Предисловие

выдержка из книги «Миры человечества», 48 издание

На полпути к Руке Персея неподалеку от края Сферы Гаеан капризное завихрение галактической гравитации поймало с десяток тысяч звезд и направило их веером в неком подобии цветущего завитка растения. Этот поток называется Хлыстом Мерсеи.

На самом краю потока, рискуя сорваться в никуда, находится Система Пурпурной Розы, включающая три звезды: Лорку, Песню и Сирену. Лорка является белым карликом, а Песня — красным гигантом, их орбиты почти соприкасаются друг с другом, словно дородный розовощекий пожилой господин вальсирует в небе с изящной девицей, одетой в белое. Сирена же, желто-белая звезда ординарных размеров и освещенности, вращается на уважительном расстоянии от этой странной танцующей пары.

Тем не менее, Сирена контролирует все планеты, включая и Кадвол, землеподобный мир, имеющий, почти также как и земля, семь тысяч миль в диаметре, с гравитацией, также близкой Земле.

(Список и анализ физических показателей опущены).

Впервые Кадвол был исследован первопроходцем Р.Дж. Нейрманном, членом Общества натуралистов Земли. Его доклад вынудил Общество отрядить на Кадвол официальную экспедицию, которая по возвращении на Землю внесла предложение сохранить этот мир как заповедник, как естественный заказник, свободный от каких бы то ни было человеческих поселений и коммерческой эксплуатации.

В конце концов, Общество зарегистрировало мир под его же именем и после получения сертификата о регистрации посчитало свою миссию выполненной, если не считать периодических продлений сертификата — обязанности, возложенной на секретаря Общества.

Общество, правда, не удовольствовалось одним сертификатом (или грантом, как они его называли), но издало еще и Декрет о Консервации заповедного мира — Великую Хартию, в которой перечислялись условия дальнейшего существования Заповедника. Со временем этот документ сделался основным политическим инструментом Кадвола. Однако Хартия, подзаконные акты и сертификат были похоронены в архивах Общества, и вся его администрация засобиралась на Кадвол.

Пейзажи Кадвола отличались бесконечным разнообразием. Они являлись всегда очень зрелищными и почти всегда — особенно на взгляд впервые попавших туда людей — имели какой-то особый свой колорит, представляясь то приятными, то вдохновляющими, то устрашающими, а порой даже идиллически прекрасными картинами. Туристы, совершившие поездки по диким просторам Кадвола, всегда покидали его с большим сожалением, и многие из них стремились туда снова и снова.

Флора и фауна Кадвола весьма напоминали Землю, что обеспечивало постоянной работой биологов и таксононимистов. Многие из крупных животных, обитавших в Заповеднике, считались опасными хищниками, остальные выказывали начатки разумности и даже возможности эстетического восприятия. Некоторые виды обезьяноподобных использовали даже некий язык, который ученые, как ни бились, все никак не могли расшифровать.

Кадвол состоял из трех континентов: Эссе, Деукаса и Трои, разделенных океаном и массами других небольших островов и островков.

Длинный и узкий континент Эссе лежал на экваторе и представлял собой ровную поверхность, покрытую болотами и джунглями и плавно извивающимися ленивыми речками. Унылый пейзаж нарушали лишь три исключения: один спящий и два действующих вулкана. Эссе отличался жарким климатом, непрестанной вонью, буйной красочностью и чудовищной жизнеспособностью. Бесчисленные пожирающие друг друга злобные твари делали континент невозможным для обитания людей, и натуралисты-исследователи даже не пытались создать там базовый лагерь.

Первые исследователи уделяли Эссе мало серьезного внимания; не баловали его и позднейшие учены, и континент, после первых всплесков биологического и топографического интереса, остался по большей части заброшенным и неизвестным.

Деукас, бывший в пять раз больше Эссе, занимал большую часть северной температурной зоны, расположенной на другом конце планеты. Его южной точкой, находящейся на самом краю длинного узкого полуострова, раскинувшегося в тысяче миль от экватора, был мыс Журнал. Фауна Деукаса, не столь эксцентричная и не столь монструозная, как фауна Эссе, оказалась тем не менее во многих случаях не менее кровожадной, хотя и включала в себя несколько видов полуразумных существ. Флора напоминала природу Старой Земли настолько, что первые агрономы, без всякого опасения вызвать экологические болезни, даже смогли представить на станцию Араминта несколько полезных образцов, такие как бамбук, кокосовая пальма, виноград и фруктовые деревья.

Троя, расположившаяся южнее Деукаса и бывшая размером с Эссе, тянулась от полярных льдов до южной температурной зоны. Этот континент являлся, пожалуй, самой драматической землей Кадвола. Утесы склонялись там над бездонными пропастями, и от ураганных ветров гудели темные чащи.

На восточном берегу Деукаса расположились три небольшие острова и бывшие морские вулканы; они назывались так: атолл Лютвен и острова Турбен и Океан.

Все остальное пространство Кадвола занимал открытый океан.

На восточном побережье Деукаса, на полпути между мысом Журнал на юге и Головой Мармиона на севере, был создан анклав в сотню квадратных миль. Именно здесь находилась станция Араминта, агентство, производившее надзор за соблюдением условий консервации, поддержанных статьями Хартии. Всю работу на станции выполняли шесть следующих бюро:

Бюро А: Учет и статистика;

Бюро Б: Патрули и охрана; полиция, секретные службы;

Бюро В: Таксономия, картография, естественные науки;

Бюро Г: Внутренние службы;

Бюро Д: Фискальная служба; импорт и экспорт;

Бюро Е: Прием посетителей.

Первоначально шестью суперинтендантами являлись Деамус Ук, Ширри Клаттук, Саул Дайфин, Клод Оффоу, Марвел Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них придавался штат не более четырех человек, который они рекрутировали из своих же семей или, по крайней мере, родственников и который вносил в управление станции редкую сплоченность.

За прошедшие с тех пор столетия многое изменилось на станции, но многое оставалось и неизменным. Хартия рассматривалась как Закон, хотя в ней и менялось что-то постоянно, сообразно новым условиям. Правда, некоторые — например, нотабль атолла Лютвен — мало придавали значения этой старине, а сама станция Араминта, когда-то бедное поселение, давно уже превратилась в место роскошных дворцов, где жили потомки Уков, Оффоузов, Клаттуков, Дайфинов, Ведеров и Лаверти.

Со временем каждый дом развился в целую отдельную и оригинальную касту, и мудрые Уки явственно отличались от беспечных Дайфинов, так же как осторожные Оффоузы от бесстрашных Калаттуков.

Когда-то на станции для приема гостей существовали отель, а также аэропорт, больница, несколько школ и даже театр «Орфеум». Однако постепенно субсидии со Старой Земли уменьшались, а потом и вовсе прекратились, и обмен с иностранцами стал особенно необходим. Виноградники, расположенные на задворках анклава начали производить на экспорт отличные вина, а туристов приглашали в путешествия по самым диким долинам, оборудованным специальным ограждением, позволяющим избежать столкновений с местным окружением.

Но время шло, и со временем проблемы становились все острее. И становилось все более непонятным — как станция, имеющая столько функций и обязанностей, может управляться всего лишь двумястами сорока людьми? Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Для начала внештатникам[1] предложили принять некий промежуточный статус.

Но затем и вовсе, достаточно вольно трактуя статьи Хартии, дети, работники в отставке, слуги и временные рабочие были исключены из основного состава. В понятие «временной работы» стали входить работы на фермах, по обслуживанию гостиниц и аэропорта, включая даже авиационных механиков, короче говоря, практически все неквалифицированные работы. Более того, рассматривался проект закона, утверждавшего, что любая неквалифицированная работа вообще не может рассматриваться как постоянная.

Но на Араминте всегда была нужда в дешевой, многочисленной и умелой рабочей силе, и самым удобным ее поставщиком являлся народ, населявший атолл Лютвен, расположенный в трехстах милях к северу от Араминты. Там жили йипы, потомки сбежавших слуг, изгнанники, нелегальные эмигранты, мелкие преступники и прочий сброд из тех, кто волей, а кто неволей некогда сделался жителем атолла.

Словом, йипы вполне компенсировали потребность в рабочей силе, и потому им разрешалось находиться на станции даже до шести месяцев. Большего срока консерваторы не допускали ни на йоту.

В миле к югу от станции, в доме с видом на реку жил Хранитель, исполнительный суперинтендант станции Араминта. По условиям Хартии, он являлся действительным членом Общества натуралистов и уроженцем Штрома, маленького поселения членов этого общества на Трое. К тому времени, когда Общество стало практически лишь воспоминанием, условия существования Заповедника стали трактоваться гораздо более свободно и в конце концов — а особенно в этом случае — все резиденты Общества, находившиеся на Штроме стали считаться его действительными членами.

Фракция, исповедовавшая «рекомендуемую» идеологию и называвшая себя партией «Жизни, Мира и Свободы» (ЖМС) начала движение в поддержку йипов, чьи условия жизни объявила невыносимыми и позорными для общественного сознания. Ситуация могла разрешиться только позволением йипам оседать на основных землях Деукаса. Другая фракция, называвшаяся — «хартисты», тоже сознавала эту проблему, но предлагала другое ее разрешение, без нарушения Хартии: а именно — переправить всех йипов в другие миры. «Это невозможно!» — хором восклицали «Жемеэсовцы» и продолжали еще сильнее критиковать своих противников. Они заявляли, что консервация есть идея архаическая, негуманная и выходящая за рамки разумного мышления, что все взгляды «хартистов» надо немедленно пересмотреть, и так далее.

Последние же, наоборот, утверждали, что и Хартия, и Консервация должны оставаться неизменными и с сардоническими улыбками намекали на то, что вся их критика и пыл имеют под собой вполне конкретные эгоистические причины — якобы жемеэсовцы хотят разрешить строительство поселений йипов на лесном берегу Мармиона лишь для того, чтобы создать прецедент, позволяющий нескольким не заслуживающим того натуралистам — без сомнения самым горячим членам ЖМС — создать на одном из красивейших побережий Деукаса собственные поместья, где они станут пользоваться услугами йипов в качестве слуг и работников, и поживать лордами. Это в свою очередь спровоцировало жемеэсовцев напасть на циничных хартистов с обвинением, что подобные инсинуации лишь вскрывают их собственные тайные амбиции.

Но на станции Араминта идеология не играла серьезной роли; проблема йипов и так признавалась реальной и требующей немедленного разрешения. Однако вариант жемеэсовцев был решительно отклонен, поскольку любое разрешение проблемы в соответствии с их взглядами так или иначе формально закрепляло нахождение йипов на территории Кадвола. Наоборот, по их мнению, также все усилия должны были быть направлены на исполнение предложения хартистов, то есть на перемещение всего населения йипов в какой-нибудь другой мир, где их присутствие окажется полезным и желанным.

Это убеждение особенно усилилось, когда Эустас Чилк, менеджер местного аэропорта, обнаружил, что йипы уже давно систематически обкрадывают склады Компании. В первую очередь они тащили части флаеров, которые на атолле, без сомнения, превращались в целые, готовые к полетам машины. Кроме этого, они воровали оружие, орудия туда, амуницию и топливо. Все это происходило явно не без помощи Намура вне-Клаттука, комиссионера агентства временного труда. В связи с этим произошло два столкновения между Намуром и Чилком, которые в некотором роде даже заслуживали наименования эпических битв. Намур, урожденный Клаттук, сражался с задором и мужеством, а Чилк методично применял стиль задворков, заключавшийся в том, чтобы припереть врага к стенке и молотить его до тех пор, пока тот не свалится на пол, что Намур, в конце концов, и не преминул сделать.

Чилк же был уроженцем Айдолы, городка Больших Прерий на Старой Земле. На самой заре своей жизни маленький Эустас испытал сильное влияние своего деда Флойда Сванера, собирателя животных, а также всяческих осколков, раритетов, антикварных книг и прочего старья, в котором находил нечто забавное. Дед подарил Эустасу, когда тот был еще ребенком, замечательный «Атлас Мира» с изображением всех обитаемых миров Сферы Гаеан, включая и Кадвол. Атлас поразил крошку Эустаса до такой степени, что повзрослев он стал космическим странником — наполовину бродягой, наполовину разнорабочим.

Так что путь, приведший его на Араминту, был хотя и извилист, но не случаен. Как-то раз он писал по этому поводу в письме к Глауену:

«Я работал оператором автобусных туров Семи Городов в мире Джона Престона, — далее Эустас описывал, как однажды насторожился при виде „леди с лицом, как яблочный пирог, и огромным бюстом, оттопыривавшим черный костюм“, которая присоединилась к его туру и каким-то образом втянула его в разговор, с похвалой отзываясь о его способностях. Он вежливо отвечал, что лишь хорошо выполняет свои обязанности. Дама представилась как мадам Зигони, вдова из Розалии, мира на задворках Треугольника Пегаса. Через несколько минут беседы она пригласила Чилка присоединиться к ее завтраку — отказываться не имело смысла.

Мадам Зигони выбрала прекрасный ресторан, где им подали не менее прекрасный ланч. За едой она не переставала призывать Чилка побольше рассказывать о его юных годах в Больших Прериях и о прошлом его семьи. Неожиданно, как бы импульсивно, мадам Зигони упомянула о своей силе ясновидения, которой она не пользуется из-за огромного риска, поскольку это может принести неприятности ей самой, ее судьбе и прочим людям, так или иначе вовлеченным в ее откровения. «Вероятно, вы удивлены моим интересом к вам, но я должна заявить открыто — внутренний голос говорит мне, что вы именно тот человек, который мне нужен».

— Все это очень интересно, но… — осторожно согласился Чилк. — Но зарплата у меня высокая — согласны ли вы платить еще больше?

— Вы получите достаточное вознаграждение, но лишь после того как исполните все, что я от вас потребую.

— Хммм, — задумчиво промычал Чилк, но в ответ на это замечание мадам Зигони, огромная, уже почему-то полураздетая, с маленькими поблескивающими глазками на широченном лице, отгородила от него руками весь их завтрак.

В конце концов, соблазн сломил нерешительность Чилка и он стал суперинтендантом ранчо, называвшегося Тень Долины на Розалии.

Его обязанности заключались в том, чтобы координировать деятельность всех рабочих ранчо и особенно следить за йипами, привезенными на Розалию поставщиком рабочей силы по имени Намур.

Но удивление Чилка достигло наивысшего предела, когда мадам Зигони неожиданно объявила, что хочет выйти за него замуж. Чилк от такой чести отказался, и, хотя и избежал гнева, не получил за свою работу никакой платы.

Вскоре после этого в городишке Липвиллоу на Большой Грязной Реке Чилк встретился с Намуром, и тот предложил ему работу в качестве менеджера аэропорта на станции Араминта. Намур фактически заправлял всем аэропортом, однако Чилк сумел поставить себя так, что в его работу никто не лез, и он сам имел свою выгоду. Тем не менее, вся ситуация, включая романтический интерес мадам Зигони и помощь Намура, была очень загадочной, а в воздухе повисали все новые загадки. Сколько незаконных флаеров удалось собрать йипам из похищенных частей? И для чего они наворовали столько всего остального? И где все это теперь находится?

Суперинтендантом Бюро «Б» был Бодвин Вук — небольшой человечек, лысый и желтокожий. Его крошечные, острые и проницательные глазки напоминали хорька. Вука уважали за острый язычок и за равнодушие ко всяким условностям. Обнаружение краж в аэропорту вынудило его принять соответствующие меры — совершить набег на Йиптон, в ходе которого удалось разрушить два флаера и магазин техники.

Но за первым печальным открытием последовало и второе. Обнаружилось, что йипы на Араминте вооружены различным оружием, предназначенным для совершения колоссальной бойни с целью уничтожения всего персонала Агентства.

Работы тут же были прекращены, и все йипы отправлены обратно в Йиптон, Намур же на все вопросы только пожимал плечами и отрицал свое участие в этом деле. Никто не мог доказать обратного. Да и действительно было бы странным и маловероятным, чтобы всем известный и столь популярный Намур позволил втянуть себя в такое ужасное преступление. Подозрения, и с самого-то начала только тайные, со временем совсем потеряли свою остроту и угасли. Намур продолжал заниматься своим делом и не обращал ни на что внимания.

Обойти хотя бы в чем-либо этого человека представлялось делом весьма затруднительным. Он был силен, грациозен от природы и хорош собой; черты его лица отличались почти классической правильностью. Он носил одежду с шиком и, казалось, знал все и обо всем. Вел себя Намур везде одинаково: просто, осторожно и внимательно, всегда держа страсти в узде. Это нравилось многим, особенно женщинам, и имя Намура связывалось со множеством женских имен, включая даже Спанчетту и Смонни, которых он не обделял вниманием в их одновременном романе, доставлявшем удовольствие всем троим.

Однако, в Бюро «Б» Намура обожали далеко не так, как в обществе; там его знали как оппортуниста с каменным сердцем, как человека не имеющего совести и готового на любые преступления. В конце концов, все так и оказалось, но пока суть да дело, он спокойно улизнул с Араминты к большому сожалению Бодвина Вука.

Типичный йип был, без сомнения, существом деформированным или, так сказать, предрасположенным к деформации, в то время как на первый взгляд, наоборот, выглядел изумительно красивым, с огромными светящимися глазами орехового цвета, золотистыми волосами и золотистой кожей, совершенными чертами лица и превосходно развитым телом. Девушки-йипы славились по всему Хлысту Мерсеи своим послушанием, сговорчивостью и мягким характером, равно как и целомудрием.

По причинам не до конца понятным йипы и простые жители Сферы Гаеан были отчасти инфертильны. Некоторые биологи предполагали, что йипы — мутанты и представляют собой новую человеческую расу, другие подозревали, что все дело в пище йипов, включавшей в себя множество моллюсков из океана. Они указывали в частности на то, что, будучи переброшены в другие миры и сменив диету, по происшествии некоторого времени йипы восстанавливали нормальную способность к размножению.

Город Йиптон долго привлекал туристов. Их переправляли туда с Араминты специальными паромами и предоставляли места в таверне Аркадия — шаткой пятиэтажной развалине, сделанной полностью из бамбука и пальмовых листьев. На террасе девушки йипки подавали джин, пунш и кокосовый арак, напитки, происхождением которых никто никогда не интересовался. Тур включал в себя путешествие по каналам Йиптона, обладавшим каким-то странным очарованием, и посещение других достопримечательных мест, таких, как Каглиоро, Женские Бани и магазины народных ремесел. Услуги интимного характера оказывались в Йиптоне как мужчинами, так и женщинами во Дворце Кошек, в «пяти минутах» ходьбы от таверны Аркадия, если идти скрипящими бамбуковыми коридорами. Во Дворце все происходило очень чинно, методично, с хорошей предварительной подготовкой и без всякой спонтанности. За все надо было платить, и если турист просил после завтрака обыкновенную деревянную зубочистку, то непременно находил ее потом включенной в счет.

Помимо дохода, приносимого туризмом, нынешний умфау[2] Йиптона Титус Помпо, зарабатывал деньги контрактами с другими мирами на поставку рабочих бригад. В этом, как и в других рискованных сделках, ему помогал Намур вне-Клаттук.

В первые годы Консервации, когда члены общества Натуралистов посещали Кадвол, они непременно шли представляться в Речной Дом, в надежде встретить там участие и гостеприимство. В те времена Хранитель вынужден был принимать по два десятка гостей разом, причем, пребывание многих из них вообще затягивалось на неопределенное время из-за исследований или просто ради наслаждения новизной окрестностей Кадвола.

Один из Хранителей, в конце концов, не выдержал и восстал, настояв на том, чтобы прибывающие натуралисты жили в палатках на берегу и сами варили себе еду на кострах.

На одном из ежегодных заседаний Общества решили разобраться с этой проблемой. Большая часть программы была встречена в штыки ярыми консерваторами, жаловавшимися на то, что Хартия уничтожается прямо на глазах. На что им возражали: «Прекрасно! Отлично! Но неужели, когда мы прибываем на Кадвол, нам следует жить на биваках? В конце концов, мы все-таки члены Общества!»

В результате был принят некий план, выдвинутый одним из наиболее активных консерваторов. План разрешал строительство небольшого нового поселения в строго определенном месте, чтобы ни в коем случае не повредить окружающую флору и фауну. Место было выбрано по краю скал фьорда Штрома, на Трое; оно оказалось почти до смешного непригодным для жилья, в результате чего возник явный заговор, дабы удержать сторонников этого плана от его выполнения.

Однако, вызов был принят. Штрома пришла в движение, и скоро там вырос маленький городок с высокими узкими домами, с темными или янтарными крышами, с дверями и окнами, раскрашенными в белый, синий или красный цвет. Глядя с другого берега фьорда, дома Штромы казались висящими на краю скалы, как гнезда полярных казарок.

Многие члены Общества, пробыв на Штроме определенное время, приходили к выводу, что жить там вполне можно. Постепенно даже создалось местное население, которое вскоре дошло аж до двенадцати сотен.

На Земле же Общество стремительно хирело, страдая полным отсутствием каких бы то ни было целей и окончательно разрушаемое казнокрадом-секретарем. На последнем заседании все документы и записи были сданы, наконец, в Архивную Библиотеку, и вот — председательствующий прозвонил в колокольчик последний раз.

Но на Кадволе Натуралисты Штромы не придали этому событию никакого значения, несмотря на то, что отныне весь доход Штромы состоял лишь из частных инвестиций с других миров. Правда, Хартия осталась, как и прежде, основным законом страны, и жизнь на станции Араминта текла обычным путем.

В доме Клаттуков две сестры — Спанчетта и Симонетта — отличались несколько большей привлекательностью, чем все остальное семейство. Симонетта, обычно ее называли Смонни, в свою очередь обладала большим воображением и неутомимостью, чем Спанчетта — существо более земное. Обе девицы со временем превратились в высоких полногрудых дам, с шапками вьющихся волос и маленькими глазками, блестевшими из-под тяжелых бровей. Обе отличались страстностью, жадностью и стремлением властвовать. Однако таланты их пропадали втуне — обе были не замужем, хотя и прилагали колоссальную энергию в этом направлении. В годы юности сестры сосредоточили свое внимание на Шарде Клаттуке, каждая намереваясь соблазнить его, выйти за него замуж или заполучить его каким-нибудь иным способом. К несчастью для обеих Шард нашел их равно отвратительными, если и не просто мерзкими, и стал избегать сестер всеми возможными способами, какие только допускали приличия, а несколько раз даже сорвался до откровенной грубости.

Впоследствии Шарда послали служить в ИПКЦ[3] в Сарсенополис на Альфекке-9. Там он встретился с Марьей Этен, темноволосой и грациозной молодой женщиной, полной шарма, чувства собственного достоинства и рассудительности. Он влюбился в нее без памяти и удостоился взаимности. Они даже поженились в Сарсенополисе и через некоторое время прибыли на Араминту.

Спанчетта и Симонетта глубоко оскорбились и обиделись, узнав, что Шард вернулся с женой. Мало того, что поведение Шарда выражало полное внешнее отторжение, оно и на более глубоком уровне говорило о наглости и нежелании смириться. Разгар гнева к тому же совпал с тем, что Смонни не получила диплома об окончании лицея и соответственно не могла стать внештатником. Как раз в это время и приехали Шард с Марьей, и весь ее гнев сконцентрировался в направлении молодой пары.

Переполненная злобой, Смонни уехала с Араминты. Какое-то время она болталась по всей Сфере, занимаясь всем, чем только можно, пока случайно не вышла замуж за Титуса Зигони, владельца ранчо «Тенистая Долина», занимавшего двадцать две тысячи квадратных миль в мире Розалия, а также имевшего космическую яхту «Клейхакер».

Чтобы обеспечить себя рабочей силой, Титус, поддерживаемый Смонни, начал эксплуатировать йипов, привезенных туда никем иным, как Намуром, который делил свои барыши с Калайактусом, умфау Йиптона.

По настоянию Намура Калайактус посетил ранчо на Розалии, где был убит не то самим Намуром, не то Смонни, не то обоими вместе. И таким образом маленький незначительный человечек Титус Зигони вдруг стал «Титусом Помпо, Омфоу», хотя вся реальная власть сосредотачивалась в руках Смонни.

Но, несмотря на все эти достижения, ее ненависть к Араминте в целом и к Шарду Клаттуку в частности так никогда и не прошла, и самым заветным ее желанием было совершить в отношении и той и другого нечто ужасное и кровавое.

Тем временем Намур, легко и хладнокровно, вступил в связь сразу с обеими сестрами.

Примерно в это же время Марья родила Шарду сына, Глауена. Когда мальчику было всего два года, Марья вдруг утонула при весьма странных обстоятельствах. Пара йипов, Селиос и Каттепрлайн были этому свидетелями, но оба заявили, что плавать не умеют и потому помочь Марье никак не могли, да и вообще это дело их не касалось. Радостная полоса в жизни Шарда закончилась. Он допрашивал обоих йипов со всем пристрастием, но оба тупо и упрямо отмалчивались, вследствие чего Шард в бешенстве выслал их обратно в Йиптон.

Глауен прожил свое детство, миновал отрочество, и в двадцать два года стал, наконец, совершеннолетним. Как и его отец, он пришел работать в Бюро «Б». Во всем остальном он также шел по стопам отца, будучи таким же сильным физически, узким в бедрах, широким в плечах — настоящим комком мускулов, а не массой плоти. Черты его лица, так напоминавшие отца, отличались твердостью и определенностью, щеки были несколько впалыми, волосы темными, густыми и коротко остриженными. Только его кожа, хотя и грубоватая, все же не была так прокалена ветрами, морями и песками, как у Шарда. Оба отличались немногословием и сдержанностью и на первый взгляд казались немного скептическими и сардоническими, однако при дальнейшем знакомстве это впечатление быстро исчезало. И действительно, когда Глауен думал об отце, то всегда представлял себе человека доброго, терпимого, абсолютно порядочного и, несомненно, смелого. Шард же, глядя на сына, никогда не мог удержаться от переполнявшего его чувства любви и гордости.

Нынешний Хранитель Эгон Тамм переселился из Штромы в Речной Домик вместе со своей супругой Корой, сыном Мило и дочерью Уэйнесс. Тотчас же с добрый десяток молодых людей Араминты, в числе которых был и Глауен, влюбились в Уэйнесс, привлекавшую сердца изяществом, темными кудрями, и серыми глазами на поэтически-серьезном лице.

Самым главным претендентом среди них казался Джулиан Бохост, занимавший высокий пост в ЖМС. Мать Уэйнесс, Кора, весьма однозначно выделяла дивный голос и изысканные манеры Джулиана; в ее кругу твердо установилось мнение, что этого молодого человека ждет блестящая политическая карьера. Поэтому она всячески уговаривала Джулиана считать себя помолвленным с ее дочерью, несмотря на то, что Уэйнесс весьма недвусмысленно объявила ему о своей склонности к совершенно другому лицу. Но Джулиан в ответ на все объявления девушки только вежливо улыбался и продолжал строить планы их совместного будущего.

У Джулиана имелась тетка Клайти Вердженс, комендант Штромы и одна из вождей ЖМС. Эта дама была крупной женщиной, но по развитию недалекой. Ее отличала бесповоротная уверенность в том, что правота философии ЖМС победит во что бы то ни стало, несмотря на все оппозиции и несмотря на отсылки к эдикту о «старом добром сутяжничестве», под чем подразумевалась Хартия. «Эта бумага уже пережила свои лучшие времена! Я намерена вышибить из нашей жизни все подобные помутнения и внедрить новое мышление!»

Однако по настоящее время ЖМС так и не смогло провести ни одну из своих реформ, поскольку Хартия все еще оставалась законом страны, чего жемеэсовцы не рисковали отрицать официально. На совещании ЖМС был затеян небольшой заговор. Неподалеку от охотничьего домика, что находится на Безумной Горе, мигрирующие орды бенджи постоянно устраивали дикие побоища, которые жемеэсовцы и решили прекратить, вне зависимости, нарушает это экологическое равновесие страны или нет. Вот дело, думали теоретики ЖМС, которое должны поддержать все здравомыслящие люди, даже несмотря на то, что ради этого придется пойти на некоторый компромисс с основополагающими принципами Консервации.

Действуя в качестве официального представителя Клайти, Джулиан Бохост первым отправился на Безумную Гору, дабы проинспектировать окрестности, прежде чем дать какие-либо особые рекомендации. Для компании он пригласил с собой и Уэйнесс с братом. Девушка же устроила так, что с ними на самолете полетел Глауен. Это весьма разозлило Джулиана, уже давно недолюбливавшего своего главного конкурента.

Вся их экскурсия, естественно, окончилась весьма плохо. Уэйнесс окончательно продемонстрировала свою неприязнь к Джулиану. На следующий день ее брат Мило погиб в аварии, подстроенной тремя йипами, и, вполне возможно, по наущению Джулиана. Хотя последнее так и осталось невыясненным.

На Араминте Уэйнесс немедленно известила Глауена о том, что она тотчас уезжает на Старую Землю, где будет жить со своим дядькой Пири Таммом, одним из оставшихся в живых членом Общества натуралистов. Ее должен был сопровождать брат, но поскольку он теперь мертв, ей придется поделиться с Глауеном секретом чрезвычайной важности на тот случай, если она вдруг тоже умрет на Старой Земле.

В свой предыдущий визит на Старую Землю она случайно открыла тайну того, что оригинальная Хартия вместе с Сертификатом о регистрации — то есть все то, что давало реальное право владения Кадволом — потеряны. Теперь она намерена заняться поисками пропавших документов до того, как их найдет кто-нибудь другой; тем более что у нее появились некие свидетельства об уже предпринимаемых некоторыми неизвестными личностями кое-каких попытках в этом отношении.

Итак, со смертью брата, Уэйнесс пришлось отправляться на Старую Землю одной. Глауен был бы, конечно, рад сопровождать ее, но сделать это ему не позволяли суровые условия работы в бюро Б, а также отсутствие денег. Он заверил Уэйнесс, что присоединится к ней сразу же, как только сможет, а до тех пор просил быть внимательной и осторожной.

На Араминте находился еще и Флоресте вне-Лаверти — существо экстравагантное и творческое, которое долгое время руководило муммерами, актерской труппой, набранной из молодежи Араминты. Флоресте натаскивал своих муммеров отлично, передавая им собственный энтузиазм, так что они с успехом гастролировали по всем мирам Хлыста Миреи и даже дальше.

Самой большой мечтой Флоресте было создание нового Орфеума вместо расползавшейся старой аудитории, кое-как переделанной под театральные представления. Все деньги, заработанные муммерами, шли в строительный фонд, куда он и сам вкладывал немалые средства.

Неожиданно в восточном океане к югу и востоку от атолла Лютвен, на острове Турбен была раскрыта серия ужасных преступлений. Корни их вели в другие миры, и расследование было поручено Глауену Клаттуку. Скоро он вернулся с доказательствами, что Флоресте, действуя заодно с Намуром и Смонни, имел к этим преступлениям самое непосредственное отношение. Намур тут же покинул Араминту, еще до предъявления обвинений. Смонни оставалась хотя бы временно недосягаемой в Йиптоне, зато Флоресте тут же приговорили к смерти.

Пока Глауена не было, его отец Шард отправился в обычный патрульный рейс, из которого, как ни странно, не вернулся. Никто не слышал ни о какой его болезни и не было найдено никаких следов аварии. Глауен не верил в смерть отца, и Флоресте успел подтвердить ему намеками, что он, в общем-то, прав. Он предложил предоставить Глаену полную информацию об его отце в обмен на гарантию с его стороны о том, что все деньги Флоресте пойдут туда, куда и были предназначены — на сооружение нового Орфеума. На это Глауен согласился, и Флоресте подписал бумагу, по которой все его вклады переходили молодому сотруднику Бюро «Б».

Все деньги Флоресте находились на депозите Банка Мирсеи, в городе Соумджиана неподалеку от мира Соум. По случайному совпадению в том же банке держала свои вклады и Смонни. И у нее имелись все возможности еще до сделки Флоресте с Глауеном перевести все на свой счет, но она не успела сделать этого вовремя, и все деньги после смерти Флоресте перешли к Глауену.

Последним действием приговоренного стало письмо, в котором он изложил все известное ему о Шарде.

Как только Глауен его вскрыл, то в первых же строчках нашел подтверждение тому, что отец его жив. Но где он? И что с ним? Это можно было узнать, только прочтя все письмо.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Солнце село. Глауен Клаттук, мокрый и дрожащий, возвращался с океана и бежал вверх по Ванси-Вей в неверном вечернем свете. Он решил пройти сразу через центральный вход и большую приемную, где, к своему возмущению, обнаружил Спанчетту Клаттук, стоявшую у подножия большой лестницы.

Спанчетта остановилась, готовая произнести нечто критическое в адрес его вида. Сегодня она натянула на свой могучий торс драматическое платье из красно-черной полосатой тафты и черный жилет с серебряными туфельками в придачу. Нитка черного жемчуга обвивала огромный тюрбан, сооруженный из ее жестких волос, и такие же черные жемчуга сверкали в ушах. Спанчетта презрительно оглядела Глауена, затем отвела взгляд и, поджав губы, стала молча подниматься в гостиную.

Глауен же отправился в апартаменты, которые он занимал вместе с отцом, где мгновенно освободился от своих темных одежд, встал под горячий душ и стал переодеваться в сухое. Неожиданно его оторвал от этого занятия звонок телефона.

— Слушаю! — крикнул он.

На экране появилось лицо Бодвина Вука, и спокойный голос произнес:

— Солнце давно село. И ты явно давно прочитал письмо Флоресте. Я ждал, что ты позвонишь сам.

— Я прочитал всего лишь два предложения, — рассмеялся Глауен. — Отец жив — это точно.

— Хорошие новости. Так что же ты замешкался?

— На берегу была заварушка, которая кончилась уже в воде. Я выжил. Кирди утонул.

— Молчи! — стукнул себя по лбу Вук. — Ужасные новости! Он же тоже Вук!

— Во всяком случае, я как раз собирался позвонить вам.

Вук подавил вздох.

— Мы сообщим об этом, но сделаем вид, что ничего не было. Ясно?

— Ясно, сэр.

— В общем-то я не совсем доволен твоим поведением. Этого нападения все-таки следовало ожидать.

— Я и ожидал, сэр, для чего и пошел на берег. Кирди ненавидит океан, и я надеялся, что он не будет особо рыпаться. Но, увы, он умер именно той смертью, которой больше всего и боялся.

— Хм, — крякнул Вук. — У тебя здоровые нервы. А если бы он подстрелил тебя из кустов и пробил бы письмо Флоресте? Что тогда?

— Кирди так бы не сделал. Он хотел посмотреть мне в лицо, прежде чем отправить на тот свет.

— А если бы он изменил своей привычке, ну, хотя бы на этот единственный раз?

— В таком случае, ваш отдел изрядно пострадал бы, — подумав немного, пожал плечами Глауен.

— Хм, — опять крякнул Вук, но присовокупил к этому еще и гримасу. — Народу у меня, конечно, немало, но на такие опустошения я не согласен. — Он откинулся в кресле. — Ну, и хватит об этом. Принеси письмо в контору, и прочитаем его вместе.

— Слушаюсь, сэр.

И Глауен хотел уже выйти из комнаты, как вдруг почему-то, положив пальцы на ручку двери, задержался. Подумав немного, он вернулся и зашел в соседнюю комнату, служившую в качестве кабинета, где сделал копию письма Флоресте. Сложив ее, он положил бумагу в выдвижной ящик стола, а подлинник в карман, после чего и вышел.

Через десять минут Глауен был уже в Бюро «Б» на втором этаже нового агентства, где его тут же принял в своем личном кабинете Бодвин Вук.

Как обычно, Вук восседал в обитом кожей кресле. При входе юноши он протянул ему руку, не вставая.

— Ну, если позволите. — Глауен отдал ему письмо, и Вук махнул, указывая юноше на другое кресло. — Садись.

Глауен повиновался. Вук вытащил письмо из конверта и начало читать вслух, не особенно вдаваясь в экстравагантные особенность стиля Флоресте.

Письмо было несколько излишне дискурсивное, а порой и вовсе скатывалось в объяснения философии самого Флоресте. Он выражал pro forma оправдание своим действиям, но слова его не убеждали, и все письмо в результате представляло собой весьма посредственную попытку самооправдания. «В этом нет вопроса, и я решительно это утверждаю, — писал он. — Я один из очень немногих, кто действительно заслуживает названия сверхчеловека. Таких, как я, воистину единицы! Ко мне неприложимы стандартные мерки общественной морали, они не в состоянии соотноситься с моей сверхсозидательностью. Увы! Но я оказался как рыба в банке, плавающая с другими рыбами, и должен подчиняться их правилам, не то они откусят мне плавники!»

Флоресте признавал, что преданность искусству — и только она — и привела его к нарушению закона. «Я имел великие цели, но попался в ловушку — и вот мои плавники должны быть откушены! Но случись мне снова сделать это, я повторил бы свои действия, но только более тщательно и осторожно! Разумеется, не часто удается снискать похвалы общества тогда, когда человек безмерно вызывающ и попирает все те догмы, что въелись в саму душу этого общества. Хотя в этом отношении общество напоминает огромное, но раболепствующее животное: чем больше ты его бьешь, тем больше оно лижет тебе руки. Но, что говорить, теперь уже поздно рассуждать обо всех этих тонкостях!»

Далее Флоресте откровенно оправдывал своим преступления: «Их трудно оценивать по привычной шкале и считать просто преступлениями. Исполнение моей великой цели может вполне оправдать жертву в виде нескольких жалких представителей человечества, в существовании которых все равно не было никакой пользы!»

Вук помолчал, прежде чем перевернуть страницу, и Глауен успел вставить:

— Эти жалкие представители, разумеется, не согласились бы с таким утверждением.

— Естественно, нет, — буркнул Вук. — Его главный тезис абсолютно спорен. Мы никак не можем позволить, чтобы любой бродячий собачий брадобрей, называющий себя артистом, совершал преступления якобы во имя своей музы.

Потом Флоресте обращал внимание на Симонетту; она много рассказывала ему о себе и о событиях своей молодости. Уехав с Араминты в гневе, она долго бродила по всей сфере, живя своим умом, а заодно чужими браками и разводами, помолвками и размолвками. Короче, дамочка вела свободную и полную приключений жизнь. Будучи приверженцем культа Мономантики, она встретилась однажды с некоей Задайн Баббс или «Цаа», как та любила называть себя сама. Потом появилась и еще одна особа по имени Сибил де Велла. Троица объединилась, стала «Орденом» и начала полностью контролировать весь культ.

Но Смонни вскоре надоели все эти ограничения и рутина, и она покинула семинар. Месяцем позже она познакомилась с Титусом Зигони, маленьким пухлым человечком подкаблучного типа. Титус, как мы уже отмечали, владел ранчо «Тенистая долина» в мире Розалия, а равно и роскошной космической яхтой «Клейхакер». Сопротивляться такому соблазну показалось Смонни невозможным, и Титус быстро обнаружил себя женатым на Смонни, так и не успев до конца разобраться, что же произошло.

Несколько лет спустя Смонни посетила Старую Землю, где ей удалось встретиться с Кельвином Килдуком, тогдашним секретарем Общества натуралистов. Последний в разговоре упомянул и бывшего секретаря Фронса Нишита и его делишки. Килдук подозревал, что Нишит дошел до последней точки и продал оригинальный вариант Хартии коллекционеру антикварных бумаг. «Впрочем, это ничего не меняет, — поспешил добавить он. — Консервация ныне существует уже сама по себе и будет, без сомнения, существовать дальше, с Хартией или без оной, я уверен, все будет идти как по маслу».

— Разумеется, — подтвердила Смонни. — Конечно! Только интересно, с кем именно этот Нишит связался?

— Это трудно сказать.

Смонни устроила небольшое расследование среди антикваров и нашла один из похищенных документов. Эта была малая толика из всего приобретенного собирателем по имени Флойд Сванер. Смонни выследила и его, но было уже поздно — Сванер умер. Его внук и наследник Эустас Чилк оказался каким-то бродягой. Он находился всегда в движении, то тут, то там, всюду и нигде. Настоящее его местонахождение тоже, разумеется, оставалось неизвестным.

Рабочей силы на Розалии было в обрез, Смонни заключила контракт с Намуром на поставку рабочих йипов, и таким образом возобновила старые связи с Кадволом.

Намур и Смонни придумали замечательную новую схему. Калайактус, умфау Йиптона становился стар и глуп. Намур убедил его съездить на Розалию, чтобы подлечиться и вернуть себе молодость. Однако на ранчо его отравили, и Титус Зигони, ставший называть себя Титусом Помпо, занял его место умфау.

Изыскания Смонни тоже вскоре увенчались успехом: она обнаружила Эустаса Чилка, работающего автобусным оператором в Семи Городах в мире Джона Престона. Как можно быстрее она нашла возможность ему представиться и наняла его в качестве управляющего «Тенистой Долины». Она даже решила выйти за него замуж, но Чилк вежливо отклонил такую честь, Смонни обиделась и сняла Чилка с должности. Намур же решительно забрал его на Араминту.

«Смонни и Намур — удивительная пара, — писал Флоресте. — Несмотря на то, что Намур хочет казаться человеком культуры, на самом деле он всего лишь сильная личность со множеством странных навыков. Он умеет заставлять свое тело подчиняться стали своей души. Подумайте! Он играл роль пылкого любовника одновременно Смонетты и Спанчетты, и ни одна ничего не заподозрила! Намур! Я приветствую твою несгибаемую отчаянную храбрость!

Мне осталось так мало времени! Если бы я остался жив, то непременно создал бы героический балет для трех солистов, представляющих Смонни, Намура и Спанчетту. Ах, мои солисты! Я так и вижу все движения, все па: они кружатся, гнутся и летают под грозной дланью Судьбы! Внутренним слухом я слышу и музыку, она воистину отрадна, а костюмы и просто сногсшибательны! Танец продолжается! Трое плетут свои заговоры и тщательно подготавливают каждый шаг. Я так и вижу их, они сплетаются в круги и распадаются, как атомы, они крадутся и воспаряют каждый в своем, только ему свойственном стиле. Но как решить финал?

Впрочем, все это ерунда! К чему теперь напрягать мой бедный ум такими вопросами? Меня не будет в зале, меня не будет за кулисами!»

И снова Бодвин Вук сделал паузу.

— Может быть, нам стоило позволить Флоресте закончить свой последний спектакль? Выглядит просто обворожительно!

— А по-моему — нудно, — ответил Глауен.

— Ты еще слишком молод — или слишком практичен для такого. Ход мысли Флоресте действительно интригует своей тонкостью.

— Он немало потрудился над собой и письмом, этого не отнять.

— Ага! Значит, и ты согласен! Впрочем, это действительно его завещание, оправдание минувшей жизни. И то, что ты слышишь отнюдь не фривольность, а пелена горького страдания. — Бодвин вернулся к письму. — Читаю снова. Может быть, теперь он все-таки соблаговолит сообщить хотя бы пару фактов.

И действительно тон Флоресте стал немного ровнее. Перед возвращением Глауена на Араминту Флоресте посетил Йиптон, чтобы обговорить очередной тур гастролей. Остров Турбен больше для этого не годился, надо было выбирать более подходящее место. В разговоре с Титусом Помпо, у которого развязался язык от излишней выпивки, он узнал, что за дело взялась Смонни. Она поймала Шарда Клаттука, конфисковала его флаер, а самого посадила в тюрьму. При этих словах Помпо печально покачал головой. Шард дорого заплатит за свою надменность, причинившую бедной Смонни столько горя! А что касается флаера, то он частично пойдет в уплату за флаеры, уничтоженные в ходе очередного рейса Бюро «Б». Отхлебнув из бокала еще, Помпо подтвердил, что этот флаер не последний, будут и другие.

— Это мы еще посмотрим! — воскликнул при этих словах Вук. — «Шарда запихнули в самую странную из всех тюрем; в ней наружная сторона казалась внутренней, а внутренняя — наружной. Заключенные всегда имели свободу попытаться предпринять побег, если им того вдруг захочется».

На этом месте Вук прервал чтение и освежил пересохший рот парой глотков эля.

— Что за странная тюрьма, — удивился Глауен. — И где она находится?

— Давай не будем торопиться. У Флоресте, конечно, с головой не все в порядке, но я думаю, что такую важную деталь он не упустит.

Чтение началось снова. И действительно почти сразу же Флоресте указал местонахождение страной тюрьмы — она располагалась на умершем вулкане Шатторак в самом центре Эссе. Древний конус вулкана поднимался на две тысячи футов над болотами и джунглями. Заключенные там живут в кольце, окаймляющем кратер. Официальные лица размещаются внутри этого кольца. Джунгли подбираются по склонам к самому кратеру, заключенные, живущие на деревьях, каждую ночь опасаются нападения хищников. Итак, благодаря злопамятности Смонни Шард не был убит. По крайней мере, не был убит сразу.

Титус Помпо, уже окончательно пьяный, продолжал болтать о том, что на Шаттораке спрятаны еще пять флаеров, не говоря уже о горах оружия. Время от времени, когда Смонни носилась по миру, яхта Титуса «Клейхакер» приземлялась на Шаттораке, стараясь не попасть в зону действия радаров Араминты. Сам же Титус был вполне доволен своей рутинной жизнью в Йиптоне, богатым столом, выпивкой в виде грогов, пуншей, араков и глинтвейнов, а также регулярным массажем, который делали ему йиптские девицы.

— «Это все, что мне известно, — писал далее Флоресте. — Несмотря на мою привязанность к Араминте, где я собирался воздвигнуть памятник делу всей моей жизни, я чувствую, что не должен далее открывать всю пьяную болтовню Помпо. И вот почему. Вся она и так выплывет раньше или позже, и без моего вмешательства, вы же можете счесть прочитанное просто бредом слабоумного. Но оставим это, чтобы доказать вам хотя бы как-то мою собственную искренность, признаюсь, что я человек не совсем уж бесчестный. Я как мог, платил свои долги Намуру, чего нельзя сказать о нем. Из всех нас он, может быть, заслуживает наказания больше всего, и уж, по крайней мере, виноват не меньше, чем я. И все-таки на свой глупый лад и в одиночестве я продолжал оставаться честным и позволил ему смыться. Я уверен, что больше он никогда и ничем не обеспокоит Станцию Араминта, это столь дорогое моему сердцу место, где я планировал устроить Центр театральных искусств, новый Орфеум. Я согрешил, но и сам себя осудил.

Теперь уже слишком поздно лить слезы, они ничего не изменят и никого не убедят — даже меня самого. И все же, даже когда все уже сказано и сделано, я вижу, что умираю больше из-за своей глупости, чем из-за своих преступлений. И это одни из самых отчаянных слов, которые может сказать себе человек: «Ах, как бы все могло быть, если бы я был мудрее!»

Вот мое прощение. Примите его или забудьте — как вам будет угодно. Я же остаюсь переполненным слабостью и печалью — и не могу больше писать».

Бодвин бережно положил письмо перед собой.

— Для него это действительно нелегкое дело. Он постарался выразить себя, и, надо отдать ему должное, знал, как оправдаться самым ловким образом. Но к делу. Ситуация сложная, и мы должны все как следует взвесить и обсудить, не так ли, Глауен? Твое мнение?

— Надо взять Шатторак немедленно.

— Зачем?

— Разумеется, чтобы освободить отца!

— Этот план прост и ясен, и в его пользу говорит многое, — кивнул Вук.

— Приятно слышать. Но каковы минусы моей идеи?

— Это порыв, порожденный импульсивностью Клаттуков и не поддержанный холодным интеллектом Вуков, — тут Глауен что-то пробормотал себе под нос, чего Вук предпочел не расслышать. — Смею тебе напомнить, что Бюро «Б» есть по сути дела не административное агентство, которое обязано выполнять квази-милитаристские функции. Наше дело разработать десятка два-три оперативников, и чем высшей квалификации, тем лучше. Сколько там у нас йипов, кто знает? Шесть тысяч? Восемь? Сто? Не многовато ли будет?

Дальше. Флоресте упоминает о пяти флаерах на Шаттораке — несколько больше, чем я предполагал. А мы можем поднять в воздух не более семи-восьми, притом ни одного тяжеловооруженного. Шатторак, без сомнения, хорошо защищен наземными орудиями. Предположим, мы хладнокровно наносим удар. В худшем случае мы понесем потери, которые уничтожат само Бюро Б, и на следующей же неделе йипы расползутся по всему побережью. А в лучшем? Надо подкупить шпионов Смонни. Иначе, мы бросимся брать Шатторак штурмом наземными силами, и при атаке вдруг обнаружим, что нет никакой тюрьмы, никаких украденных флаеров, нет ничего, кроме регулярных войск. В результате — ни Шарда, ни флаеров, ничего, одно поражение.

— Звучит мало убедительно и не похоже на лучший вариант, — недовольно буркнул Глауен.

— Я говорил только о твоем предложении.

— Тогда давайте ваше.

— Во-первых, надо учесть все варианты и возможности. Во-вторых, разведка. В третьих, атака в полную силу. — Он включил экран. — Вот твой Шатторак, этакий шиш на болоте. Река, что течет к югу — Верте. — Изображение увеличилось, давая возможность подробнее рассмотреть поверхность: стерильная пустота, слегка изогнутая полумесяцем и покрытая серым грубым песком, да черные скалы. В центре небольшая чаша ярко-голубой воды. — Площадь приблизительно в десять акров. Правда, картинке никак не меньше ста лет, по-моему, с тех пор мы там ни разу не бывали.

— Выглядит так, будто там жара.

— Так оно и есть. Сейчас увеличу перспективу, и ты увидишь полосу в две сотни ярдов, которая окружает кратер, именно там, где начинается спуск. Поверхность совершенно пустая, если не считать несколько огромных деревьев. На них, наверное, и спят узники. Ниже начинаются джунгли. Если Флоресте не врет, заключенные действительно вольны уйти в них и попытаться пробраться через джунгли, когда и куда хотят.

Глауен смотрел на экран в молчании.

— Надо как следует обследовать территорию и только тогда что-то решать, — сказал Вук. — Согласен?

— Да. Согласен.

— Но меня очень удивило упоминание Флоресте о Чилке, — продолжал Вук. — Получается, что он здесь, на Араминте только потому, что это входит в планы Смонни по розыску и присвоению Хартии. Странно упоминание и об Обществе Старой Земли — почему они не предприняли никаких попыток найти пропавшие документы?

— Как мне говорили, их осталось совсем мало.

— Неужели их не волнуют больше проблемы Консервации? В это трудно поверить. Кто там сейчас секретарем?

— Я думаю, кузен нынешнего Хранителя по имени Пири Тамм, — осторожно ответил Глауен.

— Вот именно! Это его девчонка отправляется на Старую Землю?

— Она.

— Тогда отлично! Да, кстати, а как ее зовут?

— Уэйнесс.

— Да-да. И поскольку она окажется на Старой Земле, то может нам помочь в отношении пропавших из архивов Общества документов. Напиши ей и предложи, чтобы она произвела пару телодвижений в этом направлении. Подчеркни, что она должна действовать совершенно осмотрительно и не давать никому никаких поводов. На самом деле, я вижу, что из этого может получиться важное дельце.

— На самом деле Уэйнесс уже предприняла в этом отношении некоторые шаги, — задумчиво ответил Глауен.

— Ага! И что же ей известно?

— Не знаю. Она мне не пишет.

— Она тебе не пишет? — Густые брови Вука взлетели вверх.

— То есть, я уверен, что пишет, только я не получаю этих писем.

— Странно. Может быть, дворецкий Дома Клаттуков прячет их в своем винном погребке?

— Возможно, и так, но я подозреваю совсем другую особу. Во всяком случае, как только мы разберемся с Шаттораком, я свяжусь с Чилком и сам отправлюсь на Старую Землю.

— Хм. Ну да. Но сначала дело, то есть Шатторак. Мы поговорим об этом в свое время. — Вук взял письмо. — Я прочту его еще раз.

Глауен не возражал и уехал из нового агентства обратно домой как можно быстрее. Он снова вошел через центральный подъезд, где сбоку находились две небольшие комнатки, занятые Аларайоном, также исключенным из клана Клаттуков, главным дворецким, который заодно присматривал и за всеми входящими. Кроме того, в его обязанности входила доставка почты, сортировка посылок, писем и внутренних меморандумов и их разноска по всем апартаментам.

Глауен потянул за колокольчик, и Аларайон вышел из своего жилища. Это был седовласый, тощий и сгорбленный старик, чье тщеславие, казалось, заключалось лишь в том, чтобы выглядеть этаким милым козликом.

— Добрый вечер, Глауен. Чем могу вам помочь в этот прекрасный вечер?

— Вы можете просветить меня относительно некоторых писем, которые должны были приходить мне со Старой Земли.

— Я могу сообщить вам только то, что мне известно. Вы ведь не ждете, что я начну сейчас сочинять сказки о несуществующих посылках и посланиях, написанных на золотых скрижалях, врученных мне архангелом Серсимантесом?

— Вас надо понимать так, что ничего подобного не приходило?

Аларайон глянул через плечо на столик, где лежала почта.

— Да, Глауен. Ничего не приходило.

— Как вы знаете, меня не было на станции несколько месяцев. За это время я должен был получить уйму корреспонденции — а ее нет как нет. Может, вы все-таки вспомните, приходило ли мне что-нибудь вообще за время моего отсутствия?

— Кажется, припоминаю какие-то письма, — медленно прошамкал Аларайон. — Они были отнесены в ваши апартаменты. Да, это было уже после несчастья с Шардом. Как всегда, я опустил их в прорезь на двери. Потом туда, конечно, заходил Арлес, но он не мог выкинуть их. Письма пропали, без сомнения, каким-то другим путем.

— Без сомнения, — ответил Глауен. — Спасибо за информацию.

Тут молодой человек обнаружил, что он дьявольски голоден — и не удивительно, поскольку не ел он с самого утра. В столовой он наскоро подкрепился черным хлебом, фасолью и огурцами, и отправился к себе. Там он заставил себя сесть за телефон, но вместо живого ответа услышал скрипучий голос оператора: «Вы совершаете недозволенный звонок и не можете быть соединены с абонентом без особого разрешения».

— Я капитан Глауен Клаттук, Бюро «Б». Этого достаточно.

— Простите, капитан Клаттук, но вашей фамилии в списке нет.

— Так впишите ее туда! Свяжитесь с Бодвином Вуком, если уж вам так надо!

Прошло несколько мгновений, и голос зазвучал снова.

— Теперь вы присутствуете в списке, сэр. С кем вас соединить?

— С Арлесом Клаттуком.

Но прошло еще целых пять минут, прежде чем на экране появилось тяжелое лицо Арлеса. При виде Глауена радость на нем сменилась усмешкой.

— Чего тебе, Глауен? Что-нибудь важное? Ты звонишь из плохого места.

— Оно может стать еще хуже, Арлес, судя по тому, что происходит с моей почтой.

— С твоей почтой?

— Да, моей почтой. Ее опустили ко мне, а она исчезла. Что могло с ней случиться, а?

Голос Арлеса стал слишком звонким.

— Не помню никакой почты. Была только уйма мусора, просто помойка какая-то, когда мы вошли.

Глауен кровожадно рассмеялся.

— Если ты только посмел выкинуть мою почту, то отправишься носом долбить скалы дней этак на восемьдесят. Подумай хорошенько, Арлес!

— Нечего разговаривать со мной таким тоном! Если твоя почта была, значит, ее выкинул кто-то из прислуги и валяется она где-нибудь в коробках для мусора.

— Я уже обшарил все, но писем не нашел. Почему, интересно знать. Да потому, что это ты вскрыл их и прочел.

— Чушь какая! Полная ерунда! Если я и увидел почту с именем Клаттука, то, конечно, мог автоматически и заглянуть.

— И что дальше?

— Говорю тебе — я не помню!

— Ты давал ее читать своей матери?

— Она, конечно, могла подобрать их, ну… чтобы прибрать, — Арлес нервно облизнул губы.

— Значит, она читала их прямо у тебя перед носом!

— Я бы так не сказал. И, вообще, я ничего не помню. Я же не слежу за матушкой. Так это все, что ты хотел спросить?

— Не совсем, но я подожду, пока найдутся письма. — И Глауен оборвал связь.

Еще какое-то время он постоял в центре комнаты, раздумывая, потом натянул форменный китель Бюро «Б», кепи и направился вниз, в квартиру Спанчетты.

На звонок вышла горничная и провела его в приемную, восьмиугольную комнату, посреди которой возвышался тоже восьмиугольный диван, обтянутый серым шелком. По четырем альковам, четыре напольных вазы лили аромат пурпурных лилий, стоявших в высоких букетах. Скоро появилась и Спанчетта. Сегодня она решила затянуть свой гигантский бюст в матовое черное платье, украшенное лишь серебряными пуговицами. Трен платья мел пол, длинные рукава почти скрывали кисти. Волосы были убраны в какую-то непонятную пирамиду примерно в фут вышиной, а лицо густо и мертвенно забелено косметикой. Секунд пять она стояла в дверях, глядя на Глауена глазами черными, как агаты и, наконец, вошла в комнату.

— Что тебе здесь надо, и зачем ты явился ко мне в своей кукольной форме?

— Это официальная форма, и я здесь нахожусь на служебном расследовании.

— И в чем же я в таком случае обвиняюсь? — язвительно засмеялась Спанчетта.

— Мне нужно вас допросить относительно неправомерного и недобросовестного отношения к почтовым отправлениям — а именно о тех письмах, которые приходили мне во время моего отсутствия.

— Что я могу знать о твоей почте? — презрительно дернула плечом Спанчетта.

— Я уже снесся с Арлесом. И если вы сейчас не выложите сюда письма, я немедленно получу разрешение на обыск всей квартиры. И в таком случае вы окажетесь под следствием уже вне зависимости, найдется почта или нет. Арлес подтвердил под присягой, что письма попали в ваше распоряжение.

Спанчетта немного подумала, отвернулась и выкатилась из приемной. Глауен пошел следом. Спанчетта остановилась и бросила через плечо:

— Вы вторгаетесь в частные владения! Это чудовищное оскорбление!

— Не при таких обстоятельствах. Я хочу увидеть, где вы держали мои письма. К тому же я не собираюсь околачивать целый час груши в приемной, пока вы будете заниматься своими делами.

Спанчетта выдавила ухмылку и отвернулась. В коридоре она остановилась у высокого шкафа и вытащила перевязанную лентой пачку писем.

— Вот тебе то, что ты ищешь. Я о них просто забыла. Да никакой тайны тут и нет.

Глауен просмотрел конверты, которых оказалось всего четыре; все были вскрыты. Спанчетта молча глядела на его действия.

У Глауена не находилось слов выразить свое возмущение и он только глубоко вздохнул.

— Я сам мог бы рассказать тебе гораздо больше.

Молчание Спанчетты становилось оскорбительным. Глауен развернулся на каблуках и молча ушел, чтобы хоть как-то сохранить достоинство. Горничная вежливо открыла ему дверь, и молодой человек снова оказался в коридоре.

Глауен вернулся к себе, и долго стоял в гостиной, пылая ненавистью. Поведение Спанчетты было просто возмутительным. И, как всегда после очередной оскорбительной выходки Спанчетты, было совершенно непонятно, как же поступить в ответ. И снова и снова всплывало чье-то обидное, но верное замечание: «Спанчетта есть Спанчетита! Она как естественная сила природы, сделать с ней ничего нельзя! С нею можно только смириться — иного выхода нет!»

Глауен посмотрел на письма, все еще судорожно сжатые в руке. Все были вскрыты, а потом тщательно заклеены, все это оставляло неприятное ощущение надругательства и насилия. И с этим ничего нельзя было сделать, выкинуть письма невозможно — значит, оставалось смириться с унижением.

— Надо быть практичным, — напомнил себе Глауен, подошел к дивану, силой усадил себя на него, и одно за другим стал читать несчастные письма.

Первое оказалось отправлено с Андромеды 60111У, места, откуда Уэйнесс только и могла отправить первую почту. Второе и третье посланы с Йисинджеса, деревни на Земле неподалеку от Шиллави, четвертое же — из Мирки Пород на Драшени.

Глауен бегло просмотрел послания одно за другим, а уже потом перечитал медленно во второй раз. В первом письме девушка писала о своем путешествии по Хлысту к порту Синяя Лампа на Андромеде 60111У. Во втором объявляла о своем прибытии на Старую Землю, рассказывала о Пири Тамме и его изысканном старинном доме неподалеку от Йисинджеса. Там мало что изменилось с ее последнего посещения, и там себя девушка чувствовала, как дома. Пири, конечно, очень расстроился, услышав о смерти Мило, и выразил соболезнования по поводу того, какие дела творятся нынче на Кадволе. «Дядя Пири выполняет обязанности секретаря Общества как-то против своей воли, и ему было неинтересно обсуждать эти дела со мной. К тому же, возможно, он счел меня слишком любопытной, даже назойливой. Почему это я, в таком возрасте, так занята какими-то древними документами и их местонахождением? Порой он был резок почти до неприличия, и мне пришлось вести себя более осторожно. Мне кажется, он вообще хочет замять всю эту проблему, в том смысле, что если прикинуться, будто проблемы нет, то ее и действительно не будет. В целом, боюсь, дядя ведет себя не очень красиво».

Дальше Уэйнесс писала о своих «изысканиях» и о препятствиях, которые постоянно возникают на ее пути. Обстоятельства, с которыми ей пришлось так или иначе столкнуться, оказались не то, что загадочными — скорее устрашающими. Устрашающими настолько, что ей трудно было заставить себя поверить в то, что они действительно реальны. «Старая Земля, — писала Уэйнесс с горечью, — конечно, все так же свежа, прелестна и невинна, как в древние времена, но в ней кроется множество темных и довольно гнусных тайн». А посему она весьма хотела бы видеть рядом с собой Глауена, и хотела бы этого по многим причинам.

— Не волнуйся, — прошептал Глауен в лист бумаги. — Я буду с тобой, как только смогу.

В третьем письме Уэйнесс выражала беспокойство по поводу отсутствия писем от него и о своих поисках говорила уже более осторожно, хотя и намекала, что они смогут увести ее в самые отдаленные части мира. «Странные события, о которых я писала, все еще продолжаются, — сообщала она. — Я почти уверена в их разгадке, но не буду об этом писать, ибо об этом страшно даже подумать».

Глауен скривился. «Что там могло случиться? Почему она так неосторожна? По крайней мере, до тех пор, пока я не приехал?»

Четвертое письмо было коротким и самым отчаянным из всех, и о передвижениях девушки можно было судить лишь по штемпелю Драшени на Мохольке. «Больше не буду ничего писать до тех пор, пока не получу от тебя ответа! Или до тебя не доходят мои письма или с тобой и вовсе случилось что-то ужасное!» Обратного адреса не было, а только в конце стояла коротенькая приписка: «Я уезжаю отсюда завтра. Как только узнаю что-нибудь определенное, немедленно свяжусь с отцом, а уж он даст знать тебе. Не рискую сообщать больше ничего конкретного из-за того, что эти письма могут попасть в чужие и враждебные руки».

«Куда они и попали», — злобно подумал Глауен. Правда, в них никак не проливался свет на то, какими именно «изысканиями» занимается Уэйнес, хотя по множеству намеков и аллюзий ими можно было заинтересоваться, особенно такому человеку, как Спанчетта.

О Хартии Уэйнесс упомянула всего один раз, и то в связи с умирающим Обществом. Вполне невинное упоминание, подумал Глауен. Уэйнес много писала о разочарованности Пири во всей концепции Консервации, чье время, по его мнению, давно прошло; во всяком случае, относительно Кадвола, где поколения выродившихся натуралистов позволили делам зайти в такой тупик под святым знаменем Консервации. «Дядя Пири пессимист, — писала Уэйнесс. — Он считает, что хранители на Кадволе должны защитить Хартию своими собственными силами, поскольку ныне Общество натуралистов не имеет для помощи им ни сил, ни желания. Я слышала от него и то, что Консервация по самой своей природе, может быть только проходящей фазой в жизни таких миров, как Кадвол. Я пыталась спросить, напирая на то, почему бы рациональной администрации, руководствующейся существующей Хартией не поддерживать Консервацию во все времена, что для этого есть все основания, а нынешние временные проблемы возникли лишь из-за обилия просчетов и ошибок прежнего руководства. Оно хотело получить бездонные источники дешевой рабочей силы и потому позволило йипам остаться на атолле Лютвен в явное нарушение Хартии, но нынешнее поколение должно просто покончить с этим и восстановить все в первоначальном виде, чтобы все было именно так, как и должно было быть. Но как это сделать? Явно, что йипы должны быть удалены с Кадвола в равное по условиям или более лучшее место в другом мире. Конечно, это трудный, дорогостоящий и нервный процесс и в настоящее время мы на него не способны. Дядя слушал мои речи вполуха, словно мои выстраданные рассуждения были детским лепетом наивного младенца. Бедный дядя Пири! Как бы мне хотелось, чтобы он был порадостней! Да и я тоже. А больше всего я хочу, чтобы здесь оказался ты!»

Глауен позвонил в Речной Домик и тут же увидел на экране лицо Эгона.

— Говорит Глауен Клаттук. Я только что прочитал письма Уэйнесс с Земли. Спанчетта украла их и спрятала, не собираясь отдавать вовсе.

— Что за странная женщина! — В полном удивлении воскликнул Эгон. — Но зачем она так поступила?

— Таким образом она демонстрирует презрение ко всему, что связано с отцом или мною.

— Но это же какая-то глупость! С каждым днем мир становится все запутанней. Уэйнесс тоже смущает меня: такое поведение выходит за рамки моего понимания. Но открыться мне она отказывается на основании того, что я, мол, не сумею держать рот на замке. — Эгон как-то заискивающе посмотрел на Глауена. — А как насчет вас? Может быть, у вас есть какой-то ключ к тому, что происходит?

— У меня нет ни малейшего представления о том, где Уэйнесс и чем она занимается, — ушел от прямого ответа Глауен. — От меня она писем не получала — и слава богу — потому что не будет писать дальше, пока не получит.

— У меня вообще нет от не вестей. И я вообще ничего не знаю. И все-таки я чувствую некую силу, нажим, прессинг, заставляющий ее делать совсем не то, что ей хочется. Она слишком молода и неопытна для серьезных испытаний. Я очень расстроен и…

— Я разделяю ваши опасения, — тихо ответил Глауен.

— Но почему она так скрытничает?

— Она явно узнала нечто, что при обнародовании может погубить многое и многих. Если я смею сделать одно предположение…

— О, сделайте, сделайте!

— Было бы очень хорошо, если бы ни один из нас не говорил о ней ничего и особенно на публике.

— Интересная мысль, которую я вовсе не понимаю. Однако я приму ее близко к сердцу, хотя и напрочь не догадываюсь, что могло сорвать столь юную особу с места и занести в такую даль. У нас, разумеется, немало проблем, но все они сосредоточены здесь, на Кадволе.

— Я полагаю, что у нее есть веские основания делать то, что она в данный момент делает, — жестко подытожил Глауен.

— О, без сомнения! И, надеюсь, ее следующее письмо принесет какую-то ясность!

— А также откроет ее местонахождение, как я очень надеюсь. И, кстати, думаю, что Вук уже сообщил вам о завещании Флоресте?

— Он передал мне копию и предложил ознакомиться поподробней. Но на самом деле сначала позвольте мне объяснить, что происходит в Речном Домике. Каждый год я вынужден бросать все дела ради обоих Варденов. На этот раз к ним присоединятся еще Вилдер Фергус, Клайти Вердженс, которую вы, вероятно, помните, и ее племянник Джулиан Бохост.

— Отлично помню всех.

— М-да, они незабываемы. Но будут и другие гости, более непривычные, непривычные, разумеется, лишь в контексте Речного Домика. Это Левин Бардуз и его компаньон по странствиям — существо странное, называемое Флиц.

— Флиц?

— Не больше, не меньше. Бардуз человек богатый и может позволить себе всякие фривольности. Я о нем ничего не знаю, за исключением того, что он, кажется, друг Клайти.

— Эта дама в своих обычных выкрутасах?

— Даже более. Она решила сделать из Титуса Помпо народного героя — благородного и бескорыстного революционера, защитника угнетенных.

— Это серьезно?

— Вполне.

— Флоресте немного прошелся пол поводу этого Титуса, — задумчиво улыбнулся Глауен.

— Буду рад ознакомиться в деталях. Думаю, что и гостям это понравиться. Может быть, вы придете к нам позавтракать и сам прочитаете завещание вслух?

— Буду счастлив.

— Отлично! Тогда до завтра. Приходите чуть раньше двенадцати.

Утром Глауен позвонил в аэропорт и связался с Чилком.

— Доброе утро, Глауен! Что у тебя нынче на уме?

— Сказать тебе пару слов и желательно прямо у тебя.

— Время любое?

— Я буду немедленно.

Приехав в аэропорт, Глауен прошел в стеклянный офис, находящийся неподалеку от ангаров, где нашел Чилка, человека, вывести которого из себя было практически невозможно, ветерана тысячи экспедиций и эскапад, в половину которых вполне можно было верить. Это был мужчина среднего роста, мощный, широкоплечий, с цветущим лицом, с матовыми, полуседыми кудрями и с подвижными желваками на щеках.

Он стоял у стола, потягивая из кружки чай.

— Садись, Глауен, — бросил он через плечо. — Чай будешь?

— Если дашь.

Чилк налил вторую кружку.

— Это настоящий, с холмов Старой Земли, а не местное барахло. — Он с комфортом расположился в кресле. — Ну, и что привело тебя сюда в столь ранний час?

Глауен посмотрел через стекло на ангары и зал ожидания.

— Мы говорим без свидетелей?

— Полагаю, да. К дверям ухо никто не прикладывает — такова уж судьба стеклянных дверей. А с чего вдруг такая подозрительность?

— А как с жучками?

Чилк повернулся и включил завесу какой-то диковатой музыки.

— Это смажет всех насекомых в нужном радиусе, если ты, конечно, не станешь петь свои новости. Так в чем секрет?

— Вот копия письма, которое Флоресте написал вчера в полдень. Он утверждает, что отец до сих пор жив, и при этом упоминает тебя. — Глауен дал письмо Чилку. — Читай сам.

Чил взял письмо, откинулся в кресле и стал читать. Где-то на половине он оторвался от строчек.

— Ну, не диво ли? Смонни все еще думает, что я владею ценностями деда!

— Дивно, если не владеешь. Так не владеешь?

— Не думаю.

— А ты когда-нибудь проводил инвентаризацию поместья?

— Зачем? Рыться в сараях? Смонни сама все прекрасно знает, она грабила ранчо раза четыре.

— И ты уверен, что это она?

— Никому другому это неинтересно. Хоть бы она окончательно взяла все в свои руки. Меня уже достало быть объектом ее страсти или гнева — без разницы. — Чилк вернулся к чтению и, закончив, какое-то время посидел молча, а затем вернул письмо Глауену. — И теперь ты, значит, собираешься рвануть и освободить отца, так?

— Что-то вроде того.

— А Бодвин Вук присоединится к этой миссии.

— Сомневаюсь. Он слишком осторожен порой.

— И думаю, не без оснований.

— Он убежден, что Шатторак хорошо защищен и посему атака с воздуха будет стоить нам пяти или шести флаеров и половину состава Бюро, — передернул плечами Глауен.

— Ты называешь это «слишком осторожен»? Я бы назвал это просто здравым смыслом.

— Рейд не обязательно устраивать сверху вниз. Можно высадить десант где-нибудь на склоне и атаковать с фланга. Но и это кажется ему сложным.

— Мне тоже. Да и где посадить флаеры? В джунглях?

— Должны же там быть открытые пространства!

— По идее должны. Но, во-первых, придется сменить окраску всех флаеров — в противном случае их тут же засечет разведка. А уж тогда нас будут ждать сотен пять йипов. Смонни постарается.

— Я думаю, ты сможешь убрать всех шпионов.

Чилк развел руки жестом полной беспомощности и оскорбленной невинности.

— Я знаю, что за мной шпионят, как собака знает, что у нее есть блохи. Я даже знаю, кто они. Вот, например, мой первый помощник, работающий со мной дверь в дверь. Прелестный образчик по имени Бенъями.

Глянув за стекло, Глауен действительно увидел высокого и здорового, как бык, молодого человека с безупречным лицом, угольно-черными волосами и чистой бронзового оттенка кожей.

— А почему ты думаешь, что он шпион? — подумав, спросил Глауен.

— Он работает как вол, выполняет все приказания, улыбается чаще, чем нужно и следит за всем, что здесь происходит. Так я вычисляю всех шпионов — они всегда трудятся не покладая рук и причиняют меньше всего беспокойства — не считая их шпионства, разумеется. И ежели бы я был холодным циником, то давно попытался вычислить всех шпионов на свете.

— Но он не похож на типичного представителя такой профессии, — заметил Глауен, все продолжая разглядывать Бенъями.

— Может, и не похож. Но еще меньше он похож на типичного рабочего. Я просто нутром чую, что это именно он устроил западню твоему отцу.

— Но у тебя нет доказательств.

— Если бы они были, Бенъями сейчас не улыбался бы столь радостно.

— Хорошо, пока он отвернулся, скажу-таки тебе, зачем я пришел. — И Глауен изложил Чилку свою идею. Тот слушал с выражением сомнения на лице.

— Достаточно разумно, но хорошо бы услышать и мнение Вука.

— Этого я от тебя и ждал, — Глауен печально опустил голову. — Ладно, я ухожу сию же минуту и ознакомлю с моим проектом и его.

И молодой человек поспешил по Венси-Вей к новому агентству, где Хильда, уксусно-кислая дама-менеджер сообщила ему, что Бодвин Вук еще не появился. Хильда была подозрительна и потому считала, что Глауен выглядит что-то уж слишком радостным.

— Придется подождать, как и всем смертным, — заявила она.

Ждать пришлось около часу. Наконец, Вук появился, не обращая внимания на Глауена, остановился у стола Хильды, сказал ей что-то резкое и прошел к себе, не глядя ни на кого.

Глауен прождал еще минут десять и, не выдержав, сказал Хильде:

— Сообщите Суперинтенданту, что прибыл капитан Глауен Клаттук и желает получить аудиенцию.

— Он и так знает, что вы тут

— Я не могу больше ждать!

— Что? — саркастически хмыкнула Хильда. — У вас еще какое-то важное дело в другом месте?

— Я приглашен на завтрак в Речной Домик самим Хранителем.

Хильда скорчила гримасу, но все же сказала по внутренней связи, что Глауену не терпится. В ответ что-то зашуршало и загудело.

— Можете пройти, — милостиво разрешила Хильда, и Глауен важно прошествовал внутрь.

Вук оторвался от стола и ткнул пальцем в соседний стул.

— Садись. Что это за история с Хранителем?

— Мне пришлось сказать этой дуре, а не то она промариновала бы меня в приемной целый день. Она явно меня за что-то недолюбливает.

— Чушь! — отрезал Вук. — Наоборот, обожает и боится показать.

— Верится с трудом.

— Да и бог с ней. Давай не будем тратить времени на обсуждение Хильды и ее уныний. Ты здесь зачем? Есть что-нибудь новенькое? Если нет, то ступай обратно и не мешай.

— Я бы хотел узнать ваши планы относительно Шатторака? — твердым голосом произнес Глауен.

— Все это будет обсуждаться по мере поступления данных. Сейчас никаких решений принято быть не может, — быстро проговорил Вук.

— Я думал, сейчас главное поспешить? — вскинул черные брови Глауен.

— У нас тут все главное! Кроме всего прочего, мне бы еще очень хотелось вывести из строя яхту Помпо — или, что гораздо, лучше, просто захватить ее.

— А разве… Разве вы не собираетесь первым делом спасти отца?

Вук воздел к небу толстые руки.

— Не собираюсь ли я обрушиться на Шатторак всеми силами? Во всяком случае, не сегодня и не завтра.

— Но что вы думаете…

— Разве я еще не объяснил тебе? Надо как следует исследовать местность, как положено в Бюро «Б», где разум всегда побеждает истерику! Всему свое время, в конце концов!

— Кажется, у меня есть идея, которая соответствует всем вашим планам.

— Ха-ха-ха! Если она состоит из приватной атаки с использованием твоего флаера и неминуемого поражения, то не трать силы, мой милый. Я не выделю на такое сумасшествие ни одной машины!

— Никакой атаки, сэр, и ни одного флаера из Бюро.

— Ты хочешь поехать поплавать в одиночку?

— Нет, сэр. На задворках аэропорта есть один старый флаер, Скайри, у которого все пообломано и растащено. По сути дела это не больше, чем летающая платформа. Чилк иногда пользуется ею, чтобы перевозить грузы на мыс Журнал. И эта развалина вполне соответствует моему замыслу.

— И какому же, позволь спросить?

— Я подойду к Эссе со стороны моря, полечу по реке Верте до самого вулкана, спрячу флаер и поднимусь по склону к тюрьме. Словом, стану разведчиком.

— Мой дорогой юноша, твой план напоминает мне чудовищное самоубийство, не меньше.

— А я думаю, что нет, — улыбнулся Глауен.

— Но как ты избежишь хищников? Они там кишмя кишат.

— Чилк поможет мне с вооружением Скайри.

— Ага! Значит, ты уже посвятил в это дело и его!

— Без этого было никак. Мы установим там пару пулеметов типа Г-ЦР, поставим парус, ну и остальное…

— Хорошо, вы его посадите — дальше что? Ты, что, думаешь, взобраться на гору так просто? Джунгли — такой же ад, как и болота.

— Как говорят все свидетельства, днем хищники становятся очень вялыми.

— Да, из-за жары, Но и ты станешь таким же, не сомневайся.

— Мы погрузим небольшой болотоходец, и на нем поднимемся на Шатторак; так и проще и безопасней.

— Слова «проще» и «безопасней» к Эссе неприложимы.

— И все-таки я надеюсь выжить, — ответил Глауен, отвернувшись к окну.

— Я тоже на это надеюсь.

— Так вы одобряете?

— Не торопись. Предположим, тебе удастся подняться на Шатторак — что дальше?

— Я доберусь до внешней тюрьмы. Если повезет — сразу найду отца, и мы вернемся обратно так же, как я доберусь туда. Когда его отсутствие будет замечено, все решат, что он просто попытался удрать через джунгли.

— Это в лучшем варианте, — неодобрительно прохрипел Вук. — А в худшем? Вас заметят, поднимут тревогу.

— Это неизбежность любой разведки.

— Шард, конечно, счастливчик. Если бы в такую историю попал я, то еще неизвестно, кто бы поспешил мне на помощь.

— Я поспешил бы, сэр.

— Ладно, Глауен. Я вижу тебя не свернешь. Пользуйся своей наглостью! Да не пори горячку! Порывистость Клаттуков не для горы Шатторак. И вот еще: если не сможешь спасти отца, забирай любого другого узника — это даст нам нужную информацию.

— Слушаюсь, сэр. А как насчет радиосвязи?

— У нас нет пиперов[4]. Они никогда, в общем-то, не требовались. Придется обходиться без них. Ну, что еще?

— Позвоните Чилку и скажите, что вопрос со Скайри улажен.

— Хорошо. Еще?

— Вы уже знаете, что Эгон Тамм пригласил меня сегодня на завтрак в Речной Домик. Он хочет, чтобы я прочел письмо Флоресте перед Клайти Вердженс и остальными жемеэсовцами.

— Хм. Ты становишься прямо-таки светским человеком. Надеюсь, копия у тебя есть?

— Разумеется, есть, сэр.

— Тогда все. Гляди в оба, Глауен!

Незадолго до двенадцати Глауен пришел в Речной Домик, где лично Эгоном Таммом немедленно был препровожден в затененный холл. Он показался Глауену резко постаревшим за эти несколько прошедших месяцев; виски поседели, чистая смуглая кожа покрылась морщинами, как кора старого дерева. Он приветствовал Глауена с большей, чем обычно, сердечностью.

— Как бы то ни было, Глауен, но моя нынешняя компания меня не радует. Заниматься делами стало уже совсем невозможно.

— Так, значит Клайти в лучшей своей форме.

— В наилучшей. Вот она, в этой самой прекрасной форме бродит по приемной взад-вперед, обличая преступления, выдавая заявления и демонстрируя свою новую пантологию. Джулиан обращается ко всем с призывом выслушать его и пытается время от времени вести себя вызывающе, но только ради того, чтобы его заметил Флиц. Левин Бардуз слушает вполуха, и я не могу понять, что он думает; совершенно непроницаемая личность. Варден Фергус и Ларика чувствуют момент и сидят, изображая значительное молчание. Я же не очень боюсь вызвать огонь Клайти на себя, поскольку держусь очень скромно.

— Значит, Вардена Баллиндера нет?

— К несчастью, нет. Некоторые выпады Клайти соответственно остаются без ответа.

— Хм, — протянул Глауен. — Может быть, ее отвлечет мое появление?

Эгон улыбнулся.

— Ее отвлечет письмо Флоресте. Надеюсь, вы принесли его?

— Оно у меня в кармане.

— Тогда идемте немедленно. Время завтрака приближается слишком стремительно.

И они через арку прошли в огромную, полную света приемную с высокими южными и выходящими на лагуну западными окнами. Стены сияли белизной, как и потолок, если не считать потолочных балок, оставленных в естественном цвете старого дерева. Пол украшали три ковра всевозможных оттенков от зеленого до черного и алого. Кушетка и несколько кресел сверкали тускло-зеленным штофом. Задняя стена была сплошь уставлена полками, на которых красовались всевозможные удивительные артефакты, представлявшие собой коллекцию, собранную сотней предыдущих Хранителей. В восточном конце приемной стоял стол — на который в весьма рискованной позе облокачивался Джулиан Бохост — заваленный книгами, периодикой и украшенный единственным букетом розоватых цветов в чаше, поддерживаемой бледно-зеленоватым селадоном.

В комнате было шестеро. Клайти со сцепленными за спиной руками действительно мерила шагами ковры, а Джулиан полувозлежал на столе. Около окна сидела молодая женщина с гладкими серебристыми волосами и безупречным лицом, полностью погруженная в какие-то свои размышления и не обращавшая на Джулиана ровно никакого внимания. На ней были серебряные брюки в обтяжку, короткая и просторная черная кофточка-размахайка и черные сандалии на босых ногах. Рядом с ней стоял человек средних лет и средней комплекции, короткошеий, с узкими и бледными серыми глазками и коротким вздернутым носом; голова его блестела, как бильярдный шар. Варден Фергус и Ларика Фергус неподвижно застыли на кушетке, наблюдая за Клайти взглядами кроликов перед змеей. Оба они были одних лет и облачены в темные одежды Штромы.

Колити расхаживала взад-вперед с опущенной головой.

— …неизбежно и необходимо! Никому не будет приятно, но что из того? Мы уже могли оценить их эмоции. Прогрессивное течение… — Она замерла на полуслове, увидев Глауена. — Привет! И с чем мы явились?

Джулиан, едва ли уже не лежавший на столе и подносивший к губам бокал, высоко поднял брови.

— Клянусь девятью богами и семнадцатью дьяволами, это же Глауен! Бравый Глауен Клаттук, хранящий нас от йипов!

Глауен не обратил на это восклицание никакого внимания. Эгон стал представлять гостей, и первыми подвел к нему пару Фергусов.

— Варден Вильдер Фергус и мадам Ларика Фергус. — Глауен вежливо склонил голову, а Эгон продолжал знакомить его дальше. — Флиц, сверкающая на солнце. — Флиц повела глазами и снова сосредоточила взгляд на кончиках своих черных сандалий. — Рядом ее ближайший друг и компаньон по бизнесу Левин Бардуз. Это гости Клайти.

Бардуз вполне вежливо поклонился, и тут Глауен заметил, что гость вовсе не лыс, как ему показалось сначала, просто его голову плотно прикрывали коротко стриженные и припомаженные волосы. Движения его оказались вескими и решительными, а он сам почему-то производил впечатление какого-то архистерильного существа.

В это время Клайти поборола замешательство, и Эгон осторожно обратился к ней:

— Надеюсь, вы помните капитана Клаттука? Вы уже встречались, насколько я помню.

— Разумеется, помню. Он член местной полиции или как там она называется.

— Обычно она называется Бюро «Б». На самом деле мы являемся филиалом ИПКЦ, — ласково улыбнулся Глауен.

— Вот как? Джулиан, это, кажется, по твоей части?

— Кажется, я что-то слышал об этом.

— Странно. Я всегда считала, что ИПКЦ кладет на своих представителей неизгладимую печать.

— Вы абсолютно правы, — согласился Глауен. — И, надеюсь, вам будет приятно узнать и о том, что сотрудники Бюро «Б» имеют наивысшую квалификацию.

Джулиан расхохотался.

— Милая тетушка, мне кажется, вы попали в ловушку.

— Мне совершенно все равно, — проворчала Клайти и снова отвернулась от всех.

— Так что вы принесли нам, Глауен? — громко и развязно спросил Джулиан. — И зачем вообще пришли? Ведь главная приманка, насколько нам сказали, находится где-то там, на Земле. Может, вы знаете, где именно?

— Я пришел в гости к Хранителю и мадам Коре, — отрезал Глауен. — Ваше же присутствие здесь является для меня весьма приятным сюрпризом.

— Хорошо сказано! Но вы ушли от вопроса.

— Относительно Уэйнесс? Насколько известно мне, она гостит у своего дяди Пири Тамма в Йисинджесе.

— Знаем. — Джулиан отхлебнул из бокала. — Кора нам это уже сообщила, как и то, что вы тоже проводили отпуск где-то в других мирах.

— Да, я путешествовал, но, увы — исключительно по делам бюро.

— Именно так и будет написано в ваших бухгалтерских документах, когда вы буде сдавать отчет! — рассмеялся Джулиан.

— Надеюсь. Если мне не придется еще и самому платить за то, что произошло…

— Так путешествие не удалось?

— Свое задание я выполнил и жизнь себе спас. Ну, а кроме того, выяснил, что импрессарио Флоресте замешан в ужасные преступления. Правда, ныне он уже мертв. Так что, путешествие вполне удалось.

— Так это вы убили Флоресте, нашего самого замечательного артиста? — вскинулась Клайти.

— Я лично его не убивал. Он был задушен специальным газом в своей камере. И, кстати, завещал все свое состояние мне.

— Это удивительно.

— Ничего удивительного. Он все объясняет в письме. Пишет он, кстати, и о Титусе Помпо — они были хорошо знакомы.

— Вот как?! Было бы интересно увидеть это письмо!

— Оно при мне. После завтрака я с удовольствием его прочту.

— Я хочу увидеть его немедленно! — Клайти подняла руку жестом памятника. — Немедленно!

Глауен улыбнулся и покачал головой.

— Некоторые части этого письма сугубо конфиденциальны.

Клайти снова заходила по приемной, как по клетке.

— Это письмо не откроет нам ничего нового. Титус Помпо — смиреннейший человек, но и у его терпения есть пределы! И нас ждет огромная трагедия, если не будет предпринято никаких действий!

— Совершенно с вами согласен, — поддакнул Глауен.

Клайти бросила на него подозрительный взгляд.

— Именно поэтому на следующем пленуме я предполагаю устроить суд или нечто подобное…

— Это будет преждевременно. У вас на пути встанут несколько практических обстоятельств.

— Каких же?

— Во-первых, вы не можете никуда деть йипов, пока мы не найдем походящего мира, который мог бы их принять и ассимилировать. С транспортом тоже большие проблемы.

— Вы шутите! — Недоверчиво воззрилась на него Клайти.

— Отнюдь нет. Я говорю вполне серьезно. Переселение йипов неизбежно, и это теперь лишь вопрос времени и места.

— Местом вполне может стать побережье Мармиона, если уж следовать принципам всеобщей демократии! — Клайти обернулась к Тамму. — Вы не согласны?

— И вы считаете, что Хранитель должен нарушать Хартию? — обиженно вмешался Варджен Фергус.

— Мы должны руководствоваться жизненными фактами! — отрезала Клайти. — ЖМС настаивает на демократической реформе! И ни один разумный человек не может возразить нам!

— Я вам возражаю! И особенно возражаю против вашего пацифистского лицемерия! — едко вмешалась Ларика.

— Ах, так вы считаете меня лицемеркой? — взорвалась Клайти и часто-часто заморгала. — Разве мои намерения не кристально чисты?!

— Разумеется, чисты, почему бы им и не быть таковыми? Пацифики уже присмотрели себе на берегу места для поместий, которые они тут же там настроят, как только будет нарушена Хартия!

— Такое утверждение безответственно и оскорбительно! — закричала Клайти. — Более того, это гнусная клевета!

— Нет, это правда! Я лично слышала разговоры об этом! Ваш племянник, Джулиан Бохост, несколько раз говорил о том, какие именно территории он предпочитает взять себе!

— Воистину, мадам Ларика, вы делаете из мухи слона — это была всего лишь пустая болтовня, — лениво ответил Джулиан.

— Это вообще не имеет отношения к теме нашего разговора и потому нечего и поднимать этот вопрос! — не унималась Клайти.

— Нет уж простите, почему же нечего, когда пацифики собираются уничтожить Консервацию? Вы явно на стороне йипов, это несомненно!

— Вы все понимаете шиворот-навыворот, мадам Ларика, — вздохнул Джулиан. — Члены партии ЖМС — не пацифики, если вам это еще неизвестно. Мы — практические идеалисты! Мы верим в реальную жизнь! И прежде, чем варить суп, всегда убеждаемся в том, есть ли для этого кастрюля!

— Блестяще сказано, Джулиан! — одобрила тетка. — Я еще никогда не слышала в наш адрес столь нелепых и диких обвинений!

Джулиан поцеловал край бокала.

— В мире первоначального выбора невозможно ничего. Все течет, все изменяется, ничто не стабильно.

Левин Бардуз быстро посмотрел на Флиц.

— Джулиан говорит высокими абстракциями. Ты смущена?

— Нет.

— А, так тебе знакомы эти идеи?

— Я не слушала.

Джулиан демонстративно отшатнулся.

— О, какая жалость и какая потеря! Вы пропустили одну из моих самых вдохновенных идей!

— Может быть, вы повторите ее как-нибудь еще раз.

— Я вижу, что Кора зовет нас к столу, — сменил тему Эгон. — Будет хорошо, если мы на время сменим политическую беседу на застольную.

Все вышли на затененную деревьями террасу — сооружение из темных досок болотного вяза, построенное над водой лагуны. Стол покрывала бледно-зеленая скатерть, изящно поддержанная зеленым и синим фаянсом, сопровождавшимся рядами высоких бокалов темно-красного стекла.

Кора усадила гостей, не считаясь с их симпатиями и антипатиями, так что Глауен оказался рядом с Клайти и с Джулианом напротив. Сама Кора восседала, как и положено, во главе стола.

Поначалу разговор шел натянуто, касаясь каких-то случайных предметов, хотя Клайти, надо отдать ей должное, сурово молчала. Джулиан снова сделал попытку выведать что-нибудь про Уэйнесс.

— Когда вы ждете ее домой?

— Эта девочка — настоящая загадка, — ответила Кора — Она утверждает, что ее снедает ностальгия, но никаких точных планов у нее нет. Вероятно, ее удерживают там те изыскания, которыми она занята.

— И какого же рода эти изыскания? — поинтересовался Бардуз.

— Я понимаю так, что она изучает опыты прошлых Консерваций, пытаясь разгадать, почему одни из них были удачными, а другие — нет.

— Интересно. Это может развиться в большой проект, — одобрил Бардуз.

— И я так думаю, — согласилась Кора.

— Она действительно может добиться многого, — подхватил Эгон. — И я думаю, что каждый, кто в состоянии, тоже должен хотя бы раз в жизни совершить паломничество на Старую Землю.

— Земля — источник всей подлинной культуры, — провозгласила Кора.

— А я полагаю, что Старая Земля есть не что иное, как уставший и опустившийся моральный банкрот, — монотонно и уныло заявила Клайти.

— Я думаю, вы слишком пессимистически смотрите на ситуацию. Я хорошо знакома с Пири Таммом, его нельзя назвать ни декадентом, ни аморальным человеком, а уж если он и устал, то только в силу своего возраста, — не дала в обиду деверя Кора.

Тут вдруг Джулиан постучал ложкой по бокалу, призывая всех к вниманию.

— Я пришел к выводу, что все рассказываемое о Старой Земле есть одновременно и правда, и вымысел. Поэтому лучше всего и в самом деле посетить это место лично, что я и намерен в ближайшее время сделать.

— А каково ваше мнение? — обратился Эгон к Бардузу.

— Я редко высказываю свое мнение о чем-либо или о ком-либо — дабы пореже звучали всевозможные абсурдные заявления.

Джулиан пождал губы.

— Однако бывалые путешественники прекрасно знают разницу между одним и другим местом. Это известно под имением «различение».

— Возможно, вы правы. Что ты скажешь, Флиц?

— Налей мне еще немного вина.

— Разумно, хотя тайный смысл от нас все же скрыт.

— Надо понимать, что вы-то сами были на Старой Земле? — не оставила темы Кора.

— Разумеется! И неоднократно.

Кора покачала головой.

— Тогда я очень удивлена, что вы и Флиц оказались в нашей глухомани на самой окраине Хлыста.

— Мы — туристы в душе. А у Кадвола репутация мира интересного и уникального.

— А каким именно бизнесом вы занимаетесь?

— Говоря коротко, я старомодный антрепренер, ассистентом же моим является Флиц. А она человек хитрый и проницательный.

Все повернулись к Флиц, которая засмеялась, показав прекрасные белые зубы.

— Но ведь «Флиц» это лишь ваш псевдоним, не так ли?

Флиц только кивнула.

— Флиц пришла к выводу, что такое имя вполне ее устраивает и не видит необходимости постоянно таскать за собой груз из множества ненужных и неоправданных слогов, — пояснил Бардуз.

— Флиц — непривычное имя, — не унималась Короа. — Я бы хотела добраться все-таки до его корней.

— Вероятно, ваше имя первоначально звучало как, например, Флиценпуф или что-нибудь в этом роде? — спросил Джулиан.

Флиц бросила в его сторону быстрый косой взгляд.

— Нет. — И снова занялась содержимым бокала.

— У вас есть некие пристрастия в бизнесе, которым вы посвящаете больше интереса, чем другим? — обратилась к Бардузу Кора.

— В определенном смысле — да. Одно время я был увлечен логикой общественного транспорта и втянулся в строительство транзитного туннеля под морем. А недавно сменил это на увлечение харчевнями и гостиницами.

— У нас есть несколько таких заведений здесь и на Деукасе. Мы называем их «дикими местечками», — пояснил Эгон.

— Если время позволит, я с удовольствием посмотрю на них. Отель «Араминта» я уже исследовал, и, надо признаться, интереса он не представляет никакого, даже при всей его так и бьющей в глаза архаичности.

— Как и все остальное на Араминте, — не утерпела Клайти.

— Но этот отель, кстати, выпадает из подобного представления, — вмешался Глауен. — Он сложен из кусков и кусочков времени. Мы, конечно, построим и новый отель, но на первой очереди стоит Орфеум — если только Флоресте действительно собрал на него хорошие деньги.

— Может быть, теперь самое время прочесть письмо? — осторожно напомнил Эгон.

— Безусловно, если никто не против.

— Я весьма даже заинтересована, — подтвердила Клайти.

— Я также, — ввернул Джулиан.

— Как вам будет угодно. — Глауен вытащил письмо. — Некоторые отрывки я буду пропускать, по разным причинам, но вы увидите, что послание от этого не станет менее интересным.

Клайти неожиданно присвистнула.

— Нет уж, читайте все подряд! Я не вижу причины пропускать что-либо. Мы все здесь или лица официальные или высоко порядочные люди.

— Дорогая тетушка Клайти, я думаю, что дело не в том и не в другом, — напомнил Джулиан.

— Хорошо. Я прочту как только возможно большие куски, — согласился Джулиан. Затем открыл конверт, вытащил письмо и начал читать, опуская лишь отрывки, касавшиеся Шатторака и Чилка. Джулиан слушал с мягкой полуулыбкой; Клайти то и дело прерывала чтение каким-то цоканьем, Бардуз — с вежливым интересом, а Флиц — глядя куда-то в воды лагуны. Пара Фергусов то и дело выдавала какие-то восклицания, выдававшие их шок.

Наконец, чтение закончилось, и сложенное письмо легло обратно в карман Клаттука. Варден обернулся к Клайти:

— И этот ужасный народ — ваши союзники? Вы и остальные пацифики — просто дураки!

— Жемеэсовцы, — поправил Джулиан.

— Я редко ошибаюсь в оценках людей! — внушительно заявила Клайти. — Флоресте описывает события явно неверно или просто пишет под диктовку Бюро «Б». Все письмо запросто может оказаться подделкой.

— Нельзя выдвигать подобные обвинения, не имея веских доказательств, мадам, — остановил ее Эгон. — Кроме того, вы оскорбляете капитана Клаттука.

— Пф! Хорошо, оставим разговор о подделке, но факты, о которых говорится в этом послании, не соответствуют моему взгляду на вещи.

— Так вы знакомы с этим Титусом Помпо и его женой Симонеттой, урожденной, простите за напоминание, Клаттук? — осторожно поинтересовался Глауен.

— Лично нет. Но все, что нужно, мне сказало о них их галантное поведение! Они просто ведут беспощадную и решительную войну за справедливость и демократию!

Глауен наклонил голову в сторону хозяина.

— Если вы позволите, сэр, мне срочно нужно быть на станции. Благодарю вас, мадам, за прелестный завтрак, — с этими словами Глауен раскланялся во все стороны и вышел.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Было два часа пополуночи. Станция Араминта пребывала в тишине и непроглядном мраке, не считая нескольких желтых фонарей, скупо разбросанных по Ванси-Вей и побережью. Лорка и Песня спрятались за горами на западе. На бархатном небе вспыхивало сияние Хлыста Мерсеи.

В тени одного из ангаров аэропорта происходило какое-то едва уловимое движение, потом открылась дверь, и из ангара на модифицированном Скайри выскользнули Глауен с Чилком. Рама судна теперь была оснащена кабиной, а на грузовой палубе прикреплен болотный краулер.

Глауен обошел судно и не увидел ничего, что бы могло изменить его намерения.

— Последнее слово, Глауен, — сказал Чилк. — В офисе у меня осталась бутылка прекрасного и очень дорогого «Дамарского Янтаря» — мы выпьем его по твоему возвращению.

— Отличная идея.

— Или, может, начнем прямо сейчас, ну, чтобы уже ни в чем не сомневаться?

— Я предпочитаю думать, что вернусь.

— И это более правильный подход, — одобрил Чилк. — Можешь отправляться. Путь не близок, а ползет Скайри медленно. Бенъями я занял как следует в мастерской, так что с этой стороны наблюдения можешь не бояться.

Глауен залез в кабину, помахал рукой Чилку и поднял Скайри в воздух.

Вскоре скупые огни Араминты замигали далеко внизу, и Глауен лег на западный курс, который через Малдунские Горы, через Деукас и Великий Западный океан вел прямо к берегам Эссе.

Огни почти исчезли и уже еле-еле поблескивали на востоке; Скайри шел по ночному небу на предельной скорости. Делать было нечего, и Глауен вытянулся в кабине, завернулся в плащ и попытался заснуть.

Его окружало светлое предрассветное небо. Он выглянул из окна, чтобы увидеть под собой поросшие лесом холмы — как говорила карта, здесь должен был быть Синдик со своей замечательной вершиной Пам Памейджер, поднимавшейся где-то далеко на юге.

В полдень Глауен пересек западное побережье Деукаса: линию невысоких скал, которые облизывали ленивые синие волны, завивавшиеся у самого подножья в белые барашки. Западнее промелькнул мыс Тирни Тус, внизу расстилался океан. Глауен снизил высоту, и Скайри полетел на юго-запад в пятидесяти ярдах над волнами Западного Океана. Это направление должно было привести его на восточное побережье Эссе, туда, где в океан впадает великая река Верте.

Миновал и полдень. На горизонте появилась и пропала Серена, оставив управлять западным небом нежную белую Лорку и торжествующе-красную Песню. Через два часа исчезли и они, и снова наступила ночь.

Глауен сверил показания приборов, выверил курс, приготовил инструменты и снова попытался заснуть.

Назавтра за час до появления луны он вдруг заметил облака, собиравшиеся далеко на западном небе, а спустя еще час на горизонте показалась низколежащая темная линия. Это был берег Эссе.

Глауен еще раз сверился с картой и убедился, что прямо по курсу лежит действительно устье Верте, которая в этом месте достигала ширины приблизительно в десять миль.

Более точные измерения были невозможны из-за того, что определить границы воды и болота не представлялось возможным вообще.

Когда Глауен приблизился, вода под ним сменила свой цвет, став маслянистой оливково-зеленой жижей. Стал очень хорошо виден и весь эстуарий реки. Глауен свернул немного к северу так, чтобы иметь возможность рассмотреть ее северный берег. По течению несло в беспорядке деревья, поленья, спутанные водоросли, вырванные с корнем кусты. Наконец, стали видны и джунгли — он прибыл на континент Эссе.

Река текла через испарявшие миазмы болота, полные какой-то водной растительности уныло-синего, зеленого и печеночного цвета. Случайно встречавшиеся островки и пустоши сплошь заросли стелющимися деревьями, тянущими вверх к небу свои разнообразные листья. Воздух кишел сотнями разных организмов, жужжащих, вертящихся, ныряющих из грязи и в грязь, порой кусающих и убивающих друг друга. По реке плыло мертвое дерево и на одной из его ветвей притаился грязегуляльщик — мадуокер — существо типа полуобезьяны в восемь футов ростом, костлявыми руками и ногами и длинной узкой мордой. Нечесаная белая шерсть окружала его оскаленную морду с рогами и белыми очками, а также хоботом на тощей груди. Какое-то время речная вода около дерева волновалась и пенилась, и вот, вдруг снизу появилась чья-то тяжелая голова на длинной массивной шее. Гуляльщик завизжал от ужаса, из хобота на эту страшную голову полилась какая-то жидкость, но все напрасно. Голова раскрыла ужасную желтую пасть, рванулась вперед, и поглотила гуляльщика, после чего снова скрылась под водой. Глауен благоразумно поднял Скайри повыше.

Вскоре началась та пора дня, когда жара достигала своего изнуряющего максимума, и все обитатели Эссе становились апатичными и бездействовали. Глауену и самому стало неуютно, жара накаляла кабину, и система охлаждения, которую поставил Чилк, работала на пределе. Глауен постарался не обращать внимания на происходящее и полностью сосредоточиться на предстоящем. Шаттторак все еще оставался в тысяче миль к западу, и добраться туда до темноты было делом безнадежным. А ночное время — не лучшая пора для прогулок в подобных местах. Он сбавил скорость до ста миль в час и стал медленно дрейфовать над рекой, с любопытством рассматривая расстилающийся внизу пейзаж.

Какое-то время окружающий ландшафт состоял из зеленой реки слева и бескрайних болот справа. По ним периодически скользили на шести ногах какие-то стада серых гладких животных. Они носились по болотам, убегая от каких-то подземных своих врагов на приводящей Глауена в удивление скорости.

Вскоре река начала петлять, сначала далеко на юг, потом в равной степени на север. Сверяясь с картой, Глауен продолжал лететь напрямую над пространствами суши. В основном, это были непроходимые джунгли. Иногда, и каждый раз совершенно неожиданно, из джунглей вздымалась гора высотной не меньше пятидесяти футов; порой на этих холмах напрочь отсутствовала растительность, но тогда их непременно населяли какие-то тяжкоголовые звери с кожистыми серыми телами — существа, похожие на бардикантов Деукаса. Когда Скайри как-то пролетел пониже над одним из таких холмов, Глауен заметил, что вся растительность на нем не просто отсутствует, но вычищена бандой красноватых грызунов, ловко работающих своими короткими тяжелыми челюстями. Мимо них важно прошагал каменный тигр и скрылся, явно не воспылав аппетитом к этим мерзким существам.

Это явилось для Глауена сюрпризом — на Деукасе бардиканты хватали все, что проходило мимо их пасти, и хватали с удивительным проворством.

С запада наползали тяжелые клубы серых туч, из которых тянулась сетка дождя. Неожиданный шквал потряс Скайри и затем начал методично его раскачивать. В следующую минуту обрушился дождь, закрывший для Глауена всю панораму.

Дождь шел около часа, потом убежал на восток, оставив над головой чистое прозрачное небо. Серена низко плавала в кольце сердитых черных облаков, Лорка и Песня продолжали свой бесконечный танец. На западе уже отчетливо виднелся силуэт Шатторака — некая угрожающая тень на горизонте. Глауен повел Скайри почти вплотную к реке, стараясь держаться правого берега, чтобы сделать машину как можно более невидимой для детекторов, которые уже вполне могли действовать в этом радиусе.

Скоро Скайри попал в пелену облаков; река в этом месте была не более двух миль в ширину, и по ее берегам густо росли какие-то черные кусты с губчатыми огромными черными же листьями. По поверхности воды бегали многоножки в поисках других насекомых и грязевых червей. Под водой таился еще кто-то, поскольку то и дело над поверхностью появлялся перископический глаз и вода волновалась. Когда поблизости оказывалась неосторожная многоножка, следовал быстрый всплеск, и жертва утягивалась в глубину. Жаркие часы миновали, обитатели Эссе набирали полную силу для того, чтобы жрать, охотиться, атаковать, летать, убивать и заниматься прочими привычными делами.

По деревьям лазали целые полчища гуляльщиков, другие бродили по топям, тыча палками в грязь в надежде добыть червей или другого лакомства. Такие существа с более или менее андроморфическими генами существовали на Кадволе практически повсюду. Эти же, местные, семи футов ростом, ходили на тонких ногах, их длинные узкие головы окружал разноцветный мех: черный на загривке и от лавандового до золотисто-коричневого на пузе. Несмотря на явное презрение к дисциплине, двигались он весьма организованно, тщательно исследуя каждую территорию, прежде чем податься туда. Как только они замечали перископический глаз, то начинали испуганно щебетать, наставляли свои хоботы и поливали этот глаз какими-то репеллентными жидкостями до тех пор, пока тот снова не скрывался в грязи. Встретившись же с явными наземными хищниками, они поначалу выказывали чудеса храбрости — бросались в него ветками, тыкали палками, но потом все же быстренько упрыгивали прочь на своих длинных ногах. Бывало и так, что они одолевали, то есть прогоняли хищника, и тогда эти тщедушные существа начинали верещать и щебетать от восторга до тех пор, пока хищник окончательно не скрывался в болоте, реке или джунглях.

Так шли дела на Эссе, пока Глауен летел в темно-желтом свете заходящего дня. Серена зашла; Лорка и Песня устроили над рекой дивную розовую иллюминацию, а когда они подошли совсем близко к горизонту, Глауен был уже почти у Шатторака.

За рекой виднелся голый низкий холм, оказавшийся при ближайшем рассмотрении совершенно свободным и от гуляльщиков, и от грызунов, и от каменных тигров. Глауен осторожно посадил Скайри и немедленно занял электрическую круговую оборону, по мощности вполне способную убить и каменного тигра, и кого-нибудь покрупнее.

После этого Глауен постоял на песке Эссе несколько минут, прислушиваясь, принюхиваясь и чувствуя, как жара и влажность все еще продолжают давить его. В воздухе стояла какая-то сырая вонь, от которой его внезапно стало тошнить. Если это явление здесь постоянное, то придется носить респиратор. Но скоро ветерок с реки унес вонь, оставив лишь слабый запах болотной сырости, и Глауен решил, что вонь, вероятно, исходит от самого холма. Он вернулся в кабину и как следует забаррикадировался, понадежнее отгородившись от внешнего мира.

Ночь прошла. Глауен вполне выспался, поскольку был разбужен лишь один раз, когда какое-то существо стало скрестись об электрическую изгородь. Потом раздался грохот и приглушенный взрыв. Он включил жидкостный прожектор, чтобы осветить местность и выглянул в окно. На краю холма лежала рухнувшая туша, из которой вытекала желтоватая липкая жидкость. Электричество прожгло толстую шкуру и погубило животное, а рядом дюжина подобных существ равнодушно смотрела на происшедшее.

Оборона не была нарушена, и Глауен вернулся в свою импровизированную постель.

Некоторое время он лежал, прислушиваясь к ночи. Отовсюду, издалека и вблизи раздавались разнообразные звуки: низкие долгие стоны, кашель, хрюканье, хрипенье и ворчанье, визг, писк, свист и клекот, а также крики, парой пугающе напоминающие человеческие голоса… В конце концов Глауен устал от всего этого и его сморил сон. Проснулся он лишь тогда, когда на востоке нежно засияла Серена.

Проглотив на завтрак пакетированную пищу, он какое-то время сидел неподвижно, обдумывая, как именно ему лучше начать свою важную миссию. За рекой поднималась громада Шатторака, низкий конус, торчащий из джунглей на две трети своей высоты.

Глауен отключил изгородь и вышел из кабины, чтобы свернуть провод в кольцо, но тут же ему в нос ударила такая невыносимая вонь, что он бросился обратно в Скайри, задыхаясь и едва не теряя сознание. Потом он все-таки собрался с духом и снова выглянул, хотя бы для того, чтобы понять источник этого ужасного запаха. Оказалось, обычное содержимое желудков хищников — насекомые, птицы, грызуны, рептилии и все остальное — было теперь на виду, и все вместе издавало нестерпимую вонь. Глауен задумался, потом сверился по таксонометрическому альманаху, входившему в информационную систему флаера со своими выводами. Как выяснилось, мертвое существо принадлежало к редкой, уникальной даже для Эссе породе, именуемой шарлок. В соответствии с атласом шарлоки были известны «запахом, производимым железами, расположенными вдоль спинного хребта. Запах этот отличается омерзительностью и гнусностью».

Подумав еще немного, Глауен натянул свой костюм для джунглей: одеяние из ламинированной материи, предохраняющей от жары благодаря прослойке холодного воздуха из небольшого кондиционирующего устройства внутри. Он вышел из машины и при помощи мачете разломал труп шарлока на четыре части, вознося хвалу господу за то, что кондиционер в его костюме пропускал лишь слабый запах этой отравы. Один кусок он привязал к носу Скайри в двадцати футах от электропередачи, другой оттащил к корме. Остальные храбро запихал в мешок и погрузил на грузовую палубу.

Серена стояла высоко на востоке. Глауен посмотрел на север, через реку и увидел на ней лишь плывущие бревна. Перед ним среди джунглей возвышался Шатторак, мрачный и одинокий, словно монастырь.

Глауен забрался в Скайри, поднял его и полетел через реку с двумя кусками шарлока, болтающимися под брюхом. На берегу он увидел целую стаю гуляльщиков, подпрыгивающих, скользящих, крадущихся и марширующих от куста к кусту и умело перепрыгивающих на своих длинных ногах болотные окна. Глауен увидел и то, что их преследовали какие-то черные безволосые многоногие существа, скользившие по болоту почти не проваливаясь. Тут и настало время испытать его теорию. Он изменил курс, завис над черным хищником, помахивая куском шарлока чуть ли не перед его носом. Хищник тут же рванулся вперед, но не к шарлоку, а к зазевавшемуся гуляльщику, наблюдавшему с большим удивлением за Скайри.

Тест провалился, решил Глауен и полетел дальше, к темной линии дендронов и водяных деревьев, обозначавших переход болота в джунгли. На одном из деревьев он заметил монструозную змею в сорок футов длиной и три шириной, с веером на хвосте и скорпионьим жалом во рту. Змея медленно ползла по ветке, свешивая голову едва не до земли. Глауен подлетел ближе и махнул куском шарлока: тварь зашипела, заизвивалась, и быстро скользнула прочь.

На этот раз опыт принес реальные результаты.

Почти задевая верхушки деревьев, Глауен исследовал местность внизу и прямо по курсу увидел большого молотоголового ящера. Он опустил Скайри еще ниже, прямо над его пятнистой черно-зеленой спиной так, чтобы кусок шарлока оказался футах в трех над его головой. Животное возбудилось, забило толстым хвостом, заревело и изо всех сил ударило по дереву; дерево рухнуло на землю, ящер вскочил на него, дико размахивая хвостом.

Итак, испытание снова имело положительный результат, но, несмотря на результаты, Глауен счел разумным отложить подъем на Шатторак до полудня — периода полной апатии. Тем временем надо было найти убежище для Скайри. Он опустился на краю джунглей на маленькую открытую поляну.

За ним с любопытством наблюдали гуляльщики, выражая свои эмоции бормотанием и визгами. С большой осторожностью они стали приближаться к лобовому стеклу Скайри, демонстрируя от неудовольствия растопыренные красные жабо на шеях. Футах в пятидесяти они остановились и, задрав хвосты, стали приседать и испражняться. В отвращении Глауен поднял Скайри и полетел обратно к реке. Через милю против течения он обнаружил бухточку, образованную течением и посадил машину на воду, на понтоны. Но тут же на флаер накинулись рои злобных насекомых, явно привлеченных останками шарлока — сомнительная удача.

Глауен дал Скайри плыть по течению, постоянно преграждаемому черными дендронами. Надо было обдумать положение, которое час от часу не становилось ни лучше, ни хуже. Небо было в зените, скоро должен был начаться полуденный дождь, и избежать его было невозможно. Что же касается хищников и всевозможных вонючих и кусачих тварей, то он приготовился к встрече с ними как можно лучше, а потому решил испытать судьбу немедля. Он вывел из ангарчика краулер и, учитывая свои опыты, подвесил два оставшихся куска шарлока к носу и корме машины, потом сложил на него всю экипировку, которую счел в данной ситуации полезной, влез на сиденье и направился к берегу.

К негодованию Глауена семейство гуляльщиков уже перебралось за ним следом и теперь в большом возбуждении, топорща свои жабо и угрожающе ворча, смотрело на то, как он подплывает к берегу. Глауен решил подойти так, чтобы вонь от шарлока все же заставила гуляльщиков отступить. Вредить этим животным он не хотел, это могло повлечь за собой совершенно непредвиденные последствия; животные могли отступить в ужасе, и что их злобная ярость могла потом натворить в джунглях, предугадать было невозможно. Он удержал краулер в ста ярдах от берега и позволил ему дрейфовать. Как он и надеялся, запах шарлока удержал гуляльщиков на уважительном расстоянии, а потом они и вовсе ушли, выказав полную оскорбленность в виде распущенного жабо и вываленного дерьма. А, может быть, им просто все это надоело.

Тогда Глауен осторожно подошел к берегу. Серена стояла на середине неба, но жара, непереносимая в джунглях, все же не так чувствовалась в костюме. На болота легла мертвая тишина, нарушаемая лишь жужжаньем и гуденьем насекомых. Глауен заметил, что и они держаться подальше от краулера, что позволило не включать антисектицидную защиту.

Машина медленно продвигалась вперед, он поставил пулеметы, бившие на триста ярдов по обе стороны наизготовку и на автоматическую стрельбу. И не поторопился. Из зарослей всего в двадцати ярдах от краулера поднялось что-то похожее на трубу подводной лодки. Пулемет, реагирующий на любое движение, автоматически выстрелил и убил противника. Болото заходило ходуном, пока тварь соображала, что с ней произошло. На расстоянии в сто ярдов гуляльщики смотрели на все происходящее в ужасе и тут же подняли отчаянный визг возмущения и стали забрасывать Глауена палками, на которые он решил не обращать внимания.

Краулер скользил вперед и без дальнейших приключений вошел в первую полосу джунглей. Но теперь Глауен столкнулся с новой проблемой. Краулер не был рассчитан на передвижение среди кустов, зарослей, переплетенных лиан и мог свалить лишь тоненькое деревце. Поэтому Глауену то и дело приходилось менять курс, объезжая завалы и чащи, что было утомительно и, главное, отнимало очень много времени. Кроме того, он с неудовольствием обнаружил, что ни время апатии, ни запах шарлока, ни даже пулеметы и все это вместе взятое не в состоянии защитить его от опасности. Совершено случайно на ветке, под которой ему надо было проехать, он заметил скорчившееся черное существо, все ощетинившееся когтями, клыками и челюстями, лежавшее совершенно неподвижно. Соответственно, оружие, нацеленное на движение, пропустило его, и если бы краулер прошел под этой веткой, существо упало бы прямо на шею Глауену. Его убил бы уже один только вес животного, даже если к тому времени пулемет и успел бы совершить свое дело. Глауен расстрелял тварь из ручного оружия и стал еще более осмотрительным.

Поднимаясь по склону, наш отважный разведчик совершенно случайно обнаружил достаточно чистый проход шириной около шестидесяти ярдов, но и на нем то и дело приходилось вертеться то вправо, то влево, пролезая через заросли и продвигаясь гораздо медленней, чем он надеялся.

Вскоре вновь прошел полуденный дождь, и джунгли стали оживать. Видимость была очень плохой, а с ней и шансы на безопасность падали. К тому же он оказался в такой чаще, через которую краулер уже никак не мог пробраться. Правда, вершина была уже видна, она находилась не больше, чем в миле впереди. И тогда Глауен решил оставить краулер, надел скафандр, проверил оружие и пошел пешком, карабкаясь через кусты, убивая каких-то шипящих тварей, бросавшихся на него из сырых зарослей, уничтожая гнезда кусающихся насекомых. Наконец, едва ли уже не совершенно бездыханный, он добрался до края лощины. Теперь подъем стал менее трудным, растительность редкой, а видимость — достаточной.

Он карабкался по голым черным скалам, мимо куп гигантских пуховых деревьев и одиноких похожих на лошадиные хвосты папоротников в шестьдесят футов высотой.

Приближаясь к самой вершине, Глауен стал все чаще натыкаться на завалы изъеденных временем черных камней и, наконец, увидел голый склон шириной ярдов в сто, изолированный от джунглей поясом невысоких деревьев. Вдоль него виднелись несколько нищих лачуг, построенных из веток или просто из земли. Они кое-как были защищены от джунглей частоколом. Некоторые казались обитаемыми, другие выглядели совершенно заброшенными и быстро разрушающимися под действием солнца и дождя. Несколько кусков земли были возделаны на манер полей. «Так вот она, тюрьма Шатторака, — подумал Глауен. — Заключенные могу бежать, когда им вздумается, только хотят ли они сделать это? Но где же Шард?»

К хижинам вело подобие калитки, и Глауен двинулся к ней, стараясь подобраться к калитке невидимым, насколько возможно.

В следующее мгновение он увидел шесть человек. Один, пользуясь спадавшей жарой, чинил крышу лачуги. Двое без всякого вдохновения трудились в огороде, остальные сидели, привалившись спиной к деревьям и устремив глаза в пустоту. Пятеро, кажется, были йипами, человек же на крыше выглядел высоким, сильным, с черными волосами и бородой, впавшими щеками и такой бледностью, что под глазами она отдавала лиловым.

Шарда не было видно нигде. Может быть, он находился внутри одной из лачуг? Глауен пристально рассмотрел каждую из них, но ничего достойного внимания не обнаружил.

Неожиданно на Шатторак обрушился дождь, и где-то за горизонтом загрохотала гроза. Заключенные неспешно убрались в хижины и сели в дверных проемах, собирая воду в специально подставленные горшки. Используя пелену дождя, Глауен пересек склон и приблизился вплотную к одной из брошенных хижин, которая могла представлять собой некое подобие укрытия. Рядом находилась лачуга, опиравшаяся на ствол огромного дерева, это давало возможность хорошего наблюдения. Он встал на покосившуюся крышу, заглянул сверху в дверь — там никого не было. Тогда отважный разведчик забрался внутрь.

Оттуда действительно было хорошо видно все вокруг — как наружное пространство за частоколом, так и внутреннее. Правда, дождь не давал рассмотреть детали, но какие-то шаткие строения из веток и соломы разглядеть было можно. Строения эти располагались справа, на восточной стороне вулкана. Слева земля вздыбилась несколькими каменными грядами, вокруг ни единой живой души.

Глауен устроился со всеми возможными удобствам и приготовился ждать. Прошло два часа; дождь прекратился, в нескольких местах из-за туч проглянуло низкое солнце. Время апатии закончилось, и все живое на Эссе вернулось к своим обязанностям: нападать и убегать, жалить, кусать, убивать или любыми отчаянными тактиками стремиться избежать смерти. Из своего убежища Глауен имел возможность видеть далеко вокруг, наблюдая за джунглями, за петляющей могучей рекой и даже дальше, за болотами. Снизу раздавалось множество звуков, некоторые приглушенные, некоторые отчетливо близкие, какие-то ревы, вздыханья, нарастающее стаккато хрюканья, взвизги и мычание, уханье и еще какие-то напоминающие гром далеких барабанов звуки.

Крупный темноволосый мужчина вылез из своего убежища и явно с какой-то целью направился к калитке, поколдовал с замком и, когда калитка бесшумно открылась, вышел наружу, прошел вдоль забора и через пролом снова скрылся за плохо возделанным полем. «Странно», — подумал Глауен.

Теперь, когда дождь прошел, обзор стал значительно лучше, но Глауен так и не видел ничего принципиально отличающегося от того, что ему удалось рассмотреть прежде, если только не считать одного низкого строения на невысоком холме слева, которое показалось ему радарным устройством, предупреждающим о появлении самолетов. Но в окнах его не было заметно никакого движения, вероятно, станция была автоматической. Глауен со всей тщательностью осмотрел прилегающую к ней территорию. Если верить Флоресте, то на Шаттораке имеется пять, а то и больше флаеров. Однако никаких следов их присутствия пока не было заметно — что, впрочем, казалось весьма естественным. Изгородь и лачуги весьма трудно распознать издалека, кроме весьма заинтересованного наблюдателя, их материал и неправильное расположение вполне сходили за камуфляж — но все же где здесь можно спрятать целых пять флаеров?

Вскоре Глауен обнаружил, что территория к востоку от края площадки кажется несколько неестественной и вполне вероятно может являться ангаром, тщательно закамуфлированным под камни и песок. И словно в подтверждение его теории пара мужчин показалась на западном склоне и стала быстро карабкаться к небольшой хижине, которую Глауен посчитал радарной станцией. Кажется, это были не йипы хотя в то же самое время четверо йипов появились в дальнем конце площадки и вошли в ту хижину, куда только что вошел темноволосый. У них на поясе висело какое-то ручное оружие, хотя они, несомненно, тоже были пленниками.

Прошло еще полчаса. Двое оставались на станции, четверо вернулись тем же путем и скрылись из видимости Глауена.

Потом вышли и двое со станции, остановились неподалеку от небольшого прудика и стали тревожно вглядываться в северную часть неба.

И действительно через несколько минут на севере показался флаер, который вскоре и приземлился рядом с прудом. Из него вышли двое, один из них явно принадлежал племени йипов, а другой оказался гибким, тощим и загорелым с черной кудрявой бородой. Вдвоем они вытащили из флаера третьего — со связанными за спиной руками и петлей на шее. Все трое вновь прибывших присоединились к паре со станции, после чего они все вместе направились к самой большой лачуге. Связанный брел неохотно, постоянно подталкиваемый с двух сторон.

Миновали очередные полчаса. Из хижины выбрались прилетевший йип и чернобородый, сели во флаер и снова улетели на север. Двое оставшихся выволокли связанного и повели куда-то за скалы, куда взор Глауена уже не добирался.

Еще полчаса — и из лачуги поблизости, которую Глауен почему-то посчитал неким подобием кухни, вышел тот первый здоровый мужик, который, вероятно, действительно был поваром. Он притащил несколько ведер, водрузил их на шаткий стол у калитки и три раза громко стукнул по нему черпаком. Тут же стол был окружен заключенными со всевозможными мисками в руках. Каждому наливалось нечто из ведра, процедура закончилась быстро, и повар снова скрылся в «кухне». Но через пять минут он появился опять, на сей раз с двумя ведерками поменьше, но понес их не пленникам, а куда-то за скалы. Еще через пять минут повар вернулся оттуда налегке.

День клонилась к позднему полудню; откуда-то справа появилась большая группа людей, бредущих по двое и по трое. Они сами зашли в «кухню» и, вероятно, тоже поев, снова исчезли.

На западе засияла Серена. Лорка и Песня стали лить свой нежный розоватый свет на болота и джунгли. Затем снова набежали тучи, закрывая все вокруг матовой пеленой, и над Эссе опять заплясал ливень. Глауен спустился из своего убежища, пробежал в серебристой пыли к трем другим хижинам и затаился там.

Через полчаса дождь прекратился так же резко, как и начался, оставив после себя лишь тяжкую черноту, нарушаемую мягким желтым светом нескольких фонарей и сиянием трех прожекторов на вершине вулкана, которые освещали территорию узилища. Из «кухни» снова вышел мощный повар, пересек площадку, открыл калитку, огляделся, проверяя нет ли поблизости хищников, и быстро прошел к дереву, поддерживавшему его хижину. Там он взобрался по лестнице, тщательно прикрыл дверь, вероятно с каким-то хитроумным устройством типа ловушки и уже собирался залезть вглубь, как увидел прямо перед собой спокойно сидевшего Глауена.

— Заходите и ничего не бойтесь, — тихо сказал Глауен.

— Кто ты? — напряженно, но вполне владея собой, спросил повар. — И чего тебе здесь надо?

— Заходите, и я все объясню вам.

С явной неохотой повар забрался в свое логово, но на всякий случай присел у самого порога, так что лучи прожектора отбрасывали на его длинное лицо причудливые тени.

— Кто ты? — еще раз повторил он, стараясь говорить как можно тверже.

— Имя мое вам ничего не скажет. Я пришел за Шардом Клаттуком. Где он?

Повар еще более напрягся и быстрым жестом большого пальца ткнул в сторону вулкана.

— Там.

— Почему он внутри?

— Ха! — раздался в ответ горький, похожий на лай смех. — Когда хотят кого-то наказать, то сажают внутрь, в собачью дыру.

— Что это?

Повар сделал гримасу, отчего тени на его лице заплясали еще причудливей.

— Это яма в восемь футов глубиной и объемом футов в пять, открытая и дождю, и солнцу. Клаттук пока жив.

Глауен замолчал и только спустя пару минут спросил:

— В таком случае, кто же такой вы?

— Я тот, кто находится здесь отнюдь не по своей воле, смею тебя уверить!

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Какая разница, твой вопрос ничего не меняет. Я натуралист со Штромы и зовут меня Каткар. С каждым днем все труднее помнить, что есть на свете еще какие-то другие места.

— Почему вы здесь, на Шаттораке?

— Тебе нужны еще причины? — прохрипел с удивлением пленник. — Я обманул умфау, и со мной сыграли злую шутку — притащили сюда и поставили перед выбором: или работаешь поваром — или сидишь в собачьей дыре. — Голос Каткара дрогнул. — Разве это не нелепо?

— Нелепо. Нелепо само существование умфау. Но сейчас главный вопрос в том, как вернее вытащить Шарда Клаттука из собачьей дыры.

Каткар хотел было возразить, но подумал и остановился, а спустя пару минут тон его был уже совсем иным.

— Так ты планируешь освободить Клаттука и свинтить с ним?

— Именно.

— Но как ты проберешься через джунгли?

— Внизу нас ждет флаер.

Каткар дернул себя за бороду.

— Дело опасное, истинно собачьедырное дело!

— Я в этом не сомневался. Во-первых, неизбежное убийство в случае, если кто-то меня выдаст или хотя бы поднимет тревогу.

Каткар дернулся и опасливо глянул через плечо.

— Если я тебе помогу, ты возьмешь и меня, — тихо, но уверенно прошептал он.

— Разумно.

— А где гарантия?

— Подумайте сами. Дыра охраняется?

— Охраняется все и ничего. Тюрьма невелика. Но сейчас народ чего-то волнуется, я вижу кое-что.

— Когда же наилучшее время для действия?

— Для собачей дыры все едино, — задумчиво ответил узник. — Глаты выходят из джунглей ночью, часа в два, и тогда ни один ни рискнет слезть с дерева. Глаты, как тени и никто не знает, близко они или нет до тех пор, пока не становится слишком поздно.

— Тогда есть смысл отправиться прямо сейчас.

И снова Каткар задумался, и снова с опаской посмотрел назад.

— Ждать, в общем-то, нет никакого смысла, — вздохнув, подтвердил он и решительно стал вылезать на порог. — Только не надо, чтоб нас видели остальные, они поднимут шум и не от желания навредить, а просто от страха. — Он вгляделся в темноту, окружавшую лачуги — никого не было видно, ни человека, ни огня. Звездное небо закрылось тяжелыми тучами, влажный воздух доносил пряный запах растений из джунглей. Только свет прожекторов бросал на землю таинственный опаловый свет. В последний раз проверив обстановку, Каткар спустился с лестницы. За ним затылок в затылок последовал Глауен.

— А теперь быстро, — скомандовал узник. — Глаты иногда выходят и раньше. Винтовка есть?

— Разумеется.

— Держи наготове. — Животной рысью, на полусогнутых Каткар метнулся к калитке и завозился с замком. Калитка открылась ровно настолько, чтобы мог пролезть человек. — Кажется, никого, — хриплым шепотом пробормотал он. — Давай туда, к скалам. Он заскользил вдоль изгороди, буквально сливаясь с ней. Глауен не отставал и нагнал Каткара в густой тени у края скалы. — Это была самая опасная часть. Нас могли увидеть из любой хижины, если б кто-нибудь смотрел!

— Но где дыра?

Немного вверх и вокруг этой скалы. Но теперь лучше по-пластунски. — И Каткар змеей пополз дальше. Неожиданно он словно замертво упал на песок. Глауену пришлось тоже замереть в нескольких дюймах рядом.

— Что такое?

— Слушай!

Глауен прислушался, но ничего не услышал.

— Голоса! — прошептал Каткар.

Глауен снова прислушался, и на сей раз ему стало казаться, что он слышит приглушенный разговор, который вдруг неожиданно оборвался.

Каткар метнулся в еще более густую тень, окончательно замер, скрючившись, и проговорил прямо в теплый песок:

— Шард Клаттук! Ты меня слышишь? Шард! Шард Клаттук!

Откуда-то снизу послышалось подобие голоса, и Глауен стал подползать все ближе. Под руками стали чувствоваться какие-то горизонтальные ребра.

— Отец? Это я, Глауен!

— Глауен! Я пока жив или верю, что жив.

— Я пришел за тобой. — Глауен бросил быстрый взгляд на Каткара. — Но как мы поднимем запоры?

— На каждом углу камень, отодвинь.

Глауен повел рукой по запорам и нашел пару тяжелых обломков скалы. Он отодвинул их, в то же время Кат кар орудовал на другом конце дыры.

— Давай руку, — прошептал Глауен, опускаясь в яму как можно глубже.

Шард ухватился за его ладонь, и Глауен стал изо всех сил тянуть отца вверх. Постепенно над краем дыры показалась голова Шарда.

— Я знал, что ты придешь. Мне нужно было только дожить.

— Идемте, — быстро зашептал Каткар. — Надо положить запоры на место, как было, чтобы никто сразу не заметил.

Собачья дыра снова была перекрыта, и камни водворены на место. Все трое поползли прочь: первым Каткар, потом Шард и позади всех Глауен. Но вскоре пришлось вновь остановиться, чтобы решить, куда следовать дальше. Свет прожектора упал на лицо Шарда, и Глауен не веря своим глазам, смотрел на искаженное почти до неузнаваемости лицо отца. Глаза его, казалось, совсем провалились, как у черепа, пергаментная кожа обтягивала кости. Словно почувствовав этот взгляд, Шард криво усмехнулся.

— Вероятно, я выгляжу не лучшим образом.

— Не лучшим. Но идти ты можешь?

— Идти — да. Но как ты нашел меня?

— Длинная история. Я вернулся домой только неделю назад, и сразу получил информацию от Флоресте.

— Так всем этим я обязан Флоресте?

— Поздновато — он умер.

— А теперь быстро к калитке, а дальше вдоль изгороди, как сначала! — кивнул Каткар.

Они просочились через калитку как тени и стали продвигаться к деревьям, которые под напором ветра раскачивались, издавая какой-то невыносимо заунывный звук. Каткар еще раз осмотрелся.

— Быстро! На дерево!

Длинными прыжками он подбежал к своему дереву и начал карабкаться вверх. Потом неверными движениями полез Шард, потом Глауен. Взобравшись и поглядев, с каким трудом Шарду дается каждый дюйм, Каткар просто рывком втянул его внутрь. Потом поторопил Глауена.

— Живо! Проклятые уже близко!

Наконец влез и Глауен, и Каткар захлопнул свою дверь-ловушку. Снизу донеслось шипение и звук прыжка. Глауен посмотрел на Каткара:

— Убить?

— Нет! Эта падаль поднимет такой гвалт! Пусть лучше просто уйдет. Давайте в дом.

Внутри всем троим не оставалось больше ничего иного, как ждать. В лачугу слабо проникал свет от фонарей, освещавших изгородь, и этот тусклый свет полосами ложился на измученное лицо Шарда. Глауен еще раз поразился происшедшими с отцом переменами.

— Я вернулся на станцию лишь неделю назад и очень хотел тебя увидеть, но никто не мог сказать мне даже приблизительно, где ты. Флоресте предоставил мне факты, и я поспешил сюда. Прости, отец, но раньше было никак.

— Но ты пришел, и я знал это.

— А что же случилось с тобой?

— Меня заманили в ловушку, очень умно и очень точно. Меня предал кто-то на Станции.

— И ты знаешь, кто это?

Не знаю. Я был на патрулировании, и за Мармионом заметил флаер, летевший на запад. Машина была явно не наша, и я не сомневался, что она идет из Йиптона. Снизившись, я какое-то время шел за ним так, чтобы оставаться незамеченным.

Потом флаер свернул восточнее, вокруг Вындомских Гор, а потом через Виллавейскую пустошь. Там снизился и приземлился на небольшом лугу. Я тоже спустился, дал круг, высматривая для посадки место, позволившее бы мне продолжать оставаться невидимым. Я хотел захватить машину и пассажиров, а уж потом разобраться, что со всем этим делать. Вскоре я обнаружил идеальное место для посадки, в полумиле к северу, рядом с низкой каменной грядой. Ах, все с самого начала было просто, слишком просто! Как я только вышел, на меня накинулись три йипа, отобрали винтовку, связали руки и приволокли меня и флаер сюда, на Шатторак. Все было рассчитано и проделано отлично. Итак, некто со Станции, имеющий доступ к расписанию патрульных полетов, оказался шпионом или еще того хуже — предателем.

— Это Беньями, — сразу же ответил Глауен. — Во всяком случае, я в этом почти уверен. И что было потом?

— Уже ничего особенного. Они посадили меня в эту дыру, где я и сидел. Через пару дней ко мне кто-то спустился, но кто, я не мог в точности разглядеть, был виден только силуэт. Человек заговорил, и голос показался мне знакомым. Во всяком случае, я, вероятно, слышал его раньше. Такой низкий, немного с придыханием голос. И он сказал: «Шард Клаттук, ты здесь сидишь и здесь сдохнешь. Таково наказание». Я поинтересовался, за что. «И ты еще спрашиваешь? — послышалось в ответ. — Подумай-ка, какие страдания ты причинил невинным жертвам?» Я промолчал, поскольку говорить мне было нечего. И некто ушел. Это было мое последнее общение с живыми.

— И кто бы это мог быть?

— Не знаю. И не думал об этом.

— Если хочешь, я расскажу, что случилось со мной. Но это долгая история, а тебе сейчас, наверное, лучше отдохнуть.

— Я и так только и делал, что отдыхал, и уже сыт этим отдыхом по горло.

— Может быть, ты голоден? У меня с собой есть сухой паек.

— Я не голоден, но съел бы что-нибудь и кроме бесконечной овсянки.

Глауен вытащил пакет с твердокопченой колбасой, бисквитами и сыром.

— Ну, а теперь я расскажу тебе то, что произошло после того, как мы с Кирди Вуком уехали со Станции.

Глауен говорил около получаса и закончил свой рассказ описанием письма Флоресте.

— Я не удивлюсь, если призрак, который с тобой разговаривал, была сама Смонни.

— Может, и так. Голос был весьма странный.

Снова пошел дождь, и его первые барабанные капли скоро сменились оглушающими потоками. Каткар выглянул в дверь.

— Гроза надвигается и очень плохая гроза.

Шард невесело усмехнулся.

— Хорошо сидеть не в дыре. Порой ее заливало до бедер.

— Сколько здесь таких собачьих дыр? — повернулся к Каткару Глауен.

— Три. До сего дня была занята только одна, но в полдень привели второго несчастного.

— Вы носили ему еду — кто он?

Каткар неопределенно махнул рукой.

— Я не обращаю на такие вещи вниманья. Чтобы спасти свою шкуру, мне нужно было лишь слепо выполнять приказания, не больше.

— Но что-то вы должны были бы заметить!

— Да, я видел пленника, — как-то нерешительно ответил Каткар.

— И что дальше? Вы узнали его? Услышали имя?

На самом деле они произносили его имя еще в кухне и хохотали при этом, словно произносили какую-нибудь отличную шутку.

— И каково же это имя?

— Чилк.

— Что?! Чилк в собачьей дыре?!

— Именно так.

Глауен подошел к двери и глянул, но из-за стены дождя видимость была совсем никудышная — можно было разглядеть лишь лампы на изгороди. Он подумал о Бодвине Вуке и его осторожных планах, быстро просчитал степень риска, пытаясь уравновесить ее остатками сдающегося под напором эмоций разума, но… дело требовало слишком решительных действий.

— Краулер ждет внизу за холмом, за первой лощиной. — Он сунул одну из винтовок Шарду. — Прямо за пламенным деревом. Дальше вниз, прямо вниз к реке — там найдете флаер. Это на случай, если я не вернусь.

Шард молча взял оружие.

— Пошли, — махнул Глауен Каткару.

Но тот отпрянул в ужасе и почти крикнул

— Нельзя испытывать удачу дважды! Разве не так?! Мы заслужили жизнь, а не смерть. Собачья дыра во второй раз непременно захлопнется, и захлопнется уже за нами!

— Пошли! — Глауен, не оборачиваясь, стал спускаться по лестнице.

— Подожди! Посмотри сначала, где твари! — крикнул ему в спину Каткар.

— Дождь идет сплошной стеной, я ничего не вижу. А, значит, не видят и они.

Чертыхаясь изо всех сил, Каткар тоже полез вниз.

— Это неразумно и опасно, черт побери!

Однако Глауен не обращал на это ворчание никакого внимания и уже бежал сквозь дождь к изгороди. Каткар тоже припустил следом, выкрикивая жалобы, уносимые порывами ветра прочь. Калитка открылась быстро, и две тени в третий раз проскользнули через узкий проход.

— В дождь они могут усилить датчики, ориентированные на движение, — прошептал на ухо Глауенну Каткар. — Так что нам лучше идти прежней дорогой. Готов? Тогда вдоль изгороди к скале!

И они, согнувшись в три погибели, помчались вдоль изгороди. От дождя свистело в ушах. Под скалой они остановились, и Каткар приказал лечь.

— За мной и ползком, как в прошлый раз! И не отставай ни на шаг, иначе потеряешь меня.

Они снова по-пластунски поползли по грязи, миновали первую дыру, привстали, обогнули скалу и спустились в каменистую лощинку.

— Здесь, — перевел дыхание Каткар.

Глауен нащупал запоры и позвал в темноту:

— Чилк! Ты здесь? Ты слышишь меня, Чилк?!

— Кто здесь зовет Чилка? — послышалось откуда-то снизу. — Дело пустое — я никому не могу помочь.

— Чилк! Это я, Глауен! Вставай, я вытяну тебя отсюда!

— Уже стою, но мне не дотянуться.

Глауен и Каткар отодвинули запоры и кое-как вытащили Чилка на поверхность. — Приятный сюрприз, — удивился Чилк, но Глауен уже клал на место запоры, и все трое проделали во второй раз весь опасный обратный путь. На какое-то мгновение дождь, казалось, стал проходить, и шедший впереди Каткар предупреждающе зашипел:

— Тут глат! Быстро! На дерево!

Все успели добежать до лачуги и вскарабкаться, и в тот же момент на дерево обрушилось что-то тяжелое.

— Надеюсь, у тебя здесь больше нет друзей? — насмешливо поинтересовался Каткар.

— Что случилось? — не обращая внимания на вопрос, спросил Глауен у Чилка.

— Ничего особенного. Вчера утром на меня навалились двое, накинули мешок на голову, связали по рукам и ногам, запихнули на новехонький Джи-2 и… мы полетели. И вот я здесь. Один из этих подонков, разумеется, Бенъями — я учуял дивный запах помады, которой он маслит свои кудри. Как только я вернусь на станцию, я выкину его с работы — теперь он окончательно вышел у меня из доверия.

— Но как именно все происходило?

— Я услышал какие-то голоса. Кто-то завел меня в лачугу и сдернул с головы мешок, после чего меня препроводили в эту дыру и столкнули вниз. Потом вот этот господин любезно принес мне ведерко овсянки и спросил, как зовут. Да, кажется, он еще сказал, что собирается дождь. После этого меня оставили в покое до тех пор, пока я не услышал твой голос — что, надо признаться, оказалось весьма приятным сюрпризом.

— Странно, — заметил Глауен.

— И что теперь?

— Как только появится хотя бы какая-нибудь видимость, мы отправимся отсюда куда-нибудь подальше. Нам непременно надо уйти до тех пор, пока все не пришли сюда на завтрак и не обнаружили, что Каткар исчез.

Чилк всмотрелся в темноту.

— Тебя зовут Каткар?

— Верно, — хмуро согласился тот.

— Ты оказался прав насчет дождя.

— Ужасная гроза. Хуже здесь еще не бывало.

— И давно ты здесь?

— Не очень.

— Ну, сколько?

— Около пары месяцев.

— И в чем заключается твое преступление?

— Понятия не имею. Скорее всего, я как-нибудь оскорбил Титуса Помпо или что-нибудь еще в этом духе, — жестко ответил Каткар.

— Каткар — натуралист со Штромы, — пояснил Глауен отцу и Чилку.

— Интересно! — воскликнул Шард. — А каким это образом вы знакомы с Помпо?

— Это сложный вопрос, и к делу имеет мало отношения.

Шард промолчал.

— Может быть, ты устал отец? Хочешь спать?

— На самом деле я бодрей, чем выгляжу, но попытаться поспать все-таки можно.

— Тогда отдай винтовку Чилку.

Шард отдал оружие, растянулся на полу и почти тут же задремал.

Дождь начал стихать и вскоре совсем закончился, но вдруг, спустя несколько минут, разразился с новой силой.

— Непостижимо! — воскликнул Каткар.

— Шард здесь тоже около двух месяцев — кто прибыл раньше, ты или он?

Каткару не понравился этот вопрос и, как и прежде, он весьма грубо ответил:

— Шард уже был здесь, когда меня привезли.

— И никто не объяснил тебе причины твоего появления?

— Нет.

— А твои друзья и семья на Штроме? Они знают, где ты?

— Этого мне знать не дано, — горько ответил узник.

— На Штроме вы принадлежали к ЖМС или чартистам? — уточнил Глауен.

— Зачем тебе? — бросил на него подозрительный взгляд Каткар.

— Это может пролить свет на ваше появление здесь.

— Сомневаюсь.

— Ну, если ты как-то обдурил Помпо, значит, уж точно чартист, — вмешался Чилк.

— Как и вся прогрессивная часть Штромы, я разделяю идеалы ЖМС, — ледяным тоном ответил Каткар.

— Странно! — не унимался Чилк. — Тебя подставили собственные же приятели и клиенты — я имею в виду, конечно, йипов.

— Здесь, без сомнения, какая-то ошибка или непонимание. Но я не собираюсь зацикливаться на этом, и — кто старое помянет, тому глаз вон.

— Ну, вы все, конечно, высокоморальные люди, — усмехнулся Чилк. — А я так, например, горю мщением.

— Вы случайно не знакомы с Клайти Вердженс? — поинтересовался Глауен.

— Знаком.

— А с Джулианом Бохостом?

— Тоже. Одно время он являлся одним из самых влиятельных членов нашего движения.

— А сейчас?

— Я разошелся с ним по нескольким важным вопросам, — уклончиво ответил Каткар.

— А как насчет Левина Бардуза и его Флиц?

— Эти люди мне неизвестны. А теперь, простите, я тоже хочу вздремнуть, — и Каткар отполз в глубину лачуги.

Через несколько минут после этого дождь резко прекратился, оставив после себя мертвую тишину, прерываемую лишь стуком капель с листвы. В воздухе запахло опасностью.

Небо внезапно прочертили пурпурно-белые вспышки, и после нескольких напряженных секунд грохнул жуткий раскат грома, постепенно умерший в отдаленном рокоте. Словно в ответ на это из джунглей послышались злобный рев, нервный щебет и мычанье.

И снова тишина, и чувство надвигающегося ужаса, и второй удар, с молнией, на мгновение осветившей всю площадку во всех мельчайших подробностях ярким сиреневым светом. А спустя еще несколько минут дождь заревел с новой яростью.

— Ну, а что же такого произошло в лачуге? — осторожно вернулся к теме Глауен.

— Знаешь, я прожил странную жизнь, — ответил Чилк. — И если рассматривать происходившее в лачуге с объективной точки рения, то ничего особенного там и не происходило — во всяком случае, ничего, что могло бы удивить бывалого человека.

— Но все же?

— Поначалу йип в черной форме снял мешок у меня с головы, и я увидел стол, на столе какие-то документы, между прочим, очень аккуратно разложенные по стопочкам. Йип приказал мне сесть, что я и сделал.

Мне показалось, что за мной следят через приборы с другого конца этой развалюхи. Мне задали через микрофон вопрос: «Вы являетесь Эустасом Чилком, уроженцем Большой Прерии, что на Старой Земле?» Я согласился, что, мол, действительно, было дело, и тут же поинтересовался, с кем говорю?

«Вас в данный момент должны интересовать лишь документы, которые перед вами, — ответил голос. — Подпишите их, когда ознакомитесь». Голос был отнюдь недружелюбен, а резок и требователен. «Полагаю, что жаловаться на ваш произвол бесполезно?» — уточнил я. «Эустас Чилк, вы здесь за дело и по делу. Подпишите документы, и быстро!» В ответ я заявил, что все это похоже на приемчики мадам Зигони, только они здесь еще злобнее и поинтересовался, куда, кстати, девались те деньжата, которые она мне не заплатила за последние полгода.

«Подписывайте немедленно! Или вам же будет хуже!» — разорялся сидящий за столом.

Я просмотрел бумаги. Первой вся моя собственность передавалась в распоряжение Симонетты Зигони полностью. Вторая оказалась письмом тому, кто будет производить передачу этой уже не моей собственности, а третья являлась не более ни менее, как моим завещанием, также передающим все имеющиеся в моем распоряжении мелочи в руки старого доброго друга — мадам Зигони. Я попытался протестовать, ссылаясь на то, что нужно все обдумать, что надо вернуть меня на Араминту, и там закончить дело более по-джентельменски.

«Подписывай, если жизнь дорога!» — рявкнул голос, на что мне пришлось ответить, что я, конечно, подпишу, но все это крайне странно, поскольку никакой собственности, кроме рваной рубашки, которая на мне, у меня не имеется.

«Что ты получил в наследство от дедушки?» — потребовал голос. Я сказал, что, увы, не так уж и много: потертую шкуру американского лося, маленькую коллекцию камушков, но не драгоценных, а просто всякой гальки с сотен планет, да несколько штук мелочевки вроде пурпурной вазы и прочей рухляди, чье место в сарае. Ах, да, еще чучело старой совы с милою мышкой в клюве.

«Что еще?!»

«Трудно сказать, ведь весь этот мой амбар уже не раз грабили, так что я даже и не знаю, предлагать ли вам это никому до сих пор не понадобившееся чучело!»

«Хватит пудрить нам мозги! — орал проклятый. — Подписывай бумаги да поживее!»

Я подписал все три, и голос сказал: «Эустас Чилк, ты спас себе жизнь, которая отныне, однако, пройдет в раскаянии за твои амурные грехи и за то, что ты однажды грубо отказал тому, кто хотел стать твоим настоящим другом!»

Я решил, что это намек на мой отказ мадам Зигони на ранчо и тут же извинился, на что мне ответили, что уже слишком поздно, и отволокли в эту собачью яму, где я и в самом деле занимался раскаянием. Так что, твой голос, Глауен, оказался очень и очень кстати.

— И ты не представляешь, чего она хочет?

— Вероятно, это связано с какими-то вещами деда Сванера, которые оказались куда ценнее, чем я предполагал. Лучше бы уж он мне все честно рассказал, пока был жив.

— Но кто-то это знает и так. Кем может быть этот кто-то?

— Хм. Трудно сказать. Он всегда общался с уймой чудаков — дилерами, ворами, антикварами, букинистами. Правда, был у него и некий настоящий друг, коллега, соперник и помощник одновременно. Кажется, они оба состояли членами Общества натуралистов. Он как-то предлагал деду коллекцию перьев каких-то экзотических птиц и три маски душ панданго всего за пачку старых книг и бумаг. И если бы кто знал дедовы дела изнутри, то очень удивился бы, поскольку такая мена чрезвычайно, до нелепости дешева.

— И где теперь этот друг?

— Не знаю. Он попал в переплет с незаконным вскрытием гробниц и смылся куда-то, чтобы не связываться с властями.

Но тут Глауен, случайно обернувшись, увидел освещенное тусклым светом лицо Каткара. Увидел гораздо ближе, чем предполагал. Несомненно, узник подслушивал.

Дождь, то утихая, то усиливаясь, шумел до тех пор, пока в лачугу не начал просачиваться влажный серый рассвет.

Скоро стало совсем светло, и площадка тюрьмы оказалась полностью на виду. Все четверо оставили дом на дереве и стали быстро спускаться к подступающим джунглям. Первым шел Глауен, за ним Чилк, оба с винтовками наизготовку. Прежде всего надо было перейти лощину, что было не очень трудно, поскольку главный ориентир — ручей, который туда стекал — за последнюю ночь никак не мог исчезнуть; наоборот, от прошедшего бурного дождя он только вздулся так, что даже перейти его вброд стало невозможно. Глауен выбрал высокое дерево, выстрелами свалил его и быстро перекинул через лощину, соорудив таким образом импровизированный мост.

Краулер стоял там, где был оставлен, все не мешкая влезли в него и начали спускаться по склону, стараясь по возможности как можно меньше шуметь. Однако почти сразу же они оказались атакованы существами с разлапистыми ногами, имевшими футов двадцать в длину и с восемью жвалами и загибающимся вперед хвостом, предназначенным для опрыскивания жертвы ядовитой жидкостью. Чилк убил одну тварь выстрелом в хвост; животное медленно осело на бок, хвост отогнулся назад, импульсивно выпрыснув черную жидкость прямо в низкое небо.

Но через несколько секунд Глауен вынужден был остановить краулер, чтобы выбрать дорогу удобней и прислушаться к тому, что происходит в зарослях. Тут же раздался тревожный крик Шарда и, мгновенно обернувшись, Глауен увидел плоскую треугольную голову футов в шесть шириной, обнажающую судорожно разведенные челюсти. Другой конец длинной изогнутой шеи терялся в густой листве. Глауен выстрелил, скорее, инстинктивно, чем по здравому размышлению, и разнес голову чудища в клочья; тут же в кустах, грубо ломая их, обрушилось что-то очень тяжелое.

Оценив нарастающую угрозу, Глауен как можно быстрее повел краулер вниз, старательно вспоминая минувший путь. Наконец, склон стал выравниваться, а чаща редеть. Теперь краулер уже шлепал по воде, затопившей склон во время бури. А вот уже появилась и семья гуляльщиков, которая шлепала впереди по болотам, ухая и повизгивая. Вода становилась все глубже, краулер все чаще терял опору и плыл по бурлящему потоку.

Наконец, Глауен совсем остановил машину и сказал, указывая на заросли:

— Вот тут я и оставил флаер, привязанным к дереву. И его, должно быть, унесло течением прошлой ночью.

— Хорошего мало, — вздохнул Чилк и посмотрел вниз по течению. — Много бревен и поваленных деревьев, но никакого флаера нигде не видно.

— Лучше было бы оставаться в тюрьме! — простонал Каткар.

— Вам, может, и действительно было бы лучше, — усмехнулся Глауен. — Возвращайтесь, никто вас не удерживает.

Каткар счел за лучшее промолчать.

— Имея несколько инструментов под руками и немного проволоки можно было бы соорудить рацию. Но, увы, ничего подобного на краулере я не вижу, — произнес Чилк.

— Вот беда-то! — снова заныл Каткар. — Положеньице хуже некуда.

— Бросьте, не все так плохо, — вмешался в разговор Шард.

— То есть?

— А то, что я прикинул скорость движения реки — три мили в час, не больше. Если дерево унесло в середине ночи — предположим, часов шесть назад — то оно проплыло около восемнадцати миль, не больше. Краулер же может давать в воде пять-шесть миль в час, и если мы отправимся в погоню немедленно, то нагоним дерево и привязанный к нему флаер за три, максимум за четыре часа.

Тут же без дальнейших рассуждений Глауен направил краулер вниз по течению.

Они плыли по самой середине разбушевавшейся реки, через жару, еще усиливающуюся отражательной способностью воды. Духота стояла такая, что, кажется, нечем было дышать, и каждое движение требовало усилий, явно несоответствующих. А когда засияла Серена, жара и блеск воды стали совсем нестерпимыми. Глауен и Чилк начали подбирать плавающие в воде ветки, предварительно стряхивая с них насекомых и небольших змеек, приютившихся на листьях, и построили некое подобие навеса для Шарда, который давал хотя бы относительную, но тень. Время от времени из воды высовывались гигантские головы и перископы, явно намеревавшиеся атаковать посудину, и приходилось все время быть начеку.

За три часа такого плавания они миновали множество бревен, вырванных с корнем деревьев, кустов и каких-то непонятных плавающих предметов, но, несмотря на тщательное наблюдение, никаких следов флаера все еще не было обнаружено.

— А если пройдет еще пара часов, и машины мы так и не обнаружим? — не выдержал, наконец, Каткар.

— Тогда остановимся и хорошенько подумаем, — нехотя ответил Чилк.

— Я уже думал — и много, а потому не думаю, что это самое правильное в данной ситуации, — ядовито заметил Каткар.

Река становилась все шире; Глауен старался плыть, держась ближе к левому берегу, так что бы вся река оставалась в пределах видимости.

Прошел еще час, и впереди забелело пятно — это был Скайри. Глауен с трудом подавил вздох облегчения и едва не упал со скамьи, сраженный усталостью, жарой, некой эйфорией и чувством благодарности Судьбе. Шард обнял его за плечи.

— Мне даже трудно выразить свои чувства, — прошептал он.

— Пока еще рано возносить хвалы и благодарности, — заметил Чилк. — Флаер, кажется, кем-то оккупирован.

— Гуляльщики! — вырвалось у Глауена.

Краулер подошел ближе. Судя по всему, бревно к которому был привязан Скайри зацепилось за что-то недалеко от берега, и гуляльщики, очарованные странным плывущим предметом, перебежали по бревну на флаер. В данный момент они трудились над тем, чтобы выкинуть в воду мешок с остатками мерзкого животного.

Налетевший ветерок донес отвратительный запах и до краулера.

— Ради всего святого, что это за дрянь?! — не выдержал Чилк.

— Запах идет от мешка с останками, — пояснил Глауен. — Я специально оставил его на палубе, чтобы отвратить этих гуляльщиков от машины. — Он подошел к краю краулера и замахал руками. — Ну-ка, прочь отсюда! Прочь! Уходите!

В ответ гуляльщики завизжали от злобы и стали во всю мочь испражняться на краулер. Оставалось взять винтовку и отсечь от дерева, к которому был привязан Скайри, огромную ветку. С криками и писком гуляльщики помчались назад. Высоко задирая колени. Остановившись на безопасном расстоянии они предприняли еще одну ассенизационную атаку, но безуспешно.

Все четверо перебрались на флаер. Глауену первым делом пришлось вылить на палубу несколько ведер воды, дабы смыть вонючие останки, вывалившиеся на палубу из прорвавшегося мешка, а заодно и следы пребывания гуляльщиков. Краулер тоже погрузили на борт.

— Ну, река Верте, прощай! — воскликнул Глауен. — Я получил от тебя все, что хотел. — И подойдя к приборному щитку, поднял Скайри в воздух. Они двинулись прямо к устью почти на бреющем полете.

На закате все пообедали остатками провизии, удовлетворенно отмечая, как все шире и шире становится под ними река. Начинало чувствоваться приближение океана. Лорка и Песня исчезли, и Скайри летел теперь над западным океаном лишь при свете звезд.

— Но я так и не понял, как именно вы оказались на Шаттораке, — обратился Глауен к Каткару. — Вероятно, вы каким-либо образом оскорбили Смонни, поскольку сам Титус Помпо практически не играет никакой роли во всем происходящем.

— С этим покончено, — холодно ответил Каткар. — И, вообще, я не намерен больше вдаваться в подробности.

— Однако все мы заинтригованы вашими подробностями, а времени у нас много, так что прошу.

— А, может быть, это дело слишком личное, если не сказать, что и вовсе интимное, — огрызнулся Каткар.

— В свете всего происходящего, я не думаю, что дело уж настолько интимно. Оно, так или иначе, касается всех нас, и потому я еще раз повторяю свою просьбу.

— Смею также заметить, что и Глауен, и Шард являются сотрудниками Бюро Б, так что поставленный ими вопрос имеет характер официального, — усмехнулся Чилк. — Что же касается меня, то мне не менее любопытно узнать, как лучше всего отплатить Смонни, а заодно Намуру, Бенъями и прочим, которые могли подумать, что мне понравится их собачья дыра.

— Однако гнев лучше держать в узде, — улыбнулся Шард, — Я вот, например, стараюсь.

— Словом, по всем мыслимым и немыслимым поводам вам лучше теперь все же рассказать ваши приключения, — подытожил Глауен. Каткар упорно молчал, и тогда Глауен напомнил. — Ведь вы же член фракции ЖМС Штромы — как же вы познакомились со Смонни Клаттук, она же мадам Зигони, она же… имеет еще множество имен?

— Чему же тут удивляться, — хмуро ответил Каткар. — ЖМС занимается вопросами условий существования в Йиптоне и хочет, чтобы современность, наконец, победила на Кадволе спячку веков.

— Ах, да! И вы бывали в Йиптоне?

— Разумеется! Я хотел увидеть все собственными глазами.

— И отправились туда один?

Какая разница, с кем я туда отправился? — снова насторожился Каткар.

— Вы уж лучше назовите этих лиц и позвольте нам самим судить о том, есть тут какая-то разница или нет.

— Я отправился туда в составе депутации со Штромы.

— И кто в ней был?

— Несколько членов ЖМС.

— И разумеется, Клайти Вердженс среди них?

Наступило долгое молчание, закончившееся гневным выкриком:

— Ну, если вам так хочется, то да!

— А Джулиан?

— Естественно, — фыркнул Каткар. — Джулиан энергичен и настойчив. Я даже слышал, что о нем говорят как о зазнайке, но я не спешил бы с такой характеристикой.

— Мы будем скромны и не передадим вашего мнения Джулиану, — усмехнулся Шард. — Так что же произошло на Йиптоне?

— Вы понимаете, что, несмотря на единство относительно необходимости прогрессивных перемен, у членов ЖМС могут быть различные взгляды на отдельные проблемы. Клайти является представителем одного направления, а я другого, и наши конференции не всегда проходят гладко.

— И в чем эти различия? — вставил Глауен.

— Это отчасти дело первоочередности. Я, например, предпочитаю тщательно структурированную организацию с ведущим лидером и разработал подробный проект такой организации в самых мельчайших деталях. Клайти же, как я боюсь, несколько непрактична и воображает себе новое общество сборищем каких-то счастливых пейзан, мечтающих за плугом, поющих и танцующих на деревенских улицах каждую ночь под тамбурин. Все так и станут сказителями или музыкантами, все будут счастливо заниматься искусством. Но кто будет управлять всем этим? Клайти предполагает, что все от мала до велика, мужчины и женщины, добрые и злые станут сообща обсуждать все вопросы в некоем конклаве до тех пор, пока не придут к общему решению, не прокричат «ура» и не похлопают в ладошки. Словом, Клайти выбирает демократию в ее чистой, теоретической и аморфной форме.

— А как же местные животные? Что будет с ними?

— Эти хищники? — беспечно уточнил Каткар. — Клайти такие проблемы не интересуют. Они просто должны будут привыкнуть жить при новом режиме. Только настоящие хищники и ядовитые гады будут выселены или просто истреблены.

— А вы, значит, считаете по-другому?

— И очень по-другому. Я стою за структурированный централизм с сильной властью, поддержанной полицией и жесткими правилами.

— Но на тот момент вы с Клайти закрыли глаза на разницу ваших интересов и вместе отправились в Йиптон?

Каткар поджал губы в сардонической гримасе, полной насмешки и презрения.

— Поездка в Йиптон — не моя идея. Я даже не знаю, у кого она зародилась, но подозреваю, что источником ее являлся Джулиан, который вечно любит интриги. Я знаю, что он прежде советовался лично с Намуром, когда приезжал на Араминту, а уж потом развернул эту мысль перед Клайти. Но, как бы там ни было, план созрел. А я когда я понял, куда дует ветер, я потребовал своего присоединения к делегации, дабы и моя точка зрения не осталась незамеченной.

Мы прилетели в Йиптон. О Симонетте и ее положении я ничего не знал, и думал, что мы будем иметь дело с Титусом Помпо. Так что общение с Симонеттой оказалось для меня настоящим сюрпризом. Однако, ни Джулиан, ни Клайти такого удивления не проявили, из чего я заключил, что Намур как-то предупредил их, чего можно будет ожидать. Я был глубоко оскорблен таким нарушением дипломатических правил и решил высказать свое неудовольствие при первой же возможности.

Короче, Намур привел нас в свой офис с полом из бамбуковых матов, со стенами из бамбуковых плетенок и потолком из какого-то резного дерева, явно привезенного с большой земли. Мы прождали четверть часа прежде, чем Симонетта соизволила к нам выйти — что разозлило уже и Клайти, как я заметил.

Итак, появилась Симонетта, и я, как уже говорил, был этим поражен до глубины души. Вместо серьезного, справедливого и облеченного властью Титуса Помпо, каким я его себе представлял, я увидел эту мощную даму. Симонетта — женщина весьма странная и выглядит не менее странно: волосы на голове собраны в какой-то сноп, кожа как белый воск, глаза маленькие и прозрачные, как янтарь. В ней есть нечто дикое, непредсказуемое и опасное. Она, без сомнения, женщина сильных и многих страстей, которые обычно держит в кулаке, но только до тех пор, пока ей хочется их так держать. Голос у нее грубый и как бы придушенный, но она может говорить и почти музыкально. Кажется, ею руководят, скорее, инстинкты или подсознание, чем формальный разум. Впрочем, и Клайти такая же.

По этому случаю ни та, ни другая не обратили друг на друга особого внимания, и обменялись лишь быстрыми и простыми формальностями. Но дело не в этом, мы приехали в Йиптон отнюдь не для обмена любезностями, а для обсуждения наилучшей координации наших усилий для достижения общей цели.

Я полагал, что являюсь главным членом делегации, и потому сразу перешел к делу, так как считал себя обязанным выразить философию ЖМС именно в том виде так, как я ее представлял, причем в самом точном и определенном порядке. Словом, у Симонетты не должно было оставаться никаких неясностей относительно нашей основной точки зрения. Клайти же начала вести себя невыносимо вульгарно, просто грубо, она вмешивалась в мою речь, перебивала, делала нелепые замечания и даже повысила голос, когда я заявил, что являюсь одним из самых влиятельных членов партии. Клайти со всем своим нахальством и беспардонностью стала демонстрировать Симонетте, что, так сказать, они с ней товарищи по оружию, этакие рыцари истины и доблести. Я еще раз попытался вернуть разговор в нужное русло, но Симонетта заявила, чтобы я «попридержал язык», что было уже окончательным оскорблением. А Клайти, вместо того, чтобы обидеться на такое унижение товарища стала сама язвить и насмехаться, говоря что-то вроде того, что если я не прекращу изливаться, то они никогда не смогут действительно заняться делом. И так далее в том же духе.

Словом, стала говорить Клайти. Симонетта послушала ее несколько секунд, но ей снова что-то не понравилось. «Буду абсолютно честной, — заявила она. — Люди со станции Араминта причинили мне много горя и зла, и главная цель моей жизни — мщение. Я собираюсь уничтожить Деукас, как ангел гнева, и стану настоящей хозяйкой Араминты. Моя месть будет столь сладка, что превысит все известные мне до сих наслаждения! Все почувствуют на себе мою Ярость!»

Клайти сочла необходимым все же прервать эти излияния. «Но это нисколько не относится к целям ЖМС! И мы намерены уничтожить тиранию Хартии и позволить расцвести человеческому духу!»

«Может, оно и так, — согласилась Симонетта. — Хартия действительно должна быть заменена учением о мономатике, которое станет будущим всего Кадвола».

«Что это за учение? Я хотела бы с ним ознакомиться, только покороче», — подхватила Клайти.

«Учение о мономатике есть ультимативная панфилософия — это Путь Существования и Жизненное Совершенство!»

Тут Клайти так и осела. Джулиан едва успел поддержать ее, и быстренько постарался занять ведущее место в разговоре. Он начал рассуждать о новом Кадволе и утверждал, что при подлинной демократии любое верование должно быть священно. Он заявлял, что будет защищать эту точку зрения своей жизнью или смертью и так далее и тому подобное. Симонетта стучала пальцами по столу и, по-моему, не слушала. Я уже понял, куда дует ветер, и решил изложить факты напрямую, открыто, раз и навсегда. Я сказал, что подлинная демократия — иногда известная как нигилизм — эквивалентна полной путанице понятий. Всем известно, что правление некоего комитета ничуть не справедливей, чем правление черни. Для настоящего прогресса власть должна быть представлена единственным, но решительным лицом, чья честность и компетентность не оставляют ни у кого никаких сомнений. Потом я заявил, что хотя и не имею страсти к власти, экзигенция ситуации требует, чтобы я взял на себя эту колоссальную ответственность со всеми последствиями. Они были обязаны согласиться со мной, но… Симонетта посмотрела на меня в упор и приятнейшим голосом спросила, а действительно ли я уверен в том, что таким лицом должен быть мужчина.

Я ответил утвердительно и сослался на уроки истории. Женщины крайне нужны любому обществу благодаря своим уникальным функциям и инстинктам, но в мужчине сконцентрирован высший дух, мудрость, сила, настойчивость и харизма, без которых не может быть лидера.

«А какую же роль вы отводите в своем новом царстве Клайти Вердженс?» — вдруг поинтересовалась Симонетта.

Вероятно, я говорил слишком увлеченно и поспешил заметить, что слово «царство» здесь не совсем уместно, и вообще к обеим сидящим рядом представительницам прекрасного пола я испытываю самое искренне уважение. Клайти может заниматься искусством и торговлей, а Симонетта — образованием. Оба поста чрезвычайно важны и…

— Ты чудо, Каткар! — не выдержал и расхохотался Чилк.

— То, что я утверждал, было не больше, чем просто универсальные трюизмы…

— Однако сыр от этого воняет не меньше.

— Размышляя об этом теперь, я, конечно, признаю, что был неосторожен. Я полгал и Симонетту, и Клайти существами разумными и реалистическими, знакомыми с элементарными фактами истории. Но я ошибся.

— Похоже, и в самом деле так. Ну, а дальше?

— Джулиан сказал, что теперь мы все уже высказались и теперь должны разобраться с расхождениями. Итак, наша общая цель заключается в том, чтобы сбросить мертвый груз Хартии, а это дело непростое. Симонетта согласилась, но для начала пригласила позавтракать. Мы вышли на террасу, смотрящую в лагуну, где нам подали неплохой ланч из рыбного паштета, хлеба из морской пшеницы, мидий и вин с Араминты. Неожиданно я выпил больше, чем обычно или, возможно, в вино было что-то подмешано. Иными словами, я неожиданно заснул.

Проснулся я уже во флаере. Меня уверили, что мы летим домой, на Штрому, хотя рядом не было ни Клайти, ни Джулиана. Мы летели слишком уж долго и приземлились, к моему удивлению, на Шаттораке. Я протестовал, возмущался, но тут же был посажен в собачью дыру и закрыт. Прошло два дня, и передо мной поставили условие: или я становлюсь тюремным поваром или остаюсь в дыре. Я выбрал первое. Вот, собственно говоря, и все.

— Где находятся флаеры?

— Это не мой секрет, — поморщился Каткар. — Я отказываюсь обсуждать подобные вещи вообще.

— Но ведь вы человек разумный, не так ли? — самым спокойным образом спросил вдруг Шард.

— Разумеется. Разве это еще не всем ясно?

— Шатторак будет атакован теми силами, которые есть в распоряжении Станции, и если вы откажетесь в точности сообщить местонахождение флаеров, и кто-нибудь из наших сотрудников погибнет, вы будете признаны виновным в убийстве и понесете соответствующее наказание.

— Но это несправедливо!

— Называйте, как хотите. Мы в Бюро «Б» справедливостью называем преданность положениям Хартии.

— Но я член ЖМС и прогрессист! Я считаю Хартию архаическим пережитком, архивной пылью!

— А мы в таком случае будем считать вас не только пацификом, но ренегатом и убийцей, и накажем без всякого снисхождения и сожаления.

— Это меняет дело, — сдался Каткар. — Флаеры находятся в подземном ангаре на восточном склоне Шатторака, там, где раньше был путь извергавшейся лавы.

— Как они охраняются?

— Этого сказать не могу, поскольку никогда там не бывал. Не знаю я и того, сколько там машин.

— Сколько всего обслуги?

— С десяток или чуть больше.

— Все йипы?

— Нет. Механики — люди из других миров, но о них я тоже ничего не знаю.

— А что насчет космической яхты Помпо? Как часто она там появляется?

— За время моего там пребывания — дважды.

— Видели ли вы после этой поездки в Йиптон Намура?

— Нет.

— А Бардуз — каковы его функции?

— Как я уже говорил, об этом человек мне ничего неизвестно, — высокопарно ответил Каткар.

— Он, кажется, друг Вердженс?

— Возможно.

— Хм, — вставил Глауен. — Клайти, кажется, не так демократична, как хочет заставить всех поверить.

— Но почему? — удивился Каткар.

— В этом новом обществе равенства, Клайти без сомнения хочет быть равнее, чем все остальные.

— Не совсем вас понимаю, — важно пробурчал Каткар. — Но полагаю, что вы таким образом унижаете ЖМС.

— Вполне вероятно, — ответил Глауен.

Скайри подошел к Станции Араминта с юго-запада на небольшой высоте, чтобы не быть замеченным и приземлился на едва заметной поляне в лесу за рекой Ван.

Вскоре после этого Глауен пришел к Речному Домику и постучал в парадную дверь. Его впустила в холл девушка горничная, которая и проводила гостя к Эгону Тамму.

— Вы вернулись в добром здравии! Как ваша миссия, удалась? — Радость Тамма прямо переливалась через край.

Глауен поглядел на горничную, все еще стоявшую в комнате.

— Пойдем, поговорим в кабинете, — предложил хозяин. — Желаете освежиться?

— Был бы рад чашечке крепкого чая.

Тамм отдал приказание и увел гостя в кабинет.

— Итак — неужели успех?

— Да. Я освободил не только отца, но и Чилка, и еще одного пленника — натуралиста по имени Каткар. Сейчас они все там, на улице. Я не хотел приводить их сюда и показывать вашим гостям.

— Они, к счастью, уехали еще вчера.

— Тогда известите, пожалуйста, Бодвина Вука и попросите приехать сюда, в Домик. Иначе увидев сразу только меня, он обидится и начнет язвить.

Эгон набрал номер и попал сразу на Вука.

— Глауен здесь. Все прошло успешно, но он просит вас приехать сюда.

— Буду немедленно.

Вошла горничная с чаем и бисквитами и поставила поднос на стол.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Спасибо. Вы свободны на весь вечер.

Горничная ушла, и Глауен посмотрел ей вслед с явным подозрением.

— Она, конечно, может быть вполне невинна и честна, а может быть и шпионом Смонни. Они, кажется, уже повсюду. Главное, чтобы Смонни не узнала, что Шард, Чилк и Каткар уже не на Шаттораке.

— Но теперь-то она уже явно об этом знает!

Она не может знать, не погибли ли они в джунглях или не прячутся ли где-нибудь поблизости от тюрьмы, надеясь захватить один из флаеров.

— Вы можете провести их сюда садом через дверь в конце холла. Я ручаюсь, что Эсме сейчас там, где никак не может их увидеть.

Вука сначала встретил сам Эгон и быстро провел в кабинет.

— Шард! Дружище! Рад видеть живым! Хотя выглядишь ты, прямо скажем, неважно. Чилк, ты, как всегда, в форме, а это что за господин?

— Это пацифик со Штромы, — пояснил Глауен. — Его зовут Руфо Каткар, он представляет некую оппозицию Клайти.

— Интересно, интересно! Ну, ладно, слушаем новости.

Глауен говорил с полчаса, и после окончания его рассказа Вук обратился к Шарду:

— Ну, и что, по твоему мнению, нам следует теперь предпринять?

— Надо атаковать и чем быстрее, тем лучше. Если Смонни только заподозрит, что ее секрет раскрыт, будет уже поздно. Я считаю, у нас и так почти нет времени.

— Шатторак охраняется?

Глауен посмотрел на Каткара.

— Что вы можете сказать по этому поводу?

— Вы ставите меня в крайне неудобное положение, — надулся, как индюк, Каткар. — Даже если Симонетта обошлась со мной дурно, я не могу сказать, что отныне я разделяю ваши убеждения. В первую очередь мы должны уничтожить Хартию — а вы, кажется, намерены длить ее вечно.

— Да, такие уж мы негодяи, что собираемся и далее поддерживать идею Консервации, — спокойно отпарировал Вук. — И, честно говоря, сейчас я вообще вижу одно-единственное решение, которое удовлетворило бы всех. Вы нам ничего не говорите, а мы отправляем вас обратно и сажаем туда, откуда забрали. Сколько флаеров мы сможем поднять в воздух, Чилк?

— Четыре новых, три учебных, два грузовых и Скайри. Но наша проблема — это шпионаж. Смонни донесут о первых же передвижениях, и она приготовится. Кстати, вы вовремя мне напомнили о шпионах — я немедленно доберусь до Бенъями — и одним шпионом станет меньше.

— Каткара тоже можно рассматривать как шпиона, а потому необходимо изолировать до нашего отбытия на Шатторак, — обратился Вук к Эгону.

— Хорошо, я запру его в сарае, там он будет в безопасности. Идемте, Каткар, это всего лишь необходимость, налагаемая обстоятельствами.

— Нет! — отчаянно закричал Каткар. Я вовсе не хочу снова оказаться где-то запертым и не хочу вообще возвращаться на Шатторак! Я скажу все, что знаю!

— Как хотите. Где проходит линия обороны?

Есть пара пулеметов по обеим сторонам лачуги, которая служит конторой. Еще два по бокам ангара. Если вы отправитель туда дорогой Глауена, через реку, там склон крутой и можно избежать обнаружения и самим уничтожить контору без особого риска, не считая, конечно, пулеметов. Это все, что я могу для вас сделать, поскольку большей информацией не владею.

— Отлично, — согласился Вук. — Мы не возвращаем вас на Шатторак, но изолировать вас все же придется. По объективным причинам.

Каткар снова запротестовал, но без толку, поскольку Эгон и Глауен все-таки заперли его в сарае на берегу.

Тем временем Вук отправил наряд Бюро Б для ареста Бенъями, но, к великому разочарованию Чилка, того нигде не нашли. Вероятно, шпион уже покинул станцию на борту космического корабля «Диоскамедес Транслюкс», рейсом, связывающим Хлыст с Уотертауном на Андромеде 60111V.

— Увы, — вздохнул Чилк. — У него были опасные лисьи усы. И я сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим этого молодчика снова.

В самые тихие и темные ночные часы между полночью и рассветом четыре патрульные флаера, вооруженные самой современной техникой, покинули Станцию Араминта. На предельной скорости они мчались через Деукас, над Западным океаном, затем снизили высоту и пошли над Эссе. Вверх по реке они летели, едва не задевая брюхами волны, дабы избежать лучей радаров, которые могли действовать в районе Шатторака.

Глауен посадил Скайри, и вся экспедиция веером полетела над болотами вверх по склону вулкана. Скоро показалась тюрьма.

Через двадцать минут операция была закончена. Контора разрушена единственным метким попаданием. В ангаре обнаружилось семь флаеров, включая и те два, что были недавно похищены с Араминты. Персонал сопротивления не оказал, и было взято двенадцать пленных: девять йипов из элитного полицейского подразделения — умпы в черной форме. Оставшиеся трое оказались механиками из других миров. На вопрос, почему они так быстро сдались, ни один из йипов не мог дать вразумительного ответа, но один механик заявил, что побег Шарда и Чилка наряду с таинственным исчезновением Каткара не возбудил никакого подозрения, тревоги или хотя бы попытки усилить бдительность. Охрана чувствовала себя в таком уединении абсолютно недосягаемой и защищенной, а преграды к побегу непреодолимыми. Кроме того, через две недели должна была состояться оккупация Мармионского побережья, и поэтому все флаеры перевооружались всем, что было под рукой. Словом, лучшего времени для атаки было и не придумать.

А в это время на Араминте Хранитель в компании Бодвина Вука и Шарда Клаттука подвергал Каткара самому тщательнейшему допросу.

Кроме того, Эгон Тамм вызвал в Домик шестерых Варденов из Штромы, дабы сообщить им новость чрезвычайной важности.

Встреча состоялась в гостиной, сразу же по прибытии. Присутствовали на ней также Бодвин Вук, Шард, и, по настоянию Эгона, Глауен Боллиндер. Джелвинк и Фергус Варджены сидели по одну сторону, а Клайти Вердженс, Джойри Сискин — оба жемеэсовцы — и Лона Йон, придерживавшаяся нейтралитета, — по другую.

Хранитель в официальной мантии призвал собрание к порядку.

— Возможно, это самая главная встреча, на которой вы когда-либо присутствовали, — заявил он. — Нам угрожала чудовищная опасность, которой мы избежали лишь по случайности — я имею в виду вооруженное нападение йипов на станцию, поддержанное вторжением на Мармионское побережье еще тысяч йипов, что, несомненно, повлекло бы за собой конец Консервации.

Как я уже сказал, мы предотвратили эту акцию и захватили семь вражеских флаеров вместе с большим количеством вооружения.

В этой связи я с грустью вынужден сообщить вам, что один из ваших членов оказался виновен в преступлении, очень близком к предательству, хотя, я уверен, она станет оправдывать свои действия исключительно идеализмом. Я говорю о даме Клайти Вердженс, и отныне я исключаю ее из числа клана Варденсов.

— Это невозможно и просто незаконно! — взревела Клайти. — Я избрана всенародным голосованием!

— И тем не менее, мы следуем статьям Хартии. Мы не имеем права работать на ее разрушение. Все вышесказанное приложимо и к Джойри Сискину, также члену ЖМС. Я уже подписал приказ о его исключении. А теперь я вынужден просить вас, Варден Йон, поддержать Хартию вне каких-либо условий — в противном случае вы тоже будете исключены из Общества. Отныне мы не имеем более возможности наслаждаться роскошью противоречий и несогласий. Хартия в опасности, и нам надо действовать решительно.

Лона Йон, высокая худая женщина за сорок, с коротко обрезанными седыми волосами, еще больше подчеркивавшими костлявость ее лица, вдруг заявила:

— Мне не нравится та авторитарная позиция, которую вы заняли, и я не намерена публично признаваться в тех или иных своих мыслях. Однако, я понимаю также и то, что ситуация не стандартная и я должна так или иначе занять чью-либо сторону. В таком случае, вот что я вам скажу. Я считаю себя независимым человеком, не склонным ни к какой партизанщине и интригам и все-таки пребываю в убеждении, что Хартия должна быть сохранена, равно как и концепция Консервации. Тем не мене, я верю, что положения Хартия не должны пониматься буквально или условно, но каждый случай требует отдельного подхода и рассмотрения.

Она перевела дыхание и уже собралась продолжить, как ее прервал Эгон Тамм:

— Этого вполне достаточно.

— Вы, разумеется, можете издавать столько приказов, сколько вам вздумается, — презрительно заговорила Клайти. — Но факт, что я представлю собой большую часть натуралистов, остается фактом. Мы отрицаем вашу грубость и глубоко бесчеловечные принципы.

— В таком случае вынужден предупредить вас и ваших последователей, что если только вы попытаетесь вмешиваться в наши дела и хотя бы каким-то образом изменять статьи Закона о Консервации, то вы будете рассматриваться как преступники со всеми вытекающими отсюда последствиями. Под незаконной деятельностью будут также пониматься и любые связи с Симонеттой Зигони, также как и любая поддержка ее деятельности.

— Вы не можете заставить меня выбирать себе друзей!

— Она похитительница людей и вдохновительница еще худших дел. Шард Клаттук, сидящий сейчас перед вами, между прочим, тоже ее жертва, а ваш товарищ по партии Руфо Каткар — еще одна.

Клайти рассмеялась.

— Если уж она такая негодяйка, то почему она не привлечена к суду в законном порядке?

— Если бы я мог вытащить ее из Йиптона без насилия и кровопролития, я сделал бы это немедленно, — вздохнул Эгон и обратился к Вуку. — Есть ли у вас какие-нибудь соображения на этот счет?

— Как только мы начнем депортацию йипов на планету Чаманита, где их труд весьма востребован, то раньше или позже столкнемся и со Смонни.

— Какое бессердечное заявление! — воскликнула Клайти. — Как это вы заставите бедных йипов покинуть Йиптон?

— «Заставите» — в данном случае слово неподходящее, — остановил ее Вук. — А, кстати, где ваш племянник? Я весьма надеялся тоже увидеть его здесь.

— Джулиан на других мирах, он очень занят.

— Советую и ему, и вам строго исполнять положения Хартии — иначе вы тоже окажетесь где-нибудь… в других мирах.

— Ба! Но для начала вам придется доказать, что этот допотопный документ действительно существует, а не является вымыслом и слухами!

— Что? Но это совсем нетрудно. Повернитесь и посмотрите на стену — перед вами факсимиле Хартии. И такое факсимиле висит в каждом доме.

— Больше нам не о чем говорить.

На Речной Док спустился вечер. Варденсы и бывшие Варденсы отбыли на Штрому. Руфо Каткар также изъявил желание отправиться туда, но Вук не был уверен, что Каткар рассказал все, что знал, а уж тем более не все, о чем Вук догадывался.

Вук, Шард, Глауен и Хранитель коротали время еще сидели в столовой за бутылкой вина, обсуждая проблемы минувшего дня. Бодвин вдруг вспомнил, что Клайти как-то весьма вяло отреагировала на такой поворот событий.

— И к тому же, совсем без всякого раскаяния.

— Быть Варденом — честь достаточно относительная, — напомнил Эгон. — Реальной выгоды она приносит мало. Клайти имела реальный пост, что гораздо важней. А принадлежность к Варденам давала ей только возможность безнаказанно и официально лезть в дела других.

— Она произнесла весьма странную фразу, — задумчиво сказал Шард. — У меня сложилось впечатление, что она приоткрыла гораздо больше, чем хотела…

— Что это за фраза? — нахмурился Эгон.

— Она намекнула на то, что Хартия есть лишь плод воображения, слух, легенда, лишенный юридической поддержки документ, шибболет — ну, словом, называйте, как хотите.

Бодвин Вук скорчил гримасу и вылил себе в горло полный стакан вина.

— Эта странная женщина думает, что может лишить документ существования только усилием своей воли.

Глауен хотел было возразить, но остановился. Открытие Уэйнесс относительно исчезновения Хартии из сейфов Общества оказалось известным не только ей. Это подтверждалось и попытками Смонни завладеть имуществом Чилка, и гневной ремаркой Клайти — короче говоря, получалось, что эта тайна оставалась тайной лишь для преданных хранителей идей Консервации.

Глауен решил, что для пользы дела все же надо сейчас же продлить свет на эти таинственные обстоятельства и заговорил с напряжением и неохотой:

— Вполне возможно, что замечание Клайти гораздо серьезней, чем вам кажется.

— Неужели? — Вскинулся Вук. — Выкладывай, что тебе известно.

— Я знаю только, что замечание Клайти действительно очень серьезно. А еще серьезнее то, что Джулиан шныряет по всему миру по каким-то «важным делам».

— Ну, как обычно, весь мир знает обо всем, и только Бюро Б блуждает в потемках, — вздохнул Вук.

— Но позвольте вас попросить, Глауен Клаттук, выразиться несколько яснее, — предложил Эгон.

— Конечно, я должен. Я не сделал этого сразу, поскольку меня просили о полной конфиденциальности.

— Конфиденциальности от начальства? — взревел Вук. — Ты что, и впрямь считаешь, что знаешь все лучше нас?

— Вовсе нет, сэр. Я только соглашаюсь с моим респондентом в том, что секретность всегда идет всем на пользу.

— Ага! И кто же это такой осторожный респондент?

— Что ж… Это Уэйнесс.

— Уэйнесс?!

— Да. Сейчас она на Земле, как вам известно.

— Продолжай.

— Если говорить коротко, то суть в следующем. Уэйнесс еще в прошлый свой визит к Пири Тамму, обнаружила, что Хартия пропала, и никто нигде не может ее найти. Шестьдесят лет назад тогдашний секретарь Общества по имени Фронс Нисфит тихо надул все Общество и продал все имеющие какую-либо ценность документы коллекционерам-антикварам. В число этих проданных документов, получается, входила и Хартия. Теперь Уэйнесс надеется найти следы этой сделки и считает, что ей будет легче действовать, если никто не будет ничего знать о пропаже.

— Звучит вполне разумно, — подтвердил Шард. — Но не слишком ли большую ответственность она берет на себя?

— Как бы то ни было, это ее решение. Но, скорее всего, о пропаже прекрасно осведомлена и Смонни. И более того, осведомлена гораздо полнее.

— Рассказывайте дальше.

— Концы могли обнаружиться у коллекционера по имени Флойд Сванер, но он умер и оставил все свое имущество внуку Эустасу Чилку. Смонни уже давно выслеживает Чилка, она вытащила его на Розалию с помощью Намура, и там всяческими путями пыталась узнать, где может быть спрятана Хартия. Но безуспешно. Тогда она приказала похитить Чилка, привезти его на Шатторак и там заставила подписать бумаги на передачу ей всего его имущества. Получается, что дело приняло самый серьезный оборот, раз уж в него вмещалась Смонни со своими пособниками.

— Но Клайти? Откуда знает она?

— Я думаю, надо еще раз допросить Каткара, — предположил Глауен.

Эгон вызвал горничную и приказал привести Каткара из той комнаты, что была временно ему отведена.

Бывший тюремный повар появился немедленно и остановился в дверях, с любопытством оглядывая собравшихся. Он как следует причесался, и надел приличный темный костюм в консервативном духе старой Штромы. Черные глаза его вызывающе блестели.

— Ну, что на этот раз, господа? Я уже сказал вам все, что знал, остальные вопросы будут пустым сотрясанием воздуха.

— Садитесь, Руфо, — предложил Эгон. — Может быть, сначала стакан вина?

Каткар сел, но от вина решительно отказался.

— Я пью очень мало.

— Мы надеемся, что вы поможете нам пролить свет на некие странные обстоятельства, связанные с Клайти Варден.

— Не могу представить, что еще рассказать вам.

— В вашем разговоре с мадам Зигони поднимался ли вопрос об Эустасе Чилке?

— Такое имя не упоминалось.

— А имя Сванер?

— Тоже не слышал.

— Странно, — протянул Вук.

— Или Клайти, или Бохост непременно имеют отношения с сестрой Смонни Спанчеттой, здесь, на Араминте. Это вам известно?

Руфо Каткар изобразил задумчивость.

— Джулиан разговаривал с кем-то на Станции, но кто это — мне неизвестно. Правда, имя «Спанчетта» я слышал, но не помню при каких обстоятельствах. Ах, да! Джулиан был очень возбужден, и Клайти сказала: «Я надеюсь, ты займешься этим делом как следует, оно имеет большую важность» или что в таком духе. Потом она увидела, что я рядом и прекратила этот разговор.

— Еще что-нибудь?

— Джулиан отбыл немедленно после этого разговора.

— Благодарим, Руфо.

— Это все, что вы хотели?

— В данный момент — да.

Каткар вышел, а Глауен решительно сказал:

— Разумеется, Спанчетта показала Джулиану те письма, что писала мне Уэйнесс. Там она не говорит о Хартии впрямую, но пишет так, что Спанчетте было о чем задуматься.

— Но зачем ей было показывать эти письма Джулиану? Вот в чем вопрос? — удивился Эгон.

— Если бы она захотела информировать Смонни, то сделала бы это через Намура. Значит, в данном случае Клайти была боле удобна, — попытался рассудить Шард.

Глауен встал.

— Я должен отбыть немедленно, сэр, — обратился он к Вуку.

— Хм. К чему такая спешка?

— Это не спешка, сэр Операция на Шаттораке прошла успешно, но теперь есть не менее важные и срочные дела.

— Все твои дела отменятся. Я поручаю тебе особое задание — ты должен отправиться на Землю как можно скорее и до конца прояснить все, о чем мы здесь только что говорили.

— Отлично, сэр. Это совпадает с моими желаниями.

— И моими, — буркнул Вук.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Уэйнесс прибыла в космопорт Старой Земли Гранд-Фьямурьес на борту космического судна «Цафоросия Наяд» и отправилась прямо в «Волшебные Ветры» — резиденцию своего дяди Пири Тамма в Йисинджесе, неподалеку от деревушки Тиренс, в пятидесяти милях к югу от Шиллави.

К дому она приближалась в полной нерешительности, совершенно не представляя себе, какой прием ее ожидает. Все еще очень живо вспоминался прошлый ее визит в эти края. «Волшебные Ветры» являли собой старинное поместье с домом из темного камня, странным, неуклюжим, но все же удобным, окруженным десятком массивных деодаров. В нем в последнее время вот уже многие десятилетия жил Пири Тамм, вдовец вместе с двумя своими дочерьми — Шалис и Мойрой. Обе были старше Уэйнесс и обе вели в этих краях весьма светскую жизнь. Еще «Волшебные Ветры» отличались обилием коридорчиков, переходиков, всевозможных кладовочек, садиков, интимных кабинетиков для ужинов, вечеринок, встреч и проводов гостей, и все это при непременном наличии роскошного зала для проведения пикников и ежегодного костюмированного бала. Сам Пири Тамм всегда держался гордо и корректно, говорил веско, действовал быстро и решительно, и в то же время был человеком, по сути, очень добрым. Мило с Уэйнесс всегда находили в нем щедрого хозяина, хотя и приверженного старинными церемониям.

Во время же своего последнего визита в «Ветры» Уэйнесс обнаружила немало перемен: сестры вышли замуж и уехали, Пири жил теперь один, если не считать пары слуг, и большой старый дом казался неестественно тихим и пустым. Да и сам Пири как-то весь высох и поседел; его когда-то румяные щеки запали и стали восковыми; кураж выдохся, и легкая походка сменилась унылым шарканьем. Он все еще гордился своим здоровьем, но от слуг Уэйнесс узнала, что дядя упал с лестницы, сломал бедро, и последующее выздоровление отняло почти все его силы. Теперь он не способен ни на какие длительные прогулки и ни на какие серьезные дела.

Тем не менее на этот раз дядя приветствовал племянницу с неожиданной сердечностью:

— Какая радость! Ты надолго? Пожалуйста не спеши уезжать, я очень надеюсь, что ты останешься! Ведь «Ветры» стали теперь такими скучными!

— У меня еще нет никаких планов, — призналась Уэйнесс.

— Вот и славно! Агнес покажет тебе твою комнату. Освежись с дороги, и приходи обедать.

По своим прошлым пребываниям здесь Уэйнесс помнила, что обед в поместье всегда почитался делом очень официальным, и потому надела соответственно случаю бледно-палевую строгую юбку, темную серо-оранжевую блузку и черный жакет с плечиками — наряд, идеально подчеркивавший ее темные волосы и смуглую, почти оливковую кожу.

При ее появлении в столовой Пири одобрительно крякнул:

— Помню тебя очаровательным сорванцом — и к худшему ты не изменилась, хотя по-прежнему и пышкой тебя не назовешь!

— Маловато кой-чего и тут, и там, — засмеялась Уэйнесс, показывая на грудь и бедра. — Но приходиться иметь дело с тем, что имеется.

— Нормально. Имеется достаточно, — поддержал ее Пири и, усадив племянницу на один конец огромного стола из орехового дерева, сам расположился на противоположном.

Обед подавался все так же чинно одной из горничных: шикарный жирный бисквит из омаров, кресс-салат со сладким сельдереем, украшенный кубиками цыпленка в маринаде из чесночного масла, котлеты из дикого кабана, еще водившегося в заповедниках Трансильвании. Не откладывая в долгий ящик, Уэйнесс рассказала Тамму о нелепой смерти брата, и старик пришел в ужас.

— Как страшно, что на Кадволе стали твориться такие дела — ведь Консервация теоретически есть место полного безмятежного покоя!

Уэйнесс невесело рассмеялась

— Теперь Кадвол — это совсем другое.

— Возможно, я старый непрактичный идеалист, возможно, я жду от людей слишком многого, но все же, глядя на свою жизнь, мне никак не удается избежать глубокого разочарования. Повсюду ни капли свежести, чистоты, невинности, общество окончательно сгнило, сегодня даже продавцы в магазине норовят обсчитать тебя…

Уэйнесс отпила вина, не зная, в каком духе ответить на эту печальную тираду. Вероятно, последние годы повлияли не только на здоровье Пири, но и на его разум.

Но дядя, как оказалось, и не ждал ответа. Он задумчиво глядел куда-то в угол столовой.

— А что ваше Общество? Вы все еще являетесь его секретарем? — решила сменить тему Уэйнесс.

— Все еще! Это неблагодарная работа в самом буквальном смысле слова, ибо никто не пытается ни помочь мне, ни хотя бы оценить мои труды.

— Как грустно все это слышать, дядя! А как поживают Шалис и Мойра?

Пири с досадой махнул рукой.

— Они по горло заняты своими делами, и ни на что больше внимания не обращают. Я полагаю, это обычный ход вещей — хотя лично для себя желал бы чего-то иного.

— Они счастливы? — осторожно спросила Уэйнесс.

— Вполне, но, разумеется, с их точки зрения. Мойра нашла себе такого же непрактичного педанта, который читает какой-то базовый курс в университете типа «Психология узбекской древесной квакши» или нет, «Креативные мифы древних эскимосов». И Шалис не лучше; она выбрала себе в спутники жизни страхового агента. Ни тот, ни другой не видят дальше своего носа и никакого интереса к Обществу не испытывают. Они начинают зевать и менять тему, как только я заговорю об этом. Варбер — муж Мойры — вообще называет наше Общество клубом старперов.

— Это не просто зло, это глупо! — возмутилась Уэйнесс.

Но дядя ее не слышал.

— Я обвиняю их в узости мысли, но их и это не волнует, что уже и совсем отвратительно! И как следствие, в последнее время я их не вижу.

— Это грустно. Но ведь и вас не интересует их деятельность и их проблемы.

Пири недовольно закашлялся.

— Да. Меня не интересуют проблемы черни; ни то, как кто вел себя на какой-то вечеринке, ни то, кто с кем переспал. Я не намерен тратить на это время. Я должен дописать свою монографию, что является тяжким и ответственным трудом, а также продолжать вести все дела Общества.

— Но неужели нет других членов, которые согласились бы помочь вам?

— Осталось едва с полдюжины этих членов, — усмехнулся Пири. — Да и те, кто выжил из ума, кто прикован к постели.

— А новых совсем не появляется?

Пири снова усмехнулся, и на этот раз еще горше.

— Надеюсь, ты шутишь? Что Общество может им предложить?

— Идеи Общества столь же привлекательны и современны, как и тысячу лет назад.

— Теория! Туманные идеалы! Важные разговоры! Все бессмысленно, если нет ни сил, ни воли. Я последний секретарь Общества, а скоро и от меня останутся одни воспоминания.

— Я уверена, что вы ошибаетесь, Общество остро нуждается в новой крови и в новых идеях!

— Это мы уже слышали. Вот, посмотри. — Пири указал на стоящий в углу столик, на котором красовались две старинные краснофигурные амфоры. На амфорах были изображены древнегреческие воины, запечатленные в самый разгар битвы. Вазы имели около двух футов высоты, и, по мнению Уэйнесс, отличались необычайным изяществом. —Я приобрел эту пару за две тысячи соло, отличная сделка, учитывая, что вещи подлинные.

— Хм. На деле они выглядят вполне современно, — не поверила девушка.

— Да, и это, конечно, очень подозрительно. Я получил их от Адриана Монкурио, профессионального грабителя могильников и захоронений. Он вполне уверен в том, что вазы подлинные, и в прекрасном состоянии.

— Может быть, следовало бы провести экспертизу?

Пири Тамм задумчиво поглядел на вазы.

— Возможно. Но здесь есть одна неловкость. Монкурио утверждает, что выкопал их в одном местечке Молдавии, где они каким-то таинственным образом пролежали нетронутыми тысячу лет. Если это действительно так, то вазы эти приобретены незаконно, и я соответственно не могу требовать официальной экспертизы. Ну, а если это подделка, то я просто и совершенно законно обладаю парой красивых и очень дорогих предметов. Правда, сам Монкурио как-то вдруг отошел от всех этих дел…

— Должно быть, его занятия безумно интересны!

— Монкурио идеально подходит для своих занятий, он силен, проницателен, быстр, и абсолютно беспринципен, что, впрочем, весьма затрудняет общение с ним.

— Но почему же тогда он столь дешево продал вам эти вазы?

— Одно время он, так сказать, дружил с Обществом и даже хотел в него вступить, — с каким-то сомнением в голосе проговорил Пири.

— Но не вступил?

— Нет. Я видел, что у него не хватало для этого настоящей преданности естественным наукам. Я согласен, Общество требует новых сил, новой жизни, но ведь он говорил иное! «Здесь вообще нечего оживлять!» И добавлял: «Хартия Кадвола, надеюсь, находится в полной безопасности?»

— И что вы на это отвечали?

— Я сказал ему, что в данный момент речь идет не о Кадволе, а прежде всего о восстановлении полноценной деятельности Общества здесь, на Старой Земле.

«Но тогда вы должны полностью изменить ваш имидж; нужно перестать корчить из себя этаких патриархов в мрачных одеждах, прогуливающихся, как Кант, каждый день после полудня!» Я пытался возражать, но он продолжал: «Вы должны влиться в поток общей культуры, создать программу, которая привлекла бы внимание высокопоставленных людей, то есть программу, которая, может быть, даже и не касаясь целей Общества напрямую, вызывала бы даже у непосвященных людей определенный энтузиазм». И, уточняя, он называл такие мероприятия, как танцы, фестивали экзотической кухни, отдых-экстрим, особенно в таких местах, как Кадвол.

Я довольно жестко ответил, что, боюсь, такие затеи не только не отвечают целям Общества, но даже не соответствуют его духу.

«Чушь! — заявил Монкурио. — В конце концов, вы можете просто организовать некое гранд действо, с хорошенькими девицами, набранными со всего мира, устроить конкурс красоты, который будет называться „Мисс Натуралист-Земля“ или „Мисс Натуралист-Альцион“, „Мисс Натуралист-Лирвон“ и так далее.

Я отверг и это предложение насколько мог тактично, напомнив, что такие вещи давно вышли из моды и потеряли свой шик.

Но Монкурио снова стал мне возражать: «Отнюдь нет! Изящная щиколотка, соблазнительная попка, грациозный жест — такое никогда не теряет шика!»

Я довольно сухо заметил, что для своего возраста и пристрастия к грабительству могил он что-то уж слишком пылок в этом направлении.

Монкурио взвился. «Не забывайте, что красивая женщина — это тоже часть природы и даже в гораздо большей степени, чем курносый слепой червь из пещер на Проционе IX!»

Я согласился, но добавил, что надеюсь на продолжение нашей деятельности все-таки в более традиционных направлениях. А если уж он все же хочет вступить в наши ряды, то пусть сейчас же заплатит мне четырнадцать солов и заполнит анкету».

«Я действительно намеревался вступить в ваше Общество, — ответил Монкурио. — Именно поэтому я здесь. Но я человек осторожный, поэтому прежде чем вступить, хотел бы ознакомиться с вашими счетами. Не будете ли вы столь любезны показать мне все приходы, расходы, банковские документы, а также — Хартию Кадвола?»

«Это затруднительно, поскольку все эти документы хранятся в банковском сейфе».

«Но ходят слухи о некоем предательстве или путанице. Словом, я настаиваю на том, чтобы мне предоставили возможность собственными глазами увидеть Хартию».

«Все формальности исполнены и большего требовать вы не вправе — ответил я. — Вы должны поддерживать Общество ради его принципов, а вовсе не из-за наличия старых бумаг».

Монкурио обещал подумать и с тем удалился.

— Мне кажется, он подозревал, что Хартия похищена, — предположила Уэйнесс.

— Я думаю, он предположил это только для того, чтобы отвертеться — вот и все объяснение. — Пири закашлялся. — А год назад, когда здесь были Мойра и Шалис с мужьями, я к чему-то упомянул о Монкурио и его желании вступить в Общество. А также обо всех его диких предложениях. И что же? Они хором стали утверждать, что он прав. Ах, бог с ним, все это пустое. — Пири внимательно посмотрел на племянницу. — Но как думаешь ты? Ты-то наш человек?

Уэйнесс покачала головой.

— На Штроме мы, конечно, называем себя натуралистами, но это пустая формальность. Я думаю, мы рассматриваем себя лишь в качестве почетных членов.

— Такой категории не существует! Вы являетесь членами, если подали прошение, прошли все формальности и платите взносы.

— Довольно просто, — улыбнулась Уэйнесс. — Вот я прошу принять меня в ваши ряды. Я принята?

— Разумеется. Заплати вступительный взнос плюс годовой — всего четырнадцать солов.

— Я сделаю это сразу же после обеда, — согласилась Уэйнесс.

— Но должен предупредить тебя, что ты вступаешь в совершенно нищую организацию. Секретарь по имени Фронс Нисфит продал все, что только попало ему в руки, забрал денежки и пропал. У нас теперь нет ни собственности, ни юридических оснований.

— И вы никогда не пытались найти Хартию?

— Серьезно — нет. Все это кажется безнадежным. Взять хотя бы один срок давности, о котором напомнит тебе любой суд…

— А те, кто пришел после Нисфита? Они тоже ничего не предпринимали?

— Нильс Майхак вел все дела после Фронса в течение сорока лет, — с каким-то отвращением пояснил Пири. — Я думаю, он даже не понял, что документов нет. Потом был Кельвин Килдук, но и он, кажется, ничего не подозревал. То есть он никогда не высказывал никаких сомнений в наличии Хартии. С другой стороны, я все же не считаю его человеком действительно преданным делу…

— И, значит, никто ничего не знает вообще?

— Ничего.

— Но ведь где-то она должна существовать! Вот было бы интересно узнать!

— Интересно. Однако путей к этому нет. Если бы я был богат, то, конечно, мог бы нанять верного частного сыщика и посвятить его в это дело…

— Кстати, неплохая идея, — подхватила Уэйнесс. — Может быть, мне самой стоит заняться этой историей:

Пири тяжело наклонился над столом.

— Ты, девочка-тростинка?

— А что? Ведь если я найду Хартию, вы будете довольны?

— Нет вопросов, но дело слишком серьезное и необычное. Это уже почти гротеск.

— Не понимаю, почему.

— Ведь у тебя нет никакой практики в следственном деле!

— Все дело лишь в настойчивости и в определенном уровне интеллектуальности.

— Воистину! Но такая работа часто груба, неблагородна. Кто знает, куда могут завести тебя поиски? Это дело для опытного, умелого мужчины, а не для нежной невинной девочки, какой бы умной и настойчивой она ни была. К тому же и на Старой Земле еще полно опасностей — причем порой в самых непривычных и тонких формах.

— Надеюсь, что вы преувеличиваете. К тому же я далеко не из робкого десятка.

— Я верю, что ты говоришь от всей души, но…

— Конечно!

— Но как ты собираешься все это исполнить?

Уэйнесс задумалась.

— Наверное, первым делом я составлю список основных предполагаемых мест — музеев, коллекций, дилерских и антикварных контор — и стану работать по списку.

Пири неодобрительно закивал головой.

— Моя милая юная леди, таких мест может оказаться многие тысячи только на одной Земле.

— Да, работы будет немало, — призналась девушка. — Но кто знает? Ключ к разгадке может найтись, и очень быстро. И к тому же, разве не существует какого-нибудь централизованного органа, где сведена вся информация о старинных архивах?

— Конечно, есть. В университете имеется доступ к подобной информации, это целый банк данных. Есть он и в Библиотеке Древних Архивов в Шиллави. — Пири встал. — Давай перейдем ближе к делу.

Они пошли через холл в его студию, большую комнату с камином в одном углу и парой длинных столов — в другой. Полки были завалены журналами и книгами, столы ломились от газет. Между столами стояло кресло-качалка. Пири указал на столы:

— Так идет ныне моя жизнь. Я дремлю в качалке и работаю только над монографией. Иногда, конечно, отрывают и дела Общества, но потом снова монография, монография и монография. — Уэйнесс попыталась извиниться за то, что отрывает дядю от работы, но он устало махнул рукой. — Ничего страшного! Хорошо, что у меня, по крайней мере, всего два стола и две служанки — с большим количеством я превратился бы совсем в дервиша. Давай сядем к огню. — Уэйнесс села в старинное барочное кресло с темно-зеленой плюшевой обивкой, а Пири разлил по бокалам темно-красное шерри. — Это лучшая из лучших Тинктура Мореллы, она сразу же вернет краску на твои щечки, — пояснил он, вручая ей бокал.

— Буду пить с осторожностью, — улыбнулась Уэйнесс. — Красные щечки мне не пойдут, а тем более красный нос!

— Пей и не бойся. С красным ты носом или синим — все равно, твоя компания самая для меня приятная. Теперь я нелюдим, у меня осталось всего несколько друзей и несколько знакомых. Шалис утверждает, что я слыву в обществе придирой и чудовищем, но полагаю, это только перепевы песенок ее мужа. Мойра придерживается тех же взглядов и постоянно учит меня, что свои мнения я должен держать при себе. — Пири печально опустил голову. — Может, они и правы. Но все же я не хочу быть счастлив тем образом, который предлагает мне современный мир. — «Будь проще!» — вот его новый девиз, и никто не хочет исполнять свой долг честно. То ли было дело в молодости. Нас учили гордиться своими достижениями, и принималась только оценка «блестяще»! — Он скользнул взором по фигуре племянницы. — Ты тоже смеешься надо мной?

— Увы, нет. Даже на Кадволе, даже на протяжении своей недолгой еще жизни я тоже заметила эти печальные перемены. Все знают, что должно случиться что-то страшное…

— Пири вскинул брови.

— Как это может быть? Кадвол всегда являлся местом истинно буколическим, где никогда ничего не меняется.

— Так было давно. На Штроме половина населения еще покорна Хартии, но вторая считает ее оковами и хочет изменить все, что только можно и нельзя.

— Но ведь они, я надеюсь, понимают, что таким образом разрушат Консервацию? — задумчиво не то спросил, не то уточнил Пири.

— Это-то и является их чаянием! Они неутомимы в этом своем желании и считают, что Консервация и так слишком затянулась.

— Абсурд! Молодые люди часто желают перемен просто ради самих перемен, которые, как им кажется, внесут в их жизнь значительность и важность. Это некая ультимативная форма нарциссизма. Но в любом случае на Кадволе Хартия является законом и нарушена быть не может.

Уэйнес тихо и печально покачала головой.

— Все так, но где же сама Хартия? Это грозит катастрофой. Именно потому я и здесь.

Пири снова наполнил бокалы и долго смотрел в огонь.

— Значит, я должен сказать тебе, что есть еще один человек, который знает, что Хартии в банке нет, — прошептал он.

— Кто это? — подалась вперед девушка.

— Я расскажу тебе, как все произошло. Это курьезная история, и я сам не совсем ее понимаю. Как тебе известно, после Нисфита было всего три секретаря: Майхак, Килдук и я. Майхак стал им сразу же после исчезновения Нисфита.

— Подожди, один вопрос, — прервала его Уэйнесс. — Почему этот новый секретарь, этот Майхак не обнаружил сразу же, что Хартии нет?

— По двум причинам. Майхак был хороший парень, но несколько беспечный, он не любил особо задумываться и предпочитал видеть лишь внешнюю сторону вещей. Хартия и грант были завернуты в специальный пакет, потом положены в конверт, запечатанный и перевязанный красной и черной лентой. Этот конверт помести в банк Маргравии среди прочих документов, но эти-то несколько финансовых бумаг Нисфит так и не смог конвертировать в деньги. И предприняв первоначальное необходимое исследование, Майхак обнаружил конверт нетронутым, запечатанным, перевязанным и правильно надписанным. Словом, он искренне поверил, что Хартия цела и невредима.

После многих лет секретарской работы Нильс стал инвалидом по зрению. Работу за него во многом выполняли помощники, и последней оказалась некая устрашающая женщина, явно из другого мира, которая вступила в Общество не так давно, но быстро стала помощницей Нильса и так, что, в конце концов, он сделал ее официально ассистентом секретаря. Работала она с душой, и ей уже не раз намекали, что она вполне сама сможет занять место Майхака после его отставки. Ее звали Моунетта; это была архипышногрудая женщина, властная, компетентная и в некотором смысле девственница. Я лично находил ее очень мало привлекательной по женской линии: какой-то рыбий взгляд, очень мешавший в общении. Майхак, однако, был ей доволен и всегда твердил, что Моунетта неоценимый работник и контора просто не может без нее работать. Как-то он даже заявил, что у нее глаз, как у орла, и что она может обнаружить ошибки в счетах, а поэтому просит назначить большую ревизию, дабы убедиться, что все документы действительно в полном порядке. А поскольку сам он заниматься толком уже ничем не мог, то решил просто послать ее со всеми ключами и кодами в банк одну.

Мы с Килдуком горячо возражали и заявили, что подобные действия абсолютно незаконны. Лицо у бедняги вытянулось, но в конечном счете ему пришлось согласиться с тем, что назавтра мы отправимся в банк все вместе. Словом, дело пошло не совсем так, как предполагалось сначала, что явно не понравилось Моунетте. Она явилась в банк с лицом мрачнее тучи, и все обращались с ней, как с больной.

Сейф открыли, и она составила список содержимого: некоторые финансовые документы, несколько незначительных облигаций и в конверте, по-прежнему запечатанном и перевязанном — Хартия и грант. Все были довольны, за исключением Моунетты. И не успели мы ничего сделать, как она сорвала ленты и печать и вытащила пакет. «Что вы делаете?!» — закричал Килдук, на что Моунетта совершенно спокойно ответила: «Я хочу удостовериться, что Хартия находится в пакете — вот что я делаю». Она вскрыла пакет, заглянула внутрь, потом закрыла его и положила обратно в конверт. «Ну что, Моунетта, вы удовлетворены?» — спросил потрясенный Килдук. «Да, совершенно», — ответствовала она, снова перевязала все лентами и положила в сейф. Все промолчали, будто так и было надо.

На следующий день Моунетта ушла из Общества, никому ничего не объяснив — и больше ее не видели. Секретарем стал Килдук, и все было нормально до его смерти, когда я принял все обязанности. Я отправился в Банк Маргравии и снова вскрыл конверт. К моему ужасу он был пуст. Вернее, не пуст — вместо подлинника Хартии в нем лежала коммерческая копия, а гранта не было вообще.

Я невольно вернулся мыслями к Моунетте. До сих пор я убежден, что она действительно хотела проверить наличие Хартии. Если бы она нашла подлинник и Сертификат, то осталась бы помощником Майхака и впоследствии сама заняла бы его место, пользуясь документами по своему усмотрению и для своих целей. Она, должно быть, была в шоке, обнаружив копию — о ее умении держать лицо в любой ситуации я был наслышан немало.

Такова история. Значит, Моунетта уже давным-давно знала о том, что Хартия пропала. Но что она стала делать потом, мне так и неясно.

Уэйнесс сидела, молча глядя в камин.

— Получается, что Нисфит продал Хартию и остальные документы, имевшие антикварную ценность. И настоящий владелец теперь не может открыть грант на свое имя, поскольку это будет незаконно. И еще один неприятный фактор маячит на горизонте.

— Что еще?

— Грант должен быть подтвержден и реиндоссирован[5] в течение одного столетия — в противном случае он будет аннулирован.

— Но об этом я ничего не знала! И сколько осталось времени?

— Около десяти лет. Особой спешки нет, но грант должен быть найден.

— Я сделаю все, что могу, — торжественно ответила Уэйнесс.

Утром Уэйнесс встала рано, надела короткую синюю юбку, темно-синие гольфы и серый пуловер, чудесно оттенявший ее бледную смуглость.

Она спустилась по лестнице в дом, казавшийся в этот час неестественно тихим. За ночь запахи, пропитывавшие это жилище за долгие десятилетия, отдавали свою силу, и в воздухе носились ароматы от бесчисленных букетов, от вырезанных из сандала и сануччи фигурок, а кроме того пахло лаком для мебели и мастикой, и еще какими-то странными лекарствами и лавандовыми саше.

Уэйнесс прошла в столовую и села за стол. Перед нею за высокими окнами зеленели луга, деревья и холмы, за которыми виднелись крыши и печные трубы Тиренса. Погода стояла какая-то неровная. На востоке по небу пробегали маленькие тучки, подгоняемые ветром и заставлявшие солнце то исчезать, то вспыхивать с новой силой буквально в течение нескольких секунд. Уэйнесс подумала, что свет солнца здесь в Среднегорье светит особенно туманно и смутно, так разительно отличаясь от золотого сияния Серены. Местный солнечный свет, особо подчеркивавший сине-зеленые оттенки, наверное, все же был слишком притушен тенями и облаками, тогда как свет Серены вольно полыхал всеми тонами красного, желтого и оранжевого.

Агнес, выглянувшая из кухни, тут же принесла девушке фруктовый салат, яйца вкрутую, тосты с клубничным вареньем и густой ароматный кофе.

Скоро появился и Пири в старой твидовой куртке, полосатой рубашке и просторных брюках — костюме, куда более свободном, чем носил раньше. Однако, несмотря на домашнюю одежду, он продолжал поддерживать атмосферу настоящего бонтона. На мгновение он замер в дверях, оглядывая племянницу жестким взглядом полководца, осматривающего свои войска перед сражением.

— Доброе утро, дядя! — ласково поздоровалась Уэйнесс. Надеюсь, мой ранний завтрак не очень тебя побеспокоил?

— Естественно, нет. Раннее пробуждение — это добродетель, которую я стараюсь поддерживать каждый день моей жизни. — Он сел напротив и развернул салфетку. — Математики рассказывают нам забавную сказочку. Один час лишнего сна в день отбирает целый год жизни в каждые четверть века. Итак, за сто лет набегает четыре года потерянного существования. Подумай об этом! А я так нужен Обществу. Но сейчас я уже опасаюсь, что моей жизни все же не хватит, чтобы удовлетворить даже самые минимальные мои амбиции. Кто это сказал: спи, когда будешь мертв?

— Скорее всего, барон Бодиссей. Он, по-моему, высказывался по всем предметам.

— Умница! — Пири хлопнул салфеткой и засунул угол за воротник. — Ты, несмотря на раннее утро, выглядишь свежей, радостной и готовой на все.

Уэйнесс пожала плечами.

— Свежей и готовой на все, как всегда.

— Но не радостной?

— Я не могу сказать, чтобы ваша вчерашняя история о Моунетте и прочих делах оказалась для меня приятным сюрпризом.

— Бог с тобой, это случилось давным-давно и кто знает, что теперь стало с этой женщиной! Я подозреваю, что она и сама давно обо всем забыла.

— Я тоже.

— Вспомни, грант так никогда и не был перерегистрирован. — Пири посмотрел куда-то на край стола. — Я вижу, раздумья все же не мешают тебе хорошо есть. Вижу скорлупу, крошки от тостов… Что еще?

— Салат.

— Отлично! Настоящий завтрак, который вполне подержит твои силы до ланча. Агнес! Да где вы, черт побери?

— Я здесь, сэр, и чай ваш готов.

— Скажи кухарке, что я заказываю омлет с сельдереем и немного грибного кетчупа. Ну, и булочки. Но только, чтоб в омлете не было ни намека на кусочки скорлупы!

— Я передам, сэр, — и Агнес поспешила прочь. Пири посмотрел на чайник и презрительно фыркнул:

— Надеюсь, он не слабее, чем обычно. — Налив чаю в чашку, он отхлебнул, зажмурился и снова посмотрел на племянницу, которая осторожно пододвигала к нему по скатерти четырнадцать соло.

— Вчера я забыла. Так, я теперь член Общества натуралистов?

— Не раньше, чем я удостоверю твою личность и внесу тое имя в списки. Но верификация пройдет быстро, поскольку твоим гарантом выступаю я сам.

— Я слышала, что на Старой Земле очень ценятся хорошие связи, — улыбнулась Уэйнесс.

— К сожалению, в целом, это правда. У меня, к несчастью, их нет, и, когда мне что-нибудь нужно, я как простой смертный, обиваю пороги со шляпой в руке. За это меня презирают мои зятья. Да ладно. Я надеюсь, ты обдумала наш вчерашний прожект?

— Да. Интеллектуально я выложилась до предела.

— То есть, прошу прощения, все обдумала и по здравому размышлению решила отказаться?

— Почему вы так думаете? — с удивлением посмотрела на него Уэйнесс.

— Слишком прозрачны обстоятельства. Дело, конечно, превышает способности юной леди, как бы хороша и настойчива она ни была.

— Но подумайте, существует одна Хартия и одна я. Пока мы в равных условиях.

— Ба! Я не настроен на софистику. На самом деле я весьма и весьма расстроен тем, что моя физическая немощь не позволяет мне как следует развернуться в этом направлении. Ах, вот и омлет! Ну-с, посмотрим, как она выполнила мою просьбу. Кажется, все в порядке Странно, как часто какая-нибудь мелочь может испортить работу самого прекрасного специалиста! Так о чем мы говорили? Ах, да, о твоем предложении. Моя дорогая Уэйнесс, задача монументальна! И, увы, она выше твоих сил!

— А я так не считаю. Если я намерена прогуляться отсюда до Тимбукту, то и пойду до Тимбукту, сначала один шаг, потом другой, потом третий и так в конце концов скоро пересеку Нигер по мосту Хамшатт.

— Ага! Но ты пропустила расстояние между третьим шагом и последним, куда, кстати, входят сады «Волшебных Ветров» и сама река, протекающая через Сахару. На пути ты можешь заблудиться, быть ограбленной, попасть в ловушку, выйти замуж или… развестись!

— Дядя Пири! У вас слишком живое воображение!

— Хм. Хотелось бы мне вообразить себе такой безопасный путь, который сразу открыл бы тебе все тайны.

— У меня уже есть план. Я просмотрю архивы Общества, особенно за время секретарства Нисфита и, может быть, найду какую-нибудь ниточку, которая поведет меня дальше.

— Милая юная леди, это задание чудовищно само по себе! Ты устанешь, ты расстроишься, ты будешь долгое время не видеть солнца и своих сверстников, ты перестанешь радоваться даже самой себе. И в один прекрасный день заплачешь, поднимешь верх руки и убежишь — так окончиться твой великий прожект!

— Дядя Пири, ты богат не только воображением, но и пессимизмом! — воскликнула Уэйнесс, стараясь держаться спокойно.

— И ты не потеряла решимости? — Пири посмотрел на нее долгим испытующим взглядом.

— Я услышала только то, что ожидала, но услышанное принято мною в расчет уже давно. Я должна найти Хартию и грант. Больше и думать не хочу ни о чем. Если поучится — моя жизнь будет полезной и оправданной. Если нет — то все равно — я пыталась.

Пири помолчал, и вдруг быстрая улыбка промелькнула по его лицу.

— Получится или нет, жизнь твоя все равно ценна и оправданна. И нечего об этом думать.

— Но я хочу, чтобы получилось!

— Конечно! Я сделаю для тебя все, что смогу.

— Спасибо тебе, дядя.

Пири Тамм провел племянницу в маленькую комнатку с высоким потолком, находившуюся рядом с кабинетом. С балкона, увитого густой листвой винограда, через два высоких узких окна лился слабый зеленоватый свет. Шкафы и полки ломились от беспорядочно сваленных книг, журналов, трактатов и рукописей. На стенах висели сотни фотографий, рисунков, карт и еще непонятных изображений. В алькове стоял огромный компьютер с четырехфутовым экраном.

— Это мое убежище, — пояснил Пири. — Здесь я работал, когда был еще полон дом народу; тогда в моем кабинете устраивался некий светский салон, несмотря на все мои протесты и намеки. Комнатка эта известна под названием «Кладовка Огра». — Пири слегка закашлялся. — Я подслушал однажды из уст Варберта, мужа Мойры, что он еще называет ее и «Убежищем Уходящего».

— Как неуважительно!

— Согласен, но, по крайней мере, как только я закрываю сюда дверь, я оказываюсь в недоступном для всех пространстве.

Уэйнесс оглядела комнату.

— Но здесь все как-то… в беспорядке. Может быть, Хартия просто валяется где-нибудь в этих завалах?

— На это нет ни малейшей надежды, — ответил Пири. — К сожалению, эта мысль уже приходила мне в голову, и я методично метр за метром прошарил здесь все. Каждый листочек. Боюсь, что твоя задача не имеет такого простого решения, увы. — Уэйнесс села к компьютеру. — Он совершенно стандартный и работать на нем легко. Одно время у меня был стимулятор, которым Мойра успешно пользовалась, чтобы создавать себе новые имиджи.

— Изобретательно!

— В общем, да. Однажды ночью, когда ей было примерно столько же, сколько тебе сейчас, у нас намечался парадный обед. Мойра, одетая в элегантное платье, вела себя с полагающейся важностью, но после обеда мы удивились, куда пропали все молодые люди. Наконец, их обнаружили здесь, где на столе резвилась совершенно обнаженная Мойра. Мойра возмутилась и заподозрила, что ее заложила Шалис.

— Среди этих молодых людей, должно быть, был и Варберт? Ему, наверное, это зрелище понравилось тогда больше всех?

— Мне он ничего не говорил. — Пири покачал седой головой. — Время идет очень быстро, девочка. Садись-ка как следует. Удобно?

— Вполне. Как мне найти архивы Общества?

— Войди в «АРС», потом найдешь соответствующий индекс. Все совершенно просто.

— Там записана вся корреспонденция?

— Абсолютно, от самых глупейших записок и приказов. Это сделано по двум причинам: элементарное крючкотворство с одной стороны, а с другой — нам просто скоро вообще нечего будет делать. Я уверен, правда, что ты не найдешь здесь ничего интересного, но все же пока уйду.

И Пири вышел. Уэйнесс устроилась поудобнее и начала изучать все старые записи Общества натуралистов.

К концу дня она разобралась с системой организации записей и освоила их объем. Большая часть записей касалась времен давно прошедших. Эту часть архива девушка проигнорировала и начала расследование с появления на сцене Фронса Нисфита. Она узнала дату его преступления, и точное время секретарств Нильса Майхака, Кельвина Килдука и Пири Тамма. Какое-то время она плавала в файлах, стремясь зацепить что-нибудь интересное, но выуживала лишь финансовые документы, отчеты ежегодных сессий и списки членов. Каждый год списки эти становились все короче и короче, а скоро там и совсем стало нечего читать. Общество натуралистов близилось к последнему вздоху. Она проверила файлы писем: требования какой-то информации, меморандумы, каталоги, записи о смертях и смене адресов, школьные сочинения и эссе, присылаемые в ежемесячный журнал.

Когда солнце уже скатывалось к краю неба, Уэйнесс откинулась на спинку кресла. — Помни, что это только начало, — сказала она себе. — А для того, чтобы стал виден конец, понадобится еще много упорства и настойчивости.

Наконец, Уэйнес покинула логово и ушла к себе в комнату, где приняла ванну и переоделась в темно-зеленое платье, какое обычно требовалось при обедах в «Волшебных Ветрах». «Надо найти себе что-нибудь новенькое, а не то дядя решит, что я все время обедаю в форме», — подумала она.

Девушка причесала темные волосы, переплела их серебряной цепочкой и в таком виде спустилась в столовую, где к ней немедленно присоединился Пири, славившийся своей пунктуальностью.

— А теперь, в соответствии с неизменными традициями «Ветров» — Закат. Попробуешь?

— Если положено…

Пири достал из буфета две маленьких оловянных стопки.

— Видишь, какая прозелень патины, она говорит о многом…

— Сколько же им?

— По крайней мере, три тысячи.

— И какая необычная форма!

— Это не случайно! После первоначальной выплавки, их снова нагревали, чтобы умягчить металл, потом гнули, мяли, полировали и, наконец, добились столь совершенной формы. Но нет и двух одинаковых.

— Очаровательные штучки, — согласилась Уэйнесс. — И шерри тоже хорош. Похожее вино делают на Араминте, но это, конечно, лучше.

— Я надеюсь, — скромно улыбнулся Пири. — Мы занимаемся его производством уже многие века. Может быть, выйдем на веранду? Вечер теплый, и солнце едва садится.

Он открыл дверь, они вышли на веранду и остановились у балюстрады.

— Ты выглядишь утомленной, — спустя несколько минут заметил Пири. — Ты обескуражена объемом взваленной на себя работы?

— О, нет. По крайней мере, сейчас. В данный момент я выкинула и Общество, и Нисфита из головы, и просто любуюсь закатом. Не думаю, чтобы кто-то когда-нибудь предпринял серьезное изучение этого явления в других мирах. Наверное, существует немало интересных разновидностей.

— Без сомнения! — подтвердил Пири. — Я даже могу привести навскидку с полдюжины. Особенно я запомнил закат на Делоре, планете на краю Колумбы, куда я ездил по делам Общества. Каждый вечер мы имели возможность видеть дивный спектакль, зеленый, голубой с проблесками ярко-алого! Это было уникально, и теперь еще я отличу закат на Делоре из сотен других мгновенно. Хорош был и закат на Пранилле, который происходит каждый раз, пробиваясь через грозовые облака.

— А на Кадволе закаты непредсказуемы, — вздохнула Уэйнесс. — Цвет идет откуда-то из-за туч, но часто бывает тоже очень ярким и радостным. На Земле совсем не так. Здесь закаты роскошные, даже воодушевляющие, но кончаются они лишь печальной синей тьмой и всегда навевают грусть.

Пири внимательно посмотрел на небо.

— Да, это есть. Но грусть не длится долго и проходит, как только на небе появляются звезды. Особенно, когда мясо в желе уже давным-давно стоит на столе, — подумав добавил он. — При этом известии дух воспаряет, как жаворонок. Возвращаемся?

Он усадил племянницу за массивный ореховый стол и сам сел напротив.

— Я еще раз повторяю, что несказанно рад видеть тебя. Это платье выглядит на тебе прелестно.

— Спасибо, дядя. К несчастью, это мое единственное обеденное платье и мне надо подыскать себе еще какую-нибудь одежду, иначе я точно вам скоро надоем.

— Ну, уж только не поэтому. Однако, в деревне есть два-три неплохих магазина, и мы отправимся туда как только скажешь. Кстати, Мойра и Шалис знают о твоем приезде, и могут нагрянуть сюда в любой день, чтобы на тебя посмотреть. И если сочтут тебя не совсем дикаркой, то даже готовы представить тебя местному обществу.

Уэйнесс скорчила гримасу.

— В прошлый раз ни та, ни другая не оказывали мне особого внимания, и я как-то подслушала, что они обо мне говорят. Мойра сказала, будто я выгляжу как цыганенок, одетый в женское платье, Шалис удивилась, но нашла, что определение слишком мягкое; по ее мнению, я просто какая-то маленькая дурочка с лицом глупого котенка.

Пири постарался подавить вырвавшееся у него восклицание.

— О, какие же поганые языки у этих девчонок! Как давно это было?

— Кажется, лет пять назад.

— Хм. Могу сказать подобное и относительно себя. Как-то я подслушал, как Варберт называет меня странным гибридом совы, цапли и росомахи. В другой раз Юссери говорил обо мне как о домашнем дьяволе и советовал подарить мне цепи, чтобы я гремел ими, разгуливая по дому.

— Какая грубость! — возмутилась Уэйнесс, однако с трудом подавила смех.

— Я тоже так думаю. Три дня спустя я созвал всех их на семейный совет. Я сказал им, что меняю свое завещание и решил посоветоваться с ними, оставить ли все Обществу натуралистов или Союзу Защиты Сов и Росомах. Они замолчали, потом, наконец, Шалис, очень нервно сказала, что возможно и то, и другое. Я заявил, что она, без сомнения, права, и я еще подумаю над этим вопросом, когда буду ставить подпись, и встал. Мойра спросила, зачем я пристегнул к поясу цепочку, на что я ответил, что мне нравится, как она звенит, когда я хожу по дому. — Пири снова закашлялся. — С тех пор и Варберт, и Юссери стали вполне вежливы. Они, кстати, выразили гораздо больше энтузиазма относительно твоего приезда, чем мои доченьки, и все хотят тебя познакомить с подходящими молодыми людьми. Вернее, с теми, кого они таковыми считают.

— То есть сначала они меня осмотрят, а потом решат, что мне больше всего подходит какой-нибудь собачник или долговязый студент богословия, а то и того более, какой-нибудь юный писец из конторы Юссери. Начнут выспрашивать, как мне понравилась Старя Земля и где в точности находится Кадвол, поскольку ни один из них там ни разу так и не удосужился побывать.

Пири залился каким-то отрывистым, отдаленно напоминающим лай собаки, смехом.

— Ну, такие разговоры здесь неизбежны. Разве что ты встретишь какого-нибудь члена нашего Общества, которых, к несчастью, осталось всего восемь.

— Девять, дядя Пири, девять! Разве вы забыли?

— Да нет. Тебя-то я как раз сосчитал, но на сегодняшний день мы должны вычеркнуть сэра Реджиса Эверарда, поскольку он, увы, скончался.

— Какая ужасная новость, — прошептала девушка.

— Увы, увы, — Пири посмотрел куда-то через плечо. — Что-то темное стоит позади меня, и тени сгущаются вокруг его пальцев.

Уэйнесс тревожно вгляделась в темноту.

— Вы загадываете мне загадки…

— Возможно, — хмыкнул Пири. — Ах, да, надо бы мне выражаться поточнее. Не забывай, что смерть заготовила множество дел живущих! И сколько их — священники, мистики, могильщики, слагатели од и эпитафий, доктора, палачи, похоронные клерки, резчики по камню, а также те, кто вскрывает могилы… Последнее обстоятельство заставляет меня спросить, не наткнулась ли ты еще на Адриана Монкурио? Нет? Это имя раньше или позже все равно всплывет на твоем пути. Как ты помнишь, именно он «презентовал» мне две греческие амфоры.

— Иметь в приятелях профессионального грабителя могил дело полезное, — задумчиво изрекла Уэйнесс.

Прошло две недели. Пири пригласил на обед своих дочерей, Мойру и Шалис, с их мужьями Варбертом и Юссери. По этому случаю Уэйнесс решила надеть свой новый костюм. Он состоял из темно-багрового пуловера с высоким воротником и такого же цвета юбки, плотно облегающей бедра и заканчивающейся где-то у щиколоток.

Увидев ее спускающейся по лестнице в этом наряде, Пири не смог удержаться от восклицания:

— Клянусь всеми святыми, Уэйнесс! Ты час от часу становишься все очаровательней!

Девушка подошла и чмокнула его в щеку.

— Опять ты мне льстишь, дядя.

Пири недоверчиво хмыкнул.

— Да уж я не думаю, что ты сомневаешься в своем очаровании.

— Стараюсь, — с улыбкой вздохнула его племянница.

Вскоре начали прибывать гости. Пири встречал их у двери, и на какое-то время зал заполнился гулом приветствий и радостных восклицаний в адрес Уэйнесс. Кузины сначала придирчиво осмотрели ее со всех сторон и затем возбужденно защебетали.

— Боже, как ты выросла! Шалис, ты только посмотри, девочку просто не узнать!

— Вот уж действительно, в тебе теперь трудно увидеть ту ужасную дикарку, которая считала нашу землю странным и пугающим местом.

— Так или иначе, но время действительно меняет нас всех, — виновато улыбалась в ответ девушка. — Я тоже помню вас гораздо более молодыми.

— У них теперь слишком много светских обязанностей, и потому жизнь крайне тяжела, — язвительно вставил Пири.

— О чем ты, папа?! — возмутилась Мойра.

— Ах, не обращай внимания, Уэйнесс, дорогая. Мы всего лишь самые обыкновенные женщины, хотя и принадлежим к высшему обществу, — примирительно прощебетала Шалис.

Тут подошли мужья, и их сразу же представили девушке.

Варберт оказался высоким и тощим, с орлиным носом, пепельно-светлыми волосами и небольшим подбородком. Юссери был пониже, поплотнее, с пухлыми щеками, медоточивым голосом и сентенциозной манерой говорить. Варберт вел себя как утонченный эстет, какового может удовлетворить лишь полное совершенство. Юссери же казался более терпимым в своих суждениях, хотя и не уступал своему шурину в меткости суждений.

— Так вот она, знаменитая Уэйнесс! Помесь сорванца и книжного червя! Я же говорил тебе, Варберт! Она оказалась совсем другой!

— Я предпочитаю избегать предварительных оценок, — равнодушно изрек Варберт.

— Да, да! — вмешался Пири. — Это признак дисциплинированного ума!

— Согласен. Таким образом, я всегда оказываюсь готовым ко всему в любое время и в любой ситуации. Никто не знает заранее, что именно может принести нам внешний мир в следующую минуту.

— Ну а я сегодня по такому случаю все-таки надела туфли, — продолжала развивать свою тему Шалис.

— Какая странная девица! — прошептал Варберт на ухо Мойре.

— Пройдемте, выпьем по стакану вина перед обедом, — предложил Пири.

Все отправились в гостиную, где был сервирован шерри, и где Уэйнесс снова стала объектом всеобщего внимания.

— Почему ты решила приехать на этот раз? — поинтересовалась Мойра. — Есть какая-то особая причина?

— Я занимаюсь некоторыми исследованиями в области раннего периода Общества натуралистов, — ответила девушка. — А также хочу немного попутешествовать.

— Одна? — изумилась кузина, вскинув брови. — Это неразумно для молодой и неопытной девушки.

— Одна она не останется, — вполне разумно заметил Юссери. — Во всяком случае, надолго.

Шалис быстро остудила своего слишком горячего муженька пронзительным взглядом.

— Мойра совершенно права. Наш мир, конечно, замечателен, но на самом деле по темным углам здесь прячется немало странных существ.

— Я сам часто вижу их, — подхватил Пири. — Например, они очень любят прятаться в клубе Университета.

Тут Варберт счел нужным вмешаться.

— Что вы говорите, Пири! Я бываю в клубе Университета каждый день! У нас там самое изысканное общество.

— Может быть, я слишком резок в суждениях, — передернул плечами Пири. — Но вот мой друг Адриан Монкурио гораздо более бескомпромиссен. Он утверждает, что все порядочные люди уже покинули Землю, оставив на ней только выродков, всяких нимпов, суперинтеллектуалов и сладкопевцев.

— Это полный абсурд, — процедила Мойра. — Ни один из нас не подпадает под эти категории.

— Кстати, о музыке, — примирительно вступил в разговор Юссери. — Ты будешь участвовать в концерте?

— Меня просили об этом, — с важностью ответила Мойра. — Я буду играть или «Реквием по мертвой русалке» или «Птичью песню Йестерайра».

— Особенно хорошо тебе удается именно «Песня»! — подхватила Шалис. — Там есть прелестные куски.

— Я бы с удовольствием выпил еще этого замечательного шерри, — опять сменил тему Юссери. — Шалис, ты уже пригласила на концерт Уэйнесс?

— Разумеется, я с радостью ее жду. Но там в этот раз не будет свободных молодых людей, да я и сомневаюсь, что ее кто-нибудь вообще заинтересует.

— Не важно, — ответила Уэйнесс. — Если бы я хотела, чтобы мной интересовались, я осталась бы на Кадволе.

— Неужели? — вздохнула Мойра. — А я думала, что Кадвол это такая резервация, где единственным развлечением является уход за больными животными!

— А ты бы как-нибудь посетила Кадвол и увидела бы все собственными глазами. Думаю, ты сделала бы немало открытий!

— Без сомнения, но я не способна на такие авантюры. Я плохо переношу отсутствие удобств, плохую кухню и надоедливых насекомых.

— Разделяю твое мнение вполне, — согласился Варберт. — Кто-то в свое время справедливо изрек, что другие миры не созданы для обитания человека, и вообще Сфера Гаеан — образование неестественное.

Юссери весело рассмеялся.

— Да уж, мы, земляне, по крайней мере, избавлены от таких экзотических болезней, как большеглазие, трясоножество, чанг-чанг и лихорадка Денге.

— Не говоря уже о пиратах, рабах и прочих ужасных вещах, что творятся повсюду за пределами Земли.

— Обед подан! — появилась в дверях Агнес.

Вечер закончился весьма галантно. Юссери официально пригласил Уэйнесс на концерт, и не успела она ответить, как Шалис язвительно процедила:

— Будь же милостив, Юсси! Дай бедной девочке возможность решить самой. Если она захочет пойти, то сумеет нас и так известить об этом.

— Вот это разумно, — улыбнулась Уэйнесс. — Спокойной ночи всем!

Гости уехали. Пири и Уэйнесс остались в гостиной одни.

— Они люди неплохие, но, увы, не типичные земляне, — вздохнул Пири. — И не проси меня более точно определить тип своих соотечественников, поскольку типы их чрезвычайно разнообразны, и порой удивительны. Конечно, есть и чрезвычайно опасные особи, как говорила Мойра. Земля — планета очень старая, поэтому гнили на ней достаточно.

Потекли дни, складывавшиеся в недели. Уэйнесс читала всевозможные документы, включая подзаконные акты Общества, множество дополнений к ним, наслоившихся за века. Эти акты были почти наивными в своей простоте и, казалось, покоились на принципах всеобщего альтруизма, не иначе.

Уэйнесс обсуждала эти акты с дядей.

— Они удивительно курьезные, и порой почти вынуждают секретаря становиться жуликом. Я вообще удивляюсь, что Нисфиту еще что-то осталось. Секретарь, в первую очередь, член Общества, и должен быть джентльменом и человеком безукоризненной честности почти по определению. Мы, натуралисты, и сейчас, и всегда, рассматриваем себя как элиту населения — и мы никогда не ошибались в этом. До тех пор, пока не появился Нисфит.

— Но меня интересует и вот еще что — почему интерес к Обществу за последнее время падал так катастрофически?

— Об этом уже много говорили и думали, — вздохнул Пири. — Называлось много причин: успокоение, отсутствие новых идей, потеря энтузиазма. Публика начинает представлять нас каким-то убогим сборищем старых энтомологов, и мы не делаем ничегошеньки, чтобы разубедить ее в этом. Мы даже не упрощаем членство, и не делаем его более привлекательным… Кандидату по-прежнему необходимо ручательство четырех активных членов или при отсутствии таковых — что бывает с кандидатами из других миров — он должен предоставить резюме, curriculum vitae[6], справку из полиции о благонадежности, заявку на научную работу и так далее, и тому подобное. Ужасная рутина, одним словом.

— Но как же в таком случае был принят Нисфит?

— Система дала сбой…

Уэйнесс продолжала свои изыскания и вскоре наткнулась на список проданных Нисфитом материалов. Список оказался составленным новым секретарем Майхаком и заканчивался недвусмысленным резюме: «Каналья, надул нас весьма ловко! Что это, черт побери, может вообще значить: порождения, принятые на активированный счет BZ-2? Это просто издевательство! К счастью, Хартия и грант остались в сейфе».

Вот здесь-то, подумала Уэйнесс, и кроется, возможно, источник таинственного убеждения Моунетты — или скажем более точно, надежды — на то, что Хартия все еще благополучно пребывает в банке.

Собственность, секвестированная Нисфитом, оказалась весьма разнообразной: рисунки и схемы, созданные натуралистами в период экспедиций в другие миры, любопытные образчики эстетики, произведенные жизненными формами, находящимися вне Сферы Гаеан, включая таблицы все еще нерасшифрованной мирхийской письменности, статуэтки из мира на задворках Малой Урсы, вазы, чаши и другие предметы обихода из Нинарка. Были там и коллекции малых жизненных форм, собрание из сотни магических каменных сфер, расписанных банджи с Кадвола, исчезли безделушки, носимые болотными бегунами на Джемини 333. В другую категорию похищенного входили архивы Общества, касающиеся старинных документов, рукописей, фолиантов и некая черная литолития, написанная микроскопическими символами, древние книги и фотографии, различные хроники, примечания и биографические заметки.

Весь похищенный материал, подумала девушка, в силу своей разнородности явно не мог быть сразу продан оптом какому-то одному покупателю или даже какой-то одной организации. С большим вниманием она принялась за бумаги самого Нисфита; тут она обнаружила заявление о вступлении, меморандум об обязанностях члена, корреспонденцию в связи с разными юридическими прецедентами, школьный аттестат, проекты экспедиций и исследований, а также документы о различных инвестициях, которые давали доход в том числе и натуралистам на Штроме.

Материалов оказалась куча, и поначалу Уэйнесс попыталась разложить их по темам, потом сконцентрировалась на наиболее провоцирующих из них, потом использовала поиск с отсылкой «Хартия» — но ничего интересного так и не нашла.

Подумав хорошенько, она еще раз проверила все файлы, записанные во время секретарства Нисфита, и, наконец, среди всякой незначащей ерунды, натолкнулась на то, что весьма ее заинтересовало.

Это была запись ежегодной сессии последнего года пребывания Нисфита на своем посту. Запротоколированный разговор между Джеймсом Джеймерсом, председателем Действенного комитета Общества, и Фронсом Нисфитом, секретарем Общества.

«Джеймерс: Господин секретарь, поскольку это не относится впрямую к моим обязанностям, я обращаюсь к вам в надежде, что вы прояснимте мне некоторые вопросы, которые я нахожу странными. Например, что такое „замещение“?

Нисфит: Это совершенно просто, сэр. Это статья документа, использование которой Обществом может быть замещено.

Джеймерс: Ваше словотворчество здесь неуместно, это просто жаргон! Будьте любезны выразиться более разумно.

Нисфит: Слушаюсь, сэр.

Джеймерс: Например, что означает эта абракадабра «порождения, принятые на активированный счет»?!

Нисфит: Большая часть терминологии взята из языка номенклатуры.

Джеймерс: Но что это значит?

Нисфит: В широком смысле — фонды, изъятые из необходимых материалов и считающиеся фондами универсального использования, как то: вклады, пожертвования, школьные сочинения и тому подобное. Также гонорары типа ежегодного стимулирующего гранта по Хартии Кадвола.

Джеймерс: Так. И все эти документы у вас в порядке?

Нисфит: Разумеется, сэр.

Джеймерс: А почему Хартия Кадвола находится не на своем обычном месте?

Нисфит: Я перевел ее в Банк Маргравии наряду с остальными документами.

Джеймерс: Все это кажется несколько запутанным и сложным. Я думаю, надо предпринять инвентаризацию всей нашей собственности, чтобы мы знали, что и где находится в действительности.

Нисфит: Отлично, сэр. Я сделаю все необходимые приготовления».

Именно в последовавшую за сессий неделю Нисфит покинул офис и скрылся навсегда.

И тут в голову Уэйнесс пришла мысль, крайне разгорячившая ее. Фронс Нисфит стал членом Общества почти без традиционных формальностей. Кто продвинул его в члены? Уэйнесс снова стала копаться в файлах и нашла имена, ничего ей не говорившие. А Моунетт, присоединившаяся к Обществу уже спустя тридцать лет — кто рекомендовал ее? Уэйнесс снова полезла в записи.

Но в указанный период никакого члена или работника Общества с именем Моунетт не оказалось.

Странно! Уэйнесс заставила себя просмотреть все еще более тщательно — и совершенно случайно сделала удивительное открытие.

К концу дня она сообщила о своих находках Пири:

— Моунетт, как вы говорили, была человеком из другого мира, и, соответственно, при вступлении с нее требовалось полицейское удостоверение личности и благонадежности, не так ли? И оно действительно есть — ее звали Симонетта Клаттук.

Уэйнесс немедленно рассказала дяде все анекдоты об этой даме, в разных ситуациях слышанные ею от Глауена.

— Она всем известна своим бешеным темпераментом, и любое противоречие вызывает у нее бурю гнева. Когда она была еще молодой, то потерпела одно любовное фиаско и почти в тоже время оказалась изгнанной из Дома Клаттуков по причине низкого статуса. Она покинула Араминту в безумной ярости и пропала навсегда.

— До тех пор, пока не стала помощницей Нисфита, — задумчиво произнес Пири. — Что же было у нее на уме? Ведь знать о том, что Хартия и грант пропали, она никак не могла.

— Именно поэтому она и хотела проверить сейф.

— Конечно — но она ничего не нашла ни там, ни где-нибудь еще, поскольку известий о том, что грант перерегистрирован, так и нет.

— И то слава богу! С другой стороны, она могла бы покопаться в файлах, как сделала я — и, возможно, с тем же эффектом.

— Вовсе необязательно! Она могла не утруждать себя поисками, если ожидала, что Хартия и грант хранятся в сейфе.

— Надеюсь, вы правы. Иначе я просто теряла время, ища там, где уже все выискано.

Пири ничего не ответил, поскольку про себя подумал, что племянница время все же действительно теряла.

Но Уэйнесс все продолжала работать, и по-прежнему без толку — никакого намека, проливавшего свет на преступную деятельность Нисфита так и не находилось.

Снова потекли дни и недели. Уэйнесс начинала потихоньку впадать в отчаяние. Ее самой интересной находкой и оказалась всего лишь фотография Нисфита, на которой ее взору предстал тощий блондин неопределенного возраста, с высоким, но узким лбом, щеточкой усов и сухим, чуть приоткрытым ртом. Лицо на фотографии ей крайне не понравилось, но она списала это на общую усталость и разочарование результатами столь упорных поисков.

Промелькнули еще недели, и юной искательнице стало трудно бороться с убеждением, что всю ее энергию лучше было бы приложить куда-нибудь в другое место. Тем не менее, она все упорствовала, и каждый день изучала все новые и новые документы: письма, звонки, рукописи, предложения, жалобы, расследования, доклады. Все безрезультатно — Нисфит хорошо замел свои следы.

Однажды после обеда она как-то невольно задремала и в этом полусне вдруг отчетливо поняла тот ход, которым ушел Нисфит. Ход этот вполне отчетливо подтверждался в конце одного примитивно письма от какого-то Эктора ван Бруде, резидента города Санселейд, в двухстах милях к северо-западу. Эктор писал по совершенно другому делу, но в конце письма стояло странное нота-бене:

«Мой друг Эрнст Фольдекер, работающий в местной фирме „Мишап и Дорн“, рассказывал мне о своих делах, предпринятых вместе с вами как с секретарем Общества. Я серьезно озабочен разумностью такой политики. Действительно ли она в интересах Общества и настолько ли уж законна? Прошу вас, объясните мне причины этих странных действий».

Встрепенувшись и забыв о сне, Уэйнесс, помчалась к Пири.

— Это действительно интересная информация, — согласился он. — «Мишап и Дорн» в Санселейде, говоришь? Мне кажется, я уже слышал это название, но не помню где именно. Давай-ка войдем в соответствующую директорию.

Компьютер без труда выдал им необходимую информацию: «Мишап и Дорн», брокерские, грузовые и комиссионные продажи. Фирма расположена в Санселейде. Далее шли координаты контор, часы приема и т. д.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Возможно, наша проблема решится в ближайшие же пять минут, — пообещал Пири и набрал номер конторы в Санселейде. Экран засветился, высветив сине-красную надпись «Мишап и Дорн», а в правом нижнем углу голову и плечи худощавой молодой женщины с длинным острым носом и короткими светлыми волосами, стоявшими вокруг головы каким-то немыслим ореолом. Во всяком случае, так показалось Уэйнесс. Глаза женщины блестели и она вся как-то прямо подергивалась от нервного возбуждения, однако сказала совершено спокойным вышколенным голосом:

— Пожалуйста, назовите ваше имя, местоположение, занятия и настоящую цель обращения.

Пири назвал себя и свою должность в Обществе натуралистов.

— Прекрасно, сэр, что вы хотите от нас?

Пири нахмурился, явно раздраженный манерами дамы, однако ответил как можно вежливей:

— Некий Эрнст Фальдекер являлся сотрудником вашей фирмы около сорока лет назад. Теперь, надеюсь, он на пенсии?

— Этого я сказать не могу. Но сейчас у нас его точно нет.

— Может быть, вы можете сообщить мне его нынешний адрес?

— Минутку, сэр. — Лицо на экране исчезло.

Пири пробормотал себе под нос:

— Удивительно, не так ли? Эти функционерки, вероятно, считают себя ангелами, порхающими в облаках, в то время, как мы грешные копошимся где-то далеко внизу, и в грязи.

— Она, кажется, обладает огромной выдержкой, — заметила Уэйнесс. — И если она на самом деле архисентиментальна, то эта работа для нее полезна.

— Возможно, возможно, — проворчал Пири.

Лицо вернулось.

— К сожалению, сэр, мне поставили на вид, что я не имею права распоряжаться такого рода информацией.

— Тогда кто же имеет?

— Берл Баффумс является нашим менеджером — может быть, вы поговорите с ним? Ему все равно нечего делать в данный момент.

«Какое странное замечание», — подумала Уэйнесс

— Свяжите нас, — согласился Пири.

Экран замигал, но через несколько секунд на нем снова появилась та же нервная дама.

— Господин Баффумс в данный момент на конференции и не может переговорить с вами.

— Тогда, возможно, вы сами скажете мне все необходимое, — окончательно разозлился Пири. — Ваша фирма вела некоторые дела с Обществом натуралистов приблизительно лет сорок назад. Я хотел бы узнать о судьбе тех сделок.

Дама рассмеялась.

— Если я скажу вам об этом хотя бы в виде простого намека, Баффумс меня просто растерзает! От нас требуется полное неразглашение коммерческих тайн. И все файлы такого рода закрыты секретными кодами.

— Какая жалость. Но к чему такая осторожность?

— Не знаю. Свои поступки он никому не объясняет — и мне меньше всего.

— Спасибо, вы были очень любезны, — Пири прервал связь, а потом медленно повернулся к племяннице. — Странная фирма, а? Странная даже для Старой Земли. Может это потому, что они сидят в Санселейде, городе странном самом по себе.

— Но теперь, по крайней мере, у нас есть ключ, ниточка, или как там это называть.

— Воистину. Но это только начало.

— Я немедля отправлюсь в этот Санселейд. И так или иначе постараюсь убедить Берла Баффумса поделиться со мной информацией.

Пири тяжело вздохнул.

— Всем сердцем я проклинаю ту болезнь, которая поразила меня куда больше, чем ты думаешь! Где мое мужество? Я всего лишь старый рассыпающийся гоблин, который еле-еле ползает по дому, заставляя тебя, девочку, делать ту работу, которую должен был бы выполнять сам!

— О, прошу вас, дядя Пири, не говорите так! Вы делаете все, что в ваших силах и я тоже, и ничего страшного в этом нет!

Пири положил руку на голову девушки — иначе он не мог выразить свой восторг.

— Больше ничего не скажу. Наша общая цель все равно выше, чем наши желания по отдельности. И все-таки я не хочу, чтобы тебе угрожали, мешали или даже просто пугали.

— Я вполне осторожна, дядя, везде и в большинстве случаев. А теперь мне все равно нужно отправиться в Санселейд и узнать об этих Мишапе и Дорне как можно больше.

— Так-то оно так, — без всякой убежденности протянул Пири. — Но не буду говорить, что тебя ждет упорное сопротивление в лице многих — и в первую очередь в лице этого Берла Баффумса.

Уэйнесс нервно рассмеялась.

— Надеюсь, все будет хорошо не только со мной, но и с Хартией.

— Но что я должен тебе сказать, так это то, что Санселейд — город особенный, с удивительной историей, — как-то хрипло вдруг заговорил Пири, после чего старик изложил племяннице пару странных фактов. Он рассказал о том, что этот старый город был совершенно разрушен в ходе так называемого Чужеземного потрясения[7]. Двести лет он стоял в развалинах, никем не посещаемый и зарастающий кустарником, пока некий аристократ Тибальт Тимм не приказал отстроить на этом месте новый город. Он спланировал нынешний Санселейд до малейших подробностей, создав шесть городских районов, каждый с уникальной, но взаимоперекликающейся с другими районами архитектурой.

В свое время проект Тимма вызывал немало насмешек и противодействий, но восстановление постепенно шло, и в конце концов, Санселейд стал считаться образцом нового типа строительства, основанного на воображении, энергии и огромных вложениях.

Теории и описания Тимма долгое время пропагандировались, но потом со временем потускнели и стерлись. Так, Киприанский квартал, который первоначально отводился под легкую индустрию, техникумы, дешевые рестораны и социальные дома, превратился каким-то образом в настоящий Латинский квартал: обиталище артистов, музыкантов, бродяг и мистиков, наполнявших тысячи кафе, бистро, студий, антикварных магазинчиков и тому подобных темных мест. В конечном счете, Санселейд стал известен как место, где каждый может жить как ему вздумается, только бы вел себя осмотрительно. А иногда не нужно было даже и этого.

Уэйнесс добралась наземным транспортом до Шиллави, пересекая равнину с маленькими фермами и деревеньками, где ничего не менялось, кажется со времен Адама. Из Шиллави она поехала подземкой и уже через два часа оказалась на Центральном вокзале Санселейда.

Кэб привез ее в гостиницу под названием Марсак, рекомендованную Пири и расположенную на окраине престижного квартала Гульденери, по соседству со знаменитым Киприанским кварталом. Марсак оказался низким старинным строением со множеством флигелей, тремя ресторанами и четырьмя бальными залами на берегу реки Тайнг. Уэйнесс тут же окунулась в атмосферу старой элегантности, приглушенной, ненарочитой, то есть элегантности того сорта, который не встречается уже нигде в Сфере Гаеан, кроме Старой Земли. Ее проводили в комнату с высокими потолками и стенами с бежевыми эмалями. Огромный марокканский ковер коричневых, черных, тесно-красных и ярко-синих оттенков покрывал терракотовый пол, на столах и в головах постели стояли букеты свежих цветов.

Уэйнесс переоделась в строгий темный костюм, показывавший ее, якобы, коммерческие намерения, и вернулась в рецепшен. Там ей объяснили, что контора Мишап и Дорн находится в доме Флавиана на площади Аликстре в противоположном краю Гульденери.

Было около часу пополудни. Уэйнесс позавтракала в кафе-гриль на набережной, глядя, как несет свои воды Тайнг, и, стараясь хорошенько продумать, как лучше себя вести при первом посещении.

В конце концов, девушка решила следовать плану, одновременно и простому и прямому: она представится, попросит встречи с Баффумсом и в своей самой обаятельной манере попросит у него капельку информации. «Мишап и Дорн — фирма старинная и с хорошей репутацией, — твердила она себе. Поэтому у них нет никакого резона отказать мне в столь скромной просьбе!»

Поев, она дошла по Гульденери до указанной площади. Площадь представляла собой простой сквер, окруженный пятиэтажными зданиями, очень непохожими одно на другое, но построенными в полном соответствии с эстетическими принципами Тибальта Тимма.

Нужная ей контора занимала третий этаж дома Флавиана на четной части площади. Уэйнесс поднялась и вошла в приемную, богато украшенную папоротниками и пальмами. В конторе имелось немало отделений, как то: исполнительный отдел, отдел персонала, отдел счетов, оценки, обмена валют, межведомственной собственности и еще много-много других. Уэйнесс направилась прямиком в исполнительный отдел. Дверь открылась от легко прикосновения пальцев, и девушка оказалась в большой комнате, обставленной на восемь человек, но занятой пока только двумя. Длинноносая дама с экрана сидела за столом в самом центре, и табличка на столе указывала ее имя и должность: Джилджин Лиип, помощник исполнительного менеджера. В углу справа сидела старушка, толстая, седая, широколицая и пухлая. Она возилась с книгами, счетами, канцелярскими игрушками и какими-то оптическими инструментами, которыми и так была почти завалена вся комната.

Джилджин Лиип выглядела лет на десять старше Уэйнесс и на добрый фут выше, тоньше, чтобы не сказать, тощей. Однако грудь у нее выступала лишь легким намеком. Ее ярко-бирюзовые глаза, будучи широко распахнутыми, выражали полную невинность и неведение, но когда она опускала веки, то весь ее облик сразу же выдавал в ней весьма хитрую проныру. Впрочем, в целом ее узкое лицо с шапкой пепельных кудрей, стоящих копной, было все-таки достаточно привлекательным. Уэйнесс причислила помощницу менеджера к разряду странных существ, с которыми надо держать ухо востро. Джилджин тоже рассматривала девушку с нескрываемым интересом, подняв брови и будто спрашивая: «Что это интересно, ты тут делаешь, дорогуша?» Вслух же помощница вежливо поинтересовалась:

— Я слушаю вас, мисс. Это контора Мишап и Дорн — вам нужно именно к нам?

— Надеюсь, что да. Мне нужна небольшая информация, которую, возможно, можете предоставить мне даже вы.

— Вы продаете или покупаете? — Джилджин вручила Уэйнесс проспект. — Это собственность, которой мы в данный момент располагаем, может быть, вы сразу найдете, что вам нужно.

— Я не покупатель и не продавец, — извиняющимся тоном начала Уэйнесс. — Я пытаюсь отыскать следы той собственности, которой вы занимались сорок лет назад.

— Хм. Это кто-то от вас звонил мне вчера?

— Вероятно, да.

— К сожалению, вынуждена сказать, что за истекший период ничего не изменилось, если не считать того маленького факта, что я стала на день старше. Хотя, например, Нельда вообще не меняется, несмотря на то, что у нее вылезают волосы.

— Ха-ха, — засмеялась Нельда. — Значит, мне надо менять шампунь!

Джилджин при этом тоже рассмеялась, и Уэйнес не могла не залюбоваться ее ртом, тонкогубым, широким, ярко-розовым и беспрерывно двигающимся, то поднимающим один уголок, то другой, морщившимся, поджимающимся, капризным.

— В любом случае, Балли остается вне досягаемости, — подтвердила она.

Уэйнесс посмотрела на дверь в задней стене, явно ведущую к Баффумсу.

— Он чего-то боится?

— Делать ему нечего! То есть в прямом смысле. Контора работает по налаженным рельсам, и совет директоров просто просил Балли ни во что не вмешиваться. Так что он развлекается художественными коллекциями…

— Художественными, говоришь? — неожиданно вмешалась Нельда. — Кажется, это называется совсем не так!

— Балли, конечно, иногда выходит к особо важным посетителям и показывает эту свою коллекцию, особенно если рассчитывает повергнуть его или ее в шок.

— Может быть, он снизойдет и до меня, если я объясню ему чего именно и почему я хочу?

— Скорее всего, нет. Но попытайтесь.

— По крайней мере, предупреди девочку, — буркнула Нельда.

— Предупреждать здесь особо не о чем. Он, конечно, может оказаться немного утомителен — вот и все.

Уэйнесс с сомнением посмотрела на двери кабинета.

— Что значит «утомителен» и что значит «немного»?

— Я не выдам никакой секретной информации, если скажу, что Балли не всегда счастлив в компании хорошеньких девиц, они внушают ему чувство неуверенности. Но тут ничего не поделаешь.

— Просто они приходят, когда он слишком много съел мяса, — опять ни с того ни с сего брякнула Нельда.

— Что ж, эта теория тоже имеет право на существование. Но лучше сказать, что Балли Баффумс непредсказуем.

Уэйнесс снова посмотрел на дверь.

— Доложите обо мне, а я стану держаться как можно более мило, и, может быть, понравлюсь вашему начальству.

— О ком я должна доложить? — сухо поинтересовалась Лиип.

— Уэйнесс Тамм, помощник секретаря Общества натуралистов.

В этот момент двери неожиданно плавно отъехали, и на пороге кабинета появился огромный мужчина.

— Что тут происходит, Джилджин?! Тебе больше делать нечего, как трепаться со своими подружками?!

— Это не моя подружка, — совершенно спокойно ответила Джилджин. — Это представитель важного клиента, она хочет получить некоторую информацию о неких сделках.

— Что за клиент? Что за сделки?

— Я помощник секретаря Общества натуралистов и занимаюсь делами давно минувшими, имевшими место еще при старом секретаре.

Баффумс подался вперед и его зачесанные за уши волосы, взлетели над круглым мясистым лицом.

— Вот чертовщина! Какая-то женщина уже приходила сюда по этому поводу — сколько лет назад? Десять? Двадцать?

— Неужели? И она назвала себя?

— Наверное, но я, разумеется, не помню.

— И вы предоставили ей интересующую ее информацию?

Баффумс поднял брови, по контрасту со светлыми волосами, очень темные, и долго смотрел на Уэйнесс круглыми водянистыми глазами.

— Все мои дела сугубо конфиденциальны, — педантично и в нос протянул он. — Такова политика бизнеса. Если вы хотите разговаривать дальше, то прошу, — и он ушел в кабинет. Уэйнесс глянула на Джилджин и не особенно вдохновилась жестким пожатием плеч помощницы. Однако рискнула войти.

Джилджин прикрыла дверь, а Баффумс запер ее изнутри.

— Старые-то замки лучше, как вы думаете? — зачем-то спросил он, причем весьма жизнерадостно.

— Именно так и я думаю, — быстро согласилась девушка. — Особенно, когда есть что хранить.

— А, вот вы на что намекаете! Ну, может я и перестраховываюсь немного. Когда веду деловой разговор, то не люблю, чтобы вмешивались, прерывали и так далее — и надеюсь, вы придерживаетесь того же мнения. Я прав?

Уэйнесс вспомнила, что должна быть как можно более обаятельной с этим господином, так что бы он не почувствовал себя неуверенно.

— У вас гораздо более богатый опыт, чем у меня, — улыбнулась она. — И, без сомнения, вам виднее.

Баффумс кивнул.

— Я вижу, вы разумная молодая дама, и без сомнения, будете иметь большой успех.

— Благодарю вас, приятно слышать такой комплимент, тем более из ваших уст. Я буду вам очень благодарна за помощь.

Баффумс сделал широкий жест.

— Разумеется! Почему бы и нет? — Он буквально разлегся на столе. «По-моему, он совершенно не чувствует себя неуверенным», — подумала Уэйнесс, но было ли это хорошим или плохим знаком? Конечно, Баффумс выглядел человеком странным, непонятным и, вероятно, даже сварливым. Уэйнесс незаметно оглядела кабинет: слева ширмы закрывали, по всей видимости, некую приватную часть, справа находились стол, кресла, компьютер, полки и остальные офисные штучки.

Четыре высоких окна выходили во внутренний сад.

— Вы застали меня в удачный момент, — провозгласил Баффумс. — Я — если можно так говорить о себе — способный администратор, что означает возможность деятельности всей конторы без особого моего вмешательства. И это прекрасно, поскольку оставляет мне больше времени для собственных интересов. Кстати, вы изучали философию эстетики?

— Нет.

— А это одно из моих особых увлечений! Я специализируюсь в одном из самых важных и универсальных ее аспектах, даже несмотря на то, что ни ученые, ни студенты не обращают на эту область должного внимания.

— В таком случае, позвольте спросить, знакомы ли вы с деятельностью Общества натуралистов?

Но Баффумс, казалось, не услышал вопроса.

— Моя коллекция эротических курьезов, конечно, неполна, но я тешу себя мыслью, что главное — это не количество, а качество. Иногда я показываю ее неким разумным и симпатичным мне клиентам. Желаете ознакомиться?

— Я не знаток по этой части, а честно сказать, и вообще полный профан… — осторожно начала девушка, но Баффумс замахал на нее руками.

— Какая разница! Будем считать вас интересующимся любителем с большими, но пока скрытыми возможностями!

— Конечно, так, но…

— Посмотрите же! — Баффумс нажал какую-то кнопку, и ширмы разъехались, открыв просторное помещение, превращенное стараниями Баффумса в некий музей эротического искусства, символов, артефактов, статуй, статуэток, миниатюр, инсталляций и вообще чего-то не подлежащего уже никакой классификации. Ближе всего стояла мраморная статуя обнаженного героя в состоянии наивысшей эрекции; на противоположном конце находилась женщина, соблазняемая дьяволом.

Уэйнесс мельком глянула на коллекцию, внутренне содрогаясь, но одновременно почему-то смеясь. Она знала, что такая реакция несомненно оскорбит менеджера и старательно изображала на лице польщенность и вежливый интерес.

Но этого оказалось недостаточно. Баффумс смотрел на нее сквозь полуопущенные веки и явно выказывал все признаки неудовлетворенности. Уэйнесс стала быстро прикидывать, в чем же ее ошибка, и тут ее посетила новая мысль. «Он же явный эксгибиционист, вот в чем дело! И если я выкажу шокированность или страх или что-нибудь подобное в этом духе, то он возбудится еще больше! — Однако, выждав момент девушка сказала себе дальше. — Я, конечно же, должна быть с ним милой во что бы то ни стало и привести его в хорошее состояние духа. Но только не этим путем, это уж слишком!»

— В огромном царстве искусства много покоев, одни большие, другие маленькие, одни темные, другие светлые, какие-то богаче, какие-то беднее, некоторые вообще открыты лишь для настоящих ценителей. Так вот — я один из последних ценителей, и моя область — эротика. Я изведал близкие и далекие ее берега, я знаю в ней все…

— Это впечатляет, но что касается меня лично…

— Как вы могли заметить, мой конек — пространство, — продолжал свое Баффумс. — Я обращаю немного внимания на любовную музыку, позы, провокационные сцены и запахи. — Он быстро глянул на девушку и откинул с глаз прядь пепельных волос, составлявших такой контраст с черными бровями. — И теперь, если вы позволите, я ознакомлю вас с каплей того, что легендарная Амуйле называла — «позыв к охоте».

— Я думаю, что сегодня не самый удобный день для этого, — остановила его Уэйнесс, надеясь, что ее холодность несколько остудит исполнительного менеджера. — Может быть, в другой раз…

— Может быть, — сухо кивнул Баффумс. — Но что вы думаете о моей коллекции?

— Имея в виду мой ничтожный опыт, она кажется мне исчерпывающей — осторожно высказалась Уэйнесс.

Но Баффумс посмотрел на нее с укором.

— И ничего больше? Ничегошеньки? Но позвольте мне показать вам эти экспонаты поближе — при ближайшем рассмотрении люди с воображением пленяются совершенно, а некоторые даже приходят в настоящее возбуждение.

Уэйнесс с улыбкой покачала головой.

— Боюсь, я не оправдаю ваших надежд.

— А я вовсе не о надеждах! Просто не могу сдержать своего энтузиазма! — Он отошел к столу. — Вот, например, эти фигурки, такие примитивные, такие простые, такие порой малопонятные…

Уэйнесс посмотрела на стол, пытаясь найти, что сказать о стоящих там маленьких статуэтках обнаженных существ. Баффумс явно ждал каких-нибудь разумных слов.

— Не понимаю, как можно здесь что-либо не понять, все они вполне догматические.

— Возможно, что и так. Но в них на первый взгляд нет приманки, они ничего не скрывают. — Но, может быть, именно в этом и есть их шарм… Вы что-то сказали?

— Ничего особенного.

— Их лучшие образцы можно назвать народным искусством, — продолжал Баффумс. — Они существуют в любой исторический период и во всех социальных классах, исполняя множество функций: ритуалы инициаций, проклятья колдунов, просьбы о многоплодии, буффонаду и похабщину и еще много чего. Лучшие экземпляры вырезаны из дерева, но они бывают из всех материалов, всех цветов и размеров.

Баффумс явно ждал комментариев, и Уэйнесс сказала:

— Но я бы все-таки не стала называть это народным искусством.

— Да? И как бы вы их назвали?

Уэйнесс заколебалась.

— Впрочем, я подумала и решила, что да, народное искусство — определение, пожалуй, вполне подходящее.

— Именно так. Эти вызывающие штучки делаются крестьянами для народа, чья эстетика — вульгарность. В них специально делаются такие дырочки, чтобы можно было продеть шнурок и прикрепить… — Баффумс взял одну из штучек, и нежно улыбаясь, показал как это делается. — Вот таким вот образом. Что вы думаете об этом?

Уэйнесс внимательно посмотрела на собеседника.

— С вашей комплекцией это не очень удобно. Вот тот розовый подойдет вам лучше, он толще и длиннее, и материал, вероятно, лучше.

Нахмурившись, Баффумс отложил игрушку и обижено отвернулся, было видно, что, несмотря на все ее усилия казаться вежливой, он обижен. Исполнительный менеджер ушел в другой угол, но затем вдруг обернулся и махнул рукой.

— Тогда, мисс Как-Вас-Там-Звать…

— Меня зовут Уэйнесс Тамм, и я здесь по поводу Общества натуралистов.

Баффумс вскинул брови.

— Это шутка? Насколько я понимаю, Общество давно не функционирует.

— Да, местное отделение пока в некотором застое, — согласилась девушка. Но, тем не менее, у нас есть планы, как оживить Общество. Именно поэтому мы и пытаемся отследить некоторые наши связи, например, с вами. Связи, которые были установлены бывшим секретарем нашего Общества Фронсом Нисфитом. Если вы сможете сообщить что-нибудь об этих документах, то мы будем вам очень благодарны.

Баффумс опять налег на стол.

— Все это очень хорошо, но за семь поколений существования фирмы мы заработали себе прочную репутацию конфиденциальности, которая касается любых сделок, от крупных до самых ничтожных. И посему теперь мы не можем рисковать никакой мелочью, дабы не нарушить свою святую репутацию.

— Но речь идет отнюдь не об этом! Нисфит был уполномочен вести эти сделки Обществом, и поэтому никакое пятно не ляжет на репутацию Мишапа и Дорна.

— Приятно слышать, — сухо заметил Баффумс.

— И как я уже говорила, мы просто хотим восстановить некоторую деятельность Общества.

Баффумс медленно покачал головой.

— Теперь эти вещи распространились по всему свету, во всяком случае, мне так кажется.

— Это самый худший вариант, — вздохнула Уэйнесс. — Но ведь может оказаться и так, что все целиком находится у какого-то одного коллекционера?

— Ваше мнение исключительно верно.

Девушка не смогла сдержать радости.

— О, если бы это было так! Я так надеюсь!

Баффумс сел в кресло, откинулся на его спинку и подпустил свою мерзкую улыбочку.

— И сколько вы полагаете заплатить за эту информацию?

Сердце Уэйнесс упало, и она растерянно смотрела в улыбающееся лицо Баффумса.

— Чтобы встретиться с вами я проделала долгий путь до Санселейда… если вы говорите об этом …

— Не совсем. Я говорю вот о чем. Если я уступлю вам, то и вы должны будете уступить мне. Разве это не честно?

— Не уверена. И в чем вы хотите, чтобы я вам уступила?

— Надо вам признаться, что я, так сказать, еще и начинающий художник, скромный, конечно, однако, теперь у меня есть несколько задумок.

— И что из этого?

— В настоящий момент я создаю мозаику из различных элементов, которые, будучи приведены в стройный логический порядок, создадут одно очень верное настроение. Но далее. Я вдруг подумал, что вы поможете мне в этом.

— Что же я должна сделать для этого?

— О, все вполне просто. Я взял эту тему из древнего мифа. Нимфа Эллионе влюбляется в статую героя Лосаласа и пытается вдохнуть в мрамор жизнь силой своей страсти и неги. Видите эту статую — она вполне подойдет для постановки — И Баффумс указал на деревянную фигуру приапического типа в углу. — Эрекцию можно проигнорировать, потому что, конечно же, герой поначалу должен быть абсолютно расслаблен, чтобы потом постепенно возбуждаться под ласками нимфы. Не сомневайтесь, эту техническую проблему я решу. В конце концов, Эллионе воодушевлена своими успехами, но… для начала пока хватит. Мы начнем с первой сцены. И если вы согласны, то раздевайтесь вон тут, на подиуме, а я пока пойду приготовлю камеру.

Уэйнесс попыталась было что-то возразить, но Баффумс уже не обращал на нее внимания.

— Просто встаньте туда, на подиум и медленно разоблачайтесь. К камере вы привыкнете быстро, а когда вы разденетесь окончательно, я скажу вам, что делать дальше. Итак, камера готова, начинаем сцену…

Уэйнесс стояла ни жива, ни мертва. Она, конечно, уже давно подозревала, что в поисках Хартии ей могу быть сделаны предложения различного рода и даже именно такого, если не хуже. Но девушка так и не решила, до чего можно ей будет снизойти. Однако на этот раз она сочла себя воистину оскорбленной и поэтому достаточно резко ответила:

— Простите, господин Баффумс, возможно, я и действительно хотела бы стать великой актрисой и танцевать обнаженной, но мои родители категорически не одобряют этого — так что ни о чем подобном не может быть и речи.

Баффумс резко наклонил голову, от чего его пепельные волосы сначала взлетели вверх, а затем упали на лоб, и грозно буркнул.

— Да вы что?! Неужели мы оба хотим друг друга?! Но тогда пусть все катится ко всем чертям и восторжествует плоть! А если нет… что ж, вы и так съели у меня даром уйму времени! Уходите отсюда, да побыстрее! — Он подбежал к двери, открыл замок и распахнул створки. — Мисс Лиип покажет вам, где выход! — прорычал он. — Мисс Лиип, дама уходит — и чтобы больше я ее здесь не видел! Никогда! — После этого Баффумс исчез за дверями, закрывшимися с грохотом.

Уэйнесс вышла, стиснув зубы, и остановилась у стола Джилджин, пытаясь что-то сказать.

Но та лишь небрежно махнула рукой.

— Говорите, что угодно — нашу нравственность вы не оскорбите. Каждый, кто знает Балли Бафумса готов пинать его по три раза на дню.

— Я настолько зла, что не могу даже и думать ни о чем другом!

— Итак, интервью не получилось? — невинно спросила Джилджин.

Уэйнесс покачала головой.

— Не совсем. Он показал мне свою коллекцию и намекнул, что поделится информацией, если я спляшу перед ним голой. Вероятно, я с самого начала повела себе неверно. А потом, когда я сказала ему, что я плохая танцовщица, он разозлился и выгнал меня.

— Что ж, это типичный вариант общения с Балли. Конечно, каждое в отдельности в чем-то уникально, но результат всегда одинаков.

— Да он обыкновенный импотент — раздался голос Нельды с другого конца комнаты.

— Разумеется, хотя ни у меня, ни у Нельды прямых доказательств нет.

Уэйнесс подавила вздох разочарования и в слабой надежде обернулась к захлопнутым дверям.

— Я действительно совершила серьезную ошибку, но не могла иначе. Раздеться перед этим уродом! Да меня тошнит от одного его вида!

Джилджин посмотрела на девушку испытующим взглядом.

— А если получить интересующую вас информацию нет другого способа?

— Что ж… Несколько его прыжков вокруг моего обнаженного тела, конечно, не убили бы меня… Но ведь только этим дело бы не кончилось? Потом он потребовал бы, чтобы я занималась любовью с его статуей.

— И это бы вас сломало?

— Не знаю, — Уэйнесс пожала плечами. — Пять минут? Десять? Нет, все это какой-то дурной сон, и должен быть какой-нибудь другой выход.

— Я знаю эту статую, — сообщила Джилджин. — Парень вполне красив, и иногда даже хочется увидеть его еще раз. Это не так трудно. — Она порылась в столе и вытащила ключ. — Вот ключик от кабинета. Он думает, что потерял его. Видите, вставляется бородкой вверх. — Она посмотрела на часы. — Мы с Нельдой уходим через полчаса. Балли обычно минут на пятнадцать позднее.

Уэйнесс кивнула.

— Но эта статуя меня вовсе не интересует.

— Разумеется. Но тогда что же вам нужно?

Уэйнесс быстро объяснила, что ей нужно.

— Сорок лет назад? Тогда это находится в файле CON-A. Под кодом ОВ для старых сделок. Потом нажимаете N — Натуралисты. Словом, найти не сложно. А теперь мне нужно, простите, в туалет. — Джилджин вскочила. — Нельда, как вы видите, полностью закопалась в свою работу, так что, когда я вернусь, вы должны стоять вон там за полками. Я вас не увижу, а она и подавно. Итак, до свиданья и удачи!

— Спасибо за помощь, — прошептала Уэйнесс. — Благодарю вас, Нельда.

— Во всяком случае, я скажу Балли, что лично выпроводила вас на лестницу.

И Джилджин, и Нельда ушли. Контора погрузилась в молчание, но прошло еще долгих полчаса, прежде чем Баффумс вышел из своих «внутренних покоев». Он осторожно прикрыл за собой дверь, тщательно запер, используя один из двадцати ключей, висевших на внушительном кольце. Затем, круто развернувшись, исполнительный менеджер решительно прошагал через приемную и скрылся. Скоро замерли и звуки его тяжелых шагов. Снова наступила тишина. Путь был открыт.

Впрочем, предусмотрительная Уэйнесс подождала еще немного, на случай, если Баффумс вдруг вспомнит о том, что забыл какие-нибудь важные документы и вернется за ними.

Прошло еще четверть часа, и никто не возвращался. Уэйнесс решительно шагнула из своего убежища. «Теперь ты больше не Уэйнесс Тамм, натуралистка — теперь ты Уэйнесс Тамм — взломщица, — сказала она себе. — Но быть взломщицей все же лучше, чем танцевать голой перед этим индюком!» Она прошла к столу мисс Лиип, вытащила ключ с черной бородкой, но тут вдруг взгляд ее упал на экран телефона. Пару минут девушка жестоко боролась со страстным желанием немедленно позвонить Пири и рассказать ему о своем приключении. Однако, разум в конце концов победил. «Я становлюсь сумасбродной, это просто нервы и надо положить этому конец!»

И вот юная разведчица на цыпочках прокралась к дверям кабинета, вставила ключ и легко открыла замок. Шаг за шагом шла она вперед, вся вспотевшая от страха, прислушиваясь к каждому звуку. Но все молчало, даже коллекция, казалось, спала мертвым сном.

Уэйнесс добралась до стола, иногда бросая опасливые косые взгляды на приапическую статую.

Наконец девушка села за компьютер, быстро вышла в нужный файл и набрала полностью «Общество натуралистов». В ответ на дисплее появилась таблица, с подразделениями: Корреспонденция, Посылки, Размещение и, наконец, Последствия.

Уэйнесс просмотрела графу Посылки и сразу же наткнулась на упоминание о Фронсе Нисфите и его деятельности. Тут же оказался и пронумерованный список, заканчивавшийся графой «различные бумаги и документы».

Также имелся здесь и Комментарий со следующими словами: «Об этих сделках, на мой взгляд, совершенно неразумных, мной уведомлен Эктор ван Бруде, товарищ Общества. Э. Фальдекер».

Уэйнесс вывела на экран следующий раздел, но вся его информация заключалась в одной строчке: «Весь лот полностью передан галерее Гохун».

Уэйнесс завороженно воззрилась на выплывшую строчку. Так вон они где! В галерее какого-то Гохуна!

Неожиданно она услышала за спиной какой-то звук, и судорожно обернулась. Что это? Отдаленный грохот? Невидимые, но близкие шаги? Она долго, почти не дыша, вслушивалась.

Все было тихо.

«Наверное, это где-нибудь снаружи», — подумала она и снова вернулась к экрану, выведя теперь файл Последствия.

Там девушка также обнаружила множество записей под разными датами. Первая оказалась помечена двадцатилетней давностью: «В этот день предъявлено требование о просмотре документов, касающихся Общества натуралистов, женщиной из другого мира, назвавшейся Виолой Фанфарайдес. Требование удовлетворено».

Вторая запись оказалась сделанной сегодня: «Заявлено требование о просмотре документов, связанных с Обществом, молодой дамой из другого мира, назвавшейся: Уэйнесс Тамм, помощник секретаря Общества натуралистов. Обстоятельства подозрительны, в требовании отказано».

Уэйнесс прочитала запись, и гнев с новой силой закипел в ней, и снова какой-то странный звук привлек ее внимание. На этот раз ошибиться было невозможно. Кто-то стоял у двери. Уэйнесс быстро выключила экран и рухнула на колени, закрывшись столом.

Двери распахнулись, и вошел Баффумс, неся в руках большой пакет. Уэйнесс сжалась в комок, стараясь стать как можно более маленькой и невидимой, хотя прекрасно понимала, что стоит ему подойти к столу поближе, как она будет обнаружена.

Поскольку руки у Баффумса были заняты пакетом, дверь он закрыть не смог, и Уэйнесс приготовилась в случае чего просто рвануться и выбежать. Но Баффумс направился вовсе не к столу, а совершенно в противоположном направлении. Краем глаза девушка видела, что он тащит пакет прямо к столику, стоящему в левом углу кабинета, и прямо на ходу начинает разворачивать бумагу.

Наконец, он положил пакет и, нагнувшись, стал старательно извлекать на свет его содержимое. Неслышно ступая, Уэйнесс выбралась из-за стола, прокралась к двери и выскочила. Заметив, что ключ, а заодно и все кольцо с ключами осталось в замке, девушка осторожно закрыла дверь и мягко повернула ключ на два оборота, так, чтобы ее нельзя было открыть изнутри. Эта шутка показалась ей достойной гнусного менеджера, который уж никак не сможет заподозрить в этом ее.

Уэйнесс прошла к столу Джилджин, положила на место ключ и снова задумчиво посмотрела на телефон. Однако на это раз юная разведчица не выдержала, включила связь и набрала первый попавшийся номер. Теперь телефон Баффумса тоже будет занят, и на помощь позвать ему никак не удастся. Уэйнесс рассмеялась едва ли не вслух — это было хорошим завершением дня.

Потом она вернулась в отель и немедленно позвонила Джилджин Лиип, не включая при этом изображения на экране.

— Джилджин слушает, — произнес приветливый голос.

— Вам звонит аноним. Может быть, вас заинтересует некий забавный инцидент, происшедший с господином Баффумсом — он оказался заперт в собственном кабинете с ключами на наружной стороне двери. Выйти он не может.

— О, я полагаю, что это милая новость. Я отключу свой телефон и скажу Нельде, чтобы и она сделала то же самое. Иначе он начнет требовать, чтобы она или я немедленно прилетели освободить его!

— Но есть новость еще более интересная. Случайно его телефон соединился с телефоном на столе Нельды, и потому он не сможет позвонить никому до самого утра!

— Какая странная ситуация, — вздохнули на том конце провода. — Баффумс, конечно, будет озадачен и даже обижен. К сожалению, он далеко не стоик. И он даже не подозревает ни о каком вторжении?

— Насколько я знаю, нет.

— Отлично. Утром я все приведу в порядок, и Балли будет мне обязан больше, чем прежде.

Позвонив Джилджин, Уэйнесс поговорила с портье и выяснила, что галерея Гохун — вполне жизнеспособная организация, занимающаяся аукционами, а ее центральный офис расположен здесь же, в Санселейде, и вполне доступен для всех. Девушка решила отправиться туда завтра же.

Стоял поздний полдень, Уэйнесс уселась в холле отеля и стала листать модный журнал. Потом ей это надоело и, завернувшись в длинный серый плащ, она отправилась бродить по набережной реки Панг. Западный ветер трепал полы плаща, солнце садилось, листья шуршали, и на реке кипела мелкая рябь.

Девушка шла медленно, глядя, как солнце скрывается за краем далеких гор. Упали сумерки, ветер стих до легкого дуновения и скоро пропал совсем. Рябь тоже успокоилась. На набережной появились люди: пожилые пары, любовники, назначившие свидание у реки и случайные любопытные зеваки, вроде нее самой.

Уэйнесс остановилась, чтобы посмотреть на реку, где отражалось бледно-лилово-серое небо. Потом бросила в воду камушек и смотрела, как от его падения в воду стали быстро расходиться по поверхности ровные черные круги. Настроение у нее было странное. «Конечно, я добилась некоторого успеха, но с другой стороны толку от этого мало… — Неожиданно в ее мозгу всплыло имя Виолы Фанфарайдес. — Надо полагать… Странно. Но что со мной? Кажется… впрочем, оставим это. Вероятно, штучки господина Баффумса впечатлили меня больше, чем мне бы этого хотелось. Надеюсь, больше я никогда не увижу его коллекции».

Уэйнесс присела на скамейку и стала смотреть на медленно чернеющее небо, вспоминая свой недавний разговор с дядей о закатах. Да, на Кадволе бывают закаты такие, как и сейчас. Почти такие же. Те же сизые сумеречные тени, тот же двоящийся свет — так что Земля не так уж и уникальна в этом. Но все-таки Земля — это что-то особенное…

Появились звезды, и Уэйнесс снова посмотрела на небо в надежде найти W Кассиопеи, которая привела бы ее к Персею. Однако нависавшая листва скрывала от глаз девушки нужную часть неба.

Тогда наша юная искательница встала и пошла обратно в гостиницу. Настроение ее улучшилось, она решила принять ванну и надеть что-нибудь полегкомысленней. Тем более что время приближалось к ужину, и девушка уже начина хотеть есть.

Утром Уэйнесс снова натянула чопорный коричневый костюм и, позавтракав, отправилась прямо в галерею Гохун., находившуюся в Клармонде, на западном конце города. Она попала в место, воплотившее самые необычные фантазии Тибальта Тамма; здания, окаймлявшие Площадь Бейдербеке достигали тринадцати этажей. В одном из этих монстров и нашло приют столь нужное ей теперь заведение. Галерея занимала первых три этажа.

При входе пара охранников — причем одним из них оказалась женщина — сфотографировали девушку с трех позиций, записали фамилию, возраст, адрес, и настоящее местопребывание. Девушка поинтересовалась, к чему столь серьезная проверка.

— Это не пустая формальность, — ответили ей. — Мы выставляем на аукционы огромное количество ценнейших вещей. Некоторые из них очень маленькие и легко могут быть похищены. Конечно, есть камеры слежения, и мы тут же вычисляем похитителя и возвращаем нашу собственность. Однако, лишняя информация о посетителях не повредит.

— Интересно, — заметила Уэйнесс. — Я и так ничего не хотела красть, а теперь уж и подавно не буду.

— Именно этого мы и пытаемся добиться.

— И вообще я пришла сюда лишь затем, чтобы получить некую информацию. Где я могу получить ее?

— Информацию о чем?

— О продаже, происшедшей у вас несколько лет назад.

— Попытайтесь обратиться в Бюро записей, на третьем этаже.

— Благодарю вас.

Уэйнесс поднялась по указанному направлению, пересекла фойе и через широкую арку попала прямо в Бюро записей — большую комнату, разделенную пополам стойкой.

За ней стояло человек десять, роясь в каких то толстенных книгах или ожидая пока их обслужит один-единственный сотрудник, маленький сгорбленный человечек преклонных лет, двигавшийся, однако, бойкой рысью. Он выслушивал требования, исчезал в задней комнате и вытаскивал на свет все новые и новые тома. Другой служащий, оказавшийся женщиной весьма почтенной, время от времени вывозил из задней комнаты тележку, на которую грузил уже не требовавшиеся книги, возвращал их на место.

Старик-клерк скакал туда и обратно с такой скоростью, будто от этого зависело, потеряет он работу или нет, и выполнял обязанности, наверное, за троих. Уэйнесс встала в очередь к стойке и скоро добралась до старичка.

— Я вас слушаю.

— Меня интересует передача лота из конторы Мишап и Дорн.

— А какова дата?

— Это было достаточно давно, может быть, лет сорок или больше.

— Каков характер лота?

— Материалы из Общества натуралистов.

— Ваше разрешение? — Уэйнесс улыбнулась.

— Я помощник секретаря Общества, о чем дам расписку в любую минуту.

Клерк удивленно приподнял пушистые брови.

— Вижу, вижу, что вы важная птица. Вам будет достаточно назвать себя.

— Уэйнесс подала свои документы, которые старичок внимательно изучил.

— Кадвол? Это где?

— Это за Персеем, на окраине Хлыста Мирсеи.

— Вот дела-то! Должно быть, славно попутешествовать в такую даль! Но, увы, человеку не разорваться! — Клерк по-петушиному склонил голову и посмотрел на девушку неожиданно ярким синим глазом. — Да-да, очень трудно, успеть побывать везде. — Он нацарапал что-то на клочке бумаги. — Посмотрим, посмотрим, что тут можно найти. — Старичок убежал и появился спустя две минуты, неся переплетенный в черный ледерин том, который и бухнул перед Уэйнесс. Потом вынул из карманчика на обложке карточку. — Распишитесь, пожалуйста. — Клерк всучил ей ручку. — Только быстрее, мне ведь и дня не хватает.

Уэйнесс почтительно взяла старинное перо и посмотрела на имена, выведенные ее предшественниками. Несколько первых были ей незнакомы, но последнее, написанное двадцать лет назад, было известно слишком хорошо — Симонетта Клаттук.

Клерк постукивал пальцами по стойке, и Уэйнесс быстро подписала карточку, тут же выхваченную быстрыми пальцами. Через секунду старичок обращался уже к следующему посетителю.

Едва не дрожащими пальцами девушка открыла том и посмотрела на первую страницу из плотной бумаги.

Код 777-ARP, подкод M/D.

Общество натуралистов. Фронс Нисфит, секретарь.

Агент: Мишап и Дорн.

Три ящика:

1. Произведения искусства, рисунки, раритеты.

2. Книги, тексты, справки.

3. Различные документы.

Первый ящик описан попредметно.

Уэйнесс бросила взгляд ниже, потом на следующую страницу, где был составлен каталог многих странных предметов, причем у каждого проставлена первоначальная цена, имя, и адрес покупателя, а порой и какое-то кодированное примечание.

На третьей странице второй ящик был просто обозначен, а на четвертой, на которой она ожидала увидеть перечень третьего ящика, было написано, что все содержимое передано в поместье некоего Яхайма Нестора.

Уэйнесс стала глупо заново просматривать все страницы, но напрасно — перечень содержимого третьего ящика бесследно исчез.

Присмотревшись внимательно, девушка заметила, что страница вырезана из книги острой бритвой.

Мимо как раз пробегал клерк, и Уэйнесс махнула ему рукой.

— Да?

— Может быть, существуют дубликаты записей?

Старичок ядовито захихикал.

— Но зачем вам повтор того, что и так у вас перед глазами?

— Но если в записях есть ошибка или они просто неверны, то дубликат помогает установить истину.

— А я, значит, буду прыгать туда сюда два раза из-за того, что кому-то взбрело в голову смотреть два тома вместо одного. А кроме того, если и вправду найдется разночтения, то начнется полный хаос — один будет требовать одно, другой другое! Нет уж, никогда и ни за что! Ошибка в тексте — это что муха в супе: умный человек ее просто не заметит. Нет, барышня, хватит! Здесь вам Контора информации, а не сказочная страна!

Уэйнесс печально посмотрела на черный том. Исследование кончилось, почти не начавшись, и куда идти дальше — неизвестно.

Какое-то мгновение девушка еще посидела в задумчивости, потом встала, захлопнула книгу, оставила сол, чтобы порадовать суетливого старичка, и вышла. Ни говорить, ни делать ей более нечего не хотелось.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Все это, разумеется, не вдохновляет, — заявил Пири в ответ на рассказ Уэйнесс. — Однако присутствует и позитивный момент. — Уэйнес промолчала. — Я имею в виду вот что. Моунетта, Виола Фанфарайдес, Симонетта Клаттук — как бы там она себя ни называла — собрала важную информацию, но это пока не принесло ей никакой реальной пользы, поскольку грант все еще не перерегистрирован. И это надо зачесть нам в актив.

— В актив или нет, но был единственный след, и она его уничтожила.

Пири взял грушу из хрустальной вазы, стоявшей посередине стола, и стал не торопясь очищать ее.

— И теперь ты отправляешься обратно на Кадвол? — тихо спросил он.

Уэйнесс обожгла дядю быстрым испепеляющим взглядом.

— Конечно, нет! Вы бы могли знать меня и получше!

Пири вздохнул. — Я и знаю. Ты самая решительная молодая девушка на свете. Но решительность сама по себе еще ничего не значит.

— Но у меня ведь есть и кое-какие трофеи, — обиженно возразила Уэйнесс. — Я, например, скопировала страницы, касающиеся первого и второго ящиков.

— Вот как? А чем?

— Тогда я не думала об этом, наверное, сработало подсознание. А теперь мне представилось, что, может быть, тот, кто покупал что-то из первого и второго ящиков, приобрел что-нибудь и из третьего.

— Идея хороша, если не считать того, что продажи происходили давно, и найти покупателей теперь будет не так-то легко.

— Это моя последняя надежда. Покупки совершили пять организаций: некий фонд, университет и три музея.

— Давай начнем опрос завтра же, но сначала по телефону, — предложил Пири. — Хотя это дело заведомо безнадежное.

Ранним утром Уэйнесс залезла в Мировую директорию и обнаружила, что все пять интересовавших ее учреждений по-прежнему существуют. Она обзвонила их все по очереди, каждый раз прося связать ее с чиновником, занимающимися специальными коллекциями.

В Фонде Бервоша по изучению альтернативных жизней ей сказали, что в купленные ими материалы входили несколько сборников, выпущенных друзьями Общества натуралистов и посвященных описаниям и анатомическому изучению неземных форм существования, а также три редких работы Уильяма Чарльза Шульца «Первое и последнее уравнение и все остальное», «Разногласие, своекорыстие и падение или почему математики и космос плохо следят за своим здоровьем», а также «Панматематикон». Куратор, сообщивший это, полюбопытствовал:

— Общество намерено произвести очередную продажу?

— Не сейчас, — уклончиво ответила Уэйнесс.

Музей Естественной истории Корнелиуса Памейера приобрел коллекцию из шести томов, описывающих разнообразие внеземных гомологов, созданных динамикой параллельной эволюции. Эти шесть томов были написаны и опубликованы самим Обществом. Ничем большим музей не располагал и информации не имел.

Пифагорейский музей купил четыре монографии по замысловатой нечеловеческой музыке и соническому (звуковому) символизму, составленные Питером Баллисом, Эли Ньюбергер, Стэнфордом Винсентом и капитаном Р. Пилсбери.

Библиотека Бодлейана[8] сообщила о единственном приобретенном ей томе скетчей, изображающих поколение квази-живущих кристаллов в мире Транкю, на Беллатрикс 5.

Мемориальный музей Фьюнасти в Киеве, расположенный на краю Великой Алтайской степи, не имел специального чиновника, занимающегося изучением архивов. Однако после непродолжительного совещания музейных работников Уэйнесс отправили к весьма милому молодому куратору с длинным бледным лицом и угольно-черными кудрями, резко отброшенными с высокого белого лба. Он с тщательнейшим вниманием выслушал ее вопросы и немедленно сообщил нужную информацию. Да, коллекции музея включали несколько трактатов, изданных членами Общества натуралистов и посвященных анализу некоторых аспектов внеземных связей. Также вскользь он упомянул и об отдельной коллекции античных бумаг, до сих пор все еще окончательно не разобранных, но действительно включающих в себя записи, счета и другие документы из файлов первых лет Общества. Коллекция закрыта для публики, но для чиновника Общества, конечно, будет сделано исключение, и Уэйнесс будет позволено изучить материалы. Уэйнесс ответила, что хотела бы сделать это немедленно, поскольку пишет большую работу по общей библиографии для возобновления полноценной работы Общества. Куратор одобрил такую идею и представился как Левон Задурый. Кроме того, обещал Уэйнесс по ее приезде к ним самую действенную помощь.

— И еще один вопрос, — улыбнулась в ответ на его любезность девушка. — В течение последних двадцати лет не интересовалась ли этими материалами некая женщина по имени Симонетта Клаттук, или Виола Фанфарайдес, или же просто Моунетта?

Немного задумавшись, и выгнув дугой смоляные брови, Левон сверился с какими-то своими записями и ответил решительным «нет».

— Прекрасно, — обрадовалась Уэйнесс, и на этом их задушевная беседа закончилась.

Почти уверенная в успехе, Уэйнесс отправилась на северо-восток, через множество гор, рек и озер и, наконец, оказалась на территории Великой Алтайской степи, в древнем городе Киеве.

Музей Фьюнасти занимал грандиозный участок старого Коневецкого дворца, возвышавшегося на Муромской Горе, на самой границе старого города. Уэйнесс взяла номер в отеле «Мазепа», где ее проводили в анфиладу комнат, отделанных темным дубом и украшенную композициями из красно-синих цветов. Окна комнаты выходили на площадь имени князя Богдана Юрьевича Кольского, представлявшую собой пятиугольное пространство, вымощенное плитами из розово-серого гранита. С трех сторон площадь окаймляли два собора и монастырь, любовно восстановленный или даже заново построенный в древнем стиле. На монастырской церкви красовалось множество куполов-луковок, крытых сусальным золотом или раскрашенных в разноцветные красные, синие и зеленые спирали.

На ближайшем столике Уэйнес обнаружила буклет и прочла о том, что «здания, находящиеся по разные стороны площади, представляют собой точные копии первоначальных и были восстановлены с тщательным вниманием к старому славянскому стилю, с использованием традиционных материалов и методов».

Справа находился Собор Святой Софии с девятнадцатью куполами. В центре церковь Святого Андрея с одиннадцатью куполами, а слева Монастырь Святого Михаила с девятью. Собор и церковь были щедро украшены мозаикой, статуями и другими малопонятными для Уэйнесс вещами из золота и драгоценных камней. Старый Киев много вытерпел на своем веку, и площадь Кольского была свидетельницей многих ужасных вещей. Но сегодня туристы со всей Сферы Гаеан могли только восторгаться ее вдохновенной архитектурой и загадочной властью священников, умудрившихся выкачать неимоверные богатства из страны, считавшейся буквально нищей.

В этот час тусклое закатное солнце освещало старую площадь, по которой шло множество народу, удерживающего от порывов ветра воротники своих плащей и пальто, и запахиваясь поплотнее. Уэйнесс сначала хотела позвонить в музей, но потом решила, что по телефону да еще в столь поздний час многого не узнаешь, а ставить своим звонком Левона в необходимость поводить ее по вечернему городу, ей казалось невежливым.

И девушка отправилась гулять одна, заглянула в собор Святой Софии, потом пообедала в ресторане «Карпаты» чечевичной похлебкой, кабанятиной с грибами и ореховым тортом.

Выйдя из ресторана, Уэйнесс обнаружила, что город уже накрыли сумерки; на старой площади было ветрено, темно и пустынно, так что она вошла в гостинцу по-прежнему в полном одиночестве. «Словно плывешь в океане на крохотной лодочке», — нашла для себя сравнение девушка.

Утром она позвонила Задурому, на котором на сей раз оказался какой-то роскошный черный костюм, правда, показавшийся Уэйнесс несколько странным и старомодным.

— Это Уэйнесс Тамм, — сказала она, увидев длинное грустное лицо. — Если вы помните, я звонила вам из «Волшебных ветров», расположенных неподалеку от Шиллави.

— Конечно, помню! Но вы оказались здесь несколько быстрее, чем я ожидал. Вы хотите посетить музей сейчас?

— Если это удобно.

— Время не имеет различий! Я выйду вас встретить, так что ждите меня в нижнем холле.

Энтузиазм Левона еще раз уверил девушку, что она правильно сделала, не позвонив ему вчера вечером.

Кэб повез Уэйнесс по бульвару Сорка, где по правую руку шумела река Днепр, а слева возвышались ряды массивных зданий из стекла и бетона. Наконец, повозка свернула в сторону, стала взбираться на гору и остановилась перед величественным зданием, глядящим на реку и расстилающуюся за ней степь.

— Музей Фьюнасти, — объявил извозчик. — Бывший дворец князя Коневицкого, где господа днями ели жареное мясо и медовые пироги, а ночами плясали фанданго. Теперь здесь тихо, как в могиле, все ходят на цыпочках, говорят шепотом и носят черное. А кому захочется, извините, рыгнуть, тот должен лезть под стол. Да и что лучше: грациозные шутки и роскошь или черный стыд педантизма и скупость? Вопрос уже предполагает ответ…

Уэйнесс вылезла из кэба.

— Да я вижу, вы настоящий философ!

— А что? Это у нас в крови. Ведь прежде всего я козак!

— А что такое козак?

Извозчик уставился на нее в недоумении.

— Могу ли я верить своим ушам? Впрочем, теперь видно, что вы существо из другого мира! Так слушайте, козак — это прирожденный аристократ; он бесстрашен и упорен, его нельзя ни к чему принудить! Даже будучи извозчиком, он держится с истинно козацкой важностью. И в конце пути он не станет высчитывать причитающуюся ему сумму — он просто назовет цифру, которая первой придет ему в голову. А если пассажир не захочет платить, так и что из того? Извозчик лишь бросит на него полный укоризны взор и укатит в презрении прочь.

— Интересно. И какую же сумму назовете вы мне?

— Три сола.

— Это слишком много. Вот вам сол. Можете взять или уезжайте в презрении.

— Ну, поскольку вы человек из другого мира и напрочь ничего не понимаете в таких вещах, я уж так и быть возьму деньги. Подождать вас? Делать в этом музее все равно совершенно нечего, так что вы обернетесь туда-сюда в мгновенье ока.

— Увы, — улыбнулась Уэйнесс, — мне надо порыться в унылых старых бумагах и сколько это продлиться — неведомо.

— Ну, как хотите.

Девушка поднялась на парадную террасу и вошла в отделанный мрамором холл, который весь, казалось, гудел от повсюду разносившегося эха ее шагов. Вдоль стен стояли позолоченные пилястры, сверху свисала чудовищных размеров люстра из десяти тысяч хрустальных подвесок. Уэйнесс огляделась, но Левона нигде не обнаружила. Вдруг, неожиданно, как из под земли перед ней возникла высокая тощая фигура с развевающимися за спиной черными одеждами. Фигура остановилась, пристально посмотрела на девушку и несколько отстранила свою чернокудрую голову. На белом, как снег лице, вспыхнули угольные глаза под смоляными бровями.

— Вероятно, именно вы и есть госпожа Уэйнесс Тамм, — монотонно, без какого бы то ни было акцента произнес незнакомец.

— Именно так. А вы, соответственно, Левон Задурый?

Куратор ответил сухим кивком и продолжал спокойно разглядывать девушку с ног до головы. Наконец, он издал тяжелый вздох и покачал головой.

— Удивительно.

— Что удивительно?

— Вы гораздо моложе и менее значительны, чем я предполагал.

— В следующий раз я отправлю вместо себя маму.

Длинная челюсть Левона чуть дрогнула.

— Простите. Я выразился неосторожно. По сути…

— Ничего, пустяки, — Уэйнесс указала на холл. — Впечатляющее пространство. Я даже не могла вообразить себе подобной роскоши!

— Да, вполне, — Левон осмотрел холл так, словно видел его впервые. — Люстра, конечно, абсурдна — бегемот, который стоит безмерные тысячи, а свету дает на грош. Когда-нибудь она просто грохнется, разобьется да еще и придавит кого-нибудь впридачу.

— Будет очень жаль.

— Без сомнения. В целом у Коневицких, надо сказать, был дурной вкус. Мраморные изразцы, например, абсолютно банальны. Пилястры нарушены в размере и имеют неправильный ордер…

— Неужели? Я даже не заметила.

— Но в целом эти неточности можно простить. Зато мы обладаем лучшей в мире коллекцией сассанидских инталий[9], абсолютно уникального минойского стекла и почти полным собранием миниатюр Леони Бисмайи. Наш отдел семантики тоже считается непревзойденным.

— Наверное, интересно работать в такой атмосфере? — вежливо поинтересовалась Уэйнесс.

Левон сделал жест, который было можно расценить как угодно.

— Итак — приступим к нашему делу?

— Разумеется.

— В таком случае, пройдемте. Но сначала надо одеть вас в соответствующий костюм, наподобие моего. Таковы правила музея. Только не просите у меня объяснений — все, что я смогу вам ответить, лишь вызовет у вас подозрение, не больше.

— Как скажете. — Уэйнесс последовала за Левоном в боковой флигель. Там из сундука ее проводник вынул черное одеяние и помог девушке в него облачиться. — Нет. Слишком длинно. — Задурый выбрал другое. — Вот это, вроде, сойдет, хотя и материал, и покрой, конечно же, оставляют желать много лучшего.

Уэйнесс сделала несколько движений, проверяя свой новый наряд.

— Я чувствую себя каким-то другим человеком!

— Будем считать, что это самая лучшая курианская тафта и наиболее модный силуэт. Чашку чая и миндальное пирожное? Или прямо за работу?

— Сгораю от нетерпения увидеть вашу коллекцию, — призналась девушка. — А чай, если можно, попозже.

— Так и сделаем. Материалы находятся на третьем этаже.

Левон Задурый повел девушку по мраморной лестнице, потом длинными коридорами, уставленными всевозможными полками и, наконец, привел в комнату с большим тяжелым столом посередине. За столом сидели люди в черных одеяниях и изучали какие-то документы, иногда что-то занося на карточки. В небольшом алькове, где стоял компьютер тоже работал человек в одежде установленного образца. Еще какие-то люди ходили взад-вперед по залу, перенося книги, рукописи и небольшие ящички. В комнате царила полнейшая тишина, если не считать шуршания одежд и бумаг да мягкого шороха тапочек по полу. Задурый провел девушку прямо через этот зал в боковую комнатку и закрыл двери.

— Здесь можно говорить, не мешая другим. — С этими словами юный куратор положил перед гостьей пачку бумаг. — Я составил список документов, имеющих отношение к Обществу натуралистов, и разделили их на три категории. Но теперь вы, может быть, объясните свой интерес, а главное, укажете более точно, что вы ищите — и я с удовольствием помогу вам.

— Это долгая и запутанная история, — ответила Уэйнесс. — Сорок лет назад секретарь нашего Общества похитил некие важные бумаги, включая счета и платежные документы, которые теперь оказались под вопросом. И если я обнаружу эти бумаги, Общество получит большую прибыль.

— Совершенно вас понял. Если вы еще и опишите мне эти документы, я помогу вам вдвое эффективней.

Уэйнесс улыбнулась и покачала головой.

— Я сама могу узнать их, лишь непосредственно увидев. Так что, боюсь, мне придется работать одной.

— Хорошо, — согласился Задурый. — Тогда я продолжу общее описание: первая категория, как вы видите, состоит из шестнадцати монографий, которые все посвящены семантическим исследованиям. — Уэйнесс сразу же узнала в этом списке тот ящик, который музей купил на аукционе в галерее Гохун. — Вторая категория относится к документам, посвященным генеалогии графов Фламандских, а третья — «Различные документы и Бумаги» еще не была разобрана и, как я подозреваю, больше всего вас и интересует. Так?

— Вы правы.

— В таком случае, я сейчас затребую эти материалы и принесу вам сюда. А пока поразвлекайте себя несколько минут чем-нибудь.

Левон покинул комнатку. Правда, он вернулся буквально через минутку, катя перед собой тележку, из которой выгрузил на стол три больших коробки.

— Не пугайтесь, ни одна из них не набита доверху. А теперь, поскольку помощь моя вами отвергнута, я оставляю вас в одиночестве.

В дверях Левон нажал какую-то кнопку, после чего загорелся красный свет.

— Я вынужден включить систему наблюдения, поскольку мы имеем некоторые неприятные инциденты в этом отношении.

— Включайте, что хотите, — пожала плечами девушка. — Мои намерения совершенно чисты.

— Не сомневаюсь. Но вашими добродетелями обладает не каждый.

Уэйнесс бросила на него самый обаятельный из своих взглядов.

— Вы очень галантны, но у меня так много работы!

Задурый ушел, явно довольный собой, а Уэйнесс вернулась к столу и подумала, что, если она не обнаружит здесь Хартии и гранта, то все ее добродетели окажутся весьма сомнительными.

В первой коробке оказались тридцать пять аккуратно перевязанных сочинений, каждое из которых представляло собой биографию какого-нибудь члена-основателя Общества натуралистов.

«Печально, — подумала Уэйнесс. — Эти трактаты надо бы вернуть на место, а здесь они никому неинтересны!»

Некоторые сочинения, как заметила девушка, несли на себе следы частого пользования; некоторые их страницы были прямо-таки испещрены замечаниями.

Но указанные в бумагах имена ничего не говорили нашей юной исследовательнице, и тогда она занялась второй коробкой. Во второй коробке хранились несколько трактатов, посвященных генеалогии и связям графов Фламандских на протяжении двух тысяч лет.

Уэйнесс разочарованно поджала губы и взялась за третью коробку, хотя уже совсем отчаялась найти что-то действительно важное. Содержимое третьей коробки составляли различные бумаги, газетные вырезки, фотографии и тому подобное. Все они имели отношение к предполагаемому строительству большого и красивого здания, где предполагалось разместить основной офис Общества. Туда собирались перебраться Коллегия естественных наук, искусства и философии, музей и кунсткамера, и, возможно, некий виварий, где изучались бы неземные формы жизни в условиях, приближенных к естественным. Защитники этого проекта говорили о том, какую славу он принесет Обществу, а противники неустанно твердили о дороговизне. Многие жертвовали на строительство крупные суммы, например, граф Фламандский предложил доход со своих трехсот акров в имении на Мохольке.

Но энтузиазм строителей испарился еще за несколько лет до появления на сцене Фронса Нисфита. Правда, какие-то действия еще предпринимались, но инвестиций уже не было, и дело кончилось тем, что граф Блуа Фламандский отказался от своего предложения, и проект заглох окончательно.

Уэйнесс встала из-за стола разочарованная — никаких даже упоминаний о Кадволе, о его Хартии и гранте. След снова завел ее в тупик.

Вскоре появился Задурый. Куратор некоторое время стоял и внимательно смотрел то на девушку, то на коробки. Затем спросил:

— Как ваши исследования?

— Ничего хорошего.

Левон подошел к столу, заглянул в коробки и открыл одно из сочинений.

— О! Как интересно — или я предполагаю, что интересно, поскольку эта область не моя специальность. Но в любом случае пришло время подкрепиться. Готовы ли вы выпить чашечку хорошего красного чая и, возможно, съесть бисквит? В нашей повседневной жизни существует так мало радостей!

— Да. Я готова немного украсить свое существование. А документы мы так здесь и оставим? Или мне нужно пройти компьютерную проверку?

Левон посмотрел на сигнальную лампочку, которая почему-то погасла.

— Система совсем вышла из строя. Можно украсть луну, и никто не заметит. Пойдемте, все равно, документы никто не тронет.

Задурый привел Уэйнесс в небольшое кафе, где музейные сотрудники сидели за крошечными столиками, прихлебывая чай. На всех были черные одеяния, Уэйнесс поняла, что в обычном наряде она действительно вызывала бы здесь подозрение.

Но траурные одежды не мешали работникам болтать в этом месте всем разом, прерываясь лишь для того, чтобы сделать очередной глоток из глиняных кружек.

Левон нашел свободный столик, где им подали чай и пирожные, и извиняющимся жестом махнул по сторонам. — Истинные роскошь и великолепие, как и самые лучшие пирожные, остаются большим людям, которые пользуются Большой столовой князя. Я как-то видел это действо. У каждого по три ножа и четыре вилки только для рыбы, а пот с лица вытирается шелковой салфеткой размером в два квадратных фута. Всякая же мелочь, вроде нас, может довольствоваться малым, хотя мы и платим пятнадцать пенсов за один коржик.

— Я человек из другого мира, и, возможно, наивна, но мне кажется, здесь вполне уютно, — тихо сказала Уэйнесс. — На самом деле в кексе я нашла целых четыре миндалины!

Левон усмехнулся.

— Предмет серьезный и требует тщательного анализа.

Уэйнесс промолчала, и оба стали пить чай в тишине. Неожиданно к Левону подошел хрупкий молодой человек, совершенно потерявшийся в своем черном облачении, и что-то прошептал ему на ухо, при этом ему на лоб упала непокорная светлая прядь. Светло-голубые глаза на бледном лице тихо светились, как у больного, и Уэйнесс подумала, что мальчик, наверное, и вправду болен. Он говорил что-то горячо и нервно, постукивая пальцами одной руки по раскрытой ладони другой.

Тем временем мысли Уэйнесс уплыли далеко в мрачное море будущего. Утренняя работа не принесла никакой новой информации, и след, так, казалось, удачно приведший ее в этот музей, снова закончился тупиком. Что же дальше? Теоретически, она может начать проверять каждое имя из списка галереи Гохун в надежде, что кто-нибудь вдруг да и купил что-то из третьего ящика — но работа эта настолько колоссальна, а шанс на успех — настолько мал… Словом, от этого плана девушка быстро отказалась. Она вдруг испугалась, что Левон и его собеседник обсуждают не что-то, а просто ее, то и дело поглядывая в ее сторону и что-то шепча друг другу на ухо. Высказавшись, каждый смотрел на нее так, словно проверял только что услышанное. Улыбаясь, Уэйнесс решила проигнорировать эти разговоры и взгляды и снова погрузилась в размышлениях о так и нереализованных планах построить для Общества натуралистов просторное и роскошное здание. Какая жалость, что из этого ничего не вышло! Если бы здание построили, то Нисфит вряд ли бы так легко провернул свои делишки! Она стала думать дальше, и неожиданно додумалась до принципиально новой идеи.

Приятель Левона ушел, неловко размахивая руками и задевая сидящих за столиками.

— До чего же хороший парень! — обернулся к Уэйнесс Левон. — Его зовут Тэдью Скандер — слышали о таком?

— Нет.

Левон щелкнул пальцами.

— Это…

Но Уэйнесс прервала его.

— Извините, ради бога, мне необходимо додумать одну мысль.

— Пожалуйста. — Левон откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, глядя на девушку со спокойным любопытством.

Уэйнесс залезла в карман сумочки и вытащила скопированные в галерее Гохун страницы, на которых было перечислено содержание первого и второго ящиков. Она быстро глянула из-под ресниц на Левона — тот сидел бесстрастный, как и прежде. Тогда Уэйнесс поджала губы, выпрямилась и нахмурилась, стараясь больше не обращать на своего собеседника внимания.

Девушка тщательно перечла список и убедилась, что память ее не подвела: ни одного из тех документов, что она только что изучала в музее, в списках галереи не было, ни работ по генеалогии, ни биографий, ни документов о строительстве нового здания Общества.

«Странно, — подумала девушка. — Почему же нет корреспонденции?»

И неожиданно Уэйнесс осенило; она даже вздрогнула от возбуждения. Если эти материалы попали сюда не из галереи, то откуда?!

Откуда?

И не менее важный вопрос — когда? Если закупка музея была сделана еще до Нисфита, то вопрос становится весьма интересным.

Девушка спрятала диски обратно в сумку и поглядела на Левона, который встретил ее взгляд совершенно равнодушно.

— Я должна вернуться к работе.

— Как хотите, — Левон встал. — Чаевые не приняты. С вас только тридцать пенсов.

Уэйнесс быстро глянула на спутника, но ничего не сказала и положила на столик три монетки. Они вернулись в комнатку, и Левон широким жестом указал на стол.

— Смотрите, все как я и говорил! Ничего не потревожено, не тронуто.

— Надеюсь. В противном случае заподозрят меня и, наверное, строго накажут.

— Подобные случаи редки, — поджал губы Левон.

— Мне бы хотелось посоветоваться с вами, поскольку ваши знания кажутся просто неисчерпаемыми, — польстила Уэйнесс.

— По крайней мере, я стараюсь действовать как профессионал, — строго ответил Левон.

— Тогда скажите мне пожалуйста вот что, когда и как приобрел ваш музей эти коллекции?

— Не знаю, — выдохнул Задурый. — Но смогу узнать это в самом скором времени, если вас это интересует.

— Очень интересует.

— Тогда минутку. — Левон вышел в соседнюю комнату, сел перед компьютером и стал внимательно изучать появляющуюся информацию, по-птичьи склонив голову к экрану. Уэйнесс смотрела на него через дверной проем.

Через четверть часа Левон поднялся и вернулся в комнатку, тщательно закрыл дверь и застыл в некой задумчивости. Уэйнесс скромно ждала, но вскоре не выдержала.

— Что вы узнали?

— Ничего.

— Ничего? — Уэйнесс едва сдержала предательскую дрожь в голосе.

— Я узнал только то, что информация недоступна, если это вас больше устраивает. Мы имеем дело с даром человека, пожелавшего остаться анонимным.

— Но это смешно! Нелогично! К чему такая секретность?

— Не надо искать логики ни в музее Фьюнасти, ни в университете, — изрек Левон. — С этими материалами вы закончили?

— Еще нет. Мне надо подумать.

Левон на этот раз остался в комнате в каком-то ожидании — или так просто показалось девушке. Чего он мог ждать?

— Но кому-то в музее эта информация все-таки доступна? — провокационно спросила она.

Левон возвел очи к потолку.

— Я думаю, что один из возможных владетелей информации ОДПП — отдел даров, поставок и пожертвований. Но добраться до них чрезвычайно трудно.

— Я сама могу сделать некое пожертвование для музея, если мне предоставят нужную информацию, — предложила Уэйнесс.

— Что ж, можно обдумывать даже самые невероятные вещи, — ответил Задурый. — Но не забудьте, вам придется иметь дело с очень высокими чиновниками, и они не повернут головы в сторону, где лежит меньше тысячи солов.

— Ну, это вообще нереально, я могу предложить не больше, чем десять, еще десять вам за совет. Так что, не больше двадцати солов.

Левон вскинул руки.

— Как я могу взять деньги от человека, которому помогал от души?!

— Очень просто. Замолвите за меня словечко и десять солов у вас в кармане. Это лучше, чем ничего.

— Правда, согласился Левон. — Быть по сему. Ради нашей деловой дружбы я рискну показаться дураком. Извините, я сейчас. — И он вышел, оставив девушку наедине с тремя коробками. Она снова просмотрела содержимое всех трех.

Прошло десять минут, и Левон вернулся, глядя на девушку со странной улыбкой, которую она нашла совершенно неуместной. Наконец, она подумала: «Такую улыбку можно явно счесть похотливой или циничной, но я уверена, что этот Левон вовсе не собирается разыгрывать передо мной ловеласа или сноба», а вслух сказала:

— Вы выглядите весьма довольным. Что же вы узнали?

— Я был прав, увы. Чиновник только прищурился и спросил, не вчера ли я родился. Я объяснил, что всего лишь пытаюсь помочь очаровательной молодой девушке. Тогда он согласился, но все двадцать солов потребовал себе. Мне, разумеется, ничего не оставалось, как согласиться. Может быть, вы все-таки восстановите справедливость? — Он подождал, но Уэйнесс ничего не сказала. Тогда улыбка на его губах постепенно исчезла, и лицо стало таким же бесстрастным, как прежде. — В любом случае, вам придется теперь заплатить и мне.

— Но как же, господин Задурый, мы так не договаривались!

— Как так?

— А так, что я заплачу лишь тогда, когда вы сообщите мне информацию, и я ее проверю.

— Ба! Что за мелочность?

— Это не мелочность, а элементарная азбука отношений, если деньги заплачены вперед, никто не торопится делать дело. А мне бы не хотелось сидеть в гостинице и ждать неизвестно чего неизвестно сколько.

— Хм. А почему вам так важно знать имя это дарителя?

— Чтобы дать Обществу новую жизнь, мы нуждаемся в помощи семей старых натуралистов, — спокойно объяснила Уэйнесс.

— А, что, этих имен нет в записях Общества?

— Записи некоторое время назад были серьезно испорчены одним нерадивым секретарем. Теперь мы пытаемся восстановить все пробелы.

— Стереть записи — это совершенно нелогичное преступление. Ведь ныне все, что написано хотя бы раз, уже десять раз перезаписано всюду!

— Хочется надеяться. И именно поэтому я здесь.

— Однако, на самом деле ситуация гораздо сложней, чем вам может показаться на первый взгляд, — неожиданно грубо заявил Левон. — Нужной вам информации у меня не будет до вечера.

— Это очень неудобно.

— Что поделаешь! — вдруг снова сменил настроение Левон. — Зато я воспользуюсь случаем и покажу вам наш древний Киев! Это будет замечательный вечер, который вы не забудете никогда!

Уэйнесс от неожиданности пришлось даже опереться о стол.

— Но я не собиралась вводить вас в такую беспокойную трату времени! Просто принесите мне данные в гостиницу или я сама зайду за ними в музей завтра утром.

Левон воздел руки горе.

— Ни слова больше! Мне это доставит колоссальное удовольствие!

Девушка только вздохнула в ответ.

— И куда же вы хотите меня повести?

— Прежде всего мы с вами пообедаем в Припятской, которая специализируется на камышовых утках в соусе. Только сначала закажем угря в желе с икрой и при этом не откажемся ни от мингрельской оленины, ни от смородинового соуса.

— Все это, вероятно, очень дорого. Кто же будет платить?

Левон сморгнул.

— Но мне кажется, если вы располагаете фондами Общества…

— Но я не могу тратить их на это.

— Тогда пополам. Мы так всегда делаем… с друзьями.

— У меня есть идея получше, — прервала его Уэйнесс. — Я мало ем на обед, и уж точно не ем угрей, уток и все такое прочее. Так что каждый оплатит то, что закажет.

— Ну, тогда лучше отправимся в бистро Лены, где замечательные, вкусные и дешевые капустные шарики.

Уэйнесс вынуждена была признаться, что более выгодного предложения ожидать не приходится.

— Как хотите. Но когда и где мы увидимся для передачи мне информации?

— Информации? — Леон скорчил кислую мину. — Ах, да. Прямо у Лены и встретимся, по-моему, вполне подходящее место.

— Но почему у Лены? Почему же не здесь и не сейчас?

— Потому что такие вещи так быстро не делаются. Это дело тонкое.

— Все это странно, — хмыкнула Уэйнесс. — Но как бы там ни было, я должна вернуться в гостиницу пораньше.

— Не убивайте быка, пока жива корова! Лучше увидим то, что увидим! — ни с того ни с сего начал восклицать Левон.

Уэйнесс поджала губы.

— Может быть, все-таки лучше всего будет, если я просто приду сюда завтра утром, а вы сможете посидеть в бистро сколько хотите. И не забывайте, мне еще нужно проверить ваши данные, если только, конечно, вы мне не принесете отксеренные копии официального документа.

Левон неожиданно низко, изящно и совершенно равнодушно поклонился.

— Я позвоню вам в гостиницу ближе к вечеру, скажем, часов в восемь?

— Это поздно.

— Но не для Киева. Город в это время еще вовсю бурлит. Ну, ладно. Тогда в семь?

— Хорошо. Но мне желательно вернуться не позднее девяти.

Левон издал какой-то неопределенный звук и оглянулся.

— Простите. Теперь мне пора заняться и своими делами. Когда закончите, то, пожалуйста, уведомьте об этом кого-нибудь из соседней комнаты, и он вызовет портье. Итак, до семи.

Задурый вышел из комнаты размашистыми широкими шагами с развевающимся одеянием за спиной.

Уэйнесс снова вернулась к трем коробкам. Биографии, генеалогия, проекты — это содержимое целого ящика. Так ей сказал Задурый, и так было помечено на коробках.

Девушка подождала немного, потом выглянула в соседнюю комнату. Теперь она была наполовину пуста, и те немногие, что еще оставались, тоже уже собирались уходить.

Наша юная исследовательница прикрыла дверь, вернулась к столу и методично переписала код с каждой коробки.

Вскоре издалека со всех концов города поплыл звон колоколов, возвещавших полдень. Уэйнесс оперлась на стол и стала отсчитывать минуты: пять, десять, пятнадцать, потом снова заглянула в соседнюю комнату — все, за исключением нескольких очень чем-то занятых кураторов, ушли на обед, Тогда девушка подошла к ближайшему компьютеру, нажала поиск, затем — Общество натуралистов. В компьютере имелась информация на два ящика: первый — семантические и лингвистические исследования из галереи Гохун, и второй — из тех трех коробок, коды которых она только что переписала. Дар был произведен пятнадцать лет назад некой конторой «Эолус Бенефиций», расположенной в городе Крой.

Уэйнесс переписала адрес и закрыла поиск, после чего на мгновение задумалась. Неужели Левон не мог предположить, что она не способна сама добыть такую информацию? Вряд ли.

Девушка в задумчивости отошла от компьютера. «Я не хочу становиться циником, но пока я найду для себя более приемлемую философию, придется все время нарушать нормы морали, — подумала она. — Впрочем, я сберегла себе двадцать солов. Что ж, для непродолжительной утренней работы весьма неплохо».

Уэйнесс подошла к одному из кураторов и попросила вызвать портье, чтобы унести из соседней комнаты три коробки.

Ей ответили весьма грубо:

— Позовите сами. Вы, что, разве не видите, я занята!

— Но как?

— Нажмите красную кнопку рядом с дверью, он должен будет ответить. А, может, и нет. Но это уже его дело.

— Спасибо. — Уэйнесс нажала кнопку, и ушла вниз. Там девушка сняла, наконец, черное одеяние, что весьма подняло ее дух.

От нечего делать разведчица отправилась в гостиницу пешком. Она спустилась вниз и прошла через бульвар к берегу реки. В разрисованной красным, синим и зеленым палатке купила себе горячий мясной пирожок и кулек чипсов. Усевшись на скамейку, она съела этот ленч, глядя, как Днепр катит свои спокойные воды. Но что теперь делать с Левоном и его планами на вечер? Она никак не могла решить этот вопрос, ведь, несмотря на всю его галантность и предупредительность, этот молодой куратор оказался преотвратительнейшим типом.

Поев, девушка добралась до площади имени князя Кольского и гостиницы и там выяснила, что до утра никакого рейса на Крой нет. Тогда она решила все же пообедать у этой Лены хотя бы для того, чтобы подразнить Задурого.

Юная исследовательница прошла к себе с намерением позвонить дяде, но не решилась. Дядя вечно будет лезть с советами об осторожности и, того гляди, в самом деле накличет опасность.

Случайно подойдя к зеркалу, Уэйнесс вдруг решила, что волосы ее слишком отросли. Тут же вспомнилась ей экстравагантная стрижка Джилджин Лиип — что ж, такая экстравагантность только придаст ей сейчас самоуверенности.

Девушка, не откладывая в долгий ящик, тут же спустилась в парикмахерскую, находящуюся на первом этаже гостиницы, и остригла свои длинные черные кудри.

Она вернулась к себе полная решимости и не раздумывая ни о чем больше прозвонила в «Ветры».

Первый вопрос Пири был очень тревожным, и Уэйнесс постаралась, как могла, убедить дядю, что все хорошо.

— Я в прекрасной гостинице, погода замечательная, и я себя прекрасно чувствую!

— Но ты какая-то усталая и грустная.

— Это потому что я только что остриглась!

— Ах, вот оно что! А я-то думал, ты съела что-нибудь не то и теперь страдаешь желудком!

— Еще нет. Но сегодня вечером собираюсь есть какие-то капустные шарики в бистро у Лены. Говорят, это нечто впечатляющее.

— Иногда это просто синоним грязному.

— Да не беспокойтесь так, дядя! Все идет хорошо, меня не соблазнили, не ограбили, не убили и не заточили в темницу.

— Слава богу, но все это может случиться в любой момент!

— Однако мне кажется, что, по крайней мере, соблазнение длится дольше, чем любой момент. Вы ведь знаете, я существо недоверчивое, и мне нужно много времени, чтобы привыкнуть к человеку.

— Не надо шутить с такими вещами, дорогая. Стоит этому случиться лишь раз, а уж потом и не остановишь.

— Вы, как всегда, правы. Я буду крайне осмотрительна. Но давайте-ка лучше я вам сейчас расскажу о том, что мне удалось узнать. Это действительно очень важно. Часть коллекции Общества, находящаяся в музее Фьюнести, попала туда действительно из галереи Гохун. Но другая была пятнадцать лет назад подарена некой организацией под названием «Эолус Бенефиций» из Кроя.

— Ага… Хм… Интересно, интересно… — Пири стал говорить уж как-то совсем интимно. — Один из твоих друзей прибыл вчера с Кадвола и случайно находится у меня.

— Сердце Уэйнесс дрогнуло.

— Кто? Глауен?

— Нет, — ответил второй голос, и на экране появилось второе лицо. — Это Джулиан.

— О, господи! — пробормотала Уэйнесс. — Что ты тут делаешь?

— То же, что и ты — ищу Хартию и грант. Пири и я решили, что полезней будет объединить наши усилия.

— Джулиан совершенно прав, — вмешался Пири. — Мы все в этом кровно заинтересованы. А главное, работа эта слишком объемна и ответственна для такой хрупкой девочки, как ты — впрочем, все это я говорил с самого начала.

— Я пока что все делала вполне удачно. А теперь, дядя, пожалуйста, вышлите Джулиана из комнаты — я хочу поговорить с вами без свидетелей.

— Клянусь, что тактичность не входит в число ваших добродетелей, Уэйнесс! — взорвался Бохост.

— Иначе вас не заставишь не подслушивать — вот и все.

— Хорошо, если таково ваше желание — я повинуюсь.

— Однако, Уэйнесс, я тоже удивлен твоими манерами, — вздохнул Пири.

— А я не то, что удивляюсь вам, дядя, я просто в ужасе! Вы позволили услышать совершенно секретную информацию этому прохвосту, ярому жемеэсовцу! Да ведь они хотят уничтожить Консервацию и позволить йипам бегать по Кадволу где им вздумается! Если Джулиан доберется до Хартии и гранта раньше меня, то — можете сказать Консервации — прощай навеки!

— Но он намекнул мне, что у вас роман, — понизил голос Пири. — И еще, что он приехал, чтобы помочь тебе.

— Он лжет.

— И что же ты теперь будешь делать?

— Завтра я уезжаю отсюда в Крой, до этого строить какие-либо планы бессмысленно.

— Прости меня, девочка.

— Это не важно теперь. Просто не говорите больше никому и ничего — за исключением Глауена Клаттука, если он появится.

— Так и сделаю. — Пири замялся, но добавил. — Позвони мне снова, как только сможешь. Я буду осторожен, но и тебя прошу об этом же.

— Не дрейфь, дядя Пири, все не так уж и плохо. Как кажется!

— Только на это и надеюсь.

Уэйнесс сидела, уютно свернувшись в кресле и бездумно глядя на противоположную стену. Напряжение от первого шока прошло, оставив лишь легкую дрожь в руках да ощущение пустоты в желудке. Однако неприятная волна тошноты то и дело подкатывала к горлу.

Все тело словно закаменело, и дух упал.

Разрушительный удар был нанесен и нанесен решительно. Но как можно было избежать его? Джулиан запросто мог опередить ее в Крое на целый день, а то и больше — огромное время для того, чтобы собрать информацию, а она потом получит шиш.

Новая идея пришла к девушке с очередным порывом вновь всколыхнувшейся ярости. Она взяла себя в руки, глубоко вздохнула и решительно выпрямилась в кресле.

Жизнь все равно продолжается. Впереди еще целый вечер. Информация, которую намеревался продать ей Задурый, теперь нужна лишь относительно, и ее предвкушение того, как она будет издеваться над этим невозмутимым куратором, уже не прельщала ее. Таким образом, перспектива пообедать капустными шариками в загадочном бистро вместе с непроницаемым типом еще хранила какие-то остатки прелести, да и делать все равно больше нечего. Уэйнесс встала, приняла ванну и переоделась в короткое серое платье с узким черным воротником и такой же длинной вставкой на груди.

Время шло к вечеру, и девушка неожиданно подумала о кафе, расположенном прямо у гостиницы. Она подошла к окну и стала смотреть на площадь. Призрачный свет заходящего солнца опадал на старинные вытертые плиты, одежда проходящих людей вздувалась, опадала и хлопала под порывами ветра, дующего из степи. Тоже надев плащ, она спустилась в близлежащее кафе, где заказала зеленоватого и горчащего дагестанского вина.

Несмотря на все старания и вино, девушка все же не могла избавиться от мыслей о Бохосте и о том, как он обманул доверчивого Пири Тамма. Ее мучил один вопрос: откуда Джулиан узнал о пропаже Хартии и гранта? Никаких явных путей к этому не было. Теперь ее секрет уже не секрет, а может, и не был им никогда, во всяком случае в последние двадцать лет.

Уэйнесс сидела, залитая лучами заходящего солнца и рассматривала прохожих — спешащих по своим делам жителей старого Киева. Тени становились все длиннее, площадь пустела, и девушке стало неуютно и холодно. Она вернулась в гостиницу и решила подремать. Проснувшись, разведчица обнаружила, что шесть часов давно миновало, однако Задурого так и не было. Тогда она вышла в холл, взяла первый попавшийся журнал и стала читать статьи про археологические раскопки в Хорезме, продолжая краем глаза следить, не появится ли тощая высокая фигура.

И фигура в конце концов появилась, остановившись у ее кресла, несмотря на все ее старания, совершенно неожиданно. Девушка подняла голову — рядом действительно стоял Задурый, но в совершенном другом одеянии, которое решительно его изменило. Он, по-видимому, специально для предстоящего вечера облачился в длинные полосатые брюки в обтяжку, розовую рубашку с зеленовато-желтым галстуком, жилет из черной саржи и длинное гороховое пальто, распахнутое сверху донизу. Костюм этот дополняла низкая широкополая шляпа, надвинутая глубоко на лоб.

Уэйнесс с трудом сдержала удивление, а Левон, в свою очередь, тоже поглядел на нее с подозрением.

— Вы, как я вижу, сменили наряд, и к лучшему, много к лучшему!

— Благодарю вас. — Уэйнесс встала. — Я даже не узнала вас сразу… без формы.

Длинное лицо Левона дрогнуло в сардонической улыбке.

— Вы, что, думали опять увидеть меня в черной робе?

— Ну, нет, конечно… однако превращение такое резкое…

— Все это чушь и предрассудки! Я одеваюсь в первое, что попадет мне под руку. К стилю я совершенно равнодушен.

— Хм. — Уэйнесс еще раз оглядела его с ног до головы, то есть от черных ботинок колоссального размера до полей мягкой шляпы. — А я не уверена. Ведь покупая эти вещи, вы их все-таки выбирали и причем, как мне представляется, весьма тщательно.

— Никогда! Все, что я ношу, я просто набираю в секонд-хэндах охапкой. И надеваю лишь то, что подходит мне по размеру и согревает. Вот и все. Так мы идем или нет? Ведь вы очень беспокоились, чтобы вернуться в гостиницу до заката, так что я пришел немного раньше, чтобы успеть показать вам побольше.

— Как вы считаете нужным.

Выйдя из гостиницы, Левон вдруг остановился.

— Вот первое — эта площадь. Вы, наверное, уже прочитали про церкви, которые восстанавливаются уже в который раз — и все же они восхитительны. А вы знакомы хотя бы немного с нашей историей?

— Практически нет.

— И вы не студентка отделения древних религий?

— Нет.

Тогда говорить с вами о церквах будет бессмысленно. А мне так они и просто надоели, все эти купола, кресты и так далее. Мы лучше займемся чем-нибудь другим, более интересным.

— Займемся так же, как площадью? Но, простите, такие экскурсии мне скучны.

— О, не бойтесь, ведь вы находитесь со мной!

Они пересекли площадь и направились к холмам Старого города. По пути Левон называл достопримечательности.

— Эти гранитные плиты привезены сюда с Понта на баржах, говорят, что под каждой было похоронено по четыре человека. — Он бросил взгляд на Уэйнесс. — Но почему вы так странно подпрыгиваете и подскакиваете?

— Я не знаю, куда в таком случае поставить ногу.

— Ах, оставьте эти сантименты! Здесь погребены простолюдины. В любом случае, разве, поедая мясо, вы думаете о коровах?

— Пытаюсь не думать.

— А вот здесь, на этих железных решетках Иван Грозный поджаривал жителей Киева за их преступления. Правда, это было давно, и гриль ныне реконструирован. И прямо здесь теперь поставили киоск, видите, теперь здесь жарят сосиски. Но вкус у них отвратительный.

— Не сомневаюсь.

Левон снова остановился и указал на крест, возвышающийся над Старым городом.

— Видите эту колонну? У нее сто футов высоты. Один аскет по имени Омшац пять лет стоял на вершине этой колонны, громогласно каясь в своих грехах. Куда он исчез — неизвестно. Одни говорят, что он просто пропал из виду, хотя около колонны всегда стояло много народу, а другие утверждают, будто в него ударил сноп света и унес на небо.

— Вероятно, оба предположения правильны.

— Возможно, возможно… Но теперь мы в самом сердце города. Слева квартал купцов пряностями, справа — торжище. Оба места равно интересны.

— Но мы ведь пойдем еще куда-нибудь?

— Да, хотя с вами, как с человеком из другого мира, явно возникнет много недоразумений и элементарного непонимания.

— Но пока что я все время вполне вас понимала. Во всяком случае, мне так кажется.

Левон проигнорировал последнее замечание и продолжал:

— Позвольте мне все-таки проинструктировать вас. Киев — город с богатыми художественными и интеллектуальными традициями, как вы, может быть, знаете. — Уэйнесс издала какой-то неопределенный звук. — Итак, продолжим. В этом заключается наша сильная основа, и город вполне заслужил право называться истинным центром творчества всей Сферы Гаеан.

— Интересно услышать такие новости.

— Киев подобен огромной лаборатории, где эстетические доктрины прошлого сталкиваются с фантастическими доктринами будущего — и в этих столкновениях как раз и рождается будущее, рождаются удивительные его достижения!

— Но где же все это происходит? — улыбнулась девушка. — В музее Фьюнасти?

— Не обязательно. В частности этим занимаются продромы — небольшое избранное общество, в которое входим и мы с Тэдью Скандером, тем молодым человеком, что подходил к нам сегодня в кафе. Но чтобы понять все это, надо просто ходить по Киеву, видеть, слышать и чувствовать такие места, как «Бобадил», «Ним», бистро у Лены или «Грязный Эдвард», где печенку и жареный лук подают прямо на тачках. А в «Каменном цветке», например, устраивают тараканьи бега и какие, доложу вам, там есть экземплярчики! В «Универсо» все ходят голые и стараются собрать на своей коже как можно больше разных подписей. Некоторым счастливчикам в прошлом году удалось обзавестись подписями самой Сончи Темблады и с тех пор они, разумеется, не моются!

— Но где же обещанные прекрасные формы нового? Пока я слышу лишь о тараканах и подписях — но это все старо.

— Вот-вот, я и говорю. Вам трудно понять, что именно каждая возможная мутация цвета, света, текстуры, формы, звука и всего остального и есть новое. Единственный источник нового — это сама постоянно обновляющаяся, постоянно возрождающаяся человеческая мысль! И только она объединяет людей.

— Вы говорите о понятии «разговор»? — удивилась Уэйнесс.

— Что ж, употребленное вами слово вполне годится.

— По крайней мере, это недорого.

— Вот именно! И посему разговор есть самая равноправная дисциплина среди всех креативных дисциплин!

— Я счастлива, что вы, наконец, объяснили мне это. Так мы идем к Лене, правда?

— Правда. Капустные шарики прелестны, а за ними мы и поговорим о ваших проблемах, хотя не знаю, подоспеет ли к тому моменту столь необходимая для вас информация. А почему вы на меня так смотрите?

— Как смотрю?

— Когда я был маленьким, моя бабушка однажды обнаружила, что я надеваю на нашего старого толстого пуделя ее лучший кружевной чепец. Я не могу описать выражения ее лица — некое беспомощное фаталистическое удивление и бессилие перед тем, что еще может прийти мне в голову. А почему же вы смотрите на меня приблизительно так же?

— Возможно, я объясню вам это несколько позже.

— Ба! — Левон натянул шляпу на лицо. — Не понимаю ваших загадок. Деньги-то при вас?

— Которые мне нужны — да.

— Отлично. Теперь уже близко, через Воронью Арку и немного вверх.

Они пошли дальше, Левон, шагая крупно, Уэйнесс почти вприпрыжку. Они прошли квартал купцов пряностями, миновали низкую каменную арку и поднялись наверх по каким-то кривым улочкам, по обеим сторонам которых над ними нависали вторые этажи домов, почти закрывая небо. Улицы становились все извилистей и все уже, и, наконец, вывели их на крошечную площадь.

— Вот и бистро у Лены, а там за углом «Мопо», за ним, чуть вверх по Пядогорской аллее — «Ним». Итак, перед вами то, что продромами названо «Созидательным узлом Сферы Гаеан».

— Но площадь что-то подозрительно мала.

Левон посмотрел на нее с укоризной.

— Порой мне кажется, что вы просто смеетесь надо мной!

— Сегодня я могу смеяться над чем угодно, и если вы сочтете это истерикой, то будете не так далеки от истины. И знаете почему? Всего лишь потому, что сегодня днем у мне выпало ужасное переживание.

Левон задумчиво свел черные брови.

— Вы переплатили по ошибке полсола?

— Хуже, и как только я вспомню об этом, меня начинает трясти.

— Еще хуже. Но давайте зайдем, а то народ все прибывает. Вы все расскажете мне за кружкой пива, хорошо?

Левон толкнул высокую узкую дверь, украшенную арабесками кованого железа, и они вошли в небольшой зал, уставленный тяжелыми деревянными столами, скамейками и табуретками. Зал освещали тусклые языки факелов, прикрепленных к стенам по шесть с каждой стороны. Огонь давал мягкий оранжевый свет, и Уэйнесс удивилась только тому, как это заведение еще не сгорело.

— Покупайте билет у кассира, вон там, потом подойдите к факелу и посмотрите картинку — давал наставления Задурый. — Если увидите что-нибудь забавное, опустите билетик в нужную прорезь и вылезет поднос, соответствующий цене билета. Все это очень просто, и можно пообедать весьма разнообразно, от свиной ноги в капустном соусе и селедки до скромного хлеба с сыром.

— Но я хочу попробовать капустные шарики!

— В таком случае ступайте за мной, и я покажу вам, как это сделать.

Вскоре оба поставили на стол поднос с шариками, кашей и пивом.

— Еще слишком рано, — недовольно проворчал Левон. — Никого из наших еще нет и придется есть в одиночестве. Такое ощущение, будто мы украли.

— Я себя так не чувствую, — запротестовала Уэйнесс. — Вы, что, боитесь одиночества?

— Разумеется, нет. Я часто сижу один! Кроме того, я принадлежу к группе, которая называется «Бегущие волки» — каждый год мы устраиваем бега по степи и забегаем в такие места, где нас никто не ждет. На закате мы ужинаем жареным на кострах хлебом и мясом, а потом спим прямо на сырой земле. Засыпая, я всегда смотрю на звезды и думаю о том, что там происходит в иных мирах.

— А почему бы вам не увидеть это однажды собственными глазами? — предложила Уэйнесс. — Вместо того чтобы каждый вечер сидеть здесь, у Лены?

— Каждый вечер я здесь не сижу, — важно ответил Левон. — Я сижу то в «Спазме», то в «Мопо», а порой и во «Вьюнке». Но в любом случае, зачем оправляться еще куда-то, если и так находишься в самом сердце цивилизации?

— Может быть, и так, — согласилась Уэйнесс и принялась за капустные шарики, оказавшиеся вполне приличной едой. Потом она выпила и пинту пива. Начали толпой прибывать завсегдатаи. Некоторые были приятелями Левона и немедленно садились к ним за столик. Уэйнесс представили столько народу, что она даже перестала пытаться запомнить их фамилии. В памяти остались только Федор, который гипнотизировал птиц, сестры Евфросинья и Евдоксия, Большой Уф и Маленький Уф, Гортензия, лившая колокола, Догляд говоривший исключительно об «имманентном» и Мария, сексуальный терапевт, у которой, как утверждал Левон, всегда имелось наготове немало пикантных и развлекательных историй.

— Если у вас есть проблемы с этим, то я попрошу ее сесть рядом, и вы спросите, что хотите.

— Не сейчас, — улыбнулась Уэйнесс. — То, чего я не знаю, есть то, чего я знать не хочу.

— Хм. Вижу, вижу…

Бистро наполнилось до отказу, все столики быстро заполнились людьми.

— Я все слушаю и слушаю, однако, пока никаких разговоров не слышу, если не считать того, что люди говорят о еде, — шепнула Уэйнесс Левону.

— Еще слишком рано. Со временем разговоров будет более чем достаточно. — Он ткнул Уэйнесс локтем. — Например, посмотрите-ка на Алексея, что стоит вон там, неподалеку.

Уэйнесс повернула голову и увидела тучного молодого человека с круглым лицом, соломенными волосами, обрезанными в кружок и почему-то узкой бородкой клинышком.

— Алексей — уникум, — пояснил Левон. — Живет только поэзией, и мыслит в стихах, и грезит в стихах, и сейчас наверняка будет читать стихи. Но вы его не поймете, поскольку поэзия, по его словам, дело настолько интимное, что он употребляет звучания, понятные лишь ему одному.

— Я это уже поняла. Я слышала минутку назад, как он говорит, и не разобрала ни слова.

— Разумеется, вы и не могли ничего разобрать. Алексей создал новый язык из ста двенадцати тысяч слов, поддерживаемых изысканным синтаксисом. Этот язык гибок и чувствителен, прекрасно приспособлен для выражения метафор и аллюзий. Очень жаль, что никто не может разделить радость Алеши, но он все равно отказывается перевести хотя бы один звук в слово.

— Но, возможно, это и к лучшему, а вдруг стихи окажутся плохими? — предположила Уэйнесс.

— Может и так. Его обвиняют и в нарциссизме, и в бахвальстве, но он никогда не обижается. Он настоящий артист, который без ума от рифм, и чье самоуважение покоится исключительно не на лести. Алексей видит себя одиноким творцом, равнодушным и к цензуре и к критике.

— Сейчас он играет на концертине, — изогнула шею Уэйнесс. — И, кажется, танцует джигу в одно и тоже время. Это как надо понимать?

— Так, что у него такое настроение, он в ударе. Но само по себе все это ничего не значит. — Левон перегнулся через стол. — Эй, Ликсман! Где тебя носило?

— Я только что из Суздаля, и, надо сказать, рад, что вернулся.

— О чем разговор! В Суздале в интеллектуальном отношении полный штиль.

— Воистину. У них единственное приличное место — это бистро «Янинка», где мне довелось испытать дивное приключение.

— Так расскажи нам о нем, но сначала кружку пива, а?

— Разумеется.

— Может быть, Уэйнесс проставит нам бутылку?

— Не думаю.

Левон шутливо простонал.

— Придется снова раскошеливаться — может ты проставишься, Ликсман.

— Кажется, выпить предложил ты.

— Увы, да. Так расскажи нам просто о Суздале.

— В этом бистро я познакомился с женщиной, которая сказала мне, что я, оказывается, всюду сопровождаем духом моей бабушки, которая все время хлопочет и печется обо мне. Я в это время играл в кости и тут же решил испытать, правду ли она говорит. Я сразу же попросил: «Хорошо, бабушка, скажи, как мне выиграть эту партию?» И она посоветовала мне поставить на дубль-три. Я тут же поставил на дубль-три и сорвал и весь банк. Тогда я обернулся, чтобы спросить у бабуси еще чего-нибудь, но старая дама вдруг исчезла. Теперь я ужасно нервничаю и не рискую более делать ничего, чего не одобрила бы моя милая старушка.

— Дело странное, — заметил Левон. — Что бы вы посоветовали в такой ситуации, Уэйнесс?

— Я думаю, что если ваша бабушка обладает чувством такта, то она позволит вам время от времени иметь несколько часов приватной жизни, особенно если вы будете обращаться с ней вежливо.

— Лучше и не придумаешь!

— Отлично! Я непременно обдумаю ваш совет, — и Ликсман, понурившись ушел в другой угол.

— Левон поднялся.

— Кажется, мне все-таки придется самому покупать пиво. А вы, Уэйнесс, кружка ваша пуста.

— Вечер кончается, а я хочу уехать из Киева завтра рано утром, — покачала головой Уэйнесс. — Пожалуй, я сама доберусь до гостиницы.

Левон открыл от неожиданности рот, и брови его взлетели. — А как же нужная вам информация? Как же двадцать солов?

Уэйнесс скромно опустила глаза.

— Я уже давно хотела сказать вам нечто, стараясь при этом не употребить слов типа «подонок» или «мошенник». Но теперь мне все равно, поскольку совсем недавно я рассказала, все, что узнала, дяде, а нас подслушал ужасный человек по имени Бохост — и последствия этого могут быть самыми ужасными.

— Ах, теперь я понял! Этот Бохост и есть подонок и мошенник!

— Это точно, хотя слова были первоначально адресованы вам.

— Мне? — опешил Левон.

— Ведь это вы хотели продать мне информацию, которую получили в две минуты?!

— Ха! Все ясно. Но загадки загадками, а есть и факты. За них вы и заплатите.

— И не подумаю. Я сама нашла всю необходимую мне информацию.

Левон был, скорее, озадачен, чем рассержен.

— И как же?

— А так, что я быстренько села за компьютер в рабочей комнате и все нашла. Вы сделали точно так же, только решили разыграть комедию с тайной, чтобы выудить у меня двадцать солов.

Левон, прикрыв глаза, нахлобучил на них шляпу.

— О-о-о! — заныл он. — Я опозорен навек.

— Вот именно.

— Увы! А я уже приготовил дома скромный ужин, утку в розовых лепестках, стер пыль с лучшей бутылки коллекционного вина… И все для вас! А теперь… Теперь вы не придете?

— Даже ради десяти ваших бутылок не приду! Я не доверяю кураторам, а тем более всяким «Бегущим волкам».

— Вот горе! Но вот и Тэдью Скандер, мой партнер по обману. Тэдди, иди сюда. Ты получил информацию?

— Да, но она стоит гораздо дороже, поскольку мне пришлось иметь дело с такими высокими чиновниками.

Уэйнесс рассмеялась.

— Отлично, Тэдью! Все разыграно идеально. Вы мягко стелете, и глупая девчонка выложит вам столько денежек, сколько вы потребуете!

— Напишите то, что вы узнали на листке бумаги, — предложил Левон. И мы проверим, обманывает нас Тэдью или нет. Ты говоришь — двадцать два сола, Тэд?

— Двадцать два?! А двадцать четыре не хочешь?

— Ладно, давай, Тэд. Ты написал информацию?

— Да.

— Тогда положи надписью вниз на стол. И еще — ты с кем-нибудь делилась полученными данными?

— Разумеется, нет. Вы первые, кого я вижу с полудня.

— Хорошо.

Уэйнесс смотрела на все это, поджав губы.

— Я понимаю, что вы хотите доказать.

— Мы с Тэдью признаны негодяями. Мы уличены в мошенничестве и подкупе высоких чиновников. А я теперь хочу лишь одного — заставить его сломаться и признать, что он больший негодяй и обманщик, чем я — вот и все.

— Вижу. Но ваши отношения мне неинтересны, и потому, если вы позволите…

— Один момент! Еще я хочу положить на стол все информации и сравнить. Ну! Итак, перед нами три листочка и теперь нам нужен лишь арбитр, который не в курсе наших дел и отношений, и я уже вижу такого человека. Это Наталья Хармин, главный куратор музея. — Левон указал на высокую женщину с проницательным взором, тяжелым лицом и мощным бюстом, увенчанную толстой косой, уложенной вокруг головы короной. «Такую не обманешь!» — невольно подумалось Уэйнесс.

— Госпожа Хармин! — Крикнул Левон. — Будьте добры, подойдите к нам на минутку!

Наталья повернула голову и, увидев Левона, спокойно подошла к ним.

— Я здесь, Левон. Что вам от меня нужно да еще в таком месте?

— Во-первых, мне хотелось бы видеть на вашем лице более милостивое выражение!

— Расслабьтесь, Левон. Я здесь и готова вам помочь. Но в чем?

— Перед вами Уэйнесс Тамм, маленькое прелестное существо из другого мира, весьма заинтересованное в постижении красот древнего Киева. Кроме того, должен заметить, что она умна, наивна, упряма и всех вокруг подозревает в низости.

— Это скорее, не наивность, а здравый смысл. Кстати, милая девушка не вздумайте еще побегать по степям вместе с Задурым — вы повредите, по крайней мере, свои красивые ножки.

— Благодарю, — согласилась Уэйнесс. — Это воистину хороший совет.

— И это все? — удивилась Наталья. — Если только из-за…

— О, нет! — воскликнул Левон. — Вы же знаете, что мы с Тэдью чудаки и хотел бы, чтобы вы сыграли роль арбитра в одном деле. Я правильно говорю, Тэд?

— Абсолютно! Госпожа Хармин известна всем своей справедливостью. И прямодушием!

— Прямодушием, неужели? Да просить меня о прямодушии — это то же самое, что открыть ящик Пандоры. Вы узнаете много лишнего, чего лучше бы всем вам и не знать.

— Но все же мы рискнем. Вы готовы?

— Я готова всегда. Говорите.

— Мы хотим проверить написанные на обороте слова. — Левон взял бумажку Уэйнесс и подал Наталье, которая громко прочла:

— Эолус Бенефиций в Крое. Хм.

— Вам знакома эта организация?

— Разумеется. Хотя это относится к той информации, которую музей обычно не разглашает.

— Госпожа Хармин хочет сказать, что когда в музей приходят анонимные дары, мы условно ставим на них гриф «Эолус Бенефиций из Кроя», — пояснил Левон Уэйнесс. — Это делается для собственного удобства. Я прав, госпожа Хармин.

— По сути, да, — сухо кивнула Наталья.

— И таким образом, если кто-то залезает в файлы и находит там материалы, атрибутированные как Эолус Бенефиций, он понимает, что это лишь бессмысленная формальность, так?

— Именно так. Это просто наша форма обозначения неизвестного дарителя вот и все, — согласилась Наталья. — Что вы еще хотите узнать, Левон? Если это ваш единственный вопрос, то вы вряд ли получите прибавку к жалованию в этом квартале.

Уэйнесс вся напряглась от радости — итак, Бохост, зачем бы он не прибыл в «Ветры» теперь явно пойдет по ложному следу.

— Еще один вопрос, — продолжил Левон. — Чисто теоретический: если кто-нибудь захочет найти подлинный источник дарения. Что ему делать?

— Лучше всего ему этим не заниматься, а развернуться и побыстрее покинуть наши края, да так, чтобы никто не слышал его вопросов. Информация считается сакральной и недоступной даже для меня. Еще что-нибудь вас интересует?

— Нет, спасибо, — поблагодарил Левон. — Вы дали нам исчерпывающий ответ.

Наталья Хармин вернулась к своей компании.

— А теперь дальше. Я тоже написал на своей бумажке несколько слов, но в них нет никакой тайны. Они логически вычислены. Сегодня утром, когда я первый раз заглянул в эти три коробки, то заметил, что генеалогические исследования во второй из них посвящены линии графов Фламандских и их связям с Обществом натуралистов. Среди биографий первой коробки видно, что просматривались лишь те, которые тоже имеют отношение к Фламандской линии. В третьей тоже есть материалы, посвященные предполагаемому вкладу графов в предполагаемое строительство. Короче говоря, ящики явно были переданы музею неким лицом, которое связано с родом графов Фламандских. — Левон перевернул свою бумажку. — Таким образом, мы имеем вот что: граф Фламандский, Замок Мирки Пород около Драшени, на Мохольке. — Левон наклонил свою кружку и грохнул ею об стол, увидев, что там ничего нет. — Пусто! Тэдью, одолжи-ка мне пять билетиков.

— Ни за что. Ты и так уже должен мне одиннадцать.

Уэйнесс поспешно протянула Левону несколько штук.

— Возьмите эти, мне столько не нужно.

— Благодарю вас, — Левон встал, и Тэдью крикнул ему в спину.

— Тогда принеси и мне кварту!

Левон действительно вернулся с двумя кружками, покрытыми высокими шапками пены.

— Я отнюдь не горжусь своей дедукцией, — заметил он. — Факты просто кричали сами за себя. Ну, а теперь, Тэдью, мы слушаем тебя.

— Ну, во-первых, для того, чтобы проникнуть в закрытые файлы мне пришлось потратить четырнадцать солов.

— Хорошо иметь приятелем секретаря одного из наших самых важных боссов, — пояснил Уэйнесс Левон.

— Не надо умалять моих собственных усилий! — взорвался Тэдью. — Я пошел на преступление, я прятался, я…

— Но ведь все сошло, Тэдди! У меня вот, например, нет таких ловких способностей. Так что давай быстро и прямо выкладывай, что ты там накопал.

— Да замолчи ты! — Вспылил приятель, однако одновременно с этими словами открыл свою бумажку. В ней значилось: графиня Оттилия Фламандская. — Дар был передан около двадцати лет назад после смерти старого графа. Графиня же по-прежнему живет в своем замке совершенно одна, не считая слуг и собак. Судя по всему, она несколько эксцентричная особа.

Уэйнесс вынула кошелек.

— Вот вам тридцать соло. Я не хочу влезать в то, кто из вас кому и почему должен, выясняйте это между собой. А теперь, простите, но я возвращаюсь в гостиницу, — поднялась Уэйнесс.

— Как? — закричал Задурый. — Но ведь мы еще не зашли в «Мопо» и в «Черного Орла»!

— И все же мне пора, — улыбнулась Уэйнесс.

— И вы еще не видели мой зуб динозавра, и не пробовали моего шафрана, и не услышали, как стрекочет мой ручной сверчок.

— Очень жаль, что я не смогу лицезреть такие удивительные вещи, но увы!

Левон простонал и вскочил вслед за девушкой.

— Тэд, дружище, последи за моей табуреткой, я скоро вернусь!

Всю обратную дорогу до гостиницы Уэйнесс занималась тем, что отвергала всяческие предложения Левона и терпеливо опровергала все его аргументы, то весьма настоятельные до наглости, то неожиданно резкими.

— … до моей квартиры всего несколько шагов! Зато мы пройдемся по самым живописным местам Киева! — Или: — Мы никогда не должны отвергать того, что нам предлагает Жизнь! Бытие напоминает сливовый пирог, где больше сливы, там вкуснее! — Или: — Я задыхаюсь, я каменею, я схожу с ума, как только помыслю о том, какие плоды могла бы принести наша встреча — вас, девушки с другого мира и меня, джентльмена со Старой Земли! — Или: — Вы отрицаете руку Провидения. Нельзя так обращаться с Судьбой, отринутая возможность может уже никогда более не повториться!

На все это девушке приходилось отвечать что-то вроде следующего:

— Лезть в гору и бродить в темноте по узким улицам? Спотыкаться о гранитные плиты от покойников? Пробираться через темные аллеи, подобно крысам? Нет уж, пусть ваш сверчок пострекочет сегодня в одиночестве! — Или: — Я, например, вообще не люблю сливовый пирог, и предпочту лучше незрелую хурму или дохлую рыбу, а на крайний случай и блюдо старой требухи. — Или: — Я согласна, что встреча наша весьма необычна, но Провидение все время пытается втолковать вам одно — что ваши шансы куда выше даже с Натальей, чем со мной!

В конце концов, Левон сдался и оставил ее у порога гостиницы, удовлетворившись единственным напутствием:

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Левон.

Девушка поднялась к себе, немного подумала и вдруг решительно набрала номер «Волшебных ветров».

На экране появилось лицо Пири Тамма.

— «Волшебные ветры» слушают.

— Это Уэйнесс. Вы одни?

— Абсолютно.

— Вы уверены в этом? Где Джулиан?

— Предполагаю, что в Ибарре. Днем он позвонил мне из своей комнаты по телефону, и извинился, что покидает меня столь неожиданно. Ему, видите ли, надо навестить одного старого приятеля в космопорте Ибарры, так что он уезжает через полчаса. Мне такие манеры не по душе. А что у тебя, какие новости?

— Вполне приличные. На самом деле мы отправили Джулиана пасти гусей в страну чертей. Можешь не сомневаться, он, разумеется, тотчас направился на Крой.

— Подожди, подожди. Каких гусей, дорогая?

Уэйнесс спокойно ответила ему:

— Я звоню сейчас просто потому, что не хотела будить тебя ночью.

— Ну, от этого я бы лишь спал крепче. Каковы твои планы теперь?

— Я еще не решила, надо подумать. Возможно, я отправлюсь еще в одно местечко, расположенное неподалеку отсюда…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Прямо в номере Уэйнесс принялась изучать карту. Город Драшени на Мохольке находился не так далеко от Киева, но прямого сообщения с ним не было. Замок Мири Пород, без сомнения, располагался в уединенном местечке, в стороне от традиционных туристских маршрутов и коммерческих интересов и потому даже не был помечен на карте.

Уэйнесс обдумывала свой выбор. Итак, Джулиан дезориентирован, по крайней мере, на время. Шансов на то, что он вернется в «Ветры», было мало, и поэтому девушка на следующее же утро вылетела прямым рейсом в Шеллави и уже после полудня была у дяди.

Он был счастлив видеть племянницу живой и невредимой.

— Ты отсутствовала всего несколько дней, а у меня такое ощущение, что тебя не было несколько недель!

— У меня тоже. Но расслабляться еще рано. Джулиан человек мстительный и ненавидит, когда его обманывают.

— Но что он может сделать? Я полагаю, что ничего или, во всяком случае, очень мало.

— Если только он как-нибудь вычислит, что Эолус Бенефиций есть некий эвфемизм Музея Фьюнасти, то может натворить немало дел. Я заплатила за полученную информацию тридцать солов, а он может дать сорок — и получит то же самое. Так что — откладывать поездку нельзя.

— Так каковы же твои планы?

— В данный момент я хочу почитать что-нибудь о графах Фламандских, чтобы, оказавшись в Мирки Пород, вполне владеть темой.

— Весьма разумно, — одобрил Пири. — Если хочешь, то пока переоденься, а я подберу тебе литературу и посмотрю, какая информация на эту тему доступна в компьютере.

— Это было бы здорово.

За обедом Пири объявил, что собрал уже немало информации и литературы.

— Пока тебе, наверное, хватит. Тем не менее, давай займемся делами после обеда, поскольку за едой я предпочитаю наслаждаться едой. Обрати внимание на этот суп, это воистину благородное блюдо — утка, тушеная с клецками и пиявками.

— Уже обращаю, дядя Пири.

— Скажу еще и вот что. На протяжении столетий члены семьи графов Фламандских не относились ни к авантюристам, ни к домоседам, но всегда принимали посильное участие в различных приключениях и научных изысканиях. Конечно, бывали и скандалы или хотя бы только намеки на них. Но сейчас все давно успокоилось. Графиня Оттилия, с которой тебе предстоит иметь дело, женщина уже в очень преклонных годах.

Уэйнесс слушала в сосредоточенном молчании и внезапно спросила:

— Вы говорили, что перед отъездом Джулиан позвонил вам по телефону?

— Да, именно так.

— И может, он звонил еще кому-то? Вы не знаете — кому?

— Понятия не имею.

— Странно. — Джулиан никогда не говорил о том, что на Земле у него есть друзья, а уж поболтать он любит.

— На самом деле он только это и умеет, — сощурился Пири. — Он ужасно недоволен делами на Станции Араминта и той социальной работой, которая там ведется.

— Что ж, это не новость, об этом говорят все — вздохнула Уэйнесс. — Если бы работа велась как следует, то не было бы ни йипов, ни Йиптона, ни всех последующих проблем.

— Хм. Джулиан говорил о каком-то «демократическом решении» данной проблемы

— То, о чем он говорил, совершенно противоположно тому смыслу, что вкладываете в это понятие вы. Консерваторы хотят переместить йипов в другой мир и сохранить Консервацию, а члены ЖМС — они не терпят, чтобы их называли пацификами, хотя это и гораздо проще выговаривать — хотят оставить йипов там, где они живут сейчас, чтобы те свободно плясали и пели, и праздновали смену времен года под ритуальные барабаны.

— Да-да, примерно об этом он и говорил.

— А тем временем пацифики приберут к рукам пустующие земли и станут новым земельным дворянством. И когда они говорят об этом, то употребляют всякие высокие слова типа «общественное служение», «обязанности» и «административная необходимость». Но за этим стоит лишь надежда построить новые шикарные виллы на побережье — разумеется, с помощью дешевой рабочей силы йипов.

— Еще он несколько раз употреблял слово «демократия».

— Это в их понимании. Дело в том, что у каждого йипа один голос, а у консерваторов — два. При таком раскладе Джулиан, конечно, может говорить о демократии.

После обеда дядя и племянница перешли в гостиную и сели перед камином.

— А теперь, — объявил Пири, — я расскажу тебе о графах Фламандских. Род этот очень старый — ему, кажется, около трех или четырех тысяч лет. Мирки Пород был построен еще в средние века и какое-то время существовал как охотничий замок. Да и место, где он стоит, имеет весьма колоритную историю: это место дуэлей при луне, интриг, предательств и романтических историй, происходивших многие века. Были дела и посерьезней. Принц Пуст, например, на протяжении тридцати лет похищал девушек и творил с ними ужасные вещи; количество жертв уже перевалило за две тысячи, а его фантазии все не иссякали. Граф Бодор, один из первых Фламандских, занимался дьявольскими ритуалами, причем самого черного толка. Все эти сведения я почерпнул из книги, называемой «Необычайные истории Мохолька». Автор подчеркивает что происхождение призраков в замке Мирки Пород весьма сомнительное и ведет ко временам принца Пуста и графа Бодора, а также к обстоятельствам, ныне уже забытым историей.

— И когда же написана эта книга? — поинтересовалась Уэйнесс.

— Кажется, достаточно недавно. Можно уточнить, если тебе это так интересно.

— Да нет, не надо, не утруждайте себя.

Пири удовлетворенно кивнул и продолжил свой рассказ.

— В целом графы Фламандские отличались спокойным характером, если не брать такие исключения, как граф Бодор. А тысячу лет назад, граф Зарберт основал Общество натуралистов. Семья традиционно была консервативной. Граф Лесмунд предложил Обществу для размещения его штаб-квартиры большую площадь из своих имений, но к несчастью, это план провалился. Граф Рауль тоже был членом Общества и сильно поддерживал его материально, пока не умер где-то около двадцати лет назад. Его вдова, графиня Оттилия теперь живет в замке одна, детей у нее нет, а наследником является племянник графа Рауля, барон Трембац, чье поместье расположено неподалеку от озера Фон. Сам он занимается конным спортом и держит школу наездников.

Графиня Оттилия, как я уже говорил, живет в совершенном уединении и не принимает никого, кроме докторов для себя и ветеринаров для своих собак. Говорят, она очень скаредна, хотя богатство у нее огромное. Говорят и то, что она, как бы это выразиться… весьма эксцентричная особа. Когда умер один из ее псов, она избила пользовавшего его ветеринара своей тростью и выгнала его без оплаты. Но ветеринар оказался в некотором роде философом, и когда журналисты спрашивали его, не хочет ли он подать на старуху в суд, он только пожимал плечами и говорил, что битье, равно как и укусы, входят в издержки его профессии, а поэтому и говорить тут более нее о чем.

Граф Рауль много жертвовал для Общества, о чем графиня теперь ужасно жалеет.

Сам замок, как я тоже уже говорил, находится в чудесном месте, в центре долины и рядом с дивным озером Джерест, раскинувшимся всего в нескольких ярдах от замка. Вокруг дикие горы и густые леса, замок же невелик. Впрочем, если хочешь, я могу показать тебе копии фотографий и планов.

— Очень хочу.

Пири протянул племяннице папку.

— Хотелось бы мне узнать, что ты задумала. Ни Хартии, ни гранта в замке нет — это несомненно.

— Откуда такая уверенность?

— Если бы они оказались у графа Рауля, он немедленно вернул бы их Обществу.

— А что если вам так только кажется? Есть множество вариантов, почему все могло бы быть совсем не так. Например, предположим, что, получив документы, он был уже болен и никогда даже не заглянул в них. Или он просто не заметил? Или графиня, учуяв их ценность, спрятала Хартию и грант подальше? Или, того хуже, бросила в огонь?

— Конечно, в этом мире возможно все. Но все же граф Рауль не покупал материалов на аукционе галереи Гохун, а графиня Оттилия, раз уж она отдала эти относительно личные документы в музей Фьюнасти, непременно отдала бы и прочие. Иными словами, Хартию и грант у Гохуна купил кто-то другой — так что твои поиски не ведут к Хартии, а наоборот, уводят от нее.

— Не совсем так, — настаивала Уэйнесс. — Давайте представим себе, что Хартия находится на ступеньках некоей лестницы, но в таком случае мы можем ее обнаружить равно — или начав сверху и спускаясь вниз — или поднимаясь снизу наверх.

— Аналогия забавная, но у нее есть один порок, она не подходит к нашей ситуации.

— В таком случае объясняю еще раз, уже без всяких аналогий. Нисфит украл документы. Они прошли через Мишапа и Дорна, и оттуда попали к Симонетте Клаттук, которую обозначим как А. Но она могла и не добыть их, Нисфит мог передать их некоему Б, который, в свою очередь, передал их гипотетическому В, тот в свою очередь продал их Г, а тот, предположим, — Д. Но где-то эта цепочка должна закончиться. Давайте тогда еще предположим и то, что музей Фьюнасти — это Е, а Рауль Фламандский — Ж. Тогда мы ищем некоего З. Иными словами, мы должны отработать всю цепочку пока где-нибудь не доберемся до Хартии. Симонетта начала с А и, кажется, столкнулась на этом пути с трудностями. Джулиан начал вообще с Я, каким является Эолус Бенефиций на Крое. Куда он отправится дальше — предугадать трудно, но, в любом случае, времени на раздумья у нас нет. Конечно же, не следует сбрасывать со счетов и того, что графиня Оттилия, возможно, и вовсе не захочет нам помогать.

Пири Тамм стиснул зубы.

— Ах, если бы у меня были прежние силы! С какой бы радостью я переложил твою тяжкую ношу на свои плечи!

— Вы и так помогаете мне безмерно, — поцеловала его Уэйнесс. — Без вас я вообще ничего не смогла бы сделать.

— Как ты мила, что говоришь это.

Уэйнесс добиралась до Мохолька всеми возможными способами: омнибусом до Шиллави, подземкой до Антельма, местной авиалиний до Пассау, аэробусом до Драшени и снова старым хромым омнибусом до Мохолька, находившегося в глубине Карнатских гор.

Уже ближе к вечеру Уэйнесс вышла в деревушке Тцем на реке Зогор, окруженной со всех сторон горами и, тем не менее, продуваемой ветрами тоже со всех сторон. По небу бежали лиловые тучи, юбка на девушке то хлопала, то облепляла ноги. Юная разведчица прошла несколько шагов и оглянулась, желая проверить, не идет ли или не едет кто-нибудь за ней следом.

Омнибус все еще стоял около дверей деревенской харчевни, называвшейся, если верить скрипевшей над входом надписи, «Железный Поросенок». Главная улица деревни вела к реке с каменным трехпролетным мостом. На мосту три старика в рваных синих штанах и высоких охотничьих шапочках ловили рыбу; все трое для ободрения духа то и дело прикладывались к большой зеленой бутыли, стоявшей у ног. Старички ворчали, смотрели на добычу друг друга, обменивались советами, проклинали глупую рыбу, непостоянный ветер и все остальное, что в данный момент приходило им на память.

Наконец, Уэйнесс приняла решение. Она сняла комнату в «Поросенке» и вышла посмотреть деревню. На главной улице девушка обнаружила бакалейную лавку, импровизированный рынок, промтоварный магазин, где заодно торговали и колбасой, парикмахерскую, совмещенную со страховым агентством, винный подвал, почту и еще какие-то более или менее цивилизованные заведения. Поколебавшись немного, Уэйнесс зашла в канцелярский магазин, фактически представлявший собой какую-то тесную клетушку, где хозяйка, женщина средних лет, сплетничала, облокотившись на стойку, с парой кумушек, сидевших на скамейке у стены. Уэйнесс подумала, что не ошиблась и именно здесь и следует узнавать все про здешние края. Девушка купила журнал, и задержалась поблизости, сделав вид, что ее что-то из публикаций вдруг очень заинтересовало, а на самом деле прислушиваясь к болтовне, к которой скоро присоединилась сама. Юная разведчица представилась студенткой, занимающейся античными раскопками в этом районе.

— Вы, милая, попали в самую точку, — сказала хозяйка. — Нас тут трое, и одна античней другой.

Затем Уэйнесс представили всей компании и предложили чай. Хозяйку звали госпожой Катрин, а ее подружек — госпожой Эсме и госпожой Стасей.

Через несколько минут, уже сидя за чашкой чая, Уэйнесс мельком упомянула о Мирки Пород, и, как и предполагала, сразу же получила целый обвал информации.

— Да, замок уже давно не тот, что в былые дни! — с сожалением воскликнул госпожа Катрин. — Тогда-то все от него зависели, какие там бывали балы да банкеты! Сколько пищи поставлялось! А теперь там настоящее болото.

— Вот когда был жив граф Рауль, — вздохнула госпожа Эсме.

— Истинно так! Он был человек важный, и недостатка в гостях в замке не было! Но вели-то они себя там не очень — во всяком случае, если верить всяким слухам!

— Ха-ха! — рассмеялась госпожа Стася. — Им-то как раз только и верить!

— Да уж, все те князья да графы гуляли похлеще наших крестьян, — заметила Катрин.

— А были бы победнее да не такие породистые, так и скандалов было бы меньше, — подхватила госпожа Эсме.

— А что графиня Оттилия? — осторожно полюбопытствовала Уэйнесс. — Как она относилась к этим скандалам?

— О, боже, да она сама их и устраивала! — выдохнула Стася.

— Да, именно графиня, да еще ее псы! — проворочала Катрин. — Они-то и загнали в гроб бедного графа Рауля!

— Как это? — удивилась Уэйнесс.

— Это, конечно, одни только слухи, но дыма без огня не бывает — говорят, что граф перед смертью запретил графине таскать собак в столовую, а вскоре взял да и выпрыгнул из окна в Северной башне! Графиня говорила, что его просто совесть загрызла из-за собственной жестокости по отношению к ней и ее милым зверушкам.

Все трое засмеялись.

— А теперь в Мирки тихо, — подытожила Катрин. — Графиня принимает только по субботам, они там играют в пикет по маленькой, а если старухе приходится проиграть больше нескольких пенсов, она впадает в такую ярость, что хоть святых вон выноси.

— А если я вдруг попрошу разрешения навестить графиню, примет она меня? — спросила Уэйнесс.

— Это уж какое настроение у ней будет, — вздохнула Стася.

— Например, в воскресенье не ходите. А то не дай бог, она проиграла сол, другой!

— Но самое главное, не вздумайте прийти туда с собакой! — предупредила Катрин. — А то в прошлом году ее внучатый племянник барон Партер заявился к ней со своим мастиффом, и как собаки увидели друг друга, да как начали выть и рваться; и так, что хоть уши затыкай! Некоторые из графининых болонок аж занемогли, так что барону Партеру пришлось убираться со своим мастиффом, и слова не успев сказать бабке.

— Два полезных совета у меня уже есть, — улыбнулась девушка. — А что еще?

— Сказать правду, дело божье — графиня сущий дракон!

— И скряга к тому же, — добавила Катрин. — Покупает у меня журналы только месячной давности, потому что я продаю их за полцены. Поэтому она в жизни всегда и отстает на месяц.

— Так что если наступит светопреставление, графиня узнает об этом на месяц позже, — весело расхохоталась Стася.

— Ладно. Пора закрывать лавочку — объявила Катрин. — Надо пойти приготовить ужин Леопольду, а то он весь день рыбачит, а поймает ведь не больше уклейки! Пойду, открою банку с макрелью — может, одумается.

Уэйнесс не стала более злоупотреблять гостеприимством, оставила своих новых подружек и вернулась в харчевню. Телефона в ее комнате не оказалось, и пришлось пользоваться общей кабиной на первом этаже. Она позвонила в «Ветры» и рассказала дядюшке последние новости.

— Графиня Оттилия, кажется, еще больший урод, чем я предполагала, и, боюсь, толку от нее будет мало.

— Дай-ка мне подумать, — вдруг ответил Пири. — Я скоро перезвоню тебе сам.

— Ладно, и все-таки я хотела бы… — Девушке показалось, что в комнату к дяде кто-то вошел, и она выключила свое изображение.

— Уэйнесс! — громко переспросил Пири. — Ты на месте?

Лицо девушки вернулось на экран.

— Да, на месте. Просто в один момент мне показалось…

— Показалось что? — потребовал Пири.

— Это просто нервы, дядя. — Девушка посмотрела через плечо, потому что ей снова показалось, что кто-то их подслушивает, но теперь уже здесь. — Мне кажется, что от самых «Ветров» меня кто-то преследует.

— Объяснись, пожалуйста.

— Да нечего тут объяснять. Некая машина ехала за мной до Тиренса, и за рулем сидел некто с черными усами. В Шиллави я снова видела этого типа и разглядела уже как следует: этакий толстячок, такой кроткий на вид… Но больше я его не видела.

— Что ж, будь осторожнее — вот и все — бодро посоветовал Пири.

— Именно это я постоянно и твержу себе сама. После Шиллави, казалось уже ничто мне не угрожает, но я все нервничала. Вспоминала всякие шпионские романы, прослушивающие устройства, ну и так далее… В Драшени я проверила свою одежду и нашла нечто подозрительное: маленькую черную коробочку, чуть меньше губной помады. Я зашла в вокзальный ресторан и, вешая плащ, подсунула ее за вороник какого-то висевшего рядом пальто. Потом сразу села на автобус и уехала сюда, в Тцем, а пальто улетело в Загреб или куда-то еще.

— Отлично! Однако кому могло бы это все потребоваться, ума не приложу.

— Джулиану — если он разочаровался в своих поисках в Крое.

Пири промычал что-то неразборчивое, затем добавил:

— Но как бы то ни было, ты, кажется, ловко улизнула. Но и я тут тоже времени даром не терял и, надеюсь, ты останешься довольна. Так вот: не надо считать, что граф Рауль был уж таким бескорыстным и лишь из чистого энтузиазма стал горячим поклонником и членом Общества. Словом, говорю в двух словах. Сегодня о тебе сообщит графине барон Штам, ее кузен. Подробности потом, но ты у нас будто бы студентка ботанического факультета, которая хочет просмотреть бумаги графа по этому вопросу. Если сможешь поставить себя с графиней правильно, получишь возможность посмотреть и все ее остальные архивы.

— Звучит заманчиво. Когда отправляться в замок?

— Завтра, поскольку позвонит он в замок сегодня лишь поздно вечером. А зовут-то меня по-прежнему Уэйнесс Тамм?

— В псевдониме нет смысла, я думаю. Однако, о своих связях с Обществом натуралистов — молчок.

— Я все поняла, дядя.

На следующее утро Уэйнесс влезла в рахитичную старую повозку, совершавшую ежедневные рейсы между Тцемом и еще несколькими забытыми богом деревушками на востоке. Протрясясь три мили по долам и холмам, миновав темный лес, тянущийся вдоль берегов реки Зогор, девушка сошла, наконец, перед массивным железным порталом, охранявшим аллею, ведущую прямо в замок. Ворота были открыты, караулка пуста, и наша разведчица отважно направилась прямо по аллее. Примерно через двести ярдов, обогнув купу елей, заросших болиголовом, новоиспеченная студентка ботанического института вышла прямо к фасаду Мирки Пород.

Уэйнесс уже на раз замечала в старых зданиях некую странную особенность — можно было подумать, что они впитывали дух всех своих прежних обитателей и сами становились похожими на них. Но правда ли это? Или все это только игра воображения? Приписывание человеческих качеств неживым вещам?

Как бы там ни было, замок Мирки Пород, купающийся в рассветных лучах, действительно казался ей задумчивым и трагическим старым грандом, усталым и равнодушным, однако и слишком гордым, чтобы кому— то жаловаться.

Сама архитектура здания, как показалось девушке, не поддерживала, но и не отрицала такого впечатления — она просто была изысканно эстетична. Чрезмерность и массивность уравновешивались здесь элегантностью формы, все удивляло неожиданными сюрпризами. Правда, обе башни, и северная, и южная, выглядели несколько тяжеловато, слишком высокими и слишком неприступными, а крышу основного корпуса украшали три конька, причем, под каждым был балкончик. Но прилегающий парк неожиданно оказался бедным — просто пустая лужайка, тянущаяся от замка до линии стоявших как на страже кипарисов. Все это выглядело так, словно какой-нибудь юный романтик наскоро набросал на листке бумаги условный замок или просто попытался вспомнить старые картинки, какими украшались его любимые детские книжки.

Уэйнесс позвонила в колокольчик, и дверь немедленно открылась, явив взору пришелицы пухлую молоденькую горничную, на вид чуть старше ее самой. На горничной красовалось черное платье с белым кружевным чепчиком, удачно оттенявшим густые белокурые волосы. Уэйнесс она показалась весьма важной, несмотря на вежливое обращение:

— Я вас слушаю.

— Меня зовут Уэйнесс Тамм, мне назначено быть у графини в одиннадцать.

Голубые глаза горничной вспыхнули удивлением.

— А! Но мы мало кого принимаем столь поздно, ведь графиня считает, что всякий приходит сюда или обыграть ее в карты, или продать ей фальшивые драгоценности, или похитить чего-нибудь из замка. И, в целом, она, ей-богу, права! По крайней мере, я в этом уверена.

— Мне нечего продавать, а украсть что-нибудь не хватит решимости, — рассмеялась Уэйнесс.

— Хорошо, — спокойно улыбнулась горничная. — Я проведу вас к нашему чудовищу и, надеюсь, все сойдет гладко. Только держитесь попрямее и обязательно оцените собак. Так как ваше имя, повторите еще раз, пожалуйста?

— Уэйнесс Тамм.

— Ах, да, простите. В одиннадцать графиня обычно гуляет.

Уэйнесс последовала за горничной через террасу к лугу и там увидела графиню, сидевшую за белым столом в тени сине-зеленого зонтика и напоминавшую своим одиночеством остров в океане. Старуху окружала свора маленьких жирных собак, распластавшихся в самых подобострастных позах.

Сама по себе графиня Оттилия была высока, худа, с длинным острым лицом, запавшими щеками, крючковатым носом с крупными ноздрями и вытянутой челюстью. Ее седые волосы, завязанные узлом, падали сзади на жилистую шею. Картину дополняло тафтяное синее платье до лодыжек и розовая кофта.

При виде горничной и Уэйнесс графиня неожиданно закричала:

— Ах, Софи, Софи, скорее сюда!

Горничная никак не отреагировала, и графине пришлось молча наблюдать приближение двух особ.

— Это Уэйнесс Тамм, ваша милость. Она утверждает, что ей назначено к одиннадцати, — тусклым голосом объявила Софи.

Но графиня не обратила на это замечание никакого внимания.

— Где вы были, милочка? Я звала вас, звала, и все без толку!

— Я отпирала двери.

— Ах, неужели? И сколько же времени? А где же Ленк, который должен этим заниматься?

— У него болит спина, и мадам Ленк накладывает ему пластырь.

— Вечно он занеможет в самые неподходящие моменты! А я, значит, должна сидеть тут одна, как птичка на заборе.

— Прошу прощения, ваша милость.

— Чаю, пожалуйста, теплого и некрепкого! Вы поняли?

Лицо Софи стало еще более тусклым.

— Вы же знаете, ваша милость, что я не завариваю чай, я только приношу его!

— Так возьмите чайник и ополосните его кипятком немедленно!

— Немедленно невозможно, — усмехнулась Софи. — Вам придется подождать, как приходится ждать и всем прочим людям, пока вскипит вода.

Лицо графини исказила злоба, старушка несколько раз ударила палкой по земле, но горничная оставалась невозмутимой. Она спокойно взяла со стола поднос с чашкой и чайником и, проделывая это, случайно наступила на хвост одной из лежавших у ног хозяйки собачонок, которая тут же отчаянно завизжала. Софи тоже вскрикнула, дернулась и выронила поднос; чашка и чайник покатились по траве, несколько капель чая попали на руку графине, из-за чего та немедленно стала посылать проклятья на головы всех подряд.

— Вы меня ошпарили! — Она бросила в горничную трость, но та ловко увернулась, и трость пролетела мимо.

— Вы же говорили, что чай холодный! — обиженно поджала губы Софи, на что графиня выпрямилась во весь свой, как оказалось, немаленький рост.

— Ах, ты тварь, придавила беднягу Микки, а теперь невинность из себя строишь! Чудовище! Монстр! Подойди ко мне сейчас же!

— Чтобы вы меня ударили? Да никогда!

Графиня наклонилась и дотянулась до трости, но Софи уже отбежала подальше и затем, находясь уже на безопасном расстоянии, показала своей мучительнице язык.

— Вот что я о тебе думаю, старое тупое чучело!

— В таком случае, вы уволены! Вон из моего дома немедля! — взбеленилась графиня, на что Софи отошла еще на пару шагов и, неожиданно развернувшись, задрала юбки и показала хозяйке обтянутые шелком ягодицы, после чего важно удалилась.

Уэйнесс стояла в стороне, совершенно потрясенная, смущенная и не знающая, что делать. После ухода горничной, она все-таки осторожно приблизилась, подняла поднос, поставила на место чашку и чайник и вернула все это на столик. Графиня невозмутимо смотрела на ее действия.

— Спасибо, ступайте, вы мне больше не нужны.

— Как хотите, но вы сами назначили мне встречу именно в это время.

— Хм. — Графиня откинулась в кресле. — Значит вы, как и все остальные, хотите чего-нибудь от меня получить.

Уэйнесс видела, что начинать с просьбы решительно неразумно.

— Как жаль, что вы так взволнованы, может быть, я приду в другой раз, когда вы отдохнете?

— Отдохну? Я не тот человек, который нуждается в отдыхе! Отдых нужен малютке Микки с прищемленным хвостиком. Микки, милый, как ты?

Уэйнесс внимательно посмотрела под кресло.

— По-моему, он чувствует себя уже вполне хорошо.

— В таком случае я могу успокоиться, — графиня холодно осмотрела Уэйнесс с головы до ног своими глубоко запавшими, как у черепахи, глазами. — Ну, уж если вы все равно здесь, то сообщите, что вам нужно. Кажется, барон Штам говорил что-то о ботанике?

— Совершенно верно. Граф Рауль был известным ботаником, и многие его открытия до сих пор еще не изучены и не описаны как следует. С вашего разрешения, я хотела бы просмотреть его бумаги, не причинив вам никакого неудобства.

Графиня Оттилия сложила губы в жесткую нитку.

— Ботаника — это еще одно расточительное увлечение графа. О, он знал тысячи способов, как пустить деньги на ветер! Кажется, у вас это называется — филантроп, но я скажу точнее и проще — дурак!

— О, что вы! — снова в ужасе запротестовала Уэйнесс, но графиня опять стукнула тростью.

— Это мое личное мнение. Вы с ним не согласны?

— Конечно, нет! Но…

— Вот поэтому-то нас никогда и не оставляли в покое всякие крючкотворы и нытики! Всякий день приходилось видеть их длинные зубы и гнусные усмешки! А хуже всего были те, что из Общества натуралистов!

— Из Общества натуралистов?

— Вот именно! Меня трясет прямо-таки от одного этого названия! Все они были нищими, ворами, попрошайками, хищниками! Никогда ничего не стеснялись, не боялись, выпрашивали тут и там, что только можно. Да поверите ли, однажды они возымели желание построить для своего удобства роскошный дворец прямо в наших угодьях!

— Чудовищно! — согласилось Уэйнесс, ощущая себя предателем и ренегатом. — Непостижимо!

— Но я поставила их на место, могу вам сообщить! Они не получили ничегошеньки!

И тут, уже совсем отчаянно рискуя, девушка спросила с важным видом:

— Но, тем не менее, граф написал много интересных работ для Общества. У него сохранились какие-нибудь черновики, наброски?

— Никаких! Разве я не сказала вам, что это за люди?! Я высыпала все бумаги в корзину и отослала прочь, чтобы больше мне ничего не напоминало о деньгах, потраченных столь бездарно!

Уэйнесс механически улыбалась, изображая вежливое одобрение. Однако, все пока шло из рук вон плохо.

— Я тоже ничего не смогу вам заплатить, но зато научная репутация графа будет подтверждена еще раз.

— Репутация? — презрительно фыркнула графиня. — Это шутка, я надеюсь? Я и о себе-то не беспокоюсь — что же говорить о какой-то там мифической научной репутации графа.

Но Уэйнесс упрямо склонила голову.

— И все же имя графа Рауля высоко ценится в Университете, почитается в других научных учреждениях, и, без сомнения, этим во многом он обязан и вам, вашей поддержке…

— Без сомнения.

— Тогда, возможно, я смогу написать работу о графе и графине Фламандских?

— Как хотите, и ежели это все, за чем вы пришли, то вы свободны.

Но Уэйнесс тоже сделала вид, что не слышала последнего замечания.

— Я надеюсь, граф Рауль тщательно хранил описи своих коллекций, так же, как и свои труды?

— Вероятно. Уж чего-чего, а скрупулезным во всем он точно был.

— Мне бы хотелось просмотреть эти записи, чтобы разгадать одну загадку.

— Невозможно, милочка. Такие вещи находятся под замком до неведомой поры.

К такому ответу Уэйнесс была, в общем, готова.

— Но ведь это делается в интересах науки, и к тому же поможет сделать карьеру лично мне. При этом, уверяю, я никак вас не обеспокою.

Графиня Оттилия задумчиво потыкала тростью в зеленую траву.

— О чем вы говорите, дорогая? Вон калитка, и ступайте туда же, откуда пришли.

Уэйнесс помолчала, не желая так быстро признавать полное поражение.

— Могу я прийти еще раз, когда вы будете в лучшем настроении?

Графиня выпрямилась, оказавшись значительно выше Уэйнесс.

— Вы, что, глухи? Я не хочу больше о вас слышать! Опять эти копания в наших бумагах грязными руками! Невозможно!

Уэйнесс молча повернулась и тихо побрела к воротам.

Время приближалось к полудню. Уэйнесс стояла на дороге, ведущей к воротам Мирки Пород, и ждала омнибус, который, согласно расписанию, должен был ходить здесь каждый час. Но напрасно девушка вглядывалась вдаль — никакого автобуса не было ни видно, ни слышно, и только нудно жужжали вокруг насекомые.

Тогда она присела на каменную скамейку неподалеку. Что ж, обстоятельства таковы, каковых она, так или иначе, и ожидала — тем не менее, девушка чувствовала себя подавленной и оскорбленной.

Что же теперь? Уэйнесс заставила себя задуматься. В голову пришло несколько планов, но все они при ближайшем рассмотрении оказались непрактичными, незаконными, аморальными или просто опасными. Ни один из них не понравился Уэйнес, и особенно те, где так или иначе возникала тема похищения пары собачек.

Неожиданно Уэйнесс увидела горничную Софи, идущую к воротам от замка и несущую в руках пару огромных чемоданов.

— Итак, мы снова здесь, — улыбнувшись Уэйнесс, сказала она. — Как ваше свиданье?

— Ничего хорошего.

— Это можно было предположить с самого начала. — Софи поставила чемоданы и села рядом с Уэйнесс. — Что касается меня, то хватит, бросаю я это дело раз и навсегда. Я с лихвой натерпелась от старой гадины и ее лизоблюдов.

— У нее неуравновешенный характер, — грустно подытожила Уэйнесс.

— О, она прекрасно умеет держать себя в руках! И это весьма плохо, ибо она скупа до неприличия. Всегда платит как можно меньше, а хочет, чтобы работали на нее, словно за миллион! Чего ж удивляться, что прислуга у нее не держится.

— А каков же ее штат?

— Подождите-ка… Ленк с женой, кухарка и кухонный мужик, четыре горничных, лакей, который выполняет обязанности шофера, пара садовников и мальчишка. Скажу еще и вот что: господин Ленк, конечно, дает всем слугам отличный стол и работать много не заставляет. Он, правда, большой бабник, но и его можно остановить, припугнув тем, что все расскажешь его жене, которая такое с ним потом делает, что бедного Ленка становится аж жалко! Зато он выезжает на скорости — такой шустрый, что как прижмет тебя в углу, то и пикнуть не успеешь!

— Получается, что эта чета поддерживает в замке относительный порядок и спокойствие?

— В общем, да. Он не придирается, обид не держит и вообще…

— А привидения в замке действительно водятся?

— Это серьезный вопрос, моя милая. Всякий, кто их слышал, утверждать, что слышал действительно, не решается, если вы понимаете, о чем я. Что же до меня, то скажу, что в полную луну вы вряд ли найдете меня где-нибудь около северной башни.

— А что говорит о привидениях графиня Оттилия?

— Она говорит, что именно они столкнули вниз графа Рауля, а уж ей-то это известно лучше, чем всем остальным.

— Вероятно, вы правы.

Тут как раз подошел омнибус, и обе девушки поехали в Тцем. Там Уэйнесс сразу же отправилась в «Железного поросенка» и позвонила в замок. На экране немедленно появилось лицо человека средних лет, подвижное, живое, лукавое, с пухлыми щеками, мягкими черными волосами, тяжелыми веками и аккуратно подстриженными усиками.

— Я разговариваю с господином Ленком? — спросила Уэйнесс.

— Именно так, — ответило лицо, удивленно воззрясь на девушку и трогая пальцем щеточку усов. — Я Густав Ленк. Чем могу служить? Сделаю все, что в моих силах.

— Ничего особенно я не попрошу. Я только что разговаривала с Софи, которая, наконец, уволилась от вас и…

— Это просто неудачное стечение обстоятельств!

— В таком случае, я попросила бы взять на ее место меня, если вакансия, конечно, еще свободна.

— Свободна, свободна, вполне свободна! Я и сам об этой вакансии в первый раз слышу! — Ленк прочистил горло и посмотрел на Уэйнес с еще большим интересом. — У вас есть опыт в этой области?

— Не очень большой, но уверена, что с вашей помощью легко избегу всех подводных камней.

— В обыкновенных обстоятельствах в этом можно было бы не сомневаться, — осторожно протянул Ленк. — Но, если Софи ничего не сказала вам о графине Оттилии…

— Сказала, да еще как!

— Тогда вы должны понимать, что трудности заключаются не собственно в работе, но в графине и ее питомцах.

— Я сразу же поняла это, — сказала Уэйнесс.

— Также я должен сказать и о том, что плата невелика — вам придется начать всего с двадцати солов в неделю. Зато на полном пансионе плюс одежда и никакого беспокойства. Штат у нас отличный, вымуштрованный, и все понимают, что работа у графини не сахар. К тому же, это единственная работодательница во всей округе.

— Я все поняла.

— У вас нет отвращения к собакам?

— Я даже люблю с ними общаться, — пожала плечами Уэйнесс.

— В таком случае, можете приходить сейчас же, — кивнул Ленк. — Мы посвятим вас в наши дела и ваши обязанности немедленно. И еще — как вас зовут?

— Меня зовут… — Уэйнесс на мгновение задумалась. — Меня зовут Марья Смит.

— Ваше предыдущее место работы?

— У меня под рукой нет характеристик…

— Ну, сделаем исключение. Я готов увидеть вас через полчаса.

Уэйнесс прошла к себе, гладко зачесала волосы назад, туго перевязала их и украсила пышным черным бантом. Такое приготовление, как показало зеркало, сделало ее старше и серьезней, а главное, на вид явно более опытной.

Пришлось снова возвращаться в замок. На этот раз девушка пребывала в настоящем волнении и неуверенности. Автобус ушел, и она потащила свой чемодан по главной аллее.

Ленк оказался гораздо выше и массивнее, чем можно было представить по изображению на экране, и держался с важностью, вполне соответствующей его положению. Он сердечно поприветствовал девушку и провел ее в специальный служебный корпус, где их встретила госпожа Ленк — мощная дама с седеющими черными остриженными по-мужски волосами, сильными руками и решительными манерами.

Супруги в два голоса проинструктировали Уэйнесс относительно ее новых обязанностей, которые на самом деле сводились лишь к неизменному потаканию всем прихотям графини и полному игнорированию ее капризов и странностей. Кроме того, надо было научиться ловко уворачиваться от кидаемой трости.

— Это всего лишь нервная реакция, — пояснил Ленк. — Этим выражается лишь неудовольствие — ничего больше.

— Разумеется, я лично не одобряю подобную тактику, — заметила мадам Ленк. — Однажды я всего-навсего нагнулась, чтобы поднять упавший журнал и тут над моей головой раздался свист трости, которая, в конечном счете, ударила меня прямо в лоб. Я естественно расстроилась и захотела узнать, чем же именно вызвана такая неуместная жестокость, на что графиня ответила, что это всего лишь средство убеждения. Я хотела возразить, но трость снова взвилась в воздух, а мне было заявлено, чтобы я составила список своих провинностей, за которые еще не была наказана…

— Корче, держитесь всегда начеку, — подытожил Ленк.

— И вот еще что, — вмешалась госпожа Ленк. — Пока мы говорим о деле, замечу и то, что сам господин Ленк иногда стоит с горничными слишком на дружеской ноге, а порой заходит даже и вообще слишком далеко.

Ленк галантно запротестовал.

— Ты преувеличиваешь, моя дорогая, и только зря встревожишь бедную Марью так, что она станет убегать при одном моем появлении!

— Это не единственное ее спасение, — сухо заметила госпожа Ленк, обращаясь уже к девушке. — Если он когда-нибудь забудется и начнет позволять себе вольности, вам стоит только промурлыкать себе под нос два слова: «Ад земной»…

— Ад земной? Что это за криптограмма?

— Не важно! Нашему Ленку она вполне понятна, а если нет, то я объясню ему это в деталях сама.

Ленк как-то неуверенно улыбнулся.

— Госпожа Ленк, конечно же, шутит. Мы все в замке работаем дружно и живем в мире.

— Не считая, разумеется, наших стычек с графиней. Никогда не спорьте с ней и не перечьте ни в чем, даже если она несет чушь. А главное, никогда свысока не смотрите на ее собак, всегда аккуратно убирайте везде, где они нагадили, и делайте это так, словно именно такая работа доставляет вам самое большое удовольствие.

— Постараюсь, — согласилась Уэйнесс.

Она переоделась в черное платье с белым передником и белым газовым чепчиком с ушками, растопыренными в стороны едва ли не на дюйм. Затем, оглядев себя в зеркало, девушка призналась себе, что в таком наряде графиня никогда ее не узнает.

Госпожа Ленк ознакомила новую работницу с замком, избегая лишь Северной башни.

— Там нечего смотреть, кроме бестелесных духов или как там они еще называются. Я лично никогда никого тут не видела, хотя подозрительные звуки оттуда слышала не раз. Впрочем, это могут быть белки или летучие мыши. В любом случае, вам и дела не должно быть до этого места. А вот и библиотека. Эти двойные двери ведут в старый кабинет графа Рауля, но он пользовался им редко, и двери теперь закрыты наглухо. А вот идет и графиня, сейчас я вас представлю. Графиня мельком посмотрела на девушку и важно уселась в кресло.

— Вы говорите, Марья? Хорошо, Марья. Во мне вы найдет всепрощающую хозяйку, даже слишком всепрощающую, возможно. Однако, у меня есть несколько жестких требований. Поскольку я стара, то много сама ходить не могу, а потому вам очень часто придется бегать вместо меня туда-сюда. И это каждый день, не считая выходного, когда я играю в карты, а также первого числа каждого месяца, когда я уезжаю в Драшени, дабы посетить магазины. Вы быстро выучите мои привычки, поскольку они весьма просты и неприхотливы.

Ну, а теперь пришла пора познакомить вас и с моими маленькими друзьями, которые составляют главное в моей жизни. Вот они: Часк, Портер, Микки, Туп. — Произнося клички, она тыкала в каждую собаку крючковатым указательным пальцем. — А вот и Самми, она сейчас чешется, а это Димпкин и бессовестный Фотсель! Эй, Фотсель! Ты же знаешь, что нельзя поднимать ногу в помещении, дерзкая ты собака! Теперь Марье придется за тобой вытирать! А под креслом лежит Раффис. — Графиня перевела дух. — А теперь, Марья, повторите мне их имена, чтобы душа моя была спокойна.

— Хм, — заколебалась Уэйнесс и неуверенно ткнула пальцем в первого пса. — Это Микки, а там Фотсель, который написал, уж его-то я точно запомнила. Под креслом Раффис, пятнистый — Часк, а которая чешется — Самми. Остальных я пока еще не запомнила.

— Что ж, неплохо, неплохо, — одобрила графиня. — Однако вы забыли Портера, Тупа и Димпкина — все они собачки достойные, хотя и своенравные.

— Не сомневаюсь. А теперь, госпожа Ленк, покажите мне, пожалуйста, где стоит ведро и тряпка, чтобы я все подтерла немедленно.

— Мы считаем, что для маленьких дел удобнее всего губка, — пояснила Ленк. — Впрочем, все необходимое вы найдете в клозете.

Так началась служба Уэйнесс в качестве горничной. Каждый день здесь чем-то отличался, хотя жизнь в замке и было по преимуществу рутинной. В восемь утра Уэйнесс входила в спальню графини и разжигала камин, несмотря на то, что весь замок давно отапливался эрготермическими приборами. Спала графиня в чудовищно огромной старинной кровати среди дюжины пышных подушек из розового, бледно-голубого и желтого шелка. Собаки спали в коробках тоже на шелковых подушечках, и не дай бог бедной горничной вечером перепутать их места!

Потом Уэйнесс следовало раздвинуть гардины, которые графиня требовала с вечера плотно закрывать, чтобы в спальню не попадало ни лучика света, особенно лунного. Потом надо было помочь графине есть в подушках, не обращая внимания на ее крики, проклятия и ругательства.

— Марья, а нельзя ли поосторожней! Вы мне просто все жилы вытягиваете! Я ведь не железная леди и даже не кожаная! Вы что, не знаете, что так мне страшно неудобно?! Уберите эту желтую подушку, а розовую суньте за спину! Ах, да оставите ли вы меня в покое когда-нибудь?! Принесите чай! Все собачки в порядке?

— Все здоровы, ваша милость. Димпкин все сделал, как обычно, прямо в углу, а Часк, кажется, поссорился с Портером.

— Скоро помирятся. Принесите же чай, и не стойте здесь, как дурочка.

— Слушаюсь, ваша милость.

После того, как подавался чай и сообщалось о погоде, Уэйнесс бежала к лакею Фоско, который уводил собак есть и опорожнять кишечники и мочевые пузыри в боковой дворик.

Потом приходилось вести графиню в столовую, постоянно выслушивая все те же возмущения и обвинения в нерасторопности, а заодно и внимательно следить за положением трости. Потом девушка бежала заказывать блюда, которые, слава богу, приносил официант.

После завтрака графиня отдавала приказания на день.

В десять часов на специальном лифте Оттилия спускалась на первый этаж и шла в библиотеку, где читала почту, просматривала журналы и советовалась с Фоско, который в это время чесал собак. От лакея требовалось сообщить подробно о здоровье, настроении и физических отправлениях каждого пса, и частенько эта беседа затягивалась на несколько часов. Фоско, однако, никогда не нервничал, поскольку именно в этих рассказах собственно и заключались все его обязанности, если не считать того, что иногда он возил графиню в ее краткие и редкие путешествия.

В такие моменты Уэйнесс оставалась в общем-то свободной, если только графиня ее вдруг не вызывала за чем-нибудь. Это время девушка обычно проводила в служебном флигеле, сплетничая и наслаждаясь чаем с другими горничными, госпожой Ленк, а порой и с самим управляющим.

Вызовы от графини начинались обычно за несколько минут до одиннадцати. Если погода стояла влажная, ветреная или дождливая, хозяйка, как правило, оставалась в библиотеке у камина, но если день стоял хороший, то шла через террасу и отдыхала на лужайке.

В зависимости от своего настроения — а скоро Уэйнесс убедилась, что графиня оказалась человеком отнюдь не нервным — старушка усаживалась за столик в пятидесяти ярдах от террасы и подолгу глядела на купы пионов и цветы лаванды, разбросанные по зеленому океану травы.

В другое время она садилась в электрокар и предпринимала исследование отдаленных уголков луга. За ней с лаем бежали все ее верные и забавные псы. Быстрее всех обычно выдыхался и заваливался прямо в траве самый жирный и старый из них. В это время Уэйнесс должна была накрыть стол, установить зонтик и подать чай на улицу.

В такие дни графиня предпочитала одиночество, и Уэйнесс убегала в библиотеку до тех пор, пока пищалка на ее запястье не говорила, что она снова потребовалась графине.

И однажды, в один из таких часов отдыха, Уэйнес предприняла небольшую вылазку в сторону Северной башни, добраться до которой у нее до этого не было ни времени, ни, честно говоря, желания. За купой темно-зеленых тисов оказалось небольшое кладбище и двадцатью или тридцатью маленькими могилками. На некоторых из них еще можно было разобрать глубоко вырезанные надписи; на других пояснения давались на бронзовых плитах, прикрепленных к мрамору надгробий, на третьих стояли небольшие статуи собачек. По краям росли белые лилии и гелиотропы. Внезапно, по какой-то необъяснимой причине, все любопытство девушки пропало, и она почти бегом бросилась в библиотеку ждать дальнейших приказаний графини. По дороге, как всегда, когда имелась к тому возможность, Уэйнесс на всякий случай подергала запертые двери графского кабинета, и, как всегда, уже привычно подумала, что пора что-то предпринимать. Время уходило впустую, и события развивались совершенно ей не в соответствии с ее желаниями.

Вскоре она узнала, где можно раздобыть ключи. Оказывается, они висели на общей связке Ленка, как две капли воды похожей на связку ключей графини. Уэйнесс долго изучала перемещение всех ключей по замку и в конце концов выяснила, что днем графиня носит их с собой, хотя и весьма беспечно, оставляя без всякой опеки рядом с чашкой на столике или на диване. Порой ключи даже терялись, отчего весь замок наполнялся суетой и криками.

Ночью же ключи хранились в бюро кабинета, вход в который находился прямо за кроватью графини.

И вот однажды под храп графини Уэйнесс прокралась в кабинет и подошла к бюро, явственно сверкавшему в лунном свете. Но только она начала выдвигать ящик, как проснулся Тупе и, обеспокоенный странным звуком, начал, захлебываясь, тявкать. Через пять секунд надрывались уже все собаки. Уэйнесс выскочила из кабинета еще до тех пор, пока графиня открыла глаза и смогла увидеть виновницу переполоха. Новая горничная стояла ни жива, ни мертва в соседней комнате, слушая ласковые усовещевания графини:

— Ну, успокойтесь же, маленькие негодяи! Ну, пукнул что ли кто-то из вас, а вы и переполошились! Замолчите лучше и ложитесь в постельки!

Обескураженная Уэйнесс сделала то же самое.

Два дня спустя был уволен неизвестно почему Фоско, и Ленк попытался возложить его обязанности на Уэйнесс, которая решительно отказалась, потом на другую горничную Филлис, заявившую даже более решительно, что пусть эти твари зарастут дерьмом, а если ему хочется, то пускай ими занимается сам господин Ленк.

Ленк метался два дня, пока не нанял нового лакея — молодого человека изумительный красоты по имени Баро, который принялся за работу, но, правда, без особого энтузиазма.

Какое-то время Ленк вел себя по отношению к Уэйнесс безупречно, крайне вежливо и галантно, но эта безупречность таяла с каждым днем, пока не растаяла до того, что он решился весьма дружеским образом залезть ей под кофточку. Но Уэйнесс, за это время вообще привыкшая быть настороже, ловко увернулась.

— Да что с вами, господин Ленк? Ведь вы такой воспитанный!

— Конечно, но у вас столь соблазнительная грудка, столь кругленькая, так что у меня аж ладони зачесались!

— Идите и остудите их в ближайшем ручье, — посоветовала Уэйнесс.

Ленк вздохнул.

— Однако, надо признать, что чешутся не только ладони, — игриво добавил он, проводя пальцем по усам. — И, вообще, что за предрассудки между друзьями? Ведь мы друзья, правда?

— Что-то вы очень туманное говорите, не для моего ума, — притворно потупилась девушка. — Наверное, мне надо пойти спросить разрешения у госпожи Ленк.

— А вот это уже совершенно ошибочный шаг! — вздохнул управляющий, но отправился восвояси.

Иногда, особенно по вечерам, графиня впадала в некое особенное настроение, лицо ее как-то застывало, и старушка отказывалась разговаривать с кем бы то ни было. Когда это случилось в первый раз, госпожа Ленк сразу предупредила Уэйнесс:

— Графиня недовольна тем, как вертится мир, и теперь раздумывает над весьма важной проблемой, как изменить ход вещей в природе.

В такие часы графиня, несмотря на погоду, выходила на луг к своему столику, садилась, доставала колоду особых карт и начинала раскладывать некое изысканное подобие солитера[10]. Она раскидывала карты снова и снова, сжимала костлявые кулачки, взмахивала высохшими ручками, шипела, бормотала что-то неразборчивое, скалила зубы и оглядывалась в какой-то внезапной подозрительности. Так продолжалось до тех пор, пока карты не ложились в нужном порядке или не заходило солнце, и луг не заливала темнота.

Один раз в такой момент задул резкий северный ветер, и Уэйнесс вышла на луг с пальто. Но графиня решительным жестом отказалась его надеть.

Наконец, уже перед самым закатом графиня посмотрела на карты каким-то особенным взглядом. Однако что было в этом взгляде, поражение и триумф, Уэйнесс рассмотреть так и не смогла. Графиня тяжело поднялась, и связка ключей соскользнула с ее колен в траву. Старушка даже не заметила этого. Она ушла. Тогда Уэйнесс быстро подобрала связку ключей, сунула их в карман и лишь потом собрала карты, взяла пальто и сама отправилась к замку.

Но графиня, как оказалось, пошла не домой, а свернула прямо в сторону Северной башни. Уэйнесс, затаив дыхание, сделала несколько шагов за ней; старуха ничего не замечала.

Сумерки накрыли парк, и холодный ветер зашумел в верхушках старых пиний, росших на холмах. Стало ясно, куда идет графиня — впереди лежало маленькое кладбище. Она прошла через заросли тиса и побрела вдоль могил, то останавливаясь, то что-то бормоча себе под нос. До стоявшей за тисовой изгородью Уэйнесс доносились невнятные обрывки ее речи:

— … как давно… слишком давно! Но не отчаивайся, мой добрый Сноярд, твоя преданность и верность еще будут вознаграждены! А ты, Пеппин, сорванец! О, малышка Корли, чья мордочка была нежнее бархата! Я скорблю о тебе каждый божий день! Но мы встретимся, мы скоро встретимся снова… О, не плачь, Мирдэйл, все могилы во мраке…

Становилось все темней, и Уэйнесс чувствовала себя вовлеченной в какое-то дикое действо или страшный сон. Не выдержав, она повернулась и бросилась бежать к замку, крепко сжимая связку ключей. Около террасы она, наконец, остановилась и стала ждать.

Через несколько минут показалась призрачная фигура графини. Старушка двигалась медленно и тяжело опиралась на трость. Уэйнесс стояла молча. Графиня прошла мимо, словно девушка стала невидимой, поднялась на террасу и вошла в библиотеку. Уэйнесс бесшумно шла следом.

Вечер тянулся мучительно медленно. Пока графиня обедала, Уэйнесс решила посмотреть ключи, и к своему великому облегчению, обнаружила, что каждый снабжен ярлычком. Вот и ярлычок «Кабинет графа» — то, чего она добивалась столь долго и столь безуспешно. После мгновенного размышления, она побежала в слесарню, где среди новых инструментов давно приметила ржавую коробку со старыми ключами. Порывшись в ней, девушка нашла очень похожий ключ, который немедленно сунула в карман.

Неожиданно свет, падавший из двери, померк и, обернувшись, Уэйнесс увидела в проеме высокую фигуру Баро, нового лакея. Рослый черноволосый юноша с безупречными чертами лица и выразительными ореховыми глазами улыбался. Уэйнесс, отдававшая должное его красоте, все же считала Баро пустым и недалеким, а потому старалась держаться от него подальше, что было, конечно же, им замечено и расценено как вызов. Соответственно начались с его стороны эскапады по ее направлению, которых пока что девушке удавалось с легкостью избегать. А теперь лакей стоял в дверях и закрывал ей выход.

— Марья, душа моей души, — начал он. — Что это ты делаешь в таком странном месте?

Уэйнесс придержала язвительное словцо, готовое сорваться с губ и только тихо ответила:

— Ищу какой-нибудь веревочки.

— Вот она, — ответил юноша. — Прямо на полке. — Он подошел, положил на плечо Уэйнесс тяжелую руку и сильно привлек ее к себе, так что девушка сразу ощутила мощный животный жар его тела. От юноши шел нежный запах, напоминавший смесь фиалок, папоротника и еще каких-то неизвестных ей ароматов.

— Ты очень хорошо пахнешь, но я все-таки зла, — прошептала Уэйнесс, вывернулась из-под руки и выскользнула в свободу кладовой, а потом и кухни. За ней тут же вышел и Баро, на губах которого играла тихая загадочная улыбка.

Уэйнесс отправилась в служебный флигель, оскорбленная и расстроенная одновременно. Мгновенная близость с телом Баро задела в ней какие-то томные струны, но одновременно возбудила и страх, трудно поддающийся объяснению. Скоро во флигеле появился и сам Баро. Почувствовав внезапную слабость, Уэйнесс села на первую попавшуюся скамью и взяла журнал. Баро сел рядом. Уэйнесс сделала вид, что ничего не замечает.

— Я нравлюсь тебе? — нежно прошептал юноша.

Уэйнесс бросила на него совершенно равнодушный взгляд и, прежде чем ответить, несколько секунд холодно рассматривала Баро.

— Я не давала вам никаких оснований, господин Баро, и уверена в этом.

— Ох, — выдохнул юноша так, словно она ударила его прямо в солнечное сплетение. — Ну, и ледышка!

Уэйнесс продолжала спокойно листать журнал.

— Расслабься немножко, моя девочка, — ласково засмеялся Баро. — Расслабься, и тогда ты увидишь, что я не самый плохой парень на свете.

Уэйнесс снова бросила на него безучастный взгляд, отложила журнал и поднялась, чтобы пересесть к госпоже Ленк. Но тут запищал браслет на ее запястье.

— Идите, — напомнила Ленк. — Наступает время игры в мяч. Ого, какой дождь пошел! Надо послать Ленка затопить все камины!

Графиня сидела в библиотеке с собаками. Дождь лупил по каменным плитам террасы и по лугу, а небо то и дело вспыхивало синими фейерверками молний.

Игра заключалась в том, что графиня, изображая некие подобия танцевальных па, кидала псам мячик, и все восемь игрушечных собачонок прыгали вокруг, визжа и кусая друг друга. Уэйнесс должна была вытаскивать мяч из пасти наиболее удачливого счастливца и возвращать его весь обслюнявленный графине.

Через десять минут графиня устала, но заставила играть в мяч вместо себя Уэйнесс.

Наконец, ей надоело и это, она отвлеклась и стала дремать. Уэйнесс, стоя за ее креслом, подменила ключ, переклеила ярлычок и спрятала связку в листьях какого-то пышного растения, росшего в горшке на подоконнике. После этого тут же ушла на кухню, проверить, готов ли ужин графини — весьма малопривлекательная смесь сырых яиц, сливок, вишневой наливки и пакетика терапевтических пилюль.

Проснулась графиня Оттилия недовольная и тут же ощерилась на горничную.

— Где вы были, Марья? Меня нельзя оставлять в одиночестве надолго! Мне пришлось вас ждать!

— Я готовила снадобье, ваша милость.

— Хм. Неужели? Тогда принесите. — Графиня успокоилась, но ненадолго. — Я просто не понимаю, как это вы порхаете туда-сюда без предупреждения, как пушинка на ветру! — Графиня выпила снадобье. — Ах, опять пора спать! О, как я ненавижу ложиться, а завтра снова вставать! Как тяжело человеку, когда он стар, а особенно мудр!

— Но что вы, ваша милость!

— Молчите! Везде одни жадные руки и грязные пальцы! Со всех сторон одни хищники, чьи глаза горят жаждой наживы, как глаза тварей, окружающих костер одинокого путника! Я веду жестокую и беспощадную битву, где первые мои враги — жадность и скаредность!

— Ваша милость вооружена великим оружием сильного характера.

— Это так. — Вцепившись в ручки кресла, графиня силилась подняться. Уэйнесс подбежала, чтобы помочь, но графиня сердито махнула на нее рукой и снова поудобнее устроилась в кресле. — В этом нет необходимости. Я еще не инвалид, что бы там кто ни говорил!

— Я никогда так и не думала, ваша милость.

— Впрочем, я действительно могу умереть в любую минуту и тогда — кто знает? — графиня бросила на девушку острый взгляд. — Вы слышали о привидениях в северной башне?

— Лучше не знать о таких вещах, ваша милость, — покачала головой девушка.

— Вижу. И больше ничего не скажу. Пора спать. Помогите мне подняться да осторожнее со спиной! Я страдаю от каждого резкого движения!

Во время отхода ко сну графиня вдруг обнаружила, что ключей у нее нет.

— Ах, чума! Подонки! Негодяи! Марья, где моли ключи?

— Но ведь они всегда у вас, ваша милость, или мне только так кажется?

— Я потеряла их! Наверняка, они где-нибудь на лугу, где ночью любой вор может взять их запросто! Позовите Ленка и немедленно!

Ленк пришел и выслушал историю о пропавших ключах.

— Наверняка я выронила их на лугу! — надрывалась графиня. — Идите и найдите сейчас же!

— В темноте? Под проливным дождем? Но, ваша милость, это совершено неразумно!

В ответ графиня завизжала еще сильней и со всего размаху стукнула тростью по полу.

— Это я решаю здесь, что разумно, а что нет! Не надо себя обманывать! И я заставлю всех вас признать это! — Ленк поднял руки, но неожиданно опустил и повернул голову, прислушиваясь. — Что вы там слышите, Ленк? — вдруг сразу остыв, спросила графиня.

— Не знаю, ваша милость, наверное, кричит привидение.

— Ах, привидение! А вы что слышали, Марья?

— Я слышала что-то, но, мне кажется, это собаки…

— О, да, конечно! Теперь и я слышу! Это Портер, у него приступ катара.

Ленк поклонился.

— Именно так, ваша милость.

— А мои ключи?

— Мы найдем их утром, когда рассветет. — Ленк снова согнулся в поклоне и ушел.

Графиня еще долго ворчала, но, в конце концов, улеглась, хотя долго мучила Уэйнесс перекладыванием подушек, прежде чем окончательно угомониться и заснуть.

Девушка ушла к себе в комнату, сняла передник и чепчик, а туфли на каблучках заменила мягкими шлепанцами. Потом положила в карман заточенный карандаш, бумагу и карманный фонарик.

Ровно в полночь она вышла из комнаты. В замке было тихо. Подождав несколько минут и призвав на помощь все свое мужество, девушка спустилась по лестнице и снова прислушалась.

Тишина.

Через библиотеку Уэйнесс прошла к дверям кабинета, вставила ключ, и дверь распахнулась с жалобным стоном. Проверив замок и убедившись, что она не может оказаться случайно запертой в кабинете, девушка вошла внутрь, и заперла двери изнутри. Включив фонарик, она сразу же увидела, что посередине стоит массивный стол с телефоном и компьютером. За окнами по-прежнему шумел дождь, хотя уже не с такой яростью, как прежде; молнии тоже сверкали реже. Рядом со столом возвышался огромный глобус Земли, на полках вдоль стен стояли книги, сувениры, оружие. Уэйнесс первым делом проверила книги — никаких счетов или иных бухгалтерских документов не было. Тогда все внимание Уэйнесс обратила на стол. Компьютер, которым не пользовались долгие годы, видимо, не работал.

Однако она решила попробовать, села в кресло и нажала кнопку. К большому удивлению, экран вспыхнул личным знаком графа Рауля — черным двуглавым орлом, стоящим на голубом глобусе, перевитом линиями меридианов и параллелей.

Однако надо было как-то искать информацию, которая была так нужна, и Уэйнесс почти вслепую стала перебирать все файлы. Она прошла много тупиков прежде чем добралась до искомого.

Граф Рауль не покупал никаких материалов из галереи Гохун. Более того, его коллекция документов Общества натуралистов включала только те материалы, которые Уэйнесс уже обнаружила в музее Фьюнасти. В этом пункте она разочаровалась. Действительно, в глубине души, скрывая это от самой себя, она надеялась обнаружить в этом таинственном кабинете и Хартию, и грант, может быть, просто лежащими в ящиках этого массивного стола.

Увы, этого не случилось. Граф Рауль просто получил свои материалы от дилера по имени Ксантиф в древнем городе Триесте.

Но в этот момент девушка услышала тихий, почти призрачный звук, словно где-то кто-то осторожно царапал железом по железу. Юная разведчица бросила взгляд на дверь, ведущую на террасу и увидела, как ручка слегка поворачивается, словно кто-то с улицы пытается открыть дверь.

Уэйнесс прикусила губы, но во что бы то ни стало решила добраться до нужной информации. Решила действовать, несмотря ни на что.

Она вывела в поиск слова «Чаф» вместо «Ксантиф» и Крой вместо Триеста и стала ждать результатов, глядя в окно. Полыхнула ярко-синяя молния, и тут же в окне явственно обозначился мужской силуэт, стоявший у самого стекла. Руки его были подняты, словно в них было нечто тяжелое. Уэйнесс заставила себя спокойно встать и пройти к двери, ведущей в библиотеку. Снаружи раздался грохот, словно упало что-то громадное, а потом снова легкий царапающий звук. И девушка поняла, что мужчина обежал террасу, вошел в библиотеку и теперь встал около дверей в кабинет, чтобы перехватить ее, как только она сделает хотя бы шаг из кабинета. Или просто встал спиной к двери и не выпустит ее… Для чего? Зачем?

Кожа ее покрылась мурашками, и по спине пополз отвратительный холодный пот.

Она оказалась в ловушке. Конечно, можно попробовать вырваться через террасу, но скорей всего, она будет поймана и там.

За дверями снова послышался осторожный звук, словно кто-то ковырялся в замке.

Уэйнес дико оглянулась в поисках спасения. Взгляд ее снова упал на полки, заставленные оружием: акинаки, ятаганы, булавы, пики, эспадроны, кинжалы и стилеты. К несчастью, все они были плотно прикреплены к стенам. Тогда она бросилась к телефону и нажала «9».

Через несколько секунд послышался голос Ленка, заспанный и недовольный, но показавшийся девушки ангельским.

— Господин Ленк! — прошептала она едва слышно. — Это Марья! Я слышу какие-то подозрительные звуки в библиотеке! Приходите скорее, пока не проснулась графиня!

— Ах! Ах, да. Да-да. Пусть спит, постарайтесь, чтобы она не проснулась, прошу вас! Так в библиотеке, говорите вы?

— Наверное, это какой-нибудь грабитель, захватите ружье!

Уэйнесс снова вернулась к двери и прислушалась. Было тихо, ибо грабитель — или кто бы там ни был — конечно, насторожился и затих.

Скоро в библиотеке раздался голос Ленка.

— Что здесь все-таки происходит?

Уэйнесс приоткрыла дверь, и увидела действительно Ленка, стоявшего с ружьем у двери на террасу и вглядывающегося вдаль. Девушка бесшумно выскользнула из кабинета и закрыла дверь. Когда Ленк обернулся, она стояла уже у двери в холл.

— Опасность миновала — объявил Ленк. — Грабитель сбежал, несмотря на всем мои усилия. Но он оставил здесь сверло, и притом очень странное.

— Может быть, не станем сообщать графине — она только расстроится и, кстати, замучит нас всех.

— Увы, — согласился Ленк. — Ей действительно нельзя ничего говорить об этом. А тут еще и ключи не разысканы. Она просто меня сгноит.

— Тогда я тоже ничего не скажу.

— Вот и умница. А все же интересно, чего нужно было этой каналье?

— Но ведь он больше не вернется! После вас и вашего ружья! Тихо! Я слышу, сюда идет госпожа Ленк! Вы уж ей сами все расскажите! А то еще…

— Да нет. Сегодня нечего бояться, — печально усмехнулся Ленк. — Она слышала, как вы звонили. Только ума не приложу, как вам это удалось сделать, не разбудив старуху!

— Я говорила тихо, как вы помните, а тут еще гром да и сама она храпит… Так что особых проблем не было.

— Ну, разумеется. Наверное, все же строит позвать Баро, может он чего скажет.

— Может и скажет, но я считаю, чем меньше народу знает о происшедшем, тем лучше.

Утром началась ежедневная рутина; Уэйнесс побыстрее вернула на место ключ, вышла на луг и через десять минут вернулась в замок, сияя радостью, со связкой ключей в руках.

— Это надо было сделать еще ночью, — проворчала графиня. — Вы сберегли бы мне несколько часов покоя. А то я плохо спала.

И тогда Уэйнесс ушла из Мирки Пород, выбрав для этого время, пока Баро кормил собак. Она вернулась на омнибусе в Тцем и из «Поросенка» позвонила в замок.

— Марья? — Что вы делаете в харчевне? — удивилось лицо Ленка на экране.

— Это весьма долгая история, господин Ленк, и я прошу прощения за столь поспешный отъезд, но, увы, я получила письмо, требующее моего немедленного отъезда. Я звоню вам, чтобы попрощаться и прошу передать мои объяснения графине.

— Она будет в шоке! Она так полюбила вас, да и мы стали вам родными!

— Еще раз прошу простить меня, господин Ленк, но уже подошел омнибус, и я уезжаю.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Уэйнесс спокойно добралась на омнибусе из Тцема до Драшени, причем, никто ее явно не преследовал. В Драшени она пересела на экспресс и на огромной скорости помчалась на запад.

После полудня экспресс сделал остановку в Пагнице, узловом пункте побережья. Там Уэйнесс проделала следующее: как только экспресс остановился, она выскочила на платформу и поглядела, не собирается ли кто выпрыгнуть вслед за нею — но никто и не подумал этого сделать, и никакого толстячка в темном костюме с черными усами тоже нигде не было видно.

Тогда Уэйнесс спокойно ушла со станции и сняла номер в гостинице «Трех Рек». Оттуда девушка сразу же позвонила Пири Тамму в «Волшебные Ветры».

— О, Господи, Уэйнесс! — нежно приветствовал ее дядя. — Как славно снова слышать тебя! Откуда ты?

— В данный момент я в Кастайне, но очень скоро уезжаю в Модри, в историческую библиотеку, и непременно позвоню вам оттуда при первой же возможности.

— Отлично. Тогда до завтра. Сегодня у меня будет занята линия.

Но через полчаса Уэйнесс снова позвонила на берега Йисинджеса.

Дядя удивился.

— Никогда не думал, что смогу не поверить собственному телефону! Что случилось?

— Прошу прощения, от меня прямо одно беспокойство!

Пири воздел руки к небу.

— Что за ерунда, моя девочка! Ты все делаешь правильно, но, видишь ли, я тут решил проверить, не подключено ли у меня к аппарату кой-чего. Правда, сказали, что все чисто, однако, нам следует быть все-таки осторожнее. Ну, что с тобой?

Как можно короче девушка рассказала дяде о своих приключениях.

— Теперь я на пути в Триест, где надеюсь найти этого Ксантифа, кем бы он ни был.

Пири как-то странно хмыкнул, явно, стараясь не выказывать своего волнения.

— Значит, похоже на то, что ты поднимаешься еще на одну ступеньку? Или наоборот? И можно ли считать это достижением?

— Надеюсь, что можно. Но лестница оказалась выше, чем мы предполагали.

— Вроде, что и так. Подожди-ка минутку, я залезу в комп, кажется, там есть что-то про этого парня.

Уэйнесс согласилась, и через несколько минут на экране снова появилось лицо Пири.

— Альцид Ксантиф — это его полное имя. Так… адрес, кажется, рабочий: Виа Мальтус, двадцать шесть, Старый Порт, Триест. Профессия — дилер в «Аркане», под чем можно подразумевать все, что угодно.

Девушка записала адрес.

— Кажется, я избавилась от ощущения, что меня преследуют.

— Но может быть, тебя действительно преследуют, а отсюда и все твои опасения, то есть — они истинны.

Уэйнесс невесело усмехнулась.

— Но я никого не видела на этот раз. Однако никак не могу отделаться от ощущения, что какая-то темная фигура тут же отступает в тень, как только я к ней оборачиваюсь… Но нельзя так распускаться. Наверное, это нервы.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Пири. — У тебя есть все основания нервничать.

— Я тоже так говорю себе, но хорошего в этом мало. Поэтому я все же предпочитаю считать, что это лишь игра расшалившихся нервов, и на самом деле бояться нечего.

— Настоящей слежки избежать трудно, — заявил вдруг Пири. — Возможно, ты знаешь, что такое прослушки и жучки… — Тут Пири дал несколько дельных советов о том, как их обнаружить и как от них избавиться. — Но в целом, я, как, впрочем, даже и самые опытные телефонные мастера, полной гарантии дать не могу.

— Я сама постараюсь сделать все, что в моих силах, — заверила его Уэйнесс. — А теперь до свидания, дядя Пири.

Вечером Уэйнесс приняла ванну, вымыла голову, вычистила туфли, тщательно проверила сумочку и чемодан, а потом протерла их влажным полотенцем, дабы удалить все возможные напыления или технические смазки. Затем юная разведчица выставила все вещи, включая плащ, и обследовала номер. Кажется, все было в порядке.

Наутро она использовала остальные дядины советы вкупе с собственными уловками, которые должны были помочь ей избежать возможного преследования, и уехала в Триест на подземке.

В полдень девушка уже находилась на Центральном вокзале, обслуживающем Новый Триест, северную часть Карсо и некую площадь, до сих пор контролируемую Техническими Парадигмами — странным образованием, не признаваемым нигде более на Старой Земле.

С вокзала Уэйнес на сабвее проехала десять миль до станции Старый Триест — здания из черного железа с опалово-зелеными стеклами, занимающего пять акров терминалов, маркетов и кафе; внутри беспрестанно мельтешили толпы портье, школьников, бродячих музыкантов, а также приезжающих и отъезжающих во все стороны.

В киоске девушка купила карту и решила ознакомиться с ней в ближайшем кафе. Правда, сначала надо было поесть, и она позавтракала мидиями, поданными в ярком красном соусе из чеснока и розмарина. Потом наша юная разведчица развернула карту и сразу же наткнулась на небольшое предисловие издателя:

«Если бы вы знали все секреты Старого Триеста, то проходили бы через них благоговейно и медленно, не как толстяк, со всего размаха плюхающийся в бассейн, а как преданный инок, приближающийся к священному алтарю».

Под сим странным текстом стояла подпись — А. Беллорс Фокстехуде.

Развернув карту окончательно, Уэйнесс долго на нее глядела каким-то стеклянным взором, пока не сообразила, что держит лист вверх ногами. Девушка перевернула карту, однако ничего так и не прояснилось, вероятно, в первый раз она держала ее все-таки правильно. Тогда девушка снова перевернула лист так, чтобы Адриатика, плескавшаяся неподалеку, так же и на карте оставалась справа. Затем еще несколько минут она безуспешно изучала уловные изображения, которые должны были изображать улицы, большие и малые каналы, лодочные пути, мосты, аллеи, пешеходные дорожки, площади, плацы, променады и прочее, и прочее, и прочее. Тут она обратила внимание на одну странность — чем короче улица выглядит на карте, тем длиннее у нее название. В полной растерянности девушка уже собиралась вернуться в киоск, чтобы попросить карту попроще, но тут на глаза ей попалось название Виа Мальтус; улица, как оказалась, находилась на западном берегу Канала Бартоло Сеппи в районе Порто Веккио.

Уэйнесс сложила карту, оглядела кафе и не увидела ни толстяка с восковой кожей и усиками, ни вообще кого-либо, кто мог бы привлечь ее внимания. Она спокойно вышла из кафе, а потом и со станции. Солнце спряталось за легкими серыми тучками, а с Адриатики все сильнее начинал дуть пронизывающий ветер.

Постояв немого и придерживая хлопающую по коленям юбку, девушка побежала на стоянку трехколесных кэбов, бывших здесь самым распространенным видом транспорта. Показав шоферу карту, она указала на Виа Мальтус и объяснила, что хочет остановиться в отеле поблизости от этого замечательного места.

— О, Старый Порт и в самом деле место дивное! — с уважением откликнулся водитель. — Я отвезу вас в отель «Сиренуза», и недорогой, и удобный, не то, что все эти новомодные штучки.

Уэйнесс залезла в кэб и покатила по старому городу. Место оказалось воистину уникальным. Город строился наполовину на узкой полосе земли, состоявшей из каменных холмов, а наполовину на мысах, вдававшихся в Адриатическое море. Всюду застройку пересекали каналы с темной водой, лизавшие основания высоких узких зданий. Город показался девушке темным и таинственным.

Кэб проехал горбатые чудные мосты, выбрался через Виа Кондотьеро на Плаца Далматио, а потом через Виа Страда помчался по сплетениям узких улочек. Далее проследить направление своего маршрута Уэйнесс уже не могла, а спустя еще минут десять и окончательно запуталась. Наконец кэб вывернул на Виа Северин, пересек Канал Флакко через мост Доблести и въехал в квартал петляющих канальчиков и тупиков, над которыми парили сонмы ангелов всех расцветок и размеров. Это и был Порт Веккио, усеянный сотнями маленьких пристаней, безмолвный ночью и кипящий днем не только от наплывов местных людей, но и от накатывающих, как прилив, туристов.

Улица Десяти Пантологистов тянулась вдоль Канала Бартоло Сеппи и была полна всевозможных бистро, кафе, цветочных лавочек и киосков, где продавались горячие моллюски и чипсы в бумажных фунтиках. Также на улице находилось немало магазинчиков, торговавших всем, чем придется: забавными сувенирами из других миров, инкунабулами, редким старинным оружием и музыкальными инструментами, на которых никто не знал, как играть. Некоторые из магазинчиков специализировались на головоломках, криптограммах, надписях на неизвестных языках, другие продавали монеты, стеклянных насекомых, автографы и минералы с погибших звезд. Были магазины и побогаче, предлагавшие кукол, одетых в костюмы всех времен и народов, и кукол-автоматов, изображавших действия пристойные и не очень. Парфюмерные лавчонки за километр пахли маслами и благовониями, кондитерские торговали пирожными и конфетами, которых не продавали больше нигде на Старой Земле, а равно и сушеными фруктами, сваренными в сиропе и покрытыми глазурью. Магазинчики игрушек жужжали модельками самолетов, поездов и автомобилей; имелись и такие, где продавали модели космических яхт.

Водитель остановил кэб у отеля «Сиренуза», низкого старого здания, начисто лишенного какой-нибудь архитектурной грации, выстроенного кусками, век за веком, пристройка за пристройкой, и теперь занимавшего целый квартал между улицей Десяти Пантологистов и побережьем Адриатики. Уэйнесс отвели номер с высоким потолком в самом конце третьего этажа. Комната оказалась вполне веселой, с сине-розовыми бумажными обоями в цветочек, хрустальной люстрой и стеклянными дверьми, выходившими на крошечный балкончик. Другая дверь вела в ванную, сделанную в игривом стиле рококо. На буфете девушка обнаружила телефонный экран, несколько книг, включая шикарное десятитомное издание барона Бодиссея под общим названием «Жизнь»; стояли здесь и «Сказки Старого Триеста» Фиа делла Рема и «Таксономия демонов» Майриса Овика. Кроме этого, Уэйнесс обнаружила меню гостиничного ресторана, корзинку с зеленым виноградом и графин красного вина на подносе с двумя стаканами.

Девушка поела винограда, налила полбокала вина и вышла на балкон. Прямо под ней находилась прогнившая старая пристань, неутомимо скрипевшая под упорными адриатическими волнами. Неподалеку покачивались на воде с десяток рыбачьих лодок, а дальше за ними расстилались лишь море да небо, из которого как раз в этот момент сыпался на серые волны прозрачный дождь. На севере взгляд упирался в серую линию горизонта, почти терявшуюся в облаках и дожде. Несколько минут Уэйнесс стояла на балконе, потягивая кислое вино, а в лицо ей бил сырой ветер, доносивший запах рыбы и мокрых досок. И это была Старая Земля в одном из самых прекрасных своих проявлений. Больше нигде, ни на одной планете невозможно увидеть такой пейзаж и ощутить такой запах.

Ветер завывал все сильнее, Уэйнесс допила вино и вернулась в комнату, прикрыв за собой стеклянные двери. Она приняла ванну, переоделась в серые брюки-шаровары и черную куртку. Затем, немного подумав, все-таки позвонила в «Ветры».

— Я вижу, ты добралась благополучно, — обрадовался Пири. — Тебя преследовали?

— Не думаю. Но ни в чем уверенной быть нельзя.

— И… что теперь?

— Пойду искать Ксантифа. Его магазин здесь неподалеку. Если я узнаю что-нибудь определенное, то немедленно позвоню тебе. Если нет, то подождем еще немного. Но мне все равно кажется, то наши разговоры прослушивают.

— Хм, — проворчал Пири. — Насколько мне известно, сейчас это невозможно.

— Хорошо бы. Кстати, есть ли какие известия от Джулиана или еще от кого-нибудь?

— От Джулиана ничего, но есть письмо от твоих родителей, пришло только сегодня утром. Прочитать?

— О, пожалуйста!

Письмо говорило о возвращении Глауена, о разоблачении и казни Флоресте, а затем об экспедиции Глауена на Шатторак, из которой, к моменту написания письма, он еще не вернулся.

Письмо расстроило девушку.

— Я очень переживаю за Глауена, — поделилась она с Пири своими страхами. — Он совершенно неосторожен и не остановится ни перед чем.

— Он тебе нравится?

— Очень.

— Насколько мне известно, твой Глауен, в общем-то, счастливчик.

— Спасибо, дядя. Но и я буду счастливицей, особенно, если он выживет.

— Однако сейчас тебе лучше беспокоиться о себе, а не о нем. И, думаю, Глауен Клаттук, согласился бы со мной в этом.

— Вероятно, да. Ну, все, до свидания, дядя.

Уэйнесс спустилась в холл, где царили суматоха и какая-то возбужденная суета, постояльцы прибывали постоянно широким потоком; тут же назначались деловые встречи и свидания. Уэйнесс долго разглядывала бурлящую пеструю толпу, но никого подозрительно так и не обнаружила.

Было около трех часов, стоял сырой и туманный день. Уэйнесс вышла из гостиницы и направилась вдоль по улице Десяти Пантологистов. С гор спускались пластины тумана и ложились едва ли не на плечи прохожим. От Канала Сеппи поднимались испарения и странные запахи, и все окружающее казалось абстрактным коллажем черного, коричневого и серого цветов.

Постепенно Уэйнесс отвлеклась от грустных мыслей о Глауене и неожиданно почувствовала, что у нее на затылке что-то пульсирует. Неужели ее действительно преследуют? Или это просто кровь стучит? Девушка остановилась на минутку, делая вид, что заинтересовалась витриной свечного магазинчика, а сама внимательно оглядела всех проходящих мимо нее людей. Но, как обычно, все было спокойно.

Разочарованная и расстроенная еще больше, юная разведчица повернулась и пошла обратно, опять внимательно наблюдая за всеми прохожими. Но навстречу плыли лишь незнакомые лица… Впрочем, погодите… а этот толстяк, лысый, с лицом херувима? Ведь мог он надеть парик и приклеить усы, напудриться? Все возможно. А этот широкоплечий молодой турист, с лицом, как луна и с длинными светлыми космами? Может быть, это тот самый молодой красавец лакей, называвший себя Баро? Уэйнесс прикусила губы. В наши дни все возможно, переодевание стало настоящим искусством. Всем известно, что сегодня можно изменить не только волосы и форму носа, но и цвет глаз.

Тогда Уэйнесс решила проверить свои подозрения и быстро нырнула в темную аллею небольшого сквера, находившегося поблизости. Пройдя десять шагов, девушка резко свернула в сторону, зашла за угол и там спряталась за кустами.

Время шло: пять минут, десять… Ничего не происходило, никто не заходил в сквер и не рыскал по аллеям. Девушка уже начинала думать, что расстроенные нервы опять сыграли с ней очередную глупую шутку, и постояв еще немного, вышла из укрытия и вновь отправилась гулять по улице Десяти Пантологистов. Здесь, на первом же углу, она обратила внимание на высокую женщину в черном плаще с туго завязанными узлом черными волосами. Поглядев на Уэйнесс, женщина презрительно подняла брови, фыркнула и, круто развернувшись, пошла прочь.

«Это что за странности?!» — подумала Уэйнесс, но собрать факты воедино так и не смогла.

Девушка просто поспешила уйти дальше по улице как можно быстрее.

Через сотню ярдов улица привела ее к пересечению каналов Сеппи и Дациано. Через Дациано вел мост Орсини, а уже за ним, совсем недалеко располагалась и Виа Мальтус. Уэйнесс свернула направо и медленно побрела по Виа Мальтус, где еще через пятьдесят ярдов обнаружила невзрачный магазинчик с вывеской над дверями. Вывеска гласила витиеватым золотом по черному фону: Аркана. И чуть пониже и помельче: Ксантиф.

Двери оказались заперты, магазин пуст. Уэйнесс постояла на пороге, обиженно поджав губы. «Да будь оно все проклято! — выругалась она про себя. — Неужели они думают, что я проделала весь этот путь лишь для того, чтобы постоять на ступеньках паршивой лавчонки, да еще и под проливным дождем в придачу?!» Дождь и правда уже припустил вовсю, и девушку стало знобить.

Она попыталась заглянуть внутрь через стекло витрины, но не увидела ничего. Может быть, этот Ксантиф вышел только на минутку и скоро вернется? Подняв плечи, и сгорбившись от потоков дождя, Уэйнесс посмотрела в сторону соседнего магазина, торговавшего ароматическими шариками, составленными из трав с других миров. Еще один магазин с другой стороны специализировался на продаже нефритовых медальонов в три дюйма диаметром.

Уэйнесс прошлась до конца Виа Мальтус, где улица упиралась в пристань. Там она снова постояла, глядя вдоль улицы. На нее никто не обращал внимания, и девушка двинулась обратно, остановившись на сей раз у магазина медальонов.

Здесь вывеска была такая:

«Альвина внутри! Заходите!»

Уэйнесс толкнула дверь и зашла внутрь. За стойкой справа сидела тоненькая дама средних лет в напяленной на полуседые волосы рыбацкой шапочке. На ней был свитер грубой вязки и серая тяжелая юбка. Яркими серо-зелеными глазами женщина посмотрела на вошедшую и звонко сказала:

— Я вижу, вы здесь впервые и не знали, что и в Триесте бывают сильные дожди!

— Да, дождь действительно застал меня врасплох, — жестко усмехнулась Уэйнесс. — Но я хотела попасть в соседний магазин, а он закрыт. Вы не знаете, в какие часы работает господин Ксантиф?

— Разумеется, знаю. Он открывает свое заведение три раза в неделю в полночь, и всего на три часа. Если вам интересно, то сегодня ночью он тоже откроется.

— Что за идиотское расписание? — не поверила своим ушам Уэйнесс.

— Отнюдь нет, если вы знаете Ксантифа, — улыбнулась женщина.

— Но ведь это совсем неудобно для покупателей! Или он сам немного не в себе?

Альвина, не переставая улыбаться, покачала головой.

— Ксантиф — человек многих достоинств. Хозяином магазина он является почти случайно. Ему вовсе не нравится торговать всей этой ерундой, а потому цены у него очень низкие — для быстрейшей распродажи. Последнее, конечно, все-таки нонсенс, как я считаю.

— Но магазин принадлежит ему, и он вправе распоряжаться своим товаром, как ему вздумается. Кому какое может быть дело до этого?! — запальчиво возразила Уэйнесс, и Альвина быстро уловила ее эмоцию.

— Относительно Ксантифа огорчаетесь вы напрасно. Он — патриций.

— Я и не думала огорчаться, — важно ответила девушка. — И все же ваш совет принимаю. — Она подошла к двери, но дождь так и не угомонился.

Альвине, кажется, было вполне приятно ее присутствие, и потому Уэйнесс быстро спросила:

— И давно он здесь?

Та кивнула.

— Он родился милях в пятидесяти восточнее Триеста, в замке. Его отец, тридцать третий барон, умер, когда Ксантиф был еще школьником. Он сам мне рассказывал, как отец вызвал его к смертному ложу и сказал: «Мой дорогой Альцид, мы прожили счастливо долгие годы, но пришла пора расставаться. Я умираю счастливым, поскольку оставляю тебе бесценное наследство. Это, во-первых, верный и утонченный вкус, к которому будут присушиваться все остальные. Во-вторых, инстинктивную убежденность в своей чести, доблести и благородстве, которое принадлежит тебе как тридцать четвертому барону. И, в-третьих, ты наследуешь все материальные доказательства нашего баронства, включая земли, владения и сокровища. А теперь скажу и то, что по смерти моей никому, в том числе и тебе, не придется особо ни веселиться, ни горевать, поскольку, даже умерев, я всегда буду охранять тебя и всегда приду к тебе на помощь в тяжелый час». Сказав так, старик умер, и Ксантиф сделался тридцать четвертым бароном. А поскольку он уже убедился в своем прекрасном вкусе относительно вин, еды и женщин, а также никогда не сомневался в своей личной порядочности, то первым делом решил заняться благами материальными. Правда, он скоро убедился, что они не так уж и велики: старый замок, несколько акров каменистой земли, пара десятков древних олив да несколько коз.

Тогда он открыл этот магазин и сначала продавал в нем какие-то ковры, картины, книги и прочий хлам из своего замка и даже несколько преуспел в этом. Но вот, собственно говоря, и все.

— Хм. Значит, вы с ним неплохо знакомы?

— Относительно. Когда он приходит сюда, то непременно заглядывает и ко мне послушать доброго совета, а то и просто перекинуться словечком. Он ведь человек чувствительный и добрый. — Алина немножко рассмеялась. — Странный у него, конечно, бизнес. Но я даже разрешаю ему трогать мои медальоны, что он очень любит. Вам, правда, не разрешу.

Уэйнесс тут же обернулась к витрине, где на бархатных шнурочках висело множество непохожих один на другой медальонов.

— Какая прелесть! Они все из жадеита?

— Точнее из нефрита. Жадеит дает несколько более грубый оттенок. А эти холодные и гладкие, как зеленое масло.

— А для чего они?

— Я продаю их коллекционерам, они являются копиями с античных оригиналов, которые стоят немыслимых денег. Новые же ничем не хуже, зато значительно дешевле.

А для чего они служили в древности?

— Поначалу они являлись амулетами, надевавшимися на волосы воинами далеких миров. Когда воин убивал врага, то снимал его медальон и надевал на себя. Так они становились трофеями. А медальоны героев становились даже больше, чем трофеями — талисманами. Существует множество тонких различий в цвете, форме и так далее, а также существует и не меньше специальных названий. Настоящих, подлинных медальонов мало, их можно перечесть по пальцам, и каждый из них описан, поименован и атрибутирован. Все они практически бесценны, а самый большой — уж точно. Вот, например, взгляните на эту цепочку из шести медальонов, она так и сверкает изнутри; в ней столько духа. О ней приходится особенно заботиться, надо охранять и не позволять никому трогать, поскольку с каждым прикосновением дух мало-помалу улетучивается.

— Но кто же отличит подлинник от новодела?

— Специалист, разумеется. Истории о медальонах я могу рассказывать бесконечно. — Альвина почему-то посмотрела на потолок. — Ладно, одну все-таки расскажу. История о великом медальоне по имени Двенадцать Бороздок. Долгое время коллекционер Явдох Ибразил мечтал о нем и, наконец, после долгих торгов заполучил вожделенные Двенадцать Бороздок. Но в эту же ночь его прекрасная супруга Дильри Лагум увидела медальон и, ничего не подозревая, надела на волосы, как диадему. Придя к жене, Явдох восхитился ее красотой, после чего вдруг заметил медальон в ее волосах. Говорят, что он побледнел, как смерть, и сразу понял, что нужно делать. Нежно взял он руку красавицы Дильри, повел ее в сад и перерезал ей горло в зарослях лотосов. А потом закололся и сам. История эта известна только меж коллекционерами, а суть ее сводится к следующему; Явдох Ибразил сделал именно то, что он и должен был сделать. С этого момента история переходит, так сказать, в метафизический план. А вы что думаете по этому поводу?

— Не знаю, — осторожно ответила Уэйнесс. — Может быть, только то, что все коллекционеры несколько сумасшедшие.

— Неужели? Да ведь это трюизм!

— И еще то, что работать с такими темпераментными субъектами, должно быть стоит немалых нервов.

— Порой — да, — согласилась Альвина. — тем не мене, я считаю, что мои высокие цены отчасти утешают меня в моих трудностях. — Она встала. — Если хотите, вы тоже можете коснуться какого-нибудь медальона, вы вреда им не причините.

Но девушка покачала головой.

— Я думаю, что мне не стоит этого делать. У меня есть много более важных дел.

— В таком случае я поставлю чайник. Если вы не спешите, конечно.

Уэйнесс снова поглядела в окно и обнаружила, что дождь престал, по крайней мере, на данный момент.

— Нет, спасибо, мне лучше сейчас же вернуться в отель.

Выйдя на улицу, Уэйнесс задержалась еще на несколько секунд перед магазином Альвины. Над Адриатикой через тучи начинало пробиваться яркое солнце. Виа Мальтус благоухала запахом мокрого камня вперемешку с запахами каналов и моря. Вдоль набережной шел старик в красной шапочке с падающим на плечи помпоном, и вел на поводке беленькую собачку. Напротив, в дверях дома, стояла старушка и разговаривала с другой старушкой, остановившейся у порога. Обе были в черных платьях и старых кружевных шалях. Разговаривая, они то и дело неодобрительно посматривали на выгуливающего собачку старичка; обе словно осуждали его за что-то, неизвестное Уэйнесс. Но ни одного из этих трех персонажей, конечно, нельзя было заподозрить ни в какой слежке. И девушка спокойно пошла обратно, однако, не забывая периодически поглядывать через плечо.

Солнце на западе уже разогнало большую часть туч, и серо-коричневый пейзаж превратился в белый. Постояв на своем балконе несколько минут, Уэйнесс вернулась в номер, села в кресло и задумалась над тем, что узнала. Все это было, конечно, интересно, но к главному вопросу, имело мало отношения. Скоро ей захотелось спать, и девушка прилегла. Проснулась она непонятно от чего уже ближе к вечеру. Юная разведчица переоделась в коричневый костюм и спустилась в ресторан, где заказала гуляш, салат из латука и краснокочанной капусты, а также полграфина местного мягкого вина.

Выйдя из ресторана, она присела в углу холла, одним глазом глядя в журнал, а другим наблюдая за входящими и выходящими.

Время близилось к ночи, и без двадцати двенадцать девушка встала и выглянула на улицу.

Все было тихо, и ночь темна. Несколько уличных фонарей создавали в море окружающей тьмы крошечные островки света. На склонах холмов туман затянул городские огни так, что они казались лишь смутными пятнами. Улица Десяти Пантологистов оказалась пустынной на всю ту длину, что была доступна зрению Но девушка все же вернулась в отель и подошла к стойке с ночным портье — молодой женщиной, чуть старше ее самой.

— Мне нужно выйти для деловой встречи, — стараясь говорить спокойно и безразлично, начала она. — Но безопасно ли на улицах в такой час?

— Улицы есть улицы. Народу в городе много. Порой попадаются и маньяки, и собственные родители. А бывает и так, что они совмещаются в одном лице.

— Мой отец теперь далеко и увидеть его на улицах Триеста было бы для меня действительно шоком.

— В таком случае, вам больше следует опасаться маньяка. Моя мать, например, очень волнуется, когда я дежурю по ночам. «Нет безопасности нигде, даже в собственной кухне, — любит повторять она. — Только на прошлой неделе, вызванный мной водопроводчик умудрился оскорбить твою бабушку прямо у нас на кухне!» На что я ответила, что в следующий раз, когда вызовут водопроводчика, пусть бабушка выйдет на улицу, а не торчит у него над душой на кухне.

— Значит, придется рискнуть, — задумчиво пробормотала Уэйнесс, отходя от стойки.

— Одну минутку, — остановила ее девушка-портье. — Вы неправильно одеты. Повяжите на голову шарф. Когда девушка ищет приключений, она всегда выходит с непокрытой головой.

— Приключения — это последнее из того, что я ищу, — усмехнулась Уэйнесс. — А у вас есть тот самый шарф? Могу я одолжить его у вас на пару часов?

— Разумеется! — Девушка подала Уэйнесс платок из черно-зеленой шерсти. — Вполне подходит. Вы вернетесь поздно?

— Хотелось бы думать, что нет. К сожалению, человек, который мне нужен, доступен только по ночам.

— Хорошо, до двух я смогу вас подождать. После вам придется звонить в колокольчик у двери.

— Спасибо, я постараюсь вернуться как можно раньше.

Уэйнесс повязала платок на голову и пустилась в свой опасный поход. Ночью путаные улочки Порто Веккио не понравились ей еще больше, чем днем. За окнами раздавались какие-то пьяные крики, а когда она пересекала Канал Дациано, на мосту Орсини вновь стояла высокая женщина в черном плаще. Легкая дрожь пробежала по телу Уэйнесс. Неужели это та же особа, что встретилась ей днем возле сквера? Неужели они так и продолжают ее мучить?

Но на мосту стояла явно совсем другая женщина, и Уэйнесс тут же посмеялась над своей глупостью. Эта женщина тихонько напевала себе под нос, и слов разобрать было почти невозможно. Однако юная разведчица разобрала ее навязчивую веселую мелодию и взмолилась только об одном — чтобы та не запала ей в память.

Свернув вниз по Виа Мальтус, девушка продолжала оглядываться чаще прежнего, и не доходя до магазинчика Ксантифа, увидела вышедшего из-за угла улицы Десяти Пантологистов мужчину в плаще с низко надвинутым капюшоном. Он постоял секунду, всматриваясь в Виа Мальтус, и затем двинулся в сторону Уэйнесс.

С сердцем, готовым выскочить из груди, девушка помчалась к лавке Ксантифа, за окнами которой мерцал слабый свет. Она толкнула двери — но те снова оказались запертыми. Тогда она отчаянно закричала и стала дергать дверь изо всех сил, стучать в витрину и рвать колокольчик. Краем глаза девушка видела, что высокий мужчина приближается к ней большими шагами, скорее напоминающими прыжки. Тогда она повернулась и попыталась встать в тень. Колени ее дрожали, она почувствовала себя в западне. Неожиданно дверь магазина распахнулась, и Уэйнесс увидела седовласого тонкого и гибкого человека, державшегося на удивление спокойно и прямо. Он сделал шаг в сторону, и Уэйнесс в полуобморочном состоянии почти упала внутрь комнатки.

Человек в плаще с капюшоном пробежал мимо, даже не потрудившись оглянуться, и скоро пропал из глаз в темноте Виа Мальтус.

Ксантиф закрыл дверь и пододвинул девушке кресло.

— Вы взволнованы, сначала отдохните немного.

Уэйнесс упала в кресло и кое-как взяла себя в руки. Молчание становилось уже неприличным. Надо было что-то сказать. И тогда она подумала, почему бы ей просто не взять и не сказать сейчас всю правду? Сразу все станет легче и не надо будет ничего придумывать.

— Я испугалась, — начала она и снова замолкла, пораженная тем, что голос ее все еще дрожит.

Ксантиф вежливо кивнул.

— Я тоже, хотя совсем по другой причине.

Осознав смысл замечания, Уэйнесс рассмеялась, что, кажется, понравилось Ксантифу. Успокоенная девушка немного расслабилась и оглядела помещение, в которое так неожиданно попала. Оно гораздо больше, чем лавку, напоминало частную гостиную. Никакой арканы — что бы под этим ни подразумевалось — девушка не обнаружила, хотя сам хозяин вполне соответствовал тому образу, который сложился у нее из рассказов Альвины. Он явно обладал аристократическими манерами, держался воспитанно, тонко, кожа отличалась прозрачной белизной, черты лица — утонченностью, а длинные седые волосы обрамляли лицо, как на картинах Возрождения. Он был одет в изящный и мягкий черный костюм, белую рубашку, украшенную галстуком цвета мха.

— Но сейчас, как я понимаю, вы взяли себя в руки? И теперь я могу поинтересоваться причиной вашего страха. Или нет?

— Правда, как всегда, проста, — призналась Уэйнесс. — Я испугалась смерти.

Ксантиф кивнул.

— Этот страх разделяют многие, но только некоторые несутся среди ночи в мой магазин, чтобы сообщить мне об этом.

— Но это не тот страх, о котором вы подумали, — осторожно пояснила девушка.

— А! Так здесь вы не случайно?

— Нет.

— Тогда, считайте, что мы уже продвинулись вперед. Итак, вы не доисторическое существо и не безымянная жена?

— Я не понимаю о чем вы! — Вспыхнула Уэйнесс. — Меня зовут Уэйнесс Тамм.

— Так это все объясняет! Простите мне мои догадки, но здесь, в старом Триесте, все так загадочно и запутано, порой это комедия, а порой и наоборот. Поясню. Например, после визита, подобного вашему, можно обнаружить подброшенного в корзине младенца.

— На этот счет вы можете быть спокойны, — холодно ответила девушка. — Я здесь в такой час лишь потому, что вы сами избрали его для своей торговли.

Ксантиф поклонился.

— Вы меня убедили. Вас зовут Уэйнесс Тамм, и это звучит чрезвычайно мило. Прошу вас, приобретите этот старый пыльный ковер! Или эту модель корабля! Или это покрывало для кошки! Что хотите. Да! Есть и более удачный ход. Могу я поухаживать за вами? Нет? А как насчет чашечки чаю? Ах, к чаю вы готовы. — Ксантиф бросил на не одновременно ласковый и насмешливый взгляд. — Вы, разумеется, из другого мира?

Уэйнесс кивнула.

— Я даже скажу вам больше, я член Общества натуралистов, а мой дядя Пири Тамм — его секретарь.

— Я знаю, что таковое существовало, но полагал это делом давно минувших дней.

— Не совсем. Но если я начну рассказывать вам всю историю с самого начала, мы застрянем здесь на несколько часов. Так что попытаюсь быть лапидарной.

— Благодарю. Тем более, что слушатель из меня плохой. Итак?

— Давным-давно — точную дату назвать не могу — секретарь нашего Общества по имени Фронс Нисфит продал важные документы организации и очень запутал дело. Теперь Общество пытается возродить свою деятельность и очень нуждается в пропавших документах. Мне удалось узнать, что около двадцати лет назад вы продали некоторые из этих документов графу Раулю Фламандскому. Вот почему я здесь.

— Я помню эту сделку, — подтвердил Ксантиф. — И что дальше?

— Я думаю, может быть, у вас есть и другие материалы Общества, особенно документы, касающиеся Консервации на Кадволе.

Ксантиф покачал головой.

— Ни единого. Я вообще случайно ввязался в это дело.

Уэйнесс откинулась в кресле.

— Тогда вы, может быть, скажете, как эти бумаги попали к вам, так, чтобы я могла продолжить свои поиски дальше?

— Конечно. Но прежде еще раз поясню. Как я уже сказал, вообще я такими вещами не занимаюсь. Я купил те бумаги лишь для того, чтобы передать графу Раулю, которого всегда считал альтруистом и настоящим джентльменом, каких нынче нет, ну и настоящим другом. А вот и чай.

— Спасибо. Почему вы смеетесь?

— Вы так неправдоподобно серьезны!

Уэйнесс отвернулась, но предательские слезы уже закапали в чашку, и она пожалела, что не спит сейчас в своей уютной постели в Речном Домике. Ее самообладание почти полностью оставило ее.

Ксантиф спокойно подошел к девушке с другой стороны и вытер слезы изысканным платочком, благоухавшим лавандой.

— Простите меня. Обычно я не столь настойчив. У вас, видимо, действительно, большие неприятности.

— Да. Я боюсь, что меня преследуют. И преследуют очень опасные люди. Я стараюсь уйти от них все время, но, видимо, у меня не всегда это получается.

— Что заставило вас предположить такое?

— Как только вы открыли дверь, мимо пробежал мужчина, на нем был плащ с капюшоном, вы должны были его заметить.

— Я и заметил. Он пробегает здесь в это время каждую ночь.

— И вы знаете его?!

— Я знаю, что он никоим образом не преследовал вас.

— Но я видела, как он за мной наблюдал, как впивался глазами мне в затылок!

— Может, и так, — согласился Ксантиф. — В свое время ходило много разных историй. И все-таки. Если ваши преследователи — ваши поклонники, то избавиться от них не представляет труда. Если они профессионалы, то шансы и у вас, и у них примерно равны. Но если они настоящие специалисты, то от вашей кожи постоянно будет исходить специально закодированное излучение. Вы будете окружены специальными летучими невидимыми шпионами, каждый меньше, чем капля воды, и любые попытки избавиться от них — бесполезны.

— Так они могут быть и в этой комнате! Сейчас!

— Не думаю. В ходе моей торговли мне приходится часто принимать различные меры предосторожности, и у меня поставлена аппаратура, предупреждающая об опасности немедленно. Скорее, похоже на то, что вы страдаете нервным расстройством и воображаете то, чего нет.

— Надеюсь.

— Вернемся к нашим баранам. Итак, мое отношение к бумагам Общества натуралистов. Это весьма странная история. Кстати, вы заметили магазинчик рядом?

— Я разговаривала с Альвиной, это она сказала мне о ваших часах работы.

— Двадцать лет назад ее всячески обхаживал некий господин по имени Адриан Монкурио, который хотел продать ей набор из четырнадцати медальонов. Альвина вызывала экспертов, которые установили, что медальоны не только старинные, подлинные, но крайне редкие и дорогие. Альвина была рада приобрести их даже по немалой цене. После этого Монкурио, бывший в некотором роде авантюристом, исчез в поисках новых приключений. Но через некоторое время он вернулся с двадцатью новыми медальонами. Эти, по мнению экспертов, оказались подделками, и Альвина отказалась их взять. Тогда Монкурио забрал их и скрылся из Триеста до тех пор, пока в дело не вступил Союз медальеров.

Какое-то время о нем ничего не было слышно, но потом стало известно, что он, представившись антикваром, все-таки всучил фальшивки каким-то неопытным коллекционерам, которые думали, что сами надули глупого продавца. В общем, пока суть да дело, все двадцать фальшивых медальонов были проданы, и Монкурио с тех пор больше никто не видел.

— Но причем здесь документы Общества натуралистов?

Ксантиф сделал округлый жест изысканной белой рукой.

— Когда Монкурио первый раз подбирался к Альвине, он хотел ей продать материалы Общества. Она передала их мне, но меня интересовала только часть, которая имела отношение к графу Раулю. Монкурио же настаивал на том, что продаст все или ничего. Так что мне пришлось взять все по весьма условной цене и перепродать, не получив ни капли прибыли, графу Раулю.

— И вы не обнаружили там ничего, связанного с планетой Кадвол? Ни Хартии, ни гранта, не сертификата — ничего?

— Ничего подобного.

Уэйнесс в отчаянии откинулась на спинку кресла.

— А не говорил ли вам случайно сам Монкурио, откуда он взял эти бумаги? Где он их нашел, у кого купил?

Ксантиф покачал головой.

— Насколько я помню, нет.

— А где он теперь?

— Монкурио? Понятия не имею. Если на земле, то где-нибудь в бегах.

— Но если Альвина выплачивала ему деньги за первые медальоны, то у нее должен остаться какой-нибудь адрес, информация, счет?

— Хм. Если даже это так, то Союз она об этом в известность не ставила. Может быть, информация была передана на основе конфиденциальности. — Ксантиф на мгновение задумался. — Если хотите, я поговорю с ней на это счет. То, что нельзя рассказать вам, вполне можно доверить мне.

— О, прошу вас! — Уэйнесс вскочила с кресла и с воодушевлением заговорила. — Я и так хотела рассказать вам все, но теперь скажу одно, самое главное! Понимаете, пока я не доберусь до этих документов, на Кадволе может произойти несчастье, и вся Консервация полетит к черту!

— Ага, теперь я понемногу начинаю понимать вас. Я отправлюсь к Альвине сейчас же, как и я, она предпочитает ночные часы. — Он подобрал с пола черно-зеленый платок и повязал им волосы девушки. — Где вы остановились?

— В отеле «Сиренуза».

— Тогда спокойной ночи. Если узнаю что-нибудь полезное, то извещу вас немедленно.

— Благодарю вас, благодарю!

Ксантиф отпер дверь, и девушка вышла на улицу. Барон внимательно осмотрелся по сторонам.

— Кажется, все спокойно. Как правило, в это время суток улицы вполне безопасны, поскольку все бродяги, так или иначе, уже спят.

Уэйнесс почти бегом помчалась вверх по Виа Мальтус. Обернувшись на углу, она увидела, что Ксантиф все еще стоит, провожая ее взглядом. Девушка помахала ему рукой и свернула на Десять Пантологистов.

Ночь казалась темней, чем прежде. На мосту Орсини никто больше не стоял и не пел песен, а воздух пробирал до костей и душил терпким запахом Старого Триеста.

Уэйнесс шла по улице, и шаги ее звонко отдавались в ночной тишине. Из-за проплывающих мимо железных захлопнутых ставень то и дело доносились глухие голоса и звуки, какие-то рыданья и плач. Звук ее собственных шагов то затихал, то гремел. Наконец она добралась до места, где узкая аллейка вела с улицы к пристани, и сразу же навстречу ей из сгустившихся теней вышла мужская фигура в темных одеждах и мягкой широкополой шляпе. Обняв девушку за плечи, мужчина мягко увлек ее в аллею. Девушка только открыла рот, чтобы пронзительно крикнуть, как на губы ей легла широкая ладонь. Колени у нее подогнулись, незнакомец почти нес ее, от ног на песке оставался неровный след. Тогда девушка попыталась бороться и даже кусаться, но остановилась после короткого предупреждения:

— Прекрати, а не то будет хуже.

Но тут неожиданно почувствовав прилив сил и злобы, она дернулась, вывернулась и освободилась. Теперь ей была открыта лишь одна дорога — вниз по аллее, и Уэйнесс бросилась бежать как могла. На бегу она увидела калитку в какой-то двор, вбежала туда и дрожащей рукой заперла тяжелый засов как раз в тот момент, когда ее преследователь уже протягивал к калитке руки. Мужчина начал бить в калитку плечом, двери заскрипели и зашатались, но не поддались. Тем временем Уэйнес увидела на столе, стоявшем посреди двора, пустую бутылку из-под вина и приготовилась. Действительно, ворота скоро рухнули под напором, и мужчина ворвался во двор. В тот же момент девушка ударила его по голове бутылкой, тот нелепо дернулся и упал. Тогда девушка уронила на него стол, выбежала со двора и понеслась что есть мочи вверх к улице. Там она на секунду передохнула и оглянулась — преследователя видно не было.

Тогда, с каждой минутой замедляя шаг, она пошла к отелю.

При входе юная разведчица снова оглянулась и привела в порядок волосы. Только теперь поняла она, какой опасности избежала, и ей вдруг стало нехорошо. Никогда еще не была она в столь ужасной ситуации. Хотя в тот момент и не испытала ничего, кроме гнева и ненависти. Зато теперь девушка вся прямо так и дрожала от страха.

Уэйнесс зашла в отель и подошла к стойке. Девушка-портье улыбнулась ей.

— Вы пришли как раз вовремя. — затем служащая отеля с любопытством оглядела Уэйнесс. — Вы бежали?

— Немножко, — солгала Уэйнесс, пытаясь дышать спокойно и ровно. — Но, честно говоря, я действительно немного напугана, — вздохнула она, снова инстинктивно оборачиваясь.

— Все это ерунда, — безапелляционно заявила девушка. — Нечего бояться, особенно, если платок на вас повязан правильно.

Платок, однако, сбился с головы Уэйнесс и теперь лежал на шее, как шарф.

— В следующий раз я буду более осмотрительной, — улыбнулась в ответ Уэйнесс, снимая и возвращая платок владелице. — Спасибо вам огромное.

— Не за что, мне просто было приятно вам помочь.

Уэйнесс прошла в номер, заперла дверь и задернула гардины на окнах. Потом забралась в кресло и стала думать об эпизоде в аллее. Было ли это нападением простого сексуального маньяка или кто-то покушался непосредственно на жизнь Уэйнесс Тамм? Никакой определенности она не могла обнаружить ни в одном их этих вариантов, но интуиции подчас и не нужна никакая определенность. Или эта определенность и так присутствует, но на подсознательном уровне. Тембр голоса насильника теперь показался ей знакомым, и, кажется, от него исходил все тот же пряный запах папоротника и фиалок. К тому же, он явно был молод и силен.

Но дальше думать она не могла — по крайней мере, сейчас.

Прошло минут пять, и девушка решила раздеться и лечь спать. В этот момент звякнул телефон. Кто мог звонить ей в такой час и в гостиницу? Девушка медленно подошла к аппарату и, не включая экрана, сняла трубку.

— Кто это?

— Альцид Ксантиф.

Тогда она включила изображение.

— Надеюсь, я вас не обеспокоил?

— Конечно, нет!

— Я поговорил с Альвиной, вы произвели на нее хорошее впечатление, а я объяснил, что любая ее помощь будет для вас ценным подарком. И, хотя бы для того, чтобы сделать счастливым такое милое существо, как Уэйнесс Тамм, она согласилась помочь вам во всем, что в ее силах. Приходите к ней завтра в полдень.

— Это хорошие новости, господин Ксантиф.

— Но, чтобы сразу остудить вашу головку, добавлю, что нынешнего местопребывания Монкурио она не знает. У нее есть только адрес, оставленный им много лет назад.

— Но это что-то все же лучше, чем ничего.

— Вы абсолютно правы. Я заканчиваю разговор и желаю вам еще раз спокойной ночи — слышу, как идет мой очередной клиент.

Взошедшее утром над Адриатикой солнце заливало гостиничный номер золотом. Уэйнесс позавтракала прямо там. Еду принес в номер рассыльный мальчик в синей форме по имени Феликс. Перекинувшись с ним несколькими словами, Уэйнесс решила, что он будет ей весьма полезен, поскольку оказался ловким, проворным и со смышлеными черными глазами на умном личике. Мальчик сразу же согласился исполнить просьбу Уэйнесс, и в знак заключения договора она выдала ему один сол авансом.

— Первое и главное заключается в том, что все наши с тобой дела должны оставаться только между нами с тобой, — строго сказала она ему. — Никто о них знать не должен. Это очень важно!

— Не бойтесь! — с жаром заверил ее мальчик. — Я всегда добросовестно исполняю все поручения. Мне все доверяют!

— Вот и славно. И вот что о тебя требуется для начала… — Уэйнесс отправила Феликса в лавку на пристани, откуда он быстро принес ей старую матросскую куртку, серую рабочую рубашку, комбинезон, грубые сандалии и матросскую шапочку.

Девушка примерила новый костюм и подошла к зеркалу. Конечно, на старого морского волка походила она мало, но узнать ее в таком наряде, тем не менее, было практически невозможно, особенно после того, как она покрыла все лицо темным тональным кремом.

— Уж не знаю, что я вам принес, но вас не узнать! — оценил ее старания Феликс.

В половине двенадцатого мальчишка провел ее по служебной лестнице на первый этаж отеля, а потом по темному каменному коридору к тяжелой двери из мореного дуба. За дверью шли ступеньки еще ниже, которые, в конце концов, вывели их прямо на берег под пристанью.

Потом оставалось только взобраться по свае на пристань, и Феликс уже собирался вернуться в отель, но тут вдруг Уэйнесс остановила его:

— Подожди! Мне спокойней, когда ты рядом!

— Иллюзия, — философски заметил мальчик и глянул через плечо. — Никого над нами нет. А если и есть, то от меня все равно толку мало, потому что я трус.

— Ладно, иди, согласилась девушка. — За те деньги, что я тебе плачу, нет никакого смысла рисковать жизнью. Но я думаю вот что: если на нас нападут, и мы побежим оба, то мои шансы выжить возрастают вдвое по сравнению с тем, как если бы я бежала одна.

— Хм, — хмыкнул Феликс. — Значит, вы просто более хладнокровная особа, чем я. Но, учтите, за опасность, я потребую на один сол больше.

— Договорились.

Там, где Виа Мальтус выходила к причалу, стоял небольшой ресторанчик, обслуживавший, в основном, докеров, рыбаков и прочих — всех, кто хотел пообедать тушеной или жареной рыбой, мидиями и иными простыми дарами моря. Здесь Феликс снова попытался улизнуть, но Уэйнес опять остановила его и еще раз проинструктировала.

— Ты должен подняться по Виа Мальтус до магазина с такими зелеными штуками в витринах.

— Да знаю я эту лавку! Ее держит сумасшедшая по имени Альвина!

— Так зайди туда и передай ей, что Уэйнесс Тамм ждет ее здесь, в этом ресторанчике. И смотри, чтоб никто не подслушал! Если она не может оставить магазин, то приди и сообщи мне об этом. А лучше пусть она сама напишет.

— Сначала денежку!

Уэйнесс покачала головой.

— Я не вчера родилась, мой милый! Вот когда вернешься с Альвиной, тогда и получишь.

Феликс умчался. Прошло минут десять, и в ресторан вошла Альвина в сопровождении мальчуган. Уэйнесс сидела в углу, и Альвина воззрилась на нее в изумлении. Но Феликс уверенно вел ее туда, где его ожидали три сола.

— Никому о нашей экскурсии не рассказывай, — шепнула ему девушка. — И не закрывай дверь, чтобы я могла вернуться тем же ходом!

Феликс удалился весьма довольный собой, а Альвина продолжала холодно рассматривать девушку.

— Какие предосторожности! Жаль, что вы позабыли про черную бороду!

— Не подумала о такой возможности.

— Не важно. Я бы никогда не узнала вас в таком виде.

— Очень на это надеюсь. Прошлой ночью по дороге в отель от Ксантифа на меня напали. Я едва спаслась.

Альвина вскинула брови.

— Странно.

Девушка чувствовала, что Альвина не вполне верит ей или, во всяком случае, считает ее страхи преувеличенными.

Появился официант в накрахмаленном переднике.

Альвина заказала суп из красной рыбы, и Уэйнесс последовала ее примеру.

— Я надеюсь, вы все-таки расскажете мне подоплеку своих поисков?

— Конечно. Тысячу лет назад Общество натуралистов открыло мир Кадвол, и нашло его таким прекрасным, таким совершенным, что решило превратить в постоянно действующий заповедник, свободный от всякого человеческого вмешательства. Но в настоящий момент заповедник находится в смертельной опасности, а все потому, что один из бывших секретарей Общества продал все официальные бумаги и документы какому-то антиквару. Причем, среди этих документов были и главный закон, и грант для планеты. Документы исчезли — и где они, не знает никто. И теперь, понимаете, если их так и не найдут, Общество не сможет отстоять заповедник.

— А вы-то как попали в это дело?

— Мой отец является Хранителем Кадвола и живет на Станции Араминта, а мой дядя, Пири, секретарь Общества натуралистов здесь, на Земле, но он инвалид, и никто, никто не может нам помочь, кроме меня! Другие люди тоже ищут и Хартию, и грант, но это злые, завистливые люди, иногда просто дураки, они хотят погубить заповедник, и потому они мои враги! И я думаю, что они преследуют меня и здесь, в Триесте, несмотря на все мои усилия ускользнуть. Я боюсь за свою жизнь, и за Кадвол, который так уязвим сейчас! Если я не найду документов, заповедник погибнет. Я подбираюсь к тайне все ближе и ближе, мои враги знают это и потому хотят убить меня, убрать какими угодно путями… А я еще не готова к смерти.

— Ясно, что не готова, — Альвина сплела пальцы на скатерти. — Так вы еще не слышали новости?

— Какие новости? — оторопела Уэйнесс.

— Сегодня ночью убит Ксантиф. Утром его тело нашли в канале.

Время словно остановилось для девушки, и все вокруг поплыло. Последним усилием она уцепилась за серо-зеленые глаза женщины, сидящей напротив, и кое-как выговорила:

— Какой ужас. Я не знаю… Это я, я виновата! Я привела их к Ксантифу!

Альвина кивнула.

— Вероятно, именно так. А, может, и нет. Кто знает? Теперь уже нет никакой разницы.

— Вы правы, — тихо прошептала Уэйнесс. — Теперь уже нет никакой разницы. — Она вытерла слезы. Официант поставил перед ними по тарелке, и девушка тупо смотрела на розоватую жидкость.

— Ешьте, — приказала Альвина. — Мы должны отплатить.

Уэйнесс резко отодвинула тарелку.

— Но как это случилось?

— Мне бы не хотелось говорить вам об этом. Это нехорошо. Кто-то захотел получить от него информацию, но он не мог ее дать, поскольку не имел таковой, если не считать того, что уже сказал вам. Он, без сомнения, объяснил им все это, но они не поверили, убили и выбросили тело в канал. — Альвина съела суп и добавила. — Ясно только одно — про меня он им так и не сказал.

— Как же это?

— Я пришла в магазин сегодня рано утром, но меня никто не ждал. Ешьте же суп. Страдать на пустой желудок бессмысленно.

Уэйнесс вздохнула и попыталась начать есть. Альвина глядела на нее с горькой улыбкой.

— Какая бы трагедия ни обрушилась на вас, надо идти только вперед. Я буду пить хорошие вина, есть вкусные блюда и покупать красивые бесполезные безделушки.

Уэйнесс горько рассмеялась.

— И, что, помогает?

— Нет. И все-таки — ешьте суп.

— Я должна научиться не теряться ни при какой ситуации, я не могу себе позволить быть слабой, — неожиданно сказала Уэйнесс.

— Я не думаю, что вы такая уж слабая. Но неужели у вас нет больше друзей, помощников хотя бы?

— Есть, но они далеко. Может быть, скоро прибудет Глауен Клаттук — но у меня нет времени ждать.

— У вас с собой нет оружия?

— У меня его вообще нет.

— Подождите. — Альвина вышла из ресторана и спустя несколько минут вернулась с двумя маленькими пакетами. — Это придаст вам уверенности, по крайней мере, — И тут же толково объяснила, как пользоваться подарками.

— Спасибо вам большое. Сколько я должна?

— Нисколько. Но если вы воспользуетесь ими в борьбе с теми, кто убил Ксантифа, сообщите мне, будьте добры.

— Обещаю! — девушка сунула свертки в карманы куртки.

— А теперь — к делу. — Альвина вытащила листочек. — Я не могу направить вас непосредственно к Монкурио, поскольку его вообще нет сейчас на Земле. Где он — у меня нет ни малейшего представления. Он только оставил мне адрес, на случай если на его имя придут какие-нибудь запоздавшие деньги.

— И этот адрес еще действует? — засомневалась Уэйнесс.

— В прошлом году действовал. Я посыла туда деньги и получила уведомление о получении.

— От Монкурио?

Альвина сделала гримасу и покачала головой.

— Я посылала деньги на имя некой Ирены Портилс, которая является женой Монкурио, а уж официально или нет, то мне неведомо. Она очень трудная и подозрительная дама, и не думайте, что она тут же сообщит вам новый адрес Монкурио. Она даже уведомление-то долго не отправляла, ссылаясь на то, что между мужем и ей нет никаких связей. И соизволила сделать это только тогда, когда я пригрозила, что если не получу его, неважно за чьей а подписью, его или ее, то больше денег высылать не буду. Ее жадность, разумеется, оказалась сильней осторожности, и она прислала уведомление, правда, сделав приписку, которая должна была, по ее мнению, ужасно меня рассердить.

— Но может быть, когда ее не сердить, она добрее? — неуверенно предположила Уэйнесс.

— В этом мире все возможно. Правда, я все равно не представляю, как вы будете иметь с ней дело, и более того — вытягивать информацию.

— Мне надо подумать об этом. Можно попробовать какой-нибудь нетрадиционный тонкий подход…

— Удачи. Вот адрес. — И Альвина протянула девушке листок бумаги:

В отель Уэйнесс вернулась тем же путем, через пристань и подвал, к дубовой двери, а затем через служебную лестницу к себе. Но на первом служебном этаже она заблудилась и долго плутала по сырым коридорам, отдававшим пылью, старым вином, луком и рыбой. Наконец, она вышла к двери, за которой оказалась лестница, откуда дорогу до номера она помнила уже хорошо. Там она сбросила свой маскарадный костюм, приняла ванну и надела обыкновенное платье. После этого оставалось только сесть, смотреть на море и размышлять о новых превратностях жизни.

Гнев и обида не приносили никаких результатов, они только путали мысли и чувства; то же самое можно было сказать и о страхе, особенно о том паническом страхе, когда напрочь теряешь контроль над собой.

Предстояло обдумать очень многое, и только одно девушка знала твердо: спасти себя и ситуацию она может лишь собственными действиями, и действиями активными.

Она прошла к телефону и вызвала «Волшебные Ветры». На экране появилась Агнес, тут же пошедшая за Пири, который работал в саду.

— О, Уэйнесс! — Вид у дяди был смущенный. — А я как раз сажаю розы. Ты не могла бы позвонить через полчасика?

— Уделите мне одну минутку, дядя, мне нужно переговорить с вами прямо сейчас. — Уэйнесс старалась говорить просто и ясно, но голос ее звучал слишком напряженно, девушка сама это чувствовала.

— Минуту-две — пожалуйста. Какие новости?

— И хорошие, и плохие. Вчера я разговаривала с Альцидом Ксантифом. Сам он ничего не знал, но упомянул о неком хранилище в Бангалоре. Утром я позвонила туда, нужные там документы у них есть и вполне доступны.

— Удивительно! О-о-о! — Вскричал Пири, начиная нервно моргать от удивления.

— Но что я прошла, чтобы добыть эту информацию! Я лучше потом просто напишу об этом вам, отцу и Глауену на случай, если со мной что-нибудь произойдет…

— Но почему с тобой должно что-нибудь произойти?

— Прошлой ночью у меня уже был весьма плачевный опыт. Правда, все это можно объяснить ошибкой или излишней экзальтированностью местных жителей, не знаю. Но как бы там ни было, я спаслась.

Пири Тамм поперхнулся.

— Это чудовищно! Я все меньше и меньше хочу, чтобы ты продолжала заниматься этим делом! Не дело девушке выполнять мужскую работу!

— Дело или не дело, но работу сделать надо, — заметила Уэйнесс. — И сделать ее, кроме меня, сейчас некому.

— Увы, — пробормотал Пири. — Перед этим аргументом мне приходится сдаться.

— Но я принимаю все меры предосторожности, и потому можешь теперь спокойно идти и сажать свои розы. А что ты делаешь потом?

— Потом я иду в банк Тиренса. А когда вернусь, то непременно тебе позвоню. Но что ты вообще собираешься делать?

— Отправиться в Бангалор и как можно быстрее.

— Но когда же я снова тебя услышу?

— Скоро, скорее всего, уже из Бангалора.

— Тогда до свидания и береги себя, моя девочка.

— До свидания, дядя Пири.

Через полчаса Уэйнесс из уличного телефона позвонила в банк Тиренса, и на экране снова появилось лицо Пири.

— Ну, слава богу! Воскликнул он. — Теперь можно поговорить нормально!

— Очень надеюсь, поскольку телефону у себя в номере я не верю. Итак, я уверена, что мои преследователи добрались и до Триеста. — Об убийстве Ксантифа девушка решила все же не говорить.

— Значит, ты отправляешься отнюдь не в Бангалор?

— Угадали. Но еще лучше было бы, если бы я могла послать вам весточку с голубиной почтой.

— Но что ты узнала здесь?

— Я спустилась еще на одну ступень лестницы и, вы будете удивлены, кого я там обнаружила.

— Ну же? Кто бы это мог быть?

— Ваш гробокопатель Адриан Монкурио.

— Ха! — Пири Тамм аж задохнулся на мгновение. — Я действительно удивлен, но не настолько, насколько ты предполагала.

— Есть ли у вас какие-либо соображения относительно того, где он сейчас?

— Никаких.

— А общие друзья?

— Таковых не было. Но поскольку я давно уже о нем ничего не слышу, то можно предположить, что он либо умер, либо находится где-то в других мирах.

— В таком случае мне остается только продолжать свои поиски, которые, в конце концов, могут завести меня и в другие миры.

— В какие?

— Не знаю.

— Куда же ты отправляешься из Триеста?

— Я даже боюсь говорить тебе это, дабы не произошло утечки информации. Сейчас я говорю по уличному телефону, поскольку аппарат в моей комнате явно прослушивается.

— Ты абсолютно права! Не доверяй никому и ничему.

Уэйнесс вздохнула, подумав о Ксантифе, его честности и благородстве.

— И вот еще что, дядя. У меня сейчас около трехсот солов, но для путешествия в другие миры этого будет маловато. Можете ли вы мне одолжить тысячу или около того?

— Разумеется! Если хочешь, возьми две тысячи!

— Что ж, две тысячи в два раза лучше, чем тысяча. Я приму эти деньги с благодарностью и верну, как только сумею.

— Не думай о деньгах вовсе, Уэйнесс! Будем считать, что эта сумма просто потрачена на нужды Консервации, вот и все.

— Я тоже так думаю. Спроси у клерка, какой банк в Триесте самый надежный и пошли мне эти деньги, чтобы я получила их как можно быстрее.

— Я так и сделаю, но ты и представить себе не можешь, как я расстроен твоим положением, — проворчал Пири.

— Прекрати, дядя! — не выдержав, взорвалась девушка. — На данный момент я, по крайней мере, в безопасности! Если они, конечно, отправились по моей наводке в Бангалор! Но когда они узнают, что это обман, тогда… вот тогда… Но, надеюсь, что я к этому времени буду уже где-нибудь далеко!

— Так когда же я тебя услышу снова?

— Неизвестно.

Уэйнесс вернулась к себе и подумала о том, что, как бы ни шли у нее дела в Триесте, они научили ее отличать абстрактное зло от реального. Теперь она точно знает, что ее противники не остановятся ни перед чем, что они жестоки, упорны, коварны, что, поймав ее, не задумываясь, убьют. И тогда конец всему, конец тому жгучему сгустку любви к жизни, вместилищу радости и удивления перед миром, обиталищу духа, который называется Уэйнесс Тамм, и принадлежит девушке с грацией мальчишки, с чувством юмора и любовью к Глауену Клаттуку. Будет очень, очень и очень жаль…

На этот раз девушка не стала переодеваться полностью, но ограничилась лишь курткой и шапочкой, натянутой на буйные кудри. Потом разложила по карманам пистолеты Альвины и сочла себя, таким образом, вполне защищенной.

Теперь можно выходить. Юная хрупкая разведчица тихонько приоткрыла дверь в коридор и оглядела его. Коридор был совершенно пуст, но, несмотря на это, девушка все же решила снова воспользоваться служебной лестницей, дубовой дверью и уйти через пристань.

Три дня и три ночи Уэйнесс практиковалась в различных способах уходить от слежки, предполагая любого противника, какого только могло нарисовать ей воображение, включая и радиационное напыление, и обыкновенные сплетни. Она научилась проходить, как нож через масло, через толпу, запутывать следы, запоминать все подозрительные лица и прочее, и прочее, и прочее. Наконец, девушка села в омнибус, и отправилсь в свое дальнейшее путешествие. Едва только омнибус остановился у прибрежной деревушки, девушка-матрос выпрыгнула их него и тут же пересела в вагончик, развозивший рабочих с ферм по домам. Таким образом она и поехала дальше. В Лиссабоне разведчица пересела на северный экспресс, но проехала в нем только до перовой остановки, потом вернулась на исходную станцию, зашла в женскую комнату отдыха и провела там пару часов. Только после этого Уэйнесс снова села в экспресс, из которого вскоре снова вышла и пересела в простую попутку, довезшую ее до Танжера. В Танжере она переоделась, сняла зеленую дорожную кепку и белокурый парик и слилась с толпой молодых бродяг, так же как и все они одетая в серый комбинезон и свитер. Ночь она провела с ними в хостеле Танжера, а утром купила билет на самолет и через шесть часов уже прогуливалась по городку Алонзо Сааведра на Рио Танагра. На этот раз Уэйнесс не сомневалась, что избежала преследования. Однако, несмотря на всю свою уверенность, девушка продолжала соблюдать все меры предосторожности и все выработанные опытом уловки, то есть пережидала время, устраивая всевозможные внезапные остановки, то и дело меняла направления движения и транспорт. В конце концов, на вертолете она добралась до столицы провинции Байрижуассу, затем полетела на юго-запад через пампасы к угольному городку Намбукара. Там, проведя ночь в отеле «Золотая звезда» и пообедав бифштексом немыслимых размеров, окруженном жареной картошкой, а также жарким из птицы с соусом авокадо, отправилась дальше. Помбареалес лежал далеко на юге, и сообщение с ним было из рук вон плохим. Утром Уэйнесс с некоторым недоверием села в старый аэробус, еле оторвавшийся от земли со стонами и пыхтением. Несчастный аэробус медленно, но верно летел на юг, то проваливаясь в воздушные ямы, то кренясь под напором ветра. Остальные пассажиры совершенно не обращали внимания на опасные манипуляции старой галоши и взволновались лишь тогда, когда кого-то обнесли бесплатным пивом. Господин, сидевший рядом с Уэйнесс, объяснил ей, что они уже давно потеряли страх от подобных полетов, поскольку эта развалина летает с севера на юг и обратно уже столько лет, что нет никакой причины думать, что она может развалиться в воздухе именно в этот раз, так и не исполнив свою святую обязанность.

— На самом-то деле, — подытожил господин, — этот гроб становится безопасней с каждым новым рейсом. Доказать вам это математически и притом без единой погрешности?! Вам известна наука логики?

Уэйнесс чистосердечно призналась, что даже очень любит эту науку.

— Тогда вы сможете следовать за моими рассуждениями без особого труда. Предположим, самолет новый и скажем, что он пролетел нормально два дня, а на третий скопытился. Итак, соотношение таково: один к трем. Но если, скажем, самолет летает уже десять тысяч дней — а наш аэробус имеет именно такой стаж! — то пропорция становится один к десяти тысячам, что очень и очень неплохой результат! Таким образом, каждый лишний день полетов уменьшает риск аварии и соответственно увеличивает чувство безопасности пассажиров!

Тут самолет качнуло так, что все в нем сидящие схватились за ремни безопасности, стенки затряслись, и откуда-то раздался тонкий заунывный звук, на который, впрочем, жизнерадостный господин не обратил никакого внимания.

— Здесь мы находимся в гораздо большей безопасности, чем в собственном доме, будучи оставленными, например, на милость бешеной собаки!

— Я ценю ваши прекрасные и убедительные объяснения, — призналась Уэйнесс. — Но все же немного нервничаю, хотя совсем уже теперь и непонятно почему.

И в самом деле, девушке казалось, что, несмотря на всю убежденность ее любезного спутника, именно на этот раз авария уже неизбежна. Тем не менее, после полудня аэробус благополучно приземлился в городе Аквику, Уэйнесс вышла, а старая развалина немедленно полетела дальше на юго-восток к Лаго Анжелина. В аэропорту девушка обнаружила, что все-таки пропустила рейс на Помбареалес, и теперь придется ждать здесь целых два дня, поскольку нужный ей рейс имел место лишь три раза в неделю. Помбареалес лежал в сотне миль отсюда на юго-запад и находился почти под Андами. Оставалось или и в самом деле болтаться еще два дня в Аквику, или отправляться наземным транспортом на следующий день.

Лучшим отелем в Аквику считался «Универсо», представлявший собой башню из стекла и металла в шесть этажей, видную прямо из аэропорта.

Уэйнесс взяла номер на самом верху отеля, откуда открывался прекрасный вид на город — несколько тысяч стеклянных блочных домов, расходящихся правильными кругами от центральной площади. Дальше со всех сторон город окружали пампасы, тянувшиеся до самой линии горизонта.

Вечером Уэйнесс вдруг стало тоскливо и одиноко, и девушка села писать письма родителям и Глауену, прося передать это последнему, если он уже вернулся на Араминту.

«Жду от тебя хотя бы небольшой весточки. Джулиан показался в „Ветрах“, но не сделал ничего, чтобы кому-то понравиться. Даже наоборот. Однако я успела от него узнать, что ты отправился в какую-то экспедицию, чтобы помочь отцу, и теперь мне совсем ничего не известно, а главное, неизвестно — жив ты или нет. Надеюсь, что жив, а еще больше хочу, чтобы ты оказался сейчас здесь, рядом со мной. От этих бесконечных пространств мне так грустно и одиноко. Я слишком много сил потратила на преодоление всяких заговоров и ловушек, и теперь, кажется, начинаю чувствовать себя совершенно вымотанной. И все-таки я очень надеюсь выжить. Мне нужно так много рассказать тебе. А здесь все так странно, и порой я даже забываю, что путешествую по Старой Земле и мне все кажется, будто я дома. В любом случае, знай, что я тебя очень люблю, и надеюсь, что уже совсем скоро мы будем вместе».

Утром Уэйнесс села на омнибус и через бесконечные пампасы отправилась на юго-запад. В омнибусе на мягком сиденье она немного расслабилась и потихоньку стала рассматривать соседей. Это занятие совсем утомило ее, поскольку ничего подозрительного в салоне не обнаружилось. На девушку тоже никто не обращал внимания, если не считать молодого человека с узким лбом и широкой улыбкой крупнозубого рта, который хотел продать ей какой-то религиозный трактат.

— Нет, благодарю вас — отказалась Уэйнесс. — Меня это не интересует.

Тогда молодой человек вынул бумажный пакет.

— Может быть, не откажетесь от конфеток?

— Спасибо, не надо. А если вы хотите сейчас есть их сами, то пересядьте, пожалуйста, на другое место, потому что меня тошнит от одного только запаха сладкого, и я могу нечаянно запачкать все ваши трактаты.

Молодой человек покорно пересел на другое место, подальше и начал есть конфеты в полном одиночестве.

Омнибус шел через низкие пустынные холмы, усеянные камнями от полуразвалившихся скал, обломками туфа, и заросшие ивняком и осиной. Кое-где одиноко торчали кипарисы, клонившиеся под ветром. Во всем этом сквозила некая своеобразная тоскливая красота, и Уэйнесс подумала, что если бы ее попросили когда-либо нарисовать этот пейзаж, она воспользовалась бы всего двумя-тремя красками, или, вернее, даже только оттенками серого: темно-серого для теней, серого, смешанного с умброй, охрой и кобальтом — для скал, медно— и оливково-серого — для кипарисов.

Но вот омнибус стал приближаться к горам, которые все больше и больше начинали заслонять небо, и все усиливающийся ветер придавал пейзажу определенную оживленность.

Солнце, поначалу бледное в мутной дымке, приближалось к зениту. Вскоре впереди показались какие-то белые здания — это и был город Помбареалес.

Омнибус въехал на городскую площадь и остановился напротив четырехэтажного и на вид весьма ветхого отеля «Монополь». Уэйнесс показалось, что городок ничем особо не отличается от уже виденного ей Намбукара, разве что чуть поменьше. В нем была все та же центральная площадь, по-местному — плаза, и все те же расходящиеся круги зданий. Ничего привлекательного, на первый взгляд, в городке и не предполагалось, если не считать того, что уж в такую-то глушь поборники правильной торговли из Союза медальеров, пожалуй, не заберутся.

Девушка перенесла в вещи в похожий на пещеру вестибюль отеля, и портье сразу же предложил ей номер с окнами на площадь или с окнами во двор.

— А можно и в угловой номер — какой вас больше устраивает? Мы почти свободны, — пояснил он. — А цена та же: два соло в день, с завтраком.

— Попробую выбрать, — немного растерялась Уэйнесс. — Раньше мне никогда не предлагали выбирать номер!

— Я бы предпочел второй вариант, — предложил портье. — Разницы в удобствах никакой, зато там прекрасный вид на Анды.

Уэйнесс согласилась, и не пожалела. Ванна действовала исправно, в спальне стояла огромная кровать, благоухавшая антисептическим мылом, гостиная красовалась тяжелой дубовой мебелью на синем ковре. Кроме того, в номере имелись телефон и компьютер. Уэйнесс не без труда подавила желание немедленно позвонить дяде и просто села на первый попавшийся стул. Планов никаких у нее пока не было — да и какие планы, если нет информации? Первым делом надо пойти на разведку и узнать как-нибудь побольше об Ирене Портилс.

«Сейчас половина первого — для ленча слишком рано». Уэйнесс спустилась вниз и снова подошла к портье. Действовать надо было осторожно, поскольку в таком маленьком городке все могли оказаться родственниками.

— Мой приятель просил меня посмотреть в вашем городе Виа Мадера. Где это, скажите, пожалуйста.

— Виа Мадера? В Помбареалесе нет такой улицы.

— Хм. Может быть, я немного ошиблась и надо искать Виа Ладера или Виа Бадуро?

— У нас есть Калле Мадуро и авенида Оникс Формадеро.

— Наверное, все-таки мне нужна Калле Мадуро. Приятель сказал мне, что там есть дом с двумя гранитными шарами на входе.

— Не припомню, но сама улица не так далеко отсюда. — Портье быстро начертил на бумаге план. — Три квартала на юг вдоль Калле Люнета и вы попадете прямо туда. Ну, а уж там, как хотите. Можно свернуть налево и тогда, пройдя несколько кварталов, вы попадете в птицеводческий кооператив. Если же вы свернете направо, то окажетесь на кладбище. А куда лучше отправиться, в том я вам не советчик.

— Благодарю вас. — Уэйнесс направилась к выходу, но портье остановил ее.

— Путь не близок, а на улице пыльная буря. Почему бы вам не отправиться в путь по-человечески? У Эстебана есть кэб — прямо у входа стоит красная повозка. Очень большой цены он не заломит, особенно если вы припугнете его тем, что поедете в зеленом кэбе его брата Игнальдо.

Уэйнесс подошла к красному кэбу. На переднем сиденье сидел крошечный человечек с длинным загорелым и унылым лицом. Во всем остальном казалось, будто он состоит из одних рук и ног. При виде потенциального пассажира возница оживился:

— Эх, прокачу! — воскликнул он и распахнул дверки.

— Это кэб господина Игнальдо? — осведомилась Уэйнесс. — Мне говорили, что он берет дешево, очень дешево.

— Что за чушь?! — завизжал Эстебан. — Ваша наивность просто поразительна! Да он за свою езду дерет такие цены, что мама не горюй! Хитрый дьявол! И уж мне ли не знать его подлостей!

— Может быть, вы его соперник и потому слишком пристрастны?

— Как бы не так! У Игнальдо совести нет ни на грош! Если у вас бабушка помирает или вам надо попасть в церковь до закрытия, этот мерзавец нарочно повезет вас самой дальней дорогой, и вы непременно опоздаете, бабка помрет, а священник будет уже ужинать!

— В таком случае я, наверное, я предпочту вас, но только сначала назовите вашу цену.

Эстебан воздел руки к небу.

— Куда вам ехать?

— Туда и обратно. Для начала на Калле Мадуро.

— Ну, это дело нехитрое. На кладбище, что ли?

— Нет. Я хочу посмотреть на саму улицу.

— Там и смотреть-то нечего. Ладно, плата у меня по минимуму — сол за полчаса.

Да вы что? Игнальдо берет вдвое меньше!

Эстебан выругался себе под нос, но с готовностью переменил условия.

— Ладно. Чего уж тут поделаешь! Залезайте. Сол в час — годится?

— Но, учтите, я нанимаю вас отнюдь не на час, — предупредила Уэйнесс, усаживаясь на потертое сиденье. — Если пройдет полчаса, получите полсола. Я благотворительностью не занимаюсь.

— А, может вам еще и кэб отдать со всеми причиндалами в придачу, а самому выкатиться вон из города нищим? — взревел Эстебан.

Уэйнесс рассмеялась.

— Успокойтесь. Нельзя же надеяться разбогатеть только за счет наивности пассажиров!

— Вы не так наивны, как выглядите, — пробурчал Эстебан, но прикрыл двери и пустил кэб по Калле Люнета. — Так куда вам?

— Сначала давайте проедем по Калле Мадуро.

— Эстебан с пониманием кивнул.

— У вас, видать, родственники на кладбище.

— Увы, ни одного.

Брови возницы поползли вверх.

— Но ничего другого там нет, хоть изъезди ее вдоль и поперек!

— А вы знаете, кто живет на этой улице?

— В Помбареалесе я знаю всех! — гордо ответил Эстебан и свернул на Кале Мадуро, вымощенную еще в незапамятные времена и теперь зияющую огромными дырами на мостовой. Дома стояли на большом расстоянии друг от друга, окруженные двориками, в которых изредка встречались хилые, искривленные постоянными ветрами деревца. Эстебан ткнул пальцем в дом, выходивший на улицу слепыми окнами с несколькими сухими кустами во дворе.

— Этот можно купить и очень дешево!

— Но он какой-то заброшенный.

— Это потому, что его замучило привидение Эдгара Самбастера, который повесился однажды ночью, когда с гор дул сильный ветер.

— И с тех пор здесь так никто и не живет?

Эстебан печально покачал головой.

— Хозяева уехали куда-то в другие миры. А несколько лет назад профессор Соломон ввязался в какой-то скандал и укрывался в этом доме аж несколько недель. Правда, с тех пор о нем никто больше ничего не слышал.

— И неужели никто так ни разу и не зашел туда проверить, не повесился ли и он, как прежний несчастный?

— Так и подозревали, но констебль ничего такого не обнаружил.

— Странно. — Кэб медленно подъехал к другому дому, который ничем не отличался от первого, если не считать пары статуй в натуральную величину перед парадным крыльцом, изображавших нимф, поднявших руки в немом благословении.

— А здесь кто живет?

— Это дом Гектора Лопеса, кладбищенского садовника. Какие-то могилы двух старых господ перенесли подальше отсюда, и он притащил сюда этих срамниц.

— Однако, это весьма неплохие статуи.

— Может оно и так, да уж больно они голые. А вы как считаете?

— Я не нахожу в них ничего оскорбительного для нравственности. Может быть, соседи ему просто завидуют?

— Спорить не буду. А вот и дом Леона Казинда, мясника. Он любитель пения, и его часто можно услышать в кантине, что трезвого, что пьяного.

Кэб двигался дальше, Эстебан разболтался, и девушка узнала немало о жизни и привычках обитателей Калле Мадуро. Наконец они подъехали и к дому под номером 31, называвшемуся Каса Лукаста. Это оказалось трехэтажное строение, несколько более крупное, чем остальные, с мощной забором вокруг пустого двора. Только несколько хилых деревьев росло под окнами, вероятно, с той стороны, куда сильнее всего било солнце. Однако, заглянув через забор, Уэйнесс увидела и небольшую клумбу, усаженную геранью, ноготками, лимонной вербеной, гортензиями и каким-то странным сортом бамбука. Рядом находились садовый столик, скамья, несколько стульев, песочница, хулахуп, серсо и коробка с какой-то аппаратурой. Неподалеку играли мальчик лет двенадцати и девочка года на два помладше; оба были полностью поглощены незамысловатыми своими делами.

Заметив любопытство пассажирки, Эстебан притормозил кэб и с важностью постучал пальцами по лбу.

— У обоих с головой плохо. Вот беда-то для матери!

— Я так и думала, — отозвалась Уэйнесс. — Остановитесь на минутку, если можно. — Девушка стала с интересом разглядывать детей. Девочка сидела за столом, занятая чем-то, похожим на головоломку; мальчик рылся в песочнице, стоя на коленках. Он, кажется, строил сложное сооружение из мокрого песка, то и дело поливая его водой из кувшина. Оба ребенка были худыми, с длинными руками и ногами, с каштановыми волосами, постриженными коротко и наспех. Казалось, никого вообще не волновало, как они выглядят. Но последнее, видимо, не волновало и их самих. Лица у них тоже были узкими, но с правильными чертами, глаза — серыми, а щеки едва-едва отсвечивали розовым. В целом, как подумала Уэйнесс, дети выглядят очень мило. Лицо девочки казалось несколько более живым, чем у брата, который работал совершенно бездумно. Оба молчали, и, бросив на остановившийся около их дома кэб равнодушный взгляд, снова погрузились в свои занятия.

— Хм. Это, кстати, первые дети, которых я вижу на этой улице!

— А чего ж тут странного? Остальные дети сейчас просто-напросто в школе!

— Ах, да, конечно! А что же с этими?

— Трудно сказать. Доктора приходят все время да только головами трясут. А с детьми так ничего и не меняется. Девочку если тронешь, так начнет злиться, кричать, а потом и вовсе упадет с пеной у рта, так что все боятся, как бы не померла. Лучше и не трогать. Мальчик же совсем тупой, не говорит ни слова, хотя на свой манер вроде и не дурак. Одни говорят, что их надо просто окружить заботой да лаской, а другие твердят, что все дело в каких-то там гормонах, или как они там…

— Но ведь они выглядят совершенно нормальными. Такие обычно излечиваются.

— Только не эти. Каждую неделю приезжают доктора из Института в Монтальво, а толку, как не было, так и нет.

— Какая жалость. Кто же их отец?

— Это сложная история Я тут говорил уже про профессора Соломона, который влип в скандал, а потом пропал неведомо куда, хотя немало народу и порадовалось бы, узнав, где он. Так вот, он и отец.

— А мать?

— Это будет мадам Портилс, такая гордячка. А все из-за того, что графиня, хоть и местная. Ее мать — мадам Клара, урожденная Салгас, грязь из грязи!

— Чем же она живет?

— В библиотеке работает, книги подклеивает или что-то в этом духе. Ну, и поскольку у нее двое идиотов на руках — и мать-старуха, то получает стипендию от города. Прожить-то можно, но гордиться уж точно нечем, а она сует нос во все дыры, даже к богатым лезет.

— Может, у нее есть какие-то тайные таланты, и вообще, она женщина необычная, — предположила Уэйнесс.

— Если и имеет, то жмет их, словно это преступления. А все равно грустно.

С холмов надвигалась песчаная буря, шипя, как змея и поднимая на дороге фонтанчики пыли. Эстебан махнул рукой в сторону девочки.

— Смотрите-ка, как от бури-то ее заводит!

И Уэйнесс с ужасом увидела, как девочка вскочила на ноги, повернулась лицом к ветру, расставив ноги, и стала подергиваться, подчиняясь какому-то дикому внутреннему ритму.

Мальчик не обратил на это никакого внимания и продолжал строить свой замок.

Из дома послышался резкий окрик. Тело девочки сразу обмякло, и она неохотно повернула к окнам стриженую головку. Мальчик не услышал и окрика, продолжая поливать, строить, разрушать и так до бесконечности.

Окрик раздался во второй раз, еще более резкий. Девочка остановилась, обернулась куда-то, подошла к песочнице и ногой раздавила песочный домик брата. Тот застыл в изумлении, глядя на такое разрушение, но молчал. Девочка тоже ждала. Тогда мальчик медленно поднял голову и посмотрел на сестру совершенно бессмысленными глазами. Тогда она развернулась и пошла прочь, виновато повесив голову. За ней медленно и печально поплелся и мальчик.

Эстебан двинул кэб дальше.

— Теперь на очереди кладбище, которым кончается все для тех, кто вроде вас, решил поближе познакомиться с Калле Мадуро. Но на ознакомление с кладбищем уйдет по крайней мере полчаса, так что…

Уэйнесс рассмеялась.

— Спасибо, я уже насмотрелась! Везите меня обратно в отель.

Эстебан с видом фаталиста пожал плечами и поехал обратно.

— Можно еще прокатиться по авениде де лас Флоритас, где живут патриции. Так же хорош и парк с фонтаном и Палладиумом, где оркестр играет каждое воскресенье. Послушаете музыку, играют бесплатно, для всех… А, может, и встретите там какого-нибудь красивого молодого человека и — кто знает? — может, дело дойдет и до свадьбы!

— Это было бы настоящим сюрпризом! — снова рассмеялась девушка.

Тут Эстебан указал на высокую женщину, идущую им навстречу вдоль обочины.

— А вот и мадам Портилс собственной персоной! Возвращается домой с работы!

Эстебан притормозил кэб, и Уэйнесс смогла как следует разглядеть женщину, спокойно идущую против ветра и лишь слегка отворачивая голову. На расстоянии и на первый взгляд она казалась даже милой, но это впечатление тут же исчезало при ближайшем рассмотрении. Женщина была одета в поношенную юбку из серого твида и явно с чужого плеча кофту; из-под маленькой бесформенной шляпки свисали на щеки длинные черные волосы. Ей было около сорока, но время совсем не пощадило несчастную мать; черные глаза с лиловыми кругами сидели совсем близко к длинному острому носу, и вся она выглядела изможденной и уставшей не столько непосильным трудом, сколько отчаянием.

Эстебан молча проводил ее взглядом.

— Не поверите, но клянусь вам, что в молодости она была просто красавицей! Но потом поступила в театральную школу и скоро попала в труппу каких-то бродячих не то импрессионистов, не то драматургов, и стала шляться с этой шатией-братией по всему белу свету, да и по другим мирам. Все о ней скоро и думать забыли. Но однажды она вернулась и быстро выскочила за профессора Соломона, который всем говорил, что он археолог. Пожили они тут месяц, а потом снова исчезли неведомо куда…

Пока возница рассказывал все это, они уже подъехали к длинному зданию, окруженному десятком эвкалиптов.

— Да это же мой отель! — воскликнула Уэйнесс.

— О, простите, я что-то не туда свернул, — извинился Эстебан. — Это птицеводческий кооператив, а не отель! Ну, уж раз мы тут, может, вы выйдете да поглядите на цыпляток? Нет? Тогда я отвезу вас обратно в отель.

Уэйнесс уселась поудобнее.

— Так вы говорили о профессоре Соломоне?

— Ну, да. Профессор и Ирена снова вернулись сюда через несколько лет, но на этот раз уже с детишками. И одно время профессор имел здесь вес, его все уважали как человека образованного и, к тому же, настоящего ученого. Он занимался какими-то исследованиями в горах, искал всякие доисторические штучки. Вскоре он объявил, что обнаружил зарытые сокровища, и начался страшный скандал. Пришлось ему уносить отсюда ноги, да побыстрее. Ирена утверждает, что ничего не знает о своем муженьке, но ей, ясное дело, никто не верит.

Эстебан остановил кэб на его прежнем месте у отеля.

— Вот так и идут дела на нашей Калле Мадуро, — философски закончил он.

Уэйнесс уселась в холле отеля, положив на колени блокнот и полуприкрыв глаза. Она уже начала строить планы относительно Ирены, хотя вся эта история оказалась слишком запутанной, и планы получались какие-то дурацкие. «Надо, пожалуй, просто отдохнуть, выспаться, и тогда отдохнувший мозг непременно сам найдет какое-нибудь вполне удачное решение», — лениво подумала девушка.

В холле — просторном помещении с восемью деревянными колоннами, поддерживавшими высокий потолок — мягко гудели вентиляторы. Успокаивала и сама мебель: обитые кожей кушетки и кресла, длинные столы, растения по стенам и в конце дальней стены — арка, ведущая в ресторан.

Вскоре в гостиницу с площади зашла компания фермеров с близлежащих ранчо и уселась пить пиво в холле, прежде чем зайти в ресторан позавтракать. Скоро девушка обнаружила, что их оживление, громкие голоса, стук ногами и постоянное хлопанье руками о стол окончательно мешают ей сосредоточится. К тому же у одного из фермеров оказались пушистые черные усы, от которых Уэйнесс, как кролик от удава, не могла оторвать глаз, хотя уже начинала бояться, что фермер заметит ее внимание и пристанет с расспросами.

Тогда она решила пообедать, ушла в ресторан и села так, чтобы вся площадь оказалась у нее перед глазами, хотя в этот час площадь и была совершенно пуста.

Если верить меню, гвоздем дня являлся шотландский тетерев, что весьма заинтриговало Уэйнесс, никогда с таким блюдом ранее не встречавшуюся. Девушка рискнула и пожалела, поскольку тетерев оказался слишком вонючим. Юная разведчица посидела еще немного за десертом и кофе, впереди был жаркий полдень, но она все же решила не давать себе больше поблажек и снова принялась думать об Ирене Портилс.

Основная проблема казалась ясной: необходимо каким-то образом заставить Ирену раскрыть местонахождение того, кто известен здесь под именем профессора Соломона?

Уэйнесс вытащила блокнот и еще раз просмотрела записи.

«Проблема: найти Монкурио.

Решение 1. Честно рассказать все Ирене и попросить помощи.

Решение 2. Очень похожее на первое, но надо не просить помощи, а предложить денег, и немало.

Решение 3. Подвергнуть Ирену гипнозу или действию наркотика и выведать информацию таким образом.

Решение 4. Пока дом, где пропал профессор не куплен, обследовать его и там поискать разгадку.

Решение 5. Расспросить мать Ирены или детей.

Решение 6. Не делать ничего из вышенаписанного».

Записи девушке решительно не понравились. Решение №1, самое разумное, неизбежно приведет ее к эмоциональной конфронтации с мадам Портилс и заставит последнюю интриговать еще больше. То же относилось и к решению №2. Решения за номерами 3, 4 и 5 были практически невыполнимы. Самым разумным оставалось только одно решение — №6.

Уэйнесс вернулась в холл. Было несколько минут третьего, и она поинтересовалась у портье, как пройти в городскую библиотеку.

— О, тут пять минут ходьбы, — ответил тот и снова принялся рисовать ей план. — Идите по Калле Люнета целый квартал до Калле Базилио, на углу будет большая акация, поверните там налево, пройдите еще квартал и выйдете как раз к библиотеке.

— Кажется, действительно недалеко.

— Совсем близко! И не забудьте посмотреть коллекцию первобытных горшков, которая выставлена в экспозиционном отделе! Мы здесь, в Патагонии, где, кажется, повсюду как угорелые носятся одни гаучо, высоко несем знамя культуры!

Дверь из стекла и бронзы легко отошла в сторону, и Уэйнес вошла в фойе библиотеки, откуда многочисленные двери вели в различные залы.

Девушка потыкалась в разные стороны, все время подсознательно надеясь увидеть Ирену Портилс. Никакого конкретного плана у девушки на этот раз не было, она решила просто положиться на случай и интуицию. Какое-то время отважная разведчица простояла у полки с новинками периодики, залезла в компьютер, изучила расписание работы залов. Ирена так и не появлялась. Очевидно, она ушла домой уже окончательно.

В зале искусства и музыки действительно были выставлены примитивные горшки, столь горячо рекомендованные ей гостиничным портье. На стеклянных полочках лежали различной величины кусочки, но порой попадались и цельные экземпляры, одни высокие, другие низкие, но, в целом, ничего, необыкновенного. Многие были в трещинах и склеены, на некоторых виднелись еще остатки прежней росписи — непонятные узоры и пятна. Имелись здесь и горшки, выполненные из глины, которой обычно промазывали изнутри плетеные корзины. После чего такие корзины сжигали, дабы получить фактурные глиняные сосуды. Но большая часть горшков явно лепилась просто руками, причем, в самой произвольной форме.

Табличка гласила, что эти горшки принадлежат культуре народа Цантил, полуварварским охотникам и собирателям, жившим за много тысяч лет до прихода сюда европейцев, а найдены они местным археологом в районе реки Ацуми в нескольких милях к северо-западу от Памбареалеса.

Уэйнесс постояла на выставке еще некоторое время, и неожиданно натолкнулась на интересную мысль. Девушка стала тут же рассматривать свою новую идею со всех сторон, и, как ни странно, не нашла в ней ни одного изъяна. Конечно, для этого предстояло стать обманщицей и вновь выдавать себя совсем за другого человека. Но что из того? Чтобы сделать яичницу, надо разбить яйца. И юная разведчица решительно направилась к библиотекарю, сидевшему неподалеку — угловатому юноше с мягкими соломенными волосами, широким лбом мыслителя, носом с горбинкой и костлявым подбородком.

Тот уже давно с любопытством следил за девушкой краем глаза, но, вдруг поймав ее ответный взгляд, весь вспыхнул и притворился занятым. Правда, через несколько секунд он снова начал посматривать в ее сторону.

Уэйнесс, в глубине души слегка посмеиваясь над ним, подошла к стойке.

— Это вы устроили такую замечательную выставку?

Библиотекарь нахмурился.

— Отчасти. Я не занимаюсь раскопками, это дело моего дяди и его приятеля. Они очень хорошо знают это дело, чем я сам похвастаться не могу.

— Так вы же не участвуете в самом интересном!

— Возможно, — задумчиво ответил юноша и, помолчав, добавил. — Дядя и его приятель Данте снова ездили копать на прошлой неделе, но дядю укусил скорпион. Тогда он прыгнул в реку. А через час на его приятеля напал бык. И он тоже прыгнул в реку.

— Хм, — задумчиво хмыкнула Уэйнесс, не зная, что ответить на такую странную историю, и снова посмотрела на горшки. — А на этой неделе они опять будут копать?

— Нет. Теперь они лучше отправятся в кантину.

Уэйнесс помолчала какое-то время.

Рядом с коллекцией на стене висело несколько карт региона. На одной из них обозначались места стоянок народности цантил, на другой показывались границы империй инков, Ранней, Средней и Поздней античности.

— Так далеко на юг, до Памбареалеса инки очевидно не добирались?

— Сюда они только засылали военные отряды время от времени. Но никаких следов этих племен ближе, чем Сандовал, никто еще не находил. Да и там был, скорее всего, лишь временный пост. Именно это и хочет доказать руководитель нашей экспедиции. И доказать любым путем. — Молодой человек даже закашлялся от охватившего его волнения. — Там уже перебывало столько экспедиций! Больше, чем самих инков! — Юноша поглядел на девушку новым взглядом. — Так вы, значит, археолог?

Она засмеялась.

— Ну, после года в полях и бессонных бдений в лаборатории за сортировкой костей — можно считать, что и так. — Уэйнесс оглядела комнату. — Вы не очень заняты сейчас?

— Конечно, нет. Сегодня все равно пустой день. Садитесь, пожалуйста. Меня зовут Ивэн Фаурес.

— Уэйнесс Тамм, — ответила девушка, принимая приглашение сесть.

Разговор потек легко и непринужденно. Отчаянная разведчица рассказала, что занималась исследованием пещер в горах и записыванием легенд о золоте инков.

— Эх! Хорошо было бы найти какое-нибудь зарытое сокровище!

Ивэн как-то нервно оглянулся через плечо.

— Не могу даже упомянуть имя профессора Соломона, если где-нибудь поблизости бродит Ирена Портилс! Но, мне кажется, она уже ушла домой и больше не вернется сегодня.

— А кто такой этот профессор и Ирена Портилс?

— Да вы попали прямо в самый известный из наших скандалов! — оживился юноша.

— Так расскажите! Обожаю скандалы!

Ивэн снова боязливо оглянулся.

— Ирена Портилс — это наша служащая. Как я понимаю, когда-то она была танцовщицей или что-то в этом роде, и объездила со своей труппой много миров, а вернулась уже замужем за неким археологом по имени Соломон, который говорил, что он профессор и что его знает весь мир. Соломон поначалу произвел на всех очень хорошее впечатление и стал одним из виднейших людей города.

Но однажды вечером на обеде с друзьями Соломон вдруг стал вести себя как-то странно, явно неестественно. Под большим секретом он сообщил друзьям, что нашел старинную карту, на которой обозначена тайная пещера, где конквистадоры спрятали сокровище в виде только что отчеканенных золотых дублонов. «Может, это, конечно, и обман, — заявил Соломон, — но все равно безумно интересно!»

Через день или два Соломон ушел один в горы, а когда друзья, подумав, что он их всех просто обманул, немедленно раструбили всем о фальшивом золоте профессора.

Прошел месяц, и Соломон вернулся. Друзья на него нажали, потребовали информации, он с неохотой показал им несколько дублонов, кажется, четыре, и сказал, что ему нужна пара специальных инструментов, чтобы продолжить раскопки. Вскоре он исчез снова. Слухи об обнаруженном им кладе полетели по всему городу, а вместе с ними вспыхнула и алчность. Когда профессор вернулся с этими четырьмя дублонами в городок, то у него отбою не было от коллекционеров. Один дублон он дал на экспертизу, что значительно понизило его ценность, а потому остальные дать отказался. Но скоро он продал их все. Тут же выяснилось, что дублонов у него было не четыре, а четыреста, и ушли они за час партиями по десять штук. Не успевшие приобрести сокровища коллекционеры подняли хай и визг, но Соломон поблагодарил их за проявленный интерес и добавил, что отправляется на поиски другой пещеры, где лежат на сей раз изумруды инков. Он уехал, а с ним и Ирена Портилс.

В Помбареалесе снова воцарился мир — но ненадолго. Несколько дней спустя стало известно, что коллекционеры заплатили огромные деньги за фальшивки, сделанные из свинца и лишь покрытые тонким слоем золота. Стоили они гроши.

Вот тут и разразился колоссальный скандал.

— Так что же именно произошло?

— Да ничего особенного. Если бы Соломона нашли, то его, конечно, закидали бы камнями, четвертовали, колесовали, посадили на кол, вздернули на дыбу и сожгли живьем на костре. Или заставили бы вернуть все деньги, да еще с процентами за моральный ущерб. Но его нигде не нашли, и до сих пор никто не знает, где он. Что же касается Ирены, то она вернулась через несколько лет с двумя детьми. Вероятно, профессор просто бросил ее. Она утверждала и утверждает, что не знает о том, где ее муж и просит только оставить ее в покое. Доказать ее соучастие никто не может, хотя подобных попыток было уже немало. Скоро по возвращении она пришла работать сюда, минули годы, но все так и осталось.

— А где же профессор? Неужели она так и не поддерживает с ним никаких отношений?

Ивэн полупрезрительно улыбнулся.

— Не знаю. И никогда не осмелюсь о том спросить. Она скрытная, как никто.

— И у нее нет даже друзей?

— Насколько я знаю, нет. Здесь в библиотеке она просто исполняет свою работу и вынуждена, если требуется, разговаривать вежливо, но всегда кажется какой-то отсутствующей, словно мысли ее витают где-то далеко-далеко. Иногда она бывает настолько напряжена, что это напряжение передается всем ее собеседникам. Такое впечатление, что внутри у нее страшная буря, и она удерживает ее только огромным усилием воли.

— Как странно.

— Весьма странно. Я вообще не люблю находиться с ней рядом.

— Хм. — Все, рассказанное молодым библиотекарем, совершенно обескуражило Уэйнесс. Разумеется, у Ирены имелась некая связь с Монкурио, и, так или иначе, она поддерживает ее. — А если я приду сюда завтра, то увижу ее? — с деланным испугом спросила девушка.

И сказала зря. Ивэн посмотрел на нее с искренним удивлением.

— Вы, что, на самом деле хотите ее увидеть?

— Мне вообще-то нравятся странные люди, — промямлила Уэйнесс.

— Нет, завтра ее, к счастью, не будет. В этот день к ее детям приходит врач. Каждую неделю. Да и вообще, Ирена работает в служебных помещениях, и увидеть ее там практически невозможно.

— Ну, и не важно.

Ивэн с облегчением улыбнулся.

— Тогда я могу надеяться, что вы еще раз придете сюда вне зависимости от Ирены Портилс.

— Вероятно, — согласилась девушка, уже не нуждавшаяся более в помощи Ивэна. Да и эксплуатировать просто так этого милого молодого человека было бы слишком жестоким. Но, как она уже не раз замечала, все-таки, чтобы сделать яичницу, яйца приходится разбивать. — Да, конечно, если будет хотя бы малейшая возможность, я зайду сюда еще раз.

Девушка вернулась в отель. Кафе перед ним теперь было полно народа; там сидели молодые бизнесмены, дамы высшего класса, владельцы ранчо и их супруги, пришедшие в город за покупками. Уэйнесс села за свободный столик и заказала чай с ореховым пирожным. Ветер совершенно утих, солнце светило мягко и ненавязчиво. Подняв голову и поглядев на запад, Уэйнесс отчетливо увидела вершины Анд. И если бы мысли ее не были заняты совсем другим, она, без сомнения, насладилась бы подобным зрелищем.

Допив чай, девушка отодвинула чашку на край стола, вытащила блокнот и ручку и написала еще одно письмо родителям. Заканчивалось оно так:

«Я обнаружила, что оказалась втянутой в колоссальную игру, развивающуюся по нехорошим правилам. В настоящий момент я и сама играю с некоей Иреной Портилс, которая стоит между мной и Адрианом Монкурио. (Он, по странному стечению обстоятельств, старый приятель дяди Пири. А, может, это уже вовсе и не странно!) Вся информация, что у меня есть, сугубо конфиденциальна, и я не могу обсудить ее ни с кем, кроме Глауена, для которого и пишу сейчас, и прилагаю к вашему письму очередную записку для него. Итак, все равно, я верю, что, раньше или позже, сумею разобраться во всем».

В записке, адресованной Глауену, она упоминала также и Ирену Портилс. «Я не знаю, как до нее добраться и как расколоть. Она гиперневротична, а мне ужасно хочется закончить это дело как можно быстрей. Я совсем запуталась и блуждаю как по лабиринтам калейдоскопа. Но, в общем, не жалуюсь и, оглядываясь назад, даже нахожу, чем гордиться. Шаг за шагом я все-таки продвигаюсь вперед. Повторяю еще раз, что очень опасаюсь Джулиана — он, может быть, и не убийца, но не намного лучше последнего.

Что же касается Ирены, то мне придется проявить всю свою изобретательность, чтобы как-то с ней познакомиться. Не думаю, чтобы хорошей возможностью стала библиотека, где она работает, хотя, похоже, это ее единственный контакт с внешним миром. Если, конечно, не считать врача, который приходит осматривать ее детей каждую неделю. Может быть, предпринять что-нибудь в этом направлении? Надо будет подумать. Как всегда, больше всего хочу, чтобы ты был сейчас со мной и надеюсь хотя бы на то, что это письмо мое ты получишь».

Однако и в этом последнем желании Уэйнесс будет отказано, поскольку к тому времени, когда письмо попадет на Араминту, Глауен уже уедет на Старую Землю.

Уэйнесс опустила письма на ближайшей почте, вернулась в отель и поднялась к себе. Там приняла ванну, и затем, движимая непонятно каким инстинктом, облачилась в одно из лучших своих вечерних платьев — мягкую черную тунику и накидку горчично-охряного цвета. И так. толком не додумав ничего до конца, спустилась в ресторан пообедать.

Обедала она не спеша бараньими отбивными с аспарагусом. Скоро наступили сумерки, и молодежь Помбареалеса высыпала на вечерний променад. По площади разгуливали девушки, навстречу им шли группки молодых людей, все церемонно обменивались приветствиями, а затем состав компаний менялся. Некоторые из юношей отпускали комплименты, другие просто молча брали понравившуюся девушку под руку. Наиболее пылкие даже выкрикивали какие-то полудикие кличи, типа «А-ю-ю!» или «О, меня всего прямо так и переворачивает!» или «Какое изящество!», порой и просто: «Карамба! Я сражен наповал!» Правда, девушки привычно игнорировали подобные крики, встречая поклонников иногда презрением, иногда смехом, но прогулка при этом не прекращалась.

Уэйнесс вышла из кафе и села за столиком в тени, заказав кофе и глядя на луну, медленно поднимавшуюся на патагонском небе. Однако появление девушки в прекрасном вечернем туалете не осталось незамеченным, несколько раз мимо нее уже проходили в опасной близости несколько молодых людей. Один громко сказал, что пришел в эту кантину Ла Долоросита, чтобы потанцевать, другой заказал бокал фисташкового пунша, чтобы пофилософствовать, а третий просто взял и прямо пригласил Уэйнесс проехаться с ним в его гоночной машине по пампасам под луной.

— Вы опьянеете от скорости и свободы! — уверил он.

— Звучит заманчиво, — ответила Уэйнесс. — Но что если вдруг машина разобьется, или вам станет плохо, или произойдет какая-нибудь другая непредвиденная случайность, и мне придется возвращаться в Памбареалес пешком?

— Ба! — прорычал молодой гонщик. — Практичные женщины невыразимо скучны. Я, разумеется, не говорю о присутствующих…

Но Уэйнесс вежливо уклонилась от дальнейших приглашений, снова поднялась в номер и решила лечь спать. Однако девушке не спалось; она лежала без сна, глядя в потолок, думая об Араминте и Старой Земле, и о тех, кого она любила и ненавидела. Она думала вообще о жизни, которая была для нее еще так внове и так дорога, и о том, что кто-то уже готов разрушить ее жизнь. Думала она и о смерти, о которой еще ничего толком не знала. Потом, сделав круг, мысли ее снова вернулись к Ирене Портилс. Перед мысленным взором девушки отчетливо предстало ее напряженное лицо со стиснутыми губами и неряшливо распущенными волосами…

Через окно по-прежнему раздавись звуки променада, хотя наиболее послушные девушки уже вернулись домой, а наиболее смелые отправились на озеро кататься под луной — и шум стал тише.

Уэйнесс задремала, и в этом полусне ей пришла в голову мысль — прямо сейчас встать и отправиться на улицу в поисках Ирены. Идея казалась дикой, она обещала в лучшем случае один шанс из ста, но все же это лучше, чем ничего, а ждать так тяжело. И Уэйнесс неожиданно почувствовала уверенность, что все получится.

Утром она встала пораньше, надела плотную твидовую юбку, белую рубашку и синий жакет — скромный незаметный костюм, который могла бы носить банковская служащая невысокого ранга, или помощник учителя, или самая обыкновенная студентка университета, придерживающаяся консервативных взглядов.

Слегка перекусив в ресторане, девушка вышла на улицу.

День занимался ясный, но ветреный, едва появившееся солнце бледным светом падало на площадь откуда-то с северо-востока. Девушка быстро прошла по Калле Люнета, придерживая руками юбку. Вдоль улицы поднимались фонтанчики пыли. Свернув на Калле Мадуро, она обнаружила, что Каса Лукаста находится всего в каких-нибудь ста ярдах впереди. Тогда она остановилась и внимательно огляделась вокруг. Прямо напротив дома Ирены стоял маленький белый домик, совершенно пустой и заброшенный, с выбитыми стеклами, которые смотрели на улицу подслеповатыми глазами пьяницы. На улице не было видно ни души. Переждав очередной порыв пыли и ветра, прикрыв ладонью нос и глаза, она побежала по улице, добежала до домика и еще раз убедившись, что вокруг никого нет, заскочила в незапертую дверь. Здесь, спрятавшись от ветра и чужих глаз, можно было спокойно наблюдать за всеми, кто проходил по улице.

Юная разведчица приготовилась к долгому ожиданию. Быть может, ей придется здесь просидеть целый день, поскольку, времени посещения врача она не знала.

Вот уже скоро девять часов утра. Уэйнесс как раз собиралась устроиться поудобннее, но тут как раз появилась машина — это оказался трейлер, нагруженный всякими строительными материалами; он явно ехал на кладбище. Затем проехала машина бакалейщика, затем булочника, развозившего по домам свежий хлеб. Вскоре проехал на мотоцикле какой-то молодой человек, потом возвратился с кладбища трейлер, но никакие люди мимо так и не проходили. Девушка вздохнула и переменила позу. Скоро уже десять. И тут на Калле Мадуро свернула медицинская машина, раскрашенная в черно-белый цвет. Наконец-то она появилась, именно та машина, которую ждала Уэйнесс. Тут девушка выскочила из домика прямо на улицу и стала энергично махать рукой, чтобы машина остановилась. Машина действительно остановилась; на боку ее виднелась надпись:

«Институт общественного здоровья — Монтальво — Адаптационная служба».

Да, Уэйнесс не ошиблась.

Они обменялись с шофером изучающими взглядами. Шофер оказался темноволосым мужчиной средних лет, мощным, с решительным квадратным лицом. Девушка подумала, что он даже красив своеобразной мужественной красотой, кроме того, явно, открыт, что сейчас очень даже хорошо, и явно без чувства юмора, что уже несколько хуже. Водитель был одет в зеленый свитер и просторные полотняные брюки, говорившие о том, что в институте, видимо, не требовали соблюдения формы, что, на взгляд Уэйнесс, тоже играло ей на руку. С другой стороны, взгляд, которым окинул ее шофер, был холоден и рассудочен, а значит очаровать его просто милой улыбкой и легким флиртом, видимо, не удастся. Значит, необходимо прибегнуть к здравому смыслу и ставить на интеллигентность.

— В чем дело, сеньорита?

— Вы врач?

Он вновь оглядел ее с ног до головы.

— Вы больны?

Уэйнесс моргнула. «Он шутит? Что ж, если это юмор, то весьма едкий».

— Нет, я в совершенном порядке, благодарю. Но я хочу вам сказать нечто важное.

— Звучит загадочно, Но вы уверены, что не ошиблись в адресате? Я доктор Арман Оливано так что не застрелите меня… по ошибке.

Уэйнесс показала пустые руки.

— Вы в полной безопасности. Я хочу только сделать одно предположение, которое вы, надеюсь, сочтете, мудрым и необходимым.

Оливано немного подумал и резко передернул плечами.

— Ну, если оно недлинное и вполне вежливое, то я готов его выслушать. — Врач открыл дверцу. — У меня назначена встреча, но несколько минут я могу вам уделить.

Уэйнесс влезла в машину.

— Может быть, вы будете настолько любезны, что отъедете куда-нибудь в сторонку, чтобы мы могли поговорить спокойно?

Оливано не стал возражать, развернул машину, проехал назад по Калле Мадуро и остановился в тени эвкалиптов рядом с птицеводческим кооперативом.

— Так вас устроит?

Уэйнесс кивнула.

— Поскольку я хочу, чтобы вы восприняли мои слова серьезно, то сразу начну с фактов. Меня зовут Уэйнесс Тамм, что, конечно, ничего вам не говорит. Но позвольте спросить одно: вы консерватор? Я имею в виду в философском и эмоциональном смысле?

— Разумеется. Ну и что?

— Знакомы ли вы с деятельностью Общества натуралистов? — осторожно спросила девушка.

— Понятия о таком не имею.

— Ничего страшного. О нем в последнее время мало кто знает. Я лишь скажу вам для представления, что мой дядя Пири Тамм, секретарь этого Общества, а я — помощник секретаря. Есть еще три-четыре старых члена — и это, собственно говоря, на сегодня все. Тысячу лет назад Общество было очень влиятельной организаций, и открыло некий мир Кадвол, что находится на краю Хлыста Мирсеи в самом конце созвездия Персея. И там оно учредило Консервацию. Постоянную. Я сама родилась в этой консервации, и мой отец до сих пор является ее Хранителем. — Уэйнесс говорила еще несколько минут, в которые по возможности кратко описала пропажу Хартии и гранта и свои попытки их найти. — В общем, я проследила ход бумаг до этого пункта.

— До Помбареалеса? — изумился Оливано.

Не совсем так. Следующим звеном является Адриан Монкурио, профессиональный взломщик гробниц. Здесь он известен как профессор Соломон, оскандалившийся своими фальшивыми дублонами.

— А, начинаю теперь понимать! Мы приближаемся к Каса Лукаста!

— Именно Ирена Портилс может оказаться законной супругой Монкурио — хотя мне так и не кажется. Но, тем не мене, она единственный человек на Земле, который знает, как его найти.

Оливано кивнул.

— Все, что вы мне рассказали, весьма интересно, но могу дать слово профессионала, Ирена вам ничего не скажет.

— Я тоже так чувствую, хотя и видела ее лишь однажды на улице. Она кажется особой очень решительной и у нее очень расстроены нервы.

— Увы. Я пытался пробовать на ней несколько методов, правда, весьма рутинных, учитывая состояние всей семьи. По закону перед лечением мы должны получить согласие отца, но Ирена не открыла нам ничего. Ни имени, ни возраста, ни места рождения, ни рода занятий, ни адреса ее пропавшего супруга. Я намекнул ей на то, что если она так и не откроет нам того, что требует закон, детей просто могут забрать на лечение в Институт без ее согласия. Она очень возбудилась и заявила вот что: «Эта информация касается не только меня! Он где-то в других мирах — вам довольно?! А если вы заберете детей, то я сделаю такое… такое…» Я поверил ее намерениям и согласился проводить лечение без согласия папаши. В истории болезни я написал просто первые попавшиеся данные, и все успокоились. Однако дело в том, что сама мадам Портилс находится, так сказать, в пограничной ситуации. Она носит маску из последних сил, особенно при мне, поскольку для нее я представляю собой главное начальство института. Я знаю, что она меня ненавидит, но сделать ничего не может, особенно с тех пор, как меня полюбили дети.

— Они излечимы?

— Поскольку полного обследования еще не было, трудно сказать что-то определенное. Они очень флюктуативны: иногда почти нормальны, а пару дней спустя — полная патология. Девочку зовут Лидия, она бывает разумной чаще — если только не находится в стрессе. Мальчик — Мирон. Он может посмотреть на напечатанный текст и потом повторить его письменно, буква в букву, слово в слово независимо от сложности и объема. Кроме того, он явно получает удовлетворение от законченности любой работы, но не может при этом читать и никогда не заговорит.

— А вообще говорить он может?

— Лидия утверждает, что да, но, может быть, как она говорит, это только нашептал ей ветер. Если ветер дует ночью, она вылезает из дома через окно и бегает в темноте. Тогда с ней становится очень трудно, нужно давать седативные, ну, и так далее. Они дивная пара, но я от них в ужасе. Однажды я поставил перед Мироном шахматную доску, объяснил правила, и мы начали играть. Он едва смотрел на клетки, но обыграл меня в двадцать ходов. Мы поставили фигуры снова. Он только один раз посмотрел на доску и на это раз разбил меня за семнадцать. Потом устал и потерял интерес.

— И он не читает?

— Нет. Ни он, ни девочка.

— Но их можно было бы научить?

— Согласен. Но у бабки нет способностей к такому делу, а у Ирены не хватает терпения да она и слишком капризна. Я бы предложил им учителя, но они не могут платить.

— А как насчет моей кандидатуры?

Оливано медленно покачал головой.

— Я так и думал, что кончится чем-нибудь подобным. Но позвольте объяснить вам ситуацию более подробно. Во-первых, я, конечно, верю в вашу искренность и в то, что вы заслуживаете помощи, которую я могу предложить вам легально — но моя первая обязанность заключается в помощи не вам, а двум этим детям. И я не могу пойти ни на что, что может причинить хотя бы малейший вред им.

— Я не принесу им вреда! — воскликнула Уэйнесс. — Я хочу только занять то место в доме, которое позволит мне раскрыть местонахождение Монкурио.

— Это понятно. Голос Оливано стал профессионально жестким, в то время как голос девушки, несмотря на все ее старания, почти дрожал.

— Я не хочу драматизировать, но, честное слово, от этого зависит судьба целого мира и тысяч людей!

— Вроде бы так, — Оливано немного помолчал, затем заговорил снова, на этот раз как можно мягче.

— Если конечно, вы правильно понимаете ситуацию.

— Вы мне не верите? — печально посмотрела на него Уэйнесс.

— Поймите и мое положение. В течение года я разговариваю с десятками молодых женщин, чьи заблуждения, поверьте мне, выглядят гораздо более убедительно, чем ваши. Это говорит не о том, что вы сказали мне неправду, а о том, существует ли эта ситуация на самом деле. Но в настоящей момент у меня нет возможности вас проверить, и потому я вернусь к вашему предложению дня через два, не раньше.

Уэйнесс уныло смотрела на дорогу.

— Значит, вы хотите проверить, правду ли я вам сказала. Но если вы позвоните Пири Тамму в «Волшебные Ветры», звонок будет перехвачен, и меня выследят здесь, в Помбареалесе и, возможно, просто убьют.

— Это бездоказательно.

Уэйнесс не удержалась от короткого горестного смеха.

— Я уже один раз едва спаслась в Триесте, обрушив на голову преследователя бутылку. Кажется, его зовут Баро. Владельцу магазина Альциду Ксантифу, который рассказал мне о Монкурио, повезло меньше — его убили и бросили тело в канал Дациано. Это вас убеждает? Можете позвонить в полицию Триеста. Или лучше поедемте со мной в отель, я при вас позвоню дяде в его банк, и вы сами спросите его обо всем, что вас интересует — обо мне и о Консервации.

— Не сейчас, — ответил Оливано. — Ближе к ночи. — Он выпрямился на сиденьи. — А, может, это и вообще не нужно делать. Сегодня я намеревался провести эксперимент, даже если он нехорош. Я не могу официально забрать детей в институт — Ирена действительно кормит их и обихаживает, и они, по крайней мере, не несчастны. Но что дальше? Через двадцать лет? Неужели Лидия все так же будет перебирать разноцветные бумажки, а Мирон строить замки в песочнице? — Оливано говорил, глядя куда-то в тень эвкалиптов. — И вот появляетесь вы. Несмотря ни на что, я, разумеется, верю, что вы не помешанная и не заблуждаетесь. — Он бросил на нее быстрый взгляд. — Хорошо. Я возьму вас сейчас в Каса Лукаста и представлю как молодого ассистента для работы с детьми на небольшой срок.

— Благодарю вас, доктор.

— Но жить в доме вам не следует — это мое мнение.

— Я тоже так думаю, — быстро согласилась Уэйнесс, вспомнив отчаянное лицо Ирены.

— Надеюсь, вы ничего не смыслите в психотерапии?

— Ничегошеньки.

— Ладно, ничего сложно делать и не придется. Надо постараться стать Лидии и Мирону хорошим другом и попытаться перевести их внимания с собственных переживаний на ваши. Это значит, что вы должны будете заниматься тем, что им нравится. К несчастью, предположить, что именно от вас потребуется, трудно, они делают тайну из всего. А, кроме того, вы должны быть спокойной, выдержанной и никогда не проявлять ни малейшего раздражения. Поскольку если это последнее произойдет, они от вас ускользнут, перестанут вам верить и все ваши труды пойдут насмарку.

— Я буду стараться.

— Я уже не говорю, что на карту окажутся поставленными жизнь, смерть, честь, репутация, истина и, — надо ли говорить об этом? — доверие. Не вовлекайте в скандал Институт, не позвольте Ирене застигнуть вас роющейся в ее гардеробе или проверяющей ее почту.

— Меня она не поймает, — усмехнулась девушка.

— Остается одно. На социального работника вы, конечно, не похожи — пожалуй, лучше всего представить вас как студентку Психотерапевтической школы, работающую моей ассистенткой. Я уже не раз приводил к ним своих студенток, и это не возбудит никаких подозрений у Ирены.

— С ней трудно работать?

Оливано скривился и ушел от прямого ответа.

— Она держит себя в руках, но это дается ей с большим трудом, и потому я все время как на иголках. Я вижу, что она постоянно балансирует на грани, а я не всегда могу прийти ей на помощь. Как только я затрагиваю нечто для нее важное, она… она начинает выкручиваться, и я должен отойти, иначе неминуем взрыв.

— А бабка?

— Мадам Клара? Она хитра, пронырлива и замечает все вокруг. Дети ее обманывают, но она с ними справляется. Порой я даже думаю, что она бьет их своей тростью. Она не верит мне и, разумеется, не поверит ни в чем и вам. Так что постарайтесь просто не обращать на нее внимания. От нее все равно никакой информации получить не удастся, поскольку она ею просто не владеет. Итак, вы готовы?

— Готова, хотя и нервничаю.

— Пока для последнего нет причины. Вас будут звать Марин Уэльс, поскольку такая студентка действительно есть, но сейчас она в отъезде.

Оливано развернул машину и скоро остановился у Каса Лукаста. Уэйнесс с сомнением посмотрела на белый домик — может быть, было бы лучше сейчас просто продолжать наблюдать оттуда? Но теперь, когда перед ней открылась реальная возможность, девушка заволновалась особенно сильно. Впрочем, чего, собственно, бояться? Ах, если бы знать — чего! Точно известно лишь то, что помощи ждать неоткуда. Оливано уже вышел и ждал с насмешливой улыбкой на загорелом лице.

— Не стоит так нервничать. Вы всего лишь студентка и все знать не обязаны. Стойте рядом и наблюдайте, от вас все равно сейчас никто ничего не ждет.

— А потом?

— Будете играть с двумя очень интересными, хотя и ненормальными детьми, которые, возможно, вас полюбят — чего я как раз и опасаюсь больше всего, поскольку полюбить они могут слишком сильно.

Уэйнесс быстро выпрыгнула из машины, увидев, что в ближайшем окне появилось лицо Ирены.

Они пересекли двор и вошли в дверь, открытую мадам Кларой.

— Доброе утро, — поздоровался Оливано. — Это моя ассистентка Марин.

— Ну, хорошо, проходите, — ровным бесцветным голосом прошуршала Клара и отступила назад. Это была маленькая нервно-подвижная женщина, сгорбленная и со свисавшей вперед головой. Ее седые — и явно грязные — волосы, были собраны в неряшливый пучок, но глаза глядели умно и хитро. Рот, видимо, из-за инсульта или травмы, был неподвижно скособочен на одну сторону и придавал лицу выражение постоянной циничной подозрительности. Она словно знала, что у каждого есть некий постыдный секрет.

Уэйнесс заглянула в столовую и увидела там детей, сидевших за столом и пожиравших его глазами; оба ребенка сидели неестественно прямо и держали в руках по апельсину. Они бегло посмотрели на Оливано и Уэйнесс и снова вернулись к своим странным позам.

Вниз уже спускалась Ирена на своих длинных костлявых ногах. На ней была какая-то попугаечная кофта, явно маловатая, и серая юбка, задравшаяся выше талии. И, тем не менее, на первый взгляд она снова показалась девушке образчиком какой-то трагической красоты, готовой испариться при первом же грубом прикосновении и оставить после себя лишь грубую и отчаянную память.

Ирена с удивлением оглядела Уэйнесс и отвернулась.

— Это Марин Уэльс, — спокойно и не обращая внимания на ее недовольную гримасу пояснил Оливано. — Она студентка на практике и заодно выполняет роль моей ассистентки. Я попросил ее поработать немного с Мироном и Лидой, чтобы ускорить действие терапии, которая пока ни к чему не привела.

— Не поняла.

— Все вполне просто. Марин какое-то время будет приходить сюда каждый день.

— Очень мило, конечно, но, по-моему, вам в голову пришла не лучшая идея, — медленно отчеканила Ирена. — Это сломает весь порядок в доме.

И она стала в упор рассматривать Уэйнесс, не стыдясь, заодно с Кларой. Уэйнесс попыталась улыбнуться, но было видно, что впечатление она произвела плохое.

— Так чем же конкретно будет она заниматься? — холодно спросила Ирена у доктора.

— Все будет хорошо, — ответил он. — Марин просто будет проводить время с детьми, станет их товарищем по играм, это должно очень помочь им. Еду она будет приносить с собой и не причинит вам ни малейшего неудобства. Я хочу, чтобы она понаблюдала за детьми в их естественных проявлениях, в обычной жизни, с момента, когда они встают, до укладывания в постель.

— Это похоже на вмешательство в частную жизнь, доктор Оливано, — заметила Ирена.

— Как хотите. Впрочем, лично ваша частная жизнь не затрагивается никоим образом. Но иначе мне придется просто забрать Лиду и Мирона в клинику. Если вы соберете вещи, я готов сделать это сейчас же, и вам не надо будет волноваться о вторжении в вашу частную жизнь.

Ирена посмотрела на Оливано как-то затравлено, а Клара, окинув всех своим хитрым взглядом, проковыляла в кухню, словно решившись больше не вмешиваться ни во что.

Лидия и Мирон смотрели на них из комнаты, и Уэйнесс показалось, что они оба ужасно беспомощны и не беззащитны как птенцы в гнезде.

— Я не знаю, право… — медленно произнесла Ирена, снова оглядывая Уэйнесс. — Дети должны остаться со мной.

— В таком случае, оставьте нас, и я сам представлю их Марин.

— Нет. Я останусь. Я должна знать, что вы им скажете.

— Тогда сядьте вон там, в углу и молчите.

Прошло три дня. Стоял теплый вечер. Следуя инструкциям Оливано, Уэйнесс позвонила ему домой в Монтальво, что находился в тридцати милях от Помбареалеса. На экране появилось лицо миловидной белокурой женщины.

— Сафи Джайру слушает.

— Это Уйэнесс Тамм, позовите, пожалуйста, доктора Оливано.

— Минутку.

Появилось и лицо Оливано, который поприветствовал девушку без тени удивления.

— Это моя жена, — пояснил он. — Она музыкантша и совершенно не интересуется патологической психологией. Итак, каковы новости из Каса Лукаста?

Уэйнесс собралась с мыслями.

— В зависимости от того, о ком вы спрашиваете. Что касается Ирены, то плохо, Клары — никак, а меня — я не нашла пока ничего, даже места, где можно было бы что-то поискать. Откровенности от Ирены ждать нечего, она едва разговаривает со мной и с трудом выносит мое присутствие.

— Ничего удивительного. А дети?

— Здесь новости хорошие. Кажется, я им понравилась, хотя Мирон и очень осторожен. Лида не так умна, как брат, но она вполне деловая девочка с неожиданным чувством юмора. Она смеется над тем, что мне кажется совершенно обыкновенным, над скрученным листом бумаги, например, над птицей, над песчаными замками Мирона. Ей нравится, когда я протыкаю ухо брата травинкой, это для нее самая лучшая шутка, и даже он сам неожиданно начинает выражать чувство удивления от такой забавы.

Оливано сдержанно улыбнулся.

— Я вижу, вы от них пока не устали.

— Совершенно! Но Каса Лукаста мне не нравится. В каком-то смысле дом даже пугает меня. Я боюсь и Ирены, и ее матушки, они словно ведьмы в пещере.

— Вы выражаетесь весьма цветисто, — сухо заметил Оливано.

Из-за экрана послышался голос Сафи:

— Жизнь многоцветна, мой милый! — Оливано повернул голову.

— Что ты хочешь сказать, Сафи?

— Ничего особо серьезного. Я подумала, что вам надо непременно напомнить о том, что жизнь действительно многоцветна, но это, увы, и так все знают, и это вовсе не является никаким открытием.

— А жаль, — вздохнула Уэйнесс. — Вот в Каса Лукаста тайн немеряно. Сколько точно я сказать не могу, поскольку некоторые из них, вероятно, составляют части одной.

— Тайн? Например?

— Например, сама Ирена, Утром она выходит собранная, аккуратная и холодная, как айсберг, а возвращается днем в диком состоянии, лицо безумное, измученное…

— Да, это действительно так. Но в нынешних обстоятельствах рассуждать на эту тему не берусь. Хотя… это может оказаться самой простой из всех тайн.

— Что касается детей, то я просто удивлена, как они изменились за те несколько дней, пока я с ними! Я не уверена, конечно, но они стали более живо реагировать на окружающее, сделались более отзывчивыми, более чуткими. Лидия говорит мне, как через нее проходит какой-то импульс, и, мне кажется, я ее понимаю. Она, по крайней мере, понимает это точно. Сегодня — и это мой триумф — она спокойно ответила на несколько моих вопросов вполне разумно. Мирон предпочитает не замечать наших разговоров, но все время наблюдает и думает. В целом, он предпочитает свободу, при которой можно создавать собственные миры. Но на нас с Лидией он постоянно смотрит, и когда наши занятия становятся для него достаточно интересными, иногда соблазняется присоединиться.

— А что думает по поводу всего этого Ирена?

— Я говорила с ней сегодня и сказала приблизительно то же, что и вам. Она в ответ пожала плечами и заявила, что у детей бывают фазы улучшения, но перегружать их все равно не следует. Иногда мне кажется, что она старается держать их от меня подальше, чтобы не жаловались.

— Это обычное дело.

— Вчера я принесла бумагу, карандаши и картинки и пыталась поучить их читать. Мирон все понял с полуслова, но очень быстро устал. Лидия написала слово «кот, лишь когда я показала ей картинку. Мирон тоже прочел, но только когда я очень его попросила и с видом презрительного равнодушия. Ирена заявила, что мы тратим время впустую, поскольку читать им все равно неинтересно.

Потом мы сделали воздушного змея и пускали его, что понравилось всем. Но скоро змей сломался, и дети приуныли. Я пообещала сделать им нового, но сначала надо научиться читать. Мирон в ответ проворчал нечто презрительное — это был первый звук, который я от него слышала. Когда Ирена вернулась с работы, я предложила Лидии почитать для мамы, но она быстро занялась другими делами. Тогда Ирена и сказала, что я зря трачу время. И добавила, что поскольку завтра воскресенье и мадам уйдет по собственным делам, Ирена сама будет с детьми весь день, станет их купать, готовить воскресный обед и так далее. Словом, чтобы завтра я к ним не приходила.

— Купать? — изумился Оливано — Воскресный обед?! Неслыханная программа! — Он потер подбородок. — Так, в гости она никого не ждет, с ней никто не общается… Значит, она не хочет, чтобы вы были рядом и очень не хочет.

— Я вообще ей ни в чем не верю, более того, я теперь сомневаюсь, что она их родная мать. По крайней мере, ни один из них на нее не похож.

— Интересная мысль. Кстати говоря, может быть, она и наиболее истинна. — Оливано снова потер подбородок. — Надо будет взять у детей кровь на генетическое исследование. Впрочем, это мало что даст, их болезнь все равно останется загадкой — еще одной загадкой из многих. Вы звоните из отеля?

— Да.

— Я перезвоню вам через несколько минут.

Экран погас. Уэйнесс подошла к окну и посмотрела на площадь. В этот субботний вечер все жители Помбареалеса, от высших классов до низших, надели свои лучшие наряды и вышли на променад. Для молодых людей мода предписывала черные узкие брюки полосатые рубашки необыкновенных расцветок, например, лилово-серые, бирюзовые, песочные, да еще и с жилетами, зеркально повторяющими полосы рубашек. Наиболее модные щеголяли в низко сидящих черных шляпах с широкими полями, лихо заломленными набок. Девушки носили длинные платья с короткими рукавами и вставляли цветы в прическу. Откуда-то доносилась веселая музыка, и все вокруг представляло собой настоящий большой карнавал.

Раздался телефонный звонок, и на экране появилось чем-то опечаленное лицо Оливано.

— Я говорил с Иреной, но ничего убедительного по поводу нежелания видеть вас завтра она мне, конечно, не сказала. Я попытался объяснить, что время у вас ограничено, а мне нужно, чтобы вы побыли с детьми как можно дольше. В конце концов, она нехотя согласилась, так что завтра идите туда, как обычно.

Утром Уэйнесс пришла в Каса Лукаста в обычное время. Дверь открыла Ирена.

— Доброе утро, мадам Портилс!

— Доброе, — ледяным тоном ответила хозяйка. — Дети еще спят, они плохо себя чувствуют.

— Это нехорошо. Как вы думаете, что с ними?

— Вероятно, съели что-нибудь не то. Вы ведь угощали их вчера пирожными или конфетами?

— Я принесла им по кокосовому пирожному, и ела вместе с ними. Однако, я в полном порядке.

Ирена кивнула.

— А вот они слегли и сегодня не встанут, я уверена. И хлопот с ними не оберешься.

— Могу я посмотреть на них?

— Не вижу в этом смысла. Они все равно не встанут. Ночь прошла нехорошо, и теперь они спят.

— Ясно.

Ирена отступила в коридор.

— Доктор Оливано сказал, что ваше время здесь ограничено. Когда же именно вы отсюда уйдете?

— Это еще не решено точно, — вежливо ответила Уэйнесс. — Все зависит от успехов в моей работе.

— Но ведь это так утомительно для вас. Я уверена. Ну, что ж, больше вас не задерживаю. Завтра, я думаю, они будут уже в порядке, и вы сможете снова заняться вашей… работой.

Дверь закрылась. Уэйнесс медленно побрела обратно в отель.

Полчаса она посидела внизу в холле, расстроенная, обескураженная и полная желания позвонить снова Оливано. Но последнего она все же не хотела делать по многим причинам. Во-первых, было воскресное утро, и доктор вряд ли хотел, чтобы его беспокоили. Во-вторых… были и другие причины.

Но, несмотря ни на какие свои расчеты и соображения, Уэйнесс все же позвонила, и услышала в ответ бесстрастный голос автоответчика, что дома никого нет. С облегчением и одновременно с горечью, девушка вздохнула, и в сердце у нее вспыхнул новый приступ злости к Ирене.

В понедельник вечером девушка опять позвонила Оливано и рассказала о своем посещении Каса Лукаста в день воскресный.

— Сегодня утром, отправляясь туда, я ожидала всего чего угодно. Но только не того, что предстало моему взору! Дети оказались совершенно здоровыми, одетыми и уже завтракали, хотя при этом находились в какой-то полной прострации и едва на меня смотрели. Ирена наблюдала за мной из кухни, и я сделала вид, что не заметила ничего необычного, просто села с ними рядом и ждала, пока они доедали. Обычно сразу после завтрака они рвутся на улицу, но сегодня почему-то продолжали сидеть совершенно безучастными ко всему.

Наконец, мы все-таки вышли. Я заговорила с Лидией, но девочка едва на меня посмотрела, а Мирон сели на край песочницы и стал ковырять в нем палочкой. Короче, за один день они потеряли все, чего мне удалось добиться за неделю, и даже больше. Я вообще перестала их понимать.

Придя домой, Ирена все ждала, что я начну разговор, но я сказала только, что на детей, видимо, дурно действует погода. Она согласилась и сказала, что на это вообще нечего обращать внимания. Таковы мои новости.

— Дьявольщина! — пробормотал Оливано. — Надо было еще вчера позвонить мне!

— Я звонила, но вас не было дома.

— Разумеется, поскольку я был в институте! А Сафи с учениками. Черт!

— Простите, но я думала, что обеспокою вас, а ведь было воскресенье.

— Вы обеспокоили меня гораздо больше сегодня. Однако, у нас есть достижения, хотя еще и неизвестно толком какие. — Оливано задумался. — В среду я навещу их, как обычно. Вы продолжайте, как ни в чем не бывало, и позвоните завтра вечером, если будет что-нибудь важное. Впрочем, позвоните в любом случае.

— Как вы считаете нужным.

Вторник прошел спокойно, дети в этот день вели себя чуть поживее, но все еще оставались очень подавленными.

Днем стало прохладно, тучи закрыли солнце, и с гор подул пронизывающий ветер. Дети сидели на диване в гостиной, Лидия вертела в руках старую куклу, а Мирон — какую-то веревочку. Клара ушла в подвал отнести грязное белье, и ее явно не должно было быть минут пять, не меньше. Уэйнесс встала и на цыпочках стала подниматься наверх. Дверь в комнату Ирены оказалась закрытой, но не ключ, и, толкнув ее, девушка с замиранием сердца зашла в комнату. Юная разведчица увидела безликую мебель: кровать, шкаф, стол. Уэйнесс бросилась к последнему, выдвинула ящики, изучила их содержимое, но очень быстро, на скорую руку. Время летело слишком быстро. Напряжение нарастало с каждой секундой, руки у девушки дрожали. С шипением разочарования, она задвинула ящики и вернулась обратно. Мирон и Лидия равнодушно смотрели на нее, но что при этом происходило в их сознании, сказать было невозможно. Может быть, она была для них только ярким цветным пятном. Уэйнесс упала на диван и взяла букварь; сердце ее колотилось отчаянно, колени заметно тряслись. Итак, она пробралась на запретную территорию — и снова впустую!

Через пятнадцать секунд в комнату вернулась Клара, подозрительно оглядела все и всех и вышла. Уэйнесс сделала вид, что не обратила на старуху внимания. Слышала ли она что-нибудь? Почувствовала ли? Неизвестно. Зато теперь стало ясно одно: никакие поиски в этом доме невозможны, пока Клара тут.

Вечером Уэйнесс позвонила Оливано домой и рассказала, что оба ребенка по-прежнему совершенно апатичны, хотя уже и стали чуть-чуть поживее.

— То, что произошло с ними в воскресенье, постепенно отходит. Но очень медленно.

— Посмотрим, что будет завтра.

IX

Утром в среду Оливано позвонил в Каса Лукаста и, как обычно, в одиннадцать прибыл туда сам. Уэйнесс с детьми в этот момент находилась во дворе; они лепили из глины нечто, смутно напоминавшее животных, взяв за образец картинки в книге, раскрытой прямо тут же в песочнице.

Оливано подошел поближе, дети посмотрели на него отсутствующим взглядом и продолжили заниматься своим делом. Лидия, как выяснилось, лепила лошадь, а Мирон — черную пантеру. Оливано подумал, что животные у них получаются вполне похожими, разве что выполненными без особого изящества.

— Как видите, Мирон и Лидия трудятся в поте лица, — после обычного приветствия сообщила ему Уэйнесс. — Мне кажется, они чувствуют себя немного получше. Я правильно говорю, Лида?

Девочка оторвала глаза от глины, и на лице ее показалась тень улыбки. Затем она снова склонилась к своей лошади.

— Я могу задать тот же вопрос и Мирону, но он слишком поглощен работой, чтобы ответить. Однако и ему заметно лучше.

— У них получается весьма неплохо, — заметил Оливано.

— Да. Но не так, как могло бы. На самом деле они пока лишь просто мнут глину и катают ее по столу. Но потом, когда они совсем оправятся, мы попробуем сделать вещи поинтересней. Кстати, оба решительно настроены не впадать больше в то ужасное состояние. — Уэйнес тяжело вздохнула. — У меня такое чувство, что своими приходами я даю им подышать через кислородную маску…

— Хм, — невольно улыбнулся Оливано. — Я этим занимаюсь по десять раз в день. А эти двое — уж совсем оранжерейные цветы. — Доктор бросил быстрый взгляд в сторону дома. — Как я полагаю, Ирена здесь?

Девушка кивнула.

— Да, она дома. А если еще точнее, она постоянно наблюдает за нами из окна.

— Ничего. Сейчас мы подогреем ее интерес еще больше. — И он вытащил из саквояжа пару прозрачных небольших конвертов, после чего срезал локон у Лидии, потом прядь сзади у Мирона, разложил волосы по конвертам и приклеив к каждому сопроводительную записку.

— Зачем вы уродуете этих несчастных? — удивилась Уэйнесс.

— Я их не уродую, я делаю необходимое для науки.

— Мне всегда казалось, что эти вещи значительно отличаются друг от друга.

— Это как раз тот случай. Волосы растут, вбирая в себя все вещества, находящиеся в крови, это своеобразные стратиграфические записи. Я проведу анализ и…

— И думаете, что обнаружите…

— Не обязательно. Некоторые виды субстанций не поглощаются волосами или просто не оставляют следов. Но попытаться все же стоит. — Доктор снова посмотрел на дом, где от окна метнулась быстрая тень, словно Ирена не хотела, чтобы они увидели ее подсматривающей.

— Ну, что ж, пришло время поговорить и с ней, — вздохнул Оливано.

— Мне тоже?

— Думаю, что вдвоем будет лучше.

Они подошли к дверям, и после некоторой заминки дверь открылась.

— Ну, что вам надо? — грубо спросила Ирена.

— Может быть, сначала мы войдем?

Ирена повернулась и молча прошла в гостиную, где не села, а демонстративно осталась стоять. — Зачем вы отрезали волосы у детей?

Оливано объяснил зачем, и это не понравилось женщине еще больше.

— И вы считаете, что это столь необходимо?

— Не могу сказать, пока не увижу результаты анализов.

— Много в них толку!

Оливано рассмеялся, но строго сказал:

— Если я и получу какую-нибудь информацию, вы узнаете о ней первой. Но теперь я хочу поговорить с вами о другом, о непосредственной гигиене. Вы, конечно, скорее всего, еще не знаете о вирусе ХАХ-29, обнаруженном в Помбареалесе на прошлой неделе. Он не столь опасен, сколь неприятен, если не принимать соответствующих мер. Есть ли у вас вирус — можно без труда определить с помощью элементарного анализа крови. И если позволите… — Оливано вынул инструменты. — Не бойтесь, вы ничего не почувствуете. — И не успела Ирена ничего возразить, как доктор мгновенно приложил инструмент к ее голому предплечью. — Отлично, результаты я сообщу вам завтра же. А до этого тоже не стоит особо беспокоиться, поскольку опасность заражения не очень велика. Впрочем, лучше знать правду, чем беспокоиться понапрасну.

Ирена стояла, задумчиво потирая руку. Черные глаза так и сверкали на ее изможденном лице.

— Ну, на сегодня, я думаю, все, — миролюбиво закончил Оливано. — Марин я уже дал свои инструкции, которые, впрочем, не отличаются новизной.

— И что ей за удовольствие возиться с детьми целый день! — пробурчала Ирена.

— Что вы! Это просто необходимо! Она не позволяет им впадать в нехорошие состояния и погружаться в вымышленные миры. У них, кажется, был на днях какой-то рецидив, но теперь они снова выправляются, и я должен особо следить, чтобы подобные случаи повторялись как можно реже.

Ирена промолчала, и Оливано уехал.

Прошла еще неделя, и вечером в пятницу Оливано сам позвонил Уэйнесс в отель.

— Каковы наши новости?

— Пока никаких, если не считать того, что дети практически полностью восстановились. Лидия снова разговаривает, а Мирон подает свои неразгаданные сигналы. Оба читают, Лидия долго и внимательно, Мирон — бегло.

— Но таких успехов мы уже достигали.

— Здесь есть и еще нечто, и притом весьма интересное. Мы недавно пошли прогуляться в пампасы, и девочка нашла хорошенький белый камушек. Сегодня же утром он пропал, и она никак не могла найти его, поскольку я случайно положила его в коробку для шитья. Девочка искала повсюду и, наконец, сказала Мирону: «Помнишь мой белый камень? — искать!» И Мирон стал сначала ходить кругами, а потом подошел прямо к коробке и вернул сестре камень. Она, кажется, ничуть не удивилась. Тогда я спросила: «А откуда Мирон знал, что камешек именно там?» Лида в ответ только пожала плечами и стала рассматривать картинки.

Потом, когда они ушли перекусить, я нарочно спрятала красный карандаш Мирона в углу песочницы. Вернувшись, он хотел начать рисовать, обнаружил пропажу и направился прямо к песочнице, где и нашел карандаш. После этого он посмотрел на меня весьма странно — там были и удивление, и непонимание, и вопрос, а не сошла ли я с ума? Я едва удержалась от смеха. Итак, оказалось, что загадочный Мирон, который и так делает много необъяснимых вещей, еще и ясновидящий.

— Такие вещи описываются в соответствующей литературе, но нечасто, — задумчиво ответил Оливано. — Они достигают своего максимума в пубертатном возрасте, потом постепенно уходят. — Тут доктор немного помолчал. — Но я не хочу ввязываться еще и в это, и попросил бы вас тоже пока оставить ваше открытие при себе. Не надо делать мальчика еще большим уродом, чем он есть.

Но Уэйнесс не могла оставить столь холодное и бесстрастное замечание Оливано без ответа.

— Мирон не урод! — Несмотря на все его странности и попытки казаться важным, он нежный, сообразительный и чудесный мальчик! — почти выкрикнула она.

— Ну вот, теперь ясно, кто кого обвел вокруг пальца, — вздохнул Оливано.

— Увы, боюсь, что это и в самом деле так.

— Тогда вам, должно быть, будет небезынтересно узнать, что Мирон и Лидия — двойняшки, и Ирена им никакая не мать. У них нет ни единого совпадающего гена.

— Именно так я и предполагала, — спокойно ответила девушка. — А что сказали вам волосы?

— Результатов еще пока нет, но к среде будут обязательно. Не знаю, насколько я обманул Ирену с вирусом, но игру надо довести до конца и сообщить, что она в безопасности. Я также скажу ей, что в воскресенье вы нужны мне самому, но если у детей снова будут заметны признаки болезни — неважно, какой — надо будет срочно вызвать меня, поскольку я совершенно не заинтересован в том, чтобы всякие там тривиальные болезни откидывали детей назад в психологическом смысле.

Однако ближайший уикэнд прошел спокойно, и в среду Оливано, как обычно, приехал в Каса Лукаста. День стоял ветреный, и солнце едва просачивалось сквозь тяжелые плотные тучи. С Анд надвигалась буря. Но, несмотря на погоду, Уэйнесс с детьми по-прежнему занималась во дворе. На сей раз брат и сестра сидели рядом, листая книгу с картинками, изображавшими всяких диких животных, как земных, так и живущих в других мирах.

— Всем доброе утро! — поздоровался Оливано. — Чем мы заняты сегодня?

— Изучаем миры, от вершин до глубин, — ответила Уэйнесс. — То есть рассматриваем картинки и разговариваем. Лидия еще немного читает, а Мирон рисует неплохие картинки, если, конечно, в настроении.

— Мирон может делать все, — вдруг заявила Лидия.

— Не сомневаюсь, — тут же согласился Оливано. — И ты сама очень умная девочка.

— Да, Лида стала читать очень хорошо, — подтвердила Уэйнесс и указала на одну из картинок. — Что это за животное, Лида?

— Это лев.

— А как ты узнала?

Лидия бросила на взрослых недоумевающий взгляд. — Там же буквами написано ЛЕВ.

Тогда Уэйнес перевернула страницу, закрыла картинку рукой и спросила:

— А здесь кто?

— Не знаю. Буквы говорят ТИГР, но я не могу знать, что там такое на самом деле, пока не увижу картинки.

— Она говорит совершенно правильно! — воскликнула Уэйнесс. — В книге действительно иногда бывает путаница, но здесь написано тигр и нарисован тоже тигр!

— А Мирон? Он тоже читает? — уточнил Оливано.

— Конечно, читает, даже лучше, чем мы порой. Мирон, будь хорошим мальчиком, и прочитай что-нибудь.

Мальчик наклонил голову, поглядел на всех и промолчал.

— Ну, тогда покажи мне животное, которое тебе нравится больше всего.

Поначалу мальчик проигнорировал и эту просьбу, но потом резко повернулся и, пролистав книгу, показал на изображение оленя с горами на заднем фоне.

— О, это воистину прекрасное животное, — подхватил Оливано, а Уэйнесс обняла мальчика за худенькие плечи и прижала к себе.

— Ты умница, Мирон!

В ответ мальчик тихонько поднял вверх уголки рта, как собака.

Лидия тоже посмотрела на картинку.

— Это ОЛЕНЬ.

— Правильно. А что ты еще можешь прочесть?

— Все, что захочу.

— Правда?

Девочка открыла книгу и прочла:

— Родни — плохой мальчик.

— Прекрасно, — одобрила Уэйнесс. — А теперь прочитай сам рассказ.

Девочка склонилась над книгой и прочла:

«Жил-был один мальчик. Звали его Родни. И была у него дурная привычка — он любил черкать в книжках с картинками. Однажды он начиркал много глупых черных линий прямо на морде саблезубого тигра. И это оказалось большой ошибкой, ведь хозяйкой книги являлась фея. Фея сказала: „Какая дурная шутка, Родни. За это у тебя будут такие же страшные зубы, как у бедного тигра, которого ты изуродовал!“ И внезапно изо рта мальчика выросли два страшных тяжелых клыка да таких длинных, что они даже упирались ему в грудь. Папа и мама мальчика расстроились, но зубной врач сказал, что зубы здоровые, кариеса в них нет, и брэкет-систему ставить на них нет смысла. Теперь самым тяжелым наказанием для Родни стало чистить зубы и вытирать их после еды салфеткой».

Девочка отложила книгу.

— Больше не хочу это читать.

— Хорошая история. Наверное, Родни больше никогда не будет пачкать книги, — подытожила Уэйнесс.

Лидия кивнула и углубилась в книгу с картинками.

— Я просто удивлен, — обратился к девушке Оливано. — Что вы с ними сделали?

— Ничего. В них уже все и так есть. Я просто даю возможность выйти наружу всему, что в них заложено, и все время обнимаю их, и целую, и это им, по-моему, очень нравится.

— Разумеется. Кому же такое не понравится?

— Они, должно быть, давно знали, как читать. Мирон, ведь, правда, ты давно умел читать, только держал это в секрете?

Мальчик оторвался от рисования, и поглядел на девушку краем глаза.

— Ну, если не хочешь говорить, то просто нарисуй что-нибудь на этом красивом листе. — Она пододвинула к нему лист гладкой зеленой бумаги.

И снова мальчик бросил на нее беглый и быстрый взгляд, схватил карандаш и написал: «До этого мы никогда не читали. Но это проще, чем играть в шахматы. Впрочем, в книгах есть много слов, которых я не знаю».

— Эта беда поправимая. А теперь покажи доктору, как хорошо ты рисуешь.

Мирон начал рисовать, правда, без всякого энтузиазма, сначала карандашом, потом фломастерами. На одном листе быстро появился огромный олень с ветвистыми рогами. Олень стоял на фоне пейзажа, напоминавшего тот, что был на картинке, но очень отличавшегося от него в деталях. В целом рисунок оказался даже талантливым и цвета в нем — гораздо ярче, чем в книге.

— Это удивительно! — счастливо рассмеялся Оливано. — Я салютую тебе, Мирон!

— Я тоже могу рисовать, — вмешалась Лидия.

— Конечно, можешь, — подхватила Уэйнесс. — Ты тоже прелесть! — В этот момент Уэйнесс оглянулась и увидела, что Ирена так и пожирает их из окна глазами. — За нами смотрят, — шепнула девушка Оливано.

— Я заметил. И очень хорошо, надо…

— Я не хочу больше никаких лекарств, — вдруг понурилась Лидия.

— Каких лекарств? — встревожился Оливано.

Девочка туманным взором посмотрела в сторону гор.

— Иногда, когда ветер, мне хочется бежать, и тогда они дают нам лекарства, так что вокруг становится темно, и не поднять ни руки, ни ноги.

— Я прослежу, чтобы вам больше не давали никаких лекарств. Но и ты не должна убегать, когда поднимается ветер.

— Тучи летят по ветру, и птицы летят. Летят семена, и ковыль летит, и все кувыркается и парит.

— Лидии кажется, что она тоже может полететь вместе с птицами и тучами, — пояснила Уэйнесс.

Но девочке это объяснение показалось глупым.

— Да нет же, что ты, Марин! Ты глупая совсем!

— Тогда почему тебе хочется убежать?

Девочка с трудом подбирала слова.

— Потому что ветер…. И, я знаю, что все начинается… Потом я слышу далекие-далекие голоса, они зовут меня, они говорят: «Лида говори громко и ясно… Уиру! Уиру! Ты здесь? Уиру!» Так они зовут меня, откуда-то с гор, и мне становится страшно, и я бегу, бегу, бегу в темноту…

— А ты знаешь, кто тебя зовет? — осторожно спросила Уэйнесс.

— Наверное, это старик с желтыми глазами, — несколько сомневаясь, ответила девочка.

— А Мирон тоже слышит голоса?

— Мирон начинает сердиться.

— Бегать по ночам — привычка скверная, и надо от нее избавляться, — нравоучительно сказал Оливано. — Темной ночью и еще при сильном холодном ветре ты непременно потеряешься, упадешь в пропасть, разобьешься и умрешь. И тогда не будет больше девочки Лиды, и люди, которые тебя любят, очень расстроятся.

— Я тоже расстроюсь.

— Вот именно. И поэтому ты перестанешь бегать, правда?

— Но если они зовут меня! — обеспокоилась девочка.

— Но ведь я не бегаю каждый раз, когда кто-то меня зовет! — пришла ей на помощь Уэйнесс.

— И Марин совершенно правильно делает, — подтвердил Оливано. — Ты тоже должна поступать так же.

Лидия медленно кивнула, словно соглашаясь еще подумать над этим вопросом.

Оливано обернулся к Уэйнесс.

— Теперь пора поговорить с Иреной. Сегодня разговор у нас будет серьезный.

— Из-за волос?

Оливано кивнул.

— Мне пришлось много подумать, прежде чем принять это решение. Словом, оно далось мне нелегко.

— Что за решение? — заволновалась девушка.

— Я еще не пришел к окончательному выводу — жду последних результатов. — Оливано последовал прямо к дому, где Ирена молча открыла им двери.

— Счастлив подтвердить, что угроза вируса для вас миновала, — самым официальным тоном начал Оливано. — ваша кровь чиста.

Ирена восприняла эту новость лишь сухим кивком.

— Простите, я очень занята, и если вам больше нечего сказать, то…

— К сожалению, мне есть, что сказать. Есть. И немало. Нам с вами надо обсудить много важных вопросов сегодня. Может быть, разрешите присесть?

Ирена молча развернулась и пошла в гостиную, где снова осталась демонстративно стоять, но Оливано с Уэйнесс сели на диван.

— Что касается детей, то я должен признать прогресс просто феноменальным, — с осторожностью подбирая слова, начал доктор. — Трудно давать какие-либо прогнозы, но теперь уже ясно, что дети полюбили Марин, отвечают ей, и она смогла сломать их отчужденность.

— Это, конечно, замечательно, но я хочу сказать, что в результате дети постоянно перевозбуждены, — сквозь зубы процедила Ирена.

— Вы абсолютно не правы, — холодно остановил ее Оливано. — Лида и Мирон высокоорганизованные личности, изо всех сил стремящиеся возвратиться к нормальному состоянию. Теперь это ясно, и в большей степени именно благодаря Марин. По-моему, проблема теперь в другом.

Ирена бросила на девушку презрительный взгляд.

— И в чем же теперь, по-вашему, проблема? Дети жили себе и жили, тихо и счастливо, пока не появилась эта студентка. И пошло! Они стали возбудимыми, странными, непослушными…

— Это так, но этим они пытаются проявить свои экстраординарные возможности, которые не укладываются в понятия нормы. Через несколько лет эти способности станут проявляться менее драматически, а потом и вовсе исчезнет напряженность, что совершенно нормально. Но сейчас стремление выказать себя у них прорывается на волю настолько сильно, что мы непременно должны всячески помогать им в этом. Вы со мной согласны?

— Да, но с большими оговорками.

Оливано при слове «оговорка» махнул рукой.

— На прошлой неделе я взял у детей образцы волос, и они дали мне информацию, которой я, простите меня, даже не сразу поверил. Давали вы детям какие-нибудь лекарства или нет?

Глаза Ирены превратились в щелки, и некоторое время она молчала.

— Давно. — И тут же попыталась сменить тон. — И откуда вы это взяли? Из волос, что ли?

Оливано медленно наклонил голову.

— Волосы обоих детей показывают следы приема лекарств, причем, с недельным интервалом. И следы говорят не об органических субстанциях, не об их смесях, но… И теперь я спрашиваю вас. Скажите откровенно: что вы давали детям?

— Только их обычный тоник, который позволяет им держаться в форме, например, как сегодня, — беспечно ответила Ирена.

— Почему вы ничего и никогда не говорили мне об этом так называемом «тонике»?

Ирена пожала плечами.

— А зачем? Доктор, который его прописал, объяснил мне, что он укрепляет нервы и успокаивает — вот и все. Что тут странного?

— Могу я посмотреть на ваш «тоник»?

— Он кончился, — спокойно ответила Ирена. — Я использовала все и недавно выкинула бутылку.

— И больше его у вас нет?

— Нет, — чуть задумавшись, ответила женщина.

Оливано кивнул.

— Тогда слушайте. Не смейте без моего разрешения давать детям ни «тоников», ни каких-либо иных препаратов, ясно?

— Яснее некуда. Да только дети-то трудные. Как только ветер завоет ночью, так Лидия начинает с ума сходить и рвется куда-то в горы. В такое время невозможно не давать успокоительное.

— Я понимаю ваши проблемы и выпишу вам совершенно безвредные седативные средства. Но использовать их вы можете лишь в крайнем случае.

— Как хотите.

— Повторяю еще раз, чтобы не было недоразумений. Не смейте давать детям ничего, кроме того, что пропишу я. Иначе вы погубите их, и мне не останется ничего, кроме как забрать их у вас, чтобы защитить.

Ирена стояла бедная, и лицо ее изображало обиду и гнев. Она хотела было заговорить, но, видимо, не могла. Оливано поднялся.

— Сейчас я поговорю с детьми и уйду. — Он сухо поклонился и вышел, а Ирена повернулась к Уэйнесс. — Чтобы ты провалилась! — закричала она с ненавистью. — Что ты со мной сделала?!

Уэйнесс не знала, что и отвечать. Крики Ирены напомнили ей, что она обманом проникла в этот дом и, причем, с намерениями, тоже не отличавшимися благородством.

— Я не хотела сделать вам ничего плохого, — наконец, тихо промолвила девушка.

— У меня теперь нет своей жизни! — продолжала надрываться Ирена. — Еще один год! Только один год! Это проклятый год, господи! И все кончится! Я улечу, уйду, сгину! Я бы и сейчас ушла, потому что нет мне здесь ничего, ни одиночества, ни успокоения! Я ничтожная, несчастная, ах, если бы умереть! Но кто знает? Кто знает? Может, этого-то я и боюсь больше всего на свете!

— Госпожа Ирена, прошу вас, успокойтесь, вот увидите, все не так ужасно, как вам кажется, — тщетно взывала к ней Уэйнесс.

— Ха! Да что ты знаешь, кроме как шнырять и обманывать детей! А вот что мне теперь делать? Что?!

— Но о чем вы так беспокоитесь? О профессоре Соломоне?

Лицо Ирены мгновенно превратилось в маску.

— Я ничего не говорила, и вы ничего не слышали. Ни-че-го.

— Конечно! Но лучше бы вы выговорились, я готова выслушать вас, до конца.

Однако Ирена уже развернулась и в три больших шага покинула гостиную.

Уэйнесс медленно вышла во двор, где попыталась взять себя в руки. Надо быть жесткой. Что ж, если обман, если это выдавание себя за другое лицо — самые худшие ее преступления, то, можно считать, что ей еще повезло. Но теперь главное Мирон и Лидия. Ирена сказала про год — какой год, что в этот год должно произойти? И чувство подсказывало девушке, что ничего хорошего детям этот год не сулит.

Оливано уехал. Клара позвала детей обедать, а Уэйнесс села на край песочницы и стала есть сандвичи, прихваченные с собой.

Ближе к середине дня Уэйнесс попросила разрешения взять детей на прогулку. Ирена согласилась, и они втроем отправились в кондитерскую на площади, где дети насладились горячим шоколадом и фруктовыми тартинками с целыми сугробами взбитых сливок. Юная разведчица сидела, смотрела на детей и с ужасом думала, что будет с ними, когда она уйдет. Конечно, Оливано не перестанет следить за их здоровьем, но кому будут нужны их чувства?! Девушка с трудом подавила вздох. Никакого выхода из этой ситуации девушка пока что не видела. Ее собственные дела тоже шли плохо; она ни йоту не приблизилась к тайне местопребывания Монкурио. Искать что-либо в доме не представлялось никакой возможности, тем более что Уэйнесс и не знала, что именно надо найти. До сих пор лже-Марин питалась лишь надеждой, не видя никаких перспектив. Она занималась с Лидией и Мироном, которые, в свой черед, изучали ее, и всем троим это занятие пока что нравилось.

Но вот дети наелись, Уэйнесс повела их в книжную лавку, где купила атлас Земли, большую богато иллюстрированную книгу по естественной истории, словарь и еще один небольшой астрономический атлас.

Потом все трое вернулись в Каса Лукаста. Ирена, посмотрев на покупки, промолчала; впрочем, Уэйнесс и не ожидала от нее никаких комментариев.

На следующее утро девушка обнаружила, что дети уже вовсю работают, мастеря хитроумного воздушного змея, используя какие-то щепки и темно-синюю пленку. У них получилась, в конце концов, замысловатая конструкция в пять футов длиной, с интересной системой крыльев, вантов, растяжек и противовесов. Уэйнесс нашла змея прямо-таки волшебным, но выразила сомнение в том, сможет ли он летать. Но вот змей закончен и к полудню, когда ветер начал крепчать дети решили опробовать свое творение. После некоторого раздумья, Уэйнесс решила не вмешиваться в процесс, хотя и была уверена, что это сооружение в воздух не поднимется. Все трое вновь вышли за калитку, пересекли Калле Мадуро и вышли на усеянный камнями и сухими веткам пустырь, тянувшийся далеко на юг. Уэйнесс молча следовала сзади.

Лидия держала веревку, а Мирон нес змея, осторожно удерживая его внизу. Пленка и бумага хлопали на ветру. Потом мальчик прислушался, резко поднял змея, и тот подхватил эту необычную конструкцию и понес с небывалой легкостью, несмотря на все опасения Уэйнесс. Змей поднимался все выше и выше. Лидия, не выпуская веревку, со счастливой улыбкой обернулась к Уэйнесс; Мирон же наблюдал за полетом, не выражая не удивления, ни энтузиазма, храня на лице почти строгое выражение.

А змей носился вверху, и каждое из приспособлений, придуманных мальчиком, работало безотказно. Уйэнесс смотрела, как завороженная.

Наконец, ветер стал затихать и пропал вовсе, змей почувствовал перемену, изменил поведение, но вновь, несмотря на все пессимистические прогнозы Уэйнесс, остался в воздухе. Змей управлял небесами!

Скоро вновь задул ветер, еще более сильный, чем прежде, веревка оборвалась, и освобожденный змей торжественно взмыл высоко над землей. Дети стояли неподвижно, едва ли не с открытыми ртами, наблюдая за все далее и далее уплывающим волшебным змеем. Словом, полет прошел блестяще, и дети вели себя самым лучшим образом. Через несколько мгновений после того как змей совсем пропал из виду, Лидия спокойно скрутила веревку, и все трое вернулись домой, скорее удовлетворенные, чем расстроенные.

Какое-то время они посидели на диване, рассматривая новые книги, и Уэйнесс крайне удивилась, что мальчик первым делом взял не что иное, как словарь, внимательно изучая страницу за страницей, не проявляя, правда, при этом ни радости, ни интереса.

«Впрочем, что ж тут удивительного, — вдруг образумила себя девушка. — Словарь, в конце концов, вещь не вдохновляющая».

Вернулась с работы Ирена, измученная и уставшая больше, чем обычно. Она прошла прямо к себе, не сказав никому ни слова. Вскоре после этого отправилась к себе в отель и Уэйнесс.

Вечером ей в номер позвонил Оливано и задал свой обычный вопрос:

— Как прошел день?

— Вполне прилично. Дети сделали просто какого-то чудесного воздушного змея и прекрасно его пускали. Но веревка лопнула, и потому их замечательный змей, вероятно, по сю пору летает где-то над пампасами. Когда я уходила, Лидия рассматривала стегозавра, а Мирон изучал карту Сферы Гаеан. Он уже прочел почти весь словарь. Клара вела себя как обычно, а Ирена меня просто не замечает.

— Итак, еще один день в Каса Лукаста прошел. А я только что получил последние результаты анализов крови Ирены, которые только окончательно подтвердили все то, что я давно и так подозревал: она явно принимает какие-то наркотические препараты, которые мой лаборант не может определить. Приходится допускать, что они имеют неземное происхождение.

— Я тоже об этом думала, — призналась Уэйнесс. — Утром, когда она уходит на работу, она вполне смирная и держит себя в руках, но днем едва моет дождаться возвращения домой и бежит к себе в комнату, буквально не замечая ничего вокруг.

— Но, как бы там ни было, теперь ясно, что эта женщина не годится для совместного проживания с детьми, — бесстрастно, продолжил Оливано. — Я намерен забрать детей в клинику, и сделать это как можно скорее.

Уэйнесс заставила себя смириться с мыслью, что скоро у нее не будет двух этих удивительных детей.

— И когда же это случиться? — тихо спросила она.

— Официально это может занять два-три дня, в зависимости, насколько болит нога у старого Бернара. Но любая отсрочка губительна, хотя… В жизни бывает всякое. И для всех будет лучше, если в этот момент вас в Каса Лукаста не окажется.

— Когда мне надо будет уйти?

— Боюсь, что чем раньше, тем лучше.

— Через два дня? Через три?

— Максимум через три, как мне кажется. И, в конечном счете, я рад, что все это дело закончится, а то у меня уже начинают проявляться признаки нервного истощения, ей-богу! Ситуация в Каса Лукаста очень нехороша.

X

Уэйнесс свернулась в кресле и тупо уставилась на противоположную стену комнаты. Время шло, эмоции постепенно утихали, оставляя некий осадок сожаления обо всем и ото всех, включая и самого Оливано с его медицинской резкостью.

Наконец, девушка смогла даже невесело рассмеяться. Что ж, он действительно заботится о детях. Она же в этой ситуации никого не предает и не бросает. Да и попала она в дом совсем по другой причине, ведь Оливано и вообще не имеет никакого отношения к Обществу натуралистов.

Девушка встала и подошла к окну. А в целом следовало все же признать, что дела ее шли из рук вон плохо. Юная разведчица все еще находилась к разгадке тайны Монкурио ничуть не ближе, чем в первый день своего пребывания в Помбареалесе. — может быть, даже дальше, поскольку теперь Ирена Портлис ее просто-напросто ненавидит. А кроме как от Ирены узнать нынешнее местонахождение Монкурио было неоткуда.

У нее оставались еще три дня, а ничего лучшего, как еще раз обшарить комнату Ирены, Уэйнесс придумать так и не могла. Возможностей же к этому даже не предвиделось, поскольку в доме всегда находились или сама Ирена, или Клара. Но даже если ей и представится вдруг такая возможность, девушка понимала, что вряд ли обнаружит что-нибудь толковое. Провал же грозил многим, слишком многим.

Юная разведчица еще раз посмотрела на площадь внизу. Та была совсем пустынна, ветер дул не переставая, шумя листвой и со стоном умирая где-то на севере, за отелем. Дай бог, чтобы хоть сегодня Лидия не слышала зовущих ее голосов. Уиру, уиру, иди же к нам, иди…

Но уснуть девушка все же никак не могла. Она накинула серый плащ и быстро пошла по пустынным улицам к Калле Мадуро. Над головой ее сверкали и переливались звезды, на западе мерцал Южный Крест.

Во всем городке стояла непривычная тишина, навстречу Уэйнесс попадались лишь редкие прохожие. Все кантины тоже казались пустыми, несмотря на то, что бело-красные огоньки, которые украшали их окна, по-прежнему призывно горели во тьме. Только из кантины де лас Хермосе раздавались звуки песни — быть может, это пел Леон Казинде, мясник.

По Кадлле Мадуро взад и вперед гуляли ветры, шурша щебнем и сухими семенами, занесенными из пампасов. Уэйнесс остановилась и прислушалась. Ей показалась, что откуда-то сверху, вероятно, с гор, действительно идет низкий печальный звук, но слов, если даже это и голос, разобрать, конечно же, невозможно. Девушка пошла дальше. Дома в лунном свете казались особенно бледными и жалкими, а улица — пустой. Все жители давно спали или лежали без сна, думая свои невеселые думы.

Девушка остановилась в тени заброшенного белого дома — ничего не было ни видно, ни слышно в Каса Лукаста.

Юная разведчица прождала с минут десять, ветер громко хлопал ее плащом, и она уже почти надеялась, что вдруг вот сейчас из дома напротив выйдет тоненькая маленькая фигурка, и бросится со всех ног в сторону пампасов.

Но дом молчал, света не было. Уэйнесс вздохнула и побрела обратно в отель.

Утром девушка проснулась все с тем же ощущением отчаяния. День за окнами уже разгорелся вовсю, ветер стих, зато небо приобрело какую-то хмурую давящую тяжесть.

Однако за завтраком настроение у нашей юной разведчицы все же изменилось, во многом оттого, что девушка сумела заставить себя посмеяться над своими переживаниями. «Это я, Уэйнесс Тамм из Речного домика! Я, которую все считали такой умной и талантливой! Где же твои ум и талант? Давай, пробуй, ищи, доказывай! А то сидишь тут и ждешь у моря погоды, будто кто-то обязан принести тебе все что нужно на блюдечке с голубой каемочкой! Это плохая стратегия! Надо решиться, и рискнуть. Но — на что решиться?! И чем рискнуть?!! О, если бы я только могла убедить Ирену, что не хочу причинить Монкурио никакого вреда! Тогда она, возможно, согласилась бы мне помочь, особенно, если я посулю ей денег. Однако следует все же признаться и в том, в чем признаваться мне давно не хочется — я боюсь этой Ирены. Действительно боюсь». Так размышляла девушка за завтраком.

Тем не менее, юная разведчица отправилась в Каса Лукаста в самом решительном состоянии духа. Ирена как раз уходила на работу.

— Доброе утро, — вежливо поздоровалась девушка. — Кажется, дождь собирается?

— Доброе, — как обычно, пробурчала Ирена, глядя на небо, словно в первый раз его видя. — Дождь — дело здесь необычное. — Она как-то жалко улыбнулась и ушла.

Уэйнесс поглядела ей вслед и покачала в задумчивости головой. Какая все-таки странная женщина!

Подойдя к дому, девушка потянула шнурок звонка. После паузы, умело выдержанной для того, чтобы выразить максимум презрения, дверь открылась. Клара тут же демонстративно повернулась спиной и ушла в кухню, позволив себе лишь насмешливый взгляд через плечо. «Все ясно, — подумала Уэйнесс. — К числу ее любимцев я, разумеется, не отношусь».

Дети завтракали в столовой. Поздоровавшись, девушка села за дальний конец стола и смотрела, как они доканчивали свою овсянку. Мирон, как обычно, казался суровым и погруженным в размышления. Лидия выглядела немножко бледной.

— Сегодня ночью ветер опять дул очень сильно, — начала Уэйнесс. — Ты слышала?

— Слышала, — подтвердила девочка. — Но я никуда не побежала.

— Вот молодец! И голос ты слышала?

— Мирон сказал, что голосов на самом деле не существует, — криво усмехнулась Лидия.

— И он прав, как всегда.

Девочка вернулась к овсянке, а Уэйнесс решила осмотреть как следует столовую. Где же еще ей было искать информацию о Монкурио в такой ситуации? Если таковая вообще существовала? И вообще важно знать, как сама Ирена относится к этой теоретически существующей информации. Если она не считает ее особенно ценной, то интересующая Уэйнесс информация может оказаться где угодно — даже в старой коробке из-под конфет, где обычно хранятся всякие счета по дому.

Клара вышла в кладовку, и Уэйнесс мгновенно подбежала к буфету, открыла дверцы, обшарила все полки, надеясь увидеть хотя бы фамилию Монкурио или профессора Соломона.

Ничего.

Лидия и Мирон смотрели на нее без всякого удивления. Вернулась Клара. Девушка заставила себя спокойно сесть.

— Зачем ты это сделала? — тихо спросила ее девочка.

— Я ищу одну вещь, — шепотом ответила ей Уэйнесс. — Я скажу тебе о ней позже, когда бабушка уйдет.

Лилия кинула, найдя такое объяснение вполне разумным.

— Попроси Мирона, — тоже шепотом посоветовала она. — Он может найти вообще все, что угодно, потому что различает вещи через вещи.

Уэйнесс даже вздрогнула, но все же посмотрела на мальчика с недоверием — действительно ли все это так?

— Мирон, ты ведь правда можешь найти любую вещь? — спросила она.

Мирон сморщил нос, словно презирая столь неуместный вопрос.

— Мирон все знает и все может, — поспешила на помощь брату Лидия. — Иногда мне кажется, что он скоро заговорит, и тогда ты услышишь, как хорошо и красиво он умеет говорить!

Мирон не обратил на эту реплику никакого внимания и отодвинул тарелку с недоеденной кашей.

— Я думаю, он заговорит тогда, когда надо будет сказать действительно что-то очень важное, — не сводя глаз с брата, прошептала девочка.

— Или когда кому-то будет очень нужна его помощь, — подхватила Уэйнесс.

В кухне все стихло, и это явно свидетельствовало о том, что Клара весьма заинтересовалась разговором в столовой.

— Ну, ладно. Давайте лучше подумаем, чем мы займемся сегодня? Погода плохая, но не холодно, так что, можно пойти во двор, — предложила Уэйнесс, надеясь там и продолжить разговор с детьми.

Однако пошел дождь, и им пришлось остаться дома. Тогда они все трое принялись рассматривать атлас Земли.

Уэйнесс объяснила детям систему Меркатора.

— Таким образом, на этой ровной бумаге вы можете увидеть всю поверхность Земли. Синий цвет — это океаны и моря, а коричневый — континенты. А кто-нибудь из вас может мне сказать, где мы с вами находимся?

Лидия покачала головой.

— Нам никто этого не говорил.

Но Мирон, быстро посмотрев на карту, уверенно ткнул пальцем в Патагонию.

— Верно! — обрадовалась Уэйнесс и перевернула страницы. Все страны на Земле разные, и каждое место отличается от другого. Поэтому существует очень интересное занятие — путешествовать туда и сюда, переезжая из одного старинного городка в другой или изучая нетронутые леса — ведь на Старой Земле тоже осталось немало диких мест!

Лидия с сомнением посмотрела на карту.

— Может, то, что ты говоришь, и правда, но все же это что-то неправильное, и мне просто смешно смотреть все эти них. Даже не знаю, нравятся мне такое занятие или нет.

Уэйнесс рассмеялась.

— Я тебя понимаю. Такое чувство у нас называется «охота к перемене мест». Когда я была в твоем возрасте, один человек подарил мне сборник старинных стихов. И одно из них произвело на меня огромное впечатление, оно преследовало меня неделями, я даже стала избегать этой книги. Хочешь его услышать? Оно совсем небольшое, вот:

Мы скачем, мы скачем, и я и другие,

Чрез синие горы и реки стальные,

Чрез шумное море и чрез

Тартари разбойничий лес.[11]

— Какое милое, — согласилась Лидия и посмотрела на брата, который, по обыкновению наклонив голову набок, молчал. — Мирону тоже очень понравилось. Ему вообще нравятся всякие созвучия из слов. А ты знаешь еще какие-нибудь стихи?

— Дай подумать. Вообще на стихи у меня очень плохая память, но вот еще одно я помню. Оно называется «Озеро Мрачных Болот», очень грустное:

Слишком влажен и слишком глубок оказался грот

Для души столь возвышенного героя.

И она улетела на Озеро Мрачных Болот,

Где лишь свет светляков освещает всю ночь напролет

Одинокую душу в березовом легком каноэ.

— Какое хорошее стихотворение, — признала Лидия. И снова посмотрела на брата. — Мирон тоже решил написать тебе стихи! — после некоторой паузы с восторгом сообщила она.

Выпрямившись особенно резко, мальчик взял карандаш и бумагу и быстрыми ровными строчками написал: «стихи очень красивые, и слова красивые. Прочитай еще раз».

Уэйнесс улыбнулась.

— Нет. Во второй раз это прозвучит гораздо хуже.

«Хорошо, — написал Мирон. — Если не хочешь, я попробую записать их с первого раза».

Уэйнесс сдалась.

Мирон слушал ее внимательно, затем немного подумал и написал следующее: «Мне нравится эти стихи. Слова хорошо подходят друг к другу. Когда будет время, я тоже напишу стихи».

— Надеюсь, ты мне их покажешь? Или даже прочтешь вслух.

Мирон прикусил губы, вероятно, еще не готовый к такому подвигу.

— А еще знаешь какие-нибудь стихи? — не унималась Лидия.

Уэйнесс задумалась.

— Есть одно стихотворение, которое я выучила, будучи совсем маленькой. Хорошее стихотворение, и вам оно тоже должно понравиться. — Девушка посмотрела на детей — оба сидели в трепетном ожидании. — Вот какие это стихи, — улыбнулась она.

Танцевала наша Мурка средь углей,

Танцевала в лучшей юбочке своей.

Плачет Мурка, не дадут ей молока,

В юбке дырку не заштопает пока.

Лидия была просто в восторге.

— Только очень грустно, — добавила она.

— Может быть, — согласилась Уэйнесс. — Но, я думаю, кошечка очень быстро заштопает свою юбочку и скоро получит много молока. Я бы на ее месте сделала именно так.

— И я тоже. А еще, а еще знаешь какие-нибудь стихи?

— Не сейчас, ладно? Может быть, лучше ты сама попробуешь написать стихи. И Мирон тоже.

— Я напишу стихи о ветре, — задумчиво произнесла девочка.

— Это хорошая мысль. А ты, Мирон, о чем?

«Об этом я должен еще подумать, — написал мальчик. — Мое стихотворение будет звучать похоже на то, про озеро — так мне нравится писать больше всего».

— Твоя идея тоже очень интересна — одобрила Уэйнесс и прислушалась. Клара снова вышла в кладовку. Девушка быстро оглядела гостиную: ни стола, ни бюро, где могли бы лежать личные бумаги Ирены.

— Ты опять что-то ищешь? — увидела Лидия.

— Да, бумаги, в которых есть адрес человека по имени Адриан Монкурио или профессор Соломон. Это все равно одно и то же лицо.

Клара вернулась и подозрительно заглянула в гостиную, словно проверяя что-то. Мирон и Лидия молчали. Когда старуха вышла, мальчик взял карандаш.

«Таких бумаг в доме нет».

Уэйнесс откинулась на спинку стула и посмотрела в потолок.

День шел под шум непрекращающегося дождя, который доносил запах сырости и болота. Вернулась домой Ирена. Уэйнесс, несмотря на проливной дождь, стазу же ушла к себе в отель.

На следующий день дождь шел мелкий и, прибыв в Каса Лукаста, Уэйнесс обнаружила, что ни на какую работу Ирена не ушла. Женщина никак это не объясняла, но, по-видимому, чувствовала себя плохо и после короткого совещания с матерью, поднялась к себе наверх. А чрез полчаса Клара, накинув старую шаль, вязала хозяйственную сумку и вышмыгнула из дома.

Дождь так и сеял, удерживая Уэйнесс с детьми дома.

Итак, Клары не было. Уэйнесс прислушалась — сверху не раздавалось ни звука.

— Сейчас я немного расскажу вам о себе, — тихо обратилась она к детям. — Но только пусть это останется нашим с вами большим секретом, ладно? А поскольку мне очень нужна ваша помощь, секрет этот я вам раскрою.

Я родилась в одном очень далеком и очень диком мире, где никто никогда не жил, кроме разных животных да нескольких человек, охранявших этот мир. Но вот потом появились другие люди, которые захотели убить всех зверей, построить на этой планете грязные большие города и разрушить красоту моего мира.

«Какие дураки!» — написал Мирон.

— Я тоже так думаю, — согласилась Уэйнесс. — Но на самом деле они не дураки, а злодеи. Они хотят убить даже меня.

Лидия посмотрела на девушку расширенными от ужаса глазами.

— Но кто может сделать такую ужасную вещь?!

— Не знаю. Но я изо всех сил хочу помешать им и спасти мой удивительный мир. Есть еще один человек, который может мне помочь. Я думаю, вы знаете его. Это… — И тут девушка осеклась, подняла голову и прислушалась. Что это был за звук? Но каков бы они ни был, он больше не повторился, и девушка, понизив голос, продолжила. — Это Адриан Монкурио. — Имя Уэйнесс произнесла почти неслышно и снова прислушалась. — Монкурио еще называет себя профессором Соломоном — может быть, вы знаете его под этим, вторым именем. Он однажды приехал в Помбареалес и попал здесь в беду. Профессор сказал, что нашел в пещере клад из золотых дублонов — но это был обман, выдумка, а дублоны оказались поддельными. Но Соломон взял и продал их, как настоящие, и продал много. А когда его обман раскрыли, он покинул Старую Землю. Теперь мне нужно обязательно его найти. Может быть, кто-то из вас знает, где он?

Дети слушали, затаив дыхание. Наконец, Лидия прошептала:

— Мирон знает. Он все знает.

Уэйнесс посмотрела на мальчика и уже приготовилась ободрить его, как обычно, но тут в комнату вошла Ирена. Волосы ее были в беспорядке, а кожа желта, как старая горчица.

— О чем это вы тут говорите? — заорала она. — Я слышу, как вы тут шепчетесь! Я не переношу этого! Ну-ка, признавайтесь, да поживее!

Уэйнесс хотела было ответить, как вдруг услышала ясный и звонкий голос Мирона:

— Я сочиняю стихи. Хочешь послушать?

Ирена замолкла на полуслове, челюсть ее отвисла, от чего лицо ее стало еще более уставшим и старым.

— Сейчас я прочту свои стихи.

Ирена начала что-то говорить, но ее тут же перебила Лидия:

— Слушай же Мирона! Видишь, он решил говорить!!!

— Стихи. Называются «Мир Девятнадцати Лун».

— Хватит этой ахинеи! — взвилась Ирена и бросилась к Уэйнесс. — Кто ты такая? Что ты тут делаешь? Ты никакая не ассистентка! Убирайся немедленно! Это ты, ты, ты все испортила!

— Я ничего не портила! — не выдержала Уэйнесс и тоже перешла на крик. — Разве вы не счастливы от того, что мальчик заговорил?! Вы жестокая, гадкая, глупая женщина!

— Слушайте стихи, — невозмутимо повторил Мирон. — Я сочинил их только что.

И он всех обманул, словно плут, золотыми дублонами,

Что нашел в им же вымышленных пещерах.

А теперь, укрывшись в мир с девятнадцатью лунами,

Средь Стоячих Камней, возносящихся над равнинами,

Ищет клад в священных могилах.

— Какие красивые стихи, Мирон! — обрадовалась Лидия.

Ирена стояла молча, но в горле у нее словно что-то кипело и булькало. Наконец, она взяла себя в руки.

— Хорошо, хорошо, с этим мы потом разберемся. Замечательно, что ты заговорил. Подожди одну минутку, а потом будешь читать еще. Я хочу слушать, как ты хорошо говоришь, — и с этими словами Ирена бросилась в кухню.

Уэйнесс вскочила.

— Быстро — прошептала она. — Уходим отсюда быстро, быстро, бегите за мной. — И они побежали через холл к дверям. Но не успели.

Их догнала Ирена с огромным кухонным ножом.

— Теперь, наконец, все кончится! — взвизгнула она и замахнулась на Уэйнесс. Девушка увернулась, и нож только скользнул по плечу. Она отскочила, но Ирена снова настигла ее, высоко занеся нож.

— Нет! — раздался пронзительный голосок Лидии, и девочка схватила руку Ирены сзади. Нож упал на пол.

— Бегите! — рванувшись к дверям, Уэйнесс распахнула их настежь. — Мирон! Лида! Бегите!

Ирена подобрала нож и стала снова надвигаться на девушку.

— Бегите отсюда! — кричала Уэйнесс. — Бегите быстрее! Ирена, вы должны…

Но Ирена испустила дикий визг и бросилась вперед, неловко упав на ступени. Уэйнесс из-за ее плеча еще успела увидеть возвращающуюся из магазина Клару с волчьей улыбкой на морщинистом лице. А в следующее мгновение девушка, удерживая рукой кровь из раны, помчалась по улице, забежала в первый обитаемый дом и под удивленные взгляды жителей, вызвала по телефону полицию, а потом и скорую.

Стоял поздний полдень. Тучи прошли, и солнце сияло над центральной площадью Помбареалеса, что не мешало ветру продолжать гонять по ней пыль и обрывки бумаги.

Уэйнесс лежала в постели в своем номере «Монополя». Рана была осмотрена и перевязана. Врачи уверили девушку, что никаких последствий, кроме тоненького едва заметного шрама, у нее не останется.

Уэйнесс постоянно давали успокоительные средства, и теперь она начинала понемногу выходить из ступора. Девушка осторожно села и посмотрела на часы. Зазвонил телефон. На экране возникло лицо Оливано.

— Вы готовы принимать посетителей? — улыбнулся он.

— Конечно.

— Тогда я закажу чай.

— Отлично.

Через несколько минут они уже сидели вместе за столиком у окна.

— Ирена умерла. Она вонзила нож себе в горло, хотя сперва пыталась убить обоих детей. Сначала Мирона, потом Лидию. Их успела спасти Клара. Она как-то удерживала дочь до приезда полиции. О, это еще та старая ведьма! Тогда Ирена убежала в гостиную, легла на стол и недрогнувшей рукой перерезала себе горло.

— А что дети? — еле слышно спросила Уэйнесс.

— Они здорово порезаны, но оба сейчас вне опасности. Состояние вполне удовлетворительное. И оба хотят вас видеть.

Уэйнесс посмотрела в окно.

— Я даже не знаю, хорошо это или плохо.

— То есть?

— Мне они очень нравятся, оба. Если бы у меня был свой дом, я бы просто взяла их к себе, занималась бы, содержала, любила. Но в настоящий момент у меня нет дома. Что же будет с ними? Если нет больше никакого выхода, то я все равно возьму их и отправлю пока хотя бы к дяде.

Оливано криво улыбнулся.

— О них позаботятся и без вас. Честно сказать, мне они тоже очень нравятся, несмотря на все предрассудки моей профессии.

— Я понимаю…

— Я разговаривал с Кларой, — сообщил Оливано, откидываясь на спинку стула. — Она человек разумный и понимающий, даже заявила, что догадывалась, к чему идет дело, уже давно. Потом чего-то закрутилась-завертелась, но я поприжал ее, и через час она выложила мне все, что я сейчас намерен рассказать вам. На что, надеюсь, потрачу все же немного меньше времени.

Начнем с того, что Ирена в молодости была настоящей красавицей, но уж очень активной и непредсказуемой. Кроме того, она любила деньги и страшно переживала, что родилась в бедности. А потом она стала танцовщицей и присоединилась к группе странствующих по всему свету комедиантов. Где-то — где именно, Клара не знает — она встретила Монкурио и связала с ним свою судьбу. В свое время они вернулись в Помбареалес, где и произошла эта история с фальшивыми дублонами, после которой им пришлось сбежать, просто-напросто спасая свои жизни. Прошли годы, и Ирена вернулась домой с парой детишек, на первый взгляд, совершенно слабоумных. При этом она всем рассказывала историю о том, что муж ее бросил, что о его обмане она ничего не знает и просила всех оставить ее в покое. Матери она призналась, что дети не ее, но должны воспитываться как родные до тех пор, пока не достигнут подросткового возраста, в котором их тайные таланты должны будут раскрыться в полную силу. Таланты же эти заключаются в способности ясновидения и нахождения зарытых сокровищ. Основываясь на этом, Ирена и Монкурио вообразили, что скоро они сказочно разбогатеют. Время от времени археолог посылал им небольшие суммы денег и «лекарства» для нее и детей.

— Какой ужас. Она была совершенно измотана!

— Не отрицаю. Но тут уже ничего не поделаешь. Очень жаль, что вам не удалось добыть информацию, которую вы столь стремились найти, но вы человек изобретательный и, несомненно, найдете еще какой-нибудь способ.

— Возможно, вы правы, — холодно согласилась Уэйнесс, до сих пор не простившая Оливано его равнодушия к детям.

— Теперь дети отдыхают, но вы вправе навестить их, когда захотите. — Оливано поднялся. — Но предупреждаю вас: я скажу им, что вы придете лишь попрощаться, поскольку важные дела зовут вас в новые путешествия.

— Наверное, так будет лучше всего, — слабо кивнула девушка.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Агнес, горничная «Волшебных ветров» уехала отдохнуть в Тиднор на пару недель, и все это время следить за домом и за Пири Таммом должна была ее племянница, пухлая восемнадцатилетняя девушка по имени Тасси.

Пири согласился на такую замену без особого энтузиазма, да и не спроста. Какую особую заботу о доме и старике могла проявить Тасси, девушка милая, аппетитная, с круглым радостным личиком, щечками с ямочками, золотыми кудрями, невинными синими глазами и неслыханной самоуверенностью? Правда, перед отъездом Агнес долго уверяла Пири, что Тасси — человек добросовестный быстрый и все будет делать, как надо.

И как это не покажется странным, так и вышло. Тасси чутьем сразу угадала в Пири драму старого одинокого джентльмена, дни которого катятся к закату — а потому решила привнести в этот остаток жизни как можно больше огня, света и даже приключений. Так, например, пока он завтракал, Тасси стояла рядом, озабоченная тем, чтобы мармелад был как можно более свежим, а тосты хрустящими. Девушка упрашивала старика поесть свежего чернослива и не давала ни соли, ни перца, ссылаясь на недавно прочитанную в научном журнале статью о их вреде. Она сообщала ему о погоде, о городских скандалах, описывала кинофестивали и закулисные интриги, сообщала о новомодных танцах, таких, как «нервные коленные чашечки», которые теперь танцуют под дикую какофонию из кашля, визга и хрюканья. Взмахивая руками, Тасси утверждала, что танец бесподобен, пыталась повторить его всеми частями тела и настаивала, чтобы сэр Пири немедленно отправился его посмотреть. На это Пири только вздыхал, но, хотя и соглашался с прелестью подобной перспективы, ссылался на запрещение врачами подобных зрелищ в его возрасте и заканчивал гневным восклицанием относительно соли и перца.

— Но это совсем ни к чему! — возражала Тасси. — В вашем возрасте это крайне вредно! Согласно новому медицинскому мышлению…

Пири закатывал глаза к потолку и начинал интересоваться, как Агнес отдыхается в Тидноре.

Однажды, как-то ближе к вечеру, когда Пири наслаждался своим шерри, Тасси сообщила, что его просят к телефону. Старый секретарь скривился и тихонько выругался.

— В такой час порядочные люди не звонят и не отрывают людей от их законного шерри! — возмутился он. — Кто это?

— Он не назвался, а спросить я забыла. Но это очень, очень красивый молодой человек, хотя, на мой взгляд, слишком уж суровый и хмурый. Однако молодой человек не только красив, но и крайне вежлив, и потому я подумала, что стоит передать вам его просьбу.

Пири смотрел на девушку, буквально белый от ярости.

— Ваше уменье догадываться о моих желаниях воистину удивительно!

— Это всегда было моей сильной стороной, — потупилась Тасси.

Пири поднялся.

— Нет, уж лучше я поговорю с этим молодым человеком.

Лицо на экране, как и утверждала Тасси, действительно оказалось суровым и уставшим, и по некоторым мелким деталям Пири сразу же признал в нем выходца с других миров.

— Я Пири Тамм, но кто вы, простите, не знаю.

— Уэйнесс должна была, так или иначе, упоминать обо мне в своих беседах с вами. Я Глауен Клаттук.

— Ах, да, конечно! — воскликнул Пири. — Где вы?

— В космопорте Шиллави. Уэйнесс еще у вас?

— В настоящий момент нет. К сожалению, она отправилась в Бангалор, и с тех пор я о ней ничего не слышал. Но, я надеюсь, вы не откажетесь заехать ко мне в «Волшебные ветры»?

— Если вас это не затруднит.

— Разумеется, нет! — Пири рассказал, как к нему проехать и что это займет никак не больше пары часов.

Глауен Клаттук приехал даже раньше. Они славно пообедали вдвоем в отделанной дубовыми панелями столовой, и Пири рассказал своему гостю все, что он на самом деле знает о племяннице и о ее приключениях.

— Последний раз она звонила из Триеста и говорила очень быстро, поскольку боялась, что мой телефон прослушивается. Я весьма скептически отнесся к такому предположению, но на всякий случай вызвал специалиста и, представляете?! — он обнаружил три прослушки. Теперь я не сомневаюсь, что их поставил Джулиан Бохост. Вы с ним знакомы?

— Даже слишком хорошо.

— Но теперь дом совершенно чист, и мы можем разговаривать свободно, хотя, если быть честным до конца, я все-таки чувствую какое-то напряжение.

— Значит, вы не знаете, что именно Уэйнесс удалось узнать?

— К несчастью, нет. В галере Гохун Симонетта нас опередила и уничтожила записи о продажах. Поэтому девочке пришлось начинать с нуля. Она даже остроумно решила представить все свое предприятие в виде лестницы, на которой Хартия и грант находятся где-то на средних ступеньках. Симонетта, знающая, кто купил все материалы, может искать вверх, мы же спускаемся вниз к первоначальному покупателю.

— Пустые старания, — отрезал Глауен. — Я знаю первого покупателя. Это Флойд Сванер, он жил в Айдоле в Больших Прериях. Симонетта узнала о нем действительно через галерею Гохун и с тех пор сконцентрировалась именно в этом направлении. Она до сих пор надеется, что и Хартия, и грант валяются где-то в бумагах Сванера, поскольку хорошо поживилась его имуществом и даже пыталась женить на себе его внука.

— Когда же в эту схему попал Джулиан? Он что, в заговоре с Симонеттой?

— Я думаю, что в данном случае каждый просто пытается использовать другого, имея в уме лишь свою выгоду. Но, самое неприятное, худшие времена еще впереди.

— И что же вы намерены предпринять в таком случае?

— Я отправляюсь прямо в Айдолу, но если Хартии и гранта там нет, тогда начну пробираться, если пользоваться образом Уэйнесс, к самому центру лестницы.

Глауен перебрался через океан в старый Тран, ныне больше известный под именем Дивизионного города, лежащего в самом центре континента. Там местными авиалиниями он добрался еще на двести миль к западу, в Ларго на реке Сиппевисса. Прибыл он туда уже в сумерках и снял номер в старой харчевне на самом берегу реки, откуда сразу позвонил Пири Тамму. Увы, никаких новостей от Уэйнесс так и не поступало.

Утром Глауен взял в аренду флиттер и полетел через Большие прерии на север. Через час он оказался уже в Айдоле — маленьком городишке, который, как и многие другие небольшие города на Старой Земле, оставался без всяких изменений уже тысячи лет[12].

Глауен посадил флиттер и справился с запиской, в которой подробно излагалось, как добраться до дома Чилка. Записка гласила: «Лети на север, пока не доберешься до Фоско Крик, это около пяти миль. Потом Фоско делает большую петлю, сначала на восток, а затем резко на запад. Посмотри в этом месте вниз и увидишь сарай с зеленой крышей, а рядом неподалеку от огромных дубов дом. Именно он тебе и нужен».

Глауен так и сделал. Он снова поднял флиттер в воздух и сквозь прозрачное раннее утро полетел прямо над необозримыми желтыми полями поспевающей пшеницы к Фоско Крик. Река действительно скоро сделала громадную петлю, и Глауен сразу увидел полуразвалившиеся сарай и дом, где прошло детство Чилка.

Посадив флиттер прямо во дворе, Глауен увидел, что приветствовать его несутся два неописуемого вида пса и трое длинноголовых детей, игравших в грязи осколками каких-то зеленых камней и детскими грузовичками.

Молодой Клаттук спрыгнул на землю.

— Доброе утро, сэр! — уважительно поздоровался старший из детей.

— Доброе, доброе. Тебя зовут Чилк?

— Да, я Кларенс Ирл Чилк.

— Здорово! Я знаю твоего дядю Эустаса.

— Правда? И где же он теперь?

— Далеко отсюда, на некой станции Араминта. Ладно, пойду-ка я посмотрю на дом. Он чей?

— Теперь только бабушкин. Мама и папа переехали в Ларго.

Глауен подошел к главному входу, где его ждала пожилая, но весьма моложаво выглядевшая женщина. Она была еще очень сильна, с крупными руками и насмешливым круглым лицом, в котором Глауен без труда узнал черты Чилка.

— Меня зовут Глауен Клаттук, — представился он. — У меня к вам письмо от Эустаса, которое можно считать и рекомендательным.

Мать Чилка просто взяла и прочла письмо вслух:

«Дорогая ма, представляю тебе моего замечательного друга Глауена Клаттука, который действительно настоящий парень, в отличие от большинства моих так называемых друзей. Мы все еще ищем некоторые дедовы бумаги и все никак не можем найти. Он задаст тебе пару вопросов — так мне, во всяком случае, кажется — и, может быть, захочет порыться в сарае. Позволь ему делать, что он захочет. Не знаю, когда снова окажусь дома, но, скажу честно, ностальгия мучает как никогда, особенно, когда на меня наседает Симонетта Клаттук. Если увидишь ее, то ущипни за нос и не забудь сказать, что это от меня лично. Но только сразу же отбеги от нее подальше, поскольку она женщина мощная. Когда-нибудь я все-таки вернусь домой, посему не позволяй псам спать на моей кровати. Очень тебя люблю, как и всех остальных, за исключением Эндрью, по причинам, которые ему прекрасно известны.

Твой послушный сын Эустас».

Женщина сморгнула слезу и вытерла щеку рукавом.

— Не знаю, с чего это я стала вдруг такая сентиментальная, — вздохнула она. — Этот ракалья не кажет здесь рыла уже сто лет. «Послушный сын»! — Ишь выдумал!

— Эустас — настоящий бродяга, тут уж ничего не поделаешь, — согласился Глауен. — И все же у нас на Араминте его все очень уважают.

— В таком случае, пусть он там и остается, поскольку в остальных места у него были одни только неприятности. Я, конечно, глупости говорю, сердце у мальчика доброе, только уж больно неугомонный у него характер. Я думаю, он рассказывал вам про деда Сванера.

— Еще бы!

— Это мой отец — вот была вольная птица! Да вы садитесь. Я сейчас напою вас кофе. Может, вы и поесть хотите?

— Нет. Не сейчас, спасибо, — ответил Глауен, усаживаясь за стол в кухне. Женщина сварила кофе, подала пару пирожков и тоже придвинула свой стул к столу.

— Папа был чудак со всеми своими красными совами, чучелами зверей и прочим забавным хламом. Мы, честно говоря, никогда не знали, как себя с ним вести, даже Эустас толком не знал. Но теперь все его пороки сконцентрировались в Эустасе. И я даже не знаю, расстраиваться по этому поводу или нет. В доме ведь всегда велись разговоры о всяких там неизведанных местах, далеких мирах и несметных сокровищах. Эустас очень любил эти разговоры и никак не мог наслушаться деда. Правда, тот бывал порой и жесток — например, к двенадцатилетию обещал парню шикарную космическую яхту, и бедняга так взволновался, что и думать ни о чем другом не мог. Я говорила ему, чтобы он не болтал про эту яхту хотя бы в школе, поскольку все равно ему никто не поверит. Куда там, потом его и вправду долго дразнили. Правда, Эустаса, по-моему, это особенно и не волновало. Дед подарил ему огромный атлас Сферы Гаеан, и мальчик изучал его часами, решая, куда бы ему лучше полететь на своей роскошной яхте. Все хотел отправиться куда-нибудь как можно дальше, где еще никто не был, а все для того, чтобы оставить там где-нибудь свой знак, что-то вроде: «Эустас Чилк был здесь и ушел»!

Конечно, никакой яхты дед ему не купил, но в какие-то путешествия брал. Впрочем, и этого хватило, чтобы вселить в мальчишку страсть к бродяжничеству. Вот мы и видим его раз в пять лет в лучшем случае, — тут мадам Чилк вздохнула и хлопнула широкой ладонью по клеенке. — А теперь, значит, и вы пришли порыться в дедовых вещах. Скоро я буду за это деньги брать!

— А что, разве я не первый? — насторожился Глауен.

— Еще бы! И я всех спрашиваю: «Что вы там ищите, скажите, бога ради! Может, я знаю, так я вам лучше сразу и скажу. Чего зря время терять?!» Правда, сама-то про себя думаю, что если бы мне только узнать, что они ищут, то я непременно взяла бы это себе! — Мадам Чилк искренне рассмеялась.

— И никто вам так и не признался?

— Ни один. Да и вы, мне кажется, тоже об этом ничего не скажете.

— Скажу. Только при условии полной тайны.

— По рукам!

— Это Хартия Кадвола, которая потеряна уже много лет назад. Тот, кто ее найдет, будет держать под контролем весь мир Кадвола. Поэтому Хартию ищут и хорошие, и плохие люди. Мы с Эустасом, естественно, на стороне первых. Понятно я рассказал?

— Ах, потому-то у меня теперь столько неприятностей со старым сараем! За последнее время его грабили не меньше трех раз! Десять лет назад появилась какая-то толстуха, одетая как для путешествия, в огромной шляпе. Я поначалу думала, что она какая-то гранддама. Она назвалась мадам Зигони и предложила мне продать всю дедову рухлядь скопом. Я ответила, что распоряжаться ей не могу, а владелец ее, пожалуй, меньше, чем за тысячу солов ничего не продаст.

Толстуха что-то пробурчала, из чего я поняла лишь то, что у нее тоже есть много всяких вещей, стоящих не менее тысячи. Я предложила обмен, но она сперва захотела сама посмотреть на хлам. Однако у меня не было времени сидеть с ней и разбирать все эти рога и копыта, о чем я так прямо и заявила. Та разозлилась, разоралась, я разоралась тоже, и скоро она убралась. А через неделю сарай ограбили, внутри все было разбросано, расшвыряно, материи перепорчены. Я потом еле навела порядок.

— А грабители что-нибудь взяли?

— Насколько я знаю, ничего. Переворошили все коробки с бумагами. Но, честно говоря, я сомневаюсь, чтобы такая дама, как эта Зигони, пошла грабить сарай. Там наверняка орудовал кто-то другой.

— Кому же еще это могло понадобиться! Это она искала Хартию. Сванер купил ее на аукционе и спрятал так, что никто до сих пор не может догадаться, куда. Поэтому у меня есть к вам такой вопрос: с кем он обычно имел дело?

Мамаша Чилк почесала в затылке.

— Да разве всех упомнишь! Агенты, посредники, коллекционеры, фальшивомонетчики и еще бог знает кто! Все они вечно носились туда-сюда, словно им под хвост соли насыпали, прятались, озирались, скрывались. Правда, в последнее время отец общался в основном с человеком, которого звали Мелвиш Киблес. Его адрес? Понятия не имею. Меня уже спрашивал об этом неделю назад некий господин, но я и ему ответила то же самое.

— И что это за господин?

Мамаша Чилк подняла глаза к потолку.

— Больст? Болстер? Я не очень-то вслушивалась. Такой высокий с масляным голосом. Подождите-ка… Бостер? Что-то вроде этого.

— Джулиан Бохост?

— Точно! Это ваш друг?

— Нет. И что вы ему сказали?

— О Киблесе? Сказала, что знаю лишь, то бишь — ничего не знаю, если не считать, что Киблес, кажется, был агентом или дилером в Дивизионном городе.

— Этот господин Бохост осмотрел сарай?

— Я заставила его заплатить за это дело пару солов, но и сама пошла с ним. Он потыкался, потыкался туда-сюда, залез в дедовы счета сорокалетней давности, но скоро потерял ко всему интерес, а рухлядь и вообще едва посмотрел.

Спрашивал, нет ли где еще документов или бумаг, что заплатит хорошие деньги, ну и так далее. Потом предложил мне даже достать все, что у нас где-то там спрятано, за что обещал еще два сола.

Я ответила, что никто никогда ничего у нас не прятал, а если что-то ненужное и попадалось отцу в руки, так он сразу передавал это Мелвишу. Тут он, разумеется, пристал ко мне с расспросами о его местонахождении, но я об этом Мелвише уже и думать-то забыла. Да и вообще, за кого он меня принимает, что я знаю адреса подобных личностей?! Он растерялся, стал объяснять, что ничего такого в виду не имел и, в конце концов, извинился. Словом, я сказала ему, что этот Мелвиш Киблес — настоящий каналья — вот и весь сказ. Господин Бохост поблагодарил меня и собрался уже уходить, а я что-то расвспоминалась вдруг и рассказала ему про Шуп.

— Что такое «Шуп»?

— Не что, а кто. Как мне кажется, это тоже какой-то дилер из Дивизионного города, он работал там еще до того, как появился Киблес. Помню, отец все говорил: «Шуп — туда, Шуп — сюда!» — Мадам Чилк хлюпнула носом. — Всегда трудно вспоминать о прошлом. Когда отец был жив, вечно что-то происходило. Вон эта пурпурная ваза — это он откуда-то привез, и эти зеленые штучки. Их, кажется, достал Киблес, и отец очень высоко ценил этот хлам, так что даже не разрешал детям около них тереться. Таких еще много в сарае, и ваз, и прочего…

Глауен вернулся в Дивизионный город и устроился в гостинице при аэропорте. Весь вечер он изучал городские газеты и очень скоро нашел в них объявление:

«Шуп и компания.

Поддержка искусства любого рода.

Импорт и экспорт.

Принимаем экзотику и артефакты.

Специализируемся на произведениях других миров.

5000 Уипснейд Парк, Болтон».

Утром Глауен общественным транспортом добрался до Болтона, полуиндустриальной окраины на севере города, где уже без труда нашел и контору Шуп. Ей оказалось шестиэтажное здание из пенобетона, довольно уродливое, однако полностью занятое фирмой «Шуп и компания».

Глауен зашел внутрь и очутился в просторном выставочном зале, занимавшем весь первый этаж. Зал был уставлен полками, столами и витринами всех размеров, на которых лежало множество антикварных вещей, продававшихся, как в розницу, так и оптом. Здесь находились вещи, явно собранные со всей Сферы. Слева виднелись стойка и касса.

Глауен подошел к чиновнику по продажам, одетым в какую-то серую форму, на нагрудном кармашке которой значилось:

«Д. Малш к вашим услугам».

Малш, плотный молодой человек с розовым лицом херувима, пухом вместо волос и всегда готовой, будто приклеенной, улыбкой на устах занимался упаковкой совершенно непонятных Глауену предметов. Эти предметы весьма напоминали игрушечные ружья с маленькими ложами, курками, прицелами и так далее.

— Что это за игрушки? — поинтересовался Глауен. — Я думал Шуп продает только произведения искусства.

— Ну, это вопрос спорный, — тонко улыбнулся Малш. — Почему маленькие винтовки не могут быть предметом искусства? Некоторые, например, думают, что именно из этих, как вы говорите, игрушек убиты известные актеры, а другие считают, что сами актеры используют их, чтобы выбивать деньги из публики, когда фильм или спектакль вдруг провалятся.

— И какая же из этих теорий более верна?

— Никакая. Это вообще не оружие, а некое подобие калейдоскопов, только усовершенствованных, с картриджами. Вы вставляете картридж вот сюда, нажимаете курок и… Дополняя и меняя картриджи, можно добиться удивительно красивых комбинаций. Хотите попробовать?

— Предложение заманчивое, — вздохнул Глауен. — Но сейчас я ищу кое-что иное.

— Если оно существует в мире, то есть и у нас. Таков девиз нашей компании. Подождите минутку, пока я закончу с этим. — Малш отнес коробку к кассе и сказал клерку. — Отправь это Иованнесу Фараю в Анакатру, судном. — Потом вновь обернулся к Глауену. — Итак, я весь в вашем распоряжении, сэр. Что вам продать? Модели? Картины? Мраморы Кановы? Тридцать пять унций пыли прошлых веков? Бюст Леона Бидербеке? Сегодня есть в продаже все!

— Мне нужна гораздо более простая вещь.

— Типа?

— Элементарная информация. Одним из ваших давних дилеров является некто Мелвиш Киблес. Мне нужно передать ему посылку, а адрес я по рассеянности потерял. Дайте мне его координаты — и вот вам сол за беспокойство.

— Малш посмотрел на Глауена с интересом и помахал рукой, отводя предложенные деньги.

— Какая странность? Только вчера еще один молодой человек просил меня именно о том же! Но я мог ответить ему лишь то, что никакого Киблеса я не знаю, и что ему надо подняться в отдел расчетов. Именно это я могу посоветовать и вам, причем, совершенно бесплатно.

Глауен нахмурился.

— Этот вчерашний ваш проситель — каков он был?

— О, ничего особенного! Немного повыше вас, вашего же возраста, милый и с хорошо подвешенным языком.

— Так куда вы его отправили?

— В отдел расчетов на шестом этаже. А можете просто поговорить с самой мисс Шуп. Это наша хозяйка.

— Но, надеюсь, это заведение основала не она?

— Да что вы! Это уже шестое поколение Шупов, она просто продолжает традицию. — Малш посмотрел через плечо. — Хотите, я дам вам один совет: когда буде говорить с мисс Шуп, то ни в коем случае не улыбайтесь, не называйте ее Флавией и не пытайтесь быть фамильярным — не то вам несдобровать.

— С благодарностью воспользуюсь вашим советом, — согласился Глауен. — И, кстати, этот вчерашний господин… Он узнал адрес Киблеса?

— Понятия не имею. Когда он уходил, я был занят.

Глауен поднялся на лифте на нужный этаж, на котором, как и на первом, сразу попал в просторный зал. Никто здесь не пытался хотя бы как-то прикрыть грубые бетонные стены, балки оказались просто побелены, а пол покрывал резиновый губчатый ковер. Слева сплошь стояли стойки с надписями: «Счета», «Продажи», «Расходы» и так далее. По залу было разбросано несколько столов, за которыми сидели мужчины и женщины в той же форме, что и у Малша, и молча сосредоточенно работали. Когда же возникала потребность переброситься словечком, они говорили исключительно шепотом и быстро. Короче, везде стояла почти идеальная тишина.

Глауен развернул плечи, придал лицу деловое выражение и быстро подошел прямо к стойке с надписью «Счета». Навстречу ему приподнялась молодая женщина, которую, если верить бейджу, звали Т. Мирмар.

— Чем могу быть полезна, сэр? — тоже шепотом спросила она.

Глауен вытащил визитку и написал на ней: «Мелвиш Киблес», протянул ее служащей и тоже шепотом пояснил:

— Мне нужно передать этому господин несколько книг. Не напишите ли вы мне его точный почтовый адрес?

Т. Мирмар покачала головой.

— Что это за Киблес? Со вчерашнего дня вы уже второй, кто о нем спрашивает!

— И тому, кто спрашивал вчера, вы дали его адрес?

— Нет. Я отправила его к мисс Шуп, которая занимается подобного рода вопросами. Так что советую сделать это и вам.

Глауен вздохнул.

— Мне хотелось бы обойтись без проволочек. Десять солов помогут мне в этом?

— Что за странная мысль? Разумеется, не помогут.

Глауен вздохнул еще тяжелее.

— В таком случае, где находится мисс Шуп?

— Вон там. — Служащая указала на дальний конец зала, где за столом в одиночестве сидела высокая и худая женщина лет под тридцать.

Какое-то время Глауен ее разглядывал.

— Она совсем не такая, какой мне представлялась, — доверительно сообщил он Т. Мирмар. — Мисс Шуп чем-то рассержена — или я ошибаюсь?

Т. Мирмар оглянулась в сторону начальства.

— Я не комментирую подобные вещи, сэр.

Глауен продолжал исподтишка наблюдать за мисс Шуп. Да, это явно еще та штучка. Она тоже носила серую фирменную форму с короткими рукавами, особенно подчеркивавшую ее плоскую грудь и длинные белые руки. На высоком лбу у нее прилипли несколько прядей седых волос. Картину дополняли круглые серые глаза, крошечный носик, поджатые губки и пуговица подбородка. Женщина сидела абсолютно прямо, бесстрастно и не обращала ни на кого внимания.

Как ни крути, помощи ждать неоткуда. Надо начинать и, причем, как можно, скорее. Глауен вновь обернулся к Т. Мирмар.

— Так мне так прямо и подойти к ней?

— Разумеется. А как же еще?

— Я беспокоюсь о формальностях!

— У нас принято как можно меньше обращать внимания на всякие формальности. Просто будьте вежливы, вот и все.

— Ясно. Хорошо, я подойду. — Глауен пошел к столу хозяйки компании, но мисс Шуп не подняла головы до тех пор, пока он не остановился прямо перед ее столом.

— Я вас слушаю.

— Меня зовут Глауен Клаттук. Могу я присесть? — Сотрудник ИПКЦ оглянулся в поисках свободного стула, но ближайший оказался лишь шагах в сорока от него.

Мисс Шуп смотрела на пришедшего глазами круглыми и бессмысленными, словно у камбалы.

— Если посетители не находят стула рядом с моим столом, они должны понимать все и без лишних слов, — сухо произнесла она.

Глауен попытался защититься улыбкой. Поведение мисс Шуп явно противоречило всеобщему принципу вежливости служащих в компании.

— Ваш намек понят. Я буду предельно краток и, если вам угодно, чтобы я стоял, я постою.

— Как вам будет угодно, — вновь сухо сказала хозяйка.

В ответ на это Глауен пошел, взял стул, поставил его поближе к столу, слегка поклонился и сел.

— Я не выношу насмешек, — скрипуче произнесла мисс Шуп. — Я не выношу их ни на каком уровне.

— И я того же мнения, — подхватил Глауен. — К несчастью, бороться с этим бесполезно, лучше просто не замечать.

Мисс Шуп медленно подняла бесцветные брови, но промолчала. Глауен вовремя вспомнил совет Малша и постарался сказать как можно вежливей:

— Я человек из другого мира, как вы, может быть, уже догадались.

— Естественно, — слово упало из уст мадам ровно, но все-таки с некоторой неприязнью.

— Я натуралист со станции Араминта на Кадволе, который до сих пор все еще является заповедником, как вам, может быть, известно.

— Вы, должно быть, проделали далекий путь, — равнодушно заметила мисс Шуп.

— Да. И теперь я пытаюсь найти некоторые документы, которые были некогда похищены из Общества натуралистов.

— Тогда вы обращаетесь не по адресу. Такими вещами мы не занимаемся.

— Я очень надеюсь. Но, тем не менее, один из ваших завсегдатаев очень даже мог бы мне в этом помочь. Его зовут Мелвиш Киблес. Однако, мне неизвестен его адрес, и именно поэтому я и пришел к вам.

Губы мисс Шуп дрогнули в слабой улыбке.

— Мы не можем давать подобную информацию без согласия упомянутого лица.

— Да, это обычная деловая практика, — согласился Глауен. — Однако смею надеяться, что в этом особом случае вы сделаете уступку. Уверяю вас, я вовсе не собираюсь причинять никакого вреда Мелвишу Киблесу, я только хочу задать ему несколько вопросов относительно некоторых документов, имеющих очень большое значение для Консервации.

Мисс Шуп стала еще прямее.

— Я и так чересчур уступчива. Я — Шуп, и воплощаю собой все лучшие качества компании. Но политика компании — моя политика, поэтому я могу менять ее хоть десять раз на дню. И вообще, я могу иметь и капризы. Что же касается Киблеса, то меня вовсе не интересуют никакие ваши планы в связи с ним, поэтому можете говорить все что угодно, для меня никакие ваши слова все равно не являются аргументами.

— Увы, вы очень логичны, и мне нечего вам возразить, — вздохнул Глауен.

— Но о Киблесе я все же кое-что знаю. Он настоящий шалопай. Очень многие хотят разыскать его, например, пять его бывших жен, ни одной из которых он даже не удосужился объявить о разводе с ними. Также очень хочет добраться до него и Общество Шото, а кроме того и очень многие из моих покупателей были бы весьма рады как-нибудь увидеть его. Словом, если я дам вам его адрес, он поднимет вопль на всю вселенную.

— Но если факты вообще хотя бы что-нибудь значат для вас… — осторожно начал Глауен, поняв теперь, насколько мисс Шуб сложнее, чем он представлял себе сначала..

Но мисс Шуп быстро подалась вперед и сжала перед собой свои маленькие ручки:

— Факты меня не интересуют.

— Но если вас не интересуют факты, тогда что же вас интересует? — самым подобострастным тоном спросил Глауен, сам презирая себя за это вынужденное унижение.

— Ничего, что могло бы меня сейчас заинтересовать, не существует вообще. Если же вы воззовете к моему альтруизму, то я только посмеюсь над вами. Быть может, вы пожелаете увлечь меня какой-нибудь прелестной болтовней? — Попытайтесь. Мне будет интересно послушать вас. Но предупреждаю, никаких предсказаний и прорицаний я не боюсь. Угрозы? — Одно мое слово, и служащие отделают вас как надо. Не сомневайтесь, ваша физиономия будет сверкать всеми цветами радуги. Подкуп? — Да у меня самой столько денег, что их не сосчитать и за тысячу лет. Что еще вы можете предложить мне?

— А как насчет элементарной человеческой порядочности?

— Никак. Я не элементарное человеческое существо. Или это незаметно? Да и то, что я отношусь к породе людей — также всего лишь игра случая. Что же касается самого слова «порядочность», то я таковым вообще никогда не пользуюсь, и соответственно, никак им не связана.

Глауен на мгновение задумался.

— Однако мне сказали, что вчера некто тоже спрашивал у вас адрес Киблеса, и ему вы адрес дали?

Мисс Шуп напряглась, ее стиснутые пальцы побелели и жилы на шее вздулись.

— Да, дала, — выдавила она.

Глауен даже не поверил своим ушам.

— И как же он назвался?

Пальчики мисс Шуп окончательно сжались в маленькие костлявые кулачки.

— Фальшивым именем. Я проверяла по гостиничным спискам. Там о нем ничего не известно. Он просто меня надул. Но больше такого не повторится.

— И вы даже не знаете, где его найти?

— Нет, — голос мисс Шуп стал снова спокойным и холодным. — Он сидел на том же месте, что и вы, и рассказывал мне, что он из другого мира, что отец его хочет организовать дом поддержки художников и артистов, для чего и отправил его на Старую Землю, с целью изучить деятельность нашей кампании. Затем он пожаловался, что будучи иностранцем, совершенно запутался во всех этих делах и просто не представлял, что делать, до тех пор, пока не встретил меня. Только встреча со мной открыла ему глаза на все его ошибки. Потом он сказал, что интеллигентность — самая очаровательная черта в женщине, и предложил пообедать вдвоем. Я, разумеется, согласилась с тем, что это будет восхитительно. А поскольку он не знает города, то лучше всего пообедать у меня. Казалось, все это его очень устроило. Уходя, он мимоходом добавил, что отец его очень хотел бы иметь своим агентом Мелвиша Киблеса, но не знает, как его разыскать. Не могла ли бы я помочь ему в этом? Я ответила, что Киблес случайно является одним из моих клиентов, поэтому я могу тут же и запросто разрешить эту ужасную проблему, что я и сделала. Он поблагодарил меня и попрощался до вечера. Я же отправилась домой, приготовила замечательный, хотя и скромный, обед с изысканными винами. Стол поставила к окну, чтобы любоваться прекрасным видом на озеро, и украсила его свечами. Я даже надела черное вельветовое платье, которое ни разу не надевала до тех пор, и стала ждать его. Ждала я долго, но, в конце концов, зажгла свечи, включила музыку, выпила все вино и пообедала в одиночестве.

— Весьма неприятный опыт, — мягко заметил Глауен.

— Но только поначалу. Откупоривая вторую бутылку, я уже снова могла удивляться жизни. Однако теперь я полностью держу себя в руках, и больше не верю ни одному слову красивых молодых людей, к разряду которых, кстати говоря, относитесь и вы. Я вас всех вижу насквозь. Все вы просто являетесь классом примитивных тупых животных, повсюду источающих похоть и гордящихся превосходством своих гениталий. Знаете, некоторые из живущих не переносят змей, некоторые пауков, я же презираю молодых людей вроде вас.

Глауен поднялся.

— Я хотел очень многое сказать вам мисс Шуп. Однако вижу, ничто из сказанного мной не будет вам интересно. Поэтому прощайте.

Мисс Шуп ничего не ответила.

Глауен покинул зал и спустился на лифте на первый этаж, где подошел к полке с игрушечными винтовочками. К нему тут же подскочил Малш.

— Ну, как дела?

— Замечательно, — пробурчал Глауен. — Эта мисс Шуп — удивительная женщина.

— Да уж, воистину. Однако я вижу, вас все же заинтересовали винтовочки. Продать вам парочку?

— А, давайте, одну, — махнул рукой Глауен. — Авось пригодится.

— Вот увидите, вы получите колоссальное удовольствие, — от всего сердца заверил его Малш. — Они все очень разные.

— Я хотел бы просто сделать один маленький подарок своему другу, поэтому попросил бы вас отправить их прямо отсюда.

— Нет проблем, вам только придется дополнительно заплатить за пересылку.

— Я согласен.

Малш красиво упаковал винтовочку.

— А девочкам на чай?

Глауен заплатил в кассу и дал девочкам на чай.

— Адрес, — любезно пропищала рассыльная.

— Мелвишу Киблесу. Адрес есть у вас в компьютере.

Девушка потыкала в клавиши компьютера. Из аппарата вылезла клейкая ленточка, которую она тут же наклеила на посылку.

— Знаете что, я передумал, — вдруг сказал Глауен. — Пожалуй, я лучше доставлю ее сам.

— Как вам будет угодно, сэр.

Глауен взял пакетик и покинул владения мисс Шуп. Выйдя на улицу, он тут же прочитал наклейку:

Молодой Клаттук вернулся в свою гостиницу при аэропорте и сразу же позвонил в «Волшебные ветры». От Уэйнесс по-прежнему не было ни слова.

— Представить не могу, куда она запропастилась, — пожаловался Пири Тамм. — Отсутствие новостей иногда бывает хорошей новостью, но иногда и очень плохой.

— Согласен. Но что гораздо хуже, у меня сейчас нет ни времени, ни возможности искать ее. Обстоятельства диктуют мне совершенно иное, я вынужден немедленно покинуть Старую Землю.

— Мне же остается только ждать, — печально подытожил Пири Тамм.

— Кто-то всегда должен быть дома, — попытался ободрить его Глауен. — И если Уэйнесс позвонит, передайте ей, что я покинул Старую Землю, но поднялся еще на одну ступеньку лестницы. И еще передайте, что я вернусь сразу же, как только смогу.

Чиновник космопорта Таммеола долго разбирался во всяческих расписаниях, рейсах и прочих деталях, пока не нашел подходящий для Глауена рейс в мир Найон. Можно считать, что Глауену повезло, до отправления оставался всего какой-то час. Впрочем, обстоятельства могли измениться в любой момент, вылеты отменялись часто. Глауен приготовился к самому худшему. Однако, по всей видимости, удача сопутствовала ему сегодня во всех его предприятиях; ничего не изменилось.

Молодой Клаттук ступил на борт Мадель Азенур, судна, которое должно было доставить его в пункт пересадки на Аспидиски IV, находившийся в самом начале сектора Арго Навис. Там Глауен должен был пересесть на местный рейс, следовавший в Мерсей, располагавшийся в мире Энтони Прингла. Уже оттуда, другим местным рейсом через Джингл, ему нужно было попасть в самые отдаленные части Сферы Гаеан, чтобы оказаться, наконец, в городке Танджери, на Найоне, рядом с желто-белым солнцем Фарисс.

Время на борту Мадель Азенур протекало приятно и легко; делать было нечего, только есть, спать, смотреть на мелькавшие за бортом звезды и наслаждаться внезапно выпавшим на долю отдыхом. С самого начала пути Глауен стал внимательно изучать всех пассажиров, опасаясь, что здесь же может находиться и его противник. Однако, в конце концов, убедился, что молодой человек, так бессовестно надувший мисс Шуп, вероятно, выбрал другой рейс.

В справочнике необитаемых миров Глауен прочел, что планета Найон открыта очень давно, еще во времена первых космических экспедиций. Но поток людей, как обычно направившихся туда поначалу, скоро иссяк, также как и во все отдаленные окраины Джингла, таким образом, оставив Найон на тысячи лет практически полностью пустынным.

Если верить справочнику, Найон являлся планетой среднего размера; диаметр его равнялся тринадцати тысячам миль, поверхностная гравитация составляла одну целую, три сотых от нормальной земной, продолжительность суток — тридцать семь целых двадцать шесть сотых часа. Найон окружало множество сателлитов. Климат в целом мягкий, но топография крайне многообразна, обитаемые площади разделены пустынями, скалистыми плато, волшебными дивными лесами и так называемыми водяными лугами. Эти луга являлись некой суспензией, истекающей из лесов и цветочных полей, некогда бывших озерами и морями, а теперь известными под названием — польд.

Фауна, представленная в основном насекомыми, ничего особенного не представляла.

Справочник утверждал:

«Дабы понять все сложности жизни на Найоне, необходимо в первую очередь знать, что такое польд. Существуют сотни типов польдов, которые все, в свою очередь, делятся на два вида — на сухие, возникшие из переносимых ветром и страмбовавшихся споров растений, и на влажные, основу которых составляют древние моря и озера. Все остальные подварианты польдов основаны на смешении предыдущих, разнице в возрасте, результате деятельности морфатических агентов и тысячи прочих таинственных процессов. Польды уникальны; из них состоит почва, и из них варят даже пиво. Содержимое польдов, как правило, съедобно, хотя и далеко не всегда; некоторые из их составляющих ядовиты, наркотичны, галюциногенны или просто невкусны. Самыми опытными специалистами по польдам являются джангрилы. Они создали на этих польдах целое весьма сложное общество. Другие обитатели Найона не настолько изобретательны и используют польды лишь как хлеб, пудинг или заменитель мяса. Вкус польда также зависит от множества факторов; иногда он совершенно нейтральный, иногда чуть отдает орехом, а иногда похож на молодой сыр.

Благодаря наличию доступных в любое время польдов голод на Найоне неведом никому. Однако по многим причинам население планеты остается очень незначительным.

Здесь следует сразу же предупредить всех туристов. Посетителям Найона трудно избежать столкновения с польдом, где бы они ни находились — в изысканном ресторане или в убогой хижине. И все лишь по той простой причине, что польдов много повсюду, и готовить из них еду очень просто.

Но здесь следует всех туристов предупредить еще и вот о чем. В связи с тем, что польдов много и они легко доступны, даже в лучших отелях блюда из них готовятся на скорую руку и как попало. Чем проще — тем лучше, таков девиз танджерийского общества. Будьте к этому готовы, и держите в узде свои эмоции! Люди Танджери обычно со всем легко соглашаются, хотя несколько плутоваты и себе на уме. Социальный статус там крайне важен, однако зависит от условий и нюансов, совершенно непонятных туристам и посторонним на планете людям. В общих очень грубых чертах можно сказать, что статус на планете зависит от способности избегать личного труда и находить кого-либо другого для исполнения любой работы. Так, например, не удивляйтесь, если в каком-нибудь ресторанчике Малли хозяин долго будет пытаться дать указания хотя бы одному из трех официантов, а те будут с презрением отворачиваться от него до тех пор, пока хозяин не раскричится и не устроит настоящий скандал. На Найоне выполнить какое-либо указание или просьбу сразу, означает навсегда потерять свое лицо. В конце концов, какой-нибудь из официантов примет заказ, но выполнять его будут долго, поскольку на кухне происходит та же самая история. Официант же все это время будет просто стоять в сторонке со стиснутыми за спиной руками, проклиная себя за слабость, вынудившую его принять заказ, за унижение перед другими официантами и поварами.

Здесь следует сделать еще одно, даже более необходимое нежели все предыдущие предупреждения. Танджери — единственный космополитический центр Найона; все остальные населенные пункты планеты живут по исключительно местным установлениям, которые многим туристам могут показаться странными, неприятными, а порой даже и опасными, если они по недальновидности вдруг вздумают заставлять кого-либо из местного населения подчиняться своим представлениям. Человеческая жизнь на Найоне, а особенно жизнь пришельцев из других миров, не считается священной. Поэтому туристов там просят не пускаться в одиночные экспедиции без проводников из местного населения. Многие из туристов, проигнорировавшие это предупреждение, уже поплатились жизнью.

Теперь немного истории. Первые обитатели Танджери состояли из общества биологов, стремившихся создать посредством множества генетических манипуляций суперрасы. Потомки этих так называемых сверхчеловеков выжили в лесах Великого Тангтинга, где просто превратились в хищников и монстров с кровожадным разумом и чудовищными привычками».

Далее справочник сообщал:

«В настоящее время эти хищники вдруг оказались в центре внимания приезжающих, в результате чего возникшая было опасность их полного исчезновения ушла в прошлое. По лесам Тангтинга под стеклянным колпаком проложена дорога длиной в двадцать миль. По ней в полной безопасности постоянно разъезжают переполненные туристами шарабаны, в то время как монструозные сверхчеловеки визжат, стучат по стеклу и к вящему удовольствию путешествующих устраивают античные приапические игрища.

Что касается других народностей Найона, живущих в отдаленных частях планеты, все они, как правило, продолжают следовать своим прежним установлениям, совершенно непонятным для попадающих туда туристов, что, впрочем, не мешает приезжим глазеть на все вокруг и выменивать всевозможные сакральные амулеты и прочие поделки. В результате многие народности стали относиться к многочисленным назойливым посетителям весьма озлобленно. Особенной опасностью в этом отношении отличаются район горнорабочих в Эладре, где выбит прямо в скале таинственный и весьма утонченный город. А также люди-тени, которые во время полнолуний превращаются в настоящих убийц. Впрочем, следует очень остерегаться и джангрилов, научившихся превращать польды в некие таинственные субстанции, обладающие непредсказуемыми психотропными эффектами. На протяжении многих столетий джангрилы создавали подчиненную касту на основе похищенных из других миров пришельцев и туристов. Они накачивали их извлеченными из польдов наркотиками. Все это создало крайне отрицательную репутацию и им и планете. Несмотря на их внешне дружелюбную манеру поведения, к ним все вокруг относятся с подозрением и туристов просят никогда не подходить в одиночку к поселениям джангрилов. Зафиксировано немало случаев, когда наивные туристы принимали из рук ласково улыбавшихся джангрилов дары их гостеприимства, на самом деле оказывающиеся чудовищными наркотиками, привычка к которым возникает мгновенно, достать же их можно только из их рук.

Но существуют на Найоне и совершенно безвредные народности. Наиболее известными из них является клан бродяг джестерсов. Они разгуливают по всей планете в нарядно расписанных караванах, ставя всевозможные танцы, фарсы и бурлески, устраивая музыкальные фестивали, распевая комические баллады и арии из оперетт, и вообще веселясь, как их душа пожелает».

В конце справочника предлагалось некое резюме, говорившее о том, что, несмотря на уникальный интерес для туристов мира Найон, в нем отсутствует большей частью элементарный комфорт. Поэтому туристы должны быть заранее готовыми к этому и принять все неудобства и странности страны, как неизбежность. Сам Танджери, главный порт планеты и основное средоточие туризма, представляет собой небольшой городок, жизнь в котором регулируется общими законами Сферы Гаеан. Вся же остальная местность стандартному праву не подчиняется».

Вот какую информацию о месте своего назначения почерпнул в пути Глауен.

Вскоре Мадель Азенур совершил посадку на Аспидиски IV, и снова, казалось, вовремя. Однако на этом первом и самом важном пункте пересадки удача, так неизменно сопутствовавшая Глауену в Таммеоле, вдруг изменила ему. Только два дня спустя он чудом умудрился сесть на грузовое судно, идущее в Мерсей. Там нашему путешественнику повезло больше, и он сразу же пересел на Пилот Арго, который помчал отважного сотрудника ИПКЦ через Джингл, район то ярких, то туманных звезд, газовых шаров, далеких сфероидов, состоящих из нейтронных металлов, планет-сирот и сирот-лун, в самую дальнюю часть сектора, прямо до Танджери.

Космопорт Танджери занимал узкую полоску земли на краю низкого плато. Город находился неподалеку. В центре города виднелось небольшое озеро.

Глауен прошел таможенный контроль, включавший в себя дозу универсального профилактического средства, противогрибковую обработку и дозу антидота, для преодоления первого столкновения с ядовитыми местными разновидностями протеина. Наряду с этим его самого и его багаж чрезвычайно тщательно обыскали, и тут же изъяли миниатюрную винтовку.

— Оружие такого рода на Найоне запрещено, — любезно сообщили ему. — На планете слишком много ситуаций, позволяющих пустить его в ход.

— В таком случае, наоборот, вы должны были бы оставить мне его для самообороны, — удивился Глауен.

Однако сия вполне, казалось бы, разумная просьба молодого человека осталась без всякого удовлетворения.

— Оружие изымается на все время вашего пребывания здесь, — таков оказался ответ.

Оставив игрушку в терминале, Глауен вышел на яркий свет солнца Фарисс. Малиново-синее небо без единого облачка казалось чудовищно огромным. Глауен пошел прямо по краю огражденного перилами плато, по пути рассматривая находящийся в отдалении город. Танджери оказался городком вполне человеческого масштаба, круглое озеро делило его на две части. К западу находился Старый город или город Абориген, представлявший собой скопление небольших белых куполов и невысоких шпилей, почти полностью закрывавшихся мощными купами деревьев, росших там повсюду. Деревья, как показалось Глауену, имели в высоту более двухсот футов; их корявые черные стволы расходились в тяжелые ветви, усеянные непонятными круглыми, имеющими около десяти футов в диаметре, плодами.

Через лежащий же к востоку от озера Новый город пролегала прямая словно стрела главная улица, пересеченная в нескольких местах более мелкими авенидами. На главной улице располагалась большая часть всевозможных гостиниц и туристических служб. Этот район назывался Маль. От авенид в разные стороны разбегались еще более мелкие улочки и аллейки, становившиеся по своему удалению от озера все уже и уже. Там гнездились маленькие глинобитные домишки, явно сделанные вручную. Во всей окружающей застройке Глауен не заметил ни острых, ни прямых углов, из-за чего городке казался весьма органичным самообразованием и на первый взгляд производил приятное впечатление. Большая часть домов не превышала трех этажей, хотя некоторые гостиницы, расположенные на главном проспекте имели и более пяти этажей.

Глауен на мгновение оторвался от созерцания города и тут же наткнулся на небольшое здание, имевшее вывеску: «Информация для туристов». Молодой Клаттук, долго не раздумывая, вошел туда и оказался прямо в помещении с креслами, длинным столом и кипой брошюр. За столом сидели две молодые женщины, одетые в белые платья без рукавов, на ногах у них виднелись вполне изящные сандалии. Обе нежными чертами своих бледных лиц, ореховыми кудрями и миниатюрной грудью, показались пришедшему весьма прелестными существами. У обеих виднелись в волосах ленточки, у левой — розовая, а у правой — голубая. Девушки посмотрели на Глауена с выражением вежливого любопытства, после чего голубая ленточка учтиво спросила:

— Чем мы можем вам служить, сэр?

— Во-первых, мне нужна гостиница, — ответил Глауен. — Не могли ли бы вы порекомендовать мне что-либо поприличнее и, если это возможно, сразу же забронировать номер.

— Разумеется, это просто входит в наши обязанности, — рассмеялись сразу обе девушки так, словно им довелось услышать очень хорошую шутку.

— В Танджери двадцать гостиниц, — сразу же начала розовая. — Шесть из них первого класса, пять — второго, а об остальных и говорить не стоит. Есть еще несколько молодежных хостелов.

— Однако прежде чем что-либо посоветовать вам, мы хотели бы узнать ваши предпочтения, — добавила голубая ленточка. — Какую именно категорию из перечисленных предпочитаете вы?

— Естественно — первую, — не задумываясь ответил Глауен. — Вопрос заключается только в том, смогу ли я оплатить ее услуги.

Голубая ленточка протянула ему в ответ на это лист бумаги.

— Здесь список гостиниц первого класса и их расценки.

Глауен бегло просмотрел список.

— Ничего пугающего я здесь не вижу. Которая же из них поприличнее?

Девушки снова обменялись понимающими улыбками.

— Это вопрос трудный, — ответила голубая ленточка. — А вот что касается того, какая из них хуже всех, лучше всего известно уже отбывающим туристам.

— Хм, в таком случае, поставим вопрос иначе, — озадаченно пробурчал Глауен. — Которая из них вызывает меньше всего нареканий?

Розовая и голубая ленточки зашушукались.

— Может быть, «Кансаспара», — осторожно предложила разовая.

— Мне тоже так кажется, — поддержала ее голубая. — Но к несчастью за последние три дня прибыло уже три судна, и ни одно из них пока еще не отправилось обратно. Поэтому «Кансаспара» вся занята.

— Вот какое несчастье, — вздохнула розовая. — В результате можем предложить вам только «Аркаду».

— Это вполне неплохая гостиница, — согласилась голубая.

Глауен перевел взгляд с одной девушки на другую и подумал, что они, конечно же, обе хороши, но обе как-то странно исполняют свои обязанности.

— У меня здесь есть одно важное дело, которое мне необходимо закончить как можно скорее, так что давайте мне любой из имеющихся свободный номер.

— «Супербо» и «Воин Хацев» примерно одинаковы, — заявила на это розовая ленточка. — Или у вас есть какие-нибудь другие предпочтения?

— В общем-то, нет, однако «Супербо» звучит несколько более мирно, чем «Воин Хацев».

— Вы мудрый человек, — сразу же откликнулась голубая ленточка. — И вы явно что-то уже слышали о Хаце, я права?

— Боюсь, что нет, но на данный момент…

— О, Хацы — это почти уже совсем вымершее племя. Осталось всего несколько экземпляров, и все они в Кру Кликсе. Однако они уже более не плавают на своих лодках пустынь под парусами. В былые же дни они захватывали туристов в плен и заставляли их драться на дуэли.

— Но все это давно в прошлом, — дернула хорошим плечиком голубая ленточка. — Все минуло, и лагеря под луной, и музыка, и танцы, и необъяснимая честь Хацев.

— Все это весьма экзотично, однако, вряд ли это могло способствовать наплыву туристов.

Розовая и голубая ленточки снова рассмеялись.

— Отнюдь нет. Туристы могли и не драться на дуэли. В этих случаях воины начинали издеваться над ними, таскать их за носы, предлагали сразиться вслепую или со связанными за спиной руками. Если же несчастные и после этого противились, их клеймили позорной кличкой пса, вора и туриста. Женщины плевали им под ноги и отрезали низ брюк. Но им разрешалось вернуться в Танджери живыми и всю жизнь хранить множество необычных воспоминаний.

— Все это, конечно же, очень любопытно, — вздохнул Глауен. — И все же, между «Супербо» и «Воином Хацев»…

— Никакой разницы нет, — подхватила голубая ленточка. — В «Воине» играет музыка Хацев, и все стараются выразить свое презрение к туристам, но насилия никакого нет.

— В таком случае, я все же предпочту «Супербо». Будьте так любезны.

— Но «Супербо» и «Воин Хацев» заняты! — воскликнула розовая ленточка. — Мы лучше поместим вас в «Новиале».

— Где вам будет угодно. Только, пожалуйста, побыстрее, поскольку я ужасно спешу.

— Да, да. Немедленно, немедленно. Мы всем известны своей расторопностью, — поддержала его голубая ленточка.

— «Новиал», так «Новиал», — согласилась розовая. — Хотя их польдам очень далеко до классики.

— Меня это вполне устраивает, — ответил Глауен. — Я отнюдь не гурман. Бронируйте номер.

— Кстати, если хотите получить хороший польд, подойдите в один из киосков, — подхватила голубая ленточка. — Лучше всего, если хозяином киоска окажется джангрил.

Розовая ленточка при этих словах неожиданно высунула язык, на кончике которого оказалась черная маленькая пастилка.

— Вы видите. Я как раз наслаждаюсь тикки-тикки, изготовленной по рецепту джангрилов. Вкус острый, но нежный, и очень успокаивает.

— Тикки-тикки всегда помогает мне в работе, — торжественно провозгласила голубая ленточка.

— Зато меня все это совсем не успокаивает, — уже совсем едва не взорвался Глауен.

— Не успокаивает? — искренне удивилась розовая ленточка. — Но ведь мы разговариваем с вами уже полчаса. Какие вам нужны еще подтверждения.

— Вот карта Танджери, — подхватила голубая ленточка и ткнула пальцем в лежащий на стойке лист. — Мы живем вот здесь. Если устанете, то приходите, вы попробуете настоящего польда.

— Мы можем вам также предложить и просто погулять вдоль озера, посчитать луны и подекламировать какие-нибудь подходящие случаю стихи, — подхватила розовая ленточка.

— Или посетим сераль и посмотрим, как сумасшедшие арлекины танцуют фокстрот и играют на своих концертино.

— От стольких возможностей я просто разрываюсь на части, — едва не завопил Глауен. — Однако прежде всего я должен все же заняться своими делами.

— Если хотите, я могу дать вам пастилку нгинга, — невозмутимо предложила розовая ленточка. — Она нейтрализует важность всякого серьезного дела и позволяет жить без хлопот и волнений.

Глауен с улыбкой покачал головой.

— Еще раз огромное вам спасибо, — затем посмотрел на карту и спросил. — И где же здесь находится «Новиал».

Голубая ленточка обвела кружком здание на карте.

— Вот он. Но сначала мы все же непременно должны записать, где именно вы будете жить, — заявила она.

— Да, да, это нужно сделать немедленно, пока я не забыла требований господина. Иначе я все могу забыть, — поддержала ее розовая ленточка.

И Глауену пришлось еще изрядное количество времени ждать, пока розовая ленточка с кем-то говорила по телефону.

— Ваш номер забронирован, — наконец, вновь любезно обратилась она к нему. — Но вы должны отправиться туда немедленно, иначе его может кто-нибудь занять. Видите ли, у нас тут в Танджери все происходит необычайно быстро.

— Вы прямо-таки открываете мне тайную истину, — вздохнул Глауен. — А теперь отметьте, пожалуйста, на вашей карте заодно еще и аллею Криппет, а также Компанию поддержки искусства аргонавтов.

Голубая ленточка тщательно обвела кружочками нужные посетителю места, а розовая проверила ее выбор и одобрила. Глауен еще раз выразил девушкам свою благодарность и вышел из конторы.

Длинный, дышащий на ладан эскалатор, опустил его на авениду, тянущуюся вдоль озера. Молодой Клаттук поднял голову и посмотрел на солнце, согласно которому время двигалось уже к часу по полудни. Впрочем, конечно же, Глауен мог и ошибиться, ведь день на Найоне длился более тридцати семи часов.

Молодой человек пошел прямо вдоль улицы и через несколько минут добрался до гостиницы «Новиал». Он вошел в холл и сразу же оказался в тесном, напрочь лишенном какого-либо изящества помещении. За стойкой сидел бойкий молодой чиновник, занятый оживленным телефонным разговором. Судя по всему, он был несколькими годами старше Глауена, с мощными плечами, широкой челюстью, сальными черными волосами и влажными карими глазами под необычайно широкими и густыми бровями. На нем красовались темно-зеленые брюки и желтая рубашка, украшенная двумя красно-черными вставками с каким-то непонятным орнаментом. На голове громоздилась хитроумная черная феска, явно являвшаяся последним криком местной моды. Посмотрев на Глауена краем глаза, портье принял вид полной невозмутимости и продолжал трепаться по телефону. На экране аппарата пришедшему было видно лицо такого же денди, с той лишь разницей, что феска того клерка была надета набекрень.

Прошло несколько минут, Глауен ждал, начиная потихоньку терять терпение. Портье продолжал невозмутимо болтать, то и дело посмеиваясь в кулак. Терпение Глауена стало совсем подходить к концу, и он уже начал постукивать пальцами по стойке. В его ситуации каждая секунда могла оказаться решающей!

Наконец портье приподнял бровь, нехотя глянул через плечо и с грехом пополам закончил свой важный разговор.

— Ну, сэр, что вам угодно? — наконец, соизволил поинтересоваться он.

— Разумеется, номер, — едва сдерживая гнев, произнес Глауен.

— К несчастью, у нас все номера заняты. Идите в какую-нибудь другую гостиницу.

— Что за чушь?! Всего лишь полчаса назад турбюро забронировало мне номер в вашей гостинице.

— Неужели? — удивленно покачал головой клерк. — Почему же в таком случае мне никто ничего об этом не сообщил? Они должны были на всякий случай тут же позвонить во все гостиницы города. А вы случайно не пробовали обратиться в «Бон Феличе»?

— Естественно нет, поскольку мне забронировали номер здесь. Вот я и пришел сюда. Вам что, это кажется неразумным?

— Да нет, почему же, — обиделся портье. — Я человек вполне разумный. И вообще, это слово гораздо в большей степени подходит к тем особам, которые, узнав, что свободных номеров нет, продолжают скандалить и спорить, стоя перед служащим. Вот такое поведение я назвал бы совсем неразумным.

— Хорошо, оставим это, — попытался сменить тему Глауен. — В таком случае расскажите мне, каким образом происходит в ваших краях процесс бронирования номера.

— Проще простого. Из турбюро звонят дежурному портье, каковым в данный момент являюсь я, и портье тщательно записывает имя постояльца, закрепляя за ним определенный номер. Вот и все.

Глауен решительно протянул руку к лежащей на стойке книге.

— А кто записан у вас вот тут?

Портье неохотно опустил глаза в книгу.

— Так. Сейчас посмотрим. Глауен Клаттук. Ну, и что из этого?

— А то, что Глауен Клаттук — это я.

На некоторое время портье погрузился в задумчивость.

— Видимо, вам повезло, — наконец, выдавил он. — Вы попали в «Старую Резиденцию». Можете занять этот номер. За дополнительными удобствами обратитесь позднее. Мы не можем ничего делать, не зная, что именно нужно делать.

— Не премину обратиться, — согласился Глауен. — Вы проявляете просто чудеса точности. А теперь, пожалуйста, покажите мне мои апартаменты.

Портье бросил на Глауена взгляд, полный возмущения и негодования.

— Это не входит в мои обязанности! Я менеджер. Я, между прочим, исполняю еще и обязанности вице-президента корпорации. И поэтому вовсе не собираюсь водить всяких постояльцев туда-сюда по гостинице.

— Хорошо. Тогда укажите мне того, кто этим занимается.

— В настоящее время — никто. Дежурный по этажу еще не пришел. Мне неведомо его расписание. Так что вы можете подождать здесь, пока придет кто-нибудь из тех, кто знает, куда идти. Или идите вон по тому коридору до конца и загляните в последнюю дверь налево. Код двери «та-та-та».

Глауен дошел до указанной двери, набрал код, и дверь отъехала в сторону. Он оказался в небольшой комнате со столом в правом углу и кроватью в левом. В алькове виднелась ванна. Молодой Клаттук некоторое время постоял в недоумении. Может быть, это все же ошибка? Разве похоже все это на некую «Старую Резиденцию». Однако, в конце концов, махнул рукой. Путешествие его близилось к концу, и судьба ждала его в эти минуты уже где-то на аллее Криппет. Глауен бросил чемодан на кровать и вышел из комнаты.

В холле портье, едва только увидел своего нового постояльца, значительно поднял густую черную бровь и куда-то исчез. Жаловаться теперь было все равно некому.

Глауен плюнул и на это. Не глядя более по сторонам, он пересек холл и покинул отель. Портье тут же вновь занял свое место, физиономия его светилась несказанным удовлетворением.

На улице Глауен остановился, пытаясь прикинуть, сколько времени есть у него в распоряжении. До наступления сумерек, судя по медленно передвигавшемуся Фариссу, оставалось еще часов восемь. Низко по небу проплывало множество бледных призраков — это были некоторые из бесчисленных сателлитов Найона. Воздух стоял недвижимо, в озере отражались белые купола и голубые минареты старого Танджери, раскинувшегося на противоположном берегу.

Наконец, Глауен отправился выполнять свою судьбоносную миссию, пытаясь внутри себя примирить друг с другом озабоченность и надежду. Процесс этот, однако, постоянно осложнялся воспоминанием о человеке, так ловко облапошившем непробиваемую мисс Шуп. Где он сейчас?

Глауен вышел на аллею Криппет и, свернув по ней вправо, быстро проследовал мимо магазина и кафе, после чего вышел на самую окраину, где местное население мирно занималось своими делами. На первый взгляд население это казалось мирным и спокойным народом, прекрасно живущим в благодати тридцатисемичасового дня. Подобно розовой и голубой ленточкам все они выглядели хрупкими, большая часть красовалась каштановыми кудрями, нежными чертами лица и серыми глазами. Сама же аллея неожиданно оказалась не прямой, а то сужающейся, то откровенно петляющей улочкой, то и дело разрываемой непредсказуемыми площадями с непременным мощным деревом в центре.

Постепенно до Глауена стало доходить, что вся эта аллея очень странна — на ней было как-то неестественно тихо. Ниоткуда не доносилось ни громких голосов, ни музыки, повсюду царили лишь едва слышное шуршание шагов и легкий приглушенный шепот, струящийся из окон.

Наконец, Глауен добрался и до Компании поддержки искусства аргонавтов, представлявшей собой трехэтажное здание, несколько более приличное, чем все окружающие. В окнах по обе стороны от входной двери стояло несколько небольших механических игрушек. В других окнах виднелись товары, которыми, судя по всему, располагала Компания: модели, восковые мелки, пластилин и глина, оборудование для производства украшений, краски, кисти, палитры и прочее. Однако у всего этого товара был такой запыленный вид, словно им не пользовались уже очень продолжительное время.

Глауен зашел в магазин и оказался в тесном помещении с высоким потолком и стенами в коричневых пятнах. Там также оказалось необычно тихо. Кроме себя Глауен увидел в этом помещении лишь женщину средних лет с короткими полуседыми волосами. Женщина сидела за конторкой и читала журнал. Как и все жители Танджери, она оказалась тоненькой, невысокой и одетой в аккуратный синий костюм.

При появлении незнакомца женщина оторвалась от журнала и посмотрела на него с дружелюбным равнодушием.

— Чем могу служить, сэр?

У Глауена внезапно во рту все пересохло. Дело шло к развязке, и молодой человек начал нервничать. Господин Киблес на месте?

Женщина обвела взглядом комнатку и хмуро задумалась. Казалось, она просто не знает что ответить.

— Господин Киблес? Его нет, — сердце Глауена упало. — Сейчас нет, — добавила женщина.

Глауен перевел дух.

Ответив на вопрос, женщина вновь начала разглядывать журнал.

— И когда же он будет? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросил молодой Клаттук.

— Думаю, достаточно скоро, — оторвала глаза от журнала женщина.

— Скоро, — едва не взорвался Глауен. — Через сколько минут, часов, дней, месяцев?!

Сидящая за прилавком изобразила дежурную улыбку на лице.

— Разумеется, минут. Какой странный вопрос. Он только что вышел, чтобы принять ванну.

— В таком случае отсчет надо вести действительно в минутах, — явно обрадовался Глауен.

— Разумеется, не в месяцах и не в годах, — откликнулась женщина. — И даже не в часах.

— В таком случае, я подожду.

Женщина согласно кивнула и вновь вернулась к чтению. Глауен же решил поподробнее рассмотреть помещение. В задней части находилась шаткая лестница, ведущая наверх. Рядом с ней на полках виднелось что-то зеленоватое и блестящее. Подойдя поближе, Глауен обнаружил целый поднос с какими-то не совсем понятными штучками в три дюйма диаметром из зеленого агата. Он тут же вспомнил, что такие же вещи как-то раз видел в гостиной матери Чилка, с той лишь разницей, что стоящие здесь предметы оказались с трещинами и выбоинками.

— Что это у вас тут? — удивленно обратился он к женщине.

Та вновь оторвалась от журнала, после чего, мгновение подумав, сказала:

— Ах, это. Жадеитовые камушки. Амулеты. Или так называемые путанки с равнины Стоячих Камней, равнины, которая находится на другом конце нашего мира.

— И они действительно представляют какую-то ценность.

— О, да. Но если вы не специалист, приобретать их не стоит, это опасно.

— А господин Киблес, значит, специалист.

Женщина с улыбкой покачала головой.

— Не сам господин Киблес. Он получил их от своего друга. Правда, они несколько потеряли вид, что очень жаль, поскольку их нельзя теперь дорого продать. — Тут вдруг женщина повернула голову и сказала: — А вот и сам господин Киблес.

По лестнице спускался невысокий пожилой человек с целой копной седых волос. Голова его с короткой шеей покоилась на пухлых плечах. Круглые бледно-голубые глаза разглядывали Глауена с явным подозрением.

— Что вам от меня нужно, сэр?

— Вы Мелвиш Киблес?

Бледно-голубые глаза уставились на пришедшего еще более недружелюбно.

— Если вы агент или дилер, то вы только зря потеряли время. Но что гораздо того хуже, начинаете тратить еще и мое.

— К счастью, я не агент и не дилер. Меня зовут Глауен Клаттук, и я хотел бы сказать вам несколько слов.

— Относительно чего?

— Мне трудно объяснить это прежде, чем я задам вам пару вопросов.

Киблес скривил свои тонкие губы.

— Это следует понимать так — вы хотели бы что-то купить, но не располагаете нужными деньгами?

Глауен улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Наоборот. Я даже думаю, что дело, с которым я пришел, принесет некоторую выгоду вам.

Киблес схватился за голову и простонал:

— Господи, когда же я избавлюсь от клиентов со всякими идиотскими предложениями?! — Затем махнул рукой в сторону Глауена. — Так и быть, пройдемте. Я выслушаю вас, но в вашем распоряжении всего несколько минут.

Оба мужчины прошли по небольшому коридорчику и свернули в комнатку такую же темную и тесную, как и сам магазинчик. Единственным украшением комнатки служили несколько небольших окон, выходивших во двор и совершенно непохожих одно на другое.

— Это мой офис, — коротко бросил Киблес. — Здесь и поговорим.

Глауен, не спеша, огляделся. Мебели в комнатке почти не было, если не считать стола, четырех старых плетеных стульев с плетеными спинками, черно-красного ковра и полок. На полках громоздились керамические статуэтки, каждая высотой около шестнадцати дюймов, представлявшие собой всевозможных монстров из лесов Тангтинга. Глауен нашел, что, несмотря на всю их чудовищность, они все же выполнены с замечательным талантом. Киблес сел за стол.

— Что, хороши штучки? — неожиданно с улыбкой подмигнул хозяин.

Глауен отвернулся.

— Как вы можете смотреть на них целыми днями?

— У меня нет выбора, — невозмутимо ответил Киблес. — Никак не могу продать их.

— Да туристы просто оторвали бы их у вас с руками, — удивленно возразил Глауен. — Они и так скупают все подряд, и чем страшнее вещь, тем больше за нее платят.

— Сотня тысяч соло за дюжину, как по-вашему? — фыркнул хозяин.

— Да. Пожалуй, все же дороговато.

— А вот и ошибаетесь. Один из монстров Тантинга, можно сказать, ошибка природы, лепит своих товарищей из глины просто для развлечения. Когда-нибудь я отвезу их на землю и представлю как удивительные произведения искусства, порождающие сотни психологических загадок. И продам в музей. — Затем Киблес ткнул пальцем в соседний стул. — Присядьте и объясните ваше дело, да, пожалуйста, покороче. А то у меня работы невпроворот.

Глауен сел на предложенный ему стул. Молодой Клаттук вспомнил, как однажды его отец Шард сказал, что искренность, конечно же, вещь хорошая, однако, далеко не всегда уместная. Скажи я ему сейчас всю правду, Киблес, конечно же, просто не поверит. И все пропадет без толку. Поэтому Глауен решил говорить не всю правду, посчитав полную откровенность слишком жирной для этого субъекта.

— Я только что прибыл со Старой Земли с тем, чтобы совершить здесь одну сделку в интересах моего клиента. К вам это не имеет никакого отношения, если не считать того, что в списке антикваров я случайно увидел ваше имя. Двух Мелвишей Киблесов в этом бизнесе, скорее всего, не существует. Поэтому я решил обратиться прямо к вам.

— Дальше, — без особого интереса буркнул Киблес.

— Вы ведь являетесь именно тем самым Мелвишем Киблесом, который некогда работал с Флойдом Сванером?

Киблес кивнул.

— Это были хорошие дни. Вряд ли они когда-нибудь еще повторятся. — Затем антиквар откинулся на спинку стула и спросил. — И откуда вам все это известно?

— От дочери Свана. Она по-прежнему живет в Больших Прериях.

Киблес возвел очи к потолку и, казалось, мысленно погрузился в прошлое.

— Помню, помню такую. Вот только запамятовал, как ее имя.

— Ее фамилия — Чилк. А каково ее имя, я и сам вряд ли когда-либо слышал.

— Ах, да, точно, Чилк. Но что занесло вас в Большие Прерии?

— Все очень просто. Я, как и вы, занимаюсь своим бизнесом. Одним из моих клиентов является Общество натуралистов. Сказать честно, я работаю только из любви к искусству. Дохода с этого никакого. Кстати, вы случайно не член Общества?

— Натуралистов? — Киблес отрицательно покачал головой. — Я думал, оно уже давно не функционирует.

— Это не совсем так. Ну, а цели Общества вам близки?

Киблес тонко ухмыльнулся.

— Конечно же, все мы признаем, что грех — это плохо. Кто же будет отрицать их идеи.

— Никто — если только в дело не вмешается личная выгода.

Киблес беззвучно рассмеялся.

— Это та самая скала, что пропарывает дно у любой лодки.

— В общем, в любом случае, Общество сейчас пытается возродиться. Дело же заключается в том, что некоторое время назад — и я думаю, что вы об этом прекрасно знаете — секретарь Общества Нисфит продал его архивы и получил за это неплохие деньги. Теперь Общество пытается по возможности восстановить все пропавшие некогда документы, чему я тоже отчасти способствую. Словом, когда я узнал, что вы однажды имели дело со стариком Сванером, я подумал, что смогу кое-что выяснить, воспользовавшись вашей помощью.

— Все это было, да быльем поросло, — равнодушно заметил Киблес.

— Хорошо, буду выражаться яснее. Если верить госпоже Чилк, то ее отец продал вам целую пачку таких документов. Они все еще у вас?

— После стольких лет? — вновь беззвучно рассмеялся Киблес. — Это маловероятно.

Глауен на секунду даже растерялся. Как ни странно, однако он почему-то очень надеялся на то, что Киблес до сих пор удерживает эти документы у себя.

— Что, у вас не сохранилось ни одного документа?

— Ни единого. Я вообще не занимаюсь бумагами и книгами.

— Но что же с ними в таком случае стало?

— Они уже давным-давно уплыли из моих рук.

— Но вы, по крайней мере, знаете, где они сейчас?

Киблес вновь усмехнулся.

— Я знаю только то, кому их продал. Их дальнейшая судьба для меня точно так же загадочна, как и для вас.

— Но они, возможно, до сих пор так и находятся у того человека, который купил их у вас.

— Все возможно.

— В таком случае, кому именно вы их продали?

Киблес важно откинулся в своем кресле и неожиданно закинул ноги на стол.

— Задавая такой вопрос, молодой человек, вы вторгаетесь в область, в которой каждое слово оплачивается золотом. В таких краях следует снимать ботинки и ходить на цыпочках.

— Я уже играл в подобные игры, — спокойно ответил Глауен. — Однако кто-то в таких случаях всегда ворует ботинки.

На последнее замечание Киблес не обратил никакого внимания.

— Я не миллионер, а информация во все времена стоила дорого. Хотите знать, платите.

— Слова стоят недорого, — лениво отозвался Глауен. — И вообще, насколько достоверна ваша информация? Короче, что именно вы знаете?

— Я знаю того, кому эти документы продал, и знаю, где найти этого человека сейчас. Ведь вас именно это и интересует, не так ли? Думаю, что в данной ситуации этого вам за глаза и за уши.

Глауен покачал головой.

— Вы смотрите на дело не реалистически. Я не могу платить деньги за одни лишь слова. Ведь вполне возможно, что документов у этого человека давным-давно уже нет.

— Да, молодой человек, жизнь — штука непредсказуемая. Чтобы получить что-нибудь, приходится рисковать.

— Любители антикварных вещей — люди странные. Ваш друг мог продать документы давным-давно и тому, кого он уже не помнит. Или просто не отдать их мне по многим причинам. Короче, ваша информация стоит недорого. А, скорее всего, она и вовсе принесет мне только журавля в небе.

— Ба, да я смотрю, вы слишком сильно переживаете по этому поводу, — протянул Киблес. После этих слов хозяин убрал со стола ноги и вновь принял нормальное положение. — Но давайте ближе к делу. Сколько вы готовы заплатить мне за информацию?

— Какую именно? — не сдавался Глауен. — Пока я не буду точно знать, что именно покупаю, я не смогу назвать и цену. Позвоните вашему другу прямо сейчас и убедитесь, по прежнему ли эти документы у него, или он уже продал их все, или какую-то часть из них. И если продал, то кому и какую часть. Плачу за звонок пять солов и жду ответа.

Киблес в ответ на это предложение возмущенно загудел.

— Да одно то время, что я проболтал тут с вами, стоит вдвое дороже.

— Возможно, что и так. Но прежде найдите того, кто вам его оплатит, — с этими словами молодой Клаттук выложил на стол пять обещанных солов. — Звоните и добывайте факты. После этого мы сможем двинуться дальше. Если нужно, я могу подождать в другой комнате.

— Сейчас я не могу туда звонить, — проворчал Киблес, бросая взгляд на стенные часы. — Время неподходящее. К тому же у меня есть много других дел. Приходите вечером, на закате или немного позднее. Это тоже не самое удобное время, но более удобного в этом проклятом мире никогда и не будет. Заниматься же вашим дурацким делом все тридцать семь часов я, извините, не намерен.

Глауен отправился по аллее Криппет в обратный путь, раздумывая на ходу над разговором с Киблесом. Учитывая все происшедшее, дело шло пока не самым худшим образом, даже несмотря на то, что Киблес оставил его в подвешенном состоянии.

Более того, на лицо был даже определенный прогресс. Киблес согласился позвонить еще одному участнику истории, а это, скорее всего, свидетельствовало о том, что последний явно находится где-то на Найоне. Кроме того, последним этим явно мог быть никто другой, как какой-нибудь старый приятель Киблеса, ныне собирающий амулеты на этой равнине Стоячих Камней. Дело же это весьма опасное, особенно если верить той женщине, что сидела в магазинчике Киблеса, и на самом деле могла запросто оказаться одной из его очередных жен.

Народу на улицах стало больше. В основном ему встречались нежнолицые уроженцы Танджери. Но вскоре появились и люди из других районов, имевшие совершенно другие лица и костюмы и, вероятно, прибывшие в Танджери на рынки. Никто из них не обращал никакого внимания на Глауена. Казалось, он стал просто невидимым.

Впереди лежал долгий Найонский полдень. Глауен вернулся в отель, где сразу же увидел склонившегося над стойкой портье.

— В столовой скоро будет подана полудневка. Зарезервировать на вас место?

Глауен на мгновение задумался. «Интересно, сколько раз они здесь вообще едят за тридцать семь часов дня? Завтрак, ланч, обед, полудневка, полуутренневка, полувечерневка. А, кроме того, как быть с длинной голодной, продолжающейся девятнадцать часов ночью?» Однако долго раздумывать над всеми этими вопросами молодой человек не стал, поскольку и в самом деле тут же почувствовал голод.

— Сомневаюсь, что уже готов к принятию польда. Но возможно ли у вас заказать обыкновенные блюда?

— Разумеется! Определенная часть туристов вообще ничего другого не ест. И это весьма жаль; польд не только насыщает, но поддерживает и ублажает. Это истина, оспорить которую невозможно. Впрочем, вы можете есть все, что хотите.

— Ладно, уговорили, — согласился Глауен.

В ресторане ему подали меню для туристов, из которого Глауену предстояло выбрать себе еду. Однако после долгих страданий бедняга так и не смог ничего выбрать и решил положиться на указания официанта. Ему тут же принесли тарелку бледно-кремового польда, на вкус слабо отдающего орехом. Глауен съел его безо всякого удовольствия и поспешил покинуть ресторан.

Полдень все еще продолжался, Фарисс в небе словно застыл. На севере и востоке плавали бледные дневные луны. Озеро по прежнему отражало купола, минареты и шпили.

Глауен сел на первую попавшуюся скамейку и продолжил свои размышления. Если верить словам чиновницы Киблеса, равнина Стоячих Камней находится на другом конце мира Найон. Соответственно, полдень в Танджери означал полночь на равнине. А нынешние сумерки, соответственно, окажутся там ранним утром. Таким образом, для Глауена стали ясны расчеты Киблеса относительно звонка.

Глауен вытащил пачку информационных брошюр, которые прихватил в турбюро, и нашел среди них цветную карту Найона, выполненную в системе Меркатора. Вертикальные линии делили карту на тридцать семь сегментов, соответствующих тридцати семи часам и пятнадцати минутам местного дня. Линия нулевого часа, или полночи, проходила прямо через Танджери.

Площадь суши Найона, по грубым подсчетам, превосходила поверхность Земли раза в четыре, в основном благодаря отсутствию океанов и больших морей. Цвета, нанесенные на карте, отчетливо проявляли физические детали территории. Серым обозначалось дно высохшего моря, оливковым — водное поле, чисто синим — открытое водное пространство, розовым — степь. Население большей частью сосредоточивалось вокруг трех городов: Танджери, Сирмегосто, расположенном в шести тысячах миль к юго-востоку, и Тюл Тока, расположенного в четырех тысячах миль к западу. Имелось и еще несколько десятков небольших городов, разбросанных по всей планете и помеченных как туристские достопримечательности: Крюкгород, лежащий неподалеку от лесов Тангтинга, Лунный Путь — на равнине Стоячих Камней, Лагерь Уиппла и прочие. Черные линии связывали населенные пункты дорогами, называемыми в этих краях «путями номадов».

Глауен быстро отыскал в секторе 18 равнину Стоячих Камней. Помимо Лунного Пути там оказалось еще две деревни: Вильям Шульц на севере и Герхард Пастельс на юге. Еще какое-то время поизучав карту, Глауен затем сложил ее и убрал в карман. Затем в ближайшем же от отеля «Кансаспара» книжном магазине сотрудник ИПКЦ купил туристический справочник, озаглавленный:

«НАЙОН: КУДА ПОЙТИ И ЧТО ДЕЛАТЬ

(а также куда не идти и чего не делать, если вам дорога ваша жизнь)».

Неподалеку располагалось какое-то кафе. Глауен зашел туда и устроился за первым же столиком с краю. В кафе сидели в основном туристы, на все лады обсуждающие странные особенности Танджери. Одни называли городок местом забытым Богом, а также совершено экзотическим и не поддающимся разумному объяснению. Некоторые вспоминали свои ощущения от вкушения польда. Другие возбужденно рассказывали о недавней экскурсии в леса Тангтинга, описывая его полубезумных обитателей. Фарисс на небе, казалось, застыл в окружении своих верных лун навеки.

Глауен начал изучать справочник, однако был прерван появлением официанта, одетого в роскошную малиново-синюю форму и пышный черный галстук.

— Что желаете, сэр?

Молодой Клаттук недовольно оторвался от книги.

— А что у вас есть?

— Любые напитки, сэр. Все, что указано в меню.

Официант положил на столик папку и собрался уйти.

— Постойте, — вскричал Глауен. — Что такое «тоник Тимпанезе»?

— Местный напиток, сэр, с мягко действующим стимулирующим эффектом.

— И, конечно же, из польда?

— Безусловно, сэр.

— А что такое «Топливо метеора»?

— Другой мягкий стимулирующий напиток. Его часто предпочитают пить перед спортивными состязаниями.

— И он также из…

— Из совершенно другого сорта, сэр.

— А вон та дама за столиком что пьет?

— Напиток под названием «Оживитель тела». Он сделан по тайному рецепту джангрилов и очень популярен среди туристов модернистского толка.

— Ясно. А что это за «чаи земли»? Тоже из польда?

— Этого я не знаю, сэр.

— В таком случае, принесите, пожалуйста, чашечку зеленого чая из раздела «чаи земли».

Официант ушел, а Глауен вернулся к справочнику и нашел в нем раздел под названием: «Равнина Стоячих Камней». Далее молодой человек прочел следующее:

«Нельзя рассматривать равнину Стоячих Камней без того, чтобы не обратить внимания на людей-теней, до сих пор обитающих в их окрестностях. Название их полностью соответствует истине, ибо они и являются на самом деле не более чем тенями их знаменитых предков, известных неподкупной честью и преданностью великим предприятиям своей эпохи. Люди-тени сегодня мягки, вежливы, отличаются хорошим сложением, замкнуты и малопонятны, и не более того. Каждую фазу их жизни определяет строгий этикет, поэтому они ежеминутно заняты своими делами и кажутся совершенно предсказуемыми. Случайному посетителю Лунного Пути, которому вдруг однажды посчастливится увидеть человека-тень, он предстанет существом независимым и совершенно спокойным. Но будьте бдительны; этот спокойный гражданин совершенно спокойно перережет вам горло, если только увидит, что вы посягаете на какой-либо сакральный для него объект. Все это не означает, что следует уклоняться от посещения столь замечательного места; достаточно лишь неукоснительно соблюдать все правила, и вы будете в полной безопасности.

Люди-тени сегодня должны рассматриваться исключительно в перспективе их исторического развития. Здесь следует знать, прежде всего, печальный рассказ об изолированном поселении Сферы Гаеан, обитатели которого со временем развились в уникальное общество со сложными законами и установлениями. Их установления становились век от века все более изысканными, тонкими и сложными, и так происходило до тех пор, пока они не охватили все общество и не привели к полному его разложению. Случайного наблюдателя этот чудовищный разрыв между золотым веком этих людей и их плачевным нынешним состоянием всегда необычайно поражает. Процессы эти в большей мере связаны с могущественной религией и властным духовенством. В том же, что касается предков людей-теней, основная причина их трагедии заключалась в излишне страстной жажде славы, которую они завоевывали в их Великой игре.

Общество их достигло расцвета около двух тысяч лет назад. К этому моменту все население оказалось разделенным на четыре части: северную, южную, западную и восточную. На могилах победителей-чемпионов они воздвигли от четырех до пяти тысяч камней. Впрочем, вопрос о том, что возникло раньше — игры или процесс установки камней — до сих пор остается спорным, но он не имеет принципиального значения. А сами Великие игры возникли первоначально лишь в виде состязаний в ловкости и в скорости, для чего молодые люди с большим риском для жизни бросались наперегонки по вершинам камней. Постепенно гонки стали включать в себя и контактные виды спорта, что-то вроде борьбы, в которую вступали победители гонок. Еще позднее возникли и так называемые железные гонки, которые представляли собой уже не просто бег по верхушкам камней, но своеобразное многоборье, состоящее из бега, борьбы и поединков на мечах. Владение оружием стало не менее важным, чем просто ловкость. А это неизбежно разожгло страсти еще сильнее; вскоре четыре клана оказались перевязанными между собой кровавыми договорами и вендеттами, поглощавшими почти всю их энергию.

Но и это оказалось еще не финалом. Правила поединков все усложнялись. Достигнув четырнадцати лет, молодой человек отпускал длинные волосы, а затем вырезал для них украшение из куска цельного жадеита. Эти украшения-амулеты, или «путанки», как их называли предки людей-теней, становились, в конце концов, больше чем просто украшениями — они стали воплощать в себе самость владельцев и представлять их дух. Эти «путанки» становились самой дорогой вещью в их жизни. Едва только молодой человек вырезал свою первую «путанку» и представлял ее на суд старших, он признавался готовым к Великим играм.

Для начала молодой человек должен был непременно дождаться соответствующей фазы лун, это считалось чрезвычайно важным. Луны, их фазы, циклы и расположение на небе вообще регулировали всю жизнь предков людей-теней. И вот, как только луны принимали наиболее удачное по их понятиям расположение, молодой человек взбирался на камни. И если его диспозиция оказывалась вполне соответствующей, он мог вступать в соревнование с другими «первопутанками». В худшем случае его просто сбрасывали с камня, вследствие чего такой неудачник вынужден был отдать свой амулет победителю. Причем, делалось все это при максимально церемониальной помпе, в процессе которой победитель чрезвычайно восхвалялся, а проигравший — унижался. После такой церемонии проигравший, снедаемый горькой обидой, должен был вырезать себе новый амулет, который на этот раз получался гораздо более злобным. Со временем неудачник, конечно же, становился более ловким и быстрым, и сам начинал выигрывать «путанки». Все такие трофеи молодой человек вешал себе на волосы на вплетенной в них сзади длинной веревке. Если же он оказывался вновь побежденным или даже убитым, то отдавал противнику теперь уже не только все свои амулеты, но и веревку. Оказавшись же к двадцати годам победителем и чемпионом, молодой человек собирал еще девять таких же победителей-ровесников, и все вместе они вырезали десять камней из кварцитовых скал, расположенных в сотнях миль южнее от их равнины. Эти камни затем торжественно доставлялись на равнину, подписывались именами героев и воздвигались среди прочих. Таким образом, юноша становился настоящим мужчиной, и, рано или поздно, его хоронили у подножия его камня вместе со всеми его «путанками».

Таковы были их Великие игры: поначалу простые гонки по камням, а позднее — вызовы, убийства, месть. Все это, в конце концов, истощило жизненные силы этого древнего благородного общества и сократило численность его населения едва ли не до нескольких сотен.

Люди-тени сегодня более не носят «путанок», однако вырезают неплохие их имитации, которые с успехом продают туристам. При этом они утверждают, что все эти амулеты выкопаны из тайных, только им одним известных могил. Поэтому опасайтесь подделок. Настоящая «путанка» стоит очень дорого, и никто никогда не предложит ее вам просто так, в гостинице или на улице. Тех же, кто, начитавшись книг, пытается сам искать счастья, копаясь в могилах, чаще всего однажды находят там же с перерезанным горлом.

В западной части равнины Стоячих Камней находится поселение Лунный Путь, названное так благодаря тому, что луны до сих пор регулируют весь ход жизни людей-теней. Лунный Путь даже нельзя назвать городом в полном смысле этого слова, скорее он представляет собой сочетание всевозможных контор, турбюро и обыкновенной деревни. Три гостиницы — «Лунный Путь», «Жадеитовый амулет» и «Луна Банши» — приблизительно одинаковы по уровню обслуживания. Единственным отличием является лишь то, что в гостинице «Лунный Путь» принимается значительно больше мер по борьбе с песчаными блохами; все остальное практически равнозначно. Отправляясь на равнину, ни в коем случае не забывайте брать с собой инсектицид, и всякий раз тщательно обрабатывайте им постель, прежде чем лечь в нее. В противном случае вы будете нещадно искусаны.

Примечание:

Люди-тени обычно спокойны и уравновешенны. Однако это так лишь отчасти; и вы очень скоро поймете сами, что если, например, кто-то засмеется, заметив лысую женщину, ему могут тут же перерезать горло. Эта женщина наверняка посвятила свои волосы какой-либо важной фазе одной из лун, имеющей для нее важное значение. Поэтому лучше никогда не смейтесь и даже не улыбайтесь над людьми-тенями. Он возвратит вам вашу улыбку, но может случиться так, что после молниеносного движения его руки вы будете улыбаться уже двумя ртами. Впоследствии никто не сможет защитить ваши права и наказать убившего вас человека, поскольку вы просто-напросто не последовали предупреждению».

«Да, придется все время держаться настороже», — подумал Глауен и захлопнул справочник. Затем он устроился поудобнее и стал разглядывать снующих туда-сюда по улице людей. Мимо проходили туристы с ближайших гостиниц, гибкие темноволосые уроженцы Танджери, подслеповатые и хлипкие джангрилы с рыжеватыми волосами. Последние были одеты в черные шорты до колен и цветные рубашки, женщины же джангрилки носили белые брюки невероятных размеров, черные блузки и смешные зеленые шапочки.

Неожиданно Глауен вспомнил, что чай ему так и не принесли. Принявший у него заказ официант продолжал лениво стоять в сторонке, поглядывая на озеро. Глауен попытался что-то сказать ему, но официант в ответ изобразил лишь усталость и презрение, после чего и вообще отвернулся. В этот момент из двери кухни высунулся краснолицый повар, и Глауен подумал, что, наверное, лучше всего следовало бы обратиться непосредственно к нему. Однако в следующий момент молодой человек вдруг увидел, что краснолицый повар уже несет на подносе чашку и чайник.

— Постой, — удержал Глауен повара, после чего поднял крышечку чайника и принюхался. «Это чай или польд? — раздумывал молодой Клаттук, — Пахло вроде бы чаем». — Ладно, похоже, и в самом деле чай.

— Как бы и не чай, — отозвался разносчик.

Глауен посмотрел на него с подозрением, но понял, что большего все равно добиться не удастся.

— Можешь идти, — сказал он, подумав при этом, что бороться с местной кухней — затея безнадежная.

Посетителей в этих краях и вообще обслуживали практически вне зависимости от их желаний и заказов.

Вдруг внимание Глауена привлекла ехавшая вдоль улицы со страшным скрипом и грохотом повозка, представлявшая собой раскрашенную во все цвета радуги коробку в сорок футов длиной и четырнадцать высотой. Повозка катила на шести больших колесах, явно не имеющих никаких рессор и покрышек, и потому на ходу страшно скрипела и громыхала. Возницей оказался сидевший на козлах толстый мужчина с пышными черными усами. На крыше колымаги находилось с полдюжины одетых в лохмотья подростков, показывавших прохожим то голые ноги, то задницы. Остальные пассажиры высовывались из окон, махая руками и приветствуя всех вокруг. В следующее мгновение черноусый толстяк вздохнул, почесал в затылке и, наконец, остановил колымагу прямо посреди улицы. Одна из ее стенок тут же упала, превратив таким образом коробку в сцену, на которой тут же появился маленький человечек с грустным лицом, большим приклеенным носом, опущенными глазами и вытянутой нижней губой. Человечек был похож на старого несчастного пса. На нем красовался синий, украшенный всевозможными бантами балахон и низкая узкополая шляпа. Мужичок подошел к самому краю сцены и едва не опрокинулся навзничь, но какая-то невидимая рука неожиданно успела подсунуть под него стул. Маленький человечек, плюхнувшись в подставленное под него сиденье, скорчил гримасу, протянул руку вверх, и в тот же момент каким-то непостижимым образом в другой его руке появился струнный инструмент. Клоун взял несколько аккордов, пробежался пальцами по регистрам и затянул грустную балладу о злоключениях бродяжьей жизни. Пока он играл, откуда-то выскочила пара жирных теток, которые стали кривляться вокруг него и, забавно подпрыгивая, танцевать нечто вроде квик-степа. С другой стороны импровизированных кулис вышел молодой человек с концертиной. Тетки тут же удвоили усилия, их огромные груди тряслись, руки хлопали словно крылья. Танцовщицы прыгали так отчаянно, что, казалось, они вот-вот разнесут всю повозку вдребезги или просто-напросто вылетят на мостовую. Под конец обе танцовщицы подхватили грустного клоуна под руки и начали крутить им над сразу же завизжавшими и ставшими разбегаться прохожими. Тем не менее печальный мужичок даже не выронил из рук своего инструмента, и, немного покружившись в воздухе, спокойно вернулся на сцену.

После этого толстых теток сменили три девушки в черных широких юбках и золотистых блузках, к которым немедленно присоединился мускулистый молодой человек, одетый как демон похоти. Он гонялся за девицами по всей сцене, пытаясь при этом в серии блестящих акробатических трюков раздеть их или просто повалить на пол. Дело быстро шло к финалу; у двоих девушек уже обнажилась грудь, а с третьей парень уже ловко стягивал юбку. Неожиданно Глауен почувствовал какой-то странный дискомфорт. Он оглянулся и тут же схватил за руку девочку лет восьми, проворно выдернувшую ее из его собственного кармана. Молодой человек посмотрел в ее бесстрастно-серые глаза, оказавшиеся в нескольких футах от его лица и стиснул костлявое запястье еще сильнее. Но девчонка попыталась вывернуться, и Глауен почувствовал, что сейчас она просто-напросто плюнет ему в лицо. Он быстро ослабил хватку, и девочка, не торопясь и бросив на него презрительный взгляд через худенькое плечико, пошла прочь.

На сцене жонглер возился с дюжиной колец; ему ассистировала пожилая женщина, дувшая в старинный медный рожок и одновременно босой ногой игравшая на лежавшей на полу гитаре. Скоро к ней присоединился и недавний печальный клоун, который принялся музицировать на носовой флейте и двух волынках. На смену им под финал вышел импровизированный оркестр из человек десяти, под музыку которого с десяток малышей станцевало джигу, а потом, подпрыгивая, все они помчались с подносами в руках за заслуженной платой. С изумлением в подошедшей с подносом девочке Глауен узнал ту, что несколько минут назад хотела его обокрасть. Он молча бросил несколько монет и она так же молча удалилась не теряя достоинства. Минуту спустя колымага уже снова громыхала по улице, чтобы сыграть свое представление у какого-нибудь другого кафе где-нибудь поблизости от гостиницы Кансаспара.

Глауен поднял глаза к солнцу, которое несколько все же продвинулось на безоблачном небе, и снова уткнулся в справочник, где на этот раз прочитал о представлениях бродяг, колесящих по всему Найону на своих шатких повозках. Как утверждалось в справочнике, таких бродячих театров здесь было не менее двухсот, каждый со своими традициями и особым репертуаром.

«Их можно считать почти дикими, настолько сильны их бродяжнические инстинкты, — утверждал справочник. — Ничто не может лишить их свободы, их положение уважают все остальные народности, и хотя многие считают их сумасшедшими, все уважают их обычаи и относятся к ним со спокойным презрением, несправедливо забывая о том, какие они проявляют чудеса артистической техники и виртуозности.

Несмотря на всю живость и многообразие демонстрируемых ими представлений, жизнь бродяг далека от романтической идиллии. После долгих путешествий они прибывают в пустынную местность, где их не ожидает ни сытный обед, ни спокойный отдых. Там начинаются новые упорные репетиции и разработки новых маршрутов. На самом деле люди они очень скромные и меланхоличность их зачастую отнюдь не напускная. Бродяги начинают участвовать в представлениях едва ли не раньше, чем ходить. Жизнь взрослых отравлена завистью, ревностью и постоянной необходимостью работать. Старость у них — всего лишь печальное угасание. Едва лишь старик или старуха утрачивают способность как-либо участвовать в представлениях, хотя бы просто играть на каком-нибудь инструменте, они тут же теряют весь свой почет и уважение, и дальше их какое-то время содержат лишь из милости. В творческий же период они настолько выкладываются в представлениях и на репетициях, добиваясь все более и более высокой техники исполнения своих трюков, что после работы долгое время находятся в настоящей прострации. Когда же такой бродяга окончательно выбывает из игры, то, отыграв прощальное представление, повозка ненадолго останавливается в полночь посреди какой-нибудь степи, и старика просто выбрасывают, оставляя ему лишь одну бутылку вина. Затем балаган отбывает, и старый буффон остается один на один с собой под мутным светом множества местных лун. Он садится на землю, может быть, смотрит таким же мутным взором на проплывающие мимо луны и запевает песню, которую каждый из них готовит для такого случая. Потом он выпивает все оставленное ему вино и ложиться, чтобы заснуть уже вечным сном, поскольку в вино подмешан мягко действующий джангрильский яд».

Глауен захлопнул книгу. Из нее он узнал даже больше, чем ему хотелось. Молодой человек откинулся в кресле, посмотрел на Фарисс и пожалел, что не заказал что-нибудь поесть сразу же, как только пришел в это кафе. Тут из другого угла кафе неожиданно поднялся высокий мускулистый молодой человек и направился к выходу. Сначала Глауен смотрел на идущего с ленивым любопытством, но и оно скоро пропало. Единственное, что запомнил сотрудник ИПКЦ, так это то, что молодой человек был одет в необычного покроя темно-зеленые брюки, балахон кобальтового цвета и маленькую шапочку без полей.

Фигура странного молодого человека скрылась за углом, и Глауен еще какое-то время все пытался вспомнить, где именно он мог видеть эту столь хорошо вылепленную голову с нелепой шапочкой на темных кудрях, девичье нежную кожу и классически правильные черты лица. Он никак не мог вспомнить ничего конкретного, однако смутное подозрение, что он уже видел однажды этого человека, не покидало Глауена.

Тут молодой Клаттук бросил взгляд на часы. Пришло время немного вздремнуть перед свиданием с Киблесом. Он встал и вернулся обратно в гостиницу «Новиал».

За стойкой оказался уже другой портье — пожилой человек с редкими седыми волосами и густой бородой. Глауен настойчиво попросил, чтобы его разбудили непременно в двадцать семь ноль ноль, поскольку ему предстоит очень важное дело. Портье лишь сухо кивнул и сделал какую-то пометку в своем журнале. Глауен прошел в номер, скинул одежду, бросился на кровать и быстро заснул.

Прошло некоторое время. Внезапно сон Глауена был прерван каким-то странным болезненным ощущением в бедре. Повернувшись к свету, молодой Клаттук обнаружил, что его кусает какое-то неизвестное ему черное насекомое. За окном вовсю сгущались сумерки. Часы показывали двадцать восемь часов. Глауен вскочил, раздраженно прихлопнул насекомое, затем быстро сполоснул лицо холодной водой, оделся и вышел. Портье, находившийся в холле, тут же вскочил на ноги и склонился в низком поклоне.

— А, господин Клаттук! Я только что собирался разбудить вас. Но я вижу, вы и сами уже проснулись.

— Не совсем так, — возмутился Глауен. — Меня разбудило какое-то черное насекомое; комната не вычищена. Некоторое время я буду отсутствовать и прошу вас за это время произвести тщательную дезинсекцию помещения.

Портье спокойно уселся на свое место.

— Санитар просто забыл обработать вашу комнату, когда убирал ее. Я доложу о вашей жалобе кому следует.

— Этого мало. Займитесь дезинсекцией немедленно.

— К несчастью, санитар сегодня выходной, — не сдавался портье. — Но обещаю вам, что завтра все непременно будет сделано.

— Знаете что. Когда я вернусь, я тщательно осмотрю всю комнату, и если найду хотя бы одну подобную тварь, то поймаю ее и принесу вам, чтобы вы тоже смогли насладиться ею в полное ваше удовольствие, — зло предупредил молодой человек.

— Вы говорите невежливо, господин Клаттук.

— А я не считаю, что ваши насекомые обошлись вежливо со мной. Так или иначе, я вас предупредил.

Глауен вышел из гостиницы. Фарисс ушел с неба и на Танджери упали сумерки, совершив чудесное превращение. Озеро, со стороны старого города подсвеченное каким-то таинственным мягким белым светом, казалось совершенно призрачным, да и весь город выглядел просто сказочным. По небу проплывало не менее десятка лун, отливавших всеми оттенками мягкого цвета: кремовым, сиреневым, белым, бледно-розовым и нежно-фиолетовым. К тому же все луны отражались в озере. Как известно, у Найона имелось и другое, более поэтическое название — он именовался «миром девятнадцати лун». У каждой луны здесь имелось свое название, и любой обитатель планеты знал эти названия не хуже, чем свое собственное имя.

Глауен свернул на аллею Криппет и был просто поражен тем, во что превратилась унылая при дневном свете улица. Каждый домовладелец вывесил перед своим домом огромную круглую люстру, в результате чего вся улица была буквально увешана разноцветными светящимися шарами и напоминала настоящий карнавал. Но Глауен уже понимал, что все это делалось не столько из эстетических, сколько из чисто практических соображений — ради элементарного удобства.

На улицах по-прежнему было много народу, хотя, конечно же, и не так много как днем. Теперь местных людей оказалось значительно меньше; основную массу гуляющих составляли туристы, слоняющиеся по улицам, то и дело останавливающиеся перед различными витринами и заходящие в многочисленные кафе. Глауен, прекрасно зная, что уже катастрофически опаздывает, мчался по улице как угорелый. Но неожиданно он остановился, заметив, что мимо него прошел молодой человек в синем балахоне. Перед глазами молодого Клаттука в мгновение ока промелькнуло закаменевшее словно маска лицо того самого «незнакомца». Инстинктивно Глауен попытался проследить за направлением следования молодого человека, однако балахон знакомого незнакомца очень быстро затерялся среди мелькания многочисленных огней. Молодой Клаттук вновь бросился бежать и уже через пару минут добрался до конторы Киблеса. Внутри магазинчика горел свет, и дверь оказалась незапертой, несмотря на то, что, согласно вывеске, магазинчик работал только до двадцати семи часов, и женщины внутри уже не было.

Глауен вошел внутрь, прикрыл за собой дверь и быстро оглядел комнату. Все здесь оставалось таким же, каким было и днем; лишь стояла еще более пронзительная тишина. Никаких признаков присутствия Киблеса вошедший не обнаружил.

Тогда Глауен направился прямо по коридору, ведущему в кабинет. Перед дверью он на мгновение остановился и прислушался. Стояла полная тишина.

— Господин Киблес, это я, Глауен Клаттук, — наконец не выдержал он.

Однако, казалось, после этих слов тишина стала еще пронзительней.

Глауен нахмурился. Потом он оглянулся и внимательно осмотрел лестницу и коридор.

— Господин Киблес, — снова позвал он, слегка повысив голос.

Однако, как и прежде, не последовало никакого ответа. Тогда Глауен решительно толкнул дверь кабинета. На полу лежало бездыханное тело. Тело Киблеса. Руки и ноги его были связаны, а изо рта сочилась кровь. Глаза несчастного были выкачены, словно от невероятного ужаса. Разорванные спереди брюки явно свидетельствовали о том, что беднягу пытали перед смертью.

Глауен встал на колени и потрогал шею покойного. Она оказалась еще теплой. Киблес умер совсем недавно, и если бы клерк гостиницы потрудился разбудить своего постояльца вовремя, Киблес мог бы остаться в живых.

Глауен в ужасе смотрел на тело и на уста, уже не способные изречь информацию, за которой он приехал в такую отчаянную даль.

За что убили Киблеса? Никаких явных признаков грабежа не наблюдалось. Ящики стола не выдвинуты, на столе полный порядок. В дальнем конце комнаты виднелась дверь, по всей видимости, выходившая во двор. Однако дверь оказалась закрытой изнутри, из чего можно было заключить, что преступник ей не пользовался.

Глауен вновь вернулся к столу. Но все поиски какой-нибудь записной книжки или бумаг, которые смогли бы ему чем-то помочь, оказались тщетными. Стараясь не оставлять отпечатков пальцев, Глауен проверил все ящики стола, однако и там ничего обнаружить не удалось. В стене виднелся небольшой сейф, дверцы которого оказались распахнутыми. Однако и в сейфе ничего интересного также найти не удалось.

На мгновение сотрудник ИПКЦ задумался.

Итак, Киблес намеревался звонить. На столе и в самом деле стояли телефонный монитор и клавиатура. Глауен нажал карандашиком кнопку «опции», а затем список последних звонков.

Последний звонок был сделан в отель «Лунный Путь», находящийся в одноименном поселке. Остальные звонки оказались местными, сделанными гораздо раньше и не поддающимися идентификации.

Тут вдруг откуда-то снаружи раздался мягкий звук. Судя по всему, это дрожала входная дверь, которая, явно, захлопнулась за вошедшим Глауеном на замок.

Молодой Клаттук осторожно выглянул в окно. В свете уличного фонаря он увидел пару констеблей, которые в полном молчании пытались открыть дверь.

Через несколько секунд колебаний Глауен мягкими прыжками подбежал к ведущей в задний двор двери. Молодой человек бесшумно отодвинул задвижку и вышел на крыльцо. Немного постоял, внимательно прислушиваясь к окружающим звукам, затем тихонько отошел в тень. Еще через минуту констебли уже ворвались в здание и после беглого осмотра сразу же заметили незапертую дверь.

В одно мгновение Глауен перепрыгнул через ограду и помчался к тускло поблескивающему в свете многочисленных лун болоту. Вскоре его ноги захлюпали по чему-то вязкому.

В следующее мгновение он различил ведущую вправо аллею, застроенную по обеим сторонам маленькими домишками. Ярдах в тридцати далее светился многоцветный шар таверны. Оттуда доносился гул приглушенных голосов, странная заунывная музыка и громкий пьяный женский смех. Глауен проскочил мимо таверны, вывернул на какую-то улицу и неожиданно оказался прямо на авениде, идущей вдоль озера.

Здесь он, наконец, остановился, чтобы перевести дыхание. Появление полиции, произошедшее практически тотчас после его собственного, явно не могло явиться простым совпадением. Кто-то известил их, причем известил их именно тот человек, который уже знал, что Киблес мертв. Глауен попытался более или менее отчетливо выстроить последовательность событий прошедших дней. Предположим, молодой человек в синем балахоне и был тем самым красавцем, который так ловко обманул мисс Флавию Шуп. Предположим, он прибыл в Танджери примерно в одно время с Глауеном. Предположим также, что он заметил Глауена и, возможно, даже узнал его. Предположим даже и то, что и этот незнакомец смог добраться до Киблеса и получить от него тот же самый ответ, что и Глауен. Согласно таким предположениям можно было выстроить более или менее ясную картину. Прибыв в Компанию поддержки искусства аргонавтов, этот знакомый незнакомец попытался убедить Киблеса поделиться полученной последним информацией с ним, а затем убил его, чтобы информация не досталась Глауену. Увидев Глауена на аллее Криппет, он сразу понял, куда тот направляется и вызвал констеблей, дабы те застали на месте преступления якобы непосредственного убийцу. Даже если такой вариант событий на самом деле и был не совсем верен, Глауен решил, что теперь все равно необходимо как можно скорее отправиться в гостиницу «Лунный Путь».

Он вернулся к себе в отель. Портье поприветствовал вошедшего молодого человека коротким кивком, но явно был не расположен к общению. В номере Глауен обнаружил дырявый гамак, подвешенный к потолку, вероятно, на тот случай, если его станут одолевать насекомые.

Молодой Клаттук быстро переоделся и вновь спустился в холл. Теперь клерка за стойкой уже не оказалось. Глауен зашел в телефонную кабинку и выяснил, что единственное бюро путешествий, работающее до тридцати двух часов, находится в гостинице «Кансаспара».

ГЛАВА IX

Туристическое агентство Гальцайон расположилось в стеклянном кубе, устроенном прямо в холле гостиницы «Кансаспара». Вывеска на нем гласила:

Глауен зашел в офис. За столом сидела красивая высокая темноволосая девушка с отличной фигурой и явно не местного происхождения. Табличка за ее спиной говорила о том, что ее зовут Т. Дютцен и что она является дежурным агентом.

— Чем могу быть вам полезной, сэр? — поинтересовалась Т. Дютцен.

— Надеюсь, многим, — коротко ответил Глауен и уселся в стоящее рядом со столом кресло. — Как мне лучше всего добраться до Лунного Пути? Я хочу выехать туда, если и не прямо в данную минуту, то, во всяком случае, как можно скорее.

Девушка мило улыбнулась.

— Вы давно на Найоне?

— Только сегодня прибыл.

Т. Дютцен кивнула.

— Не пройдет и недели. Как вы совсем перестанете употреблять слова типа «спешить», «скорее», «немедленно»… Но давайте все же посмотрим, что можно сделать для вас. — Девушка включила экран дисплея. — Существует множество способов, которыми можно туда добраться, но все они недостаточно хорошо организованы. Наиболее точно придерживается расписания вечерний полуэкспресс. Но он только что отбыл. Его отправление по расписанию назначено на двадцать девять двадцать. Первую остановку он делает в порту Франк Медичи и прибывает в Лунный Путь около двенадцати. Там в это время как раз сумерки. Все это я объясняю вам для того, чтобы вы поняли разницу во времени.

— Понятно. А как еще можно туда добраться?

Т. Дютцен вновь сверилась с экраном.

— В тридцать два сорок отправляется регулярная «Голубая стрела». Но она делает шесть остановок по пути и прибывает в Лунный Путь только завтра в двадцать шесть часов.

— А что еще можете вы мне предложить?

Девушка предложила Глауену еще несколько рейсов, которые прибывали в Лунный Путь в различное еще более отдаленное время.

— Но все это, в основном, очень тихоходные аэробусы, способные перевозить всего по тридцать-сорок человек зараз. Они дешевы в эксплуатации и приносят владельцам вполне приличный доход. Однако по сути дела, они не выполняют предназначенной им роли по обеспечению сообщения со столь отдаленными районами. Зато всевозможных приключений на них с избытком, поэтому туристы не жалуются.

— Быть может, я могу взять в аренду флиттер? Мне необходимо во что бы то ни стало как можно скорее добраться до Лунного Пути.

Т. Дютцен с сомнением покачала головой.

— Прямо даже и не знаю, что бы вам посоветовать. Есть еще две частных компании — Маркс Делюкс и Небесное дуновение. Хотя я и не советовала бы вам связываться ни с тем, ни с другим. Корабли Маркса — в народе их называют просто штучками — очень ненадежны, а все эти «дуновения», пожалуй, даже и еще хуже. Владельцы компаний страшно не доверяют своим пилотам, поскольку боятся, что туристы смогут уговорить их лететь прямо над лесами Тангтинга. Впрочем, если вы настаиваете, я могу позвонить Марксу и узнать, есть ли у них что-нибудь сейчас в распоряжении.

Т. Дютцен набрала номер, и в трубке тут же раздался недовольный голос.

— Чего вам, черт побери, надо. Я только что заснул.

— Странно, — невозмутимо заметила девушка дежурный агент. — Ваша реклама заявляет: специалисты днем и ночью; мы никогда не спим!

— Это бывает лишь в тех случаях, когда у нас есть свободные суда.

— А в данный момент у вас, значит, ничего нет?

— Почему, нет? Есть, целых два судна. Но они заняты.

— А ваша реклама заявляет, что ваша компания располагает более чем десятком судов различных типов?

— Эта реклама уже устарела. Если вам действительно нужно от нас что-нибудь, звоните через пару дней.

После этих слов экран погас.

— Ничего другого я и не ожидала, — сообщила Т. Дютцен Глауену. — Но чтобы исчерпать все возможности я позвоню и в Небесное дуновение.

Девушка вновь набрала номер. Однако на сей раз даже не последовало ответа.

— Похоже Небесное дуновение на сегодня уже тоже выдохлось, — заметила дежурная. — Завтра же я непременно спрошу их о том, почему их реклама заявляет: «Основательность! Бдительность! Постоянно в работе!»

После этих задумчивых слов девушка сменила тон.

— Пожалуй, все что вам осталось, это областная почтовая служба, судно которой отправляется отсюда в одиннадцать часов. Они, конечно, тоже делают семь или восемь остановок и прибывают на место лишь в полночь.

— Неужели нет никаких других аэробусов или хотя бы просто самолетов? А как же частные яхты? А пограничные суда? Должен же кто-то летать и ночью?

— Кто-то должен, — не отрицала Т. Дютцен. — Однако в это время закрыты уже почти все конторы.

— В таком случае должно существовать какое-нибудь расписание непосредственно в портах отправления.

Т. Дютцен согласно кивнула и вновь набрала какой-то номер. Потом еще и еще. Ее отправляли от одного лица к другому, просили чего-то подождать, или перезвонить. И все это девушка терпеливо и спокойно проделывала, пока, наконец, после очередного короткого разговора не повесила трубку и не повернулась к Глауену.

— Считайте, что вам просто повезло. Из отсека № 14 Главного космопорта через полчаса отправляется грузовое судно в Лунный Путь. Я разговаривала с пилотом, он согласился прихватить вас за двадцать солов. Это вас устроит? Кстати говоря, столько же стоит и полуэкспресс.

— Цена меня устраивает. Но когда это грузовое судно прибывает в Лунный Путь?

— Через полчаса после прибытия полуэкспресса, — ответила Т. Дютцен, сделав очередной короткий звонок.

— Скажите пилоту, что я согласен.

— В таком случае прямо сейчас отправляйтесь на посадочную полосу № 14 и стойте там перед барьером. Никому не говорите о том, зачем вы туда пришли. Пилот сам найдет вас. Мне вы должны пять солов.

Глауен вернулся в гостиницу, где снова обнаружил портье на положенном месте и демонстративно откашлялся, чтобы привлечь его внимание.

— Как наши дела? — весьма развязно поинтересовался портье.

— У меня нет времени объяснять вам мои ела, но одно скажу непременно: как верно то, что Фарисс поднимается на небо каждое утро, также верно и то, что больше вы меня здесь никогда не увидите.

Забрав вещи, Глауен со всех ног помчался в космопорт, по дороге заскочив в ближайшую кантину и купив там упаковку бисквитов, сыра, соленой рыбы, а заодно и четыре бутылки импортного пива. Сотрудник ИПКЦ без труда нашел в космопорте посадочную полосу под номером 14, где стоял уже готовый к взлету грузовой корабль среднего класса. Глауен молча встал у стойки контроля.

Через пять минут высокий худой человек в синем рабочем комбинезоне подошел к стойке той свободной и быстрой походкой, которая, как правило, говорит о легком и покладистом характере. Молодой человек был примерно одного возраста с Глауеном, с коротко остриженными соломенными волосами, шалыми синими глазами и, так сказать, неопределенными чертами лица.

Остановился он точно перед Глауеном.

— Меня зовут Рак Ринч, я веду сегодня судно в Лунный Путь. У вас есть что-то для меня?

— Только деньги, — улыбнулся Глауен.

— Вполне достаточно, — Ринч задумчиво посмотрел на свой корабль. — Прыгайте в кабину и сидите тихо, как мышь.

Спустя еще пять минут корабль поднялся в воздух и, прорываясь сквозь черноту ночи, взял курс прямо на Лунный Путь. Над головой Глауена проплывали луны Найона, нежные сферы множества оттенков и размеров, порой спешащие, порой замедляющие бег, порой почти улыбающиеся, как счастливые круглые детские лица, и молодой Клаттук подумал, что под такими лунами совсем несложно стать мистиком.

Ринч непринужденно болтал и уже поведал своему пассажиру о том, что сам он уроженец города Кюпера на Сильвании.

— Никогда там не бывали? — бросил пилот косой взгляд на Глауена.

— Никогда, — признался тот. — Сильвания — это тот мир, о котором я вообще ничего не знаю, если не считать его местонахождения, кажется, где-то в созвездии Девы.

— Именно там. Место неплохое, могу вас уверить. Каждый год проходящий там фестиваль птичьих песен привлекает туда уйму туристов со всего света. И уж об этом-то фестивале вы наверняка слышали?

— Боюсь, что и о фестивале не слышал.

— Странно. На самом деле эти существа вовсе не птицы, и называются так только из вежливости. Это буйная смесь дракона, аиста и дьявола — вот что это такое! Да и ростом они никак не меньше двенадцати футов, ходят на двух ногах, поражают поначалу своими длинными головами на таких же длинных шеях. Если в детстве их хорошо воспитывали, то они по жизни существа вполне приличные, ну, а уж если нет… Впрочем, они вполне разумны. К сожалению, эти птички непригодны ни для чего, если не считать фестиваля пения да еще Больших Гонок у нас в Кюпере. Хотя всадники, которые на них гоняют, тоже люди специфические — они все принадлежат к специальной касте и исповедуют весьма странную религию, поскольку в конце гонок эти птички всех их убивают. Правда, остается один победитель; он становится настоящим героем, получает огромные деньги, но уже никогда больше в гонках не участвует.

— Наверное, это роскошное зрелище?

— Да уж. Бывает, что трех-четырех всадников птицы сбрасывают еще на дистанции и тут же принимаются заклевывать, так что суматоха бывает страшная. Туристы расходятся, можно сказать, в ужасе. А вы откуда?

— Со станции Араминта на Кадволе. Это на самом краю Персея.

— Никогда не слыхал о таком месте, — тут Глауен предложил пилоту разделить с ним его скромный ужин, но тот вежливо отказался от предложенной его пассажиром еды. — Я поел перед вылетом.

— Когда мы прибываем на место?

— Вы спешите?

— Мне хотелось бы попасть туда раньше полуэкспресса. Если, конечно, это возможно.

— Нет вопросов. Мне надо только сделать посадку в порту Кланк, чтобы выгрузить три помпы для новой водной системы. Потом придется остановиться в Желтом Цветке, а потом уж и Лунный Путь. А можно и вообще сначала рвануть в Путь, а уж потом слетать в Цветок. Это сэкономит нам часа два.

— Значит, во сколько мы будем на месте?

— Около четырнадцати. Нормально?

— Замечательно.

Ринч с удивлением посмотрел на пассажира.

— А вы, вообще, бывали там когда-нибудь?

— Нет.

— Место сказочное. Стоячие Камни когда-то были памятниками древним героям, нона самом деле они больше, чем памятники — они представляют теперь самих героев, чей дух не умирает никогда. В определенные фазы лун призрачные герои выходят на поверхность и вновь проводят свои Великие игры. Туристов, по несчастью оказавшихся между Камней в это время, убивают немедленно, хотя в остальное время люди-тени вполне спокойны. Их эмоции вообще контролируют только луны. Ну, а туристам, следует совершенно пунктуально выполнять все предписанные правила, иначе им просто-напросто перережут глотки.

Глауен чувствовал, что глаза его красны от постоянного недосыпания и, увидев за сиденьем пилота какие-то кожаные подушки, попросил разрешения пока на них устроиться. Ринч мгновение подумал и вдруг, поставив судно на автопилот, тоже устроился рядом с ним. Оба спокойно заснули, а судно тем временем продолжало нестись сквозь чернильную ночь.

Проснулся Глауен от ударов и тряски. Фарисс уже высоко стоял на небе, а корабль приземлялся на губчатую дорожку невысокого плато. На запад, север и юг расстилались такие же бесчисленные плато, поднимавшиеся над бывшим дном старинного моря. На востоке же виднелось несколько зданий, вытянутых в унылую линию, выходившую на газон, заросший какой-то неведомой растительностью.

В следующее мгновение Ринч уже стоял у борта судна, проверяя выгрузку еще вместе с тремя рабочими. Брюхо грузового корабля открылось, и оттуда с помощью маленького не то лифта, не то трака стали выползать какие-то механизмы. Глауен тоже выпрыгнул из корабля, но, переговорив на ходу с Ричем, выяснил, что это всего лишь порт Кланк.

Затем пилот снова поставил судно на автопилот, и путешествие продолжилось.

— Таков этот порт Кланк, — продолжал болтать Ринч. — Какие-то агрономы со Старой Земли, на самом деле, видно визионеры или сумасшедшие, все пытаются вырастить здесь земную растительность. Причем, на почве, которая представляет собой чистый польд. Они все ссылаются на химические анализы: что, мол, никаких токсичных металлов в почве нет, ничего другого вредного для их растительности тоже. Но дело-то в том, что почва сплошь состоит лишь из макромолекул, типичных для морфологии польдов. Так вот они пытаются использовать бактерии, чтобы уничтожить эти молекулы. Добавляют туда вирусы самого Найона и еще какие-то добавки. И не смотря ни на что утверждают, кстати, что лет через десять все эти плато станут лесистыми островками!

— Но как же быть с водой?

— Здесь много подземных вод. Я только сейчас выгрузил три очень мощные помпы. К тому же, в самом польде тоже присутствуют огромные запасы воды. Так что некоторые ученые даже поговаривают о возрождении всех этих бывших рек, озер и морей. Но, надеюсь, это произойдет не скоро. Вообще вся эта планетарная инженерия приводит меня в ужас.

День шел своим чередом. Фарисс медленно двигался к западу, а грузовое судно к востоку. В десять часов Фарисс скрылся за горизонтом, золотистые абрикосовые и сливовые тона уступили место сначала сероватым сумеркам, а потом исчезли и сумерки, сменившись почти полной чернотой ночи, разбавляемой лишь неясным сиянием лун. Сначала появились первые три, и Ринч немедленно назвал их:

— Это Лилаймель, Гарун и Сейс. Я их все знаю. Люди-тени по лунам — настоящие специалисты! Бывает, они встанут, укажут пальцем на небо — и тут же появляется очередная луна или одна луна вдруг пройдет под другой — и тогда они все зашипят, застонут, грохнутся на колени. Один раз я разгружался, и что— то случилось с этими лунами, так они вдруг ни с того, ни с сего погнались за пожилым толстым туристом, который ничего-то им и не сделал, кроме того, что стоял на крыльце гостиницы и смотрел на небо. Бедняга забежал внутрь и спрятался в номере. Тогда люди-тени заявили хозяину гостиницы ультиматум, чтобы через минуту этого толстячка не было в гостинице, а не то они разорвут его на клочки прямо в номере. Ну, тот и смотался, естественно. Потом выяснилось, что, оказывается, во время прогулки среди Стоячих Камней этот бедолага умудрился пописать за каким-то камнем. Никто этого и не видел — это показали луны.

Ночь продолжалась, на небо выплыли еще три луны: Цосмей, Мальтазар и Янац.

Глауен долго их рассматривал.

— Расслабься, — сказал ему, наконец, Ринч. — Давай хоть под конец посидим спокойно. Мне уже осточертела эта моя старая корова и, к тому же, мы уже почти на месте.

Глауен посмотрел вниз.

— Это и есть равнина Стоячих Камней?

— Еще нет. — Ринч показал на запад. — Приближается Сайгил, место, где по поверьям здешних жителей, наступит конец света, если только Сайгил обойдет Нинку. Перспектива неплохая, потому как их орбиты практически никогда не пересекаются.

Прошло еще некоторое время, и Глауен от нетерпения уже неприлично заерзал в кресле.

— Вот теперь мы над Равниной, — сообщил Ринч. — Видишь эти огни слева? Это лагеря Восточной трибы. А через минуту появится и Лунный Путь. Там, кстати, есть гостиницы. Иди лучше прямо в «Лунный Путь», она поприличней. У тебя бронь?

— Нет.

— «Путь», естественно заполняется в первую очередь, но ты все же попробуй. Ну, видишь огни?

— Послушай, а ты сам? Ты-то где остановишься?

— Мне расписание не позволяет. Надо еще слетать в Цветок, а потом немедленно дуть обратно.

— Может, увидимся еще в Танджери?

— Надеюсь. Теперь ты знаешь, как меня найти.

Самолет медленно снижался к Лунному Пути, и Ринч показал Глауену гостиницу.

— Вот это большое здание в центре. А цветные огни — это повозки бродячих артистов, тут всегда ошивается три-четыре труппы. Скачут, совершают смертельные трюки и удивляют туристов. Вполне, кстати, интересно.

Судно совершило посадку. Ринч поднял люк, и Глауен с вещами спрыгнул на землю.

— Спасибо тебе, дружище, и до встречи!

— Пока. Удачи тебе, старина.

Глауен со всех ног бросился в гостиницу, представлявшую собой массивное здание из стекла и бетона, более или менее выдержанное в архитектурных канонах Найона, отрицавших ровные поверхности и острые углы и предписывавших растягивать здания как можно больше, словно размазывая их по плоскости. Слева и справа располагались жилые блоки с номерами, а посередине, окруженная садовой террасой с буйной растительностью находилась центральная часть. Там посетители отеля обычно обедали, освещенные притушенными зеленовато-синими огнями. Недалеко от входа в отель стояли вагончики бродяг, такие же неуклюжие и размалеванные как и тот, что Глауен видел в Танджери. Рядом с ними в живописных позах сидели и сами бродяги, потягивая из непонятных и каких-то бесформенных кружек польдовое пиво. Перед ними в железных горшках, подвешенных на треножниках, варилась какая-то незамысловатая еда. Едва только Глауен попался им на глаза, как к нему подбежала стайка подростков, вероятно, по ошибке решив, что он тут занимается спортом.

— Эй! Подкинь монет! Мы побегаем с тобой взапуски!

— Нет уж, спасибо. Мне сегодня не до гонок.

— Что, боишься проиграть? Ты что, плохо бегаешь что ли?

— Да, не блестяще. Так что лучше посоревнуйтесь со своими бабушками.

— Ха-ха. Да ведь если мы у них выиграем, они нас побьют за это.

— В таком случае ваше дело дрянь, — согласился Глауен.

— Ты лучше нам выдай монет на приз, и мы будем соревноваться между собой! Или мы можем поднести твои вещи, — с этими словами один из более крупных мальчишек попытался взять у Глауена из рук чемодан.

— Не нужна мне ваша помощь, катитесь-ка лучше подальше, — и Глауен поднял чемодан над головой.

Тем не менее подростки не обратили никакого внимания на его слова. Наоборот, они окружили его еще плотнее, стали скакать вокруг него, дергать за рукава.

— А, трус! Боишься бегать с нами наперегонки!

— Небось бегает, как беременная корова!

— Да у него не ноги, а грабли!

— Ребя, да это и вообще какой-то придурок!

От одного из костров поднялся крупный усатый мужчина и подошел к подросткам.

— Ну-ка прочь отсюда, щенки. Разве не видите, господину не до вас. — Затем мужчина обратился к Глауену. — Простите за беспокойство. Дети никогда меры не знают. Правда, их не так уж и трудно успокоить, киньте им пару монет, и они никогда больше не будут обзывать вас ни придурком, ни беременной коровой.

— Не думаю, — огрызнулся Глауен. — И вообще, простите, я спешу.

Глауен направился к отелю. Бродяга пожал плечами, пнул ближайшего пацана под зад и вернулся к своей компании.

Войдя в гостиницу, Глауен попал в просторнейший холл с высоким потолком. За регистрационной стойкой восседал стройный и гибкий молодой человек, явно из местных. Бросив взгляд на запыленный чемодан Глауена, он поднял брови и даже приоткрыл от удивления рот. Голос его, однако, оказался безукоризненно бесстрастным.

— Простите, сэр, но если у вас нет здесь забронированного номера, то я ничего не смогу предложить вам. Отель заполнен до отказа. Могу лишь предложить вам попробовать устроиться в «Волшебном Жадеите» или в «Модли», хотя, скорее всего, мест и там нет.

— О номере я позабочусь позднее, — остановил его Глауен. — Первым делом я хотел бы узнать кое-что. — С этими словами он выложил на стойку один сол, на который чиновник как будто бы не обратил никакого внимания. — И, возможно, именно вы сможете мне в этом помочь.

— Буду рад оказаться вам полезным.

— В таком случае, скажите пожалуйста, сохраняются ли у вас записи входящих звонков? Меня интересуют поступавшие к вам звонки из Танджери за последние несколько дней.

— Подобных записей мы не делаем, в них нет никакого смысла.

Глауен раздраженно скривился.

— Вы дежурили около двадцати двух часов в это утро?

— Нет, я заступил только в десять часов дня.

— А кто был здесь до этого?

— Вероятно, Стенсель.

— Я хотел бы переговорить с ним и как можно скорее. У меня дело необычайной важности.

Чиновник поднял трубку телефона, перекинулся с кем-то несколькими словами и вновь обратился к Глауену.

— Господин Стенсель как раз заканчивает ужин. Если вы присядете вон на ту кушетку под часами, то в ближайшие несколько минут он к вам выйдет.

— Благодарю, — сказал Глауен и отправился на указанное место.

От нечего дело молодой человек принялся разглядывать холл гостиницы. Холл оказался приятным и весьма просторным, несмотря на довольно-таки грубую конструкцию стен. Пол устилали ковры в черную, белую, красную, синюю и зеленую полоску, а потолок, имевший около тридцати футов высоты, был расписан сюжетами из жизни предков людей-теней. Изображения дышали варварской экстравагантностью и страстью. Фреска, расположенная прямо над регистрационной стойкой, изображала все девятнадцать плывущих по небу лун.

Прошло три минуты. В дверях показался пухлый маленький человечек, одетый лишь слегка менее стандартно, чем человек, сидевший за стойкой.

— Я Стенсель. Как я понял, вы что-то хотели у меня спросить.

— Именно так. Прошу вас, присядьте.

— И чем я могу быть вам полезным? — спросил пришедший, устало усаживаясь рядом.

— Вы дежурили сегодня в двадцать восемь часов утра?

— Да, это мое обычное время.

— Помните ли вы телефонный звонок из Танджери, сделанный приблизительно в это время?

— Хм, — Стенсель несколько смутился. — Такие вещи обычно сразу же вылетают из головы.

Глауен дал чиновнику два сола, и на лице последнего засияла улыбка. — Надо же, как замечательно освежают память деньги. Да, я прекрасно помню этот звонок. Я даже знаю того, кто звонил, поскольку этот господин достаточно часто звонит сюда. Имя этого господина — Киблес.

— Все верно. Но с кем он говорил?

— С одним из наших давнишних постояльцев, господином Адрианом Монкурио, археологом. Вы, должно быть, о нем слышали, поскольку это очень известная личность.

— А вы слышали, о чем они говорили?

— Нет, сэр. У нас с этим строго. Кстати, час назад один молодой человек уже спрашивал меня об этом, и я ответил ему то же самое.

Сердце у Глауена так и упало.

— И этот молодой человек назвался вам?

— Нет.

— Но как он, по крайней мере, выглядел?

— Хорош собой, хорошо одет и крайне любезен.

Глауен положил в пухлую ладонь клерка еще два сола.

— Спасибо, вы очень помогли мне. Где я могу найти сейчас господина Монкурио?

— Он занимает апартаменты «А», которые выходят на переднюю веранду. Как выйдете из холла, так сверните направо, там в самом конце коридора и будут апартаменты «А». Хотя сейчас вы можете и не застать там господина Монкурио, поскольку при благоприятном расположении лун он всегда уходит работать в Камни. Он большой специалист во всем этом и может по положению лун определить все что угодно. В противном случае его уже давно не было бы на свете, — закончил Стенсель.

— И каково же положение лун сейчас? — полюбопытствовал Глауен.

Стенсель задумался.

— Не могу ничего определенного сказать вам по этому поводу, поскольку сам никогда не занимался такими вопросами.

— Благодарю вас.

Сразу же после этих слов Глауен встал и быстрым шагом направился к апартаментам «А». Сквозь неплотно прикрытые ставни из комнаты сочился свет. По всей видимости, кто-то там был. Сердце Глауена отчаянно заколотилось, и он нажал кнопку звонка.

Прошла минута, в которую Глауен едва мог держать себя в руках. Наконец внутри комнаты послышались медленные шаги. Дверь открылась, и на пороге появилась полная темноволосая невысокая женщина. Несмотря на то, что ей явно было уже около сорока, она все еще сохраняла свое неуловимое юношеское очарование. Густые, коротко остриженные волосы лежали именно так, как того требовали одновременно и мода и суровая необходимость.

— Я вас слушаю, — женщина спокойно смотрела на пришедшего яркими черными глазами.

— Господин Монкурио дома? — спросил Глауен, проклиная себя в душе за предательскую дрожь голоса.

Женщина отрицательно покачала головой, и Глауен побледнел.

— Он в полях, на раскопках, — с этими словами женщина слегка выглянула из комнаты и осмотрела веранду, затем вновь обратилась к Глауену. — Никак не могу понять, откуда у него столь колоссальная популярность. Всем прямо так и подавай профессора Монкурио на блюдечке. Никто не хочет подождать и минуты.

— Где я могу найти его? Это очень важно.

— Он где-то среди Камней. Луны расположены хорошо и, как мне думается, он сейчас должен быть на четырнадцатой дорожке. А вы тоже археолог?

— Нет. А есть здесь кто-нибудь, кто смог бы помочь мне найти его?

Женщина грустно рассмеялась.

— К сожалению, я не в состоянии. У меня больны ноги. Впрочем, он явно недалеко. Поскольку менее чем через два часа зайдет Шан, — с этими словами женщина указала на бледно-голубую луну. — Когда Шан садится, люди-тени впадают в ярость и всюду рыщут в поисках жертвы.

— А где находится четырнадцатая дорожка?

— Найти ее совсем несложно. Спуститесь к пятой колонне, которая находится совсем рядом отсюда, и отсчитайте от нее четырнадцать дорожек. Затем поверните налево, пройдите три-четыре колонны и сразу найдете Адриано. Если же его там нет, не вздумайте забираться дальше. Ночью Камни превращаются в настоящий лабиринт, и вы запросто заблудитесь, — тут женщина отвернулась и совсем глухим голосом добавила. — А польд уже чернеет от закипающей крови.

— Спасибо, я буду осторожен, — и Глауен бросился прочь от комнаты.

— Увидите там еще кого-нибудь, напомните и им о приближении времени, — пронесся ему вдогонку голос женщины.

Глауен быстро нашел Стоячие Камни. Они возвышались на двадцать футов выше человеческого роста, сурово сияя в призрачном лунном свете. Вот и пятая колонна. Тьма становилась все гуще, покрывая все вокруг непроглядной вуалью.

Сотрудник ИПКЦ направился в левую сторону, считая по пути дорожки. На восьмой он остановился и прислушался. Однако услышал лишь удары собственного сердца, гулко отдающиеся в ушах. Постояв несколько мгновений, молодой человек двинулся дальше, представляя собой бесплотную тень среди теней. На двенадцатой дорожке он вновь остановился, пытаясь различить хотя бы какие-то звуки.

И вдруг ему показалось, что он слышит голос. Неужели галлюцинация? А если голос и в самом деле звучал, то почему он оказался столь неуверенным и робким, словно кто-то одновременно и хотел и боялся быть услышанным?

Глауен свернул на двенадцатую дорожку и длинными прыжками помчался мимо рядов камней. Через пару минут он вновь остановился и прислушался. Тишина! Если к Монкурио намеревался присоединиться кто-либо из его товарищей, между ними неизбежно должен был происходить какой-нибудь разговор. По крайней мере, Глауену так казалось. Сделав еще несколько шагов, он вдруг снова услышал все тот же приглушенный и слабый голос. Камни рассеивали и дробили звук, поэтому Глауен никак не мог определить ни направления, ни расстояния до его источника. Поэтому молодой человек осторожно прошел вдоль девятой колонны и свернул направо. Еще две дорожки, и он окажется на четырнадцатой. Главное, не заплутаться среди этих камней! Шаг за шагом он осторожно продвигался вперед. Неожиданно что-то темное промелькнуло сзади. Глауен мгновенно обернулся, но ничего не увидел. Объяснив это игрой нервов, сотрудник ИПКЦ, тем не менее, остановился и стал внимательно осматривать все вокруг. Но напрасно он вглядывался и вслушивался в окружающую темноту. Ни звука, ни намека на движение. Однако, едва лишь молодой человек решился двинуться дальше, как совсем рядом с ним раздался неожиданный смех, а за ним то ли испуганный, то ли торжествующий рев. Потом до него донеслась целая гамма голосов и еще через несколько мгновений крик злобной ярости.

Забыв всякую осторожность, Глауен бросился туда, откуда доносились голоса. Пробежав несколько десятков метров, он остановился, пытаясь сориентироваться, как тут же услышал торопливо удаляющиеся шаги. За колонной промелькнула человеческая фигура. Затем вдруг она стала как-то изогнувшись и крадучись приближаться. Но вот неожиданно остановилась, наклонилась, всхлипнула и со всей энергией бросилась прямо на него, ударив Глауена головой прямо в грудь. Девять из девятнадцати лун осветили искаженное лицо нападавшего.

— Уэйнесс! — воскликнул потрясенный Глауен.

Нападавшая подняла на него глаза, в которых мгновенно перемешались радость и недоверие.

— Глауен! Я никак не ожидала увидеть тебя здесь! — девушка тревожно оглянулась. — Там сзади Баро. Он убийца. Он сбросил Монкурио в разрытую могилу, оставив его на растерзание людям-теням. Затем он схватил меня, но сказал, что живой я представляю для него гораздо больший интерес, и попытался изнасиловать. Но я ударила его лопатой, и он упал. Я хотела убежать, но в этих брюках бегать так неудобно. — Девушка снова оглянулась. — Нужно как можно скорее вернуться в гостиницу за помощью. Этот Баро сущий дьявол.

Однако в тот же миг Глауен заметил между камней темную фигуру, бесшумно продвигающуюся в лунном свете в их направлении. Он мгновенно опознал в этой фигуре человека, которого видел в кафе у «Кансаспары» и в аллее Криппет.

— Мы опоздали, — в отчаянии прошептала Уэйнесс.

Темная фигура остановилась в десяти футах от них. Какая-то наглая гримаса или некое другое едва уловимое сочетание черт лица вдруг отчетливо воскресили в мозгу Глауена воспоминание о том, кто этот человек.

— Да ведь это же Беньями, шпион и предатель.

Беньями расхохотался в ответ.

— Наконец-то. А ты и есть тот самый благородный чистоплюй Глауен Клаттук. Между прочим именно я засадил на Шатторак твоего папашу. Так что у тебя должен был вырасти огромный зуб на меня.

— Не бойся. Он вырос, — холодно ответил Глауен.

Беньями приблизился еще на один шаг, и Глауен обратил внимание на то, что тот что-то держит за спиной.

— Итак, наконец-то, мы сошлись один на один. И теперь мы узнаем, кто из нас круче. Положительный герой Глауен или отрицательный Бенн Барр. А крошка Уэйнес достанется тому из нас, кто победит.

Глауен мысленно быстро оценил своего противника, оказавшегося на целый дюйм выше и фунтов на двадцать тяжелее. К тому же он был в спортивной обуви, в то время как Глауен щеголял в лаковых ботиночках. Словом все преимущества противника были на лицо.

— Быстро беги в отель, — шепнул Глауен девушке. — Как только ты нас покинешь, я разберусь с этим приятелем и догоню тебя.

— Но Глауен, а что если… — однако закончить она не смогла.

— Беги. Если ты поторопишься, то мы еще сможем успеть помочь Монкурио, прежде чем Шан зайдет. А насчет Беньями не волнуйся. Я все же профессионал.

В ответ раздался наглый хохот его противника.

— Да оставайся лучше с нами. Бегай, не бегай, я тебя все равно догоню. — После этих слов Беньями приблизился еще на один шаг, и Глауен заметил в его руках саперную лопатку. — Выяснение наших отношений не займет много времени. Так что оставайся.

При последних словах он неожиданно взмахнул рукой, но Глауен успел отскочить и прижаться спиной к ближайшему камню. Однако острие лопаты все же слегка шаркнуло Глауена по шее. Беньями снова резко взмахнул рукой, но на этот раз Глауен среагировал точнее, и острие лопаты зазвенело от удара о камень. Боле того, молодой Клаттук успел схватиться за рукоятку лопаты, и началась упорная борьба за обладание этим грозным оружием. Вдруг Глауен прочел по лицу противника, что тот приготовил для него какую-то пакость. И противник в самом деле в следующее же мгновение нанес удар коленом в пах, однако колено его попало в бедро готового к подобной неожиданности Глауена, который в свою очередь, успев перехватить ступню нападавшего, рванул его столь резко, что Беньями едва не упал. Это позволило Глауену выиграть драгоценное мгновение и перехватив лопату ударить противника ее острием по плечу так, что тот аж зашипел от боли. Теперь Беньями набросился на своего противника, словно разъяренный бык и стал колотить его головой о камень. Глауену стало дурно, в глазах у него помутилось. И тут Беньями нанес ему мощный удар кулаком в скулу. Но в следующее мгновение, собрав все свои силы, Глауен двинул противника кулаком в живот, впрочем, это оказалось равнозначным тому, как если бы он ударил по дубовой доске.

Далее борьба развивалась в полном молчании, представляя собой то и дело взлетающие вверх руки, учащенное дыхание и мелькание кровоточащих лиц. И страх и боль были позабыты обоими, и каждый из них теперь думал лишь об одном, как бы уничтожить врага. Беньями опять попытался нанести удар в пах, но Глауен вновь успел перехватить его стопу и резким отчаянным движением сломать противнику лодыжку. Однако последний мгновенным рывком умудрился выбить Глауена из равновесия, и они оба упали. Беньями успел обхватить Глауена рукой за шею и стал душить его, зажав в замок. Возбужденно хрипя в предвкушении близкой победы, Беньями напряг все свои мускулы так, что глаза Глауена вылезли из орбит, и он уже совсем стал задыхаться.

Но сотрудник ИПКЦ кое-как высвободил правую руку, схватил своего противника за волосы и из последних сил рванул их. Беньями вскрикнул и попытался освободить волосы из кулака Глауена, из-за чего на мгновение ослабил хватку. Глауен тут же вывернул свою левую руку и пережал ей своему противнику сонную артерию. Хватка Беньями ослабла еще больше, и Глауен смог развернуться к нему лицом. В следующий миг, вдохнув, наконец, воздуха, он изо всех сил сомкнул пальцы на гортани своего противника и уже в следующую секунду почувствовал, как затрещали ее ломающиеся хрящи. Еще мгновение, и Беньями обмяк и стал сползать по гальке, глядя пустыми бессмысленными глазами на своего Глауена.

Все еще тяжело дыша, молодой Клаттук встал, схватил лопату и обратился к Беньями:

— А теперь вспомни о Шаттораке.

Беньями едва слышно хрипел в полубессознательном состоянии.

Тут подошла Уэйнесс и в оцепенелом ужасе уставилась на поверженного врага.

— Он мертв?

— Пока еще нет. Скорее, просто в шоке.

— Так он выживет?

— Не думаю. А если даже и так, то получит лопатой по голове. Впрочем, пожалуй, это следует сделать в любом случае.

Уэйнесс схватила его за руку.

— Нет, Глауен, не надо. То есть, я не то хотела сказать. Конечно же, его нельзя оставлять в живых, но… Но он все равно умирает и не сможет идти. А совсем скоро здесь появятся люди-тени.

— А где Монкурио?

— Там, — Уэйнесс направилась к каменной плите, прикрывавшей яму. — Он под этим камнем, мне не сдвинуть.

Действуя лопатой и прилагая все остатки своих сил, Глауен смог через некоторое время немного сдвинуть плиту.

— Монкурио, — позвал он.

— Я здесь. Помогите мне выбраться. Я боялся, что это уже люди-тени.

— Пока еще нет.

С помощью Уэйнесс Глауен отодвигал камень до тех пор, пока Монкурио не смог, наконец, выбраться наружу.

— О, воздух! О, пространство! О, свобода! Какие дивные ощущения! А я уже думал, что на этот раз мне уже отсюда не выбраться. — Монкурио начал отряхиваться, и Глауен, наконец, смог разглядеть при лунном свете мощного высокого человека с несколько излишне широковатой талией. Густые серебристые волосы хорошо гармонировали с усами такого же цвета. Густые брови, крупный нос и хорошо вылепленный подбородок придавали его лицу достоинство и значительность. Глаза же, глядевшие из-под тяжелых век, казались тяжелыми и влажными глазами спаниеля. — Это же настоящее чудо! — с чувством воскликнул Монкурио, закончив отряхиваться. — Я и в самом деле уже не надеялся. У меня перед глазами пронеслась вся моя жизнь, но вдруг явились вы, вероятно, по какой-то неведомой мне случайности.

— Отнюдь нет, — усмехнулся Глауен.

Монкурио воззрился на него с явным недоумением.

— Я пошла искать вас, — вступила в разговор Уэйнесс, — И случайно увидела, как Беньями столкнул вас в яму. Потом он напал и на меня. В общем, Глауен спас нас обоих. Беньями лежит здесь неподалеку и, возможно, уже умер.

— Туда ему и дорога, — с чувством подхватил Монкурио. — Ему нужна была информация. Я рассказал ему все, что знаю, а он в благодарность за это столкнул меня в могилу. Очень, очень невоспитанный молодой человек.

— Не сомневаюсь в этом.

Монкурио бросил взгляд на небо.

— Шан уже совсем низко, — археолог сверился с часами. — Осталось двадцать четыре минуты. — И с неожиданной энергией добавил: — Ну-с, а теперь помогите мне закрыть могилу. Иначе эти чертовы тени просто сойдут с ума и отравят вокруг всю воду.

Все трое тут же принялись за работу, результатами которой Монкурио, казалось, был вполне доволен.

— Увы! Это необходимо, поскольку Шан уже почти зашел, а Рес находится прямо под Пейданом. Люди-тени уже все знают о происходящем и буквально пьяны от гнева. До гостиницы семь минут ходу, а Шан зайдет через девять.

Все трое быстрым шагом двинулись по дорожке и неожиданно вышли на какое-то открытое пространство.

— Здесь нельзя останавливаться, — заявил Монкурио. — Шан скроется через пять минут, однако, некоторые отчаянные молодые люди могут рискнуть и в погоне за сомнительной честью прямо здесь и сейчас перерезать нам глотки.

— Весело тут у вас, — спокойно заметил Глауен.

— Вы правы во многих отношениях, — согласился Монкурио. — Но настоящий археолог не взирает на трудности. Он должен жертвовать ради науки всем. — Все трое бежали почти бегом в направлении гостиницы. — Однако смею вас уверить, ничего особо романтического и славного в нашей профессии на самом деле нет. Скажу вам даже больше, нет профессии более беспощадной. Одна ничтожная ошибка, и погублена репутация целой жизни! А денежное вознаграждение, как всегда, — минимальное.

— А по-моему, именно в отношении последнего у профессиональных грабителей могил дела обстоят не так уж и плохо, — осторожно заметила Уэйнесс.

— Все это не имеет ко мне никакого отношения, — важно ответил Монкурио.

Наконец, все трое добежали до безопасной территории, прилегавшей к отелю. Далеко на западе опустилась за край бывшего моря бледная Шан. Прошло еще несколько секунд, и со стороны камней донесся дикий торжествующий вопль.

— Они нашли Беньями, или Бенна Барра. Теперь уже не важно, как там его звали, — сказал Монкурио. — И если он еще был жив, то теперь уже точно мертв. — С этими словами археолог спокойно повернулся к своим спасителям спиной и направился к апартаментам. — Еще раз благодарю вас обоих за помощь. Возможно, мы встретимся с вами завтра и даже выпьем у меня на веранде чаю. А сейчас, спокойной ночи, — бросил он не оглядываясь, на ходу.

— Подождите минутку, — попросила его Уэйнесс. — Нам тоже нужно сказать вам несколько слов.

— Я очень устал. Не могли бы вы отложить ваши слова до завтра, — угрюмо сказал Монкурио, нехотя остановившись и оглянувшись через плечо.

— А если вы вдруг умрете этой ночью?

Монкурио мрачно рассмеялся.

— Хорошо. Будем надеяться, что этот наш разговор будет последней моей неприятностью за сегодняшний вечер.

— Мы не отнимем у вас много времени, — обрадовалась Уэйнесс. — К тому же во время нашего разговора вы вполне можете отдыхать.

— Надеюсь, я успею поговорить с вами еще до начала отдыха, — скривился Монкурио, и все трое зашли в его гостиную.

Тут из спальни донесся женский голос:

— Адриано, это ты?

— Да, дорогая. Это я, и со мной двое моих приятелей. У нас деловая беседа, так что ты можешь не выходить.

— Я могла бы подать вам чай, — донесся голос, звучавший теперь с явными нотками любопытства.

— Благодарю, дорогая, но приятели заглянули лишь на минутку.

— Как хочешь.

Монкурио вновь повернулся к своим гостям.

— Молодые люди, мы с вами находимся в несколько неравных положениях. Вы, без сомнения, знаете, что я Адриан Монкурио, социальный историк и археолог. Ваши же имена мне неведомы.

— Я Глауен Клаттук.

— А я Уэйнесс Тамм. Вероятно вам знаком мой дядя, Пири Тамм, который живет неподалеку от Шиллави в «Волшебных Ветрах».

Монкурио на мгновение даже смешался, он понял, что дело обретает совершенно иной оборот. Археолог быстро окинул взглядом девушку, словно желая проверить истинность ее слов.

— Разумеется, я отлично помню Пири Тамма! Но о чем хотели говорить со мной вы?

— Вы вчера разговаривали с Мелвишем Киблесом? — спросил Глауен.

— Зачем вам это? — нахмурился Монкурио.

— Он мог говорить вам что-то о Беньями или Бенне Барре, или как там его еще зовут.

Монкурио криво усмехнулся.

— Да, он звонил и оставил звуковое письмо для меня. Но я был очень занят на равнине. А когда я отзвонился ему, там уже никто не брал трубку. — Монкурио буквально упал в кресло и с наслаждением вытянул ноги. — Может быть, вы все лучше сразу же скажете мне прямо, что все это значит?

— Разумеется, так мы и сделаем. Некоторое время назад Киблес продал вам комплект документов Общества натуралистов. И он сказал, что, скорее всего, они все еще находятся у вас.

Роскошные седые брови Монкурио медленно поползли вверх.

— Киблес ошибается. Я продал все бумаги Ксантифу в Триест.

— А вы хотя бы просмотрели их перед тем как продать.

— Естественно, я человек любопытный.

— И ничего не оставили для себя?

— Не более чем одну единственную рваную фотографию.

— А Киблес тоже ничего не оставил у себя?

— Это не являлось его специализацией, — отрицательно покачал головой Монкурио. — Он просто получил эти бумаги в качестве обмена от покойного Флойда Сванера. А Сванер, в свою очередь, приобрел комплект амулетов-«путанок», — Монкурио достал с ближайшей полки жадеитовый амулет и любовно погладил его. — Вот чем предки людей-теней подтверждали славу своих побед. Теперь эти штучки имеют огромную ценность среди коллекционеров. — Археолог положил «путанку» на полку. — К несчастью, с каждым годом их становится все труднее и труднее находить.

— Но как же документы Общества натуралистов? Неужели вы совсем ничего не знаете о них? Хотя бы то, где они находятся теперь?

— Ничего, кроме того, что уже сказал вам.

Уэйнесс с трудом подавила тяжелый вздох.

— С каким упорством карабкалась я по этой лестнице вниз. Ступенька за ступенькой. Галерея Гохун, музей Фьюнасти, Мирки Пород, Триест, Каса Лукаста и, наконец, Лунный Путь.

— А я карабкался по этой лестнице вверх. От Айдола в Больших Прериях через Дивизионный город до Танджери. И вот мы здесь.

— И Лунный Путь оказался той самой средней ступенькой, где мы надеялись найти, наконец, то, что так упорно искали. Но и она оказалась пустой.

— А что собственно вы ищите? — прищурив свои большие глаза, спросил Монкурио. — Неужели Грант и хартию Кадвола?

Уэйнесс только печально кивнула.

— Они неожиданно стали чрезвычайно важны. От того, найдем мы их или нет, зависит, останется ли Кадвол Консервацией.

— Так вы знаете, что они пропали? — удивленно спросил Глауен.

— Я обратил на это внимание еще тогда, когда впервые просматривал бумаги Общества натуралистов. Их там не было! Так что Киблес даже не видел ни Хартии, ни гранта. В этом вы можете быть абсолютно уверены. Соответственно, он не получал их и от Флойда Сванера.

— Это явно дело рук Смонни Клаттук, — вмешался Глауен. — Она грабила сарай Чилка неоднократно. Перерыла все бумаги. Хотя, с другой стороны, судя по всему, она тоже ничего не нашла.

— Итак, что же могло произойти с Хартией и грантом? — подвел итого Монкурио.

— Именно эту загадку мы и пытаемся решить, — сказала Уэйнесс.

— Дед Сванер все завещал своему внуку Эустасу, — пояснил Глауен. — И Смонни пыталась завладеть его наследством любым путем, включая даже женитьбу, от которой Чилк, естественно отказался, заметив при этом, что жизнь и так слишком коротка. И теперь, похоже, никто — ни Чилк, ни Смонни, ни я, ни вы — не знает, что же произошло с Хартией и грантом.

— Интересно, интересно, — промычал Монкурио. — К сожалению, я даже не могу предложить вам никакого решения. — Он погладил усы и бросил взгляд на слегка приоткрытую дверь спальни. Затем тихо встал, прикрыл дверь поплотнее и столь же бесшумно вернулся на прежнее место. — Не стоит волновать нашим разговором Карлотту. Да. Хм… Похоже, во время всех этих поисков у вас были большие неприятности, — тут археолог бросил короткий взгляд на Уэйнесс. — Кажется вы упомянули Каса Лукаста?

— Да, это так.

— Любопытно, любопытно. Итак, мы сейчас говорим о Каса Лукаста, которая находится в городе… простите, название как-то вылетело из головы, — Монкурио говорил медленно и с большой осторожностью.

— Помбареалес.

— Ах, да, конечно. Ну и что, как ныне идут дела в этом прелестном уголке Старой Земли?

— У патагонцев хорошая память, — слегка усмехнулась Уэйнесс. — Они все еще разыскивают некоего археолога по имени профессор Соломон.

— Вот как? — несколько неестественно засмеялся Монкурио. — Все дело в том, что некогда там возникла идея построить огромный туристский комплекс. Но в последнюю минуту инвестор вдруг куда-то исчез, и мне пришлось расхлебывать всю эту кашу в одиночку. Это старая-старая история, из которой я, к сожалению, вышел настоящим циником.

— Туристский комплекс в пампасах, где дуют бесконечные ветры, от которых нигде невозможно укрыться? — удивленно воскликнула Уэйнесс.

Монкурио невозмутимо кивнул.

— Я и сам был против этой безумной затеи. Однако, когда все рухнуло, оказался крайним. Можете себе представить, они обвинили меня в краже, мошенничестве, подкупе и крючкотворстве, короче — во всех смертных грехах. Слава Богу, что я все же успел унести оттуда ноги.

— Да-да, именно так там все и считают, — подтвердила девушка.

Монкурио проигнорировал последнее замечание.

— Вы заходили в Каса Лукаста?

— И довольно часто.

— Как там Ирена?

— Она мертва.

Лицо Монкурио на мгновение помрачнело.

— Что с ней случилось?

— Она покончила с собой. А перед этим пыталась убить детей.

Монкурио вздрогнул.

— Но дети… живы?

— Живы. И в безопасности. Мадам Клара сказала мне, что вы с Иреной постоянно глушили их наркотиками.

— Это чудовищная ложь! Я, можно сказать, спас этих детей, забрав их из Джангрила. Ведь на Найоне жизнь человека не стоит и ломаного гроша.

— Но зачем же было пичкать их наркотиками на Старой Земле? Это бессмысленно.

— Это делалось для всеобщего блага. Я запросто могу все это объяснить, вот только вряд ли вы захотите понять меня. Но все же послушайте. Я немного знаком с наркотиками джангрилов. Они способны усиливать одни функции мозга и подавлять другие. Одной из способностей, которую они особенно ярко проявляют, является ясновидение. Но далее. Учтите, я археолог с безупречной репутацией, — при этих словах лицо Монкурио стало серьезным и значительным. — Моя основная цель — наука! И ради нее я готов на все. Однако время от времени я вынужден заниматься поиском спрятанных сокровищ, что позволяет мне самостоятельно финансировать все свои исследования.

— Дядя Пири представил вас, как профессионального грабителя могил.

— Не очень-то любезно с его стороны, — криво усмехнулся Монкурио. — Однако, я человек практичный, и не собираюсь стыдиться этого. Герои предков людей-теней погребались вместе с такими вот амулетами. Один набор таких амулетов стоит сейчас целое состояние. Но на сегодня остается еще не проверенной только шестая часть всех могил, причем, только сотая часть из них является могилами героев. Да и таковую раскапывать утомительно и небезопасно; я постоянно хожу по лезвию ножа. И если бы какой-нибудь ясновидящий смог указать мне, в какой именно могиле находится наиболее ценный комплект амулетов, то через год я смог бы, наконец, покинуть навсегда Лунный Путь и спокойно доживать остаток жизни, ни в чем не нуждаясь. Вот вам и вся тайна Ирены, наркотиков и детей-двойняшек. Ирена больше всего на свете любила деньги, поэтому в ее фанатичной преданности я мог быть абсолютно уверен…

Неожиданно резко распахнулась дверь спальни и в гостиную бурно ворвалась Карлотта.

— Довольно, я уже сполна наслушалась! Ты что же, думаешь, что я совсем слепая, глухая и немая?! Я не джангрилка, не гробокопатель и не фанатичка! Мне отвратительно слышать все то, что ты говоришь. Но… ладно, все остальное я скажу тебе после, когда мы останемся одни.

— Карлотта, дорогая, нужно быть терпимее.

— Я достаточно терпима, поскольку пока еще не называла тебя мерзавцем, подонком и шакалом. Однако любое терпение не беспредельно. Завтра же я пришлю за своими вещами, — с этими словами Карлотта каменной поступью вышла из апартаментов.

Монкурио зашагал взад-вперед по комнате с опущенной головой и сцепленными за спиной руками.

— Черт побери! Все погибло! Все псу под хвост! После стольких усилий, терпения, трат все мое предприятие разбилось вдребезги! — Археолог с подозрением уставился на Уэйнесс. — Кто дал вам мой адрес? Клара? Я никогда не доверял этой женщине!

— Ваш адрес мне дал Мирон.

— Мирон? — у Монкурио отвисла челюсть. — Но откуда мой адрес узнал он?

— Он ведь ясновидящий, — пожала плечами девушка.

Монкурио резко остановился.

Глауен и Уэйнесс тут же встали и вышли вслед за Карлоттой.

Задержавшись у перил веранды, они посмотрели на призрачные ряды стоящих вдали камней.

— Я все еще немножко боюсь, — прошептала Уэйнесс. — Я была просто уверена, что меня, в конце концов, убьют.

— К этому все и шло. И теперь я больше не отпущу тебя одну.

Они крепко обнялись.

— А что теперь? — осторожно спросила Уэйнесс.

— В настоящее время, к сожалению, я не могу думать ни о чем романтическом. У меня просто кругом идет голова. Хотя больше всего на свете я хотел бы сейчас оказаться с тобой вдвоем за прекрасным столом с бутылочкой хорошего вина. Я уже несколько дней не ел нормальной пищи, не считая жалкого куска хлеба с сыром. Здесь кругом один только польд. А если еще учесть и то, что у меня нет даже комнаты…

— Это ничего, — вздохнула Уэйнесс. — Зато у меня здесь есть прекрасная комната.

ГЛАВА X

Из Танджери на Фариссе через Джингл в Мерси, а потом снова на Аспи Диск VI. А уж после этого обратно, в самый центр Сферы Гаеан. Так проходило совместное путешествие Уэйнесс и Глауена, уже лишенное всевозможных неожиданных приключений. Делать было нечего, кроме как смотреть на мелькающие мимо звезды и решать все тот же бесконечный вопрос — где же находятся Хартия и грант.

Уэйнесс и Глауен провели множество часов в бесконечных спорах, пока, наконец, не сошлись на нескольких основных фактах. Хартия и грант явно украдены Фронсом Нисфитом из банка и проданы вместе с другими документами Общества. Об этом свидетельствует поведение Смонни в галерее Гохун. То есть — ясно, что она обнаружила в книге упоминание о продаже Хартии и гранта Флойду Сванеру. Именно это и заставило ее вырезать страницу и все свое дальнейшее внимание сосредоточить на Чилке Эустасе и его сарае.

Таков был основополагающий факт, обозначенный ими литерой «А». Основной факт «Б» заключался в том, что Хартия и грант так и остались во владении Флойда Сванера. Не верить Киблесу и Монкурио относительно того, что Сванер не включил Хартию и грант в комплект документов, на которые выменял амулеты, не было оснований. А основной факт «В» заключался в том, что Флойд Сванер завещал все свое имущество Эустасу Чилку. Однако сам Чилк неоднократно заявлял, что ничего ни о каких документах не знает, и что самая значительная часть его наследства состоит из нескольких чучел животных и коллекции пурпурных ваз.

— Совсем неутешительный вывод, — подытожила Уэйнесс. — Но все сходится на том, что Хартия и грант, несмотря на все усилия Смонни, все еще находятся во владении Флойда Сванера, то есть в наследстве Чилка.

Глауен и Уэйнесс сидели в салоне, поглядывая на звездное небо.

— Значит, нам остается только одно — еще раз потревожить мамашу Чилк, — вздохнул Глауен. — Представляю, как все это осточертело ей.

— Я думаю, она изменит свое мнение, как только узнает, какой ценности бумаги остались в ее владении.

— Может быть, конечно, она и умилостивится. Причем, документы, скорее всего, находятся чуть ли не на самом виду, где никому даже не приходит в голову искать их.

— Прекрасная идея. Вот только на ранчо Чилка и так все на самом виду.

— Нет, я имел в виду другое. Возможно, они находятся где-нибудь среди игрушек Чилка, среди школьных учебников или старых писем и тому подобной ерунды. Представь себе, вдруг нам в руки попадется какой-нибудь невзрачный конвертик с надписью «Меморандум» или что-нибудь в этом духе. На самом деле… — но тут Глауен вдруг осекся.

— Что на самом деле? Что ты хотел сказать?

— То, что я уже знаю, где именно надо искать. Они находятся отнюдь не в чучелах.

Уэйнесс и Глауен совершили посадку в космопорте Таммеола в мутном свете раннего утра. На первом же поезде оба отправились в Дивизионный город, а оттуда местным вертолетом в Ларго на реке Сиппевиса. Там, как и в прошлый раз, Глауен арендовал флиттер, и молодые люди полетели на северо-восток, в самое сердце Больших Прерий. Затем, миновав Айдолу и Фоско Крик, окаймленные хлопковыми и пшеничными полями, сделали разворот и приземлились прямо на ферме Чилка.

На этот раз мать Чилка оказалась совсем одна; внуков не было. Еще вылезая из флиттера молодые люди обратили внимание на то, что мадам Чилк стоит на пороге своего домика, уперев руки в бока. Впрочем, женщина поздоровалась с Глауеном вполне приветливо, на Уэйнес же уставилась с подозрением, на что девушка постаралась не обращать внимания.

— Кажется вместо того, чтобы заниматься делом и искать Мело Киблеса, вы где-то подцепили молодую особу.

— Я сейчас все расскажу, если только вам это действительно интересно, — усмехнулся Глауен.

— Не стоит беспокойства, — остановила его мадам Чилк. — Я и так все прекрасно понимаю. Может быть, вы хотя бы представите нас друг другу.

— Госпожа Чилк — Уэйнесс Тамм.

— Рада познакомиться, — мамаша Чилк распахнула двери пошире. — Заходите быстрее. Не то налетит много мух, пока я держу так двери нараспашку.

Госпожа Чилк провела гостей через кухню в гостиную, где Глауен уселся рядом с Уэйнесс на кушетку. Хозяйка стала откровенно разглядывать их без всякого стеснения.

— Ну, что теперь? Нашли Мело Киблеса?

— Да. Однако на это пришлось потратить немало сил и времени. Он оказался в одном из отдаленных миров, очень далеко от дома.

Мамаша Чилк неодобрительно покачала головой.

— Никак не могу понять этих путешественников. Барану понятно, что дома лучше, чем где бы то ни было. А какие безобразия творятся во всех этих отдаленных мирах! Я слыхала, что есть такие места, где за ночь, пока ты спишь, тебя всего покрывает черная корка. Разве это дело?

— Да что вы, — рассмеялась Уэйнесс. — Это все выдумки.

Но женщина продолжала.

— Я совсем не хочу, однажды выглянув из окна, вдруг уткнуться в какую-нибудь змеюгу шести футов длиной. И не вижу в этом ничего смешного.

— Да, до сих пор никто еще нам так и не объяснил, почему люди любят забираться в такую даль, — со вздохом сказал Глауен. — Иногда из любопытства, иногда из жажды приключений или богатства. А порой люди просто хотят жить по своим собственным правилам, то ли они мизантропы, то ли просто устроят себе такую жизнь на Старой Земле, что впору только сбежать отсюда.

— Как, например, случилось с Адрианом Монкурио, — вставила Уэйнесс.

— Какой-какой Адриан? — нахмурилась мамаша Чилк.

— Монкурио. Вы, должно быть, слышали это имя; ведь он был приятелем и деда Сванера, и Мелвиша Киблеса.

— Припоминаю, припоминаю, хотя и не слышала уже лет сто этого имени. Он, кажется, занимался пурпурными вазами и этими зелеными жадеитовыми штуковинами.

— Кстати, это и является одной из причин, по которой мы снова здесь, — пояснил Глауен. — Эти пурпурные вазы являются погребальными урнами и очень ценятся среди коллекционеров.

— Это же касается и жадеитовых амулетов. Они еще называются «путанками». И прежде чем мы уедем отсюда я познакомлю вас с человеком, который купит их у вас по вполне приличной цене.

— Будет очень мило с вашей стороны. На самом-то деле они, конечно же, принадлежат Эустасу. Но я думаю, что он не обидится, если я продам несколько. А уж деньги-то я сумею потратить с толком.

— В таком случае для начала приберите их в какое-нибудь укромное место и не позволяйте внукам играть с ними.

— Вот это добрый совет, — мамаша Чилк явно становилась все более дружелюбной. — Быть может, вы выпьете чаю? Или вы предпочитаете по стакану холодного лимонада?

— Холодный лимонад — это было бы великолепно, — воскликнула Уэйнесс. — Вам помочь?

— Нет, спасибо. Это займет не более пары минут.

— А пока можно посмотреть «Атлас Далеких Миров», который ваш отец подарил Эустасу?

— Берите. Вон он валяется, там, на нижней полке, такая большая красная книга, — проговорила, выходя из комнаты, мамаша Чилк.

Глауен достал книгу и положил ее на диван.

— Итак, сначала заглянем на Кадвол.

Молодой Клаттук нашел индекс и распахнул «Атлас» на нужной странице. Карты всех планет были даны в системе Меркатора на вклейках и занимали полный разворот. На страницах справочника помещались все основные данные: краткий исторический очерк, физические и статистические таблицы, странные, уникальные или просто достойные упоминания факты. Ко множеству этих фактов, где Эустасом, где еще его дедом, было сделано от руки множество всяких приписок.

Наконец, Глауен развернул страницу с наименованием «Кадвол» и под левым разворотом оба сразу же увидели затертый приклеенный конверт. Глауен поднял глаза, мамаша Чилк была все еще в кухне. Он ощупал конверт, затем вскрыл его, заглянул внутрь, после чего быстро оторвал и положил в карман куртки.

— Действительно? — шепотом спросила Уэйнесс.

— Действительно.

В следующий момент в комнате появилась мамаша Чилк с тремя стаканами лимонада на подносе. Протягивая поднос Глауену, женщина краем глаза заглянула в «Атлас».

— А что это там за мир?

— Кадвол, — ответил Глауен. — Это очень далеко отсюда. — С этими словами он ткнул пальцем в маленький красный квадратик на восточном побережье континента Деукас. — А вот и станция Араминта, наша родина и место, где находится сейчас ваш Эустас. Теперь он там важная персона.

— Ну и дела, — удивилась мамаша Чилк. — А ведь пока он рос, никто не называл его Эустас, а все только и звали Бесполезный. А он был невероятно упрямым мальчишкой и всегда непременно тащился на север, когда все устремлялись на юг. Впрочем. У него было одно очень замечательное качество, он всегда умел рассмешить меня. Даже когда я собиралась наказать его. А дед вечно заступался за него, и они, в конце концов, стали большими друзьями. Странные дела творятся на белом свете. Теперь Эустас — важная персона. — Затем, растроганно шмыгнув носом, мамаша Чилк снова посмотрела на карту. — А где же тут города и дороги?

— Ни того, ни другого вы не найдете на Кадволе, — ответила Уэйнесс. — Те, кто открыл этот мир, решили, что он слишком красив для того, чтобы быть испорченным человеческими поселениями. Поэтому его превратили в Консервацию. Люди могут приезжать туда и сколько угодно наслаждаться его естественными условиями, но никому не дано менять их. Там нельзя производить раскопки, охотиться на животных, сколь бы хищными и опасными они ни оказались.

— Ну и возитесь со своими хищниками сами, — воскликнула мамаша Чилк. — А мне хватает забот и с обыкновенными сусликами.

Уэйнесс поднялась.

— Значит, я позвоню своей подруге Альвине в Триест. Она как раз занимается такими амулетами и непременно свяжется с вами. Она человек порядочный, и вы можете смело ссылаться на меня.

— Вы очень добры.

— Всегда приятно помочь хорошему человеку.

— Да, а с тем другим господином-то вы встретились?

— С Джулианом Бохостом? — уточнил Глауен. — Нет. Но нам довелось столкнуться с его приятелем, который оказался намного ужаснее.

Затем Уэйнесс и Глауен покинули дом. Вскоре их флиттер поднялся в воздух и ферма Чилка скрылась в полуденной дымке.

Наконец, они снова остались вдвоем. Глауен достал конверт и торжественно вручил его Уэйнесс.

— Посмотри ты. Я боюсь.

Уэйнес вскрыла конверт и достала оттуда три бумаги.

— Вот Хартия, — тихо сказала девушка, — Оригинал Хартии.

— Слава Богу.

— А вот и бессрочный грант. Судя по всему, тоже подлинник. — Девушка быстро просмотрела документ. — Все очень просто. Документ, удостоверяющий право собственности на планету Кадвол, со всеми ее астрографическими координатами. Владельцем является Общество натуралистов, освобожденное от всех налогов. Передача права на владение может быть произведена самым простым образом. Но, судя по всему, ни Фронс Нисфит, и никто другой не производил такого трансфера.

— Превосходные новости.

— Воистину. Третий документ — письмо, адресованное Эустасу Чилку и подписанное Флойдом Сванером.

— Прочти.

— «Дорогой Эустас!

К моему большому удивлению я обнаружил эти бумаги среди всякого хлама, который валялся у меня без всякой практической пользы. Однако эти документы представляются мне бесценными, поскольку фактически содержат полное право владения планетой Кадвол.

Номинально владельцем является Общество натуралистов. И мне, конечно, следовало бы сразу же вернуть эти бумаги их истинному хозяину. Однако я навел справки и пришел к выводу, что сейчас этот шаг оказался бы самым неразумным делом. Оказалось, что Общество уже при смерти, количество членов день ото дня все уменьшается, а большинство оставшихся чиновников в лучшем случае настоящие дилетанты. В общем, если Общество еще и не умерло, то существует давно уже лишь формально.

Консервация Кадвола есть установление, которое мне весьма по душе. Но, увы, смерть подбирается и ко мне не менее решительно, чем к Обществу натуралистов. Таким образом, я передаю тебе право на владение этими документами до тех пор, пока они не будут затребованы обновленным Обществом или же законным наследником его прав. Но передай их только при обязательном условии полного сохранения Консервации на Кадволе.

Мои же советы тебе таковы. Не позволяй никому брать над собой верх, особенно разумным, но непрактичным теоретикам. Всегда будь уверенным только в тех твоих соратниках, которые вполне компетентны, опытны и терпимы, а также являются людьми без всяких идеологических заморочек. Если же ты вдруг почувствуешь, что возложенное мной на твои плечи дело тебе не по силам, тщательно выбери человека, для которого интересы Консервации вне подозрений и передай эти бумаги ему (или ей).

Я предпринимаю столь строгие меры при передаче тебе этих документов по многим причинам. Одной из них является то, что когда я умру, тебя, конечно же, не будет рядом со мной, и все завещанное тебе имущество тут же расхитят многочисленные тетки, дядьки, кузены, отец и мать. Или же все просто-напросто будет погребено в сарае вместе со старыми линялыми чучелами. Поэтому я написал несколько писем на твое имя и оставил их в разных местах, где ты можешь однажды оказаться и обнаружить все эти инструкции. Хотя бы одно из них тебя обязательно однажды найдет. И ты сможешь овладеть этими ценными бумагами. А теперь, боюсь, мне остается только навсегда попрощаться с тобой, Эустас. Я не боюсь смерти, но думаю, что она все же не совсем понравится мне.

Флойд Сванер».

Уэйнес посмотрела на Глауена.

— Это все.

— Идеи старика прямо-таки совпадают с нашими. Поэтому мы просто не вправе проигнорировать их.

— К тому же, так будет проще для всех. Включая даже Чилка. Поскольку теперь мы можем на вполне законных основаниях показать все Чилку и убедить его передать все эти бумаги нам.

— По моему, Чилк будет просто счастлив с такой легкостью свалить со своих плеч столь тяжелый груз ответственности. И все же было бы замечательно, если бы в память обо всем этом его именем назвали какое-нибудь болото, птичку, гору или хотя бы новую исправительную колонию на мысе Журнал. Представляешь, как здорово будет звучать, например, Мемориальное пенитенциарное учреждение имени Эустаса Б. Чилка.

— А может быть, лучше все же без «Мемориальное»?

— Может, и лучше.

В Ларго молодые люди сняли номер, выходящий окнами на широкое пространство реки Сиппевисса. Уэйнесс немедленно позвонила в «Волшебные ветры» Пири Тамму.

— Уэйнес! Вот сюрприз! Где ты?! — закричал Пири.

— Возвращаюсь из Бангалора. Мои штудии прошли успешно. Мне удалось открыть семь новых вибраций.

— Надеюсь, все прошло благополучно? — осторожно спросил ее Пири Тамм.

— Пандит очень доволен моими успехами. Он говорит, что я продвигаюсь к вершине семимильными шагами.

— Хорошо зная Пандита, могу подтвердить, что это очень высокая оценка, — сухо ответил старый секретарь. — Так ты возвращаешься в «Ветры»?

— И не одна, а с другом. Я подумала, что следует предупредить тебя об этом. Вдруг это неудобно?

— Разумеется, все удобно. Но кто этот друг?

— О, это долгая история. Я расскажу тебе все при встрече. А что происходит в «Ветрах»?

Пири немного помолчал, словно тщательно что-то обдумывая. Затем начал очень осторожно:

— Здоровье мое в порядке. Бедро, похоже, решительно идет на поправку. В этом году необычайно пышно расцвели рододендроны; Шалис даже позеленела от злости, поскольку всегда считала, что ее кусты значительно лучше. Джулиана Бохоста мне больше видеть не привелось, и слава Богу. Этот молодой человек оказался чрезвычайно нудным и отвратительным субъектом. Так. Что еще? Погоди-ка. Да. По каким-то странным причинам к нашему Обществу вдруг возгорелся просто неслыханный интерес. За истекший месяц я принял в наши ряды двадцать пять новых членов.

Лицо Пири горело неподдельным энтузиазмом.

— Вот это действительно прекрасные новости, дядюшка, — воскликнула Уэйнесс. — Остается только надеяться, что так будет продолжаться и далее.

— Да, да, — озабоченно поддакнул старик. — Однако все происходящее настолько необычно, что мне необходимо свериться по паре вопросов с подзаконными актами. Когда ты вернешься?

— Подожди минутку. Мне нужно посоветоваться с моим другом. Нам еще необходимо на обратном пути закончить кое-какие дела. — В следующее мгновение лицо девушки исчезло с экрана, и до Пири Тамма доносились лишь неразборчивые приглушенные голоса. Затем вновь появилось улыбающееся лицо Уэйнесс. — Мы решили на пару дней задержаться в Шеллави и очень хотели бы, чтобы ты подъехал к нам туда.

— Это не представляет никаких сложностей, друзья мои. Наоборот, я буду только рад совершить такой небольшой вояж. Когда и где мы должны встретиться с вами?

— Мы выезжаем завтра, и, значит, послезавтра утром будем на месте. Мы остановимся в твоем любимом отеле. Я не могу вспомнить сейчас, как именно он называется, но непременно вспомню, когда окажусь на месте. Словом, до послезавтра.

— До послезавтра. Жажду услышать твои последние новости.

Уэйнесс и Глауен прибыли в Шеллави ближе к ночи и сразу же направились в отель Шелдон. Там молодые люди спокойно проспали до девяти часов утра. Именно в это время их разбудил звонок Пири.

— Быть может, еще рано? А может быть, уже и поздно? Не знаю толком, как там обстоят дела. Однако, я в полной боевой готовности.

— Вот и отлично, дядя! — радостно воскликнула Уэйнесс. — Нам нужно очень о многом поговорить и очень многое сделать. Но прежде всего, конечно же, ты просто сгораешь от нетерпения и хочешь, наконец, узнать, преуспели ли мы в своих поисках? Отвечаю сразу же — да, да, да — мы нашли все, что искали.

— Какие прекрасные новости! Но кто это — мы?

— Со мной Глауен Клаттук.

— А-а-а! Вот оно что! Впрочем, я и не удивляюсь этому и буду счастлив снова его увидеть.

— В таком случае жди нас в холле. Мы спустимся через пять минут.

Все трое позавтракали вместе и наговорились всласть. Уэйнесс и Глауен рассказали старому секретарю обо всех своих приключениях, а Пири, в свою очередь, поделился с ними своими страхами и подозрениями.

— Значит Джулиан все еще может испортить нам праздник, и расслабляться рано, — подытожила Уэйнесс.

— Особенно из-за того, что он работает в паре со Смонни.

Девушка даже раскрыла рот от удивления.

— Но ведь это еще точно не установлено или…

— Беньями на Араминту явно послали либо Намур, либо Смонни. А Джулиана послала к Шуп мамаша Чилк. Однако Беньями опередил его и так же первым оказался на Найоне. Это явно свидетельствует о связи, существующей между Джулианом и Смонни. Возможно, связь эта только временная, ведь ЖМС и Смонни по многим вопросам имеют решительные разногласия. Однако в данной ситуации каждый из них хочет использовать другого в своих целях.

Уэйнесс вскочила из-за стола.

— В таком случае, что же мы медлим! Необходимо закончить все, как можно быстрее, пока никто не попытался вмешаться в это дело.

— Ты опять заставляешь меня нервничать. Впрочем, чем скорее мы закончим дела, тем будет лучше, — Глауен встал.

— Воистину, — поддержал молодых людей Пири. — Скоро нам предстоит стать свидетелями конца целой эпохи.

До «Волшебных ветров» троица добралась уже далеко за полдень.

— Настоящий банкет закатывать уже поздно, — вздохнул Пири. — Поэтому, хотя случай и требует банкета, мы ограничимся всего лишь торжественным обедом.

— Пусть так и будет, — согласилась девушка. — Но мне нужно переодеться. А Глауена и вообще не следовало бы допускать к столу. Он уже месяц не менял одежды.

Пири вызвал Агнес.

— Это Глауен Клаттук, — представил он ей своего гостя. — Найдется ли у нас какая-нибудь подходящая одежда для него?

— Думаю, найдется. И если господин пойдет со мной, то мы можем посмотреть вместе с ним.

— А заодно передайте кухарке, чтобы приготовила обед на троих. Было бы хорошо нажарить уток пожирней со сливовым соусом или приличный кусочек говядины. Но ничего особо изысканного не надо.

— Слушаюсь, сэр. Я передам ваши пожелания.

Уэйнесс и Глауен приняли ванну и переоделись во все свежее. После этого все собрались в гостиной, где уже ждал их Пири.

— На веранде немного ветрено. Да и закат все равно уже миновал, еще с полчаса назад. Поэтому сегодня мы будем пить наш шерри здесь. Ты, Уэйнесс, насколько я помню, любишь этот напиток.

— Напиток просто замечательный, дядя!

— Я тоже так думаю. А вы, Глауен, тоже будете пить шерри или предпочтете что-нибудь другое?

— Нет, спасибо. Шерри вполне устроит и меня.

Все трое сели за стол, и старый секретарь торжественно поднял свой бокал.

— Воспользуемся этим прекрасным случаем и поднимем наши бокалы за честь благородного Общества натуралистов, которое в столь продолжительный период времени честной и незапятнанной деятельности породило множество прекрасных людей! — тут Пири остановился, чтобы перевести дыхание, и на мгновение задумался. — И пусть этот тост все же будет несколько мрачноват, однако я провозглашаю его с тем же ощущением, с каковым древние друиды распевали свои пеаны катарсиса.

— Дядюшка, вы только не забудьте подать нам знак, когда нужно будет выпить, — осторожно шепнула девушка.

— Тотчас! — воскликнул Пири Тамм. — За Общество натуралистов!

Глауен предложил второй тост.

— За несравненную и необыкновенную Уэйнесс!

— Возможно это и не самый лучший тост, но я все же выпью. За себя! — поддержала девушка.

Пири снова наполнил бокалы, и Уэйнесс предложила третий тост.

— За Глауена и дядюшку Пири, двух человек, которых я сильно и нежно люблю! А также за Ксантифа! За деда Сванера! За Мирона и Лидию! За графиню с ее забавными собачонками! А также за многих-многих других!

— Тогда позвольте мне включить в этот список и миссис Шуп с Мелвишем Киблесом, — вмешался Глауен.

Пири Тамм снова поднял бокал.

— Мы провожаем сегодня прошлое. Мы прощаемся с его великими делами и изящными чувствами. Однако жизнь вновь бросает нам вызов, и нам предстоит совершать новые подвиги, разгадывать новые загадки и, увы, побеждать новых врагов! Нам в лицо смотрит будущее…

— Пожалуйста остановись, дядя Пири, — прервала его Уэйнесс. — Я еще не успела отдохнуть от прошлого. Может быть, будущее все-таки подождет немного, и мы пока воспользуемся этой маленькой передышкой.

Старый секретарь поспешно с ней согласился.

— Конечно, конечно. Пусть так и будет. Моя риторика занесла меня слишком далеко. Мы отложим встречу с будущим до более удобного времени.

В этот момент в комнату вошла Агнес.

— Обед подан.

Наутро все вместе лениво завтракали.

— Мы в самом деле не мешаем вам? — поинтересовался Глауен. — Если так, то…

— Об этом не стоит даже и думать, — ответил старик. — Ведь когда вы уедете, я снова останусь совсем один. Так что живите здесь столько, сколько вам хочется.

— Но у нас еще есть дела, — вздохнула Уэйнесс. — Нужно отредактировать Хартию и подзаконные акты таким образом, чтобы они защищали новую Консервацию.

— Это дело хорошее, — согласился Пири. — Но в настоящий момент я вижу множество препятствий этому. Консервация пока еще очень легко может быть разрушена. Достаточно лишь отнять у тебя бумагу, а это не так уж и трудно сделать, даже если для этого и придется убить тебя.

— Да. Но я думаю, что поскольку Беньями нет в живых, эта угроза уже не столь актуальна. Это Беньями убивал легко и хладнокровно. Джулиан же, по-моему, не настолько конченный человек.

— Да. Наверное, было бы и в самом деле неплохо поработать немного здесь, — вступил в разговор Глауен. — Однако я очень беспокоюсь о Кадволе и о том, как там идут дела. А дела там сейчас, я уверен, очень плохи.

Тут неожиданно зазвонил телефон.

— Слушаю, — ответил Пири Тамм.

— Здесь Джулиан Бохост.

— Да, Джулиан. Что вы хотите от меня?

— Я хотел бы приехать к вам, чтобы обсудить дело чрезвычайной важности. Когда вам будет удобно принять меня?

— В любое время.

— В таком случае, через полчаса я буду у вас вместе со своими помощниками.

Через полчаса Джулиан в компании двух мужчин и двух женщин действительно оказался в «Волшебных ветрах». На нем красовался костюм в бело-голубую полоску, белая рубашка с пышным синим галстуком и белая широкополая шляпа. Остальные четверо, имевшие примерно возраст Джулиана или чуть старше, мало чем отличались друг от друга.

Пири проводил всех в гостиную, где уже сидели в ожидании на диване Уэйнесс и Глауен.

Джулиан при их виде, хотя и не очень убедительно, но все же попытался изобразить на лице удивление. Затем представил своих спутников.

— Мистер и миссис Спангарт, мистер Фейт, мисс Трефетин. Мистер Пири Тамм, Уэйнесс Тамм и Глауен Клаттук с планеты Кадвол.

— Могу ли я предложить вам чай или кофе? — спросил старый секретарь.

— Нет, спасибо, — за всех отказался Джулиан. — Мы прибыли сюда не для светской болтовни, а для серьезного дела.

— Надеюсь, ко всеобщей выгоде.

— Не знаю, не знаю. Мистер и миссис Спангарт — бухгалтеры, а мистер Фейт и мисс Трефетин — сотрудники прокуратуры. Кроме того, все они являются новыми членами Общества натуралистов, так же как и я сам.

Пири в безукоризненном поклоне склонил голову.

— Поздравляю вас, господа. Садитесь, стульев должно хватить на всех.

— Благодарю, — Джулиан выбрал стул, сел в весьма вызывающей позе и подождал, пока усядутся остальные. Затем, еще мгновение помолчав, заговорил с легким прононсом. — В качестве преамбулы позвольте предупредить вас, что мы детально изучили все подзаконные акты Общества натуралистов.

— Превосходно! — искренне восхитился Пири Тамм. — Отличный пример для всех нас!

— Без сомнения, — согласился Джулиан. — Кроме того, мне известно, что совсем недавно вы приняли в Общество несколько новых членов.

— Вы абсолютно правы. За последний месяц, если не ошибаюсь, вновь приняты двадцать два человека. И как это ни удивительно, это является отличной основой наших будущих успехов.

— Каково на данный момент общее количество членов?

— Считая ассоциированных членов и не имеющих права голоса?

— Нет, только действительных членов.

Пири печально опустил голову.

— К сожалению, не так много. Это Уэйнесс, я сам и еще два человека. За последние полгода мы потеряли троих. Итак, восемнадцать, плюс четверо вас и четверо нас, а также плюс вы — двадцать семь.

Джулиан сухо кивнул.

— Это совпадает с моими подсчетами. У меня на руках доверенность не присутствующих здесь в данный момент членов. Таким образом, не считая двух упомянутых вами стариков, здесь присутствует весь состав Общества. Хотите посмотреть доверенность?

Пири с улыбкой махнул рукой на предложенный ему конверт.

— Уверен, что все в порядке.

— В абсолютном порядке, — подчеркнул Джулиан. — Таким образом, здесь представлен кворум.

— Получается, что так. И что из этого? Что вы хотите? Поднять вопрос об обязанностях? Против этого шага я буду возражать, по крайней мере, сейчас.

— С обязанностями все в порядке. Однако прошу вас, будьте любезны объявить открытым официальное заседание Общества натуралистов в полном соответствии с требованиями подзаконного акта.

— Хорошо. В качестве секретаря и высокопоставленного чиновника объявляю заседание Общества натуралистов открытым. Однако теперь вам придется некоторое время подождать, пока я ознакомлю собравшихся с протоколом предыдущего собрания. Так требует обычай. Итак. Минуточку подождите. Я вспомню, где у меня находятся официальные записи.

Джулиан неожиданно встал.

— Господин председатель, я полагаю, что чтение этих записей в настоящем случае неуместно.

— Я тоже так думаю, — поддержал его мистер Спангарт.

Пири оглядел присутствующих.

— Кто против, кто воздержался? Вижу, большинство за поступившее предложение. Записи не читаются, чему я и сам, по правде говоря, вполне рад. Итак, какова повестка дня? Обсуждение проделанной работы? — и после всеобщего молчания продолжил. — Нет? Значит, существуют какие-то новые дела?

— Да, — глухо подтвердил Джулиан.

— В таком случае, прошу вас, мистер Бохост.

— Прежде всего, я хочу напомнить вам статью подзаконного акта параграф двенадцатый, утверждающую, что секретарь Общества может быть смещен со своего поста в любое время при наличии двух третей голосов.

— Благодарю вас, мистер Бохост, ваше интересное замечание непременно будет учтено.

— Теперь слово предоставляется вам, мистер Фейт.

— Предлагаю сместить господина Пири Тамма с поста и заменить его господином Джулианом Бохостом, — встав со стула торжественно заявил Фейт.

— Кто за?

— Я, — выскочила вперед мисс Трефетин.

— Кто еще за это предложение поднимите руки.

Джулиан и все с ним пришедшие подняли руки.

— Голосующий по доверенности тоже за. Итого восемнадцать голосов, — подытожил Джулиан.

— Предложение принято. Мистер Бохост, теперь вы являетесь секретарем Общества натуралистов. Вы можете занять место председательствующего. Я поздравляю вас и желаю вам долгой и счастливой службы. Я уже стар и утомлен, поэтому с радостью буду наблюдать за возрождением Общества со стороны.

— Благодарю вас, — ответил Джулиан и с подозрением уставился на спокойные и улыбающиеся лица Уэйнесс и Глауена.

— Файлы с документами общества находятся в моем кабинете. Можете переписать их, хотя там практически нечего переписывать. Все счета Общества я обычно оплачивал из собственного кармана, что вам мистер и миссис Спангарт должно быть хорошо известно, если вы и в самом деле серьезно занимались бухгалтерией Общества.

Джулиан откашлялся, прочищая горло.

— А теперь переходим к последнему пункту нашей сегодняшней повестки дня. Основная деятельность Общества связана с планетой Кадвол и узаконена Хартией. Но, как всем нам здесь собравшимся известно, этой Хартии уже много лет не существует.

— Увы, вы абсолютно правы. Но точно также по всем здесь присутствующим понятным причинам мы не предавали этого факта огласке.

— В таком случае, вам будет приятно узнать, что эту потерю легко можно восполнить. Мистер Фейт и миссис Трефетин сказали мне, что Общество должно лишь подать прошение в Верховный Суд Сферы Гаеан по планетарным делам, заявить, что старый грант и Хартия потеряны и попросить замещения этих документов. Как мне сказали — это обычная практика и все происходит обычно без каких-либо трудностей. Я особенно подробно излагаю это ввиду присутствия здесь мисс Тамм и мистера Клаттука, всегда стоявших на позициях, противоположных позициям партии «Жизни, Мира и Свободы». Теперь, наконец-то, наша партия на законных основаниях сможет пересмотреть условия Консервации.

Глауен медленно покачал головой.

— Ты ошибаешься, Джулиан. Если пацифики уже окончательно вознамерились прибрать Кадвол к рукам, то им следует взглянуть и еще кое на что.

— Не смей называть нас пацификами, — взорвался Джулиан. — Тебя самого можно объявить вне закона! И едва только вступит в действие новый грант…

— Он не вступит.

— Что?! Как это?!

— Потому что у нас в руках есть старый — оригинал.

Губы у Джулиана дрогнули. К его уху тут же склонился мистер Фейт и что-то прошептал.

— В таком случае, грант является собственностью Общества натуралистов. Где он?

Глауен медленно встал, подошел к полкам, выбрал одну из бумаг и протянул ее Джулиану.

— Пожалуйста.

Джулиан, мистер Фейт и мисс Трефетин склонились над документом. В следующий момент Фейт неожиданно ударил кулаком по столу.

— Это еще что за штучки?!

— Что такое? — испугался Джулиан.

— Они продали Кадвол за один сол! Вот, здесь подписано — Пири Тамм, и вчерашняя дата.

— Вы найдете эту сумму на счету Общества, — хладнокровно подтвердил Пири.

— Это грабеж, — закричал Джулиан и нервно скомкал бумагу. — Продать Консервацию Кадвол за один сол! Разве вы имели право сделать это?!

— По правде, говоря, да, — подтвердил Фейт. — И они сделали это. Как видите, здесь есть отметка: «аннулировано на основании замещения».

— Где новый грант? — потребовал Джулиан у Глауена.

— Вот копия. А оригинал находится в безопасном месте. Но ведь ты теперь секретарь Общества, и для тебя открывается прекрасная перспектива.

— Нет, я слагаю с себя полномочия, — вскипел Джулиан и повернулся к четверке своих спутников. — Уходим отсюда. Нам здесь больше нечего делать. Мы попали в самое логово консерваторов. Они жалят, как змеи, и кусают, как волки. Идемте отсюда!

Джулиан нахлобучил шляпу и покинул помещение в сопровождении своих приятелей.

— И кто же теперь секретарь Общества? — удивленно спросила Уэйнесс у Пири.

— Только не я, — ответил старик. — Боюсь, что и само Общество натуралистов больше уже не существует. Было и нет…

1

Только сорок человек из Вуков, Оффоу, Клаттуков, Диффинов, Лаверти и Ведеров могли называться штатными агентами Кадвола. Все остальные получили наименование внештатников, и их называли вне-Вуки, вне-Лаверти, вне-Клаттуки и так далее. Эти внештатники по достижении ими двадцати одного года должны были покинуть родовой дом и искать счастья где-нибудь в другом месте. Это всегда происходило очень болезненно и сопровождалось ненавистью, а порой и самоубийствами. Поэтому такое решение часто критиковали, называли жестоким и бессердечным и прежде всего такого взгляда придерживались члены ЖМС Штромы. Однако никакого радикального решения этого вопроса не предлагалось, поскольку Хартия определяла станцию Араминта всего лишь как административное учреждение и место работы, но ни в коем случае не как место жительства.

2

Титул, первоначально придуманный туристом из Кларендона Альдженибом Четвертым и являвшийся насмешкой; подчинявшиеся умфау полицейские назывались также умпами.

3

Интермировой Полицейский Координационный Центр, зачастую считался единственном серьезным институтом Сферы Гаеан. На Араминте в бюро Б существовал отдел ИПКЦ, и самые квалифицированные служащие Бюро так или иначе были его агентами (Прим. автора).

4

Пиперы — передатчики, в течение миллиардной доли секунды кодирующие информацию, которую потом можно расшифровать, не боясь при этом быть обнаруженным.

5

Юридический термин (от лат.dos— (данное, дар) с предлогом in— (в) и возвратной частицей re, означающей возобновление действия) — передача прав от одного лица (индоссанта) другому должна быть индоссирована вторично (Прим. переводчика).

6

Жизнеописание (лат.) Ирония ситуации заключается еще и в том, что резюме и куррикулюм витае — различные названия одного и того же документа (Прим. переводчика).

7

Репатрианты из других миров, оказавшиеся не в состоянии смешаться с обществом Старой Земли, неожиданно впали в массовый психоз. Были созданы банды неврастеников, которые в какой-то зверской жажде разрушения громили все подряд, видя в этом наказание тому миру, который, как они полагали, не принимал их полностью. (Прим автора).

8

Крупнейшая библиотека Оксфорда (Прим. переводчика).

9

Гемма с углубленным изображением (Прим. переводчика).

10

Название пасьянса (Прим. переводчика).

11

Здесь и далее перевод стихов М. Алисова.

12

Извлечение из «Рассуждения о морфологии устоявшихся мест» Барона Бодиссея, «Жизнь», том 11: «Города во многом напоминают живые организмы, которые на протяжении своей жизни настолько адаптируются к окружающему их ландшафту, климату и требованиям жителей, что почти неподвержены уже более никаким изменениям. Кроме того, на характер городов оказывает колоссальное влияние сила традиций и, надо признать, что чем старше город, тем сильнее его тенденция к неизменности» (Прим. автора).