Неделю мы прожили счастливо.
      Эдди по утрам пил молоко и возился со своим мотоциклом. Мария выходила к столу в домашнем халате. Я ничего не делал, шутил со своими и забыл, что имею какое-либо отношение к событиям в этом мире. Мы вели себя будто вообще ничего не случилось.
      Иногда я вспоминал визгливый смех Файди и сжимал скулы.
      Скотина, ловко он устроил нашу встречу. Наверное, так же гнусно хихикал над истерикой Марии. А я-то думал, что в неожиданных затратах Гешта скрыт глубокий смысл. Впрочем, не исключено, что он извлекал дополнительные проценты из вложенного капитала. Когда у тебя много миллиардов, а жизнь подходит к роковой черте, поневоле рехнешься…
      На улице шел дождь, иногда падал и тут же таял мокрый снег, а камин так заманчиво потрескивал сосновыми поленьями, что не хотелось покидать дом… Я заметил по горящим ушам сына, что ему хочется поделиться переживаниями, которые он ощущал во время прыжка, но не подавал повода для неприятного разговора. Мария тоже сдерживала себя, кроила и шила сыну сверхмодную футболку. У-у подбегал, топоча, по очереди к каждому и выпрашивал сладости.
      – Отец, покажи твой коронный репортаж, - сказал Эдди.
      – Коронный? Какой же из них?.. Ах да, "Токио, день Т.". Это было пять лет назад.
      Я достал кассету, зарядил видеомагнитофон.
      – Ты не видел его?
      Эдди кивнул. Он редко смотрел телевизор. Теперь, объединенные телеэкраном, мы представляли образцовую бюргерскую семью.
      Кадры с необычайной документальностью воскресили недавнее прошлое. Токио горел: на пленке - клубы дыма, пляска огня, ныряющие в пламя пожарные, носилки с жертвами.
      Когда прибываешь на место катастрофы, то самая большая трудность - достать транспорт. В Токио мне повезло: я получил один из трех вертолетов телекомпании Эн-Эйч-Кей, специально оборудованных для прямых репортажей. Я был первым западным корреспондентом, прибывшим на место катастрофы, и дирекцию самой могущественной телесети заинтересовал именно взгляд Джона Бари на драматические события. Переговоры провели по радио; я попросил, чтобы звуковой комментарий к кадрам давали из студии местные репортеры.
      На аэродроме представители телекомпании, среди которых были, конечно, и люди службы безопасности, предоставили мне вертолет с пилотом. Два других вертолета были уже в воздухе, вели репортаж.
      – Будете сразу снимать, господин Бари-сан, или сначала заедете в отель и отдохнете с дороги? - Директор телепрограмм прижимал к носу платок.
      – Отдохнем после работы, - ответил я как можно вежливее, понимая, что церемониал важен в этой стране даже во время землетрясения.
      – Карамото - ваш пилот и проводник.
      По крепкому рукопожатию и пытливому взгляду Карамото, одетого, как и все японцы, в традиционный темный костюм и белую сорочку с галстуком, я решил, что он майор или подполковник той самой службы. Позже выяснилось, что подполковник.
      Сверху Токио представлял город миллионов пылающих хижин. Деревянные домики вспыхивали, как факелы, и сгорали со сказочной быстротой, поджигая все вокруг. Между огней носились какие-то тени. Я бы сказал, что на моих глазах горел гигантский сарай.
      Я навел камеру, прицелился. Сигнал ушел в студию, вспыхнул во всей красочной гамме на миллионах телеэкранов страны. Дубль картинки передавался через спутник в Европу для моей фирмы.
      – Ну и столица! - удивился Эдди. - Это просто деревня!.. Неужели жители не знали?
      Я остановил изображение и начертил на листе бумаги Т-образное сочленение древних плит под островами Японии. Основанием этой буквы "Т" является плита, уходящая почти вертикально в глубь Земли.
      Конечно, они знали, что рано или поздно так случится. Достаточно сказать, что изобретательные японцы сбрасывали в подводный желоб брикеты мусора, собираемого по всей стране, которые аккуратно опускались в чрево Земли, никогда не всплывая в других частях света. Постепенное захоронение вертикальной плиты время от времени давало о себе знать землетрясениями, а полное уничтожение ее предвещало катастрофу. Событие было рассчитано с амплитудой точности плюс-минус год и названо "Днем Т.". Несколько лет назад столицу Японии официально перенесли в другое, более безопасное место. Посреди моря встали на гигантских сваях платформы, соединенные автострадами. На платформах прочно обосновались высотные здания, похожие на странные деревья, раскинувшие во все стороны стальные ветви; в них переехали почти все официальные службы, многие конторы, а также жители нового Токио. Новая столица Японии прославлялась всеми средствами массовой информации.
      – А как же люди? - растерянно спросил Эдди. - В твоем разрушенном Токио?.. Почему они не уехали?
      Почему?
      На этот вопрос не ответил бы и японский император. Я много раз бывал в Токио до катастрофы, разговаривал с бизнесменами, журналистами, лавочниками, прохожими на улицах и приходил в отчаяние от их вежливой обреченности: "Да, мы знаем, господин…", "Плохо будет…", "Но бог милует…", "Я родился в Токио, живу с этим страхом десятки лет и - ничего…".
      "Люди есть люди", - произнес напыщенным тоном император перед глазком моей камеры, и это была единственная фраза, которую я сумел потом вставить в репортаж. Сам он, разумеется, перенес свой дворец на платформу посреди моря.
      Деревянный пестрый Токио, который я так любил, город миллионов вежливых бедняков, замаскированный рекламами, обставленный небоскребами, залитый асфальтом и подпоясанный многоэтажными скоростными автострадами, сгорал на моих глазах. Остались покосившиеся небоскребы, черные пожарища, марево над городом.
      Позже катастрофу чересчур подробно описывали и показывали, и я не буду многого повторять. Я имел тогда самый оперативный материал.
      "Я спал в номере ноль пять девять четыре на пятом этаже гостиницы "Нью-Токио". К счастью для меня - на пятом этаже. - Это дает интервью в моем репортаже знаменитый путешественник и писатель Роберт Андерсон. Голос его спокоен, волнение выдают некоторые лишние слова. - Знаете, когда это началось, я сразу проснулся. Да, да, я проснулся. И включил свет. Представляете? Света не было. Темно. Я нащупал ногами тапочки и, догадавшись, что происходит, схватил с вешалки костюм и - по лестнице во двор. Понимаете меня?…На темной улице, озаряемой яркими вспышками, толпились какие-то химеры, произнесенные шепотом слова застревали в ушах. Земля под ногами так странно вела себя, сотрясалась и громко вздыхала, что все были как притихшие дети. Потерявшихся окликали шепотом…"
      На этом я оборвал интервью. Далее Андерсон рассказал, что он вспомнил про оставшиеся в номере дневниковые записи и ботинки. Вернувшись, обнаружил, что стены, которая отделяла его постель от ночной улицы, больше не существует. Кровать стояла на самом пороге пустоты… Он ощупью взял со стола бесценные записи, нашел, с трудом открыв дверцу шкафа, ботинки и двинулся к лестнице, ожидая нового удара. По дороге распахнул дверь соседнего номера, где ночевали его знакомые, но увидел лишь груды обрушившихся плит. Он никогда больше не встречал этих людей.
      Во дворе мигали фонари полицейских машин. Сами полицейские, орудуя большими гладиаторскими щитами, оттесняли толпу растерявшихся, рвущихся в номера людей подальше от гостиницы. Вот-вот она должна была рухнуть.
      Андерсон отошел от здания и вскоре увидел на дороге машину с короной - светящейся табличкой "такси". Размахивая вещами, путешественник бросился навстречу. Шофер такси, взявшийся неизвестно откуда, за солидную плату согласился отвезти ночного пассажира в аэропорт.
      Таким и предстал предо мной знаменитый Андерсон в аэропорту - с блокнотами и ботинками в руках.
      – Почему же ты не поместил всю историю? - спросил, обернувшись ко мне, Эдди. - Самое главное - судьба несчастного Андерсона.
      Дурачок! Андерсон сумел добыть билет на предпоследний рейс в Европу. Главное - судьба погибших… Сейчас об этом скажет сам Андерсон очень скупыми фразами, которые вошли в мой репортаж:
      – Перед сном я слышал по радио сообщения, что США испытывают новую бомбу на атолле в Тихом океане. Если догадаться, где это происходит, если провести от атолла линию древнего континентального шельфа и подсчитать время прохождения подземной волны, то все параметры совпадают: через шесть с половиной минут в Токио началось землетрясение. Сначала слабое, обычное, потом пошли сильные толчки.
      …Карамото, ловко пилотируя вертолет над городом, избегая дыма и скопления углекислого газа, придерживался той же позиции:
      – Совершенно ясно, мистер Бари, что ядерный взрыв имеет прямое отношение к трагедии всей Японии…
      Я хмыкал в ответ, выхватывая камерой самые разные объекты. Коротко давал пояснения комментаторам в студии, чтобы они развернули мои фразы в драматический репортаж. По мере необходимости уточнял у пилота объекты и место действия.
      Вот покосившийся небоскреб. Солнечные лучи, внезапно вырвавшиеся из-за мрачной тучи, осветили действующий еще персонаж.
      Он выглядит неправдоподобно уныло. Многоэтажная кривая клеть без стекол и людей. С крыши нелепо свисают провода. Вокруг небоскреба простираются серо-оранжевые и зеленовато-серые развалины.
      У человека, который лежит у дверей бывшего небоскреба, серо-зеленая одежда и красные носки.
      Моя камера берет самый ближний план - ползущего по земле испуганного мальчишку. Да, эта панорама большой стоимости. Надо быть очень хорошим хозяином, чтобы все пунктуально подсчитать. В том числе цену каждого погибшего…
      Я никогда не акцентировал внимание зрителя на жертвах, но реальная картина разрушений была не менее впечатляющая, чем полотна знаменитого художника пятнадцатого века Иеронима Босха, которого и сегодня называют "профессором кошмаров". Если бы люди по-прежнему верили в ад и рай, они бы убедились, что ад существует в привычной повседневности, является чуть ли не конечным результатом земной жизни. "Природа скорее мачеха, чем мать", - печально изрек современник Босха Эразм Роттердамский.
      Помните знаменитый "Корабль дураков" Босха? Без руля и ветрил плывет утлый челн по морям житейской суеты. Его пассажиры - бездельники, гуляки, сварливые жены, шуты - давно уже забыли, куда держат путь. Их странствие длится бесконечно: мачта проросла пышной кроной, и в ней свила себе гнездо сама смерть. Что движет кораблем - человеческая глупость или грех? Пожалуй, и то и другое. Мир, созданный для человека, прекрасен, говорит нам художник, но в нем царствует зло, и поэтому земная жизнь - это вымощенная благими намерениями дорога в ад. Для Босха все кончается "Страшным судом".
      Я нисколько бы не удивился, если бы старый японский император, взглянув на эту картину, произнес свою напыщенную фразу о том, что люди есть люди. Но разве ради такого примитивного вывода мучились и переживали, боролись и творили великие прошлого? Они предостерегали человечество от беды, от его собственной глупости… И верили в наступление золотого века…
      Прошли века. Но где же он?..
      – Перестань, выключи! - громко говорит Мария. Она растерянно смотрит на меня. - Неужели ты там был?
      – Был.
      – Это страшно.
      – Такова моя профессия, - усмехаюсь я. - Дальше было хуже.
      И продолжаю демонстрировать запись.
      – Ему капут, - сказал пилот, глядя сверху на стальные конструкции небоскреба. Кажется, он знал, что я не просто из всемирной "Телекатастрофы", а из Мюнхена, потому и сказал так: "Капут".
      – Карамото-сан, пожалуйста, чуть-чуть левее.
      Он развернул влево, и я схватил новую панораму, сфокусировав камеру на гиганте с вывеской могущественной фирмы на крыше:
 

МИЦЕНАМИ

"Миценами" - это электронная техника, прежде всего военная.

"Миценами" - это солидные подряды для солидных фирм.

"Миценами" - все остальное, что можно купить в любом супермагазине.

 
      – "Миценами" стоит, как стена! - крикнул мне Карамото-сан. - Вы любите поэзию, господин Бари?
      Разговор о поэзии в данных условиях представился мне неподходящим. Я дал понять об этом спутнику неопределенным движением спины.
      – Помните, у Гейне, - настаивал странный пилот. - "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна…" Какое величие!.. Вы согласны?
      Я снимал крупные буквы фирмы, когда стена рухнула. Не ощущалось гула подземного толчка. Стоэтажный гигант внезапно завибрировал стальными конструкциями, будто игрушечный. И осел, превратился в голый скелет.
      – Не снимайте! - раздался сухой приказ за спиной.
      – Почему? - Я не обернулся.
      – Это подорвет авторитет нашей экономики… Поверните камеру, Бари.
      – Поговорим лучше о поэзии, Карамото-сан…
      В ту же секунду я свалился на пол от сильного удара. Казалось, не только шея - сам я треснул пополам. И, очнувшись возле сиденья вертолета, увидел над собой спокойное лицо Карамото.
      Подполковник секретной службы не предполагал, что европеец имеет представление о секретах каратэ. В следующую минуту он лежал рядом со мной и по-японски вежливо улыбался. Когда улыбка исчезла и Карамото шевельнулся, я связал его ремнями. Потом влил в подполковника всю свою флягу "энзе". Карамото вздохнул и, изящно изогнувшись в шлее ремней, засвистел носом.
      В наушниках кричали из студии: "Бари-сан, куда вы исчезли?.. Что случилось?.. Изображение некачественное… Отвечайте!"
      Я успокоил репортеров, сказав, что случилась небольшая заминка и можно продолжать передачу. Хорошо, что Карамото, прежде чем нанести мне удар, включил автопилот. Иначе бы наша схватка окончилась вничью - на земле.
      Теперь я, поднимаясь и опускаясь на вертолете, показывал все, что хотел.
      Спящего Карамото оставил в аэропорту на попечение коллег. Объяснил его состояние нервным шоком и попросил купить за мой счет бутылку сакэ для поправки здоровья. Сослуживцы, погружая дремлющего Карамото в машину, вежливо удивлялись его олимпийскому спокойствию.
      Карамото до сих пор не забыл меня: иногда шлет поздравления по случаю традиционных праздников. Его сначала понизили в чине, потом снова стали продвигать по служебной лестнице.
      Старый Токио воспрял из руин, стал вновь отстраиваться. Японии пришлось пережить тяжелый период экономического спада, чтоб справиться с нанесенным ущербом. Акции "Миценами", после того как я показал гибель главной конторы, упали.
      – А где схватка в репортаже? - спросил удивленно Эдди.
      – Только склейки…
      – А правда, что американцы взорвали бомбу, чтобы ослабить Японию? - Эдди сформулировал точно свой вопрос.
      Я особенно не задумывался над истинной причиной землетрясения.
      – В печати промелькнули небольшие информации. Скорее, это были предположения. Я привел только факты, какими располагал.
      – Ты никогда не знаешь самого интересного! - поддержала сына Мария.
      – У меня не многосерийный фильм, а документальный боевик.
      – А что ты еще умеешь, отец?
      Я стал перечислять Эдди, что обязан уметь репортер: водить машину, самолет, планер, космолет, подлодку; бегать, плавать, прыгать с парашютом; молчать, говорить, быть спокойным; знать приемы самбо, каратэ, бокса, вежливого обращения; охотиться, поварить, официантить, обращаться с бродягой и миллиардером; быть в курсе не только биржевых сводок, но и новинок искусства… Да мало ли чего, кроме терпения делать непосредственную работу! А главное, сказал я сыну, всегда быть самим собой…
      – Ты хвастаешь, Бари! - поддела меня Мария. - Ни в одной части света не встречала такого мужчину.
      – А здесь? В этом доме?
      Эдди хмыкнул.
      – Скажи, если человек, - начал он, неуклюже двигая плечами, - владеет всего-навсего одной специальностью… Но - замечательной!.. Кто он такой?..
      – Профессионал. Очень узкий, несовременный профессионал… Астрофизик… Или художник-гравер…
      – Или… "Эдди возьмется"? - вставила смело Мария.
      – Кто, кто? - Я смотрел на нее оторопело. - Какой еще Эдди?
      – Я!
      Сын встал с кресла, и мы увидели, какой он огромный, широкоплечий, модный в новой футболке. И все же какой беспомощный в своей мрачной решимости завоевать мир в одиночку…
      – Сядь, - устало сказала мать, и он сел. - Побудь пока с нами…
      – Пап! - Эдди переменил тему разговора. - А как ты узнал о землетрясении в Токио? Почему прилетел вовремя?
      Я шутливо махнул рукой.
      – Маленький профессиональный секрет, Эдди. Все остальное я тебе расскажу.
      – Понятно. - Эдди подмигнул мне. - Секрет есть секрет.
      Но и сейчас я не мог рассказать ему об Аллене, своем лучшем друге, который живет на космической орбите. Как не мог рассказать честнейшему Юрику, почему я узнал про вулкан. Это в интересах самых близких мне людей - Марии, Эдди… И самого Аллена.
      Был очень тихий день, спокойный вечер. Мы больше не возвращались к замыслам Эдди сделать самостоятельно миллион. Вопрос для нас с женой бессмысленный: для кого миллион, когда он уже есть в семье? Но Эдди упрямо решил зарабатывать на жизнь самостоятельно. И конечно, прославиться. Мы глядели на жизнь с разных сторон: Эдди чувствовал себя взрослым, а я и Мария по-прежнему считали его ребенком. И хотя в тот вечер мы много болтали и смеялись, было ясно, что Эдди уходит, удаляется от нас…
      Утром раздался звонок агента. Он сообщил, что в одном из провинциальных городков Италии произошел взрыв. Связь работала плохо.
      – Что там случилось? - кричал я в трубку, оглядываясь на Марию.
      – Обычная история… Убитых мало, раненых полно… На ваше усмотрение, шеф… Жаль только детей…
      – Детей? - Я увидел в зеркале бледное лицо сына, стоявшего за моей спиной. - Еду! - крикнул в трубку.
      Эдди одобрительно кивнул.
      …Когда я вернулся, Марии и Эдди дома не было. На столе лежали две записки.

      Зачем я туда поехал? Не знаю. Может быть, под впечатлением разговора с сыном, его испуганного лица, когда мы услышали о раненых детях.
      История оказалась заурядной. Какая-то иностранная фирма открыла заводик под фальшивой вывеской. Какая - никто не знает. После взрыва цистерны с ядовитым газом сюда нагрянули полиция и санитарные машины. Документов в конторе никаких не оказалось. Хозяин завода как в воду канул. Перепуганные служащие не могли даже назвать его фамилию, только имя: синьор Луиджи. Сейчас синьора Луиджи искала полиция.
      Я увидел несколько каменных сараев с допотопной аппаратурой. За деревянным забором - пустой поселок, дома с выбитыми стеклами и свежими на фасадах табличками: "Осторожно! Опасная зона". Пострадавших от взрыва жителей увезли в больницы, остальных эвакуировали.
      Между домами мелькнули две фигуры и при нашем появлении исчезли.
      – Эй! Не видите надписей? - крикнул один из сопровождавших меня полицейских и сердито добавил: - Из-за какой-то забытой в доме тряпки рискуют здоровьем.
      – Найти бы этого фирмача и набить ему морду! - сказал другой. - Как вы смотрите на такую меру, мистер Бари?
      – Положительно.
      Я моментально завоевал их симпатию. Мы шли в особых костюмах по выжженной земле, а люди были беззащитны перед ядовитым взрывом. Многие получили ожоги, повредили легкие, зрение.
      Полицейские провели меня в ближайшую больницу; больше на месте происшествия снимать было нечего.
      Увидев журналиста, лежащие на койках люди начали проклинать проходимца Луиджи, просили отыскать его поскорее и привести к ним - уж они-то знают, что ему сказать. Рассказывали они охотно, перебивая друг друга, но смолкали, когда кто-то из товарищей заходился кашлем или вскрикивал от внезапной боли.
      Вдруг я заметил странное существо. Белая гипсовая маска уставилась на меня. В маске было две прорези: щель для рта и отверстие для глаза. Темный зрачок с любопытством прицелился в меня.
      – Ты кто? - спросил я в полной тишине.
      – Джино, - раздался хриплый шепот из-под гипса.
      – Сколько тебе лет?
      – Семь.
      – Как твои дела, дружище?
      – Я играю.
      И Джино показал мне прозрачную коробку с рыжим муравьем, который карабкался по гладкой стенке.
      Тишина прервалась хором голосов:
      – Это наш Джино… Мужественный Джино… Вы видите, как он пострадал?.. Но ведь жив, а отец с матерью сгорели сразу. Остался сиротой, бедняга!..
      – Тихо! - сказал я. - Он сам расскажет. - И поднял камеру.
      – Я сирота, - прошипела гипсовая маска. - Мне семь лет. Я мальчик. Зовут Джино…
      Этот обжигающий шепот услышал мир.
      Джино играл во дворе дома со своим муравьем, запрятанным в коробку, когда рядом что-то сверкнуло, и он упал на песок. Муравей, зажатый в руке, остался цел и невредим. Джино очнулся в гипсе и бинтах. Он повторял чужие слова, но не понимал до конца их смысла.
      – Вы, случайно, не синьор Луиджи? - спросил меня Джино.
      – Нет, - я покачал головой. - Если бы я был Луиджи, я бежал бы от тебя со всех ног.
      – Я знаю: вы добрый. - Джино отвернулся от меня и стал разглядывать своего золотого муравья в солнечных лучах.
      Несколько дней пытался я найти какие-нибудь следы Луиджи.
      – Никаких документов он не оставил, - пояснил полицейский комиссар. - Какие машины привозили на завод ядовитое сырье, куда, через какие порты, в какие страны шла дальше продукция - ничего пока не известно. Мы установили только, что ядовитые отходы они спускали прямо в реку…
      Я знал, что в этой стране даже при наличии документов установить истину было чрезвычайно трудно.
      – В палате депутатов все в недоумении. - Комиссар доверительно нагнулся ко мне. - Между нами, господин Бари, сегодня в палату поступил запрос: неужели это взрыв химического вещества, а не естественная катастрофа, раз сюда прибыл сам господин Бари? - Комиссар дружелюбно рассмеялся.
      – У вас, комиссар, все любят поговорить… Но между нами, если вы не найдете подлеца по имени Луиджи, кто возьмет на себя заботу поставить на ноги Джино: вы, я или этот шутник-депутат?
      Комиссар помрачнел.
      – У меня шестеро…
      – Значит, вы отпадаете?
      – Предварительные сведения, господин Бари, таковы, - сухо сказал комиссар. - Человек, похожий на Луиджи, в тот же день уехал в Швейцарию.
      – Благодарю вас за информацию.
      Я решил натравить на полицию, палату депутатов, вообще на всю государственную бюрократию газетчиков. Передал в вечерние выпуски римских газет снимки Джино и информацию о лжехозяине завода, послал такие же материалы в швейцарские редакции и ряд других европейских газет.
      – Скажите, Бари, почему вы занялись этой житейской прозой? - спросил меня старый знакомый, один из римских редакторов.
      – Не люблю подлецов, Титто!.. У тебя есть дети?.. Ты видел это? - Я подвинул ему снимок Джино.
      – Понимаю, Бари, - пробормотал Титто. - Мы отыщем эту скотину. - И крикнул в громкосвязь: - На первую полосу снимок Бари. Заголовок - крупно: "Джино ищет Луиджи!" Подзаголовок: "Разыскивается подставной директор фирмы, превращающей Италию в помойную яму Европы…" Пойдет так, Бари?
      – У тебя - пойдет…
      Несколько дней ждал я, пока отыщут "скотину Луиджи". Полиция ряда стран, разозленная прессой, работала четко, но безрезультатно. Я колебался, давать ли репортаж в эфир без точного адреса виновных в катастрофе. Позвонил врачу и узнал, что состояние Джино ухудшилось. Решил - дать.
      В те минуты, когда в эфир многих стран пошла "Телекатастрофа". Экстренный выпуск из Италии", я навестил Джино.
      Он лежал безучастный к разговорам на своей койке. Муравей неподвижно застыл в коробке.
      – Привет!
      Он не отозвался.
      И тогда я сел рядом с Джино и приложил к гипсовой маске травяную коробочку, выписанную мной из Токио.
      – Это кто? - спросила хрипло маска. - Оно, кажется, шевелится?..
      – Это цикада, - пояснил я. - Ну, как ты сам?
      – А что такое цикада?
      Случай с муравьем навел меня на мысль о японской коробочке. Я видел на японских улицах детей, которые с блаженной улыбкой сидели часами на тротуаре, поднеся к уху сплетенную из травы коробочку, и слушали чью-то таинственную жизнь, чью-то песнь взаперти.
      Цикада? Живых цикад я не видел, но рассказал Джино все, что происходит на улицах Токио. И он успокоился, уснул, сжимая в крохотном кулачке трещавшую цикаду.
      Коробочки с цикадами я посылал ему ежемесячно.
      Джино пришел в себя, подлечился, с него наконец-то решили снять маску.
      Никогда "Телекатастрофа" не получала столько писем, они лавиной обрушились на фирму Бака после итальянского репортажа. Зрители возмущались, направляли небольшие сбережения пострадавшим. Большинство писем было о Джино: как он там - этот несчастный мальчик? Несколько корреспондентов изъявили желание усыновить Джино. Эти письма я послал полицейскому комиссару.
      – Твоя слава достигла апогея. - Томас Бак потирал ладони. - Никогда не предполагал, что мелкий случай заденет людей. Почему это так? Ведь после репортажа из Токио пришли просьбы издать пластинку японских шлягеров.
      – Люди гораздо ближе к земле, чем мы думаем, - сказал я Тому. - О чем человеку рассказать в связи с далеким землетрясением? Что опоздал из-за срочных дел на рейс в Токио и благодарит судьбу, а точнее - свой счастливый жребий? Таких из миллионов может быть один…
      – Может, ты открыл новое направление в репортаже? - задумчиво произнес Бак. - Не поймали еще Луиджи?
      – Пока нет.
      – Будешь давать?
      – Все ждут продолжения. Судьба Джино не забыта…
      – О'кей. Славный мальчишка, - пробормотал Том.
      Через неделю в бельгийском городке арестовали Луиджи. Как и предполагалось, он был подставной фигурой, заурядной личностью, не стоившей даже нескольких строк в газетной хронике. Но на следствии выяснилось, что заводик принадлежал могущественному международному концерну "Петролеум" с главной конторой в Нью-Йорке. Репортеры обратились к президенту концерна. "Петролеум" все отрицал.