Тебе пора спать, Рыж. Мне осталось перевести записи в маленький блок и спрятать его в карман комбинезона. Пусть тебе приснятся говорящие байкальские рыбы - они мастера рассказывать удивительные истории.
      На рассвете в зал заглянул доктор Наг. Увидев, что я сижу за пультом, он вошел.
      - Слышали новость? Совет потребовал снять защитное поле.
      - Что ответил Гарга?
      - Ничего. Заперся в студии и сидит там.
      - Совещаются?
      - Наверно. Совет объявил, что построенные установки могут разрядить облако.
      Я поспешно натянул комбинезон.
      - Вы куда? - спросил Наг.
      - Предупредить рыбаков, пока они не выехали. Вдруг облако решит снять поле... Лед начнет трескаться!
      - Вы славный парень, - сказал Наг.
      - Вы мне во многом помогли, доктор. Спасибо.
      ...Все же я опоздал: рыбаки уехали в море.
      Отец Лены, спокойно выслушав меня, позвонил на радиостанцию и приказал вернуть мобили. Не удивился он и моей просьбе.
      - Выход с острова есть, - ответил он, подумав. - Пещера в скале. Она проходит под силовым полем. А по сопкам не проберешься, пока не снята блокада.
      Он одевался обстоятельно - шерстяные носки, сапоги, меховой жилет, полушубок. Я умолял его глазами: быстрее! Он, кажется, понял и, заказывая дежурный мобиль, сказал:
      - Не через десять минут, а сейчас.
      Я благодарно кивнул.
      Песок скрипел под ногами, как снег, мороз щекотал кончик носа. Первые лучи легонько коснулись крыш, позолотили их. Сейчас проснутся школьники, проснется кап Грамофоныч, проснется Лена. Снегурочка выглянет в окно, засмеется: "Доброе утро!" А я побегу через лес, через зеленое поле, чтобы подлый удар облака не погасил больше ни одной улыбки.
      - До станции пятнадцать километров, - сказал инженер. - Из нас никто не ходил - старая охотничья тропа, но по карте пятнадцать и точно на юг. Проводить?
      - Не надо. - Я измерил взглядом богатырскую фигуру. - Вы лучше займитесь Гаргой.
      - Не волнуйся. Все выясним и поставим на свои места.
      Ярко-оранжевый мобиль приподнялся на воздушной струе и легко заскользил над стеклянным щитом. Неслись нам навстречу пестрые ледяные заплаты зеленые, белые, голубые плиты, крепко спаянные морозом, но я смотрел не на них, а на темную, неприкрытую снегом скалу - берег Большой земли.
      Вдруг замигала лампочка на щитке, шофер включил радио.
      - Мобилю сто двадцать шесть вернуться назад. - Голос четко и властно выговаривал слова.
      - Гарга, - узнал я.
      - Прыткий старикан, - усмехнулся инженер. - Рано встает.
      - Это облако, - догадался я. - Оно предупредило Гаргу.
      - Мобилю вернуться назад. Вы приближаетесь к границе поля. Это опасно.
      - Давай, Саша, к самой пещере, - скомандовал инженер водителю. - Где у тебя компас и карта?.
      Он спокойно начертил мой путь, сам положил карту и компас в мой карман, застегнул пуговицу. А Гарга все требовал. А скала летела навстречу.
      - Сейчас возвращаемся, - наконец ответил в микрофон отец Лены.
      Мобиль мягко шлепнулся на лед. Распахнулась дверца. Отвесная серая стена, в ней треугольная щель, завешенная длинными сосульками, и такое же отражение на гладком льду. Волшебный дворец.
      - Беги! - сказал отец Лены. - Счастливо!
      А в спину мне ударило из динамика:
      - Март, приказываю тебе вернуться! Иначе облако применит облучение!
      Теперь, когда в кармане у меня лежит ключ от облака и какая-то сотня метров осталась до спасительной границы, теперь отступать - ни за что. Мы еще проверим, кто проворней: может быть, я бегу быстрее света.
      У самого входа в пещеру ноги мои разъехались, я шлепнулся на живот и так и въехал головой вперед под торжественный ледяной портал. Встал. Ноги какие-то размягченные, идут неохотно. "Только-то и всего! - воскликнул я. - И это называется удар. Благодарю вас, дядя, за родственный тычок!"
      23
      Под сумрачным сводом я опять побежал. Подошвы гулко стучали о ровный лед. Здесь, наверно, тек ручей, он так и застыл голубой подземной дорогой.
      "Триста рек впадают в Байкал, а вытекает одна Ангара".
      Вот уж не думал, что придется столкнуться с этой строчкой из старой энциклопедии. Впрочем, там сказано о реках, а не о ручьях, тем более подземных. Откуда составителям знать, что есть такой хитрый ручей, пробивший себе дорогу через скалу; весной он могуч и заполняет всю пещеру, несет с собой песок и камни, шлифует до блеска стены, летом утихает, катит себе полегоньку, прислушиваясь к тихому плеску эха под сводами, а когда удивленно останавливается, превратившись в гладкую дорожку, то на самом дне, под толстым льдом, все равно бежит он, ручей, и даже яростный мороз не в силах его удержать.
      Я почувствовал, что лед потрескивает под ногами. Но как осторожно ни ступал, вскоре провалился. Ручей был неглубокий - чуть выше колен, но лед больно резал ноги даже сквозь плотную ткань комбинезона. Услышав плеск воды справа, я направился туда. У стены было глубже, ощущалось течение, зато не было льда. Я шел и шел по пояс в воде, иногда натыкаясь на прохладный камень стены и ощупывая в нагрудном кармане маленький электронный блок с записями.
      Я думал, что пройдет еще немного времени и я увижу впереди светлое пятно, которое будет расширяться до тех пор, пока не распахнет настежь все голубое небо. А получилось совсем не так. В середине пещеры становилось глубже, я прижимался к стене - теперь тут было самое мелкое место. Неожиданно моя рука схватила ветку, самую настоящую ветку с твердыми узкими листьями. И вот я раздвигаю уже не лед и не воду, а живые плотные заросли, и ручей звенит между ними, радостно толкаясь в мои колени; я изо всех сил раздвигаю, разрываю упругие, хитро сплетенные ветви и вырываюсь из темноты.
      Зеленый свет внезапного лета ослепил меня. Я вижу зеленую дальнюю сопку, зеленое небо над ней, зеленый ручей, посреди которого я стою. Лето! Я совсем забыл, что ты бушуешь на воле.
      - Лето! Здравствуй! - крикнул я, набрав воздуха, и слова беспечными кузнечиками поскакали впереди меня.
      Теперь, когда будут говорить "лето", я представлю ослепительно-зеленый мир. В твою честь я бросаю прямо в воду свой комбинезон. Пусть ручей, если захочет, несет его с собой и утопит в самом узком ущелье Байкала.
      Вот мой путь, начертанный сильной рукой инженера: мимо сопочки, через тайгу, по охотничьей тропе, к станции. Там меня подхватит поезд.
      Сначала я оглядывался по сторонам в поисках охотничьей тропы. Ничего похожего ни на берегу ручья, ни между деревьев не встречалось. Пихты, ели, лиственницы стояли так плотно, так рассадили свое колючее, тянущееся вверх потомство, так попадали друг на друга, что в иных местах не то что охотник, но и белка не прошмыгнет, а там, где выдавался просвет с пышной травой, я проваливался в болотистые, мягко поддающиеся ямы.
      Наивный человек, я думал пробежать эти километры за час с хвостиком. Нет, надо забыть, что в мире есть автоматические дороги, что есть тропинки в лесу, по которым можно пройти босиком, ни разу не уколовшись. Надо надеть компас на руку, забыть эту мифическую тропу, пробираться вперед.
      Через некоторое время я почувствовал себя бывалым таежником. Откуда только взялась сноровка: рука отводит мохнатую лапу, нога встает на пятку, нащупывая коварные ямы, и легко отталкивается мыском, глаза ищут проходы в буреломе. Кто их только навалил, этих могучих бойцов, выворотил прямо с корнем? Может, здесь ночью разыгралась хорошая потасовка? Не стоит лезть в самую свалку, оттуда не выберешься и с топором, и сопку лучше обойти стороной, а потом - снова свернуть на юг, положить на упавший ствол карту, сверить свой маршрут по компасу.
      Ага, вон могучие циркули опор, между ними натянуты серебряные струны. Когда-то по ним ходили таежные канатоходцы - верхолазы. Я пересекаю широкую просеку, провода торжественно гудят над головой. Но мне по пути с опорами, я снова в тайгу.
      Не сразу понял я, откуда пришла слабость. Не мог я так быстро устать. Было что-то странное, незнакомое в непослушании ног и рук, приятной лености всего тела, легком головокружении. Ветви стали сильнее меня, корни цеплялись за ботинки, и тихий торжественный звон лился из-под высокого свода. Я поднял голову, удивленный необычным праздничным звуком, который рождала то ли лесная тишина, то ли мое воображение, и увидел серебристое сверкание меж верхушек. Над острыми пиками елей, прямо надо мной висело облако. Мне показалось, что оно отыскивает меня в чаще. Что ж, я ни на минуту не забывал о тебе, даже когда пробирался в темной пещере, я ничуть не удивлен и готов взять тебя в попутчики. Не думаю, чтоб ты явилось указать мне дорогу, но я все равно пойду вперед, а если откажут ноги, поползу, подтягиваясь за корни.
      Когда я вышел на поляну, усеянную крупными, с кулак величиной, ромашками, то внимательно рассмотрел облако, хотя рассматривать в нем было нечего: в промытом летнем небе, над частоколом елей и бело-зеленым полем оно выглядело странным, никому не нужным шаром, соперничавшим в блеске с солнцем. Но солнце лучилось живым теплом, а облако казалось хорошо отполированным куском льда. Оно молча и равнодушно облучало меня: я не чувствовал ни рук, ни ног - они словно не принадлежали мне, приятный звон в ушах сменился глухой пустотой, только глаза еще видели, куда идти. И я шел, шел, сам по себе, удивляясь, почему идут ноги, которых я не чувствую. Может быть, я уже брел по этой охотничьей тропе, пропавшей неизвестно куда, и ноги угадывали знакомую дорогу; я брел здесь сто лет назад, а передо мной качалась широченная спина Полтора Ивана - он нес на плече моток провода и посвистывал, чтоб никто не видел, как ему тяжело; и Сережка-повар, совсем еще мальчик, волочил пудовые сапоги, почти умирая от усталости; и хмурый Мохов забыл обо всем, шагая механически и думая про удравшего брата Витьку; но все мы, как ни темнело в глазах от приступов внезапной слабости, упрямо шли вперед, потому что наш вожак, наш железный бригадир говорил: "Ну, хлопцы, по-флотски! Еще немного..."
      Они уже умерли, а я все иду. Я иду по Марсу и ничего не вижу, кроме стрелки своего компаса. Наверно, багряный диск солнца опустится за горизонт, и тогда сразу придет страшный ледяной мороз, и я замерзну. Я падаю на песок, но голос отца поднимает меня: "Надо идти, Март. Если хочешь, брось сумку с каменной черепахой, мы потом добудем другую. Надо идти..." Нет, я не брошу сумку с каменной черепахой, ведь это первый найденный тобой живой марсианин, я буду идти, и не замерзну, и дойду до города под блестящим цирковым куполом.
      Я не лягу у шершавых крепких корней этой сосны, не закрою глаза и не увижу во сне, как я обгоняю ребят на своем красном гравилете. Слышишь ты, облако! Ты можешь бить меня в спину, в грудь, в голову, пытаясь заставить меня лечь, махнуть на весь мир рукой. Ничего у тебя не выйдет! Навстречу твоим сигналам поднимается ненависть. Я никогда не прощу тебе белого лица Карички, дрожащих рук Менге, пустых глаз Килоу.
      Не думай, что я испугался черной быстрой речки, я просто ищу переход. Вот он - поваленные поперек пихты. Пока я полезу по ним, хватаясь за мягкие смолистые лапы, ты можешь спокойно целиться - хорошая, уязвимая мишень. Темно в глазах - это от близкой воды, но я не упаду, слышишь, я вижу то, что не видишь ты, - золотисто-оранжевую, как апельсин, горячую звезду Тау Кита.
      Тау Кита - сестра золотая моя,
      Что так смотришь загадочно, словно маня?
      Я готов переплыть океан пустоты,
      И коснуться огня, и сказать: "Это ты?"
      Не понимаешь? Повторять не буду. Эта песня подарена мне, она не имеет формулы. Ты слепо, хотя и видишь на расстоянии. Ты долго изучало нас, но так и не догадалось, что люди - не просто сумма клеток. Я исхлестан ветвями, измазан с головы до ног, пот заливает глаза, но я не боюсь тайги, не боюсь морей, не боюсь звезд. Мы все связаны друг с другом - деревья и горы, ручьи и моря, звери и птицы, планеты и звезды, земляне и наши далекие собратья. Мы связаны всем своим прошлым, настоящим, будущим и образуем один причудливый мир. В этом мире я - человек. Я составлен из тех же атомов, что и дерево, и звезда, и даже ты, но я совсем другой. Отвага и доброта, сила и ненависть моих предков не позволят мне превратиться в твоего раба. Может быть, ты поймешь это, когда люди отдадут тебе приказ на твоем языке - роботы привыкли подчиняться только командам.
      ...Я не заметил, как взобрался на сопку. Облако не отставало ни на шаг: я стоял, обхватив руками ствол сосны, и оно повисло прямо над нами. Я держался за дерево, прижавшись щекой к его шелковистой коже; и видел уже купол железнодорожной станции, блестящую нитку рельсов - отсюда, с вышины, я мог дотянуться до них рукой. Но руки крепко сжимали ствол...
      Красная птица взлетела над станцией, я вздрогнул: это был гравилет. Он шел очень быстро. Прямо на мою сопку. Я почувствовал гладкий руль в руках, услышал звон перьев. Все пело во мне, словно я сам сидел в кабине: так, хорошо, ловкий поворот - выигранные метры, теперь машина со свистом режет воздух, превращаясь в красную молнию.
      Но куда же он летит? Здесь не только я, здесь облако. Он что - не видит?
      В одно мгновение я понял все: прямое стремительное крыло - да ведь это мой гравилет. А за рулем тот, кто его собрал - Рыж, и он отлично видит облако и летит прямо на него. Неужели он ищет меня?!
      Я оттолкнулся от дерева, побежал навстречу, махая руками.
      - Рыж, назад! Назад, Рыж!
      Гравилет быстро приближался. Он разрастался на моих глазах, занял уже половину неба, а вторая половина была облаком, твердым, как кусок льда. Про себя я молил Рыжа свернуть. Но он уже ничего не мог сделать. Гравилет ткнулся в невидимую стену, вздрогнул, как подбитая птица.
      Он упал на зеленые ветви ели, скользнул по ним вниз.
      Рыж лежал в стороне от разбитой машины. Я взял его на руки и понес вместе с креслом, к которому он был пристегнут. Глаза его были открыты и как будто спрашивали: "Это ты?"
      24
      Рыжа похоронили на сопке. На самую вершину вертолеты подняли большой камень гранита. А на него поставили красный гравилет. Под одним крылом Байкал, под другим - тайга.
      ...Я целую вечность собирал гравилет. Время остановилось. Удивленные, широко распахнутые глаза Рыжа смотрели на меня. Перья тихонько позванивали - они хранили тепло его рук. Это был гравилет Рыжа.
      Рыбаки с Ольхона вырубили в скале лестницу. Шли и шли по ней люди, оставляя на ступенях еловые ветви, кедровые ветви, цветы...
      Когда началась беда? Когда я сказал, что еду на Ольхон? Когда решил бежать с острова? Когда рыбаки вошли в лабораторию Гарги и отец Лены радировал, что облако преследует меня? Все мы невольно обращались к Рыжу. Несколько дней назад он прилетел в спасательный отряд на собранном им гравилете. В тот момент, когда радио передавало мои координаты, он сидел в машине. Он всего на полминуты опередил опытных летчиков, которые знали, что лететь прямо на облако нельзя...
      Подошла Каричка, протянула сжатые кулачки.
      - Он самый смелый. - Она села на камень, прижалась к шершавому граниту. Она не плакала, слушала тишину камня. - Никогда я этого не пойму.
      Дул с Байкала ветер. Трепетали красные крылья. И легкой стаей закружили над сопкой гравилеты. Все летчики, которые здесь были, поднялись в воздух. Медленно вращалась заросшая лесом сопка, уплывали флаги, и красная птица была готова взлететь с камня. Там, под ее крыльями, говорили о смелом человеке, о гравилетчике Рыже, и мы подхватывали эти слова на свои крылья и несли их над тайгой. Может быть, впервые в жизни плакали байкальские рыбаки, и наши лица тоже были мокрыми от слез.
      Сверкающими стрелами пронеслись ракеты, оставляя за собой разноцветные хвосты, - так ракетчики прощаются со своим товарищем.
      Грянул с вершины сухой залп - клятва верности рыбаков и охотников.
      Гравилеты будут кружить, пока не зайдет солнце, пока не вспыхнут над куполом станции огненные буквы:
      "ГРАВИЛЕТЧИК РЫЖ"
      25
      - Положение таково. Высокоразвитая цивилизация в созвездии Ориона, цивилизация приматов, как они себя называют, полностью овладела энергией и ресурсами своей звездной системы. В поисках новой энергии ими была взорвана одна из звезд. Смелый эксперимент привел к катастрофической ситуации: неожиданно начали разогреваться красное холодное солнце приматов и соседние звезды. Попытки вмешаться в реакцию оказались безуспешными. Через несколько тысяч лет эти звезды вспыхнут, как сверхновые. Приматы решают переселить свою цивилизацию и выбирают подходящую необитаемую планету. Я подчеркиваю: необитаемую, так как, хотя приматы и знали о наличии других, более отсталых цивилизаций, они не хотели вмешиваться в чужую жизнь. Девятьсот двадцать девять гравитационных машин отправились для разведки и подготовки нового места жительства. Вслед за этим корпусом должны стартовать грузовые и пассажирские корабли. Вы знаете, что одна из машин при облете белого карлика сбилась с курса и попала в Солнечную систему. Эти данные подтверждены имеющимися у нас сигналами машин экспедиции и самим облаком, с которым вчера удалось установить связь...
      Аксель Бригов смолкает, оглядывает сидящих за столом. Нас четверо. Психолог Джон Питиква, прилетевший из Каира, слушает с задумчивым видом. Еще один человек, которого я вижу впервые, внимательно смотрит на Бригова холодными серыми глазами; я знаю только, что зовут его Оскар Альфредович и он представитель Верховного Совета планеты. Когда же взгляд учителя останавливается на мне, я опускаю голову.
      Как все быстро произошло: побег с острова, похороны Рыжа, перелет в Светлый и этот знакомый зал со знаками Зодиака на массивных дверях. Там, за резными дверями, парит над сопкой красный гравилет. Там, над островом, по-прежнему сверкает облако. Только теперь оно вынуждено отвечать на наши сигналы: облако попало в фокус включенных установок и не может двинуться с места.
      - Продолжайте, профессор, - потребовал в тишине представитель Совета.
      - Выйдя на орбиту вокруг Солнца, облако обнаружило присутствие незнакомой цивилизации. Наблюдая за нами из космоса, прослушивая радиостанции, оно вошло в контакт с космической станцией "М-37", на которой вел свои работы профессор Гарга. Дальнейшее вам известно. Все действия облака свидетельствуют о том, что в новых условиях оно изменило свою первоначальную программу.
      - Это было очевидно, - пробормотал Питиква, закрывая глаза. Кажется, он собирался дремать.
      Аксель нахмурился.
      - Напомню вам, доктор, - резко сказал он, - что мы это установили совсем недавно.
      - Да-да, недавно, - сонно согласился психолог.
      Оскар Альфредович невозмутимо молчал.
      Я уже не знал, зачем я здесь нужен. Все эти теории я и так испытал на своей шкуре.
      - Коротко говоря, облако решило ставить опыты на людях. Работы Гарги подсказали направление этих опытов, - продолжал Бригов.
      - Цель? - перебил Оскар Альфредович.
      - Рациональная перестройка человеческого общества. Подготовка будущего соседа и союзника приматов для совместного использования энергии Галактики. Возможно, подготовка запасной базы для переселения. Как сидите, цели самые благородные. - Бригов развел руками.
      - Но разве оно не понимало, что для перестройки не хватит сил? холодно продолжал представитель Совета.
      - Вероятно, - ответил Бригов. - Однако облако только указывало нам путь. У меня создалось впечатление, что ему совсем было безразлично наше мнение. Ну, примерно так, как человек производит опыты с колониями муравьев.
      Все невольно усмехнулись. Питиква приоткрыл веки, внимательно взглянул на меня. Я догадался: сейчас спросит.
      - Как твое мнение, Март?
      - Мне казалось, - начал я неуверенно, - когда я с ним разговаривал... мне казалось, облако скрывает свою настоящую цель, просто говоря - врет. Простите... И еще - иногда я тоже чувствовал себя подопытным...
      Мои сбивчивые слова почему-то пробудили старого Питикву.
      - Правильно! - сказал он громко. - Получается логическая несуразица это с нашей точки зрения. Забыв свою прежнюю программу, машина с другой планеты вмешивается в чужую жизнь, причем взваливает на себя неразрешимые задачи и поступает очень глупо. Где же разумный анализ обстановки, система контроля и прочие, прочие механизмы, необходимые в столь сложном космическом аппарате? Где они, я вас спрашиваю?
      - Спросите лучше у облака, - буркнул Бригов.
      - Давно бы спросил, если б вы вовремя построили установки, - парировал психолог. - Впрочем, это не помогло бы. Спрашивать бесполезно.
      Аксель и я с удивлением уставились на Питикву: что, мол, еще надо, когда облако в наших руках?
      - Вы хотите сделать сообщение? - спросил представитель Совета.
      - Да! - Питиква медленно поднялся. Он стоял перед нами, как огромная черная гора с белой шапкой снегов на вершине, и загадочно улыбался. - Мои рассуждения просты. Если предположить, что под влиянием внезапных факторов в этой машине произошли какие-то нарушения, все несуразные, на наш взгляд, поступки облака будут вполне естественны. Могло так случиться, что при облете белого карлика, когда изменилась траектория последнего шара, сильный потенциал замкнул в нем определенные цепи. Подобное ненормальное состояние бывает, как вы знаете, и у наших электронных систем.
      - Машинная шизофрения? - серьезно спросил Бригов. - Сумасшедший с Ориона - я тебя правильно понял?
      - Точный диагноз пока бы не ставил, - иронично отвечал психолог. - Мы еще не знаем устройства системы. Однако, проанализировав с этой точки зрения тактику облака и все его сообщения, особенно тот блок записей, который принес нам Снегов, Центр Информации составил примерную модель машины.
      Питиква включил экран и началась пляска столь сложных математических символов, уравнений, графиков, что я сразу же сдался, стараясь не пропустить только выводы - общечеловеческие, понятные слова. А они гласили примерно следующее: в сложнейшей конструкции приматов работала только часть информационно-программного устройства, остальные системы или не принимали активного участия, или же были повреждены.
      Воцарилось молчание. Бригов вскочил с места, забегал по залу.
      - Еще не хватало лечить космических идиотов, - бубнил он под нос. Потом остановился, резко повернулся к врачу: - Ты, Джон, все это придумал, ты и расхлебывай!
      - Успокойтесь, - сказал Оскар Альфредович, хотя, судя по блеску глаз, он и сам был не менее других взволнован неожиданным выводом. - Что вы предлагаете, доктор?
      - Как сказал Аксель Бригов - лечить. И лечить не менее терпеливо, чем больного человека. Я нисколько не шучу. Во-первых, путем переговоров Центра Информации с облаком, для чего будет составлена специальная программа, надо уточнить характер нарушений. Сейчас я бы сказал так: комплекс превосходства - это та функция, которую присвоила себе и последовательно разрабатывала действующая часть машины. Во-вторых, поймав облако на логической несуразице, дадим ему возможность исправить свое устройство. А именно: объявляем, что мы включаем установки, которые его разрядят.
      - А если оно будет обороняться? - спросил представитель Совета.
      - Думаю, что самосохранение для него гораздо важнее, чем все остальное. Машину без этого основного правила не станут посылать для разведки планет.
      - Если не подействует психологический эффект - что дальше?
      - Тогда мы включим установки, - спокойно продолжал Питиква.
      - Но будет взрыв!
      - Взрыва не будет. Мы включим другие установки. А поскольку мы имеем дело с машиной, которая мгновенно распознает, смертельный этот удар или полезный, она не применит никакого оружия защиты. В этом и состоит мой план.
      - Итак, борьба муравьев с космическим слоном, - миролюбиво согласился Аксель.
      - Не со слоном, а с машиной, возомнившей себя Наполеоном, - поправил представитель Совета.
      Мне эта формулировка понравилась.
      Всю неделю Центр Информации Земли вел невидимую дуэль по лучам мазеров с висящим шаром. Это была борьба идей на предельной для машин скорости. Совет ученых согласился с гипотезой Дж.Питиквы. Она была проверена, и Верховный Совет одобрил план действий.
      ...Над Байкалом солнце стояло в зените, когда около ста экранов были подключены к специальным камерам, поднятым на гравипланах. За резные двери института я попал только с помощью Бригова, который выудил меня из толпы сотрудников, жаждавших проникнуть в зал. Он гудел от голосов, этот огромный сводчатый зал, где несколько дней назад нас было всего четверо.
      Но вот стихло. Я увидел вытянутый, как корабль, желтый остров - он резал острым носом набегающие волны. Золотые крыши домов, серый куб за глухим забором, безлюдные улицы. Все уехали. Кап, Мишутка, Лена - где вы сейчас? Где-нибудь на материке, вы ведь так говорите. Все уехали. Странный пустой город. Как новые сети, брошенные на берегу.
      Сейчас на облако направлены все взгляды. На него - установки. На него тонкие лучи мазеров. Удастся ли?
      Голос Питиквы за кадром:
      - Объявлено, что через пять минут будут включены установки...
      Напряженная тишина. Та же картина: остров - поселок - облако... Облако - поселок - остров...
      - Не отвечает, - говорит Питиква.
      "Не удалось. Оно не в состоянии перестроиться, - думаю я. - Что дальше? Удастся ли дальше?"
      Я знаю: еще несколько минут, и в облако вонзится сильный разряд. Если Питиква прав, он встряхнет, включит всю систему. Если облако не поймет и ответит смертоносным излучением - блеснет огонь взрыва.
      Зал ахнул: вспышка озарила облако. Все вскочили, но это не взрыв. Вон оно - облако, на своем месте. И город. И остров. И море. Просто облако просияло.
      И во весь экран лицо Питиквы. Усталое лицо.
      - Поступили первые сообщения, - спокойно говорит он. - Система облака включилась в нормальную работу... - Пауза. Питиква продолжает: - Облако возвращает гравилет с пилотом Сингаевским...
      Медленно и спокойно, как из обычной серебристой тучки, вынырнул игрушечный желтый гравилет. Медленно, круг за кругом парил он над морем, приближаясь к берегу. По этим кругам я догадался, что гравилетом управляли приборы. Вот он сел на высокий каменистый берег. И тут же рядом опустился санитарный вертолет, перекрещенный красными полосами. Врачи бегом к гравилету. Вытащили неподвижного, с болтающимися, как у тряпичной куклы, руками и ногами пилота, перенесли в свой вертолет...
      Экран погас.
      ...Я брел по коридору, ничего не видя, ничего не соображая, твердил про себя: "Все, все. Вот и все".
      За стеклянными стенами, в залитых солнцем залах работали сотни машин, каждая из которых была клеточкой гигантского электронного мозга планеты. Шел обмен опытом двух разных цивилизаций. Великий обмен информацией.
      Я брел по коридору, представляя, как ежесекундно рождаются новые тома, заполненные одной лишь информацией. Их надо изучать много лет. Но самый главный вывод невозможно спрятать ни в ячейках памяти, ни в толстых томах, он ясен всем: люди давно уже решили, что побеждает мужество.
      Облако в этом убедилось...
      Обмен длился три дня. Потом облако объявило, что продолжит полет к своей новой планете, и ушло в космическое пространство.
      В самый сильный телескоп можно будет увидеть, как светлая точка делает оборот вокруг Солнца.
      Больше я не встречался с Гаргой. На заседании одной из комиссий Совета я рассказал подробно о том, что происходило при мне на острове, в лаборатории Гарги. В тот же день врачи положили меня в больницу.
      Не знаю, смог бы я заново пережить всю историю, когда будут разбирать это дело, смог бы снова смотреть, как красный гравилет столкнулся с шаром. Я слишком хорошо помнил каждую минуту за последние полгода. И этот человек - профессор Гарга, сжигаемый стремлением переделать мир, равнодушный к разрушениям, чинимым облаком, и все же боявшийся ответственности, - он больше не был для меня загадкой. Я сказал ему в нашу последнюю встречу, что он предатель.
      В Совет меня больше не вызывали. В один из дней, лежа на больничной койке, я прочитал в газете краткий отчет о суде над Гаргой. Он признал себя виновным, сказав, что слишком поздно осознал тяжелые последствия своих опытов для здоровья людей, и попросил направить его на отдаленную космическую станцию. Совет согласился с его просьбой.
      26
      Я улетал к Солнцу.
      На платформе космодрома нас пятеро в голубых дорожных комбинезонах. Пятеро уже на пересадочной станции. Там мы влезем в неуклюжие, но приятно невесомые скафандры, и ракета, похожая на раздувшуюся гусеницу, понесет нас в кипящее море огня, сжигающее глаза, время, сны, но бессильное против нас, - в солнечную сверхкорону.
      Не знаю, что я увижу, заглянув в лицо Солнцу, а сейчас смотрю на друзей и стараюсь запомнить их. Андрей Прозоров, Игорь Маркисян, Паша Кадыркин, вы даже не знаете, что я повторяю про себя ваши имена, чтоб потом обычный звук мгновенно рождал в памяти голоса, улыбки, блеск глаз. Я улетаю с товарищами, но мне всегда будет нужна ваша поддержка.
      Подошел Сингаевский. Он поправился, но все равно остался худущий после заточения в облаке. А рука крепкая.
      - Счастливец. Летишь.
      - Ты скоро меня догонишь.
      - Не утешай. Я просто пришел поглядеть на вас. И не задавайся: обязательно догоню.
      Скоро сомкнутся толстые двери, взвоет в стартовой трубе ракета, и я превращусь в яркую звезду, которая еще несколько секунд будет сверкать в летнем небе. А на пересадочной станции меня тоже будут провожать. На экране я увижу отца и мать. В честь нашего отлета Земля разрешила получасовой сеанс с Марсом.
      Я понимаю, как им грустно: они собираются домой на Землю, а я - в обратном направлении. Обычная несуразица в жизни - теперь улетаю я. Но я буду держаться молодцом, буду шутить и смеяться, а потом попрошу отца напомнить, какой у него рост, и тогда окажется, что я уже с него, только он - красивый и седой. А маме я покажу, какой я сильный, ведь я тренировался как проклятый день и ночь все эти полгода, чтоб пройти отборочную комиссию. Мама улыбнется и скажет, что я все равно маленький, хотя перерос ее на целую голову, а глаза ее сверкнут двумя каплями света, выдав тайную гордость: все же какой большой, какой взрослый...