Анонс

В «Деле Уильяма Смита», очередном романе о мисс Силвер, не случайно то к дело упоминаются старые времена — роман явно носит ностальгический характер. Несмотря на довольно поздний срок его выхода — «Золотой век» детектива заканчивался, — он весьма соответствует требованиям того времени. Дело в том, что англичане, тяжело пережившие Вторую Мировую войну, тогда запоем читали детективные романы как эскапистскую литературу. Детективы с участием мисс Мод Силвер были именно из тех, которые изо всех сил старались воссоздать в памяти читателей довоенное время, и от которых, несмотря на упоминание о войне, веяло обаянием тридцатых. («Каким-то способом, известным лишь ей самой, она овладела искусством поворачивать стрелки часов назад до тех пор, пока чувство напряжения и страха, терзавшее столь многих ее посетителей, незаметно не уступало место ощущению классной комнаты.»)

Поэтому «Дело Уильяма Смита» (кстати, не случайна распространенность самого имени, даже во времена Диккенса выбирали более оригинальные имена для беспризорных) не случайно создает впечатление мозаики, сотканной из элементов ранних романов писательницы. Отсутствие убийства явно не добавляет ему интереса, и возникает впечатление, что в ранних романах сюжет был гораздо динамичнее, а пространные описания каждого появление мисс Силвер — более сдержанны. Роман явно не причислишь к творческим удачам писательницы, тем не менее это довольно занимательная, легко читающаяся история, построенная на скрытой взаимосвязи между двумя семьями.

К несомненным удачам романа относится весьма реалистическое изображение творческой личности, а также неожиданные филиппики в адрес женского пола, увенчанные почти классической фразой: «Женщины всегда так уверены в себе, пока не разобьют носы об очередное препятствия». Ну что ж, это неплохо отражает то, что произошло на страницах романа.

Лондон на его страницах производит впечатление весьма авантюрного города, во всяком случае в размышлениях некой неопознанной, но повидавшей виды личности, а заодно городом с самой невозмутимой полицией, которую долго приходится убеждать в том, что кого-то могут столкнуть под колеса машины. Впрочем, это тоже чисто английская черта. Характеристика «неприкрытые факты шокировали его» вполне может относиться и к самому Уильяму Смиту. А блестящий сюжетный ход, когда все преступники погибают, да так, что ничего не всплывает на дознании, а все более-менее порядочные люди, включая даже Сирила Эверзли, отделываются легким испугом, настолько английский по своей природе, что данный роман определенно можно рассматривать как сказку для взрослых, где Бог Абеля успевает позаботиться обо всех (за исключением двух невинных мух).

Впервые роман вышел в Англии в 1948 году.

На русский язык переведен Е. Александровой специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Пролог

Концентрационный лагерь в Германии. Рождество тысяча девятьсот сорок четвертого года.

Уильяму Смиту снова снится тот же сон.

Как и другие заключенные, он провел это рождественское утро, больше пяти часов стоя на площади в истрепанном белье под колючим северо-восточным ветром. Некоторые из тех, кто были там вместе с ним, падали, чтобы больше никогда не подняться… Уильям же выдержал. Он был сильным и крепким, и он не был измучен тревогой о семье, как другие. Смит не помнил, кто он такой, и значит, не знал, есть ли у него семья. Комендант, обращаясь к заключенным, сказал: «Если у вас есть жены и дети — забудьте их: вы никогда больше их не увидите». Эти слова разозлили Уильяма, хотя его лично они не касались. Ведь теперешняя жизнь началась для него всего два года назад, когда он вышел из больницы. Его снабдили табличкой, удостоверяющей, что он — Уильям Смит. Там стоял еще и номер, но он никак не мог свыкнуться с тем, что это имя и номер принадлежат ему. В лагере он был зарегистрирован под этим именем, а после того, как сбежал и был схвачен СС, его поместили в концентрационный лагерь. С тех пор его дважды переводили в другие места, и каждое из них было хуже предыдущего. В этом лагере он был единственным англичанином. Он немного говорил по-французски и начал учить немецкий. Старый чех иногда одалживал ему нож, украденный с риском для жизни, и они вырезали животных. Чех был мастером в этом деле, а Уильям восполнял недостаток мастерства множеством оригинальных идей. Вскоре он сравнялся со своим учителем.

Время шло — день за днем, ночь за ночью. В жизни заключенных ничего не менялось — голод, холод, плохая пища, жестокость и обволакивающий все вокруг густой туман человеческого страдания. Уильяму было легче, чем остальным, ведь ему не нужно было беспокоиться ни о ком, кроме себя. Он вообще был не из тех, кто беспокоится. И иногда по ночам ему снился один и тот же сон.

Так было и сейчас. Его тело, зажатое между другими телами, лежало на голом грязном полу. Но самого Уильяма там не было. Он спал и во сне поднимался по трем ступеням к дубовой двери — видение всегда так начиналось. Ступеньки были старые, истертые ногами множества поколений, ступавших по ним. Вели они с улицы к парадному входу дома. Уильям точно знал, что дом стоит на улице, хотя никогда не видел ничего, кроме лестницы и обитых гвоздями дубовых створок.

Потом он открывал дверь и входил. Наяву он мог вспомнить только ступеньки и эту дверь, все остальное представлялось очень смутно — как всегда бывает в снах. Оставалось только четкое ощущение, что он возвратился домой. Там был темный холл, а справа — лестница, по которой он поднимался. Но воспоминание это было таким неясным, темным, расплывчатым, как отражение на воде, колеблемой ветром. Уильям знал лишь одно: это — счастливый сон.

До пробуждения видение выглядело так четко, что казалось даже реальнее, чем жизнь в лагере. Холл затемняют деревянные панели на стенах. Из того же дерева сделана винтовая лестница справа. Ее столбы покрыты резьбой в виде символов четырех евангелистов — лев и телец в начале ступенек, орел и ангел — наверху. Головы тельца и ангела изображены на внутренней стороне лестницы, львиная грива спускается с верхушки до подножия столба. Орел вырезан целиком, со сложенными крыльями и огромными когтями — наверху слева. В стенных нишах на всем протяжении лестницы и внизу в холле висят портреты. При слабом освещении казалось, что это люди, притаившиеся в темноте, и в детстве Уильям пугался их.

Он поднимался по лестнице, которая каждый раз выглядела одинаково. Что-то изменилось, когда он впервые дошел до вершины. Воспоминание обрывалось вместе со сном, поэтому невозможно было понять, что именно изменилось. Когда видение исчезало, в памяти Уильяма оставались лишь три ступеньки, ведущие с улицы к двери, тенистый холл с винтовой лестницей и чувство, что он вернулся домой.

В эту рождественскую ночь его тело лежало в окружении других грязных тел, но сам он в это время, перепрыгнув через ступеньки, входил в тепло и свет холла с темной улицы. Все лампы зажжены, занавеси на окнах задернуты. Среди мрачных портретов выделялось светлое пятно напудренного парика, бледно-розовое женское платье и белая кисея детского платьица. Лев и телец у подножия лестницы украшены листьями падуба, а над ними висит бледный пучок омелы. Необычайное чувство счастья нахлынуло на Уильяма. Оно было таким сильным, что он едва удержался на ступенях. Нет времени оглядываться на старые связи, ушедшие в тень прошлого, взгляд его прикован только к одному человеку — тому, кто ждет его на верхней ступеньке, между орлом и ангелом, под омелой…

Глава 1

Бретт Эверзли в который раз просматривал одно и то же письмо. Его содержание было так неприятно, что странным казалось желание вновь и вновь перечитывать его. Письмо пришло с утренней почтой. Бретт с улыбкой распечатал конверт, но радость его мгновенно сменилась отчаянием. С тех пор он постоянно перечитывал эти несколько строк, пытаясь в каждой фразе, в каждом слове найти новое значение — ибо с настоящим смыслом он не мог смириться… Женщины говорят одно, а думают другое — это же прописная истина! Они хотят, чтобы за ними ходили по пятам, окружали их вниманием, лестью. Они любят проверять, на что ради них способен мужчина. Подвергают его испытаниям.

Мистер Эверзли был красив и всегда при деньгах. Женщины за ним бегали, и он был не против. В сорок лет он сохранил свободу, хорошую репутацию и прекрасную фигуру. Но сейчас его красивое лицо побагровело, брови сошлись в одну линию, взгляд темных глаз стал мрачен. Когда он выглядел так, становилось ясно: еще десять лет — и правильные черты огрубеют, подбородок станет слишком тяжелым, а кирпичный румянец так и останется на щеках. Правда, вполне возможно, седина только украсит Бретта и в его внешности появится колорит восемнадцатого века — у него было некоторое сходство с неким благородным сквайром эпохи королей Георгов.

Он сидел за столом в своем кабинете в поместье Эверзли. Письмо лежало перед ним. Даже прочитав его тысячу раз, он не мог смириться с его содержанием. Просто невозможно, чтобы Кэтрин отвергла его! Он вновь прочел написанные ею строки:

Дорогой Бретт.

Боюсь, все бесполезно. Лучшее, что я могу сделать — объявить тебе об этом и сказать: «Будем друзьями!» Я обещала все обдумать и выполнила обещание. Все это действительно бессмысленно. Ты — мой кузен и друг, но не больше. Я не могу заставить себя измениться. Ничего не поделаешь.

Не беспокойся о деньгах — я устраиваюсь на работу.

Твоя Кэтрин.

Не так-то просто найти здесь что-нибудь, кроме прямого и ясного ответа — «нет». Но он не сдавался. Это просто настроение… У женщин бывают разные настроения. Они ведь очень изменчивы! Сначала она холодна, потом снова добра. Добра… Собственное выражение должно было насторожить его, но Бретт был полон решимости отыскать желаемый смысл. Она добра к нему, она в восторге от него — чего же ей еще надо? Не может же она всю жизнь всем отказывать! Его она знает всю жизнь. Бретт был уверен, что никто не нравился ей так, как он. Этот брак мог бы стать таким удачным! Она ведь не двадцатилетняя девочка — ей по крайней мере двадцать восемь. Она уже пережила свой расцвет, как и он — свой. Когда-нибудь человек должен остепениться. Если он может смириться с этим, сумеет и она. Поверить, что отказ ее окончателен, просто невозможно.

Он снова прочел письмо.

Кэтрин Эверзли вышла из автобуса на углу Эллери-стрит и направилась к «Игрушечному базару Таттлкомба». По одну сторону от «Базара» находился небольшой магазин тканей, а по другую — удручающего вида химчистка с засиженной мухами, не внушающей доверия вывеской в одном из окон: «Мы делаем новые вещи из старых!»

По обе стороны двери в здании «Базара» располагались две витрины. В левой были выставлены коробки с красками, мелки, обручи и другие игрушки. Правая же была целиком заполнена деревянными игрушками Уильяма Смита, чья слава уже успела распространиться далеко за пределами Эллери-стрит и ее окрестностей в Северном Лондоне. Здесь были игрушки под названием «Псы Вурзелы» — веселые, легкомысленные, трогательные, все с подвижными головами и хвостами. Среди них были черные, коричневые, серые, белые и пятнистые; ретриверы, бульдоги, гончие, терьеры, пудели и таксы. Особенно выделялись причудливые фигурки — «Буйные Выпи», которые могли переставлять ноги и вращать глазами на шарнирах, — неуклюжие и упрямые, буйные и необузданные, белые, серые, коричневые, черные, зеленые, как попугаи, розовые, цвета фламинго, оранжевые и синие, с черными и желтыми когтями и длинными хрупкими клювами. Кэтрин остановилась, рассматривая их, как и всякий, пришедший сюда впервые. Постоянные посетители Эллери-стрит уже привыкли к странным созданиям, а новички всегда замедляли шаг и часто заходили в магазин купить их.

Кэтрин стояла и думала, как тяжело быть твердой. Некоторые рождаются с твердым характером, другие приобретают это качество со временем, а кому-то просто приходится стать таким. Сейчас ей необходимо быть твердой, а она не может. У нее возникло мерзкое желание все бросить и повести себя, как последняя тряпка. И все же Кэтрин должна была войти в магазин, спросить, действительно ли они ищут продавца и не подойдет ли она для этого. Каждый, кто во время войны служил в санитарной части, может выполнять такую работу. И было бы проще простого сделать все это, если бы Кэтрин было все равно, получит она работу или нет. Но для нее это значило так много, что колени предательски дрожали и сердце колотилось в груди.

Девушка посмотрела на одного из забавных Псов, и тот в ответ глянул на нее своим добродушным вращающимся глазом. «Не будь дурочкой, ты справишься с этим!» — именно это сказал бы Пес, если бы Уильям наделил его речью.

Кэтрин сильно закусила губу и вошла в магазин, где столкнулась с мисс Коул. Их двоих и увидел Уильям Смит, выходя из мастерской. Мисс Коул была бледной, полной, деятельной дамой в очках и узком черном платье, в кардигане имбирного цвета, с комочками ваты в ушах — чтобы не простудиться. Смит увидел ее, как видел каждый день уже долгое время. А затем он заметил Кэтрин и услышал, как она произнесла: «Доброе утро! Кажется, вам нужен помощник в магазине?» Он не сразу понял смысл этих слов. Голос, как музыка, прошел сквозь него. Мысли его остановились, остались лишь чувства. Было не важно, что имен но она сказала, главное, чтобы она вновь заговорила. Он услышал ответ мисс Коул:

— Ну… Я не знаю, я не уверена…

И в эту минуту мозг его снова заработал, и до него, как эхо, дошло значение слов девушки «вам нужен помощник в магазине…»

Смит подошел и вмешался в разговор. Мисс Коул представила его:

— Мистер Смит.

Он пожелал Кэтрин доброго утра и замолчал, разглядывая ее. Ее голос поразил его. Все в ней трогало его чувства. Она была воплощением музыки, поэзии, очарования, неподвластного разуму. И она хотела работать продавцом в «Игрушечном базаре Таттлкомба». Он был слишком потрясен, чтобы заметить ее ужасающую бледность, не укрывшуюся, однако, от мисс Коул, которая мгновенно мысленно дала ей отрицательную оценку: «Слишком деликатна. Нам здесь не нужны люди, готовые в любой момент упасть в обморок. Румянец на щеках явно ненатуральный — я это поняла, как только она вошла. А помада! Что бы сказал о ней мистер Таттлкомб?»

На этот вопрос трудно было ответить, так как мистер Таттлкомб был прикован к постели — его сбила машина, — и общаться с ним могла только его сестра. Но, как бы это ни было прискорбно для мисс Коул, Уильям Смит временно занял его место, и теперь предлагал девушке стул со словами:

— Вы интересовались, не ищем ли мы помощника?

Кэтрин рада была присесть. А вдруг он собирается сообщить, что им никто не нужен или что у нее не получится? Мисс Коул точно сказала бы именно это. Затянутая в черное фигура твердо стояла перед ней, в блестящих темных глазах за гигантскими линзами ясно читалось неодобрение. Кэтрин просто почувствовала все это без слов. И сказала:

— Да. Вы думаете, я вам подойду?

Мисс Коул была уверена, что нет, но скрыла свои эмоции. Она оглядела Кэтрин с головы до ног — от маленькой простенькой шляпки до аккуратных скромных туфелек, — отметила, что ее твидовый костюм явно не нов, и подвела итог: «Спустилась с небес на землю». В наши дни со многими так случается: родились в рубашке, получали все, что хотели, и вдруг — какая-то катастрофа, и приходится им идти и искать работу, и они жалеют себя, потому что теперь должны делать то, к чему другие девушки были готовы с детства. Самой мисс Коул пришлось работать с четырнадцати лет, чтобы приобрести свои теперешние навыки, но эти леди — она презрительно выделила это слово — ожидают, что просто выйдут и найдут работу, не имея никакого опыта. Вслух она резко спросила:

— Какой у вас опыт работы?

Кэтрин была честна.

— Боюсь, в этой области — никакого, но я могла бы научиться. Во время войны я работала в обслуживании санитарного поезда.

— А потом?

— Меня довольно долго не могли демобилизовать, и я ушла сама. Теперь мне очень нужна работа.

«Деньги кончились, — подумала мисс Коул. — У таких, как она, всегда так — помада, румяна, а в кармане — ни пенни».

Уильям не вмешивался в разговор, потому что ему хотелось только смотреть на девушку. Она была высокой и грациозной, двигалась красиво, легко и свободно, как вода, как облака, бегущие по небу. Из-под маленькой коричневой шляпки выглядывали каштановые волосы. У нее были карие глаза. Ее облик вызывай в воображении картины то сверкающей, то темной водной глади: она изменчива, но всегда прекрасна. Уильям следил, как кровь отливает от ее лица и пропадают розовые пятна на щеках. Румяна просто подчеркнули природный цвет. Ему нравился нежный цвет ее помады, которой был тонко подкрашен ее чудесный рот. Ему нравился ее поношенный твидовый костюм и зеленый шарфик на шее. Она внушала ему ощущение полноты, завершенности и уверенность, что все будет хорошо. Он услышал мисс Коул: «Я в самом деле не знаю…» — и в своей простой и бесхитростной манере спросил:

— Как вас зовут?

Ее щеки побледнели и снова окрасились румянцем.

— Кэтрин Эверзли.

Он повернулся к мисс Коул.

— Мне кажется, мисс Эверзли — именно та, кого мы ищем.

— Мистер Смит, в самом деле…

Мисс Коул не могла устоять перед его внезапной обаятельной улыбкой.

— Мистера Таттлкомба сейчас нет, вы будете перегружены работой. Что же будет, если вы переутомитесь?

— Я не намерена переутомляться.

Уильям продолжал:

— Мистер Таттлкомб не простит мне этого. Вы действительно нуждаетесь в помощи. Так что если мисс Эверзли…

Противиться бесполезно, он твердо решил нанять ее, и мисс Коул это понимала. Магазин оставлен на его попечение, и с этим ничего не поделаешь. Мужчины так слабы и глупы: стоит появиться хорошенькому личику — и они в ту же минуту забывают о тех, кто мог бы создать им домашний уют и позаботиться о них! И тут уж ничего не поделаешь — они таковы, и с этим приходится мириться. Мисс Коул подавила вздох и резко спросила:

— А как насчет рекомендаций?

Позже, каждый раз вспоминая этот день, Уильям всегда с удивлением обнаруживал, что восстановить в памяти образ Кэтрин ему легче, чем что-либо еще. Она заполняла каждую щелочку его сознания.

Кэтрин представила две рекомендации. Мисс Коул еще побеседовала с ней, пока он стоял рядом.

— Так как у вас нет опыта, вы не можете рассчитывать на высокую зарплату. Тридцать пять шиллингов в неделю…

Уильям запомнил эти слова, потому что они заставили щеки девушки порозоветь.

— О да!

И только под конец его разозлил твердый голос мисс Коул:

— Никаких румян и помады, мисс Эверзли, никакого макияжа! Мистер Таттлкомб в самом деле очень строг в этом вопросе.

На этот раз Кэтрин не покраснела, а улыбнулась.

— О, конечно, я совсем не возражаю. Это же просто мода, правда?

Потом она ушла. Им предстояло ознакомиться с ее рекомендациями, и, если они окажутся хорошими, девушка начнет работать в понедельник утром.

Уильям вышел на воздух.

Глава 2

Абель Таттлкомб сидел в кровати, подпертый тремя подушками, закутанный в серую с белым шерстяную шаль. Диванную подушку принесла из собственной гостиной его сестра, миссис Солт. Если бы не Абель, черта с два эта подушка была бы здесь. Миссис Солт, конечно, не позволила себе так выразиться, подушка просто осталась бы на своем месте. Но теперь она, если можно так сказать, служила фундаментом для двух других пуховых подушек, и это был внушительный фундамент! Сшитая из плотного холста, покрытая вышитыми крестиком огромными красными розами на пурпурном фоне, она выглядела почти угрожающе из-за кричащей расцветки и еще более кричащей формы. Упругая, яркая и компактная, она удерживала другие подушки в правильном положении и создавала удобную опору для спины мистера Таттлкомба.

Он бросил взгляд ярко-голубых глаз на своего помощника, Уильяма Смита, и произнес:

— Я составил завещание.

Уильям не знал, что ответить. Если промолчать, мистер Таттлкомб решит, будто Уильям уверен в его скорой смерти. Если сказать «О да!» или что-нибудь в том же духе, эффект будет примерно тот же. А фраза типа «О, я уверен, в этом нет необходимости!» пойдет вразрез с его принципами, потому что люди, безусловно, должны писать завещания, если им есть что и кому оставлять. Вот у Уильяма ничего не было. Он оглядел мистера Таттлкомба, отметив, что тот никогда не выглядел лучше, чем сейчас, и сказал:

— Ну что ж, я думаю, вы правы — теперь можно выбросить это из головы.

Абель важно покачал головой, не в знак отрицания, а с выражением некоего философского сомнения. Это был очень пожилой человек со свежим цветом лица, шапкой седых кудрей и глазами яркого голубого цвета. У него был приятный деревенский выговор:

— Ну, там уж будь как будет, а я это сделал.

На это вроде и ответить нечего.

Абель тяжело вздохнул.

— Если Господь захочет, он призовет меня. Его же не волнуют завещания.

Уильям, смущенный торжественностью тона, пробормотал:

— Нет, конечно нет.

Мистер Таттлкомб снова медленно качнул головой.

— Раньше я не думал об этом так, но теперь до меня дошло. В магазине-то особенно не подумаешь, а пока я лежал здесь, мне нечем было заняться. И вот я осознал, что однажды буду призван дать отчет о том, как я распорядился жизнью. До войны я имел маленькое, скромное дело, которое хотел передать Эрни, но вышло иначе. Узнав, что он погиб в лагере, я потерял разум. А бомбежки и другие ужасы, о которых язык не поворачивается говорить, меня мало волновали. Когда закончилась война, казалось, я не смогу жить дальше. Ведь не очень-то легко начинать все сначала, когда мир стал совсем другим, а ты уже в летах. Ну, ты же помнишь тот день, когда ты пришел и сказал, что был вместе с Эрни в лагере. Как я был потрясен, услышав, что он рассказывал обо мне и о магазине. А потом ты принес свои игрушки и спросил, что я о них думаю… Ты помнишь мой ответ?

Уильям широко улыбнулся, продемонстрировав крепкие белые зубы:

— Вы сказали: «Важно, что думаю не я, а покупатели. Поставь-ка их в витрину, и посмотришь».

— И их разобрали за полчаса! Вот что думали о них люди и что думают до сих пор, не так ли? Первыми были Пес Вурзел и Буйная Выпь. Я тебе скажу, если в чем когда и был Божий промысел, так именно в этом. Эрни умер, мой единственный внук, моя плоть и кровь, единственный родственник, кроме Эбби. И мой бизнес катился под гору так быстро, что, можно сказать, съехал к подножию! И тут появляешься ты, со своими собаками и птицами, и дело вновь оживает! И, как ты бы выразился, буйно растет. Если это не воля Божья, что же тогда?

— Да, дела у нас идут хорошо, сэр, — подтвердил Уильям.

Абель кивнул.

— Я сказал Господу, как я благодарен ему. Теперь я говорю об этом тебе. Вчера я составил завещание. Мое дело и все, что есть у меня в банке, я оставляю тебе. Эбби и так достаточно обеспечена, она не будет возражать. Хоть Мэтью Солт и повесил ей на шею на веки вечные эту обузу, Эмили Солт, он все же хоть немного искупил свою вину, оставив Эбби хорошее состояние. Да, Мэтью был состоятельным человеком, и община сильно горевала, когда он умер. Он ведь был архитектором и построил им их Эбенезер за минимальную цену. Мы никогда не могли найти общий язык — Мэтью был слишком уверен в собственной правоте, но он все равно был хорошим братом и хорошим мужем, и оставил Эбби немалые средства. Но я думаю, никаких денег не хватит, чтобы заставить человека жить с Эмили Солт!

— Вы правы, сэр.

— Я бы точно не смог, — продолжал Абель Таттлкомб. В его глазах промелькнула лукавая искорка. — Когда умер ла моя бедная жена, тут начались всякие разговоры насчет того, чтобы Эбби переехала ко мне содержать дом. Но я не мог этого допустить — это означало бы, что вместе с ней приедет и Эмили. И я без обиняков заявил об этом. «Бог дал, Бог и взял», — сказал я. Но Эмили Солт он мне не давал, и нельзя навязать мне ее против его воли. Уж не будем говорить о том, что она считает, будто мужчина — это существо, которое нельзя спускать с короткого поводка! В самой ее внешности есть что-то, от чего меня тошнит. Я не понимаю, как же Эбби терпела ее все эти годы. Но она ухитрилась все выдержать, и это, без сомнения, ей зачтется. Эбби хорошая женщина и, как я сказал, она согласна с моим решением.

Уильям был потрясен. Его переполняло чувство благодарности и смущения. Он почти бессознательно говорил что-то и закончил словами:

— Надеюсь, вы проживете до ста лет, сэр!

— Это Господь решит, Уильям. Я уже прожил трижды по двадцать и еще десять лет…

— Как Моисей и Авраам. А Мафусаил и прочие? Они жили почти целую вечность, так ведь?

— Это решит Господь. Я думал, он призовет меня в этот раз, но, кажется, я ошибся.

Уильям считал, что Господь не отвечает за дорожные происшествия, но не рискнул бы сейчас говорить об этом.

— Знаете, вы должны быть очень осторожны на улице, особенно вечером. Вы едва избежали смерти.

Абель повернул лежащую на подушке голову.

— Меня намеренно кто-то сбил.

Что-то в его тоне, в торжественном выражении лица заставило Уильяма возразить:

— Вы сошли с тротуара и попали под автомобиль.

— Меня сбили нарочно, — повторил Абель. — Я не могу избавиться от этой мысли. Врач может доказывать что угодно, и пусть Эбби его поддерживает, но я тебе говорю: это не было случайностью. Пред сном я выхожу глотнуть воздуха и прогуливаюсь от боковой двери до дороги. В свете фонарей было заметно, что тротуар мокрый, поэтому я просто дошел до обочины, намереваясь сразу же вернуться. Воздух был очень мягкий, но влажный, моросил дождь. Я оставил дверь открытой, подошел к дороге и остановился. Ко мне на большой скорости приближалась машина. И в ту минуту, когда она была почти передо мной, кто-то толкнул меня в спину, и я упал под автомобиль. Память вернулась ко мне уже в больнице. С тех пор как я оказался здесь, прошел уже месяц и две недели, и ты — первый, кто прислушался к моим словам. «Кому могло понадобиться задавить тебя?» — говорят они. Я отвечаю, что не знаю и не мое это дело. В мире столько злобы, что и не перечтешь. У злых людей всегда злые мысли. А чем же виноват праведник? Меня нарочно толкнули.

У Уильяма родилась идея, как можно изменить тему разговора. Он сказал:

— Я присылал вам записку от миссис Солт по поводу новой помощницы в магазине.

Взгляд голубых глаз стал острее.

— Как она справляется? Я забыл ее имя.

— Мисс Эверзли. У нее хорошо получается. Но я поручил ей раскрашивать животных — она придает нужное выражение их глазам. Я придумал новое существо — Утку-Растяпу. Расходятся, как горячие пирожки. Но нам не удается делать их достаточно быстро, хотя четыре человека освобождены от других обязанностей ради этой работы. Поэтому мисс Эверзли действительно была мне очень нужна. Мисс Коул утверждает, что может управиться в магазине в одиночку, но на самом деле там нужна помощь.

Абель нахмурился.

— Меня не будет еще по крайней мере две недели — мне нельзя переутомляться. Может, я и тогда не вернусь на работу. Если вам необходим помощник, найдите его, но я не собираюсь нанимать никого, кроме приличной молодой женщины. Раньше я говаривал: «Нанимаю только благочестивых», — но теперь я этого уже не требую. Подойдет и просто респектабельная, хорошо воспитанная девушка. Надеюсь, эта мисс Эверзли именно такая.

Кэтрин Эверзли возникла в воображении Уильяма-, возникла и засияла. С ее появлением в комнатах, казалось, становилось светлее. Так же озарила она и душу Уильяма. Он как бы со стороны услышал свои заверения, что мисс Эверзли скромна и хорошо воспитана. Это прозвучало как отрывок из незнакомой книги: о Кэтрин невозможно было говорить в таких выражениях. Самыми подходящими для нее были слова «любимая», «возлюбленная», «полная любви», а не «респектабельная» и «девушка с хорошим воспитанием». Говорить о ней так — будто рисовать райскую птицу серой краской.

Уильям вздохнул с облегчением, когда мистер Таттлкомб вернулся к теме завещания.

— Как я уже сказал, я немножко поразмышлял, лежа здесь. Мне пришло в голову, что теперь у тебя есть уверенность в завтрашнем дне и ты мог бы остепениться, подумать о семье. Сколько тебе исполнится?

— Уильяму Смиту будет двадцать девять. А мне — не знаю.

Мистер Таттлкомб помрачнел.

— Ладно, ладно, — проговорил он, — хватит об этом. Ты достаточно взрослый, чтобы жениться, и будет хорошо, если ты всерьез подумаешь об этом.

Уильям, разглядывая узор на ковре, ответил — отчасти Абелю, отчасти самому себе:

— Это довольно сложно, если не помнишь, кто ты на самом деле. Девушка имеет право знать, за кого выходит замуж.

Абель стукнул по матрасу кулаком.

— Она выйдет замуж за Уильяма Смита, порядочного человека с обеспеченным будущим, и он будет для нее прекрасным мужем. Каждая женщина была бы счастлива в таком браке!

Уильям поднял глаза.

— А если я был обручен или даже женат — об этом вы подумали, мистер Таттлкомб?

Абель побагровел и снова ударил по кровати.

— Уильям Смит не был женат, и ты не женат! Только не говори, что об этом можно забыть! Надеюсь, ты не лукавишь, впрочем я слишком хорошего мнения о тебе, чтобы допустить такое! Теперь ты меня послушай! Я много думал, и мне кажется, все очень просто. Если ты и в самом деле Уильям Смит не только по имени, ты просто один из тех, кто покинул дом молодым и вернулся обновленным, став лучше, чем был, но чувствуя, что отныне он — чужой в этом мире. По-моему, именно так случилось с тобой. У тебя нет близких родственников и друзей, а соседи не узнают тебя, потому что ты слегка изменился — и это естественно! А ты их не помнишь из-за потери памяти. Думаю, все так и есть, и нет здесь никакой тайны. Но просто чтобы учесть все варианты, допустим, будто ты — не Уильям Смит. Я уверен, что на это была воля Божья. Он забирает одного и дает другого. Если он нашел тебя где-то и вернул в мир под именем Уильяма Смита, у него была собственная цель, и не нам с тобой ей противиться.

Уильям был не в силах спорить с этим. Уважая теологические взгляды мистера Таттлкомба, но не собираясь во всем им следовать, он промолчал.

А Абель развивал свою мысль.

— Ты находишь свое место в мире и идешь дорогой, ведущей к Богу. Представь, если сейчас, после стольких лет, вдруг оказалось бы, что ты — другой человек. Каково бы тебе было? Шел сорок второй, когда Уильям Смит, пропавший без вести, нашелся. А если ты — не он, ты, значит, пропадал гораздо дольше! Да, если хорошенько поразмыслить, все так сложно! Например, у тебя были деньги — их ведь получил кто-нибудь другой. Если у тебя была девушка, вряд ли она любила тебя так сильно, что до сих пор не вышла замуж. Ты не можешь вернуться и найти все вокруг неизменным, так не бывает. Если у тебя порез на пальце, он заживет, не может же он вечно болеть и кровоточить! То же и с твоей жизнью. Если раньше ты не был Уильямом Смитом, твое прежнее место все равно уже занято, ты там уже не нужен. Я понимаю это яснее, чем многое другое в этой жизни. Советую и тебе с этим смириться. Ты — Уильям Смит, и, если будет на то воля Господня, им и останешься.

В этот момент, к облегчению Уильяма, дверь открылась и вошла миссис Солт, несущая чашку с каким-то питьем. Внешне она была вылитый Абель, только в юбке, с тем же свежим цветом лица, голубыми глазами и кудрявыми седыми волосами. На ней было добротное черное платье с причудливым декоративным передником, купленным на художественной распродаже. К кружевному воротничку она прикалывала золотую брошь, украшенную бриллиантовой буквой «А».

— Мой брат достаточно наговорился, — заявила она, — Вам лучше уйти, мистер Смит.

Уильям поднялся.

Мистеру Таттлкомбу это не понравилось. Если бы он был одет и стоял на ногах, он бы не уступил Эбби. Но нога его все еще была в гипсе, и он не очень хорошо знал, где его брюки. Чувство собственного достоинства не позволяло протестовать впустую. Он злобно уставился на нее, но она не обратила внимания. Поставив чашку, Эбби взбила подушки, расправила складку на одеяле и покинула комнату, провожая Уильяма.

Кто-то стоял на средней площадке. Это была Эмили Солт, которая только на секунду выглянула из-за двери и сразу же, не сказав ни слова, беззвучно закрыла ее. И в этот раз, как и всегда, Уильяму удалось лишь мельком увидеть эту женщину. Он бывал в этом доме трижды, и всякий раз, приходил он или уходил, Эмили пристально разглядывала его — из-за угла в коридоре, поверх перил, из темноты дверного проема. Смит всегда успевал заметить только, что это высокая угловатая женщина с сутулыми плечами, длинными руками, бледным костлявым лицом с глубоко посаженными глазами, в мрачном похоронном одеянии. Он подумал, что Абель совершенно прав, предпочитая жить в комнатах над своим магазином, где хозяйничала миссис Бастабл. Женщина эта не умела готовить так хорошо, как Абигейль, но она была добродушной и энергичной, и, главное, при ней не было Эмили Солт. Абель очень любил сестру и был благодарен ей за помощь, но с Эмили он не мог смириться. Ему все сильнее хотелось попасть домой.

На лестнице миссис Солт сказала:

— Надеюсь, вы с ним не спорили, мистер Смит. Ему нельзя волноваться. Вам лучше не приходить три-четыре дня.

Когда они вошли в холл, Эбби на мгновение заколебалась, потом открыла дверь гостиной:

— Мне нужно сказать вам пару слов, пока вы не ушли.

Уильям пошел за ней, гадая, что же она хочет сказать. Гостиная была обставлена в викторианском стиле: яркий ковер, плюшевые портьеры, надежные, уютные кушетки и кресла, на потолке — светильник, предназначенный для газа, но позже приспособленный для электричества. Стены увешаны множеством увеличенных фотографий, гравюр и китайских орнаментов. Все вместе выглядело довольно нелепо и безвкусно. Комната целиком отражалась в большом зеркале в золоченой раме над камином. Вся эта обстановка была куплена к свадьбе родителей Мэтью Солта и досталась теперешним обитателям дома по наследству. Но Абигейль Солт заботливо пополняла коллекцию орнаментов всякий раз, когда ездила отдыхать или заходила в магазин брата.

Эбби закрыла дверь, пристально посмотрела на Уильяма и спросила:

— Мой брат обсуждал с вами свое завещание?

Как бы Уильям хотел, чтобы все они прекратили говорить о завещаниях! Он бы, конечно, не посмел заявить об этом, но его прямо-таки распирало от желания ответить ей именно так. Он чувствовал, как горят его щеки, хотя из-за природной бледности румянец не был заметен.

— Да, среди прочего он рассказал и об этом.

Лицо миссис Солт потемнело. Ее взгляд был пронзителен.

— Тогда, я надеюсь, вы отблагодарите его, как сможете. Он очень к вам привязан, и мне кажется, вы должны чувствовать себя обязанным. Он вправе делать что хочет, и от меня не услышит возражений. Но я считаю необходимым сказать вам, что теперь вы перед ним в долгу.

Уильям совершенно не понимал, к чему весь этот разговор. Он сказал:

— Я сделаю все, что в моих силах…

— О, замечательно… — пробормотала она и повернулась к нему спиной. Теперь совесть ее была чиста. Не говоря ни слова и не оглядываясь, Абигейль направилась к выходу и открыла дверь.

Шел мелкий дождь. Влажный воздух ворвался в дом, неся с собой запах гари. В свете лампы, зажженной в холле, Уильям разглядел две невысокие ступеньки крыльца. Перед тем как попрощаться, он на мгновение остановился на пороге со шляпой в руке. Свет из холла золотил его волосы.

— Спокойной ночи, миссис Солт. Спасибо, что разрешили мне прийти.

— Спокойной ночи, мистер Смит, — ответила Эбби и захлопнула дверь.

Уильям надел шляпу и шагнул в темноту улицы.

Глава 3

Сержант Фрэнк Эбботт размышлял о том, сколько же вреда приносят преступления. Они не только подрывают моральные устои и основы закона. Из-за них детективам столичной полиции приходится шататься по самым захолустным окраинам в такую погоду, когда и плохой хозяин собаку из дому не выгонит. Поручение, данное Эбботту, не имело никакого отношения к делу Уильяма Смита и к тому же не привело его ни к какому достойному результату, так что о нем и рассказывать нечего. Погода, правда, постепенно улучшалась. Ливень прекратился, вместо него в воздухе повис туман, каплями оседавший на лице, на ресницах, на волосах. Из-за него было трудно дышать и почти невозможно было разглядеть что-нибудь.

Шагая к станции метро, до которой оставалось не более сотни ярдов, Фрэнк увидел, как дверь одного из домов распахнулась, и оттуда на улицу шагнул человек в темном не промокаемом плаще. Он постоял секунду в освещенном дверном проеме, и сержант успел заметить, что волосы у него светлые или седые. Незнакомец надел шляпу и двинулся прочь от дома, дверь захлопнулась за ним, и он мгновенно исчез «под покровом темноты», как говорится в сказках. Постепенно сержант снова стал различать его фигуру, сначала как нечеткий силуэт, а потом, под фонарем, его настоящий облик — человека в черном дождевике.

Фрэнк не придал бы этому эпизоду большого значения, если бы не заметил вдруг, что прохожих на дороге двое, и один идет по пятам за другим. Второй человек, возможно, шел по дороге с самого начала, а может быть, выскользнул из подворотни или, как и первый, вышел из того дома. Не то чтобы Эбботт сознательно обдумывал все эти варианты, но плох тот сыщик, который не обладает привычкой мысленно фиксировать все увиденное вокруг. Кто знает, вспомнит ли он об этом когда-нибудь. Но если эти факты понадобятся ему, он без труда отыщет их в своей памяти.

Наверно, лишь одно мгновение прошло между появлением второго прохожего и тем, что произошло потом. Он возник из темноты, вплотную приблизился к человеку в плаще и ударил его по голове. Тот упал. Преступник склонился над ним, но, услышав шаги Эбботта, бросился бежать.

После краткой и безуспешной попытки преследования Фрэнк вернулся к распростертому на тротуаре телу. К его облегчению, человек пошевелился. Когда сержант нагнулся, чтобы узнать, что с ним, тот внезапно вскочил и нанес удар. Этот вполне понятный порыв несколько обескуражил доброго самаритянина. Фрэнк увернулся, отступил назад и произнес:

— Подождите! Парень, который вас ударил, убежал. Я только что пытался его поймать. Как вы себя чувствуете? Подойдите сюда, к фонарю, я посмотрю.

Подействовал ли голос, который иногда с издевкой называли «оксфордским», манера ли говорить, сразу выдававшая воспитанного человека, или успокаивающие интонации, но Смит опустил кулаки и шагнул к фонарю, который осветил его густые светлые волосы. Фрэнк поднял шляпу, скатившуюся в сточную канаву, и вручил Уильяму. Но молодой человек не стал ее надевать. Он стоял, потирая голову и моргая, как будто от слишком резкого света. Его глаза, обрамленные густыми рыжеватыми ресницами, были неопределенного, голубовато-серого цвета. Не слишком примечательными оказались и черты лица — резковатые, не очень изящные, широкий рот, толстая бледная кожа. Он был на пару дюймов выше Фрэнка, обладавшего ростом в шесть футов. Посмотрев на его широкие плечи и могучий торс, сержант подумал, что нападавшему могло не поздоровиться, если бы он не подошел сзади.

Все это были впечатления первой секунды. А затем, как вспышка, узнавание:

— Здравствуйте! Разве мы не встречались раньше?

Уильям снова зажмурился. Он поднял руку, осторожно пощупал голову и сказал:

— Я не уверен…

— Меня зовут Эбботт, Фрэнк Эбботт, сержант полиции Фрэнк Эбботт. Ушиб проходит?

— Боюсь, нет.

Молодой человек шагнул в сторону, закрыл глаза и схватился за фонарный столб. Фрэнк бросился к нему, но тот уже выпрямился и, улыбнувшись, сказал:

— Со мной все в порядке. Думаю, мне лучше присесть здесь, на пороге.

Улыбка была очень располагающей. Фрэнк обхватил его рукой, чтобы поддержать.

— У меня предложение получше: здесь, прямо за углом, есть полицейский участок. Вы сможете дойти туда, опершись на мою руку?

Уильям снова улыбнулся.

Они отправились в путь и, сделав две остановки, достигли цели. Уильям сразу же упал в кресло и закрыл глаза. Он слышал, как вокруг разговаривают люди, но не вникал в смысл. Ему бы хотелось, чтобы кто-нибудь открутил его голову и спрятал в уютный, темный шкаф. В данный момент ему было мало пользы от этой части тела — без нее было бы намного легче.

Кто-то принес ему чашку горячего чая. Выпив его, Уильям почувствовал себя значительно лучше. Полицейские захотели узнать его имя и адрес.

— Уильям Смит, «Игрушечный базар Таттлкомба», Эллери-стрит, Северо-Запад.

— Вы там живете?

— Да, над магазином. Мистер Таттлкомб болен, и я заменяю его. Сам же он сейчас находится в доме сестры, миссис Солт, Селби-стрит, сто семьдесят шесть. Это здесь, за углом. Я как раз ходил навестить его.

Перед Уильямом замаячила фигура инспектора. Это был большой человек с громким голосом. Он спросил:

— У вас есть какие-нибудь идеи насчет того, кто мог вас ударить?

— Совершенно никаких.

— Как вы думаете, кому это могло понадобиться?

— Никому!

— Вы говорите, что навещали работодателя. У вас были с собой деньги? Жалованье или что-то в этом роде?

— Ни гроша.

Уильям опять прикрыл глаза. Вокруг разговаривали. Голос инспектора напоминал гул военного самолета.

Тут он услышал голос Фрэнка Эбботта:

— Как насчет того, чтобы вернуться домой? Там есть кому позаботиться о вас?

— О да, там есть миссис Бастабл — экономка мистера Таттлкомба.

— Ну что ж, если вы готовы ехать, вам вызовут такси и проводят до дома.

Уильям моргнул и ответил: «Я в полном порядке». На его лице вновь появилась мальчишеская улыбка:

— Вы так добры ко мне, но не стоит беспокоиться! У меня просто тяжелая голова.

Вскоре он обнаружил себя сидящим в такси вместе в Фрэнком, и ему вдруг захотелось поговорить: он вспомнил, что этот детектив из Скотленд-Ярда упоминал о какой-то их встрече. Незаметно эта мысль перетекла во фразу:

— Вы ведь так сказали, правда?

— Сказал что?

— Что видели меня раньше.

— Да, сказал. И действительно видел.

— Скажите, когда, где, как это было?

— Ну, я не помню, это было очень давно.

— Насколько давно?

— О, много лет назад. До войны, я думаю.

Уильям схватил Фрэнка за руку:

— Вы в этом уверены?

— Нет, мне просто так кажется.

Смит, продолжая сжимать его руку, настойчиво спрашивал:

— Вы помните, где это было?

— О, где-то в городе… В Люксе, кажется… Да, определенно в Люксе. Вы танцевали с девушкой в золотистом платье, очень дорогом, по-моему.

— Как ее звали?

— Я не знаю. Думаю, я этого никогда не знал. Лет ей на вид было около двадцати.

— Эбботт, вы помните мое имя?

— Друг мой…

Уильям Смит отпустил его руку и поднес к голове.

— Видите ли, я его не помню…

Фрэнк сказал:

— Постойте! Вы же только что его назвали — Уильям Смит!

— Да, это имя, с которым я вернулся с войны. А я хочу знать, с каким я ушел. Я не помню ничего до сорок второго года — совсем ничего! Я не знаю, кто я и откуда. В середине сорок второго я оказался среди пленников военного лагеря с табличкой на груди «Уильям Смит» — вот и все, что я знаю о себе. Так что, если вы можете припомнить мое настоящее имя…

Фрэнк произнес:

— Билл… — и запнулся.

— Билл, а дальше что?

— Я не знаю. Насчет Билла я уверен, потому что это имя пришло мне в голову, как только я разглядел вас под фонарем, еще до того, как вы заговорили.

Уильям хотел кивнуть, но это причинило такую боль, что он остановился.

— Имя «Билл» не вызывает сомнений, как и «Уильям». Но я точно не Уильям Смит, как гласила табличка. Последние годы войны я провел в лагере, а когда освободился, вышел из больницы, вернулся домой и попытался найти ближайших родственников Уильяма Смита — я слышал, его сестра жила где-то в Степни. Оказалось, ее дом разбомбили, и никто не знает, куда она скрылась. Но соседи остались, и все они в один голос утверждали, что я не Смит. Они — кокни до мозга костей, и им был противен мой выговор. Конечно, эти милые люди слишком вежливы, чтобы сказать об этом, но один мальчик заявил, что я говорю, как диктор с Би-би-си. И ни один человек не мог сообщить, куда уехала сестра. У меня создалось впечатление, что она не из тех, о ком люди сильно скучают. И все были абсолютно уверены, что я не Уильям Смит, поэтому в конце концов я утратил решимость искать ее. Если бы вы только смогли вспомнить кого-нибудь, кто знал меня…

Повисла долгая пауза. Огни фонарей проносились мимо, вспыхивая и вновь пропадая. Собеседник Уильяма то появлялся на мгновение в их свете, то скрывался в темноте.

И лицо его было совершенно незнакомо Смиту, хотя на другой стороне пропасти, разбившей его жизнь на две части, они встречались и разговаривали. У них, вероятно, были общие знакомые. Когда он подумал об этом, голова его закружилась — видимо, от удара. Так должен был чувствовать себя Робинзон Крузо, увидев следы на песке необитаемого острова. Уильям взглянул на Фрэнка и подумал, что он не из тех, кого легко забываешь — человек образованный, с хорошим воспитанием. Светлые волосы причесаны так гладко, что в них можно посмотреться, как в зеркало, — он вспомнил это в участке. Длинный нос на длинном лице. Прекрасно сшитый костюм…

Любопытно, но именно в этот момент в сознании Уильяма зашевелились, хоть и слабо, какие-то воспоминания. Кажется, он не всегда носил такую одежду, как сейчас… Не добротное готовое платье, а… В голове его смутно возникло воспоминание о Сэвил Роу.

Фрэнк Эбботт произнес:

— Боюсь, что ничего, кроме Билла, на ум не приходит.

Глава 4

На следующее утро оказалось, что единственное последствие вчерашнего происшествия, всего лишь внушительных размеров шишка на голове Уильяма. Он даже не стал бы ничего рассказывать миссис Бастабл, но к несчастью, она выглянула из окна своей спальни как раз в тот момент, когда Смит подъезжал к дому в такси. Сразу же подняв раму, она услышала, как сержант справляется о самочувствии молодого человека, после чего вышла встречать его на лестницу, сгорая от любопытства. Если оскорбительное предположение и зародилось в ее голове, оно моментально улетучилось. Она была само участие, суетилась, предлагала тысячу способов лечения и даже подумать не могла о том, чтобы лечь спать самой или позволить лечь ему прежде, чем ей не будет подробно доложено о происшедшем. Она без конца прерывала рассказ восклицаниями вроде: «Только представьте!» и «Боже мой!»

Когда Уильям закончил, миссис Бастабл тряслась от волнения.

— Какое чудесное спасение! Сначала мистер Таттлкомб, а теперь… Что бы мы стали делать, если бы вы тоже нас покинули?

— Но я же здесь.

Экономка глубоко вздохнула.

— Но могли и не вернуться! У меня от всей этой истории мурашки по телу. Только представьте: полиция приходит сообщить ужасные новости, а мистер Таттлкомб все еще в гипсе! Ах, боже мой, что бы тогда было?

У миссис Бастабл — маленькой женщины с пушистыми, не очень чистыми волосами — в момент волнения краснел нос. Он и сейчас был розового цвета и нервно подергивался. Она безотчетно схватила себя за голову, неловко задев прическу, из-за чего из волос выпали три шпильки. Уильям нагнулся, чтобы поднять их, но сразу же пожалел об этом. Сказав, что хочет лечь в постель, он наконец покинул свою собеседницу.

Едва опустив голову на подушку, он уснул и сразу же погрузился в свое видение. Теперь оно приходило все реже и реже — всего дважды в прошлом году и только один раз летом этого года. И вот снова вернулось. Но теперь оно утратило свое спокойствие и гармонию, словно отражение в потревоженной воде. Уильям вновь видел ступеньки перед входом, но дверь не открывалась. Он толкал ее, но безуспешно. Ее удерживал не засов, не железный болт, не замок: кто-то подпирал ее с другой стороны. Затем сон изменился. Уильям услышал чей-то смех и решил, что это Эмили Солт. Ему казалось, что это она, хотя смеха ее никогда в жизни не слышал. Он увидел, как она украдкой разглядывает его из-за двери — не в доме его сна, а в доме Эбби Солт. Тут Эбби сказала: «Бедная Эмили! Она не любит мужчин», и Уильям проснулся. Повернулся на другой бок и опять заснул. Теперь он был на необитаемом острове в окружении бесчисленных Псов Вурзелов, стай Буйных Выпей и множества плавающих в пруду Уток-Растяп. Этот сон был умиротворяющим, и утром Уильям проснулся в хорошем настроении.

Разобравшись с почтой и подождав, пока все примутся за работу, он прошел через мастерскую, устроенную в комнате, которая раньше служила гостиной, и расположенную позади нее сильно обветшавшую оранжерею. Конечно, во время войны все стекла были выбиты, но их снова вставили, и теперь это было уютное светлое помещение, хотя зимой там было не слишком тепло. С холодом пытались бороться с помощью двух керосиновых горелок: одна в гостиной, вторая — в оранжерее. Пока за ними следила миссис Бастабл, они не производили ни какого эффекта, кроме сильной вони. Уильям решил сам заняться горелками, когда заметил посиневшие руки Кэтрин. Кроме того, ему пришло в голову, что в ее присутствии запах керосина совершенно неуместен — может быть, роза или лаванда, но только не керосин! Он отобрал у миссис Бастабл горелки, хотя и пришлось долго уговаривать ее не обижаться, что-то там подвернул — в результате запах полностью исчез, а температура в комнатах ощутимо повысилась.

Когда Уильям появился в мастерской, в одном конце комнаты пожилой мужчина и мальчик делали каркасы для собак и птиц, а Кэтрин Эверзли, сидя за большим кухонным столом в гостиной, наносила последние штрихи на радужное оперение и алый клюв выпи.

Уильям подошел и остановился возле девушки.

— Хорошая птица.

— Да. Она кричит, правда? Я ее только что закончила, а сейчас буду грунтовать уток. Они получатся очень красивыми, если сверху нанести ту краску цвета металла. Ну вот, готово!

Кэтрин повернулась и посмотрела на него снизу вверх.

— С вами все в порядке? Мисс Коул сказала, вас кто-то пытался вчера ограбить.

— Ну, я не знаю, что он пытался сделать. Он ударил меня по голове, когда я возвращался от мистера Таттлкомба.

Она быстро спросила:

— Вам очень больно?

— Нет, у меня всего лишь шишка на голове. Главный удар приняла на себя шляпа.

— Вам удалось схватить его?

— Нет, я потерял сознание. Детектив из Скотленд-Ярда подобрал меня и привез домой на такси. Очень хороший парень.

— И вы не знаете, кто вас ударил?

— Нет. Эбботт сказал, он мгновенно ускользнул.

Кэтрин отодвинула выпь и взяла неуклюже переваливающуюся утку. Открыв баночку с краской, она начала накладывать телесно-розовый первый слой. Уильям подвинул табурет к другому концу стола и принялся за свою утку. Немного помолчав, Кэтрин произнесла:

— Это довольно странно — с вами и с мистером Таттлкомбом одновременно случилась беда…

Уильям улыбнулся.

— Мистер Таттлкомб уверяет, что его сбили. Про меня-то точно можно так сказать!

— Как это «его сбили»? Что он имеет в виду?

— Он убежден, что кто-то толкнул его. Говорит, вышел из дома, почувствовал, что на улице сыро, и, не закрывая двери, прошелся до обочины. Тут показалась машина, и кто-то толкнул его на землю.

Кэтрин подняла глаза, ее кисть замерла. На ней был выцветший зеленый халат, закрывающий платье. Щеки и губы не подкрашены, лицо бледно. Взгляд ее потемнел Теперь Уильям хорошо знал, какими бывают ее глаза: темными, как тени в неподвижной воде пруда, сверкающими, как коричневая речная вода в солнечных лучах, затуманенными, как облаком, печалью. Знал он и самый прекрасный взгляд ее, который даже не мог описать — взгляд, полный трепетной нежности, словно водная гладь, потревоженная крыльями ангела. Мысли влюбленных иногда так романтичны!

Кэтрин взглянула на Уильяма и спросила:

— Это случилось вечером?

— Да.

— Он вышел, оставив дверь открытой? В коридоре горел свет?

— Да, именно поэтому он понял, что на улице сыро — мокрый тротуар заблестел на свету.

Девушка вернулась к раскрашиванию.

— И вы тоже вышли вчера поздно вечером?

— Да.

— Дверь была открыта и в коридоре горел свет?

На лице Уильяма отразилось удивление.

— Да. А что?

— Да мне пришло в голову… Это очень странно…

— Что вам пришло в голову?

Она не ответила. А потом спросила:

— Как выглядит мистер Таттлкомб?

— Как выглядит?

— Какой у него рост? — уточнила Кэтрин.

— Почти такой же, как у меня — около пяти футов десяти дюймов.

— И он примерно такой же комплекции?

— Да, похожей.

Теперь он пристально разглядывал Кэтрин. Она продолжала длинными, ровными мазками водить кисточкой по дереву.

— Какие у него волосы?

Уильям сдержанно ответил:

— Очень густые, седые. Что вы хотите сказать?

— Я подумала, что вас обоих ударили — он ведь так сказал?

— Сбили.

— Да. Так я подумала, может быть, кто-то затаил на него злобу или завидует ему. У вас тот же вес и все остальное, и вы выходите из парадной двери его дома — а волосы у вас такие светлые, что их можно спутать с седыми, — вы выходите, освещенный сзади светом из холла. Возможно, человек, толкнувший мистера Таттлкомба, повторил свою попытку.

— Или наоборот: парень, который ударил мистера Таттлкомба, думал, что он — это я, — попробовал пошутить Уильям.

Кисточка Кэтрин остановилась на середине штриха, потом двинулась дальше.

— Вы знаете кого-нибудь, кто вас ненавидит?

— Нет. Но возможно, такой человек есть. Только это должен быть кто-то из моего зловещего прошлого. Надо иметь терпение, чтобы скрывать ненависть семь лет, не правда ли?

Кэтрин не ответила. Она закончила одну утку и взялась за вторую.

— Я вот что думаю, — рассуждал Уильям. — Когда с мистером Таттлкомбом произошел несчастный случай, дорога была мокрой. Мне кажется, он поскользнулся на глинистой обочине. Придя в себя, он страшно разволновался и решил, будто кто-то толкнул его.

— А что случилось с вами?

— Просто стечение обстоятельств. Грабитель видит, что вокруг никого, и решает попытать счастья. У меня мог оказаться отличный толстый бумажник.

— Он что-нибудь взял?

— Нет, там появился Эбботт.

Помолчав немного, Уильям продолжил:

— Во всей этой истории была одна странная вещь — по крайней мере, мне она кажется странной, потому что я никак не могу объяснить ее. Вы знаете, что я потерял сознание, потом очнулся, и рядом был Эбботт, а моя шляпа упала, и он подал мне ее…

— Да.

— Там неподалеку горел фонарь, и у Эбботта был карманный фонарик. Я хочу сказать, было очень темно, но я заметил на тротуаре какой-то предмет и подобрал его.

— И что же это было?

— Вначале мне показалось, что это обрывок бумаги или чек. Но это было письмо. Я подумал, оно выпало у меня из кармана, и сунул его туда — на мне был дождевик. Но сегодня утром я взглянул на него и обнаружил, что это — записка от миссис Солт мистеру Таттлкомбу. Вот что кажется мне странным.

Кэтрин перестала водить кисточкой.

— Зачем миссис Солт писать ему записки, если он лежит в ее доме? Или я совсем глупая и ничего не понимаю?

Уильям рассмеялся.

— Я задал себе тот же вопрос. А потом заметил дату: это довольно старое письмо. Должно быть, мистер Таттлкомб получил его незадолго до несчастного случая. Он, помнится, говорил мне, что миссис Солт прислала записку с просьбой зайти к ней в воскресенье. Но как же это послание оказалось в моем кармане, вот что меня поражает! Потому что ему неоткуда больше было попасть на тротуар, кроме как из моего кармана. Правда, не это главное… Вот, я закончил свою утку!

Уильям подвинул к себе другую и обмакнул кисть в воду.

После небольшой паузы Кэтрин сказала:

— Знаете, этот способ производства игрушек такой невыгодный! Если бы вы делали на фабрике, то заработали бы в два раза больше.

— Да, я знаю. Как раз перед несчастным случаем я пытался нечто подобное внушить мистеру Таттлкомбу. Идея ему не понравилась, но я хотя бы убедил его, что мне стоит навести справки на этот счет. Мы защищены нашими патентами, так что нет причин, которые мешали бы нам идти вперед. Я говорил ему, что, если местные дети любят наши игрушки, они должны понравиться и другим детям. Так почему бы не делать животных и для них? .

Кэтрин подняла глаза и улыбнулась.

— Правда, почему бы и нет? И что вы предприняли?

— Я написал Эверзли…

Он произнес это имя и запнулся.

— Это забавно, правда? Я никогда раньше не думал об этом. Не знаю даже почему. Ведь когда вы назвали свое имя, оно показалось мне…

Светлые брови Уильяма сошлись в линию, он сосредоточенно смотрел на девушку:

— Мне показалось, будто я слышал его раньше.

— Вам так показалось?

Она проговорила это так тихо, что он едва расслышал.

— Да, показалось. Хотя сознательно я не связал его с семьей Эверзли, но дело было именно в этом. Это звучит так глупо, но я… Ну, я слишком был занят вами. В смысле, я думал, как замечательно вы нам подходите, а мисс Коул не очень-то это понимает, так что у меня не было времени думать об именах. Но потом-то я должен был осознать это… Но почему-то этого не случилось. Мне кажется, фамилии людей не принадлежат им так же безраздельно, как имена.

Сердце Кэтрин билось так сильно, словно ей было семнадцать и ей делают первое в ее жизни предложение. Она подумала: «Он пытается сказать, я для него просто Кэтрин. Ах, милый, как чудесно и как смешно!», — но вслух произнесла:

— Я понимаю, что вы имеете в виду. В мыслях я никогда не называю друзей по имени.

Уильям задумался над ее словами.

— А как же вы думаете о них?

— Не уверена, что могу описать это. Главное — не имя, не лицо, а что-то такое, что принадлежит только этому человеку и больше никому.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.

— Вы собирались рассказать мне об Эверзли. Что же случилось?

Он все еще хмурился.

— По-моему, здесь нет связи.

— Как раз здесь она есть. — Кэтрин наградила его своей очаровательной улыбкой.

— Довольно относительная.

— Я плохой логик. Продолжайте, расскажите мне, что произошло. Вы им написали. Что они ответили?

— Они предложили мне приехать и побеседовать с ними.

Кэтрин склонилась над своей уткой.

— И вы поехали?

— Да, но из этого ничего не вышло.

Ей хотелось поднять глаза, но она удержалась.

— Расскажите.

— Да нечего рассказывать. Я вошел. Никого из партнеров не было. Я вышел и на улице столкнулся с человеком…

Девушка еще ниже наклонилась над столом.

— Каким человеком?

— Похож на клерка, очень респектабельного вида. Вначале я решил, что он пьян, а потом — что болен. Он спросил, кто я такой, и я ответил. Все это выглядело странным, но он сказал, что все в порядке, и ушел.

— Но внутри, в офисе, вы кого-то видели?

— Да, секретаря мистера Эверзли.

— Какая она?

Уильям рассмеялся.

— Она?

— Это не женщина? Обычно ведь так бывает.

— Да, женщина, довольно красивая. Не молодая, но эффектная. Я просто пытался поймать вас, узнать, знакомы ли вы с ней.

— Я поняла. Да, знакома. Ее имя — мисс Джонс. Она — секретарь Сирила Эверзли, старшего партнера, работает уже долго, лет пятнадцать. Очень квалифицированный работник и, как вы выразились, эффектная женщина. — Кэтрин посмотрела ему в лицо. — Что произошло, когда вы ее увидели?

— В общем, ничего. Она назначила мне довольно позднее время, около шести часов. Никого из партнеров не было, и офис закрывался. Она не была расположена беседовать со мной слишком долго. Я показал ей нескольких животных и спросил, заинтересует ли фирму идея выпускать их на фабрике с нашим патентом. Но она на них едва взглянула.

— На что же она смотрела? — спросила Кэтрин.

— Ну… На меня. Клянусь, ее глаза просто буравили меня! Я чувствовал себя мерзким черным тараканом. Она сказала, что все эти вещи не в их стиле, но она расскажет о них мистеру Эверзли и сообщит мне результат. Через пару дней я получил записку: мистер Эверзли не заинтересовался.

Девушка вновь занялась уткой.

— Когда все это произошло?

— Как раз перед тем, как мистер Таттлкомб попал в больницу.

— А скажите… Кто написал первое письмо — вы или мистер Таттлкомб?

— Я.

— Написали или напечатали?

Тут она услышала смех Уильяма.

— Вы никогда не видели моего почерка, а то бы не спрашивали! Я, знаете ли, не хотел, чтобы они нас сразу отвергли. Я прекрасно напечатал — четко и без помарок.

— А подпись?

— О, вполне разборчиво — «Уильям Смит».

Кэтрин очень медленно и осторожно произнесла:

— Я понимаю, все это звучит неприятно, похоже на перекрестный допрос. Но мне кажется, так как я знаю Сирила Эверзли, то могла бы выяснить, видел ли он ваше письмо. Он мог и не читать его — многое он оставляет мисс Джонс. Вот и я подумала, что лучше мне узнать, как выглядело письмо и чья на нем стояла подпись.

Подняв глаза, она увидела нахмуренные брови Уильяма, покраснела и воскликнула:

— О, простите меня!

Недовольство на лице Уильяма сменило выражение испуга:

— Нет, нет, не говорите так! Это замечательно с вашей стороны, я просто подумал…

— Что?

Уильям отметил выражение простосердечного удивления на ее лице.

— Не знаю. У меня было что-то вроде озарения… Даже не могу объяснить, что это было. Вы сказали, что могли бы выяснить, читал ли Эверзли мое письмо, и у меня что-то как будто завертелось в голове. Правда, это, скорее всего, последствие удара, а не ваших слов. Но я, пожалуй, не буду предпринимать никаких шагов до возвращения мистера Таттлкомба. Не хочу, чтобы он решил, будто я делаю что-то, пользуясь его отсутствием. Только не считайте меня неблагодарным, хорошо? Я не хочу, чтобы вы так обо мне думали.

Кэтрин так и не считала. Она с ужасом думала о том, что, увлекшись опасной затеей, едва не сделала шаг в пропасть. Поэтому была страшно благодарна Уильяму за его щепетильность по отношению к мистеру Таттлкомбу. А если бы он согласился? Что, если бы ей пришлось выбирать — отказаться от обещания или появиться в офисе Сирила в качестве защитника Уильяма. Страшен даже не Сирил, а Бретт. Конечно, она не желала продолжения страданий мистера Таттлкомба, но было бы жаль, если бы он вернулся на работу слишком скоро. Она пока не чувствовала себя готовой взять Уильяма Смита за руку и ввести в круг семьи. Пока…

Глава 5

Сирил Эверзли протянул руку и нажал кнопку звонка на столе в своем офисе. Рука его была тонкой и длинной, как и он сам. Если его кузен Бретт выглядел как сквайр эпохи короля Георга, то Сирил больше напоминал средневекового ученого — ниспадающая с плеч мантия и ермолка подошли бы ему больше, чем современный костюм. Старший партнер был на семь лет старше Бретта. При взгляде на них никому бы и в голову не пришло, что они родственники. Бретт — смуглый, эффектный мужчина, у Сирила — редеющие светлые волосы, бледное лицо и легкая сутулость интеллигентного человека, ведущего сидячий образ жизни. Он мог бы быть художником, мыслителем, просто любителем искусства. В нем и вправду было понемногу от каждого из них. Довольно милый, нарисованный акварелью портрет его дочери Сильвии, висевший напротив стола, был работой самого Сирила. Он все еще мог читать греческих философов просто ради удовольствия и коллекционировал миниатюры и табакерки восемнадцатого столетия.

Не успел он убрать руку от звонка, как вошла мисс Джонс.

— Слушаю, мистер Эверзли?

Сирил взглянул на нее, как обычно, немного хмуро, и сказал:

— Зайдите и закройте дверь.

Как только щелкнул замок, поведение мисс Джонс мгновенно изменилось. Когда она произносила «Слушаю, мистер Эверзли?» — то выглядела, как любой другой секретарь: сдержанные манеры, уверенный голос, строгий внешний вид. Квалифицированный, облеченный доверием служащий является по вызову. Но за захлопнувшейся дверью она сразу превратилась в другого человека, словно сбросила какую-то серую униформу, под которой обнаружилось яркое платье. Казалось, совсем иная женщина подошла к столу и спросила:

— Что случилось?

Пожалуй, описание Уильяма было верным: немолодая, но очень эффектная. Секунду назад ей можно было бы дать сорок. Перемена в поведении отняла у нее лет десять. На самом деле мисс Джонс было тридцать семь. Овальное лицо и красиво очерченные губы сохранили природный свежий цвет, длинные ресницы затеняли ореховые глаза. Изгибы высокого, прямого тела радовали глаз. Она носила простое, темное, но отлично сшитое платье. Ее движения были полны грации и жизненной силы. Но казалось, что, дойдя до рук и ног, природа вдруг поскупилась: они были очень некрасивыми. Она носила изящные туфли и делала все возможное, чтобы облагородить руки, которые секретарша не может спрятать. Она тщательно ухаживала за ними и использовала неброский лак.

На ее «Что случилось?» Сирил Эверзли ответил с оттенком раздражения:

— Почему что-то должно случиться?

Мисс Джонс сделала попытку улыбнуться.

— Не знаю, но что-то ведь произошло.

Он откинулся в кресле.

— Сядь, ради бога! Я страшно нервничаю.

— Бедный Сирил! Ну так в чем же дело?

Она села. Если бы кто-нибудь вошел, он увидел бы секретаря с блокнотом и карандашом и ее начальника — обсуждение в разгаре, сейчас будет принято решение и продиктовано письмо. Все это длилось уже так давно, что подобные действия совершались почти автоматически.

Сирил вытащил письмо из своей записной книжки — лист толстой бумаги, покрытый твердыми, угловатыми буквами, напоминающими клинопись.

— Это касается опеки над Кэтрин. Письмо от адмирала Холдена, третьего опекуна.

— Хорошо, и что же?

— Это совсем не хорошо. Все думали, что он при смерти, а он не умер. Наоборот, поправился и, кажется, получил какие-то вести от Кэтрин. Не знаю, что она ему сказала, но вот что он пишет:

Дорогой Эверзли.

Пару месяцев назад я получил письмо от Кэтрин. Она сообщает, что оставляет свою квартиру и собирается найти что-нибудь поменьше. Кроме того, она хочет устроиться на работу. Я не совсем понял, зачем все это нужно, но в тот момент я был не совсем здоров и решил подождать, пока буду в силах обсудить это с Вами лично. Другого письма от Кэтрин я не получал, и теперешнего ее адреса у меня нет. На следующей неделе я буду в городе и надеюсь зайти к Вам в среду утром или в четверг днем — когда Вам будет удобнее. Я хотел бы разобраться в делах Кэтрин вместе с Вами и Вашим кузеном Бреттом. После почти двух лет бездействия вследствие болезни я был бы рад вновь приступить к своим обязанностям опекуна.

Искренне Ваш,

Д.Г. Холден.

Мисс Джонс повторила свое «И что же?».

Эверзли разжал руку, и письмо упало.

— Что нам делать?

— Денег нет?

— Ты знаешь, что нет. Ты знаешь, что нам пришлось позаимствовать их в сорок пятом. Если бы положение улучшилось, мы смогли бы вернуть их. Нам необходимо было их взять, ты это знаешь не хуже меня, или произошла бы катастрофа. И мы ведь до последнего дня выплачивали содержание. Я говорил Бретту, что сокращать его неразумно, но он такой расточительный — себя-то ни за что не ограничит. Если бы мы продолжали выплачивать Кэтрин ее содержание, не было бы никаких проблем. Из-за этого сокращения Холден свалился нам на голову! Ведь раньше он ничего не делал, только ставил подписи. Конечно, он служил во время войны, а потом эта автокатастрофа, никто и не думал, что он снова встанет на ноги. А теперь он заявляет, что поправился и готов заняться делами Кэтрин. Что нам делать?

Он выглядел, как ребенок, который упал и ждет, чтобы его подняли. Секретарша подумала: «Он всегда плыл по течению — вот его и занесло в такую историю. Если фирмы дрейфуют без твердой руки, они становятся банкротами, а они уже так дрейфуют много лет. В любой момент их может швырнуть на скалы, но может и пронести мимо. Но даже обанкротившись, эти люди не перестанут приворовывать. Правда, я уже так глубоко увязла в этом…»

Вслух она произнесла:

— Ты сказал, он подписывает все, что суют ему под нос.

— Теперь не станет. Он захочет во всем покопаться. Нам придется показать ему цифры. Его нужно убедить. Ты можешь как-нибудь устроить, чтоб он решил, будто все в порядке?

Она подняла брови.

— Милый Сирил, не хочешь же ты, чтоб я подделала документы!

От ее слов Эверзли вздрогнул. Ему всегда нужно было преподносить реальность в красивой упаковке, от резких, прямолинейных слов он впадал в панику.

— Мэвис, ради бога!

— Так ты просишь меня сделать именно это, не так ли?

Он простер свою тонкую руку:

— Неужели ты не понимаешь, я прошу всего лишь немного времени, чтобы вернуть деньги! Сильвия теперь замужем, я могу продать Эвендон и переехать в дом поменьше. Бретт должен перестать забирать у фирмы столько денег — я предупреждал, что фирма этого не выдержит. Мы должны урезать себя во всем и выплатить деньги. А Кэтрин должна получить свое содержание в полном объеме: урезать его было так безрассудно! Но нам нужно время, разве ты не видишь, нужно время!

Мэвис сидела и разглядывала его. Он сказал: «Разве ты не видишь». Она прекрасно видела — видела даже больше, чем он знал, больше, чем догадывался, больше, чем у него хватило бы смелости представить. Она взвешивала все шансы, возможности, все «за» и «против».

Эверзли не мог вынести долгого молчания. Он быстро, нервно заговорил:

— Бретт должен жениться на ней, это будет спасением. Я не понимаю, почему он все не устроил, пока не дошло до беды! Когда-нибудь человек должен обзавестись семьей. Я не понимаю, чего еще ему надо? Он всегда обожал ее, как и все остальные. Она очаровательное создание. Если он не возьмет дело в свои руки, его кто-нибудь опередит. А если дело дойдет до составления брачного контракта, и в дело вмешаются юристы… Я уже говорил ему, это будет катастрофа.

— И что он ответил?

— Что он сделал ей предложение, но она отказала.

Мисс Джонс задумалась. Она не могла решить, хочет ли она, чтобы Бретт и Кэтрин поженились. Кэтрин ей страшно не нравилась — это могло бы сослужить хорошую службу… Но с другой стороны, если ты ввязался во что-то, никогда не знаешь, где остановишься. Возможно, сейчас лучше всего просто выиграть время.

Сирил никак не мог замолчать:

— Время, вот что нам нужно, время! Если нам удастся успокоить Холдена и получить время для выплаты денег, все будет в порядке. Ты можешь придумать что-нибудь?

Она ответила:

— Могу.

— Мэвис!

— А что я с этого получу?

Слова эти прозвучали, как выстрел. Шокированный, он снова выкрикнул ее имя. Она улыбнулась.

— Послушай, Сирил, делая это, я многим рискую, и риск должен быть оправданным. Я действительно ставлю себя в опасное положение. Все ведь очень просто: я не собираюсь делать это бескорыстно.

Тяжелый, властный взгляд карих глаз подействовал на Уильяма. Он спросил:

— Чего же ты хочешь?

Но он знал ответ.

Губы ее растянулись в улыбке:

— Уже пять лет ты вдовец, Сильвия вышла замуж. Все ждут, что ты снова женишься.

— Но это вызовет слишком много разговоров.

— Мой дорогой Сирил, мужчины каждый день женятся на своих секретаршах. Кого это волнует?

Он посмотрел на свои длинные нервные пальцы и обнаружил, что они безотчетно сжимают красный карандаш, теребят его, катают по столу.

— Но здесь я без тебя не справлюсь.

— Это не должно тебя останавливать. Я не собираюсь выходить из игры. Я останусь с тобой в любом случае, до тех пор, пока все не уладится.

А улаживать нужно было больше, чем он знал, — больше, чем она позволяла ему знать. И все уладится, если ей удастся то, что она задумала. Адмирал оказался милостью провидения. Мисс Джонс поспешила использовать достигнутое преимущество:

— Послушай, Сирил, это действительно выгодная для тебя сделка. Неужели ты никогда не страдал от одиночества, там, в Эвендоне? Я думала, теперь, когда Сильвия больше не бегает туда-сюда вместе со своей компанией, тебе, должно быть, ужасно скучно.

Он взглянул на нее с легкой улыбкой:

— Там было слишком много беготни, знаешь ли.

— Могу себе представить, но не надо же ударяться в другую крайность! Кроме того, кто-то же должен вести хозяйство. Могу поспорить, тебя кругом обворовывают.

У Сирил внутри все сжалось. В Мэвис была какая-то грубость. Она привлекала его, как энергичные, властные женщины всегда привлекают мужчин такого типа. Иногда влечение это было так сильно, что заставляло закрыть глаза на все остальное. В другие моменты она страшно раздражала его. Никакому мужчине не понравится, если его будут принуждать к женитьбе. Но Сирилу приходилось мириться с длительной привычкой чувствовать над собой ее власть.

Она сказала со смешком:

— Тебе жена нужна намного больше, чем мне — муж. Похоже, с моей стороны довольно глупо взваливать на плечи такую обузу. Я бы и не стала, если бы не любила тебя. Так уж случилось!

— Я знаю, — ответил он. И добавил: — Почему мы не можем жить как раньше? Ты ведь сама сказала, мне теперь особенно нечего тебе предложить.

Она откровенно расхохоталась.

— Возможно, но мне все равно хочется это получить. Я сказала, что для меня этот брак обуза, и ты от него выиграешь больше, чем я. Но я бы не начала эту игру, если бы не надеялась тоже что-то получить. Ты получишь красивую, представительную жену, хорошую хозяйку, и я не оставлю свою должность в офисе, пока обстоятельства не улучшатся, а тем временем я подготовлю себе замену. Комфорт, защищенность и мой опыт — вот твоя доля в нашей сделке. Я же должна пожертвовать своей независимостью, а взамен получу двойную работу, много тяжелой работы, но при этом — уверенность. Если все это удовлетворит меня, тебе повезло. Вот, я выложила все карты на стол.

На минуту она задумалась: как бы он был удивлен, если бы это действительно были все карты! Удивлен и потрясен. Ее смешила эта черта Сирила — неприкрытые факты шокировали его.

Эверзли снова уставился на свои пальцы, сдавившие красный карандаш. Повисло молчание. Мэвис ощущала его сопротивление — не активный протест, а уход в себя, как будто он заперся в другой комнате. Где-нибудь вне офиса она бы позволила излиться своему гневу. Ничто не могло разозлить ее больше, и он знал это. Но он также знал, что в офисе она не может устроить одну из своих сцен, которых он так боялся. Возможно, он сопротивлялся отчасти потому, что знал: выйдя за него замуж, она сможет устраивать сцены где угодно. Мэвис протянула уродливую, наманикюренную руку и подняла письмо адмирала, словно оружие. Посмотрела на него и снова положила.

— Среда или четверг на следующей неделе, — произнесла она резко. — У нас не так много времени.

Удар попал точно в цель. Эверзли вздрогнул, уронил карандаш. В голосе его зазвучала паника:

— Что ты можешь предпринять?

Оба знали, что это означает капитуляцию. Выражение ее лица смягчилось, когда она перегнулась через стол и накрыла его руки своими.

— Не волнуйся, я все улажу. Чем меньше тебе известно, тем лучше. Я просмотрю все документы и что-нибудь из них слеплю. — Мэвис добродушно рассмеялась. — С цифрами можно сделать что угодно, особенно если ты разбираешься в них, а другой человек — нет.

Зря она это сказала. Эверзли и сам не очень-то в них разбирался и мог задуматься над смыслом ее слов. Она обошла стол и обняла Сирила за шею.

— Ты меня не поцелуешь?

Он повернул к ней встревоженное лицо.

— Мэвис!

— Бедняжка! Тебе не стоит так волноваться — к вечеру все будет в порядке.

— Ты уверена?

Он потянулся к ней, словно ища убежища, прижался лицом к ее шее. Она ответила, все еще обнимая его:

— Абсолютно уверена. — И тут же, без всякого перехода добавила: — Нам стоит сегодня же написать в регистрационное бюро и указать дату. Можно обвенчаться в субботу и уехать на уик-энд. Совсем не обязательно сразу всех оповещать о нашем браке, пусть сначала уладятся другие проблемы. Так что ты не почувствуешь, будто тебя подгоняли.

— Но должны ли мы…

Она наклонилась и поцеловала его.

— Милый, я просто не могу ничего делать, пока не стану твоей женой! А он приезжает на следующей неделе, вот откуда такая спешка. Это большое дело, и для своего мужа я его сделаю, но — ты должен понять это, Сирил, — ни для кого другого.

Сирил Эверзли это понимал.

Глава 6

В четверг утром первый слой краски на утках высох, и их покрыли зеленой и бронзовой с яркими пятнами красного и синего, а клювы покрасили в желтый цвет. В дальнем конце оранжереи старый мистер Биндл рассказывал мальчику по имени Роберт о том, что в дни его молодости запрещалось делать детям. Долгая привычка научила Роберта, которого все, за исключением мистера Биндла, называли Бобом, говорить в нужных местах «да» и «нет», непрерывно размышляя тем временем о модели самолета — он делал его дома, в свободное время. Это был высокий, стройный мальчик с веснушчатым лицом и умелыми руками. И во сне, и наяву он редко думал о чем-нибудь, кроме самолетов. Ни Роберт, ни мистер Биндл не обращали внимания на мистера Смита и мисс Эверзли, сидящих в другом конце комнаты.

Уильям остался доволен своей уткой. Теперь у нее была кремовая грудь, коричневое с зеленым оперение и огромные желтые ноги. Глаза ее могли вращаться. Утка переваливалась на неуклюжих ногах, удивленно открыв клюв. Уильям радовался, что она получилась так хорошо, но голова его была больше занята другим. В четверг все заведения на окраинах Лондона закрываются рано. Ему очень хотелось знать, что будет делать Кэтрин, когда после часа наденет шляпку и покинет магазин. Предположим, она ложится спать около одиннадцати. Тогда остается примерно десять часов свободного времени. Уильяму было очень интересно, что она собирается делать.

Такое случалось с ним каждый четверг, а также по субботам, когда в его воображении уже начинали маячить долгие одинокие часы воскресенья. Суббота была даже хуже четверга, потому что даже по самым скромным подсчетам ему предстояло пережить около четырнадцати часов воскресенья, когда Кэтрин не просто не будет рядом, но она проведет это время с другими людьми, гуляя, разговаривая, делая что-нибудь еще… С каждым четвергом и каждой субботой чувства Уильяма становились все острее. Сегодня молодой человек почти достиг точки, когда ему уже не удалось бы сдержать свои эмоции. Возможно, он никогда не слышал о поэте, который объявил, что либо слишком велик страх перед собственной судьбой, либо слишком невелики достоинства того, кто не решается все поставить на карту, чтобы все выиграть или все проиграть, но конечно, согласился бы с ним. Дело в том, что Уильям действительно страшился своей судьбы и был искренне уверен, что достоинства его невелики. При этом ставить на карту он собирался не страстные мольбы о благосклонности, а всего лишь невинное предложение: «Мадам, не пройдетесь ли со мной? — Мадам, не поболтаете ли со мной?» — в четверг или в субботу.

Закончив с третьей уткой, а время подходило уже к часу дня, он собрался с духом и приступил к делу.

— Что вы делаете во второй половине дня?

Кэтрин как раз нарисовала своей утке яркое голубое пятно на голове и оттеняла его зеленой, с металлическим оттенком, краской. Не отрываясь от работы, она ответила:

— О, да разные вещи…

Сделав первый шаг, Уильям почувствовал решимость идти дальше. Словно бросаясь напролом, он выпалил:

— Что вы делаете сегодня?

— Я еще не думала об этом.

— Не хотели бы вы… Я подумал… Не могли бы вы… Я имею в виду…

Кэтрин посмотрела на него и вновь опустила глаза. Ей одновременно хотелось смеяться и плакать. Сдерживаясь, она только слегка улыбнулась.

— Может быть.

— О, неужели… Правда? Я уже так долго хотел, но я не знал… В смысле, я думал… У вас много друзей…

Она опять взглянула на него, заметила пятнышко краски на его левой щеке.

— Вы хотите меня куда-нибудь пригласить?

— Да, я… Но конечно…

— Вы не можете взять свои слова назад — это будет страшно невежливо. Куда же мы пойдем?

— Куда бы вы хотели?

— Я бы хотела отправиться куда-нибудь в вашем автомобиле, а потом вернуться в мою квартиру и выпить чаю, потому что очень неприятно ездить в темноте.

— Вы, должно быть, шутите? Это ужасная развалюха, собранная из старых железок. Над ней все смеются, но она ездит. Только это не лучшее…

— Вы просто невозможны! Я вам сказала, чего хочу. Вы действительно собирались покрасить утку в черный цвет? Это именно то, что вы делаете…

Уильям с ужасом уставился на свое творение. Утка, вся траурного черного цвета, кроме раскрытого клюва, хитро взирала на него своим единственным нераскрашенным глазом. Внезапно он просветлел.

— Не знаю, действительно ли я собирался это сделать, но если добавить металлический зеленый оттенок, этот селезень будет выглядеть очень эффектно — этакий лысый, испорченный пройдоха. А клюв и ноги, я думаю, лучше сделать оранжевыми. Но сначала он должен обсохнуть… Уже почти час, не стоит браться за новую работу. Вы действительно уверены…

Кэтрин ответила, не глядя на него:

— Действительно.

— Тогда я пойду за машиной. Я буду вас ждать у конца Каннинг-роу. Мисс Коул сама может все закрыть. — И внезапно улыбнувшись, Уильям добавил: — Ей идти в другую сторону.

Они ехали через Хэмпстед-Хит. Все, сказанное Уильямом об автомобиле, оказалось правдой. Но было очевидно, что все равно это его гордость: он собрал ее собственными руками из металлолома, тут припаивал, там выпрямлял, используя изобретательность и просто физическую силу, и, наконец, покрыл свое произведение двумя слоями эмали. Глядя на это «творение» сердце Кэтрин, привыкшей к другим автомобилям, сжалось от глупой нежности.

Молодые люди сделали остановку для ленча и вновь пустились в путь через зимний день, под бледно-золотым солнцем в бледно-голубом небе, сквозь легкий туман, поднимающийся с земли. Кэтрин обнаружила, что ей говорить совершенно не приходится. От нее требовалось только сидеть и время от времени вставлять «О, как удачно!» или «Это было очень умно!» в рассказываемую Уильямом сагу о том, как он по кусочкам собирал эту жестянку. Девушке пришло в голову, что даже если Уильям когда-нибудь полностью изменится, одна его черта сохранится навеки: способность целиком отдавать свое внимание предмету, который занимал его в данный момент. Думая о ней, он мог незаметно для себя раскрасить утку в черный цвет. А если он будет думать об утке, то может даже не обратить внимания на Кэтрин. По крайней мере, ей так казалось. Она сама настолько увлеклась собственными мыслями, что пропустила душещипательную историю о том, как Уильяму удалось раздобыть противотуманные фары, а жаль, потому что эта история ясно демонстрировала, какой он энергичный, упорный и находчивый человек.

Наконец они добрались до квартиры, которую уступила Кэтрин ее подруга, уехавшая за границу.

— Мне пришлось сдать мою квартиру, она слишком дорого мне обходилась. Так что я не знаю, что бы стала делать, если бы не Кэрол.

Принадлежавшие девушке несколько комнат находились над конюшней, переделанной в гараж. Уильям, проехав между высокими кирпичными столбами, попал на мощеную, деревенского вида улицу с рядами коттеджей по обеим сторонам. Освещенная последними лучами заходя те го солнца, она выглядела очень живописно. Дети катали обруч и ездили на роликах. На веревках, одна из которых была связана из пары прыгалок, висело белье. Повсюду виднелись широкие двери гаражей, покрашенные в разные цвета, в большей или меньшей степени уже сгнившие. Ряды бетонных ступеней, охраняемые железными перилами, вели к дверям квартир с остроконечными крышами и изредка — прикрепленными снаружи к окнам ящиками для цветов, которые сейчас пустовали. Перила перед входом в квартиру Кэтрин, как и дверь, были выкрашены в алый цвет.

Остановившись наверху в поисках ключа, девушка указала Уильяму на чудесный вид. Из-за крыш домов, стоящих на противоположной стороне, выглядывали высокие деревья, черные на фоне полосы бледного зеленоватого неба. Между острыми верхушками крыш сияли вечерние огни, похожие на светлячков. Где-то в левой стороне кто-то колотил по железу: динн, динн, донн, пытались перекричать друг друга два радиоприемника. Поучительную лекцию профессора явно несколько раз делали громче в попытке заглушить эстрадного певца по соседству, но приторная меланхолия его музыки все же победила.

Молодые люди вошли и захлопнули дверь. Звуки отступили, но не стихли. Кэтрин зажгла лампу, осветив узкий коридорчик, в нескольких местах заворачивающий направо, туда, где находились гостиная, две спальни, гардеробная, кухня и ванная комната. Показав Уильяму, где он может вымыть руки, и поставив чайник, она пошла в спальню и задернула шторы.

Кэрол питала страсть к ситцу веселых тонов: она выбрала канареечно-желтые с узором из синих и пурпурных зигзагов и треугольников занавески и покрывала. Мебель в ее квартире была очень легкой и современной. Кэтрин подошла к комоду ярко-желтого цвета, взяла большую фотографию в рамке и убрала в ящик. Затем сняла твидовый пиджак и юбку, повесила их в такой же желтый шкаф и натянула шерстяное платье с длинными рукавами. Его серозеленый оттенок очень шел девушке. Даже без помады и пудры она выглядела цветущей. Но здесь не магазин, так что можно немного подкрасить лицо.

Она нашла Уильяма в гостиной, камин был затоплен, шторы задернуты. Он боялся, что она замерзла, объяснил Уильям, помогая Кэтрин донести чай. Казалось, будто они делают это уже много лет. Вообще-то, когда девушка вошла, молодой человек сидел за пианино и одним пальцем наигрывал мелодию. Разливая чай, она упомянула об этом:

— Вы играете на пианино?

— Не думаю.

— Вы не знаете?

— Я многого о себе не знаю. Мои воспоминания начинаются только с сорок второго.

— Да, вы говорили. Интересно, что все-таки осталось в вашей памяти? Понимаете, очевидно, что многое вы помните: чтение, письмо, арифметику. Что еще?

Он ответил:

— Да, я никогда об этом не думал. Подобные знания действительно сохранились. Видимо, основные сведения по истории и географии, латынь на уровне школьника, математика… Немецкий я учил в лагерях и там же освежил свой французский. Знаете, одна из причин, заставляющих меня думать, что я не Уильям Смит, — то, что он ушел из школы в четырнадцать лет и не мог изучать французский и латынь. Мне-то тоже нечем гордиться, но я их точно учил.

— А пианино?

Он рассмеялся.

— Вы же слышали мою игру!

— Вы наигрывали мелодию. Вы знаете, что это?

— Ну, это должен был быть «Давным-давно».

— Почему?

Уильям пристально взглянул на нее.

— Не знаю. Эта музыка просто пришла мне в голову. Если подумать, странно помнить мелодии, забыв людей, правда? Вокруг, должно быть, ходят люди, с которыми я знаком. Однажды я могу столкнуться с ними и никогда об этом не узнать. Это вызывает у меня странное чувство. Я часто думал о такой возможности, но ничего не происходило до недавнего дня.

Кэтрин опустила чашку.

— В тот день вы встретили кого-то, с кем были знакомы?

Он кивнул.

— Ночью, когда меня ударили по голове. Это был тот парень, Эбботт из Скотленд-Ярда, который подобрал меня и привез домой.

— Он вас знал раньше?

— Можно и так сказать. Он сказал, что мы вместе были на вечеринке в Люксе когда-то перед войной, и я много танцевал с девушкой в золотистом платье — кажется, она сразила его наповал. Видимо поэтому он меня и запомнил.

Но когда дошло до имен, он не смог вспомнить ничего, кроме «Билла». Знаете, первая часть моего имени никогда не вызывала у меня сомнений.

— Но он, возможно, помнит других людей, которые там были.

— Говорит, что нет. Это ведь было давно, он с тех пор побывал, наверное, на сотнях вечеринок. Вы знаете, как бывает: все смешивается в памяти. Смотрите, я могу, если хотите, сделать тосты на этом огне.

Они занялись приготовлением тостов, потом пили чай.

Уильям рассказал Кэтрин, что случайно выкрашенная в черный цвет утка навела его на замечательную идею: создать настоящую черную птицу. Для нее лучше всего подошло бы имя Вороненок-Новобранец или Каркун. Услышав, что Кэтрин больше нравится Каркун, молодой человек потребовал карандаш и бумагу, чтобы сделать наброски. Он уселся на коврик перед камином, положив блокнот на коленку. Волосы его стояли торчком, на лице застыло выражение яростной сосредоточенности. В этот момент во всем мире для него существовал только Каркун. Но все же, когда Кэтрин праздно поинтересовалась, как он придумал Пса Вурзела, Уильям с отсутствующим видом ответил:

— О, когда-то у меня был пес по имени Вурзел.

Девушка затаила дыхание. Немного подождав, она так же осторожно спросила:

— Когда это было?

— Мне было десять, — ответил он и подпрыгнул на месте: — Я это помню!

— Да, помните.

Уильям во все глаза смотрел на Кэтрин, напряженный, поглощенный новой мыслью.

— Тогда я это помнил, а сейчас — нет. Я только знаю, что вспомнил это в тот момент…

Кэтрин быстро остановила его:

— Не так. Воспоминание пришло, когда вы думали о чем-то другом. Я уверена, оно не вернется, если вы будете так напрягаться.

Он кивнул.

— Да, так ничего не выйдет, верно?

Уильям потянулся и положил рисунки ей на колени.

— Посмотрите, что вы об этом думаете?

Там были изображены всевозможные вороны: важные, свирепые, беспечные, воинственные, хищные. И каждому из них он ухитрился придать ту живость, благодаря которой все его деревянные животные казались настоящими.

— Действительно очень хорошо.

— Подождите немного, — сказал Уильям, забрал листы и через некоторое время снова протянул их Кэтрин. Когда девушка взяла рисунки, его рука слегка коснулась ее и задрожала. Уильям мгновенно сдержал дрожь, но теперь ему стало ясно, что он не может доверять себе. Он должен еще повозиться с воронами, а потом встать и уйти. Потому что если он останется, то не сможет удержаться и начнет ухаживать за Кэтрин. А этого нельзя допустить. Она здесь совсем одна, и она пригласила его только на чашку чая. Он не может воспользоваться ее добротой. И конечно, он не может проявлять к ней повышенное внимание в магазине! Ведь сейчас так много начальников, которые используют свое положение, чтобы сбивать с толку девушек. Уильям вновь занялся воронами.

Кэтрин разглядывала его. Было очень трудно угадать его мысли. Ее вновь охватило это чувство на грани слез и смеха, которое она так часто испытывала, общаясь с Уильямом Смитом. Он был влюблен в нее и хотел бы ей в этом признаться, но не смел, боясь причинить ей неудобства, — она ведь работала в магазине Таттлкомба! Сама Кэтрин пока не была полностью уверена, хочется ли ей услышать его признание. В их отношениях наступил особенный момент, хрупкий и скоротечный. И прелесть этого мига заключалась в невозможности бесконечно продлевать его. Он напоминал февральский день. В воображении Кэтрин возникла картина: в прозрачном воздухе — легкое волнение, в небе синий просвет величиной с ладонь, облака еле движутся, ландшафт, окутанный прозрачной дымкой, видимый лишь наполовину, кажется больше, чем на самом деле, и наполняется волшебством. Еще дремлющие, почки грезят о том, как превратятся в цветы и плоды. В таких днях есть очарование, но и февраль должен пройти своим чередом. Кэтрин могла бы повторить слова Фауста: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!»

Уильям сложил листы и поднялся.

— Думаю, мне пора.

Девушка сказала с улыбкой:

— Можете остаться на ужин, если хотите.

Молодой человек слегка нахмурился.

Обстановка гостиной была скромнее, чем в спальне Кэрол, мебель — не такой модной. Голубое платье Кэтрин приятно гармонировало с коричневой кожей кресел. Унылый фон еще больше подчеркивал яркость ее глаз и волос. Ее губы улыбались ему. Но он повторил упрямо:

— Мне лучше уйти.

— Почему? Сядьте и поговорите со мной еще немного.

Он покачал головой.

— Нет, я пойду. Огромное спасибо, что пригласили меня.

И только когда за Уильямом захлопнулась дверь, оба вспомнили, что он не попрощался, не дотронулся снова до ее руки.

Несколько любопытных голов высунулось из окон при звуках мотора. Теперь уже четыре приемника звучали на полную мощность. Женщина с резким голосом информировала своего отпрыска, о том, что вырежет ему печень, если он сейчас же не придет домой. За ясенями молодой месяц, изогнутый и сияющий, спускался по западному склону неба. В гостиной Кэтрин прислушивалась к звукам мотора и шумному отъезду Уильяма. Теперь все во дворе знали, что она вернулась домой с молодым человеком, и он пробыл у нее несколько часов.

— О, Уильям, милый! — прошептала она, подпирая голову рукой.

Глава 7

С утренней почтой Кэтрин получила письмо от Сирила Эверзли. Оно гласило:

Моя дорогая Кэтрин!

К сожалению, я не знаю твоего теперешнего адреса, но надеюсь, что тебе перешлют это письмо. Бретт сообщил мне, что ты сдала свою квартиру и уехала, чтобы найти работу. Неопределенные сведения. Так что я даже не знаю, в городе ли ты и сможешь ли встретиться со мной за ленчем в клубе в следующую среду. Адмирал Холден собирается приехать и заняться твоими делами вместе с Бреттом и со мною. Я подумал, что было бы очень мило, если бы мы все встретились с тобой после этого за ленчем. Я уверен, и адмиралу эта встреча доставит радость. Думаю, тебе будет приятно услышать, что дивиденды, которые должны быть выплачены тебе каждые полгода, уже внесены на твой счет. Надеюсь, небольшая задержка не причинила тебе неудобств. Все мы с нетерпением ждем встречи с тобой в среду, в четверть второго, в клубе.

Искренне твой,

Сирил Эверзли.

Кэтрин отложила письмо, собираясь написать ответ вечером, по возвращении домой. Значит, адмирал Холден вышел на тропу войны, а ей выплатили ее дивиденды! Интересно, надеется ли Сирил, что она не свяжет эти события одно с другим? Письмо, судя по почерку, было написано им самим. Девушке пришло в голову, что оно, пожалуй, претерпело бы некоторые изменения, если бы было продиктовано мисс Джонс. Она ведь мастерица на всякие хитрости. Сирил же наоборот, очень простодушен. Секретарша была невысокого мнения о партнерах Эверзли и о том, как они ведут дела: о Сириле с его политикой дрейфования и о Бресте, для которого фирма была банком, всегда готовым дать кредит. В послевоенные годы вместо того, чтобы подняться, предприятие покатилось под уклон и до сих пор не могло остановиться. Кэтрин подумала, что бы произошло, если бы она поделилась с адмиралом Холденом своими истинными мыслями. Она не собиралась этого делать, но все время размышляла, к чему это могло бы привести. Голова все еще была занята этим вопросом, когда Кэтрин шла к автобусу.

Уильям не получил никакого письма, но зато написал их целую гору. За этим занятием он провел большую часть ночи. Каждое начиналось по-разному, но все они были адресованы Кэтрин. Он не мог ухаживать за ней в магазине или в ее квартире, и у него было твердое ощущение, что улицы, автобусы, станции метро и подобные места ни в малейшей степени не подходят для того, что он хочет ей сказать. Поэтому идея написать обо всем в письме на первый взгляд показалась замечательной.

Проблема заключалась в том, что, как и все блестящие идеи, она оказалась почти неосуществимой на деле. Во-первых, выяснилось, что совершенно невозможно придумать начало для такого письма. Обрывки бумаги теперь покрывали не только стол, но и пол вокруг. Уильям писал «дорогая» и краснел от собственной наглости. Писал «мисс Эверзли» и думал, как холодны эти слова и как не подходят к его чувствам! Разорвав еще несколько листов с неудачными началами, он взял новый и написал вовсе без обращения:

Я пишу Вам, потому что хочу, чтобы Вы знали: я люблю Вас. Надеюсь, Вам все это не причинит беспокойства. Должно быть, то, что я делаю, ужасно, но мне кажется, будет честнее сказать, что я к Вам чувствую. Мне не нравится, что Вам приходится работать, но, если уж Вы все равно будете где-то работать, естественно, мне бы хотелось, чтобы Вы остались в нашем магазине. Я надеюсь, Вы не почувствуете, что теперь Вам трудно здесь работать из-за того, что я признался Вам, как сильно люблю Вас.

Насколько я знаю, мне около тридцати лет — плюс-минус два года, но это не имеет значения. Я получил ранение в голову, в результате чего потерял память, но это единственное его последствие. Рад сказать, что я очень здоровый и сильный человек, и со мной никогда не было проблем.

О семье своей я ничего знаю, потому что, как уже говорил, вновь обрел память только в сорок втором году. Похоже, я получил вполне сносное образование. Мне совершенно неизвестно, чем я занимался до войны. Но одна из причин, заставляющих меня думать, что я — не Уильям Смит, такова: он работал на кожевенном заводе, а я, думаю, не смог бы там спокойно работать. Я поехал туда, и меня просто затошнило от отвращения. Если бы я был Уильямом Смитом, то, наверное, смог бы преодолеть это чувство, как Вы считаете? Но это только одна из причин моих сомнений. Главное — моя внутренняя уверенность.

Конечно, ужасно жаль, что я не способен вспомнить хоть что-нибудь, относящееся к периоду до больницы, — я имею в виду германский госпиталь в сорок втором. Навещая на днях мистера Таттлкомба, я услышал от него вопрос: думал ли я о женитьбе. Я ответил, что не понимаю, можно ли мне думать об этом — ведь я, возможно, был обручен или даже женат перед тем, как потерял память. Мне кажется, я должен сказать Вам об этом так же, как сказал ему. Но, обдумав такое предположение, я решил, что едва ли это возможно, потому что обручиться или обвенчаться я мог только с любимой девушкой. А я вряд ли смог бы забыть ту, кого так любил. Я знаю, что не смог бы забыть Вас, потому что моя любовь примешивается ко всему, что я вообще чувствую, и пока я буду способен хоть что-нибудь испытывать, она останется со мной. Дело будет уже не в воспоминаниях — или их отсутствии. Я просто буду знать, что люблю Вас. Я много размышлял и теперь совершенно уверен, что не любил никого, кроме Вас. Надеюсь, я ясно изложил свою мысль.

Что касается денег — мое теперешнее положение далеко не блестяще, но мои перспективы вполне хороши. Я уверен, что игрушки будут приносить стабильный доход, как только мы добьемся их фабричного производства по лицензии и по ставки их на рынок в достаточных количествах. Примерно за год я могу стать намного обеспеченнее. Квартира обходится мне очень дешево, благодаря доброте мистера Таттлкомба, который уступил мне несколько из своих комнат. В результате мне удалось скопить двести пятьдесят фунтов. Я мог бы заботиться о Вас и работать вместо Вас и любить Вас вечно. Я не знаю, догадывались ли Вы, что я так думаю о Вас. Это была любовь с первого взгляда. Только увидев Вас, я сразу понял, что в моей жизни больше никого не будет. Вы стали для меня всем в этом мире. Я очень люблю Вас.

Уильям Смит.

Это письмо он вложил в руку Кэтрин в конце рабочего дня. Она не стала читать его, пока не добралась домой, но каждые пять минут опускала руку в сумочку, чтобы убедиться, что оно там. Это было объемистое письмо. Такому письму, без слов отданному ей, когда она выходила, могло быть только одно объяснение. Такие послания не читают на улице или в автобусе.

Кэтрин вошла в темную квартиру, включила свет, затопила камин, сняла пальто и шляпку. Усевшись на коврик перед камином, она принялась за письмо. Оно было способно тронуть сердце любой женщины. Оно заставило сжаться сердце Кэтрин. В нем были все черты Уильяма, которые она знала: его простота, честность, прямота — и его любовь к ней. Она прочла письмо тысячу раз, поплакала над ним — слезами, после которых глаза становятся ярче и розовеют щеки. Казалось, прошло так много времени, когда зазвонил телефон. Кэтрин вздрогнула, сердце ее колотилось, дыхание участилось. Это не может быть Уильям, это не может быть…

Но это был он. Она сказала:

— Алло? — и услышала:

— Это вы?

— Да.

— Вы прочли мое письмо?

— Да, Уильям.

— Я не прошу вас отвечать или что-то в этом роде… Возможно, вам понадобится очень много времени, чтобы обдумать его. Я не хочу торопить вас. Я просто подумал… Я хочу сказать, не бойтесь сказать «нет»… Я вас не побеспокою.

— Спасибо, Уильям… — Голос ее сорвался.

Уильям решил, что разговор надо закончить:

— Это все. Я звоню из телефонной будки.

Она вдруг почувствовала, что не может так просто отпустить его.

— Подождите!

Он ждал, слушая ее дыхание в трубке.

— Уильям…

— Кэтрин…

— Уильям, хотите заехать и поужинать со мной?

Он приехал в своей развалюхе. Услышав звук мотора, Кэтрин в голубом платье вышла в коридор, готовая впустить его. Когда на лестнице раздались его шаги, она отворила дверь. Он вошел, неся с собой холодный ночной воздух и морозную свежесть. Дверь захлопнулась, и Кэтрин оказалась в его объятиях.

Глава 8

В среду утром, примерно за полчаса до прибытия адмирала Холдена, мисс Джонс занималась подготовкой своего начальника к разговору. Вернее, она уже не была мисс Джонс. В прошедшую субботу она покинула регистрационное бюро, превратившись в миссис Сирил Эверзли. Этот факт придал ее облику еще больше уверенности.

— Ну, теперь совершенно не о чем волноваться. Все улажено. Если с ним станет совсем уж трудно, ты все свалишь на мистера Дэвиса. Ты только должен сказать, что он уже в течение некоторого времени плохо выполнял свои обязанности, но ты не хотел выгонять его после стольких лет службы. Потом добавишь, что он внезапно скончался шесть недель назад, и нам понадобилось довольно много времени, чтобы разобраться с документами и все уладить. Если он задаст вопрос, на который ты не сможешь ответить, — звони мне. Можешь сказать ему, что мне пришлось распутывать всю эту неразбериху.

Сирил Эверзли нахмурился.

— Все это не похоже на правду. Мне это не нравится.

Мэвис ответила с оттенком раздражения:

— Этот разговор не выйдет за пределы твоего кабинета. И кому от этого будет плохо? Не старику Дэвису же! В любом случае, нет нужды говорить о нем, пока адмирал не станет слишком навязчивым. Но если все-таки придется, лучше, если ты будешь выглядеть несколько взволнованным, рассказывая об этом. Старый работник фирмы и все такое — очень хороший прием.

Сирил произнес «Не надо!» так резко, что она на секунду замерла, уставившись на него, потом подошла и слегка поцеловала его в макушку.

— Выше нос, милый! Все пройдет замечательно, вот увидишь.

Нагнувшись, она прикоснулась к лежащим перед ним бумагам.

— Сначала ты произносишь свои реплики, потом показываешь ему это. Не впутывай Дэвиса, если не понадобится. А если ты почувствуешь, что завяз, просто скажи: «Думаю, мисс Джонс в этом лучше разбирается» — и положи палец на кнопку звонка.

В дверях обернулась, чтобы улыбнуться ему. Потом прошла по коридору в комнату Бретта Эверзли.

Когда она вошла, он поднял голову и спросил:

— Все улажено?

Мэвис пожала плечами.

— Надеюсь. Он ведь нервный, как кошка.

Бретт поднял брови.

— Что ж, думаю, все мы будем рады, когда все это кончится. Ты там будешь?

— Не с самого начала. Об этом-то я и пришла поговорить. Я велела ему звать меня, если возникнут какие-то щекотливые вопросы. Возможно, это не понадобится, но если адмирал будет слишком настойчив, легче тебе предложить позвать меня. Мы условились говорить, будто я занимаюсь разборкой дел после мистера Дэвиса, который был несколько некомпетентен и оставил ужасную путаницу.

Бретт рассмеялся.

— Отличная идея!

— Да, я тоже так подумала. Но мистеру Эверзли не нравится.

— И не могла понравиться.

— Так что ее не стоит использовать без особой надобности. Конечно, совсем не плохо, если ты упомянешь, что старик в последнее время сильно одряхлел и оставил дела в некотором беспорядке. Мистер Эверзли покажет, что раздосадован, и вступится за мистера Дэвиса — это произведет нужное впечатление. Мы сможем ввернуть идею, что именно Дэвис все запутал. А смущение мистера Эверзли устранит всякое подозрение, будто мы хотим свалить все на старика, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

В темных глазах Бретта, устремленных на нее, читалось любопытство.

— О да, я понимаю! Ну разве ты не умница? — Он засмеялся. — Я постараюсь всегда быть на твоей стороне.

Она одарила его небрежной улыбкой.

— Тут действительно не о чем волноваться. Все, что касается этого разговора, будет замечательно. Я так и сказала мистеру Эверзли. Но проблема ведь не только в разговоре. Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока ты не женишься на ней.

Он оттолкнул кресло и встал, засунув руки в карманы. На его лице играла улыбка.

— Это говоришь мне ты?

— Конечно! Это же правда.

— Ты хочешь, чтобы я женился на Кэтрин?

— Мой дорогой Бретт, поговорим разумно! Ты должен на ней жениться.

— А если она не хочет?

— Заставь ее передумать. Тебя всегда окружали женщины. Кажется, ты сам говорил мне, что можешь заставить любую женщину в тебя влюбиться. Что ж, теперь ты или женишься на Кэтрин Эверзли, или попадешь в тюрьму, если называть вещи своими именами. Приведи в действие свое хваленое обаяние, которым ты так гордишься, и посмотри, что можно сделать. Потому что, если она выйдет за кого-то еще, — все, дело проиграно и ничего уже не поправишь. Я могу надуть адмирала, но не адвокатскую контору. Я и пытаться не буду. Если Кэтрин Эверзли выйдет замуж, ее муж захочет узнать, что же случилось с ее деньгами, вверенными опекунам, и ты не сможешь дать ему ответ. Я не стала говорить все это мистеру Эверзли — он тут ничего не может сделать, и не стоит зря его пугать. Но я говорю это тебе, и лучше бы тебе заняться этим. Вот и все, Бретт.

Глава 9

Ленч прошел хорошо. Более чем успешно обойдя все подводные камни в разговоре с адмиралом, Сирил Эверзли так расслабился, что мог играть роль любезного, обходительного хозяина. При этом сейчас он не столько играл, сколько избавлялся от маски — маски делового человека. Эту роль он всегда находил изнурительной и неблагодарной. Лучше всего он чувствовал себя в качестве образованного дилетанта. Адмирал Холден, который никогда не был о нем высокого мнения, был удивлен тем, что Сирил оказался таким радушным хозяином.

Адмирал наслаждался собой. Ему нравилось снова быть на ногах и в гуще событий, нравилось противостоять Эверзли, которые, без сомнения, уже считали его мертвым и похороненным — он им еще покажет! — нравилось навешать знакомые места и рассуждать о том, какое все-таки мерзкое место Лондон. И он был страшно рад видеть Кэтрин. Когда она вошла в холл клуба в своем голубом платье и меховом пальто, взяла его за руки и поцеловала, обветренное лицо адмирала покраснело от удовольствия. Он подумал: «Она — прекрасная женщина, а все остальные, черт их возьми, ее мизинца не стоят!» — и крепко сжал ее руки.

— Дорогой Банни, — радостно приветствовала его Кэтрин, — ты выглядишь, как будто только что вернулся из кругосветного путешествия.

— Кровать на веранде, — пояснил он угрюмо, — в ясную погоду или в слякоть, в дождь, ветер или снег, иначе меня бы здесь не было сегодня.

После этого все пошло замечательно. Она звала его Банни с тех пор, как ей исполнилось три года, и это доставляло ему необычайное удовольствие. У нее было любящее сердце, благослови ее Господь, и она выглядела юной и счастливой, и он занимался ее делами — для нее. Самым большим счастьем было бы для него в нужный момент подняться со своей кровати на веранде и приехать потанцевать на ее свадьбе. Только он не был уверен, что выбрал бы в качестве жениха Кэтрин этого парня, Бретта, — нет, совсем не уверен. Сирил Эверзли, похоже, думал, что они между собой уже все решили — или вот-вот решат, просто пока это держится в секрете. Но адмиралу совсем так не казалось. Он надеялся поговорить с Кэтрин с глазу на глаз и все выяснить. Черт возьми, она или любит парня, или нет! Кэтрин уже достаточно взрослая, чтобы разобраться в себе. Ему оставалось просто тактично это выяснить. Адмирал надеялся, что умеет быть тактичным, когда нужно. Такие мысли крутились в его голове, пока он решительно расправлялся с омаром и куропаткой, закончив мороженым и стилтонским сыром.

Бретт Эверзли, пытаясь очаровать Кэтрин, чувствовал, что за ним наблюдают. Блестящие голубые глазки адмирала Холдена, казалось, оценивали его. Бретт из кожи вон лез, чтобы развлечь девушку, и преуспел в этом. Но когда Кэтрин встала, собираясь уйти, адмирал тоже поднялся.

— Мы возьмем такси, моя дорогая, — сказал он просто. — Мне с тобой по пути.

— Милый Банни, откуда тебе знать, куда я еду?

— Ну, так куда же ты едешь?

— Обратно на работу.

Бретт сказал, смеясь:

— Он идет напролом там, где мы ступить боялись! Продолжайте, сэр — спросите ее, чем она занимается и где прячется!

Кэтрин улыбалась.

— О, я никому не говорю. Меня это забавляет, потому что я заставляю вас гадать. А вам должно быть еще веселее, вы ведь можете изобретать всяческие скандальные объяснения. Ни одно из них не будет правдой, но это еще больше интригует.

Бретт взял ее руку и задержал в своей чуть дольше, чем было нужно.

— Ты не скажешь мне, где живешь?

— Нет, так я все испорчу! Но что касается моего жилья, то там все очень прилично.

Сирил спросил:

— Ты действительно работаешь? Ты уверена, что не нуждаешься в деньгах?

Она рассмеялась:

— Я чувствую потребность в работе. Разве это не доказывает мою респектабельность? Все, я должна бежать! Спасибо за чудесный ленч.

Открыв дверцу такси, она сказала:

— До станции Марбл-Арк, пожалуйста.

Холден сказал несколько слов шоферу и сел следом за ней. Он выглядел совершенно восстановившимся после болезни, только движения уже не были так легки, как раньше. Когда автомобиль тронулся, адмирал одарил Кэтрин сияющей улыбкой и сообщил:

— Что ж, я все уладил, и у тебя больше не будет забот. Если твои дивиденды не будут приходить день в день, просто дай мне знать. Он не очень-то силен в делах, этот Сирил Эверзли. Меня потрясло, что эта его секретарша осведомлена лучше, чем он. Красивая женщина! Они позвали ее, а она все знает, как свои пять пальцев. Кажется, старый клерк, как его там, Дэвис, под конец перестал справляться с работой, и в делах началась неразбериха. Сирил не собирался мне ничего рассказывать — это Бретт вытащил кота из мешка. Сирил очень хотел это замять и все говорил, как долго Дэвис работал на них. Но я прочел между строк: он оставил все в полном беспорядке, а все эти годы просто грел руки…

Кэтрин перебила его с болью в голосе:

— О нет, он не мог!

— Так сказал Сирил Эверзли. Но ты знаешь, так случается. Старый, заслуженный работник фирмы, ему многое доверяют, слишком многое. Потом он внезапно умирает, и все дело выходит из колеи.

Девушка схватила его за руку:

— Мистер Дэвис умер?

— Так они мне сказали.

— Когда?

— Не знаю. Не так давно, я полагаю.

— Последний раз, когда я приходила в офис, он был там. А это произошло около двух месяцев назад. Я знаю его, сколько себя помню. Он был очень хороший, я уверена, он за всю жизнь ничего плохого не совершил.

Адмирал погладил ее колено.

— Что же, все мы когда-нибудь должны покинуть этот мир. Но у нас с тобой не так много времени, а мне надо с тобой поговорить. Во-первых, я хочу знать, где ты и что делаешь, и почему это окутано такой тайной.

Он смотрел на нее неодобрительно, этот старик с квадратными плечами, короткими седыми волосами, голубыми, как вода, глазами на грубоватом лице.

— Что все это значит? Мне это не нравится.

— Милый Банни…

— Прячешься от всех, находишь какую-то секретную работу… Что все это значит? Если девушка так поступает, у нее что-то на уме! Так что же у тебя?

— Ну, что у нас обычно на уме? — вопросом на вопрос ответила Кэтрин.

— Молодой человек, — без обиняков сказал адмирал. — Скажи мне, кто он, и я его оценю.

— Я его уже оценила.

— Ерунда! Девушка не может верно оценить мужчину, как и мужчина — девушку. Но зато рыбак рыбака видит издалека, моя дорогая! Я-то смогу дать ему оценку!

Ответа так и не последовало, но Холден заметил легкую улыбку в ее распахнувшихся глазах. И вдруг в нем родилось легкое подозрение.

— Это тот парень, Бретт?

— О нет, милый.

— Ну, я рад. Что-то мне в нем не нравится. Очень приятный человек, отличный собеседник. Таких женщины называют очаровашками, все их любят. Но слишком работает на публику. Мне нравятся люди попроще.

— Мне тоже, милый.

Холден погладил ее по руке.

— Очень рад это слышать. — Внезапно в голосе его зазвучали резкие нотки моряка: — Тогда какого черта этот Сирил сказал, будто вы обручены?

— Сирил сказал, что я обручилась с Брестом?

— Обручилась или вот-вот собираешься, не важно. Заявил, что все держится в секрете. Я не мог понять, почему: ведь если уж ты обручилась, то обручилась, а если только собираешься, то собираешься. Не видел никаких причин бродить вокруг да около, вести себя будто кошка на раскаленной крыше, как этот парень, Сирил. Так что я решил поговорить с тобой и выяснить, что происходит. Тактично, разумеется…

— Милый, я так тебя люблю, когда ты пытаешься быть тактичным!

— В смысле, у меня ничего не выходит? Что ж, я полагаю, ты права. И осмелюсь сказать, что ты считаешь, будто можешь сама справиться со своими проблемами, без моего вмешательства. С женщинами всегда так: уверены в себе, пока не налетят на скалы. Теперь послушай меня! Если у тебя на уме какой-то парень, я хотел бы с ним встретиться. Если он хоть чего-то стоит, он согласится на встречу. Я больше не твой опекун, но твой отец был мне лучшим товарищем во время службы на корабле и ближайшим другом, и если ты до сих пор не поняла, что я люблю тебя больше, чем многие своих родных дочерей, значит, ты не так умна, как я всегда думал. Ну, так что же?

Кэтрин нежно смотрела на него.

— Банни, ты — ангел, и я тебя люблю.

Он ответил мрачно:

— Соловья баснями не кормят. Я задал тебе вопрос. Так что же?

Она крепко сжала его руку.

— Вот что. Есть один человек… Я люблю его, очень сильно. И он меня тоже очень любит. Я не могу рассказать тебе больше, правда не могу. Сейчас — лучшее время в моей жизни, и я не хочу, чтобы его испортили. Я хочу насладиться этим моментом. Мне нужно немного времени перед тем, как я всем расскажу, совсем немного. И ты будешь первым, обещаю. И я обещаю тебе кое-что еще: ты будешь очень, очень доволен.

— Неужели?

— Да, Банни. А вот моя остановка.

— Хорошо, хорошо.

Вслед за ней он вышел из машины, достал из кармана пачку денег, добавил к плате за проезд хорошие чаевые. И вновь обратился к Кэтрин:

— Черт бы побрал эту твою спешку!

— Мне нужно переодеться и возвратиться на работу.

— Не могу понять, зачем тебе нужна работа. Слушай, а кто сейчас в Седар-хаусе?

— Пока никого. Я разрешила тете Агнес пожить там до марта, пока не съедут ее собственные жильцы, но ее дочь заболела, и она уехала к ней в Эйр.

— Так там никого нет! И почему бы тебе тогда не поехать туда на время? Возьми с собой кузину или подругу. И дом заодно проветрите и обживете.

— Миссис Перкинс регулярно проветривает его, милый. Она живет по соседству, ну, ты знаешь, за торговцем зерном. Она — тетка его жены, и когда-то была кухаркой бабушки Эверзли. Она, конечно, довольно древняя старушка, но все еще божественно готовит.

— Тогда поезжай, и пусть она готовит для тебя.

— Возможно, потом. Милый, я должна бежать. Пиши мне на адрес банка, и они перешлют письмо. Благослови тебя Господь! Чудесно, что мы увиделись!

Глава 10

Кэтрин вошла в свою квартиру. Ее отпустили с работы до трех. Мисс Коул, конечно, презрительно на нее посмотрит, но она не могла вернуться в магазин в этом платье. Кэтрин надела старый твидовый костюм, стерла запрещенную помаду, покусала губы, чтобы натуральный цвет заменил искусственный, взглянула на часы и направилась в гостиную.

Телефон стоял на письменном столе. Девушка подняла трубку и набрала номер. Женский голос произнес:

— Фирма Эверзли.

— Могу я поговорить с мисс Джонс?

Минутой позже на линии была Мэвис Джонс.

— Говорит секретарь мистера Эверзли.

— Мисс Джонс, это Кэтрин Эверзли. Адмирал Холден только что сказал мне о смерти мистера Дэвиса. Мне так жаль! Это случилось, когда я уже рассталась с кузенами, так что мне не удалось расспросить их. Когда он скончался?

— Сейчас вспомню… Около шести недель назад.

— Я видела его, когда последний раз была в офисе. Он выглядел хорошо. Что же случилось?

— Его сбила машина. Боюсь, он просто не смотрел, куда идет. Его отвезли в больницу, но он умер, не приходя в сознание.

— Мне так жаль, я ничего не знала. — Телефонная трубка показалась ей холодной и тяжелой. — Что это был за день? Когда это произошло?

Голос мисс Джонс зазвучал резче:

— Не уверена, что смогу вам сообщить все подробности прямо сейчас.

— Было бы очень любезно с вашей стороны выяснить это. В документах ведь должна стоять дата его последнего появления, не так ли? Я бы хотела ее узнать.

— О, конечно.

Ожидая ответа, Кэтрин продолжала чувствовать как трубка все больше оттягивает ей руку. Она слышала, как мисс Джонс ушла и вернулась. Затем услышала ее голос: лишенный эмоций голос хорошо обученной секретарши, в интонациях которой слышался… даже не акцент… какой-то особый выговор, чуть более заметный при телефонном разговоре.

— Шестое декабря. Это был последний день, когда мистер Дэвис появился на работе.

— Спасибо, мисс Джонс, — проговорила Кэтрин и повесила трубку.

Часом позже она оторвалась от раскрашивания, чтобы спросить Уильяма Смита:

— Ты помнишь число, когда ты ходил к Эверзли и разговаривал с мисс Джонс?

Уильям нахмурил брови.

— Это было как раз перед тем, как с мистером Таттлкомбом произошло несчастье.

— Хорошо, а когда с ним произошло несчастье?

— Седьмого декабря.

Кэтрин отложила кисть, почувствовав слабость в руках.

— Когда ты сказал «как раз перед тем», что ты имел в виду? Предыдущий день?

— Да.

— Ты уверен?

— Да. А что, это важно?

— Не знаю.

Она снова взялась за раскрашивание.

— Я просто хотела узнать.

Уильям отвлекся от разговора. Теперь он почти не думал, что говорит. Все его внимание было поглощено последними штрихами, наносимыми на первую фигурку ворона. Нужен или нет мазок зеленой, отливающей металлом краски на его голове? Пожалуй, только легкий блеск, никаких ярких пятен.

Он поделился сомнениями с Кэтрин, и они обсудили этот вопрос.

Магазин Таттлкомба закрылся в половине шестого, и Уильям отвез Кэтрин домой. Мисс Коул надела шляпу и пальто и проворно двинулась в противоположном направлении. Но затем она свернула направо, еще раз направо и в результате оказалась на узкой дороге как раз позади магазина. Уильям не заметил ее, потому что выгонял машину из гаража, и, шагая очень быстро, иногда переходя на бег, она успела добраться до угла как раз в нужный момент, чтобы увидеть, как молодой человек остановил автомобиль, потянулся, чтобы открыть переднюю дверь и впустить мисс Эверзли, после чего они вместе уехали.

— И не в первый раз, мистер Таттлкомб! — сказала мисс Коул. Голос ее дрожал от возмущения.

Миссис Солт не хотела впускать ее, но она все равно вошла. По-настоящему непоколебимая женщина всегда способна добиться чего хочет. Это зависит всего лишь от того, каким количеством лучших побуждения она готова пренебречь и какую скорость готова развить. Мисс Коул просто обошла Абигейль Солт в дверях ее дома и заявила, что хочет видеть мистера Таттлкомба. Услышав от его сестры, что, по ее мнению, ему необходим покой и он не должен нервничать, думая о работе, она презрительно фыркнула и возразила, что мистер Таттлкомб разнервничается еще больше, если его магазин приобретет дурную репутацию, так что она должна увидеть его. Абигейль все это не понравилось, но, подстегиваемая равнодушием мисс Коул по от ношению к произошедшему несчастью и опасением, что Абель действительно расстроится, решив, будто сестра встала между ним и его работой, миссис Солт впустила женщину, проводила в комнату больного и спустилась в гостиную. Там она попыталась занять себя, наигрывая мелодии гимнов на фисгармонии. Возможно, в результате раздумий и колебаний миссис Солт как следует не заперла входную дверь: стальной язычок попал в отверстие, но снова выскользнул, и дверь осталась приоткрытой.

Мисс Коул сидела на стуле с прямой спинкой возле кровати мистера Таттлкомба и изливала ему душу. На ней все еще были имбирного цвета шляпа и толстое черное пальто. Каждый день, утром и вечером, она мыла лицо желтым мылом, а пудриться считала аморальным, и теперь ее землистая кожа блестела при свете газового рожка. Она крепко сжала сложенные на коленях руки в черных шерстяных перчатках. Голос ее дрожал от искреннего возмущения.

— Каждый день, целый день рисуют за одним столом, и их головы почти соприкасаются!

Абель Таттлкомб, прислонившись к подушке, спокойно ответил:

— Раскрашивать игрушки необходимо, мисс Коул.

— Вы совершенно правы, мистер Таттлкомб, и я этого не отрицаю. Но, как я поняла, мисс Эверзли наняли помогать мне в магазине, и когда я так говорю, то просто сообщаю, как восприняла ситуацию. И что же происходит? На второй день мистер Смит забирает ее из магазина в мастерскую и доверяет ей раскрашивание, а раньше он никому и пальцем не позволял притронуться к этой работе. Ведь я предлагала свою помощь, а он ответил, что «не нужно, он прекрасно справляется».

Она ужасающе фыркнула и повторила эту фразу еще громче, презрительно усмехаясь.

— Он прекрасно справляется! И как же он справляется, мистер Таттлкомб?

Вновь раздалось ее фырканье.

— Они сидят, а между ними только стол, и, насколько я знаю, они макают кисти в одну банку! А этот мальчик на другом конце комнаты — он же все видит!

Мисс Коул была членом церковного комитета. Абель Таттлкомб мягко взглянул на нее.

— Уильям Смит одинокий молодой человек, — сказал он. — А мисс Эверзли — одинокая молодая женщина. Я говорил с Уильямом на предмет женитьбы. Если он думает о мисс Эверзли в свете этого разговора, в этом нет ничего дурного.

Мисс Коул вскинула голову.

— Вы не видели ее, когда она только пришла в наш магазин! Она была размалевана, вот как это называется, и я прямо сказала ей, что вы этого не одобряете. Если бы это зависело от меня, она бы у нас не работала, но мистер Смит ворвался и завил, что она — именно та, кого мы ищем. Меня даже не спросил!

Абель возразил резко:

— Она же является на работу без косметики.

И снова услышал фырканье.

— Неизвестно, что бы она делала, если бы не мои слова. Я ей сказала, что вы не позволяете таких вещей. И я всегда строго следила, не нарушила ли она моего запрета.

Абель начинал уставать от ее вздорного тона.

— Что ж, хорошо, — произнес он и сразу понял, что его слова восприняты как одобрение.

Мисс Коул посмотрела на него с сочувствием.

— Если вы называете хорошим то, что он увозит ее в своем автомобиле и не возвращается часами…

Его раздражение начало прорываться наружу:

— Что вы имеете в виду, когда говорите «часами»? И откуда вам известно, сколько он отсутствует?

Мисс Коул слегка присмирела.

— У миссис Бастабл ведь есть язык! Сначала — в одиннадцать часов, потом — после одиннадцати, а теперь вообще не поймешь, придет ли он домой. Мы и опомниться-то не успели! Я не могу назвать респектабельным такое поведение!

Мистер Таттлкомб был обеспокоен намного больше, чем хотел показать. Мисс Коул он считал надоедливой старой девой. Но репутация его магазина была очень дорога ему. Она не должна вызывать никаких толков и пересудов. И вдруг оказывается, что мисс Коул сплетничает с миссис Бастабл, и они обе вовсю перешептываются и обсуждают его магазин! Ему захотелось, как случалось со многими мужчинами, чтобы что-нибудь заставило женщин замолчать. Он вспомнил, как сам, двадцатичетырехлетним юношей, пригласил девушку в июне на реку и привез домой только в полночь, и какой скандал случился из-за этого. Девушка, когда-то такая хорошенькая, вышла замуж за толстого пожилого торговца из фирмы «Прэнтис & Биддл» и родила семерых или восьмерых детей, все — копия своего отца. А Абель женился на Мэри Старт и был очень счастлив, пока Господь не забрал ее… Он пристально посмотрел в лицо мисс Коул и произнес:

— Девушка живет с родителями? Если это так, а Уильям ухаживает за ней, то он, естественно, должен проводить там вечера.

— С родителями! — вскричала мисс Коул. — Ничего подобного, мистер Таттлкомб! Квартира над конюшнями — Расселас-Мьюз, двадцать один, — вот, где она живет! Как она говорит, квартиру ей уступила подруга. И она там совсем одна, потому что ни разу ни о ком не упоминала. Так что если там мистер Смит проводит половину ночи, вы можете это называть респектабельным, но не я!

Мисс Коул произносила эти откровения, задыхаясь. Если бы мистер Таттлкомб был на ногах, он покинул бы комнату. Но, лишенный возможности покинуть даже свою кровать, он вынужден был терпеть это нападение.

Женщина набрала воздуха и начала снова:

— Парадная дверь выкрашена красной краской! Я не могу назвать это респектабельным! Лестница перед входом и перила красные, как какой-нибудь почтовый ящик! Я это знаю не из сплетен — видела своими глазами, и знаете, что мне все это напомнило? Блудницу в пурпуре! И можно ли удивляться?

Абель недовольно поджал губы. Он был не просто удивлен, а шокирован. Так он и сказал:

— Мисс Коул, я в шоке!

Мисс Коул обрадовалась:

— Я этого и ожидала!

— Я шокирован тем, как поспешно вы делаете выводы. Красная краска на двери квартиры, которую вам кто-то одолжил…

Мисс Коул энергично перебила его:

— Не говорите «одолжил», мистер Таттлкомб! Все мы слышали о квартирах над конюшнями и знаем, что они из себя представляют, не говоря уж о красной двери!

Абель с трудом сдерживал эмоции. Мисс Коул была ценным сотрудником. Люди, обладающие безукоризненной нравственностью и честностью, а также годами делового опыта, на дороге не валяются. Если вам удалось заполучить одного из них, вы его так легко не отпустите. Абель произнес со спокойствием, достойным восхищения:

— Думаю, достаточно разговоров о краске, мисс Коул.

Она резко кивнула.

— Конечно, как скажете, мистер Таттлкомб! Мне все равно, на двери ли эта краска или на лице мисс Эверзли! Я считала, что должна выполнить свой долг, но меня не поняли. Что ж, я сделала то, что подсказывала мне совесть, и не буду больше упоминать об этом!

Абель искренне надеялся, что так и будет, но не был слишком оптимистичен. Даже его жена, которую он очень ценил и до сих пор горько оплакивал, славилась своей манерой заканчивать спор такой фразой только для того, чтобы возобновить его, как только придумает, что еще сказать.

— Я поговорю с Уильямом Смитом, — пообещал мистер Таттлкомб и попытался использовать свое плачевное состояние как способ защиты от возможного продолжения разговора. Знаки, подаваемые мисс Коул, были недвусмысленны: Абель заохал, прикрыл глаза и привалился к верхней подушке.

Встревоженная и тронутая до глубины души, она в испуге удалилась, чтобы отыскать миссис Солт. Как только мисс Коул показалась на лестничной площадке, чья-то черная юбка мелькнула в противоположной двери. Можно было разглядеть только большую костлявую руку, через секунду исчезнувшую. Дверь захлопнулась. Послышался щелчок замка.

Мисс Коул все знала об Эмили Солт и не удивилась, ведь Эмили всегда старалась не попадаться на глаза тем, кто приходил в дом. Она нашла Абигейль, выразила надежду, что не утомила мистера Таттлкомба, и поспешила уйти.

Миссис Солт поднялась к больному. На лестнице она встретила Эмили, которая спускалась со странным коварным выражением на лице. Абигейль это не понравилось. Иногда поведение Эмили очень ее беспокоило. Она вошла к Абелю и увидела, что тот сердит.

— Эта женщина слишком много говорит, Эбби!

— Как и многие, — ответила Абигейль Солт.

Глава 11

Уильям и Кэтрин сидели у огня и разговаривали. Мистер Таттлкомб одобрил бы их поведение. Уильям, вооруженный карандашом и блокнотом, казалось, весь погрузился в финансовые расчеты. Кэтрин, хотя и сидела на том же диване, касаясь его лишь краешком платья, и разглядывала его серьезный и грубоватый профиль взглядом нежным и чуть-чуть насмешливым. Этот одинокий молодой человек и одинокая молодая девушка на самом деле были заняты подсчетом общей прибыли и решением вопроса, дает ли она им возможность пожениться, не дожидаясь взлета популярности Псов Вурзелов. Для этих целей они сложили обе зарплаты, а Кэтрин с опаской призналась, что получает еще дивиденды — две сотни фунтов в год. К ее облегчению, это сообщение было воспринято с одобрением. Уильям, со свойственной ему чудесной простотой, очевидно, полагал, что это облегчает им возможность пожениться, а значит, это хорошо.

Убедившись, что все сошло так благополучно, девушка небрежно добавила:

— Я вообще-то сильно занизила сумму. Обычно я получала гораздо больше. Но в этом году случился какой-то сбой — деньги мне не выплатили. Отчасти поэтому мне пришлось сдать квартиру.

Уильям, нахмурившись, поднял глаза:

— А сколько ты платишь за эту квартиру?

— Ну, на самом деле Кэрол не хотела брать денег, так как не собиралась сдавать квартиру. Она сказала, что в любой момент крыша может провалиться. Примерно за четверть мили отсюда взорвалась наземная мина, и считается, что взрывом тут все расшатало.

Молодой человек еще больше помрачнел.

— Мне не нравится, что ты живешь в доме, где может провалиться крыша.

— Милый, я думаю, Кэрол просто хотела отдать мне квартиру бесплатно.

— Но она должна брать за нее плату! Я имею в виду, это нормально для тебя, но, когда мы поженимся, платить за квартиру станет моей обязанностью. Как долго Кэрол не будет?

— С ней никогда не знаешь наверняка. Это одна из причин, почему она не хотела сдавать квартиру. Она уехала собирать материал для какой-то книги, которую пишет — знаешь, «Римлянин в Риме» или «Бродяги в Танганьике». У нее здорово получается. Она делает на страницах маленькие рисунки пером и шариковой ручкой. Иногда она заканчивает свой труд за шесть недель, а иногда долго-долго ничего не пишет.

Уильям внес в смету два фунта в неделю «на квартирную плату», заметив, что будет очень неудобно, если им придется внезапно покинуть квартиру.

Кэтрин сказала:

— Мы сможем вернуться в мою собственную квартиру.

Не успев произнести эти слова, девушка поняла, что совершила ошибку. Уильям немедленно захотел выяснить, где эта квартира находится, сколько в ней комнат и какова арендная плата. Услышав ответ, он решительно заявил, что это слишком дорого, но они смогут поискать что-нибудь еще.

Уильям закончил составление их общего бюджета и произнес, посмотрев на Кэтрин очень серьезно:

— У нас все легко получится. Когда ты выйдешь за меня?

— Когда ты захочешь, Уильям.

— Если ты действительно так думаешь, мы можем пожениться в следующую субботу. Тогда у нас будет целый уик-энд. — Уронив карандаш и блокнот, он сжал ее руки: — Я тороплю тебя? Это слишком скоро?

Ее лицо порозовело, и глаза заблестели.

— Нет, не слишком.

Уильям обнял ее.

— О, Кэтрин!

Прошло много времени, прежде чем он произнес следующую фразу:

— Завтра я сообщу мистеру Таттлкомбу.

Глава 12

Разговор с мистером Таттлкомбом прошел замечательно. Абель испытывал чувство удовлетворения от того, что его совет был исполнен. Возможно, совет был поспешным, но это был хороший совет, и Уильям решил ему последовать. Ведь одинокий молодой человек подвержен искушениям. Но, к счастью, Господь создал институт брака. А из Уильяма Смита получится отличный муж. Если девушка респектабельна и рассудительна, Господь благословит их брак. И даже самому себе мистер Таттлкомб не хотел признаться в существовании тайного опасения, что Уильям Смит, возможно, устал от «Игрушечного базара» и хочет попытать счастья на более широком поле деятельности. Абель только иногда позволял себе поразмышлять о том, что женитьба заставляет человека остепениться…

Тем не менее он вел себя крайне любезно и обходительно, пригласил Уильяма в гости вместе с мисс Эверзли и удержал при себе замечания, которые пришли ему на ум, когда выяснилось, как мало Уильям знает о семье девушки и ее воспитании.

— Во время войны она работала на санитарном поезде. Не уверен, что у нее много родных. Она как-то связана с «Партнерами Эверзли», но не думаю, что это близкое родство. Вы помните, я ходил к ним с предложением насчет Псов Вурзелов, но секретарша ответила, что их это не интересует.

Абель кивнул. В семьях всегда так. Кто-то поднимается вверх, кто-то катится вниз. Тот, кто оказался внизу, выпадает из семьи. Было бы странно, если бы Эверзли проявляли к ней какой-то интерес. Если ты носишь то же известное имя или у тебя есть могущественные родственники, ты все равно далеко не уйдешь. Главное, чтобы у девушки были правильные принципы и характер, который поможет сделать мужчину счастливым в его доме. Так он и сказал.

Когда Уильям ушел, Абель посоветовался с Абигейль и договорился, что Кэтрин приедет завтра прямо из магазина. Невозмутимая, решительная Абигейль смягчилась настолько, что проявила к этому вопросу вполне человеческий интерес.

В этот раз Эмили Солт вообще не появилась. Впервые, находясь в этом доме, Уильям не ощутил ее присутствия. Не было ни крадущихся шагов за углом, ни закрывающихся у него перед носом дверей, высокая фигура не исчезала в пустой комнате, костлявое лицо, гротескно освещенное снизу, не смотрело на него с верхней площадки на лестнице. Как будто он пришел в дом с привидениями, а они куда-то отлучились. Не то чтобы он сознательно размышлял об этом. Просто у него возникло такое чувство.

Уильям прошел по улице мимо того места, где его, по выражению мистера Таттлкомба, «сбили», и завернул за угол в Модерн-роуд, где было больше света и прохожих, так как он выходил на Хай-стрит. В дальнем конце располагались магазины, поэтому там толпился народ. Уильям собирался перейти Хай-стрит и сесть на автобус. Похоже, та же мысль одновременно возникла у множества других людей. Когда молодой человек добрался до середины улицы, светофор переключился. На маленьком островке посреди дороги столпилось несколько прохожих. Когда большой омнибус, выехавший из-за поворота, оказался совсем рядом, Уильям вдруг почувствовал резкий толчок под левую лопатку. Удар был настолько неожиданным и сильным, что молодой человек, стоя в этот момент на самом краю тротуара, от толчка потерял равновесие и упал бы на мостовую, если бы крупный мужчина рядом с ним не успел крепко схватить его за руку и потянуть назад. Омнибус с ревом пронесся прямо по тому месту, куда должен был свалиться Уильям. Человек, поймавший его и все еще сжимающий его руку, произнес сердито:

— Ради бога, что вы делаете?

Уильям повернулся к нему и серьезно сказал:

— Кто-то толкнул меня.

Когда вновь переключился светофор, группа рассыпалась и устремилась через переход. Двое маленьких мальчиков, женщина с корзинкой для продуктов, рабочий, несущий сумку с инструментами, — видимо, возвращался со сверхурочной работы… Парочка легкомысленных, сильно накрашенных девушек, одна их тех неряшливых и печальных старушек, что вечно ходят в затасканной юбке и разваливающейся шляпке… Человек, похожий на состоятельного торговца, и еще один, напоминающий скорее не столь преуспевающего рабочего… Полная дама с маленьким мальчиком, молодая женщина с младенцем, которому давно бы пора быть в кроватке… Уильям не мог даже предположить, кто из них толкнул его в спину. Но все же кто-то сделал это, и если бы не незнакомец, все еще сжимающий его руку, он сейчас был бы уже мертв, а вокруг собралась бы толпа и констебль выяснял бы обстоятельства его неприглядной кончины…

Уильям повторил свою фразу, добавив:

— Кто-то толкнул меня, ударив в лопатку чем-то тяжелым… Я думаю, палкой.

Высокий незнакомец отпустил его руку. Уильям явно не был пьяным или сумасшедшим. Мужчина оглядел своего собеседника с ног до головы, гнев его постепенно улетучился. В жизни случаются странные вещи. Он побывал во всех крупных городах мира и мог поклясться, что Лондон переплюнет их все в том, что касается странных происшествий. Если бы не спешка, он бы обсудил этот вопрос с Уильямом. Но ему с сожалением пришлось признать, что на это нет времени: Мортимер злился, как черт, если его заставляли ждать. Если он окажется в плохом настроении, из разговора ничего не выйдет. Поэтому он просто хлопнул Уильяма по плечу, сказав: «Вам повезло, что вы живы. Будьте поосторожнее, заводя врагов!» — и пошел прочь раскачивающейся походкой. И то, что после этого он с великолепной проницательностью и тактом рас спросил неуловимого Мортимера, написал блестящую статью о нем и его последнем открытии, а примерно месяц спустя опубликовал интригующий очерк под названием «Удар тростью в спину», конечно же, никак не было связано с этой историей.

Уильям сел на автобус.

Он рассказал Кэтрин все о разговоре с мистером Таттлкомбом и ничего — о происшествии на дороге. Во-первых, это казалось ему пустой тратой времени, а во-вторых, могло напугать ее. Кроме того, пока он ехал в автобусе, в голову ему пришла идея пятнистого животного с рогами и вращающимися глазами. Ему не терпелось перенести эту картинку на бумагу, пока она не померкла. Уильям думал назвать эту игрушку Веселой Коровой. Идеи обладают неприятным свойством быстро исчезать, если их игнорируют. Странно, что после того, как он сделал несколько набросков, поужинал вместе с Кэтрин, обсудил с ней планы на будущее, пребывая все это время в состоянии такого счастья, о каком и мечтать никогда не смел, как только он пожелал девушке спокойной ночи и вышел из двора, злосчастный удар вновь пришел ему на ум. Отчасти, конечно, потому, что ушибленное место довольно сильно болело, но кроме того, в душу ему запал голос незнакомца, возможно, спасшего ему жизнь: «Будьте поосторожнее, заводя врагов!» Это звучало абсурдно, ведь у Уильяма в целом мире не было ни одного врага. Или все-таки был? Кто-то же сбил его с ног. И кто-то толкнул его в спину, и, если бы не рука того чудаковатого незнакомца, он упал бы прямо под колеса и был бы раздавлен неумолимой тяжестью многотонного омнибуса.

Уильям дошел пешком до Марбл-Арк и остановился в ожидании автобуса. Внезапно рядом послышался голос:

— Привет, Билл! Как дела? Больше ничего не случилось?

Он повернулся и увидел Фрэнка Эбботта. Фрэнк явно не на службе — модный вечерний костюм был подобран с большим вкусом и подчеркивал изящную элегантность его фигуры. Выглядел он абсолютно как светский молодой человек, проводящий досуг в центре города. Сейчас он, пожалуй, не слишком располагал к доверию. Но Уильяму захотелось раскрыть ему свой секрет. Возможно, оттого, что груз мыслей давил так сильно, что хоте лось его сбросить. А может быть, такое желание вызвало произнесенное Фрэнком имя, принадлежащее забытому прошлому. Как бы то ни было, Уильям ответил очень просто и прямо:

— Я в порядке, но произошло еще кое-что.

— Когда?

— Примерно в половине восьмого сегодня вечером. Кто-то попытался столкнуть меня под автобус.

— Вас пытались столкнуть?

— Меня толкнули палкой — синяк до сих пор не прошел. Посреди дороги стояла толпа. Меня толкнули, и я бы оказался под автобусом, если бы человек рядом со мной не обладал сильной хваткой.

— Где это произошло?

Уильям рассказал.

— Я снова навещал мистера Таттлкомба. Добрался до Хай-стрит и как раз переходил ее, чтобы сесть на автобус.

— За вами кто-нибудь шел?

— Я никого не заметил.

— Вы не видели, кто вас толкнул?

— Светофор переключился, и все двинулись вперед. Там не было ни одного человека, на кого я бы мог подумать. Но, конечно, он мог ускользнуть — пойти назад вместо того, чтобы перейти дорогу. У него было время, пока я встал на ноги и огляделся. Он ведь застал меня врасплох.

Фрэнк слегка нахмурился.

— Хотите подать заявление в полицию?

Уильям покачал головой.

— Не знаю, чем они могут помочь.

Фрэнк достал тонкий блокнот, написал что-то, вырвал страницу и произнес:

— Сдается мне, вы кому-то не угодили. Если вы не хотите идти в полицию, то потрудитесь проконсультироваться с моей знакомой. Раньше она работала гувернанткой. Теперь стала частным агентом, занимается расследованиями. Громких дел, в которых она так или иначе была замешана, гораздо больше, чем у меня времени рассказывать о них. Скотленд-Ярд обязан ей очень многим, хотя и не всегда готов это признать. Она, пожалуй, самый умный человек из всех, кого я встречал, и, как она бы выразилась, настоящая леди. Если почувствуете, что теряете почву под ногами, советую вам обратиться к ней. Здесь ее имя и адрес. А вот и ваш автобус. Увидимся!

Глава 13

Фрэнк Эбботт всю неделю был очень занят. В Уэппинге жена торговца зерном исчезла после яростной ссоры с супругом, и ее пришлось разыскивать. Случалось, что мужья самых мирных профессий убивали сварливых жен, а Уэппинг расположен недалеко от реки. После того как было опрошено множество слишком разговорчивых соседей, сделано несколько невнятных, но многозначительных намеков, после того как след, приведший в Гравесендский морг, оказался ложным, выяснилось, что миссис Уилкинс все это время гостила у подруги в Хаммерсмите, вероятно, питая иллюзорную надежду разжалобить своим отсутствием сердце мужа.

Сержант Эбботт, потративший много сил и времени, уже был готов забыть о случайной встрече с Уильямом Смитом, если бы не обстоятельства, вновь напомнившие о ней. Закончив дело с исчезновением миссис Уилкинс, Фрэнк получил сообщение, что его кузина Милдред Дарси прибыла в Англию после семилетнего отсутствия. Она появилась, переполненная радостью по поводу возвращения, и сразу же захотела узнать, бывает ли у полисмена время, свободное от должностных обязанностей. Если да, то когда, и как он смотрит на то, чтобы пообедать с ней и Джорджем в «Люксе» сегодня вечером.

Фрэнк был известен как человек, у которого кузин и кузенов больше, чем у кого-либо в Англии, и со всеми он ухитрялся поддерживать хорошие отношения. Семь лет — долгий период, и люди склонны меняться, живя на Востоке. Но они с Милдред всегда были добрыми друзьями, и Фрэнк, пожалуй, был бы рад снова с ней встретиться. Она была взбалмошной, забывчивой и очаровательно неумелой. Интересно, сохранила ли она свою примечательную внешность. Джордж, как он помнил, был серьезным, достойным молодым человеком, больше всего подходящим на роль опоры семьи.

Фрэнк принял приглашение на обед и, прибыв ровно в назначенный час, нашел Джорджа все таким же весомым и важным, а Милдред еще более непоследовательной, чем раньше. Внешне она очень изменилась, и все очарование исчезло. Не только прическа и одежда, но и вся она выглядела старомодно. Но настроение у нее было отличное, и она была искренне рада увидеть Фрэнка вновь. Что касается Эбботта, то под маской благовоспитанного равнодушия скрывалась его крепкая привязанность к семье. Вскоре он уже тряс руку Джорджа и высказывал Милдред свое удовольствие от встречи. И совершенно внезапно, перекрывая все эти впечатления, в его голове всплыло воспоминание об Уильяме Смите.

Милдред как раз говорила: «Даже не знаю, когда мы последний раз виделись», — как вдруг Фрэнк вспомнил, что было это на вечеринке, где он встретил Уильяма Смита. Хотя это имя не было связано с воспоминанием… Нет, просто Билл. Билл и девушка в золотистом платье. До настоящего момента из всей толпы гостей, присутствовавших на вечере, Фрэнк мог вспомнить только этих двоих. Но сейчас, словно два фрагмента мозаики встали на место, — в его памяти всплыли Милдред и Джордж. Теперь он даже был уверен, что на Милдред было розовое платье. Фрэнк поторопился ответить кузине:

— Последний раз мы встречались здесь, в «Люксе», прямо перед войной, на чьей-то вечеринке. Только не помню на чьей. Я не могу никого вспомнить, кроме тебя и Джорджа, и парня по имени Билл, и девушки в золотистом платье.

Они шли вслед за Джорджем в залу. Проходя через арку, украшенную зеркалами, Милдред Дарси поймала в них свое отражение и Фрэнка и осталась довольна увиденным. Изящная элегантность Фрэнка, отличный покрой его вечернего костюма, гладкость зачесанных назад светлых волос, его спокойствие и уверенность — все это ей очень нравилось. Ей не приходило в голову, что ее платье не очень новое и вышло из моды, что ее волосы выглядят сухими и ломкими, а такие прически перестали носить уже год назад. Девушка в розовом, перед войной танцевавшая здесь, исчезла навеки. Тогда она была Милдред Эбботт, теперь же — Милдред Дарси, семь лет прожившая на Востоке. Но она и сейчас была так же довольна собой, как когда-то Милдред Эбботт. Она снова взглянула в зеркало, обернулась и сказала, вскинув голову:

— Мы отличная пара, правда?

Фрэнк решил, что не стоит ее жалеть. Тем более что сейчас его больше всего занимает погоня за человеком по имени Билл. Поэтому он ответил:

— Правда. Это всегда было так. Я, помнится, подумал об этом в нашу последнюю встречу. Ты тогда только что обручилась с Джорджем. На тебе было розовое платье.

— Удивительно, что ты это помнишь!

— Но это — почти все, что я могу вспомнить.

Они подошли к своему столику и сели.

— Послушай, а кто устраивал эту вечеринку? Клянусь жизнью, не могу этого вспомнить, — спросил Фрэнк.

— О, Кертис и Молли Латимер.

— Его убили, да?

— Как и Молли, во время одной из первых воздушных атак. Как и многих других. Люди погибали по-разному. Да и мы сами не знали, что с нами случится в следующую секунду. Было бы ужасно, если бы мы тоже умерли! А этот парень, Билл, что с ним произошло?

— По-моему, он пропал без вести. Кстати, как его звали?

Милдред распахнула глаза. Он помнил этот ее трюк, когда-то преисполненный очарования. Глаза у нее были довольно светлые, ярко-голубые, и когда Милдред удивлялась или не понимала чего-то, она поднимала ресницы так высоко, что показывалась вся радужная оболочка целиком.

— Я не представляю, милый. Я не встречала его ни до, ни после. Но его все называли «Билл», и он разрисовал всю обложку меню собаками, кошками и пингвинами — ужасно здорово. Я долго хранила эту бумажку, но нельзя же брать в путешествие все подряд, правда?

— Ты уверена, что не помнишь его фамилию?

— Не думаю, что когда-нибудь ее слышала. Если ты встречался с человеком только один раз, ты обычно не знаешь его фамилии. Но мне показалось, что он простоват. Я часто думала, пережил ли он войну. Ты говоришь, нет?

— Я этого не говорил.

— Ты сказал, он пропал без вести. Он показался мне очень милым. Джордж нас не слушает, так что я могу раскрыть тебе страшную тайну: я сильно завидовала его девушке.

— А кто была та девушка?

Женщинам за тридцать не стоит надувать губки. Джордж должен был бы намекнуть Милдред, что золотые деньки, когда она умела очаровательно дуться, остались позади. Но она все же попыталась изобразить гримаску, капризную и обаятельную в дни ее двадцатилетия, и заявила:

— Но ты же ее помнишь. Ты сам сказал — на ней было золотистое платье. Кажется, ее звали Лестер?

— Я не помню. Кто она и почему ты ей завидовала?

— Ну, она была дочерью подруги тети Софи — по крайней мере, мне казалось, что тети Софи… В любом случае, она была дочкой чьей-то подруги, и поэтому они все суетились вокруг нее. Только теперь я уже не думаю, что именно Лестер, потому что, я думаю, это фамилия тех людей, у которых она гостила, хотя я не уверена… Мне кажется, ее имя начиналось на «Л», потому что если это не так, то почему же я решила, что ее звали Лестер? Возможно, ее звали Лайалл, или Линкуотер, или Саттерби…

Фрэнк поднял брови:

— Саттерби не начинается на «Л».

— Не начинается, ведь правда. — Она просветлела. — Ну ты же знаешь, как бывает с этими именами — ты думаешь, оно на «Л», а оно совсем на другую букву. Может, я сказала Саттерби, потому что спутала Линкуотер с Латимер. Вечеринку ведь устраивали Латимеры.

— Да, ты говорила. Но я не понимаю, почему это могло заставить тебя подумать о Саттерби.

— Может… Ну, с именами никогда не поймешь! В конце концов, может, это была и не «Л». Как раз сейчас мне в голову пришла фамилия Марриотт… Нет, так звали компаньонку кузины Барбары, которая на чайной вечеринке впала в помешательство и разбила четыре лучшие рокингемские чашки, из того чудесного яблочно-зеленого сервиза. Ужасно, да? Так, ее звали не Марриотт. А может быть, Карлтон? О нет! Я тебе скажу, как ее звали, меня только что осенило! С тобой так бывает? Со мной — часто. Ее имя — Эллиот! Вот откуда взялось у меня это «Л»! — Милдред перевела дыхание и добавила с сомнением: — Но все-таки мне кажется, ее могли звать и Лестер.

— Неужели? — Фрэнк не смог сдержать сардонический смех.

Милдред снова надула губки.

— В любом случае, Джордж ею так восхищался, что я чуть не расторгла помолвку, правда, Джордж?

Джордж Дарси, закончив подробное и придирчивое обсуждение меню с официантом, повернулся к жене и гостю.

— Что «правда»?

— Ты ведь хотел расторгнуть нашу помолвку из-за того, что по уши влюбился в эту девицу, Лестер, на вечеринке у Латимеров, прямо перед нашей свадьбой?

Джордж ответил довольно угрюмо:

— Не представляю.

— Значит, это я ее почти расторгла. И должна сказать, девица была жутко хорошенькая. — Не дождавшись внятного ответа от мужа, Милдред вновь обратилась к Фрэнку. — Теперь-то он может говорить что угодно, но тогда он просто ужасно в нее влюбился. Но, конечно, она была обручена с Биллом, и ни на кого даже не смотрела. Они танцевали вместе почти весь вечер. Не помню, были ли они уже обручены, или это произошло в тот вечер, но знаю точно, что они поженились очень скоро после этого, потому что тетя Софи — это была тетя Софи — мне об этом сказала. Правда, это могла быть кузина Барбара или мисс Макинтош, они обе крутились поблизости.

Со своей всем известной способностью выбирать самую незначительную деталь из любого разговора, Джордж поинтересовался:

— Кто такая мисс Макинтош?

Милдред разразилась бесконечным рассказом о мисс Макинтош, которая была очень стара и держала пуделей, которых нужно было часами каждый день расчесывать, но история эта не содержала ни слова о Билле и девице Лестер — если, конечно, ее звали Лестер, а не Лайалл, Линкуотер, Саттерби, Марриотт или Рокингем… Нет, рокингем — это китайский фарфор, разбитый сумасшедшей мисс Марриотт, которая была компаньонкой кузины Барбары.

Фрэнка и раздражала и смешила ее манера рассказывать. Правда, еще каких-либо сведений, проливающих свет на судьбу Уильяма Смита, ему добиться не удалось.

Позже, уже прощаясь, он спросил вполне серьезно:

— Слушай, Милдред, ты совершенно уверена, что тот парень, Билл, женился? Не важно, как звали девушку и все такое… Просто сосредоточься и вспомни, действительно ли он женился?

Она посмотрела на него с сомнением.

— Ну, по-моему, женился…

— Почему ты так думаешь?

— Ну, я помню, тетя Софи написала, что собирается подарить им китайский фарфор. Ты знаешь, у нее его было очень много.

— Ты точно это помнишь?

— Да, потому что мне стало интересно, какой из сервизов она им отдаст. Там был один, который я присмотрела и надеялась, что она оставит его для меня.

— Если она написала тебе и сообщила, что приготовила для них свадебный подарок, она должна была упомянуть их имена.

— О, так и было.

— Так что же?

Милдред сморщила лоб — от этой гримасы и без того длинные морщины стали еще уродливее.

— Знаешь, я думала о фарфоре. Тот сервиз, который мне хотелось получить, был просто прелесть — такие маленькие букетики цветов и голубые края, а верхушка чайника сделана в форме клубнички. Меня на самом деле не волновали имена. Но уж наверно тетя их упомянула.

— Попытайся вспомнить, что она написала.

— Она написала: «Я подарю им один из своих чайных сервизов».

Если Фрэнк и заскрипел зубами, то сделал это очень тихо.

— Да хватит о сервизах, она же не с этого начала.

— О нет, она написала, что они поженились, и мне интересно будет об этом узнать, потому что я влюбилась в Билла. Я ей сказала, знаешь ли…

— Она так и написала — «Билл»?

— Ну да, я тебе об этом и твержу.

— Тогда она должна была назвать и имя девушки. Как ее звали?

— Милый, я забыла.

— Ты уверена, что речь шла именно о том Билле и о той девушке?

— О да!

На этот раз ответ был абсолютно искренним.

— Ты уверена, что они поженились?

— О да, уверена, потому что тетя Софи ездила на свадьбу — она же не могла этого сделать, если бы они не поженились! А я помню, что она туда ездила, потому что в страшно жаркий день она надела свою соболью накидку, а я получила письмо, где она об этом рассказывала, и, помнится, подумала, как ужасно это звучит. К тому же представь тетю Софи в соболях — просто кошмар!

— Ты все-таки не помнишь их имен?

— Билл…

— Спасибо, это я уже понял. Мне нужны фамилии Билла и девушки. Если ты их сама не помнишь, как насчет твоей тети Софи?

— Милый, она умерла пять лет назад. И она все-таки оставила мне чайный сервиз, только не знаю, тот ли, что я хотела.

— Подумай, кто еще может знать?

Морщины на лбу опять стали глубже. Она покачала головой.

— Честно, милый, не знаю. Ты знаешь, очень многие умерли — кузина Барбара, Латимеры, Джим и Боб Баррет ты… Я помню, они там были, потому что Джим сказал, что я похожа на розовый бутон, а Джордж пришел в ярость. Это важно?

— Возможно, — ответил Фрэнк Эбботт.

Глава 14

Уильям привез Кэтрин к мистеру Таттлкомбу, как и договорились, сразу после закрытия магазина и обнаружил, что в этом доме их визит расценили как настоящее событие. Утром мистеру Таттлкомбу сняли гипс, и он смог пройти через лестничную площадку в верхнюю гостиную. Обстановка этой комнаты восходила к далеким временам, еще до свадьбы Абигейль, когда старая миссис Солт жила в этом доме со своим сыном и большую часть из тех пятнадцати лет вообще не спускалась вниз. В гостиной все еще лежал ковер и стояли плюшевые кресла, когда-то выбранные ею. Вязаные салфетки были ее собственной работой. С каминной полки смотрел увеличенный фотографический портрет ее самой в викторианском вдовьем чепце.

Мистер Таттлкомб сидел в самом большом кресле, положив ногу на скамеечку, колени его были накрыты коричнево-белой полосатой шерстяной шалью. Абигейль надела воскресное платье. На стол подали чай, пирог, сандвичи, заливную рыбу, желе, бисквит, пропитанный вином и залитый сбитыми сливками, блюдо со знаменитыми сырными палочками Абигейль и банку знаменитого яблочного джема ее кузины Сары Хиллз.

Мистер Таттлкомб был весел, как Панч. Если внешность обманчива и красота — только видимость, она все равно радует глаз. Абель нашел, что красота мисс Эверзли очень приятна глазу. Это была не броская, яркая красавица, а очень скромная, спокойная, благородного вида девушка. И очень любит Уильяма — нельзя быть с ними в одной комнате и не заметить этого. Абигейль с этим согласилась. Милая девушка, если Абигейль что-нибудь понимает в юных леди, а миссис Солт была уверена, что понимает. В ней есть что-то такое, что заставляет гадать, почему она не захотела найти более выгодную партию. Но совсем не трудно понять, что они влюблены друг в друга. Забавно, что такие вещи всегда так заметны, даже если молодые люди не слишком часто смотрят друг на друга, а разговор идет только о магазине, о разрисованных игрушках, о ноге Абеля, о яблочном джеме Сары и том, как Абигейль удается сделать палочки такими светлыми. Миссис Солт вдруг обнаружила что дает Кэтрин рецепт. Если бы ей до этого сказали, что она так сделает, то ни за что бы не поверила.

Потом, когда все уже шло так чудесно, кто-то приоткрыл дверь и стал смотреть на них в щелку. Кто же еще это мог быть как не бедная Эмили? Не то чтобы ее не хотели здесь видеть… Абигейль никогда бы не позволила себе даже подумать, что Эмили лучше сидеть в своей комнате. Если бы такая мысль осмелилась родиться, она была бы с позором изгнана. Но миссис Солт не помнила, чтобы Эмили хоть раз вошла или заглянула в комнату, где сидели гости. В таких случаях она всегда уходила в кухню, делала себе чай и украдкой наведывалась в кладовую в поисках еды. Очень часто Абигейль жаловалась на это Господу в своих молитвах, потому что даже терпению святого настанет предел, если его кладовую будут постоянно обворовывать. Эбби была если не святой, то очень доброй женщиной, и уже около тридцати лет назад смирилась с Эмили и ее поведением. Она безмятежно взглянула на высокую черную фигуру в дверях и сказала:

— Входи, дорогая. Это мисс Эверзли. Мистера Смита ты, я думаю, знаешь, — а это моя золовка, мисс Солт.

Эмили стояла на пороге в черном, неровно подшитом шерстяном платье. Спереди и сзади оно провисало, а по бокам, приподнятое угловатыми бедрами, было слишком коротким. Широкий воротничок болтался на шее, а рукава не закрывали костлявых запястий. Она выставила вперед голову с копной седеющих темных волос, торчащих во все стороны, тусклыми глазами уставилась на Абеля, на Кэтрин, на Уильяма, вошла в комнату и приблизилась к столу. Когда Уильям предложил ей стул, она пристально посмотрела на него, будто это был не стул, а чашка с ядом или орудие пытки. Уильям должен был почувствовать себя разоблаченным и с презрением отвергнутым. Эмили обошла стол, выбрала смехотворно маленький стул, слабое подражание Шератону, и, поставив его как можно ближе к Абигейль и как можно дальше от Уильяма, с ужасающей скоростью принялась один за другим поглощать сандвичи с сыром и томатами. Она ухитрилась разрушить уютную обстановку, не говоря ни слова. Просто ела свои сандвичи и пила чай.

Мистер Таттлкомб, с покрасневшим лицом, размышлял о том, что иногда Господь посылает испытания, с которыми нужно смириться. Но он не мог заставить себя смириться с Эмили. Его переполняло убеждение, что ей лучше было бы жить в приюте.

Как раз в тот момент, когда Кэтрин говорила ему, что они думают пожениться в субботу, Эмили оторвалась от сандвича, чтобы заговорить впервые за время своего присутствия в комнате. Голос у нее был грубый и низкий, почти как мужской.

— Жениться на скорую руку, да на долгую муку — вот какая есть пословица.

Взгляд голубых глаз Абеля стал твердым, как мрамор.

— А есть и другая: больше дела, меньше слов, Эмили Солт!

Возможно, она его не расслышала и продолжала есть сандвичи, пока не опустошила тарелку. Затем, оттолкнув стул так резко, что тот упал, она покинула комнату, как и вошла — пристально глядя на Абеля, на Уильяма, на Кэтрин. У порога Эмили снова обернулась и закрыла дверь так поспешно, что она должна была сильно хлопнуть. Однако удара не последовало. Дверь закрылась совершенно беззвучно. И шагов тоже никто не услышал. Может быть, Эмили так и осталась стоять, прижавшись к панели и подслушивая. А может, она ушла вверх по лестнице, а может, спустилась вниз, а может, улетела на метле…

В комнате продолжался разговор, но голоса уже не звучали так оживленно. Возможно, Эмили прижимала ухо к двери…

Глава 15

Поздно вечером в квартире Кэтрин зазвонил телефон. Уильям к тому времени уже ушел, звуки во дворике почти стихли. Только из одного назойливого приемника все еще неслась пронзительно громкая танцевальная музыка да изредка автомобили подъезжали к старым конюшням, переделанным в гаражи. Обычный дневной шум почти прекратился. Хотя в последнее время Кэтрин все равно его не замечала. В те дни она скрылась от сурового окружающего мира в собственном убежище, полном счастья и тишины. Телефонный звонок удивил ее: ведь никто не знал, что она здесь. Письма пересылали ей банк и почтовое отделение, но адреса она не давала никому. Хотя, это могли звонить Кэрол…

Кэтрин подошла к столу, подняла трубку и услышала Бретта Эверзли.

— Кэтрин…

Она была и удивлена, и рассержена. Она ведь отказала ему в самых недвусмысленных выражениях и не захотела дать свой адрес. Ей было совершенно непонятно, как он его выяснил. Она заговорила, только когда он произнес ее имя дважды.

— Что случилось, Бретт?

— Я вытащил тебя из постели? У тебя такой голос…

— Нет.

— Кэтрин, ты злишься.

— Да.

— На меня?

— Да, Бретт, на тебя.

— Но почему, дорогая?

— Я не дала тебе адрес, потому что хотела, чтобы меня оставили в покое. Я не давала тебе своего телефона.

Он засмеялся.

— Я не считаю «нет» за ответ. Ладно, тебе же должно быть приятно. Ты же не могла ожидать, что влюбленный мужчина смирится с тем, что ему неизвестно, где ты, что делаешь и здорова ли ты!

Кэтрин закусила губу.

— Ты меня видел в среду — я не была больна.

— В среду! Это же танталова мука! Капля воды для человека, умирающего от жажды! Ты думаешь, я получил много радости, увидевшись с тобой в компании Сирила и старого Холдена?

— Как ты узнал мой номер?

— Кто-то сказал мне, что Кэрол одолжила тебе квартиру. Послушай, я не буду тебя беспокоить, но какой смысл в этом затворничестве? Давай пообедаем завтра. Я заеду за тобой в семь.

— Боюсь, я не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— И то и другое, Бретт.

— Ты со мной довольно жестока, тебе не кажется, Кэтрин? Думаешь, я железный? Внезапно уезжаешь, не сказав никому ни слова — с этим нелегко смириться. Даже если между нами ничего нет, мы все же кузены и друзья, и я люблю тебя.

Голос ее немного смягчился.

— Мне очень жаль, Бретт. Все бесполезно.

— Ты не даешь мне ни малейшего шанса заставить тебя полюбить меня!

— Бретт, такого шанса нет.

— Я в это не верю. Шанс всегда есть. Я только прошу дать мне мой.

У Кэтрин появилось ощущение, будто она пытается удержать дверь, в которую он ломится с другой стороны. Все это начинало ее утомлять. Ей очень хотелось, чтобы он исчез. Она сказала «нет» и имела в виду именно «нет», а он не хочет этого понять.

— Все бесполезно, Бретт, я не могу дать тебе шанс. Я собираюсь выйти замуж за другого человека. — Кэтрин услышала его вопрос «За кого?», но не ответила. А лишь устало повторила: — Все бесполезно, — и повесила трубку.

Глава 16

Уильям Смит и Кэтрин Эверзли поженились в церкви Святого Джеймса, за углом от Расселас-Мьюз, в половине третьего в субботу. Все утро перед этим они вместе раскрашивали фигурки в мастерской позади «Игрушечного базара Таттлкомба». В час дня Уильям отвез Кэтрин домой. Они вместе позавтракали, после чего молодой человек надел свой лучший костюм, очень аккуратный, из непримечательного синего сержа[1]. Переодевался он в своей новой гардеробной, переделанной из комнаты для гостей. Уильям распаковал и убрал свои вещи с чувством, что его невероятные мечты, кажется, действительно сбылись, но он все равно не может понять, как же такое могло случиться. В раскладывании бритвенных принадлежностей и рубашек по ящикам было что-то успокаивающее, поэтому он занимался этим очень тщательно. Каждый раз, складывая что-нибудь или открывая дверцу шкафа, он чувствовал большую уверенность в том, что женится на Кэтрин. Ведь если бы это было не так, он бы сейчас не распаковывал вещи в ее квартире.

Кэтрин одевалась для свадебной церемонии с таким старанием, как будто ожидала увидеть на венчании не Абигейль Солт и миссис Бастабл вместе с каким-нибудь случайным прохожим, учуявшим свадьбу и зашедшим поглазеть на невесту, а целую толпу гостей, которые заполнят церковь и будут предъявлять самые высокие требования к ее элегантности. Платье довольно темного голубого цвета оттеняло кожу девушки и подчеркивало золотистый блеск ее волос. Длинное, в тон платью, пальто с меховым воротником было очень нежным и теплым. Маленькую шляпку, сшитую из той же материи что и пальто, украшал элегантный меховой узел.

Молодые люди вместе дошли до церкви. Свидетелями на свадьбе были Абигейль Солт и миссис Бастабл. Церковь не казалась Кэтрин пустой, холодной или темной — ее наполняла любовь.

В тишине звучало и замирало эхо старинного свадебного ритуала:

— Если одному из вас двоих известно препятствие, не позволяющее вам сочетаться законным браком, приказываю и требую сей же час чистосердечно открыть его, как в день Страшного суда, когда откроются секреты всех сердец…

Казалось, сама тишина была ответом.

Кэтрин подняла голову и посмотрела на красный с синим витраж с изображением Христа, превращающего воду в вино.

Теперь звучали обеты «любить и жить с этого дня, в радости и горести, в бедности и богатстве, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас…» Вначале — голос Уильяма, очень твердый, уверенно произносящий клятвы, надевая кольцо на ее палец: «…Обещаю любить и почитать тебя…» Потом — ее, приглушенный: «Любить, почитать и заботиться, пока смерть не разлучит нас по священной воле Господней…»

И молитва, и соединение рук, и «тех, кого соединил Господь, не разлучит человек…»

У молодого священника, ведущего службу, — очень приятный голос. Он звучит сильно и звучно, объявляя их мужем и женой, благословляя их.

Миссис Бастабл всхлипнула и вытерла глаза. Она всегда плакала на свадьбах. Абигейль Солт сидела очень прямо в своем черном пальто с меховым воротником. По случаю венчания она прикрепила к шляпе букетик неожиданных в этом сезоне васильков, и от этого глаза ее выглядели ярко-синими. В ризнице Кэтрин написала свою фамилию и слегка улыбнулась, глядя на нее. Потом встала рядом с Уильямом, ожидая, пока он тоже распишется. Он написал «Уильям Смит» и повернулся, чтобы уйти, но молодой священник остановил его.

— Пожалуйста, еще имя вашего отца, мистер Смит.

— Боюсь, я его не знаю.

Уильям вел себя очень просто и спокойно. Священник же покраснел.

— Боюсь… — начал он и запнулся.

— Видите ли, я потерял память. Могу написать просто «Смит», если хотите.

Дело, конечно, не в том, хочет священник или нет, — он действительно не знает. Ему придется сказать викарию. В конце концов, если уж человек не знает имени отца, то не знает.

Уильям написал напротив этой графы «Смит» с прочерком. Затем священник вновь позвал Кэтрин.

— Вам тоже нужно поставить имя своего отца, миссис Смит.

Все с той же слабой улыбкой на губах Кэтрин наклонилась и поставила имя. Потом повернулась, чтобы принять поздравления от миссис Бастабл.

— Я искренне надеюсь, вы будете счастливы, миссис Смит. И я уверена, мистер Смит — именно тот человек, с которым можно стать счастливой. Хотите — верьте, хотите — нет, но я никогда не видела его раздраженным, а если подумать, как часто злятся мужчины, то понимаешь, насколько он отличается от всех остальных. Мистер Бастабл был страшно раздражительным. И таким привередливым в еде, что в это трудно поверить. И все время рассказывал, как готовит его мать, а уж я даже не знаю, что может испортить отношения больше, чем это. Я всегда считала, что у меня мягкий характер, но когда он, бывало, разглядывал мои пшеничные лепешки и начинал рассказывать, насколько светлее они получаются у его матери, у меня всегда почти срывалось с языка: «А почему бы тебе тогда не остаться с ней, дома?» Но я никогда так не говорила. Я даже не знаю, что бы он мог тогда сделать, он был такой раздражительный, знаете ли. — Миссис Бастабл приложила к глазам платок и опять шмыгнула носом. — Ну, кто старое помянет, тому глаз вон, правда? А мистер Бастабл умер уже двадцать лет назад.

У Абигейль для Кэтрин было не так много слов:

— Я надеюсь, вы будете очень счастливы. И мистер Таттлкомб тоже надеется.

Глава 17

В тот же вечер Фрэнк Эбботт заехал навестить мисс Мод Силвер в ее квартире на Монтэгю Меншинс. Что бы ни происходило в окружающем мире, здесь время как будто остановилось. Это не значит, что вся жизнь здесь проходила в праздном мечтании. «О, дорогой, нет!», — как сказала бы сама мисс Силвер. Фрэнк находил в пожилой даме неисчерпаемый источник для размышлений. И, хотя ее особенности не переставали смешить его, на самом деле он совершенно искренне преклонялся перед маленькой женщиной, которая начала свою карьеру, работая в «частном секторе сферы образования» — как она сама выражалась, — а теперь стала крайне популярным частным детективом.

Но что касается комнаты мисс Силвер, то здесь время, казалось, и вправду остановилось. Она была обставлена мебелью, унаследованной от множества бабкиных сестер, мебелью того стиля, что обладал странной популярностью в шестидесятые годы девятнадцатого столетия. Стулья орехового дерева с их гнутыми ножками и широкими мягкими сиденьями вызывали воспоминания о кринолинах и широких сверху и суженных книзу брюках минувших дней. Гравюры знаменитых викторианских полотен, ковер, если не того же возраста, то украшенный узором той же эпохи. Картины иногда менялись местами с другими, висящими в спальне. Сейчас на стене гостиной можно было увидеть «Пузыри», «Надежду» и «Пробуждение души». На полу лежал новый, купленный год назад ковер веселого ярко-голубого оттенка с узором из гирлянд белых и розовых роз, обвитых зелеными лентами. Портьеры того же оттенка, что и ковер, но значительно потускневшие, пережили войну. Конечно, их еще нельзя было назвать ветхими, но мисс Силвер твердо намеревалась сменить их, как только почувствует, что вправе потратить столько денег на саму себя. Ведь двое мальчиков ее племянницы Этель теперь в школе, а за прошедший год к ее семейству прибавилась еще и дочь. Расходы на школьную форму и принадлежности очень велики. А в результате рождения долгожданной дочки после троих сыновей подряд финансовое положение семьи оказалось довольно напряженным. И не в правилах мисс Силвер было оставлять родных без помощи. Занавески вполне могут прослужить еще год или даже два.

Мисс Мод сидела в своем удобном кресле рядом с уютным камином, и сердце ее переполняла благодарность судьбе. Двадцать лет она прожила в чужих домах и ожидала прожить еще столько же, прежде чем уйти на покой и получать скудную пенсию. Однако рука Провидения одарила ее новой профессией и скромными, но комфортными условиями. Каминная полка, книжный шкаф, два стола из разных комплектов и все остальные поверхности были уставлены огромным количеством фотографий благодарных клиентов в рамках из резного дерева, кованого или узорного серебра, в плюшевых рамках, покрытых филигранью. На многих из этих фотографий были изображены молодые люди и девушки, и дети, которые никогда бы не родились, если бы эта маленькая старая дева не применила свой разум и мастерство, чтобы решить проблемы их родителей.

Фрэнка Эбботта приняли в этом доме, словно родного племянника. Он согласился выпить чашечку кофе, принесенную Эммой Медоуз, высоко ценимой экономкой мисс Силвер, и откинулся назад, потягивая кофе и чувствуя себя, словно в родном доме. По другую сторону камина мисс Силвер вязала из бледно-голубой шерсти пару детских чулок. Закончив три пары носков для Джонни, Дерека и Роджера, пожилая дама теперь снаряжала маленькую Джозефину для грядущей весны — такой переменчивой и ненадежной. У Этель трое детей, за которыми нужно присматривать, не говоря уж о муже и всяческой домашней работе. Так что у нее и в самом деле совершенно нет времени для вязания.

В комнате царила приятная тишина. Только шорох падающего в огонь угля да позвякивание спиц над бледно-голубой шерстью. Фрэнк допил кофе, чуть наклонился, чтобы поставить чашку, и нарушил молчание:

— Как это вы догадались, что лучший способ заставить людей говорить — это сидеть и вязать, заставив их почувствовать, что все хорошо и спокойно, и совершенно не важно, что они говорят?

Губы мисс Силвер тронула слабая улыбка. Она продолжала вязать. Фрэнк рассмеялся.

— Знаете, я был здесь сотню раз, и только сейчас мне пришло в голову, что ваш главный фокус — это чувство безопасности. Вот в чем вы убеждаете людей. Ваши картины, ваша мебель — все это пришло из спокойного, надежного прошлого. Все эти вещи принадлежат тому времени, когда почти не было налога на доход, а Европейские войны существовали для нас лишь на страницах газет. Люди видят эту комнату, а потом — единственный в ней современный штрих, ваш рабочий стол. Это заставляет их думать, что безопасность существует не только в прошлом, что ее можно принести и в наши времена и заставить работать на них.

Мисс Силвер кашлянула.

— Мне это представляется несколько фантастичным.

Фрэнк улыбнулся.

— Сколько перепуганных людей побывало в этой комнате?

Глаза ее на мгновение остановились на нем.

— Очень много.

Сержант кивнул.

— Что ж, я был бы не прочь побиться об заклад, что лишь очень немногие из них покинули вашу квартиру в таком же страхе.

Спицы продолжали звякать, шерстяная ткань медленно поворачивалась.

— Думаю, у тебя что-то на уме. Что же? — наконец поинтересовалась мисс Силвер.

Фрэнк, медля с ответом, откинулся назад и поглядел на нее. Никто другой не мог бы выглядеть в этой комнате так уместно, как эта женщина с мелкими, аккуратными чертами, довольно бледной гладкой кожей, дважды в день промываемой водой с мылом. Это лицо принадлежало тем временам, когда леди не пользовались косметикой. Даже пудра считалась «фривольностью». Прическа пожилой дамы больше соответствовала эдвардианской, чем викторианской эпохе: спереди волосы уложены в челку, как у покойной королевы Александры, и стянуты в аккуратный пучок сзади. И все это закреплено невидимой сеткой. За все годы знакомства Фрэнк ни разу не заметил, чтобы на ее тронутой сединой голове прибавилось еще несколько седых волосков. И точно так же казалось, что она совершенно не стареет. Она могла принадлежать к какому-нибудь семейству конца прошлого столетия — или начала настоящего. У нее был обычай носить летние шелковые платья зимними вечерами. Теперешний ее наряд, из тех, что продавщицы стараются всучить пожилым дамам, не гонящимся за модой, был сшит из ткани цвета вареного шпината с узором из оранжевых точек и черточек, наводящих на мысль о Морзе. Подол платья скромно прикрывал ноги до щиколоток, оставляя на виду лишь полоску черных шерстяных чулок и лаковые туфли, на носках украшенные бисером. Недостаток в виде треугольного выреза восполнялся сетчатой вставкой, закрепленной сверху воротником на косточке. Низ этого выреза украшала любимая брошь мисс Силвер — роза, вырезанная из черного мореного дуба с ирландской жемчужиной в середине. Пенсне на шнурке, применяемое лишь для чтения очень мелкого шрифта, было пришпилено на груди золотой булавкой в виде пластинки, усаженной жемчужинами. Стоял холодный январский вечер, поэтому легкое шелковое платье дополнял черный бархатный жакет. Этот наряд был нежно любим мисс Силвер — такой теплый и удобный, но нужно признаться, что его лучшие дни явно остались в прошлом, и теперь он представлял собой просто реликт. Однако этот недостаток не омрачал удовольствия хозяйки, которое она получала от его удобства.

Мисс Силвер, улыбаясь, окинула Фрэнка долгим, любящим взглядом, ожидая пока он заговорит. Когда он наконец раскрыл рот, в его голосе прозвучала странная неуверенность:

— Я наткнулся на что-то… Не совсем понимаю на что.

Мисс Силвер потянула за нитку бледно-голубой клубок.

— Это тебя беспокоит?

— Полагаю, да. Дело в том, что я не знаю, кроется ли здесь что-нибудь или нет. Возможно, ничего и нет — а может, и есть. Я не знаю, что делать, и не уверен, что вообще должен что-то делать.

— Возможно, все несколько прояснится, если ты облечешь свои догадки в слова. Если, конечно, ты захочешь мне об этом рассказывать…

Фрэнк не смог удержаться от смеха.

— Я пришел сюда именно с этой целью, и вы это знаете.

В покашливании мисс Силвер послышался легкий оттенок упрека.

— Тогда, мой дорогой Фрэнк, предлагаю тебе начать.

— Рассказывать почти нечего, но я бы хотел скинуть эту гору с плеч. Примерно неделю назад я шел по Селби-стрит — это вполне приличная улица на окраине, при выезде из Хэмпстеда, — как вдруг слева, из дверей дома появился человек и зашагал впереди. Я увидел его в освещенном дверном проеме. При свете можно было разглядеть его светлые волосы. Кто угодно мог точно так же заметить его. Это один из главных пунктов: любой другой человек мог разглядеть то же, что и я. После того как дверь захлопнулась, и он оказался на улице, видимость резко ухудшилась. Стоял влажный вечер, в воздухе висели капли дождя, но мы двигались по направлению к фонарю, и я видел его перед собой — за двадцать футов или чуть дальше. И вдруг, совершенно внезапно, появился еще один человек, и я не знаю, откуда он взялся — из другого дома, из прохода между домами… я не знаю. Этот второй сразу оказался между мной и светом фонаря, закрыв собой первого. Единственное, в чем я уверен, — на нем был дождевик и какая-то шляпа. Внезапно он замахнулся и опустил руку. Первый прохожий упал, я бросился к нему, а тот, кто ударил его, убежал, и я почти сразу потерял его из виду. Чуть дальше от фонаря — и уже ничего не видно. Я вернулся к человеку, лежащему на тротуаре, и оказалось, что он чудом избежал смерти. Его ударили по голове чем-то достаточно тяжелым, чтобы проломить череп. Но эта голова не из тех, что легко разбиваются. Он сам сказал мне, что череп у него крепкий. Шляпа смягчила удар.

Мисс Силвер слушала внимательно, без всяких замечаний.

Фрэнк подался вперед.

— Парень был ошеломлен и несколько оцепенел. Я отвел его в полицейский участок, и там ему дали чашку чая. А потом я доставил его домой, в «Игрушечный базар Таттлкомба». Он — помощник хозяина, сейчас временно назначен ответственным за магазин. В дом на Селби-стрит он приходил навестить своего нанимателя, который после дорожного происшествия не встает с постели. Думаю, вам непонятно, к чему все это. Так вот. Этот парень назвался Уильямом Смитом, но это неправда. Я видел его раньше и теперь узнал. Я ему сказал об этом, а он ответил, что в сорок втором вернулся с войны под этим именем, и это все, что он о себе знает. Он лишился прошлого. Естественно, он захотел узнать, кто он такой, по-моему…

Спицы мисс Силвер продолжали позвякивать.

— И кто он такой, по-твоему?

— В этом-то вся проблема: я не могу вспомнить ничего, кроме имени «Билл». Ну, вы же понимаете — все называют друг друга по имени, не думаю, что я когда-нибудь знал его фамилию. — Фрэнк рассказал мисс Силвер о вечеринке в «Люксе». — И вы можете мне поверить: он действительно принадлежал к такому обществу, и вы бы вряд ли могли ожидать, что он окажется подручным в «Игрушечном базаре» на окраине Лондона. Парень сам сказал мне, что он — не Уильям Смит, чью табличку каким-то образом присвоил. Тот человек из Степни, и Билл съездил туда, чтобы навести справки. Единственная родственница Смита — сестра — переехала, когда начались бомбежки, и исчезла из поля зрения. Но все соседи просто смеялись над мыс лью, что он — Уильям Смит. Они — кокни до мозга костей, гордятся этим и презирают то, что у них называется «выговор, как на Би-би-си».

Мисс Силвер поглядела на него поверх вязания.

— Любопытная история, Фрэнк.

— Да, но вы выслушали только половину. Я снова встретился с этим парнем в четверг вечером. Я выходил пообедать и возвращался домой, когда увидел Уильяма Смита в очереди на автобусной остановке у Марбл-Арк. Я подошел и спросил, как он поживает. Билл ответил, что хорошо, но случилось еще кое-что — немного раньше тем же вечером. Он снова ходил к своему хозяину. На обратном пути он остановился посреди дороги, ожидая, пока переключится светофор. И вдруг, как он утверждает, кто-то толкнул его палкой в спину. Билл потерял равновесие и упал бы под автобус, если бы стоящий рядом мужчина не подхватил его. Когда он пришел в себя и осмотрелся, сигнал светофора уже поменялся и все устремились вперед, но среди этих людей не было никого, похожего на злоумышленника. Я спросил, собирается ли он рассказать о происшествии полиции, и он ответил «нет»: он не понимает, чем полиция может помочь. — Секунду помолчав, Фрэнк добавил: — Я дал ему ваш адрес.

Мисс Силвер кашлянула:

— Мой дорогой Фрэнк!

— Ну, я подумал, может быть, вы заинтересуетесь этим делом. Это, знаете, еще не все. Я передал вам последнее происшествие так, как мне его рассказали. Но из того, с чем столкнулся я сам, вытекают два крайне неприятных пункта. Вот первый. После того как Уильям упал, а я бросился к нему, человек, стукнувший его, собирался нанести еще один удар. Это, знаете ли, как-то неправильно. Парень упал и полностью потерял сознание. Если бы мотивом преступления было ограбление, то вор стал бы обшаривать его карманы. Так что я не думаю, что его целью было ограбление. Он задумал убийство. В руках он держал нечто вроде палки, но это, скорей всего, было что-то гораздо смертоноснее — возможно, кусок свинцовой трубы. И он собирался расправиться с Биллом. А второй удар, той же силы, что и первый, при том, что голова лежала на каменном тротуаре, точно довершил бы начатое. Парень настолько был поглощен задуманным, что не замечал меня, пока я не побежал, но даже после этого он все еще медлил. Билл был на волоске от его второго удара. Я закричал, парень потерял самообладание и бросился удирать через улицу.

Пару секунд мисс Силвер молча продолжала вязать.

— Ты думаешь, тот человек сидел в засаде, поджидая Уильяма Смита, а потом увидел, как тот вышел из дома, и попытался его убить?

— Я не могу заходить так далеко в своих выводах — у меня нет никаких улик. Он мог увидеть Билла, мог узнать его, и я думаю, он совершенно точно пытался убить его. Это все, что я могу допустить.

После небольшой паузы мисс Силвер произнесла:

— Это первый неприятный пункт. А каков же второй?

— Билл — тот парень, которого я встретил до войны на вечеринке в «Люксе», — был женат.

— Боже мой! — воскликнула мисс Силвер.

— На той вечеринке была девушка в золотистом платье, очень привлекательная. Они танцевали вместе большую часть вечера. Никого другого она и взглядом не удостоила. Меня-то — точно. Теперь: вчера вечером я обедал с моей кузиной Милдред Дарси и ее мужем, они только что вернулись, проведя семь лет на Востоке. Они тоже присутствовали на той вечеринке. Тогда они были только обручены. Милдред помнит Билла — он ей понравился. Но его фамилию она не помнит точно так же, как я. С девушкой в золотистом платье дело обстоит иначе. Милдред не имеет ни малейшего представления о ее имени, но выдала с полдюжины фамилий, самая возможная из которых, похоже, Лестер — если не Эллиот. Там была какая-то связь с ее тетей Софи, и Милдред уверена, что Билл и эта девушка поженились, так как тетка написала ей об этом и сообщила, что подарила им на свадьбу чайный сервиз. Моя кузина мыслит абсолютно нелогично. Она правда не помнит фамилии Билла или девушки, но упорно утверждает, что помнит этих людей отдельно от имен. И она уверена — по большей части из-за сервиза, я думаю, — что эти двое поженились.

Мисс Силвер не отрываясь от вязанья задумчиво повторила услышанное:

— Он потерял память… Он не знает, кем был до войны. Но ты уверен, что встречался с ним на вечеринке в «Люксе» в тридцать девятом. А твоя кузина миссис Дарси, которая там тоже присутствовала, утверждает, что он женился на девушке, с которой тогда был обручен. Ты знал этого человека только как Билла, а имени девушки ты вообще не помнишь. Миссис Дарси, напротив, помнит слишком много имен, но ни в одном из них твердо не уверена. Ты считаешь, что на его жизнь недавно покушался убийца.

— Превосходное резюме!

Мисс Силвер кашлянула.

— Что касается неприятных пунктов: ты сказал Уильяму Смиту, что считаешь виденное тобой нападение попыткой убийства?

— Нет, — ответил Фрэнк.

— И ты размышляешь, стоит ли тебе предостеречь его от опасности.

— Возможно.

— А также ты раздумываешь, нужно ли раскрывать данную тебе миссис Дарси информацию о его женитьбе.

Рука Фрэнка поднялась и снова упала.

— Вы абсолютно правы насчет обоих пунктов. Но что я могу ему сказать? Можно сказать, что парень, стукнувший его, собирался снова его ударить. Это ничего не доказывает, не так ли? Я не решаюсь сообщать ему, что моя кузина Милдред считает его женатым человеком. Видите ли, вы употребили слово «информация», но все, что произносит Милдред, абсолютно пусто и бесформенно. Я сказал вам, что ее мышление лишено какой-либо логики. Это выражение слишком мягко. Когда дело доходит до чего-то вроде свидетельства, у нее вообще пропадает способность мыслить логически. Она как будто бы ныряет в комнату, полную хлама, и вытаскивает на свет божий какие-то осколки и обломки. Если сложить их вместе, может что-то получиться, но после этого все — и в первую очередь сама Милдред — могут лишь гадать, имеет ли результат хоть какое-то отношение к реальности. Я думаю, она и вправду помнит, что Билл женился на девушке в золотистом платье, но на все сто я не уверен. И мне кажется, я не имею права передавать ее слова, пока полностью не удостоверюсь. С другой стороны, если я все же их передам, это может послужить ключом к открытию тайны его личности или дать толчок его памяти. Так что я не уверен, что имею право хранить эту информацию в секрете. На самом деле я нахожусь в страшных сомнениях, а так как обычно я не испытываю трудностей, принимая решения, то мне это крайнее неприятно.

Спицы мисс Силвер задвигались быстрее.

— Давай попробуем порассуждать, Фрэнк. С одной стороны, твоя кузина могла ошибиться, а виденное тобой нападение было лишь случайным актом насилия. Возможно, изначальным мотивом было ограбление, но потом жестокий инстинкт, пересилив здравый смысл, вызвал желание ударить второй раз. Этот фактор присутствовал — и присутствует — во многих преступлениях.

— Я согласен. Но мое впечатление остается при мне. Не хотите ли продолжить свои рассуждения?

Мисс Силвер перевернула бледно-голубые чулки, теперь уже приобретшие четкую форму, и продолжила:

— Ты узнал этого человека. То же могло случиться и с кем-то другим.

— Да.

— Возвращение из могилы через семь или восемь лет может и не вызвать всеобщей радости. С чисто материальной точки зрения это может оказаться неудобным или даже губительным. Я полагаю, ты не имеешь представления насчет финансового положения молодого человека?

— Вы имеете в виду, когда он еще был Биллом? Нет. Латимеры — Милдред сказала, что это была их вечеринка, — вращались в богатом кругу. Его отец сколотил большое состояние на мыле. Естественно, что большую часть их друзей должны были составлять зажиточные люди. Но… — Фрэнк засмеялся, — там был и я! Возможно, Билл находился в таком же положении. Его девушка выглядела «дорого». Но опять-таки: с девушками никогда не угадаешь. Моя кузина Рэчел, у которой нет ни гроша, ухитряется выглядеть на миллион долларов. При этом я знаю женщин, которые тратят на одежду сотни, но всегда безнадежно отстают от моды. Девушка Билла могла сама сшить свое платье или ей могла подарить его тетя Софи… Или одна из тех старых леди, о которых мне тараторила Милдред. Я помню, там была кузина Барбара, странная и довольно богатая. У матери Милдред был целый клан родственников, но все они уже умерли, так что бесполезно идти и спрашивать их об этом. Трудно себе представить более запутанную историю, правда? Я только не могу понять, как такая запутанная история оставила у меня впечатления, совершенно не запутанные, а напротив, четкие и определенные. Знаете, что мне это напоминает? Как будто заглядываешь в освещенное окно с темной улицы и видишь кого-то или что-то. Или словно смотришь на проезжающий мимо поезд, а в нем мелькает лицо, которое ты не в силах потом забыть.

Мисс Силвер как истинная дама викторианской эпохи обожала цитировать классиков. Покойный лорд Теннисон был ее любимым поэтом, но сейчас на ум ей пришли подходящие к случаю строки из Лонгфелло:

Друг мимо друга плывя, судно с судном ведет разговоры…

Так в море жизни и мы говорим — друг мимо друга плывя.

Глава 18

Кэтрин проснулась в час, когда ночь уже готова смениться утром, когда стоит тишина даже в огромном городе. Вокруг царило умиротворение. Небо было ясным, и темнота отступила. Где-то позади домов к горизонту клонилась Луна. С кровати Кэтрин могла видеть узорное переплетение голых ветвей над линией крыш, наполовину загораживающих деревья, которые росли в саду Расселас-хаус. Они были старыми, высокими и прекрасными. Кэтрин смотрела на них и чувствовала в сердце покой. Через открытое окно вливался мягкий воздух. Она чуть-чуть повернулась. На другой половине широкой, низкой кровати крепким сном спал Уильям, засунув одну руку под подушку, а другую положив на грудь. Кэтрин пришлось напрячь слух, чтобы различить его тихое, ровное дыхание. Протянув руку, она могла бы коснуться его. Но постичь его мысли она не могла. Или могла? Кэтрин не знала. Если любишь кого-то так сильно, кажется, что нет ничего недосягаемого для тебя. Ты сможешь пробиться к нему сквозь время… и пространство… Мысль ее прервалась. Время, пространство… Какие пугающие величины — равнодушные, далекие, бесконечные. Нет, не так. Время ведь должно когда-то подойти к концу. В Библии есть строки об этом — ангел стоит над морем и над землей, простирая руку, чтобы поклясться, что времени больше не будет. Легкий холодок пробежал по ее спине. Время и пространство так равнодушны и далеки… А Уильям и она — здесь. Этот час принадлежит им. Прерванная мысль вернулась к Кэтрин. Его тело — здесь. Но Уильям сейчас где-то в другом месте, возможно, в самых дальних глубинах сна, где, как говорят, нет никаких видений. Откуда людям знать об этом? Мы ведь знаем только, что утром уже не помним снов, виденных в тех глубинах. Может быть, Уильям сейчас именно там.

Уильям приблизился к той отмели, откуда ныряешь в глубину сна. Его ожидало уже знакомое видение. Но в этот раз оно изменилось. Раньше оно всегда начиналось с какой-то улицы. Уильям должен был взойти по ступеням в дом. В последний раз он видел этот сон в ту ночь, когда его ударили по голове. Тогда он не мог войти в дом, потому что кто-то держал дверь изнутри. Раньше такого не случалось, и это взволновало Уильяма. Теперь же все было совершенно иначе: с самого начала сна он не только оказался в доме, но уже стоял наверху. Обычно в этот момент он просыпался. Кто-то ждал его наверху, и, когда Уильям добирался до верхних ступеней, видение обрывалось.

В этот раз он стоял наверху и глядел вниз. Он видел всю лестницу до самого холла. Вокруг было очень светло, но это не был дневной свет — в его снах никогда не появлялся дневной свет. Уильям чувствовал, что все хорошо. И вдруг что-то нарушилось. Сон, как это иногда бывает со снами, словно покатился под откос. Лестничные столбы, где были вырезаны символы четырех евангелистов, стали выглядеть как-то странно. Уильям стоял на верхушке лестницы между орлом и ангелом, глядя вниз на льва и тельца у подножия, как вдруг они изменили свой вид. Орел превратился в Буйную Выпь, а ангел вдруг оказался мистером Таттлкомбом с его седым ежиком и ярко-голубыми глазами, и он выглядел возмущенным — так, как он умел выглядеть. А по другую сторону нижних ступеней появились Пес Вурзел и Каркун. Уильям спустился по лестнице вниз, в холл. Кто-то трижды стукнул в дверь. Какие-то люди хотели войти, но дверь была заперта. Потом они прошли сквозь дверь — именно так: дверь ведь не открывалась, а они вошли, держась за руки. Их было трое, посередине — женщина. Уильям сразу узнал ее. Это была мисс Джонс, секретарша, сказавшая ему, что Эверзли не заинтересуются его игрушками. Он вспомнил женщину, но мужчин не узнал — потому что узнавать было некого. Вместе с женщиной вошли лишь брюки и пальто, а плоские, лишенные черт лица были нарисованы той краской, что Уильям и его помощники наносили первым слоем на деревянные игрушки. Краска эта имела отвратительный розоватый оттенок и блестела. На лицах не было ни глаз, ни других черт. Они состояли из одной краски. Эти лица приближались. Уильям закричал: «Нет! Нет! Нет!» — и сон оборвался. Он открыл глаза и увидел комнату, тускло мерцающий квадрат окна, почувствовал вливающийся через него свежий воздух.

Кэтрин скользнула ладонью под его затылок и притянула его голову себе на плечо.

— Что случилось? Ты кричал.

— Что кричал?

— «Нет, нет, нет!»

— Я видел сон.

— Расскажи мне.

— Ну, он довольно странный. Иногда мне снится, что я поднимаюсь по трем ступенькам в дом. Передо мной старая дверь, дубовая, обитая гвоздями, и я вхожу через нее в холл, где справа ведет наверх лестница. Холл обшит панелями и стена вдоль лестницы тоже. В нишах висят картины. На одной из них — девушка в розовом платье. Лестница поднимается вправо. Лестничные столбы покрыты резными изображениями четырех евангелистов — лев и телец внизу, а орел и ангел — наверху. — Внезапно речь его прервалась. — Кэтрин, раньше я никогда не мог вспомнить что было потом… Мне это каждый раз снилось, но проснувшись, я все забывал — до этого момента. Забавно, правда?

— Не знаю…

— Раньше я этого не помнил, но мне это снилось. Наяву я вспоминал, что поднимался по ступеням и входил в дом, и что это было возвращением домой. Как ты думаешь, это — реальное место, и я вспоминаю его во сне?

Кэтрин щекой ощущала его жесткие волосы. В ответ она задала вопрос:

— А ты так чувствуешь?

— Я не знаю. Я не знаю, что мог бы почувствовать в таком случае. Мне всегда было хорошо — до сегодняшней ночи.

— А что случилось сегодня?

— Обычно я вхожу в дом и поднимаюсь по лестнице, а потом просыпаюсь. Вроде бы почти ничего и не происходит, но я чувствую себя очень хорошо. Но сегодня все пошло не так. Три евангелиста превратились в мои игрушки, а ангел обернулся мистером Таттлкомбом. А потом все стало еще ужаснее. Сквозь дверь вошли три человека — я имею в виду, на самом деле сквозь дверь, она была закрыта. Двое из них — мужчины, их лица были целиком замазаны краской, которую мы кладем первым слоем, никаких черт, ничего. Но посередине стояла эта мисс Джонс, которую я видел, когда ходил к Эверзли.

Кэтрин внезапно глубоко вздохнула.

— Ты что? — спросил Уильям.

— Очень страшно.

— Да. Но я проснулся, так что давай больше не будем из-за этого беспокоиться. Я тебя люблю.

— Правда?

— Да. Мне кажется, я любил тебя всегда.

Глава 19

Молодые люди вернулись в магазин в понедельник утром и получили кислые поздравления от мисс Коул.

— Так внезапно. Совершенно неожиданно, если можно так выразиться. Но миссис Бастабл говорит, что присутствовала на вашей свадьбе. И миссис Солт тоже там была! Естественно, я и не подозревала, хотя мне показалось странным, что вы и мисс Эверзли одновременно попросили освободить вас после полудня. Если бы случился наплыв покупателей, уж не знаю, как бы я справилась.

И это говорила мисс Коул, которая всегда упорно отказывалась от помощи в магазине. Она пожелала им счастья тоном, в котором ясно звучало, что она опасается самого худшего. Молодые люди с чувством облегчения сбежали от нее в мастерскую.

В одиннадцать часов позвонила мисс Солт с сообщением, что сегодня мистер Таттлкомб вернется домой. Ничего не объясняя, она лишь заметила, что заказала такси на половину четвертого и, конечно, будет сопровождать своего брата. Это переключило внимание мисс Коул и заставило миссис Бастабл с головой погрузиться в лихорадочные приготовления.

Триумфальное возвращение мистера Таттлкомба свершилось в четыре часа. Он поцеловал сестру и поблагодарил ее за все, сделанное для него, но не принуждал ее оставаться. Уильям помог ему взойти наверх, принес скамеечку для ног и плед, после чего ему пришлось выслушать его откровенные излияния по поводу Эмили Солт:

— Подслушивает под дверью, — говорил Абель. Выглядел он в этот момент совершенно так же, как во сне Уильяма: волосы стоят дыбом, в голубых глазах — возмущение. — Я всегда был в этом уверен, но теперь я ее застукал. Это случилось вчера вечером, после того, как Абигейль вернулась из церкви. Я заговорил с ней о твоей женитьбе и, естественно, мы перешли к вопросу о завещании тебе моего дела.

— Надеюсь, миссис Солт… — начал Уильям, но мистер Таттлкомб выставил вперед ладонь, чтобы остановить его.

— Эбби согласна. Я тебе уже говорил, что она была согласна, еще когда мы в первый раз говорили об этом. Против только Эмили Солт. — На его щеках загорелись два красных пятна. — Эмили Солт, прошу прощения, мне такая же родственница, как и тебе! «Не говори об этом при Эмили», — говорит моя сестра. Ну, этого я никогда и не делал, так я ей и сказал. «Эмили знает, — говорит она, — и это ее расстроило». «А какое это к ней имеет отношение, чтобы она расстраивалась? — говорю я. — Буду ей благодарен, если она займется своими делами. А по поводу моих никто ее не просит расстраиваться. Откуда она вообще об этом знает?» Эбби ничего не ответила, так что я и сказал ей напрямик: «Она подслушивает под дверями». Так и сказал.

Абель явно получал удовольствие от разговора. Ему очень долго хотелось высказать все, что он думает об Эмили Солт. Теперь ему это удалось. А Эбби просто сидела, глядя на собственные колени. Она молчала, потому что сказать ей было нечего. Мистер Таттлкомб объяснял это Уильяму с явным удовлетворением:

— Доктор пришел в субботу и сказал, что мне нужно попытаться встать и проверить, как моя нога. Так что я поднялся с кресла и испытал ее. Вышло не так уже хорошо, но и не так плохо. Чего я действительно хотел, так это подобраться к двери, потому что на лестнице есть одна скрипучая ступенька, и я ее услышал. Эбби туговата на ухо, но я-то нет, слава богу. Я услышал, как скрипнула ступенька, но не услышал шагов дальше по лестнице. Так что я прекрасно понимал, где стоит Эмили. Я снова стал говорить о тебе и даже немножко повысил голос. Подумал, что Эмили жалко будет хоть что-нибудь пропустить. Я сказал, хотелось бы знать, выяснится ли когда-нибудь, кто ты такой. И тут я подошел к двери и дернул ее. И она чуть было не свалилась прямо мне на голову.

— Эмили Солт?

Абель горячо кивнул.

— Прижалась к двери, держится за ручку и слушает. Моей ноге повезло, что Эмили не свалилась прямо на меня.

Лицо Уильяма оставалось бесстрастным.

— И что вы сделали, сэр?

— Я сказал: «Тебе будет лучше слышно, если ты зайдешь внутрь, Эмили Солт». Она уставилась на меня, как обычно, и сказала, что как раз собиралась войти. Ну, я и выложил ей все, что думаю. «Подслушивала под дверью, — сказал я ей, — вот, что ты делала, и уже не в первый раз.

И будь добра, не лезь в мои дела, мисс Солт». Тут подошла Эбби, чтобы отвести меня назад к креслу. «Ну, Эмили…» — говорит она, и Эмили срывается с катушек. Я никогда ничего подобного не слышал: визжит, как дикая кошка, что я лишаю Эбби ее прав. «А если даже и так, какое это к тебе имеет отношение?» — говорю я. Я мог бы еще много чего сказать, если бы с моей ногой было все в порядке. Как только я вернулся в кресло, Эбби увела Эмили. Я слышал как она визжала все время, пока спускалась по лестнице.

— Мистер Таттлкомб…

Абель снова протестующе выставил руку.

— Если ты хочешь что-то сказать насчет моего завещания, то лучше держи это при себе. Я согласен и Эбби согласна. А Эмили Солт должна быть в приюте, так я и сказал Эбби, когда она вернулась. Мы не ссорились насчет этого, но могли бы и поссориться, если б я остался, так что я решил ехать домой… Эта картина над каминной полкой висит криво, а те два альбома с фотографиями поменяли местами. Тот, с позолоченными углами, должен стоять на столе сзади.

Мистер Таттлкомб продолжал осматривать комнату критически, но с удовольствием, пока Уильям устранял эти неполадки. Обстановка здесь и вполовину не была такой же красивой, как у Абигейль. Брюссельский ковер был довольно потертым, обивка стульев обтрепалась и загрязнилась. Но здесь был его собственный дом. Над каминной полкой висела увеличенная фотография, запечатлевшая его и Мэри в день их свадьбы — серьезный молодой человек в плохо сшитом костюме и простенькая, миловидная девушка в платье с буфами и ужасной шляпе. Мебель для этой комнаты они покупали вместе… Мистер Таттлкомб одобрительно кивнул и сказал:

— Нет места лучше дома, Уильям.

Глава 20

В тот вечер, после того как они поужинали и вымыли посуду, Уильям рассказал Кэтрин все об Эмили Солт и о том, как она подслушивает под дверями. Он делал наброски разнообразных воронов, сидя в низком кресле, склонясь над лежащим на коленке блокнотом.

— Она, конечно, сумасшедшая, — сказал он. — Не представляю, как миссис Солт ее терпит. Куда бы я ни пошел, она оказывается там же, выглядывает из-за двери или исчезает за углом. Но при этом я не чувствую себя особенно счастливым из-за завещания мистера Таттлкомба. Он оставляет мне дело — я тебе не говорил?

— Нет.

— Так вот, он сделал такие распоряжения. Он сказал мне об этом в тот день, когда меня ударили по голове. Когда кто-то оставляет тебе что-то в своем завещании, это просто потрясает.

— Он сообщил тебе в тот вечер?

— Да. Мистер Таттлкомб сказал, что миссис Солт хорошо обеспечена и еще много всего — насчет того, что мы вместе подняли его дело и он хочет передать его мне. Конечно, Эмили Солт совершенно не касается, кому он его завещает — и он ей это сказал, — но мне все равно хочется, чтобы она перестала к этому так относиться.

— Это не ее дело, — твердо возразила Кэтрин.

Она взбивала подушки и делала все то, что обычно делают женщины в комнате, весь день простоявшей пустой. Потом подошла и заглянула через плечо Уильяма на его наброски. Положив руку ему на спину, Кэтрин почувствовала, что он вздрогнул. Она спросила испуганно:

— Я сделала тебе больно? В чем дело?

Уильям взял руку Кэтрин в свою и нежно сжал.

— Ничего страшного. У меня там синяк, и ты на него надавила.

Кэтрин с удивленным видом стояла рядом, не отнимая руки.

— Какое странное место для синяка. Откуда он взялся?

— Кто-то ударил меня по спине палкой.

— Зачем?

— Ну, мне кажется, он пытался столкнуть меня под автобус.

— Уильям!

— Это у него не вышло, так что не надо делать такое лицо.

Кэтрин была мертвенно бледна. Рука ее дрожала.

— Когда это случилось? Почему ты мне не сказал?

— В четверг, кажется… Да, в четверг, потому что я встретил этого парня, Эбботта из Скотленд-Ярда, когда уходил от тебя, и все ему рассказал. Дорогая, ты дрожишь.

Он потянул ее вниз, заставляя сесть рядом, и обнял.

— И что он сказал?

— Эбботт? Но ему было нечего сказать. Меня ударили, но я не видел того, кто это сделал.

— Расскажи мне, что случилось.

Уильям рассказал. Выслушав его, Кэтрин спросила:

— Где это произошло?

— Это место примерно в десяти минутах ходьбы от Селби-стрит по пути к остановке, где я собирался сесть на автобус.

— За тобой могли следить.

Уильям кивнул.

— Что ж, я больше не буду ходить этим путем.

Кэтрин подумала, что это может случиться где угодно — в любом другом месте. Потом снова обратилась к Уильяму:

— Но когда ты рассказал об этом мистеру Эбботту, он ведь что-то ответил, правда?

Теперь она сидела на полу рядом с ним, прислонившись к его колену, а он прорисовывал воронам пятна различной формы. Когда он ответил, голос его звучал немного рассеянно:

— О, он дал мне адрес некой мисс Силвер. Гувернантка, которая превратилась в сыщика, но он назвал ее частным агентом. Он, похоже, подумал, что ее это может заинтересовать. Но, как я уже сказал, я не понимаю, что она или кто-то другой может в этой ситуации сделать. Никакого мотива нет, и оба раза я никого не видел. Меня просто ударили по голове и толкнули в спину. И незачем продолжать эту историю.

— Ты не прав, дорогой. Где живет эта женщина?

— Не помню. Думаю, адрес у меня в каком-нибудь кармане — на мне был этот костюм. — Уильям отложил карандаш и сунул руку в карман. — Да, вот он: мисс Мод Силвер, Монтэгю Меншинс, дом пятнадцать и номер телефона.

Кэтрин протянула руку:

— Я спрячу бумажку. Может, она нам когда-нибудь понадобится, никогда нельзя знать заранее.

— Вряд ли, — сказал Уильям и занялся новым пятном.

В четверг днем — это был короткий день в «Игрушечном базаре», но не в окрестностях Мьюз — Кэтрин избавилась от Уильяма, услав его за пирожными к чаю. Затем двинулась в противоположном направлении, написав в записке, что вспомнила одно важное дело и вернется как можно скорее.

Из первой же телефонной будки она позвонила мисс Силвер и зашагала дальше, чувствуя себя, как человек, который прыгнул в глубокий водоем, не умея плавать. Если бы дело касалось ее самой, она повернула бы назад задолго до Монтэгю Меншинс. Если бы дело касалось любого другого человека, но не Уильяма, она никогда бы туда не пошла.

Однако Кэтрин все же туда добралась, была встречена Эммой Медоуз, приятной деревенской женщиной, и проведена к мисс Силвер в ее викторианскую комнату. Хозяйка, отложив вязание на подлокотник и поднявшись, чтобы пожать гостье руку, увидела высокую, грациозную, краснеющую девушку.

— Миссис Смит? — уточнила она, и Кэтрин ответила:

— Я вам звонила. Очень любезно с вашей стороны согласиться принять меня после такого сумбурного предупреждения.

Мисс Силвер кашлянула.

— Буду очень рада, если смогу хоть как-то вам помочь. Не присядете ли?

Опустившись в кресло и подняв вязание, мисс Силвер посмотрела на гостью добрым, ободряющим взглядом. На щеках ее то вспыхивал, то исчезал яркий румянец. Миссис Смит явно нервничала. Она обладала хорошими манерами и привлекательной внешностью. Волосы у нее — действительно очень красивые — каштановые, но не совсем обычного оттенка. Такие яркие, с золотистым блеском. И одежда очень ей шла и была подобрана с большим вкусом, хотя и не была новой. Сшита отличным портным из хорошего шотландского твида. А шляпка — очень простая, но не из тех, что продаются в дешевых магазинах. Взгляд мисс Силвер скользнул по туфлям, чулкам и сумочке. Она всегда могла распознать качественную вещь, увидев ее, и теперь мисс Силвер видела высокое качество. Туфли и сумочка — не новые. Все это было подмечено и обдумано всего за несколько секунд, пока гостья переставляла стул, стоящий по другую сторону камина.

Через мгновение Кэтрин начала:

— Я не знаю, сможете ли вы помочь мне… Я не знаю, может ли хоть кто-нибудь помочь, но я решила прийти и встретиться с вами. Мистер Эбботт — сержант Эбботт, насколько я знаю, — дал моему мужу ваш адрес… — она помолчала и добавила: — Мой муж не знает, что я здесь.

Спицы мисс Силвер оживленно двигались. Она уже закончила носочки для маленькой Джозефины и начала курточку им в тон. Пока она находилась в зачаточном состоянии и представляла собой бледно-голубую оборку не больше двух дюймов. Мисс Силвер проговорила:

— Вы ведь миссис Уильям Смит?

На лице Кэтрин отразился испуг. Ее щеки покрылись румянцем, побледнели, снова вспыхнули.

— Да.

— Сержант Эбботт рассказывал мне о вашем муже. Возможно, если вы поговорите со мной, вам станет легче.

— Что он вам рассказал?

— Он рассказал мне, что стал свидетелем нападения на мистера Смита, а затем узнал его, хотя и не смог вспомнить его имя. Его очень заинтересовало это происшествие, как и меня. Ваш муж, должно быть, сообщил вам о нем.

— Да. Видите ли, мой муж… не знает, кто он такой. Он получил ранение в голову и не может вспомнить ничего вплоть до сорок второго года, когда он вышел из германского госпиталя. С этого момента и начинаются его воспоминания — и они вполне четкие и ясные. Муж получил табличку, удостоверяющую личность, на которой было написано «Уильям Смит». Но это неверно. Он сохранил это имя, потому что другого не было. Но настоящий Уильям Смит был совершенно необразованным человеком, из кокни, и работал на кожевенном заводе. Уильям ездил туда, где жил тот Уильям Смит. Все сказали, что он — не их Уильям Смит. — После минутного колебания Кэтрин продолжила: — Мой муж из тех людей, что совсем не меняются. Любой, кто знал его мальчиком, мог бы и сейчас его узнать. Думаю, вы знаете этот тип: довольно резкие черты, очень густые светлые волосы, которые невозможно гладко уложить, очень крепкое телосложение и добродушное выражение лица. Люди такого типа, становятся старше, но не меняются. Я вам это говорю, чтобы объяснить, как мог мистер Эбботт его узнать. Думаю, каждый, кто был с ним знаком, сумел бы его вспомнить. Фрэнк Эбботт вспомнил его, но не его фамилию. Вполне возможно, что он никогда ее и не знал, потому что все звали его просто Биллом. Это было на вечеринке в «Люксе».

Теперь, когда первый шаг был сделан, говорить было уже не так трудно. По правде говоря, это было совсем не трудно. Комната выглядела в точности как комнаты из детских воспоминаний Кэтрин, те комнаты, что она видела, приезжая к бабушке. У бабушки тоже были фотографии в плюшевых рамках с филигранью, и она так же нежно любила гравюры. А в доме старой мисс Эмсли, в прошлом — подружки невесты на бабушкиной свадьбе, стояли стулья того же стиля, что и эти — с ореховыми ножками, покрытыми завитками, и широкими сиденьями. Бабушкина сестра Сесилия тоже носила вышитые бисером комнатные туфли и платья с сетчатой вставкой и жестким воротником на косточке. Ассоциации со знакомыми людьми и предметами вызвали в девушке чувство доверия. Сама мисс Силвер словно излучала доверие. Каким-то способом, известным лишь ей самой, она овладела искусством поворачивать стрелки часов назад до тех пор, пока чувство напряжения и страха, терзавшее столь многих ее посетителей, незаметно не уступало место ощущению классной комнаты. А там уж дело учительницы — выслушать, объяснить и разрешить их проблему. Теперь вся ответственность — на ней. Она-то знает выход.

Кэтрин не могла выразить словами это ощущение, но почувствовала его влияние. Она рассказала мисс Силвер об «Игрушечном базаре Таттлкомба», игрушках Уильяма, несчастном случае с мистером Таттлкомбом и передала историю Уильяма о том, как его ударили по голове. Мисс Силвер издала свое сдержанное покашливание:

— Мне кажется, это не все.

— Нет, — ответила Кэтрин. Крепко сцепив руки на коленях, она рассказала мисс Силвер об ударе в спину. А потом — об Эмили Солт: — Она действительно очень странная. Думаю, она не совсем в здравом рассудке. Уильям говорит, у нее жутковатая манера поведения. А мистер Таттлкомб считает, что ее нужно отправить в приют. И что она подслушивает под дверями… Думаю, она очень злится, оттого что мистер Таттлкомб завещал свое дело Уильяму. Я… Я думала…

— Да, миссис Смит?

— Она действительно не в своем уме, я совершенно уверена. Перед тем как на Уильяма напали в первый раз, мистер Таттлкомб рассказывал ему о завещании. Я просто подумала, если она подслушивала под дверью и… и… О, эта мысль просто кошмарна, но я не могу от нее избавиться!

Мисс Силвер задумчиво вязала.

— А второе нападение — оно тоже произошло после визита вашего мужа к мистеру Таттлкомбу?

— Да. Она могла следить за ним.

— А физически она способна на такое нападение?

— Она высокая, очень худая, скорее костистая, женщина.

Секунду помолчав, мисс Силвер произнесла:

— Сержант Эбботт, видевший нападение, похоже, абсолютно уверен, что видел мужчину.

Щеки Кэтрин вспыхнули.

— Было темно и дождливо. Дождевик мистера Таттлкомба висел в холле — я сама его видела, когда мы приходили к ним на чай.

Несколько минут мисс Силвер молча вязала. Потом спросила:

— Когда мистер Таттлкомб подписал завещание в пользу вашего мужа?

— За день до того, как рассказал об этом Уильяму.

— То есть первое нападение произошло на следующий день после подписания.

— Да.

— Это было действительно первое нападение, миссис Смит? Не заметили ли вы и до этого каких-нибудь признаков вражды или злых намерений с чьей-либо стороны?

Кэтрин была застигнута врасплох. Когда она выглядела испуганной, как сейчас, брови ее изгибались вверх, глаза вспыхивали и расширялись. Уильям в таких случаях говорил: «Как будто собираешься улететь». Кэтрин и сама чувствовала, что готова сорваться с места и подняться в воздух. Это не укрылось и от глаз мисс Силвер. С некоторой твердостью в голосе она повторила свой вопрос:

— Тот удар по голове действительно был первым нападением?

Кровь отлила от щек Кэтрин, и она ответила расстроенно:

— Я не знаю.

— Мне кажется, вам удастся прояснить ваши предположения, если вы выразите их словами. Вы думаете о каком-то происшествии. Будет лучше, если вы расскажете мне о нем.

У Кэтрин возникло то же ощущение, которое она часто испытывала во время купания. Ты входишь в мелкую, обманчиво теплую и безмятежную воду, но, чем глубже заходишь, тем холоднее и холоднее она становится. Если зайти слишком далеко, дно в любой момент может ускользнуть из-под ног. Этот же шаг казался Кэтрин безопасным. Но так ли это? Она не знала. Кэтрин в расстройстве взглянула на мисс Силвер и вдруг, без всяких раздумий, выпалила:

— Я думала о несчастном случае с мистером Таттлкомбом.

— Да?

— Он произошел сразу за дверями магазина. Мистер Таттлкомб живет на верхнем этаже и всегда перед сном выходит подышать свежим воздухом. Была примерно половина одиннадцатого. Стоял очень темный влажный вечер. Он вышел, оставив дверь скрытой, а позади него в коридоре горел свет. Мистер Таттлкомб подошел к обочине и упал под машину. Он утверждает, что его «сбили». Он был сильно помят, получил сотрясение мозга и повредил ногу. Он чудом спасся от смерти. Конечно, мистер Таттлкомб мог и поскользнуться…

— Вы связываете это происшествие с тем, другим?

Кэтрин отвела глаза и устремила взгляд на огонь.

— Мистер Таттлкомб того же роста и сложения, что и Уильям, и у него тот же тип волос, только он седой. Но, освещенный сзади…

Мисс Силвер склонила голову.

— Совершенно верно. Лицо в таком случае окажется в тени, а светлые волосы будут неотличимы от седых.

— Да.

По спине Кэтрин пробежал холодок. Она протянула руки к камину, словно пытаясь согреться. Горящие поленья источали приятный жар. Но холод таился внутри нее самой. Кэтрин боялась — боялась того, что думает, что говорит, ее страшило то, куда все это может завести ее. Это не должно завести ее слишком далеко, не должно, не должно! И вдруг Кэтрин поняла, что это уже случилось. Мисс Силвер тем временем говорила:

— Вы хотите сказать, что человек, замышлявший нападение, спутал мистера Таттлкомба с мистером Смитом. Это должно означать, что нападавший не был слишком хорошо знаком ни с мистером Таттлкомбом, ни с его привычками. Этот человек — он или она — должно быть, ожидал увидеть мистера Смита. Но Эмили Солт узнала бы мистера Таттлкомба, ведь она столько лет прожила с его сестрой. В то время она уже была знакома с мистером Смитом?

На лице Кэтрин снова появилось выражение расстройства:

— Я не знаю… Не думаю. Уильям сказал, что никогда не встречался с ней до тех пор, как мистер Таттлкомб, выйдя из больницы, не переехал к сестре.

— Но мистер Таттлкомб посещал дом своей сестры. Эмили Солт должна была его знать, правильно?

— Да.

— Некий человек, знакомый с мистером Таттлкомбом и не знакомый с мистером Смитом, мог бы, при определенных обстоятельствах, принять мистера Смита за мистера Таттлкомба. Но я не представляю, как бы он смог принять мистера Таттлкомба за мистера Смита.

Руки Кэтрин на коленях снова сжались. Она тихо, торопливо заговорила:

— Значит… значит, все было совсем иначе, правда? Глупо было с моей стороны такое подумать. Самое плохое в таких вещах — что они слишком возбуждают воображение. — Она уцепилась за это слово. — Я вообразила себе всякие вещи, это было только мое воображение. Я очень хорошо понимаю, что вы имеете в виду — за этим совершенно ничего не кроется.

Кэтрин оперлась на подлокотник, словно собираясь подняться. Но назидательное покашливание прервало ее намерение. Девушке показалось, будто ее призвали к порядку. Рука ее замерла на месте. На лице снова появилось прежнее испуганное выражение. Хотя даже в вопросе, последовавшем за кашлем, не было ничего тревожного:

— В тот момент, когда с мистером Таттлкомбом произошло несчастье, вы уже работали в «Игрушечном базаре»?

— О нет.

— Сколько времени вы там работаете?

— Около шести недель. Я пришла сразу после того, как это случилось. В магазине не хватало людей.

— Вы откликнулись на объявление?

Вода снова начала подниматься.

— Нет.

— Вас кто-то рекомендовал — может быть, мистер Уильям Смит?

Румянец слишком быстро окрасил ее щеки. И с той же излишней поспешностью вылетели слова:

— О нет. Он даже не знал обо мне. Я просто спросила — не нужен ли им помощник.

— Был ли у вас какой-либо опыт работы?

— Нет, не было. Мне… мне была нужна работа.

Мисс Силвер улыбнулась.

— Умоляю, не сочтите меня слишком навязчивой. Мне просто интересно, что привело вас в «Игрушечный базар».

Кэтрин показалось, будто волна захлестнула ее с головой. Лишь через несколько секунд она смогла набрать достаточно воздуха, чтобы ответить:

— Мне… Мне была нужна работа. Я… я просто вошла и спросила.

— Понятно, — ответила мисс Силвер.

На мгновение Кэтрин показалось что взгляд этих маленьких, неопределенного цвета глаз пронизал ее насквозь. Она ощутила панику, похожую на ту, что охватывает во сне, когда видишь себя обнаженным среди одетых людей. Ее пальцы сжались вокруг подлокотника. Она встала.

— Мисс Силвер, я не должна задерживаться. Мой муж не знает, что я пошла к вам. Если… Если вам покажется, что вы можете что-то сделать, вы это сделаете?

Мисс Силвер тоже поднялась и произнесла очень спокойно и сдержанно:

— Что, по вашему мнению, я могу сделать?

Кэтрин посмотрела на нее.

— Я не знаю. Я подумала, если бы вы смогли выяснить… Насчет Эмили Солт…

Мисс Силвер в ответ взглянула ей в глаза.

— Вы хотели бы, чтобы я выяснила, была ли мисс Солт тем человеком, который покушался на жизнь вашего мужа. Она — женщина с больным рассудком, и ее следовало бы поместить под наблюдение. Это было бы простым и удовлетворительным решением проблемы, не так ли? Но я не могу гарантировать, что мои действия приведут именно к такому решению. Я могу только пообещать, что сделаю все возможное, чтобы раскрыть истину. И я не могу взяться за дело, о деталях которого намеренно умалчивают.

— Мисс Силвер…

Ее довольно суровый взгляд смягчился.

— Вы считаете, что не имеете причин доверять мне. Но вы должны все-таки решить, собираетесь ли вы открыться мне или нет. Позвольте мне процитировать вам покойного лорда Теннисона: «О, иль совсем не доверяй, иль доверяй во всем».

— Мисс Силвер…

Она внезапно одарила Кэтрин обезоруживающей улыбкой.

— Я понимаю, у вас нет причин доверять мне. Пожалуйста, не думайте, что я буду принуждать вас мне открыться. Но не думайте также, что я могу смириться с доверием наполовину, цель которого — обман. Вы ведь многое утаили от меня, не так ли? Думаю, вы знаете о своем муже намного больше, чем рассказали. Он потерял память, но вы-то сохранили вашу. Вы утверждаете, что он не изменился, что любой, кто был знаком с ним до исчезновения, смог бы и сейчас его узнать. Что дает вам такую уверенность? Вы не чувствуете необходимости принуждать Фрэнка Эбботта вспомнить забытую фамилию, не собираетесь настаивать, что он должен опросить всех друзей и знакомых и найти свидетельство, которое поможет восстановить утерянную личность Уильяма Смита. Почему? Я думаю, потому что вы не нуждаетесь в этом свидетельстве. Я думаю, вы прекрасно знаете, кто такой ваш муж. Если вам нужна моя помощь, приходите ко мне снова. Я с радостью сделаю все, что смогу. Идите домой и подумайте над тем, что я сказала.

Глава 21

Ошеломленная, Кэтрин отправилась домой. Всю дорогу она шла пешком, потому что хотела подумать, но слишком большой беспорядок царил в ее голове. Она не могла контролировать всплески эмоций и мысли ее метались туда-сюда. В конце концов все возвращалось к одному: она не знала, что делать.

Кэтрин продолжала идти. Воздух был мягким и влажным. Стоял один из тех мягких январских дней, когда сырость так легко оборачивается туманом. Она была бы рада сейчас ощутить на лице острое морозное покалывание или удар резкого ветра. Но ее окружал лишь этот мягкий, безветренный воздух. Если бы она сейчас вернулась к мисс Силвер, неизвестно, что бы вышло из этого. В худшем случае — огласка, бесчестье, все то, что Уильяму трудно было бы простить. Но если она отступит, то, возможно, его жизнь подвергнется риску.

Вернувшись домой, Кэтрин обнаружила, что муж ушел — на месте ее записки лежала его:

Я решил осмотреть машину. Мистер Таттлкомб, кажется, обещал отпустить нас днем в субботу.

Уильям вернулся, опоздав к чаю, радостно поцеловал Кэтрин и отправился в ванную. И только намазывая джем на хлеб, он спросил у жены, где она была. Кэтрин все время размышляла, спросит ли он и что же ей ответить. Но когда он все-таки спросил, она уже знала, что скажет. Она не могла лгать Уильяму, не могла хитрить. Ответ был таким же простым, как и вопрос:

— Я ходила к мисс Силвер.

— Мисс Силвер?

— Знакомая мистера Эбботта — та женщина, чей адрес он тебе дал.

Уильям положил на хлеб горку джема. Потом сказал:

— А… К ней? Зачем?

— Из-за того, что ты мне рассказал.

— Ты имеешь в виду, о том, что меня толкнули?

— Да.

— Это было странно, да? Хороший джем. Где ты его достала?

— Я сделала его прошлым летом, когда жила в деревне.

— Я как раз подумал, что он не похож на магазинный. Да, если говорить о странных вещах, это действительно странно.

— Что странно? — Ее смеющийся голос слегка дрожал. — Ты непоследователен. Мы же говорили о джеме.

— Я это и имею в виду. Ты делала джем прошлым летом, а я даже не знал, что на свете существуешь ты и делаешь джем. А если бы даже и знал, то не знал бы, что ты делаешь его для меня. И ты бы не знала. А что ты делала в деревне?

— Гостила у тети.

— Где?

— В Ледстоу.

Уильям прищурился.

— Должен ли я знать, где находится Ледстоу?

— Примерно в семи милях от Ледлингтона.

Он кивнул.

— Я как-то ездил в Ледлингтон по делу, всего на день. Там довольно приятная старая рыночная площадь, но посреди нее — ужасающая статуя: сэр Альберт Какой-то там в мраморных брюках. И какая она, эта мисс Силвер?

Кэтрин побледнела.

— Похожа на престарелую гувернантку.

Уильям отставил чашку.

— Именно этим она раньше занималась. Да, не похоже, что она тебе очень понравилась.

Нужно было на этом остановиться. Если бы Кэтрин так и сделала, возможно, Уильям больше никогда и не вспомнил бы об этом. Но что-то не позволяло ей остановиться. Кэтрин ответила:

— Она… производит впечатление.

— Как это?

— Ну, она очень много знает. Она знает, о чем ей рассказали, а о чем умолчали. Я не рассказала ей всего, но она все равно знала, что я скрыла.

Уильям положил себе еще джема.

— Может, этот парень, Эбботт, ей сказал. Дорогая, ты ничего не ешь.

— Я не голодна. Нет, он не мог — он этого не знал.

— Почему ты не голодна?

Кэтрин улыбнулась мужу.

— Просто не голодна.

— Если не он ей сказал, как же она узнала?

— Она просто складывает вместе те вещи, которые ты говоришь, а ты этого и не замечаешь. Потому что ты думаешь, что другой человек в этих вещах не увидит никакого смысла. А она складывает их вместе и получает то, что ты не собирался ей рассказывать.

Уильям отрезал себе еще хлеба.

— Что же ты ей сказала и что она из этого вынесла? Дорогая, ты очень бледна. Что с тобой?

— Ничего. Она знала, что тебя ударили по голове. Фрэнк Эбботт ей рассказал.

На лице Уильяма отразился интерес.

— Это его имя? Она называет его Фрэнком?

— Я… не знаю.

— Но ты должна знать, иначе откуда бы тебе стало известно его имя. Интересно, зачем он ей обо мне рассказал.

— Он подумал, что ее это заинтересует.

— А ты говорила ей про то, как меня толкнули в спину?

— Да. Уильям, я рассказала ей об Эмили Солт — о ее странностях. Я подумала, мисс Силвер могла бы выяснить: может быть, это больше, чем просто странность, и… И где Эмили была в тот момент, когда тебя толкнули.

Уильям покачал головой.

— Это все бесполезно. Предположим, она выходила отправить письмо — это же ничего не доказывает. А что ответила мисс Силвер?

Кэтрин вспыхнула. В ее мозгу пронеслись слова мисс Силвер: «Думаю, вы знаете намного больше, чем рассказали мне»… «Ваш муж потерял память, но вы-то сохранили свою»… «Идите домой и подумайте о том, что я сказала»… Идите домой и подумайте — Кэтрин все думала и думала, не в силах остановиться. Кровь отлила от ее щек. Отвечая на вопрос Уильяма, она снова была бледна:

— Она сказала, что я не рассказала ей всего. Что она не возьмется за дело, пока я не расскажу. Велела мне пойти домой и подумать, хочу ли я, чтобы она занималась этим делом или нет.

Уильям взглянул на нее:

— Чего ты ей не рассказала?

Кэтрин с болью поглядела на мужа.

— Это нелегко. Мне казалось, что рассказать ей об Эмили Солт будет честно. Но я не знаю насчет других людей…

— Кого ты имеешь в виду под «другими людьми»?

Она снова покраснела.

— Может быть ведь кто-нибудь еще… Я не знаю… Я хочу быть честной…

— Некий человек, который хочет убрать меня с дороги?

— Он ведь действительно может быть. Мне даже не хочется думать об этом.

— Но почему? Я имею в виду, зачем кому-то может понадобиться избавляться от меня? Если только этот парень не влюбился в тебя и не решил, что убрать меня — отличная идея. — Он почти смеялся, говоря это, но к последней фразе посерьезнел. Брови мрачно сошлись. — Дорогая, это бред.

— Кто-то ведь толкнул тебя.

Они сидели, глядя друг другу в глаза. Потом Уильям проговорил медленно:

— Сегодня днем случилось кое-что еще — по крайней мере, я выяснил это сегодня днем. Я не хотел тебе рассказывать, но, пожалуй, лучше мне это сделать. Ты знаешь, что я собирался осмотреть автомобиль. Я это сделал. И обнаружил, что переднее левое колесо не закреплено.

Кэтрин, словно эхо, повторила последнее слово:

— Не закреплено…

— Кто-то расшатал болты. В последний раз, когда я ездил, все было в порядке. Кто-то специально это сделал.

— Уильям!

Он кивнул.

— Все в порядке, не нужно делать такое лицо. Они все подшучивают над тем, как я вожусь с машиной. Все детали старые, нужно быть осторожным. Я и правда осторожен, потому что из-за этого колеса мы могли бы вывалиться прямо на шоссе, прежде чем машина отправилась к праотцам. Этого не случилось, так что все в порядке. Но кто-то явно поработал над этими болтами… — Уильям сосредоточенно хмурился. — Конечно, это достаточно легко можно было сделать. Гараж открыт большую часть времени, потому что Хармен держит там свои лестницы. Кто угодно мог проскользнуть туда и проделать свой трюк.

Мысли, одолевавшие Кэтрин, облеклись в слова:

— Эмили Солт могла знать, как расшатать колесо?

— Я не думаю. По ней не скажешь.

— Но могла и знать.

Уильям разразился смехом.

— Я думаю, она бы испугалась, что машина ее укусит! — Внезапно он снова стал серьезным. — Не знаю, каким образом Эмили могла бы это сделать. С тех пор, как мистер Таттлкомб вернулся домой, она лежит в постели с простудой. А в тот день с машиной еще было все в порядке. Разве ты не помнишь, миссис Солт позвонила во вторник и сказала, что не может навестить мистера Таттлкомба, потому что бедная Эмили слегла с температурой, и как хорошо, что он вернулся домой именно сейчас, а то мог бы заразиться.

Кэтрин это помнила.

— Так что это не могла быть Эмили Солт… — произнесла она, механически наполняя чашку Уильяма.

Глава 22

Кэтрин постучала в дверь гостиной мистера Таттлкомба. Услышав приглашение войти, она шагнула внутрь и обнаружила его сидящим в любимом кресле, с пледом на коленях и подставленной под больную ногу скамеечкой. Мистер Таттлкомб взглянул на нее, оторвавшись от огромной бухгалтерской книги и беспорядочной груды бумаг.

— Доброе утро, миссис Смит. В чем дело?

— Я хотела поговорить с вами кое о чем. — Кэтрин показалось, что на его лице появилось удивленное выражение, и она поторопилась добавить: — Об Уильяме.

Тут в ее голове совершенно нелепым образом возникло воспоминание о детской сказке про Красную Шапочку:

« — Какие большие у тебя глаза, бабушка!

— Это чтобы лучше видеть тебя, внученька!»

Глаза мистера Таттлкомба напоминали ярко-голубые блюдца. Он пригласил ее сесть и спросил, не случилось ли чего-нибудь. И в ответ услышал:

— Я думаю, кто-то пытается его убить.

Мистер Таттлкомб выглядел ужасно потрясенным.

— Моя дорогая миссис Смит!

Но он внимательно выслушал ее рассказ о том, как Уильяма ударили по голове, как Уильяма толкнули в спину, как колесо в его автомобиле оказалось расшатанным. Когда она закончила, выражение шока исчезло с лица Абеля. Он проговорил неторопливо и взвешенно:

— Вы думаете об Эмили Солт. Я тоже. Но я никогда не слышал, чтобы она когда-нибудь натворила что-то в этом роде. И она не могла ничего сделать с машиной, потому что была больна. Не говоря уже о том, что она не отличит капота от багажника.

— Она в самом деле больна? — вкрадчиво спросила Кэтрин.

Абель кивнул.

— Эбби так сказала. Она-то точно должна знать — о болезнях она знает почти все. И должен сказать, что она знает все об Эмили. Они прожили вместе тридцать лет. Как Эбби это вынесла, я не знаю, но как-то ей это удалось. И не думаю, что Эмили смогла бы ее провести — после тридцатилетнего знакомства. Но Эбби сегодня собирается ко мне на чай, так что я ей все это скажу. Вы ведь этого хотели?

— Я буду очень рада, если вы это сделаете. Это… Это очень серьезно, мистер Таттлкомб. Но на самом деле я хотела попросить вас отпустить меня на полдня. Мы должны докопаться до самой сути, а я знакома с человеком, который, может быть, способен нам помочь.

— Каким образом, миссис Смит?

Кэтрин постаралась как можно подробнее рассказать о мисс Силвер. Самое странное заключалось в том, что одновременно с этим все больше крепла в ней надежда, что ей помогут. Она не знала, получается ли у нее убедить мистера Таттлкомба. Но убедить себя ей удалось.

На лице Абеля читалось сильное сомнение.

— Эбби не захочет вмешивать сюда полицию.

Щеки Кэтрин ярко вспыхнули.

— Мисс Силвер не связана с полицией. Она — частный детектив. Но если кто-то действительно пытается совершить убийство, то полиция скорее вмешается, если убийцу не остановить.

Абель серьезно кивнул. Если Эмили что-то замышляет, ее нужно остановить. И он всегда говорил, что она должна находиться в приюте. Мистер Таттлкомб нахмурился:

— Есть одно обстоятельство, о котором вы не упомянули. Но не могу сказать, что не думал об этом с тех пор, как Уильяма стукнули по голове после визита ко мне. Мне кажется, здесь слишком много совпадений — меня сбили, а потом сбили его, и якобы никакой связи между двумя случаями. Для меня они выглядят слишком похожими. А меня нелегко обмануть. Думаю, оба раза целью злоумышленника был только один из нас. И теперь мне кажется, что это был Уильям. Нас легко перепутать, особенно на темной улице, освещенными сзади. Но если тот, кто сбил меня, покушался на Уильяма, это не могла быть Эмили Солт.

— Почему?

Абель тяжело опустил руку на здоровое колено.

— Потому что в тот вечер было собрание церковного комитета, и Эмили там присутствовала. Как все говорят, вела себя очень странно. Эбби ужасно расстроилась. Если уж Эмили пришла, говорит она, то уже по крайней мере могла бы себя вести прилично, а не таращиться по сторонам, как будто она не понимает, что происходит, а потом, придя в себя, говорить какие-нибудь грубости. Раньше Эбби никогда не позволяла себе таких сильных выражений насчет Эмили. Она была ужасно рассержена. Но вне всякого сомнения, Эмили Солт была на собрании. Я не собираюсь утверждать, что Эмили питает ко мне хоть каплю любви — и для этого нет никаких причин, — но я не думаю, что ненависть ее так сильна, чтобы заставить ее прийти сюда в половине одиннадцатого, дождливым вечером, и столкнуть меня под машину. А если целью нападения был Уильям, то что она могла иметь против него тогда? Я не вносил изменений в завещание и даже не упоминал о нем Эбби, пока не вышел из больницы. Так что, не говоря уже о собрании, у Эмили не было причин это делать. А что касается машины, то я не могу себе представить, чтобы она в ней копалась, если учесть ее болезнь и что она не может отличить капота от багажника. Нет, она даже швейную машинку Эбби тронуть не осмелится. Так что я не думаю, что Эмили Солт могла это сделать. — Несколько раз кивнув, он устремил на Кэтрин взгляд своих ярко-голубых глаз.

После секундной паузы она снова спросила:

— Можно мне на полдня отпроситься?

Абель кивнул еще раз.

— Да-да — надо удостовериться. Но я не понимаю, какая от этого может быть польза. Не понимаю, как Эмили могла бы все это сделать.

В ответ прозвучал тихий голос Кэтрин:

— Это мог сделать кто-нибудь другой…

Мистер Таттлкомб окинул ее пронзительным взглядом и подумал: «У нее на уме есть что-то еще». Вслух же сказал:

— Кто-то хочет убрать Уильяма с дороги? Может быть, из ревности. — Голос его зазвучал резче. — Ревность — плохая вещь. Терзает людей до тех пор, пока они не перестанут соображать, что делают. Беспощадна, как смерть, как сказано в Библии. — Абель снова перешел на обычную речь: — Вы не поверите, какие поступки совершали ревнивцы! Идите и поговорите с этой женщиной-детективом. Довольно странная работа для женщины, но чем только они в наши дни не занимаются! Но, насколько это возможно, не ввязывайте сюда полицию. И не позволяйте никому беспокоить Эбби, ей это не понравится. И я не понимаю, как Эмили Солт могла бы все это сделать.

Глава 23

Кэтрин сидела на одном из покрытых завитушками стульев в гостиной мисс Силвер и рассказывала о расшатанном колесе, и о болезни Эмили Солт, и о том, что та ничего не понимает в машинах. После чего она повторила слова мистера Таттлкомба насчет произошедшего с ним самим несчастья и о собрании церковного комитета.

Закончив рассказ, Кэтрин осталась сидеть, разглядывая хозяйку. На мисс Силвер сегодня было то же темно-зеленое платье с собранной в складки сетчатой вставкой. Но брошь она сменила — теперь ее наряд украшал массивный золотой диск, в центре которого под стеклом виднелась свернутая в гладкое кольцо двухцветная прядь волос. Эти светлые и темные волосы принадлежали бабке и деду мисс Силвер, и именно они завещали увековечить часть себя в такой удобной и долговечной форме. На спицах заметно прибавилось рядов бледно-голубой шерсти — курточка для маленькой Джозефины сильно продвинулась вперед. Спицы живо позвякивали. Мисс Силвер посмотрела поверх них на свою гостью и произнесла:

— Вы очень встревожены, не так ли?

— Да. Если бы мой муж в этом автомобиле выехал на шоссе, то случилось бы несчастье. Он просто мог погибнуть.

Мисс Силвер оставила это без комментариев, продолжая вязать. От ее глаз не ускользнуло, что лицо миссис Смит все время бледное и что душевная боль явно заставляет ее страдать. Мисс Силвер предоставила молчанию сделать свое дело.. В конце концов Кэтрин нарушила его:

— Вы велели мне не приходить до тех пор, пока я не решусь вам довериться. Но видите ли, это не так просто. Я думаю, кто-то пытается убить Уильяма. Мне показалось, что с моей стороны будет честно попросить вас выяснить, была ли это Эмили Солт. Она… необычная. Она злится из-за завещания мистера Таттлкомба, а оба нападения на Уильяма произошли, когда он возвращался с Селби-стрит. Но покушение на мистера Таттлкомба и это происшествие с колесом… Не похоже, чтобы она имела к этому какое-либо отношение. Если в это дело окажутся замешаны другие люди, то в какой-то момент вы натолкнетесь на факты, о которых вам покажется нечестным умалчивать. Сейчас я нахожусь в тяжелом положении — я не знаю, о чем я вправе молчать, о чем я вправе рассказать. Если открою вам какие-то факты, то уже не смогу взять их назад. Вы можете подумать, что эти факты — совершенная чепуха. Но они могут показаться вам настолько серьезными, что вы почувствуете себя не вправе их скрыть. Я не перестану обо всем этом думать, пока не почувствую уверенность, что приняла верное решение. И я боюсь за Уильяма. Вы совершенно правильно сказали, что мне хочется считать преступницей Эмили Солт. Мне действительно хотелось — и хочется. Она — чужая мне. И она не совсем здорова психически. Но теперь уже не похоже, что это сделала Эмили.

Мисс Силвер склонила голову.

— Вы высказались абсолютно ясно.

Кэтрин тяжело вдохнула.

— Но самой мне ничего не ясно. Я вернулась, потому что ужасно боюсь за Уильяма. А когда боишься, не можешь мыслить ясно.

Мисс Силвер кашлянула.

— Вы сейчас сказали, что, если откроете мне определенные факты, я почувствую себя обязанной пойти в полицию. Но если это должно стать долгом для меня, разве не является это долгом и для вас?

Раздался долгий, тяжелый вздох Кэтрин:

— Да…

— Если вы мне расскажете, ваши обязательства от этого не изменятся. Это только поможет прояснить их.

— Да…

— Итак, вы считаете, что жизнь вашего мужа в опасности.

Дрожь охватила Кэтрин. Она повторила:

— Да… — и затем: — Я не знаю, с чего начать.

Спицы мисс Силвер продолжали позвякивать, поворачивалась голубая курточка. Она произнесла ободряюще:

— Если вы начнете, думаю, продолжить будет уже легче. Именно первый шаг кажется таким трудным.

— Да… — снова произнесла Кэтрин. Она сидела очень прямо, сжав руки на коленях. — Думаю, мне лучше начать с шестого декабря — на следующий день с мистером Таттлкомбом произошло несчастье. Кажется, я говорила вам, что Уильям делает игрушки. Они действительно очень хорошие. Мы всегда занимались ими в помещении позади магазина — Уильям, пожилой работник, мальчик и я, после того как туда устроилась. Конечно, эти игрушки должны быть широко известны и за пределами ближайших окрестностей. Не думаю, что вы когда-нибудь слышали о фирме «Эверзли». Это производители крупного масштаба. В числе прочего они делают игрушки. Уильям убедил мистера Таттлкомба позволить ему обратиться к ним с предложением производить его игрушки по лицензии. И он договорился прийти к ним шестого декабря. Время ему назначили довольно позднее — шесть часов. Уильям пришел и увидел там секретаршу старшего партнера — ее зовут мисс Джонс. Она проработала в фирме пятнадцать лет и стала очень компетентным сотрудником. Партнеров зовут Сирил и Бретт Эверзли. Они — двоюродные братья. Мисс Джонс — секретарь Сирила. Должна сказать, что она разбирается в делах намного лучше, чем он сам. Она встретилась с Уильямом и сказала, что его игрушки вряд ли заинтересуют их фирму. Спустя несколько дней она подтвердила это в письме.

Кэтрин подошла к концу той части, которой отвела роль вступления. Подошла к концу — и остановилась.

— Я слушаю, — сказала мисс Силвер с требовательной ноткой в голосе.

Кэтрин тяжело вздохнула.

— Мне становится не легче, а только труднее.

— Тем не менее прошу вас продолжать.

Девушка склонила голову. Она знала: как бы ни было трудно, она должна продолжать. И продолжила:

— В дверях офиса Уильям почти столкнулся с человеком, который в этот момент входил. Он не знал этого человека, зато я его знаю. Это был мистер Дэвис, старший клерк Эверзли. Он проработал у них около тридцати лет. Увидев Уильяма, он чуть не упал в обморок. Ему пришлось ухватиться за его руку, чтобы удержаться. Не знаю, что он сказал, — Уильям не смог ничего разобрать. Он поддержи вал старика, пока у того не прошло головокружение. Первое, что мистер Дэвис внятно сказал, было «Кто вы?». Уильям ответил: «Я — Уильям Смит, из „Игрушечного базара Таттлкомба“, Эллери-стрит». Мистер Дэвис переспросил: «Что?» и Уильям повторил. Он попытался заставить мистера Дэвиса войти и присесть, но тот не согласился. Ему не хотелось никого видеть, поэтому он поспешил уйти. Дошел до телефонной будки и позвонил мне.

Мисс Силвер кашлянула.

— Мистер Дэвис позвонил вам?

— Да. Я тогда жила не в теперешней квартире, а в своей собственной. — Кэтрин понизила голос. — Раздался совершенно обычный телефонный звонок. Я подняла трубку и услышала мистера Дэвиса, который сказал, что несколько минут назад видел Уильяма…

— Да? — произнесла мисс Силвер.

Кэтрин обратила к ней взгляд, но видела на самом деле не мисс Силвер, а комнату с затененной лампой и собственную руку, поднимающую трубку. И снова услышала дрожащий голос мистера Дэвиса. Ее собственный голос зазвучал нетвердо:

— Он сказал: «Я только что видел Уильяма». «О чем вы?» — спросила я. Он ответил: «Я схватил его за руку. Она была настоящая. Это случилось на улице, рядом с входом в контору. Я чуть не упал. Я схватился за его руку, чтобы удержаться, и почувствовал, что она настоящая. Но он меня не узнал, совсем не узнал, совсем!» Он все повторял эти слова. Я сказала: «Вам нехорошо», а он ответил: «Нет… Это был шок… это был ужасный шок. Он совсем меня не узнал… А мы стояли прямо под фонарем. И он не понял, что я сказал. Я подумал, может, я вижу призрака, но его рука была живой. Я спросил: „Кто вы?“, а он ответил: „Уильям Смит, из „Игрушечного базара Таттлкомба“, Эллери-стрит“. Вот что он сказал. Я ведь не мог бы это придумать, ведь так? Он назвался Уильямом Смитом из „Игрушечного базара Таттлкомба“. И совсем меня не узнал. Он хотел отвести меня в контору, но я не пошел. Я не хотел никого видеть, хотел поскорее уйти. Пройдя немного, я подумал о вас». — Кэтрин набрала побольше воздуха. — Я велела ему пойти домой и отдохнуть. — Она снова замолчала.

Мисс Силвер ничего не говорила. Спицы ее трудились над бледно-голубой шерстью.

— Не знаю, как я дожила до утра, — продолжала Кэтрин. — Я знала, что до завтра ничего не смогу сделать — все магазины закрыты. Знала, что должна ждать. Я отправилась на Эллери-стрит в половине десятого. В «Игрушечном базаре» целая витрина заполнена игрушками Уильяма. Как только я их увидела, поняла, что мистер Дэвис не ошибся. Уильям всегда любил рисовать странных животных. Там с одной стороны магазин мануфактуры, а с другой — химчистка. Девушка в химчистке была вполне расположена поговорить — очень скучно ведь сидеть и ждать клиентов. Я спросила, могут ли здесь что-нибудь покрасить и просмотрела образцы узоров. А потом спросила про игрушки в витрине соседнего магазина, и девушка рассказала мне про Уильяма и как он развернул свое дело. Она сказала, что Уильям был в военном лагере вместе с внуком мистера Таттлкомба, который там и умер. И сказала, что он потерял память и что мистер Таттлкомб его очень ценит. Я спросила, может ли быть какой-нибудь шанс получить там работу, и она ответила, да. Ей кажется, что у них не хватает рук. Так что я отправилась домой и обдумала свой план.

Мисс Силвер кашлянула.

— Какой план?

Кэтрин улыбнулась — мимолетной, робкой улыбкой.

— Я позвонила подруге, которая искала квартиру, и сказала, что она может жить у меня. А потом позвонила другой подруге, которая собиралась за границу, и спросила, не могу ли пожить у нее. Я сказала, что не хочу, чтобы кто-нибудь знал, где я, и она ответила: «Ладно». Родственникам я сообщила, что сдала свою квартиру и устраиваюсь на работу, но места не назвала. Потом написала мистеру Дэвису по его домашнему адресу и попросила никому ничего не рассказывать, потому что это мое дело и я хочу сама с ним разобраться. Днем я отправилась со своим багажом на станцию Виктория, а когда такси отъехало, я взяла другое — до квартиры Кэрол в Расселас-Мьюз. А потом поехала на Эллери-стрит, чтобы узнать, не нужен ли в «Игрушечном базаре Таттлкомба» помощник. Был четверг, я и забыла, что в таких местах на окраине четверг — короткий день. Все магазины были закрыты. Мне казалось, я этого не выдержу, но ничего нельзя было поделать. Я должна была вернуться и провести еще одну бесконечную ночь. Как раз в тот вечер с мистером Таттлкомбом произошло несчастье — но, конечно, я узнала об этом только потом. Из-за этого в магазине действительно стало не хватать людей. Утром я вернулась на Эллери-стрит и зашла в магазин, чтобы спросить, не нужен ли помощник. Там была мисс Коул. — Кэтрин издала легкий смешок. — Я ей совсем не понравилась, она прямо надулась от злобы. А потом… — Ее голос сорвался, потом снова стал ровным, и она договорила: — Потом вошел Уильям.

Глава 24

В комнате повисло довольно долгое молчание. Потом Кэтрин подалась вперед и сказала:

— Он меня не узнал, но… влюбился в меня. Он меня не помнил, но помнил свою любовь ко мне.

Мисс Силвер посмотрела поверх своего вязания и улыбнулась той улыбкой, что заставила столь многих доверять ей, подарила ей так много друзей. Старомодная гувернантка исчезла. Этот образ был вытеснен засветившимся в ее глазах умом, пониманием, надежностью и тонким сочувствием. Словно волшебный луч проник сквозь покрытое пятнами стекло.

Кэтрин испытала чувство облегчения. Теперь уже ей не казалось трудным продолжать рассказ. Она может говорить что угодно, и здесь поймут все, что она скажет. Можно просто расслабиться и говорить, что придет в голову. Все внутри нее успокоилось. Она сказала:

— Мисс Коул перепугалась, потому что Уильям тут же, на месте, принял меня на работу. Она не могла не заметить, что я ему понравилась, и подумала, что я какая-то соблазнительница. На следующий день я приступила к работе. Мы с Уильямом вместе рисовали. Мы были ужасно счастливы.

— И что же?

— Я назвала свое настоящее имя — Кэтрин Эверзли. Сирил и Бретт приходятся мне дальними кузенами. Даже имя ничего не сказало Уильяму — все, что было до сорок второго, просто перестало существовать для него. Но он снова в меня влюбился.

Мисс Силвер посмотрела на нее.

— Почему вы ничего ему не сказали?

Яркий румянец вспыхнул на щеках Кэтрин.

— Как я могла?! Он меня забыл. Я не могла сказать: «Ты любил меня — ты просто забыл». Так было вначале. Потом, когда я поняла, что он снова меня любит, я подумала: если он вспомнил это, он должен вспомнить и меня саму. Каждый раз, когда он целовал меня, я надеялась — вот, сейчас он вспомнит! А потом мне стало все равно. Я только хотела, чтобы мы спокойно провели вместе это время. Понимаете, когда он узнает, кто он такой, сразу начнется суета, волнение. Это будет шоком для людей, которые считали его умершим, и для тех, кто не особенно обрадуется, обнаружив, что он жив… — Кэтрин оборвала свою речь, на ее лице вновь появилось испуганное выражение. — Я не должна была так говорить — я не знаю, будет ли это именно так. Иногда в голову приходят всякие мысли, и с этим ничего не поделаешь. Но если выразить эти мысли словами, они становятся слишком преувеличенными. Видите ли, больше мне нечего сказать на этот счет. Я не знаю, действительно ли они не обрадуются, поэтому не должна так говорить.

Мисс Силвер издала свое деликатное покашливание.

— Вы говорите о мистере Сириле и мистере Бретте Эверзли?

— Да.

— Миссис Смит, кто ваш муж?

Ее лицо вновь приняло испуганное выражение. Кэтрин вспыхнула, но ответила сразу и с легкостью:

— Он — Уильям Эверзли. Их третий кузен.

Мисс Силвер улыбнулась.

— Я так и думала. Прошу вас, продолжайте.

— Его отец был старшим из трех братьев, основавших фирму. Он был старшим партнером и направляющей силой их предприятия и владел шестьюдесятью процентами акций. Он женился поздно, после пятидесяти лет, вот почему Уильям много моложе Сирила и Бретта. Умер в тридцать восьмом, когда сыну было двадцать три, и через два года Уильям уже был партнером. Но в тридцать девятом Уильям ушел в армию и пропал без вести в сорок втором. На время войны фирма перешла на правительственные заказы, и я не уверена, что им удалось снова успешно адаптироваться в обычных условиях. Сирил — не деловой человек. Ему нравится спокойная, приятная жизнь, не слишком загруженная работой. Он неплохо рисует акварелью, коллекционирует миниатюры и табакерки восемнадцатого столетия, его конек — оформление интерьера. Его дом в Эвендоне действительно очарователен. У меня всегда было впечатление, что ему до слез скучно заниматься бизнесом. — Кэтрин на мгновение прервала свой рассказ, а затем нахмурившись, продолжила: — Бретт — другой, он моложе, полон жизни, но… — Она чуть усмехнулась. — По-моему, он считает, что их дело существует только для того, чтобы обеспечивать его постоянным доходом. Он много развлекается, у него сотня друзей, его все время куда-нибудь приглашают. Он очень симпатичный, очень обаятельный, отличный собеседник.

Мисс Силвер кашлянула.

— У вас настоящий талант к описаниям.

— Правда? — вздохнула Кэтрин облегченно. — Я их знала всю жизнь. Мой отец был тоже из Эверзли, дальний кузен. Но они с мамой погибли в железнодорожной катастрофе, когда я еще была ребенком, и меня вырастили родители Уильяма. Я его младше на два года.

Мисс Силвер поднялась и подошла к письменному столу, массивному сооружению на пьедестале из выдвижных ящиков и с обитой кожей столешницей. Из левого ящика она извлекла тетрадь в ярко-голубой обложке, раскрыла ее, положив на блокнот с промокательной бумагой, и стала писать. Через некоторое время она подняла глаза:

— Лучше всего фиксировать факты, пока они еще свежи в памяти. Может быть, теперь вы уточните для меня несколько деталей насчет мисс Джонс?

Мисс Силвер вернулась к тетради и записала имя, а под ним:

«Секретарь, 15 лет службы, опытный сотрудник.

Разговаривает с Уильямом Смитом 6 декабря».

Записав, мисс Силвер прочла все это вслух.

— Есть ли что-нибудь, что вы хотели бы добавить?

Кэтрин подошла к столу, легко оперлась на него рукой и сказала встревоженно:

— Хочу добавить? О да! Мне она не нравится, никогда не нравилась. Всегда легко говорить что-нибудь плохое о том, кто тебе не нравится.

Мисс Силвер села, держа карандаш в руке.

— Прошу вас, присядьте, мисс Эверзли. — Когда Кэтрин опустилась на стул, на котором до нее сидело множество клиентов, она продолжила: — Почему вам так не нравится мисс Джонс?

На лице Кэтрин вдруг проскользнуло такое выражение, будто что-то ее позабавило:

— Я ей не нравлюсь, никогда не нравилась. Я расскажу вам о ней по возможности беспристрастно. Я не знаю, сколько ей лет, но на свой возраст она не выглядит. Она очень… привлекательная. Она — секретарь Сирила и полностью им Управляет. Вряд ли найдется хоть что-то, чего она не знает о бизнесе, и это, конечно, дает ей преимущество. Она прекрасно справляется с делами. Сирилу это никогда бы не удалось, а Бретт даже и не пытается, ему все равно. В результате складывается ощущение, что это она управляет фирмой. Секретарь, производящий такое впечатление, раздражает. Вы должны принять во внимание, что, если человек тебя раздражает, трудно быть вполне объективным.

— Мисс Джонс вас раздражает?

Кэтрин кивнула.

— В высшей степени. Она всегда относилась ко мне, будто я — какой-то невежественный таракан, если вы понимаете, о чем я. Это не внушает добрых чувств, знаете ли.

Мисс Силвер кашлянула.

— А какие у нее отношения с мистером Сирилом и мистером Бреттом?

Рука Кэтрин поднялась и снова упала на стол.

— Я не знаю. Там ходили какие-то слухи насчет нее и Бретта год-два назад. Он иногда ее провожал. Однажды я столкнулась с ними в придорожной гостинице. Глупости, конечно, потому что такие вещи все время случаются. Не думаю, чтобы между ними что-то было. К тому же Бретт — холостяк, и это не должно было никого касаться. Жена Сирила умерла пять лет назад. В прошлом году его дочь вышла замуж. Сирил не склонен к флирту, но он очень во многом зависит от мисс Джонс.

— Назовите, пожалуйста, ее имя.

— Мэвис.

Мисс Силвер записала.

— А теперь, миссис Эверзли, скажите, пожалуйста, что заставляет вас думать, будто возвращение мистера Уильяма Эверзли причинит фирме неприятности?

— Он унаследовал контрольный пакет — шестьдесят процентов акций.

— Так. Что с ними случилось, когда его смерть решили считать доказанной?

— Половина их была поделена между Сирилом и Бреттом, а половина перешла ко мне в качестве доверительной собственности. Была также и доля государства.

— А кого назначили опекунами?

— Сирила, Бретта и адмирала Холдена — он старый друг семьи.

— Вы исправно получали дивиденды?

— В августе произошла задержка. Из-за нее я оказалась в затруднительном финансовом положении. Адмирал Холден был болен в течение почти двух лет — никто не думал, что он выживет. А затем он вдруг чудесным образом поправился. Услышав об этом, я написала ему о моих проблемах, и он, спотыкаясь, помчался в Лондон, чтобы встретиться с Эверзли. Это произошло примерно десять дней назад. Первым последствием этого стала выплата мне моих дивидендов — всех, целиком. Сирил пригласил меня прийти на ленч с Бреттом и Банни Холденом в его клуб. Все были очаровательны. Потом мы с Банни уехали вместе, и по дороге в такси он мне сказал, что там вышла какая-то путаница, но теперь все наладится. Как он понял, мистер Дэвис спутал все расчеты — последнее время он не мог справляться с работой, и после его смерти дела остались в состоянии полного беспорядка.

Мисс Силвер кашлянула:

— Вы говорите о том пожилом клерке, который столкнулся с мистером Уильямом Эверзли в дверях офиса фирмы шестого декабря?

— Да. Я была очень расстроена. Я не знала, что он умер. После того как я попросила его в письме не рассказывать никому о встрече с Уильямом, я с ним больше не общалась. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, где я и чем занимаюсь. Но мистер Дэвис так и не получил моего письма.

Мисс Силвер испытующе посмотрела на нее:

— Откуда вы это знаете, миссис Эверзли?

— Его должны были доставить не раньше вечера седьмого числа. Мистер Дэвис его не получил. Я должна была попросить его ничего не рассказывать тогда, по телефону, но в тот момент я об этом не подумала. Я не могла думать ни о чем, кроме Уильяма.

— Когда умер мистер Дэвис?

— Седьмого декабря. Банни этого не знал. Но только добравшись домой, я позвонила Эверзли. К телефону подошла мисс Джонс. Она сказала: «О да, мистер Дэвис скончался». Она была не слишком разговорчива, но я надавила на нее. Я хотела узнать, что случилось и когда он умер. Поняв, что я не отступлю, пока не получу, что мне нужно, она сходила за бумагами и сказала, что последний раз мистер Дэвис приходил на работу седьмого декабря. По Дороге домой его сбила машина, и он умер, не приходя в сознание.

Мисс Силвер кашлянула.

— Как ужасно!

Кэтрин порывисто дернулась.

— Мисс Силвер… все эти несчастные случаи — я не могу в них поверить! А вы? Шестого декабря Уильям идет к Эверзли, и мистер Дэвис узнает его. Седьмого мистер Дэвис, как обычно, появляется в офисе. Мы не знаем, что он рассказал, кому он рассказал — Сирилу, Бретту, мисс Джонс? По пути домой его насмерть сбила машина. В половине одиннадцатого того же дня мистера Таттлкомба «сбивают» рядом с «Базаром». При том освещении его легко было принять за Уильяма. Потом совершаются два нападения на самого Уильяма. А теперь этот случай с колесом его автомобиля. Я просто не могу поверить в такую череду несчастных случаев — один за другим!

Мисс Силвер кашлянула.

— Высказано очень лаконично и ясно. Но последние три происшествия вряд ли можно назвать несчастными случаями. Нужен ли вам мой совет?

— Затем-то я и здесь.

Маленькие, неопределенного цвета глаза серьезно созерцали ее:

— Расскажите вашему мужу то, что сейчас рассказали мне.

У Кэтрин перехватило дыхание.

— Я знаю… Я должна. Мне просто нужно было еще немножко времени. Я думала… я надеялась… он вспомнит.

— Сколько вы женаты?

Щеки Кэтрин окрасил чистый, яркий румянец.

— С прошлой субботы…

Мисс Силвер прервала ее:

— Я не имею в виду какую-либо церемонию, произошедшую недавно. Я полагаю, вы вышли за мистера Уильяма Эверзли в тридцать девятом году, не так ли?

— В июле, — ответила Кэтрин. — У нас был только месяц, а после этого — один-два коротких отпуска. А в сорок втором он пропал без вести. Как вы узнали?

Мисс Силвер улыбнулась:

— Я получила много подсказок. Вечеринка в «Люксе», на которой Фрэнк Эбботт видел вашего мужа с девушкой в золотистом платье… Это были вы, не так ли?

— Да. В тот вечер состоялась наша помолвка.

— На той же вечеринке была кузина Фрэнка Эбботта мисс Милдред Эбботт вместе со своим женихом. Теперь она миссис Дарси. Она только что вернулась с Востока. Миссис Дарси помнит вечеринку и Билла — так, видимо, они его называли, — и вас в вашем золотистом платье. Она не смог ла вспомнить ни его фамилии, ни ваших имени и фамилии, она сказала, что ее тетя потом сообщила ей в письме о вашей свадьбе, где она присутствовала. И написала, что подарила вам чайный сервиз.

Кэтрин кивнула.

— Старая миссис Уиллоби Эбботт… Да, это был чудесный сервиз. А все эти люди действительно звали его Биллом. Я его никогда так не называла.

— Когда вы заговорили о Фрэнке Эбботте, я поняла, что вы, по крайней мере, встречались с друзьями Уильяма.

— Да, мельком. Я не была по-настоящему знакома с Фрэнком, но знала очень многих из его друзей и родственников. Было очень много разговоров и шуточек по поводу его работы в полиции. Считалось, что его бабка, леди Эвелин Эбботт, лишила его наследства, но молодежь думала, что это шутка. Мисс Силвер, вы говорите, мне нужно все сказать Уильяму. Но разве вы не понимаете, как будет тяжело, если Эверзли заупрямятся и будут утверждать, что не узнают его? Они на это способны, знаете ли.

Мисс Силвер кашлянула.

— С этой точки зрения повторная свадебная церемония была с вашей стороны неразумным поступком.

Кэтрин издала дрожащий, нервный смешок:

— Без этого Уильям не смог бы почувствовать себя женатым. И представьте, как был бы шокирован мистер Таттлкомб.

Выражение лица мисс Силвер осталось сосредоточенным.

— Я вполне понимаю вашу точку зрения. Но вы взяли на себя большую ответственность, миссис Эверзли. По правде говоря, именно эта ваша готовность принять ответственность от имени вашего мужа, не советуясь с ним, убедила меня, что это — не первая ваша свадьба.

Кэтрин проговорила медленно:

— Я думала, когда мы поженимся, он вспомнит, что мы были женаты до этого. Если бы к нему вернулась память, все сразу стало бы легко. Я могу сделать только еще одну вещь. Уильям все эти годы видел один и тот же сон. В этом сне — дом на деревенской улице, три ступени ведут в холл, обшитый панелями. Там направо поднимается лестница, на столбах которой вырезаны символы четырех евангелистов: лев и телец внизу, а орел и ангел — наверху. Я подумала, что, если я отведу Уильяма в тот дом, он вспомнит.

— Это реальный дом, связанный с ним?

— Да. Он принадлежал его бабушке. В детстве мы часто там бывали. Бабушка завещала его Уильяму, а он завещал его мне. Дом находится в Ледстоузи называется Седар-хаус. Мы провели там медовый месяц. Мистер Таттлкомб освободил нас в субботу с полудня. Я хочу в эти выходные отвезти туда Уильяма и посмотреть, вспомнит ли он. — Кэтрин остановилась. Ее полные решимости глаза сияли. — Мне кажется, это настоящий шанс для нас. Этот сон не снился бы ему, если бы не был для него чем-то особенным. Это как будто единственная чувствительная точка. У меня такое ощущение, что память может вернуться к нему именно там.

— Да, — произнесла мисс Силвер. — Эти случаи потери памяти всегда очень странные. Иногда утраченные воспоминания возвращает какой-нибудь психический или физический шок. Я думаю, вам стоит попробовать осуществить ваш план. Но умоляю вас, не испытывайте слишком сильного разочарования, если он не увенчается успехом. В этом случае я буду крайне настойчиво убеждать вас не терять больше времени. Ваш муж имеет право решать, что для него лучше. В эту проблему вовлечена его семья и его фирма. Вы больше не можете в одиночку нести ответственность.

— Да… — ответила Кэтрин с тяжелым вздохом, внезапно перешедшим в смех: — У меня нет особого выбора: либо рассказывать ему, либо нет. В Ледстоу все его узнают с первого взгляда. Миф об Уильяме Смите развеется, как только моя миссис Перкинс его заметит. Она живет по соседству и приходит ко мне вести хозяйство, когда я там живу. И она знала Уильяма с пяти лет. Но вы совершенно правы: он должен все узнать. Только будет гораздо лучше, если ему не придется рассказывать.

Мисс Силвер отрывисто кашлянула.

— Совершенно верно. Но тем временем ваш муж должен сделать одну вещь, не откладывая: он должен сообщить в местную полицию, что колесо его автомобиля было расшатано. Они проведут стандартное расследование. Возможно, что человека, копавшегося в машине, кто-то видел. Как выглядит улица, на которой находится гараж?

— Это вообще не гараж, а всего лишь навес, где местный подрядчик держит всякую всячину, стремянки и много чего другого. И это нельзя назвать улицей. Просто узкая дорожка тянется вдоль задних дворов домов, выходящих на Эллери-стрит.

Лицо мисс Силвер по-прежнему было сосредоточенно:

— В таких местах нечасто встретишь незнакомца. Возможно, человек, которого мы ищем, привлек внимание. Любым способом убедите вашего мужа поставить в известность полицию. И еще одно: я хотела бы получить от вас разрешение обсудить все это с Фрэнком Эбботтом.

— О нет!

Мисс Силвер назидательно подняла карандаш.

— Пожалуйста, подумайте еще раз, миссис Эверзли. Произошли три покушения на жизнь вашего мужа, покушение на мистера Таттлкомба, настоящей целью которого мог быть ваш муж, и смертельный несчастный случай с мистером Дэвисом — на следующий день после того, как он увидел Уильяма Эверзли. Я не делаю никаких утверждений насчет того, чьих рук это дело. Изменив адрес, вы на время скрыли вашу связь с Уильямом Смитом, но вам должно быть понятно, что человек, которого серьезно волнует совпадение личности Уильяма Смита и Уильяма Эверзли, не сможет долго игнорировать ваше участие в этой истории. Как только о нем станет известно и как только станет известно, что вы совершили церемонию бракосочетания и живете с ним в качестве жены, то для этого человека — или людей — станет очевидно, что времени у них осталось очень мало. Эти люди должны понимать, что вы не будете молчать. И стоит вам заговорить, и Уильям Смит выйдет на первый план уже как Уильям Эверзли, они лишатся возможности действовать под покровом тайны. Каждый, кто попытается оспаривать притязания Уильяма, привлечет к себе внимание. Разве вы не понимаете, что чем скорее он выдвинет свои претензии, тем труднее будет совершить новое покушение на его жизнь? Дорожное происшествие с Уильямом Смитом вполне могло пройти незамеченным и не вызвать ни у кого подозрений, что это было нечто большее, чем несчастный случай. Но его внезапная смерть сразу после того, как он назовется Уильямом Эверзли, вряд ли ускользнет от внимания полиции: ведь его возвращение из мертвых, вполне возможно, вовлечет его родственников в значительные финансовые затруднения.

— Да, — согласилась Кэтрин.

Мисс Силвер положила карандаш как бы в знак того, что подошла к заключительному этапу:

— Думаю, будет очень хорошо, если вы завтра уедете из города на выходные. Прошу вас, не говорите никому, куда направляетесь. Тем временем я хотела бы обсудить все это дело с Фрэнком Эбботтом. Я не хочу в одиночку принимать ответственность. Думаю, сейчас вы можете успокоиться на том, что не будет предпринято никаких шагов без предварительного совещания с вашим мужем и с вами. Если мнение Фрэнка совпадет с моим, он, возможно, проконсультируется с главным инспектором Лэмом. Это крайне достойный и надежный офицер и у него очень богатый опыт. Я уверена, что вам не нужно опасаться каких-либо опрометчивых шагов с его стороны. Однако в результате стандартной процедуры расследования могут обнаружиться некоторые интересные улики. Итак, вы даете мне разрешение?

Кэтрин окинула ее долгим взглядом. Потом ответила:

— Да.

Глава 25

Они отправились в Ледстоу серым субботним днем. Кэтрин не пришлось подыскивать предлог для того, чтобы тронуться в путь поздно. Уильям пригнал автомобиль в Мьюз и провел больше часа, проверяя каждую деталь. Кэтрин не хотела въезжать в Ледстоу при свете дня, и они выехали в такое время, что лишь чудом могли прибыть на место до наступления сумерек. Молодые люди немного поговорили, пока выбирались за окрестности Лондона. Уильям решил, что идея проинформировать местную полицию о колесе очень хороша. Он съездил в участок и привел полицейских в гараж. Теперь он рассказывал Кэтрин о своем разговоре с огромным, монументальным сержантом:

— Он заставил меня почувствовать себя десятилетним мальчиком… — Уильям внезапно перескочил на другую тему: — Интересно, что я делал, когда мне было десять. Можно подумать, что человек постепенно привыкает ничего не помнить, но это не так. Не привыкает. Возникает ощущение, будто ты бежишь прямо на голую стену, зная, что в ней должно быть окно. Бывает, мне кажется, что я чуть не разбил голову.

— Ты так чувствуешь?

Уильям быстро кивнул. Через мгновение он снова заговорил:

— Ты бы ни за что не подумала, что теперь я очень боюсь. Я имею в виду, странно подумать, что я могу чего-то бояться теперь, когда у меня есть ты. Но я боюсь… Боюсь худшего. Это просто идиотизм, да?

— Нет, я так не думаю. Ты имеешь в виду, что тревожишься из-за меня?

— Да. Ты же получила кота в мешке, разве не так? А потом, если у нас будут дети, я буду ужасно за них тревожиться.

— Ты все вспомнишь, — сказала Кэтрин.

Уильям на мгновение повернулся к ней, и она заметила беспокойство в его глазах.

— Вспомню… Что? Может быть, мне нельзя было на тебе жениться.

Кэтрин положила руку ему на колено.

— Милый, не будь таким глупым. Ты прекрасно все вспомнишь. И волноваться будет не о чем, сам увидишь.

Они выехали за пределы домов и оживленного городского движения и покатили дальше.

Впоследствии Кэтрин, оглядываясь назад, думала, какой странной была эта поездка — мягкий, полный влаги воздух, с полей поднимается дымка, облака низко нависают над землей. Мир словно нарисован серебряным карандашом — никаких цветов, серые облака и голые деревья, ветви живых изгородей увешаны похожими на кристаллы каплями, река в серебряных и свинцовых полосах, с полей как дым поднимается туман.

Всю дорогу они молчали, лишь раз Уильям произнес:

— Тумана не будет до наступления темноты.

Их охватило странное чувство отчуждения — не друг от друга, а от привычных форм вещей. Скоро исчезло ощущение расстояния. Очертания начали размываться и мутнеть. Влага, висевшая в воздухе, намерзала на ветровом стекле, и его приходилось очищать. Дорога, которую Кэтрин очень хорошо помнила, приобрела какой-то странный вид, как что-то узнаваемое, но как будто не вполне реальное. Девушка перестала размышлять, что нужно будет сделать и сказать. В этом не было никакого смысла. Дорога приведет их прямо к дому, а войдя туда, она будет знать, что говорить и делать. Кэтрин вспомнила, как они с Уильямом приехали в Седар-хаус после своей свадьбы в июле — в июле тридцать девятого, а все уже думали и говорили о войне… Ясный, сияющий день, и июльское солнце клонится на запад над полями, почти готовыми к сбору урожая. Кэтрин оглянулась назад, в прошлое, на агонию любви, агонию разлуки, бесконечную агонию медленно умирающей надежды. Теперь они вместе, путешествуют в тумане по старой дороге, к старому дому, январским днем.

Они миновали Ледлингтон на исходе дня, когда на улицах уже зажглись фонари. Уильям не останавливаясь вел машину через город до его противоположного конца. Оставив позади разбросанные в беспорядке новостройки, которые, как грибы, выросли повсюду вокруг старого города, автомобиль проехал еще семь миль по пустынной дороге и достиг середины деревенской улицы, где и остановился. Фары его отбрасывали прямые яркие лучи, и капли тумана сверкали в них, как пылинки на солнце.

— Вот мы и добрались, — промолвила Кэтрин.

Уильям не ответил. Он просто вышел из машины и открыл жене дверь. Обняв Кэтрин, он сказал:

— Я только отгоню машину. Я не задержусь.

Сердце Кэтрин замерло. Июльский вечер… Конфетти на ее шляпке… Деревенская улица, освещенная косыми лучами… Новый, блестящий автомобиль… Уильям открывает дверь и обнимает Кэтрин, когда она выходит… «Я только отгоню машину. Я не задержусь»…

Гараж находился через дорогу, двери его были открыты — не для нового, блестящего «Алвиса», а для старой жестянки Уильяма, по кусочкам собранной из металлолома. Кэтрин слегка улыбнулась, на мгновение задержала его руку и поднялась по трем ступенькам к дверям Седар-хауса. Она увидела, как Уильям дал задний ход и заехал в гараж, как делал это уже сотню раз.

Кэтрин подняла щеколду и вошла в дом. В холле горели огни. Она выключила все, кроме одного. Потом направилась к двери в дальнем конце холла и спустилась по каменной лестнице в кухню.

Миссис Перкинс, полная и розовощекая, в синем платье и белом переднике, повернулась от плиты:

— О, мисс Кэти, а я и не слышала, как вы подъехали!

Кэтрин поцеловала ее и сказала, держа ее руки в своих:

— Перки, дорогая, я тебе говорила, что у меня для тебя большой сюрприз. И у меня только полминутки, чтобы рассказать тебе, что это. Ты же не упадешь в обморок, правда?

Миссис Перкинс хихикнула:

— Я не из тех, кто падает в обморок! Такая толстуха не может себе этого позволить. Кто будет меня поднимать, с моим-то весом? — Голос ее внезапно изменился: — О, мисс Кэти, так что же это?

— Уильям… — произнесла Кэтрин.

— О, моя дорогая, ты получила какие-то новости?

Кэтрин кивнула. На телеграмму, извещавшую об исчезновении мужа, она смотрела сухими глазами. Теперь слезы полились безудержно. Глаза ее заблестели. Слезы текли по щекам, по дрожащим губам, оставляя на них соленый вкус.

— Он вернулся…

Глава 26

Кэтрин поднялась в холл. Свое меховое пальто она уронила на черное с золотом лаковое кресло, стоящее под портретом брата ее прадеда Амброза Талбота, изображенного в военной форме, которую он носил во времена битвы при Ватерлоо — узкие белые бриджи, алая куртка, высокий узел шейного платка, светлое, почти девичье лицо. Ему не было еще и девятнадцати, когда с него рисовали этот портрет — к тому моменту Наполеон уже отбыл на Святую Елену, и исчезла его черная тень, накрывшая мир. Седар-хаус принадлежал семье Талботов с тех пор, как Уильям Талбот построил его в качестве загородного дома около века назад. Имение получило свое название от огромного кедра, посаженного Талботом в конце лужайки, и кедровых панелей, покрывавших стены. С годами дерево постепенно рассыхалось, превращаясь в тонкую, летучую пыль, но слабый, нежный аромат кедра до сих пор разносился в воздухе.

Бабка Уильяма была последней представительницей длинной ветви Талботов. Свое имя молодой человек получил от основателя рода: Уильям Талбот Эверзли. Весь этот дом, наполненный портретами и другими отголосками прошлого, принадлежал ему. А портретов здесь было много — судья в алой мантии и парадном георгианском парике, адмирал с косичкой, подзорной трубой в руке и глазами Уильяма на смуглом морщинистом лице. Девушкой в розовом платье середины восемнадцатого века была Аманда Талбот, совершившая романтический побег с чернобровым якобитом родом из шотландских горцев и после сорок пятого года проведшая остаток жизни вместе с ним в изгнании. У нее были чудесные лукавые глаза и нежные, улыбающиеся губы. Портрет ее висел над камином, где сейчас полыхали поленья. Кэтрин стояла у огня и ждала. Дверь была плотно закрыта, но не заперта. Скоро она распахнется… В доме все такое мирное и родное — по одну сторону холла наверх уходит лестница. Прямо у ее начала — дверь в столовую. По Другую сторону, за стеной, в которую вделан камин, — гостиная. Стены в ней выкрашены в цвет слоновой кости, а вдоль них, в старинных шкафчиках времен Аманды Талбот, — китайский фарфор, который они с Уильямом в детстве рассматривали вместе с бабушкой.

Сердце Кэтрин, колотившиеся вначале, теперь успокоилось. Ведь волноваться не о чем. Уильям возвращается домой.

Отворилась дверь и Кэтрин двинулась навстречу мужу. Он молча обнял ее. В такие моменты слова не нужны. Когда Уильям наконец поднял голову и заговорил, обоим показалось, будто они очнулись от сна. Что-то скользнуло прочь от них, чтобы присоединиться к мириадам других воспоминаний. Уильям произнес ее имя. Потом сказал:

— Да, хорошо, что мы сюда приехали. Здесь я всегда чувствовал себя по-настоящему дома.

Все еще обнимая жену за плечи, он оглянулся на камин, где жарко пылали наваленные грудой поленья — одни раскаленные, выгоревшие изнутри, другие — черные, лишь снизу охваченные языками пламени. Улыбаясь, Уильям произнес:

— Выглядит неплохо. Но что за климат! Кто бы мог подумать, что сейчас июль!

Июль! А они ехали сюда сквозь январские сумерки… Всего половина шестого, а на землю уже опустилась тьма январской ночи. Кэтрин отстранилась от мужа, боясь, что он может почувствовать ее дрожь. Затаив дыхание, она ждала его следующей фразы. И Уильям произнес ее — самым жизнерадостным тоном:

— Боже, как я голоден! Надеюсь, у Перки есть для нас что-нибудь. Еще ведь не слишком поздно, правда?

Уильям взглянул на часы и воскликнул:

— Сколько времени? Эти часы остановились на двадцати минутах шестого. А сейчас, должно быть, уже часов десять!

— Почему?

— На улице темно — хоть глаз выколи. Да, плохи наши дела.

Он озадаченно нахмурил брови, потом лоб его снова разгладился:

— Но это все не важно, пока мы здесь. Пойди посмотри, что там Перки может придумать. Я отнесу наши чемоданы наверх и умоюсь.

Кэтрин прошла на кухню и обнаружила, что миссис Перкинс наполняет кастрюли, обливаясь слезами.

— Перки, послушай, ты не должна плакать.

— О, мисс Кэти, дорогая моя, это от радости!

Поставив кастрюлю, она протянула обе руки. Кэтрин взяла их в свои и крепко сжала.

— Перки, послушай! Я тебе сказала, что он ничего не помнит до сорок второго. Но теперь он вспомнил. А последние несколько лет — забыл. По крайней мере, мне так кажется. Я не знаю. Но он думает, что сейчас — июль, что мы только поженились и приехали сюда на медовый месяц. И он думает, что сейчас — десять вечера, потому что на улице темно. Перки, ты должна мне помочь!

Миссис Перкинс подняла глаза:

— Что я могу сделать, моя дорогая?

В голосе Кэтрин зазвенел смех:

— Он говорит, что голоден, и хочет узнать, что ты можешь предложить нам на ужин.

Розовое лицо кухарки просветлело.

— Ну, тогда мне нужно просто закончить. Суп уже почти подогрет, и есть отличный пирог. Подать его холодным или поставить в духовку?

— Надо спросить Уильяма.

— И я сделала шоколадный торт — как раз как вы любите, мисс Кэти.

— Чудесно!

И тут вошел Уильям, поцеловал миссис Перкинс, уселся на край кухонного стола — за эту привычку его бранили, сколько Кэтрин себя помнила, — и сказал смеясь:

— Ну и погодку вы нам наколдовали! Я, переходя дорогу, собственную руку не мог разглядеть. А Кэтрин не могла своего обручального кольца увидеть. Она вам его уже показала? Она страшно горда тем, что теперь замужняя женщина. — Уильям взял ее левую руку и выставил вперед: — Выглядит неплохо, правда? И звучит хорошо — миссис Уильям Эверзли! И Перки, дорогая, это, конечно, ничуть не романтично, но мы просто умираем от голода! Не понимаю, почему мы так долго сюда добирались. Если в ближайшее время я чего-нибудь не съем, то моей эпитафией будет «УМЕР ОТ ГОЛОДА В ДЕНЬ СВАДЬБЫ».

Миссис Перкинс храбро взяла себя в руки, ничем не выдав своих чувств:

— Тогда вам лучше выйти из моей кухни, мистер Уильям, и слезть со стола, а то ничего не получите!

Это был самый странный вечер в жизни Кэтрин. Они отправились в гостиную, и Уильям все время ухаживал за ней так, как тот, юный Уильям, много лет назад, в те времена, когда жизнь казалась им самым веселым и беззаботным приключением на свете. А потом, посреди всего этого, он внезапно замолчал, на лице его появилось озадаченное выражение. Он отошел от нее в дальний конец комнаты, где за выцветшими занавесками цвета морской волны скрывалась дверь в сад и пара двустворчатых окон по обе стороны от нее. Раздвинув занавески, Уильям застыл, глядя наружу. Кэтрин же показалось, что сама ночь в этот момент заглянула в комнату. Уильям, конечно, не мог ничего различить в этой тьме, если только он не всматривался в картину, неизгладимо запечатленную в его воображении и памяти долгими годами. Стоя за его спиной, Кэтрин видела ту же картину: маленькую, строгую террасу с большими каменными вазами, наполненными землей, — в июле в них буйно разрастаются цветы. За террасой — грядка лаванды, два высоких миртовых куста, ровный, бархатистый газон и огромный кедр. Почувствовав прикосновение Кэтрин, Уильям резко обернулся и спросил:

— В кедр не попала молния, все в порядке?

От неожиданности и испуга Кэтрин лишь с трудом удалось ответить, сохраняя спокойствие в голосе:

— Нет, все хорошо. Ты завтра увидишь.

Озадаченное выражение на его лице усилилось:

— Что увижу?

— Кедр. Ты спросил, все ли с ним в порядке.

— Да? А что с ним могло случиться? — Уильям подошел к одному из шкафчиков с фарфором: — Помнишь, как бабушка учила нас различать глазурь на ощупь? Знаешь, это так странно — кончики моих пальцев помнят разницу между этими тарелками и чашками. Бабушка никогда не разрешала нам трогать их без нее. Забавно думать о том, сколько людей дотрагивалось до них с тех пор, как их сделали, а теперь они наши.

Когда миссис Перкинс позвала их в столовую, все происходящее показалось Кэтрин еще боле странным. Бабушка смотрела на них с портрета, висящего рядом с камином. Шедевр Эмори — бабушка в девяносто лет, с кружевным шарфом поверх седых кудрей, которыми она так гордилась; лицо все еще яркое и живое, глаза все еще синие… Сидя в своем большом кресле, она озирала комнату. Ее взгляд говорил Кэтрин: «Не думайте, что когда-нибудь сможете от меня избавиться! Я вас всех слишком люблю». Да, она и теперь смотрела на них.

В течение всего ужина Уильям оживленно, весело говорил о том, что они сделают в саду:

— Я видел где-то, как белые лилии растут рядами на фоне темной живой изгороди. Смотрится очень красиво. Я подумал, можно попробовать так сделать в конце сада, напротив туй. Как ты думаешь? Я в лилиях разбираюсь. Есть еще отличный сорт абрикосового цвета — на севере его много выращивают, — я бы и такие тоже хотел посадить. Жаль только, что слишком далеко ездить сюда каждый день, но летом мы могли бы заниматься этим по выходным. Я хотел бы позаниматься садом. У меня есть идея сделать пруд — с водяными лилиями и так далее. Подожди, пока мы закончим есть, и я сделаю тебе набросок. — Он внезапно поднял на нее взгляд и рассмеялся: — Это будет интересно, правда?

Когда он так говорил, он мог быть кем угодно — Уильямом Смитом, или Уильямом Эверзли, или каким-то третьим Уильямом, мечущимся по спорной территории между двумя первыми. Кэтрин вдохновляла его на дальнейшие разговоры о саде.

После ужина, в гостиной, она сыграла ему. Когда они вместе отправились наверх, Уильям произнес самую странную фразу за весь вечер. Они уже стояли на верхней ступеньке, когда он вдруг замер, оглядываясь по сторонам. Рука, обнимавшая жену, упала с ее плеч. Светлые брови сошлись:

— Мне про это место снился ужасно интересный сон. Я его не помню.

— И не нужно пытаться.

Уильям кивнул, взошел на площадку и снова обернулся. Взгляд его скользнул от орла на правом столбе к ангелу на левом.

— Там было что-то про евангелистов, — медленно проговорил он. — Что-то о… — Он внезапно издал смешок: — Я знаю! Мне снилось, что ангелом был мистер Таттлкомб! Бред, правда?

— Совершенный бред, — ответила Кэтрин.

Все еще смеясь, Уильям обнял жену, они поцеловались и пошли в свою комнату, длинную комнату над гостиной, с окнами, выходящими в сад, на кедр. Кэтрин теперь было уже не важно, каким из двух Уильямов был ее муж, в какую сторону качнулся маятник его памяти. Это был Уильям, любящий ее и любимый ею. Уильям, любивший ее всегда. Уильям, который будет любить ее вечно.

Глава 27

Уильям проснулся оттого, что часы на лестничной площадке, принадлежавшие еще его деду, начали бить восемь. Звук был очень низким и торжественным. Уильям, вероятно, проснулся даже чуть раньше начала боя — он поймал себя на том, что считает до восьми. Он точно знал, что не пропустил ни одного удара: перед тем как начать отбивать положенное количество раз, часы всегда издавали нечто вроде жужжания, и именно этот звук услышал Уильям, когда проснулся. Он лежал на кровати. Занавеси были отдернуты, открывая ряд окон, выходящих в сад. Два из них были распахнуты, сквозь них виднелось серовато-синее, цвета сланца, небо и верхние ветви кедра, словно черные крылья распростертые над садом. В январе в восемь утра уже не темно, но еще по-настоящему и не светло.

Повернув голову, Уильям увидел Кэтрин, спящую рядом, — обе руки сложены под подбородком, волосы рассыпались по подушке. Возможно, это случилось именно сейчас, а может быть, и во сне, но, повернувшись вот так и увидев Кэтрин, он твердо понял: то, что он называл «глухой стеной», исчезло. Уильям Смит вспомнил Уильяма Эверзли, а Уильям Эверзли теперь все знал об Уильяме Смите. Две половины его памяти встретились и слились воедино. Остался лишь один пробел: пребывание в немецком госпитале. Уильям помнил все вплоть до момента бомбежки и понимал, что побывал в госпитале, потому что помнил, как вышел оттуда с табличкой «Уильям Смит». Но все события между этими вехами казались такими же смутными и неясными, как его прошлогодний сон. Правда, события эти, скорее всего, были крайне неприятными, поэтому Уильям решил, что вполне обойдется и без них. К тому же, ему и так нужно было многое перебрать в памяти, во многом разобраться. Этим-то он и решил теперь заняться.

Кэтрин… Но с ней все вышло замечательно. Могло случиться иначе — она ведь могла выйти за другого. Но не вышла. Они поженились во второй раз. Теперь — Эверзли. Но здесь не все так просто. Уильям задумался о том, как Сирил и Бретт преодолели годы войны и трудный переходный период, что сделали за это время. Он совершенно не переоценивал их способностей в области бизнеса. У Сирила их просто не было, а Бретт ни о чем не заботился. Может, у него и были способности, но Уильям не испытывал по этому поводу особого оптимизма. Интересно, что они скажут, когда узнают, что он вернулся Конечно, как родственники они обрадуются, но что касается бизнеса — тут они, пожалуй, почувствуют некоторое потрясение. И оттого, что Уильям младше них, и намного, легче не становится. Тут он подумал о мисс Джонс. Она крадучись проскользнула в его мысли. Он видел ее в тот день, шестого декабря, в шесть вечера. Она не могла не узнать его. Или все-таки могла? Уильям задумался об этом. Теперь он помнил, как выглядел раньше. И помнил свое вчерашнее отражение в зеркале, во время бритья. Он изменился не настолько, чтобы у мисс Джонс могло возникнуть хоть малейшее сомнение. Они были знакомы около семи лет перед тем, как Уильям пропал. Фрэнк Эбботт узнал его, встретив лишь однажды. Дэвис… Это ведь на Дэвиса он налетел там, на улице, — Дэвис вспомнил его в одно мгновение, в свете фонаря. Мисс Джонс должна была его узнать.

Уильяму пришло в голову, что возвращение из мертвых после семи лет осложняет жизнь других людей точно так же, как и твою собственную. В этот момент Кэтрин пошевелилась, выбросила вперед руку и проснулась.

Секунду она не могла понять, где находится. Но уже в следующее мгновение Уильям сжал ее в объятиях, повторяя:

— Дорогая, проснись! Скорее просыпайся! Я все вспомнил!

Кэтрин не могла подобрать слов для ответа. Она чувствовала изумление, счастье и покой, потому что ничто не имело значения, пока Уильям был рядом. Она лишь произнесла:

— Я уже проснулась.

— Нет еще! Но ты должна проснуться! Кэт, я вспомнил!

Теперь она по-настоящему проснулась.

— О, дорогой!

— Да! Но какая же неразбериха — а мы с тобой, мы же двоеженцы…

— Неправда!

— Правда, детка! Двоеженец это тот, кто совершает церемонию бракосочетания в то время, пока первый супруг еще жив. Я — первый муж, а ты — первая жена, и оба мы живы. Поэтому я — двоеженец, а ты — двоемужница!

— Да неправда! Не важно ведь, сколько раз ты венчаешься с одним и тем же человеком. Я выяснила — окольными путями.

Его голос изменился:

— Кэтрин, почему ты мне не сказала?

— Я хотела, чтобы ты сам вспомнил.

— А если бы не вспомнил?

— Я бы все равно сказала тебе сегодня. Мисс Силвер убедила меня, что я должна.

— Мисс Силвер? Что ты ей рассказала?

— Все. Правда, она, похоже, и так знала большую часть.

— Откуда?

— Она просто складывает вместе факты. Она уверяла, что я должна тебе все сказать. И я собиралась, только я надеялась, что ты первым вспомнишь — и ты вспомнил.

После долгой паузы Уильям произнес:

— Я тебя никогда по-настоящему не забывал.

— Я знаю.

— Я полюбил тебя в ту минуту, когда ты вошла в магазин. Я никогда не переставал тебя любить. Это жило во мне все время, а потом ты пришла… — Голос его сорвался. — Кэтрин, ну почему ты мне не сказала?

Она ответила очень мягко:

— Глупый! Как я могла войти в магазин и сказать Уильяму Смиту: «Вам кажется, что вы меня никогда не видели, но я — ваша жена»? — Кэтрин прижалась своей щекой к его: — Что бы сказала мисс Коул!

Уильяму в голову пришло несколько фраз, которые могла бы сказать мисс Коул. Они от души посмеялись, и потом Кэтрин продолжила:

— Я хотела, чтобы ты снова в меня влюбился, а когда это случилось, я захотела, чтобы ты женился на мне. Мне казалось, что тогда ты должен вспомнить, но ты все не вспоминал, и с каждым днем мне становилось труднее тебе сказать. Но сегодня я бы это сделала. Было бы нечестно позволить тебе так и жить жизнью Уильяма Смита.

— Да, нечестно… — проговорил он медленно. — Послушай, Кэт, нам придется распутывать большую неразбериху. Я тут думал…

— Не надо слишком много думать.

Уильям быстро, нетерпеливо мотнул головой — это движение всегда напоминало Кэтрин о собаке, выходящей из воды.

— Я подумал: в тот раз, когда я ходил к Эверзли и встречался с мисс Джонс, она ведь должна была меня узнать Или, думаешь…

— Нет, не думаю. — Кэтрин не дала ему закончить свою мысль. — Ты ни капли не изменился. Ты и раньше не менялся и вряд ли когда-нибудь изменишься.

Словно эхо, донесся к ней из прошлого ее собственный голос, восклицающий с раздражением: «Бесполезно! Уильям всегда такой будет!» Тогда она хотела что-то сделать, а он не позволял… Теперь она уже не помнила, что именно, помнила только, что ей было десять, она злилась и говорила; «Уильям всегда будет такой!»

Кэтрин очнулась, услышав имя мистера Дэвиса.

— Старый Дэвис меня узнал — по крайней мере, мне так кажется. Он налетел на меня на улице. Он чуть не упал в обморок и спросил меня, кто я такой.

— А ты ответил «Уильям Смит, „Игрушечный базар Таттлкомба“, Эллери-стрит». Сначала он решил, будто ты призрак, а потом добрался до телефонной будки и позвонил мне.

— Позвонил тебе?

— Так я и узнала, — ответила Кэтрин и прижалась к нему лицом.

Лишь через некоторое время они вновь заговорили о мисс Джонс.

— Знаешь, — начала Кэтрин, — очень странно было с ее стороны назначить тебе такое позднее время. Ты поставил на письме «Уильям Смит», и я не могу избавиться от мысли, что она узнала слово «Уильям». Этого было недостаточно для твердой уверенности, но достаточно для того, чтобы назначить тебе встречу на такое позднее время, когда в конторе уже почти никого не будет. Официально они закрываются в половине шестого. Мистер Дэвис, бывало, уходил позже этого времени. В тот вечер он что-то забыл и вернулся, бедняга.

— Почему «бедняга»?

— Он умер, Уильям.

— Как?

— Седьмого декабря с ним произошел несчастный случай на дороге.

Уильям повторил ее слова:

— Седьмого декабря…

— На следующий день после того, как он встретил тебя.

— На следующий день после того, как узнал меня?

— Да.

Повисла пауза. Потом Уильям спросил:

— Он действительно узнал меня?

— Да. Он позвонил мне и сказал: «Я только что встретил мистера Уильяма».

— Думаешь, он сказал кому-то еще?

— Не знаю. На следующий день он пришел в офис, а вечером отправился домой. По дороге, на перекрестке, он попал под машину, и его увезли в больницу. Он умер, не приходя в сознание. Я узнала об этом только десять дней назад — Банни мне сказал. Помнишь, в тот день я отпросилась из магазина. Сирил пригласил меня на ленч. Там были Бретт и Банни. С моими деньгами вышла какая-то задержка, и Банни приехал, чтобы с этим разобраться. Мы уехали вместе в такси, и он сказал мне, что теперь деньги будут мне выплачивать вовремя, но если вдруг перестанут, нужно ему сообщить. Они сказали ему, что это мистер Дэвис все запутал. Уильям, я не могу им этого простить!

— Кэтрин… О чем ты говоришь?

— Они сказали, что мистер Дэвис не справлялся с работой и спутал все расчеты. Банни мне передал эти слова. И сказал, что мистер Дэвис умер. До тех пор я этого не знала. Вернувшись домой, я позвонила мисс Джонс. Она рассказала мне о несчастье. А когда я надавила, она сказала и дату смерти — седьмое декабря.

Снова повисла пауза. Потом Уильям спросил:

— В тот день Дэвис приходил в офис?

— Да.

— Ты считаешь… — начал он и умолк.

Кэтрин ответила на его незаданный вопрос:

— Я не знаю. Я написала ему и попросила не рассказывать о встрече с тобой. Он должен был получить мое письмо в тот вечер, но он ведь так и не вернулся домой. Седьмого он ходил на работу. Возможно, он никому и не сказал… — Она остановилась. А потом, после долгого молчания, добавила: — А может, и сказал…

Глава 28

Субботним вечером, в то время как Уильям и Кэтрин ехали в Ледстоу, Абигейль Солт пила чай у мистера Таттлкомба. Он был почти уверен, что она не придет, и уже готовился впасть в ярость. Грипп или не грипп — но ему непонятно, с какой стати она должна плясать вокруг Эмили, когда ее ждет ее собственная плоть и кровь, с больной ногой, только что вынутой из гипса! Но такова уж человеческая натура — мистер Таттлкомб был почти разочарован, когда сестра появилась в его квартире с точностью до минуты и, на ходу снимая пальто и перчатки, направилась наверх, в маленькую кухню, чтобы приготовить чай. Ей пришлось делать это самой, потому что миссис Бастабл отбыла в Илинг, чтобы навестить старшую сестру мужа — бывшую директрису начальной школы.

Сделав первый глоток, Абель задумался о том, насколько изменился к лучшему вкус чая — хотя те же самые листья заварили той же водой, вскипяченной на той же спиртовке, в том же старом чайнике. Но чай, приготовленный Эбби, превосходил — и, возможно, всегда будет превосходить — чай миссис Бастабл. То же касалось кофе, супа и всего прочего. Мистер Таттлкомб смягчился и простил сестре ошибку, которую она, в конце концов, не совершила. Она же не проигнорировала его и не предпочла ему Эмили. Абигейль тем временем приготовила превосходные тосты с маслом. Мистер Таттлкомб с содроганием вспомнил, что миссис Бастабл предлагала сделать их перед отъездом и оставить на огне, «чтобы не остыли». Но Абель проявил удивительную твердость в этом вопросе, так что экономка удалилась, возмущенно фыркая.

Он с большим удовольствием поедал тосты Абигейль, в то время как она восхваляла доброту мисс Симпсон, согласившейся прийти и последить за Эмили.

— Вчера она заходила проведать меня и, услышав, что ты меня сегодня ждешь, а я не совсем понимаю, как поступить с Эмили, сразу предложила свою помощь. Элен Симпсон — хороший друг. Конечно, иногда ее манеры раздражают, но, я думаю, все мы не без греха. Я не всякому доверю остаться с Эмили, хоть ей и намного лучше — она уже провела на ногах вчерашний день и большую часть сегодняшнего, правда, пока не выходила на улицу. Но я велела ей полежать лучше у себя, пока меня не будет, и дала ей приемник. Я сказала, если ей чего-то захочется, то Элен будет напротив, в гостиной, и принесет ей чаю. Но не следует напрягаться и слишком много разговаривать — а то они ведь могут из-за чего-нибудь не поладить.

Для Абигейль эта речь была так необычайно длинна, что Абель начал чувствовать легкое беспокойство. Его не интересовала ни Элен Симпсон, ни Эмили Солт. Ему было совершенно безразлично, кто из них за кем присматривает, и Эбби отлично это знала. Ему было бы все равно, окажись они хоть на необитаемом острове, хоть на Северном полюсе. У Элен Симпсон брови сходились на переносице, и она вечно со всеми глупо спорила. Когда вдруг, после смерти его жены, она начала во всем с ним соглашаться, а Эбби стала приглашать ее встретиться с ним за чаем, Абель очень встревожился и вполне откровенно высказался по этому поводу. Эбби вряд ли могла думать, что ему нравится разговаривать об Элен Симпсон.

Взяв еще один тост, Абель сказал:

— У тебя что-то на уме.

Полное, свежее лицо миссис Солт осталось невозмутимым, а голубые глаза, так похожие на его собственные, сохранили полный спокойствия взгляд. Перед тем как ответить, Абигейль подняла свою чашку, отпила из нее и поставила на место.

— Что ж, не буду отрицать: я рада, что застала тебя одного.

Абель помотал головой. Теперь, когда лед был сломан, вполне можно было себе это позволить.

— Ты отлично знала, что я буду один. Миссис Бастабл уехала в Илинг повидаться с невесткой. Она вернется домой в ужасном настроении, потому что миссис Бастабл все время ведет себя с ней так, будто она еще в детском саду. Так что же тебя заботит? — Не дожидаясь ответа, он проговорил: — Я полагаю, Эмили.

— Что ж, ты прав.

— Ну и что она? — проворчал Абель.

— У нее был грипп. Вечером во вторник у нее был сильный жар. Она бредила, говорила много чепухи. Я была рада, что никто не мог этого слышать.

— Что она говорила?

Абигейль заколебалась.

— Она была не в себе. Нельзя принимать всерьез то, что человек говорит в горячке.

Кустистые брови Абеля дернулись. Эти женщины — вы только на них посмотрите! Посмотрите на Эбби! Она же пришла сюда, чтобы передать ему слова Эмили, так или нет? Разве нельзя обойтись без всей этой суеты и замешательства? Нет, нельзя! Мистер Таттлкомб проговорил сердито:

— Так ты собираешься мне рассказывать, что она там наговорила?

В голубых глазах Абигейль промелькнула ответная искра.

— Да, собираюсь. Но я не стала бы так спешить. Я пришла сюда с целью рассказать, но это совсем нелегко сделать, а ты вдобавок никогда не любил бедную Эмили. Меня с ней связывает долг, и я стараюсь как можно лучше его выполнить. Это не всегда мне легко удавалось. А теперь я оказалась в положении, когда мне приходится подумать и о моем долге по отношению ко всем остальным. И это тоже очень нелегко — после всех долгих лет, когда я в первую очередь думала только об Эмили. Теперь я вынуждена с кем-то поговорить, а ты — мой брат, и со всем этим связан.

Абель расправился с тостом и потянулся за следующим. Он не позволит Эмили Солт отвлечь его от чая! Если тосты не съесть, пока они горячие, они испортятся, а они слишком хороши, чтобы их испортить!

— Так что сказала Эмили?

Эбби ничего не ела. Она смотрела на брата, сложив руки на коленях.

— Я тебе расскажу. Но ты должен настроиться воспринимать это так, будто бы все это было не с Эмили. Ты должен судить праведным судом, Абель, а не просто думать что захочется. Эмили тебе всегда была неприятна, но ты справедливый человек и не позволишь своим чувствам влиять на твое суждение. Ты должен воспринимать это так, будто я рассказываю о ком-то другом.

Абель мотнул головой.

— Эбби, это невозможно. Нужно судить людей в соответствии с тем, что ты о них знаешь. Я кое-что знаю об Эмили. Если я должен вынести о ней свое суждение, то не надо просить меня выкинуть все это из головы. Я не думаю, что Господь хочет, чтобы мы так делали. И в любом случае, это просто невозможно.

Абигейль тихо вздохнула. Абель всегда был очень откровенен.

— Что ж, я тебе расскажу, — начала она. — И ты не должен делать из этого слишком большие выводы, потому что Эмили была совершенно не в себе. Она проснулась с криком, а когда я к ней подошла, она меня не узнала — только смотрела во все глаза и повторяла: «Я это сделала, я это сделала!» Я сказала: «Я принесу тебе попить, дорогая». Но когда я вернулась, она вовсю бредила. Это была полнейшая бессмыслица.

В ее памяти всплыла картина: Эмили в пугающем исступлении, застывший взгляд, горящие глаза и жаркая, трясущаяся рука. В ту секунду Абигейль не испугалась — слишком много больных людей она видела, — но с каждым разом, что она вспоминала это зрелище, ей становилось все страшнее.

— Что она говорила, Эбби?

Она могла передать слова, но не ужасную манеру, в которой они произносились, — сначала ледяной шепот, от которого стыла кровь в жилах, а потом внезапно — вопль. В эти моменты Эбби радовалась, что в доме больше никого нет. Под маской ее обычного спокойствия сейчас скрывалось сильнейшее потрясение. Она сказала тихо:

— Ее разозлило твое завещание.

— Она ничего не должна была о нем знать.

Абигейль кивнула.

— Она слышала, как ты мне об этом рассказывал. Я не могла заставить ее понять, что мне оно вполне подходит, а к ней не имеет никакого отношения. Она из тех людей, которые, вбив себе что-нибудь в голову, не могут от этого избавиться. Она вбила себе в голову, будто Уильям Смит наносит обиду мне и ей.

Абель, продолжая поедать тост, заявил с сердитым удовлетворением:

— Она сумасшедшая! Но ты мне не говоришь, что она сказала.

Абигейль снова вздохнула.

— Я пытаюсь заставить тебя понять.

Он подтолкнул к сестре чашку, и та наполнила ее. Даже в этом состоянии озабоченности и тревоги она позаботилась о том, чтобы чай был именно таким, как любил Абель. Но совсем не торопилась передать ему слова Эмили. Эбби вообще ничего не стала бы ему рассказывать, если бы ее не подталкивала собственная совесть.

Абель глотнул чая, устремил на сестру суровый взгляд и произнес:

— Рассказывай, Эбби.

Глава 29

Мисс Силвер провела два дня в больших хлопотах. Субботним утром, после краткого телефонного разговора, надев пальто и шляпку, она отправилась в Новый Скотленд-Ярд, где была встречена сержантом Эбботтом и через некоторое время препровождена в кабинет старшего инспектора Лэма.

Как всегда, последовавший за этим ритуал немало позабавил Фрэнка — теплые приветствия, словно встретились два старых друга, сердечное рукопожатие с одной стороны и женственное — с другой, расспросы мисс Силвер о здоровье инспектора и его семейства.

— А миссис Лэм? Надеюсь, она себя хорошо чувствует? — д ваши дочери? Сынок Лили, должно быть, сейчас в самом восхитительном возрасте!

Дочери были настоящей слабостью инспектора. Он позволил себе немного поразглагольствовать о совершенствах маленького Эрни.

— Они назвали его в мою честь. И говорят, что он на меня похож, маленький плутишка.

Мисс Силвер просияла.

— Ему удивительно повезло! А ваша вторая дочка, Вайолет? Ее помолвка…

Лэм помотал головой:

— Расстроилась. И слава богу, если хотите знать мое мнение. Морской офицер и довольно приятный парень, но когда он на два года уехал, а потом вернулся, им уже не захотелось продолжать отношения. У Вайолет отличная, ответственная работа в Адмиралтействе и у нее слишком много друзей, чтобы слишком торопиться с выбором.

— А Мирта?

Младшая дочь Лэма была его любимицей.

— Хочет выучиться на медсестру. Ее мать это беспокоит. Боится, что она что-нибудь может подхватить. Но я говорю ей, что с медсестрами этого не случается.

Мисс Силвер заметила, что это, конечно, очень благородная профессия. Наконец, фраза «Так чем же мы можем быть вам полезны?» и деликатное покашливание ознаменовали начало делового разговора.

Мисс Силвер сидела на стуле с такой же прямой спинкой, как и ее собственная осанка, ее ноги в аккуратных черных шерстяных чулках и оксфордских туфлях, плотно сдвинутые, твердо стояли на застланном ковром полу кабинета. Руки в черных вязаных перчатках покоились на коленях, поверх изрядно поношенного шерстяного пальто, ворот которого украшал далеко не новый желтоватый мех. Завершала ее наряд шляпка, которой уже несколько лет придавал некоторую живость лишь приколотый сбоку букетик анютиных глазок.

Наконец мисс Силвер переключила все внимание на дело Уильяма Смита.

— Я нахожусь в нелегкой ситуации, — начала он.

— Как же мы можем вам помочь?

Сейчас Лэм был воплощением радушия. Когда-то, в прошлом, именно ему пришлось принять помощь от мисс Силвер, предложенную, однако, в очень тактичной форме, и это обстоятельство вызвало в нем некоторое раздражение и немного подпортило их отношения. Так что инспектору не доставляло ни малейшего неудовольствия слышать просьбу о помощи из уст мисс Силвер.

— Вы очень добры, — отозвалась она и сразу же перешла к делу. — У меня есть причины полагать, что седьмого декабря пожилой клерк по имени Дэвис был убит. Смерть последовала в результате дорожного происшествия, после которого его отвезли в больницу, где он скончался, как говорят, не приходя в сознание. Я считаю, что его столкнули под машину. Вот здесь записаны название фирмы, где он работал, его домашний адрес и название больницы, куда его отвезли. Я бы хотела узнать, сказал ли он что-нибудь перед смертью, и я бы хотела, чтобы дубликат свидетельства был представлен на следствии.

Лэм обратил к ней взгляд своих карих, немного выпуклых глаз, которые его непочтительный подчиненный сравнивал с конфетами, называемыми «бычий глаз».

— Почему, вы думаете, его убили? — спросил он.

— Он встретил и узнал человека, который считался пропавшим без вести семь лет и чье возвращение может создать серьезные проблемы фирме, где работал клерк.

Лицо инспектора приобрело терпеливое выражение.

— Знаете, я бы сказал, что это все немного натянуто. С пожилыми людьми происходит достаточно несчастных случаев, никак не связанных с убийством.

Мисс Силвер кашлянула.

— Вы совершенно правы. Но в данном случае на жизнь человека, узнанного мистером Дэвисом, абсолютно точно покушались три — а возможно, и четыре — раза. Свидетелем одного из покушений оказался сержант Эбботт.

Лэм сдвинулся в кресле, устремил ледяной взгляд на своего элегантного подчиненного и сказал с сильным оттенком неудовольствия:

— Так вы в этом замешаны! Вы могли бы меня проинформировать!

— Сэр…

— Позвольте мне, старший инспектор… — вмешалась мисс Силвер. Как можно более кратко и лаконично она изложила дело Уильяма Смита: потеря памяти и присвоение некоего имени; встреча с мистером Дэвисом, Кэтрин, Фрэнком Эбботтом и узнавание во всех трех случаях; «несчастный случай» с мистером Таттлкомбом; два нападения на Уильяма; испорченное кем-то колесо в его автомобиле.

Когда она закончила, Фрэнк дополнил ее рассказ. Он описал нападение на Уильяма, сообщив инспектору, как перед этим и мисс Силвер, что злоумышленник намеревался нанести второй удар, который в тех условиях почти наверняка оказался бы смертельным.

— На этом ничего не выстроишь, — проворчал инспектор.

Мисс Силвер издала тихое, протестующее покашливание:

— Трудно поверить в такую цепочку совпадений — несчастный случай с мистером Дэвисом сразу после того, как он узнал Уильяма Смита. В тот же вечер — происшествие с мистером Таттлкомбом. А обстоятельства этого происшествия позволяют предположить, что его приняли за Уильяма Смита. Два различных нападения на Уильяма Смита после визитов к мистеру Таттлкомбу на Селби-стрит. А теперь — испорченное колесо. Проблема в том, что подозрение, похоже, в равной степени падает на фирму Эверзли и на некоего человека из дома на Селби-стрит. Трудно представить, каким образом кто-либо из фирмы мог узнать, что Уильям Смит нанесет эти два визита мистеру Таттлкомбу. Он ведь ходил туда даже без предварительной договоренности, а это дает возможность предположить, что преступление совершила мисс Эмили Солт. Она, видимо, является особой с неустойчивой психикой, и ее возмутили распоряжения, сделанные мистером Таттлкомбом в пользу Уильяма Смита. Как мне сообщили, это женщина сильная, высокого роста. Макинтош мистера Таттлкомба висел в холле. Я полагаю, в такой вечер, как описал сержант Эбботт, трудно было бы отличить женщину в этом одеянии от мужчины. Первое нападение на Уильяма Смита произошло чуть ли не у дверей миссис Солт. Во втором случае Эмили Солт легко могла проследить за ним. Трудно представить, как кто-нибудь из фирмы мог бы это сделать. С другой стороны, похоже, невозможно подозревать Эмили Солт в убийстве мистера Дэвиса или нападении на мистера Таттлкомба, так как седьмого декабря она и ее невестка миссис Солт присутствовали на собрании церковного комитета. Я навела на месте несколько справок и выяснила, что миссис и мисс Солт участвовали в подготовке к собранию между пятью и семью часами и к восьми вернулись в зал, где и оставались до половины одиннадцатого. Следовательно, Эмили Солт не может быть замешана в этих двух «несчастных случаях», А в тот период, когда некто расшатал колесо в автомобиле Уильяма Смита, она лежала в постели с гриппом под надзором миссис Солт. Я не верю, что покушения, совершенные на мистера Смита никак не связаны между собой. И все же, принимая во внимание все факты, нелегко приписать эти покушения одному лицу.

Инспектор улыбнулся и сухо произнес:

— Если это были покушения, мисс Силвер.

Повисло молчание, отягощенное если еще не раздражением, то чем-то, явно к нему склоняющимся. Решив, что уже выдержала достаточную паузу, мисс Силвер кашлянула и продолжила:

— Я, естественно, не требую от вас соглашаться с выводами, основываясь лишь на этих устных свидетельствах, которыми я и сама не полностью удовлетворена. Я просто прошу вас предпринять негласное расследование. В ходе этого расследования вы сможете выяснить некоторые факты. Вы, вероятно, сможете получить информацию о том, не испытывает ли кто-либо из партнеров Эверзли — Сирил или Бретт — финансовых затруднений. Я бы не стала от вас ничего требовать, если бы у меня не было серьезных опасений за личную безопасность Уильяма Смита.

Лэм продолжал изучать ее все с той же терпеливой улыбкой.

— Уильяма Смита, который на самом деле Уильям Эверзли?

— Точно. К тому же он — старший партнер, владеющий контрольным пакетом акций. Если ко всему этому добавить рассказ миссис Эверзли о том, что она не получала своих дивидендов до активного вмешательства в эту проблему третьего опекуна — мистер Сирил и мистер Бретт являются двумя другими, — то вы, вероятно, признаете, что почва для опасений действительно имеется.

Лэм нахмурился, вспомнив предыдущие случаи, когда мисс Силвер высказывала некоторые опасения, которые впоследствии воплотились в реальность довольно страшным образом. Побарабанив по столу пальцами, инспектор ответил:

— Эверзли вам спасибо не скажет, если вы поднимете шум вокруг его фирмы.

Мисс Силвер резко выпрямилась.

— Это последнее, о чем я думаю! — Внезапно она расслабилась, одарив инспектора своей чарующей улыбкой. — В самом деле, старший инспектор, я намного больше, чем вы думаете, верю в вашу деликатность и осмотрительность, и поэтому не могу предположить, что ваш отдел не способен навести некоторые негласные справки без всякого скандала.

Лэм воздел руки и разразился искренним смехом.

— Ну что же, если вы так ставите вопрос! Укажите Фрэнку все детали, которые хотели бы выяснить, и я посмотрю, что мы можем сделать. А теперь вы должны меня извинить — у меня совещание. Но даже если бы и не было, то мне все равно было бы страшно тут оставаться. Однажды вы втравите меня в неприятности!

Мисс Силвер кашлянула.

— Осталось еще одно.

Инспектор уже оперся своей большой ладонью о подлокотник, чтобы подняться, и уже отодвигал стул, но при последних словах мисс Силвер мгновенно замер. Сделав над собой усилие, он сдержал хмурую гримасу и заметил шутливо:

— Ну-ну, вы не должны меня задерживать, а то я и вправду попаду в неприятности.

Обходительно и в дружелюбной манере мисс Силвер заговорила:

— Ваше время в самом деле драгоценно, и я не собираюсь им злоупотреблять. Я всего лишь хочу попросить, чтобы один человек, непосредственно связанный с обсуждаемым делом, был помещен под постоянное наблюдение.

Лэм снял руку с подлокотника, уперся ею в мощное колено и слегка подался вперед.

— Какой человек?

— Мисс Мэвис Джонс.

— Зачем?

Мисс Силвер разумно и убедительно изложила причины, подытожив в заключении:

— Я не стала бы навязывать вам такие действия, если бы не была твердо убеждена в их жизненной необходимости.

Теперь лицо инспектора стало по-настоящему угрюмо.

— Не могу сказать, что сам так же в этом убежден.

— Мой дорогой старший инспектор, — голос мисс Силвер стал твердым, а взгляд — серьезным, — я только что посоветовала вам предпринять некоторые действия. Прошу вас обдумать описанные мною события и решить для себя: действительно ли для моего совета имеются серьезные основания.

Лэм снова, с некоторой неохотой, вспомнил, что в прошлом, когда советами мисс Силвер пренебрегали, последствия этого пренебрежения оказывались совсем не успокоительными для его совести. Ему в голову пришла одна мысль, сформулированная теми простыми, грубоватыми словами, которыми мы мысленно разговариваем сами с собой: некоторые люди были бы до сих пор живы, если бы он тогда выполнил просьбу мисс Силвер.

Ее голос настойчиво прервал размышления инспектора:

— Я твердо уверена, что жизнь мистера Уильяма Эверзли подвергается серьезной опасности.

Лэм торопливо поднялся.

— Так-так, знаете, я из-за вас опаздываю. Полагаю, придется позволить вам поступать по-своему — вам это почти всегда удается. Скажите Фрэнку, чего вы хотите, и мы обо всем позаботимся.

Мисс Силвер примирительно ему улыбнулась:

— Вы всегда так добры!

После сердечного рукопожатия дверь за инспектором Лэмом захлопнулась, и Фрэнк Эбботт заметил со злостью:

— Знаете, вы его сильно обеспокоили. Ему кажется, что вы все это выведали какими-то ведьминскими хитростями. А нелегальные ведьминские хитрости — это смерть для любого государственного учреждения. Оно ведь лучше позволит убийцам разгуливать на свободе, чем допустит, чтобы их призвали к ответу не по установленной форме.

Мисс Силвер поглядела на него со снисходительным упреком:

— Мой дорогой Фрэнк, по-моему, ты говоришь совершеннейшую чепуху.

Глава 30

Субботним вечером, чуть позже шести, в гостиной мисс Силвер зазвонил телефон. Подняв трубку, она услышала незнакомый мужской голос, с оттенком деревенского акцента:

— Могу я поговорить с мисс Силвер?

Она издала свое обычное вступительное покашливание.

— Мисс Силвер слушает.

— Мисс Мод Силвер, частный детектив?

— Да.

Голос в трубке представился:

— Мое имя Таттлкомб, Абель Таттлкомб. Это вам о чем-нибудь говорит?

— Конечно, мистер Таттлкомб.

На другом конце провода Абель запустил пальцы в свою седую шевелюру. Он не знал адреса мисс Силвер, и ему пришлось выискивать ее среди всех остальных Силверов, поэтому боялся ошибиться. Теперь же он ощутил сильное чувство облегчения и смог заговорить в более свободной манере:

— То есть я не ошибаюсь, думая, что именно о вас говорила мне миссис Смит — миссис Уильям Смит?

Мисс Силвер снова кашлянула.

— Она говорила вам обо мне?

— Да. Она здесь работает. Полагаю, она вам это сказала. Она приходила ко мне поговорить и заодно отпроситься, чтобы встретиться с вами.

— Да, мистер Таттлкомб?

— Ну, я не возражал. Хочу сказать, что я очень высокого мнения об Уильяме Смите. Миссис Смит о нем беспокоится, и я тоже. Она сказала мне, что ходила к вам и хочет прийти еще раз. Она назвала ваше имя, но адреса не указала, так что мне пришлось разыскивать вас по телефонному справочнику. Дело в том, что у меня есть кое-какие мысли, и мне хотелось бы вам их высказать.

— Я слушаю, мистер Таттлкомб?

Абель снова провел рукой по волосам. Трудно даже представить, что на это скажет Эбби. Но это и не важно. Есть вещи, которые можно утаить, а есть и такие, которые нельзя. Да и сама Эбби… Она же не могла держать все это в себе. Ей нужно было прийти к нему и снять тяжесть с сердца. Так что же, он тоже не собирается этого скрывать. Ему совесть не позволит. Нельзя играть с чужими жизнями, и он не будет этого делать. Мистер Таттлкомб проговорил твердо:

— Есть вещи, которые вы должны узнать. Но я не могу прийти, потому что у меня с ноги только что сняли гипс. Можно ли сделать так, чтобы вы сюда пришли?

Кашлянув, мисс Силвер ответила:

— Конечно можно, мистер Таттлкомб.

Абель закончил разговор с таким чувством, будто он сжег все мосты.

Чтобы позвонить, он спустился в пустой магазин. Абель мог одолеть лестницу, медленно шагая со ступеньки на ступеньку, когда никто не суетился вокруг. В ожидании мисс Силвер он совершил довольно приятную прогулку по магазину и мастерской. Доктор велел давать ноге нагрузку, а этот маршрут не хуже других. Новые игрушки Абелю очень понравились. Заглянув в бухгалтерские книги мисс Коул, он тоже почувствовал удовлетворение.

Когда мисс Силвер постучала в дверь, мистер Таттлкомб направился ко входу, чтобы впустить ее. Ходьба еще причиняла боль, но он не позволял себе хромать. Пожилая дама, которая теперь стояла в освещенной комнате, произвела на Абеля очень обнадеживающее впечатление. Мистер Таттлкомб всегда мог отличить леди, лишь взглянув на нее. Мисс Силвер показалась ему настоящей леди. Одета она была в той же манере, что и его сестра Абигейль. Конечно, ее наряд был сшит не из такой хорошей материи и выглядел уже довольно поношенным, но это была одежда того же рода. Здесь подошло бы выражение, которое Абель, бывало, употреблял: негоже вороне носить павлиньи перья. Пожилая дама должна одеваться соответственно возрасту. Трудно даже представить, что бы он сделал, если бы женщина — частный детектив, чей телефон он только что наугад выбирал из справочника, вошла в туфлях на высоких каблуках, юбке до колен, напудренная, с накрашенными губами, размахивая сигаретой! К счастью, Абелю все же не пришлось подвергнуться такому испытанию.

Поднявшись наверх, они, с взаимного согласия, решили побеседовать в ярко освещенной гостиной. Мисс Силвер мысленно охарактеризовала своего собеседника так: «Очень приятный, респектабельный человек». После того как они уселись, и она убедилась, что он довольно удобно устроился, в комнате неожиданно повисла пауза. Первым ее нарушил мистер Таттлкомб:

— Вы оказали мне большую любезность, приехав сюда, мэм.

Мисс Силвер ответила протестующей улыбкой и словами «Не стоит об этом!».

— Дело в том, — продолжил Абель, — что я очень привязан к Уильяму Смиту. Он относился ко мне, словно мой погибший внук. Он был вместе с Уильямом в концентрационном лагере в Германии. И Уильям сделал все возможное, чтобы заменить мне его. Его жена приходила к вам. Она должна была рассказать вам о том, как меня сбили, и о двух покушениях на Уильяма.

— Да, она мне рассказала.

Наступила еще одна пауза, продлившаяся дольше первой. Наконец, Абель устремил на свою гостью взгляд круглых голубых глаз и многозначительно, будто произнося пророчество, заявил:

— Сегодня моя сестра приходила ко мне на чай.

Мисс Силвер молча наклонила голову.

— Ее имя — миссис Абигейль Солт. Живет на Селби-стрит, дом сто семьдесят шесть.

Мисс Силвер снова кивнула.

Абель продолжил свою речь:

— В этом доме я и оказался после больницы. Там-то и составил завещание, по которому мое предприятие должно отойти к Уильяму Смиту. И именно там на него напали на обратном пути от меня. — Абель помолчал и добавил: — Оба раза.

Мисс Силвер кашлянула.

— Об этом мне и сообщила миссис Смит.

Лицо Абеля просветлело. Энергично потерев мочку правого уха, он спросил:

— А она рассказала вам об Эмили Солт?

— Да.

— Как моя сестра ухитрялась терпеть ее все эти годы, выше моего понимания! — Абель ударил себя по колену. — Но так больше не может продолжаться. С этим что-то надо делать, так я ей сегодня и сказал. «Ей будет намного лучше в приюте, подальше отсюда, — сказал я. — И никакого риска для окружающих». А Эбби… Ну, сначала она не знала, что ответить, но потом снова стала повторять то, что уже говорила, — что Эмили лежала в горячке и не понимала, что говорит.

Остановив сдержанным жестом его разглагольствования, мисс Силвер подытожила:

— Ваша сестра пришла сюда, чтобы передать вам некие слова, произнесенные мисс Солт во время ее недавней болезни?

Абель утвердительно мотнул головой и мрачно пояснил:

— У нее был грипп. И она совсем помешалась.

Мисс Силвер, сидящая на маленьком викторианском стуле, унаследованном от предыдущего поколения Таттлкомбов, выпрямилась и, сжав руки на коленях, спросила:

— И что же она говорила?

Абель снова потер ухо.

— Эбби сказала, что она лежала с температурой сто и три и стонала. И вдруг она хватает Эбби за руку и говорит: «Он должен умереть». Это она шепчет так, что кровь стынет в жилах, а потом начинает выкрикивать эти слова во весь голос, повторяет их раз двадцать. Эбби испугалась, что соседи решат, будто в доме совершается убийство, и очень старалась ее успокоить. И вдруг Эмили перестала кричать и сказала, будто что-то совершенно обычное: «Я сделала все, что могла, оба раза. Сейчас он уже должен был быть мертв». Эбби велела ей замолчать и отправилась принести ей попить. Вернувшись, она увидела, что Эмили лежит с застывшим взглядом и повторяет: «Он не имеет права на эти деньги. Абель очень плохо сделал». Эбби снова успокоила ее и повторила то, что уже говорила не раз — что ей не нужны мои деньги, муж ей много оставил. Поэтому пусть они достанутся Уильяму. Но Эмили все продолжала на нее таращиться. Она взяла чашку и сказала, глядя поверх Эбби: «Я думала, ты хочешь, чтобы я это сделала». «Сделала что?» — резко спросила Эбби. И тут Эмили отводит глаза и говорит: «Ах, нет, это была не ты, правда?» Потом она допивает свою чашку и засыпает. Эбби сказала, что ночью она тоже что-то бормотала, но ничего нельзя было разобрать. А утром температура спала. Что ж, вы можете сказать, что здесь не о чем говорить, женщина была не в себе, но я понял: за этим еще что-то кроется. Я знаю Эбби слишком давно, чтобы научиться понимать, когда она о чем-то умалчивает. И в конце концов я это из нее вытянул. Похоже, она спускалась вниз вместе с Уильямом в тот вечер, когда его ударили. Они недолго говорили обо мне в передней гостиной. Проводив его до двери и возвращаясь назад, Эбби заметила, что мой макинтош исчез с вешалки в холле. Когда меня сбили, макинтош был на мне, поэтому он отправился со мной в больницу и приехал потом на Селби-стрит. Он порвался, но не слишком сильно, так что Эбби его починила и повесила в холле, хотя я этого не хотел. Так вот, ей пришло в голову, что Эмили могла его накинуть — чего ей делать было нельзя, чтобы пойти на почту. И Эбби решила отругать ее. Она пошла наверх, но Эмили там не оказалось. Тут внизу хлопнула входная дверь, и сестра опять спустилась в холл: мой макинтош, весь мокрый, снова висел на вешалке, а Эмили уже стояла на лестнице на полпути в кухню. Эбби поинтересовалась, куда та ходила, и Эмили ответила, что на почту. Эбби собиралась отчитать ее за макинтош, но Эмили была уже в буфетной, и из крана текла вода. Эмили сказала, что хочет пить. Холодная водопроводная вода после прогулки на почту январским вечером! Эбби больше ничего не стала говорить, но кое о чем задумалась потом, когда выяснилось, что Уильяма ударили по голове. — Абель замолчал.

— Да, мистер Таттлкомб? — подбодрила его мисс Силвер.

Он выразительно помотал головой.

— Когда Эбби пришла проверить огонь на кухне, она хватилась кочерги — короткой кочерги, которая всегда лежит сбоку от плиты. В тот момент ее там не было. Эбби ее искала все время, а на следующий день кочерга обнаружилась в буфетной.

Снова повисла пауза. И за ней последовало всего одно, но полное значения слово:

— Заржавленная.

Глава 31

— А куда мы отправимся отсюда? — спросил Уильям.

Наступило воскресное утро. Уильям и Кэтрин только что закончили завтрак. Впереди у них был целый день. Кэтрин с чувством огромного облегчения поняла, что не ей принимать решение о том, каким должен быть их следующий шаг. Все прошедшие недели ей приходилось это делать. Но теперь с этим покончено. И Кэтрин могла отдохнуть. Поэтому она ответила:

— Это тебе решать.

Уильям оттолкнул стул.

— Что ж, по правде говоря, я не думаю, что у нас большой выбор. По-моему, лучше всего поехать и увидеться с Сирилом. Эвендон все еще принадлежит ему?

— Да, но я не знаю, будет ли он там.

— Раньше он всегда ездил туда на уик-энд — полюбоваться своими коллекциями. Но, конечно, ты ведь сказала, что Мод умерла…

Кэтрин кивнула.

— Пять лет назад.

— А Сильвия вышла замуж. Сирил больше туда не ездит?

— О нет, я думаю, ездит. — Поколебавшись, Кэтрин неохотно добавила: — Мне кажется, что-то есть между ним и Мэвис Джонс.

Уильям присвистнул.

— А я думал, ее избранник — Бретт!

— Я тоже так думала, но мне кажется, эта история в прошлом. Возможно, я несправедлива к Сирилу, но… Знаешь, если она находится в комнате, он всякий раз, собираясь что-либо сказать, ответить, смотрит на нее, как будто ища поддержки. И мне показалось, она ведет себя несколько собственнически.

Уильям снова издал свист.

— Бедняга Сирил! Он ведь такой беззащитный, не слишком-то хорошо умеет говорить «нет». А Мэвис… Кэтрин, она должна была меня узнать!

— Я совершенно уверена, что она узнала.

— Думаешь, она… сказала кому-нибудь?

— Не знаю.

— Сирилу… или Бретту?

— Я не знаю, Уильям.

Он поднялся, подошел к окну, поглядел на серое небо, на серую улицу и обернулся, мрачно нахмурившись.

— Я думаю, она не сказала… Ни Сирилу… Ни одному из них. Зачем? Если она пыталась обмануть саму себя, она, естественно, не стала бы говорить. Знаешь, так странно — люди, в чем-то твердо уверенные, способны отмахиваться от очевидных вещей, если не хотят верить в их существование. Возможно, именно так она и сделала или… — Уильям остановился на полуслове.

— Или что?

— Дэвис, мистер Таттлкомб, я. Если Мэвис решила что-то в связи с этим предпринять, она не стала бы говорить Сирилу. — Совершенно внезапно он рассмеялся. — Это чепуха, это должна быть чепуха! Где мотив? К тому же люди так не поступают. Нет, это не может быть правдой. Вот что: позвони в Эвендон и выясни, там ли Сирил. Если он там, скажи, что хочешь заехать. Обо мне ничего не говори. Если его нет, выясни, где он. Он может быть у Сильвии.

— Вряд ли. Они еще не обустроились.

Уильям подошел к жене и потянул ее вверх, заставляя встать.

— Ну, иди, звони! Мы не можем ничего предпринимать, пока не узнаем, где он.

К телефону подошел дворецкий — пожилой, обходительный, учтивый. Мистер Эверзли дома, но ненадолго вышел.

Услышав этот ответ, Кэтрин почувствовала облегчение.

— Это миссис Уильям Эверзли, Сомс. Передайте, пожалуйста, мистеру Эверзли, когда он вернется, что мне необходимо с ним увидеться, и я к нему заеду. Я звоню из Седар-хауса, так что прибуду примерно через полтора часа. Передадите?

— Конечно, мадам.

— Полагаю, мистера Бретта там нет?

— Нет, мадам.

— Благодарю вас, — сказала Кэтрин и повесила трубку.

Обернувшись, она увидела, что Уильям стоит позади, засунув руки в карманы. В ее голове пронеслась мысль: «Ни один человек, знавший его мальчиком, не смог бы и сейчас ошибиться и принять его за кого-то другого».

— Сомс все еще там? — спросил он. — Думаешь, он переживет шок от встречи со мной?

Кэтрин подошла к мужу и мягко взяла его под руку.

— Тебе не кажется, что нам стоит сначала им рассказать?

Уильям ответил твердым, серьезным взглядом:

— Нет, не кажется. Думаю, мы справимся с этим потрясением.

Примерно через полчаса в доме раздался звонок Сильвии. Голос у нее был такой же милый, как и она сама, но сейчас в нем звучали какие-то странные нотки.

— Это Кэтрин? Сомс сказал, что ты звонила из Седар-хауса.

— Ты совершенно права, дорогая.

— Я не в Эвендоне. Я бы ни за что туда не поехала. Джоко и я сейчас в Хантингли, у его родителей. Сомс позвонил и сказал, что ты собираешься приехать на ленч, и спросил, не приедем ли мы. Конечно, папа велел ему это сделать, и я просто хотела узнать, правду ли он сказал. Ты действительно собираешься туда на ленч? Или это просто ловушка, чтобы нас туда затащить?

Кэтрин почувствовала себя немного сбитой с толку.

— Я ничего не знаю о ленче. Видишь ли, кое-что случилось, и я должна по этому поводу повидать Сирила. А потом… Ну, зависит от обстоятельств.

В голосе Сильвии бешенство зазвучало сильнее:

— Значит, ты слышала! Ну не отвратительно ли это! Папа хотел, чтобы мы приехали на выходные и встретились с ней, но я решительно отказалась.

— Сильвия, все это какая-то бессмыслица. Я не уверена, что мы говорим об одном и том же. С кем вы должны были встретиться?

В трубке раздалось сердитое всхлипывание:

— С этой мерзкой теткой Джонс! Он на ней женился!

— Нет! — воскликнула Кэтрин, резко втянув воздух.

В двадцати пяти милях от нее Сильвия топнула ногой:

— Да, женился! Он вчера вечером нам позвонил, чтобы об этом сообщить. Он так нервничал, что еле смог это выговорить, и я не удивляюсь. Я все повторяла «Нет!», как и ты, а он опять и опять твердил это! А потом он позвал нас с Джоко на уик-энд, и я ответила: «Ни за что!», — так и сказала, и бросила трубку. Так что теперь он заставляет Сомса звонить и приманивать нас словами, будто ты собираешься на ленч. И я просто решила выяснить, правда ли это. Потому что это все могут быть папины хитрости, а может быть, это Сомс пытается устроить примирение — он ведь горой стоит за крепкий семейный очаг! Так что же? Джоко не понимает, какой толк ссориться с отцом, даже если он женился на собственной секретарше. И его родители то же самое говорят. Ну, ты знаешь таких людей, для них главное — мир и спокойствие. И, конечно, они — замечательные свекор и свекровь. Но я не собираюсь в одиночку сражаться с этой Джонс! Джоко не считается. Мне нужна женская поддержка, так что ты должна там быть, а то я ни за что не останусь. Au revoir, мой ангел — но если ты туда не приедешь, я превращусь в дьявола! И никогда в жизни не буду с тобой разговаривать.

К концу разговора Уильям уже практически стал его участником: он подошел и положил подбородок на плечо Кэтрин, подбираясь ухом поближе к трубке. Когда жена повесила трубку, он отстранился — глаза его смеялись.

— Да, что уж остается неизменным в этом мире, так это Сильвия! Джоко был славным парнем. Какой же он теперь?

— Думаю, очень хороший. Они божественно счастливы. Ты слышал, что сказала Сильвия?

— Большую часть — что-то насчет Сирила и мисс Джонс.

— Уильям, он на ней женился!

Уильям присвистнул.

— Боже! Что же, думаю, он уже за это поплатился.

Кэтрин почему-то охватил легкий озноб. Сирил и Мэвис Джонс… Поженились… Теперь… Почему? Или не было никакой причины? Какая здесь может быть причина?

Уильям быстро проговорил:

— Не делай такого лица, я этого не потерплю. — Взяв ее за подбородок, он притянул ее к себе и поцеловал. — Слышишь, не потерплю, даже из-за пятидесяти тысяч Сирилов и миллиона Мэвис Джонс!

Кэтрин не смогла удержаться от смеха:

— Дорогой, какая ужасная перспектива!

Глава 32

Эвендон был свадебным подарком Сирилу Эверзли от его тестя, покойного Альфреда Шеррингэма Апджона. Этот человек, скопив несообразно огромное состояние, решил, что его дочери и единственной наследнице будет лучше без него. Поэтому, подарив ее мужу, как он выразился, «земельную собственность, достойную джентльмена» и завещав под опеку вполне удовлетворительную сумму для Сильвии, он провел остаток дней, возводя приюты для стариков и детские дома. А так как мистер Апджон всегда был уверен в собственной правоте, то у него ни разу не возникло и тени сомнения в разумности предпринимаемых действий. Он лишь испытал сожаление, когда в его строительные планы вмешалась война. В начале сорок пятого мистер Апджон погиб в результате прямого удара во время бомбежки. Но теперь доверенные лица могли продолжать запланированную им работу. Мэвис Джонс всегда была невысокого мнения об Альфреде и считала, что его следовало бы объявить умалишенным и поместить под строгое наблюдение, но она научилась не высказывать этого мнения при Сириле.

Автомобиль Уильяма и Кэтрин въехал в ворота и повторил все изгибы и повороты подъездной аллеи. Над их головами темнели лишенные листьев макушки деревьев. Зимние коричневые и серые цвета парка нарушали тут и там вкрапления вечнозеленых растений. Попадались и сверкающие заросли падубов, и даже ягоды кое-где еще льнули к их ветвям. Дом, окруженный террасами, стоял на возвышенности. Он был вполне современным — не столь большим, чтобы держать целый штат слуг, которые бы постоянно крутились под ногами, но зато очень удобно спланированным.

В ожидании, пока Сомс откроет дверь, Кэтрин испытывала сильное желание оказаться где-нибудь в другом месте. Она боялась. И одной из причин ее страха был Сирил. Мэвис узнала Уильяма, это точно. И сказала Сирилу… А это точно? Мог ли Сирил знать, что Уильям жив, и ничего не Предпринимать? Кто-то, прознавший, что Уильям жив, пытался что-то сделать — с мистером Дэвисом… Мистером Таттлкомбом… Уильямом… И машиной Уильяма. Этим человеком не мог быть Сирил. Кэтрин знала его всю жизнь. Он не был твердым, жестоким, беспощадным. Он плыл по течению — рассеянно и мечтательно. Выбрал позицию наименьшего сопротивления. А отчаянное разрубание гордиева узла — не для него.

Дверь распахнулась. На пороге показался Сомс, тут же потерявший всю свою выправку. Задыхаясь, он прошептал: «Мистер Уильям!» и замолчал, лишь открывая и закрывая рот, словно рыба, вытащенная из воды. Потом повторил сдавленно: «Мистер Уильям!»

Уильям похлопал его по плечу.

— Держитесь, Сомс! Я настоящий. Слушайте, вам лучше на минутку присесть. Где мистер Сирил?

Сомс, опираясь на стул, к которому его подвели, пытался справиться с удушьем.

— В рабочей комнате… — проговорил он. Потом добавил: — Я в порядке, мистер Уильям. Это просто… шок… как вы бы выразились.

Уильям подтолкнул его, заставив сесть.

— Сидите здесь. А мы пойдем и разыщем его.

Но Сомс уже снова пытался встать. Он протянул руку Кэтрин, и она сжала ее.

— Если позволите, мадам… Я так рад… Как я рад…

Сирил Эверзли сидел в рабочей комнате в одиночестве, стараясь как можно дальше скрыться от проблем, нависших над ним в эти выходные. Не важно, работаете вы в комнате с таким названием или нет, но с незапамятных времен кабинет считался личной территорией хозяина дома, куда женщины допускались лишь с его согласия. А если к тому же мужчина отгораживался от окружающего мира кучей воскресных газет, все это выглядело даже выразительнее, чем вывешенная на дверях табличка «Вход воспрещен!». Сирил, однако, совершенно не надеялся, что это сработает. Мэвис столько лет свободно входила в его личный кабинет в офисе, что ей вряд ли придет в голову принять сей намек на свой счет. А Сильвия — да разве он когда-нибудь бывал против ее общества? Так что она войдет и устроит сцену. Мэвис одну уже устроила. Одну! Если бы это было так! Это слово можно употребить, только если считать сегодняшнюю И сцену продолжением вчерашней.

Сирил держал перед собой «Санди таймc», но не читал. Эта поза давала ему некоторое подобие чувства защищенности на тот случай, если кто-нибудь ворвется в кабинет. Темой вчерашней ссоры стало разглашение их свадьбы. Заявив, что никакой спешки не требуется, Мэвис вдруг настояла на том, чтобы поехать вместе с ним в Эвендон в качестве его жены. Сирилу пришлось объявить об их браке Сомсу. И позвонить Сильвии, чтобы сообщить и ей. Ему совершенно не хотелось делать ни того, ни другого. После разговора с Сомсом в воздухе повисло весьма ощутимое напряжение. Звонок Сильвии окончательно все разрушил. Лейтмотивом сегодняшнего утреннего скандала с Мэвис — если, конечно, его можно отделить от вчерашнего — была реакция Сильвии на эту новость. Боже, ну почему женщины все превращают в драму! Меньше всего Сирилу была нужна эта шумиха. От сцен ему определенно становилось нехорошо, а они ведь далеко еще не закончились. Сильвия и Джоко приедут на ленч. Кэтрин хочет заехать…

Слабый проблеск света озарил его размышления. Кэтрин не будет в восторге от его женитьбы, но сцены она не устроит. И — твердой уверенности нет, лишь некоторая вероятность, — она может оказать успокаивающее влияние на Сильвию.

Услышав звук открывающейся двери, Сирил трусливо выглянул из-за газеты и увидел Кэтрин — совершенно преображенную. Он не смог бы внятно описать то впечатление, что она на него произвела. Она сияла, горела, цвела. Газета выпала из его рук и плавно опустилась на пол. Сирил поднялся, и Кэтрин воскликнула, протянув к нему руки:

— О, Сирил, случилось чудо!

Уильям вошел вслед за ней и закрыл дверь. Все произошло в одно мгновение — ее порыв, вспышка эмоции… И Уильям. И на секунду вся эта невероятная сцена показалась правдоподобной и реальной. Как будто Кэтрин создала некую иллюзию, как в театре, когда сценический вымысел заставляет аудиторию смеяться или плакать.

Сирил обнаружил, что стоит, ухватившись за плечо Уильяма, с запинкой произнося его имя. А потом, прежде чем что-нибудь еще успело произойти, в комнату вошла Мэвис. Была ли она подготовлена, столкнувшись с потрясенным Сомсом, или быстро среагировала на ситуацию, но она сохранила необычайное внешнее спокойствие. Мэвис неспешно подошла к Сирилу. Ее взгляд безразлично скользнул мимо Кэтрин и с оттенком высокомерия остановился на Уильяме. Рука Сирила упала с его плеча, он отступил назад. Мэвис произнесла:

— Мистер Уильям Смит, я полагаю?

Уильям одарил ее своей обычной милой улыбкой.

— Думаю, вы полагаете не так, мисс Джонс.

— Я — миссис Эверзли. — Она повернулась к Сирилу: — Что этот человек здесь делает?

Сирил поднес руку к голове. Волшебный момент окончился. С облаков когда-нибудь обязательно кувырком падаешь на землю. И разбиваешься.

— Это Уильям, — ответил он и почувствовал, как ее рука крепко сжала его локоть.

— Мой дорогой, возьми себя в руки! Это — мистер Уильям Смит, работник из магазина, который называется «Игрушечный базар Таттлкомба». Он приходил ко мне, чтобы обсудить производство некоторых игрушек по лицензии. Это было около шести или семи недель назад. Естественно, я была поражена, как и ты, его сверхъестественным сходством с твоим кузеном Уильямом, но…

Сирил вырвал руку.

— Ты его видела? Почему ты мне не сказала?

— Я решила, что игрушки тебя не заинтересуют. И подумала, что это сходство… тебя расстроит.

Уильям издал короткий смешок.

— Мне неприятно возражать даме, но это не сходство. Я и есть Уильям Эверзли.

— Тогда почему вы этого не сказали?

— Потому что не знал. Я получил травму головы и не помнил ничего до сорок второго года. Сирил, старина, извини, если все это звучит неубедительно, но это и вправду я.

Мэвис пристально посмотрела на него. Взгляд ее прекрасных глаз иногда мог быть очень долгим и совершенно ледяным.

— Эта история звучала бы намного правдоподобнее, если бы вы рассказали ее до того, как миссис Уильям Эверзли получила возможность за шесть или семь недель вас как следует поднатаскать.

Кэтрин вспыхнула.

— Вы говорите о моей жене! — воскликнул Уильям, и Мэвис рассмеялась.

— Никто этого не оспаривает, мистер Смит. Сожалею, что сейчас назвала ее неправильным именем. Знаете, я столько лет знала ее как миссис Эверзли, так что это совершенно естественно. Но уже больше недели она — миссис Уильям Смит, не так ли?

Она резко обернулась к Сирилу с выражением какого-то яростного триумфа на лице:

— Они поженились на прошлой неделе, в церкви Сент-Джуд на Расселас-сквер, прямо за углом от Расселас-Мьюз, где она жила. Она вышла за Уильяма Смита — и именно это его настоящее имя. Она, как и я, увидела сходство и поняла, какую пользу может из этого извлечь. У нее было семь недель, чтобы натаскать его, и недельный медовый месяц, чтобы расставить точки над «и» — уточнить все детали. И вот у нее есть новенький, с иголочки, муженек, готовый прийти на фирму и занять место Уильяма Эверзли.

Каждое новое слово, сказанное ею, все сильнее било по нервам Сирила. Чувства его были страшно оскорблены, но другие чувства оказались сильнее этой боли. Обостренный опасностью инстинкт самосохранения удержал его на краю бездны, заставил отшатнуться. Разрываясь между собственными эмоциями, Сирил, и без того пассивный, оказался полностью парализован.

Внезапно раздался топот чьих-то бегущих ног. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвалась Сильвия, словно жеребенок перепрыгнул через забор. Она и была похожа на жеребенка — длинноногая и длиннорукая, с движениями, лишенными сдержанности, но гибкая и грациозная. Ее волосы, щеки, глаза сверкали, словно весенний день. Ее смуглый, молоденький муж следовал за ней в некотором замешательстве. Бросив на Уильяма лишь краткий взгляд, она издала экстатический вопль и повисла у него на шее.

— Билли!

— Силли!

Со старой детской шуточкой на устах, они сжали друг друга в объятиях. С залитым слезами лицом, одной рукой все еще обнимая Уильяма, Сильвия потянулась к Кэтрин и обняла ее тоже.

— Милые, ангелочки мои, когда это случилось? Почему вы нам не сказали? Джоко, это Уильям! Он вернулся, он жив! — Внезапно разжав объятия, она подбежала к Сирилу. — Папа, в чем дело? Почему ты не прыгаешь от радости? Это же Уильям! Это же мой милый, любимый Уильям! Да что с тобой?

Если бы Мэвис сдержалась, было бы намного лучше. Но она не могла. Высокомерно улыбнувшись, она заявила:

— Боюсь, это неприятное недоразумение, Сильвия. Это новый муж Кэтрин, мистер Смит.

Обеими руками Сильвия держала отца за плечо. Сжав его как можно сильнее, она выпалила:

— А кто вам разрешил называть ее Кэтрин? По-моему, это чертовски нагло! А если вы попробуете изображать мою мачеху, вы сильно пожалеете, так что лучше поберегитесь! И если кто-нибудь скажет мне, что это — не Уильям…

Уильям тихо подошел и положил руку ей на плечо.

— Успокойся, Сильвия! — Он повернулся к Сирилу: — Тебе не кажется, что здесь слишком много народу? Думаю, пусть лучше все выйдут и предоставят нам самим разбираться. Я потерял память, но теперь снова все вспомнил. Память вернулась совершенно внезапно, ночью. Не думаю, что ты и в самом деле сомневаешься, но если все же это так, то я без труда смогу уничтожить все сомнения. Все это слишком эмоционально, тебе не кажется? Кэтрин, ты лучше уведи Сильвию. И думаю… — Он помолчал. — Твоей жене тоже лучше нас оставить.

Сильвия встрепенулась, снова обхватила его за шею, проворчав что-то, подбежала к Кэтрин и вышла вместе с ней, таща Джоко за рукав.

— Нет! — воскликнула Мэвис. — Сирил, не будь идиотом! Тебе нечего сказать этому человеку, и слушать его тебе тоже не нужно. Тебе нужно встретиться с адвокатом.

Сирил посмотрел на нее, отвел глаза. Потом посмотрел на Уильяма. В его взгляде было что-то жалкое, словно его побили.

— Не будь ослом, Сирил! — сказал Уильям. — Ты же не будешь впутывать сюда адвоката! Если твоя жена не хочет нас оставить, как насчет прогулки в моем автомобиле? Ты знаешь, сами мы лучше во всем разберемся.

Сирил провел рукой по лбу: он был покрыт каплями пота.

— Тебе лучше уйти, Мэвис.

На сей раз его наградили непреклонным взглядом, полным ледяной злобы:

— И оставить его заговаривать тебе зубы — заговорить до того, что тебе захочется удавиться, когда ты встретишься с адвокатом и он тебе скажет, какого ты свалял дурака! Я никуда не пойду! И ты без меня и шагу не сделаешь!

Уильям ответил спокойно:

— Очень хорошо. Тогда уедем мы с Кэтрин. Но вам лучше как следует подумать, что вы делаете. Сирил даже не притворяется, что не узнал меня. Я знаю, мои слова звучат неубедительно, но я вернулся, и со мной придется считаться. Что ж, от тебя зависит, какого рода счеты будут у нас с вами. Есть вещи, с которыми мы должны разобраться. Пусть это останется семейным делом, тогда мы мирно, как и полагается кузенам, все уладим. Или ты можешь прибегнуть к услугам вашего адвоката, а я обращусь к своему. И тогда это уже будет официальное разбирательство между партнерами. Бретту придется принять чью-то сторону, произойдет свара, и все это очень повредит бизнесу. Если ты хочешь всего этого — пожалуйста. Главное, ты должен понять: нельзя выбрать оба пути сразу. Тебе нужно на что-то решиться, Сирил. Ты не можешь начать ссору, а потом ее отменить и перейти к дружеским переговорам. Знаешь, тебе в самом деле лучше сейчас со мной поговорить.

Мэвис обратила свой гнев на него:

— Он не будет вести с вами никаких разговоров, мистер Смит! Не стоит даже надеяться!

Уильям ответил самым небрежным тоном, на который только был способен:

— О, не говорите глупостей. Он прекрасно знает, кто я, как и вы. Давай, Сирил, скажи наконец сам за себя: ты меня узнаешь или нет?

Теперь, кроме унижения, во взгляде Сирила появилась мольба. Нерешительно протянув к Уильяму руку, он произнес:

— Пусть она уйдет.

Глава 33

— И если бы она могла убить меня на том же месте, она бы это сделала, — весело закончил свой рассказ Уильям.

Они возвращались в Седар-хаус. Было чуть позже полудня. Стояла мягкая, серая погода, и все вокруг казалось исполненным покоя.

— Как ты думаешь, куда она отправилась? — спросила Кэтрин.

— Мне кажется, назад, в Лондон, обработать Бретта. Она так яростно натянула меховое пальто — новое и ужасно Дорогое — и запрыгнула в машину — тоже совершенно новую и дорогую… У нее есть какое-то жилье в городе?

— Квартира. Очень неплохая, я уверена. Думаю, платит за нее Сирил. — Кэтрин рассмеялась. — Но это все сплетни.

— Чьи?

— Бретта.

Уильям устремил вперед суровый взгляд.

— А какие у нее сейчас отношения с Бреттом?

— Не знаю.

— Ты думаешь, она не сказала ему обо мне? Я сам раньше так не думал, но… Теперь я не знаю.

— О нет, она не могла ему сказать, — быстро возразила Кэтрин.

— Почему?

— Потому что он не перестал просить меня выйти за него замуж. — Она рассмеялась и добавила: — Но тебе не стоит об этом волноваться, дорогой. Он меня не любит и никогда не любил. Думаю, он просто решил, что со мной будет удобно наконец-то начать семейную жизнь.

— Не перестал просить выйти за него? В смысле, после того, как Мэвис меня увидела?

— Да. Сразу вслед за этим он мне написал и позвонил — это как раз случилось вечером накануне нашей свадьбы. Не знаю, как он узнал, где я. Так что Мэвис не могла сказать ему о тебе.

Весь остаток пути Уильям молчал, о чем-то размышляя. И только подъезжая к Лондону снова заговорил:

— Полагаю, у фирмы сейчас большие проблемы. Сирил явно был взвинчен, а Мэвис необычайно упорно старалась заткнуть ему рот. Я не стал на него давить — подумал, лучше мы сначала устроим воссоединение семейства. Но он был так расстроен, что пару раз проговорился. Я услышал очень странные вещи.

— Какие?

— Ну, мне кажется, там была какая-то интрижка в связи с твоими деньгами. Сирил пробормотал что-то насчет того, что Бретт хотел жениться на тебе, чтобы все уладить. И якобы Мэвис так ему объяснила. Все это звучало так путано, бедняга ведь был совершенно разбит. Но у меня создалось впечатление, будто Мэвис очень увлеклась идеей вашей с Бреттом женитьбы ради того, чтобы все утрясти.

Кэтрин неожиданно покраснела.

— Да, мило с их стороны! Но я каждый раз отказывалась.

Уильям продолжал, не обратив ни малейшего внимания на ее слова:

— Видишь ли, мне показалось, будто Мэвис надеялась на такой исход до сегодняшнего дня. Сирил очень старался убедить меня, будто бы она не могла узнать меня тогда, в декабре, потому что в противном случае не стала бы требовать от Бретта жениться на тебе.

— Уильям, — в голосе Кэтрин слышалось недовольство, — я сейчас закричу, если ты не перестанешь обо мне говорить так, будто я — товар на складе!

Он наградил ее мимолетной улыбкой, успокаивающе пощадил и снова посуровел.

— Мэвис, конечно, меня узнала, но поняла, что я не узнал ее. У нее остался мой адрес. Наведя справки, она выяснила все об Уильяме Смите, который потерял память. Хотел бы я знать, не она ли пришла вечером седьмого декабря и толкнула мистера Таттлкомба под машину — считая, конечно, что толкает меня. Понимаешь, она же не знала, как он выглядит, вообще ничего о нем не знала. Возможно, она собиралась изобрести план действий тут же, на месте. А может быть, придумала способ выманить меня на улицу. А тут вдруг открывается дверь и выходит человек — того же роста, волосы выглядят похоже, особенно при освещении их сзади… — Помолчав, Уильям жизнерадостно добавил: — Интересно, когда же она выяснила, что все-таки меня не убила?

Кэтрин ничего не ответила, и Уильям продолжил:

— Это, конечно, только предположение, но вполне возможно, все так и было. Я почти полностью уверен, что там были какие-то грязные делишки с бухгалтерией. Что ж, теперь, когда я вернулся, им придется раскрыть карты. Должно быть, когда я появился на встрече, назначенной Уильяму Смиту, это был настоящий шок. Надо отдать должное мисс Джонс — она и глазом не моргнула. Да, но позиция их будет довольно шаткой. Первая линия защиты — моя потеря памяти. Но на это нельзя полагаться. Кто угодно мог меня узнать. А если уж ты начал натыкаться на знакомых, так и будешь продолжать в том же духе. Если бы Бретту удалось заставить тебя выйти за него, тогда у них могла бы быть другая линия: они могли бы надеяться, что я не захочу осложнять жизнь тебе. А если бы вдруг со мной произошел несчастный случай, то вопрос о женитьбе так никогда бы и не встал.

— Уильям, я сказала, что закричу! Я бы никогда не вышла за Бретта!

— Но они-то этого могли не знать, — справедливо возразил Уильям. — Он всегда считался очень привлекательным парнем.

Примерно в это же время мисс Силвер входила в холодный, стерильный холл больницы святого Луки в сопровождении сержанта Эбботта. Фрэнк по телефону пригласил ее совершить это путешествие на следующих условиях:

— Старший инспектор разрешает мне взять вас с собой, если вы не возражаете ненадолго стать другом покойного.

В больнице их сначала долго отсылали от одного сотрудника к другому. Но в конце концов им удалось добраться до деловитой, проворной старшей сестры, в чье отделение привезли мистера Дэвиса в тот злосчастный вечер. К ней вскоре присоединились две практикантки, которые в тот день несли дежурство — одна днем, а вторая — ночью и наблюдали его в последние часы жизни. Все они в один голос утверждали, что мистер Дэвис не издал ни одного звука, более внятного, чем стон.

Фрэнк поднялся, и был вознагражден восхищенным взглядом более хорошенькой из двух практиканток.

— Что ж, большое вам спасибо, сестра.

Мисс Силвер кашлянула.

— А пациенты на соседних койках не могли ничего слышать?

Любезная прощальная улыбка старшей сестры погасла.

— Боюсь, они вам ничем не смогут помочь. Видите ли, вокруг его кровати стояли ширмы, кроме того, как вы уже знаете, он был без сознания.

— Возможно, если бы вы оказали мне любезность и позволили записать их имена и адреса, исключительно ради моего собственного удовлетворения…

— О, разумеется, но, боюсь… Мужчина, что лежал справа, умер на следующий день. Йейтс, сосед с другой стороны, все еще здесь. Кстати, завтра он выписывается У него случился довольно тяжелый рецидив.

Мисс Силвер устремила на сержанта колючий, властный взгляд, и тот повиновался.

— Может быть, мы могли бы повидаться с этим человеком, Йейтсом…

Они разыскали мистера Йейтса, добродушного, общительного кокни, вполне расположенного поговорить. Сестра оставила их наедине. И после краткого вступления мистеру Йейтсу задали вопрос: помнит ли он своего покойного соседа, попавшего под машину седьмого декабря?

— А че, помню! У меня с ногой было плохо, а не с головой. Токо несколько часов еще помыкался, бедолага, и помер. А нечего старикашкам вроде него в темноте перед машинами скакать, понятно? У них глаз уж не тот, понятно? Занервничал, остановился — и сбили его. Жалко.

— Говорил ли он что-нибудь?

— Да у него ширм понаставили кругом. Это всегда так — если бедолага скоро коньки отбросит, ему вокруг ширмы ставят. Как-то раз и мне начали ставить, токо я их быстренько образумил. Эта, рыженькая сестричка. Хорошенькая киска! Ну, а я ей: «Вы мне тут ширмы не ставьте, я их всех посбиваю, ясно?» А она: «О, Йейтс!», а я: «Нечего тут „О, Йейтс, о, Йейтс!“ Кода меня рожали, никто мне ширм не ставил. Нас восемь человек в комнате было. Так что я и помереть могу в толпе, как и родился. Токо я помирать не собираюсь, можешь так сестре и сказать. И привет передай заодно». Ну, она опять: «О, Йейтс!» — и идет за сестрой. Но никаких ширм я не дал тут понаставить.

Мисс Силвер подалась вперед.

— Очень похвальное жизнелюбие. Мистер Йейтс, вы абсолютно уверены, что бедный мистер Дэвис совсем ничего не сказал?

Йейтс склонил набок голову. У него было маленькое, морщинистое личико, напоминавшее обезьянье, и блестящие, лукавые глаза.

— Ну, никакого «сообщения», как вы бы сказали, не было — если вы об этом.

Мисс Силвер любезно кивнула.

— Нас интересует все, услышанное вами, мистер Йейтс, даже если это было только одно слово.

— Ну, толком-то ниче и не было. Я бы ниче и не услышал, токо у меня нога болела, и я заснуть не мог. Там в конце палаты мужик какой-то расшумелся, и сестра его успокаивала, как вдруг я слышу — старичок за ширмами зовет. Негромко совсем, ясно? «Джоан», — он говорит. Ну, по крайней мере, так, вроде, это звучало.

— «Джоан» или «Джонс»? — попыталась уточнить мисс Силвер.

— Да не знаю я, могло и так и так. Это уж дело хозяйское. Если у него кто-то был по имени Джоан, то, значит, считайте, что Джоан. А если кто-то по имени Джонс — то Джонс. Или так, или так. Так что, если это вас успокоит, можете просто выбрать, как вам надо, ясно?

Мисс Силвер кашлянула.

— А что-нибудь еще он говорил?

Мистер Йейтс радостно кивнул:

— Сказал, она ему не поверила, прямо вот так и сказал: «Она мне не поверила». — Половина его лица сморщилась в обезьяньей ухмылке. — Да не страшно, надо было ему сказать. Им бесполезно всякие выдумки рассказывать Женщины, они такие недоверчивые. Так что я говорю: «Да неважно, приятель! Не обращай внимания». А он говорит«Она меня толкнула». «Да, парень, это она плохо сделала», — я говорю. И тут он вроде как застонет и начинает бормотать. А потом — все тихо, я ниче не слышу. Так что когда приходит сестра, я ей говорю: «По-моему, он помер». А он и вправду помер.

— Вы кому-нибудь рассказывали, что он говорил? — вмешался Фрэнк.

Мистер Йейтс помотал головой.

— Меня никто не спрашивал. А назавтра мне делали операцию, и потом мне было очень худо.

Выходя из больничных дверей на улицу, Фрэнк Эбботт сказал:

— Да, такие показания хуже головной боли. Хотя, наверно, это и называют «местным колоритом».

Мисс Силвер покачала головой.

— Я бы не советовала излагать их старшему инспектору в таком виде.

Глава 34

Уильям и Кэтрин вернулись в Расселас-Мьюз в воскресенье вечером. Кэтрин едва могла поверить, что они отсутствовали всего каких-то тридцать шесть часов. Так много случилось за этот короткий, но странный отрезок времени. Во-первых, она снова превратилась в Кэтрин Эверзли. И это было самым странным. Она вновь обрела свою девичью фамилию, фамилию, которую носила в качестве новобрачной в тот последний год перед войной, фамилию, с которой прошла через горькое время вдовства, и наконец вернулась к ней теперь, когда исчезла вся горечь и сердце ее переполняло счастье. Уже одно это словно отодвинуло пятницу в какие-то давние времена.

На верхней ступеньке, у порога, лежала посылка. Уильям споткнулся о нее в темноте. Внеся ее в гостиную, они обнаружили, что это картонная коробка в коричневой бумаге. Под оберткой обнаружилась жестяная банка, из тех, что продаются за два фунта, снабженная наклейкой «яблочный джем» и прикрученным к горлышку клочком бумаги, на котором прямым старомодным почерком было написано: «С наилучшими пожеланиями от Абигейль Солт».

— Как это чудесно с ее стороны! — воскликнула Кэтрин. — Это тот же джем, которым она нас угощала тогда, за чаем. Мы еще его хвалили. Завтра поедим.

— Ладно, — ответил Уильям. — Ого, уже двенадцать! Быстро в постель! Я пойду отгоню машину. Нам повезло, что там для нее есть место. Не хотел бы я сейчас тащиться назад с Эллери-стрит.

Кэтрин спрятала банку с джемом.

На следующий день молодые люди решили, как обычно, отправиться на работу. Хоть над Уильямом и висела неясная позиция Бретта, заброшенный на семь лет бизнес и свидание с адвокатом — абсолютно необходимое, потому что вернувшийся к жизни Уильям Эверзли на бумаге был все еще мертв, — но он все же чувствовал, что мистер Таттлкомб и «Игрушечный базар» важнее всего этого.

— Есть один отличный парень, друг Эрни, я уже давно задумал его заполучить. Он прекрасный продавец, и я уверен, во всех отношениях подойдет мистеру Таттлкомбу. На предприятии, где он работает, только что сменились хозяева, и по-моему, он о них жалеть не будет. Если удастся подвести старика к мысли, какое ценное приобретение он получает, это немного смягчит удар — боюсь, это и в самом деле будет для него ударом. Да, пожалуй, объяснение займет все утро. А потом, думаю, мы на остаток дня отпросимся. Мне надо заняться приобретением легального положения. Мистер Холл еще работает на фирму?

— О да.

— Тогда все просто. Ты можешь позвонить ему из магазина и договориться о встрече, и мы отправимся туда вместе. Тогда остается только Бретт. Думаю, кто-нибудь ему уже раскрыл тайну.

— Мэвис могла…

— Я думаю, Сирил должен что-нибудь предпринять по этому поводу. Завтра они оба будут в офисе.

— Уильям… Еще мисс Силвер…

— Ну, ты можешь позвонить ей сейчас, перед выходом. Она ведь и живет по тому же адресу, который нам дали? Это же не просто офис?

Разговор происходил за завтраком. По квартире разносились приятные ароматы кофе и бекона. Кэтрин собралась подняться, но тут же была снова усажена на стул.

— Ни шагу, пока не доешь все, что на тарелке! Холодный бекон — наверное, самое отвратительное блюдо на свете. Пять минут для мисс Силвер никакой роли не сыграют.

Бекон был съеден, кофе выпит, номер телефона на Монтэгю Меншинс, пятнадцать — набран. Мисс Силвер выразила огромную радость по поводу возвращения памяти к мистеру Уильяму Эверзли.

— Это безусловно все упростит. И вы говорите, мистер Сирил Эверзли с дочерью его признали? Это, разумеется, только к лучшему.

— Мисс Силвер… — начала Кэтрин.

— Да, моя дорогая?

— Мисс Силвер, секретарша Сирила, эта мисс Джонс, которая встречалась с Уильямом на фирме в декабре… Сирил на ней женился.

— Боже мой! — воскликнула мисс Силвер.

— Полагаю, я должна была это предвидеть, но я не думала, что он такой глупец.

Мисс Силвер кашлянула.

— В таких случаях никогда нельзя доверять джентльменам — особенно в случаях с секретаршами. Они настолько связаны друг с другом, а он, возможно, попал от нее в зависимость.

— О, он у нее полностью под каблуком — вы бы сразу это заметили. Но ей все же не удалось заставить Сирила сказать, будто он не узнает Уильяма, поэтому она разозлилась и умчалась в Лондон в своем новом автомобиле — свадебный подарок, я полагаю.

Они поговорили еще немного. Мисс Силвер сказала:

— Я бы хотела вас обоих увидеть. Можно ли сегодня выбрать для этого время?

Кэтрин, заколебавшись, бросила через плечо взгляд на Уильяма, который покачал головой, и повернулась обратно:

— Я не знаю… Боюсь, нет. Мы должны встретиться с мистером Таттлкомбом и нашим адвокатом, а Уильям должен поговорить с кузенами. Возможно, я…

Мисс Силвер твердо возразила, прервав Кэтрин:

— Думаю, очень важно, чтобы я смогла увидеться с мистером Уильямом Эверзли.

— Я не знаю… Может, сегодня вечером… — Снова обернувшись, она увидела кивок Уильяма, и продолжила: — Около половины девятого, если ничего непредвиденного не случится… Это вас устраивает? До свидания, и огромное вам спасибо.

— Что это ты имела в виду под «непредвиденным»? — поддразнивая ее, спросил Уильям.

Кэтрин вдруг пожалела, что сказала это. Собственные слова вновь зазвучали в голове, как звуки, отражающиеся эхом от стен темной пещеры. Кэтрин это не понравилось. Бледная как мел, она ответила:

— Я не знаю…

Уильям жизнерадостно заметил:

— Надо постараться, чтобы нас не задавили.

И это ей тоже не понравилось. А потом он поцеловал ее и сказал, что они опоздают, если не поторопятся.

Глава 35

Мистер Таттлкомб тяжело воспринял новости. Сказал, что для него это, конечно, удар, но он считает его волей Божьей. Абель, с силой проведя обеими руками по волосам, устремил на Уильяма и Кэтрин пристальный взгляд и заметил, что все это не имеет значения, потому что он уже зажился на свете и теперь осталось недолго. От этого заявления было рукой подать до намека, что умрет он, всеми покинутый, некому будет даже глаза закрыть и крест поставить.

Кэтрин пришло в голову, что он получает от этих жалоб немалое удовольствие. Но, невзирая на это, она честно держала старика за руку, повторяя: «Дорогой мистер Таттлкомб, пожалуйста, не говорите так, а то я заплачу».

Абель был совершенно очевидно польщен. Он сидел, розовощекий и здоровый, как младенец, с взъерошенными волосами, заявляя, что ни единой слезинки проливать не стоит, потому что таков в конце концов будет удел всех нас, а тогда уж некому будет убиваться.

Уильям же твердо возразил:

— Это очень несправедливо, мистер Таттлкомб. У вас есть миссис Солт, есть я, и миссис Бастабл, и мисс Коул, и Кэтрин, и вы отлично знаете, что все мы стали бы убиваться. А теперь выслушайте, что я придумал. Есть такой человек, Джим Уиллис, друг Эрни… — И он торопливо изложил свой план Абелю, который сидел, устремив пустой взгляд поверх его головы.

Когда Уильям закончил, в комнате повисло молчание. Продолжалось оно невыносимо долго, пока мистер Таттлкомб не нарушил его тяжелым вздохом.

— Очень любезно с твоей стороны, Уильям. И я не сомневаюсь, что он — надежный, порядочный молодой человек — у Эрни всегда были именно такие друзья, — но в Могиле помощник не понадобится.

— Я говорю не о могиле, а о магазине, а здесь вам помощник понадобится. Не хочу, чтоб вы думали, будто я откажусь от своей доли или просто выйду из дела и брошу вас — я бы даже помыслить об этом не мог. Но вы должны понимать, что в фирме Эверзли меня ждет множество дел, и мне придется заниматься ими лично. А сейчас я хочу принять на работу Джимми как можно скорее, чтобы ввести его в курс дела.

К тому моменту, когда молодые люди собрались уходить, в тучах чела Абеля появился просвет. Поток упоминаний о могиле и довольно мрачных подсчетов, когда же настанет время туда удалиться, несколько иссяк. Появился даже проблеск некоторой заинтересованности в Джиме Уиллисе и проскользнула парочка давних воспоминаний о том, как он заходил к ним домой вместе с Эрни. На самом деле, это означало, что худшее осталось позади.

Буквально перед уходом Кэтрин упомянула о том, как любезно было со стороны миссис Солт послать им банку джема.

Абель кивнул.

— Она говорила мне, что собирается это сделать. Ей присылает его моя кузина Сара Хиллз. У меня у самого есть пара банок. Сара ни за что не выдаст секрет его приготовления, но каждый год позволяет его немного поесть. Эбби упоминала, кажется, что завтра хочет занести сюда баночку для вас. Эта Эмили снова выздоровела, поэтому сестра может прийти ко мне на чай. Она сказала, что как раз занесет джем и оставит тут. Вам он понравится.

Кэтрин подтвердила:

— Он просто чудесный. Мы попробовали, когда приходили к ней на чай. Но мы свой джем уже получили — мы нашли его, когда вчера вернулись домой. Я собиралась позвонить миссис Солт и поблагодарить ее. Но Уильям сказал, что лучше послать ей письмо, поэтому я собираюсь написать, как только вернусь домой. Это так мило с ее стороны.

Абель помотал головой.

— Она должна была сама занести. Но в воскресенье вечером она ходила на службу в церковь — никогда их не пропускает, ни в жару, ни в холод… — Абель помолчал и добавил. — Уильям прав насчет телефона. Эбби ни в какую не хотела его себе поставить, и только я убедил ее это сделать, сказав, что вдруг кто-то из нас внезапно окажется при смерти. А как же мы сможем попрощаться, если у нас не будет телефона, чтобы об этом сообщить?

Время подошло к половине первого, когда Уильям припарковал машину во дворе фирмы Эверзли и двинулся кругом здания к парадному входу. Фабрика находилась на самом краю Лондона. Она, очевидно, не пострадала от бомбежки, но уже по внешнему облику постройки было заметно, что предприятие в упадке. Свой первый визит Уильям совершал в темноте. Теперь он задержался, чтобы оглядеться. Окрестности сильно изменились. Больших электростанций напротив раньше не было. «Марсденс», когда-то возвышавшийся в паре сотен ярдов от фабрики, исчез. Его площадку уже расчистили и возводили там новые сооружения. Похоже, сюда был нанесен прямой удар.

Немного осмотревшись, Уильям направился внутрь. Теперь-то от него не избавятся, выслав навстречу мисс Джонс. Поднявшись по лестнице, Уильям зашел в приемную. Девушка, сидевшая там, подняла голову от печатной машинки, и он спросил:

— Мистер Сирил Эверзли у себя?

— Нет.

— А мистер Бретт?

— Да.

— Тогда я пройду к нему. Не нужно обо мне докладывать.

Он вышел через другую дверь, оставив позади себя перепуганную секретаршу, и зашагал по коридору. Кабинет Бретта всегда находился в самом конце. Интересно, не сменил ли он его.

Очевидно, нет. На двери, основательно обшарпанной, как и все в этом здании, виднелось его имя. Уильям повернул ручку и вошел. На этот раз сюрприза не будет — Сирил должен был позвонить. Может быть, Мэвис тоже, но Сирил — несомненно. Вопрос лишь в том, как Бретт это воспримет. Когда он вошел, возникло лишь секундное замешательство, а потом…

— Уильям, дорогой мой! — и ладонь Бретта сжала мертвой хваткой его руку.

Ну что ж, это большое облегчение. Уильям оглядел кузена и обнаружил, что он стал немного тяжелее, старше, но по сути совсем не изменился. В лице, если исключить первое впечатление, теперь не наблюдалось вообще никакого изменения. Его теплота, его шарм главенствовали надо всем.

— Дружище, дорогой мой, я в жизни так не радовался! Сирил примерно час назад мне позвонил, сказал, что уже со вчерашнего дня пытается меня застать. Ну… — В смехе его послышался оттенок подлинной радости. — Я наслаждался выходными, а ты же знаешь, в понедельник утром на работу никто не спешит. Я, по крайней мере. Теперь ведь нет такого моря дел, как когда-то. А жаль. Боюсь, все несколько изменилось с тех пор, как ты уехал.

— Это я и услышал от Сирила.

Брови Бретта поползли вверх. В его темных глазах появилось выражение комического отчаяния.

— Мы выдержали войну, но это, пожалуй, и все. — Смех его постепенно угас. — Слушай, Уильям, нечего тут церемониться: мы попали в чертовскую переделку.

Прошло несколько секунд, прежде чем Уильям спросил:

— Какую переделку, Бретт?

Бретт, глядя ему прямо в лицо, ответил:

— Деньги Кэтрин пропали.

Кэтрин, ожидавшая звонка дома, подняла трубку и услышала слабый, далекий голос Уильяма.

— Это ты, Кэт? Слушай, дорогая, я не могу вернуться к ленчу. Мы по горло в делах… Да, Бретт здесь. Я говорю из его кабинета. Мы хотим вместе во всем разобраться. Сирил все еще в Эвендоне. Что касается этой договоренности с мистером Холлом — я не могу ее выполнить. Бретт позвонил и застал его, прежде чем он ушел на ленч, так что он знает о моем возвращении. Я с ним встречусь завтра.

— Когда ты вернешься домой?

— Постараюсь к пяти, но к чаю меня не жди.

— Ну конечно же я подожду. Мы будем есть яблочный джем.

Повесив трубку, Кэтрин вернулась к столу, накрытому для ленча. На кухне в сотейнике подогревалось тушеное мясо в остром соусе, на столе же, в дальнем конце, уже стояло желе и маленькое хрустальное блюдце с яблочным джемом от Абигейль Солт. Кэтрин взяла его и спрятала за стеклянные дверцы буфета. Ей не хотелось начинать его без Уильяма. Взамен она вынула банку с остатками малинового варенья. Потом отправилась на кухню и принесла сотейник.

Уже давно перевалило за пять часов, когда Уильям наконец вернулся. Он окинул взглядом чайный столик, расставленный перед камином, всю сияющую теплым светом комнату, посмотрел на Кэтрин, И поцеловал ее.

— Как все прошло, милый? — спросила она.

— Это просто дьявольская путаница.

— Ну, теперь хватит об этом волноваться. Пей свой чай.

Уильям все еще держал ее в объятиях.

— Сейчас, — сказал он. И через секунду добавил: — Знаешь, мне кажется, Бретт и правда рад, что я вернулся.

— Он был с тобой… любезен?

Уильям ответил со смешком:

— Совершенно очарователен. Бретт умеет соображать, когда хочет. Сирил не умеет — по крайней мере, никогда не может выдумать ничего полезного ни для себя, ни для кого-нибудь еще. Я не имею в виду ничего дурного. Главное, я хочу сказать, что у Бретта хватает мозгов понять, что можно выбрать только один путь из двух. Ему ясно, что либо он обращается со мной как с Уильямом Смитом, без конца на что-то претендующим, либо придется ему позаботиться о жирном тельце с гарниром для встречи блудного сына. И ему хватило одного взгляда на меня, чтобы понять: идея с Уильямом Смитом не пройдет. Так что он замечательно все уладил. И это, конечно, было исключительно разумно — они далеко переступили за черту закона, а Бретт не хочет отправляться в тюрьму.

— О… — только и смогла произнести Кэтрин.

— Твои деньги исчезли, Кэт.

— О… — повторила она.

— Они сыграли в старую добрую игру: взяли немножко, чтобы слегка подтолкнуть дело, а потом еще немножко, чтобы как следует его раскрутить. И таким образом добрались до ситуации, когда твое возможное замужество стало грозить им полным крахом. Бретт, конечно, обходил эту тему стороной, но, безусловно, именно поэтому он пытался на тебе жениться.

Губы Кэтрин задрожали.

— И не могло быть никакой другой причины, да, дорогой?

— Ну, ты же сама сказала, что он тебя не любит, — резонно заметил Уильям. — Благодарение богу! Без этого все обстоит намного проще. Так вот, главное, что я хотел сказать: думаю, Бретту придется как следует изображать радость от встречи со мной, — не важно, рад он на самом Деле или нет, потому что он прекрасно понимает свою выгоду. Но все же у меня возникло чувство, будто он и вправду рад. Не думаю, что он смог бы настолько ввести меня в заблуждение своей игрой.

Кэтрин кивнула. Уильям всегда отличался способностью заглядывать человеку в душу. Он казался естественным и наивным, и во многом действительно был таким, но при этом отлично умел видеть сквозь кирпичные стены, которыми окружают себя люди.

— И что же ты собираешься с ними делать — с Сирилом и Бреттом?

— О, Сирил вполне может удалиться на покой. В Эвендон, если уж на то пошло. Фирме от него — никакой пользы. А Бретт… — Он внезапно ухмыльнулся. — Бретт может включить свое хваленое обаяние, пойти и достать нам заказы на игрушки. Я на них сильно рассчитываю. Думаю, они вытащат нас из затруднений. Боже, как я голоден! На ленч мы съели по сандвичу. Сделай чай, пока я буду умываться.

Вернувшись, Уильям увидел, что Кэтрин стоит у стола с чайником в руке. Но взгляд ее вместо чайника был устремлен на какой-то предмет на другом конце стола. У него создалось впечатление, что она смотрит туда уже довольно долго — такими странными, застывшими были ее глаза. Когда Уильям приблизился, Кэтрин поставила чайник и проговорила без всякого выражения:

— Там мертвая муха.

— Муха, в такое время года?

— В Мьюз они всегда водятся — нет нормальных кладовых для мяса, и людям все равно. Но она мертвая.

— Что… — начал он, как вдруг ее пальцы крепко обхватили его руку. Комнату заливало тепло, но ладонь Кэтрин была ледяной.

— Вот еще одна, — сказала она. — Подожди!

Теперь оба не отрывали взгляда от стола. На ярко-зеленом лакированном подносе Кэрол стояли чайник, сахарница и чашки. За ними на столе лежала буханка ржаного хлеба, рядом с ней — тарелка ячменных лепешек, тарелка с кубиками масла и мелкое хрустально блюдечко с яблочным джемом от Абигейль Солт — прозрачным, красивого янтарного оттенка. На нем лежала мертвая муха. Пока Уильям и Кэтрин смотрели на нее, вторая муха с жужжанием закружилась над блюдцем. Приземлившись, она вонзила маленький хоботок в вязкую массу, задергалась и покатилась замертво.

Ледяные пальцы Кэтрин судорожно сжали теплую руку Уильяма. Никто не проронил ни слова. При звуке телефонного звонка хватка ее ослабла. Подойдя к письменному столу, Кэтрин механически подняла трубку и услышала голос мисс Силвер:

— Миссис Эверзли?

— Да.

— Вы получили от миссис Солт банку яблочного варенья?

— Да.

— Ни в коем случае не прикасайтесь к нему. Вы его еще не ели?

— Нет.

Мисс Силвер почувствовала явное облегчение и смогла откашляться.

— Я искренне рада это слышать. Могу я поговорить с мистером Уильямом Эверзли?

Уильям взял трубку, обнял Кэтрин и услышал голос мисс Силвер:

— Произошли очень мрачные события. Я звоню с Селби-стрит, Мы ждем прибытия полиции. Думаю, вам и миссис Эверзли лучше всего незамедлительно сюда приехать. Дело касается вас в первую очередь. И пожалуйста, захватите с собой банку яблочного варенья, которое, как мне сообщила миссис Эверзли, вы еще не попробовали. Банку нельзя трогать руками, а перевозить надо в обертке, так, чтобы не смазать отпечатки пальцев, возможно, на ней оставшиеся.

Через мгновение Уильям ответил:

— Хорошо, — и повесил трубку.

Молодые люди застыли, глядя друг на друга.

Глава 36

Примерно за полчаса до этого мисс Силвер позвонила в парадную дверь дома сто семьдесят шесть на Селби-стрит. Она пришла по договоренности, но принята была с большей неохотой. И в дом ее впустили лишь потому, что в ходе оживленных телефонных переговоров мисс Силвер позволила себе сослаться в качестве авторитета на мистера Таттлкомба:

— Думаю, он рекомендовал бы вам встретиться со мной.

Ей ответил напряженный голос Абигейль:

— Я не всегда придерживаюсь рекомендаций моего брата.

Мисс Силвер кашлянула.

— В данном случае, полагаю, этот совет все же стоило бы выполнить.

— Не объясните ли, почему?

— Ваш брат уверен, что вы предпочли бы отложить объяснения до более официального визита.

Абигейль ответила тоном, лишенным всяких эмоций:

— Можете прийти в пять часов.

Мисс Силвер уселась в верхней гостиной, куда ее препроводили, и беседа началась. Несмотря на спокойные, сдержанные манеры, миссис Солт выглядела угрожающе! Она немедленно заняла место прямо под зловещей увеличенной фотографией свекрови в устрашающем вдовьем чепце и бусах из черного янтаря, сильно смахивающих на тюремную цепь. Вся мебель в этой комнате принадлежала еще старой миссис Солт и уже вышла из моды, но еще не достигла уровня антиквариата. При этом была прочной и красивой, поэтому теперь стоила довольно дорого. В такой обстановке Абигейль чувствовала себя под защитой семейных традиций. Солты на протяжении нескольких сотен лет были зажиточными, респектабельными, религиозными людьми, и теперь уже поздно отступать от вековых обычаев. Часы на камине прибыли с Всемирной выставки пятьдесят первого года минувшего столетия.

Мисс Силвер вполне оценила и атмосферу, и обхождение миссис Солт. Слегка склонив голову, она заметила.

— Очень любезно с вашей стороны принять меня.

Не получив ответа, она добавила:

— Любезно и, если я могу так выразиться, очень разумно.

Абигейль сидела неподвижно, сложив руки. На ней было платье, предназначавшееся исключительно для воскресных дней и торжественных чаепитий. К платью она надела воротничок из хонитонских кружев и бриллиантовую брошь. Все это давало ей ощущение моральной поддержки. Но Абигейль не приходило в голову, что именно благодаря этим вещам мисс Силвер поняла, как она в этой поддержке нуждается. Миссис Солт разглядывала сильно поношенное пальто своей гостьи, потертый мех вокруг ее шеи, черную фетровую шляпу, которую сама Эбби постыдилась бы надеть, черные шерстяные перчатки, так сильно отличавшиеся от отделанной мехом пары, покоящейся в комоде в ее спальне, за соседней дверью. Несмотря на такой интерес ко всем этим деталям взгляд миссис Солт помимо ее воли неудержимо притягивало лицо посетительницы. Лишь взглянув на него, Абигейль поспешила отвести глаза.

Мисс Силвер издала свое обычное тихое покашливание.

— Буду с вами полностью откровенна, миссис Солт. В субботу вечером Мистер Таттлкомб попросил меня приехать к нему. Я выполнила его просьбу, и он побеседовал со мной относительно предмета вашего с ним разговора днем того же дня.

Абигейль, сжав губы с такой силой, что они превратились в белую полоску, в ответ не проронила ни слова.

Мисс Силвер продолжала:

— Вам, разумеется, известно, что причина этой беседы крайне серьезна. Из того, что вы сообщили брату, напрашивается вывод, что именно ваша золовка покушалась на жизнь мистера Уильяма Смита. Вы говорили, что обнаружили его насквозь мокрый макинтош, а кухонную кочергу — вне положенного места и покрытую ржавчиной.

Абигейль разжала губы и сказала:

— Это был конфиденциальный разговор.

— Мистер Таттлкомб исключительно привязан к мистеру Смиту. Он уверен, что жизни его помощника угрожает опасность.

— Это абсурд.

— Я так не думаю. Относительно собственного случая мистер Татллкомб утверждал — и продолжает утверждать, — что его «сбили с ног». Я полагаю, удар предназначался Уильяму Смиту. Следующим было как раз то покушение, на которое я только что ссылалась. Все улики указывают на виновность мисс Солт. В день третьего покушения, которое вполне могло оказаться роковым, Уильям Смит снова возвращался из этого дома. Посреди проезжей части, где он ожидал возможности перейти на другую сторону, его толкнули в спину палкой. И он оказался бы под колесами автобуса, если бы не расторопность и сила джентльмена, стоявшего рядом. И наконец, в результате последней попытки лишить его жизни оказалось расшатано одно из колес на его автомобиле.

— Моя золовка совершенно не разбирается в автомобилях. И в течение всей прошлой недели она не вставала с постели, так как заболела гриппом.

— Это и сообщил мне мистер Таттлкомб. Я не приписываю мисс Солт нападение на вашего брата или случай с автомобилем. Но я уверена, что два других покушения вполне можно отнести на ее счет. Вам, как и мне с самого начала, вскоре станет ясно, что в этом деле замешаны два человека. Мисс Эмили Солт — один из них. Я пришла к вам, чтобы выяснить: кто же второй и какова связь между этими двумя.

Абигейль сидела перед ней в своем красивом платье, с идеально уложенными кудрями, розовыми щеками, глядя на нее такими же круглыми голубыми глазами, как у брата. Она разжала неестественно стиснутые губы лишь для того, чтобы произнести:

— Я ничем не могу вам помочь.

Мисс Силвер окинула ее пристальным взглядом.

— А я думаю, можете. Я не люблю, когда меня пытаются ввести в заблуждение. Говоря, что я пришла к вам с целью выяснить, кто же тот другой человек, замешанный в этом деле, я имею в виду, что намереваюсь обнаружить связь между этим человеком и мисс Эмили Солт. Личность этого человека мне известна. Но вы можете мне помочь в…

— Мисс Силвер, я не могу вам помочь.

— Я уверена, можете.

— Мне ничего не известно об этом человеке.

Мисс Силвер выставила вперед руку, обтянутую черной шерстяной перчаткой:

— Миссис Солт, я всего лишь прошу вас ответить на несколько вопросов. Если я их не задам, это сделает полиция.

Щеки Абигейль покраснели.

— Можете задавать свои вопросы. Не знаю только, отвечу ли я на них.

Мисс Силвер серьезно улыбнулась.

— Я уверена, вы приложите все усилия. Прошу вас, не думайте, будто я недооцениваю сложность вашего положения. На ваши плечи легла тяжелая обязанность заботиться о мисс Эмили Солт. Вы не смогли бы выполнять ее, не зная о некоторых особенностях мисс Солт. Будьте добры, скажите мне, не проявляла ли она и раньше склонности к насилию?

В комнате повисло молчание. Через некоторое время мисс Силвер мягко нарушила его:

— Понятно.

Абигейль посмотрела в сторону.

— Это было очень давно. Она ревновала. Не хочу, чтобы вы преувеличили значение моих слов. В то время я держала в доме горничную — очень милую, достойную девушку. Она пришла ко мне и сказала, что Эмили пыталась столкнуть ее с лестницы. С тех пор я решила, что лучше не нанимать горничную на постоянную работу. Эмили начинает ревновать.

— И она ревновала к Уильяму Смиту?

— Брат составил завещание в его пользу. Эмили разозлилась за меня.

Мисс Силвер склонила голову.

— Как я понимаю, это была нелегкая ноша. Люди с неустойчивой психикой сильно подвержены ревности и вспышкам гнева. Они с готовностью подпадают под влияние более сильной воли. Я как раз пытаюсь обнаружить свидетельство этого влияния. Вот в чем вы можете мне помочь.

— Нет, — произнесла Абигейль.

В ответ она получила еще одну серьезную улыбку.

— Надеюсь, что можете, и, если можете, — захотите. Итак, миссис Солт, оглядываясь назад, можете ли вы вспомнить члена семьи, друга или знакомого, обладавшего описанным мною влиянием? Если кто-нибудь приходит вам в голову, не колеблясь, назовите мне его. Вы не причините зла невинным и, возможно, защитите вашу золовку так же, как и Уильяма Смита. Если, как я подозреваю, кто-то над ней потрудился и использовал ее и ее особенности в качестве орудия, Эмили может угрожать серьезная опасность. Преступник быстро избавляется от использованного и более не нужного инструмента. И избавляется обычно раз и навсегда.

Серьезность, с какой мисс Силвер произнесла это, потрясла Абигейль. Все ее равнодушие испарилось, и она сказала не свойственным ей голосом:

— Это звучит ужасно.

Ответ прозвучал еще более грозно:

— Это может оказаться еще ужаснее. Миссис Солт, какие знакомые, друзья, связи есть у вашей золовки?

— Совсем немного. Она не заводит друзей. Моя свекровь все время, пока была жива, относилась к Эмили, как к ребенку. Она была с ней очень сурова — контролировала каждый ее шаг. Она бы ни за что не признала, что не права. Иногда я думаю, что все было бы по-другому, если бы к Эмили относились иначе. Ей никогда не позволялось то же, что другим девочкам. Она практически не общалась с посторонними людьми, если не считать походов в церковь.

Мисс Силвер покачала головой.

— Вы правы, миссис Солт, — абсолютно неправильное обращение! Но если не было никаких внешних связей, возможно, был кто-то в семейном кругу?

— Нет, никого… — Абигейль замолчала. Потом продолжила: — Была ее племянница… С тех пор уже прошло несколько лет — Эмили воспылала к ней отчаянной любовью. Иногда с ней это бывает, и она становится ужасно утомительной. Я была очень рада, когда это прошло.

— Вы говорите, племянница?

Абигейль заколебалась.

— Ну, в некотором роде. Дело в том, что я о ней не много знаю. Одна из сестер моего мужа сбежала со своим женихом и вышла за него против воли семьи. Отношения так и не были восстановлены. Я ее никогда не видела, а родные о ней не упоминали. Потом, незадолго до начала войны Эмили встретила кузину, которая сказала ей, что отыскалась дочка Мэри. Не помню, каким образом они столкнулись. Эмили сказала, что узнала ее из-за сходства с моей свекровью. — Абигейль развернулась и указала на зловещий портрет на стене. — Вот такой она была, когда я с ней познакомилась. Но в молодости она считалась красавицей. Ни за что не подумаешь, правда? Эти увеличенные изображения любого изуродуют, но у меня в альбоме есть фотография, по которой видно, какой она была. Думаю, среди предков ее отца были итальянцы. Он держал ресторан в Бристоле, и у него была итальянская фамилия. Но мать ее родом из Англии. Мэри, которая сбежала, сильно на нее походила, и ее дочка, по всей видимости, тоже.

— И что же, миссис Солт?

— Ну, больше, пожалуй, и нечего рассказывать. Эмили отправилась познакомиться с этой Мэй и прониклась к ней страстной любовью. Это в самом деле было крайне утомительно. То стащит из моего шкафа банку варенья, то половину курицы или лучший кусок языка. А как только в кармане у нее окажутся деньги, то через минуту их уже и нет — перчатки для Мэй, чулки для Мэй, сумочка для Мэй Я с этим мирилась, потому что ничего не могла поделать и надеялась, что это само собой пройдет, ведь подарки — подарками, но кто же сможет долго терпеть Эмили — если только они не обязаны это делать!

Стена многолетнего молчания, которой окружала себя Эбби ради Эмили, теперь была насильственно пробита. И сквозь брешь к ней хлынуло осознание того, скольких жертв стоила ей эта дружба, это служение, это каждодневное обуздание себя.

Мисс Силвер произнесла в ответ те слова, что так и не были высказаны:

— Это, должно быть, вас ужасно измучило.

— Да, — сказала Абигейль. Мимолетное выражение удивления скользнуло по ее лицу. Оно, возможно, было вызвано внезапно пришедшим пониманием того, насколько ее это измучило. А может быть, Абигейль задумалась, откуда это стало известно мисс Силвер. Через мгновение она продолжила: — Немудрено от нее устать — любой устанет. Между ними, видимо, произошел скандал. Эмили вернулась домой в таком ужасном состоянии, в каком я ее никогда не видела. В конце концов мне пришлось позвать врача — я не делала этого со смерти мужа.

— И что он сказал, миссис Солт?

И Абигейль впервые за все эти годы повторила услышанные тогда слова:

— Он сказал, что Эмили может причинить вред себе или еще кому-нибудь. — Она покраснела, на лице ее вновь появилось удивленное выражение: — Я никогда никому об этом не рассказывала.

— Сказал ли врач что-нибудь еще?

— Что ее надо поместить в приют. Но она снова успокоилась и стала такая, как прежде.

— Это случилось перед войной?

— Буквально перед началом — в июле или августе.

— И на этом все кончилось? Повторения этой дружбы не случалось?

Абигейль пожала плечами.

— Вот этого я как раз не могу сказать… Иногда мне казалось…

— Да, миссис Солт?

— В последние два месяца что-то происходило. И я думала, не Мэй ли это снова или, может, кто-то другой. Эмили вновь взяла за привычку по вечерам удирать из дому, как раньше, — а зимой это особенно странно. Если я спрашивала ее, где она была, она впадала в возбуждение. Тогда я напрямик спросила у нее, не с Мэй ли она опять видится, и Эмили ответила «нет». Но снова все пошло по-прежнему — исчезают деньги и продукты пропадают из кладовой. Однажды я хватилась целой тарелки студня, когда кого-то ждала к ужину. А буквально в этот уик-энд пропала банка моего яблочного джема, который я специально припрятала, чтобы оставить у брата для Уильяма Смита и его жены.

Мисс Силвер кашлянула.

— Миссис Солт, а как зовут эту племянницу мисс Эмили Солт?

— Мэй…

— А фамилия?

— По-моему, Вудс… Миссис Вудс… или Вуд… Не могу точно сказать.

— А девичья фамилия?

— Я правда не знаю. Ее мать сбежала, и в семье о ней никогда не упоминали. А Эмили всегда ее называла Мэй — в то время она много о ней говорила… Я не знаю… Мне пришло в голову… Но, наверно, мне лучше этого не говорит.

— Думаю, лучше сказать, — твердо возразила мисс Силвер.

Легкая морщина прорезала гладкий лоб Абигейль.

— Ну, просто иногда у меня возникала мысль, что эта Мэй была… — Она запнулась, подбирая нужное слово, и наконец нашла его: — Не слишком респектабельной. Эмили говорила, что у нее хорошая квартира и все замечательно, но ни слова о том, кто ее муж или чем он занимается. Только что он иногда туда приходил, и если он собирался прийти, Мэй звонила и запрещала являться Эмили. Мне пришло в голову, что это звучит подозрительно. А так как потом Эмили вообще перестала хоть что-нибудь рассказывать, я решила, что ей, наверно, велели придержать язык.

Наступила пауза, после которой мисс Силвер задумчиво спросила:

— Миссис Солт, вы когда-нибудь слышали о семье Эверзли?

Глаза Абигейль остались совершенно пустыми.

— Нет, — ответила она и тут же добавила: — Миссис Смит была мисс Эверзли.

Мисс Силвер испытующе посмотрела на нее.

— Уильям Смит — на самом деле мистер Уильям Эверзли. К нему вернулась память, и семья его признала. Он владеет контрольным пакетом акций фирмы, и вполне могли найтись люди, которым его возвращение создало трудности. Вы знаете что-нибудь об этом?

Абигейль воскликнула в замешательстве:

— О нет, откуда мне знать?

Мисс Силвер не отводила от нее пристального взгляда.

— Я бы хотела задать тот же вопрос мисс Эмили Солт.

— Эмили?

— Да, будьте так любезны, миссис Солт.

Абигейль поднялась и вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Мисс Силвер услышала, как она пересекла коридор и постучала. Через секунду стук повторился. Потом раздался звук открываемой двери.

Абигейль с встревоженным лицом вернулась в гостиную.

— Она, видимо, вышла. Ее пальто и шляпа исчезли. Не понимаю, почему я не услышала, как она ушла.

— Возможно, она и не хотела, чтобы вы слышали, — сказала мисс Силвер. — Может быть, вы позволите мне дождаться ее. Кажется, перед этим вы говорили о фотографии вашей свекрови. Мне было бы интересно взглянуть на нее.

Как и во времена старой миссис Солт, фотоальбом покоился на зеркально отполированном столе, занимающем всю середину комнаты. Чтобы не повредить полировку, под него была подложена шерстяная вязаная циновка, первоначально цвета зеленого мха, с добавлением оранжево-розового, теперь же вылинявшая до неясного оттенка, напоминающего скорее лишайник. Обложка альбома была покрыта тисненой кожей и снабжена массивной золоченой застежкой.

Пододвинув стул, мисс Силвер с интересом рассматривала длинную вереницу портретов семейства Солт. Сверкающие глянцем фотографии замечательно сохранились — очевидно, их тщательнейшим образом оберегали от солнечных лучей. Карточки были двух размеров — с открытку и с визитную карточку; каждая аккуратно вставлена в углубление на кремовой поверхности страницы. Были там и молодые люди с бородками; и женщины средних лет, с волосами, в форме котлеты уложенными на висках, и высокими воротниками-стойками со скошенными концами, введенными в моду Уильямом Эвартом Гладстоном; и маленькая девочка в полосатых гольфах, с круглым гребнем в волосах — она выглядела так, словно сбежала с одной из иллюстраций Тенниела к «Алисе в Стране чудес»; и дамы в юбках, обшитых галуном, натянутых на кринолин; и девушки начала восьмидесятых в рельефных турнюрах и маленьких шляпках набекрень; и маленькие дети, полузадушенные длинными одеяниями; и ужасающие маленькие мальчики с кудряшками и в матросских костюмах.

«Как интересно…» — время от времени бормотала мисс Силвер. Дело близилось к кульминации, но она все же позволила себе с головой погрузиться в эти страницы семейной истории, представлявшие в миниатюре целую удивительную эпоху. Здесь был срез того могучего среднего класса, которому Англия обязана столь многим, класса, беспрестанно пополнявшегося, с одной стороны, за счет тех, кому упорство, энергия и ум позволили пробиться наверх, а с другой стороны — за счет тех ответвлений дворянства и земельной аристократии, что в погоне за заработком переходили к занятию торговлей, фермерством или каким-либо Другим мелким ремеслом.

Абигейль перевернула страницу и на следующей обнаружила зияющую пустоту. Ее гладкий лоб прорезали морщины. Она проговорила озадаченно:

— Она должна быть здесь. Кто же мог ее взять? — И потом, быстро и досадливо: — Это, должно быть, Эмили. Ей, наверно, захотелось показать ее Мэй. Она говорила, что между ними сильное сходство. Но это очень нехорошо с ее стороны — она не должна была этого делать!

В этот момент Эмили зашла в дом. В гостиной было отчетливо слышно, как открылась и захлопнулась дверь. А потом наступила тишина. Абигейль закрыла альбом и положила его обратно на шерстяную циновку. Поднявшись, она нагнулась над столом, чтобы защелкнуть тяжелую золотую пряжку. Все это заняло лишь несколько секунд, но и их оказалось достаточно.

Эмили Солт захлопнула за собой дверь, бросила ключ назад в сумку и вынула оттуда что-то другое. Потом направилась к лестнице.

Наверху, в гостиной, женщины услышали, как она упала. Абигейль с испуганным лицом подбежала к двери, распахнула ее и закричала, перегнувшись через перила:

— Эмили!

Не успел звук ее голоса разнестись в воздухе, как она уже мчалась вниз по лестнице. Поперек нижней ступеньки лежало бездыханное тело Эмили Солт. Ее правая рука, затянутая в перчатку, сжимала обертку от шоколадки.

Глава 37

Абигейль опустилась на колени рядом с ней, стянула перчатку с запястья и попыталась нащупать пульс. Но его не было. Абигейль поднялась. Ей пришлось ухватиться за лестничный столб, чтобы удержаться на ногах.

— Она умерла…

Мисс Силвер, тоже стоявшая на коленях, поднялась вслед за ней. Лицо ее было мрачно.

Абигейль проговорила голосом, лишенным всякого выражения:

— С сердцем у нее было все в порядке… Доктор так сказал…

Мисс Силвер шагнула к ней.

— Вам понадобится все ваше мужество, миссис Солт Боюсь, это был яд.

— О нет!

— Думаю, цианид. Налицо внезапность и отчетливый запах — все признаки цианида. Мы не должны ее трогать. И нужно не откладывая оповестить Скотленд-Ярд.

Глаза Абигейль наполнились слезами. На лице ее застыло ошеломленное выражение. Слезы медленно побежали по щекам, утратившим свой розовый румянец. Крепко вцепившись в столб, она произнесла:

— Но за что?

— Разве вам не приходит в голову ни одна причина? Где у вас телефон? Нужно сообщить в полицию.

— Он здесь внизу, в этой комнате.

Они направились в ту же гостиную, куда миссис Солт приводила Уильяма Смита. Мисс Силвер быстро, деловито осведомилась, может ли она поговорить с сержантом Эбботтом или старшим инспектором Лэмом. Услышав голос Фрэнка, она торопливо заговорила:

— Произошел шокирующий инцидент. Я звоню из дома сто семьдесят шесть по Селби-стрит. Мисс Эмили Солт, едва войдя в дом, упала замертво. Я подозреваю, что это цианид.

Сержант на другом конце провода присвистнул.

— Самоубийство?

— Этого я не говорила. Особа, за которой должны вести наблюдение — есть ли о ней какая-либо информация?

— Да… Позвольте, я посмотрю… Дональд докладывает, что она вернулась в Лондон вчера в середине дня.

— Это мне известно.

— Он следовал за ней до квартиры. Вам всегда все известно наперед, но интересно, знаете ли вы, что она проживает там под именем миссис Вудс?

Мисс Силвер кашлянула.

— В последние полчаса меня посетило такое подозрение. Это дает мне ту связь, которую я пыталась отыскать.

Она повесила трубку, и мозг ее лихорадочно заработал. Итак, искомая связь установлена. Мэвис Джонс пятнадцать лет была доверенным секретарем. Теперь, похоже, она стала миссис Сирил Эверзли. Но в течение значительной части этих пятнадцати лет она занимала комфортабельную квартиру под именем миссис Вудс. А миссис Вудс — это Мэй, дочь Мэри Солт и племянница Эмили Солт. Мисс Силвер размышляла об отклонениях в психике Эмили Солт, о ее отчаянной преданности этой внезапно обнаружившейся племяннице, об угасании этой привязанности и ее рецидиве, произошедшем около двух месяцев назад.

Два месяца назад… Как раз тогда Уильям Смит нанес визит Эверзли и был узнан старым клерком. Два месяца назад — мистер Таттлкомб попал под машину, а мистер Йейтс расслышал в бормотании своего случайного соседа что-то вроде «Джоан» или «Джонс», а потом «Она толкнула меня». Это было начало. Смерть мистера Дэвиса, несчастный случай с мистером Таттлкомбом. Потом — нападения на Уильяма Смита, происшествие с его машиной. Так все это развивалось. А теперь — смерть Эмили Солт. Что же в конце?

Ее мысль сосредоточилась на Эмили Солт. За что? Мисс Силвер подумала о том, что Эмили была всего лишь инструментом, от которого теперь решили избавиться. В каких случаях люди избавляются от инструмента? Ответ возник, словно яркая вспышка: когда он выполнил свою задачу, когда хранить его дольше — опасно. Но этот инструмент был призван уничтожить Уильяма Смита.

От инструмента избавляются, когда задача его выполнена и хранить его опасно…

Какая задача?

Уничтожить Уильяма Смита.

Как?

И снова в яркой вспышке в мозгу ее пронеслось единственное слово. Слово, которым она определила причину смерти Эмили Солт.

Цианид.

Вероятно, спрятанный в обертке от шоколада, которую все еще сжимала мертвая рука. Цианиду необязательно находиться в самом шоколаде. В одно мгновение в ее памяти отчетливо зазвучали слова Абигейль о банке яблочного джема. «Банка моего яблочного джема, который я специально припрятала, чтобы оставить у брата для Уильяма Смита и его жены».

Мисс Силвер обернулась к Абигейль:

— Миссис Солт, вы сказали, у вас пропала банка джема.

В ответ она получила удивленный, немного встревоженный взгляд. Слова казались такими неуместными, случай таким пустяковым.

— Да.

— Вы сказали, что припрятали его для подарка. Вы имели в виду, что банка была упакована?

— Да, я все приготовила, оставалось ее только отнести.

— Прилагалась ли к ней какая-либо записка?

— Буквально одна строчка — «С наилучшими пожеланиями от Абигейль Солт». Мисс Силвер…

Но мисс Силвер была занята своей сумкой. Достав оттуда записную книжку, она нашла в ней нужный номер и твердой рукой набрала его. Услышав, что на другом конце взяли трубку, она заговорила — так же твердо:

— Миссис Эверзли?

Никто, кроме нее, не знал, с каким облегчением она услышала голос Кэтрин, произнесший:

— Да.

Глава 38

Чья-то внезапная смерть всегда чревата для остальных страшной рутиной. И те, в чьи обязанности она входила, — сержант Эбботт, полицейский врач, специалист по отпечаткам пальцев, — явились в дом Абигейль Солт и приступили к своим обязанностям, не обращая внимания на хозяйку. Мисс Силвер тем временем сидела вместе с ней в гостиной наверху. Вскоре к ним присоединилась Кэтрин. Уильям внизу давал показания. Они принесли с собой осторожно упакованную банку яблочного джема и хрустальное блюдечко, наполненное янтарной вязкой массой с двумя мертвыми мухами на поверхности.

Кэтрин, очень тихая и бледная, подошла к Абигейль и взяла ее руку.

— Мне так жаль, миссис Солт, так ужасно жаль! Она не понимала, что делает.

Абигейль взглянула на нее.

— Я отставила эту банку, чтобы отнести завтра к Абелю. Она, видимо, взяла ее вчера вечером, когда я была в церкви. Но я даже подумать не могла…

— Вы о яблочном джеме? Это так любезно с вашей стороны.

Кэтрин пронзила невольная дрожь. Отпустив руку Абигейль, она огляделась в поисках стула и села.

Абигейль проговорила ровным, лишенным выражения голосом:

— Не думаю, что кому-нибудь из нас еще когда-нибудь его захочется.

Руки Кэтрин без перчаток крепко вцепились одна в другую. Она ответила очень тихо:

— Уильям поздно вернулся. Я злилась, оттого что он так задерживается, но это спасло ему жизнь. Мы собирались есть джем за чаем — я выставила его на стол в блюдце. Потом пришел Уильям, и мы немного поговорили. И я заметила на блюдце мертвую муху. Потом мы увидели, что туда села еще одна. — Кэтрин снова охватила дрожь. — И сразу умерла. А потом позвонила мисс Силвер.

Мисс Силвер живо кашлянула.

— Настоящее чудесное спасение, миссис Эверзли. Мы Должны благодарить за него судьбу.

В этот момент отворилась дверь и вошел сержант Эбботт. Поймав взгляд мисс Силвер, он знаком поманил ее. Она вышла.

— Доктор, похоже, вполне уверен, что это был цианид. Я полагаю, вам все известно насчет этой банки джема, которую принесли Эверзли. От него сдохли две мухи, а должны были умереть они сами. Отпечатки Эмили Солт — повсюду на обертке и на банке. Думаю, не может быть особых сомнений, что именно она доставила банку в Расселас-Мьюз. Уильям Эверзли говорит, что они нашли ее на пороге в воскресенье вечером, вернувшись из Ледстоу. Но внутри была записка от миссис Солт… — Он замолчал, глядя на мисс Силвер.

Она ответила как можно тверже:

— Да, миссис Солт намеревалась оставить им банку в магазине. Завтра она должна была прийти к брату на чай. Банка была полностью упакована.

Фрэнк поглядел на нее с легкой лукавой улыбкой.

— Да вы настоящий кладезь информации! Но кое-что новое я вам все-таки могу рассказать и думаю, вам будет интересно. Я говорил, что Дональд следил за мисс Джонс. Вам пришлось как следует потрудиться, чтобы заставить шефа на это согласиться.

Мисс Силвер кашлянула.

— Я видела в этом первостепенную необходимость.

— Думаю, вы не ошибались. В субботу вечером она отправилась вместе с Сирилом в Эвендон. Деревня гудела, как потревоженный улей, обсуждая известие об их браке. Дональд засел в «Утке» и услышал все местные сплетни. В целом общественное мнение склонялось к тому, что Сирил свалял дурака. В воскресенье утром Дональд болтался поблизости и наблюдал, кстати, прибытие четы Эверзли, — не зная, разумеется, кто они такие. Потом увидел, как подъехала еще одна молодая пара. Уильям говорит, это дочь Сирила с мужем, но Дональд, конечно, их тоже не мог знать. А затем в конвульсиях вылетает миссис Сирил Эверзли в своем новеньком автомобиле, и Дональд хватает мотоцикл и едет за ней до самой квартиры. Там-то он и обнаружил, что живет она под именем миссис Вудс. Ну, Дональд звонит и рапортует. Эванс около четырех отправляется его сменить. Леди пока не появляется, но похоже, что она собирается снова выйти — ее машина все еще стоит рядом с домом. Около шести она выходит и куда-то едет. Эванс следует за ней. На Модерн-роуд, прямо за углом от Селби-стрит, она останавливается. Навстречу выходит женщина со свертком и садится в машину. Эванс слышит ее слова: «Я ее достала». Они уезжают вместе, и Эванс следует за ними до задворок Расселас-Мьюз. Только он, конечно, не задумывается о том, что это Мьюз, потому что его приставили следить за миссис Сирил Эверзли.

— И что же, Фрэнк?

— Эванс удивлен: они просто сидят в машине. Место это темное, практически неосвещенное. Он не может рассмотреть, что они делают. Под видом прохожего он приближается к автомобилю и видит, что они, похоже, раскрывают сверток. Но это вроде бы не его дело. Вскоре пассажирка вылезает и идет со своим свертком за угол, а миссис Эверзли отправляется домой. Припарковав машину, она больше уже не показывается. Грей сменяет Эванса на посту в полночь. Ничего не происходит. Эванс возвращается утром. Миссис Эверзли не показывается. Дональд снова заступает на дежурство в четыре. Я попросил их связаться с ним и по телефону доложить мне о полученных им результатах.

Пока Фрэнк говорил, Уильям Эверзли поднялся по лестнице. Раздался телефонный звонок. Уильям зашел в гостиную. Фрэнк и мисс Силвер спустились на первый этаж, к телефону.

Тело Эмили Солт из холла исчезло. Констебль в форме вышел из гостиной со словами:

— Это вас, сержант.

Фрэнк пересек комнату и взял трубку. Мисс Силвер, стоя за дверью, слышала в трубке сдержанные перепады низкого мужского голоса. По ее мнению, голос принадлежал старшему инспектору Лэму — это обстоятельство в высшей степени возбудило ее интерес.

— Да сэр, — говорил Фрэнк. — Почти нет сомнений, что это был цианид. — Пауза. И снова его голос: — Нет, с ними все в порядке. Они чудом спаслись — им прислали банку отравленного джема. Холт забрал его на анализ… Да, они здесь. Едва уцелели. — И наконец, после длительного молчания: — Что ж, это, пожалуй, довершит дело!.. Хорошо, сэр, мы здесь уже заканчиваем. — Фрэнк повесил трубку и обернулся.

Мисс Силвер успела закрыть дверь.

— Итак, Фрэнк?

— Это был шеф.

— Я так и поняла.

— Вы слышали, что он сказал?

Взгляд ее был полон упрека.

— Не имела ни малейшего намерения.

— Но вы не будете возражать, если я вам передам наш разговор?

— Мне было бы крайне интересно.

— Отлично. По-моему, мы ее окончательно поймали. Дональд говорит, она вышла из дому сразу после пяти, села в машину — она держит ее в гараже прямо за домом, — и отправилась на то же место, что и раньше, на Модерн-роуд. Ее встретила та же женщина. Эванс не мог разглядеть лица, но описание подходит Эмили Солт — высокая, худая, бесформенное пальто, низко надвинутая фетровая шляпа. Женщина села в машину. Он услышал ее слова: «Я не могу задерживаться. Эбби не знает, что я вышла». Миссис Сирил Эверзли что-то сказала, но Эванс не расслышал. Минут пять они сидели в машине с закрытой дверцей и разговаривали. Потом Эмили Солт вышла и, придерживая дверцу, сказала: «Ты так добра, Мэй. Я люблю шоколад». Миссис Сирил перегнулась с водительского места и ответила ей, и на этот раз Эванс расслышал. То, что она сказала, — просто убийственно: «Только не ешь ее на улице, ладно?» «Нет-нет, — ответила Эмили, — я положу ее в сумку. До дома не буду есть». И потом: «Я ведь скоро тебя увижу, правда?» А миссис Сирил ответила: «О, конечно». И все. Эмили Солт зашла за угол и вернулась в дом, где съела шоколад и умерла. А миссис Эверзли отправилась домой в твердой уверенности, что скинула с плеч все заботы. Конечно, все очень огорчатся, узнав, что Уильям Эверзли отравился джемом, присланным ему миссис Солт, а Эмили покончила с собой с помощью того же яда, но всем ведь известно, что Эмили — сумасшедшая, и у нее был зуб на Уильяма, потому что мистер Таттлкомб составил завещание в его пользу и таким образом обошел Абигейль, а косвенно — саму Эмили. Миссис Сирил, очевидно, была уверена, что никому не придет в голову связать ее с Эмили или с преступлением. И если бы вы практически шантажом не вынудили шефа приставить к ней слежку, то она оказалась бы права.

Мисс Силвер была совершенно потрясена:

— Шантажом! Мой дорогой Фрэнк, что за ужасное выражение!

В его глазах мелькнула насмешка.

— Достопочтенная наставница… — пробормотал он и снова стал серьезным. — Шеф теперь собирается послать Дональда арестовать ее.

Глава 39

Фрэнк ничуть не ошибался насчет Мэвис Джонс: она в самом деле была крайне довольна собой. Одна трудность следовала за другой — можно даже сказать, поражение за поражением, — но они не лишили ее храбрости. Поначалу она потерпела крах, но теперь ожидала подтверждения своего триумфа. Обдумывая свой план вновь и вновь, Мэвис не могла найти в нем ни одного слабого места. Существовала лишь слабая возможность, что от джема умрет Кэтрин, а Уильям останется жив. Такой вариант развития событий был, и Мэвис это осознавала, но все же это представлялось маловероятным. Кэтрин, скорее всего, будет заваривать и наливать чай, ухаживать за Уильямом. Он почти наверняка начнет есть джем раньше нее. У него всегда был прекрасный аппетит. В семье ходили шуточки насчет его любви к варенью. Мэвис ощутила приятную уверенность, что он поспешит отведать яблочного джема Абигейль Солт. В ту минуту, когда Эмили упомянула о нем, очередной раз жалуясь, она поняла: это именно то, что нужно для ее целей. Она одним выстрелом убьет двух зайцев — избавится и от Уильяма, и от Эмили. Уильям должен умереть. Сирил и Бретт могут сколько угодно думать, будто им удастся на скорую руку с ним договориться. Вспомнить хотя бы Бретта с его «Все мы должны броситься ему на шею и заколоть тельца для встречи блудного сына»! Так он сказал, когда Мэвис позвонила ему в офис сегодня утром. Да они просто идиоты, а в этом случае — еще и трусливые идиоты! Они же так и будут всегда у него под каблуком, никогда и пикнуть не посмеют. Но даже смирившись с этим, Мэвис не избавится от грозящей ей опасности. Уильям — это не Сирил и не Бретт, ему мозги не запудришь. Он очень дотошный и так же хорошо управляется с цифрами, как она сама. Когда дело дойдет до бухгалтерии, ему не понадобится много времени, чтобы понять, чем она занималась последние семь лет. А когда он поймет, не стоит надеяться, что он проявит особое милосердие или что Бретт или Сирил хоть пальцем пошевелят, чтобы ее спасти. Их собственное положение было не слишком надежно, и, если говорить откровенно, она их много лет обкрадывала.

Нет, Уильям должен умереть. И тем же способом, каким она это осуществит, нужно избавиться и от Эмили. Самое время. Названивает ей каждую секунду, когда Абигейль нет дома, выливает на нее потоки своей бешеной зло бы на мужчин, на Уильяма — слава богу, она знала его только в качестве Уильяма Смита, — на Абеля Таттлкомба с его завещанием. Как все это ей осточертело! Эмили тоже может стать опасной, если совсем потеряет голову и проговорится Абигейль. Пока этого не случилось. Эмили была скрытной — ей нравилось думать, что никто не знает о ее «Мэй». Боже, как же ненавидела она это имя, эту идиотскую, заискивающую манеру поведения, этот жалобный, ноющий голос в телефонной трубке! Как она ненавидела Эмили Солт!

К этому моменту, если повезет, Мэвис должна быть уже свободна от нее и от Уильяма тоже, при этом ни капельки не рискуя. Она никогда не пускала Эмили в квартиру. В ее старое жилище она приходила, тогда, семь лет назад, когда у Мэвис был роман с Бреттом. Но больше — никогда. Когда была необходимость, они встречались в каком-нибудь отдаленном кафе, но она свела количество этих встреч к минимуму. Дело будет выглядеть абсолютно достоверно: сумасшедшая женщина отравила Уильяма Эверзли и покончила с собой. Единственной, кого можно будет обвинить в случившемся, будет Абигейль Солт, которой много лет назад следовало отдать Эмили в приют. Наконец это прекратится и все наладится. Уильям мертв, Эмили мертва, а чертова гордость Солтов облита грязью. Они выгнали ее мать, им было все равно, выживет ли ребенок. А кто в итоге вышел победителем?

Мысли ее переключились на Кэтрин. Ее она оставила напоследок. Кэтрин… Звонкий, сердитый голосок Сильвии зазвучал в ее ушах: «А кто позволил вам называть ее Кэтрин?» Если и требовалась последняя капля; чтобы Мэвис окончательно утвердилась в своих намерениях, то эта пощечина и оказалась ею. С деловой точки зрения ей хотелось, чтобы Кэтрин умерла. Ее смерть могла бы избавить их раз и навсегда от проблем, связанных с трастовым фондом — деньги просто вернулись бы к Сирилу и Бретту. Но что касается ее личных чувств, то ей намного приятнее было сохранить Кэтрин жизнь, полную страданий.

Мысли Мэвис обратились к будущему. Конечно, она помирится с Сирилом, и они должны будут вытащить фирму из ямы. Это можно сделать. Эти игрушки Уильяма — ими стоит заняться. В хороших руках, с хорошей рекламой, они могут принести большие деньги. Каждому ребенку в стране захочется их иметь. Даже под давлением опасности ее деловое чутье было оскорблено, когда она в декабре отвергла игрушки. Теперь же можно прямо с них начать. Мэвис заглянула в будущее и увидела в своих руках бразды правления фирмой. Она обладала умением властвовать, силой, удачей. Путь был открыт и лежал у ее ног. Никогда она не полагалась ни на кого, кроме себя — на собственный ум, собственную смелость, собственное умение заставить любое событие служить ее цели. И вот куда привело ее все это!

В тишине квартиры внезапно раздалось дребезжание звонка. На мгновение Мэвис показалось, что это телефон, и она подумала, что это Сирил или Бретт звонит ей, чтобы сообщить о смерти Уильяма. Звук раздался снова, и она поняла, что звонят в переднюю дверь.

Сирил? Нет, Бретт утром сказал, что он еще в Эвендоне. Он не собирался возвращаться.

Открыв дверь, Мэвис обнаружила за ней двух странных мужчин. Один из них шагнул вперед. Рука его опустилась на ее плечо. Он успел произнести лишь ее имя и фразу: «У меня распоряжение о вашем аресте», как вдруг она вывернулась, заходясь в крике: «Нет, нет, нет!» Добежав до спальни, она захлопнула дверь и заперла ее. У нее есть секунда. Только одна секунда.

Когда полицейские взломали замок, Мэвис лежала на полу. Она была мертва, как и Эмили Солт…

Глава 40

В течение нескольких следующих дней в двух различных районах Лондона одновременно слушались два дела. Ни один из процессов не занял много времени и не привлек особого внимания. В обоих случаях был вынесен вердикт: самоубийство, вызванное нарушением психического состояния. И не существовало никакой очевидной связи между Мэй Вудс, тридцати девяти лет, замужней, и Эмили Солт, пятидесяти восьми лет, незамужней. Кроме одного факта — что обе они отравились цианидом.

Когда для правосудия уже не остается работы, не в правилах полиции предоставлять публике целую лохань грязного белья в ущерб невинным людям, оставшимся в живых. Так как ни Эванса, ни Дональда в качестве свидетелей не вызвали, то ничто не могло указать суду на связь, существующую между Двумя смертями. В случае Эмили Солт врач, приходивший к ней во время недавней болезни, заявил, что она, по его мнению, проявляла все признаки расстроенной психики, и он посоветовал ее невестке поместить ее под наблюдение. Миссис Солт и мисс Силвер под присягой рассказали о том, как Эмили вошла в дом и как они нашли ее тело у подножия лестницы. Полицейский врач изложил в своих показаниях причину смерти. И на этом все закончилось. Упоминания о банке яблочного джема в зале суда не прозвучало.

На слушании дела миссис Вудс было установлено, что во время визита полицейского офицера она заперлась в комнате, а когда дверь взломали, обнаружилось, что она приняла смертельную дозу яда. Коронер спросил, была ли у миссис Вудс причина полагать, что ее арестуют. Получив утвердительный ответ, он захотел узнать, намеревается ли полиция представить еще какие-либо свидетельства. Ответ был отрицательным. Как миссис Мэй Вудс погибшая была опознана дворником, обслуживающим блок квартир, в одной из которых женщина проживала последние пять ле.

Когда о смерти мисс Джонс стало известно у Эверзли, Сирил надел черный галстук и на некоторое время удалился от дел. Он был слишком глубоко потрясен, чтобы осознать, что теперь еще долго будет испытывать почти столь же сильное чувство облегчения.

На следующий день после окончания двух процессов мисс Силвер наслаждалась за чашкой кофе беседой с Фрэнком Эбботтом и Уильямом с Кэтрин. Снаружи стоял пронизывающий холод и дул северный ветер, сопровождаемый колючим снегом. Но в комнате мисс Силвер были задернуты синие плюшевые занавески, в камине пылал огонь, а перед ним стояли кофе и булочки. Поэтому здесь было светло и уютно. Теплый, радостный свет озарял узорчатые обои, гравюры в желтых кленовых рамках, галерею памятных фотографий и мисс Силвер собственной персоной в платье из недорогого шелка, приобретенном под конец войны. В первый год платье предназначалось только для воскресных дней, во второй — для повседневного ношения, а теперь низведено до уровня домашнего вечернего платья, которое надевалось в комплекте с черным бархатным жакетом. Этот уютный, нежно любимый хозяйкой наряд уже до такой степени был освящен временем, что претендовал на легендарность.

Фрэнк Эбботт, расслабленный и неофициальный, взглянул на сидящего напротив Уильяма.

— Хорошая работа, правда? Никакого шума, никакого скандала, никаких заголовков в газетах. С глаз долой — из сердца вон.

— Да, это была прекрасная инсценировка. Мы очень вам благодарны. Нельзя допускать такой огласки, если пытаешься поставить предприятие на ноги.

Фрэнк взял свою чашку.

— Что ж, вам повезло… — Взгляд его обратился к Кэтрин. — Вам обоим.

Она улыбнулась в ответ.

— Вы ведь когда-нибудь приедете нас навестить, правда?

— С удовольствием — если мое присутствие не вызовет неприятных воспоминаний.

Кэтрин покачала головой.

— Худшее позади. Мы хотим сохранить своих новых друзей — мистера Таттлкомба, миссис Солт, мисс Силвер и вас.

Мисс Силвер улыбнулась. Потом издала свое обычное тихое покашливание:

— Сегодня днем я виделась с миссис Солт. Она поведала мне о паре вещей, которые меня крайне заинтересовали. Я пыталась понять, что можно обозначить в качестве начала этой цепи убийств и покушений. Практически в каждом случае можно ясно увидеть, что зерно зла долгое время зреет в уме преступника, прежде чем дать росток и перейти в действие. Вероятно, в течение долгих лет можно — и должно — следить за некоторыми опасными тенденциями в развитии личности — эгоизма, жестокости, амбициозности, деспотии — и на определенном этапе все это пресечь. В случае Эмили Солт и Мэвис Джонс следует обратить взгляд в далекое прошлое. Когда я пришла к миссис Солт, я была потрясена, увидев увеличенный фотографический портрет ее свекрови, миссис Харриет Солт, матери Эмили и бабки Мэвис Джонс. Черты характера всегда отражаются в чертах лица. В юности, сказала мне миссис Солт, ее свекровь была удивительно красива. Но с летами черты ее огрубели. На фотографии я увидела лицо жестокого деспота. Сегодня днем я выяснила, что камера не оклеветала ее. Именно в ее железных руках Эмили Солт превратилась в то искореженное существо, которое мы наблюдали. Может быть, она никогда не обладала светлым умом, но не требовалось ее постоянно ограничивать, запугивать, подавлять. В результате более мягкого обхождения в ней могли бы развиться лучшие чувства и в итоге можно было бы найти для нее подходящее занятие. Ей не позволяли заводить друзей, поэтому вся ее способность к любви была задавлена и извращена. Отныне она могла проявляться лишь во вспышках неестественной яростной преданности, которая приносила своему объекту лишь неудовольствие. Крайне печальный случай.

Фрэнк Эбботт иронически поднял бровь:

— А случай мисс Мэвис Джонс, она же Мэй Вудс, — тоже печальный?

Мисс Силвер ответила ему серьезным взглядом.

— Да, мне так кажется, Фрэнк. Она была злобной, бессовестной женщиной. А могла стать чем-то совершенно иным. Как тебе известно, ее матерью была Мэри Солт, старшая дочь Харриет. Все отзываются о ней как о красивой, отважной девушке, удивительно похожей на свою мать. В первый раз Абигейль упомянула о тайном браке. Но сегодня днем я выяснила, что, насколько семье было известно, никакого брака не было. Мэри Солт забеременела, и мать ее выгнала. В течение многих лет после этого никто не знал, что сталось с ней или ее ребенком. Семья сомкнула ряды и никогда не упоминала ее имени. О том, что за этим последовало, стало известно Эмили Солт. В период, когда она часто виделась с племянницей незадолго до начала войны, она рассказывала Абигейль, что Мэри Солт, работавшая до седьмого пота, чтобы сохранить жизнь ребенка, наконец вышла замуж за пожилого, болезненного человека. По-моему, он был директором школы. Мэвис окончила среднюю школу, а затем поступила на курсы машинописи и стенографии. Ее мать умерла, когда ей было шестнадцать. Мистер Джонс к тому времени превратился в инвалида, и сестра, приехавшая за ним присматривать, выгнала Мэвис. Это, конечно, ее собственное изложение. Ей, очевидно, было около двадцати трех лет, когда она поступила на работу в вашу фирму, мистер Эверзли. Она обладала замечательным профессионализмом, привлекательной внешностью и уверенной манерой поведения. Она стала секретарем мистера Сирила Эверзли… в каком году?

— В тридцать седьмом или тридцать восьмом, — ответил Уильям. — Она прекрасно выполняла свои обязанности.

— О да — умная женщина, умелый работник, она до такой степени полагалась на собственные ум и навыки, что позволила этим качествам поработить ее. Не знаю, мистер Эверзли, успели ли вы уже тщательно изучить бухгалтерские книги вашей фирмы, но настоятельно советую вам это сделать. Я могу объяснить ее последние поступки лишь тем, что, узнав о вашем возвращении домой и на фирму, она испугалась официального разбирательства и ареста.

— Полагаю, вы правы, — согласился Уильям.

Мисс Силвер кашлянула и продолжила:

— Целью ее брака с мистером Сирилом Эверзли было, конечно, обеспечение себе некоторой защиты. Но этого было недостаточно. Она, разумеется, понимала, что ее финансовые нарушения слишком серьезны, чтобы оставить их безнаказанными. Теперь мы переходим к трагической гибели мистера Дэвиса. Полагаю, мы должны заключить, мистер Эверзли, что, получив ваше напечатанное на машинке письмо, Мэвис Джонс испытала настоящий шок. Вы собственным почерком подписали его «Уильям Смит». Она слишком часто видела первую часть этой подписи, чтобы теперь не узнать ее и не прийти в ужас. Но в ее распоряжении было единственное слово и она не могла быть полностью уверена. И она назначает вам встречу на час, когда в офисе не будет ни одного из партнеров и персонал уже разойдется по домам.

Уильям сказал:

— Одна девушка вспомнила, что Мэвис пораньше услала Дэвиса с работы. Между прочим, она сама испортила свой замысел. Она торопила Дэвиса, он забыл что-то и вернулся за этим. Ведь так он тебе сказал, Кэтрин?

— Да, — ответила она.

— Вот тогда-то он и налетел на меня. Конечно, я знать не знал, кто это такой. Бедный старик, совершенно ошеломленный, пошел — и позвонил Кэтрин. Она не помнит, попросила ли его ничего не рассказывать. На следующий день она написала ему письмо. Но он так его и не получил.

Мисс Силвер подобрала свое вязание. Две синие детские курточки уже были полностью готовы и упакованы для отправки. Теперь на спицах появилось начало кардигана для матери, племянницы мисс Силвер по имени Этель Бэркетт, — около полудюйма яркой вишневой шерсти, очень теплой, очень радостной, очень уютной. Быстро, без всякого усилия, двигая спицами, мисс Силвер окинула шерсть любовным взглядом и вернулась к своим рассуждениям:

— Будь мистер Дэвис чуть посдержаннее, он, без сомнения, по сию пору был бы жив. Полагаю, на следующий день он отыскал мисс Джонс и выложил ей все о своей встрече накануне. Возможно, она попыталась убедить его, что он был обманут случайным сходством — может быть, даже привела в пример собственный случай. Но Узнав, что у клерка есть адрес ее недавнего посетителя, она посчитала опасность слишком большой. Вспомните свидетельство мистера Йейтса, который оказался соседом несчастного мистера Дэвиса в больнице. В официальном отчете сообщается, что он скончался, не произнеся ни слова. Это, конечно, означает только, что медсестры ничего не слышали. Мистер Йейтс, однако, слышал целых три вещи: имя, которое он принял за «Джоан» или «Джонс», и два разрозненных предложения — «Она мне не поверила» и «Она меня толкнула». Думаю, можно не сомневаться, что Мэвис Джонс последовала за старым клерком по пути из офиса, и в конце концов ей представилась возможность выполнить задуманное. Мистер Дэвис упал под машину и получил смертельную травму. В тот же вечер с мистером Таттлкомбом произошло такое же несчастье. В этом случае у нас нет прямых свидетельств. Здесь можно только взвешивать вероятности и выводить гипотезы. Я думаю, Мэвис Джонс тем вечером отправилась на Эллери-стрит, просто чтобы оценить местность. Вряд ли у нее сложился определенный план. Это тоже возможно, но мне не представляется слишком убедительным. Время приближалось к половине одиннадцатого, и у нее не было никаких фактов, указывающих на то, что Уильям Смит живет в том же доме. Но ее извращенному воображению представилось, будто удача ей улыбнулась. Дверь открылась, и некий мужчина пересек тротуар. Будучи освещенным только сзади он должен был казаться лишь темным силуэтом. Ростом и комплекцией этот мужчина напоминал Уильяма Смита. Важно помнить, что хоть Мэвис Джонс и отлично знала имя брата Абигейль Солт, она никогда его не видела. Теперь же перед ней была сильная, стройная фигура, а в лучах света, бьющего из-за спины, виднелись густые волосы светлого оттенка. У мистера Таттлкомба волосы седые, а у мистера Эверзли — белесые. Думаю, вечером, при таком освещении, они действительно будут выглядеть похоже. Мистер Таттлкомб всегда утверждал, что его нарочно «сбили» под машину. Я считаю, что Мэвис Джонс толкнула его так же, как толкнула мистера Дэвиса.

— Какое страшное хладнокровие чувствуется в этом! — воскликнула Кэтрин.

Мисс Силвер продолжала с большим проворством двигать спицами.

— Фраза о том, что одно преступление влечет за собой другое, уже стала общепринятой. «Жажда наживы в сердце Каина», по удачному выражению лорда Теннисона. И, если позволите, я приведу цитату современного автора: «Сделав первый шаг, сделаешь и последний».

Трое молодых людей онемели, услышав, что Киплинг — современный автор. Но мисс Силвер, ничего не подозревая, спокойно продолжала:

— Нам не известно, когда именно Мэвис Джонс обнаружила свою ошибку. Она, вероятно, решила, что слишком опасно немедленно повторять попытку. К тому же она, похоже, не знала, что миссис Уильям Эверзли заняла должность в «Игрушечном базаре».

Кэтрин слегка улыбнулась:

— Я сказала родным, что уезжаю и устраиваюсь на работу, и никому не оставила адреса. Но… — Она заколебалась. — Они все равно выяснили, где я. Бретт, по крайней мере. Не знаю, каким образом.

Спицы мисс Силвер позвякивали.

— Полагаю, мистер Бретт Эверзли позвонил вам поздно вечером в пятницу, в день перед вашей свадьбой с мистером Уильямом Смитом. — Это имя она проговорила с улыбкой.

— Да, — произнесла Кэтрин.

— Насколько я знаю, в тот день вы пили чай на Селби-стрит в обществе миссис Солт и мистера Таттлкомба. К тому времени ваш адрес был известен им, а следовательно, и Эмили Солт.

— Думаю, так и было.

Уильям сказал:

— Мистер Таттлкомб узнал адрес за день-два до этого. Мисс Коул записала его, когда мы нанимали Кэтрин на работу. Она отправилась к мистеру Таттлкомбу пожаловаться, что по вечерам я езжу к Кэтрин в гости. Это, конечно, ее не касалось, но, видимо, миссис Бастабл что-то ей рассказала, и мисс Коул переполошилась — это очень на нее похоже. В любом случае, миссис Солт пришла на свадьбу, так что к тому времени адрес уже ни для кого не был тайной.

Полотно вишневой шерсти на спицах мисс Силвер удлинилось.

— Совершенно верно. Думаю, можно не сомневаться, что Эмили Солт позвонила Мэвис Джонс, а та немедленно передала информацию Бретту Эверзли. Не знаю, питала ли она к нему злобу, и надеялась ли, что его любовные признания помогут решить проблемы фирмы…

— Возможно, всего понемногу, — перебил ее Уильям. — Бретт когда-то ухаживал за ней. Но вы знаете, он не участвовал в ее играх. Он не позволил бы так себя использовать, знай он, что я жив. Я хочу, чтобы все отчетливо это поняли. Оба моих кузена с радостью меня приветствовали, хотя это поставило их в крайне неудобное финансовое положение. Все, что делала Мэвис Джонс, она делала по собственному почину.

Мисс Силвер склонила голову:

— Из рассказанного мне миссис Солт ясно, что мисс Джонс не теряла времени даром. Уже в декабре она успела восстановить тесную дружбу с Эмили. Таким образом, она могла узнать, когда мистер Таттлкомб приехал на Селби-стрит на период выздоровления, и также имела возможность получать любую информацию насчет Уильяма Смита. Ей совсем не трудно было возбудить такую злобу в несчастной неуравновешенной Эмили по поводу завещания мистера Таттлкомба, что она стала способна совершить два покушения на жизнь мистера Эверзли.

— Так это все-таки Эмили, — сказал Уильям. — Я все время так думал. Знаете, после первого покушения я подобрал на тротуаре листок бумаги. Это была записка от миссис Солт мистеру Таттлкомбу, и я все не мог понять, как она там очутилась.

Мисс Силвер сдержанно кашлянула:

— Эмили надела дождевик мистера Таттлкомба и воспользовалась кочергой. Миссис Солт потом обнаружила, что плащ весь промок, а кочерга заржавела. Вам лишь чудом удалось спастись — и тогда, и в тот раз, когда Эмили попыталась столкнуть вас под автобус. Следующее покушение — когда колесо вашей машину оказалось расшатанным, — я полагаю, дело рук мисс Джонс. Она несколько лет водила машину. Выражение «я полагаю» я употребляю намеренно, потому что насчет этого покушения имеется лишь опровергающее доказательство. Его не могла совершить Эмили Солт, потому что в это время лежала в постели с тяжелым приступом гриппа. Одна из трудностей этого дела состояла в том, что в нем просматривались два независимых мотива и два подозреваемых. У Эмили Солт не было какой-либо основательной причины для нападения на мистера Дэвиса и она имела вполне убедительное алиби на то время, когда произошло несчастье с мистером Таттлкомбом, — заседание церковного комитета. В случае с автомобилем у нее тоже было алиби. С другой стороны, не представлялось возможным заподозрить и мисс Джонс в двух покушениях на мистера Эверзли, так как два его визита на Селби-стрит специально не планировались, и она не могла знать о них заранее. В то же время я была совершенно уверена, что между двумя последовательностями покушений существует некая связь. И я отправилась к миссис Солт, чтобы ее обнаружить. — Мисс Силвер, улыбаясь, повернулась к Фрэнку: — Прекрасная работа детективов Дональда и Эванса помогла окончательно все прояснить. Я полагаю, учитывая их показания, можно не сомневаться, что Мэвис Джонс в воскресенье вечером позвонила Эмили Солт. Она знала, что это совершенно безопасно, потому что миссис Солт никогда не пропускает вечернюю службу. Она велела Эмили встретить ее сразу за углом, на Модерн-роуд, — избегая, таким образом, вероятности, что ее машину увидят на Селби-стрит. В этом разговоре или в одном из предыдущих Эмили упомянула о банке яблочного джема. Должно быть, ее злило, что это особое лакомство собираются отдать, да еще и людям, к которым она испытывала особенно яростную ревность. Точно можно утверждать лишь одно: мисс Джонс велела Эмили принести банку, и она это выполнила. Детектив Эванс видел, как женщины разворачивали некий сверток, сидя в машине на задворках Расселас-Мьюз. Мэвис Джонс, я уверена, избегала дотрагиваться до банки, но руководила всей процедурой, а также добавила в джем цианид. Как вы, вероятно, слышали, анализ показал, что весь яд находился на поверхности и поэтому попал в блюдце, поставленное миссис Эверзли на чайный столик. Откуда Мэвис Джонс добыла цианид, нам неизвестно.

Уильям проговорил, нахмурясь:

— Мои кузены сказали мне, что прошлым летом на одном из окон офиса оказалось осиное гнездо, и цианид был куплен, чтобы справиться с осами.

Мисс Силвер укоризненно кашлянула.

— Необходимо наложить ограничения на продажу таких опасных ядов. А принятие этого решения все откладывается. Можно избежать огромного количества преступлений, если устранить доступ к таким средствам. Возможно, пряча остаток цианида, мисс Джонс еще не питала преступных намерений. Возможно, она и забыла о нем, а потом случайно на него наткнулась или вспомнила о нем — нам уже не удастся этого узнать. Но если бы яд не лежал у нее прямо под рукой, она, быть может, и не пришла бы к решению одним выстрелом убить и мистера Эверзли, и Эмили Солт, чтобы, как она полагала, наконец полностью себя обезопасить. — На мгновение мисс Силвер замолчала и вздохнула. — Недолог триумф злодея. Все это крайне печально и огорчительно, но теперь, я думаю, мы знаем, как все произошло. Как я уже говорила, некоторыми людьми была проделана замечательная работа. Надеюсь, старший инспектор Лэм знает, как глубоко я ценю его любезную помощь.

Фрэнк Эбботт нагнулся к камину с кочергой в руке, не в силах сдержать смех. В воображении его возникло лицо Лэма, побагровевшее, с выпученными глазами, несмотря даже на столь изящно высказанную ему благодарность. Моди просто изумительна, начиная с чтения моралей, цитат из современных поэтов и кончая строгой сеточкой на волосах и вышитыми бисером носков туфель. Она неповторима, и он ее обожает! До его ушей донеслось укоризненное покашливание:

— Мой дорогой Фрэнк, ты же совершенно испортишь пламя. Все и так было в полном в порядке.

Уильям и Кэтрин отправились домой. Удивительно, как быстро какое-то место может стать родным, если в нем ты счастлив. Теперь это уже была не квартира Кэрол, а их дом. И где бы они ни оказались, вместе они всюду будут чувствовать себя дома. Зайдя в квартиру вместе с Кэтрин, Уильям ощутил то же чувство, что всегда появлялось у него во сне, — чувство покоя, чувство, что он не одинок, чувство возвращения домой. Он не мог бы выразить это словами. Он мог лишь крепко сжать в объятиях свою жену.

1

Серж — разновидность шерстяной костюмной ткани