– Я уезжаю, - сказал я другу. - Принеси, пожалуйста, орешки.
      У-у принес тарелку с солеными орешками и в вознаграждение взял со стола жвачку, задумчиво отправил в рот целую коробку, не позаботившись снять обертки, меланхолично стал жевать.
      – Я уезжаю, - повторил я. - Не скучай, дружище.
      Он подогнул одну ногу, другую, лег со вздохом на бок, и я пощекотал друга сначала за ухом, а потом по животу, как принято веселить собаку или ребенка. Слоненок задребезжал своим хоботом-пылесосом.
      Я оставил его на попечение трех служителей в опустевшем доме.
      В Канаде, куда я летел, на Крайнем Севере, должно было произойти крупнейшее за последнее столетие пробуждение потухшего вулкана. Проще говоря, извержение, о котором знал один я.
      В Монреале выдалось несколько свободных часов, и я пошел на хоккей, чтобы обдумать будущий репортаж. В толпе орущих людей, где выделяются лишь сосредоточенные глаза и открытые рты, я чувствовал себя, как всегда, независимым и одиноким. Публика, жаждущая развлечений, - вот мой главный зритель, потребитель продукции "Телекатастрофы". Она, конечно, не поймет моего "голубого репортажа" из Канады: зачем, мол, Бари берется за камеру, если не предвидится ни одной жертвы? А ведь художник иногда должен делать какие-то вещи именно для себя, иначе он превратится в механический придаток бизнеса.
      Мой снежный репортаж чуть не сорвался из-за "голубой лихорадки", как фальшиво называли газеты строительство нового нефтепровода Аляска - Штаты.
      Северный поселок, где я приземлился, переживал джеклондоновские времена. Каких только бродяг здесь не встретишь: строителей, бизнесменов, проповедников, шоферов, косматых молодых людей - тысячи и тысячи безработных, искателей приключений, разного рода дельцов и бездельников бросились в Канаду и на Аляску, едва услышав о суперпроводе. Гостиницы и частные дома переполнены, кафе и бары забиты, койка в сарае стоит пятьдесят долларов на ночь, и то ее еще надо найти. В этой пестрой, случаем сбитой толпе царили дикие нравы, и хотя кольты и охотничьи ножи в эру джинсов носит не каждый, первобытный закон правоты сильного был превыше всего. Местные власти, полиция, судебные чиновники исполняли еще некоторые служебные формальности, но не скрывали от прессы, что ждут не дождутся, когда схлынет эпидемия желто-денежной лихорадки и придется всерьез заботиться о нравственности тех, кто выживет и останется в опустевшем поселке.
      Припоминаю, что много лет назад здесь был построен первый суперпровод. Построен очень поспешно, с техническими дефектами, так как Америка жаждала дешевой нефти. Самые большие убытки понесла канадская природа: по всей трассе тундра, леса, озера превратились в мертвую зону, покрытую нефтяной пленкой. И вот люди снова спешат, кладут рядом вторую супертрубу, чтобы она заглатывала нефть со дна морского и выплевывала из Компьютеров многозначные цифры прибыли. Дурачье!
      Об опасности, вновь грозившей природе, напоминали листовки, которые негромко, но настойчиво предлагали прохожим молодые люди городского вида. Я пробежал листовку и, усмехнувшись, сунул в карман. Что этот листок бумаги для бородатых плечистых парней в стальных касках и комбинезонах, рассеянных по всей тундре и тайге? Им не бумагу подавай - машины и трубы! По шестнадцать - восемнадцать часов, без выходных вкалывают одичавшие парни. Месяц за месяцем. Чтобы однажды выйти из тайги с "дипломатом", набитым сотенными купюрами, подмигнуть красотке на рекламном щите, приглашающей всех желающих в город игр и развлечений Лас-Вегас, гарантирующей бесплатную дорогу и бесплатное проживание в самых шикарных отелях.
      Многие возвращались (бесплатный билет на самолет в оба конца) с курортным загаром, щеголевато одетые, смущенно держа в руке опустошенный чемоданчик. И начинали все заново, пока не закончен этот чертов суперпровод. Как я установил из разговоров в самолете, полугодового заработка хватало максимум на две недели развлечений.
      В транспортной конторе мне вежливо сообщили, что арендованный моей компанией вертолет разбился в тайге и мне не могут выделить никакой машины, поскольку все они на трассе, а мой путь - тысяча пятьсот миль в сторону. Мне предложили оплатить примерные убытки, и я понял, что время здесь ценится особенно дорого, а самый дефицитный товар - полярный транспорт.
      В другое время я бы пожал плечами и улетел домой, но сейчас был взбешен. Мне наплевать, что ни один человек на улице не узнал меня: эти одичавшие, отупевшие от подсчета в уме стодолларовых бумажек люди когда-нибудь вернутся в цивилизованный мир и снова сядут к телевизору, станут моими рабами… Но я забрался в эту глушь, чтобы сделать репортаж для души, и на тебе - нет вертолета… Может быть, чиновники транспортной конторы полагают, что вулканы извергаются по заказу и можно отсрочить начало? Я проклинал своего агента, который, зная о желтой канадской лихорадке, не догадался заказать второй вертолет… Я грозил устроить здесь настоящую катастрофу и показать ее всему белому свету.
      – Господин Бари, - молодой служащий тронул меня за плечо, выразительно посмотрел на часы, - время у вас еще есть…
      Простой жест отрезвил меня.
      – Что вы предлагаете?
      – Может быть… я подумал… Может, вас выручит мистер Юрик?
      – Кто этот Юрик?
      Служащий пожал плечами:
      – Какой-то чудак… Но у него свой вертолет.
      Юрик разыскал меня в баре гостиницы и забросал вопросами: откуда мне известно, что потухший тысячелетия назад вулкан вот-вот пробудится от спячки? Оказалось, этот чудак коллекционирует странные предметы: древние плиты земной коры. Я слышал, но не знал, что есть на самом деле люди, для которых зафиксировать на пленку проснувшийся вулкан, рождение нового острова или обвалившийся старый дом в Сан-Франциско, возле которого проходит разлом коры, - события чрезвычайной важности, за которыми охотятся годами. Я привык работать, а не охотиться. Но сразу почувствовал в Юрике родственную душу и перешел с ним на "ты".
      Решили вылететь на рассвете.
      Ночью Юрик мучил меня своими открытиями из области сумасшедшей географии. Я слушал снисходительно, представляя его простое лицо со сросшимися бровями и изредка поддакивая в ответ. Что мне от того, что когда-то Африка была на Южном полюсе, а Северная Америка в тропиках; что Италия вклинилась в Европу, а Индия - в Азию, вздыбив горы, как носы автомашин в лобовой аварии? Что мне от того, что под Японией древние плиты земной коры круто, почти вертикально уходят вглубь, вызывая землетрясения, - я давно уже заснял свой коронный репортаж о Токио… Юрик прав, провозглашая древнюю истину: не боги Олимпа совершали чудеса на Земле, сама беспокойная Земля непрерывно перестраивает себя. До Юрика это открыл Леонардо да Винчи, оценивший найденные в горах окаменелые морские раковины. Юрик цитирует, как мне кажется, голосом самого Леонардо: "Над равнинами Италии, там, где сейчас летают только птицы, в отдаленном прошлом на обширных отмелях плавали рыбы…"
      Но что-то в словах Юрика заставило меня задуматься. Странный смысл его наблюдений дошел до меня не сразу. Плиты, хоть и с малой скоростью, движутся, сталкиваются, создают напряжение. Земля, как и люди, испытывает стресс. Многие катастрофы, которые я снимал, являлись лишь частичной разрядкой, сбросом напряжения, выходом из стресса всего земного шара. Следовательно, на нашей планете есть какие-то "предохранители", которые не позволяют бедствиям перерасти в мировую катастрофу?..
      Земля стара и опытна. А если стресс в шестнадцать лет? Сработают ли природные предохранители, выдержит ли организм?
      Я уже думал об Эдди.
      И вспоминал сына все те часы, пока мы летели с мистером Юриком над ледяным панцирем к нашему вулкану.
      Я так давно не видел снежной пустыни, что оцепенел в кресле рядом с Юриком. Сначала он рассказывал мне об огромном разломе, вдоль которого мы летели, а потом умолк, тоже углубился в себя.
      Моя жена Мария не оказалась партнершей в моих делах, как это обстояло у Лоты с Томасом. Впрочем, сравнение тут чисто субъективное. Баки - фирма, ее двухголовая монолитная администрация. Я - лицо творческое, в чьи затеи никто из фирмы не вмешивается, спецкор катастрофы, король-одиночка. Мария - корреспондент журнала "Супермода", распространяемого в сорока четырех странах. Она по-своему королева - королева моды. Достаточно сказать, что в сорока четырех странах женщины последовательно меняют наряды "Мария" с номером очередного года.
      Когда я в Токио, она в Рио-де-Жанейро, когда я уезжаю из дома по срочному заданию, она вдруг возвращается. Транспорт у нас одинаковый - самый дорогой и самый удобный, но очень редко пересекаются во времени и пространстве маршруты. Мне приятно бывает думать, стоя со своей камерой в гондоле воздушно-реактивного шара над пылающим городом, что где-то в темноте южной ночи плывет снежно-белый лайнер и все пассажиры провожают взглядом Марию в платье "северо-восточного циклона", которое она сконструировала только что в своей голове.
      Эдди не мог одновременно путешествовать на лайнере и плыть над городским пожаром. Он был дома, рос, учился, встречал нас с раскрытыми объятиями, а сам, наверное, думал: кто же я?
      Самолюбия Эдди было не занимать. Первое его самостоятельное слово было не "папа" и "мама", а "я". Позже он добавил "сам". Так и осталось до сих пор: "Я сам…" Он с удовольствием слушал мои рассказы, щеголял по дому, очень похожий на девочку, в платьях матери, но в упорном взгляде темных глаз, складках под губами, вздернутом подбородке постоянно чувствовался настойчивый поиск мысли: а я, кто же на этом свете я?
      Иногда меня даже пугала его одержимость. Я вглядывался в сына и видел нечто чужое - как бы маленького Томаса Бака, стремительно идущего к своей цели, только одинокого, без деловой улыбки.
      У Эдди не было друзей. Они его сразу же покидали, едва улавливали в любой игре чувство скрытого превосходства.
      Все это пришло мне на ум не сразу, а когда произошел у Эдди внезапный душевный слом. Я снимал на Филиппинах наводнение и как раз в моторной лодке посреди затопленной деревни принял по рации телеграмму от жены: "Эдди сбежал из дома". Я помчался в Мюнхен.
      Несколько дней мы провели с Марией в хлопотах. Как же так: он стрелял из игрушечных пистолетов… играл в футбол и хоккей… увлекался поэзией… рисовал иногда целыми неделями - совсем как дед… освоил мотоцикл настолько, что катил почти на одном колесе, - словом, был как любой мальчишка! И почему он вдруг перестал быть им?
      Оказалось, Эдди несколько месяцев назад бросил школу, бродил одиноко по дому, валялся бесцельно в постели, а потом вывел из гаража свой мотоцикл и примкнул к группе мототрюкачей, гастролировавших в городе.
      – Зачем ты это сделал? - допрашивал я с матерью Эдди, нагнав группу в одном из маленьких провинциальных городов.
      – Я хочу сделать номер "Эдди возьмется"!..
      На нас смотрели полные мрачной решимости глаза.
      – За что ты возьмешься, Эдди? - спросила трагически мать.
      И тогда сын бросился к ней и разрыдался. Захлебываясь, он рассказал Марии, что два года назад увидел в кино, как прыгает на мотоцикле "звезда" рискованных трюков. Кто-то сказал Эдди, что за такие трюки платят кучу денег. С тех пор он только и прыгал на двух колесах - через заборы, канавы, бочки. Когда преодолел с помощью подкидной доски четыре поставленных в ряд автобуса, то решил, что выбор сделан, и примкнул к мототрюкачам.
      – Но зачем? - растерянно спросила Мария. - Разве мы мало зарабатываем?
      – Я сам…
      – Прыжками через автобусы сейчас никого не удивишь… Ты… - Я махнул рукой.
      – Если понадобится прыгнуть через собор Святого Павла, то Эдди возьмется! Я - Эдди!..
      Я рассмеялся:
      – Именно "ты - сам"?
      – Да. Я - сам!
      Голос сына дрожал от волнения. В своем воображении он уже создал фирму из одного профессионала.
      Мария молча смотрела на нас, как на ненормальных. Наконец она устало спросила Эдди:
      – Ты станешь из-за какой-то ерунды рисковать жизнью?
      Он уже успокоился, пожал плечами.
      – Это тоже профессия…
      Уговоры ничего не дали. Эдди объяснил, что ждет совершеннолетия, чтобы заняться самостоятельными трюками.
      Некоторое время мы с Марией получали отчеты частного детектива, из которых явствовало, что Эдди прилежный ученик циркачей. Потом он вернулся ненадолго домой… Потом нашел во Франции какого-то знаменитого тренера.
      Дом опустел. У-у, которого я покупал для сына, стал моим другом.
      Почему такой резкий перелом? Такой выбор? Чего недоставало мальчишке?
      На мгновение представил, что лечу над белым пространством снегов не с Юриком, а с Эдди, собираюсь рассказать ему о вулкане, показать извержение… Нет, эта минута навсегда потеряна. Эдди если и поднимется ввысь, то не для созерцания - для какого-нибудь головоломного прыжка вниз. Я живу в своем одиночестве, Эдди - в своем. И все это называется вроде бы обычным словом - самоутверждение.
      Страшная разобщенность наблюдается между людьми. Мне кажется, она началась совсем недавно, в эпоху, когда внешний комфорт и рациональные идеи стали вытеснять в людях эмоции. Я имею в виду не только электронную кухню, телевизоры, личный транспорт, но и нейтронную бомбу, выход в космос, завоевание океана: человек внезапно осознал не только свои гигантские возможности, но и понял, что его Земля, как и его дом, - обозримый с вышины объект, с ограниченными ресурсами и очень уязвимый. Наука невероятно расширила границы свершения добра и зла, и многие явления, ранее непонятные обычному смертному, стали для него очевидными, как мораль в сказке. Люди замкнулись в скорлупе своего уюта, в эгоцентризме своей стандартной личности.
      Помню, прочитал книгу о двух первых представителях человечества, ступивших на Луну: Армстронге и Олдрине. Меня поразило не само описание события 21 июля 1969 года, за которым затаив дыхание следил весь мир, а признание американских астронавтов, что они долгое время до полета служили вместе, но так и не сдружились. Зачем же, спрашивается, надо было вместе лететь на Луну? Позже Армстронг превратился в затворника, хотя пресса старательно называла его простым гражданином США…
      Быть может, мы все на этой земле такие же затворники, а считаем себя обычными гражданами?..
      – Смотри! - Юрик указывал на горизонт. - Началось!
      Вдали выползало черное грибовидное облако.
      Неужели опоздали?
      Я схватился за свою камеру, Юрик, включив автопилот, - за свою. Краем глаза я заметил, что снимаем по-разному. Юрика заботил только вулкан. Я же сделал прежде всего панораму снежной долины, показал медленно смещавшееся в сторону облако, схватил начало пеплопада.
      Облако изнутри освещалось молниями, гремело громом - вулкан работал на всю мощь. Сверху, словно нудный осенний дождь, сыпал и сыпал пепел, покрывал серым цветом долину, лес, бурные ручьи.
      Вертолет резко взмыл вверх: мы подлетели к вулкану. Конечно, съемка передает гораздо масштабнее всю грандиозность этого события, чем обычные слова. Но вулкан работал!
      Над рваным конусом плясали огненные столбы. Стоял непрерывный гул. Из жерла вылетали бомбы на высоту до километра. Казалось, вулкан целился именно в нас, в хрупкую машину. Но он просто разряжался, пулял из пепельной темноты камнями в сверкавшее вдалеке солнце. Совсем как мальчишка, который запускает камешки в поднебесье.
      В самом деле, подумалось мне, а почему бы и человеку не поступать так, как вулкану? Когда накипит на душе, нет сил больше молчать, - открыть крышку и выпустить лишний пар!.. Вулканы, как утверждает мистер Юрик, не менее индивидуальны, чем люди. Вулканы просто мудрее.
      Долго кружили мы возле проснувшейся горы. Когда показался огненный фонтан, поднялись еще выше, надели кислородные маски.
      – Давай, давай! - орал, высунувшись из кабины, Юрик. - Жми, парень! Салютуй!..
      Слово "парень" не очень-то подходило к этому пробудившемуся великану природы, но вулкан нам обоим казался очень симпатичным.
      Фонтан уже ослабел, огонь захлестнул кратер, и сверху по стенам и из боковых трещин хлынули в долину потоки лавы. Лед мгновенно испарялся; озера шипели и заполнялись жидкой магмой; деревья, камни, земля - все горело на ее пути. Можно представить, какая разыгралась бы паника, если бы суперпровод проходил рядом с вулканом. Но здесь природа противоборствовала сама с собой. Я снимал "голубой репортаж", ощущая себя жалким человеком наедине с гигантом вулканом.
      Позже, когда огненный транспортер замедлил ход и встал, озаряя багровым светом долину, мы рискнули подлететь к жерлу.
      Внизу воцарилась такая тишина, что от нее звенело в ушах.
      Кратер смотрел на нас снизу пристальным огненным оком. Оно опаляло жаром. Вертолет медленно снижался. Наверное, у Юрика, как и у меня, появилось то же инстинктивное желание дикаря, которого неудержимо притягивает огонь. Пришли на ум слова Фауста, стоившие ему жизни: "Мгновенье! О, как прекрасно ты, повремени!"
      Незабываемое зрелище!.. Повремени! Вот уже видно, как озеро лавы колышется и вздыхает. Время от времени газы прорывают малиновую пену, и озеро пыхтит и плюется.
      Куски лавы цвета киновари разбрызгались по темным склонам конуса. Нестерпимо жарко…
      Снова вверх. Снова под нами огненный глаз.
      Позже многие из видевших репортаж признавались мне, что их посетила странная мысль: будто они заглянули в окно своего детства, в свое прошлое… Их так влекло огненное озеро, что они отпрянули от экрана.
      Вечером мы разбили палатку на соседней сопке, чтоб любоваться агонией великана. Он освещал долину розовым светом, настолько ярким, что можно было не только фотографировать, но и читать книгу.
      – Спасибо! - Юрик, израсходовавший весь запас пленок, долго тряс мою руку. - Это незабываемо, Бари!
      Он лежал в спальном мешке, не смыкая глаз.
      – Что бы ты хотел сейчас, Бари?
      – Уснуть.
      В этом адском розовом сиянии никак не спалось. "Вот и все, - устало думал я. - Исполнена еще одна цель. Цель на пути в бесконечность…"
      – Я хотел бы отблагодарить тебя, Бари, - снова заговорил Юрик. - Не знаю как… Где ты встречаешь Новый год?
      – Нигде.
      – Замечательно! - Юрик сел, согнув пополам мешок. - Едем к Файдому Гешту.
      – К Гешту? - Я расхохотался. - Он что, пригласил тебя?
      – Конечно. У меня два приглашения на новогодний бал.
      – Гешт, который экономит на мыле для рабочих, приглашает тебя на рождество? - Я отвернулся от шутника.
      Юрик проворно вылез из мешка и, приплясывая перед моим носом, потрясал розовыми билетами.
      – Да, Гешт! Да, Гешт! Эх, Бари, - он сел на землю, - ты хоть и король, но плохо знаешь причуды власти. Именно Гешт дает обед на тысячу персон!

Глава четвертая