Чтобы знал я, что все невозвратно, чтоб сорвал с пустоты одеянье, дай, любовь моя, дай мне перчатку, где лунные пятна, ту, что ты потеряла в бурьяне!
      Гарсиа Лорка Ноктюрн пустоты
      Из книги "Поэт в Пью Порке"
      Дождь, дождь, бесконечный дождь.
      Он встречает меня в любом городе, куда бы я ни направился; он особенно ненавистен по ночам.
      Раньше, в детстве, в такие вот ночи я просыпался словно от внезапного толчка и с замиранием сердца слушал стук капель в оконное стекло, считал, сколько лет мне осталось жить. И, не окончив счета, снова проваливался в глубину ночи. А утром никак не мог вспомнить ночную арифметику: светило за окном солнце, и меня ждали очень важные дела.
      Как давно не вспоминал я про солнце…
      Дождь, дождь. Дождь - моя бессонница.
      Я зажег на минуту свет, чтобы удостовериться, что нахожусь в том самом номере парижской гостиницы, где на стенах висят старые копии древних картин. Веласкес, Рембрандт, Гойя быстро успокоили меня. Захотелось вдруг увидеть Эль Греко, но в этой гостинице, как я предполагал, хозяйка считала Эль Греко слишком современным - бунтарем и сумасшедшим.
      Что ж, пусть будет ночь без Эль Греко, решающая, быть может, последняя ночь моей жизни. Где-то в чреве этого музейного особняка, скорее всего - за той стеной, спят мои преследователи. Ни Гойя, ни дождь, ни моя бессонница не потревожат отдыха двух сильных, уверенных в своей безнаказанности людей. Но они сразу проснутся, выскочат из-под одеяла, едва их микроэлектроника возвестит, что я начал одеваться.
      Проклятый дождь - когда же он кончится!..
      Газеты, печатающие сводки погоды на первых полосах, забавляют время от времени читателей сообщениями о всевозможных дождях: с золотыми рыбками, кладами старинных монет, полиэтиленовыми мешками, принесенными откуда-то ураганным ветром. Когда человек ежедневно ходит в водоотталкивающем плаще под струями опасного для здоровья дождя, его не очень-то волнует разная чепуха про золотую рыбку. Эти двое за стеной, которым дано задание превратить меня во что угодно, - они в примитивных своих снах, наверное, никогда не видят снег.
      Снег я видел на севере Канады. Никогда не приходилось мне окидывать взором такое громадное белое пространство: летишь час, два, три, а под вертолетом сплошное сверкание - лед да снег.
      Мы с мистером Юриком, хозяином вертолета, только жмурились от удовольствия и старались не смотреть друг на друга. Казалось, на всей планете нет ничего другого, кроме снега. И сами себе мы представлялись инопланетянами, исследующими неизвестное.
      Слева белое полотно прорезал мощный рубец. Он тянулся за нами на сотни миль и был виден все время впереди. Словно напрямик через льды, подчиняясь какой-то тайной цели, разворачивая брюхом скалы, прополз огромный гигантский червь. Но это называлось прозаически - "разлом". В древности здесь столкнулись две плиты земной коры.
      Юрик кивнул налево, крикнул, стараясь перекрыть шум мотора: "Можешь себе представить, что земля по ту сторону разлома на миллиард лет старше, чем эта?"
      Я посмотрел на него, как на сумасшедшего. И потом мы оба хохотали… Ну, как представить себе такую сумму лет? Груду долларов еще можно мысленно увидеть, тем более что у моего спутника имелось несколько десятков миллионов… А тысяча миллионов лет? Что они для человека, который живет в миллионы и миллионы раз меньше?!.
      Интересно, сколько заплатили этим типам, храпящим в двух шагах, за меня, за мои сорок пять лет?..
      Они следовали за мной в разные города, куда я прилетал. Я узнавал их мгновенно: глаз репортера, насколько я убедился, острее и наметаннее, чем у иного опытного полицейского. Я сразу распознавал их профессию.
      Убийцы, как известно, предпочитают строгую специализацию. Есть каратели, "дикие гуси" - они же "зеленые береты", террористы, "гориллы", бесшумные привидения и многие другие. Эти двое были специалисты по катастрофам. Но все они, конечно, обычные, классические, описанные в детективной литературе гангстеры.
      Я знал, как это делается. Я даже узнал в одном из преследователей Джо-американца, или, как его любили называть газеты, Джо-смертника, гонявшего когда-то с дикими скоростями пробные машины, бывшего чемпиона мира по ралли, а теперь - обыкновенного автоубийцу, мастера удара сбоку или сзади.
      Что ж, они остроумно придумали - организовать самому известному телерепортеру по катастрофам персональную катастрофу. Эффектно, логично, правдоподобно. В потоке глупых слов, посвященных этому незначительному происшествию, промелькнет, быть может, одна правдивая фраза компетентных людей: "Он сказал лишнее…" - и только!
      Нет, я пока что не собираюсь присутствовать на собственных похоронах.
      Впервые я обнаружил "хвост" в Нью-Йорке. Черный автомобиль настойчиво преследовал меня. Когда мне это наскучило, я остановил машину и выскочил узнать, что они от меня хотят. Один поспешно скрылся в ближайшем подъезде. Второй остался за рулем и принялся с наглым видом рассматривать меня. Он не реагировал даже на оскорбительные слова, позволил записать номер машины. Затем сорвался с места, скрылся. Через час я узнал от знакомых в полиции, что номер фальшивый.
      Я ругал себя за то, что растерялся, проявил несдержанность, не схватился по привычке за телекамеру. Однако было от чего растеряться: впервые в жизни не я был наблюдателем, а кто-то другой фиксировал мои действия.
      Следующим был Джо.
      Он нагнал меня в Мюнхене.
      Две машины преследовали меня на безлюдной мирной улице. Зеленая обогнала и преградила дорогу. Вторая пристроилась сбоку. На мгновение я увидел за рулем Джо-смертника в надвинутой на лоб шляпе, очень сосредоточенного. Успел лишь подумать: "Неужели Джо будет портить такой дорогой "Мерседес"?"
      Последовал двойной удар. Сначала блестящий черный "Мерседес" ударил мне в борт, потом добавил по капоту.
      Моя машина вылетела на обочину, и в тот же миг я понял, что должен на полном ходу влететь в тоннель подземного гаража, врезаться в железную дверь.
      "Неужели так примитивно - в дверь?!"
      Меня спасло то, что я вовремя увидел Джо, угадал его план.
      Мне удалось резко крутануть руль, бросить машину влево, промчаться по тротуару, обогнать зеленый автомобиль, выскочить на оживленную магистраль. Здесь меня оставили в покое.
      Шел дождь, мокрый асфальт сливался в сплошную ленту. Я долго гонял на больших скоростях по улицам, потом по шоссейным развязкам вокруг города, чтобы прийти в себя, обрести привычное душевное равновесие. Джо-смертник… Кто бы мог подумать, что он станет зарабатывать на жизнь подлыми ударами сзади!
      Я дважды снимал Джо на гонках, когда он попадал в серьезные переделки. Первый раз после аварии его собирали буквально по частям, особенно лицо, все кости которого оказались раздробленными. Хирурги придумали для Джо специальные магнитные челюсти, и он демонстрировал перед моей камерой, как быстро расправляется с бифштексом. Второй раз Джо еле успели вытащить из горящей машины.
      Долго с экранов не сходила телевизионная реклама протяженностью в десять секунд: человек в гоночном шлеме устало вытирает пот со лба, после чего одним глотком выпивает пиво, швыряет на мостовую пустую банку - и все видят сияющее, изборожденное сотнями шрамов, с победно задранным носом лицо знаменитого Джо. Да, это был он… Реклама побила рекорд долголетия. Джо поглотил на телеэкранах не один миллион банок. Потом о нем забыли. И вот я снова вижу воскресшего смертника.
      "Чистое убийство" на этот раз не удалось Джо. Не тот удар после пива… Как оправдается он перед своим начальством?
      С виду он совсем не страшен. Мрачный карлик с лицом вечного старика. Он и улыбнулся-то, по-моему, всего один раз - в рекламном ролике. На такие трюки, как рекламные улыбки, телевидение имеет своих специалистов.
      Эти двое, что встретили меня в Париже, посерьезнее Джо. Я сразу же, увидев быстрый взгляд острых глаз, молчаливую неторопливость и уверенность своих преследователей, понял, что третий акт спектакля, по замыслу его авторов, должен стать заключительным. Я не возражал сыграть давно продуманную роль.
      Остановился в любимой монмартрской гостинице "Мари", в номере со "своими" картинами. Мне было приятно представить недоумение на тупых лицах специалистов по катастрофам, разглядывавших полотна Рембрандта или Рубенса. Но пусть и они хоть раз в жизни увидят мир подлинных чувств.
      Пообедал в маленьком ресторанчике на Монмартре, где все еще исполняется лихая, бесшабашная музыка прошлого, которую сегодня воспринимаешь с грустной мыслью о всем минувшем. Пусть эти двое, сидящие в углу, с завистью смотрят на мой бокал бургундского урожая 1964 года, самого старого и дорогого бургундского, пусть почувствуют, что человеческая жизнь, как и бургундское 1964 года, больше не повторятся, что они сами, в конце концов, смертны.
      Заказал портье билет на завтрашний рейс "Париж - Токио", велел разбудить в пять утра. Пусть эти двое недоспят!
      Я как бы давал моим партнерам по игре возможность выбора кульминации в пространстве и времени. А сам чувствовал, что это должно быть в Токио, будет завтра, а точнее, послезавтра, потому что солнце движется навстречу самолету, и очень быстро, незаметно для сознания промелькнут еще одни сутки жизни. Токио был когда-то площадкой моего коронного репортажа - "Токио, день Т.". Там, на узких японских улицах, среди небоскребов и хижин, ждет меня господин Карамото, подполковник, а теперь, возможно, и полковник секретной службы, которой я доставил в свое время неприятности. Гангстеры рассчитали точно: дальше Токио мне деваться некуда.
      Я встал с постели, зажег свет. Хватит дрыхнуть этим лентяям! Вызвал такси, стал собирать чемоданы.
      Решающий акт начался.
      В аэропорту, во всеобщей суматохе, гангстеры не попадались мне на глаза, и я о них почти забыл, но в самолете увидел их в креслах за своей спиной и на мгновение даже обрадовался: летят - значит, авиационной катастрофы не будет.
      Интересно, как они ухитрились протащить через таможенный контроль и электронную аппаратуру свои металлические игрушки? Или у гангстеров теперь в ходу пластмассовые пистолеты? Но какие в них пули? Не пластмассовые же!
      Мое оружие - телекамера. Я могу позволить себе маленький фарс.
      Беру камеру, кладу на плечо верный приклад, нацеливаю объектив. Мои сопровождающие моментально отгораживаются газетами, поглядывают на меня без выражения каких бы то ни было чувств. Все же я успел сделать несколько кадров и тут же убедился в полной безликости этих людей, для которых я просто господин Икс или Игрек по секретной инструкции. Скучно так, господа гангстеры!
      Куда приятнее другие лица. Они разные, они человеческие, выражают усталость, раздражение, самодовольство, покой, любопытство - гамму разнообразнейших чувств, присущих людям. Я шел по проходу между креслами, снимая лица пассажиров, пока не услышал предупреждение стюардессы:
      – Прошу извинить. Некоторые недовольны, что вы их фотографируете…
      Я протянул ей репортерскую карточку.
      – Простите, я не могла поверить: это вы?..
      Я сел на место.
      – Господа, - зазвучало по громкосвязи, - среди нас находится Джон Бари, специальный корреспондент тележурнала "Катастрофа". Это объявление, мы надеемся, удовлетворит тех пассажиров, кто протестовал против съемки. Мы рады приветствовать Джона Бари.
      Раздались аплодисменты. Я встал, поклонился, сказал свою коронную фразу:
      – Заверяю вас, что катастрофы не будет.
      Смех, болтовня, дорожные знакомства скоротали время до Москвы, где самолет делал посадку.
      Час стоянки был у меня строго рассчитан.
      Я выпил бокал воды, рассказал несколько забавных историй в кругу новых знакомых. А сам с каким-то неожиданным напряжением вглядывался в лица людей неизвестного мне мира.
      Буфетчица. Бармен. Стайка стюардесс за чашкой чая. Пилоты, спокойно идущие на взлетную полосу с чемоданчиками в руке.
      Обычные люди. Спокойные, деловые лица… Почему же я так нервничал, так переживал, что мне придется быть среди них?
      Взял чашку кофе, поставил на стол. Вместе с сахаром бросил зажатую между пальцев таблетку. Размешал. Посмеялся со всеми. Выпил кофе.
      Я знал, что будет дальше. Ждал десять секунд. Потом, напрягая все силы, встал, увидел вскочивших с места убийц, хотел что-то крикнуть и потерял сознание.
      "…Неужели это снег?"
      Отключилась тишина. Я видел вокруг себя белое пространство, слышал звуки.
      "Нет, не снег", - сказал я себе.
      И понял: это белый потолок, белые стены, белые халаты. Вспомнил все и пошевелился.
      – Вам нельзя! - сказал женский голос.
      Я оглядел собравшихся возле кровати людей, очень обрадовался, не обнаружив ни одного знакомого лица.
      – Это не инфаркт, - сказал я по-русски. - Это симуляция.
      – Не надо говорить.
      Смысл слов строгого голоса я уловил, так как заранее выучил несколько десятков русских фраз.
      – Я буду говорить! - возразил я, обращаясь к своим новым союзникам. - Пожалуйста, вызовите полицию.
      Кто-то склонился надо мной:
      – Как вы себя чувствуете, господин Бари?
      – Хорошо, - я постарался улыбнуться. - Поймите, я выпил одну таблетку. Другие - в моем кармане… Я прошу полицию.
      – У нас милиция.
      – Хорошо, милицию.
      Я откинулся на подушку и внезапно уснул.
      Проснувшись, заметил двух мужчин в белых халатах и сестру. Все шло по сценарию. Сестра осведомилась о самочувствии и ушла. Мужчины из милиции представились, спросили, чем могут быть полезны.
      – Джон Бариэт, - назвался я настоящим именем. - Поверьте, я говорю только правду…
      – Вам нельзя волноваться, - сказал по-английски один из них.
      – Чепуха! - Я сел в постели. - Когда я снимал свои выпуски "Телекатастрофы", я был совершенно спокоен, но я лгал себе и другим. Вы это понимаете?
      Они молчали.
      Я вскочил, подбежал к окну и увидел белый покров.
      – Снег! - сказал я тупо и вдруг возликовал: - Неужели снег?
      – Это снег, - подтвердил старший милиционер.
      – Снег! - закричал я, понимая наконец, что значат для меня, для всего мира чистые белые дорожки, пышные шапки на деревьях, сосульки, свисающие с крыши. - Снег! Это замечательно!..
      Сестра, вбежавшая в палату, пыталась оторвать меня от подоконника, но я не сдавался.
      – Вы не знаете, как это важно - снег! - настаивал я. - Его можно встретить только на вершинах гор!.. Это Москва?
      – Москва.
      Слово привело меня в чувство. Я оглядел присутствующих.
      – Господа, я надеюсь, вы видели выпуски моей "Телекатастрофы"?
      По лицам я понял, что не видели.
      – И не слышали моего имени?
      Собеседники молчали.
      Мне стало холодно. Я сел на белоснежную кровать.
      – Я, Джон Бари, специальный корреспондент всемирных теленовостей "Катастрофа", хочу сделать важное заявление. В вашем лице, - я окинул официальным взглядом милиционеров и сестру, - надеюсь встретить понимание, порядочность и… человечность.
      На меня смотрели три пары внимательных, заинтересованных глаз.
      Я начал рассказывать.

      – С этой минуты, господа, я говорю только правду, - повторил я и оглядел спокойные лица. - Вы не смеетесь? Вы правы. Правда никогда не смешна, хотя самое лучшее качество в человеке, которое отличает его от примата, - это чувство юмора.
      "Впрочем, самое опасное животное, - добавил я про себя, - человек. Это правда. Доказательства? Я сам, моя жизнь…"
      – Я, Джон Гастон Мария Жолио Бариэт, родился во Франции в семье художника Г.-Б. Бариэта, сегодня всеми забытого. Моя мать-американка успела дать мне, кроме жизни, только имя - Мария, одно из моих имен, - и оставила меня с отцом. Отец мой Гастон из всех ценностей на свете предпочитал работы великого германца Альбрехта Дюрера. Возможно, поэтому он поселился и прожил всю жизнь в Нюрнберге…
      Он не был, конечно, современным Дюрером, хотя прилежно и вдохновенно резал и печатал гравюры фантастического содержания. Но и будь Г.-Б. Бариэт очень талантливым, со своим устаревшим отношением к роли художника, к искусству, смыслу жизни, он не нужен был бы людям. В наш век массового искусства, когда человек привык видеть в чужих домах, гостиницах, парках одни и те же картинки, кубы из пластика, нагромождения железа и камней, случайно попавшая на глаза индивидуальная работа вызывает лишь раздражение. Авторские оттиски с гравюр Г.-Б. Бариэта охотно раскупались любителями, но он, как ни старался, не мог обеспечить своей фантазией даже по одному экземпляру все гостиницы мира. Я, во всяком случае, нигде не видел его работ, кроме как у нескольких близких друзей… Отец понимал всю бессмысленность, несовременность своей позиции, но он был слишком упрям и ничего поделать с собой не мог.
      В отличие от отца, я выбрал массовую по своим конечным результатам профессию - телевизионного журналиста.
      Стоял душный июльский полдень, когда я, Джон Бариэт, сын умирающего художника, выпускник специального телефакультета, лежа нагишом на старой тахте в пронизанной золотистой пылью мансарде, вообразил себя Джоном Бари - королем вселенской хроники - и поверил в выдумку, поверил в силу телевидения, в свою силу. Я увидел словно наяву фиолетовые тени Памира, голубизну Антарктиды, кукурузное золото Аризоны, огненный шлейф над Камчаткой. Я не знал еще, что собираюсь сотворить с этим пестрым миром, в голове стоял сплошной туман, но глазок воображаемой телекамеры - мой глаз - выхватывал из общей картины ужасающие подробности: вот зашаталась гора… треснули вечные льды… цветущая земля мгновенно превратилась в мрачную пустыню.
      Вдруг я отметил про себя, что я одет и направляюсь к телефону. "Спокойно! - сказал я себе. - Ты молодчина, что выбрал самую рабочую профессию в телевидении - оператора… Ты станешь Джоном Бари, если очень деловым тоном выложишь свою идею Томасу Баку".
      Внизу надрывно кашлял отец. Он лежал в своей комнате и разглядывал две гравюры мастера Дюрера - единственное, что делало его уверенным в своей правоте и даже счастливым.
      Одна из них - авторская копия 1513 года - знаменитая "Рыцарь, смерть и дьявол". Как и многие мальчишки столетия тому назад, со страхом разглядывал я в детстве смерть в белом саване, с короной на голове, обвитой змеями, и рядом отвратительное колченогое рогатое чудовище. Всадник в латах и с тяжелым мечом вызывал невольное восхищение. Натянув поводья, привстав на стременах, держит свой путь через мрачный лес. Он не оглядывается на дьявола, царапающего сзади доспехи, не обращает никакого внимания на скачущую рядом смерть. Смерть протягивает ему песочные часы, на каменистой тропе, под копытами коня, белеет череп. Рыцарь и без напоминания знает, что жизнь быстротечна, но он должен совершить свой подвиг. Ни дьявол, ни смерть не остановят его.
      Таким вот рыцарем с волевым, сосредоточенным лицом остался в моей памяти отец. Твердость духа, уверенность в цели, любовь к жизни отмечали особой печатью его лицо, когда он резал на деревянных досках гравюры, держал в руках стопку чистых листов бумаги, дарил друзьям лучшие работы. Он отчетливо осознавал, что мир постоянно разрушается и обновляется, что идет извечная борьба светлого и темного начал. Как и Дюрер, мучительно искал он формулу прекрасного, закон совершенства человечества. Он так и ушел со своими убеждениями из этого мира, не дрогнув духом, не оглянувшись ни разу назад…
      Том ждал в старом подвальчике "Под липами", облюбованном нами еще в школьные годы. Несколько лет я не видел удачливого коммерсанта, бросившего учебу ради дела, но Том все такой же - с вечной улыбкой под длинным красным носом. Упругим боксерским шагом он шел ко мне, словно уже зная цель нашей встречи.
      – Том, - сказал я, пожимая горячую сухую ладонь, - ты выглядишь так, как хотел: самостоятельный человек, а не шпаргальщик и задавала.
      Том просиял еще больше, отреагировал немедленно:
      – А ты, Джон, как всегда, хочешь подсказать мне ответ?
      Спокойные серые зрачки буравили мои глаза.
      – Мне захотелось, Томи, обратить твое внимание на некоторые факты, которые еще не встречались в твоей биографии.
      – В моей биографии давно не было тебя, Джонни!
      Том обнял меня за плечи, усадил рядом, сделал заказ. Он непринужденно ухаживал за мной, предлагая самые лучшие блюда и напитки. Да, за эти годы он стал деловым человеком! Я знал, что Том основал свою компанию, торгующую телевизионными программами, снятыми по заказу фирм в разных странах.
      Выть может, именно поэтому моя идея могла заинтересовать Бака. Впрочем, я уже сомневался во всем, так как со стороны было слишком очевидно, кто из нас кто. Достаточно взглянуть на синий элегантный костюм Тома и мои мятые джинсы.
      И все же я азартно изложил приятелю суть затеи.
      Мир постепенно сходит с ума (с этим Том незамедлительно согласился). Разного рода политиканы все больше походят на персонажей шаблонного детектива - с перестрелками, взрывами, похищениями, невероятным клубком причин и следствий, в котором трудно разобраться обычному человеку. Наука в глазах этого человека утратила прежнее доверие: ученые не в состоянии предугадать все последствия своих открытий. Земной шар все чаще сотрясают стихийные бедствия, мы являемся свидетелями постепенного уничтожения природы. Мир держится на зыбких весах ядерного баланса.
      Представь себе состояние простого смертного, убеждал я Тома, человека, который с утра прыгает из лифта в машину, вертолет или электричку, потом снова в лифт, проводит весь день в деловой суматохе, возвращается домой тем же сложным путем, чувствует себя наконец-то в привычной обстановке, отдувается, садится в кресло и включает телевизор. Что он видит? Непрерывную жвачку выступлений скучных людей в очках, надоевшие ковбойские ленты, бездарные концертные номера, от которых зрителя бросает в сон. Изо дня в день наш телеэкран воспитывает безразличие к человеческой трагедии, порокам, насилию: из миллиона зрителей вряд ли хоть один сочувствует горю ближних.
      – Что ты предлагаешь? - быстро спросил Бак.
      – Организовать всемирную службу теленовостей "Катастрофа".
      – Цель?
      – Вызывать в людях чувство сострадания.
      Я принялся объяснять, как можно оперативно, объемно, в цвете фиксировать портативной телекамерой землетрясения, засуху, извержения, цунами, ливни - все то, от чего зависит жизнь тысяч, а иногда и миллионов людей в разных уголках земного шара. Расходы, разумеется, тут немалые, но в основном они организационного порядка. Несколько толковых, бесстрастных хроникеров могут обеспечить материалами все телестудии мира.
      – Москва не купит, - кисло заметил Том.
      – При чем тут Москва? - удивился я.
      – Ты прав: ни при чем! - Бак рассмеялся, махнул рукой. - У них не бывает катастроф, так они устроены, - жестко добавил он. - Америка купит. Да! Американцы все войны видели только по телевизору.
      Бак подался вперед, сосредоточился. В уголках рта обозначились две резкие морщины.
      – Я должен подумать! - резко сказал он.
      Но я видел, что он уже давно считает. Сначала - расходы. Потом - самое главное: сколько может стоить минута рекламы в таком тележурнале? Воображение Бака, как мне казалось, с удивительной скоростью пожирало пространство и время, начиненные разнообразными катастрофами. Например: гигантская панорама разрушений в супергороде вдруг прерывается на самом захватывающем - кадрах рухнувшего небоскреба… Далее зритель мчится с очаровательной блондинкой вдоль берега моря на "Мерседесе" марки завтрашнего дня… так вот… сколько уплатит концерн автомобилей за минуту такой прогулки, если в ней будет участвовать четвертая часть телезрителей земного шара?.."
      – "Телекатастрофа"! - громко сказал Том, и серые глаза его на миг вспыхнули синим светом. - Это замечательно придумано! Подожди меня, Джон.
      Он бросился к телефонной кабине, и я догадался, что минута оценена деловым умом Бака тысяч в триста, а то и в полмиллиона долларов. Чисто интуитивно я рассчитывал на его хватку и не ошибся. Сейчас Том даст необходимые поручения своей конторе, проверит все на компьютерах.
      Я ошибся. Бак потом признался мне, что его голова работает лучше любого компьютера. Он сразу прикинул баланс и понял, что для осуществления грандиозной затеи его миллионов будет маловато, потребуется дополнительный капитал. Бак звонил домой, советовался, как быть. Он вернулся с видом победителя.
      – Джон, - торжественность была в его голосе, - моя жена приглашает тебя сегодня на прием в честь короля репортеров "Телекатастрофы"!
      – Какая жена? - промямлил я, с ужасом осознавая, что безумная идея в этот момент начинает обретать плоть, превращается в миллиарды лихорадящих человечество кадров. - В честь какого короля?
      – В честь тебя… - Бак растирал ладони. - А жена… Разве я тебе не говорил?.. Мы уже два года…
      В тот вечер мне запомнились энергичные движения рук моего приятеля. Он словно согревался от внезапного холода или добывал древним способом огонь. А может, совершал и то и другое. Будущее манило его ярким пламенем и одновременно пугало холодом пустоты.
      И еще - Лота. Невысокого роста, в белом платье с пунцовой розой, белокурая, тонкая, как девочка. Лота Бак оказалась не менее практичной, чем ее юный супруг. И как они только успели найти друг друга за те немногие годы, пока я возился со своей телекамерой!
      Прежде всего она проверила на прочность мою идею:
      – Вызывать чувство сострадания - не каждый решится в наши дни на такой романтический поступок. Вы молодчина, Джон!
      – Ну что вы, фрау Бак, это лишь…
      – Лота, Джон…
      – Это, Лота, лишь общие слова… Психологическая основа нашего предприятия гораздо сложнее и тоньше. Вы, надеюсь, понимаете, что дело вовсе не в романтике… Давайте посмотрим на будущую "Телекатастрофу" глазами зрителя…
      Я начал с того, на чем остановился в разговоре с Томасом: человек приходит с работы и включает телевизор. Он похож на загнанную черепаху - еле переводит дыхание под прочным панцирем потолка своей квартиры. Его никакими силами нельзя заставить бежать дальше, как лошадь. Но нельзя дать и сразу уснуть - иначе черепаха умрет от ничегонеделания.
      Человеку, придавленному и разбитому большим городом, нужно помочь выйти из состояния стресса. Ему необходимы, как глоток лекарства, маленькие переживания, вызванные большими неприятностями. И будет просто замечательно, если мне удастся все эти переживания перевести в возбужденно-радостное состояние!
      Лота не отрывала ни на миг взгляда, будто оценивала спокойными темными глазами мое будущее.
      – Кадрами катастроф, - возбужденно пророчествовал я, - мы заставим людей очнуться от сна с открытыми глазами, сжаться в кресле от внезапного страха, потом осмотреться вокруг, увидеть себя в домашнем уюте, вздохнуть радостно и спокойно: жив, здоров, могу идти спать… ну их к черту - все мировые катастрофы!
      – Браво! - крикнула Лота. - Браво, Джон. Ты - молодец!
      – Это тонизирует! - подытожил ее супруг. - Рождает энергию. Побуждает к делам, любви, жизни!
      – Выпьем за жизнь! - Лота подняла бокал. - За ее нового короля, короля "Телекатастрофы"!
      – За будущего! - вклинился в тост пылающим носом Томас.
      – За настоящего! - Лота оглядела торжествующим взглядом своих родственников, молчаливо, с немецкой пунктуальностью подсчитывающих, сколько они могут выделить на необычное эфирное предприятие, и неожиданно подмигнула мне.
      Я заговорщически просигналил в ответ, понимая, кто настоящий хозяин "Телекатастрофы".
      И увидел себя со стороны. Запомнил этот момент…
      Все зрители "Телекатастрофы" теперь прекрасно знают, что любой выпуск сенсационных новостей кончается одинаково. Спецкор Джон Бари, ведущий репортаж из любой точки планеты, оборачивается в кадре лицом к зрителям, подмигивает им: "Сегодня больше катастроф не будет".
      Это значит: то, что вы увидели только что, произошло в Гватемале… или в Сахаре… или на Филиппинах. Это трагично. Нечеловечески трудно для осмысления. И страшно.
      Но это далеко от вас. Вы-то, вы-то… живы?
      Живите!

      За двадцать с лишним лет, пока я работал специальным корреспондентом "Телекатастрофы", многое произошло в моей жизни.
      Я имел все, что предсказала в тот вечер фрау Бак: самый высокий среди журналистов гонорар, семью, свору приятелей, верного друга. И все постепенно терял. Все, кроме единственного: самого себя. Не ухмыляйтесь, это немало значит в наше время. Ведь я - Джон Бари!
      Этажи жилищ моих Баков неудержимо росли вверх. Сначала им показалось тесновато в кирпичном доме рядом со мной (родились сын и дочь). Потом - душновато в современной вилле в долине Рейна… Позже - неуютно в комфортабельно оборудованном рыцарском замке… И наконец… я забыл все разнообразные причины неожиданных переездов Баков.
      Наверное, они и сейчас обитают в великолепном поднебесье…
      Я тоже сменил немало квартир после смерти отца, но предпочитал углубляться не вверх, а вниз: этаж-полтора над землей, залы для спокойного созерцания жизни под нагретым, замусоренным, истоптанным асфальтом - лучшая, по-моему, конструкция для жителя нашего времени. Особенно если он хочет сохранить редкого друга.
      Мой друг - слон У-у.
      Стоит только его позвать - "У-у", как из оранжереи раздается радостный отзыв, похожий на звук детской дудки, и из банановых зарослей вырывается мой друг. Он бежит со всех ног, как настоящий слон, прижав уши и подобрав хобот. Словно в атаку. Я даже немножко его побаиваюсь - малютку слона, слона-карлика, выведенного для домашних прихотей богачей.
      У-у когда-то стоил мне дороже, чем гонорар за минуту рекламы сегодняшних "Телекатастроф". В моих глазах он ничего не стоит, он бесценен, как бывает бесценен друг.
      Он подбежал к креслу, резво топоча по плитам, и замер. Подошел неслышно, приветливо, продул мои волосы теплым воздухом и тотчас стал искать в карманах сладкое.
      Он едва доходил до моих коленей. А хоботок был похож на микропылесос. Но, черт побери, это был слон, настоящий африканский слон с большими, как лопухи, ушами, прекрасным обонянием, реактивной сообразительностью - словом, мой У-у.