— Если только он не расслабится и не допустит какой-нибудь промах.

— Возможно. Подготовься иметь дело со святым великомучеником, все преступление которого заключается в художественном воображении. Я обратил его внимание на тяжесть содеянного им, но он только тихо рассмеялся. Как он попытался убедить меня, люди на станции Араминта никогда не понимали его художественный гений. Он рассматривает себя как «гражданина вселенной». Станция Араминта — это напыщенная маленькая лужица с идиотской кровосмесительной социальной системой, которая награждает дураков и прощелыг, а талантливых людей заставляет искать применение своим талантам где-то на стороне. Это его слова, не мои, и конечно в них есть какая-то полуправда.

— Во всяком случае, на какое-то мгновение мы увидели истинного Флореста. Что для него сделала станция Араминта? Где его официальное признание, высокое положение, состояние и личный дом! ? Где награда великому гению? Где бурные аплодисменты за его великолепные художественные произведения и руководство в Комитете Изящных искусств? Я указал ему, что в своей основе он всего лишь умелый организатор развлечений, а таких людей здесь никто не собирается ставить на пьедестал почета. Больше он мне ничего не сказал, но вполне ясно, что у него нет любви ни к Заповеднику, ни к Обществу Натуралистов, ни к станции Араминта.

— Меня удивляет, почему он решил строить свой новый «Орфей» именно здесь?

— А где же еще? Ситуация здесь для этого просто идеальная. А почему об этом не спросить самого Флореста? Из чистого нахальства он может быть и даст тебе прямой ответ на этот вопрос. Ему на всех нас наплевать.

Глауен откинулся на спинку стула.

— Когда я сидел здесь и раздумывал, дремал, как вы сказали, я понял, что у Флореста должна была скопиться огромная сумма денег. Вы, случайно, не знаете где он их хранит?

— Случайно знаю. Они положены на депозит в банке Мирсеи в Соумджиане.

— Я собираюсь возбудить против Флореста гражданское дело. Велика вероятность выиграть этот процесс, особенно, если дело будет рассматриваться верховным судом здесь, на Араминте, что, в принципе, и подпадает под ее юрисдикцию.

— Ха! — воскликнул Бодвин Вук, — Ты унаследовал великое искусство Клаттуков атаковать врага в самом его чувствительном месте! Даже в преддверии гибели Флорест будет испытывать адские муки, если что-то случится с его деньгами.

— Я тоже так думаю. Как мне начать этот процесс?

— Именно сегодня Вильфред Оффоу подготовил все бумаги для наложения ареста на деньги Флореста.

— По крайней мере, эта новость может вывести его из равновесия.

— Несомненно. Когда ты хочешь его допросить? Для этого подходит любое время: у Флореста теперь нет никаких гастролей или турне.

— Сегодня днем меня вполне устроит.

— Я распоряжусь, чтобы Маркус оказал тебе всяческое содействие.

Сразу после обеда Глауен завернулся в плащ и, сгибаясь под порывами ветра, пошел в старую громоздкую тюрьму, которая находилась на другом берегу реки, как раз напротив «Орфея». При входе в тюрьму его обыскал тюремщик Маркус Диффин.

— Не буду извиняться, так как я обыскиваю всех, даже Бодвина Вука, который и отдал это распоряжение. А что это за пакет, позволь мне поинтересоваться?

— В нем вино. Если он мне понадобится, я дам знать.

Глауен вошел в комнату и остановился в дверях. Флорест сидел в деревянном кресле за грубым массивным столом, уставившись на белый цветочек в тонкой голубой вазе. Казалось он рассчитывал, что Глауен увидев его за подобным занятием на цыпочках выйдет из камеры и прикроет за собой дверь. Все возможно, подумал Глауен. Постояв немного в дверях, он тихо сказал:

— Дайте мне знать, когда я смогу прервать на короткое время ваши размышления.

Переведя взгляд на Глауена, Флорест устало покачал головой.

— Говори! Мне ничего не остается, как только слушать. Все мои надежды заключены в самой надежде. Я везде искал надежду, но нашел ее только в виде символа, который заключен в этом маленьком цветочке, таком отважном и миловидном.

— И в самом деле милый цветочек, — согласился Глауен. Он взял стул и уселся за стол напротив Флореста, — Я хочу задать вам несколько вопросов, на которые надеюсь получить ответы.

— Я не в очень хорошем расположении духа. Сомневаюсь, что тебя удовлетворят мои ответы.

— Из чистого любопытства мне бы хотелось узнать как давно вы знакомы с Заа. Я имею в виду, Орден Заа из Поганской точки.

— Имена для меня ничего не значат, — сказал Флорест, — Я был знаком с тысячью разных людей, всех рас и национальностей. Некоторых из них я могу вспомнить, благодаря их натуре, которая выделяла их из ряда других гаеанцев. А другие — как следы на прошлогоднем песке.

— И к какой же категории относится Орден Заа?

— Эта изысканная маленькая классификация скучна и бессмысленна.

— Тогда, возможно, вы мне объясните, почему и каким образом такая умная женщина связалась вдруг с Мономантиками.

— Факты есть факты, на так ли? — холодно усмехнулся Флорест, — События выглядят так, как они происходят на самом деле, и этого вполне достаточно для заключенного.

— А как драматурга вас совершенно не интересуют мотивации поступков?

— Только как драматурга. Страсти, симпатии… этими понятиями неуверенные в себе людишки хотят рационализировать свою грязную перепуганную вселенную.

— Интересная мысль.

— Может быть. Я сказал все, что хотел и теперь ты можешь идти.

Глауен сделал вид, что не расслышал последней фразы.

— Время вполне подходяще, чтобы пропустить стаканчик вина. Полагаю, что вы тоже не откажитесь от этого, все же мы с вами оба обладаем хорошим вкусом.

— И ты надеешься добиться моего расположения такой дешевой тактикой? — высокомерно посмотрел на Глауена Флорест, — Я не хочу твоего вина ни утром, ни вечером.

— Я ожидал, что вы займете такую позицию, — кивнул Глауен, — Поэтому и не взял с собой вина.

— Ба! — проворчал Флорест, — Прекрати этот бессмысленный и занудный лепет. Ты меня что, не слышал? Я разрешил тебе удалится.

— Как хотите. Но я не сказал вам еще главную новость!

— Меня не интересуют никакие новости. Я хочу только одного: в покое и мире дожить свои последние дни.

— Не интересуетесь, даже если эта новость касается вас?

Флорест взглянул на белый цветочек. Он покачал головой и вздохнул.

— Красота и благородство. Прощайте! Прощайте навсегда. Меня против моей воли ввергли в самую гущу вульгарности, — он оглядел Глауена с ног до головы так, как будто только увидел его, — Ну… а почему бы и нет? Мудрый человек, путешествуя по жизненному пути, наслаждается пейзажем с обеих сторон, так как знает, что больше он уже не вернется сюда. Дорога впереди виляет вправо и влево, идет за холмы и теряется вдали, кто знает, куда она приведет?

— Иногда об этом очень легко догадаться, — возразил Глауен, — Например, в вашем случае.

Флорест вскочил и начал нервно ходить из угла в угол, заложив руки за спину. Глауен молча наблюдал за ним. Наконец, Флорест снова вернулся к своему стулу.

— Да, тяжелые времена. Пожалуй, я выпью стаканчик вина.

— Я, пожалуй, тоже, — кивнул Глауен, — Я подготовился к обоим возможным вариантам.

Он подошел к двери и постучал.

— Что вам надо? — заглянул в глазок Маркус.

— Мой пакет.

— Я должен перелить вино в синтетическую фляжку м принести синтетические чашки. Преступникам запрещено пользоваться стеклянной посудой.

— Не называйте меня преступником! — взревел Флорест, — Я драматический артист! Это две большие разницы!

— Как скажите, сэр. Вот ваше вино. Пейте и наслаждайтесь.

— Какой идиот! — продолжал бушевать Флорест, — И все же… какая разница? Мудрый человек радуется каждому мгновению! Налейте свободной рукой мне вина!

— Печальные дела, — вздохнул Глауен, — Ваше заключение вызовет слезы на многих глазах.

— Включая мои собственные. Как вам только не стыдно, так со мной обращаться!

— А как же ваше чудовищное преступление?

— Ерунда! Эти ваши так называемые преступления мелочь: истраченные монетки в достижении большего. Они окончены и забыты. Но теперь… вы только подумайте об этом! Я вынужден танцевать партию в чудовищном балете, который вы называете правосудием… и к чему это приведет? Кто от этого что-то выиграет? Уж определенно не я. Лучше было бы откинуть всю эту дурь в сторону и начать все сначала, как и подобает цивилизованным людям, каковыми мы себя считаем.

— Мне бы надо было бы поинтересоваться мнением моего отца на этот счет… если только я его еще когда-нибудь увижу. Он пропал, вы знаете это?

— Я слышал разговоры на этот счет.

— Что, интересно, с ним случилось. Вы ничего не знаете?

Флорест одним глотком осушил свою чашку.

— А почему я должен вам что-то говорить, даже если бы и знал? Это по вашей милости я сижу здесь и отсчитываю минуты моей несчастной жизни.

— Это еще можно рассматривать как акт милосердия.

— Милосердия, говорите? — Флорест снова наполнил свою чашку из синтетической бутылки, — Это я всю жизнь был щедрым и милосердным! И был ли я за это хоть как-то награжден? Я все еще где-то в конце списка внештатников! А все это время я щедро двумя руками раздавал свою гениальность! Я отдавал свои личные сбережения на новый «Орфей», который сам я, наверное, так и не увижу. Но я все равно буду продолжать щедро давать на него деньги! Это будет мой мемориал, люди во все года будут с восхищением произносить мое имя.

Глауен скептически покачал головой.

— Это окажется невозможным, с этой-то новостью я к вам и пришел. Боюсь, она не очень приятна для вас.

— Что ты сказал?

— Все очень просто. Я очень много страдал в результате ваших безответственных, жестоких и преступных действий. Таким образом я возбудил против вас дело о материальной компенсации и потребовал всю вашу недвижимость и состояние. Меня заверили, что вы обладаете достаточно большой суммой. «Орфей» придется отложить до лучших времен.

Флорест в ужасе уставился на Глауена.

— Вы это серьезно?! Надо быть маньяком, чтобы додуматься до такого!

— Вовсе нет. Вы уготовили мне ужасную участь. Когда я вспоминаю об этом, мне все это кажется ночным кошмаром. Так что почему бы вам не компенсировать мои страдания? Мои претензии вполне законны.

— Это все только теория! Тебе нужны мои деньги, мое сокровище, которое я собирал по кусочкам, сол за солом, постоянно думая о своей великой мечте! А теперь, когда моя мечта уже готова осуществиться, ты разрушаешь построенную мной вселенную!

— Вам плевать было на мои страдания в Поганской точке. Мне теперь плевать на ваши.

Осунувшись, Флорест уставился на белый цветочек. Внезапно он вскочил от пришедшей ему в голову новой мысли.

— Ты обвиняешь не того, кого надо! Это Кеди, а не я, настаивал на том, чтобы позвонить в Поганскую Точку. Я согласился, но сделал это без всяких эмоций, твоя судьба меня нисколько не интересовала. Это Кеди совершил это преступление и бесконечно им наслаждался. Возьми его деньги, раз уж тебе это так надо, а мои оставь в покое.

— Я не могу в это поверить, — возразил Глауен, — У Кеди в голове был полный сумбур.

— Миленький ты мой, как можно быть таким наивным? Именно ненависть к тебе, возможно, и создавала в Кединой голове сумбур, другого объяснения нет. Он не любил тебя еще с тех времен, когда вы были всего лишь детьми.

Глауен припомнил прошедшие годы. В данном случае, Флорест говорил правду.

— Такая мысль иногда приходила мне в голову, но я прогонял ее. Но… я все никак не могу понять почему? У него не было никакого основания ненавидеть меня.

Флорест сидел, глядя на цветок.

— Когда он настоял на том, чтобы я позвонил в Поганскую Точку, все это выплеснулось из него, как рвота. Он ничего не скрывал. Казалось, что ты получал все, что хотел для себя, и получал это без всяких усилий или стараний. Он был без ума от Сессили Ведер, не мог даже равнодушно смотреть в ее сторону. А она избегала его, как прокаженного, но с удовольствием проводила время с тобой. Ты и в школе и в Бюро получал награды, и все это, опять-таки, без видимых усилий. В Йипи-Тауне он приложил все усилия, чтобы подставить тебя, но умпы не стали его слушать и посадили под арест. Он признался мне, что ненавидел тебя настолько, что при встрече с тобой, у него подгибались коленки.

— Мне очень больно все это слушать.

— Да, неприятная история. Когда ты оставил его одного в Фексельбурге, то он с огромной радостью понял, что настал его час. Телефонный звонок в Поганскую Точку должен был, по его мнению, сравнять счет. Откровенно говоря, меня поразил такой сгусток ненависти.

— Все это очень интересно и ужасно, — вздохнул Глауен, — но это не то, что я хотел бы услышать.

— А что же ты бы хотел?

— Где мой отец.

— Сейчас? Я не уверен, что я это знаю.

— Но он жив?

Флорест заморгал, раздосадованный, что проболтался, пусть даже и в мелочи.

— Если мои подозрения правильны, то вполне возможно, что и жив.

— Расскажи мне все, что знаешь.

— А что я получу взамен? Жизнь и свободу?

— Этого я сделать для тебя не могу. Я могу только распоряжаться твоими деньгами.

Флорест вздрогнул и налил себе вина.

— Здесь даже и думать нечего.

— Скажи мне все, что знаешь. Если я смогу найти отца, то никаких притязаний на твои деньги с моей стороны не будет.

— Но я не могу тебе доверять.

— Вполне можешь! Я отдам твои деньги, свои деньги и все остальное, только бы вернуть отца! Почему же мне в данном случае можно не доверять? Это твой последний шанс!

— Я подумаю об этом. Когда надо мной состоится суд?

— Ты отказался от советов защитника, так что никаких задержек быть не может. Суд состоится через два дня. И когда ты дашь мне ответ?

— Приходи ко мне после суда, — ответил Флорест и налил себе остатки вина.

Заседание Верховного Суда проходило в Зале для собраний в старом Агентстве: широкое круглое помещение под огромным куполом из синего и зеленого стекла. Стены были отделаны палисандровыми панелями, пол выложен квадратами из серого мрамора с зелеными и белыми прожилками. С одной стороны зала сидели судьи, с другой на трех-ярусной полукруглой галерее могло собраться все население станции Араминта, если ему захочется посмотреть на процесс. Как только пробило полдень, в зал вошли три Верховных судьи: леди Мельба Ведер, Рован Клаттук и Хранитель Эгон Тамм, который председательствовал на суде. Как только судьи заняли места, глашатай объявил:

— Все внимание! Суд начал свое заседание! Введите джентльмена, обвиняемого в преступлении и пусть он займет свое место!

Спотыкаясь и со злостью оглядываясь через плечо, как будто пытаясь выяснить кто его подталкивает сзади, в зал вошел Флорест.

— Обвиняемый может занять свое место на скамье подсудимых! — объявил глашатай, — Пристав, будьте так любезны, проводите сэра Флореста на его место.

— Сюда, пожалуйста, сэр.

— Не поторапливайте меня! — огрызнулся Флорест, — Уверяю вас, что без меня здесь ничего не начнется.

— Да, сэр. Вот ваше место.

Наконец-то Флорест уселся на скамье подсудимых.

— Сэр, вы здесь находитесь по обвинению в серьезных преступлениях, — звонко объявил глашатай, — Поднимите вверх вашу правую руку и громко объявите свое имя, чтобы все здесь присутствующие знали, кто сидит на скамье подсудимых.

Флорест с явным презрением посмотрел на глашатая.

— Вы это серьезно? Я хорошо известен! Назови нам свое имя и мы покопаемся в твоих преступлениях. Меня это вполне устроит, а остальным может показаться забавным.

— Похоже, формальности задерживают нашу работу, — мрачно сказал Эгон Тамм, — Если сэр Флорест разрешит, мы обойдемся без них.

— Я согласен со всем, что поможет поскорее покончить с этим фарсом. Я уже был и обвинен и приговорен. Я принимаю это и ничего не отрицаю, это только внесло бы путаницу и создало лишние хлопоты для всех. А что касается моей скорой смерти, то что с того? Я уже давно страдаю тяжелой болезнью под названием жизнь. Так что теперь я встречу свою кончину без стыда и сожалений. Да! Я признаю свои ошибки, но если я вздумаю перечислять их, то может показаться, что я оправдываюсь, так что я лучше попридержу язык за зубами. Но я вам вот что скажу: я стремился к великому! Я двигался, как бог окруженный славными мечтами! А сейчас эта картина задрожала, раскололась и осколки брошены в пыль. Мой уход будет для всех вас большой трагедией. Посмотрите на меня хорошенько, народ Араминты! Таких как я вы больше не увидите! — Флорест повернулся к судьям, — насколько я понимаю, суд закончен. Объявляйте скорее свой мерзкий приговор, и я предлагаю еще и дать шесть месяцев тяжелого труда глашатаю, чисто по подозрению, так как все в его виде говорит о преступлениях.

— Через три дня на заходе солнца вы будете казнены, — сказал Эгон Тамм, — А что касается глашатая, то ему мы просто вынесем предупреждение.

Флорест встал и хотел покинуть скамью подсудимых.

— Одну минуточку, сэр, — остановил его Хранитель, — Мы должны еще рассмотреть побочные дела, где, возможно, потребуются ваши свидетельские показания.

Флорест неуклюже снова занял свое место.

— Намур Клаттук! Подойдите к скамье!

Намур медленно вышел вперед м выражением полного изумления на лице.

— Я не ослышался? Вы меня вызывали?

— Все верно, сэр, — заверил его Эгон Тамм, — У нас есть к вам несколько вопросов. Вы очень хорошо знакомы и с Флорестом и с Титусом Помпо. Вы знали о проводящихся на острове Турбен экскурсиях?

Прежде чем ответить, Намур задумался.

— У меня были только подозрения, что что-то происходит, — сказал наконец он, — Но я не задавал вопросов, боясь, что узнаю больше, чем мне бы хотелось. А что бы не было никаких недоразумений, запишите, что я не так уж близко знаком с Титусом Помпо.

— Это совпадает с тем, что вы помните? — обратился Эгон Тамм к Флоресту.

— Примерно так оно и есть.

— Этого достаточно, Намур. Можете вернуться на свое место.

Намур вернулся на свое место, продолжая рассеяно улыбаться.

— Друсилла вне-Лаверти Клаттук! Выйдите вперед.

Друсилла, сидящая между Арлесом и Спанчеттой неуверенно встала.

— Вы меня имеете в виду?

— Было названо ваше имя?

— Да! Мое имя.

— Так что же у вас вызывает сомнения?

— Так, ничего, я просто была не уверенна.

— Выйдите вперед, пожалуйста.

Друсилла расправила черное с персиково-розовым рисунком платье и просеменила к стулу для свидетелей.

— Сядьте, пожалуйста, — сказал пристав, — Вы понимаете, что должны отвечать на все вопросы детально и правдиво?

— Конечно, — Друсилла уселась на стул и кокетливо поиграла в воздухе пальцами, приветствую Флореста. Мрачно наблюдавший за происходившим Флорест, даже не попытался ответить, — Уверена, что ничего не знаю такого, что могло бы вас заинтересовать, — заявила Друсилла, — Я ничего не знаю об этом деле.

— Вы ничего не знали об экскурсиях на остров Турбен? — спросил ее Эгон Тамм.

— Я знала, что что-то происходит и подозревала, что это несколько… непристойно, но, естественно, никакого отношения к этому не имела.

— Но ведь вы были представительницей Огмо Энтерпрайсис, разве не так?

— Ах, это! — Друсилла легкомысленно махнула рукой, — Я просто разносила рекламные материалы и оставляла их в различных учреждениях.

— Вы разве не принимали активного участия в привлечении новых клиентов? — резко спросила судья леди Мельба Ведер.

— Я не уверена, что поняла ваш вопрос, — замигала Друсилла.

— Оставьте в покое это бедное создание, — мрачным голосом сказал Флорест, — Она ничего не знала.

— Вы были в интимных отношениях с Намуром, — не обращая внимания на замечание Флореста, продолжала леди Мельба, — вы не обсуждали с ним Огмо Энтерпрайсис и экскурсии?

— В принципе нет. Он раз или два полистал брошюру, посмеялся и отбросил ее в сторону. На этом все и закончилось.

— А с мужем, Арлесом?

— Тоже самое.

— Вопросов больше нет.

— Можете вернуться на место, — сказал Эгон Тамм.

С явным облегчением и улыбкой в сторону Флореста, Друсилла заняла свое место между Спанчеттой и Арлесом. К судьям подошел Бодвин Вук и что-то тихо сказал Эгону Тамму, который тут же начал о чем-то совещаться со своими коллегами. Бодвин Вук в ожидании отошел в сторонку.

— Суперинтендант Бюро В предлагает нам рассмотреть еще одно дело, — обратился к залу Эгон Тамм, — с которым вполне можно покончить на сегодняшнем заседании. Сэр Флорест, это дела вас не касается, так что можете покинуть зал суда.

Флорест встал и, гордо задрав голову и не смотря по сторонам, вышел из зала.

— А теперь попросим Бодвина Вука ознакомить нас с деталями следующего дела, — сказал Эгон Тамм.

Бодвин Вук вышел вперед.

— Это дело касается небольшого жульничества, совершенного явно по злому умыслу. Речь идет о статусе капитана Глауена Клаттука. Несколько месяцев назад, задолго до его совершеннолетия у него был индекс равный 22. Но после этого Артвейн Клаттук ушел в отставку, а Эрл Клаттук погиб при оползне на мысе Джоурнал. И индекс Глауена стал равен 20. Вскоре после этого отец Глауена Шард Клаттук вылетел в патрулирование и так больше и не вернулся. Были проведены тщательные поиски, но, в конце концов, мы вынуждены были занести его в списки пропавших. И что же происходит потом? Очень любопытные события. За две недели до дня рождения Глауена из космоса прилетает корабль и привозит Арлеса, Друсиллу и их сына Гордона! Большой сюрприз и печальная новость для Глауена! Гордон опережает Глауена и индекс Глауена становится 21. В любой момент выборный комитет Дома Клаттуков, в котором председательствует Спанчетта, может собраться и объявить о предположительной смерти Шарда. Если бы это произошло до дня рожденья Глауена, что выглядит вполне разумным и соответствующим правилам, то ИС капитана Клаттука становится равным 20 и он занимает место отца в Доме Клаттуков. Спанчетта, не смотря на яростные протесты других участников совета, затягивает это собрание до тех пор, пока после своего совершеннолетия Глауен не объявлен внештатником. Теперь собирается собрание, Шард объявляется мертвым и вакантное место занимает кто бы вы думали? Намур! Великолепно!

Больше сдерживаться Спанчетта уже не могла. Она вскочила и запротестовала:

— Я протестую против этой подлой клеветы в отношении меня! Я просто поражена, что Высокий суд позволяет этому маленькому сумасшедшему бабуину водить себя за нос и делать из суда посмешище, оскорбляя при этом достойных и честных людей. Я требую объяснений!

— Суперинтендант, — сурово сказал Эгон Тамм, — вы слышали протест леди Спанчетты. Опишите нам в чем состоит ваше дело.

— Мне не нужно никакого описания, — воскликнула Спанчетта, — Я требую извинения и снятия с меня всяких обвинений!

— Я еще не дошел до обвинений, — сказал Бодвин Вук, — А что касается извинений, то ваше поведение говорит само за себя. Вы хотите извинения за то, что я цитировал ваши записи по вычислению индекса?

— Я не совершила ничего противозаконного! Выборный комитет собирается, когда я считаю это подходящим. Ты не можешь доказать здесь ни противозаконные действия, ни злой умысел! А что касается Гордона, то он и должен опережать Глауена, и здесь нет ничего противозаконного.

— Ага! — сказал Бодвин Вук, — А вот здесь я с вами не согласен. За последние несколько дней мы очень внимательно присматривались к Гордону. С начала мы обнаружили, что он был рожден через шесть месяцев после формального брака Друсиллы и Арлеса.

— Чистая ложь! Арлес и Друсилла поженились намного раньше, еще в Соумджиане. Да даже бы если они и не были женаты, что с того? Арлес признает этого ребенка своим.

— Очень хорошо, да вот только по закону приемному ребенку статус не положен.

— Что ты несешь? Арлес не усыновлял Гордона, Гордон ни с какой стороны не является приемным ребенком.

— Пусть так, — согласился Бодвин Вук, — Но, как я уже сказал, мы очень внимательно отнеслись к этому делу. Для начала, по тем или иным причинам, мы достали образцы позволяющие сделать генетическую экспертизу Арлеса, Друсиллы и Гордона. Проверка проводилась известными учеными, которые, если возникнет такая необходимость, вполне могут засвидетельствовать свои результаты.

— Это пустое сотрясение воздуха, — громко и насмешливо заявила Спанчетта, — Приведите, пожалуйста, факты!

— Исследования показали, что Гордон является сыном Друсиллы, в этом нет никаких сомнений. А вот в отношении второго родителя такой ясности не оказалось, хотя ген Клаттуков там определенно присутствует.

— Тебе потребовались колбы и пробирки, чтобы выяснить то, что мне и так было ясно. Может достаточно? Может, все таки, оставишь нас в покое?

— Терпенье, Спанчетта! Слушай внимательно и ты многое услышишь. Тогда мы вернулись на несколько лет назад, когда Арлес совершил отвратительную попытку изнасилования Вейнесс Тамм, дочери Хранителя. Попытка была неуспешной и Арлес был пойман. А теперь, я попрошу Высокий суд огласить приговор по тому делу.

— На Арлесе были маска и капюшон, — сказал Эгон Тамм, — Исходя из этого мы решили, что он собирался только изнасиловать свою жертву, но не убивать ее, поэтому мы сохранили ему жизнь. Однако, чтобы он не попытался повторить подобное преступление, он подвергся хирургической операции, которая сделал его стерильным и не способным к совокуплению. Гордон не может быть ребенком Арлеса.

Спанчетта издала яростный вой.

— Это не правда! Не правда! — кричала она, — Не правда!

— Это правда, — сказал Эгон Тамм.

Бодвин Вук повернулся к Друсилле.

— Встань!

Друсилла неохотно поднялась.

— Кто отец Гордона? — спросил ее Бодвин Вук.

Друсилла растерялась, огляделась по сторонам, облизала губы и, наконец, выдавила:

— Намур.

— Арлес это знает?

— Конечно! Как он этого может не знать!

— А Спанчетта все это понимала?

— Не знаю, меня это не трогало. Спросите ее саму.

— Можешь сесть, — Бодвин Вук взглянул на Арлеса, — А ты что можешь нам сказать?

— На данный момент ничего.

— Твоя мать знала, что Гордон не твой ребенок? Арлес искоса взглянул на Спанчетту, которая сидела осунувшись, с растрепанной прической.

— Подозреваю, что нет, — проворчал он.

Глауен, который сидел рядом с Бодвином Вуком, поднялся и обратился к суду:

— Если Суд разрешит, то мне бы хотелось задать Арлесу один вопрос.

— Задавайте.

Глауен повернулся к Арлесу:

— Что ты сделал с моей почтой?

— Мы делали с ней то, что и положено в таких случаях, — хвастливо заявил Арлес, — Так как ни тебя, ни Шарда на станции не было, и никто не знал вернетесь ли вы обратно или нет, то мы отправляли почту обратно с пометкой «адресат неизвестен».

Глауен отвернулся.

— Вопросов больше нет, сэр, — сказал он Эгону Тамму.

Хранитель с грустной улыбкой кивнул головой. Потом он посовещался со своими коллегами и обратился к залу:

— Наше решение будет следующим: Глауен Клаттук получает свой законный статус. Суд выносит свое сожаление, что Глауен Клаттук стал жертвой, как сказал суперинтендант Вук, злонамеренного жульничества. Арлес и Друсилла лишаются всякого статуса и не могут рассматриваться даже как внештатники. Они должны немедленно, в этот же день, покинуть Дом Клаттуков. Комнаты должны немедленно приведены в первоначальный вид. «Немедленно» означает, что работы должны начаться с разу же по окончании суда и вестись круглосуточно. В случае отсутствия у Друсиллы и Арлеса средств на эти работы, работы должна оплатить леди Спанчетта, договорившись с Арлесом о возмещении на подходящих для нее условиях.

— Далее, Арлес и Друсилла приговариваются к восьмидесяти пяти дням тяжелого физического труда в трудовом лагере на мысе Джоурнал. Суд надеется, что этот опыт пойдет им на пользу. Это самое минимальное наказание, так что они должны считать, что им повезло.

Услышав это, Друсилла издала крик полный отчаяния, в то время как Арлес стоял молча уставившись в пол.

— Суд не может избавится от подозрений, что леди Спанчетта знала об этом деле гораздо больше, чем здесь было сказано, — продолжал Эгон Тамм, — Но суд не может выносить наказание, основываясь на одних только подозрениях, поэтому леди Спанчетта, в данном случае, не присоединиться к Арлесу и Друсилле на мысе Джоурнал. Суд не имеет права вмешиваться во внутренние дела Дома Клаттуков, но мы предлагаем ему освободить леди Спанчетту от должности председателя Выборного комитета и от других важных постов. Рекомендуем старейшинам Дома Клаттуков предпринять в этом отношении соответствующие действия.

— Если ни у кого больше никаких вопросов к суду нет, то будем считать заседание закрытым.

На следующий день Глауен снова посетил тюрьму. Когда он вошел в камеру, то застал Флореста склонившимся над книгой в элегантном розовом переплете. Флорест бросил в сторону Глауена недовольный взгляд.

— Что тебе надо теперь?

— То же, что и раньше.

— Боюсь, в этом я тебе не помощник. У меня осталось слишком мало времени, чтобы терять его впустую: мне надо закончить более важные дела.

Флорест снова углубился в книгу и, казалось, выкинул Глауена из своей головы. Глауен прошел в камеру и сел на стул напротив Флореста.

Прошло какое-то время. Флорест, нахмурившись, бросил взгляд на посетителя.

— Ты еще здесь?

— Я только что пришел.

— М этого слишком много. Как видишь, я занят книгой.

— Ты должен придти к какому-то определенному решению.

— Самое главное решение уже принято, — кисло усмехнулся он.

— А твой новый «Орфей»?

— Работу над ним будет продолжать Комитет Изящных искусств. Я знаю его председателя Леди Скеллейн Лаверти много лет, она давно уже загорелась этой идеей. Она принесла мне эту книжку, одну из моих самых любимых. Ты читал?

— Мне не видно заглавия.

— «Лирика безумного Наварта». Его песни остаются в голове навечно.

— Я читал кое-что из его песен.