Встретились они с художником и с Длинным Копьем у выхода из отеля. Тут же появился Джим и вручил им билеты. Он раздобыл целую ложу, правда, как он сообщил, по повышенной цене, так как все билеты на цирковое представление уже были проданы.

— Как же такие места еще остались незанятыми? — удивился художник.

— Да кассирша специально и приберегла их, чтобы содрать за них побольше.

Художник воздержался от дальнейших расспросов и молча выложил сумму, названную Джимом.

В цирке и вокруг него царило оживление. Были зажжены лампы, и в их свете сияли бесчисленные блестки. Толпа была так велика, как будто весь город поднялся и явился на представление. До начала оставался еще целый час, но Джиму стоило немалых усилий, чтобы помочь пробиться сквозь толпу всей пятерке. Он не обращал внимания на окрики, отшучивался на ругательства и иногда так умело, что вместо негодования вызывал усмешку. Наконец удалось пробиться к входу. Двенадцать униформистов в красных фраках образовывали заслон у контроля. С большим трудом они сдерживали публику и помогали проверять билеты. Джим взглянул своими зелено-голубыми глазами на одного из них и что-то шепнул ему. И все пятеро без задержки миновали заслон. Джим остался с контролером, а своим спутникам назвал номер ложи и места. Билеты он оставил у себя.

Художник быстро отыскал ложу. Первые места, у самого барьера, он уступил Харке и Матотаупе, сам с Длинным Копьем сел во второй ряд. Два места в ложе остались свободны.

Публика заполняла цирк. Оркестр расположился на эстраде над входом на манеж, и музыканты начали настраивать инструменты.

У входа послышалась громкая перебранка: «Бандиты, разбойники, обманщики!» Униформисты бросились к входу. Скоро люди, поднявшие скандал, были выкинуты из шатра, и негодующие голоса затихли снаружи. В ложе появился Джим с золотоволосой дамой. Они заняли два оставшихся места.

— Что там произошло? — поинтересовался художник.

— Неслыханное безобразие. Шестеро хулиганов пытались ворваться в цирк. Они утверждали, что купили билеты в нашу ложу.

— У тебя?

— У меня. Неслыханная наглость! Ну, их выпроводили.

Художник засопел, как бы протестуя против подобных проделок. Он понимал, что возмущаться бесполезно, но про себя подумал: «Ну и пройдоха этот Джим».

Оркестр заиграл бравурный выходной марш.

Артисты, участвующие в представлении, промаршировали по арене. Это было необыкновенно любопытное для Харки зрелище.

Открыли представление партерные акробаты. Харка внимательно следил за их ловкими движениями. Они произвели на него впечатление. И если он не хлопал в ладоши, то только потому, что не понимал смысла аплодисментов. Доставил ему удовольствие и номер с конями, интересовал его и предстоящий номер с участием индейцев и ковбоев, но больше всего он ждал появления диких брыкающихся ослов. Художник развернул программу и между двумя номерами, пока чистили ковер, прочитал ее и сообщил своим спутникам, что номер с ковбоями и индейцами, как главный номер, будет показан после большого антракта, а в конце первого отделения будет номер с ослами при участии клоунов и публики.

А пока показывали свое искусство наездницы. Харка довольно критически посматривал на девушек, так как кое-что смыслил в верховой езде. Не так уж трудно устоять даже и на одной ноге на широкой спине лошади, когда она бежит ровным шагом. А вскакивали на лошадь девушки только с помощью небольшого трамплина. Так это что же, и в прерии возить за собой такую доску? Впрочем, это были только девушки, и мальчик не стал утруждать себя размышлениями о них. Вот вольная дрессировка коней ему понравилась. Подчиняясь щелканью бича, короткому окрику, группа красивых лошадей поворачивалась, становилась на колени, ложилась, снова поднималась. Вот это да! И Харка подумал, что кое-чему следует научить и Серого. Так ложиться и представляться мертвым! Это могло пригодиться.

Под барабанный бой на арене появился осел. Размалеванный клоун в широких шароварах, дурацком колпаке и огромных перчатках сидел на его спине задом наперед и держал в руках хвост осла. Его встретил всеобщий хохот.

Клоун помахал рукой, призывая публику успокоиться, и, когда стало тише, обратился к зрителям: «Может быть, я неправильно сижу, что-то я не вижу головы осла? А может быть, ослу и не полагается головы?» Длинное Копье шепотом перевел Харке слова клоуна. Клоуну закричали, что ему надо повернуться наоборот.

— Как? — спрашивал клоун, прикладывая руки к ушам, словно глухой.

— Повернись! — хором кричали зрители.

— А-а, повернуться! — клоун благодарно закивал головой. — Спасибо, спасибо! Это хорошо, это мы сейчас попробуем. Сейчас. Постой, постой, дорогой мой ослик.

Но осел не останавливался, а продолжал бегать по манежу. Клоун мотал головой, публика задыхалась от смеха.

— Повернуться! — снова повторил шутник. — Итак, поворачиваемся!

Он поднял обе ноги кверху, улегся спиной на спину осла, доставая головой до его шеи, однако хвоста не отпускал.

— Нет, все-таки что-то не так.

— Перевернись! Перевернись! — вопила публика.

— А-а! Перевернуться! — и клоун, подогнув голову, перекувырнулся к хвосту осла; кувырок удался, но он шлепнулся на песок позади осла: так он и остался сидеть, расставив ноги и скривив рот.

Осел мгновенно остановился, вытянул голову и заорал: «И-а-а-а!»

— Садись правильно, — кричала развеселившаяся публика. — Ты теперь видишь голову осла.

Клоун поднялся, разбежался и подпрыгнул, как настоящий ковбой. Но осел отскочил в сторону, и горе-наездник снова оказался на песке.

— Да стой же ты, несносное животное!

Он трижды повторил свою попытку — и все тщетно.

Тогда клоун повернулся к ослу спиной, скорчил гримасу и сказал:

— Ну нет, мой милый, с меня хватит. Проделывай свои штуки с кем-нибудь другим, — и направился к выходу с манежа, потом обернулся, постучал себе пальцем по лбу и показал на осла, что должно было означать, что не он сумасшедший, а осел.

Как только клоун исчез, на арену вышел дрессировщик, который только что выступал с конями.

— Дамы и господа, — сказал он. — Перед вами самый дикий на свете осел.

Шум еще не стих, и он подождал немного.

— Дамы и господа, — продолжал он, — дирекция держит слово. Кто на этом осле сумеет продержаться три минуты, — получит десять долларов.

Всеобщий вопль потряс шатер.

— Это же спокойное животное. Это же осел! Я уверен, что многие смогут на нем прокатиться. Итак, прошу. Но, разумеется, за последствия не отвечаю

— каждый действует на свой страх и риск.

Наступило некоторое замешательство, но вот с верхних рядов раздался юношеский голос:

— Чтобы не терять времени, я начну. Только приготовьте сначала десять долларов. Через три минуты они будут мои.

— Пожалуйста, прошу. Вот, посмотрите сами.

Дрессировщик подошел к юному смельчаку, который уже спустился на манеж, и, отсчитав на его глазах десять долларов, вручил их стоящему на арене режиссеру.

— Начинайте!

Юноша подошел к ослу и мгновенно вскочил на него. Осел какое-то мгновение стоял как каменное изваяние, потом вдруг привскочил на всех четырех ногах и принялся кататься по песку. Юноша катался вместе с ним. Цирк неистовствовал. Еще бросок, еще — и вот парень на песке, а осел преспокойно стоит рядом с ним.

Интерес возрос, и желающих заработать десять долларов набралась целая очередь. Со следующим всадником осел совершил круг по арене, а затем, как и первого, сбросил на песок. Зрители топали от удовольствия.

Харка, Матотаупа, Джим, Длинное Копье и художник с интересом следили за этой игрой. Все они умели ездить верхом и все, за исключением художника, были первоклассными наездниками. Индейцам не раз приходилось объезжать мустангов, Рэд Джим даже выигрывал скачки на диких конях. Но то, что происходило здесь, просто необыкновенно. Осел как осел, но вот уже десятого всадника сбросил он за какие-нибудь двадцать минут.

Публика была возбуждена. Заключались пари. Двух неудачников отнесли с манежа на руках, и кое-кто из стоящих в очереди уже отступился от этого небезопасного животного.

Когда и пятнадцатого всадника постигла неудача, осла увели и привели нового, не уставшего.

— Они вытащили еще одну бестию, — произнес Джим. — Но и животные хитрее, чем люди. Ну, подождите, я все-таки заберу эти десять долларов, со мною, вы, господа, так не разделаетесь. Или… или, Харка, может быть, ты попробуешь?

— После тебя.

— После меня? Не думаешь ли ты, что Джим свалится с этого осла?

— Посмотрим.

— Хорошо, посмотрим.

Джим перешагнул через барьер ложи, вышел на манеж и уже через секунду сидел на осле, который стоял совершенно спокойно. Джим погладил животное по шее, похлопал по крупу и уже после этого тихонько нажал шенкелями. Животное не торопясь направилось по манежу. Джим кивнул Харке. К удивлению примолкнувшей публики, ему удалось заставить осла идти шагом, бежать рысью, скакать галопом. Вот он уже ездит одну минуту, вторая на исходе… И вдруг, когда Джим уже чувствовал себя победителем, осел подпрыгнул, покатился по земле, да еще ухитрился схватить всадника зубами за ногу. Рэд Джим растянулся на песке. Под общий хохот он медленно возвратился в свою ложу.

— Ну что, Харка, теперь иди ты, — сердито сказал Джим мальчику. — Ты же хотел после меня.

Харка поднялся, снял свою одежду и в одном только поясе подошел к дрессировщику во фраке.

— Пожалуйста, мой мальчик. Но будь осторожен.

Харка не спеша подошел к ослу и легко вспрыгнул на его спину. Сразу же ему пришлось бороться с попытками осла скинуть его. Осел, видно, был хорошо приучен к своей роли, но и Харка был ловок и не оставлял осла в покое. Осел носился по манежу туда и сюда, и борьба между всадником и животным не ослабевала. Зрители снова увлеклись, снова заключались пари за мальчика и против. Рэд Джим довольно спокойно следил за происходящим. Харка, казалось, сросся с ослом, но от напряжения уже пот выступил на его лице. Две минуты прошло в беспрерывной борьбе, и это было немалое время для такого темпа. Вот и еще полминуты… Осел стал вести себя спокойней, и в то же время зрители чувствовали, что вот-вот произойдет что-то решающее, они орали, вскакивали с мест, размахивали руками.

И Харка чувствовал, что осел на последний момент приберегает какой-то опасный трюк. Конечно, мальчик мог бы соскочить с него и снова вскочить, как это он не раз проделывал с лошадьми, но тогда ему не засчитают победы. Можно вцепиться в осла и не отпускать его, и будь что будет. Но тут Харке пришло в голову сделать совершенно другое. Он неожиданно повернулся на прыгающем осле и сел задом наперед, как когда-то сидел клоун, схватил животное за хвост. Осел притих и спокойно, как овечка, пошел по кругу, едва Харка нажал шенкелями. Один круг, второй, третий…

Зрители смолкли и сидели чуть ли не с открытыми ртами. И вот протекла третья минута. Под сводами шатра поднялся невообразимый крик, аплодисменты. Харка спокойно соскочил с осла, похлопал его по спине, подошел к режиссеру, получил свои десять долларов и вернулся в ложу. Он накинул на себя одежду и сидел так, как будто бы ничего не произошло.

Матотаупа посмеивался, художник и Длинное Копье выражали свое восхищение. Джим чертыхнулся и сказал:

— Проклятье! Парень хитер! Мне тоже следовало догадаться сесть задом наперед.

Начался антракт. Часть публики отправилась осматривать зверинец. Джим с полной кассиршей вышел. Художник, Длинное копье и оба дакоты остались в ложе. Желтая Борода посмеивался, вспоминая, как Харка перехитрил осла.

Через несколько минут к ложе подошел господин во фраке — дрессировщик лошадей и ослов — и спросил художника, не выступал ли раньше этот мальчик в цирке. Желтая Борода рассмеялся и заверил его, что мальчик вообще в первый раз видит цирковое представление.

— Но, сэр, это непостижимо! Такие способности! К какому же племени принадлежит мальчик и кто его так воспитал?

— Он — дакота. И вот его отец.

Господин принялся рассматривать Матотаупу, как осматривают лошадь, оценивая ее качества.

— У меня к вам большая просьба, смею ли я рассчитывать на вашу помощь, сэр?

— В зависимости от того, какова она, пожалуйста.

— Мы в ужасном положении. Объявленная в афише группа индейцев отстала от цирка. Не исключено, что ее переманили конкуренты — люди бессовестные. После антракта мы не сможем показать объявленного номера, и позор падет на нашу голову, мы будем разорены. Зрители возмутятся, они разнесут цирк, я даже не в состоянии себе представить, что может произойти. Вы понимаете, мы во что бы то ни стало должны показать номер «Индейцы и ковбои». Ковбоев тут достаточно, индейцев же, которые могли бы что-нибудь показать, найти не так-то просто.

— Да, но чем мы можем помочь?

— Видите, мне кажется, что уж если этот мальчик ездит как десять дьяволов, то и его отец на что-нибудь способен. Я полагаю, что они умеют стрелять, бросать лассо. Мы могли бы предварительно сделать маленькую репетицию, и, может быть, этот господин, который сидел рядом с вами, тоже принял бы участие? Прошу вас, поймите меня правильно, мы в ужасном положении, мы на пороге разорения, и это как раз перед наступлением зимы. Только вы можете помочь. Я понимаю, что вы джентльмены, вы сидите в лучшей ложе, и, поверьте, я не собираюсь равнять вас с артистами. Но возможно, и им самим доставит удовольствие такое выступление. Я объявлю, кто они такие. Я прошу вас… Конечно, они не могут рассчитывать на высокий заработок, они не артисты. Но они, видимо, и не нуждаются. Я сделаю им ценные подарки. Этот мальчик уже приобрел симпатии публики, и будет великолепно, если я объявлю, что следующий номер пойдет с его участием.

По просьбе художника Длинное Копье перевел предложение дрессировщика.

— Сэр, я готов упасть на колени перед вами, уговорите, пожалуйста, ваших краснокожих друзей.

Длинное Копье, посмеиваясь, перевел и эти слова дрессировщика. На лице Матотаупы не дрогнул ни один мускул.

— Что думаешь ты, Матотаупа? — спросил Длинное Копье. — Мы могли бы, пожалуй, показать людям свое умение. Ковбои, которые тут есть, и мы.

Матотаупа сжал губы.

— Можно мне задать этому белому господину вопрос?

— Да.

— Почему он объявил номер с индейцами и громко кричал в городе об этом номере, хотя знал, что индейцев у него уже нет?

Человек во фраке удивленно приподнял брови.

— Вождь дакотов, это же коммерция! Это коммерция, вот как… Номер с индейцами был обозначен в афише. Афиши были расклеены в городе и на улице, я должен был кричать о том, что стоит в афише. Кроме того, индейская труппа в пути, и я был уверен, что они приедут к представлению. Может быть… может быть, они еще успеют, но их еще нет, и я должен что-то предпринять. Может быть, они завтра будут здесь, но сегодня я прошу вас помочь. Только один раз, сегодня.

— Белый человек может изменить порядок выступления: сначала показать львов и тигров, потом человека на проволоке, а потом ковбоев.

— Вместе с вами, вождь?

— Мы должны подумать.

Ответ Матотаупы был уклончивым. Он охотно сказал бы нет, но ему казалось, что это огорчит Длинное Копье и художника.

— Я не теряю надежды! — воскликнул человек во фраке. — Возглавляет труппу индейцев и ковбоев великолепный молодой человек, смелый разведчик. Он, может быть, и сумеет вернуться до конца представления, и тогда мы хоть что-нибудь сможем показать. Но если бы вы…

— Его имя?

— О, еще совсем неизвестное, вождь, но у него большое будущее. Буффало Билл — охотник на бизонов.

Длинное Копье пожал плечами, ему и действительно было незнакомо имя. Видимо, это был не тот Билл, который «участвовал в двадцати четырех поединках». Да и вообще людей с именем Билл — что песчинок в море.

Антракт подходил к концу. В открытой кассе сидела полная блондинка.

Джим вернулся в ложу веселый и оживленный. Какова была причина его хорошего настроения, он не сказал, да и никто не спросил его об этом. Длинное Копье сообщил о разговоре с человеком во фраке, и Джим звонко шлепнул себя по коленям:

— Человек! Так это ж дело! Буффало Билл! Я знаком с ним. Хладнокровный юноша. Очень молод, но уже кое-чего добился. У него большое будущее. То, что он заманивает в цирк индейцев, — это для меня новость. А они, я слышал, забастовали, хотят получать деньги.

— Но почему же им не платят? — возмутился художник.

— Деньги туда, деньги сюда, подсчитали питание, за жилье в фургоне, за костюмы, которые нужно было приобрести для выхода на сцену, — вот ничего и не осталось. Ну да они все равно придут. Буффало Билл умеет обращаться с индейцами.

Матотаупа попросил Длинное Копье перевести объяснение Джима, и индеец перевел все слово в слово.

— Мы не пойдем сегодня на манеж, я сказал, хау! — решительно произнес Матотаупа.

Заиграл оркестр. Вокруг арены уже установили высокую клетку, отгораживающую зрителей от зверей. Огромные дикие кошки вышли по специальному проходу и расселись на расставленные тумбы. Это была смешанная группа хищников: четыре льва и два королевских тигра. Чтобы поиграть на нервах зрителей, дрессировщик дразнил животных короткими окриками и щелканьем кожаного бича. В руках у него была длинная палка, которую он выставлял вперед, и звери били по ней лапами. На палке заметны были следы когтей и зубов.

— Белло, Белло!

— Уа-ах, уа-ах!

— Тигра, Тигра, Тигра!

Тигрица оскалила пасть, показывая огромные клыки. Она не рычала, а угрожающе ворчала, злобно ударяла лапой по палке. Дрессировщик волновался: Харка заметил капли пота на его загримированном лице. Ассистент передал сквозь решетку горящий обруч. Дрессировщик заставил львов прыгать сквозь него. Потом дрессировщик отбросил бич, вытащил пистолет и выстрелил в воздух. Глухо рыча, тигр приготовился к прыжку. Дрессировщик выстрелил еще раз, чуть не опалив шкуру зверя. И когда тигр как бы нехотя, но все же легко и красиво проскользнул в обруч, Харка даже огорчился: ведь, конечно, совсем не так прыгает этот зверь на свободе. Властелина диких мест здесь, в тесной клетке, дразнят бичом и пистолетом! Такие звери рождены, чтобы охотиться, а не делать детские прыжки!..

Последней должна была прыгнуть тигрица. Но она была очень неспокойна.

— Тигра, Тигра, Тигра!

В ответ она заворчала и попыталась укусить палку. Музыка смолкла. Напряжение зрителей достигло предела.

— Тигра!

Дрессировщик поднял пистолет, и три выстрела последовало один за другим. Разъяренная тигрица спрыгнула со своей тумбы. Дрессировщик в левой руке держал горящий обруч, в правой — пистолет. Тигрица оскалила зубы.

— Тигра!

Тигрица прыгнула, но не в обруч… Дрессировщик успел наклониться, и животное перемахнуло через его спину.

Женщины взвизгнули, некоторые, чтобы не видеть страшного зрелища, закрыли руками глаза. Два служителя направили на клетку брандспойты. Харка не знал, что это за брезентовые змеи, но Длинное Копье объяснил и сказал еще, что дикие звери боятся сильной струи воды.

Тигрица прыгнула еще раз. И снова дрессировщик ловко уклонился.

Тигрица вскочила на тумбочку, потом спрыгнула на песок и стала прогуливаться по всей клетке.

Дрессировщик крикнул, чтобы открыли дверь в проход. Но помощник режиссера скорчил злую гримасу и отдал противоположный приказ. Дверца осталась закрытой.

— Тигра, Тигра…

Дрессировщик снова взял протянутый ему пылающий обруч, схватил бич, взмахнул им в воздухе, раздался щелчок. Львы на своих тумбах зарычали, подобрались, но остались на месте. Тигр же в бешенстве соскочил на песок и вместе с тигрицей принялся расхаживать вокруг дрессировщика.

Дрессировщик, не выпуская из рук горящего обруча, смелым прыжком преградил путь тигрице и выстрелил у нее над ухом.

— Тигра!!!

Испуганное выстрелом животное проскочило сквозь обруч, а тигр прыгнул на стенку клетки. И вот он уже у ее верхнего края. Решетка задрожала. Зрители в ужасе закричали. Вот-вот и возникла бы паника. Но по знаку режиссера струя воды ударила в тигра, и зверь соскочил обратно на арену. Дама во втором ряду упала в обморок, и ее вынесли.

Дрессировщик заставил все-таки тигрицу вернуться на свое место. Он отбросил бич и только стрелял из пистолета. Тигрица вскочила на тумбочку и еще раз прыгнула сквозь горящий обруч. И вот она перед дверцей прохода.

Напряжение спало.

Харка видел, что дрессировщик совершенно изможден, он едва держался на ногах. Стоя посреди манежа, он раскланивался перед аплодирующей публикой. Служители открыли дверцу, и хищники устремились в проход.

Клетку быстро разобрали и унесли. Рассыпая шутки, на арене кувыркались клоуны. Но Харка не слышал смеха, он думал только о том, как завтра опять попасть в зверинец и получше рассмотреть этих страшных хищников.

Следующим номером выступали канатоходцы и акробаты на трапеции. Харка был искренне удивлен, что люди могут достичь такой ловкости. Казалось, что канатоходец вот-вот упадет и расшибется, но в какое-то последнее мгновение он хватался рукой за канат и повисал в воздухе.

Наступило время заключительного номера. Близилась полночь. Зрители болтали, смеялись, жевали сладости. Харка ждал, не подойдет ли еще раз господин во фраке повторить свое предложение и не появится ли охотник по имени Буффало Билл. Этот знаменитый охотник на бизонов интересовал Харку больше, чем человек во фраке, хотя последний отлично дрессировал прекрасных коней. Но Харка был уверен, что этому не приходилось жить в прериях. А Буффало Билл — это захватывающий ветер, это неоглядные дали, это покрытые коричневой шерстью животные, которые поднимают тучи пыли. Нет, не песок манежа, перемешанный с опилками, топчут они, а песок прерий. И Харка вспомнил, как он сам разукрасил стрелами спину бизона. С тех пор ему ни разу не пришлось преследовать бизонов. Теперь уже осень, и предстоит большая охота, а он, Харка, сидит в палатке, в которой и не пахнет бизонами.

Позади ложи прошел человек и остановился недалеко от Харки. Мальчик слышал его шаги, но даже не пошевельнулся и ничем не выдал своего любопытства. Человек постоял немного, ничего не сказал и пошел прочь. Харка незаметно поглядел ему вслед и разглядел, что на нем был костюм ковбоя.

— Итак, они не решились больше нас беспокоить, — усмехнулся Длинное Копье. — Ты, мой старший брат Далеко Летающая Птица, слишком хорошо для него одет, Матотаупа — слишком горд, а Харка — несговорчив. Они проведут этот номер без нас.

— Во всяком случае, это был не Буффало Билл, — уверенно произнес Джим. — Если он даже и вернулся, то решил, что за нами достаточно послать какого-нибудь слугу. Пусть же не надеется, что мы явимся к нему.

Музыка заиграла туш. На манеж выехали ковбои.

— Буффало Билл, Буффало Билл! — закричал Джим, по привычке хлопая по коленям.

Мало кто из зрителей знал это имя, оно стало известно лишь несколько лет спустя, но крика Джима было достаточно, чтобы группа молодежи тоже принялась орать: «Буффало Билл! Буффало Билл!»

Всадник, возглавлявший ковбоев, был одет в блестящий кожаный костюм, высокие сапоги с отворотами, мягкую шляпу. Он приветствовал зрителей поднятой рукой, как милостивый король своих подданных. Харка всматривался в его лицо. Оно было узкое, красивое. Горбатый нос, глаза — голубые. Борода у него была не такая, как у художника, и росла только на подбородке. И усы. Ковбои начали свою игру. Для Харки это зрелище не представляло ничего особенного, но ездили они действительно хорошо и отлично стреляли.

Под общие крики одобрения, под топот копыт и выстрелы закончилось представление. Публика аплодировала, и в этой шумихе все даже забыли о том, что им не показали индейцев. Когда группа ковбоев покидала манеж, зрители уже поднялись и устремились к выходу.

Но пятеро в ложе оставались сидеть до тех пор, пока цирк не начал пустеть. Лампы были потушены, и в опустевшем шатре совсем замерла жизнь. После множества людей, музыки, шума тишина и пустота темной палатки оказывали совершенно особенное действие. Но вот на манеж вышли рабочие, чтобы убрать грязь и разровнять опилки, и воздействие опустевшего цирка пропало.

Снаружи продолжали толпиться люди. И тут неожиданный шум заставил всех насторожиться: кто-то громко звал полицию.

Люди бросились к месту происшествия.

— Надо посмотреть, что там случилось, — сказал Джим и скрылся в толпе.

Оба дакоты, художник и Длинное Копье остались ждать у входа в цирк. Никто из них даже не догадывался, в чем дело, но скоро вернулся Джим и сообщил:

— Ограблена касса! Это история особого рода, неповторимая. В кассе не осталось ни цента. Вот где главная сенсация вечера!

— А как же кассирша? — поинтересовался художник.

— Хе! Исчезла. А что ты думаешь, не улетела ли она, как Далеко Летающая Птица, ха-ха?

— Никто не убит?

— А почему должны быть убитые? Не стоит предполагать худшего, иногда обходится и так. Ну и нагрела она всю эту шатию, ну и нагрела! Ведь она продала билеты на все четыре вечера, да еще на три дневных представления!

— Значит, исчезла выручка за все четыре дня?

— Все до цента.

— Что же, эта женщина была одна в кассе и без охраны?

— Конечно, плохо охраняли. И это в таком городе! Да потом охранники больше смотрят снаружи. Да и кто мог что-нибудь подумать, если кассирша куда-нибудь выходит? Работа сделана чисто. Может быть, она и поделилась с охраной…

— На что же теперь цирк будет кормить своих животных! Чем он заплатит людям? Как рассчитается за место? Может быть, у предпринимателя есть резерв в банке?

— Это меня не касается. Лучше пойдем в гостиницу.

И они направились к дому по главной улице, где царило почти такое же оживление, как днем.

Когда Харка с отцом добрались до своего номера в гостинице и растянулись на шерстяных одеялах, у мальчика прямо кружилась голова, и он заставлял себя побыстрее заснуть, так как на следующий день ему предстояло немало. Прежде всего он хотел получше рассмотреть тигров и узнать, придут все-таки индейцы или нет. Относительно ограбления кассы у него тоже были кое-какие соображения, но он, однако, решил пока не делиться ими даже с отцом.

Ночь он спал плохо, но не столько потому, что позади был богатый впечатлениями день, сколько из-за духоты в помещении — он привык спать на свежем воздухе. Вообще в городе ему было тяжело дышать, а в маленьком номере гостиницы в особенности.

Перед рассветом его разбудил шум. Он слышал, как сильно стучали в дверь соседнего номера, где остановились художник и Длинное Копье, слышал сердитый голос художника, резкие голоса других людей.

Скоро голоса затихли, и, тяжело топая по коридору, удалились два человека. Художник и Длинное Копье пришли к дакотам.

— У меня была полиция, — сказал художник. — В цирке Джима видели с белокурой кассиршей, с нею же он сидел и в нашей ложе. Полиция расспрашивала меня, что я знаю о Рэде Фоксе. Я ничего не мог сказать, кроме того, что в мелочах он нечист и всегда сумеет прихватить несколько долларов. Ну, а что касается большего — он нам оказал большую услугу в этом подозрительном блокгаузе Бена. Между прочим, стало известно, что у Джима в частном банке довольно приличная сумма. Поэтому полиция несколько снисходительнее к нему, чем к другим, попавшим на подозрение.

— Джим сейчас дома? — спросил Матотаупа.

— Он, должно быть, в гостиной выпивает. Хозяин ему не отказывает, ведь счет-то растет, — художник грустно усмехнулся, подумав, что рассчитываться, конечно, придется ему, а не Джиму.

Ни о каком сне больше не могло быть речи. Длинное Копье и дакоты заказали себе в комнату завтрак — мясной бульон и жареное мясо: другие кушанья белых людей были им не по вкусу. Завтрак был обилен, так как они рассчитывали подкрепиться на целый день. Художник плохо себя чувствовал, он не стал есть, а лег в постель. Длинному Копью нужно было позаботиться о нем, но они решили, что пока с больным художником посидит Матотаупа, а Длинное Копье с мальчиком сходят в зверинец.

Харке не верилось, что их после такого происшествия пустят в зверинец, но Длинное Копье успокоил его:

— Пойдем, как раз сейчас им очень нужны деньги, и они с радостью пустят нас.

Предположение шайена было правильным. Не потребовалось вести особых переговоров, и за небольшую сумму один из конюхов открыл дверь и пропустил их. К тому же он, кажется, узнал Харку. В эти утренние часы в цирке кипела работа — шла уборка в конюшнях, чистились клетки. Четыре льва располагались в одной клетке на колесах, тигры — в другой, рядом. Животные спокойно лежали и глядели своими янтарными глазами.

Длинное Копье направился в конюшни, ему хотелось посмотреть серого коня Буффало Билла. Харка остался около хищников и совершенно неподвижно стоял, не спуская глаз с тигрицы. Он так был погружен в раздумья об этом животном, что не заметил, как сзади подошли два человека. И только когда глаза тигрицы заблестели и усы ее задрожали, он обернулся. Позади стояли Длинное Копье и дрессировщик в накинутом на плечи мохнатом халате.

— Ну что ж, ты придешь к нам? — спросил дрессировщик. — Директор и режиссер просто с ума сходят, они придумали для тебя великолепный номер. Твой отец мог бы получить самое высокое жалованье, если бы мы вчера не стали самыми бедными людьми. Господин директор вчера чуть не покончил самоубийством, а режиссер просто рвал на себе волосы.

Дрессировщик был без грима, и Харка видел усталое бледное лицо, видел, как слегка дрожали его веки, видел худые руки.

— Зачем ты так злишь животных? — спросил мальчик. — Они лучше будут тебя слушаться, если ты спокойнее будешь с ними обращаться.

— Да, это верно. И все-таки я вынужден каждый вечер злить зверей, чтобы заработать хотя бы на их пропитание. Конечно, когда-нибудь это мне дорого обойдется. И я это знаю… Я знаю… Но как быть? Ты не хочешь ли посмотреть репетицию? Я пришел за тобой.

Харка молча кивнул головой.

Рабочие цирка уже устанавливали клетку. Хищники заволновались: они знали, что означают эти приготовления. Харка и Длинное Копье вошли в цирк, когда клетка уже была готова.