- Могилку? хорошо, хорошо, доброе дело, мы очень рады, пойдемте... Чай, выберете место, а то у нас и готовые есть.
      - Это все. равно, я думаю.
      - Все равно: здесь славные места, славные места! Сухие, грунт песчаный... Эй! Ферапонт!.. Где ты?
      - Здесь, - отозвался могильщик из глубины могилы, которую он рыл.
      - Что, это заказная или так, на случай? - спросил священник.
      - Заказная.
      - Так вот и господину-то выройте могилку.
      - Ладно. Младенцу, верно?
      - Нет, старику, - отвечал Порфирий.
      - Так бы уж и говорили. Ладно.
      Заказав могилку, Порфирий отправился назад. Истомленная бессонными ночами во время болезни дедушки, Сашенька заснула.
      Но за нее было уже кому хлопотать. Порфирий обо всем озаботился и, провожая покойника, шел рядом с его внучкой, Когда опустили гроб в-могилу, Сашенька, почти без чувств, упала к нему на руки.
      - Это, верно, жених ее, - говорили в толпе народа, собравшегося около могилы, - вот парочка.
      И Порфирдй и Сашенька это слышали.
      Порфирий проводил ее до дому и хотел проститься.
      - Куда ж вы? - сказала она ему.
      Порфирий вошел в дом.
      Сели и молчат, бояться даже смотреть друг на друга...
      Посидев немного, Порфирий встал.
      - Куда же вы? - повторила Сашенька.
      - Вы утомились, вам надо отдохнуть.
      - Когда же вы к нам будете?
      - Если только позволите... - проговорил несвязно смущенный Порфирий.
      На следующий же день он явился к соседке узнать об ее здоровье.
      На этот раз она была разговорчивее, Порфирий смелее.
      Слово "здравствуйте" напомнило и ему и ей первое сладостное ощущение сердца. Они произнесли его, и оба вспыхнули.
      Няне ужасно как понравился скромный молодой человек.
      "Вот бы парочек барышне", - думала и она.
      - Уж если б вы видели, Порфирий Александрович, как покойник наряжал барышню - смех, да и только! Совсем не подевичьему! мальчик, да и только.
      "Да, не видал!" - подумали в одно время и Порфирий и Сашенька, взглянув друг на друга и невольно улыбнувшись.
      - Это амазонское платье я носила, нянюшка, - сказала Сашенька, - ко-мне оно лучше шло. В чепчике хуже.
      Порфирий вспыхнул. Она заметила это, поняла, что некстати
      упомянула о чепчике, и, также покраснев, опустила глаза и замолчала.
      - Я вас и принял за мужчину, - сказал Порфирий, оставшись -наедине с Сашенькой.
      - А я думала, что вы девушка.
      Порфирий рассказал ей, как бабушка берегла его от простуды и рядила в чепчик, платок.
      - Я хоть бы опять надеть чепчик, - прибавил он.
      - Ах боже мой, для чего это?
      - Так... вам нравилось.
      - Ах, нисколько, так гораздо лучше, - опрометчиво вскрикнула Сашенька.
      - Тогда вы мне сказали... - начал было Порфирий с простодушною откровенностию сердца, но вспомнил испуг Сашеньки
      и замолчал.
      Сашенька, казалось, также все припомнила, покраснела и потупила глаза.
      Но, верно, в самой природе женщины есть хитрость.
      - Что ж я вам сказала? - спросила она, не поднимая взоров.
      - Вы сказали... "Если б мы были всегда вместе", - произнес тихо Порфирий.
      Сашенька снова вспыхнула и, стыдясь своего смущения, закрыла лицо руками.
      V
      Первая любовь пуглива, как вольная птичка; много, много проходит времени, покуда она сделается "ручною". Природа ведет себя необыкновенно как умно, стройно и отчетливо. Порфирий был свободен, Сашенька также; за ними ничей глаз не присматривал, ничье ухо их не подслушивало, чувства так и влекли их друг к другу; а между тем самый строгий, ревнивый к благочестию присмотр не упрекнул бы их ни в чем. Казалось бы, им опасно сидеть вместе на дерновой скамье, под липой; сладкое воспоминание первого поцелуя должно бы было взволновать их чувства, давало право на полную откровенность; напротив: тут-то чувства их и становились боязливее. И это продолжалось до тех пор, покуда любовь взросла, созрела на сердце и вдруг в одно утро расцвела, как махровая роза. И в глазах, и в выражении голоса явилась какая-то особенная нежность. Все в них стало ясно друг для друга, они взглянули один на другого и обнялись.
      - Помните, я сказал: как я вас люблю! - прошептал Порфирий.
      - Помню!
      - А вы сказали: ах, как и я вас лцоблю; если б мы были всегда вместе! Помните?
      - Помню, помню!
      Казалось бы, это блаженное мгновение надо было продлить, скрыть от всех свое счастье, но Сашенька вскрикнула опять:
      пустите! И, вырвавшись из объятий Порфирия, побежала вон из комнаты.
      - Куда вы? Чего вы испугались? - и Порфирий вообразил, что Сашенька опять так же испугалась чего-то, как в первый раз в садике.
      Но Сашенька побежала поделиться своим счастьем с няней.
      Порфирий задумался, сердце его сжалось, вдруг слышит голос Сашеньки: "Пойдем, пойдем скорее".
      И, притащив няню за руку, она вскричала:
      - Смотри, нянюшка!
      И бросилась на шею к Порфирию.
      - Ах вы, баловники, греховодники! - вскричала няня, всплеснув руками и качая головою.
      Вырвавшись снова из объятий Порфирия, Сашенька бросилась на шею к няне и задушила ее поцелуями.
      - Ну, ну, ну, пошла от меня, бесстыдница! Пошла к своему любезному на шею! Вот погоди, поп-то вас обвенчает, а посаженыйто отец плетку даст на тебя.
      Начались сборы к свадьбе.
      Природа очень умно взлелеяла любовь в юноше и в девушке, решила взаимное желание их быть и жить вместе; но не дело природы было решать, где им жить.
      Кажется, все равно, где бы им жить, лишь бы жить вместе.
      Но, верно, не все равно: покуда длились сборы к свадьбе, между женихом и невестой зашел спор: в котором доме им жить? Сашеньке хотелось непременно жить в доме Порфирия, потому что это был дом Порфирия; а Порфирию - в доме Сашеньки, потому что это был дом Сашеньки.
      - Я продам свой дом, - сказал Порфирий, - мы будем жить в твоем доме.
      - Ах нет, ни за что! - вскричала Сашенька. - Мы будем жить в твоем доме; лучше мой продать.
      - Ах нет, ни за что! - сказал в свою очередь Порфирий.
      Мне твой лучше нравится.
      - А мне твой.
      И вышел спор из самого чистого доказательства взаимной нежности. Ни Сашенька, ни Порфирий не хотят уступить один другому в том чувстве.
      - Тебе хочется все по-своему делать, - проговорила Сашенька, надувшись, - если ты свой дом продашь, то я продам свой!..
      - Посмотрим! - подумал Порфирий, вспыхнув. Его затронул упрек.
      Взволнованное сердце Сашеньки скоро улеглось. Она подошла к Порфирию, но он отвернулся от нее.
      Новая искра огорчения. Сашенька отошла от Порфирия, села в угол, закрыла лицо руками и задумалась сквозь слезы: он не любит меня!..
      - Сашенька, - сказал Порфирий, взглянув на нее. И он бросился к ней.
      - Подите прочь от меня! - проговорила Сашенька.
      Обиженное чувство снова возмутилось. Порфирий не перенес его, взял шляпу; мысли его были в каком-то тумане. Он пришел домой.
      Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.
      - Вот, сударь, извольте получить деньги, - сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином, - я решил дело.
      Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.
      - Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая, - сказал Семен.
      - Как раз тысяча двести серебром, так-с?
      - Так, - отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.
      На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.
      - Я, сударыня, - сказал он ей, - купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.
      - Он продал дом свой! - вскричала Сашенька.
      - Что ж, он хорошо сделал, барышня, - сказала няня. - Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем...
      - Он продал, - повторила Сашенька.
      - Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.
      - Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда, - сказала няня торопливо, вызывая Сашеньку в другую комнату, - продавайте, барышня!
      - Да, я продам, непременно продам! - проговорила Сашенька с обиженным чувством.
      - Продавайте! Дедушка-то заплатил всего две тысячи за него, за новый!.. Пять тысяч дает! Да уж вы не мешайтесь, оставайтесь здесь: шесть возьму!..
      - Продавай! Я не хочу в нем жить, - проговорила со слезами на глазах Сашенька.
      - Пять тысяч капитал, а мы квартерку найдем рубликов за двести, так без хлопот будет.
      И няня вышла к покупщику.
      - Пять тысяч не деньги, любезный, - сказала она ему, - барышня и не подумает отдать за эту цену... Шесть, если хочешь.
      - Как можно! Да уже так, дом-то мне понадобился: двести набавлю.
      - И не говори!
      - Пять тысяч пятьсот угодно? А нет, так просим прощенья, - сказал мещанин, обращаясь к двери.
      - Ну, погоди, спрошу барышню.
      Дело уже было решено, дом продан, задаток взят, пришел Порфирий.
      - Здравствуйте, - проговорил он тихо, как виноватый, подходя к Сашеньке.
      - Здравствуйте, - отвечала она ему, не поднимая глаз.
      - Ты на меня сердишься, Сашенька, - сказал Порфирий после долгого молчания.
      - Сержусь, - отвечала Сашенька.
      - За что ж?
      - Я вас просила, вы не послушались, вы продали свой дом.
      - Он очень стар: на него на починку надо было издержать, Семен говорит, тысячу рублей... - начал Порфирий в оправдание себя. - Я и нянюшке говорил, и она советовала мне продать, а жить в вашем...
      - А я по совету нянюшки продала свой, - сказала Сашенька.
      - Продали!
      - Продала.
      - Ну, если так... - проговорил Порфирий.
      - Куда вы?
      - Мне надо идти нанимать квартиру, - отвечал он и бросился вон.
      - Порфирий! - хотела вскрикнуть Сашенька, но голос ее замер.
      VI
      Покупщик двух домов распорядился умнее Порфирия и Сашеньки: соединил оба дома пристройкой, подвел под одну крышу, и вот, не прошло месяца, из двух старых домиков вышел один новый, превеселенький дом: обшит тесом, выкрашен серенькой краской, ставни зеленые, на воротах: "дом мещанки такой-то", "свободен от постоя" и в дополнение: "продается и внаймы отдается".
      Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.
      Но в доме нет житья.
      Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.
      Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.
      Молодые с испугу перебудили людей.
      - Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего, сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.
      Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!
      - Ах ты старая баба! - сказала кухарка.
      - Я ни. за что не останусь здесь жить! - вскричала перепуганная молодая хозяйка. - Ни за что!
      И на другой же день муж ее выставил на воротах: "отдается внаем" - и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.
      Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: "продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника", осмотрел дом и решил нанять.
      - Так ты сХоди же к хозяину, узнай о последней цене, - сказал он, давая дворнику на водку. - Ввечеру я заеду.
      - Слушаю, слушаю, - отвечал дворник.
      Ввечеру он опять приехал.
      Это был Павел Воинович.
      - Ну что?
      - Да что, - отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе. - Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать... славный дом...
      - Да что?
      - А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.
      - Отчего?
      - Отчего? а вот отчего: я по совести скажу... тут водятся домовые.
      - Э?
      - Право, ей-богу! по ночам покою нет.
      - А днем? - спросил Павел Воинович.
      - Днем что: днем ничего, только по ночам.
      - Так это и прекрасно, - сказал барин, - я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.
      - Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так... Ну, если так, так что ж, с богом... другой похулки на дом нельзя дать...
      хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.
      Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.
      Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:
      Я люблю вечерний пир,
      Где веселье председатель,
      А свобода, мой кумир,
      За столом законодатель,
      Где до утра слово пей!
      Заглушает кряки песен,
      Где просторен круг гостей,
      А кружок бутылок тесен.
      - Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя, - сказал хозяин, - невозможно!
      - Это отчего? Это почему?
      - А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.
      Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.
      Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: "Эй! одеваться скорее!"
      На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской - ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.
      - Ну, нечего делать, оденусь сам, - сказал Павел Воинович, - но на кого же оставить дом?
      - А домовой-то, - крикнул Пушкин.
      Эй, дедушко! ты не засни!
      По-своему распорядися с вором,
      Ходи вокруг двора дозором
      И все, как следует, храни!
      - Ха, ха, ха, ха!
      - Ага! - раздалось с обеих сторон дома.
      - Слышишь? отозвался, - сказал поэт, - теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?
      - Слышали, слышали!
      - Если слышали, так можно отправляться, - сказал хозяин.
      И все отправились.
      Только что господа со двора, а люди на двор пришли, смиренно присели в передней, как будто нигде не бывали, моргают глазами, думают, господа забавляются себе.
      - Чай, до утра просидят? а?
      - Фу, как спать хочется!..
      - Ну, здоров пить!..
      - Вот это что, так ли пьют... да я...
      - Тс! черт ты! ревет!
      - Что, ничего.
      Только что эту беседу в передней заменило всхрапыванье и свист носом, вдруг в комнатах поднялись стук, треск, возня.
      - Вася! слышишь?
      - А?
      - Что это, брат, господа-то передрались, что ли? а?
      - Что?
      - Господа-то... слышишь, как возятся?..
      - А бог с ними!
      - Ну, и то.
      И Вася и Петр задремали.
      А между тем в дому как будто ломка идет.
      Верь не верь, а вот произошла какая история. Мы уже сказали, что в обоих старых домиках было по домовому. Они преспокойно жили себе за печками и, видя, что все в порядке, хозяева благочестивы, лежали себе, перевертываясь с боку на бок. Когда Порфирий и Сашенька продали домики, пристройка и соединение их под одну крышу потревожили домовых, но они еще довольны были, воображая, что идет починка накатов и крыши.
      Только что постройка кончилась и чиновник, купив новенький дом с иголочки, переехал на новоселье, домовой Сащенькина домика, с левой стороны, приподнялся в полночь осмотреть, попрежнему ли все в порядке.
      "Хм, чем-то пахнет", - подумал он, выходя в пристроенную между домиками залу.
      Домовой с правой стороны точно таким же образом отправился по дому дозором.
      "Э-э-э! вот тебе раз! - подумал он, прислушиваясь. - Это что?.."
      Только что он вышел в залу, вдруг что-то стукнуло его в лоб.
      - Кто тут? - гукнул он.
      - Кто тут? - отозвалось над его ухом.
      - А?
      - А?
      - Кто тут?
      - Хозяин.
      - А-а-а! как хозяин? Я хозяин.
      - Нет, я хозяин.
      - Как - ты хозяин?
      - Так, я хозяин.
      - Нет, я хозяин! Вон!
      - Вон? Сам вон!
      Слово за слово, схватились, подняли такую возню, такой стук, грохот, что никак невозможно было чиновнику, и особенно жене его, не испугаться до смерти и не выбраться поскорей из дому.
      VII
      Каждую ночь домовые поднимали возню и драку на чья возьмет; но ничья не брала. То же было и в первую ночь, когда барин, нанявший дом, отправился со своими гостями в клуб.
      Стало уже рассветать, когда он возвратился домой; но что-то не весел, ему нездоровилось. Ночь не спал, и день не спится.
      Послал за Федором Даниловичем.
      - Что?
      - Нездоровится.
      - Э? понимаю.
      И Федор Данилович прописал что-то успокоительное.
      - Это порошки?
      - Порошки; принимать через час.
      - Очень кстати! Я бы теперь принял лучше деньги.
      - Это, конечно, лучше, - сказал Федор Данилович, отправляясь к другим пациентам.
      Барин протосковал вечер; настала ночь, и он, (не) исполняя условия с домовым, лег спать и против обыкновения заснул.
      На правой половине дома, где был дом старушки, бабушка Порфирия, барин устроил свой кабинет, а вместе и спальню. Тут же за печкой жил и домовой. Только что настала полночь, он встрепенулся, как петух со сна, и собрался с новым ожесточением на бой с соперником. Вдруг слышит, кто-то всхрапнул.
      - Это кто?
      И домовой подкрался к спящему, приложил ухо к голове. - Ух, какая горячая голова! - проговорил он, отступив от постели.
      - Идет! - крикнул барин во сне, так что домовой вздрогнул и на цыпочках выбрался вон из комнаты.
      - А? ты еще здесь? - гукнул домовой с левой половины, столкнувшись с ним в дверях.
      - А ты еще не выбрался вон? - сказал, стукнув зубами, домовой с правой половины, вцепясь в соперника.
      Пошла пыль столбом. Возили, возили друг друга - уморились.
      - Слушай: ступай вон добром!
      - Ступай вон, как хочешь, добром или не добром, мне все равно.
      - Слушай: домов много.
      - Много, выбирай себе.
      - Ты выбирай, я постарше тебя.
      - Это откуда... я и сам счет потерял годам.
      - Не считай по годам, а мерь по бородам.
      - У. меня обгорела в 12-м году.
      - Слушай, пойдем на-мир.
      - На-мир так на-мир. Давай мне дом с богатым убранством, со всеми угодьями, дом теплый, сухой, да чтоб в доме ни одной человеческой души не жило, чтоб дом был про меня одного, про дедушку-домового: я знать никого не хочу! Чтоб дом был игрушечка, а не дом.
      - Видишь! Смотри, какой дом придумал: про тебя одного.
      А кто такой дом будет про тебя строить?
      - Не мое дело.
      - Молоденек надувать.
      - Ну, как знаешь.
      - Постой, подумаю.
      - Подумай.
      - Подумаю, - повторил сам себе домовой с правой стороны, - подумаю, нет ли такой хитрости на свете.
      Воротился за печку и стал думать; не лежится; вылез, ходит по комнате да твердит вслух: "Хм! игрушечка, а не дом! игрушечка, а не дом!"
      - Что? - проговорил барин во сне.
      - Построить дом, чтоб был игрушечка, а не дом! - отвечал дедушка-домовой, занятый своей мыслью и продолжая ходить из угла в угол.
      - Игрушечка, а не дом, - затвердил и барин во сне, - игрушечка, а не дом!
      Ночь прошла, домовой ничего не выдумал, а барин встал с постели, закурил трубку, велел подавать чай и начал ходить, как домовой, задумавшись -и повторяя время от времени:
      - Игрушечка, а не дом!.. Что за глупая мысль пришла мне в голову, ничем не выживешь - построить в самом деле игрушечку, а не дом?.. А что ты думаешь? Построю!
      Продолжая ходить по комнате, курить трубку за трубкой и рассуждать сам с собою о постройке не простого дома, а игрушечки, барин выведен был из этой думы докладом человека, что пришли из магазинов за деньгами.
      - Ах, канальи! я им велел вчера приходить! - крикнул барин. Мошенники! просто ждать не будут!., надо им еще что-нибудь заказывать... Кто там?
      - Да там фортопьянный мастер, мебельщик, из хрустального магазина, да и еще из каких-то магазинов.
      - Позови фортепьянного мастера.
      Немец вошел.
      - За деньгами?
      Немец поклонился.
      - Отчего ты вчера не пришел? а? - прикрикнул барин.
      - Все равно, - отвечал немец.
      - Нет, не все равно! вчера был день, а сегодня другой...
      Ну, слушай, вот еще что мне нужно: можно сделать вот такой маленький рояль, в седьмую долю против настоящего?
      - Хм! игрушка? я игрушка не делаю, - отвечал немец.
      - Нет, не игрушка, а настоящее фортепьяно, в эту меру.
      - Это что ж такое?
      - А у меня есть такой маленький виртуоз, карлик, - ему играть... Можно?
      - Хм! можна, отчево не можна, все можна за деньги делать.
      - Так, пожалуйста, сделай... В седьмую долю...
      - В седьмая доля? Хорошо. Только эта будет стоить то же, что настоящая рояль.
      - 6 цене я ни слова, - сказал барин, - только сделай, а потом мы и сочтемся.
      - Хм, - произнес, углубившись сам в себя, немец, которого заняла уже тщеславная мысль сделать крошечный рояль на славу. - Das lst ein kurioses Werk! [Ну и забавная же работа! (нем.)] - сказал он, выходя и забыв о деньгах.
      Вслед за ним явился мебельный мастер, потом приказчик из хрустального магазина. Одному заказал барин роскошную мебель рококо, в седьмую меру против настоящей, другому в ту же меру - всю посуду, весь сервиз, графины, рюмки, форменные бутылки для всех возможных вин.
      Таким образом началась стройка и меблировка игрушечки, а не дома. Знакомый живописец взялся поставить картинную галерею произведений лучших художников. На ножевой фабрике заказаны были приборы, на полотняной столовое белье, меднику - посуда для кухни, - словом, все художники и ремесленники, фабриканты и заводчики получили от барина заказы на снаряжение и обстановку богатого боярского дома в седьмую долю против обычной меры.
      Барин не жалел, не щадил денег.
      Вот и готов не дом, а игрушка. Стоит чуть ли не дороже настоящего; остается, по обычаю, только застраховать да заложить в Опекунский совет.
      Барин и призадумался об этом.
      - Странная вещь, - говорил он сам себе, - князь Василий построил же гораздо глупее игрушечку, а не дом, в котором жить нельзя; его приняли в залог, а мой, я уверен, что не примут. А между тем закладывать дом необходимо: в старину закладывали до постройки, а теперь очень умно и расчетливо закладывают после постройки. Нельзя не закладывать!
      VIII
      Во все время, когда игрушечка, а не дом строился и снаряжался, дедушка-домовой с правой стороны был вне себя от радости и по ночам ходил вокруг него и потирал руки.
      "Вот оно, - думал он, - как ухитрился свет-то... Барин этот должен быть колдун: только что я показался, тотчас узнал; только что задумался, как бы ухитриться, а он в угоду мне и выдумал!.."
      - Ну, будет дом по твоему вкусу, - говорил дедушка-домовой с правой стороны своему сопернику.
      - Посмотрим, - отвечал тот.
      - Увидишь, - говорил этот.
      - Ну, ладно, покажи.
      - Постой, не готов.
      - Э, лжешь!
      - Верь, право-слово!
      - Ну, смотри.
      Прошло еще несколько времени до совершенного окончания и отделки домика. Дедушка нетерпеливо похаживает и сам дивится, как люди-то ухитрились.
      - Истринно игрушечка, а не дом! Ну, надул же я его!
      Наконец дом совершенно готов, дом на семи четвертях состоит из великолепного салона и столовой - она же и бильярдная. Салон - пол парке [Паркетный. - Примеч. автора.], обои шелковые, мебель роскошная - люстры, лампы, канделябры, зеркала, картины, рояль, словом, все.
      - Ну, пойдем! - сказал домовой с правой стороны домовому с левой и привел его в кабинет. Барина, по обычаю, не было дома.
      Ночь светлая; месяц отразился в окно на лаковом парке домика, на бронзе, на мебели: светло, как днем.
      - Ну, где же?
      - А вот, полезай за мной.
      - Да это стол.
      - Полезай!.. Ну, видишь? Что?
      - Постой, борода зацепила... А-а-а-а! - проговорил с удивлением домовой с левой стороны, входя в резные золоченые двери салона.
      - Что? а?
      - Да! ах какая бесподобная вещь! что твоя печурка!
      И домовой присел на кресла, потом на диванчик, потом прилег на подушку, шитую синелью по буфмуслину.
      - Ну, спасибо. А это что? гусли?., а? славная вещь!., вот будет мне житье... роскошь! Не то что за печкой...
      "В самом деле роскошь... - подумал дедушка с правой стороны. - Жаль и уступить... право, жаль!.."
      - Бесподобно! аи спасибо! - продолжал дедушка с левой стороны, растянувшись на диване. - Так уж ты владей всем домом, живи за которой хочешь печкой, а я уж здесь и расположусь...
      - Э, нет, погоди еще: ты видишь, что в доме еще и печей нет.
      - В самом деле, печей нет, как же это забыли печи выложить?
      - Без печей нельзя... зима настанет, замерзнешь.
      - Нельзя, нельзя; да скоро ли их сложат?
      Уверив, соперника, что к зиме сложат непременно, хитрый домовой спровадил его, а сам залег на диванчик и начал потягиваться и расправлять кости.
      - Нет, приятель, извини: не видать тебе как ушей этого домика, я сам в нем буду жить... Как же это я прежде об этом не подумал? Какое спокойствие, удобства какие!.. Все как по мне делано... и зеркала какие... и все... фу, как люди-то ухитрились... Это что в засмоленных бутылках, постой-ка?..
      И домовой отыскал между посудой и приборами штопор в меру, раскупорил бутылку шампанского.
      - Мед!. мед-то какой! Фу, как люди-то ухитрились!..
      Буль-буль-буль... выпил всю бутылку и заморгал глазами, прилег на диван и заснул.
      А между тем и барин, построив не дом, а игрушечку, тотчас же, по современному обычаю строителей, заложил его. Поутру пришли за ним и понесли на носилках к заимодавцу.
      В полночь очнулся домовой. Что за стук такой? что за гам?
      что за свет колет глаза? Взглянул - и ужаснулся.
      Народу тьма, музыка гудит; какие-то пестрые шуты и шутихи шаркают, ходят, кривляются, кричат, бормочут что-то не порусски - страшный содом! От яркого света потемнело в глазах у домового, запрятал голову в подушку, свернулся клубком, лежит - чуть дышит.
      Так прошло несколько дней. Измучился: ни дня, ни ночи по- , кою. И днем свет, и ночью свет. Но наконец выдалась одна темная ночка; прислушался кругом все тихо; присмотрелся - никого нет. Вылез из домика, побрел на цыпочках по комнатам... искать печки. Ходил-ходил - нет печки в целом доме.
      "0-хо-хо! Куда это я попал!.." - подумал дедушка.
      Вдруг почуял он запах печки, откуда-то несет теплом. Глядь - труба.
      - Что за чудеса такие? Бывало, трубы проводят наружу, а теперь внутрь.
      Влез в трубу, полз-полз, смотрит - печь, преогромная печь посреди сырого подвала.
      Что было делать? Погрустил-погрустил, подумал: "Не рыть было другому ямы, сам в нее попадешь", да и прилег, с горем, в печурке привилегированной амосовской печи.
      IX
      Между тем, помните, Порфирий, вспылив на Сашеньку, ушел нанимать квартиру, нанял и переехал.
      Дня три дулся он и не хотел показываться невесте на глаза.
      Наконец не выдержал: грустно стало, отправился к ней, подошел к дому и ужаснулся. И его дом, и дом Сашеньки стояли уже без крыш, огорожены по улице общим забором.
      - Братцы, - спросил он у плотников, пробравшись по наваленному лесу на двор, - не знаете ли, куда переехала из этого дома барышня?
      - Барышня? А кто ж ее знает, - отвечал один плотник, потачивая свой топор на камне.
      - У кого б узнать?
      - А у кого ж узнать? Кто знает? а?
      - А кто ж ее знает, разве у соседей спросить, - отвечали прочие.
      У Порфирия облилось сердце кровью. Долго ходил он около дома, добивался у соседей, куда переехала Сашенька: никто не знает. Пошел вдоль по улице, выспрашивает у ворот каждого дома: не переехала ли сюда такая-то барышня? Нет, не переезжала.
      Обошел все переулки - ни слуху ни духу.
      В отчаянии Порфирий. День прошел, другой прошел - ищет, а следа нет. Избегал всю Москву; дворники гоняют его из края в край своими догадками.
      - Барышня? молоденькая? Так! У нее женщина? Ну так, переезжала, да не понравилась квартира, так она вчера съехала на Разгуляй... как раз против бань.
      Порфирий бежит на Разгуляй.
      - Барышня? вчера? Переехала.
      - Где же она тут живет?
      - А вот ступайте за мной.
      И угодливый дворник ведет Порфирия в мезонин, постучал в дверь.
      - Кто там? - раздался голос.
      Порфирий вздрогнул.
      - Вас спрашивают, - крикнул дворник.
      Дверь отворилась, вышла девушка, взглянула на Порфирия с улыбкой довольствия.
      - Пожалуйте!
      Порфирий, вообразив, что нашел Сашеньку, бросился в двери.
      - Здесь Александра Васильевна? - спросил он, смутясь, у вышедшей из другой комнаты женщины.
      - Александра Васильевна? Не знаю, жила, может быть, а теперь мы здесь живем... Пожалуйте, садитесь, прошу быть знакомым.