Скоро начнется ожидаемое. Облако очутится в центре треугольника. Где-то в таком же лесу луч мазера пошлет серию сигналов. Включится нейтронная пушка: пучок нейтронов позволит увидеть строение облака - это второй угол треугольника. И тогда, возможно, наш телескоп уловит таинственный голос и мы узнаем, кто оно, откуда и почему.
      - Пора.
      Весь дом состоял из одного просторного зала. Длинный, как прилавок, пульт управления пристально смотрит на входящего десятками глаз приборов. Два оператора на вертящихся стульях. Под руками у них клавиатура кнопок, на уровне глаз - экраны и скачущие цифры световых часов. Отдельно стоит круглый стол с пачкой бумаги и стаканами чая - это для нас. Бригов помешивает ложечкой и жестом предлагает устраиваться.
      Ждем молча, как ждут нацеленные антенны и мокрый притихший лес за окном. Кто знает, может, сосны, и ели, и даже трава настроены не хуже стальных струн на неслышный шепот далеких миров - только мы об этом не догадываемся?
      - Пора.
      Темное расплывчатое пятно на экране - это облако, как бы замершее в удивлении: к нему обращаются на "вы", как к почтенной Галактике. Вот побежали зубцы по голубому зеркалу: мазер передает свои сигналы - язык математики, понятный всем разумным существам, тысячи земных понятий. Но главное сейчас - третий приемный экран нашего телескопа, сетчатка циклопического радиоглаза. Если облако отзовется, мы это увидим.
      Зубцы струятся и по нашему экрану, но пока это след обычных излучений и помех. Помех много. Хотя в зоне телескопа и замерло движение, мы не могли остановить жизнь планеты. Летели своими путями рейсовые ракеты. Кружили гравипланы. Рвался в глубь шара "Алмаз". Работали взрывы. Трещали радиостанции. Весь пестрый клубок самых обычных дел наматывался на чуткие усы антенн и рябил нежную гладь экрана. Мы ждали непривычных зубцов - вот сейчас облако крикнет нам в ответ и взметнется острый пик на экране. Электронный мозг планеты мгновенно расшифрует сигнал, переведет его в человеческие слова, или уравнения, или цифры - первая реплика в дискуссии будет брошена.
      Молчал аппарат Центра Информации. Молчали мы. Молчало облако.
      Потом облако ушло - пятно на экране исчезло.
      Резко звякнули в стаканах ложки: Игорь в сердцах ударил кулаком по столу. Он вскочил, выбежал из зала. Бригов сидел, задумавшись, даже не поднял голову. Я вышел вслед за Игорем.
      - Не могу! - Игорь грозил кулаком неизвестно кому - телескопу, небу, лесу. - К чертям летит вся техника! Я больше не могу.
      Я был с ним согласен.
      ...И все же мы работали, как и прежде, перелетали из города в город, гнули спины у счетных машин, яростно спорили. Только один человек не волновался, был воплощением спокойствия - Бригов. Мы часто на него нападали, вели себя по-мальчишески. Бригов молча выслушивал и потом говорил. Коротко, убедительно. Он не изрекал истин и не дрожал в предчувствии великих открытий - он просто работал. Его не смутило, что нейтронная пушка не смогла пробить облако. На следующий день мы получили конспекты новых расчетов. По отражениям пучка нейтронов Бригов построил уже свежие гипотезы. И хоть мы кляли свою судьбу и чересчур громко стучали клавишами, нам нравилось упорство Акселя.
      10
      Мальва, южный порт, был заклеен объявлениями:
      "Подводный город Юхоон (Тихий океан) приглашает геологов, химиков, горнопроходчиков, микробиологов, сейсмологов.
      Условия: школы, парки, зрелищные предприятия, квартиры со всеми удобствами".
      Такое я видел впервые. Обычно в подводные города ломились. Словно отвечая на мои мысли, кто-то за спиной сказал:
      - Гнет воды.
      Я обернулся. Бронзоволицый упитанный моряк. Почему-то он смутился, заморгал выгоревшими рыжими ресницами, пояснил свою реплику:
      - В моральном, конечно, смысле... Вода, да еще это облако - слышал? А так - нормально. Едешь, что ли?
      - Не те специальности, - сказал я.
      - Ясно.
      Я стоял на горе над портом. Согнутые пальцы кранов, блеск воды, пассажиры, китовые туши надводных кораблей и сигарообразные - подводных. Глаза мои равнодушно скользили по этой великолепной картине, не высекая искры, из которой разгорается воображение романтиков. Мне не хотелось одеться празднично, как это принято всеми путешествующими по морю, ступить на трап и ощутить в ногах дружеский толчок волны. Некоторое время назад, когда облако стояло над Мальвой, в порту вдруг вспыхнула драка. Я впервые видел ослепленных яростью людей; они пускали в ход кулаки, ремни - что попало. Если б не Аксель, не знаю, как бы все кончилось.
      Он вломился в слепую толпу, как топор в муравейник. Я уже упоминал об огромной, просто чудовищной силе этого человека, но то, что я видел до сих пор (как Аксель сгибал металлические трубы, приподнимал за колесо мобиль, отшвыривал с дороги валуны), было лишь безобидным пинг-понгом. Бригов усмирил этих молодчиков за считанные секунды, расшвырял их своими ручищами так свирепо и ловко, что не получил ни одного удара. Тут я поверил, что в средние века он мог бы удержать целую армию у какого-нибудь моста, ведущего к замку.
      - Уходите, - сказал Аксель.
      И они ушли. Наверно, никто из них не понимал, почему разгорелась потасовка.
      Вот из этой агрессивной, атакованной облаком, зазывающей на дно океанское Мальвы я и вызвал Каричку. Просто так - вдруг решил и вызвал. Не по видео, а просто по телефону.
      - Ой, Март! - обрадовалась она, и я сразу увидел в золотых ободках зрачки, сияние вокруг головы. - Ты путешествуешь? Откуда ты?
      - Из Мальвы.
      - Красиво звучит. Как твое облако?
      Я рассказал коротко и про города, и про людей, и про наш недавний спор.
      - Не скучно? - спросил я.
      - Наоборот. Ты объяснил очень понятно. Сейчас много говорят и пишут. В основном общими словами. А у тебя очень точно. И ты во всем этом участвовал?
      - Участвовал... Как ты? Чем занимаешься?
      - Ничем. Знаешь, Март, на меня напала тоска. Вот сижу и думаю: зачем жить до ста лет?
      - Ты будешь жить бесконечно. Скоро изобретут сон на десятки, сотни лет, и ты будешь просыпаться в новых эпохах.
      - Март, ты чудак, я же серьезно.
      - Ну что ты, Каричка. Ты больна?
      - Увы, Март, даже не больна. Читаю вот старинный роман - "Дама с камелиями". Так вот, раньше умирали от чахотки, и все жалели этого человека. Понимаешь?
      - Не очень...
      - Мне кажется, я никому на свете не нужна.
      - Ты нужна мне.
      - Ты очень далеко, Март.
      - Хочешь, я прилечу через двадцать, нет - пятнадцать минут? Сейчас!
      - Не надо, Март!.. Я просто болтаю и сегодня не в духе. Не обращай на меня внимания и передавай привет всем нашим.
      - Каричка, ты по-прежнему моя колдунья?
      - Да. Счастливо, Март! Меня зовет мама.
      И все. Я долго не опускал трубку, слушая скучную тишину. Долго смотрел в окно, пока не наткнулся на Луну. Бесплодная, злая ледышка. Такую не взял бы даже для точки в моем рассказе.
      Как отделяет людей пространство - время!
      Особенно время...
      Меня так расстроило настроение Карички, что я забыл спросить у нее про Рыжа.
      С Каричкой я больше не разговаривал: только решусь, наберу номер и подзываю Рыжа. Что-то мешало мне просто, как раньше, сказать ей: "Вот и я. Не разбился, а соскучился". Я копил решимость, все откладывая разговор, как будто однажды должен был сказать важные, решающие слова.
      - Эй, Март, - радостно кричал Рыж, - с гравилетом все будет в порядке! Тебе красный?
      - Конечно.
      - Линия крыла - как была?
      - Да, Рыж.
      - А как ты крепил пластины? У меня не получается.
      Я объяснил, как надо крепить.
      - Еще дней десять, - сообщил Рыж, - и все готово.
      - Спасибо.
      - Прилетишь?
      - Прилечу.
      - Прокатимся?
      - Прокатимся... Как там Каричка?
      - Как всегда - рассеянная.
      - Рассеянная?
      - Ну да, растяпа!
      - Что ж она потеряла?
      - Да вроде ничего. Смотрит на меня и не видит. А ну ее! Март, скажи, вы когда поймаете облако?
      - Скоро, Рыж, хотя это трудно.
      - Я знаю. Но ты скорей прилетай. И Леха тебя ждет. Помнишь - который на ракетодроме?
      Как же! Забыть этого ушастика с горящими глазами пирата! Да никогда! И все же, Рыж, ты одна моя мужская опора. Все друзья обо мне забыли. И Каричка - я это чувствую. Ты - никогда.
      Но даже Рыжу, немому хранителю моих тайн, не рассказал я об одной встрече, хотя он и знал этого человека. Речь идет о моем дяде Гарге.
      Он появился передо мной, когда я уныло сидел в кресле, один в пустой сумеречной комнате.
      - Я часто наблюдаю за тобой, Март. Печальная картина.
      - Дядя? - Я вскочил и тут же сел, подчинившись предостерегающему взмаху руки.
      - Да, печальная история, я это вижу. - В голосе дяди слышалось сочувствие. - Зачем тебе все эти напрасные метания? Осунулся, побледнел...
      - Простите, дядя, но как... как вы наблюдаете за мной? Вы ведь так сказали?
      Дядя усмехнулся:
      - Так, именно так. Секретов от тебя, мой мальчик, у меня нет - слишком долго объяснять. Ты помнишь мое приглашение?
      - На Ольхон? Помню. Но зачем?
      - Мне нужен хороший программист. Но главное другое: именно на Ольхоне начнется новая история человечества.
      - Не понимаю.
      - Скажу иначе. Тебя, как молодого ученого, волнует природа облака - не так ли?
      Я кивнул, польщенный преждевременно присвоенным титулом.
      - Ты можешь узнать все это за пять минут и приобрести мировую славу.
      - Как, на Ольхоне?
      - Да.
      - Облако там ответит?
      - Ответит.
      - Ур-ра!
      От радости я бросился на дядю, чтобы сжать его в объятиях, подбросить, позвать всех наших, представить с гордостью: мой дядя, который... Но руки обняли лишь пустоту, я пролетел сквозь Гаргу, не остановленный ни единой частицей его тела, и врезался в стену.
      Это был хороший, отрезвляющий удар. Тампель-два. Действительно, после столкновения Игоря с деревом пора было отличать призраки от материальных твердых тел. И как я мог забыть поведение дяди на ракетодроме, которое Рыж назвал фокусом-мокусом! Поддался на уговоры, поверил в сказку. Или, может, уже представил свой портрет висящим в зале Совета? "Академик физики М.Снегов. В 18 лет, работая программистом, установил связь с инопланетной цивилизацией"... Олух! Размазня! Манная каша!..
      И все же, с другой стороны, дядя был подозрительно осведомлен о наших действиях. Еще звучал в моих ушах его голос, минуту назад я ясно различал в темноте черты его лица. Не мог же я сойти с ума! Нет, мне просто не везет. Именно всяких теле- и других иллюзий остерегался в своей жизни, и именно вся эта чепуха преследовала меня на каждом шагу.
      Я представил лица товарищей. "Ты, Март, просто переутомился. Отдохни-ка сегодня".
      И решил промолчать.
      11
      - Вы слышите, оно играет?
      Сгорбленный старичок указывал на открытую дверь.
      - Кто оно? - не понял я.
      - Само по себе. Давно уже играет, вот что я вам скажу.
      Ничего необычного не было в том, что летним вечером из дверей и окон летела тихая звенящая музыка, что какой-то невыключенный инструмент играл сам по себе. И старик, подошедший ко мне, был просто старый старик, согнутый пополам временем, с мелко дрожавшей рукой. Но тон, которым он говорил, заставил меня насторожиться. Я поспешно встал со скамейки, крикнул Игоря, и мы втроем пошли к соседнему с Вычислительным Центром дому.
      Наш провожатый, одетый в черный, наглухо застегнутый костюм, музыкант или хранитель музея, семенил впереди и постоянно оглядывался, словно проверяя, идем ли мы. Я рассказал Игорю суть дела, хотя, собственно, рассказывать было и нечего.
      - Вы забыли выключить инструмент? - спросил Игорь.
      - Не знаю, - сказал старик. - Обычно я играю на нем сам. Он без программы.
      - Как? - удивились мы.
      - Для этого я вас и позвал.
      Мы ускорили шаг и вышли к дому. Это был клуб: небольшой дом, в котором, вероятно, давались любительские концерты. Поднялись по ступеням навстречу мелодии.
      Не сразу уловил я ее характер. Пока мы взбирались по лестнице, шли по гулкому вестибюлю, потом по темному коридору, я хотел лишь увидеть инструмент, игравший без всякой программы. А войдя в зал, облегченно улыбнулся: обыкновенная виола, глупый деревянный электроящик с клавишами только и всего. Но почему-то мы стояли возле дверей, стояли и не шли дальше. И тут я подумал, что эта виола играет до странности тихую музыку; она не усилилась, когда мы ступили в зал, звучала так же вкрадчиво, как и издалека. И мы осторожно двинулись вперед, между пустых кресел, к сцене, хотя, честно говоря, ноги мои не шли. Вдруг захотелось сесть, расслабиться, закрыть глаза и слушать далекий звон. Нет, даже не звон. Я не могу сказать точно, что было в этой торжественно-радостной и вместе с тем жалобной мелодии: может быть, с таким звуком текут реки на чужих планетах?
      Честное слово, по моей дубленой шкуре бегали мурашки, пока Игорь не прыгнул на сцену и не дернул шнур.
      - Концерт окончен! - громко объявил он, включив свет. Подскочил к виоле, откинул крышку и изумленно протянул: - Да-а...
      Я заглянул через его плечо. Виола действительно была старого образца непрограммированная.
      - Ну что вы скажете, молодые люди? - спросил старик.
      Мы еще раз обнюхали розетку и шнур, сняли с ящика все крышки, но ничего любопытного не увидели.
      - Остается предположить, что ваша электросеть транслирует музыку. Игорь попытался найти выход из бессмысленного положения.
      Старик быстро включил виолу. Ящик молчал.
      - Надо навести справки в городском управлении. - Он еще шутил! - Я тридцать лет имею дело с этим инструментом и признаюсь вам, что так он еще не играл.
      Старый музыкант нажал на клавиши, и виола зазвучала. Весьма обыкновенно, как играют все виолы.
      Мы удалились с каким-то чувством вины. "Самодеятельность", - только и сказал Игорь.
      Этот почти нелепый случай можно было не вспоминать, если б Игорь неожиданно не оказался прав: в технике действительно разразилась "самодеятельность".
      На другой день мы срочно вылетели в Мезис, большой индустриальный центр, где приключился бунт автоматов.
      12
      Бунт - сказано слишком громко. Неподчинение человеку? В этом было что-то мистическое. И все же произошло необычное: в Мезис съехались все знаменитости техники.
      В большом городе выходящее из привычных; рамок событие легче всего проследить в гостинице. Когда к подъезду ежеминутно подкатывают мобили новейших марок, и нашего Акселя то и дело окликают какие-то личности, и во всей сверкающей пятидесятиэтажной свече с трудом находится один тесный номер на четверых - жди дальнейшего развития событий. И мы ждали, скучно наблюдая из окна сорок седьмого этажа громожденье зданий, поток мобилей и сверкающую вдалеке стеклянную реку - крышу того самого сталеплавильного гиганта, где что-то произошло. Судя по уцелевшей крыше, взбунтовавшиеся автоматы стекол не били.
      Шутки шутками, а остановка завода - дело серьезное. Это мы с Игорем понимали. И оправдывали внезапное исчезновение Бригова. Не могли только понять, куда, вслед за ним пропал Пашка Кадыркин - ведь в Мезисе у нас не было знакомых.
      Пашка появился через час.
      - Ребята! - Он поманил нас пальцем. - Пошли.
      Хитрый Кадыркин узнал, что на завод не пускают, но нашел другую лазейку к свежей информации: напросился в гости к бионикам. Молодец - нас не забыл.
      Институт бионики походил на разворошенный палкой муравейник. Прозрачное громадное здание стояло, конечно, на своем месте, и автоматы отнюдь не играли в чехарду, но сами бионики бегали по коридорам и лестницам столь стремительно, что полы их халатов трепыхали белыми крыльями; они чему-то радовались, как дети, и, хватая друг друга за руки, тянули в свои лаборатории.
      - Все сюда!
      - Ой, ребята, смотрите!
      - Эврика! Мировое открытие в результате случайности.
      - Ты что-нибудь понимаешь?
      - В принципе этого не может быть...
      - Абракадабра! И больше ничего.
      - Спроси меня что-нибудь полегче!
      - Кто еще не видел интроцептор-феномен?
      - Гений или безумец?..
      - Ущипни меня - я перестал понимать биоматематику...
      То, что мы видели, было похоже на забавную игру, в которой, правда, участвовали не все: кое-кто просто шагал с мрачным видом, оставаясь во всеобщей суматохе наедине с самим собой.
      А Кадыркин сразу включился в игру: ведь он уже знал ее правила. Вынырнув из-за спин, потащил нас в комнату и, показывая на железный ящик с короткой трубой окуляра, довольно объявил:
      - Любуйтесь: автомат-абстракционист!
      Мы с Игорем смотрели на бумажную ленту с длинными колонками цифр, на выпуклый глаз трубы, на прекрасную цветную фотографию восхода солнца в космосе, висящую на стене перед окуляром, и пока ничего не понимали. Тогда Пашка и длинный парень в очках, конструктор ненормального автомата, стали наперебой объяснять нам, что этот железный ящик исследует тончайшие цветовые оттенки и сообщает свое мнение в цифрах. До сих пор он работал со знанием дела. Но если присмотреться к последней ленте, той самой, что лежит перед нами на столе, сразу станет ясно, что с автоматом что-то случилось: он перепутал все цвета, пропорции и нарисовал такое полотно космического восхода, что любой абстракционист прошлого лопнул бы от зависти.
      Мы ходили от машины к машине, смотрели ленты с вычислениями, графики, наброски уравнений, сделанные хозяевами этих автоматов - биологами, инженерами, математиками, нейрофизиологами, или, вернее сказать, биониками, потому что многие были разносторонними специалистами. Некоторые ретивые конструкторы уже копались в электронных схемах, другие, наоборот, ходили вокруг своих творений чуть ли не на цыпочках, не позволяя к ним притронуться. Кто-то листал толстенные журналы записей с таинственными для посторонних названиями: "Поведенческая реакция таких-то искусственных и таких-то живых систем". Кто-то лихорадочно списывал с экрана справки Центра Информации. Кто-то уже придумал свои гипотезы и отстаивал их в жестоком споре.
      В девять часов тринадцать минут утра все машины в этом доме, до сих пор работавшие нормально, начали выдавать необычную информацию. Машинный бред - кое-кто называл его гениальным прозрением - продолжался четыре часа. По решению институтского совета большинство автоматов было выключено, некоторые получили новые задания и продолжали работать в запертых от любопытных лабораториях. Возбуждение, растерянность захлестнули коллектив. Сначала никто ничего не понимал. Чуть позже на всех этажах зазвучали смех и удивленные восклицания. Дрогнули даже скептики, разглядывая ленты чудной математики. К нашему приходу институт гудел как улей.
      Бесполезно было бы описывать десятки электронных систем и конструкций, которые "пророчествовали" четыре часа. Это потребовало бы специальной терминологии, математики и чертежей, да мы и не вникали подробно в устройство каждого автомата. То, что мы видели, возможно, было поверхностным первым наблюдением, в котором эмоции преобладали над научной логикой. Но я коротко перечислю свои впечатления, пусть даже неправильные с точки зрения строгой истины, ибо они гораздо лучше сохраняются памятью, чем сухие исследования. Не стоит, пожалуй, приводить и названия автоматов: во-первых, я не все запомнил, во-вторых, не хотелось бы примешивать сюда нелюбимую мною латынь, а в-третьих, с названиями сейчас такая путаница, что один и тот же прибор по воле изобретателя имеет подчас десяток-другой имен. Специалист разберется во всем сам, затребовав в Центре сборник "Проблемы бионики" N_117923.
      Вот что произошло в те часы в Институте бионики:
      аппарат, анализировавший передачу чувств на расстоянии, зарегистрировал реакцию вкусового нерва, схожую с сильным ожогом;
      электронная модель искусственного животного (его еще никак не назвали) отметила появление электрической активности в глазе эмбриона, что нарушало хронологию его развития;
      другая модель, разрабатывавшая поведение этого животного, не смогла предсказать самое простое: как питать на первых порах новорожденного (конструктор печально заметил, что в таком состоянии она не смогла бы даже ответить, как потрогать нос пальцем правой руки);
      машина, исследовавшая изображение на сетчатке глаза, нарисовала таинственную картину: отображение предмета исчезло, появлялось серое поле, потом предмет частично восстанавливался, возникало черное поле и т.д.;
      искусственный электронный мозг, выключив часть системы, потерял дар речи;
      модель агрессивного вируса превратилась в модель пассивного вируса;
      в схеме локатора, подражавшего ночной бабочке и летучей мыши, за несколько миллисекунд разыгралась трагедия жизни и смерти (причем бабочка съела мышь);
      автомат, который воспроизводил эволюцию каменной черепахи на Марсе, неожиданно повернул в сторону от истории; кажется, он мог даже заселить планету разумными существами;
      модель внутреннего восприятия человека ловко перевела ощущение здоровья в ощущение подавленности;
      автомат четырехмерного пространства цветового восприятия человека увидел солнце за горизонтом, новые краски неба, разноцветно окрашенные тени, доказав тем самым, что скоро все люди будут смотреть на мир глазами великих художников;
      модель самоорганизации архигигантского мозга, которым не обладает ни одно живое существо, модель Центра Информации - справочной службы планеты - установила, что в результате непрерывного потока сведений число связей между новыми ячейками памяти стремится к бесконечности и потому нет смысла даже работать над этой проблемой (что, конечно, противоречило практике: Центр Информации постоянно сам перестраивался и в любой момент мог выдать самую новейшую справку, стоило только поднять трубку и набрать номер);
      эмоциональный автомат начертал на рулоне замысловатую кривую, которая соответствовала-четырехчасовому Машинному смеху...
      Повторяю: я не бионик, и все описанное здесь - Впечатления постороннего, с которым специалисты говорили мимоходом. Но не трудно понять, что в 9:30 все автоматы мгновенно перестроили свои программы и потом одни из них неожиданно разрешали задачи, что можно назвать прозрением, другие же несли околесицу. Но даже то, что казалось чепухой, как я догадывался, было очень важно для этих бегавших по коридорам людей: теперь они другими глазами смотрели на своих умных электронных младенцев. Все, что они раньше делали, в несколько часов окуталось непроницаемой завесой какой-то тайны. И сам светлый, насквозь пронзенный солнцем институт вдруг превратился в таинственный черный ящик. У кого не заблестят глаза, не прервется на миг дыхание, когда он увидит такой неожиданный, наглухо забитый, полный сюрпризов ящик! Открываешь крышку, а там, внутри, - множество других, более мелких черных ящиков, и в каждом из них тоже спрятаны ящички. Дальше, дальше - только открывай, только смотри, думай...
      Пусть электронщики сами открывают свои черные ящики, пусть психологи и нейрофизиологи перенесут их выводы со своими поправками на живые организмы - я ничего не мог им посоветовать. Может, один только гигантский мозг Центр Информации планеты - был в состоянии сопоставить миллионноликую информацию и сделать правильные выводы. Но даже я, маленький человек, связывал столь разные события последних недель и догадывался, что в их основе прячется то, что мы, как и сотни ученых, мучительно ищем все это время: икс - энергия облака. Приборы уловили его присутствие в то утро над Мезисом. Следовательно, облако неожиданно изменило свою стратегию: оставив пока людей, нанесло первый удар технике. Вывести технику из-под контроля человека - не эту ли цель преследовало оно?
      На завод мы так и не попали. Наверно, не все должны были видеть печальное зрелище: километры замерших автоматов, конвейеров, прокатных станов, погасшие глазки печей, в которых застыла сталь.
      Теперь мне казалось, что лучше б облако атаковало нас, чем машины. В конце концов, мы, люди, можем пересилить себя, начать работать в полную силу после любой болезни. Мы придумаем, как победить неуязвимого врага. Но когда наступит этот момент? Когда мы сумеем схватить облако в железный кулак?
      13
      - Я давно хотел вас спросить, Иосиф Ильич: что это за сцена, где один человек стрелял в другого? Ну, когда вы первый раз демонстрировали визуализатор... Ведь этого не было на самом деле?
      ...Мы опять в обманном Тампеле, куда вернулись с удовольствием, несмотря на печальное событие: близ города разбились два гравилета. Вечером, покончив с делами, я и Игорь пошли, конечно, в гости к Менге.
      Пустая комната с экраном. Менге со смешными усиками сидит передо мной в кресле. Я наконец решился спросить о том, что меня давно мучило: почему, когда Менге показывал нам картину паники, на экране возник человек с автоматом в руках?
      Менге на мгновение закрыл глаза и резко сказал:
      - Было!
      Он сцепил пальцы так, что они побелели, помолчал, но успокоиться не смог.
      - Было, - рассказывал он отрывисто. - Не со мной. С дедом. Его убили фашисты в тысяча девятьсот сорок первом году. Он жил в Варшаве. Отец мой, еще мальчишка, остался жив. Он рассказал мне. С тех пор я не могу забыть...
      - Простите, Иосиф Ильич.
      Я сам ненавидел фашистов - по истории, конечно, но чувствовал себя виноватым, что нанес неожиданный удар этому человеку. Хорошо еще, что был выключен экран.
      Менге вдруг улыбнулся и прочитал стихи:
      О Солнце!.. Там, где тень от лип густа и ароматна,
      Кидаешь ты такие пятна,
      Что жалко мне ступать по ним.
      - Соня... - задумчиво продолжал Менге. - Когда она была малышкой, а я строил в болотах реактор и по пояс проваливался в вонючую жижу, самое главное было увидеть раскидистую липу и под ней мою девчонку в коротком белом платьице. Представляете? Вся, с ног до головы, в золотых кружочках и смеется. Вот тогда - все было нипочем...
      Маленькая Соня в солнечных веснушках - это я хорошо видел. Но если б ты знала, взрослая Соня, сама тишина и спокойствие, как мой друг Игорь Маркисян приставал ко мне в ракете: "Ты парень что надо. Никогда не забуду, какие глаза были у Сони, когда мы уходили. Честное слово, Март, ты ей нравишься". А я смеялся и уверял, что я совсем не то, что надо такой умной девушке, как Соня, и сердце мое совсем в другом городе, и смотрела-то Соня как раз не на меня, а на него, чурбана недогадливого, и ему ставила компресс на голову, а не мне. Если б ты слышала, Соня, такие дикие речи моего друга, который девчонок никогда не замечает, глаза твои улыбнулись бы, и ты стала б еще красивее.
      - Соня решила уехать, - сказал Менге. - На Памир, в обсерваторию. Она вам не говорила?
      Вот как! На Памир? Значит, Игорю придется залетать на Памир.
      А вслух я сказал:
      - Нет, не говорила. Там прекрасно. Я там был.
      - И я был, - усмехнулся своим воспоминаниям Менге. - Что ж, пойду искать молодежь. Вот вам обруч. Вы, кажется, хотели поразмышлять вслух.
      Я смутился: Менге умел читать чужие мысли!
      Он ушел. Я остался в комнате один. Один со всем миром. В этом мире сгущались тучи. Установки постоянно следили за облаком. И там, куда оно направлялось, спешно садились гравилеты и ракеты, замирали заводы и машины.
      И где бы я ни был, в какой город ни прилетал, я мысленно бежал в Светлый и вставал рядом с Каричкой. Я стал бояться. Нет, не за себя. Мне все казалось, что Каричка садится в гравилет, а за рулем совсем не я, а какой-нибудь растяпа, который не сообразит, что надо делать, когда встретит облако. И даже если она не садилась в гравилет, я все равно боялся за нее и придумывал тысячи опасностей... Еще странный сон снился мне в последнее время: мучительно долго набираю я номер телефона и попадаю не туда. А если и туда, Каричка меня не слышит. Я неистово стучу кулаком по аппарату, но все бесполезно: он испорчен. И снова кручу, кручу, кручу коварный диск...
      И в ракете, когда мы неслись с огромной скоростью к космодрому Тампеля, я, внешне как будто совсем спокойный, мысленно бежал в Светлый. Я уже не доверял технике; мне казалось, что если я выскочу сейчас из ракеты и просто побегу, не разбирая дороги, я быстрее всех добегу до Карички.
      А пришел сюда, к Менге. И держу в руке приятно тяжелый обруч. Сейчас надвину его на лоб и попытаюсь во всем разобраться. Свет! Вот так...
      Мы стояли с Каричкой под сосной, как тогда, в то счастливое утро. Каричка - на ступеньку выше меня, и над ее сияющей головой качается мохнатая ветка.
      - Здравствуй, Каричка. Я прилетел.
      - Здравствуй, Март. Я рада.
      ("Как странно звучат мысли вслух! Да еще в образах знакомых тебе людей!" И это экран повторил за мной.)
      - Скажи, как ты делаешь себе такие волосы? Впрочем, я видел: ветер, солнце, гребенка. Помнишь - в больнице?
      - Вы прилетели с Рыжем на трин-траве, а потом дурачились. Март, ты зря тогда улетел.
      - Почему зря? Я работал. Гонялся за облаком. И до сих пор гоняюсь... А что случилось? Может, за тобой увивается этот тип - Андрей Прозоров? Он давно в тебя влюблен. Я только молчал.
      - Ну что ты! Терпеть не могу этого электронного сухаря. Я о другом, Март. Мне почему-то не хочется жить.
      - Это не так, Каричка... Ну-ка подними выше подбородок, не хмурься, улыбнись. Вот так. Совсем, как у Рыжа, - золотые ободки в глазах... Смотри: я беру тебя на руки. И мы уже летим. Не бойся - это море, я падал в него однажды - не страшно. А вот мы облетаем клинок небоскреба. Это самый обманчивый в мире город - Тампель. Все эти яркие картинки ненастоящие, мираж; а вот там - видишь? - вон под тем настоящим деревом стоят Соня и Игорь. Мы только посмотрим на них сверху и полетим дальше. Может, в Мальву - там, в порту, стоят сигары подлодок, они нырнут с нами куда угодно, хоть в Тускарору. А может, махнем на самый чердак Земли, в Мирный, к полярному богу Лапину: он напоит нас горячим чаем, уложит спать на шкуры и утром поведет в залы ледяного дворца. И мы выпьем там золотистый напиток. Ты помнишь этот напиток?
      - Помню. Лапин учил нас пить из консервной банки до дна.
      - Одним глотком.
      - Да, одним глотком.
      - И мы, если захотим, останемся там, в ледяном дворце.