему и попросила не рассказывать о встрече с тобой. Он должен был получить мое письмо в тот вечер, но он ведь так и не вернулся домой. Седьмого он ходил на работу. Возможно, он никому и не сказал… — Она остановилась. А потом, после долгого молчания, добавила: — А может, и сказал…

Глава 28

Субботним вечером, в то время как Уильям и Кэтрин ехали в Ледстоу, Абигейль Солт пила чай у мистера Таттлкомба. Он был почти уверен, что она не придет, и уже готовился впасть в ярость. Грипп или не грипп — но ему непонятно, с какой стати она должна плясать вокруг Эмили, когда ее ждет ее собственная плоть и кровь, с больной ногой, только что вынутой из гипса! Но такова уж человеческая натура — мистер Таттлкомб был почти разочарован, когда сестра появилась в его квартире с точностью до минуты и, на ходу снимая пальто и перчатки, направилась наверх, в маленькую кухню, чтобы приготовить чай. Ей пришлось делать это самой, потому что миссис Бастабл отбыла в Илинг, чтобы навестить старшую сестру мужа — бывшую директрису начальной школы.

Сделав первый глоток, Абель задумался о том, насколько изменился к лучшему вкус чая — хотя те же самые листья заварили той же водой, вскипяченной на той же спиртовке, в том же старом чайнике. Но чай, приготовленный Эбби, превосходил — и, возможно, всегда будет превосходить — чай миссис Бастабл. То же касалось кофе, супа и всего прочего. Мистер Таттлкомб смягчился и простил сестре ошибку, которую она, в конце концов, не совершила. Она же не проигнорировала его и не предпочла ему Эмили. Абигейль тем временем приготовила превосходные тосты с маслом. Мистер Таттлкомб с содроганием вспомнил, что миссис Бастабл предлагала сделать их перед отъездом и оставить на огне, «чтобы не остыли». Но Абель проявил удивительную твердость в этом вопросе, так что экономка удалилась, возмущенно фыркая.

Он с большим удовольствием поедал тосты Абигейль, в то время как она восхваляла доброту мисс Симпсон, согласившейся прийти и последить за Эмили.

— Вчера она заходила проведать меня и, услышав, что ты меня сегодня ждешь, а я не совсем понимаю, как поступить с Эмили, сразу предложила свою помощь. Элен Симпсон — хороший друг. Конечно, иногда ее манеры раздражают, но, я думаю, все мы не без греха. Я не всякому доверю остаться с Эмили, хоть ей и намного лучше — она уже провела на ногах вчерашний день и большую часть сегодняшнего, правда, пока не выходила на улицу. Но я велела ей полежать лучше у себя, пока меня не будет, и дала ей приемник. Я сказала, если ей чего-то захочется, то Элен будет напротив, в гостиной, и принесет ей чаю. Но не следует напрягаться и слишком много разговаривать — а то они ведь могут из-за чего-нибудь не поладить.

Для Абигейль эта речь была так необычайно длинна, что Абель начал чувствовать легкое беспокойство. Его не интересовала ни Элен Симпсон, ни Эмили Солт. Ему было совершенно безразлично, кто из них за кем присматривает, и Эбби отлично это знала. Ему было бы все равно, окажись они хоть на необитаемом острове, хоть на Северном полюсе. У Элен Симпсон брови сходились на переносице, и она вечно со всеми глупо спорила. Когда вдруг, после смерти его жены, она начала во всем с ним соглашаться, а Эбби стала приглашать ее встретиться с ним за чаем, Абель очень встревожился и вполне откровенно высказался по этому поводу. Эбби вряд ли могла думать, что ему нравится разговаривать об Элен Симпсон.

Взяв еще один тост, Абель сказал:

— У тебя что-то на уме.

Полное, свежее лицо миссис Солт осталось невозмутимым, а голубые глаза, так похожие на его собственные, сохранили полный спокойствия взгляд. Перед тем как ответить, Абигейль подняла свою чашку, отпила из нее и поставила на место.

— Что ж, не буду отрицать: я рада, что застала тебя одного.

Абель помотал головой. Теперь, когда лед был сломан, вполне можно было себе это позволить.

— Ты отлично знала, что я буду один. Миссис Бастабл уехала в Илинг повидаться с невесткой. Она вернется домой в ужасном настроении, потому что миссис Бастабл все время ведет себя с ней так, будто она еще в детском саду. Так что же тебя заботит? — Не дожидаясь ответа, он проговорил: — Я полагаю, Эмили.

— Что ж, ты прав.

— Ну и что она? — проворчал Абель.

— У нее был грипп. Вечером во вторник у нее был сильный жар. Она бредила, говорила много чепухи. Я была рада, что никто не мог этого слышать.

— Что она говорила?

Абигейль заколебалась.

— Она была не в себе. Нельзя принимать всерьез то, что человек говорит в горячке.

Кустистые брови Абеля дернулись. Эти женщины — вы только на них посмотрите! Посмотрите на Эбби! Она же пришла сюда, чтобы передать ему слова Эмили, так или нет? Разве нельзя обойтись без всей этой суеты и замешательства? Нет, нельзя! Мистер Таттлкомб проговорил сердито:

— Так ты собираешься мне рассказывать, что она там наговорила?

В голубых глазах Абигейль промелькнула ответная искра.

— Да, собираюсь. Но я не стала бы так спешить. Я пришла сюда с целью рассказать, но это совсем нелегко сделать, а ты вдобавок никогда не любил бедную Эмили. Меня с ней связывает долг, и я стараюсь как можно лучше его выполнить. Это не всегда мне легко удавалось. А теперь я оказалась в положении, когда мне приходится подумать и о моем долге по отношению ко всем остальным. И это тоже очень нелегко — после всех долгих лет, когда я в первую очередь думала только об Эмили. Теперь я вынуждена с кем-то поговорить, а ты — мой брат, и со всем этим связан.

Абель расправился с тостом и потянулся за следующим. Он не позволит Эмили Солт отвлечь его от чая! Если тосты не съесть, пока они горячие, они испортятся, а они слишком хороши, чтобы их испортить!

— Так что сказала Эмили?

Эбби ничего не ела. Она смотрела на брата, сложив руки на коленях.

— Я тебе расскажу. Но ты должен настроиться воспринимать это так, будто бы все это было не с Эмили. Ты должен судить праведным судом, Абель, а не просто думать что захочется. Эмили тебе всегда была неприятна, но ты справедливый человек и не позволишь своим чувствам влиять на твое суждение. Ты должен воспринимать это так, будто я рассказываю о ком-то другом.

Абель мотнул головой.

— Эбби, это невозможно. Нужно судить людей в соответствии с тем, что ты о них знаешь. Я кое-что знаю об Эмили. Если я должен вынести о ней свое суждение, то не надо просить меня выкинуть все это из головы. Я не думаю, что Господь хочет, чтобы мы так делали. И в любом случае, это просто невозможно.

Абигейль тихо вздохнула. Абель всегда был очень откровенен.

— Что ж, я тебе расскажу, — начала она. — И ты не должен делать из этого слишком большие выводы, потому что Эмили была совершенно не в себе. Она проснулась с криком, а когда я к ней подошла, она меня не узнала — только смотрела во все глаза и повторяла: «Я это сделала, я это сделала!» Я сказала: «Я принесу тебе попить, дорогая». Но когда я вернулась, она вовсю бредила. Это была полнейшая бессмыслица.

В ее памяти всплыла картина: Эмили в пугающем исступлении, застывший взгляд, горящие глаза и жаркая, трясущаяся рука. В ту секунду Абигейль не испугалась — слишком много больных людей она видела, — но с каждым разом, что она вспоминала это зрелище, ей становилось все страшнее.

— Что она говорила, Эбби?

Она могла передать слова, но не ужасную манеру, в которой они произносились, — сначала ледяной шепот, от которого стыла кровь в жилах, а потом внезапно — вопль. В эти моменты Эбби радовалась, что в доме больше никого нет. Под маской ее обычного спокойствия сейчас скрывалось сильнейшее потрясение. Она сказала тихо:

— Ее разозлило твое завещание.

— Она ничего не должна была о нем знать.

Абигейль кивнула.

— Она слышала, как ты мне об этом рассказывал. Я не могла заставить ее понять, что мне оно вполне подходит, а к ней не имеет никакого отношения. Она из тех людей, которые, вбив себе что-нибудь в голову, не могут от этого избавиться. Она вбила себе в голову, будто Уильям Смит наносит обиду мне и ей.

Абель, продолжая поедать тост, заявил с сердитым удовлетворением:

— Она сумасшедшая! Но ты мне не говоришь, что она сказала.

Абигейль снова вздохнула.

— Я пытаюсь заставить тебя понять.

Он подтолкнул к сестре чашку, и та наполнила ее. Даже в этом состоянии озабоченности и тревоги она позаботилась о том, чтобы чай был именно таким, как любил Абель. Но совсем не торопилась передать ему слова Эмили. Эбби вообще ничего не стала бы ему рассказывать, если бы ее не подталкивала собственная совесть.

Абель глотнул чая, устремил на сестру суровый взгляд и произнес:

— Рассказывай, Эбби.

Глава 29

Мисс Силвер провела два дня в больших хлопотах. Субботним утром, после краткого телефонного разговора, надев пальто и шляпку, она отправилась в Новый Скотленд-Ярд, где была встречена сержантом Эбботтом и через некоторое время препровождена в кабинет старшего инспектора Лэма.

Как всегда, последовавший за этим ритуал немало позабавил Фрэнка — теплые приветствия, словно встретились два старых друга, сердечное рукопожатие с одной стороны и женственное — с другой, расспросы мисс Силвер о здоровье инспектора и его семейства.

— А миссис Лэм? Надеюсь, она себя хорошо чувствует? — д ваши дочери? Сынок Лили, должно быть, сейчас в самом восхитительном возрасте!

Дочери были настоящей слабостью инспектора. Он позволил себе немного поразглагольствовать о совершенствах маленького Эрни.

— Они назвали его в мою честь. И говорят, что он на меня похож, маленький плутишка.

Мисс Силвер просияла.

— Ему удивительно повезло! А ваша вторая дочка, Вайолет? Ее помолвка…

Лэм помотал головой:

— Расстроилась. И слава богу, если хотите знать мое мнение. Морской офицер и довольно приятный парень, но когда он на два года уехал, а потом вернулся, им уже не захотелось продолжать отношения. У Вайолет отличная, ответственная работа в Адмиралтействе и у нее слишком много друзей, чтобы слишком торопиться с выбором.

— А Мирта?

Младшая дочь Лэма была его любимицей.

— Хочет выучиться на медсестру. Ее мать это беспокоит. Боится, что она что-нибудь может подхватить. Но я говорю ей, что с медсестрами этого не случается.

Мисс Силвер заметила, что это, конечно, очень благородная профессия. Наконец, фраза «Так чем же мы можем быть вам полезны?» и деликатное покашливание ознаменовали начало делового разговора.

Мисс Силвер сидела на стуле с такой же прямой спинкой, как и ее собственная осанка, ее ноги в аккуратных черных шерстяных чулках и оксфордских туфлях, плотно сдвинутые, твердо стояли на застланном ковром полу кабинета. Руки в черных вязаных перчатках покоились на коленях, поверх изрядно поношенного шерстяного пальто, ворот которого украшал далеко не новый желтоватый мех. Завершала ее наряд шляпка, которой уже несколько лет придавал некоторую живость лишь приколотый сбоку букетик анютиных глазок.

Наконец мисс Силвер переключила все внимание на дело Уильяма Смита.