Загадка пещеры

Весенняя ночь была тихой и теплой. С реки, опоясывающей горный массив Блэк Хилс, поднимался туман. Он стелился над болотом, просачивался между деревьями, обволакивал утесы и рассеивал лунный свет.

Высоко на круче, прижавшись к искривленным корням дерева, притаился мальчик. Он не шевелился, и разве что дикие звери могли почуять его. Ласка, пробиравшаяся по склону, изменила свой путь, но совы продолжали носиться вокруг дерева, под которым замер мальчик. У самых его ног на землю прорывался луч луны. Пятнышко света слегка трепетало и все время меняло свои очертания.

Харка — Твердый как камень — Ночной Глаз, мальчик из племени дакота, не испытывал никакой тревоги в ночном лесу. У него был с собой нож, кроме того, в случае опасности он мог мгновенно вскарабкаться на дерево. Его не пугало одиночество и не страшили дикие звери. Его заботило сейчас совсем иное. Взгляд мальчика был прикован к словно живому пятнышку света. Здесь, на влажной лесной почве, он различил свежий след человека.

Отпечаток ноги был непривычен для острого взгляда Харки: такой широкой ступни не могло быть ни у кого из охотников его племени. К тому же след был необыкновенно глубок. Мальчик представил себе, что незнакомец, оставивший след, скользнул левой ногой по склону, а затем всей своей тяжестью навалился на правую ногу. Но и при всем этом для индейца след был слишком глубок. Очертания его также были не знакомы для Харки — Ночного Глаза. Судя по рассказам великих воинов племени, такой след мог принадлежать врагам — белым захватчикам лесов и прерий — Длинным Ножам, которых мальчик никогда еще не видел.

И этот след всего в двух часах ходьбы от стойбища рода Медведицы!

Харка ждал отца. Это отец — военный вождь племени — послал его среди ночи сюда, на склон горы. Мальчик не знал зачем, он только догадывался, что отец собирается посвятить его в какую-то тайну старой лесной родины. Не сегодня-завтра индейцы покинут горные леса и отправятся на юг, в прерии, искать новые места охоты. И вот, раньше чем они снимутся с места, отец, видно, хотел что-то показать ему.

Наверху, в ветвях дерева, послышалась возня. Харка рассмотрел двух схватившихся рысей. Звери шипели, фыркали. Потом дерево, у корней которого сидел мальчик, задрожало. Одна из рысей спрыгнула вниз, вторая — за ней. Звери клубком покатились по земле. Они царапали друг друга и кусали. Мальчик даже не повернул головы, он только скосил глаза в их сторону. Одна из рысей опять бросилась к дереву, высоко подпрыгнула и забралась на ветви. Другая понеслась ей вдогонку, едва не задев неподвижного мальчика. Оба зверя быстро скрылись в гуще ветвей, и шум возни затих вдали. Тогда Харка снова взглянул на светлое пятно. След на земле пропал!

Мальчик продолжал прислушиваться, ожидая появления отца. Но как ни тонок был его слух, отец сумел приблизиться незаметно. Большая тень бесшумно заслонила луч луны, светлое пятно исчезло.

Мальчик поднялся. Отец положил сыну руку на плечо, и несколько мгновений они постояли так, молча. Харка ждал, что отец что-нибудь скажет ему. Но тот молчал. И тогда мальчик тихо произнес:

— Здесь был свежий след человека. Рыси затоптали его. Это не был след индейца.

Вождь снял руку с плеча мальчика и, немного помедлив, также тихо ответил:

— Мы будем внимательны. Идем!

Они стали подниматься по склону. Сын осторожно ступал след в след за отцом. Отец выбрал путь, где под ноги попадались только голые скалы, по которым змеились корни деревьев. Идти тут было труднее, но зато на камне не оставалось следов. Вождь торопился, и Харка не отставал от него, только сердце у мальчика колотилось все сильней и сильней.

Вождь остановился, когда они взобрались на высокий утес. Скала обрывалась отвесной стеной, и внизу, словно черные волны огромного моря, колыхался под ветром лес.

Отец резко схватил мальчика за руку. Харка сразу понял, что он тоже заметил, как внизу по стенке утеса промелькнула тень. Только зоркий глаз охотника мог уловить это быстрое движение. Тень скрылась за небольшим выступом, где виднелось углубление, похожее на вход в пещеру.

Уже несколько недель стойбище дакотов в этих местах. Харка — Ночной Глаз, избранный своими сверстниками вожаком Молодых Собак, обследовал все окрестности, но эту стену утеса избегал, так как старшие связывали с ней таинственные и страшные события.

И вот эта тень!..

Пока Харка раздумывал о загадочной тени и о замеченном им следе, вождь — Матотаупа, опустившись на колени, развернул лассо и привязал один конец к дереву, другой сбросил вниз. Вся одежда вождя состояла из широкого пояса, кожаных легин и мокасин. Волосы его были собраны в косы, спадающие на плечи. На кожаном ремешке в чехле — нож. Проверив свое снаряжение, Матотаупа — Четыре Медведя повис на лассо и стал спускаться. Харка скоро потерял его за выступом скалы. Но показалась рука отца: еле приметным движением вождь подал знак следовать за ним.

Харка быстро достиг места, где, прижавшись к скале, стоял отец. Рядом черная дыра — вход в пещеру. Ход вел круто вниз. Осторожно ступая по скользкому от сырости камню, вождь сделал несколько шагов. Харка последовал за ним. Вождь остановился и присел. Присел и сын. Стены были влажные, воздух тяжелый. Из глубины пещеры доносился негромкий шум, словно далекое жужжание пчелы. Мальчик прислушивался и жался к отцу: опасность несомненно возросла, ведь они не могли видеть врага.

Когда вождь убедился, что все спокойно, они направились дальше. Они часто натыкались на каменные сосульки, спускающиеся со свода пещеры, или на такие же сосульки, поднимающиеся с пола. Шум, идущий из глубины, постепенно нарастал и, когда отец с сыном были уже глубоко внутри горы, превратился в оглушительный грохот.

Вдруг громкий вопль прорвался сквозь этот грохот и, отразившись от стен, многократным эхом пронесся по пещере. Отец отбросил мальчика в сторону. Харка ухватился за выступ скалы, за который держался отец. Камень отломился, струя воды хлынула на мальчика. Но отец нашел другую опору и прижал к себе сына.

И снова раздался страшный крик. На этот раз он прозвучал дальше. Харка заставил себя дышать спокойно. Крик не повторялся. Грохот воды… Темнота…

Сверкнули искры: Харка увидел в руках отца огниво. И еще мальчик успел разглядеть мощный поток, вырывающийся из бокового прохода и низвергающийся в глубь горы. Отец взял Харку за руку и направился в обратный путь.

Когда они наконец достигли выхода из пещеры и снова увидели перед собой раскачивающиеся вершины деревьев, мальчик еле сдержал крик радости. Вождь подергал лассо — в порядке, и они взобрались по нему до площадки, с которой начали спуск. Отсюда оба двинулись вниз и скоро оказались на берегу большого ручья у подножия горы. Над ручьем деревья расступались, и в воде отражались звезды.

Матотаупа предложил мальчику прилечь. Харка послушался. У него не было желания спать, но он хотел показать отцу, что способен отдыхать в любых условиях и что всегда готов выполнить его волю. Он подыскал место, поросшее мхом, свернулся клубочком и сделал вид, что засыпает. А сон и в самом деле пришел к уставшему мальчику.

Проснулся он ранним утром. Темнота отступила. Небо, деревья, утесы и мох приобрели свои обычные цвета. В журчащем ручье танцевали блики восходящего Солнца. Пели птицы, прыгали белки, жужжали жуки. Было еще свежо — холоднее, чем ночью. Роса лежала на листьях и иглах деревьев, покрывала землю серебряными слезинками.

Харка посмотрел вокруг. Отец ходил по берегу ручья, видимо, отыскивая следы. Потом подсел к мальчику.

— В горе был человек, — медленно произнес он. — Вода, та, что мы видели в пещере, вот здесь вытекает из горы.

Харка посмотрел, куда показывал отец, и убедился в том, что из расселины скалы вырывался пенистый поток. А не может ли он вынести из горы того человека?..

— Надо бы остаться здесь на несколько дней, — сказал отец. — Чужой человек, если не умрет в пещере, должен будет выйти из нее. Но ты знаешь, что нам предстоит отправиться на поиски бизонов. И я — военный вождь — поведу людей. Нам придется оставить одного воина здесь для наблюдения. Потом он догонит нас. Беги к стойбищу и спроси у вождя — Белого Бизона, кого он пришлет сюда. Я буду здесь до тех пор, пока меня не сменят. Ты понял?

Харка побежал. Его не оставлял вопрос: для чего отец хотел показать ему пещеру? Что он хотел рассказать? Видно, появление незнакомца изменило планы Матотаупы.

Типи — круглые палатки из шкур бизонов — стояли на опушке леса у реки. Некоторые типи были разрисованы цветными магическими фигурами: это были палатка жреца, палатка совета и палатки вождей. На палатке Матотаупы

— военного вождя — был нарисован большой четырехугольник. На тяжелом кожаном пологе играли лучи восходящего солнца. Мать Харки приподняла свисающие шкуры, чтобы воздух и свет проникали внутрь. Посреди типи поднимался дымок, над очагом висел котел. У огня сидела бабушка. Десятилетняя сестра и девятилетний брат смотрели на приближающегося Харку. Мать разделывала снаружи тушку зайца. Харка почувствовал, что он очень голоден: целую неделю им приходилось питаться впроголодь. Но он сдержал себя и прошел мимо своего дома, потому что ему надо было явиться к вождю Белому Бизону, типи которого стояла рядом.

Сегодня палатка Белого Бизона, как и все последние дни, была закрыта. Белый Бизон был болен. Ему не помогали заклинания жреца. Белый Бизон болен, хотя ран у него нет, и Харка испытывал страх перед непонятной силой, которая приковала вождя к постели. Проходя мимо типи жреца, разрисованной змеями и молниями, мальчик поднес руку ко рту и тихо произнес благодарственные слова Вакантанке — Великому и Таинственному, который незримо стоит за каждым воином и все видит и все слышит. Из палатки жреца доносилось глухое заунывное пение.

Харка вошел в типи Белого Бизона. В глубине в полумраке сидела женщина в кожаном платье, обшитом по рукавам и подолу бахромой. Руки ее были сложены на коленях. Женщина печально и безучастно посмотрела на мальчика. Белый Бизон лежал на расстеленной шкуре, его голова покоилась на подставке из ивовых прутьев. Лицо вождя исхудало, руки словно высохли. Он слегка пошевельнулся, давая знать, что готов слушать. У ног его стоял голый по пояс пятнадцатилетний парень — единственный сын Белого Бизона — Шонка. Харка опустил глаза: он не любил Шонку. Эта неприязнь была взаимна и вытекала из множества причин, и ни одну из них нельзя было считать главной. Но Харка не хотел сейчас об этом думать: он пришел передать просьбу отца.

Больной вождь, кажется, не понимал, что ему рассказывал Харка. Он беспомощно ворочал глазами, беспокойно поворачивал голову и наконец молча посмотрел на сына.

— Мы не можем выделить воина, сказал мой отец, — произнес Шонка.

Харка почувствовал, что ответ продиктован неприязнью к нему Шонки, и не двинулся с места.

— Иди! — приказал Шонка. — Мой отец сказал. Хау.

Харка еще раз взглянул на больного. Тот закрыл глаза, и никакой надежды получить ответ от него не было. Мальчик повернулся и вышел. Что же делать?

Стойбище ожило. Голодные собаки сновали между типи. Отощавшие дети гоняли палками тяжелый мячик и громко кричали. Девочки постарше помогали матерям у палаток. Лошади выщипывали жалкую траву, жевали ветки кустарника, глодали кору с деревьев.

Харка увидел своего друга Четана — Сокола. Он был старше Харки на четыре года, ему уже исполнилось шестнадцать. Четан делал наконечники для стрел. Харка подошел к другу, и тот прервал свою работу.

Хотя Харка и торопился, он все же присел на корточки и рассказал о разговоре в палатке Белого Бизона.

— Что скажешь ты, Четан?

— Твой отец — наш военный вождь, а Белый Бизон — вождь мирного времени, — сказал Четан. — Чужой человек в местах нашей охоты! Это же начало войны! Матотаупа здесь решает. Он мог сам приказать.

— Мой отец знает, что делает, — ответил Харка, почувствовав в словах друга упрек. — Ты останешься наблюдать за ручьем, хоть ты еще и не воин.

— Я это сделаю, если разрешит мой отец. Пойдем вместе к нему.

Харка пошел со своим другом. Но Солнечный Дождь, так звали отца Четана, выехал в прерии на поиски бизонов, и друзья на конях отправились по его следу. Миновав лес и переправившись через речку, мальчики увидели нескольких всадников. Друзья подняли своих полудиких мустангов в галоп и скоро догнали охотников. Харка в третий раз слово в слово рассказал обо всем, что произошло. Солнечный Дождь задумался.

— Пойдем втроем, — решил он. — Харка поведет нас. Я сам хочу посмотреть это место. Если ничего нового за это время не произойдет, Матотаупа решит, кому из нас остаться.

Всадники быстро вернулись в стойбище. Они слезли с коней и пешком отправились к Матотаупе. Впереди шел Харка, за ним — Солнечный Дождь, и последним — Четан. Приближаясь к ручью, Харка чаще останавливался, прячась за деревьями и кустами.

И вдруг сквозь ветки кустарника он увидал, что неподалеку от места, где ручей вырывался из горы, у самой воды лежит Матотаупа. Вождь лежал лицом вниз, руки его были раскинуты. Крови видно не было. Нож по-прежнему торчал из ножен. Ничьих следов возле него тоже не было заметно. Пораженный мыслью, что отец мертв, мальчик чуть было не бросился к нему. Но Солнечный Дождь, почувствовав порыв Харки, знаками приказал ему пройти еще немного по правому берегу ручья, Четану — остаться на месте, сам же перешел на левый берег. Поручение Солнечного Дождя подняло Харку в своих собственных глазах: Солнечный Дождь полагался на него, как на настоящего воина, и это доверие придало мальчику новые силы. Он был взволнован и в тоже время спокоен, как бывает с сильными мужчинами в минуту опасности.

Харка осторожно пробирался у подножия утеса. Местами он полз, местами прятался за стволами деревьев. Он не задевал даже самой тоненькой ветки, и ни один листок не шелохнулся на кустах, когда он проползал под ними. Он знал, что его может заметить враг. Сотни раз он упражнялся подобным образом, играя со своими старшими товарищами или охотясь вместе с отцом. И недаром Харка — Твердый как камень — Ночной Глаз был вождем Союза Молодых Собак. И недаром ему дал такое важное поручение Солнечный Дождь — младший вождь племени.

Харка продвигался вверх по ручью, и ничто не привлекло его внимания. Пение птиц постепенно утихало. Ящерица грелась на солнце, и Харка обошел ее, чтобы не спугнуть: ведь и она могла выдать его врагу. Никаких признаков человека. Так он достиг истока ручья. Здесь мальчик засмотрелся на воду. Она бурлила, вырываясь из расселины, сверкала на солнце, а чуть ниже, где берега поросли мохом, становилась спокойной. Еще ниже был маленький водопад, и там вода снова пенилась и клокотала. Харке были знакомы эти места по походам с Молодыми Собаками. Да, здесь ничто не изменилось.

Между кустами на другом берегу Харка заметил фигуру Солнечного Дождя. Они обменялись взглядами, и обоим стало ясно, что ничего нового не обнаружено.

Отец лежал на том берегу ручья, по которому пробирался мальчик. Харка подобрался как можно ближе и спрятался за камень. С других сторон его надежно прикрывали ветви. И тут мальчик заметил, что веки Матотаупы слегка шевелятся. И хотя лоб его касался земли, он сумел заметить Харку и подмигнул ему.

Харка не шелохнулся. Он тщательно осматривал землю вокруг отца. Солнечный Дождь также наблюдал все с противоположного берега.

Ни птицы, ни жужжащие пчелы, ни паук, плетущий свою паутину — никто не обращал внимания на индейцев. Неужели и враг так же умело скрывается где-то совсем рядом?

Неподалеку от головы Матотаупы Харка заметил камень. Может быть, отца ударили камнем? Но кто? И почему отец покинул место, на котором его оставил мальчик? На все это Харка не мог найти ответа. И ведь отец как будто не ранен: на смазанной медвежьим салом коричневой спине ни единой царапины. Кожа змеи, опоясывающая лоб, тоже цела. Не пострадали и перья Военного орла, воткнутые в волосы. Мокасины и легины не были даже испачканы. Лассо зажато в руке. Только вот камень… Он словно отломан от тех сосулек, что наросли внутри пещеры…

Вдруг Матотаупа пошевельнулся. Он напружинился и как ящерица шмыгнул к Харке, Солнечный Дождь видел это и тоже перебрался к отцу с сыном. И только они собрались вместе, как поток, вырывающийся из горы, словно ослаб. Он распался на струи, точно кто-то изнутри пытался закупорить отверстие. Но вода все-таки прорвалась и с силой выбросила два камня. Один из них покатился по осыпи вниз, а второй отлетел далеко в сторону и ударил в ствол дерева. Рассматривая камни, Харка заметил, что оба они очень похожи на тот, что лежал рядом с Матотаупой.

Матотаупа, Солнечный Дождь и Харка переглянулись.

«Этот камень брошен не рукой человека», — сказал на языке жестов Матотаупа.

«В этой воде злые духи», — также храня молчание, жестами ответил ему Солнечный Дождь.

И оба мужчины, как заклинание, поднесли руки ко рту. Харка последовал их примеру.

Матотаупа поднялся и направился в лес. Солнечный Дождь и Харка пошли за ним. Лишь отойдя подальше от ручья, Матотаупа принялся рассказывать о том, что с ним произошло.

— Когда Харка ушел, я остался под прикрытием кустов и наблюдал за ручьем. Потом я услышал в лесу крик лани. В нашем лагере голод. Я хотел погнаться за ней и уложить ее ножом. Я покинул укрытие. Мне надо было перебежать ручей. Когда я спустился к воде, меня что-то ударило сзади в голову. Я упал.

Матотаупа замолчал.

— В тебя попал камень? — спросил Солнечный Дождь.

— Да. Это так. Камень лежит у ручья. Вы его видели.

— Я его видел, — сказал Харка.

— Вскоре я пришел в себя, — продолжал Матотаупа. — Я не мог себе представить, что камни сами летают по воздуху. Значит, его бросила рука врага. Я решил перехитрить врага и остался лежать не двигаясь, чтобы он посчитал меня мертвым. Если бы он подошел, чтобы взять мой скальп, я бы убил его. Но враг не подошел. Пришли вы…

— Да, — после некоторого раздумья сказал Солнечный Дождь. — В этой пещере злые духи. Хавандшита — наш жрец — предупреждал всех!.. — Тут он особенно медленно произнес: — Очень плохо, Матотаупа, что ты ночью направился к этой пещере да еще взял с собой мальчика. Дух предупредил тебя еще раз. А может быть, это и для всех нас недобрый знак…

Харка увидел, как побледнел отец.

— Недобрый знак? — Нахмурившись, спросил Матотаупа. — Почему?

— Недобрый потому, что мы подвергаем себя большой опасности, отправляясь на поиски новых мест охоты с таким небольшим числом воинов.

Матотаупа наморщил лоб.

— Стада бизонов изменили свои пути. А мы ведь не хотим умирать с голоду.

Солнечный Дождь, избегая взгляда вождя, сказал:

— Ну так идем. Здесь нечисто.

Мужчины хотели уже идти, но Харка попросил разрешения говорить.

— Ты хочешь что-нибудь сообщить? — спросил отец.

— След. Я же видел ночью след. След чужого человека, чужой ноги. Ты же об этом знаешь. И Солнечный Дождь тоже знает.

— На обратном пути мы посмотрим, — сердито ответил Матотаупа.

Солнечный Дождь с явной неохотой согласился с ним. Они позвали Четана троекратным криком, напоминающим птичий, и через лес пошли к дереву, где Харка видел след. Поиски не принесли успеха. Впрочем, Харка был единственным, кто искал следы по-настоящему. Отец, Солнечный Дождь и Четан, сбитые с толку случившимся, слишком рано решили закончить поиски. Харка был уверен, что поспешность тут ни к чему. Но он был только мальчик и мог лишь один раз высказать свое мнение. Ему не оставалось ничего другого, как возвратиться вместе со всеми.

Схватка с волками

Харка вернулся в типи отца, и никто не смог бы догадаться по лицу мальчика о его переживаниях. Мать позвала есть. Харка подсел к своему младшему брату. Сестренка сидела рядом с бабушкой. Жарившийся на огне заяц пах великолепно. Когда мясо было готово, каждый взял свой нож — даже младшая сестра и маленький брат Харки уже имели ножи. Каждый взял и по миске. Бабушка положила себе голову зайца, мать и сестренка Харки — Уинона

— получили по передней лапке, а мальчики, Харка и Харбстена, — по задней. Тушка была оставлена отцу, которого не было дома и который, по обычаю племени, не ел вместе с женщинами и детьми.

После еды Харка созвал Молодых Собак и они пошли на речку, принялись нырять в холодной как лед воде.

Стало темнеть. И тут из леса появился Шонка, сын Белого Бизона. Харка, заметив его, припомнил утреннюю обиду и решил отомстить. Он спрятался за кустом, мимо которого лежал путь Шонки.

Шонка беспечно шагал по берегу. Он был широкоплеч и крепок, этот Шонка, с лица его не сходило злое недовольное выражение. Ему постоянно казалось, что и сверстники его и даже малыши относятся к нему с недостаточным уважением. Однако он не выделялся среди юношей ни в беге, ни в плавании, ни в стрельбе из лука. А Харка, который был младше Шонки, даже иногда и опережал его. Может быть, уже это вызывало у Шонки неприязненное отношение к Харке.

И вот Шонка достиг куста. Харка моментально ухватил его за ногу и дернул. Шонка перевернулся в воздухе и шлепнулся в воду. Мальчишки громкими криками и хохотом приветствовали этот полет, а Харка тем временем взобрался на низко склонившийся над водой ствол и оказался над самым глубоким местом потока. Шонка вынырнул и направился к Харке. Мальчик подпустил его на расстояние вытянутой руки, громко вскрикнул, как щука, нырнул и поплыл под водой вверх по течению.

Шонка не стал его преследовать. Он выбрался на берег и ждал, где всплывет Харка. В руке Шонка сжимал камень.

Харка проплыл уже довольно далеко. Талая вода была обжигающе холодна, и конечности мальчика сводила судорога. Но он не сдавался и старался достичь излучины реки, чтобы всплыть незамеченным. Холодело сердце, усталость сковывала движения, притуплялось сознание, и он двигался точно во сне. Подумав о том, как глупо утонуть во время игры, он с новыми силами поплыл дальше, пока не почувствовал, что достиг излучины. Тогда Харка встал на дно, быстро вылез из воды и, дрожа от холода, спрятался за береговым утесом. Шонка медленно шел вверх по течению и не выпускал из руки камня. А Молодые Собаки уже не ныряли и не плескались, а только следили за тем, чем кончится борьба. Они двигались вслед за Шонкой.

Шонка достиг утеса и как будто хотел вскарабкаться на него, чтобы получше осмотреться. Харка присел, прижавшись почти к самой земле, потом вдруг быстро вскочил на утес, бросился на Шонку, и оба они свалились на песок. Харка выхватил из волос противника вороньи перья и с победным криком понесся в лес. Радостными возгласами Молодые Собаки приветствовали своего вожака, одержавшего победу над старшим юношей.

Шонка поднялся. С наигранным равнодушием он прошел мимо детей и покинул место своего поражения. Внутри у него кипела злоба, но причину давно возникшей неприязни к Харке он и сам не мог понять. Ведь он был старше и сильнее; если бы ему удалось схватить Харку, то мальчишке было бы не до смеха. И тем не менее верх одержал этот малыш…

Стемнело. Показались первые звезды. Медленно брел Шонка через поселок. Он думал, как бы ему отомстить Харке, как бы восстановить свой авторитет.

После долгих размышлений Шонка решил в этот вечер ничего не предпринимать: должны же подвернуться такие обстоятельства, когда он сможет осуществить свои намерения. Мрачным вошел он в типи отца.

Там все было без перемен. Белый Бизон лежал в лихорадке на своем ложе. Мать вышла из глубины палатки и стала шептаться с сыном. Нужно ли еще раз вызывать жреца, который в прошлую ночь ничем не смог помочь? А может быть, лучше отнести больного в потельню? Или позвать Унчиду, мать Матотаупы, которая хорошо знала всякие целительные травы и была известной знахаркой.

Шонка не хотел и слышать об Унчиде, ведь она из типи Матотаупы, к которой принадлежал и Харка. А жрец для юноши был слишком непонятным. Но потельня для больного отца могла быть полезна. Шонка, как и мать, боялся, что отец умрет. Шонке было пятнадцать лет. Его уже возьмут охотиться на бизонов, но он еще не был воином. Значит, если отец умрет, Шонка и его мать должны будут перейти в другую типи, в чужую семью, и отцом его станет другой воин. Вот поэтому-то и его страшила смерть отца. Конечно, потельня будет на пользу больному.

Шонка завернул отца в шкуру бизона, а мать в это время успела сбегать к потельне и положить в горящий рядом костер большие камни. Когда они достаточно накалились, она снесла их в потельню — маленький круглый шатер на изогнутых жердях — и вместе с сыном перетащила туда же больного Белого Бизона. Они посадили его поудобнее, плотно закрыли полог, и женщина начала лить воду на раскаленные камни. Палатка наполнилась паром, и скоро тело Белого Бизона покрылось потом. Тогда его вытащили к ручью и окунули в холодную воду — это был обычный способ лечения ревматизма и лихорадки. Белый Бизон скорчился, Шонка с матерью вытащили его из воды. Тело Белого Бизона обмякло. Шонка с ужасом увидел, что отец мертв. Они внесли его в палатку, отыскали рогатины и вбили их в землю недалеко от входа. Потом плотно запеленали тело Белого Бизона в шкуры и подвесили за голову и за ноги между рогатинами: по обычаям индейцев мертвому не полагалось больше касаться земли. Только после этого жена Белого Бизона запела погребальную песню, которая разбудила поселок. Воем отозвались на человеческую боль собаки.

Но скоро заунывное погребальное пение стало не слышно за воем ветра. Ветер, который с вечера был довольно свеж, к середине ночи превратился в шторм. Он свирепствовал на просторе прерии, обрушивался на покрытые лесом горы, раскачивал вершины деревьев, старался сорвать палатки. Полотнища типи надулись, а длинные еловые жерди дрожали. Высоко в горах все грохотало. Доносился треск ломающихся деревьев. Харка быстро натянул легины и разбудил младшего брата. Бабушка уже проснулась. Мать будила Уинону. Отец еще раньше покинул типи.

Харка на четвереньках выполз наружу, чтобы его не повалил и не унес ветер. Женщины, дети и старики собирались подальше от склона горы, посередине луга, где меньше угрожала опасность. Мужчины и юноши остались в стойбище. Типи, так же как и оружие, было самым ценным имуществом каждой семьи, и ее было нелегко восстановить, так как бизонов, из шкур которых изготавливались полотнища типи, нужно было сначала выследить, затем убить; просушка и обработка кож также занимали очень много времени. Харка вместе с Четаном следили за типи Матотаупы и Солнечного Дождя. Они переползали от колышка к колышку, как только видели, что колышек ослабевает, заколачивали глубже и укрепляли его.

Шквалистый ветер не унимался, но наибольшую опасность представлял смерч. И он, кажется, уже возникал в вышине. Харка видел, как целое дерево с корнями и кроной закружилось в его объятиях, потом по горе покатился огромный камень, подточенный талыми водами. Возможно, он и оторвался, когда было вырвано дерево. Камень катился, подпрыгивал, ломал на своем пути деревья, и людям и животным оставалось одно — ждать, куда он свалится. С глухим грохотом он врезался в землю на самом краю луга, и все вздохнули.

С восходом солнца грохот и шум начали стихать, порывы ветра ослабли.

Матотаупа вспрыгнул на большой камень, так, чтобы все его могли видеть, и дал знак вернуться в стойбище поесть и приготовиться к походу.

После скудной еды бабушка Харки, мать Матотаупы, первой вышла наружу, отвязала растяжки, и полотнище затрепетало, как огромный флаг. Это послужило сигналом к снятию с места.

Девушки забрались на верх типи и развязывали кожаные бечевки, стягивающие верхушки жердей. Помогала разбирать типи и десятилетняя Уинона. Харка и его сверстники готовили коней. На вьючных коней пристраивали волокуши: две жерди перекрещивали концами и связывали на спинах животных, нижние концы жердей волоклись по земле. Между ними натягивали кожаные одеяла и на них укладывали имущество и усаживали детей, которые были уже не такими маленькими, чтобы путешествовать у матерей за спиной, но и не такими большими, чтобы ехать верхом. У индейцев не было фургонов: они не умели изготавливать колес.

У Харки и девятилетнего Харбстены были свои лошади, и вместе с другими всадниками они разъезжали вокруг вытягивающейся колонны. Женщины и дети ехали на вьючных конях. Во главе колонны встал Хавандшита — жрец, тощий, жилистый, чуть сгорбленный. Ему было уже за восемьдесят. Перед выступлением жрец произнес слова древнего моления о еде и мире для рода Медведицы.

Матотаупа — военный вождь, тронул своего Гнедого и выехал вперед, чтобы вести колонну через поваленный бурей лес в прерию. Предстояло еще переправиться через реку.

Харка знал, что брод находится несколько выше по течению, и, пока еще не установился строгий порядок, они с Четаном решили проехать вперед. Они быстро нашли брод и остановились, в последний раз осматривая местность, которую знали с самого раннего детства и которую они покидали на долгое время, а может быть, и навсегда. Новые места охоты — цель их путешествия — лежали на юге, далеко впереди.

Внимание Харки привлекло опустошение, которое произвел ветер на берегу реки. Гибкие ивовые кусты остались целыми, но молодое деревцо, поселившееся в пойме, вырвало с корнем, и вода собралась в образовавшейся яме. В ней что-то блестело. Так как время еще было, Харка поехал посмотреть, что это так ярко отражает солнечные лучи. Это был небольшой камушек, но он необыкновенно блестел желтовато-красным цветом. Харка соскользнул с коня и наклонился, чтобы получше рассмотреть находку, выковырнул его и сунул добычу в кушак на память о родных местах.

Колонна приближалась к броду как длинная змея, следуя за изгибами реки, а скоро голова колонны уже выходила из леса в свободные прерии.

Сильный ветер дул с северо-востока, он трепал волосы людей и гривы коней. В лицо путникам светило солнце, оно слепило глаза, а они жадно всматривались в неоглядную даль.

К полудню погода улучшилась, воздух стал кристально чист, а легкий ветерок чуть шевелил траву. Глухо постукивали неподкованные копыта по мягкой земле. Широкая долина, столько дней, недель и лет полная жизни, оставалась позади колонны. А Харка все думал и думал о пещере на склоне горы, которая тоже осталась позади.

Индейцы двигались весь день, и лишь поздно вечером были развязаны волокуши и поставлены типи. Все очень устали и, едва завернувшись в одеяла, заснули. Кони щипали высохшую перезимовавшую траву и искали свежие зеленые ростки, выглядывающие из-под земли. Собаки улеглись, плотно прижавшись друг к другу. Небо оставалось ясным, и хотя ветер утих, ночь была невероятно холодной.

Было уже за полночь, когда Харка проснулся. Его разбудил пронзительный крик. Но это был не военный клич. По военному кличу, к которому были приучены все дети, Харка инстинктивно схватился бы за оружие. Это было предупреждение об опасности. Значит, все же надо быть наготове. Нож у Харки, как и у отца, был даже ночью при себе. Лук и стрелы лежали рядом с постелью, и он взял их. Снаружи было неспокойно: лаяли и выли собаки, слышался топот и тревожное фырканье лошадей. Харка вышел из типи. Жеребец Матотаупы, привязанный у палатки, словно обезумел и рвался с привязи.

— Останься у мустангов! — крикнул вождь сыну, а сам исчез в направлении холма, поднимающегося на западе.

Несколько воинов последовали за ним. Харка заметил Солнечного Дождя и его младшего сына. А ему пришлось остаться охранять у палатки коня… Но надо было подчиниться. По поведению собак и лошадей Харка заключил, что поблизости голодные волки, и не мелкие наглые койоты, с которыми собачья свора быстро бы разделалась, а, видимо, большие серо-белые волки прерий, перед которыми собаки испытывали страх. Харка попробовал успокоить коня, взяв его за кожаную узду, обвязанную вокруг нижней челюсти, но жеребец был вожаком табуна и так рвался из рук, что его было не удержать за повод, и Харка решил сесть на него, чтобы, по крайней мере, если конь сорвется, оставаться на его спине. Харка прошел хорошую школу и в свои двенадцать лет мог спокойно удержаться даже на только что пойманном диком коне. А тут он знал характер мустанга и понимал его чувства. Не раздумывая долго, Харка перерезал ножом повод, удерживающий коня, и предоставил ему нестись к табуну.

А воины уже схватились с голодными хищниками. По крикам, доносящимся с высоты, мальчик понял, что несколько волков уложено. Собаки осмелели, и некоторые из них ввязались в схватку. Вдруг конь Харки принялся лягаться задними ногами, и в тот же момент мальчик увидел сзади два горящих глаза хищника. Крепко обхватив шенкелями коня, он положил на тетиву стрелу, но волк, глаза которого рассмотрел мальчик, побежал прочь от брыкающегося жеребца к табуну. Кони вечером были стреножены и могли делать только маленькие шаги, поэтому они были беспомощны перед хищниками. В табуне началась паника, Харка выпустил стрелу из лука. Но тут же понял, что не попал. Хищник прыгнул на кобылу, и та сделала единственное, что было возможно в ее положении: упала набок и начала кататься по земле. В это время раздались крики воинов и бешеный лай собак.

Харка соскочил с коня: теперь он это мог сделать, так как знал, что вожак никогда не покинет стреноженного стада. Мальчик забросил лук за спину и приготовил нож. Волк, вцепившийся в шею кобылы, был слеп ко всему вокруг. Харка подкрался и сильным, хорошо нацеленным ударом всадил нож в шею волка. Он тут же выхватил нож из тела убитого зверя и издал победный клич, но в тот же момент понял, что он не в лучшем положении, чем убитый зверь: вокруг него была целая свора хищников. В мгновение ока он оценил положение. Большая стая волков разделилась. Часть ее совершила небольшой налет на высоту, и пусть там были потери, но зато воины и собаки — все были там. Другая же часть стаи обошла высотку, чтобы напасть на табун.

Харка издал предупреждающий крик. Три огромных волка в это время напали на одну из лошадей и рвали ее зубами. Возможно, хищники не набросятся на него, ведь он пах человеком, а значит опасно. Перед ними было достаточно беспомощных жертв. Но среди стаи был один волк покрупнее, чем другие, вероятно, вожак стада. И вот этот направился к Харке. Единственное спасение было — вскочить на коня отца. Он это и сделал. А конь в смертельном страхе понесся прочь. Скоро юному всаднику удалось совладать с конем и повернуть его назад, к табуну.

Теперь Харка увидел, что мужчины, юноши, женщины и девушки бежали к коням и разрезали путы, чтобы кони могли спастись от волков бегством. Немало хищников было уже убито.

Харка не покидал коня отца. Животное, видимо, пыталось направить бегство табуна, и мальчик не мешал ему. Разбежавшиеся лошади стали собираться вокруг вожака, и после большого захода по прерии их удалось направить к стойбищу.

Волки отступили.

Но чего это стоило! С наступлением рассвета картина прояснилась. Двенадцать коней было задрано волками, девять поранено, пятнадцать — разбежались, и если род Медведицы имел сто пятьдесят коней, то почти четверть была потеряна. Эта утрата была особенно тяжела во время похода.

Коней согнали на другой конец лагеря, так как на месте схватки их тревожил запах крови, и снова стреножили. Женщины принесли мясо задранных животных. Хавандшита и Матотаупа разделили его по семьям по числу едоков, а маленькие куски мяса были тут же съедены голодными людьми.

Харка снова привязал коня отца у типи и пошел посмотреть на убитых волков, на следы ночной схватки. Он нашел убитого им волка, отрезал ему уши и прицепил к поясу. Харбстена с удивлением посмотрел на брата. Харка кивнул ему, и они вместе отправились осмотреть убитых хищников. Огромного зверя, который хотел напасть на Харку ночью, они не нашли. Он, видимо, успел удрать.

— Это был большой вождь среди волков, — сказал Харка Харбстене. — По его следам видно, как он вел стаю, как распределил ее, чтобы нас перехитрить. Много волков погибло, но другие сыты, хотя и нет бизонов.

Мальчики, совершив обход, направились к отцовской типи. Здесь они увидели Четана и Шонку, которые растерянно стояли перед Матотаупой. Харка хотел было вместе с Харбстеном побыстрее уйти, чтобы юный брат не слышал, как стыдят Четана, большого друга Харки. Но было поздно. Харбстена поспешил к матери в глубь типи, и Харке пришлось остаться и быть свидетелем всего происходящего.

— Вы оба вели себя как маленькие девочки, которые не могут сдержаться, — сказал военный вождь двум юношам, это были очень обидные слова. — Вы покинули дозор у табуна, чтобы поохотиться за волчьими ушами. Что произошло, вы знаете. Воины рода Медведицы считают, что вы не имеете права носить на поясе уши убитых вами волков.

Харка взглянул на своего друга Четана. Какой позор! Четану придется большими делами искупить вину. Конечно, это предстояло и Шонке, но о нем Харка не думал.

Харка отвернулся, как будто ничего не видел и не слышал.

Бледные, закусив губы, покинули оба юноши вождя. И пока славными делами они не смоют позора, им придется помнить обидные слова вождя.

Матотаупа дал приказ сниматься.

Тридцать типи было разобрано. Некоторым детям пришлось сесть на лошадей к своим матерям или устроиться на волокушах: коней не хватало. Кое-кому из женщин, как и жрецу Хавандшите, пришлось идти пешком.

Харка — Убивший Волка мог, однако, ехать на своем коне, как и другие воины, которые сопровождали длинную цепочку людей.

Беззубый Бен

В тесном провале пещеры зашевелился человек. Его кожаные штаны и куртка были совершенно мокры. Он пытался карабкаться по почти вертикальному ходу. Оглушенный грохотом воды, которая клокотала всего в нескольких метрах от его головы, он только благодарил судьбу за то, что чудом уцелел, за то, что жив и дышит. Мощный поток, как щепку, протащил его по камням, и все кости у человека ныли. Ружье и нож он потерял, шляпу сбило водой, огниво подмокло. У него осталась только жалкая жизнь да мокрое платье. Один-одинешенек внутри горы, он не имел представления, как добраться до выхода.

Поток сбросил его вниз. Нечего было и думать вернуться назад тем же путем, каким он попал сюда. Оставался лишь путь по этому круто поднимающемуся ходу. Куда он ведет — неизвестно. Но это была единственная надежда, и продрогший, ослабший человек карабкался вверх.

Он не знал, день сейчас или ночь, не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он выбрался из потока, он только чувствовал, что голоден и что последние силы оставляют его.

Однако крутой подъем кончился, и двигаться стало легче. Скоро проход разделился на два, и человек не раздумывая выбрал более широкий: ведь по нему легче было продвигаться. И несмотря на то, что его ждала неизвестность, несмотря на то, что он дошел до последней степени изнеможения, он все же полз.

И когда надежда на спасение уже, казалось, была потеряна, перед его глазами замерцал слабый свет. Он закрыл глаза руками, отнял руки, снова закрыл и снова отнял: нет, это не показалось ему — настоящий свет. Он даже смог различить выступы утесов, даже разглядел свои собственные руки. И он хотел уже было броситься вперед, но ноги вдруг отказались повиноваться: это был не дневной свет, это был огонь. Огонь в пещере! Откуда в пещере огонь?

И тут из-за скалы показалась рука, держащая лучину, затем лицо в колеблющемся свете пламени. Люди заметили друг друга.

— Проклятье! — произнес человек с лучиной, его лицо исказила злоба, и он схватился за нож.

— Черт возьми! — растерянно пробормотал узник пещеры.

— Проклятье и еще раз проклятье! Несчастный червяк! Откуда ты взялся?

— Из воды. Не направляешься ли ты тоже туда?

— Нет уж. Пожалуй, я самого тебя еще раз туда отправлю, если захочу…

Лучина сгорела. Наступила тьма.

— Ну так что ж ты меня не отправляешь?..

— А зачем мне это надо, проклятый слизняк! Проныра! Что ты здесь потерял? — голос владельца ножа не предвещал ничего доброго.

— Я не знал, что это твоя пещера, — сбавил тон безоружный.

— Ну так теперь знай!.. Что ты тут искал?

— Да… так… ничего…

— Ты врешь, поганец! Ты искал золото! Где ты нашел его?

— Я… я… нет, не искал…

— Где ты его нашел?

— Я не нашел его…

— Ну погоди! Я тебя заставлю выложить правду! Я ухожу, но не надейся, что разрешу ползти за мной. Это будет стоить тебе жизни.

Обессилевшему неудачнику показалось, что голос удаляется.

— Пощади же! — взмолился он. — Я ничего не нашел, это правда, но я все расскажу, я сделаю все, что ты потребуешь…

— Безмозглая башка! Идем! Ты будешь делать все, что я скажу!

— Да, да… все, что ты прикажешь, все…

В ответ послышался презрительный смешок и короткое:

— Пошли!

Бесконечно долго, молча тащились они в темноте по закоулкам пещеры, пока перед ними не забрезжил дневной свет.

— Свет! Свет! — закричал воспрянувший духом неудачник.

— Заткни глотку! В лесу дакоты!

— Я знаю… О милое небо! Я буду молчать…

— Мне наплевать, что тебе дорого небо. И если ты не хочешь сейчас же туда отправиться — помалкивай.

Промокший, потерявший последние силы человек с трудом выбрался из отверстия, надежно скрытого перекрученными корнями деревьев и ветками. Он тотчас растянулся на земле, но, почувствовав на себе недобрый взгляд проводника, вздрогнул.

— Вот и лежишь ты, как ободранный бизон… — с ядовитой усмешкой произнес тот. — Так говори же, что искал?

— Искал золото, но ничего не нашел.

— Золото? Кто тебе посоветовал искать золото здесь? Ну?

— Просто пронесся слух… А торговля моя шла совсем плохо.

— Что за торговля?

— Мехами и водкой.

— А где это ты зубы потерял? А?

— На Миннесоте, сэр… Дакоты проклятые… Прошлый год…

— Пустая голова. Какой я тебе к черту сэр…

Бедняга собрался с силами и сел. Немного успокоившись, он стал разглядывать своего не то врага, не то спасителя. Перед ним был рыжеволосый парень двадцати двух — двадцати трех лет с обветренным и обожженным солнцем худощавым лицом. Нижняя челюсть у него сильно выступала вперед. Пожалуй, с таким человеком нужно было считаться.

— Это был только слушок, — заискивающе произнес он. — Неопределенный, как ветер. И в Блэк Хилсе должно же быть что-то… Ведь находили как будто… Но сам я ничего не видел. А из-за проклятого прошлогоднего восстания дакотов я лишился лавки… потерял зубы. Ну вот, я и хотел…

— Ха! Ты думал, дакоты такие смирные. Должен тебя предупредить, что с ними подписан договор, по которому вся эта земля на вечные времена принадлежит им. И если ты — белый — появишься здесь, твой скальп очень скоро будет висеть на шесте у индейцев.

— Но я не собираюсь воевать с ними…

— Они тебя не спросят, зачем ты пришел. А где твои сапоги?

— Сапоги?

— Не притворяйся дураком. Ты довольно натопал и в лесу и на болоте.

— Неужели я оставил следы?

— Как слон, мой дорогой. И после этого ты еще вздумал забраться в пещеру!.. Тебя никто не видел?

— Не уверен…

— Счастье, что ты еще до сих пор жив. Как все это произошло?

— Я не знаю точно… Я хотел перейти подземный поток, но меня подхватило течение. Цепляясь в темноте за утесы, я почувствовал, что схватился за человека. Тот ловко вывернулся, дал мне пинка, и водопад утащил меня вниз.

— История!.. И веселая! Вот что я тебе посоветую: исчезни-ка отсюда со скоростью мустанга!

— Но я не знаю, где моя лошадь.

— Зато я знаю… кони есть у меня. Ты получишь коня, но если ты еще раз появишься здесь, я помогу тебе отправиться на тот свет. Это мои края!

— Понял. Твои края.

— Я похитрее тебя. Ты это заметил?

— Да.

— Имей это в виду. Я дам тебе лошадь. Это, конечно, не рысак, но для тебя подойдет — твоя собственная лошадь. Как зовут тебя?

— Бен.

— Подсказать тебе хорошенькое занятие?

Бен глубоко вздохнул.

— Подскажи.

— Отправляйся на Найобреру и открой там лавку. У этих мест большое будущее. Я позабочусь, чтобы ты встал на ноги. Порох и свинец в лавке не должны переводиться. Ну и водка — тоже. И тогда тебя найдут и охотники, и индейцы. Будут и меха.

— Индейцы?..

— Ты идиот. Я уже сказал, что ты идиот. Какой смысл болтаться в прериях и лесах среди голодных индейцев. Но если ты будешь продавать им порох и свинец…

— Да… да… Но ведь это не наладишь так быстро…

— У меня все быстро: и жизнь, и смерть. Ну, ты согласен?

— Я попробую.

— Ты веришь мне, болван?

— Конечно.

— Это твое счастье. Пошли.

Как ошарашенный, плелся Бен через лес. Путь был нелегок. Бен не раз спотыкался: сорок лет за плечами — не шутка. Но рыжий не сбавлял шага. И вот они у лошадей. Бен бросился к переметным сумам: его запасы мясного порошка были в целости.

— Подкрепишься дорогой, — насмешливо сказал рыжий. — Это тебе я оставляю.

— Но… у меня нет оружия…

— Не надо было терять. Ну, убирайся! И больше не появляйся в Блэк Хилсе! Смекаешь?

— Ага, — ответил Бен.

Он взгромоздился в седло и двинулся шагом через лес на юго-восток. Его очень беспокоило мокрое платье, но еще больше беспокоила мысль о навязавшемся повелителе. Он боялся этого человека, но все-таки решил принять предложение. С таким ловким парнем лучше сохранять хорошие отношения. И может быть, на Найобрере действительно можно заработать и с меньшим риском, чем в этой проклятой пещере.

Рыжий забрался на дерево и проследил за удалявшимся неудачником.

— Глупец! — посмеивался он ему вслед. — Найти золото должен один человек. И человек этот — я.

Он спустился к лошади, поел и, не разводя огня, прилег на земле. В намеченный час он проснулся. Было уже темно. Он не проявлял особенного беспокойства, он знал, что индейцы уже далеко, и прошел к тому месту, где накануне были Матотаупа и Харка. Так же при помощи лассо он добрался до входа в пещеру, вошел в нее и, дойдя до подземного потока, опустился на землю, высек огонь и стал рассматривать следы.

— Проклятье, — пробормотал он. — Трижды проклятье! Зачем этот идиот хотел перебраться через поток? Об этом он мне не сказал. Видно, там что-то должно быть… Да, но здесь никому не пройти, даже мне, Рыжему Джиму. И что еще надо было тут этому краснокожему и его мальчишке? Что они искали? Что же там есть? Да… не пройти… И Бен не прошел.

Огонь погас.

— Ну, хватит на сегодня. Надо придумать что-нибудь другое, совершенно другое. Но эта пещера — моя, и никто сюда не сунет носа. Так сказал я — Рыжий Джим.

Он покинул пещеру и вернулся к лошади.

Рано утром Рыжий Джим выехал на опушку, где недавно был лагерь индейцев. Он думал о Беззубом Бене. Этот торговец, горе-золотоискатель и, черт его знает, кем он еще был в своей жизни, может пригодиться. Мысль о торговле на Найобрере неожиданно пришла Джиму в голову, но не без связи с происходящими событиями. Когда он ехал в Блэк Хилс, то как раз на самой границе ему случилось совершить сделку, и ему очень помог предприимчивый торговец, очень похожий на Бена. Сам Джим не был склонен к торговым авантюрам, но он располагал теперь властью над Беном. Властью Джим умел пользоваться с юных лет, так как был хитрее, сильнее и расторопнее своих сверстников, и они боялись его.

Но торговля, торговля — это не главное. Рыжий Джим был очень раздосадован, что ничего не нашел в пещере. А ведь ходили слухи о несметных богатствах!

Нет, только он, он один должен завладеть ими. Только он!

Придя к этому убеждению, Джим принял решение, казалось бы, совсем с ним не связанное. Он выехал из леса и направил своего коня по следам рода Медведицы.

Сражение в прерии

Второй день род Медведицы двигался на юг. Ехали молча, все были поглощены своими переживаниями. Высоко в небе парил крылатый хищник. На горизонте блестели покрытые снегом вершины Скалистых гор. Харка покачивался на своем стройном пегом коне. Глаза мальчика все чаще и чаще устремлялись вперед, туда, где снова можно встретить бизона, а значит — быть сытым.

Раскаленное солнце, озарив напоследок пурпурным сиянием небо и прерию, закатилось. Резко похолодало. Женщины быстро натянули все тридцать типи. Взрослые, мальчики и девочки моментально заснули под одеялами из мягких шкур.

Едва забрезжило утро, как на речке, что протекала рядом, были выбраны места для купанья: отдельно — для мужчин, отдельно — для женщин. Несмотря на то, что была весна, вода стояла очень низко, и плавать было невозможно. Харка отыскал местечко поглубже и позвал к себе братишку — Харбстена. Они долго плескались и обливали друг друга. Потом потерлись речным песком, а выйдя на берег, намазались медвежьим салом. Оно хорошо предохраняло кожу и от солнца, и от холода. В типи им дали по кусочку волчатины. Мясо было жесткое и невкусное, но все же лучше, чем ничего.

До отправления в путь еще оставалось немного времени. Бабушка Унчида села у очага и принялась разбирать травы, собранные по берегам речки. Харка с сестрой Уиноной подсели к бабушке, и та объясняла детям, что это за растения.

— Вот эта трава, — сказала она, — кладется на открытые раны. А вот эта хороша для затянувшихся ран.

Уинона мечтала стать такой же известной знахаркой, как и бабушка, и внимательно слушала. Для Харки это было не так интересно, и он спросил Унчиду, уж не думает ли она, что эти травы скоро понадобятся.

— Ты читаешь мои мысли, — ответила мать Матотаупы. — Мы идем туда, где в полдень солнце стоит над головой. Там живут враги дакотов — пауни. Они тоже охотятся за бизонами. И если мы придем туда, нашим мужчинам придется бороться.

— Но земли дакотов простираются до Большой Реки, и пауни не должны переходить ее…

— Так говорят вожди и воины дакотов. Вожди и воины пауни думают по-другому…

Унчида хотела еще что-то сказать, но вошла мать Харки. Она была очень возбуждена и сообщила, что разведчики обнаружили неподалеку следы чужих воинов.

Харка тотчас выбежал из типи. Он увидел, что Матотаупа и Солнечный Дождь направляются к жрецу. Солнечный Дождь пытался, видимо, в чем-то убедить вождя. Но так и не договорившись, они вошли в его типи.

Перед Харкой неожиданно появился Четан.

— Что ты стоишь здесь, как бизон, отбившийся от стада? — спросил он.

— Они совещаются у жреца, — сказал Харка.

— Ты догадываешься о чем?

— Конечно, о случившемся.

— Что об этом думаешь ты?

— Следы нашли наши разведчики. Я не видел этих следов. Сначала надо увидеть их, а потом можно думать.

— Хау. Показать тебе следы?

— Покажи.

— Пойдем со мной.

Метрах в трехстах от стойбища, на склоне холма, с которого далеко просматривалась прилегающая местность, была хорошо заметна примятая трава. Харка стал рассматривать след. Четан ждал, что он скажет, и это заставляло Харку быть особенно внимательным: Четан, несомненно, хотел испытать его.

— Стебли трав немного выпрямились, — сказал наконец Харка. — Совсем немного… Здесь лежал человек. Он был очень осторожен и все же… все же, вот посмотри! Рядом отпечаток мокасина. Это разведчик врага поднимался. Края следа еще не осыпались: значит, он поднялся совсем недавно, под утро. И это был индеец. Он, наверное, спешил. Вы его не видели?

— Нет, — ответил Четан виновато. — Не видели. Их было, может быть, двое или трое, но мы их не видели… Я думаю, они могли подойти даже к самому стойбищу, когда мы обходили его с противоположной стороны. Наверно, они заметили наши следы и поспешили удрать.

— Но это же смешно! Вы даже не узнали, из какого они племени?

— Не узнали… Но их-то разведчики, добравшись до нас, наверняка определили, что имеют дело с дакотами…

Дакоты делились на семь больших ветвей, и само слово «дакота» означает — семь огней, семь костров племенных советов. Каждая из семи ветвей племени состояла из многочисленных групп и родов. Род Медведицы входил в группу «Оглала», которая принадлежала к ветви тетон-дакотов, живших на западе.

— Может быть, они — тоже дакоты… — продолжал размышлять вслух Харка. — Может быть, они захотели посоветоваться со своими вождями?..

— Не думаю. Видимо, это все-таки пауни. Вот почему мой отец отправился сообщить о следах военному вождю. Меня, Солнечного Дождя и Шонку сменили три других разведчика. И что только нужно на землях дакотов этим трусливым сусликам, этим койотам — пауни. Их места охоты на реке Платт.

— А если они тоже голодают?..

— Но ведь мы не нашли здесь бизонов, — возразил Четан. — Значит, бизоны должны быть на реке Платт и у пауни достаточно мяса.

— Откуда ты знаешь? Бизоны вообще ничего не «должны». Кто им может приказать?

— Голод, который и нас гонит на новые места.

Харка ничего не ответил, он увидел, что отец и Солнечный Дождь вышли от жреца. Мальчики побежали назад, в стойбище. Вождь позвал еще двух воинов — Старую Антилопу и Ворона, и все вошли в его собственную типи. Харке представилась возможность присутствовать при разговоре. Он покинул Четана и проскользнул под полог, пробрался в заднюю часть типи и подсел к матери и бабушке.

Торжественного совета вождь не открывал. Мужчины достали короткие трубки и набили их табаком, что соответствовало обычаю малых советов.

— Вы знаете, в чем дело, — начал Матотаупа. — За нами наблюдают пауни. Раз они появились здесь, они обязательно нападут на нас.

— Их скальпы будут висеть у наших палаток! — воскликнул Старая Антилопа.

Матотаупа бросил на него укоризненный взгляд, и Старая Антилопа пристыженно опустил голову.

— Нам надо подготовиться к бою, — спокойно сказал Ворон. — Эти вонючие крысы могут укусить нас прежде, чем по обычаю отцов будет объявлена война.

— Это так, — угрюмо подтвердил Антилопа. — Если мы встретим пауни, то заговорят копья и стрелы. И я спрашиваю тебя, вождь Матотаупа, будем мы дожидаться пауни здесь или пойдем дальше?

— Мы пойдем дальше! — решительно заявил Ворон. — Разве мы не на своей земле? Неужели нам отступать перед этими койотами, еще не зная, что они собираются делать? Разве это в обычаях Сыновей Большой Медведицы?

— Ты слишком горячишься, Ворон, — наморщив лоб, возразил Антилопа. — Скажи, Матотаупа, что тебе посоветовал жрец? Ты с ним говорил?

— Да, — ответил вождь. — Солнечный Дождь и я говорили с Хавандшитой. Он советует идти дальше, усилив отряд разведчиков.

— А что думаешь ты, Матотаупа? Наши жены и дети будут в безопасности, если мы будем продолжать путь?

— Мы — воины и сумеем защитить женщин и детей, — сказал Солнечный Дождь. — Надо наказать пауни за то, что они пришли в наши прерии. Я за то, чтобы двигаться дальше.

Все пришли к единому мнению, что надо наказать пауни, как только они появятся.

— Идем дальше! — заключил совет Матотаупа.

Старая Антилопа покинул типи, чтобы оповестить всех о принятом решении. Матотаупа тем временем выделил еще шесть разведчиков, троих конных и троих пеших. Солнечный Дождь, Четан и Шонка отправились пешком. Ворон, его старший сын и еще воин — на конях.

Унчида первая принялась разбирать типи. Ее примеру последовали другие женщины. Дрозды, вечные спутники лошадиных табунов, защебетали, когда мальчики и девочки пришли за конями. Когда начались сборы, девять мужчин и юношей уже были в разведке. В такой серьезной обстановке это было необычно много: девяти воинов недосчиталась колонна, тронувшаяся в путь.

Все были насторожены. Воины вынули из колчанов по две-три стрелы. Наготове были пращи из тонких ивовых прутьев и гибкие палицы — пучки толстых прутьев с укрепленными на концах тяжелыми камнями.

Харка тоже подготовил стрелы, только их наконечники еще не имели обратной насечки, препятствующей извлечению из раны: ведь мальчик еще не был настоящим воином. Но Харка решил: если враги приблизятся к ним — он будет стрелять. Мальчик держался поближе к матери и сестре, которые ехали вместе на одной лошади.

Не прошло и получаса, как впереди послышался предупредительный сигнал

— крик дрозда. Вслед за ним — возглас: «Враги!» — и показались несущиеся галопом разведчики. Харка посмотрел на своего отца — гордого военного предводителя. На вожде был головной убор из перьев Военного орла. Матотаупа должен был дать приказ. Теперь уже никто не сомневался, что предстоит сражение.

Появившийся на пригорке Солнечный Дождь руками показывал, что впереди страшная опасность. В это время и сбоку раздался предупреждающий крик об опасности. Вдали слышался топот множества скачущих всадников.

По распоряжению вождя женщины забрали к себе детей из волокуш и перерезали гужи: лучше потерять палатки и имущество, чем жизнь. Кожаные мешочки с неприкосновенным запасом пищи — сушеным мясом бизонов, сушеными кореньями и ягодами — они носили при себе.

Под водительством Хавандшиты женщины и дети двинулись назад, подальше от места предстоящего сражения.

Топот нарастал. Скоро вражеские всадники, вытянувшиеся в правильную линию, показались на гребне ближайшего холма. Они угрожающе потрясали копьями, но из лука их еще было не достать. И тут произошло что-то ужасное. Раздался резкий звук, какого Харке никогда не приходилось слышать. Мать Харки схватилась за грудь и откинулась назад, будто что-то ударило ее. Харка подал Пегого вплотную к коню, на котором сидела мать, чтобы помочь ей. Мать упала на его руки, и он почувствовал, что она мертва. Не в силах удержать ее, Харка соскочил с коня и, приняв на руки ее тело, осторожно опустил на траву. Из груди матери текла тонкая струйка крови. Уинона пронзительно закричала и хотела тоже соскочить с лошади, но Харка приказал ей остаться в седле и уезжать вместе с остальными женщинами. Сам он снова вскочил на коня и повернул к воинам. Его глаза горели, но были сухи. Снова раздался тот же резкий звук, и Харка услышал, как что-то прожужжало над ним.

— Мацавакен! Мацавакен! Гром-железо! — закричал Солнечный Дождь.

Враг был уже на расстоянии полета стрелы. Воины рода Медведицы тоже вытянулись в линию. Обе стороны хорошо видели друг друга. Сорок два воина дакотов против шестидесяти воинов пауни!

На пауни были только кожаные пояса. Смазанная жиром кожа лоснилась на солнце. Боевая раскраска лиц свидетельствовала о том, что они имели время хорошо подготовиться. На голых черепах пауни торчали клочки волос. Вражеские воины натянули луки и угрожающе потрясали копьями. Харка узнал вождя врагов по пучку перьев в волосах. В руках вождь держал то страшное оружие, из которого только что была убита мать. Длинная железная трубка, прикрепленная к куску дерева. Харка видел, как вождь при помощи тонкой палки что-то запихивал в нее.

В ответ на первые выстрелы пауни Матотаупа издал военный клич дакотов: «Хи-юп-юп-юп-хи-иах!» — и все воины дакоты подхватили этот клич, который должен был возбудить их мужество и напугать врага. Раздался ответный крик пауни. Вой и лай собак влился в общий шум.

— Эй, вы, койоты! — кричал Солнечный Дождь. — Вы не испугаете нас вашим мацавакеном! Убийцы женщин! Мы покажем вам, как сражаются мужчины!

— Грязные крысы! Убирайтесь отсюда, не то ваши косы будут болтаться перед нашими палатками! — вопили пауни.

Вождь пауни зарядил свой мацавакен и, приложив его к щеке, поскакал вперед. Навстречу ему понесся Матотаупа. Следом за вождями ринулись и остальные воины. Вождь дакотов на всем скаку метнул копье раньше, чем раздался выстрел. Копье вонзилось в плечо пауни, он покачнулся, выронил ружье и упал с коня. Старая Антилопа, Ворон и его старший сын были рядом с Матотаупой. С другой стороны два пауни спешили спасти своего вождя и его оружие. Солнечный Дождь с несколькими воинами бросился в брешь, образовавшуюся в строю врага, и, сразу же повернув, напал на пауни сзади. Удачно пущенная стрела поразила одного из врагов, и победный крик дакотов сопроводил этот маленький успех. А около павшего вождя пауни завязалась схватка. Антилопа подхватил с земли упавшее ружье, но, не зная, как его применить в бою, тут же отбросил в сторону.

Харка же не терял из виду отца и его воинов. Заметив, что опасное оружие валяется в траве и мустанги вот-вот разобьют его копытами, мальчик быстро соскользнул с коня и, пригнувшись к земле, побежал к сражающимся. Топчущиеся кони храпели, поднимались на дыбы. Сильный удар копыта пришелся Харке по руке, и мальчик скорчился от боли, но продолжал пробиваться вперед. Наконец он схватил ружье и понесся назад так быстро, как никогда в жизни не бегал. Ружье было тяжелое, но в этот момент он не почувствовал его тяжести, вскочил на коня, издал победный клич и, опустив поводья, поскакал в сторону от сражающихся. Мальчик знал — увидев, что он завладел ружьем, враги бросятся за ним.

Харка изо всех сил прокричал как настоящий воин. «Хи-юп-юп-юп-хи-иах!» — и поднял свою добычу над головой. Озлобленный вой пауни подтвердил, что Харка достиг цели. Вслед ему понеслись стрелы. Мальчик соскользнул под брюхо коня, и вовремя, потому что две стрелы тотчас скользнули по спине Пегого, а одна запуталась в гриве. Харке удалось уйти за холм, но его настигал топот приближающейся погони. Шесть, нет, даже семь всадников! И Харка снова поднял коня вскачь.

Мальчик был легок, и Пегому ничего не стоило оставить врагов далеко позади. Оглянувшись, Харка увидел, что пауни остановились на пригорке, злобно кричат и стреляют из луков. Но стрелы не долетали. Харка еще раз поднял ружье кверху, чтобы разгорячить преследователей, и вдруг раздался выстрел. Мальчик от испуга уронил ружье. Но выстрел произвел потрясающее действие: преследователи бросились наутек, вероятно решив, что Харке известен секрет оружия их вождя. Увидев, что враги бегут, мальчик сдержал коня, повернул его вспять и, на скаку опустившись до земли, поднял оружие. Он поехал на тот самый пригорок, где только что были враги. Перед ним открылось поле битвы.

Линии воинов смешались. Вождь пауни лежал убитый в траве. Матотаупа держался недалеко от него и бился с врагами копьем. После каждой победы он, по обычаю индейцев, касался копьем убитого вождя. Солнечный Дождь со своей группой расстроил все левое крыло пауни, но на правом враги теснили воинов рода Медведицы. Тогда Харка, крича из всех сил и направив вперед ружье, понесся на правое крыло. Ему удалось обратить на себя внимание. Пауни знали действие ружья, и приближение мальчика привело их в исступление. Одни из них бросились бежать, другие — поскакали навстречу Харке. Это несколько облегчило положение дакотов на правом фланге, и теперь они уже сами набросились на пауни. Тут раздался новый победный крик Матотаупы: он уложил копьем еще одного врага, того, который принял на себя роль вождя. Вновь оставшиеся без предводителя пауни дрогнули, ряды их расстроились, и они обратились в бегство.

Между тем Харке приходилось туго. К нему на полном галопе неслось несколько пауни. Но мальчик, сообразив, что теперь нет никакого смысла спасаться бегством, поскакал туда, где был Матотаупа со своими воинами. Его встретил победный крик дакотов.

Дакоты преследовали последних пауни. Все меньше и меньше врагов оставалось на поле боя. Последние удирающие пауни скрылись за холмами.

Матотаупа протрубил в рожок сигнал сбора. Воины со всех сторон поскакали к нему. Они собрались у поверженного вождя врагов, потрясали оружием и оглашали воздух победными криками.

Женщины и дети, возглавляемые Хавандшитой, повернули обратно и стали собирать брошенное имущество. Несколько горшков было разбито, несколько жердей для палаток поломано. Все остальное сохранилось в целости.

Женщины принялись перевязывать раны воинов. Серьезные раны перевязывали лыком, мелкие оставляли открытыми, чтобы на них запеклась кровь. Матотаупа был ранен ножом в ногу, и Унчида наложила ему повязку. Солнечному Дождю копье попало в плечо, разорвало мясо и поразило сустав. Воину пришлось обратиться к жрецу — Хавандшите. Насколько мало этот старик разбирался во внутренних заболеваниях, настолько хорошо врачевал раны. Во время операции Солнечный Дождь плотно сжал зубы и сохранял на лице выражение полного спокойствия: воин должен быть равнодушен к боли. Хавандшита позвал Унчиду, и та дала ему пучок собранных утром трав, который был положен прямо на разорванные мышцы. Побледневший после перевязки Солнечный Дождь спокойно подошел к своему коню. Унчида поднесла ему в кожаном бурдючке питье.

Четан и Шонка тоже пострадали в бою. У Четана было сквозное ранение предплечья, Шонка получил удар по голове. Харка растирал ушибленную лошадью руку.

Род Медведицы потерял четырех воинов: двух юношей и двух стариков, чьи жены и дети остались теперь без кормильцев.

Харка, Уинона и Харбстена вместе с Унчидой стояли перед телом матери. Большие глаза Уиноны потемнели. Харка и Харбстена не могли удержать слез. Конечно, вождь пауни хотел убить из этого мацавакена воина, он просто плохо прицелился, но выстрел этот навсегда отнял у детей мать. Сейчас ее зашьют в кожаное покрывало и подвесят на колья, чтобы волки не могли до нее добраться.

Унчида погладила Уинону по голове, и девочка прижалась к бабушке. Мальчики взяли сестру за руки. Это как бы означало, что теперь они принадлежат друг другу, так как вместе пережили большое горе…

Ни слава сегодняшней битвы, ни трофей — Гром-железо, не принесли радости мальчику, поглощенному горем. Он посмотрел на Уинону. В ней, так похожей на мать, воплотились теперь для него дорогие черты, и Харка мысленно поклялся, что будет охранять ее от всех опасностей так, как охранял бы мать.

Когда Харка вернулся к своим товарищам — Молодым Собакам, те встретили его приветственными криками. Они видели в нем настоящего воина, принесшего добычу с поля боя. Солнечный Дождь, Ворон и Старая Антилопа тоже выразили одобрение его действиям. Но они были сдержаннее, потому что взрослые, переживая радость победы и горечь потерь, все больше и больше задумывались над будущим. Кто мог сказать, что эта первая схватка с враждебным племенем — последняя? Кто мог быть уверен в том, что прерии, которые должны стать для них второй родиной, в конце концов станут ею?

Матотаупа снова отправил во все стороны разведчиков, и род Медведицы двинулся к истокам реки Платт. Прерии, через которые они шли, лежали на высоком нагорье, и климат здесь был более суровый. Местами на траве еще не успел растаять снег. Ни кустика, ни дерева. Только ветер гулял на просторе.

Когда стемнело и в небесной вышине зажглись бесчисленные звезды, род Медведицы расположился на ночлег. Дозорные разошлись вокруг лагеря. Лошади устали не меньше людей и, едва утолив голод, прижались друг к другу, чтобы согреться. Собаки, чувствуя, что у людей им поживиться нечем, разбежались в поисках пищи, и несколько койотов, оказавшихся поблизости, стали их первой добычей.

Харка, Харбстена и Уинона сидели вместе с Унчидой в глубине типи, так же как и утром этого богатого событиями дня. Теперь, вечером, им еще больше недоставало матери. Унчида тихо пела песню о погибшей. Из типи павших в бою воинов тоже доносилось заунывное пение. Снаружи раздавался ритмичный топот босых ног. Это танцевали молодые девушки вокруг скальпов убитых пауни. Танец, сопровождавшийся негромким монотонным пением, был не только выражением радости победы над врагом, это было и заклинание. Индейцы считали, что враг еще не побежден, если не успокоен его дух. Танец и пение девушек должны были успокоить дух врага.

Харка положил на колени свой трофей — мацавакен. Он ощупывал его и думал о том, как с помощью этого оружия, отнявшего у него мать, он совершит хорошее дело — отомстит врагам, убьет кого-нибудь из пауни. Мужчин с голыми черепами и клочком волос на макушке мальчику даже не приходило в голову считать за людей. Вот дакоты — это люди, пауни же — волки, которых нужно уничтожать. И он, Харка, не может дожидаться, пока станет взрослым воином. Он отвоевал мацавакен, и мацавакен принадлежит ему. Надо раскрыть тайну этого оружия и научиться владеть им. Кто в этом может помочь? Никто. Даже отец тут бессилен.

Под монотонное пение танцующих женщин заснули Уинона и Харбстена. Улеглась Унчида. Только Харка не спал, когда вождь вернулся с совета из типи жреца. Матотаупа сел у очага, набил трубку и закурил. Он долго так сидел молча, потом поманил к себе Харку. Мальчик осторожно положил оружие на землю — он опасался, что ружье опять может выстрелить, — и спокойно подошел к отцу.

— Ты сегодня правильно действовал, — сказал сыну вождь.

Харка в душе порадовался похвале, но совсем не так, как раньше, когда была жива мать и он чувствовал себя просто мальчиком.

— Мацавакен — твоя добыча.

— Да, — гордо ответил мальчик, ведь слова отца означали не что иное, как то, что Харка имеет теперь право распоряжаться этим оружием по своему усмотрению.

— Ты во время битвы выстрелил?

— Нет, оно выстрелило само, — сказал Харка неуверенно.

— Это колдовство.

— Возможно, отец… Но, может быть, мы просто не знаем этого оружия. Надо найти воина, который умеет с ним обращаться. Пусть мы будем искать сотню дней, но я уверен, что найдем… А если не найдем, то пойдем к великому вождю дакотов Татанке-Йотанке. Уж он-то знает тайну Гром-железа.

— Возможно… Но я хочу тебя просить подумать о другом. Сейчас уже поздняя ночь, и все-таки я прошу тебя подумать. Ты очень устал?

— Я готов, отец. Я не устал.

— Если мальчик такого возраста, как ты, добывает трофей, то по нашему обычаю мальчик приносит жертву Великому и Таинственному.

— Да, отец.

Харка знал об этом обычае. Все его старшие товарищи когда-то приносили жертву. Четан в одиннадцать лет принес свою жертву — любимую собаку. Харка знал, что для Четана эта жертва была очень тяжелой. Маленький черный клубочек — все, что осталось от пса, был положен в пещеру, и Четан доказал, что отныне он способен преодолеть не только физическую боль. И все были горды за Четана, и Четан был горд за себя. Харка был уверен, что он также спокойно принесет любую жертву. Но лишь он сказал отцу свое «да», как его охватил страх. Он очень устал, его измучил голод, нестерпимо ныла ушибленная рука.

— Харка — Твердый как камень, — продолжал Матотаупа. — Каждый мальчик приносит в жертву самое дорогое, и эта жертва — важное испытание воина. Ты прекрасно боролся и немало помог нам. Я думаю, ты принесешь в жертву самое дорогое, что у тебя есть?

— Да, отец.

Харка снова спокойно сказал свое «да», но в душе его поднялась еще большая тревога.

— Что для тебя самое дорогое?

— Мой конь, отец.

— Кони нам сейчас нужны, и мы не можем жертвовать ими. А что еще тебе дорого, Харка — Твердый как камень?

— Моя добыча, отец. Оружие, убившее мою мать. Оружие, которым я убью пауни.

— Было бы хорошо, Харка, если бы ты принес в жертву Великому и Таинственному мацавакен.

Харка долго молчал.

— Но как это сделать, отец? — спросил он.

— Передать его типи жреца.

— Ты мне это предлагаешь, отец?

— Нет, я не предлагаю. Я только спрашиваю, готов ли ты сам передать мацавакен в типи жреца.

— Да, я готов, — с достоинством ответил Харка.

Он взял ружье и вышел из типи. Отец не держал его. Мальчик прошел мимо девушек, все еще продолжавших пляску у скальпов, и направился к типи жреца. Вход в нее был закрыт, но он решительно поднял полог и вошел. Вместе с Харкой в типи ворвался ветер, и раздались странные мягкие звуки. В полутьме мальчик заметил, что это высохшие шкуры змей зашуршали по подвешенным барабанам. Из глубины типи показалась фигура старого Хавандшиты. Харка поднял свое ружье.

— Это то, что я, Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень, приношу в жертву Великому и Таинственному. Я все сказал. Хау!

Старый жрец взял оружие.

— Хорошо. Теперь это принадлежит типи жреца. Хау!

Харка не стал ожидать, что еще скажет Хавандшита, он повернулся и вышел.

Мальчик не сразу возвратился к отцу. Он побежал к лошадям.

Его друг Четан, несмотря на свою рану, охранял табун. Вдалеке завывали волки. Харка молча подошел к Четану. Ничего не сказал ему и Четан. Харка прошел к своему коню. Пегий коснулся мягкими губами щеки своего хозяина. Харка задумался. Коня он не мог принести в жертву, потому что конь нужен. Свою добычу он принес в жертву. Но разве она не нужна? Это оружие врага. Этим оружием нужно мстить врагу. А для чего нужен мацавакен в типи жреца? Почему жрец хотел получить его именно сегодня ночью, когда Харка еще не успел узнать тайны Гром-железа? Может быть, старик знает тайну оружия? Или, может быть, всякая тайна принадлежит только Великому и Таинственному? Но ведь оружие было в руках вождя пауни и вождь пользовался им? А вождь пауни не был жрецом…

Харка не мог ответить на эти вопросы. Не мог он поделиться своими сомнениями и с Четаном. Только сейчас Харка понял, как ему жалко отданного мацавакена. Ведь будучи воином и владея таким оружием, он был бы сильнее тех, кто имеет только лук и стрелы. Он мог бы стрелять дальше всех и убивать врагов.

Теперь Харка почувствовал, что самое большое его желание — добыть новый мацавакен и научиться им пользоваться. Надо его добыть!

Придя к такому выводу, Харка молча покинул своего друга и вернулся в типи.

Отец снова похвалил Харку за то, что он храбро сражался, и особенно хвалил за то, что он сумел принести достойную жертву. Но Харка на этот раз отнесся еще равнодушнее к словам отца. Чем больше он думал, тем больше убеждался, что мысль о подобной жертве принадлежала не отцу. Отец не мог сам предложить мальчику отдать мацавакен, он слишком хорошо знал цену оружию, и никогда бы ему не пришло в голову лишить мальчика его добычи. Нет, это сам старый Хавандшита придумал. Но зачем?..

Харка завернулся в мягкую шкуру и заснул. Но и во сне с его лица не сходило выражение мучительного раздумья.

Черный незнакомец

На следующий день дакоты продолжали переход. После ночного отдыха ослабевшим людям было тяжело подниматься в дорогу. Возбуждение битвы улеглось, радость победы осталась позади, и все сильнее давали о себе знать раны. Поврежденная нога мешала Матотаупе управлять конем. Солнечный Дождь с трудом держался на лошади. Потеря четырех воинов была серьезным уроном, и восполнить его род Медведицы мог лишь в течение нескольких лет.

Мужчины и юноши ходили в разведку и охраняли колонну, ведь разбитые пауни могли собрать соплеменников и снова совершить нападение. Но как ни страшно было нападение, еще большую опасность представлял голод, и разведчиков интересовали не только происки пауни, но и отыскивание мест, где бы можно было поохотиться.

Когда на западе уже совершенно отчетливо вырисовались контуры Скалистых гор, показалась река Северный Платт. Холодный ветер терзал травы прерий, снежные короны сверкали на далеких вершинах, но все же весна наступала и снег в горах начал таять. Мутная вода в реке прибывала с каждым часом. Шумный бурлящий поток подмывал берег, крутился воронками водоворотов у затопленных деревьев и кустов.

Хавандшита, который за свою долгую жизнь обошел чуть не всю страну, повел колонну вверх по течению, и скоро был найден брод. Здесь река становилась чуть не в два раза шире, зато скорость течения была меньше и местами из воды выступали песчаные отмели.

Матотаупа слез с коня, подозвал Харку и передал ему повод. Опираясь на копье, он вместе с Хавандшитой побрел через реку. Благополучно достигнув противоположного берега, вождь отдал приказ переправляться. Кожаные мешки с кладью уложили на шесты, подвешенные между лошадьми. Женщины осторожно переводили навьюченных коней. Когда последний воин переправился на южный берег реки, был дан приказ разбивать лагерь. Солнце стояло еще высоко в небе, и такое решение, видимо, было вызвано какими-то особыми обстоятельствами. Но не было ни вопросов, ни излишней поспешности. Женщины подобрали удобное место и принялись устанавливать типи.

За это время Харка решил осмотреть новое место. Неожиданно он повстречал Шонку, который был с разведчиками, а значит, мог знать что-нибудь о причинах неожиданной остановки. Может быть, именно Шонка и привез от разведчиков какую-то весть. Полный любопытства взгляд Харки не остался незамеченным.

— Что ты вытаращил на меня глаза?

— Просто так, — спокойно ответил Харка и отвернулся.

— Нечего отворачиваться, придется привыкать смотреть на меня. И потом, маленьким собачкам ни к чему бродить вокруг лагеря.

— Я — Молодая Собака, но не маленький.

Шонка только свистнул и пошел дальше, не обращая внимания на мальчика.

Харке не понравился тон Шонки, и он чувствовал, что Шонка чего-то недоговаривает, но скоро все объяснилось. Типи были уже готовы, и мальчик подошел к типи отца и тихонько прополз под полог. Здесь было пусто. Он улегся на шкуру и через дымовое отверстие стал смотреть в небо.

Вскоре пришла Уинона, она подсела к брату и стала заплетать свою длинную косу. Видно, она что-то хотела сообщить. Харка посмотрел на нее, и девочка заговорила:

— Шонка и его мать будут жить в нашей типи, у Шонки нет теперь отца, а у нас — нет матери. Я еще маленькая, и Унчиде слишком много работы.

— Та-ак. — Харка разгладил складку на шкуре. — Кто тебе об этом сказал?

— Унчида. А ей сказал отец. Ты это тоже должен был слышать, но тебя не было…

Все было естественно и понятно. В суровой жизни племени все принадлежало всем, и каждый должен был помогать остальным. Личные симпатии и неприязнь, конечно, существовали, но в житейских взаимоотношениях им принадлежала очень небольшая роль. Все поступки определялись необходимостью.

— Да, но у нас есть Унчида… — сказал Харка сестре.

— У нас есть Унчида… — ответила Уинона.

Итак, рассуждал Харка, Шешока — вдова Белого Бизона, вождя рода Медведицы, переселяется вместе со своим сыном в типи военного вождя Матотаупы, который потерял жену. Значит, отец берет на себя задачу вырастить из Шонки настоящего воина, значит, Шонка становится старшим братом его, Харки. Как братья они обязаны будут испытывать силу и мужество друг друга. И пусть же Шонка сразу поймет, что хоть Харка и из Молодых Собак, но уже совсем не маленький.

Мальчик осмотрел типи и прикинул, что спать ему теперь лучше поближе к выходу. Тогда всегда можно будет незаметно выбраться из типи. И тут Харка заметил, что Уинона тихонько всхлипывает.

— Где Харбстена? — спросил он у девочки.

Уинона вытерла слезы.

— Он помогает Шешоке собирать вещи.

— Значит, он изменил нам… — тихо сказал Харка.

И снова рой мыслей закружился в его голове: «Вот он — Харка — не стал перебежчиком. Уинона тоже осталась верна семье. И что это Харбстена вздумал вмешиваться в женские дела? Лучше бы он вместе со мной попытался узнать, зачем среди дня разбили лагерь».

Харка отправился к табуну искать Четана.

Конь Четана, как и его хозяин, был легко ранен во время битвы с пауни. Харка хорошо знал Четана и надеялся найти его у коня. И мальчик не ошибся. Четан отлично понял, что заботит друга. Он сел на землю, подобрав под себя ноги, как настоящий воин на совете. Харка подошел к нему поближе и уселся совершенно так же, как он.

— Харка — Твердый как камень, ты вождь Молодых Собак и из моих уст ты должен услышать, почему прерван наш поход. Разведчики нашли новые следы! — Четан приостановился, заметив, что сообщение произвело впечатление. — Это были следы раненого, хромающего на левую ногу. Судя по глубине следов, он нес какой-то груз. Там, где хромой делал привал, остался небольшой мешочек. Мешочек расшит раковинами. Хавандшита сказал, что у пауни не может быть таких ракушек. И хотя раковины проходят через руки многих племен и проделывают большой путь, даже старый Хавандшита не встречал никогда таких раковин.

— Значит, они принадлежат белому человеку?

— Они принадлежат человеку, идущему босиком.

— Босиком?

— Да, босиком. А белые, как и мы, тоже не ходят босиком.

— Мы его ищем?

— Наши разведчики отправились в погоню. К вечеру мы уже будем знать, кто он и откуда у него эти раковины.

— И из-за этого мы остановились?

— Да.

Четан замолк, и Харка понял, что разговор окончен.

До наступления темноты оставалось еще много времени, и Харке не хотелось возвращаться в типи. Он пошел на берег и созвал Молодых Собак. Когда все уселись в кружок, он предложил заняться рыбной ловлей. Мальчики совсем ослабли от голода, им не хотелось играть ни в какие игры, и все с радостью согласились. На удилища пошли гибкие ветки ивы, волосы из хвостов мустангов связали в длинные лески. Вместо крючков употребили маленькие заостренные костяные палочки. Пока мальчики искали червей и насекомых для наживки, Харка распределил места.

Несколько часов просидели мальчики с удочками на берегу реки. Когда потемнело и начало свежеть, Харка свистом созвал рыболовов. Всю рыбу — и крупную, и мелкую — свалили в одну кучу. Ее было не очень много, но для такого короткого времени и не слишком мало. Обычно улов принадлежал рыболову. Но так как с едой было плохо, юноши и не сомневались в том, что добычу должен поделить вождь.

Харка отправился к отцу и рассказал ему об улове. Вождь пришел на берег и, осмотрев рыбу, приказал разделить ее поровну между обитателями типи. Мальчики были очень горды тем, что к их добыче отнеслись с такой же серьезностью, как и к добыче после большой охоты на бизонов.

Харка возвратился в типи с двумя рыбинами. Он обратил внимание на происшедшие здесь перемены: земля была теперь устлана двумя слоями шкур, и в два раза больше мисок стояло в глубине типи. В очаге едва теплился заботливо прикрытый огонь. Подставка для головы от постели Харки была передвинута к самому выходу, как он и хотел. Унчида взяла у Харки рыбу, вымыла ее и вычистила. Большую рыбину она насадила на вертел, и скоро по типи разнесся приятный запах жареного. Запах, видимо, привлек и Шонку, который появился в типи. Женщины, девочка и три мальчика расположились у очага. Каждый получил по куску рыбы и немного ягод, которые Унчида и Шешока извлекли из своих запасов. Вернулся Матотаупа. Унчида поджарила для него на вертеле вторую рыбу.

Женщины и дети улеглись. У дакотов не было надобности отправлять детей спать. Ребята вставали с восходом солнца и за день так уставали, что вечером сами спешили в постели.

Едва рассвело, Харка проснулся. Он тотчас выскользнул из типи и побежал к лошадям, чтобы посмотреть, чьих же мустангов нет в табуне. Там он встретился с Четаном, который спал у своего коня.

— Ты говорил, что наши разведчики еще до ночи доставят раненого воина. Но они этого не сделали, — сказал Харка.

Четан слегка скривил рот.

— Они этого не сделали, потому что не смогли сделать.

— Кто же им помешал? Пауни?

— Они. Пауни перехватили незнакомца.

— Это видели наши воины?

— Разведчики это видели.

— И что же?

— Они проследили пауни до самого их лагеря. В лагере нет ни женщин, ни детей. Пауни готовятся к танцу бизонов… — Четан закашлялся.

— И если придут бизоны?..

— Мы будем сражаться с пауни за право охоты!

— Хау.

С того утра, когда произошел этот разговор, для рода Медведицы наступили тяжелые дни. Воины по очереди ходили в разведку. Вернувшись, они вызывали Хавандшиту и начинали танец бизонов, чтобы заклинаниями привлечь животных. Воины собирались перед типи вождя или жреца, надевали на себя украшения из рогов бизона и, взявшись за руки, ходили по кругу и пели одно и то же:

Добрый Дух!

Дай нам бизонов, бизонов, бизонов!

Бизонов, бизонов, бизонов дай нам, Добрый Дух!

Монотонный унылый мотив и однообразные слова въедались в мозг, и ни о чем другом нельзя было думать. Только: «Бизоны, бизоны, бизоны…» Голодные желудки словно вторили этой песне. Со всех сторон эхо доносило: «Бизоны, бизоны, бизоны…» Даже в топоте ног слышалось: «Бизоны, бизоны…»

Ни днем, ни ночью не прекращались танцы. Но людей все сильнее и сильнее одолевал голод. Женщины ловили таких же голодных собак и закалывали их одну за другой. Мясо откормленных собак считалось лакомством, но сейчас собаки были только кожа да кости.

Добрый Дух!

Дай нам бизонов, бизонов, бизонов!

Бизонов, бизонов, бизонов дай нам, Добрый Дух!

И собаки не могли утолить голода. К тому же многие из них убежали в прерию и не рисковали приближаться к людям. Хорошо еще, что дети каждый день ловили понемногу рыбы. Разведчики не приносили никаких сведений о стадах бизонов. Танцы, продолжающиеся много дней и ночей, отнимали последние силы у голодных людей. Хавандшита не показывался больше из своей палатки: он разговаривал с духами.

Зимой бизоны паслись на юге, весной они возвращались на север. Так было всегда. Должны же они прийти. Но их не было. В эту весну они не возвращались. Последняя осенняя охота дала вдоволь мяса роду Медведицы. Но прошла зима, мясо давно съедено, а бизонов все нет и нет.

Добрый Дух!

Дай нам бизонов, бизонов…

«Да, иначе мы умрем с голоду», — думал каждый.

…дай нам Бизонов, бизонов, бизонов!

Харка видел, что отец не только исхудал, как другие, но и стал более молчаливым и мрачным. Он не давал себе покоя. Как вождь, как первый воин, как носитель черепа бизона с рогами, как лучший охотник рода он принимал участие в каждом танце. И каждый раз его голос звучал громче других голосов:

…дай нам Бизонов, бизонов, бизонов!

А бизонов не было.

Все припасы рода были собраны вместе и строго распределены. С утра до вечера ловили дети рыбу, чтобы хоть как-нибудь поддержать жизнь рода. Что же предпринять, если бизоны так и не придут? Часто Харка, сидя с удочкой на берегу, посматривал на запад, на далекие горы. Там леса. А в лесах — дичь. Может быть, пойти вверх по реке, к горам? Но никто не знает этих гор, и возможно, там тоже враждебные племена, как и в южных прериях? И зачем только они покинули Блэк Хилс?..

— Бизоны, бизоны, бизоны… — бормотал мальчик.

Однажды мальчик лежал на небольшом холме, спрятавшись в траве. Он ждал, когда вернется из разведки его друг Четан. По возрасту Четану еще не следовало ходить в разведку, но воинов было мало, и часто опасные задания приходилось выполнять юношам. Последнее время Харка все больше и больше привязывался к своему товарищу, который был для него и источником новостей.

Солнце зашло. Над неумолимо пустынной прерией разносилось: »…Бизоны, бизоны, бизоны…». Отчетливо слышался шум реки.

Едва засветились первые звезды, появился запыхавшийся Четан.

— Ты еще мальчик, — прошептал он, точно боясь нарушить ночное спокойствие, — но ты должен знать: пауни не танцуют больше танца бизонов. У них есть мясо!

Харка даже вздрогнул от этой новости.

— У них была удачная охота? Пришли бизоны?

— Они не охотились, но у них есть мясо.

— Откуда?! — с ужасом воскликнул Харка.

— Они разожгли костры и жарят мясо. Старая Антилопа бежал впереди меня, и сейчас он, наверное, в типи твоего отца обо всем рассказывает.

Старая Антилопа был лучшим бегуном рода. Его отец и отец его отца также были хорошими бегунами. Среди сыновей Старого Антилопы один носил имя Молодая Антилопа, так как в свои пять лет обгонял семилетних. Было неудивительно, что Старая Антилопа прибежал раньше Четана.

— Четан! Кто дал пауни мясо?

— Я не знаю.

— Великий и Таинственный?

— Я не знаю.

— Мясо бизонов?

— Мясо бизонов.

Впервые за это голодное время Харка почувствовал настоящую слабость. Мясо бизонов! Убийцы его матери едят мясо бизонов, так чудно пахнущие грудинку, мозг, печень! Они черпают ложками целительный мясной бульон! Они убийцы!

— Четан! Как ты думаешь, будут наши сражаться? Сколько винов у пауни?

— Больше ста.

— Сто? Сто — это в три раза больше, чем у нас…

Четан поспешил к стоянке. Харка тоже побежал к отцу.

Матотаупа сидел у очага вместе с Солнечным Дождем. Огонь чуть теплился, и красноватые отблески играли на их лицах. Харка проскользнул в глубь типи к Унчиде, Шешоке и детям. Тут же был и Шонка. Старая Антилопа закончил свое сообщение. Харка видел на лицах вождей выражение неуверенности. Бороться с трижды превосходящими силами — это было слишком рискованно. От разведчиков было известно, что к пауни с юга подошла большая группа сородичей. Они-то и принесли завернутое в шкуры бизонье мясо.

— Воины будут совещаться, — сказал Матотаупа, это означало, что сейчас не будет принято никакого решения, потому что общий совет мог состояться только утром.

Харка вместе со всеми улегся спать, но он не находил себе покоя. Эх, если бы у него был мацавакен! Он бы мог тогда привести в ужас сотню вооруженных луками и стрелами пауни. Он один! Мацавакен! Все больше и больше мучила его мысль о Гром-железе.

Харка вылез наружу. Так как постель теперь была у самого выхода, никто не заметил его ухода. Мальчик сделал несколько шагов к типи жреца. Перед ней на длинной жерди между масками и высушенными шкурами животных покачивался мацавакен, тот, что убил его мать, тот, который Харка захватил в бою и принес в жертву. Он не должен был этого делать…

Харка побежал в сторону от стойбища, в темноту и одиночество. Ему хотелось получше разобраться в своих чувствах. На глазах дозорных он перешел брод и направился на север. С этой стороны охрана отсутствовала. Было тихо, только река с легким плеском несла свои воды да издалека доносилось заунывное пение.

Ночной ветер скоро обсушил мальчика. Думы о мацавакене были забыты: вдали от людей все внимание Харки было занято наблюдением за окружающим. Уж так он был воспитан.

И вдруг рядом, на бугорке, заколыхалась высокая трава. Харка остановился, прислушался. Тихо. Трава больше не шевелится. Зверь или человек? Может быть, он тоже заметил мальчика и теперь замер, выжидает? Харка решил подобраться к подозрительному месту с другой стороны. Он пополз как змей. Когда он достаточно удалился от бугорка, движения его стали быстрее, и он заботился только о том, чтобы шорохом не выдать себя. Бесшумно двигаться в прерии легче, чем в лесу: здесь на земле не попадалось ни сухих веток, ни листьев. Обогнув бугорок с севера, Харка приблизился к нему, соблюдая все меры предосторожности. И когда он стал всматриваться в темнеющее среди травы существо, то, к удивлению своему, обнаружил, что это всего лишь мальчик.

Неужели кто-нибудь из Молодых Собак решил испытать его и, обогнав, устроил засаду? Тогда он сейчас узнает, как с ним расправится Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень!

Придвинувшись еще ближе, Харка установил, что мальчик лежит на животе, широко раскинув ноги, и как будто спит. Но, может быть, он притворяется? «Надо быть осторожнее, — подумал Харка. — И лучше всего напасть самому».

Как дикая кошка, бросился он на спину лежащего, левой рукой схватил его за горло, а правой занес нож.

— Кто ты? Отвечай!

Вместо ответа раздалось хрипение. Мальчик пошевелился, но это не было сопротивлением. Харка придавил его коленом к земле. Он видел теперь, что мальчик — не их племени. На незнакомце были брюки и рваная рубашка. Волосы у него были короткие и очень странные — жесткие, курчавые. Даже в темноте было заметно, что его шея темнее, чем рука Харки. Харка невольно вспомнил о необыкновенных ракушках. Может быть, есть какая-то связь между ними и этим темнокожим мальчиком?

Харка отпустил его горло и спросил:

— Кто же ты?

В ответ раздался непонятный возглас, и тело мальчика обмякло. Он был очень худ, этот мальчик, и, видно, настолько слаб, что не мог сопротивляться. Харка не знал, что делать. Убивать его без необходимости он не собирался. Да и при том положении, в каком сейчас был род Медведицы, неплохо было бы привести пленника. Быть может, он что-нибудь расскажет о пауни? Харка отпустил мальчика, ожидая, что тот поднимется, и тогда будет видно — вооружен он или нет. Но мальчик не шевелился.

— Поднимись и сядь! — приказал Харка.

Но мальчик, видно, не понимал. Харка снял с него поясной ремень и скрутил ему руки, не встречая никакого сопротивления.

Это уже начинало сердить его: разве приятно иметь дело с противником, который и не думает сопротивляться? Харка слегка пнул своего пленника ногой. Тот не шевелился. Тогда Харка трижды прокричал койотом и стал ждать. Через некоторое время он услышал осторожные шаги, и скоро, точно из-под земли, перед ним появился Старая Антилопа. Харка рассказал, что произошло. Старая Антилопа осмотрел связанного. И у него внешность пленника вызвала удивление. Воин поднял темнокожего мальчика на плечи и направился к лагерю. Харка поспешил за ним. Когда они вышли на берег реки и оказались под защитой дозора, оба пошли спокойнее. На южном берегу их уже ждали несколько воинов и Матотаупа. Вождь подал знак, чтобы все шли в его типи.

Унчида, Шешока и Шонка проснулись. Шешока раздула огонь в очаге. Старая Антилопа положил пленника к свету. И только тут мальчик раскрыл глаза. Какие у него были большие черные глаза! А кожа! Почти черная!

Подошел Матотаупа.

— Кто ты?

Мальчик ответил что-то на непонятном языке.

— Кожу и краску! — сказал вождь Унчиде.

Матотаупа развязал мальчику руки, сел рядом с ним и показал, что тому следует рисовать на коже. Мальчик понял, что от него требуется, и живо принялся рисовать. Вождь следил за его рукой. Харка, который хорошо знал отца, по выражению его лица понял, что сведения не были тревожными. Курчавый чернокожий мальчик, вероятно, оказался смышленым, потому что заслужил одобрительный взгляд вождя. Харка был горд, что доставил такого толкового пленника.

Мальчик рисовал на кусках кожи свои картинки. Иногда он задумывался, видно соображая, как лучше изобразить то, о чем он хотел рассказать.

Матотаупа умел читать картинное письмо, он, видимо, придавал большое значение рисункам мальчика и тщательно рассматривал их. В палатку вошел Хавандшита. Он тоже принялся разглядывать рисунки, потом молча возвратил их вождю. Тот также молча передал их Солнечному Дождю, который долго читал это особенное письмо, написанное мальчиком.

— Пусть Матотаупа говорит первым, — сказал жрец.

— Хау, — ответил вождь. — Говорящая кожа дает нам много известий. Отец мальчика, которого мой сын Харка — Твердый как камень взял в плен, насильно привезен из далекой страны, лежащей по другую сторону Большой Воды. Отец мальчика должен был работать на белых. Они часто били его. Это так?

Хавандшита и Солнечный Дождь кивнули в знак согласия. А Харка даже прикусил губу: ему было непонятно, как это человек может бить человека. Матотаупа продолжал:

— Белые люди на нашей земле разделились на два племени: одно — северное, другое — южное. Оба племени подняли томагавк войны и уже много солнц воюют друг с другом. Южное племя плетьми заставляет черных людей, черных мужчин, женщин и детей, привезенных из-за Большой Воды, работать на них. Северное племя борется против этого насилия.

— Значит, воины северного племени белых — справедливые воины? — спросил Солнечный Дождь.

Матотаупа покачал головой.

— Я не могу на это ответить. Северное племя выдумало какое-то колдовство. Они решили проложить тропу через всю прерию. Тропа должна пройти южнее Хорс Крик, как раз там, где мы собирались разбить наши палатки. По этой тропе они хотят пустить бегать какое-то необыкновенное чудовище.

— Это я тоже прочитал, — сказал Хавандшита. — Возможно, чудовище уже пришло и поело наших бизонов?

Матотаупа продолжал рассматривать рисунки.

— Чудовище не поело бизонов, оно их убило. Мясо бизонов, убитых чудовищем, подобрали пауни.

Матотаупа закончил чтение говорящей кожи. Все молчали. То, что северное племя белых послало чудовище, убивающее бизонов, было самым страшным известием. Такое чудовище — несчастье для жителей прерий.

Матотаупа прервал раздумье мужчин и женщин.

— Мы должны отнять у пауни мясо! Мы натянем наши луки, и наши стрелы убьют чудовище! Я сказал, хау!

Ужас охватил всех, кто услышал эти слова. После удачной охоты, после богатых солнцем осенних дней, когда воины полны сил, предстоящая встреча с врагом не внушала бы ни страха, ни сомнений. Но когда люди в тяжелом пути ослабли от голода и лишений, а враги в три раза превосходят числом, исход схватки вызывал опасения. Страшное чудовище северного племени убивает бизонов, но неизвестно, могут ли его поразить стрелы?..

Солнечный Дождь и Хавандшита предложили собрать на следующий день Большой Совет.

— Завтра мы раскурим трубку Большого Совета, — сказал Матотаупа. — А теперь, когда вы знаете главное, я передам вам, что еще рассказала говорящая кожа. Отец этого мальчика работал у белых южного племени. Он убежал от них вместе с сыном. Он не смог сразу попасть к северному племени и скитался в прериях. Но там его снова захватили в плен белые, те, что строят тропу для чудовища. Они, может быть, и принадлежат к северному племени белых, но далеко в прерии делают что хотят. Они заставили отца этого мальчика быть их слугой. Тогда он убежал от них, но белые погнались за ним и стреляли в него из мацавакена.

Харка насторожился. Мацавакен! Опять мацавакен!

— Белые люди ранили отца мальчика, но он все-таки сумел убежать, — продолжал Матотаупа. — Он решил искать защиты у краснокожих воинов и попал к пауни. Пауни — братья белых, тех, что строят дорогу для чудовища, и поэтому пауни опять, в третий раз, взяли его в плен. Они связали ему руки и хотят обменять у белых на мясо бизонов. Отец велел сыну бежать к нам и обо всем рассказать. И мальчик убежал.

— Это так, — сказал Хавандшита.

— Это так, — подтвердил Солнечный Дождь.

— Надо освободить отца мальчика, — сказал Матотаупа. — Завтра над этим подумает Большой Совет.

Хавандшита и Солнечный Дождь ушли.

Матотаупа поручил курчавого мальчика женщинам. Унчида и Шешока покормили его из последних скудных запасов. Потом Харка повел его к постели, чтобы укутать своим одеялом и согреть своим телом. Он уже решил, что обучит мальчика языку дакотов и примет в число Молодых Собак. Засыпая, Харка подумал: «У белых северного племени, у тех, что строят дорогу для чудовища, есть мацавакен!..»

Харка заснул, обнявшись со своим пленником. Он видел во сне ужасное чудовище, воинов с мацавакенами, которые строили дорогу через прерии. Дорога была в его воображении похожа на обычную бизонью тропу, утрамбованную тысячами копыт. Других дорог Харка не знал. Во сне его мучил вопрос: для чего этому чудовищу нужна какая-то особенная дорога, ведь и бизоны и лошади могут носиться по прерии без всяких дорог? Мальчику снилось, что огромный суровый жрец тоже спрашивает его об этом и говорит: «Ты умрешь, если не ответишь на этот вопрос!»

Харка проснулся весь в холодном поту. Он почувствовал, что его пленник тоже пошевелился. Но мальчики не могли поделиться друг с другом своими переживаниями. Они снова покрепче обнялись и заснули.

С первыми проблесками утра мальчики поднялись и побежали к реке. Там собрались уже все Молодые Собаки — тридцать один мальчик от девяти до двенадцати лет. И хотя они очень исхудали, но не потеряли своей подвижности и ловкости. Харка представил всем своего нового товарища:

— Его зовут Черная Кожа, Курчавые Волосы. Он мой брат и живет в моей палатке. Поля охоты его племени очень далеко, по другую сторону Большой Воды. Белые Разбойники и Длинные Ножи захватили в плен его отца и увезли с родины. А сейчас он в плену у пауни.

Молодые Собаки дружно возмутились, что пауни вступили в союз с белыми разбойниками.

— Но Черная Кожа — смелый, — продолжал Харка. — Он прибежал к нам и рассказал о своем отце. Воины рода Медведицы освободят его.

— Хау! Хау! Хау! — закричали мальчики.

А один из них спросил:

— Умеет Курчавый плавать?

— Конечно, — ответил Харка и сам вдруг засомневался в этом.

Впрочем, он не мог себе представить, чтобы кто-нибудь из его сверстников не умел плавать. Он кивнул Курчавому, чтобы тот шел за ним, и прыгнул в воду. Курчавый тоже бросился в реку и поплыл, да так, что вызвал удивление всех мальчишек.

— Смотрите, смотрите, он плывет как лягушка! — закричали они.

— Ой, он плывет быстрее, чем Харка.

— Давайте и мы попробуем так!

Когда мальчишкам стало холодно, они вылезли из воды. Харка повел Курчавого с собой. Мальчик понял, что он понравился Харке и его друзьям, и он в первый раз рассмеялся. Что это был за смех! Ослепительно засверкали его белые зубы, заблестели черные глаза. А глаза у него были большие, круглые.

Харбстена, Курчавый и Уинона получили на завтрак сухие ягоды. Харка отказался завтракать, заявив, что как и все мужчины, будет есть только вечером. Он надел легины, подоткнул их под пояс и заметил, что Курчавый тоже натягивает свои штаны и рваную рубашку. Харка подошел и пощупал материал, из которого сделана такая непрочная одежда. Он страшно удивился, что это не кожа, а что-то совсем ему не знакомое.

Из задней части типи подошел Шонка. Он с пренебрежением осмотрел одежду Курчавого. Харка перехватил этот взгляд и тотчас подошел к Унчиде. Та сразу его поняла. Она достала праздничную одежду Харки — легины, вышитые мокасины и кожаную куртку. Все это она положила перед чернокожим мальчиком. Курчавый растерялся. Тогда Харка взял одежду, подал ему и показал, что ее следует надеть. Тот понял и просиял. Он бросил свое тряпье и стал одеваться. В праздничной одежде Харки он выглядел совсем другим. Мальчики были почти одинакового роста и, наверно, одинакового возраста. Курчавый что-то сказал Харке, и в выражении его лица было столько счастья и такая благодарность, что, хотя слова были непонятны Харке, смысл их дошел до него, и ему тоже стало радостно.

Шонка вышел из типи. Шешока, кажется, была огорчена, что это Харка, а не ее сын, отдал незнакомцу свое платье.

Харка опять повел своего нового товарища к реке, туда, где продолжали толпиться Молодые Собаки. Харка повел его на отлогий песчаный берег, где совсем не росла трава. Больше всего его занимал сейчас вопрос, как освободить отца Курчавого. Конечно, воины совещаться будут довольно долго, и мальчики за это время тоже смогут обсудить план действий.

Харка предложил обступившим их Молодым Собакам подумать сообща, как освободить отца Курчавого. Все Молодые Собаки готовы были принять в этом участие: им хотелось разузнать все подробности об отце мальчика и дать свои советы, раньше чем они узнают о решении взрослых.

— Мы будем разговаривать с ним рисунками, — сказал Харка. — Здесь, на мокром песке, хорошо рисовать.

Харка срезал несколько веток и сделал из них острые палочки. Он нарисовал на песке много палаток, человека с голым черепом и пучком волос на затылке и еще одного мужчину, очень похожего на темнокожего мальчика, только со связанными руками. Потом показал Курчавому на рисунок.

Мальчик понял. Он взял палочку из рук Харки, стер веревки на руках и нарисовал их на ногах, перерисовал палатки, расположив их чуточку по-другому, а потом провел линию, показывающую, в какой палатке находится пленник. Кроме того, он обозначил на рисунке дозорных вокруг лагеря пауни. О, это было очень важно для воинов!

Мальчики увлеклись и не заметили, что вокруг них собрались уже и воины и даже подошел вождь. Харка и Курчавый поднялись, как только заметили Матотаупу.

Вождь уже приготовился к назначенному совету. На нем была надета вышитая накидка и головной убор из перьев с длинным, почти до земли, шлейфом. Он улыбался.

— Ну, — сказал он, обращаясь к Харке, — теперь мы знаем, где находится отец нашего маленького черного воина. Но как нам освободить его? Что нам посоветует Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень?

Харка залился краской. Ответить на этот вопрос было нелегко. И ведь его приготовились слушать не только мальчики, но и воины. Он не хотел отвечать не подумав, чтобы над ним потом смеялись. Немного поразмыслив, он показал Курчавому, чтобы тот обозначил путь своего бегства. Он правильно предположил, что мальчик улизнул, не замеченный дозорными. Курчавый нарисовал несколько точек, показывая, что дозорные с западной стороны лагеря расположены реже.

— Мы хотим отца моего черного брата освободить не в битве, а тайно и хитростью, — наконец ответил на вопрос Харка.

— Может быть, Харка думает, что воины рода Медведицы боятся еще одной открытой стычки с пауни?

— Нет, — спокойно ответил мальчик. — Но прежде чем начать битву, мы хотим как можно больше узнать о наших врагах. И раньше, чем начнется сражение, отец Курчавого должен быть освобожден, иначе пауни успеют убить своего пленника. Вот почему я думаю, что лучше прибегнуть к хитрости.

— Хорошо, — сказал вождь, удовлетворенный ответом. — И на какую же хитрость ты хочешь нас склонить?

Харка и тут не растерялся и сохранил спокойствие:

— Единственный, кто знает лагерь пауни и был в их палатках, это мой брат Черная Кожа, Курчавые Волосы. Он должен говорить первым и дать нам совет, как тайно освободить его отца.

Матотаупа рассмеялся.

— Значит, ты мой вопрос передаешь дальше? Черная Кожа, Курчавые Волосы может говорить!

Чтобы объяснить мальчику вопрос, Харка подозвал двух Молодых Собак. Один из них должен был изображать раненого пленника, другой — презренного пауни.

Чернокожий понял. Он наклонил немного голову и широко раскрыл черные глаза.

— Ну, говори, — показал ему Харка.

И тогда чернокожий нарисовал на песке рядом с изображением своего отца крест. Этот знак был понятен всем племенам. Крест обозначал обмен.

— Обмен? Но на что? Мяса у нас нет.

Курчавый задумался. Он внимательно смотрел на Харку, точно хотел прочитать его мысли.

— Почему ты так смотришь на меня? Все, что я имею, я готов отдать, чтобы освободить твоего отца. Но у меня ничего нет, — и Харка развел руками.

Мальчик, видимо, понял. Некоторое время он еще колебался, потом решительно подошел к Харке, протянув руку к его кушаку и вытащил оттуда небольшой блестящий предмет, с которым Харка играл во время купанья, а потом сунул обратно в кушак. Это был давно найденный Харкой камушек. Чернокожий положил камушек на крест, начерченный на песке, и поднял два пальца вверх. Потом провел пунктиром линию на юг и снова начертил крест, как бы показывая, что этот камень пауни смогут еще раз обменять.

Харка внимательно следил за всеми движениями Курчавого. Посмотрел он и на отца. Лицо вождя изменилось: брови словно соединились на переносице, тело напружинилось. И тут произошло непонятное: Матотаупа выхватил камушек у чернокожего мальчика, размахнулся и закинул его далеко в реку.

— Вон! Вон! — резко воскликнул он. — Вон его! Это злой камень! Это камень злого духа! За ним тянутся белые разбойники с их чудовищем в нашу страну! Пусть его поглотит вода! Я сказал. Хау!

Все стояли потрясенные.

— Откуда ты его взял? — спросил Харку отец и, не ожидая ответа, приказал: — Иди в мою типи.

Харка послушался. Уходя, он бросил взгляд на своего нового товарища. Тот весь словно сжался. Рот у него стал как у маленького ребенка, который собирается заплакать. Харке было жаль его, ведь Курчавый не виноват, что этот несчастный камень попал в их типи.

Молча расступились воины, пропуская вождя и его сына. Войдя внутрь, вождь жестом приказал женщинам и детям выйти. Харка остался вдвоем с отцом. Матотаупа, казалось, уже преодолел свое волнение. Он сел у очага и подозвал мальчика. Так они сидели рядом, пока отец раскуривал трубку. Вождь спросил:

— Харка — Ночной Глаз, где ты нашел этот камень или кто тебе его дал?

Харка, судорожно глотая слюну, рассказал, как он нашел этот желтый камень у ручья в Блэк Хилсе и сохранил его, потому что камень ему понравился. Матотаупа смотрел на чуть теплящийся очаг.

— Никогда белый человек не должен узнать об этой находке, — сказал он сурово. — Никогда! Ты слышишь, Харка! Ты понял мои слова?

— Я понял тебя, отец. Никогда.

— То, что ты нашел, белые люди называют золотом, и это золото они хотят иметь. Они готовы сжечь наши леса, готовы уничтожить всех нас, лишь бы только им завладеть золотом. Но они не знают, где в местах нашей охоты есть золото. Я боюсь, что они начали искать. Наш язык должен молчать. Ты понял?

— Да, отец.

— Даже если тебя будут жечь на огне, даже если будут вырывать сердце, сдирать кожу — ты должен молчать!

— Я буду молчать, отец. Я буду учиться переносить любую боль.

— Хорошо. Я знаю, что ты станешь смелым воином, и поэтому я открою тебе тайну, о которой я ни слова не говорил ни одному человеку. Знаешь ли ты, зачем я позвал тебя ночью в лес, когда мы собирались покидать Блэк Хилс — Черные Горы?

— Я не знаю, отец, но теперь я догадываюсь.

— Ты должен знать! Мой отец знал. Отец моего отца и его отец — знали. Я услышал об этом из уст моего отца. Теперь тайну должен знать ты — мой старший сын. В той пещере, где мы с тобой были, в ее далеком углу есть золото. Если к зиме, после охоты на бизонов, мы вернемся в леса, я покажу это место. Но ты должен молчать, пока у тебя не будет сына, которому ты передашь эту тайну.

— Я буду молчать, отец.

— Хау.

— Хау.

Матотаупа глубоко вздохнул.

— Я сказал, что мы хотим освободить отца чернокожего не с помощью золота. Ты понял?

— Я понимаю.

— Хорошо. Тогда позови его.

Харка со всех ног побежал к реке. Его не оставляло предчувствие несчастья. Правда, обитатели лагеря, попадавшиеся навстречу, казалось, ничем не были встревожены, но это нисколько не успокаивало мальчика: ведь дакоты умели не обнаруживать своих чувств.

Харка не нашел на берегу Курчавого. Молодые Собаки, которые были у реки, сказали, что ничего не знают о нем. Харка принялся разыскивать своего нового товарища в лагере, потом у коней. Он спросил о нем Четана, спросил даже Шонку. Но они только покачали головами и ответили, что ничего не знают о Курчавом. Харка бросился к ближайшему дозорному посту. Дозорные выслушали его, но тоже ничего не сказали и сделали вид, что очень заняты наблюдением за окружающим.

Итак, никто не знал, где Чернокожий Курчавый, никто не видел даже его следов. Мальчик словно провалился сквозь землю. Но, конечно, в это Харка поверить не мог и продолжал поиски. Он вновь обратился к Четану, но тот так зло огрызнулся на друга, что Харка даже обиделся на него. Никто ничего не знал… А может быть, просто никто не хотел говорить? Никто!.. Даже Четан?..

С тяжестью на сердце мальчик уже хотел было возвратиться в палатку и сказать отцу, что не смог найти Курчавого. Но на большой площадке уже собрался Совет. Воины в праздничных одеждах уселись в круг. В торжественном молчании была раскурена священная трубка, и начались речи. Женщины и дети из уважения к собранию держались в отдалении.

Харка был очень обеспокоен. Что подумал Чернокожий Курчавый, когда рассерженный Матотаупа бросил золото в реку? Мальчик ведь мог подумать, что вождь не хочет освобождать его отца! Он мог в отчаянии убежать! Но куда? Какие планы могли возникнуть в его мозгу? Что, если Чернокожий побежал к своему отцу, к пауни? Он может разболтать там о золотом зерне, которое видел в лагере дакотов! Вождь требовал молчания! Но кто же остановит Чернокожего, если он станет рассказывать об этом пауни?..

Харка снова отправился на берег реки: если хочешь найти следы, надо искать с самого начала. Вот тут стоял Чернокожий, когда его видели в последний раз. Следы его ног все еще можно было различить, потому что у мальчика были надеты мокасины Харки. Харка долго рассматривал отпечатки ног на песке, всматривался в траву. Но и на песке и в траве было много следов детских ног. Попробуй тут определить, куда убежал Курчавый! Может быть, он отправился к броду? И Харка шаг за шагом принялся исследовать берег.

Да, на это нужно время и время…

И вдруг кто-то подошел к Харке. Мальчик был так погружен в свои мысли, что даже вздрогнул. Он поднял голову и увидел Уинону.

— Что тебе нужно? Ты только путаешь следы, — недовольно сказал он.

— Тебе незачем их искать, — спокойно ответила Уинона.

Харка впервые слышал, чтобы сестра так говорила с ним, словно старшая. Ведь Уинона была моложе Харки. Но девочки раньше становятся взрослыми, и Уинона уже не была ребенком. Ее похудевшее от голода лицо было лицом девушки. Харка заметил это только сейчас. Он молчал и смотрел на сестру, испытывая неловкость за только что сказанные резкие слова.

— Харка! Я скажу тебе, где найти Чернокожего.

— Ты?.. Только ты одна можешь мне это сказать?.. — удивился Харка.

— Только я одна хочу тебе это сказать.

— Говори. — Харка отвернулся, нетерпение его достигло предела, но Уинона не должна заметить на его лице ни малейшего волнения.

— Только я хочу тебе это сказать… Другие молчат. Хавандшита велел всем молчать.

— Хавандшита велел? — голос Харки задрожал, Уинона оставалась совершенно спокойной.

— Ты должен все знать, Харка. Когда отец позвал тебя в палатку, Чернокожий бросился в реку. Это увидел Хавандшита. Мальчик нырнул, а когда снова показался на поверхности, Хавандшита своим жезлом дал ему знак подойти. Испуганный мальчик подошел к Хавандшите. В руке у Чернокожего был этот сверкающий как солнце камушек. Он старался не обнаруживать его, но я видела…

Харка нахмурил брови и посмотрел на сестру.

— Возможно ли такое? Широкая река и маленький камушек?.. Как он мог его отыскать?

— Это, должно быть, колдовство Хавандшиты и его духа…

— Что же дальше? — нетерпеливо спросил Харка.

— Хавандшита взял камушек себе. Из уст нашего отца ты слышал, что это злой камень. Видно, поэтому он должен принадлежать жрецу и находиться в его типи.

— Что же произошло с Чернокожим?

— Хавандшита и его взял к себе в типи. Больше я ничего не знаю. Может быть, он хочет сделать из него своего помощника или… или… принести в жертву?..

Все это было для Харки необъяснимо. Может быть, и в самом деле колдовство, если все, даже его лучший друг Четан, молчали? Что делает Хавандшита с Курчавым и с этим камнем? Почему все молчат? Неужели теперь с Уиноной, из-за того, что она нарушила запрет жреца, случится какое-нибудь несчастье?

Нет! Харка никому не скажет! Даже отцу Харка никогда не скажет о том, что Уинона доверяет ему, своему брату, больше, чем жрецу!

Мальчик бросил быстрый взгляд на типи жреца. На шесте перед входом, между шкурами животных, висел мацавакен. Что происходит внутри, где со старым жрецом сейчас маленький пленник? Ни звука не доносилось из-под тяжелых бизоньих шкур.

Наступил вечер. К концу подошел совет воинов, и Матотаупа закрыл его.

Хавандшита не принимал участия в совете. Это было необычно и бросилось всем в глаза. Жрец все еще находился в своей типи. Теперь оттуда доносились глухие, равномерные звуки.

Воины по окончании совета толпились вокруг вождя и не покидали площадки. Ведь без напутствия жреца они не могли предпринять никаких решительных действий. Все ждали, когда Хавандшита закончит разговор с духами и сообщит их волю.

Стемнело. Поднялась луна, и ее ровный холодный свет залил прерии. Завывали вдалеке волки, всхрапывали кони, залаяла собака. Лагерь лежал в темноте: огни в типи были тщательно прикрыты.

Наконец Хавандшита вышел. Матотаупа медленно и торжественно направился навстречу ему. Вождь подошел к жрецу, и они начали разговор. По их жестам можно было догадаться, что Хавандшита не согласен с решением совета, а Матотаупа поддерживает воинов. Но вождь и жрец все-таки пришли к соглашению. Харка видел, как отец подозвал Солнечного Дождя, Старую Антилопу и еще трех уважаемых воинов и долго разговаривал с ними. Затем Старая Антилопа, который обычно выполнял роль глашатая, объявил, что воины должны собраться еще раз.

Никто не ложился спать, пока совещались воины. Второй совет закончился глубокой ночью. Была раскурена священная трубка, принято решение. Воины стали расходиться, направился к себе и Матотаупа, а Старая Антилопа объявил: «Женщины и девушки должны сейчас же разобрать типи! Род Медведицы отправляется подальше от пауни, вверх по реке. Только одна-единственная типи должна остаться на месте — типи жреца. Так изрекли духи. Хавандшита будет молить Великого и Таинственного, чтобы он послал бизонов и остановил неумолимое чудовище! Хавандшита оставляет себе еще пять лошадей, которые принадлежат этой типи, и одного помощника — Шонку».

Харка дважды прослушал сообщение Старой Антилопы. Ошибки быть не могло.

Обитателям стойбища не надо было напоминать о решении. Женщины принялись за разборку. Харке делать было нечего, и он пошел к табуну, чтобы взять своего коня и привести Гнедого отцу. Он хотел встретиться с Четаном, но решил не задавать своему другу лишних вопросов. Все же думал он только об одном: что произошло с Чернокожим?

Мальчик невольно бросил взгляд на типи жреца. По-прежнему перед входом, между шкурами зверей, висел мацавакен. Мелькнула фигура Шонки. Быть помощником жреца — высокая честь. Не собирается ли Хавандшита сделать из Шонки своего преемника или он только на время избрал его помощником? Этого никто не знал. Но Харка чувствовал, что все удивлены смелостью жреца. Остаться в этой глуши неподалеку от врага и надвигающегося чудовища!

Харка привел коней на берег реки. К нему подошел Четан.

— Происходит что-то необыкновенное, — сказал он своему юному другу, словно извиняясь за недавнее поведение. — Старики говорят, что нас преследует колдовство пещеры Черных Гор.

— Хавандшита хочет совершить великое чудо, — задумчиво ответил Харка.

— Да, это были его слова. Он предсказывает, что придут антилопы и мы будем на них охотиться, что мы встретим стада бизонов и что на берегу Хорс Крик мы будем танцевать торжественный танец, а пауни не будут нас больше преследовать.

— Да, это было бы великое чудо, — сказал Харка. — И если оно совершится, Хавандшиту будут считать великим жрецом.

Четан пристально посмотрел на товарища, так как почувствовал в его словах какой-то скрытый смысл. Но Харка повел своих коней к вытянувшейся колонне, во главе которой уже стояли Матотаупа и Солнечный Дождь. Мальчик даже не взглянул больше на Четана.

Великое чудо

Без остановки всю ночь двигался род Медведицы по берегу Северного Платта. Вода в реке уже понизилась и текла спокойнее. В зеркальной глади отражались луна и звезды. Тишина нарушалась только криками койотов. Тревожных сигналов от едущих впереди разведчиков не поступало. Маленькие дети в волокушах заснули и лишь вздрагивали, когда их лица задевали хвосты коней. Малыши в кожаных мешках за спинами матерей тоже крепко спали. Усталые юноши и девушки дремали на спинах коней.

Матотаупа и Солнечный Дождь шагали впереди. Острия их копий темнели на фоне звездного неба. Тихо ступали кони неподкованными копытами по мягкой луговине. Ничто не беспокоило Харку, и в ночной тишине думы о случившемся снова овладели им.

Жрец Хавандшита, кажется, был уверен, что чудо совершится. Он предсказывал спокойное поведение врагов и удачную охоту. Харка еще ни разу не мог обвинить Хавандшиту во лжи. Правда, иногда дух, с которым общался жрец, был недостаточно могуществен; например, он не мог вылечить Белого Бизона от его непонятной болезни. Но тяжелые раны Солнечного Дождя заживали, заживала и нога Матотаупы. Хавандшита хорошо знал прерии и леса, знал пути через реки. Он был стар, умен и знаменит. Харке оставалось вместе со всеми ждать свершения чуда. Матотаупа, Солнечный Дождь и все остальные воины как будто верили Хавандшите. Не может же он, мальчик, выступить против их решения.

Харка убеждал себя в том, что все идет так, как и должно быть, но в глубине души у него затаилось сомнение. Он чувствовал, что после ночи, проведенной с отцом в Блэк Хилсе, в пещере, он иначе смотрит на окружающее. Харка еще многого не мог понять, но вместе с тем авторитет жреца и взгляды его собственного отца не были для него уже столь неоспоримы, как раньше. Мальчик еще не сознавал, что его детство, а вместе с ним и детские представления о мире просто ушли. Он еще не мог уловить глубокой связи происходящих вокруг событий. В ушах мальчика все еще звучали слова отца о недоброй силе золотого камня, который теперь в руках Хавандшиты. В его памяти было свежо происшествие у подземного водопада. Но он еще не мог себе уяснить, что золото и человек в пещере — это звенья одной цепи.

Зачем там оказался человек? В чем страшная сила золота?

Снова и снова возникали перед Харкой эти вопросы. И ответа на них не было. Оставалось одно — ждать, совершится ли, наконец, обещанное чудо.

На востоке посветлело. Показался краешек солнца. И вдруг свет его залил волнистые прерии, озарил реку с песчаными берегами. Матотаупа дал знак остановиться. Все, согласно обычаю, обратились к Великому и Таинственному с просьбой о ниспослании пищи и мира. И снова колонна пришла в движение. Ночное оцепенение оставило людей и животных. Грудные младенцы, которых матери несли за спинами, проснулись. Малыши повылезали из волокуш и бежали рядышком, шевеля затекшими руками. И никто не плакал, никто не жаловался, ведь и самые маленькие были приучены соблюдать тишину и спокойствие.

Род Медведицы подходил к лугам, раскинувшимся у подножия Скалистых гор. Ночи ранней весной в высокогорных прериях были еще достаточно холодны, вот почему было так приятно тепло утреннего солнца. Цветы раскрыли свои лепестки и источали нежный аромат. Насекомые с бесконечным жужжанием перелетали с цветка на цветок. Голодные и усталые люди представляли собой совершенную противоположность природе, которая, полная соков и сил, праздновала свое новое рождение.

До полудня дакоты не замедляли движения. Когда солнце уже припекало спины, к голове колонны приблизился разведчик. Харка узнал его, это был Старая Антилопа. Он сообщил что-то важное.

Матотаупа повернулся назад и помахал руками, призывая соблюдать тишину. Колонна остановилась. Было разрешено сойти с коней и отдыхать. Женщины с маленькими детьми тотчас воспользовались этим разрешением. Однако Харка, как ни устал, остался сидеть верхом. Он только ослабил уздечку, чтобы конь мог щипать траву.

Тем временем Матотаупа жестами отдавал распоряжения, и они были всем понятны. На усталых лицах заблестели глаза, на губах заиграли улыбки.

Впереди добыча! Впереди большое стадо антилоп!

Харку затрясло: ведь ему еще только двенадцать лет. Но нет! Он все равно примет участие в охоте! Обязательно примет! На его глазах воины уже вытаскивали из колчанов стрелы, неслышно спешили к вождю и по его указаниям расходились по ложбинам.

Род Медведицы будто снова оказался на своей родине: сочные луга, известие об антилопах, приготовления к охоте. Слова духа, которые слышал жрец, начинали сбываться.

Харка видел, как просияло лицо Уиноны, каким озабоченным стал Харбстена, с какой радостью и вместе с тем с тревогой ожидает развития событий Унчида. А самому Харке непременно надо было уследить и за воинами, и за антилопами, и за ходом охоты. Вот если бы ему разрешили забраться на вершину холма!

Он посмотрел на вооруженного луком и стрелами Четана. Пожалуй, в первый раз так посмотрел на него после всего, что произошло между мальчиками из-за этого чернокожего. И Четан взглянул на Харку. И взгляды их встретились. И оба тотчас же опустили глаза, словно стыдясь недавней размолвки.

Четан, как старший, посчитал своим долгом сделать первый шаг. Он соскочил с коня, бросил повод Харбстене и кивнул Харке. Харка не заставил себя ждать и моментально был рядом с товарищем. Четан бросился на землю и пополз на вершину холма. Харка последовал за ним. На гребне холма уже лежали несколько юношей. Это были члены юношеского союза Красное Перо. Скоро им предстоит стать настоящими воинами, и тогда они вместе с Четаном будут приняты в союз Красных Оленей. Четан его, мальчика, взял с собой к Красным Перьям! Харка понимал, что это высокое доверие, и сердце его радостно забилось. Он залег рядом с юношами в высокую траву. Воздух был необычайно прозрачен, небо такое светло-голубое, какое бывает только в эти весенние дни. Харка легко рассмотрел вдалеке маленькие, чуть двигающиеся по луговому склону точки. Это были антилопы. Они беспечно паслись.

Юноши не шевелились. Все смотрели только на антилоп и ждали момента, когда находящиеся впереди воины нападут на стадо. Если животные раньше времени не обнаружат охотников, то достанется богатая добыча.

Но вот Харка заметил в стаде движение. Одно из животных подскочило и упало. Это, наверное, был вожак. И охотник, видно, поразил его стрелой в самое сердце. Стадо побежало. И тут же Харка увидел, что десятка три животных почти одновременно упали, сраженные еще невидимыми охотниками. И только теперь послышался крик ликования воинов. Харка понял, что они обошли стадо с запада и гнали его к реке, к колонне. Юноши приготовили луки. Животные приближались. И вот уже не далее как в двухстах метрах из-за бугра показались головы первых антилоп. Юноши совсем приникли к земле, чтобы не спугнуть животных, подпустить их поближе. Харка натянул тетиву.

И вот они уже совсем рядом. Четан и Харка одновременно выстрелили. Одна антилопа упала и покатилась по склону холма. Остальные повернули и стали еще более удобной целью. Воины, которые оставались у колонны, вскочили на коней и понеслись наперерез. Стадо рассыпалось в разные стороны.

Юноши тоже поднялись из засады и побежали вперед, посылая стрелу за стрелой в испуганных животных. Харка спустился с холма и заметил антилопу, остановившуюся на самом берегу реки. Поблизости не было видно ни одного охотника. Харка стремительно понесся к ней. На небольшом бугорке он залег в траву, чтобы получше осмотреться. К его удивлению, животное, казалось, не помышляло бежать. Это открытие и обрадовало Харку, и расстроило. Раз антилопа не движется, в нее легче попасть, но, может быть, она ранена, и тогда ему придется с кем-то разделить радость победы?..

Он стал потихоньку подбираться поближе. Посмотрел на противоположный берег. Там, у самой воды, стояли еще три антилопы, будто поджидая кого-то. А на этом берегу, уже совсем близко, — желанная цель. И только теперь Харка разглядел рядом с антилопой маленького дрожащего теленочка. Полная страха мать лизала трясущегося малыша и толкала его потихоньку к реке. Но он боялся ступить в воду.

Харка натянул лук. Добыча была уже в его руках. Но мальчик не стрелял… А антилопа продолжала лизать своего малыша.

Позади послышались победные крики воинов. Животные на противоположном берегу убежали. Антилопа продолжала толкать малыша к воде.

Харка опустил лук и вложил стрелу в колчан. Он поднялся во весь рост и медленно пошел к животным. И тут произошло то, что и должно было, по его расчетам, произойти: страх перед человеком оказался сильнее страха перед водой, и подталкиваемый матерью малыш бросился в реку.

Преодолевая течение, животные переплыли реку, выбрались на берег, отряхнулись и как ветер понеслись прочь.

Харка долго смотрел им вслед, потом повернулся и не спеша направился к своим.

Да, он не сможет теперь сказать, что убил антилопу, его не будут хвалить старики и Молодые Собаки, а почему он не убил антилопу, он никому не расскажет… И без того род Медведицы получил богатую добычу.

В лагере раздавались радостные голоса охотников. Женщины уже крепили к сбруе жерди, чтобы отправиться за добычей. Девушки готовили кожаные мешки, доставали свитые из кишок бизонов веревки, чтобы упаковывать мясо. Даже собаки чувствовали, что скоро будут сыты, и с радостным визгом носились вокруг людей.

Харка с отцом и несколькими воинами отправился к убитым антилопам. По обыкновению, они определяли, чьи стрелы поразили животных. Все стрелы имели особые зарубки или окраску, и без труда можно было установить их владельцев. Узнать, кто поразил антилоп, убитых в начале охоты, было нетрудно, потому что охотники могли еще спокойно прицелиться. Когда же стадо пустилось наутек и воины преследовали его, то в некоторых животных попадало по две и даже по три стрелы. На склоне холма, где были Красные Перья, в одном животном обнаружили четыре стрелы: одна — в бедре, другая в спине, третья и четвертая — в шее. Две последние стрелы принадлежали Харке и Четану.

Удовольствие разлилось по лицу Харки, Четан тоже улыбнулся и вытащил обе стрелы: они не имели насечки. Четан отдал Харке его стрелу и сказал:

— Мой младший брат хороший стрелок. Я оставлю ему шкуру и рога. Наши стрелы летели вместе как настоящие братья. Я сейчас вожак Красных Перьев, но как только я стану воином и Красным Оленем, Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень — Убивший волка, будет вожаком союза Красных Перьев. Я сказал, хау!

Матотаупа наклонил голову в знак согласия. Он был горд за сына.

Закончив осмотр убитых животных, приступили к разделке туш. Женщины, ловко орудуя ножами, упаковывали мясо в тюки. Кишки бросали собакам. Мозг, печень, легкие, сердце и желудок отправляли в колонну. Там уже был разожжен огонь, и до Харки доносился великолепный запах жарящейся печенки. После долгих голодных недель это был первый сытный обед. И каждому достался хотя бы один лакомый кусочек.

Все думали одно и то же: дни лишений миновали, счастье пришло, чудо совершается.

На следующий после удачной охоты день по обычаям индейцев спешить не полагалось. От восхода и до захода солнца не прошли и пятнадцати километров. Река в этих местах стала еще спокойнее и мельче, потому что талые воды уже прошли. По решению Совета воинов род Медведицы снова перебрался на южный берег.

Так они двигались все дальше и дальше на юг, и однажды ранним утром перед ними открылась цель их длинного пути — Хорс Крик — Лошадиный ручей. Место на одной из его излучин, казалось, самой природой было предназначено для летнего стойбища. Русло ручья было стиснуто двумя возвышенностями, и даже в самые жаркие летние месяцы здесь хватало воды. Там, где ручей слегка поворачивал к северу, на берегу росли кусты и небольшие деревца, а по другую его сторону находился луг, прикрытый и от ветров, и от посторонних глаз древесной порослью. Все с радостным шумом направились на лужайку. В один момент были развьючены лошади, установлены типи, расстелены шкуры, подготовлены очаги и подвешены котлы. По указанию вождя была поставлена и палатка Совета. Воины раздули в ней священный негасимый огонь, который во все время похода они сохраняли в выдолбленном стволе дерева. Перед типи вождя установили жерди с трофеями, вбили кол для коня. Место для типи жреца осталось свободным.

Мустанги, освобожденные от упряжи, принялись щипать траву, собаки разбежались, дети принялись за свои игры.

Незаметно прошли два первых спокойных и сытых дня, наступил третий. У Харки и его сверстников было немало забот. Вместе с разведчиками они знакомились с окрестностями стойбища, затевали игры с луговыми собачками — маленькими, похожими на сусликов жирными грызунами. Зверьки со свистом исчезали в своих норках, как только надвигалась опасность. За новыми заботами и надеждами тяжелые думы меньше беспокоили Харку, как, впрочем, и всех обитателей стойбища. Только по вечерам мальчик вспоминал о матери: как бы она сейчас радовалась вместе со всеми. Время понемногу излечивало раны, и Харка, думая о пережитом, уже не испытывал такой боли и тоски, как во время похода. К тому же и неприятного Шонки здесь не было. Беспокоила только судьба Чернокожего Курчавого…

Удачная охота давала возможность существовать, жизнь была хороша, однако, для того чтобы подготовиться к зиме, нужно было приложить еще немало сил. Пока все складывалось удачно: люди были сыты, пауни поблизости не появлялись, и если уж начали сбываться предсказания жреца, то почему бы и не прийти бизонам?

Все жили ожиданием и надеждой, и никого не удивило, когда на восьмой день пребывания на Лошадином ручье от разведчиков, отправившихся далеко на юг, поступило сообщение о стадах бизонов.

Стойбище всполошилось. Все, кому было более четырнадцати лет, должны были принять участие в охоте. Значит, и Четан тоже.

Отец Четана — Солнечный Дождь, несмотря на то, что рука его не совсем зажила, тоже решил принять участие в охоте. Он давал советы, как снарядить мустангов, как лучше уложить в колчаны стрелы.

Охотники подобрали себе «бизоньих коней» — сильных мустангов, специально обученных охоте на бизонов, сняли с себя всю одежду, чтобы ничто не стесняло движений, взяли полные колчаны стрел. Коням передалось волнение людей: они фыркали, рвались на привязи, и едва охотники вскочили на них, галопом понеслись в прерию и вытянулись в цепь.

Впереди скакал Матотаупа.

Харка смотрел на все это, и сердце его билось часто и сильно, как сердце настоящего охотника. Выбрав удобное место, он улегся вместе со своими Молодыми Собаками, и мальчики долго всматривались вдаль, ожидая, когда же начнется долгожданная охота.

И вот издалека донесся тяжелый гул. Мальчики приложили уши к земле: сколько же там бизонов, если они подняли такой грохот? И скоро мальчики увидели огромное облако пыли над несущимся стадом. Бизоны, бизоны, бизоны… Сотни бизонов! Доносился страшный рев быков, слышались голоса охотников.

— Они несутся сюда! — крикнул Харка. — Они растопчут нас и наши типи! Прочь! Скорее к нашим коням!..

Мальчики с криком понеслись к табуну.

В стойбище тоже поднялась суматоха. Там разбирали типи, и если обычно с этим делом справлялись женщины, то сейчас и дети, и старики сворачивали тяжелые полотнища, перетаскивали на другой берег ручья жерди, трофеи, маленьких детей.

— Переведите лошадей! — крикнула Харке Унчида.

У мальчиков не было времени развязывать путы, они перерезали их ножами и вскочили на коней. Харка выбрал не своего Пегого, а вторую бизонью лошадь отца. Мальчики взяли еще по три-четыре коня в поводу и повели через ручей испуганных, сопротивляющихся животных.

Ветер нес на стойбище огромное облако пыли. С такой же скоростью надвигалась опасность. Бизоны могли с ходу прорваться и через ручей, и тогда не избежать всем гибели.

Что же делать, если бизоны ринутся вслед за женщинами и детьми? И решив, что Молодые Собаки должны общими усилиями отогнать бизонов, заставить их изменить направление, Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень дал приказ Молодым Собакам переправиться назад через ручей.

— Мы будем все вместе кричать изо всех сил, — объяснил Харка.

Он и сам не знал, поможет ли это средство, но Молодые Собаки верили своему вожаку и направились за ним.

Бизоны приближались. Мальчики уже могли различать в облаке пыли отдельных несущихся животных. Даже сквозь неистовый топот были слышны крики охотников. Сохраняя хладнокровие, они неслись в гуще этого словно взбесившегося бескрайнего стада. Харкина бизонья лошадь была приучена к таким скачкам, и ее трудно было удержать на месте. Она попыталась встать на дыбы, но Харка сжал бока ее шенкелями. И все же у мальчика не хватило сил удержать ее. Когда бизоны уже ворвались в прибрежные заросли, когда под их напором затрещали молодые деревца, когда в облаке пыли перед мальчиком замелькали темно-коричневые спины бизонов, он отпустил поводья, закричал изо всех сил и отдал себя на волю лошади.

Теперь он не слышал криков Молодых Собак, он ни о чем не думал. Он несся галопом, его окутывала густая пыль и окружали бизоны, бизоны и бизоны. Он не задумывался, куда его тащит конь, не замечал и хитростей коня, который то удалялся от бизонов, то приближался к ним, предоставляя всаднику возможность стрелять. Харка и не помышлял об охоте, хотя не выпускал лука из рук. Он думал только, как удержаться на коне. Свалиться — значило моментально погибнуть под тяжелыми копытами. Сумасшедший топот, рев быков, крики охотников сливались для Харки в один бьющий по ушам гул.

Но через какое-то время мальчик словно очнулся. Облако пыли поредело. Харка наконец-то почувствовал, что в руках у него оружие и что он уже не стиснут мечущимися животными. Мальчик натянул тетиву и выпустил стрелу в ближайшего бизона. Тут же заложил вторую стрелу. Выстрелил еще раз. Пыль залепляла ему глаза, лошадь неслась все дальше и дальше, а он стрелял и стрелял. Это была бешеная скачка. Он стрелял и орал во все горло. Стрела, еще стрела… И так до тех пор, пока колчан не оказался пуст.

Конь с галопа перешел на легкую рысь… Стало светлее. Ветер относил теперь облака пыли к северу. Над головой показалось голубое небо, засияло солнце. Оно осветило истоптанную, превращенную в пустыню землю.

Мустанг вдруг стал. Его ноздри раздувались, покрытые грязной пеной бока ходили ходуном. Запыхавшийся мальчик со спутанными волосами с ужасом смотрел на остановившегося против него бизона. Бизон тоже уставился на мальчика своими маленькими налитыми кровью глазами.

Спина бизона была утыкана стрелами, и хотя Харка почти ничего не соображал, он все-таки успел подумать, что среди них есть и его стрелы. И, несмотря на то, что в этой огромной коричневой спине торчало столько стрел, бизон все-таки оставался жив и, словно издеваясь, смотрел на юного охотника.

Что делать?!

Повернуть и попытаться ускакать?.. Но разъяренный бизон может оказаться проворнее усталого коня. А если поднять коня и броситься на бизона с криком, попытаться испугать его?..

Харка слегка сжал бока коня шенкелями. Только слегка, чтобы конь понял, что надо что-то предпринять. Что — это уж пускай он решает сам. И мустанг решил. Он вдруг отскочил вправо, потом влево, снова вправо. Бизон угрюмо поворачивал вслед его прыжкам голову, шевеля кончиком вытянутого назад хвоста. Харка предоставил коню полную свободу и только покрепче прижался к его шее, чтобы не свалиться. И мустанг продолжал танцевать вокруг бизона, делая один неожиданный прыжок за другим. И вдруг, отскочив далеко в сторону, он легко перемахнул через утыканную стрелами спину бизона и победным галопом понесся в прерию.

Харка затрясся от смеха. Мальчик не чувствовал, что по его лицу катились смешанные с пылью слезы, он не мог видеть, какая гримаса искажала его лицо. Он смеялся! Смеялся, радуясь находчивости своего коня, смеялся, радуясь избавлению от опасности, смеялся оттого, что уж очень смешной казалась ему теперь утыканная стрелами бизонья спина.

Почувствовав себя в безопасности, Харка огляделся. Облако пыли было далеко в стороне, куда убегало стадо. Вдогонку стаду несся бизон, только что пытавшийся атаковать мальчика.

Стойбища не было видно, и Харке опять пришлось довериться коню, который, повинуясь безошибочному инстинкту, скоро отыскал табун. Лошади, подняв головы и прижавшись друг к другу, стояли на противоположном берегу ручья.

Молодые Собаки встретили Харку радостными криками, а Харка рассказал им об утыканной стрелами бизоньей спине и о своем первом участии в охоте.

Но впереди было еще много дел. Маленькие дети, женщины и старики остались у разобранных типи, а Молодые Собаки снова вскочили на коней и длинной цепочкой вытянулись по прерии. Впереди ехал Харка. Мальчики хотели встретить охотников.

Преследование бизонов продолжалось на протяжении нескольких километров, и охотники оказались разбросанными по прерии: ведь среди обезумевшего стада им трудно было сообщаться друг с другом. По следам можно было установить, что стадо только краем своим задело рощицу на берегу ручья, а главная его масса пронеслась стороной. Мальчики то тут, то там видели убитых бизонов и по стрелам уже знали, кому посчастливилось в охоте. Они нашли молодого бизона, убитого стрелой Солнечного Дождя, и радостными криками отметили успех охотника, который, несмотря на больную руку, сумел убить бизона.

Слышались разговоры воинов, которые уже собирались небольшими группами. Раздался свист. Это вождь собирал охотников, и мальчики тоже двинулись по направлению сигнала. По пути им попался еще один бизон, пораженный стрелой в самое сердце. Стрела принадлежала Матотаупе. Харка сдержал коня, и все Молодые Собаки смогли рассмотреть, кем убит бизон.

Но скоро не радость и не гордость заставила Харку остановиться. Он натянул поводья так, что конь поднялся на дыбы. Мальчики тоже стали. Перед ними лежал убитый воин. Рядом стоял его конь. Конь был хорошо знаком мальчикам — рыжий бизоний конь Солнечного Дождя. Тут же валялся сломанный лук. Последние две стрелы выпали из колчана.

Молча стояли мальчики перед этой жертвой большой охоты. Впрочем, они хорошо знали, что охота на бизонов не обходится без жертв…

Харка тронул поводья и приблизился к стоящему с опущенной головой коню. Погладил его, взял за узду. Кто-то, спешившись, поднял украшение из перьев, что лежало рядом с телом. Мальчики направились туда, откуда вторично донесся сигнал сбора и слышались радостные голоса. Приближаясь, Молодые Собаки издали крик скорби. Мальчик, поднявший головной убор, вручил его вождю. И тогда все направились к месту гибели отважного воина. Матотаупа не скрывал своего глубокого горя, ведь Солнечный Дождь был его лучшим другом и первым советчиком. Теперь уж никогда им не участвовать вместе в охоте, никогда голос Солнечного Дождя не поддержит на собрании Совета Матотаупу.

Вождь оставил двух воинов охранять тело погибшего, а Харку послал в стойбище. Надо было сообщить о гибели Солнечного Дождя и о большой добыче, сказать, чтобы женщины забрали с собой не только коней, но и собак, ведь на них тоже можно навьючить тюки с мясом, и тогда добыча будет доставлена на место, до ночи, пока не сбегутся волки и койоты.

Посланца вождя встретили в стойбище возгласами радости и скорби… Да, род Медведицы обеспечил себя на предстоящую зиму мясом, новыми луками, кожаными одеялами и меховыми куртками. Но род Медведицы потерял одного из лучших, одного из наиболее уважаемых воинов. Четан потерял отца.

Неужели и об этой потере знал жрец? Почему же он ничего не сказал? И снова в душе Харки возникли сомнения.

Когда наступил вечер, Харка и Четан поднялись на пригорок, где на высоких шестах были подвешены завернутые в шкуры останки Солнечного Дождя.

Четан уже знал, что ему предстоит поселиться в типи брата Матотаупы, у которого не было сыновей, а были только две маленькие дочери. Юноша молча сидел, сжав голову руками, и Харка уже много часов подряд был с ним. Солнце давно скрылось. Дул легкий ветер. У подножия высотки журчала вода. Стих вечерний вой волков: хищники получили сегодня сытный ужин. Из осиротевшей типи Солнечного Дождя доносилась прощальная песнь. Но вот Четан словно очнулся от своих раздумий и пододвинулся к Харке.

— Я хочу спросить, — тихо обратился он к мальчику.

— Говори, мой старший брат.

— Ты слышал от разведчиков, что они нашли бизонов. Но бизоны не спокойно паслись, а уже были напуганы и бежали на север? Не так ли?

— Хау. Так говорил Матотаупа и все воины.

— Как можно заставить огромное стадо бежать?

— Большая стая волков… пожар прерий… охотники…

— Видели наши воины пожар в прерии?

— Нет.

— Видели большую стаю волков?

— Нет.

— Видели охотников?

— Нет.

— Но почему же тогда огромное стадо бежало?

— Я не знаю.

— Знает ли это кто-нибудь из воинов?

— Я не уверен…

— А что думаешь ты?

Харка молчал.

— Почему ты не отвечаешь?

— Ты тоже не всегда отвечаешь мне, Четан.

— Да… Это верно. Значит, ты не хочешь говорить?

— Почему, Четан, ты сам не скажешь прямо, о чем думаешь?

— Потому что я думаю и… и мне становится страшно…

— Что же это такое, о чем Четан, сын Солнечного Дождя, боится говорить? Что заставляет его язык молчать?

— Вакантанка.

— Так… Вакантанка… Великий и Таинственный…

— Да, это так.

— И мы будем оба молчать?

— Харка! Мы думаем оба одно и то же. Я чувствую это. И поэтому давай говорить. Вдвоем не так страшно.

— Да, вместе не так страшно.

— Харка, может быть, это чудовище белых людей… может быть, оно погнало бизонов к нам?..

— Возможно… должно быть так…

— Вот поэтому-то наши воины и не смогли понять, куда бегут бизоны, и бизоны пронеслись совсем рядом с типи.

— Да, совсем рядом.

— Они убили Солнечного Дождя, моего отца. Я думаю, что он хотел отвести бизонов от нашего стойбища.

— Этого не мог сделать один человек. Испуганных бизонов не повернуть и многим охотникам. В страхе бизоны слепы, глухи, безумны.

— Я знаю.

— Но как могло чудовище белых послать нам бизонов? Или оно послушалось заклинаний краснокожего жреца? И чего же хотело чудовище — дать нам пищу или уничтожить нас?

— Я не знаю, — сказал Четан.

— Ты тоже не можешь ответить на эти вопросы.

— Да, я не могу. И это правда.

Мальчики умолкли. Но всю ночь Харка просидел с Четаном у тела Солнечного Дождя и только утром отправился в свою типи, завернулся в одеяло и заснул. Проснувшись через несколько часов, он разрисовал свое лицо, и эта раскраска означала, что он не хочет ни с кем разговаривать и его не надо ни о чем спрашивать. Харка поднялся на высотку к Солнечному Дождю и долго смотрел вдаль.

Великое чудо, что же ты такое на самом деле? Кто тебя послал нам?

Возвращение Хавандшиты

Песок и пыль, поднятые во время охоты на бизонов, давно улеглись, поломанный кустарник зазеленел, на лугу пробивалась новая трава. Жизнь продолжалась.

В типи у Лошадиного ручья забот хватало с утра до вечера. Женщины и девушки разделывали бизонье мясо, разрезали его на куски, завертывали в кожу и закапывали в землю, чтобы оно лучше сохранилось. Из мяса они нарезали также длинные тонкие пласты, которые развешивали для просушки на веревках из бизоньих кишок. Шкуры очищали от остатков мяса и подготавливали к выделке. Старики и мальчики изготавливали из костей наконечники для стрел и копий, а из рогов — ложки. Воины делали из бизоньих жил новые тетивы для своих луков.

Разведчики по-прежнему вели наблюдение, но, выполняя волю жреца, избегая нарушить его уединение, не ездили в том направлении, где остался Хавандшита. Им удалось узнать, что военный лагерь пауни снялся и отдельные группы их разъехались по своим поселкам.

По вечерам от типи доносился приятный запах жареных бизоньих окороков. Все теперь наедались досыта и не выглядели такими тощими.

Когда основная работа по разделке охотничьей добычи кончилась, дети целые дни играли, охотились за мелкими животными, упражнялись в стрельбе из лука, в бросании палицы и ножей, скакали на мустангах. И это приносило им радости побед и горечь поражений. Вечерами они сидели в типи со своими отцами, старшими братьями и слушали охотничьи и военные истории, которые были и интересны и поучительны. Они слышали и древнейшее сказание о прародительнице рода Медведицы — Большой Медведице, сын которой стал человеком. А как-то вечером, когда погас очаг, Унчида сказала детям, что Большая Медведица еще жива и что она для воинов рода Медведицы — священна. И ее нельзя убивать.

Харка и Молодые Собаки по вечерам подвергали суровому испытанию свое самообладание и мужество. Они садились вокруг очага в типи Матотаупы и клали себе на руки небольшие раскаленные угольки, показывая, что способны переносить равнодушно боль, и Харка выдерживал дольше других.

— Шонка так не может, — сказал однажды кто-то из мальчиков.

Опять это имя — Шонка! Харка только чуть-чуть скривил губы и на этот раз дал угольку особенно глубоко прожечь кожу.

В один из солнечный дней Матотаупа нашел обоих своих сыновей у коней. За день до этого Харка в состязании на мустангах пришел вторым на своем любимом Пегом. И не потому, что он плохо управлял конем, просто другой конь оказался лучше — конь одного из Молодых Собак — сына Четанки, известного воина. Пегий Харки шел спокойно, ровно и быстро, и все же не быстрее, чем конь победителя. Харка ласкал коня, хлопал его по шее, но на лбу у мальчика залегли складки.

Матотаупа некоторое время наблюдал за детьми, потом подошел к ним.

— Харбстена, — сказал он младшему, — тебе нужен конь. Какого бы коня ты выбрал себе из нашего табуна?

Харбстена заулыбался и посмотрел на отца. Он привык, что отец всегда прежде всего обращается к Харке и даже советуется с ним. Ведь Харка был самым хладнокровным и самым смышленым мальчиком в поселке. Харбстена же привык держаться в стороне, поэтому обращение к нему отца удивило его, и он даже не сразу решил, что ответить.

— Подумай над тем, что я сказал, — повторил отец.

Харбстена смутился.

— Отец, должен ли я сказать правду? — спросил он тихо.

— Дакоты никогда не лгут, ты это знаешь, мальчик.

— Тогда я скажу — коня моего старшего брата Харки — Ночного Глаза — Твердого как камень — Убившего волка.

— И это несмотря на то, что конь Харки пришел вторым? — спросил отец.

— Да. Именно поэтому, — твердо ответил Харбстена.

— Ты мне можешь объяснить свой выбор?

— Да, отец, я объясню. Пегий — добрый, он хорошо послужил нам. Я очень его люблю.

Харбстена подошел к лошади и погладил ее по морде. И Матотаупа и Харка с удивлением увидели, как животное наклонило свою голову к Харбстене, точно проявляя свою симпатию.

— Харка хороший всадник, — продолжал Харбстена более уверенно. — Но Пегий стал старым, и Харке очень стыдно, что он пришел вчера вторым. Харка вчера ударил его во время скачек плеткой, хотя отлично знал, что мустанг бежал изо всех сил. И когда конь вернулся в табун, он стоял такой печальный…

Харка опустил глаза: ему стало стыдно, так как он знал, что воину не к лицу горячиться.

— А я подошел к коню и приласкал его, и он тоже полюбил меня, — продолжал Харбстена. — Я хочу этого коня. И зачем Харке мустанг, который не может победить…

Кровь медленно приливала к щекам Харки; слова Харбстены прозвучали так, как будто он хотел сказать: и зачем Харке такой слабый младший брат…

— Нет, — сказал Харка — Твердый как камень, хотя его и не спрашивали.

— Харбстена не должен брать этого коня только потому, что этот конь для меня недостаточно хорош. Скажи ему, отец, чтобы он выбрал другого коня.

— Я уже сказал, — твердо ответил Матотаупа. — Харбстена решит.

Харка отвел глаза в сторону, борясь с собой.

— Я хочу Пегого, — повторил Харбстена.

— Он принадлежит тебе, мой младший сын.

Узкое лицо Харбстены просияло. Он обхватил Пегого за шею.

— Теперь ты, Харка, — сказал Матотаупа. — Тебе надо нового коня. Какого ты хочешь?

— Отец, у меня было три коня, теперь у меня — два. Мне довольно, — сказал Харка и плотно сжал губы, так как не хотел говорить всего, что думал.

— Харка, на любом из двух твоих мустангов ты придешь третьим или четвертым.

— Возможно. Но в будущем я сумею овладеть собой, даже если я не стану победителем, — эти слова произнести Харке было нелегко, но он произнес их.

Отец внимательно посмотрел на сына.

— Ты будешь иметь третьего коня. Так хочу я, — сказал он.

— Тогда, отец, укажи сам, какого мне взять коня.

— Ну хорошо. Идем.

Оба мальчика пошли с отцом через табун. Матотаупа остановился у Серого, на котором Харка уже скакал в стаде бизонов.

— Харка — Ночной Глаз — Убивший волка — Поразивший стрелой бизона — Твердый как камень, вот твой конь! Этот мустанг будет хорошо бегать на скачках.

— Отец?!

— Что еще?

— Это же твой лучший конь. Ты хочешь его отдать?

— Ты мой сын. Возьми.

Харка подошел к коню и положил руку на спину мустанга.

— Теперь уже недолго ждать, Харка, того времени, когда ты будешь принимать участие в охоте на бизонов.

— Да, отец.

Харка сказал это с трудом, так как все еще не мог расстаться с мыслями, возникшими во время этого разговора. Но отец сделал вид, что ничего не замечает.

— Сегодня ты должен поездить на твоем новом коне, чтобы привыкнуть к нему.

Матотаупа пошел прочь.

А когда наступила ночь и в типи Матотаупы все уже спали глубоким сном, Харка вылез из-под одеяла. Он крадучись выбрался наружу. Чуть вздрогнули кони, привязанные у входа, зашевелились собаки, но не залаяли. Харка тихо прошел между молчащими типи, направился к ручью и, пройдя немного по берегу, оказался у табуна. В эти часы охрану табуна нес Четан. Но Харка не подошел к своему верному другу. Он шел от мустанга к мустангу, пока не нашел своего старого Пегого. Он снял с коня путы, вскочил на него и сначала шагом, потом легким галопом выехал в ночную прерию. Он ехал до тех пор, пока не оказался в небольшой долине, где вряд ли кто мог его заметить.

Соскочив с коня, мальчик приказал животному лечь на землю и сам лег рядышком с ним так, чтобы их головы были рядом. И он тихо заговорил, так, как, может быть, никогда бы не стал говорить с человеком.

— Мои Пегий, мы прощаемся с тобой. Ты знаешь, как я еще маленьким мальчишкой, которому было четыре года, впервые подошел к тебе и Четан, мой старый друг, поднял меня на твою спину. Тогда ты был молодой и необученный и ты четырнадцать раз сбросил меня в траву, пока я наконец не научился как следует сидеть на твоей спине. Ты меня даже раз ударил копытом, и я целую ночь не знал, как мне улечься, чтобы только утихла боль. Но я поклялся, что ты будешь моим конем. И ты им стал. Ты нес меня по прериям и через леса, через реки и по крутым склонам. Ты стал великим воином среди мустангов, и когда к табуну приближаются койоты, ты борешься с ними твоими копытами, кусаешь их. Я очень любил тебя, Пегий, но ты презираешь меня, так как я стал к тебе несправедлив только потому, что ты состарился. И я тебя потерял. Теперь ты любишь Харбстена.

Харка плотно прижал голову к шее коня, и глаза у него стали мокрыми, но этого никто из людей не должен был видеть.

Мальчик вскочил. Поднялся и Пегий на четыре ноги. Харка снова поехал к табуну. Четан все еще был на страже, но Четан будет молчать обо всем, что он видел. Он и сейчас едва взглянул на Харку.

Мальчик пробрался к себе в типи и закутался в одеяло. Ему показалось, что Матотаупа пошевелился на своей постели, но так ли это — он не был уверен.

На следующее утро по поселку распространилось известие, что у Харки и у Харбстены новые кони. Молодые Собаки были возбуждены и много кричали, потому что предполагались скачки. Харка был спокоен. Мальчики могли подумать, что он очень озабочен тем, как бы занять первое место. Харбстена тоже находился среди Молодых Собак. Только победитель последнего дня, сын Четанки, держался в стороне. Он сказал, что его мустанг поранил ногу. Может быть и так. Тем более, что Четан подтвердил, что животное хромает. Харка предложил Молодым Собакам подождать один день, пока конь-победитель поправится. Но мальчики не согласились: они горели желанием как можно скорее увидеть, как Харка будет скакать на бизоньем коне вождя, на коне, который перескочил через утыканного стрелами бизона. Харка — Пославший стрелы в бизона должен принимать участие в скачках! И он сдался.

Юные всадники собрались на берегу ручья, откуда начинался забег. Невысокая возвышенность была финишем. Там уже ждали всадников Четан и несколько юношей из союза Красных Перьев — судьи состязания.

По громкому крику Четана мальчики подняли коней в галоп. Матотаупа, стоя у кустарника, тоже наблюдал за всадниками, которые неслись на неоседланных конях. И вот уже стало видно, что двое борются за первое место: Пегий, на котором скакал Харбстена, и Серый, на котором был Харка. Матотаупа знал, что бизоний конь наверняка победит, но он увидел вскоре, и, может быть, увидел это только он, что Харка не дает коню полной воли.

Харбстена первым достиг высотки. Он поднял коня на дыбы, чтобы все его видели. И Молодые Собаки, и Харка, пришедший вторым, издали победные крики. Беспорядочной толпой ребята вернулись к ручью, где предстояли игры, а после скачек еще всем хотелось выкупаться. Коней пустили в табун.

Харбстена, который первый раз в своей жизни стал победителем в скачках, был окружен мальчишками.

Вечером Харбстена и Харка встретились перед палаткой отца. Харбстена подошел к старшему брату.

— Харка, зачем ты это сделал? Я не хочу, чтобы ты мне дарил победы.

Харка смолчал, но потом все же ответил:

— Я не тебе подарил эту победу, я подарил ее Пегому. И ты должен знать, что я не только могу побеждать, но умею переносить и поражения, — и он вошел в типи.

Харбстена остался один. Его самым горячим желанием было видеть в старшем брате друга, но всегда что-то стояло между ними, что-то мешало. И Харбстена не пошел в типи. Он вернулся к коню. Он гладил Пегого, который еще раз испытал чувство победы.

Через несколько дней после этого события в поселок вернулся Хавандшита.

Тощий старик с резко очерченным горбатым носом, выпуклым лбом и морщинистой длинной шеей сидел на лучшем из своих пяти коней. Медленным шагом ехал он во главе цепочки.

Дети, игравшие на берегу ручья, первыми заметили всадников. Они с уважением смотрели на жреца, который совершил чудо, снабдив их пищей и дав мир. Следом за Хавандшитой ехал Шонка, он вел за собой свободную лошадь. За ним — Чернокожий Курчавый в праздничной одежде Харки. На последнем коне

— рослый мужчина, очень похожий на Чернокожего Курчавого, и в такой же рваной одежде, в какой когда-то впервые появился в лагере мальчик.

Всадники перебрались через ручей и направились на площадку, где стояла типи Совета. Матотаупа уже ждал их. Хавандшита сошел с коня. Шонка, Курчавый и второй курчавый, видимо, его отец, тоже спешились. Кони были развьючены, и Унчида, Шешока м Уинона принялись устанавливать типи жреца.

Харка подошел и взял под уздцы лошадь Хавандшиты, чтобы отвести ее в табун. Шонка, видно оценив благоприятный момент, тут же передал Харке обоих своих коней, как будто Харка был обязан позаботиться и о них. Харка подавил в себе закипевшую злобу и взял поводья.

Вместе с Чернокожим Курчавым и его отцом он повел коней.

Чернокожий Курчавый изменился. Он, видно, неплохо питался эти дни, и щеки его округлились, а тело уже не было похоже на мешок с костями. Он превратился в обыкновенного стройного юношу. Его большие черные глаза сверкали, улыбка обнажала великолепные белые зубы. Курчавый успел узнать порядочно новых слов и постарался их тут же выложить:

— У вас прекрасный лагерь! Прекрасное место! Ручей! Из ваших палаток вкусно пахнет. Жареное мясо!

— Да, — ответил Харка. — Но ты должен не только есть, Чернокожий. Тебе надо научиться хорошо ездить верхом. Ты сидишь на коне, словно лепешка глины на спине бизона. Никто не знает, долго ли она сможет держаться или при случае отвалится.

— Харка — Твердый как камень, я не упаду. Конечно, я сижу на лошади как муха, которая не знает, где середина спины; конечно, я сползаю то вперед, то назад и ноги мои болят, а особенно болит то место, на котором я сижу. Но мне нравится ездить верхом. Я буду учиться всему, что умеешь ты: стрелять на скаку, висеть сбоку лошади, а если нужно, то и под ее животом. Я буду всему учиться.

Харка рассмеялся.

— Курчавый, ты молод, как зеленая трава, которую еще не опалило солнце, но тебе надо быстрее начинать учиться, а то, пока все узнаешь, станешь таким же старым, как Хавандшита. Но знай, пока научишься, набьешь себе немало синяков.

— Я согласен, Харка. Я готов учиться каждый день. А теперь пойдем быстрей. Моему отцу дают палатку, в которой много женщин. Это хорошо, это очень хорошо: они будут заботиться обо мне и об отце.

Харка очень удивился. Значит, Хавандшита уже определил, кого отец Курчавого возьмет в жены. В лагере только одна типи, в которой много женщин — целых пять: бабушка, ее дочь-вдова и три внучки. Муж молодой женщины погиб в последней схватке с пауни. Жизнь в этой палатке была невыносима, потому что в старуху часто вселялся злой дух. Может быть, поэтому до сих пор и не нашлось мужчины, который бы поселился в этой типи.

— Неужели твоему отцу хочется, чтобы в типи было много женщин? — спросил Харка, показывая Курчавому, как надеть путы на передние ноги коня.

— О, мой отец терпелив. Много женщин — много шума и разговоров, но он сумеет приучить их к послушанию.

— Ну, тогда вы быстро наведете порядок в вашей типи. Хау.

Чернокожий Курчавый хитро засмеялся:

— И каждый день хорошо приготовленная еда! Очень хорошо!

— Хорошо, если это будет так. Я надеюсь, что будет, — сказал Харка и покачал головой: всем было известно, что сумасшедшая бабка — страшная язва.

С этого дня в стойбище обосновались два новых обитателя. Отец Курчавого получил имя Чужая Раковина. Он действительно сумел навести порядок в типи женщин. Он, видно, умел заклинать злого духа, потому что и сумасшедшая бабка стала тиха, как лань. Все вздохнули легко оттого, что, наконец, в этой типи наступила тишина. Чужая Раковина был высокий и сильный мужчина. С каждым днем он все лучше и лучше овладевал языком дакотов и все больше и больше рассказывал о своей жизни по ту сторону Большой Воды, откуда его увезли в рабство белые. Он описывал девственные леса, где жили его предки, рассказывал об охоте на слонов и леопардов, о крокодилах и носорогах. И его типи становилась мала, потому что не могла вместить всех слушателей. Он говорил о неисчислимом множестве белых людей, об их каменных домах, рассказывал о мацавакенах, которые могут быть и небольшими и тогда называются ружьями, и такими громадными, что их едва тянут несколько лошадей, а из их огромного круглого жерла вылетают необыкновенных размеров ядра. Он видел и страшное чудовище, от которого бежали бизоны. Он знал, как строили для чудовища дорогу. И чаще всего его просили рассказывать именно о чудовище. Но никто не расспрашивал, каким образом Хавандшита освободил его, и сам он никогда не говорил, как это произошло. Молчал об этом и Чернокожий Курчавый.

Харка целые дни проводил со своим другом и учил его всему тому, что известно детям дакотов. Курчавый оказался способным учеником. Вместе с друзьями обычно был и Харбстена. И когда Чернокожий Курчавый смотрел на братьев своими веселыми доверчивыми глазами, Харку на время оставляли тяжелые думы, которые снова стали овладевать им после возвращения Хавандшиты в стойбище.

Часто друзья оставались вдвоем, и тогда Харка задавал Курчавому разные незначительные вопросы, точно играя в какую-то новую игру. Курчавый охотно принимал участие в этой игре и, казалось, догадывался о ее скрытом смысле.

— Почему пауни, эти койоты, не охотились за антилопами, ведь они знали, что к северо-западу от них большое стадо антилоп?

— Да потому что они не нуждались в мясе. Они получили много мяса от белых людей.

«Ага, — подумал Харка, — значит, пауни знали об антилопах, значит, и Курчавый знал, и Хавандшита у него выпытал это. Итак, одно чудо объясняется легко».

— Ты, Чернокожий Курчавый, говоришь, что мясо бизонов пауни получили от белых, значит, белые люди, те что строят дорогу для чудовища, убивали бизонов? Я правильно понял?

— Ты правильно понял, Харка.

Значит, жрец узнал от Чернокожего, что поблизости есть бизоны! Вот и разгадка второго чуда. Но Харка не почувствовал облегчения, наоборот, еще большая тяжесть навалилась на него. Да, ему удалось установить, что Великое чудо — не что иное, как величайшая ложь, но мальчик чувствовал, что за этой открытой им ложью тянется след к еще большей лжи.

С утра до ночи Харка задавал себе вопросы. Он словно охотник обкладывал дичь со всех сторон. Все теснее и теснее стягивался круг, и в одну из бессонных ночей ему представилась разгадка. Южнее мест охоты рода Медведицы белые люди из северного их племени строят дорогу для чудовища, которое, повинуясь им, может со скоростью ветра нестись по земле. Люди, строящие дорогу, настреляли много бизонов и отдали мясо пауни, чтобы те не мешали им. Стада бизонов оставались на юге, потому что не могли найти пути через дорогу, мимо белых. Вот почему род Медведицы голодал в верховьях Северного Платта. Чужая Раковина был в плену у пауни. Хавандшита пришел с золотым зерном и предложил пауни хороший выкуп. Он сказал, чтобы пауни освободили Чужую Раковину и попросили белых прогнать стада бизонов на север, в сторону лагеря дакотов. Хавандшите удалось осуществить свой замысел, и он возвратился в легерь как великий жрец и прорицатель, а золотое зерно теперь бродит по свету.

Как будто все объяснялось очень просто, но эти размышления вселяли в Харку еще большую тревогу и страх перед хитрым Хавандшитой.

Утром Харка, проходя по стойбищу, как всегда, невольно поглядывал на мацавакен, висящий перед типи жреца. Мацавакен, который мальчику пришлось принести в жертву. Да, старый коршун все прибирает себе. Теперь все перед ним преклоняются как перед величайшим жрецом. И тут Харка обмер: на одной из трофейных жердей, чуть повыше мацавакена, висела маленькая сеточка, и в ней — золотое зерно! Неужели Харка ошибся в своих предположениях?! Но тогда как же произошло чудо? И для чего Хавандшита выставил это зерно, чтобы все его видели, даже Матотаупа, который с такой злостью швырнул золото в реку?

Харка поспешил сообщить новость отцу.

— Не может быть! — сказал Матотаупа, и его бронзовая кожа стала серой.

— Но это так, отец.

— Пойдем посмотрим.

Когда Харка с отцом подошли к типи жреца, на трофейном шесте не было ни сеточки, ни золотого зерна.

— Тебе показалось, Харка, — с облегчением сказал Матотаупа. — Тебя обманывают духи.

Харка даже провел рукой по глазам. Нет, он видел, он не мог ошибиться. В такое ясное утро ему не могло показаться. Но, может быть, его действительно обманули духи? А может быть, старый жрец разгадал его опасные мысли и насмехается над ним? Харка почувствовал себя так, как человек, который попал на зыбкое болото, перешел его и вдруг теперь, на самом краю, проваливается в трясину.

Мальчик подумал, уж не слышал ли его разговора с отцом Чернокожий Курчавый? Он в это утро рано явился в типи вождя, чтобы позвать Харку и Харбстену купаться. Харбстена тогда еще спал, спал и Шонка; Курчавый был единственный, кто мог что-нибудь слышать… Вечером Курчавый позвал Харку проехаться в прерии. Он сказал, что хочет поискать следы и побыстрее научиться читать их. Мальчики галопом понеслись в прерии. Ветер освежал лицо и прогонял заботы.

Стемнело, и Харка остановился. Послышался вой волков. Полудикие собаки отвечали им.

Курчавый соскочил на землю, обтер травой спину лошади и сел.

— Я смотрю, ты не торопишься приняться за дело и уселся как медведь на солнце, но ведь уже ночь, — сказал Харка.

— Да, я вижу, что уже ночь. А ты, что — боишься?

— Не говори глупостей. Что ты задумал?

— Мне надо тебе кое-что сказать.

— Говори, — Харка насторожился.

— Но имей в виду, это тайна.

— Какая еще тайна? Много есть разных тайн.

— Это тайна, которой ты еще не открыл, но ею владеют белые люди.

— Хорошо. Пусть так. Пусть белые ею обладают, — Харка взял травинку, переломил ее и зажал в зубах. — И что из того, что ею владеют белые?

— Белые люди — наши враги. Если они обладают тайной, нужно отнять у них эту тайну. Нужно найти силу против этой тайны, против тех, кто владеет ею.

— Но как может человек узнать тайну другого?

— Это опасно, но надо попробовать.

— Да, это так.

— И вот я хочу тебе кое-что сообщить, но скажу только то, что хочу сказать, и не больше.

— Ты рассуждаешь как воин.

— Хау, — подтвердил Чернокожий Курчавый. — Ты, Ночной Глаз — Твердый как камень, думаешь, что твои расспросы помогут тебе раскрыть тайну. Но ты так ничего не добьешься. Никогда, думаю я. Брось это. Хавандшита, наш жрец, умнее всех наших воинов. Он даже хитрее твоего отца — Матотаупы.

Харка выплюнул разжеванную травинку.

— То, что ты сейчас сказал, Чернокожий, ты мог бы и не говорить. Ты был очень зол, когда Матотаупа бросил в воду золотое зерно. Я не вру, ведь я видел в тот момент твои глаза. А Хавандшита освободил твоего отца, и ты благодарен жрецу.

— Харка, а разве это нехорошо, что я ему благодарен? Но я хочу сказать совсем о другом. Не перебивай меня, иначе я замолчу и ты ничего не узнаешь. Слушай! Золотые зерна — таинственные зерна, и только белые люди знают их тайну. Краснокожие — не знают. Это так. Мой отец долго жил среди белых, и он тоже знает. Те белые люди, у которых есть золотые зерна, могут только приказывать: коней! одежду! питье! еду! И точно волшебная рука дает им все, что они пожелают. Белым, имеющим эти зерна, не нужно охотиться, не нужно варить еду, шить одежду, обрабатывать землю, ловить лошадей. За золотые зерна им все доставляют готовым. Разве это не чудо?

— Да, чудо.

— И тайну зерен нам надо отнять от белых людей, но мы не сможем этого сделать, если будем бросать золото в реку. Хавандшита — великий жрец. Он разгадал тайну белых людей и хочет ею пользоваться. Он прав: нечего сидеть на тайнах рода, как дрозд на яйцах. Нужно поклоняться новым духам. На этом я кончу.

Харка долго молчал.

— В том, что ты говоришь, много верного. В ожерелье твоих слов много красивых раковин, но есть одна и поддельная, и я еще не знаю — которая.

— Когда ты ее найдешь, скажи мне.

— Если я только захочу об этом сказать…

Слова Чернокожего Курчавого заставили Харку о многом призадуматься. Кроме того, он понял, что Курчавый, к которому он так привязался, никогда не будет его союзником против жреца. Против жреца? Когда Харка осознал эту мысль, он и сам испугался: как же далеко он зашел! Знал бы об этом Хавандшита! Что бы произошло, если б его дух разгадал мысли Харки?

Харка встал. Поднялся и Курчавый. Мальчики направились домой. О поисках следов они и не вспомнили. Харка всю дорогу был погружен в раздумье. Курчавый тоже молча ехал за ним. Но когда они приблизились к стойбищу, никто бы не смог заметить, что их дружба дала трещину.

Харка, Курчавый и Харбстена оставались неразлучными, как три листика клевера. Они участвовали во всех играх и состязаниях Молодых Собак. Это, кажется, было не по нутру Шонке.

Шонка не стал помощником Хавандшиты, он вернулся в типи Матотаупы, но пребывание его со жрецом не прошло без следа: теперь юноша расхаживал по лагерю с таким независимым видом, что Харка даже и не пытался заговаривать с ним. Видимо, назрело время встретиться им еще раз на узкой дорожке…

Красные Перья готовились к состязаниям на мустангах. Шонка не принадлежал к этому союзу, хотя был не младше Четана. Харка был слишком юн, чтобы состязаться с Красными Перьями. Однако Шонка вдруг проявил неожиданную заботу о мальчике, живущем с ним в одной типи.

Утром, когда должны были состояться состязания, Шонка подошел к Четану. Харка стоял неподалеку.

— Четан, ты всегда был лучшим другом Харки, — начал Шонка, и Харка отлично слышал его слова. — Почему ты больше не заботишься о нем? Разве это правильно, что он все время с Курчавым, от которого нечему научиться, кроме глупостей.

Четан осмотрел с головы до ног стоящего перед ним парня.

— Мне кажется, ты не очень умно говоришь, Шонка, — ответил он, хотя и сам видел, что Харка стал редко бывать с ним, — но для этого были основания: Харка стал учителем Курчавого.

— Ну, смотри, это твое дело, — сказал Шонка. — Но сегодня Харка мог бы снова быть вместе с нами, взрослыми. Почему он не участвует в скачках?

— Он видел всего двенадцать зим.

— Но у него хороший конь.

— Да, хороший. А тебя Харка просил со мной говорить?

— Нет, Харка со мной не разговаривает. Он меня не переносит. Он слишком упрям. Но я думаю, что было бы хорошо принять и ему участие в состязаниях. Я слышал, что ему скоро предстоит стать руководителем союза Красных Перьев.

— Да, это так. А будет ли он участвовать в скачках, мы решим… — Четан повернулся и отошел.

Шонка сделал вид, что только теперь заметил Харку.

— А ты здесь! Ты что же, подслушиваешь?

— Что значит подслушиваешь? Тот, кто не видел, что я стою здесь, должно быть, слепой.

— Это, может быть, я слепой?!

— Кое в чем — да. — И Харка ушел.

Четан нагнал Харку и сказал ему, что Красные Перья хотят, чтобы он принял участие в скачках. Раньше Харка был бы очень обрадован подобным известием, но сейчас он даже слышать не хотел об этом.

— Это Красные Перья не сами решили. Они послушались Шонку, как женщины.

— Ну что ж, — попробуй потягаться с женщинами, — улыбнулся Четан, — иди веди своего коня.

Харка задумался.

— Ну хорошо. Я приду.

Место, выбранное для состязаний, было совсем не то, где скакали недавно Молодые Собаки. Последняя треть пути лежала на песчаном холме, круто обрывающемся в сторону финиша. Судьями были два воина, и один из них

— Старая Антилопа.

Все собрались на берегу ручья. Последним появился Шонка. На своем трехлетнем рыжем коне он оказался недалеко от Харки. В руках у наездников были ременные плетки, вся одежда, как и во время охоты на бизонов, состояла только из пояса.

Лошади от нетерпения танцевали на месте. По свистку Старой Антилопы пятнадцать всадников понеслись галопом.

Все старались поскорее преодолеть ровный участок и устремились к наиболее удобному подъему на холм. Подъем был неширок, и тут неизбежно могли произойти столкновения. Харка заранее подумал об этом и решил воспользоваться более крутым, но свободным участком склона, рассчитывая, что несомненно скоро наверстает потерянное время.

Серый шел легко и свободно. Харка прильнул к шее коня. Он испытывал удовольствие, которое невольно получает всадник от скачки на хорошем коне, и тут он заметил, что еще один всадник тоже выбрал эту дорогу — Шонка. Голова к голове шли Рыжий Шонки и Серый Харки — молодые жеребцы одинаковой выучки. Зрители подзадоривали их криками, кое-кто из всадников тоже закричал. Но и Харка, и Шонка молчали. Все их внимание было приковано к коням и дороге. Ноздри мустангов раздувались, головы вытянулись вперед, зубы слегка оскалены. Всадники ослабили поводья и управляли шенкелями.

— Хи-йе, хи-йе!.. — кричали зрители все громче и азартнее.

И вот оба всадника у песчаного холма. Их мустанги, почти не убавляя скорости, поднимались по склону, а другие юноши еще только приближались к холму. Только конь Четана выдерживал темп, взятый Харкой и Шонкой. У Харки не было времени следить за Четаном и за остальными всадниками, он хотел первым быть на вершине и спокойно спуститься по крутому склону.

Шонка все еще был рядом. Но вот Харке удалось чуть опередить его, на какие-нибудь полголовы, потом на целую голову. Еще мгновение — и он будет на вершине.

Шонка принялся настегивать Рыжего. И вот в тот момент, когда Харка уже был готов сделать первый скачок вниз по склону, он услышал, как по крупу его лошади просвистела плетка. Мустанг на какое-то мгновение опешил, потом рванулся вниз и упал на передние ноги. Харка удержался шенкелями, даже не хватаясь за уздечку. Серый тут же поднялся и понесся так, точно позади вспыхнула прерия. Шонка тоже перевалил гребень холма.

Конь Харки так быстро поднялся, что никто из всадников не успел его опередить. Даже Четан, который взял подъем в более удобном месте и перегнал Шонку, отставал. Конь Харки несся как безумный и первым достиг финиша, вызвав восторженные крики зрителей. Вторым пришел Четан, третьим — Шонка. Дав коням немного пройти шагом, всадники направились к судьям. Запыленный и вспотевший Шонка попросил слова.

— Этот, — он указал на Харку, — я видел… он склон не проехал, а вместе со своим конем скатился с него.

— Пссс… — произнес Антилопа, это выразило все его презрение к глупости и наглости говорившего.

Подъехал Харка.

— Ты, обманщик, ты, вонючий койот с облезшей шкурой, ты, отвратительная жаба! Что ты сделал! Ты ударил моего коня! Уйди, чтобы тебя никто не видел, чтобы весь твой позор не выплеснули тебе в лицо.

Стоящие у финиша воины насторожились. На крупе Серого отпечаталась полоса от удара плетью, от удара, который могла нанести только чужая рука.

Возгласы презрения услышал Шонка. А Харка соскочил с коня и подошел к нему.

— Слезай! Мы будем бороться!

— Маленькая Собачонка! — презрительно бросил Шонка и хотел повернуть коня.

— Слезай, сказал я тебе! Или я стащу тебя с коня. Ты получишь за твой удар по Серому!

— Ты, маленькая собачонка прерий, ты… — Шонка еще раз попытался повернуть своего коня среди обступивших их воинов.

Тогда Харка поднял плетку, махнул ею в воздухе так, что прозвучал громкий щелчок, схватил Шонку за руку и стянул с коня. Шонка не удержался на ногах, а как только он упал, Харка налетел на него, левой рукой он завернул руку Шонки за спину, а правой ухватил его за волосы и прижал лицо к земле.

— Ну, довольно с тебя?!

Шонка задыхался.

— Ну, хватит, хватит. Теперь он наказан, — решил Старая Антилопа.

Харка отпустил противника и, не удостоив его взглядом, подошел к Серому, бока которого все еще раздувались, и повел его на луг. Он гладил коня и что-то говорил ему.

Четан подошел к Харке.

— Шонка — презренная змея! Такого еще не случалось в роде Медведицы. Белый Бизон в его местах вечной охоты будет стыдиться такого сына.

— Да. Но и переносить поражения тоже нужно уметь. Шонка этому не научился, — возразил Харка, не объясняя Четану, что произошло между ним и Харбстеном несколько дней тому назад.

Что же еще мог он сказать? С Шонкой придется говорить Матотаупе. Отец отвечает за его воспитание… А может быть, Шонка больше и не появится в типи вождя?..

Однако вечером Шонка появился в типи. Он поел и сейчас же улегся спать.

«Возможно, — подумал про себя Харка, — из Шонки и получится порядочный человек, если он ежедневно будет видеть перед собой пример отца

— вождя Матотаупы».

Художник и следы медведя

Однажды жрец Хавандшита позвал к себе Четана. Долго пробыл юноша в типи жреца, а когда вечером вышел из нее, то был молчалив и задумчив. Но он все-таки разыскал Харку и сообщил ему, что будет сопровождать жреца в далеком походе.

— Разве он в этот раз не берет с собой Шонку? — удивился мальчик.

— Не Шонку, а меня он берет с собой, — с гордостью ответил Четан.

Харка порадовался за друга, стараясь заглушить в себе тревогу, которая появлялась каждый раз, когда что-нибудь затевал Хавандшита.

— Я должен тебе сказать, — продолжал Четан, — что Хавандшита отправляется на север, чтобы встретиться там с могущественным жрецом — Татанкой-Йотанкой и посоветоваться с ним о том опасном загадочном чудовище, которое поселилось в наших прериях.

Харка был поражен значительностью поручения.

— С Татанкой-Йотанкой?..

— Да, так говорю я. И это действительно важное дело.

— Ты прав.

Друзья расстались, а через два дня Хавандшита в сопровождении Четана с типи и лошадьми направился на север.

На седьмой день после отъезда Хавандшиты сын Старой Антилопы, который уже стал воином, прибыл из разведки и сообщил, что приближается белый человек и с ним один краснокожий. Белый человек! Впервые к ним едет белый человек! Старая Антилопа, Чужая Раковина и еще четыре воина были посланы навстречу незнакомцам. Все мальчишки спрятались на окраине стойбища, чтобы получше рассмотреть незваных гостей.

Всадники еще казались маленькими точками, но уже было видно, как их окружили высланные вперед воины и все вместе они двигались к стойбищу.

Скоро группа приблизилась настолько, что уже можно было всех рассмотреть. Внимание Харки привлек белый мужчина. У него на голове был какой-то невообразимый перевернутый горшок, по всей видимости, о таком рассказывал Курчавый и называл его шляпой. На всаднике не было длинных легин, зато его мокасины доходили до колен. На нем была куртка, застегнутая на пуговицы, — пуговицы Харка видел впервые. За спиной незнакомца висел на ремне мацавакен. Белого сопровождал индеец. Лицо его не было раскрашено, волосы, как и у дакотов, уложены на пробор. На нем были только легины и мокасины. Кони белого и индейца отличались от мустангов дакотов: они были крупнее и не такие мохнатые.

Всадники проезжали совсем рядом с Молодыми Собаками, но мальчики лежали спокойно и ни один из них не произнес ни слова. Харка всматривался в лицо белого под широкополой шляпой; оно было опалено солнцем и по цвету почти не отличалось от лиц индейцев. Но что особенно поразило Харку — это голубые глаза и борода. Харка еще не встречал голубоглазых людей. Борода растет и у индейских воинов, но очень редкая, и они выщипывают ее отточенными краями сложенных раковин. Почему этого не делает белый? Может быть, он боится боли? Волосы у него были не черные, а светло-желтые. Курчавый рассказывал, что у белых людей бывают волосы разного цвета, не только черные, но и желтые и даже коричневые. Как это смешно — желтые волосы! Он, наверное, потому и носит эту шляпу, что стыдится своих волос. Зачем же еще носить такую штуку!

Индеец, как и все настоящие мужчины, был черноволос и без бороды. Он был много моложе белого, которому Харка давал лет сорок. На шее у индейца было ожерелье, которое очень понравилось Харке. Оно состояло из блестящих и прозрачных камушков разного цвета. Харка тут же сочинил для них имена: Утренняя Зорька, Голубая Вода, Солнечный Луч, Молодая Травка. Узкое лицо индейца не выражало ничего, кроме холодности, может быть, гордости. Горькая складка залегла в уголках его рта. У него тоже был мацавакен.

Может быть, удастся поговорить с этим воином?

Когда всадники миновали их, ребята покинули свои места и прошмыгнули к типи.

Все обитатели стойбища собрались на площадке. Как и полагается при встрече с незнакомыми людьми, лица их были невозмутимы. Матотаупа стоял перед своей типи. Всадники спешились, и Чужая Раковина подвел их к вождю. Матотаупа дал знак Чужой Раковине, и тот заговорил:

— Имя этого белого воина — Далеко Летающая Птица — Волшебная Палочка

— Умелая Рука, — сообщил Чужая Раковина, успевший по дороге расспросить путников. — Но белые братья белого воина называют его Дан Моррис. Как и говорит само имя Далеко Летающая Птица, белый воин прибыл издалека. Он посетил многие города белых людей и видел разные племена краснокожих. Он был гостем в палатках многих вождей. У него есть мацавакен, которым он мог бы убить любого врага, но он любит мир. Он слышал, что род Медведицы славится отважными охотниками и великими воинами, и потому пришел к ним. Путь ему указал этот воин и вождь, который уже пять лет как стал его братом.

Матотаупа присматривался к незнакомцам.

— Хау, — сказал он. — Далеко Летающая Птица может остановиться в нашей типи и рассказать нам, чей язык передал ему весть о людях рода Медведицы.

Этими словами вождь сделал пришельцев своими гостями.

Харка подошел к лошади индейца, чтобы отвести ее в табун. Чужая Раковина подошел к коню белого. Однако прибывшие показали, что знакомы с обычаями прерий, и, не отвергая помощи, сами отправились за конями, чтобы посмотреть, где они будут пастись.

Пока шли от табуна в типи, ни Харка, ни Чужая Раковина не начинали разговора, но Далеко Летающая Птица, этот человек с желтой бородой, дружески улыбнулся Харке.

Хотя Матотаупа и дал понять, что хочет послушать пришельцев, до этого было еще далеко. Прежде всего действовали законы гостеприимства. Унчида, Шешока и Уинона приготовили угощение. Когда наступило время приниматься за еду, Матотаупа набил трубку табаком из листьев красной ивы и, раскурив, пустил по кругу. Только после этого он положил гостям мяса, сам же оставался внимательным хозяином. Лишь когда гости насытились, он принялся за еду. Харка, Харбстена и чуть в стороне от них Шонка сидели у стенки типи. После еды белый вынул из кармана что-то похожее на коричневый сучок и раскурил его. Индейцы достали свои трубки, а Чужая Раковина с удовольствием взял предложенный ему Далеко Летающей Птицей коричневый сучок и тоже раскурил.

— Белый воин Далеко Летающая Птица — Умелая Рука — Волшебная Палочка совершил большое путешествие? — начал Матотаупа этот вечерний разговор.

— Это так, вождь, — ответил вместо белого индеец на языке дакотов, но с акцентом. — Мы были в Скалистых горах и оттуда пришли к вам.

Матотаупа посмотрел на говорящего с недоверием.

— Воины каких племен охотятся в горах? — спросил он.

— Воины племени шошонов.

Матотаупа показал, что это ему известно.

— Есть ли в горах дичь?

— Не очень много. Но мы видим, что палатки рода Медведицы хорошо обеспечены.

— Хау. Как имя моего младшего брата?

Такое обращение означало, что Матотаупа считает возможным поддерживать в разговоре дружеские отношения.

— Мое имя — Длинное Копье.

— Кто же родители и братья Длинного Копья и где расположены их палатки?

— Мои родители и братья принадлежат к племени шайенов.

Выражение лица Матотаупы изменилось, но он сдержал резкие слова, готовые сорваться с его губ.

Белый, видно, догадался, что разговор принял опасный характер, и, чтобы исправить положение, сказал своему спутнику-индейцу несколько слов. Тот перевел:

— Вождь Матотаупа должен знать, что я, Длинное Копье, не принадлежу к тем шайенам, которые ищут стычек и пытаются проникнуть на поля охоты дакотов. Мой отец и мои братья мирно живут в своих палатках далеко отсюда, в Оклахоме, и не считают себя врагами ни дакотов, ни белых людей. Я покинул мою палатку пять лет назад и с тех пор сопровождаю моего старшего брата Далеко Летающую Птицу. Хау.

Но, кажется, это объяснение не вполне удовлетворило Матотаупу. А Харка подумал: «Если Длинное Копье из мирных шайенов, зачем же он покинул своих отцов и зимой и летом бродит с Далеко Летающей Птицей? Что-то тут не так…»

Матотаупа изменил направление разговора.

— На пути от Скалистых гор к нашим типи Далеко Летающая Птица и Длинное Копье не видели следов воинов, следов крупной дичи?

При этом вопросе гости оживились.

— Мы видели следы серого медведя — гризли.

Матотаупа даже приподнялся.

— Гризли! О! Где вы видели его следы?

— В двух днях пути отсюда в сторону гор.

— Следы были старые?

— Совершенно свежие.

— Вы посмотрели, куда они ведут?

— Да, мы это сделали.

— Почему вы не убили гризли? Или, может быть, медведь тотемное животное Далеко Летающей Птицы?

Белый улыбнулся в свою бороду.

— Но я же пришел сюда не на медведей охотиться, я хочу нарисовать моей волшебной палочкой портрет вождя, — ответил он, а шайен перевел.

— Ты волшебник?

— Он особенный волшебник, вождь, — ответил шайен. — Позволь показать тебе портреты вождей пауни и шошонов.

— Хау. Пусть покажет.

Гости вытащили из своих вещей сверток холстов и поднесли его поближе к огню. Белый развернул один сверток так, чтобы на него падал свет.

Матотаупа застыл словно завороженный. Мужчины и дети смотрели с любопытством, но не скрывали своего страха. Шешока закрыла глаза руками, чтобы не видеть колдовства.

На полотне был в полный рост изображен вождь племени шошонов. Он был как живой. Ярко окрашенные перья головного убора, казалось, шевелились от ветра на фоне голубого неба. Шайен развернул второй сверток, и в свете огня заблестел портрет вождя пауни. Все непроизвольно поднесли руки ко рту, как это обычно делалось, когда слышали голос духа.

— И оба вождя уже мертвые? — спросил Матотаупа, еле шевеля губами.

— Нет, нет. Они живы, — уверил шайен.

— Здесь, на этой коже?

— Нет, они живы среди своих воинов.

Матотаупа с сомнением покачал головой.

— Но здесь их дух! Так что же, они живут двумя жизнями? Это колдовство?

— Да, они живут дважды. Но на этой картине они никогда не умрут.

— Хо! Колдовство! Долой! Вон!..

Гости послушно спрятали холсты. И когда все снова уселись вокруг очага, Матотаупа заговорил:

— Лучше мой белый брат пусть охотится на медведей, чем околдовывает краснокожих.

— Каждый живет по-своему, вождь.

— Хау.

После продолжительной паузы Матотаупа спросил:

— Далеко Летающая Птица не обидится, если я пойду искать следы его медведя?

— Далеко Летающая Птица и Длинное Копье не обидятся на тебя. Они готовы показать следы. Острые глаза различат и старый след. Позволь подарить этого медведя тебе для твоей охоты.

— Хау, хау. Далеко Летающая Птица и Длинное Копье могут просить меня, Матотаупу, вождя рода Медведицы, и я сделаю, что они попросят.

— Хорошо, вождь. Мы хотим только одного — нарисовать твой портрет.

— Нет! — Матотаупа поднял руку, точно ограждая себя от опасности.

Харка тоже испугался, услышав такую просьбу. Матотаупа, однако, быстро взял себя в руки. Он встал полный достоинства и произнес:

— Я сказал. Белый человек тоже сказал свое желание. Он получит мой портрет, то есть мою жизнь. Пусть будет так. У дакоты не меньше мужества, чем у пауни или шошона. Но одно условие: белый человек нарисует меня не раньше, чем я уложу медведя.

Желтая Борода мотнул бородой и что-то сказал шайену. Тот перевел:

— Мы принимаем это условие. Матотаупа — великий охотник, и он уложит этого свирепого зверя.

По губам Матотаупы скользнула хитрая усмешка.

— Я — великий охотник! Откуда об этом знают мои новые братья?

Шайен нахмурился, но белый что-то сказал ему, и индеец перевел:

— Мы знаем об этом от белых людей, которые делают дорогу для Огненного Коня. Прежде чем отправиться в Скалистые горы, мы посетили их.

— Кто меня там знает? Кто мог обо мне рассказать?

— Все, с кем мы говорили. Воины рода Медведицы, сказали нам, хорошо поохотились на бизонов, и они знают большую тайну.

Харка, как и все окружающие, внимательно слушал беседу. Но когда шайен произнес слова «большая тайна», он вскочил и подбежал к гостям. Это было против всяких обычаев. Такое своеволие взрослые могли не простить мальчику и прогнать его. Но Харка все-таки подошел к огню, словно подчиняясь неодолимой силе. Матотаупа посмотрел на него с удивлением, но промолчал. Харка подошел к шайену. Он указал на один из камней в ожерелье индейца, на тот, что блестел как полуденное солнце, и, стараясь встретиться взглядом с шайеном, спросил:

— Большая тайна? Какая? Эта?

— Ты думаешь об этом камне? — тихо спросил шайен и с горечью сам же ответил: — Да. Эта. Золото.

— Белые люди хотят его иметь? Они хотят захватить поля нашей охоты?

И, прежде чем Матотаупа успел прогнать Харку, заговорил белый.

— Юноша, — произнес он ласково, и шайен принялся переводить его речь,

— мы не хотим захватывать ваши поля охоты. Посмотри сюда, — и он вынул два свертка и высыпал из них блестящие монеты, каких еще никогда не видели индейцы рода Медведицы. — Посмотри сюда — вот золото, а вот — серебро. Я, по мнению многих белых, богатый человек. У меня достаточно золота, но я никому никогда не угрожаю и не собираюсь никого обкрадывать. Я не хочу ничего другого, как только рисовать картины. И этими картинами я сам околдован. Но ты, юноша, прав в своих опасениях. Когда кто-нибудь владеет такой тайной, лучше всего молчать. Слишком много разбойников и воров.

Харка кивком головы поблагодарил Желтую Бороду и отошел на свое место.

— Хау, — сказал Матотаупа. — Это так. Я вижу, что ты, белый человек, справедливый воин. Я буду охотиться на медведя, и ты нарисуешь мой портрет.

Едва наступило следующее утро, как в типи вождя все были на ногах. Далеко Летающая Птица — Желтая Борода думал, что охотники сейчас же отправятся в поход, но он ошибся. Вождь созвал воинов на танец медведя, чтобы умилостивить дух гризли. Он надел на себя шкуру бурого медведя, которая висела в его типи, и вышел на площадку, где собралось еще двадцать воинов, также одетых в медвежьи шкуры. Воины образовали круг, склонили спины и принялись топтаться вперед и назад, издавая рычанье и фыркая. Они и в самом деле были очень похожи на медведей. Вокруг них собрались все обитатели лагеря.

Харку очень интересовало, что будет делать Желтая Борода. А тот вытащил из кармана что-то напоминающее белую кожу и принялся чертить на ней волшебной палочкой. Художник заметил, что мальчик наблюдает за ним, и подозвал Харку. Он показал свои наброски и поманил переводчика — Длинное Копье.

— Вот, смотри, мальчик, так рисуется картина. Но это не больше, чем только картина. Такая же картина, какие вы рисуете на бизоньих шкурах ваших палаток синими, желтыми и красными красками.

Харка получше рассмотрел набросок. Художник изобразил на нем танец медведя.

— Я думаю, это так, — спокойно ответил он художнику.

Некоторые воины обратили внимание на этот разговор, и лица их вытянулись, но никто не сказал ни слова.

Медвежий танец продолжался до полудня, и затем охотники отправились в путь. Их было четверо: Матотаупа. Длинное Копье, Старая Антилопа и еще один известный воин рода. За вождя остался брат Матотаупы — Оперенная Стрела.

Четверо охотников вместе с Длинным Копьем отправились на запад. Молодые Собаки проводили их. Когда мальчики вернулись, Далеко Летающая Птица подозвал Харку и попросил, чтобы они поиграли в свои обычные игры.

Был принесен плотный кожаный мячик, появились ясеневые клюшки и на площадке, где только что исполняли танец медведя, началась игра в травяной хоккей. Входы в две расположенные по сторонам типи служили воротами. Веселая возня и крики привлекли много зрителей. А потом Харка предложил Молодым Собакам показать гостю, как они стреляют из лука. Он попросил Далеко Летающую Птицу нарисовать гризли, и, когда художник быстрыми мазками кисти набросал на холсте изображение серого медведя и картина была вынесена из типи и укреплена на шесте, ребята приумолкли. Они смотрели на изображение медведя широко раскрытыми глазами. «Дух медведя! Дух медведя!»

— закачали головами взрослые воины.

— Что случилось? — спросил белый Чужую Раковину. — Я плохо нарисовал, картина не удалась?

— Слишком хорошо, — ответил Чужая Раковина. — Люди боятся колдовства.

— Тогда я сам разрушу это колдовство, — сказал Желтая Борода. — Воины дакоты должны знать, что не надо бояться картины.

Он принес свое ружье и остановился на расстоянии не менее ста шагов от картины. Харка встал рядом с ним и смотрел, как заряжается мацавакен. Раздался выстрел.

Медведь на картине был поражен пулей в плечо. Дыра была хорошо заметна на полотне. Харка улыбнулся.

— Ты недоволен? — спросил белый мужчина через Чужую Раковину.

— Нет, — честно ответил Харка. — Этим выстрелом ты только раздразнил медведя, но не убил. Неужели так трудно из мацавакена поразить цель?

— Ты подзадориваешь меня, мальчик. Нет, дело здесь не в ружье, а в моей руке. Но покажи мне, как стреляют юноши дакоты.

Теперь, кажется, можно было не бояться колдовства. Красные Перья расположились в ста пятидесяти шагах от цели. Они стреляли точнее, и многие стрелы попали в тело медведя. Даже Шонка стрелял совсем неплохо. Далеко Летающая Птица не мог скрыть своего удивления.

Потом стреляли Молодые Собаки с расстояния восьмидесяти шагов. Художник был поражен: маленькие дети стреляли отлично. А малыш, который рядом с Харкой почти не был заметен в палатке вождя, сделал лучший выстрел. Его стрела вонзилась прямо в сердце медведя. Когда подошла очередь Харки, он выступил вперед, у него в руках был не только лук, но и копье отца.

— Стрелой Харбстены этот медведь убит. Будем считать, что новый медведь появился на картине. Я хочу его поразить копьем.

Он подошел чуть поближе к цели и размахнулся. Легкое охотничье копье с узким и острым как нож кремневым наконечником проткнуло голову медведя точно между глаз и, пройдя через холст, упало далеко позади картины. Крики восхищения раздались вокруг.

Изображение медведя было уже никуда негодным. Курчавый и Чужая Раковина унесли его в палатку. После того, как стих общий азарт, вызванный состязанием, снова зазвучали тревожные слова, и художник все чаще и чаще слышал слово Вакан — таинственный. Он поймал и озабоченные взгляды.

Вечером художника пригласил к себе в типи Оперенная Стрела — брат Матотаупы. Харка и Харбстена тоже были тут.

Потрескивал огонь в очаге, прекрасно пахло едой, и снова развязались языки. Темой разговора, естественно, были медведи и охота на них. А белый человек с помощью Чужой Раковины осторожно направил разговор на верования и легенды индейцев, сказания индейцев о медведях. И брат Матотаупы рассказывал о том, что Большая Медведица считается прародительницей рода Медведицы, Матотаупа — означает «четыре медведя»; он уложил их весной, подняв от зимней спячки.

— Медведи совсем не такие, как другие животные, — говорил Оперенная Стрела. — У гризли — серых медведей — человеческая душа, в каждом из них живет воин. А человеческая душа — Вакан — священная тайна.

В полутемном помещении, в табачном дыму плыли слова: «тайна», «таинственный». Всюду, где дакоты проходили через девственные леса и прерии, где жизнь их зависела от тысячи различных причин, появлялись «духи», «тайны». В эти «тайны» с детства привыкали верить, и они становились как бы совершенно реальными.

На следующий вечер Далеко Летающая Птица был гостем типи Чужой Раковины. И конечно, Харка в этот вечер был у своего друга — Чернокожего Курчавого. Он постарался забиться в темный уголок, но, по просьбе гостя, и Харку и Курчавого позвали к очагу. Далеко Летающая Птица расспрашивал индейского мальчика о союзе Молодых Собак, об играх детей, интересовался, как они представляют себе окружающий мир, и получал от Харки немногословные, но точные ответы. Чужая Раковина был не такой хороший переводчик, как Длинное Копье, но белый и мальчики все же понимали друг друга.

Когда художник расспросил Харку, кажется, обо всем, о чем можно было расспросить мальчика, он сказал, что готов и сам ответить на вопросы. А мальчики давно мечтали узнать, что это за ожерелье на шее Длинного Копья и для чего он носит его.

— Это ожерелье, — ответил Желтая Борода, — я подарил моему другу Длинному Копью за то, что он спас мне жизнь, вырвал меня из рук бандитов. Эти бандиты были белые люди. В ожерелье — драгоценные камни и два больших зерна золота. В вашем лагере я могу говорить об этом спокойно, ведь здесь никто не обидит моего друга, но когда мы приходим к белым, нам приходится объяснять, что ожерелье не представляет собой никакой ценности, что оно из стеклянных бус, а зерна — из меди. Тогда мы можем быть спокойны, что на нас не нападут грабители. Что вы еще хотите знать?

И уж раз Желтая Борода сам предлагал задавать вопросы, Харка решил спросить то, что давно мучило его: почему Длинное Копье, вождь, покинул свое племя и уже столько лет путешествует по прериям с Далеко Летающей Птицей? Кто же руководит охотниками шайенов во время охоты? Кто охраняет типи? Кто возглавляет Совет воинов?

Нелегко было белому ответить на эти вопросы. Но совсем не потому, что запас слов у Курчавого и Чужой Раковины был не слишком велик. Трудность состояла в том, чтобы, отвечая мальчику, умолчать о многом, что ему еще рано было знать.

— Мой друг Длинное Копье жил вместе с частью племени шайенов в резервации, — начал он, взвешивая каждое слово. — Резервации — это такие земли, где должны жить индейцы. Белые люди отвели им эти земли. Ни один белый не может заходить к ним, не получив специального разрешения от Большого Отца белых людей, живущего в Вашингтоне. И ни один индеец не может без такого разрешения уйти с этих земель. Индейцы, живущие в резервации, не охотятся. Они получают еду от Большого Отца белых. Кроме того, они разводят домашних бизонов и выращивают съедобные растения. Они не ведут войн, и им не приходится совещаться, так как за них все решают белые люди.

— Вот там-то и не захотел остаться Длинное Копье?

— Да. Он слишком любит прерии. Я посетил резервацию, и Большой Отец разрешил мне взять Длинное Копье.

— Я понял, — сказал Харка и невольно припомнил горькую улыбку на лице шайена.

Длинное Копье, молодой вождь, покинул свой народ, потому что не хотел жить там, где люди не могут охотиться, бороться за свою жизнь, совещаться. Значит, есть такие места для краснокожих. Хавандшита однажды рассказывал о чем-то подобном, и Харка воспринял тогда это как сказку. А вот теперь он собственными глазами видел краснокожего, который жил в таком месте.

Художник заметил, какое тяжелое впечатление произвел на мальчика его ответ, и поспешил успокоить:

— Тебе, Харка, не надо бояться, что такая же судьба ждет и дакотов. Ваш великий вождь заключил договор с Большим Отцом белых людей о том, что земли вокруг Блэк Хилса и дальше до реки Платт и Миссури останутся во владении семи племен дакотов.

Харка вздохнул и, знаками поблагодарив гостя, отошел в сторону. Ему было очень обидно, что в разговоре пришлось прибегать к услугам переводчика, и он тут же попросил Курчавого обучить его языку белых и начать немедленно, с завтрашнего же дня.

Гризли

Через день после ухода охотников явился из дозора Шонка. Он поспешил к брату Матотаупы.

Шонка, Чужая Раковина и брат Матотаупы вскоре вышли из типи и созвали воинов. Оказывается, Шонка на расстоянии трех полетов стрелы к северу от Лошадиного ручья обнаружил следы медведя. Стойбище закопошилось, словно муравейник, на который бросили щепку. Но наступал вечер, и поход на медведя решили отложить на утро.

Мальчики остались спать в типи Чужой Раковины. Огонь был прикрыт, и ребята завернулись в одно одеяло. Чужой Раковины не было в типи. Он отправился охранять коней, и дети остались с женщинами. Курчавый и Харбстена крепко спали, Харка не мог уснуть. Он услышал шепот женщин. Отчетливо был слышен голос бабушки Пятнистой Бизонихи.

— Случится несчастье, — шептала она.

— Хуш, хуш! — и все четыре женщины прижались друг к другу, как испуганные птицы в гнезде.

— Медведь накажет нас!

— Хуш, хуш! — испуганно зашипели женщины.

— Дух медведя оскорблен!

— Хуш, хуш!

— Все, кто стрелял в его дух, будут им наказаны, поверьте мне!

— Хуш, хуш! — Женщины схватили друг друга за руки.

— Желтая Борода, Шонка, Харка, Харбстена, вся типи вождя!!

— Хуш, хуш, хуш!

— Замолчите, — громко сказал Харка.

Женщины смолкли, завернулись в одеяла и как будто заснули, только старуха продолжала бормотать что-то непонятное.

Посреди ночи вернулся Чужая Раковина, и старуха смолкла. Харка заснул. Сквозь сон он слышал, как поднялся ветер, барабанил по типи дождь.

Потом Харке показалось, что его кто-то разбудил. Разве никто не кричал? Снаружи только завывал ветер и лил дождь.

Чужая Раковина поспешил наружу. И снова раздался крик:

— Медведь! Медведь!

По шуму и крикам можно было определить, что хищник подобрался к табуну.

— Медведь! Медведь! Дух медведя пришел мстить! — закричали женщины в палатке.

Харка обернулся. Три девочки разгребали очаг и раздували пламя. Старуха стояла рядом и держала в руках разорванную картину с изображением медведя. На лице старухи были ужас и злорадство. В типи причитали женщины, а снаружи шумела буря. Через вход ворвался порыв ветра, и огонь затрепетал, заколыхалось полотнище, и показалось, что разодранный медведь шевелится. Слышались крики мужчин, прозвучали три ружейных выстрела.

Типи точно наполнилась привидениями. Курчавый начал что-то говорить на своем непонятном для Харки языке и делать какие-то таинственные знаки. Харке стало не по себе. Он весь сжался.

— Молчи! — крикнул он Курчавому и хотел зажать ему рот.

Но Чернокожий Курчавый отбросил руку Харки и громко произносил слова какого-то заклинания.

Харка выскочил наружу и под дождем пробежал в свою типи. И там был разожжен огонь. Ветровой клапан на вершине типи, несмотря на бурю, действовал исправно, и воздух был чист. Унчида, Шешока и Уинона сидели в глубине типи. Спокойствие Унчиды словно распространялось на всех ее обитателей. Едва Харка вошел, как еще раз открылся полог и появился Далеко Летающая Птица — Желтая Борода. В руках у него было ружье. Он взял несколько зарядов и поспешил наружу. Послышались выстрелы. От табуна еще некоторое время доносились крики. Потом шум затих. Далеко Летающая Птица возвратился в типи, опустился у очага и стал обтирать ружье. Он поймал внимательный взгляд Харки и кивком головы подозвал мальчика. Он показал, как заряжается ружье, несколько раз зарядил и разрядил его. Потом передал Харке, чтобы он проделал это сам. Получив мацавакен, Харка, кажется, совсем позабыл про медведя. Он несколько раз зарядил и разрядил ружье.

Но тут вошел Чужая Раковина, и занятия Харки были прерваны. Огромный чернокожий африканец был совершенно мокрый. Он присел к очагу, получил из рук художника сигару, закурил ее и начал рассказывать, что произошло. Харка неслышно положил мацавакен рядом с собой.

— Это случилось, когда Шонка дежурил у лошадей, — начал Чужая Раковина. — Забеспокоились собаки. Забеспокоились кони. Шел дождь, и поэтому Шонка ничего не видел. Он бросился туда, где особенно рвались кони. Он неожиданно оказался перед ужасным медведем, стоящим на задних лапах. Медведь выбил копье из его рук. Шонка закричал и спрятался между коней, так как было нелегко в ночной темноте поразить медведя ножом. Этого не может сделать ни один взрослый человек. А Шонка — только мальчишка. На его крик сбежались воины. Медведь успел уложить жеребенка и хотел его утащить. Но ему помешали. И он пустился наутек. Утром воины будут искать его по следам, хотя это трудно, потому что шел дождь.

Чужая Раковина докурил сигару, Харка вздохнул и взял в руки ружье — мацавакен.

Желтая Борода посмотрел на него.

— Ты хочешь еще что-нибудь узнать? — спросил он на ломаном языке дакотов.

— Yes, — ответил Харка по-английски и спросил на языке дакотов: — Как может человек сделать такое оружие?

Желтая Борода рассмеялся.

— Его нужно купить, то есть на что-нибудь выменять.

Харка понял. Его глаза заблестели.

— И легко такое оружие достать?

— И да, и нет. Оно стоит дорого. Индеец должен отдать за него много шкур или… — и художник замялся.

Харка ждал, но, казалось, художник и не собирался продолжать. Чужая Раковина между двумя затяжками ароматной сигары докончил его мысль:

— …или денег, или золота.

Харка потупил глаза. Ему пришло в голову, что за то золотое зерно, которое он нашел в реке, можно было бы купить мацавакен. Но теперь чудесное зерно принадлежит Хавандшите. Как это сказал Курчавый?.. Нужно узнать тайны белых людей, овладеть ими. Может быть, он прав… или нет?

Харка никак не мог расстаться с ружьем. И если бы Желтая Борода разрешил, он бы так и сидел с ружьем у очага и смотрел бы, как пламя отражается на металле.

— Далеко Летающая Птица — Умелая Рука — Волшебная Палочка, — обратился Харка после долгого раздумья к белому, — а что ты думаешь о чудесах?

Вопрос был неожиданным, и художник задумался. Сказать, что чудес не бывает, значило бы оскорбить гостеприимных хозяев, в поверьях которых большое место занимали духи и творимые ими чудеса. Сказать, что он верит в чудеса, — значит солгать.

— Чудесами мы называем то, чего не можем объяснить, — сказал он наконец. — А объяснить мы не можем то, чего не знаем.

— Это оружие — чудо?

— Для белых людей — нет, потому что они могут его сделать и знают, как оно действует.

— Значит, белым людям такое оружие ни на что не надо обменивать, они его могут сделать сами?

— Нет, каждый не может. Я, например, не могу.

— Значит, это все-таки чудо?

— Нет, мой мальчик, но для его изготовления нужно особое умение. И каждый может научиться его делать.

— Даже дакоты?

— Даже дакоты. Но обычно мужчина, который делает такое оружие, не умеет делать ничего другого.

— Но ему же надо охотиться, чтобы есть?

— Нет, не надо. Он обменивает оружие на еду.

— Значит, кому нужно оружие, должен обязательно меняться?

— Yes.

Харка смотрел на ружье. Казалось, мысли его где-то далеко.

— Что думаешь ты, Далеко Летающая Птица, о духе медведя?

— Об этом я ничего сказать не могу. Я верю в другого духа, не в вашего.

— Твой дух хороший?

— Yes.

— Он великий?

— Yes.

— Он таинственный?

— Yes.

— Так значит, это тот же самый дух, что и наш, потому что двух Великих и Таинственных быть не может.

— Ты рассуждаешь умно, мой мальчик…

— Может твой дух околдовать?

— Я не слишком хорошо с ним знаком…

— А что говорят ваши жрецы?

— Не так-то просто тебе ответить, Харка. Одни люди говорят, что чудеса могли быть только в старое время. Другие говорят, что чудеса могут быть и теперь, третьи говорят, что чудес не бывает и что любое чудо можно объяснить.

— Но ты, Желтая Борода, мужчина и должен иметь собственные мысли. Скажи же, что ты считаешь правильным?

— А ты, Харка, еще не мужчина, ты только мальчик, но я бы хотел знать, что думаешь ты?

Харка вспыхнул, но заставил себя отвечать. Он сказал, что есть Великая Тайна, одна-единственная, но есть и много маленьких тайн, что есть Великий Дух и много разных меньших духов, что есть Великое Чудо и маленькие чудеса. Некоторые жрецы очень сильны и могут добиваться больших чудес, чем другие, которые не умеют так хорошо разговаривать с духами. Тогда воины жрецами недовольны и сменяют их.

— Это интересно, Харка. Ты хорошо все рассказал. Может быть, у тебя еще есть вопросы?

— Как ты думаешь, может ли дух медведя преследовать нас за то, что мы расстреляли того медведя, которого ты нарисовал?

— Да это же сплошная глупость. Мальчик, кто это говорит?

— Женщины в типи Чужой Раковины.

— Лучше бы они молчали.

— Хау, — подтвердил Чужая Раковина и поднялся, чтобы направиться к себе в типи и навести там порядок.

Медведь больше не показывался. После такого долгого сильного дождя найти следы было невозможно, а значит, нельзя было и преследовать зверя. Не оставалось ничего иного, как только быть настороже.

Утром Оперенная Стрела, брат Матотаупы, созвал воинов на Совет.

— Воины рода Медведицы из племени Оглала, большого племени дакотов, — начал он. — Я много думал, где запрятался этот медведь и может ли он еще принести вред нашему стойбищу. Ночью я видел сон. Я сам был медведь. Я бежал на юг, туда, где были брошены остатки бизоньих туш. Я был медведем и бежал туда, где мог что-нибудь поесть. Волки бросились в стороны, завидев меня, и никто не мешал мне. А когда я насытился, я снова направился на север, чтобы полакомиться в лошадином табуне рода Медведицы. Но тут против меня поднялся воин с копьем и убил меня. Что может означать мой сон?

Воины, собравшись вокруг, внимательно слушали Оперенную Стрелу. Один за другим поднимались они, чтобы высказать свое мнение.

— Разгадывать сны может только наш жрец Хавандшита, — сказал первый, которого звали Старый Ворон. — Подождем, пока он вернется.

— Нет, — возразил второй, которого звали Чотанка, что означало флейта. — Этот совет плохой. Дух послал нам сон, чтобы мы не сидели сложа руки, пока нет Хавандшиты. Давайте сами подумаем, что означает этот сон.

— Возможно, — сказал третий, — что медведь направился к остаткам бизоньих туш, думаю я.

— Да, — подтвердил четвертый. — Конечно, туда. Сон открыл нам глаза.

— Хау, хау! — разнеслось по кругу Совета.

И снова заговорил брат Матотаупы.

— Тогда спрошу я вас, мужчины, кто среди нас тот большой воин, который может убить медведя, прежде чем он нападет на наших мустангов, а то и разорвет на части наших детей?

Вопрос был встречен долгим молчанием.

— Матотаупа далеко, — сказал Старый Ворон, старейший на Совете.

— Кто из мужчин может один на один бороться с медведем? — спросил другой, Чотанка.

Оперенная Стрела слушал это с неудовольствием.

— Кто же из мужчин выйдет на схватку с медведем, пока Матотаупа далеко? — спросил он резко. — Я думаю, тот, кому во сне явился дух. Я, брат Матотаупы! Я выйду! Я пойду на юг, чтобы победить чудовище! Я сказал, хау. Кто хочет меня сопровождать, пусть идет!

Мужчины молча смотрели на огонь Совета, затягиваясь из своих трубок. Наконец вызвались двое: Старый Ворон и старший сын Антилопы, которого чаще всего называли Сыном Антилопы.

И брат Матотаупы, вооруженный копьем, луком, эластичной палицей и длинным ножом, с колчаном, полным стрел, отправился в путь. С чувством особенного беспокойства провожали люди охотников. Правильно ли истолковали сон? Вернутся ли воины живыми?

На следующий день около полудня Молодые Собаки, несущие дозор, заметили небольшую приближающуюся группу. Это возвращался Хавандшита с Четаном. У жреца на этот раз были только три лошади, и свободную вел Четан.

Харка от всего сердца радовался возвращению друга, но старый жрец был ему неприятен. Мальчик уже так привык к отсутствию Хавандшиты, и вот тот едет. Что скажет жрец о белом госте, об охоте на медведя, на которую отправился Матотаупа?

Когда Хавандшита с Четаном приехали в стойбище, Унчида и Уинона принялись устанавливать типи жреца. Женщины из типи Чужой Раковины смотрели на них. Они охотно помогли бы, но установка типи жреца доверялась только Унчиде, известной знахарке, которая умела лечить раны.

Четан с помощью Харки позаботился о лошадях, потом выкупался. Он пообещал мальчику вечером явиться в типи вождя и обо всем рассказать. Рассказать столько, сколько он может рассказать.

Как только была установлена типи жреца, Хавандшита позвал к себе Чужую Раковину. Видно, жрец хотел у него разузнать обо всем, что произошло без него.

Потом Хавандшита обошел стойбище, заглянул в табун, осмотрел окружающий кустарник, зашел в типи Чужой Раковины и долго рассматривал разорванное изображение медведя. С Чужой Раковиной он вошел в типи вождя, конечно, ему надо было поговорить и с белым человеком.

Вечером он велел мужчинам разжечь в стороне от стойбища костер и приступить к танцу медведя, так как дух медведя тяжко оскорблен. И снова слышалось ворчание и урчание людей, и колеблющиеся тени танцующих были видны сквозь кустарник.

Вечером Четан пришел в типи к Харке. Харка прежде всего рассказал старому другу все, что слышал от белого человека о договоре Верховного вождя дакотов с Большим Отцом белых в Вашингтоне. Не знает ли что-нибудь об этом Четан?

Да. Четан знал. Об этом договоре Хавандшита говорил с большими вождями племени и с известнейшим жрецом и вождем — Татанкой-Йотанкой. Татанка-Йотанка собирается посетить стойбище рода Медведицы, потому что здесь, у южной границы земель дакотов, происходит что-то непонятное, и он хочет обо всем этом иметь свое мнение.

— А что думает Татанка-Йотанка о тайнах белых людей? — спросил Харка.

— Должны ли мы держаться подальше от этих тайн или следует их узнать и пользоваться ими?

— Мы должны поскорее добыть себе мацавакены, но про заколдованные зерна золота нам надо молчать.

— Хорошо. — Такие советы были по душе Харке.

Значит, отец был прав, выбросив в реку золотое зерно, и желание Харки иметь мацавакен — справедливо. Татанка-Йотанка поистине великий жрец. Только одну задачу и он не разрешил: как краснокожим добыть мацавакены, если надо сохранить в тайне золото, если его нельзя обменивать на оружие? Такого количества шкур, на которое можно было бы приобрести мацавакены, у краснокожих нет. Шкуры, добываемые на охоте, нужны для изготовления типи, одежды, одеял. Конечно, кое-что из них можно бы оставить для обмена… Но столько! Да ведь для этого пришлось бы уложить целое стадо бизонов! А разве можно уничтожать стада бизонов?

От костра доносилось ворчание и урчание воинов, танцующих медвежий танец. И эти звуки напоминали всем о том, что вожди — на охоте, а род Медведицы, как установил Хавандшита, тяжело оскорбил духа медведя. И хотя жизнь как будто шла своим чередом, от типи к типи ползло какое-то беспокойство.

Наутро прискакал на взмыленной лошади Старый Ворон. На топот и крик собрались все. Когда он соскочил с коня, стало видно, что выражение его лица не предвещает ничего хорошего.

— Оперенная Стрела мертв! — кричал он. — Его разорвал медведь. О горе, горе!

Все словно остолбенели от этой вести.

Первым опомнился Чужая Раковина.

— Как это произошло? Говори!

Воин посмотрел вокруг.

— А где Хавандшита?

— В палатке жреца, — ответил Чужая Раковина.

— Сначала я хочу с ним говорить.

Четан направился позвать Хавандшиту, но вернулся один.

— Дух медведя рассержен, и жрец ни с кем не хочет говорить, — сказал он.

Слышавшие эти слова содрогнулись.

Чужая Раковина спросил:

— А где же Сын Антилопы?

— Он труп убитого завернул в одеяло и направился тем же путем, что и я, только медленнее.

— Едем навстречу.

— Хау. Едем навстречу.

И воины, и юноши поспешили к коням. Очень скоро они встретили Сына Антилопы, который вез тело убитого. Воины и юноши окружили Сына Антилопы, и он заговорил:

— Слушайте, воины рода Медведицы! Оперенная Стрела, брат Матотаупы, мертв! Мы проскакали туда, где охотились. Вы знаете, мясо нескольких старых бизонов мы оставили там. Там и собрались хищники. Там мы нашли и следы медведя — следы огромных лап. Это был наш медведь — гризли. Следы были свежие, но до вечера мы так и не смогли найти зверя. Тогда мы расположились на одном из холмов и разожгли большой костер. В полночь дозор нес Оперенная Стрела, а мы, которых вы видите живыми, крепко спали. Нас разбудил страшный крик. Я поспешил с копьем в руках на крик и увидел убегающего медведя. Я бросил в него копье, но не попал. Тогда я выпустил стрелу, но попал ему только в левую ногу. Медведь убежал. Оперенная Стрела лежал растерзанный на траве. Я думаю, он увидел медведя и, помня свой сон, решил один бороться с ним и не разбудил нас. Но он не смог убить медведя — медведь убил его.

Все повернули своих коней, и печальное шествие отправилось к стойбищу.

До утра в типи рода Медведицы звучали погребальные песни. Хавандшита, однако, так и не вышел из своей типи.

С рассветом воины несколькими группами расположились на высоких холмах и начали бить в барабаны, призывая вождя Матотаупу.

И через день он вернулся.

Харка, Харбстена и Курчавый, с утренней зари и до позднего вечера ведущие наблюдение, заметили возвращавшихся одновременно с воинами. Они вскочили на коней и понеслись навстречу вождю. Харка скакал на лучшем бизоньем коне, Харбстена — на Пегом, за ним — Курчавый.

— Хий-йе-хе! Хий-йе-хе! — закричали мальчики приветствуя вождя.

Вождь ехал невредимый. Он гордо восседал на своем коне, на спину которого были наброшены две шкуры бурых медведей и три шкуры горностая. Да, у него была богатая добыча. Сопровождавшие его Длинное Копье, Старая Антилопа и еще четыре воина тоже не возвращались пустыми. А Длинное Копье подстрелил по дороге горного орла, хвостовые перья которого собирался подарить Матотаупе в благодарность за гостеприимство.

Матотаупа — Великий Охотник возвращается!

Весть эта со скоростью ветра разнеслась по стойбищу, и все, кто мог, выбежали навстречу вождю, чтобы увидеть его и приветствовать. Только Хавандшита не покинул своей типи.

Приближаясь, Матотаупа увидел завернутый в шкуру труп, подвешенный на одном из холмов. Он спросил встречавших: кто же умер? И здесь он узнал, что медведь, которого он не нашел, убил его брата.

Все притихли. На лицо вождя легло выражение глубокой печали. Медленно, шагом направил он своего коня на эту возвышенность. Там он остановился. Рядом с ним остановился Харка и воины. Дул легкий ветер и шевелил волосы людей, гривы коней.

— Брат! — сказал Матотаупа. — Гризли убил тебя, но моя рука отомстит! Эта рука отомстит за тебя и этот мой нож. — Он поднял острый клинок. — Этот нож поразит огромного серого в сердце, и я отомщу за тебя, мой брат. Никто другой не должен подвергать себя опасности. Никто, кроме воина из типи Матотаупы. Я сказал. Хау!

После этих слов, которые прозвучали как клятва, долго молчали воины. Матотаупа еще раз посмотрел на тело брата.

Медленно спустились воины с холма и направились к стойбищу. Матотаупа в сопровождении Длинного Копья вошел в свою типи.

Женщины уже приготовили у очага еду. Снова закурены трубки и похожие на небольшие сучки сигары, но разговор не завязался. Всего несколькими фразами обменялся вождь со своими гостями.

Когда типи погрузилась в сон, Матотаупа подозвал Харку.

— Харка — Твердый как камень — Ночной Глаз — Убивший Волка, слушай меня! То, что я скажу, ты должен обдумать и лишь тогда дать ответ. Следы гризли мы оставили недалеко отсюда. Едва начнет светать, я выйду бороться с этим медведем, который разорвал моего брата. В этой охоте не должен принимать участие тот, кто не принадлежит к моей типи. И я спрашиваю тебя, хотя тебе и минуло всего лишь двенадцать зим, хочешь ли ты пойти со мной?

— Я пойду с тобой, отец, — без колебаний ответил мальчик.

— Ты не боишься лап медведя?

— Нет, отец, — ответил Харка. — Когда я с тобой, я ничего не боюсь.

— И ты не боишься духа медведя?

— Нет, отец, — так же твердо ответил Харка, но побледнел.

— Тогда утром ты идешь со мной, Харка — Твердый как камень.

— Я иду с тобой, — повторил Харка и отправился спать на свое обычное место у входа в типи.

Он лег и сразу крепко заснул. Все было ясно, все просто: Матотаупа принес хорошую добычу, он победит медведя. Харка должен ему помочь. Все будет хорошо.

Когда минула ночь и солнечные лучи вернули природе ее краски, поднялось от сна и стойбище. Громкими криками проводили юноши и дети двух охотников.

На Матотаупе были только легины и мокасины. Обнаженное тело его было натерто жиром. Лицо раскрашено красной краской — цветом крови, цветом жизни и борьбы. Вместо копья и лука он взял с собой только нож. Харка захватил нож и палицу.

К исходу дня они достигли холма, у которого виднелись зола и угли от недавнего костра. Отец с сыном стреножили лошадей. Пока они ужинали, стало темно и взошла луна.

— Оставайся пока здесь, но не спи, — сказал Матотаупа Харке. — Я поброжу вокруг. Луна светит ярко, и, может быть, я обнаружу следы. В случае опасности — немедленно на коня.

— Я не могу идти с тобой, отец?

— Иди, если не устал.

— Я не устал.

— Хорошо.

И оба, немного передохнув, поехали дальше. Но вот Матотаупа громко вскрикнул. Харка натянул поводья и остановил коня.

— Смотри, Харка! Что ты видишь?

— Следы медведя, отец.

— Да, следы медведя. Старые или свежие?

— Совсем свежие. Он еще днем был здесь.

— Да, это так. В каком же направлении шел медведь?

— Навстречу нам. Он отправился туда, откуда мы ехали.

— Да. Что же нам делать?

— Пойдем по следу, отец.

— Хау. Пошли.

Матотаупа повернул коня и пустил его шагом, сам же, свесившись вниз, всматривался, чтобы не потерять след. Вначале в высокой траве след был очень отчетлив, но когда пошел песчаный грунт с редкой чахлой травой, легко было сбиться. Матотаупа и Харка сошли с коней. Часто приходилось подолгу отыскивать еле заметные оттиски медвежьих лап, и двигались охотники очень медленно. Направление следов не изменялось. Они вели к Лошадиному ручью, туда, где были типи.

У Матотаупы и Харки возникло одно и то же предположение: медведь отправился в стойбище. Как-то встретят его там воины?

Ночью они ненадолго остановились, чтобы хоть немного отдохнуть. С наступлением утра они снова шли по следу. К полудню подошли к самому стойбищу. Чужая Раковина, Длинное Копье и Четан завидели их издалека и поджидали у края кустарника.

Сюда, на луг, сквозь кусты доносились с площадки стойбища глухие удары барабана жреца и громкое ворчанье мужчин, исполняющих танец медведя. Матотаупа приветствовал обоих воинов, вышедших навстречу, а Харка приветствовал Четана.

Пока мужчины разговаривали, Четан сказал Харке:

— Итак, вы вернулись. Мы поняли, что вы нашли след медведя, но медведь оказался быстрее вас.

— Где же он сейчас? Что у вас произошло?

— Многое, Харка. К нам прибыл важный гость — Татанка-Йотанка. Он сидит в типи жреца. И еще прибыл белый человек. Он кудесник, и мне кажется, что он владеет мацавакеном лучше, чем Желтая Борода. А за медведем вам не надо было ехать так далеко. Медведь сам явился ночью и утащил жеребенка.

— Куда же он уволок свою добычу? Он не мог уйти далеко.

— Тебе, кажется, все известно. Да, он ушел недалеко, совсем недалеко, к маленькому ручейку, впадающему в Лошадиный ручей. Там он и засел. Наверное, там вы его и найдете.

— Медведь, который тащит жеребенка, оставляет хороший след.

— О да. Как десять бизонов.

— Мы найдем его и убьем.

Эти слова Харка произнес почти одновременно со своим отцом, который тоже только что выслушал сообщение Длинного Копья и Чужой Раковины.

И тут Харке бросилось в глаза, что больше никого из мужчин и юношей не появилось около них. Да, конечно, многие воины участвуют в медвежьем танце, другие, вероятно, озабочены тем, что прибыл Татанка-Йотанка… И все-таки странно… Никого не видно. Или, может быть, Хавандшита уже успел предпринять что-нибудь против вождя? Тогда особенно важно, чтобы гризли был убит!

Матотаупа и Харка без труда нашли след хищника, который тащил свою добычу. И теперь у обоих была только одна мысль: медведь! Медведь!

След шел так, как и говорил Четан: на запад, к маленькому ручью, берега которого заросли ивняком. Здесь лошади стали беспокоиться, и пришлось их оставить.

Матотаупа подозвал мальчика.

— Вот теперь и докажи, что у тебя зоркий глаз. На берегу, где кустарник, видишь, чуть повыше, в траве, кажется, видны копыта? Видишь?

— Нет, отец. Ах вот… да, да, различаю…

— И туда ведут следы. Но дальше их не видно.

— Это так, отец.

— Значит, там, на берегу, и спрятался медведь.

— Хау.

— Харка — Твердый как камень — Ночной Глаз — Убивший Волка, я расскажу тебе наш план. Ты в нем будешь играть роль, которую обычно поручают взрослым. Ты должен раздразнить медведя и выманить его из кустарника. И медведь должен нападать на тебя. А меня он должен заметить как можно позже, чтобы я подобрался к нему и поразил ножом в самое сердце.

— Хорошо, отец, — произнес Харка спокойно, хотя его бросило в жар.

— Беги к обрыву и набери камней. Ты будешь их бросать в зверя.

Харка поспешил к месту, указанному отцом, и набрал камней.

Матотаупа спрятался в высокой траве и сказал Харке:

— Когда медведь выйдет из зарослей, чтобы напасть на тебя, ты будешь отступать сюда, к этому месту, где я лежу. Попытайся так раздразнить его, чтобы он поднялся на задние лапы, тогда мне легче будет поразить его.

— Да, отец.

Харка покрепче прижал к себе камни и пошел выполнять свое опасное поручение. Он направился туда, где в зарослях залег медведь. Подобравшись поближе, он бросил первый камень.

Это не произвело никакого действия.

Теперь Харка отчетливо слышал хруст костей и чавканье, с которым медведь пожирал свою жертву. Мальчик бросил второй камень, третий. Хруст и чавканье смолкли, ветки раздвинулись, и показалась морда зверя и огромные лапы.

Харка нацелился в морду четвертым камнем, но не попал. А может быть, камень все-таки задел голову зверя, потому что хищник зло зарычал. Он, видно, хотел отпугнуть нападающего своим страшным ревом. Но Харке надо было выманить зверя, и он бросил еще один камень, последний. Однако медведь не собирался оставлять свою добычу и не вылезал из зарослей. Тогда Харка принялся кричать. Но и это особенно не побеспокоило чудовище. Харка рискнул еще приблизиться к кустам и тут уже разглядел всего гризли и растерзанную тушу жеребенка. Медведь тихонько подался вперед и рассматривал своими маленькими глазками нарушителя спокойствия.

Харка вытащил из-за пояса нож и метнул его в зверя.

Рычание смолкло. Медведь выскочил из кустов, как назойливую муху, смахнул воткнувшийся в голову нож и устремился к мальчику. Харка повернулся и понесся к тому месту, где скрывался отец. Медведь настигал его.

Чувствуя, что задыхается и что уже не может больше бежать, Харка вмиг остановился и повернулся к зверю лицом. С военным кличем дакотов, с кличем, который выражает волю к борьбе и презрение к смерти, встретил мальчик надвигающееся чудовище.

И вдруг что-то просвистело рядом с Харкой!

Это был нож отца.

Нож не попал в хищника и воткнулся в землю.

Но медведь успел заметить второго нападающего. Зверь рассвирепел и поднялся на задние лапы, чтобы поскорее расправиться с мальчиком.

Медведь на задних лапах казался исполином рядом с Харкой. И над мальчиком уже взметнулась огромная лапа разъяренного зверя, когда Харка догадался воспользоваться палицей. Он успел нанести удар по занесенной над ним лапе. Зверь взвыл. Этим воспользовался Матотаупа. Огромными прыжками он подобрался к медведю сзади и обхватил его руками за шею.

Зверь, вся злость которого была устремлена на Харку, не ожидал нападения с тыла и некоторое время просто беспомощно болтал лапами в воздухе.

С нечеловеческой силой сжимал Матотаупа шею медведя в борьбе за свою жизнь и за жизнь сына. Ноги вождя словно вросли в землю, мышцы напряглись, по лицу катился пот. Хищник не мог до него добраться, он раскрыл свою пасть, показывая страшные зубы, он, тяжело дыша и хрипя, пытался сбросить врага.

— Отец! — закричал Харка и еще раз взмахнул палицей — этот удар пришелся по задней лапе медведя.

Силы у гризли, казалось, не убавлялось, хотя он хрипел все сильнее и сильнее. Но и Матотаупа тоже тяжело дышал.

Харка заметил в кустах отцовский нож, подскочил к нему, схватил, обернулся. И тут он увидел, что медведь повалился на землю. Но и вождю изменили силы, и, падая, медведь подмял его под себя.

Харке удалось сунуть в руку отца нож.

Тело хищника сотрясала судорога. Вождь вывернулся из-под его лап и всадил нож в сердце зверя. Голова животного запрокинулась. Медведь перевалился набок и больше не шевелился. Огромный гризли был мертв. Победный крик дакотов огласил прерии.

Немного отдышавшись, охотники принялись разглядывать зверя. Это был необыкновенно большой гризли. Теперь, когда он лежал на траве, Харка осматривал его пасть, огромное туловище, лапы, которые всего несколько мгновений назад нависали над ним смертельной опасностью.

— Ты победил его, отец, — сказал Харка, полный глубокого удивления. — Медведь задушен. Такого еще никогда не случалось!

— Мы победили его вместе, Харка.

Мальчик все еще ходил вокруг медведя. Он много слышал о гризли, но в первый раз видел такого огромного зверя. И отец уложил его! О, как будут рады все в лагере! Оперенная Стрела отомщен!

— Эта шкура принадлежит нашей типи, — сказал Матотаупа.

— А из когтей, отец, ты сделаешь себе ожерелье. Оно будет лучше ожерелья Длинного Копья из золота и драгоценных камней.

— Да, ожерелье… И мы будем лакомиться медвежьим мясом. Мы будем есть медвежьи окорока. Мы доставим удовольствие нашим гостям.

Харка начал смеяться. Напряжение его прошло.

— Да, медвежий окорок, отец. Это всем понравится. Шкуру мы будем сейчас снимать?

Матотаупа посмотрел на солнце.

— Да, как раз время. Мы снимем шкуру и возьмем ее и лапы с собой. А за мясом потом придут женщины.

Оба принялись за работу. Харка ловко помогал отцу. Ему в первый раз приходилось снимать шкуру с гризли.

— Отец! Что скажут Татанка-Йотанка и Хавандшита? Дух медведя не одолел нас.

— Да, он нас не одолел, и мы будем танцевать, чтобы умилостивить его.

— К нам прибыл еще один белый человек. Четан сказал, что он хорошо стреляет.

— Это мы увидим, Харка.

— Теперь Желтая Борода может рисовать портрет?

— Да, он может. Хау.

Шкура была снята. Матотаупа положил ее на вздрогнувшего коня, и они понеслись к дому, точно летя по прерии, над которой сияло золотое солнце.

Мацавакен

Харка ехал позади отца и не мог оторвать взгляда от шкуры гризли, переброшенной через круп коня вождя. Как хорошо, что Матотаупа привезет шкуру гризли именно тогда, когда в палатке рода Медведицы Татанка-Йотанка

— известнейший вождь и жрец племени!

Мальчика радовали и травы, колышущиеся на ветру, и голубое небо, по которому быстро неслись белые облака. Ему даже казалось, что он слышит тихое журчание Лошадиного ручья, и его острые глаза различали впереди темные пятнышки кустарника, в котором спрятались типи.

И… Что это? Какое-то движение! Харка стал всматриваться. Матотаупа тоже повернул голову и, подобрав поводья, остановил мустанга.

— Харка, что ты там видишь? — спросил он.

— Четырех животных, отец… четырех коней. Мне кажется, что я даже различаю двух всадников.

Матотаупа молчал и смотрел.

— Они едут шагом, — сказал он наконец.

— Да, совсем медленно. На восток.

— Догоним их! Я должен знать, кто они.

Матотаупа и Харка подняли лошадей в галоп. Индейцы не пользуются седлом и стременами и поэтому никогда не ездят рысью. Они ездят или шагом, или галопом.

Вождь и его сын стали быстро нагонять неторопливых всадников, удаляясь все дальше и дальше от лагеря. Скоро Харка разглядел, что это Далеко Летающая Птица и Длинное Копье. Две лошади были навьючены их вещами. Матотаупа и Харка на галопе вплотную подъехали к ним, как это обычно делали индейцы, и только тогда круто остановили коней.

— Хо! Матотаупа! — радостно вскрикнул художник.

— Что мы видим! — воскликнул Длинное Копье. — У тебя шкура гризли! Да, Матотаупа — великий охотник. Уложил такого великолепного медведя!

На лице вождя заиграла улыбка. И Харка просиял, но тут же внимательно оглядел художника, его спутника, вьючных коней и багаж. Что задумал Далеко Летающая Птица? Уж не собрался ли он покинуть типи, не нарисовав портрета отца и не приняв участия в торжествах по случаю удачной охоты? Харка уже успел полюбить Длинное Копье и этого удивительного художника. Ведь именно Желтая Борода дал ответ на многие вопросы мальчика и к тому же познакомил его с мацавакеном! Харка припомнил, какие мысли вызвало у него появление этих людей, и ему стало смешно. Теперь-то он знал, что белые люди носят шляпы, чтобы защититься от солнца и холода, что высокие мокасины хороши при переходах через речки и ручьи и что Мацавакен — никакое не колдовство, а дело умелых рук. Он теперь знал, что даже очень могущественные племена краснокожих вынуждены жить в плену, в резервациях, и что Длинное Копье получил специальное разрешение Большого Отца из Вашингтона, чтобы сопровождать художника в его странствиях. Правда, о Большом Отце из Вашингтона мальчик имел еще очень смутное представление. «У Большого Отца длинная борода и шляпа, — думал он, — и Большой Отец руководит множеством воинов с мацавакенами».

Но Большой Отец интересовал его сейчас не столько, сколько вопрос: почему Далеко Летающая Птица и Длинное Копье выехали со своим имуществом? Было похоже, что они навсегда покидают лагерь. Но этого же не может быть!

Наверное, и у Матотаупы тоже возник такой вопрос, но он не высказал его вслух, а только дружески спросил:

— Может быть, сделаем небольшую остановку?

Далеко Летающая Птица и Длинное Копье, казалось, были озадачены, но согласились. Все спрыгнули с коней.

Матотаупа и шайен тут же набили трубки, а художник вытащил неизменную свою сигару.

— Как тебе удалось уложить этого огромного гризли? — спросил Желтая Борода.

Матотаупа принялся рассказывать. Он поднялся с земли и разыграл вместе с Харкой для своих друзей сцену охоты, и те с оживлением следили за рассказом.

— О! Матотаупа — величайший охотник прерий и Скалистых гор!

Длинное Копье подошел к своему коню и принес хвостовые перья убитого им горного орла.

— Прими подарок, вождь рода Медведицы! Эти перья для твоего головного убора. Они заслужены тобой.

Матотаупа принял подарок.

— Всегда мой язык будет славить молодого вождя Длинное Копье и его щедрость!

Дакоты достали свои припасы, и все поели, но не потому, что были голодны, а в знак дружбы и согласия.

И только тогда Матотаупа задал вопрос, который и у него и у Харки лежал на сердце:

— Далеко Летающая Птица и Длинное Копье ведут с собой своих вьючных животных. Не собрались ли они в далекий путь?

Художник и его спутник переглянулись.

— Да, мы покидаем твою гостеприимную палатку, великий вождь Матотаупа. Нам надо ехать дальше. Извини нас, что мы приняли это решение в твое отсутствие и что мы уехали, не распрощавшись с тобой и не узнав, как закончилась твоя борьба с гризли. Нам было тяжело решиться на отъезд, потому что мы твои друзья. Но мы оба решили так поступить именно из-за дружбы к тебе.

— Почему это? — спросил удрученный таким сообщением вождь. — Что побудило вас к этому?

— Только осторожность, вождь. Мы не хотим, чтобы у тебя были неприятности.

— Кого должен бояться Матотаупа? Ваши слова горьки.

— Тебе бояться некого, это нам известно, но храни мир в твоих палатках. Ты возвращаешься победителем с охоты, и тебе не стоит ссориться со своим жрецом. Хавандшита невзлюбил нас.

Матотаупа затянулся из трубки.

— Значит, ты не хочешь уже рисовать мой портрет?

Художник вспыхнул от неожиданной радости.

— Если ты разрешишь мне, вождь, я тотчас же набросаю портрет. У тебя найдется для этого время?

— Хавандшита может подождать моего возвращения, а ты возьми свою волшебную палочку и делай картину, как тебе хочется.

Художник не стал больше ждать. Он вытащил тетрадь для эскизов и принялся работать. Матотаупа сидел неподвижно, глядя в бескрайнюю, освещенную солнцем даль, погруженный в свои раздумья.

Художник рисовал не менее часа, потом убрал «волшебную палочку» и передал тетрадь Длинному Копью, который спрятал ее в тюк.

Далеко Летающая Птица взял новую сигару, закурил ее и сказал:

— Вождь, тебя в лагере ожидает торжественная встреча, но и большая опасность. Могу я говорить с тобой открыто? Ты не обидишься на нас, не рассердишься?

— Я не рассержусь на вас.

— Тогда Длинное Копье передаст, что мы думаем.

— Пусть он говорит, хау.

Длинное Копье задумался.

— Вождь Матотаупа, — начал он, — Далеко Летающая Птица — Волшебная палочка — Желтая Борода и я покидаем твою гостеприимную палатку и лагерь рода Медведицы. Мы всегда будем помнить, как ты принял нас и как ты к нам относился. И мы хотим оставить тебе наш последний подарок. Этот подарок — чистая правда, которая может быть только между братьями.

— Хау.

Харка прислушивался с большим вниманием. Если мужчина тратит столько слов только для того, чтобы начать разговор, значит, ему предстоит сказать что-то трудное, и надо бы бояться такого сообщения. Но Харка с отцом уложили хищника прерий и Скалистых гор. Что может быть труднее подобного дела? И поэтому вместе с отцом он спокойно выслушает все, что бы ни сказал Длинное Копье. Матотаупа всегда будет победителем, и ему не страшны никакие опасности. Так думал Харка.

— Матотаупа, ты и все воины рода Медведицы, все воины Оглалы, все дакоты, весь народ сиу знают, что когда-то земля от Большой Воды, где восходит солнце, и до Большой Воды, где оно заходит, принадлежала краснокожим. Они охотились на бизонов, лосей, антилоп, медведей, дикобразов. Они выращивали маис и табак. Они строили удивительные, полные загадок постройки, которые казались горами и лабиринтами. Они поклонялись Вакантанке — Великому и Таинственному — в образе птицы с глазами, как молния, и с голосом, подобным грому. У них был холм со священной красной глиной, на котором они никогда не появлялись с оружием. Они много пели и любили танцевать. Они говорили только правду и были отважны. Все это было так и было давно. Потом пришли белые люди. Они хотели земли. И они брали землю, все больше и больше земли. Краснокожие должны были или умирать, или переселиться. Теперь белые люди стоят на границе прерий и лесов, и это — места охоты дакотов. Белые хотят построить дорогу для Огненного Коня по прериям, принадлежащим пауни, по самой южной границе земель дакотов.

Наступило время, когда воины дакоты не должны спать. Их глаза должны быть открыты, их уши должны слышать каждый шорох, их руки должны держать наготове оружие. Ваш верховный вождь и великий жрец говорил с вождями белых воинов и под священную клятву заключил договор. Но вожди белых людей уже многие клятвы нарушили, и поэтому я говорю вам — не спите, будьте бдительны!

У вас есть мудрый и решительный вождь — великий жрец Татанка-Йотанка

— Сидящий Бизон. Он не друг белых людей, и он рассуждает разумно. В ваших палатках есть жрец Хавандшита. Он очень стар, он в два раза старше Татанки-Йотанки. Мы говорили с Хавандшитой в твоей палатке, вождь. Он еще юным видел леса и луга, те леса и луга, которых никто из вас больше не увидит. Он боролся под руководством Текумсе — Горного Льва, когда против белых поднялись все краснокожие и все-таки были побеждены. И этого он забыть не может. Он непримиримый враг белых. И таким он останется навсегда. Но он понял, что белые люди обладают более могущественной тайной, чем та, которой обладает он. На след этой тайны он хочет напасть и овладеть ею. Но он хочет владеть ею только сам, совершенно один, чтобы никто из вас не знал о ней; владеть этой тайной так, как он один на один разговаривает с духами в своей палатке. Но в тайну белых он не может проникнуть, не разговаривая с белыми людьми. И он с ними тоже хочет разговаривать так, чтобы никто об этом не знал. Вождь, за всеми этими его помыслами лежит большая опасность! Мы сказали Хавандшите, что Далеко Летающая Птица никакой особой тайной не владеет, что только его глаза глубже видят человека и его рука искуснее рук других людей. Но Хавандшита нам не поверил. Он думает: Далеко Летающая Птица — белый человек и поэтому

— враг, и враг, который не хочет ему, Хавандшите, выдать тайну. Поэтому для Хавандшиты он не только враг, но и ненужный человек. И человек этот дружит с Матотаупой. Вот почему нам надо уходить, чтобы не произошло раздора в ваших палатках. Хау.

Когда Длинное Копье закончил, Харка с нетерпением ждал, что ответит Матотаупа.

Но и Матотаупе надо было обдумать все, что он услышал. Не сразу начал он говорить.

— Значит, Хавандшита на неправильном пути?.. Он ненавидит тех белых людей, которые захватывают земли краснокожих. Захватчиков ненавижу и я. Он хочет узнать тайну белых людей. Это хорошо. Но он ошибается, когда думает, что Далеко Летающая Птица знает эту тайну. Мы объясним ему, что он ошибается. Он ошибается и в том, что ему следует ненавидеть Далеко Летающую Птицу. Далеко Летающая Птица справедливый и искусный человек, и он должен остаться нашим братом.

— Вождь, я и остаюсь вашим братом. Но ведь и братьям иногда приходится идти по разным путям. Мы сказали то, что должны были тебе сказать. Позволь нам проститься с тобой. В палатках рода Медведицы ждут тебя. Ты сам заметил, что при твоем возвращении с поисков медведя ни один человек не приветствовал тебя. Уже тогда между тобой и воинами легла тень сомнительных пророчеств Хавандшиты, который с подозрением отнесся к твоей дружбе с нами. Ты уложил гризли, и что бы ни предсказывал Хавандшита, ты возвращаешься великим охотником, победителем. Но мы все-таки пойдем и расстанемся с тобой в мире и добром согласии.

Матотаупе было неприятно, что козни Хавандшиты заставили его друзей покинуть стойбище. Но он не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы изменить положение. И когда он докурил трубку, все поднялись и распрощались. Желтая Борода и Длинное Копье сердечно, как равному, пожали руку и Харке.

Все четверо сели на коней. Далеко Летающая Птица и Длинное Копье неторопливо двинулись на восток.

Матотаупа и Харка подняли коней в галоп и понеслись по прерии к дому. Конечно, не имело значения — раньше или позже приедут они, но у обоих было такое чувство, что им надо как можно скорее избавиться от чего-то, что виделось перед ними как какой-то неясный, неопределенный, но злой дух.

Кустарник у Лошадиного ручья, который только что был еле виден на горизонте, быстро рос на глазах. Отчетливее становились его очертания. А вот показались и маленькие точки, которые отделились от кустарника и двигались навстречу отцу с сыном. Их было много-много, этих точек, и они быстро росли, точно пожирая пространство. И вот уже оба индейца слышат топот копыт и крики. Их кони ускорили бег, устремляясь навстречу другим лошадям.

— Хий-йе-хе! Хий-йе-хе!

Харка скоро различил Четана и Старую Антилопу, которые неслись впереди всех. За ними следовали Молодые Собаки и юноши из союза Красных Перьев. А еще дальше — остальные воины. Кажется, здесь были все. И вот Матотаупа и Харка должны были сдержать своих коней, потому что их окружили размахивающие оружием воины и юноши.

Сопровождаемые ликующими всадниками, поднимая облака пыли, они направились к кустарнику.

Около самой рощи движение замедлилось и все вытянулись в цепочку, во главе которой ехал Матотаупа, а за ним — Харка. Харка не спускал глаз с огромной шкуры гризли, но только теперь заметил следы когтей на плечах отца — глубокие раны, на которых запеклась кровь.

Матотаупа выехал на площадку и распорядился, чтобы женщины отправились за тушей медведя. Цепочка всадников рассыпалась между типи, и скоро на площадке образовался круг спешившихся воинов. Хавандшита был среди них. В центре круга Харка увидел двух незнакомых людей — индейца и белого.

Кто такой этот индеец, мальчик сразу же догадался. Гордое волевое лицо, величественная осанка, перья орла, свидетельствующие о его принадлежности к жрецам, искусно расшитое кожаное одеяние — все выдавало в нем необычного воина. Он стоял рядом с Хавандшитой среди наиболее известных старейшин рода и молча ждал, пока все соберутся. Этот индеец не мог быть никем иным кроме как Татанкой-Йотанкой.

Матотаупа соскочил с коня и подал знак Харке сделать то же самое. Четан держал под уздцы лошадь, пока Харка помогал отцу снять шкуру гризли. Кругом снова раздались крики восторга. Матотаупа подошел к Татанке-Йотанке и Хавандшите и расстелил перед ними шкуру.

— Вот это медведь! Вот это гризли! — восхищались воины.

— Он убит, — сказал Матотаупа. — Никогда больше он не будет задирать жеребят и угрожать нашим людям. Он мертв. Своими руками я задушил его, и мой нож пронзил его сердце. А еще раньше, чем я смог напасть на гризли, сын мой Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень — Убивший волка — Преследователь бизонов — Охотник на медведя нанес ему удар палицей.

Татанка-Йотанка осмотрел шкуру и в наступившей тишине произнес:

— Вождь Матотаупа, ты — великий охотник. Еще никогда Татанка-Йотанка не видел более хладнокровного и сильного охотника. Не меньше мужества и отваги и у твоего сына. Пока в племени дакотов есть такие люди, наши жилища и поля нашей охоты надежно защищены.

От слов верховного вождя вспыхнули щеки Матотаупы и Харки.

— Да, да. Матотаупа — великий охотник, — пробормотал в заключение Хавандшита под крики ликования воинов.

Но тут всеобщее внимание было привлечено к другому событию: белый человек, стоявший в круге, шагнул вперед. Он был лет двадцати трех, высокий и сильный. Его простая, без особых украшений одежда была сшита из превосходно выделанной лосиной шкуры. Пояс из красной кожи и высокие сапоги завершали его костюм. В ножнах — нож, за поясом — томагавк, из тех, что изготавливают белые, он был хорош и в рукопашной схватке, и для метания. Харка слышал об этом оружии и даже видел его у пауни.

Безбородое, опаленное солнцем и обветренное лицо белого обрамляли рыжие волосы. У него были голубые глаза, широкий рот, узкие губы и слегка горбатый нос. Клочковатые брови и приросшие мочки ушей были его особым отличительным признаком.

В каждой руке белый держал по мацавакену. Он поднял двуствольные ружья над головой, и заходящее солнце заиграло на стали.

— Воины дакоты! Вождь Матотаупа! Великий вождь Татанка-Йотанка! — громко произнес он на языке дакотов, но с таким акцентом, что Харка с трудом понимал его слова. — Вот оружие! Новое отличное оружие! Любого гризли оно убивает с одного выстрела. Такого оружия вы еще никогда не видали в палатках рода Медведицы. Эти замковые двуствольные ружья новейшей конструкции я дарю тебе, вождь Матотаупа, великий охотник на медведей, и твоему сыну Харке. Я сказал, хау!

Харке казалось, что он ничего не видит и не слышит больше. Мацавакен в его руках! Собственный мацавакен! Неужели это не сон?! Ничего не соображая, он вошел в круг, и белый вручил ему ружье. Весь окружающий мир перестал существовать для Харки. Он только чувствовал в руках ружье, и перед глазами, словно в тумане, возникла картина: скачущие пауни… выстрел из мацавакена… сраженная насмерть мать… Мацавакен! Мацавакен, захваченный Харкой в бою! И мальчик невольно посмотрел в сторону палатки жреца, где на трофейном шесте между шкурами животных висел принесенный им в жертву мацавакен.

Мацавакен!

Оружие, которое Харка держал в руках, белый человек назвал ружьем. Оно, по-видимому, было сильнее ружья Далеко Летающей Птицы, и из него легко можно убить медведя. Оно было совсем новое и гораздо красивее того неуклюжего Громового Железа, которое висело перед палаткой Хавандшиты. Харка умеет обращаться с этим оружием и никогда его никому не отдаст. Это подарок белого человека.

Харка гладил ствол ружья, притрагивался к затвору, трогал курок. Точно сквозь сон, он слышал насмешливый голос:

— Посмотрите-ка на него! Он только что получил ружье, а уже, кажется, умеет с ним обращаться! Подойди-ка сюда, юный охотник на медведей! Бедовый парень! Ты получишь патроны и сделаешь свой первый выстрел. Понял, ты сделаешь первый выстрел!

Харке показалось, что воины даже чуть отступили от него. Мальчик удивился, услышав эти слова. Ему было стыдно смотреть на отца и на жрецов. Может быть, это неправильно, что он, Харка, еще ребенок, будет стрелять первым? Может быть, белый и не имеет права на этом настаивать? Но желание выстрелить было сильнее сомнений. Харке так хотелось поскорее услышать свой выстрел, увидеть его результат…

Белого не заботило сохранение авторитета старших. Он обхватил мальчика за плечи и повел самым коротким путем — сквозь кустарник — в прерию. Харка слышал позади топот ног и подумал, что, наверное, весь лагерь идет за ним, ведь каждому хочется быть свидетелем первого выстрела из Громового Железа, и он, Харка, как полноправный представитель рода Медведицы произведет этот выстрел. Это решено.

Общее волнение нарастало. С лаем носились собаки. Лошади поворачивали головы в сторону идущих людей. Воины, юноши и мальчишки о чем-то перешептывались, разговаривали. Харка спохватился: где же отец — и увидел, что тот идет рядом, справа от него. Слева шагал белый с рыжими волосами. Мальчик почувствовал на своей спине чей-то взгляд и повернул голову. Он увидел Хавандшиту и с ним — Татанку-Иотанку. И они тоже идут! Какой же силой обладает этот белый человек с мацавакеном!

Воины рода Медведицы и их гости вышли в прерию. Небо было розоватое, и по нему тянулись пурпурные полосы, не предвещавшие ничего доброго. Скалистые горы казались объятой огнем стеной. Солнце то исчезало за облаками, то появлялось вновь. Резкая перемена погоды в прериях — явление обычное, но до сих пор люди, увлеченные необыкновенными событиями, не обращали внимания ни на облака, ни на ветер и были поражены, что ясный погожий день завершается такими грозными сумерками.

— Хэлло, хэлло! — крикнул рыжий, остановился и поднял свое ружье. — Воины рода Медведицы, сейчас вы услышите свой первый выстрел, и вы будете свидетелями лучшего выстрела в прериях от Канады до Мексики. Расступитесь!

Он выбрал подходящее место и каблуком прочертил линию. Твердо ступая в своих высоких сапогах, отмерил пятьдесят метров и провел вторую линию. Отмерил двести метров. Потом оглянулся.

— Эй, мальчишка! — крикнул он Шонке. — Установи цели! На первой линии повесь меховую куртку, на второй поставь щит из бизоньей кожи. Да поторопись, скоро скроется солнце!

Шонка побежал в стойбище. «Это удивительно, — подумал Харка, — я буду стрелять, а Шонка будет для меня устанавливать цели только потому, что так приказал белый человек. Видно, этот незнакомец большой вождь».

Шонка притащил куртку и повесил ее на воткнутую в землю палку. А дальше, на второй линии, он установил щит, оперев его на палку, приготовленную кем-то из воинов. Это был раскрашенный щит из нескольких слоев бизоньей кожи.

— Воины дакоты! — снова заговорил белый. — Я буду стрелять первый. Я попаду в куртку в то место, под которым должно биться сердце ее хозяина. Я выстрелю в щит, попаду в его середину и пробью его. Я сказал, хау!

Белый взял ружье, опустился на левое колено, а оружие приложил к правому бедру.

Грохот выстрела разорвал вечернюю тишину. Куртка слегка шелохнулась. Белый встал, но не двинулся с места. Несколько воинов поспешили к цели.

— Попал! Попал! — закричали они, потеряв обычное хладнокровие, от удивления, что белый из такого положения мог попасть в цель.

На губах стрелка заиграла насмешливая улыбка. Изготавливаясь ко второму выстрелу, он приложил ружье к щеке. Раздался выстрел, и снова воины поспешили к цели — прочному бизоньему щиту. Пуля пробила его точно в центре. Снова раздались крики удивления и негромкие голоса:

— Вакан! Вакан! Тайна!

Рыжий произнес короткое «ха» и повернулся к Харке.

— Учись стрелять, мой мальчик! У тебя есть пример. Ну, иди, мы зарядим вместе. Так, теперь так, клади сюда заряд.

Харка с готовностью подчинялся, но очень волновался. С большим трудом он заставил себя успокоиться, ведь ему надо не просто выстрелить, а попасть в цель. Оружие для мальчика было слишком велико и тяжело, и он боялся, что не сумеет с ним как следует справиться.

И вот раздался выстрел. Харка уже знал, что ружье сильно отдает, он приготовился к этому и не покачнулся.

Шонка, да, да, презренный Шонка бросился к куртке, в которую целился Харка. Пуля попала в куртку, правда, не точно в то место, где должно бы быть сердце, но все-таки в область сердца. И вот Шонка теперь показывает это всем.

— Неплохо, — сказал белый. — Ты получишь боеприпасы к ружью, юный охотник на медведя. Ты получишь их столько, что сможешь завтра как следует поупражняться.

Щеки Харки пылали. Только теперь он словно очнулся и вернулся к действительности.

Белый обратился к Матотаупе:

— Нет ничего лучше, чем иметь такого сына, вождь! Сегодня ночью я и тебе объясню, как пользоваться этим оружием, и завтра утром мы сможем начать учебную стрельбу. Я сказал, хау.

Тут незнакомец несколько отступил назад и поклонился Хавандшите и Татанке-Йотанке. И трудно сказать, был этот поклон почтителен или нет.

— Извини, великий жрец, — сказал он, — что мои подарки попали в руки простого вождя и его сына. Но, поверь, я единственный человек, от которого вы можете получить подарки. И если я могу быть вам чем-нибудь полезным — говорите. Я постараюсь помочь.

Татанка-Йотанка безразлично отнесся к необычной речи белого. По лицу Хавандшиты пробежала гримаса.

— Ну, это мы посмотрим, — произнес он без особого дружелюбия.

Сумерки сгущались. Облака затянули горизонт, и не было видно ни одной звездочки. Все направились назад.

Татанка-Йотанка был гостем Хавандшиты. Белого Матотаупа пригласил к себе.

Вождь и его гость расположились у очага. Женщины и дети заняли свои обычные места, а Харка, как всегда, тоже присоединился к ним. Унчида разделала окорок бурого медведя, убитого вождем еще во время первой охоты. Она насадила его на вертел, и Матотаупа поворачивал над огнем поджаривающееся мясо.

Белый улыбнулся и вытащил из своей куртки коротенькую трубку.

— Великий вождь Матотаупа, мне нравится запах жареного в твоей палатке. Ты неплохой хозяин. Ты отличный хозяин и отличный охотник. Будем друзьями. Слушай мое имя: меня называют Рыжий — Рэд, или — Рэд Джим.

— Ты стреляешь хорошо, и твоя рука щедра, — спокойно ответил Матотаупа. — Да, мы будем братья.

Матотаупа еще раз повернул над огнем окорок и, увидев, что он готов, снял его и положил перед гостем.

Рэд, наверное, был голоден. Он вытащил нож и, никого не дожидаясь, принялся отрезать куски мяса и один за другим проглатывать их.

Во время еды молчали.

Когда Матотаупа тоже поел, белый снова заговорил, и Харка прислушивался к разговору.

— Великий вождь, два мацавакена — это не единственный мой подарок, который я принес в твою палатку. Здесь, — он указал на небольшой бурдючок,

— у меня спрятана еще одна необыкновенная тайна. Здесь живет огненный дух. Слабых мужчин он побеждает, сильных делает еще сильнее, и они становятся непобедимыми.

— Белые люди знают много тайн, — осторожно ответил Матотаупа. — Где же белый человек по имени Рыжий поймал этого духа?

— Где? Э-э, вождь, далеко. Далеко отсюда. Этих мест ты никогда в своей жизни не видел. В маленькой темной волшебной лавчонке большого города. А что такое город — ты знаешь. Вам Далеко Летающая Птица, наверное, об этом рассказывал. Вот оттуда-то я и принес этого духа. Из города я поехал к людям, которые прокладывают дорогу для Огненного Коня. Что с тобой?! Ах, ты не переносишь. Понимаю, понимаю. Но у них я не захотел остаться. Я большой друг краснокожих. Когда я услышал о тебе, Матотаупа…

— Кто белому человеку рассказывал обо мне?

— Кто? Все, кого я встречал. В прерии только и говорят о тебе. Ты удивлен? Пауни боятся тебя. Когда они рассказали мне о тебе и о твоем сыне, я решил обязательно найти тебя и познакомиться. Вот почему я здесь. И ты — первый индеец, которому я покажу моего огненного духа.

— А-а, — только и сказал Матотаупа.

— Или ты, может быть, боишься? Но это волшебный напиток, он сильных делает еще сильнее.

— О-о.

— «А» и «о». Ну конечно, ты боишься. Тогда не пей. Слабонервных побеждает огненный дух, а я этого для тебя не хочу.

Белый протянул ноги по шкуре, которая устилала землю, оперся на руку, переложил трубку в уголок рта. Матотаупа неподвижно сидел на подогнутых ногах. Рыжий вытащил из одного из своих многочисленных карманов маленький стакан.

— Вот видишь, из каких стаканчиков пьют всего по небольшому глотку огненного напитка?

— Таинственная вода, — сказал Матотаупа. — Старые и мудрые воины предупреждали нас о ней. Эта вода уже многих из наших людей сделала больными.

— Ах вот что! Но это не та таинственная вода, о которой ты слышал. Впрочем, не будем. Расскажи лучше о твоей охоте на гризли.

Вождь оживился и стал рассказывать и показывать, как проходила схватка с гризли. Белый со вниманием следил за рассказом. Возможно, это даже было искренне, или уж он очень хорошо разыгрывал заинтересованность. Когда Матотаупа закончил рассказ, белый спросил:

— Что же это, сегодня я единственный гость в твоей палатке?

— Попозже к моему очагу придут еще войны. А завтра, когда женщины доставят мясо гризли и приготовят его, будет большой праздник. Гостями моей типи будут и Татанка-Йотанка и Хавандшита.

— Превосходно.

И только белый произнес это слово, вошли Старая Антилопа, Ворон и три его старших сына — Братья Вороны. Они были в прекрасном настроении и тут же расположились вокруг очага. Начались разговоры об охоте, о мацавакене, о метком выстреле белого человека. Наконец заговорил Рэд.

— Послушайте, воины! Я хотел поделиться с вами тайной белых людей, которая помогает сильному стать еще сильнее. Но ваш вождь боится.

Воины рассмеялись:

— Боится? Когда Матотаупа боялся?

— А вот мы и посмотрим. Внимание! Я открываю этот небольшой бурдюк и первым пью таинственный напиток, который сильного делает сильнее, а слабого — совсем слабым. Хорошо?

— Хорошо, хорошо! — закричали все.

— Но погодите. Я не подумал о том, что эта тайна не для женщин и детей. Или вы думаете иначе?

— Нет, мы согласны с тобой. Это по нашим обычаям.

Матотаупа кивнул женщинам и детям, чтобы они удалились.

Харка, Харбстена, Уинона, Шонка и женщины тотчас поднялись и вышли. Несколько помедлила Унчида, она явно была недовольна таким оборотом дела и хотела что-то сказать Матотаупе, но вождь отвернулся, и она тоже вышла.

Унчида и Шешока обменялись несколькими словами, из чего стало ясно, что они намерены пойти в типи Чужой Раковины. Шонка куда-то исчез.

Что же делать Харке?

У Чернокожего Курчавого ему не хотелось встречаться с сумасшедшей старухой. Тогда к Четану!

— Позови Курчавого, — сказал Харка Харбстене. — Мы вместе пойдем к Четану.

Трое мальчиков и Уинона вошли в типи Четана. Так как здесь не было воина, мальчики могли расположиться у очага, а Уинона подсела к матери Четана и двум маленьким девочкам.

Снаружи гремел гром и сверкали молнии, но дождя не было.

Мальчики не сразу заговорили. Они снова были вместе, но после переживаний такого дня каждому еще надо было разобраться в своих мыслях.

Сменились гости. Дружески расположенный к индейцам художник и его невозмутимый спутник — Длинное Копье — ушли, а появился Татанка-Йотанка и еще этот Рыжий, который вел себя как вождь. Прозвучали первые выстрелы. У Харки теперь собственный мацавакен. В типи вождя лежала шкура гризли. Казалось бы, можно радоваться, но какое-то беспокойство тяготело над друзьями, и они не могли понять его причины.

Харка смотрел на огонь. Языки пламени лизали сучья и превращали их в пепел. Четан вывел его из задумчивости.

— Расскажи об охоте на гризли, Харка — Охотник на медведя — Твердый как камень — Убивший Волка — Преследователь бизонов.

Ребята встрепенулись.

Харке было трудно еще раз приняться за этот рассказ, но скоро пережитое нахлынуло на него, и дело пошло легче. Он вспомнил, как впервые увидел громадного гризли, как услышал его грозное рычание. Он словно услышал его здесь еще раз. Он снова увидел перед собою отца, который схватил хищника за шею и душит его. Харка вспомнил, как ему удалось перебить лапу этому ужасному медведю. Рассказ получился очень живой, и его друзья вместе с ним переживали эту охоту и эту победу. Когда Харка закончил, мальчики не могли сдержаться.

— Ты настоящий охотник! Медвежий охотник! — закричали они.

И потекли новые рассказы, наверное, похожие на те, которые слушали сейчас и в палатке вождя: о случаях на охоте, о новом изрыгающем огонь оружии, о предстоящей утром стрельбе. Харка тут же пообещал Четану и Курчавому, что научит их обращаться с мацавакеном. Юноши увлеклись, обсуждая заманчивые планы охоты с мацавакенами на медведей и бизонов и переживая предстоящие победы в схватках с пауни.

В разгар беседы вошел Шонка. Он подсел к мальчикам.

Никто не мог ничего возразить: Шонка жил в типи Матотаупы и принадлежал к родственникам Харки. Но выражение его лица было какое-то загадочное, как будто юноша хотел что-то сказать, но ждал, чтобы его об этом хорошо попросили. И разговор прекратился.

— Что ты вечно слоняешься по стойбищу? — наконец произнес Четан. — Ты что, подглядываешь за нами?

— Твоя типи меня не интересует.

Четан не хотел оскорбить Шонку, просто надо же было как-то начать разговор. Но ответ Шонки был вызывающий, и Четан тоже не сдержался.

— Подглядывать ты умеешь!

— Я думаю, что кое-кому тоже придется этому научиться, — ответил Шонка, и в голосе его прозвучало нескрываемое злорадство.

— Может быть, скажешь, кого ты имеешь в виду?

— Если захочу…

— Ну, хочешь ты или не хочешь — мне все равно. Можешь оставить это при себе.

— Сегодня я оставлю это при себе, а завтра заговорят на собрании Совета.

— А, значит, твое мнение так важно!..

— Завтра ты не будешь надо мною издеваться, Четан.

— Уж не собираешься ли ты стать жрецом? Говорить темные речи ты уже научился.

— Мои речи темны не больше, чем то, что их породило.

Курчавый в силу своего веселого нрава чуть не расхохотался, слушая эту перепалку, но, посмотрев на Харку и его товарищей, сдержался: слишком уж мрачны и недружелюбны были взгляды юношей.

— Не напускай туману, Шонка, — снова сказал Четан. — Я могу подождать, пока он рассеется.

— Жди, если хочешь. Но лучше, если ты сразу разберешься. Подойди к типи Матотаупы.

— Этого я не сделаю.

— Да, ты этого не сделаешь, потому что нас всех оттуда прогнали. Но Матотаупа знал, зачем нас прогонял.

— Шонка! — вмешался Курчавый. — Как ты смеешь так говорить о нашем вожде?

— Заткнись ты, малыш. Волосы в колечках!

— Курчавый прав, — заметил Четан. — Но ты уже много сказал, Шонка, так уж говори до конца.

— Я не скажу больше, чем сказал. Если хотите знать больше, пойдите и посмотрите сами.

— Мы не ослушаемся приказа вождя и не будем подсматривать за нашими отцами и братьями. А ты, Шонка, должен помнить, что если будешь поступать иначе, тебя никогда не примут в союз наших воинов.

— Пфи, — усмехнулся Шонка.

Четан вскочил.

Шонка поднял руки, словно обороняясь от нападения, но Четан сдержался и сел на место. Тогда Шонка примирительно сказал:

— Поговорим о другом. Что вы думаете о белом человеке?

Курчавый первым откликнулся на этот неожиданный вопрос.

— У него злые глаза, — сказал он.

— Это верно, — подтвердил Шонка.

— Но у него щедрая рука, — вмешался Харка. — Он добрый и отличный стрелок. Ты слишком много плохого видел от белых. Курчавый, мы это знаем. Но не все белые плохие.

— У белых людей много непонятных тайн, — сказал Курчавый, и в его словах прозвучало какое-то опасение и злоба.

— Многие тайны белых могут быть опасны, — вставил Четан.

Харка удивленно пожал плечами.

— Но их мацавакены хороши, — ответил он другу.

— Типи вождя он подарил не только мацавакены, но и… — начал Шонка и смолк.

— Что «и»? — быстро спросил Четан.

— Он подарил минивакен — огненную воду, таинственный напиток.

Чернокожий Курчавый даже вздрогнул.

— Таинственный напиток белых ядовит! Когда белые люди его пьют, они становятся зверями! Они бьют женщин, детей и рабов!

— Ты пробовал, Курчавый, этот напиток, который принес Рыжий? — спросил Харка. — Нет? Тогда не говори так. Может быть, он совсем и не ядовит, может быть, это не тот напиток, о котором ты думаешь. Разве такой человек, который подарил нам мацавакены, способен причинить нам зло?

Четан и Курчавый потупили глаза: что могли они возразить на слова Харки. Наступила пауза. И снова заговорил Шонка:

— Рыбаку надо насадить на крючок червяка, иначе он не поймает рыбу…

Харка подложил в огонь сучок.

— Шонка, ты будто повторяешь чьи-то слова.

— Возможно. Но пойди и посмотри, что происходит в палатке Матотаупы.

— Я не пойду. Ты забыл, что тебе сказал Четан.

— Тогда заткните уши. Если можете, заткните и мне. Я сказал, хау! — Шонка поднялся и вышел.

Мальчики были расстроены. Харке было особенно горько, ибо слова Шонки подействовали на него как ядовитые пилюли. Говорить больше ни о чем не хотелось, и мальчики решили улечься спать.

— Оставайтесь здесь, — сказал Четан. — Мы будем спать вместе.

— Вместе с Харкой — Охотником на медведя! — живо воскликнул Чернокожий, который хотел хоть как-нибудь подбодрить Харку.

Мальчики завернулись в одеяла.

Гроза, не пролившая дождя, стихала. Харка чувствовал себя усталым, как загнанная лошадь, и быстро заснул. Но, засыпая, он решил, что среди ночи поднимется и посмотрит, что делает Шонка. Может быть, эта собака опять будет бродить вокруг типи отца и подсматривать. Харка должен знать об этом и предупредить Матотаупу. Харка не собирался нарушать приказа отца, но хотел уберечь его от слежки, которая, конечно, преследует недобрую цель.

За полночь Харка проснулся и выскользнул из типи. Это заметила только Уинона, но мальчик знал, что она будет молчать. Да, когда надо, она может казаться мертвой, словно прерия под снегом.

Осторожно пробрался Харка в ту часть стойбища, где располагались типи Хавандшиты и Матотаупы. Из щели типи вождя виднелся свет, и оттуда доносился страшный шум. Типи Хавандшиты была темна и тиха.

Мальчик несколько раз обошел вокруг типи, но Шонки нигде не обнаружил. Тогда он подошел поближе. Он боролся с собой. Шонка нарушил приказ вождя, Харка не хотел этого делать. Харка хотел только ясности, он хотел узнать то, что не договорил Шонка. Ведь если Харка собирается защищать отца, ему нельзя оставаться в неведении. Еще какое-то время мальчик боролся с собой и все-таки решился. Он быстро прилег на землю около самой типи. Прислушался. И вот он уже смотрит через прорезь около планки внутрь.

Суровое решение

Гости, все пятеро, что пришли вечером в типи, были здесь. Совершенно необыкновенно вел себя Старая Антилопа. Широко расставив ноги, он стоял неподалеку от очага и раскачивался. Казалось, вот-вот он упадет. Он переносил тяжесть тела то на носки, то на пятки и каждый раз при этом громко хохотал. Наклоняясь вперед, он рыгал и плевался. Слюна стекала по уголкам его рта. Пальцем он пытался показать на очаг и, преуморительно смеясь, кричал:

— Медведь, медведь! Он сидит прямо в огне и греет свои лапы! Он греет свои лапы, вы это видите! — и снова закатывался хохотом. Его голос был необычно пронзителен. — Он греет свои лапы, медведь! А вы хотите съесть его лапы! Пхю! Хотите съесть лапы хорошего, доброго медведя!

Рядом со Старой Антилопой лежал на земле старший брат Ворон. Глаза его были закрыты, и он храпел. Отец Ворон тоже валялся рядом с ним.

— Медведь! Замечательный медведь! — орал Старая Антилопа, потом его покачнуло назад, он потерял равновесие и, размахивая руками, шлепнулся прямо в очаг.

В типи стало темно. Отец и белый человек хохотали. Старая Антилопа посидел некоторое время в очаге, но скоро почувствовал, что кожа его начинает поджариваться. Тогда он снова принялся орать.

— Я сам медведь! О-о! А-а! — и, выбравшись из очага, стал встряхиваться как собака и обчищать легины. — Что вы делаете со мной, койоты!

Харка очень хорошо видел эту сцену, так как белый как раз подбросил сучьев в огонь. То, что происходило тут, было, конечно, очень смешно, и Харка тоже еле сдерживал смех, когда Старая Антилопа, весь растрепанный, пытался найти свое место и кричал:

— Я медведь! Медведь! Добрый Медведь! Нельзя есть мои лапы! Что вы делаете с моими волосами? Огонь! Сзади меня огонь! Прерии горят! Мои легины ест огонь!

Рыжеволосый наполнил из бурдюка стакан и опрокинул в свою глотку.

— Кто следующий? Пока я победитель! Трех воинов я уложил на землю, а одного из них с одного-единственного бокала. А я осушил три бокала и совершенно свеж, только стал сильнее!

Два брата Ворона протянули руки.

— Хэлло! — кричал Рыжий Джим. — Хэлло, еще по разу! — и он наполнил стаканы и передал их воинам, последний наполнил себе и сразу осушил его.

— Ну, еще? — спросил он.

И опять два брата Ворона протянули руки, и Харка увидел, что они уже еле стоят на ногах. Они выпили еще раз, но стаканы держали неловко, расплескивали содержимое, а один из них даже поперхнулся. Рэд, Матотаупа да и Старая Антилопа принялись над ним смеяться. И тут Харке бросилось в глаза, что отец и белый смеялись совершенно по-разному. Матотаупа смеялся добродушно, как обычно подсмеиваются над теми, кто на веселых праздниках принимает участие в поедании собачьей печени. Рэд смеялся во весь голос, и что-то оскорбительное было в его смехе. Харка чувствовал, что белый зло надсмехается над воинами рода Медведицы. Но у мальчика не было времени особенно призадуматься над этим, потому что оба брата принялись оскорблять друг друга.

— Ты грязная жаба, — кричал один. — Ты плюнул в мою сторону!

— Замолчи! — кричал другой. — Ты врешь! А разве может воин дакота врать!

— Тебя коршун клюнул!

— Ты уже не можешь стоять на ногах! Ступай к ручью, освежи свою голову!

— Проглоти рыбу, и пусть она заткнет тебе глотку!

А тут еще поднялся стоявший на четвереньках Старая Антилопа и начал расчесывать свои волосы.

— Что ты делаешь, порази тебя гром! — напустился на него один из братьев.

— Молчи, ты грязная ворона! — рассмеялся ему в лицо Старая Антилопа.

Тот не выдержал и ударил Старую Антилопу в лицо, и началась потасовка. Наконец один из драчунов повалился на землю и захрапел, а другой продолжал бормотать что-то невнятное.

Матотаупа и Рэд снова смеялись, и опять каждый на свой лад.

— Итак, нас осталось двое, — заговорил рыжеволосый, обращаясь к вождю. — Но я готов побиться об заклад, Матотаупа, что тебя этот напиток не свалит с ног и ты, как и я, от него станешь сильнее.

Харку охватил страх. Что, если отец выпьет и это подействует на него так же, как и на других воинов?.. Что, если заключенная в бурдюке сила одолеет и его?.. Нет, Харка даже и представить себе не мог, что произойдет тогда. Этого не должно случиться! Никогда не должно случиться! Никогда, нигде, никто не сможет победить вождя Матотаупу. Никогда!

— Ну, хватит ли у тебя мужества, Матотаупа? — спросил белый.

Вождь иронически рассмеялся.

— Ты еще сомневаешься…

— Так ты согласен со мной померяться?

— Хау, согласен. Я видал, что ты уже четыре раза осушил бокал и стал только бодрее. Ты будешь пить в пятый раз, я — в первый. Ты привык пить эту таинственную воду, я — не привык. Вот мы и сравняемся. Наливай!

Харка со своего места не мог видеть всего, что происходило, но ему показалось, что Рэд наполнил отцу бокал не из того бурдюка, из которого поил воинов. Может быть, мальчик ошибался? Но он как-то не придал этому особого значения и продолжал следить за развитием событий.

Рыжеволосый передал вождю наполненный до краев бокал, и тот разом выпил его. При этом выражение лица вождя ничуть не изменилось.

Матотаупа возвратил бокал рыжеволосому, и тот наполнил его еще раз и тут же осушил сам. Потом они посмотрели друг на друга, и рыжеволосый спросил:

— Еще один?

— Еще один, — ответил вождь. — Твоя минивакен имеет особый вкус, но она холодная и свежая, точно ее только что зачерпнули из ручья.

— Ты крепкий мужчина, Матотаупа. То, что пили твои воины и выпил ты,

— это не вода из ручья. Твои воины, вот те, что лежат здесь, не были бы побеждены водой из ручья.

— Конечно, нет. Тайна твоей воды, оказывается, совсем особенная тайна.

— Вот так-то, вождь.

Матотаупа и Рэд выпили еще по бокалу, и оба рассмеялись. Но вождь по-прежнему смеялся добродушно, а сидящий против него Рэд на этот раз с каким-то особенным злорадством.

— Итак, мы победители, — произнес Рэд. — И ты увидишь, вождь, что тебе не только не повредит этот напиток, но он сделает тебя завтра вдвое сильнее.

— Хау. Завтра я буду учиться стрелять из мацавакена, а вечером мы еще раз попробуем силы: кто из нас больше выпьет минивакен.

Матотаупа пододвинул к себе ружье и стал показывать, как он будет его заряжать.

Харка был счастлив.

Опасения Четана и Чернокожего Курчавого были напрасны. Минивакен рыжеволосого не была ядом. Этот напиток отделял слабых от сильных. Стрелок Рэд и великий охотник Матотаупа принадлежат к сильным людям и поэтому могут спокойно пить этот напиток; они становятся от него только сильнее. Старая Антилопа и другие воины — ничтожество. Унчиде и Уиноне придется теперь убирать за ними.

Мальчик покинул свое место, и нарушение приказа уже не казалось ему особенно тяжелым проступком: ведь он теперь знает, что возразить Шонке. И к тому же сам убедился, что отец победил и здесь и что рыжеволосый стрелок справедлив.

Еще блестели звезды, и дул ночной ветерок. Тихо покачивался на трофейном месте мацавакен пауни, но Харка смотрел теперь на него без особого восхищения: его новое оружие было гораздо лучше, и скоро он сможет поупражняться в стрельбе из него. И тогда Матотаупа и Татанка-Йотанка увидят, что юные дакоты не только умеют стрелять, но и попадают в цель.

Харка направился к табуну. Он похлопал по спине своего коня и пошел в типи Четана. Харка был совершенно спокоен, ведь то, что он совершил сегодня ночью, имело в его глазах оправдание. Харка опустился на землю рядом с мальчиками и завернулся в одеяло. Сквозь сон улыбаясь, он представлял себе, как завтра на глазах всего лагеря он вместе с отцом будет стрелять из мацавакена. И конечно. Курчавый и Четан, как он обещал им, тоже сделают по нескольку выстрелов. А за то, что они подумали об его отце, они почувствуют стыд, и это — хорошо. Но Шонка никогда не должен держать в руках такого оружия.

Харка заснул и спал очень крепко. Даже когда он проснулся, то не сразу открыл глаза: он все еще вспоминал охоту на медведя, представил себе Старую Антилопу, сидящего на очаге, рыжеволосого стрелка, помечтал о предстоящем празднике по случаю удачной охоты. И тут вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он открыл глаза. Перед ним стоял Татанка-Йотанка.

Харка похолодел. Но жизнь сделала его движения автоматическими при любой неожиданности, и он моментально сбросил одеяло, схватил ружье, которое лежало рядом, и поднялся.

Молча стоял он перед великим жрецом и вождем и смотрел прямо в глаза ему, пытаясь уловить, чего хочет жрец. Но лицо Татанки-Йотанки было непроницаемо, как маска, и он тоже молчал.

Жрец внимательно рассматривал мальчика, а мальчик рассматривал его. Харка был стройный, жилистый, ростом повыше, чем его сверстники. Его глаза, лоб, рот придавали лицу выражение решительности, свидетельствовали о бесстрашии и особой смышлености. Татанка-Йотанка слегка опустил веки. Да, он хотел получше разглядеть мальчика, но не хотел сам быть объектом наблюдения. По слегка опущенным уголкам губ жреца Харка определил, что тот явился не с радостным известием и не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение юному охотнику на медведей. На Татанке-Йотанке было праздничное платье. Накидка, покрывающая грудь и плечи, была богато и искусно вышита раскрашенными иглами дикобраза. На Татанке-Йотанке был головной убор из орлиных перьев, отделанный мехом горностая.

И тут Харка заметил, что в типи нет ни Четана, ни Курчавого. Не было и Уиноны. Одеяла, которыми покрывались женщины и дети, убраны. Когда же они успели уйти? Неужели он все проспал? И чего хочет от него жрец?

Чем больше молчал Татанка-Йотанка, тем больше росло беспокойство Харки.

Единственно, что Харке было вполне ясно, это двуствольное ружье и боеприпасы, которые он крепко сжимал в руках.

В типи было сумрачно: вход был закрыт и только уголья чуть светились в очаге. Снаружи доносился шум. Харка только теперь заметил его, потому что раньше все его внимание было приковано к жрецу. Слышались веселые возгласы, смех, топот множества ног по мягкой, поросшей травой земле. Видно, жители стойбища готовились к празднику в честь удачной охоты, к состязанию в стрельбе, к пиршеству с плясками и песнями. Харке показалось, что он различил голоса Курчавого и Четана, и он перестал чувствовать себя таким одиноким в этом противостоянии жрецу. Он снова был вместе со всеми, а стенки типи — эта преграда только для глаз, но не для ушей его, и не для проникающего повсюду предвкушения праздника. И хотя Харка не видел отца, воинов, этого белого человека, своих товарищей по играм, — представление об их присутствии было вполне отчетливым. Видимо, все уже искупались, натерлись жиром, причесались, вставили перья в налобные повязки, нарядились. Мужчины, юноши и мальчики уже, наверное, пробуют свои луки, с которыми выйдут на состязание. А женщины и девушки готовятся к роли зрителей и будут скоро приветствовать победителей и осыпать добродушными насмешками неудачных стрелков.

А он все приготовления проспал! И от этой мысли кровь прилила к щекам Харки. Ну конечно, Четан и Курчавый теперь засмеют его, а может быть, и добавят к его именам еще одно новое имя — Засоня.

Гость — знаменитый жрец племени дакота — успел уже надеть праздничное платье, а Харка стоял перед ним неумытый, непричесанный и даже не одетый.

Беспокойство овладевало мальчиком: ведь он ночью ходил подсматривать за отцом, он видел, как воины пили таинственный напиток, который сделал их сумасшедшими. Татанка-Йотанка — великий жрец, и он, наверное, уже знает, что Харка позволил себе ослушаться приказа вождя? Мальчику стало не по себе. Вдруг из-за этого ему не разрешат принять участие в празднике? Или, может быть, его ждет и что-нибудь худшее: он знал, что людей, которые нарушали запреты, убивали…

Но Татанка-Йотанка все молчал. Почему великий жрец так много времени уделяет мальчику? И Харка не шевелился. Он боялся даже глазом моргнуть. На лбу его выступили капельки пота.

И тут Татанка-Йотанка сделал еле заметное движение пальцем правой руки. Этот жест говорил: «Иди!» И мальчик подчинился. Как был он с ружьем в руках, непричесанный и неумытый, так и вышел с Татанкой-Йотанкой из палатки и пошел рядом с ним. Он не смотрел по сторонам и не хотел никого видеть. А те, кто попадался навстречу, тотчас замолкали, хотя только что говорили и смеялись.

Татанка-Йотанка прошел с мальчиком через площадку и открыл вход в типи, перед которой на шесте висел мацавакен пауни. Мальчик вошел в палатку.

Здесь было пусто. Татанка-Йотанка приказал мальчику сесть. Харка повиновался. Так же жестами жрец приказал ему оставаться здесь, молчать и не шевелиться.

И мальчик словно превратился в каменное изваяние.

Татанка повернулся и вышел.

Харка остался один.

Он не шевелился. Скрестив ноги, сидел он на земле у очага, в котором остывала зола. Ружье он положил на колени.

В типи проникало немного света, и Харка мог различить окружающие предметы. Пол был покрыт шкурами, на жердях висели удивительные вещи: шкуры змей и других животных, высушенные жабы, барабаны, маски, колпаки. С раннего детства мальчик был приучен к преклонению перед силой жреца, и мрачное, необыкновенное убранство его жилища усиливало в нем чувство нависшей опасности.

Радостный шум в стойбище постепенно затих, и его сменил другой, непонятный шум. До Харки доносились отдельные голоса, но слов было не разобрать. Все громче и громче звучали эти голоса, но не слышно было среди них ни голоса отца, ни голоса белого человека, который принес мацавакены и минивакен. Скоро отдельные голоса стало различить невозможно, только громкий гул проникал в типи.

Харка пытался представить себе, чем могут быть взволнованы люди. С наступлением утра должно было обнаружиться позорное поведение Старой Антилопы, Ворона и сыновей Ворона. Харке перестало казаться смешным то, что он видел ночью в типи отца. Он уже понимал, что необыкновенное поведение воинов, пораженных таинственной водой, — это позор, и догадывался, что это-то событие и вызвало в стойбище переполох. А он, Харка, который все видел, вынужден сидеть здесь в плену и молчать. И Харка все больше и больше верил в то, что жрец знает о его ночной вылазке. Порой ему начинало казаться, что оба жреца могут обвинить во всем Матотаупу и рыжеволосого стрелка, ведь именно они способствовали падению пяти воинов. Страх перед этим обвинением глодал мальчика, как червь. Харка уже давно предчувствовал, что Хавандшита задумал что-то недоброе, а теперь, после рассказа Далеко Летающей Птицы, старый Хавандшита представлялся ему в виде злого духа, распростершегося над воинами и великим охотником — Матотаупой. Татанке-Йотанке не находилось места в этом представлении: о великом жреце Харка мог думать только с большим уважением. Не находилось места в его видениях и для Рэда. Но рядом с Харкой как будто бы стоял хороший белый человек и смотрел задумчиво и печально.

Мальчик вцепился обеими руками в ружье и прижал его к коленям. Это было оружие, прекрасное оружие. Оно не было ни духом, ни чудом. И пусть оно когда-то принесло зло, сейчас оно подчинялось ему, Харке.

И Харка заговорил сам с собой: «Ты должен быть совершенно спокоен. Ты должен прислушиваться ко всему, что ты можешь услышать, будучи пленником жреца. И все, что ты услышишь и увидишь, ты должен как следует обдумать. Хау».

С этого момента он отогнал от себя все видения и насторожился, как охотник, подстерегающий дичь. Все должно быть услышано, замечено. И, если потребуется, он должен немедленно действовать.

Харка зарядил ружье, не вполне представляя себе — зачем.

Шум снаружи смолк. Харка напряг слух, пытаясь уловить хотя бы малейший звук, и, наконец, услышал что-то похожее на легкие удары в барабан.

Мальчик обратил внимание на солнечные лучи, которые падали на землю сквозь дымовой клапан, и, заприметив одно из пятнышек света, решил по нему следить за течением времени.

Вскоре негромкие звуки, которые он принял за удары барабана, стихли и наступила полная тишина. Но вот зазвучала чья-то речь. Стены типи приглушали звук, и мальчик не мог разобрать слов, но голос был незнакомый. Возможно, говорил Татанка-Йотанка. Судя по звуку голоса, дело происходило в одной из типи. Скорее всего, в типи вождя. Видно, говорил он громко и настойчиво, иначе здесь совсем ничего не было бы слышно.

Но вот голос смолк, и наступила тишина. И тут же ее разорвал крик. Харка весь сжался и еще крепче вцепился в ружье: это кричал отец! И еще раз прозвучал его голос, полный протеста:

— Неправда, неправда, неправда!

«Неправда!»

О, это слово и то, как оно было произнесено, о многом сказали Харке. Отца обвиняли. Обвинение, видимо, было ужасно. Но обвинение было несправедливо. Оно было ложно. Ложно!

Итак, когда Татанка-Йотанка пришел к Харке, он уже знал, что ему предстоит обвинять Матотаупу. Но, видно, он также знал и о том, что Харка был свидетелем, что его отец выстоял против колдовской воды, иначе ему незачем бы прятать Харку в типи жреца. Харку — единственного свидетеля правоты отца!

Но неужели и великий жрец — лжец?! Этого не может быть! Нет, этого не может быть!

Кто же ввел в заблуждение Татанку-Йотанку?

Хавандшита? Да, Хавандшита!

Это станет всем известно. Это должно быть известно всем!

Харка еще раз услышал крик отца, и все стихло. И снова послышалась чья-то приглушенная речь. Это, наверное, опять Татанка-Йотанка. Послышались и другие злобные голоса, угрозы.

Что же делать?!

Выскочить наружу, выстрелить, привлечь общее внимание и рассказать обо всем, что он видел ночью, чтобы все поняли, что отец невиновен? Чтобы и отец знал, что Харка не верит лживому обвинению…

И Харка уже готов был осуществить свое намерение, но полог раскрылся

— и вошел Хавандшита в сопровождении Шонки. Харка рванулся с земли и встретил вошедших стоя, с заряженным ружьем в руках.

Хавандшита и Шонка замерли. Полог типи за ними опустился. Хавандшита уставился на мальчика.

Но Харка не смотрел на жреца, он смотрел на Шонку. Тот слегка расставил ноги, раскрыл рот и опустил голову, словно бык, приготовившийся к прыжку.

— Отдай мацавакен Шонке! — приказал старый жрец сыну Матотаупы.

Харка не двинулся с места.

— Подойди! — сказал Харка своему давнишнему врагу с таким спокойствием, которое насторожило Шонку.

И Шонка заколебался. Хавандшите стало стыдно: уж не подумал бы кто, что он боится мальчишки, и он бросился вперед, чтобы отобрать у Харки ружье. Харка, как будто подчиняясь приказу жреца, протянул ружье Шонке и в то же мгновение нажал на оба курка. Прогремело два выстрела. Шонка отскочил, словно отброшенный ударом, а Харка, не выпуская из рук ружья и боеприпасов, выскочил вон.

Снаружи толпились люди, взволнованные происшедшими событиями. Они молчали и не двигались, напуганные выстрелами. Страх парализовал их, и никем не задержанный Харка бросился в типи отца.

Он вошел и остановился.

Огонь в очаге еще горел. Женщин и девушек не было. У очага стоял Матотаупа. Лицо его было смертельно бледно. На полу, у ног вождя, лежали разорванные жгуты из прутьев ивы. На руках вождя еще виднелись следы веревок.

Напротив Матотаупы стояли Татанка-Йотанка и несколько воинов. Медленно, совсем медленно, великий жрец повернул голову и посмотрел на Харку. А отец даже не поднял на сына глаз, настолько он был поглощен своими переживаниями. Татанка-Йотанка двинулся к мальчику. Тогда и отец заметил сына с мацавакеном. И Харка мучительно соображал: чем же, чем он может помочь? Матотаупа совершенно спокойно смотрел на сына, и Харке было ясно, что он никогда не способен сделать что-нибудь во вред отцу, никогда он не выступит против него, и ничто не заставит его в этот позорный час отступиться от своего отца.

И вот Татанка-Йотанка рядом с Харкой.

— Я послал за тобой. Харка — Твердый как камень — Охотник на медведя. Почему ты выстрелил, прежде чем явился ко мне?

Харка повернулся к жрецу.

— Татанка-Йотанка, ни один язык не передал мне твоих слов, я не знал, что ты меня зовешь. Хавандшита приказал только, чтобы я мой мацавакен отдал Шонке.

Лицо великого жреца чуть дрогнуло: из слов Харки он понял, что тот пришел не по его зову, а против его воли. Но он понял также, что Хавандшита и Шонка не выполнили его приказа.

— Итак, ты здесь, — сказал Татанка-Йотанка. — Мацавакен ты можешь оставить у себя. Твой отец сам тебе скажет, почему тебе не следует надеяться стать воином рода Медведицы. Скоро соберется Совет и решит судьбу твоего отца. Пока иди снова в типи Хавандшиты. Старейшины скажут свое слово, и ты узнаешь об их решении.

Харка посмотрел на отца.

— Иди и делай, что тебе сказано, — с трудом произнес Матотаупа. — Я невиновен, понимаешь ты? Воины и старейшины мне поверят. Ты понял?

— Да, отец.

Харка повернулся и, сжимая в руках ружье, вышел.

Он не оглядывался по сторонам, он шел прямо в типи Хавандшиты. Там он опустился на землю перед очагом, на то самое место, где сидел раньше. Он положил на колени ружье и тут же на глазах Хавандшиты спокойно зарядил оба ствола. Шонки видно не было.

Харка сидел и думал, чем бы помочь отцу. Он готов был сделать все, что в его силах. Через некоторое время донесся крик глашатая, извещавшего о собрании Совета. Часом позже Хавандшита вышел из типи, не сказав мальчику ни слова.

Харка снова остался в одиночестве. Он еще ничего не ел и не пил с утра, но мысли о еде ему даже не приходили в голову. Он прислушивался к шагам мужчин, заполнявших типи Совета, которая стояла рядом с типи жреца. Он прислушивался к голосам говорящих, которые звучали то громче, то глуше, но слов все равно было не разобрать. Медленно тянулось время, и казалось — Совету не будет конца. Светлое пятнышко, за которым следил Харка, перешло на другую сторону палатки и потускнело. Наступал вечер. Становилось темнее. Харка был один со своим мацавакеном, который был для него сейчас лучшим и единственным другом.

Наконец смолкли голоса на Совете. Харка услышал, как мужчины стали расходиться, но они не останавливались, как обычно, поговорить друг с другом, а как будто очень спешили разойтись.

В стойбище наступила тишина. Даже дети затихли, только откуда-то издалека, из прерии, доносился протяжный вой.

Первые часы долгого ожидания были не самыми тяжелыми. Харка думал об отце, каким помнил его с раннего детства, когда еще только что научился ходить и начинал думать. Об отце, который для него был защитником, учителем, об отце, который был для него примером. А потом фантазия перенесла мальчика на собрание Совета, и он выступал перед воинами и говорил о своем отце… Сколько бы хорошего он мог рассказать о нем! Он бы сумел убедить воинов в его невиновности! И мальчик уже представлял себе, как Совет выслушивает его и выносит справедливое решение.

Но чем дольше продолжался Совет, чем ближе был момент вынесения решения, тем более неопределенными становились фантастические видения Харки. Самыми тяжелыми для Харки были последние часы Совета и совсем невыносимым — этот час, когда он знал, что решение уже произнесено, но не знал — какое. Он знал только одно: отец сказал: «Я невиновен», — и этого было для Харки довольно. Этого должно бы быть довольно и для воинов рода Медведицы, и для старейшин. Должно бы… Но если…

Это «но если» сжимало Харке горло, душило его, путало все его мысли. И он уже не мог, не мог ждать и не мог больше сдерживать своего нетерпения и сидеть тут словно связанный. Его повиновению приходил конец…

В типи вошел Татанка-Йотанка.

Мальчик облегченно вздохнул: не Хавандшита, а Татанка-Йотанка пришел к нему.

Татанка-Йотанка сел против мальчика, точно тот был мужчина, воин, с которым хочет разговаривать вождь. Харка приготовился со вниманием выслушать его. Он смотрел на Татанку-Йотанку и даже сам поражался, какое спокойствие овладело им.

— Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень — Охотник на медведя, ты должен знать все, — начал великий жрец. — Ты уже знаешь больше, чем ты должен бы знать, потому что ночью подсматривал за типи вождя.

Харка не опустил глаз: он готов был отвечать за все, что совершил.

— Итак, ты знаешь, что минивакен белого человека сделала пять воинов рода Медведицы сумасшедшими. Над этим можно бы только посмеяться, но потом белый человек обманул твоего отца. Он напоил его слабой колдовской водой из другого бурдюка, сказав ему, что это та самая минивакен, которая свалила с ног воинов. И твой отец поверил белому, не рассердился на него и пил вместе с ним. Но когда он, ничего не подозревая, выпил настоящей колдовской воды, он тоже стал сумасшедшим. Над этим уже никому не следует смеяться. Ты это понимаешь?

Прошло долгое время, прежде чем Харка дал ответ.

— Я понимаю, — сказал он, но больше ничего не добавил к этим словам.

— Хавандшита, ваш жрец, сегодня утром против твоего отца выдвинул страшное обвинение. Он сказал, что твой отец выдал белому тайну — тайну золота дакотов. Белые люди стремятся к золоту, как медведи к меду. Они теперь наверняка нарушат договор и нападут на нашу страну, чтобы разграбить ее.

Татанка-Йотанка остановился, ожидая, что Харка что-нибудь возразит или добавит к его словам. Но мальчик молчал и не шевелился.

— Белый человек по имени Рэд этой ночью сбежал от нас и унес с собой тайну.

Харка молчал.

— Твой отец сам не знает, что он сделал, потому что был сумасшедший. Сейчас он и сам не верит, что его развязанный язык предал нас. Мы вынуждены были скрутить ему руки, потому что он оскорблял Хавандшиту и сопротивлялся. Но он поклялся, что выполнит решение Совета, и я развязал его. Совет сказал свое слово.

Харка не раскрывал рта. Он ни о чем не спрашивал.

— Совет выслушал обвинение Хавандшиты и признал твоего отца виновным.

И тут мальчик хотел что-то сказать, но, едва открыв рот, сдержался и снова замер.

— Ты… ты в чем-то сомневаешься, Харка?

— А ты? — с трудом произнес Харка.

— Я?.. Я думаю, что Хавандшита сказал правду. Я нашел в типи оба бурдюка, о которых он говорил.

Харка больше не смотрел в глаза жреца, он смотрел на руки Татанки-Йотанки, напряженно собирая воедино все то, что совсем недавно он мысленно рассказывал в типи Совета. Но он не имел права произносить перед жрецом длинных речей, он должен быть очень краток и в немногие слова вложить все то, что могло бы утвердить правду. С чего же начать? Может быть, с этих таинственных неразгаданных следов у пещеры? Может быть, рассказать Татанке-Йотанке о том, что белые люди давно уже по чьим-то следам подбираются к тайне гор? Но тогда Татанка-Йотанка спросит, почему Матотаупа до конца не разобрался в этих следах. Нет. Нужно просто объяснить, что Хавандшита, обвинивший Матотаупу, лжец. И Харка сказал об этом решительно и определенно, взвешивая каждое слово.

— Хавандшита лжет! Он сам был у пауни и у белых людей, которые строят дорогу для Огненного Коня. И он сам рассказал им, что на берегу речки у подножия Черных Холмов было найдено золотое зерно и что индейцы рода Медведицы знают, где есть золото. За то, что он рассказал это белым людям, белые помогли ему совершить великое чудо: они пригнали к нам бизонов. До этого род Медведицы и белые люди почти ничего друг о друге не знали, а тут все языки стали говорить о том, что им стало известно от Хавандшиты. И белые люди пошли к нам один за другим. Сначала Желтая Борода, потом этот Рэд. И это вина Хавандшиты. Мой отец — Матотаупа — отлично знал, что тайну золота надо хранить и что нам грозит большая беда, если белые узнают о ней. Мой отец золотое зерно выбросил в реку. Хавандшита это зерно подобрал. Мой отец взял с меня клятву, чтобы я молчал. Хавандшита вместе с Шонкой ходил к пауни и носил с собой золотое зерно.

— Харка — Твердый как камень!..

— Я сказал, хау.

— Чем ты подтвердишь свои слова?

— Хавандшиту сопровождал Шонка. Но он никогда не скажет правду, он будет лгать. Курчавый передал Хавандшите золотое зерно, которое достал из реки. Но он никогда не признается в этом, потому что отец Курчавого — Чужая Раковина — был освобожден благодаря предательству Хавандшиты. Язык Курчавого связан. Но Хавандшита лжет!

— Хавандшита не лжет, мой мальчик! Он непримиримый враг белых людей, я это знаю. Держи закрытым твой рот, иначе нам придется тебя связать, как мы связали твоего отца.

Харка поднял голову и посмотрел Татанке-Йотанке в глаза. Но веки жреца были опущены. И Харка сказал:

— Я буду держать мой рот закрытым, — и тон его голоса был холоден как лед.

Выражение лица Татанки-Йотанки было печальным. Приоткрыв глаза, он долго смотрел на мальчика не говоря ни слова, точно пытаясь прочитать его мысли.

— Твой отец поклялся нам, что он подчинится решению Совета, — сказал жрец. — Совет решил, что Матотаупа навсегда изгоняется из рода Медведицы, из Оглалы, из семи племен дакотов. Сегодня ночью он должен покинуть наши палатки. Без оружия. И никогда больше не возвращаться. Но ты, Харка — Твердый как камень — Ночной глаз — Убивший волка — Преследователь бизонов

— Охотник на медведей, ты останешься у нас и станешь великим воином и вождем.

— Я буду великим воином и вождем, — механически повторил Харка, и никто бы не мог сказать, о чем он думал в этот момент, что чувствовал.

— Вот почему я оставил тебе твой мацавакен.

— Этот мацавакен будет в руках великого воина и вождя, которого будут бояться враги.

— Хау. Так будет, как ты сказал. Теперь идем.

Харка поднялся и, как был, неодетый, с нечесаными волосами, так и пошел с Татанкой-Йотанкой. Великий жрец дакотов проводил мальчика до его родной отцовской типи. Харка смотрел на длинные еловые жерди, на верхушках которых висели охотничьи трофеи: рога бизонов, клыки медведей, оружие побежденных врагов: луки, палицы. А в типи он увидел одеяла на полу, увидел очаг. Все было так, как всегда, и в то же время все было другим. В глубине палатки сидела бледная Унчида. Рядом с ней — Уинона, внешне спокойная, но с изменившимся от горя лицом. У ее ног сидел Харбстена, и губы его дрожали от сдерживаемых рыданий. Шешока опустила плечи и как-то вся согнулась: несчастье шло за несчастьем, и воинов рода Медведицы становилось все меньше и меньше. Ближе всех к очагу сидел Шонка. Он исподлобья взглянул на Харку. Татанка-Йотанка жестом приказал ему перейти к женщинам и детям в глубь палатки.

Харка стоял около Татанки-Иотанки.

— Я хочу умыться и причесаться. Я пойду к реке, — сказал он негромко, так, как обычно утром говорил отцу.

— Ты вернешься обратно?

— Я вернусь. Я всегда говорю правду.

— Иди, я верю твоему слову.

Харка попросил Унчиду дать горшочек с жиром и, когда брал его, дотронулся до ее руки. Она была совсем холодная. Выйдя из типи, мальчик юркнул в кустарник: ему не хотелось ни с кем встречаться.

Над прерией поднялась луна, и от кустарника ложились на землю четкие тени. Харка шел к ручью медленнее, чем обычно по утрам. Он прислушивался и озирался по сторонам, как бы стараясь все получше рассмотреть и запомнить. Он чувствовал и нежное дыхание ночного ветерка, слышал и потрескивание сучьев в очагах типи, и негромкий разговор, и фырканье лошадей, и далекий лай собак, и легкое журчание воды…

Мальчик вышел к ручью, разделся и бросился в воду, потом вышел на отмель, потер себя песком, еще раз нырнул и, выйдя на берег, основательно смазал кожу жиром. Когда он уже собрался идти назад, послышался топот копыт. Харка взял ружье и спрятался в траве, сердце его сжалось от тяжелого предчувствия. Из кустарника выехал всадник. Это был Матотаупа на своем лучшем коне. Он переправился через ручей и поехал на запад, туда, где на зеленоватом фоне неба виднелась темно-фиолетовая цепочка Скалистых гор. Матотаупа был без налобной повязки, без перьев орла. В темноте поблескивало его обнаженное тело.

Матотаупа не заметил Харки и, не оглядываясь, продолжал свой путь.

Харка оставался на месте, пока всадник не скрылся из вида. Лишь тогда он направился назад, но не к типи, а к табуну. Потихоньку от дозорного мальчик отвел далеко в сторону своего бизоньего коня и стреножил его. Затем он направился к типи, которая уже не была типи вождя. Это было жилище семьи изгнанника.

Женщины, Харбстена и Шонка уже улеглись спать. Харка взял свою постель и от входа перенес ее в глубь палатки, к Унчиде и Уиноне. Взял праздничное платье сестры, которое она приготовила прошедшим утром, и тоже переложил его поближе к постели сестры.

— Харка перебирается к женщинам, — пробормотал Шонка.

Харка сделал вид, что не слышит этих слов. Слева, у входа, он разглядел постель, приготовленную для Татанки-Йотанки. Значит, жрец решил провести эту ночь не у Хавандшиты, а в семье Матотаупы. Справа от постели жреца лежало связанное вместе оружие Матотаупы. Тут же было и ружье, подаренное Рэдом.

Мальчик прищурил глаза. Он прислушивался и ждал. Ждал, как ждал весь этот день. Только теперь Харка ждал не того, что сделают другие, а ждал момента, когда можно будет действовать самому.

Час за часом прислушивался он к дыханию спящих. Первыми заснули Шонка у Харбстена. Потом пришел и улегся спать Татанка-Йотанка. Он тоже скоро заснул. Не засыпала только Унчида, которая лишилась сегодня сына. Ее глаза чуть поблескивали в темноте. Харка положил руку на ее лоб, и она повернулась к мальчику, положила свою холодную руку на его руку, и этим все было сказано.

Харка посмотрел на Уинону. Казалось, она спала, но ее дыхание не было дыханием спящей. Харка провел рукой по ее волосам, и девушка приоткрыла глаза, но не шевельнулась. Мальчик осторожно подтянул к себе праздничное платье сестры и стал надевать его. Нож, вложенный в ножны, висел у него на шнурке: он не снимал его вечером. Осторожно подтащил к себе ружье и снаряжение. Свернул меховое одеяло. Неслышно, совершенно неслышно поднялся, двинулся к выходу. Бросил последний взгляд в глубь типи и заметил, как Уинона натянула одеяло на голову. Дочь изгнанника и сестра убежавшего брата будет очень одинокой, очень…

Мальчик вышел из типи и пошел словно девочка, которая рано поднялась. Ему приходилось быть очень осторожным, чтобы не было заметно, что у него за плечами под накинутым одеялом ружье. И никто из дозорных не обратил на него внимания. Мальчик прошел в кусты к своему коню. Он нашел его там, где и предполагал. Конь выбрал местечко с густой травой. Харка быстро перерезал путы. Надо было спешить: слышались шаги кого-то из дозорных. Но, видно, тот не очень торопился, и, прежде чем он что-нибудь предпринял, Харка вскочил на коня и понесся по прерии на запад.

Еще мальчик услышал негромкий крик. Оглянулся. Но кустарники были уже далеко позади, и вот они уже совсем исчезли, пропали вдали. Местность была холмиста, и увидеть его издали уже было нельзя.

След отца, начало которого он заприметил ночью, был хорошо виден в наступающем рассвете. Мальчик торопил своего мустанга, нашептывал ему что-то на ухо, и животное неслось изо всех сил. Кроме коня Татанки-Йотанки, во всем стойбище не было мустанга, который бы мог догнать Харку. Но, может быть, его и не будут преследовать? Или, может быть, погоня соберется уже слишком поздно?

Воздух освежал Харку. Он ехал очень долго. Давая передохнуть коню, переходил с галопа на шаг, снова скакал галопом. Время уже перевалило за полдень, а он все еще ехал.

И вдруг Харка потерял след. Он стал внимательно всматриваться в последние заметные отпечатки копыт, и тут ему пришло в голову, что отец решил запутать следы.

Тогда Харка спрыгнул с коня, снял стеснявшее его женское платье и бросил на спину лошади. Он стал тщательно осматривать почву. Вот тут Матотаупа как будто слез с коня. Вот следы мустанга, который свободно бродил по прерии. Вот тут конь щипал траву. И никак было не определить, в каком же направлении Матотаупа направился дальше. И коня поблизости не видно, хотя следы очень свежие. Сумеет ли Харка найти отца? Матотаупа хороший охотник и воин, и уж, если он захотел запутать след, сможет ли мальчик отыскать его?

Харка оперся о своего взмыленного мустанга.

И тут животное подняло голову и стало принюхиваться.

У Харки снова вспыхнула надежда: беспокойство коня не говорило об опасности, скорее наоборот. Животное вело себя так, как будто почуяло что-то знакомое. Харка отошел в сторону и тоже стал прислушиваться. Но все было тихо.

— Отец! — громко сказал мальчик. — Отец! — повторил он, даже не задумываясь, зачем он это делает. — Отец!

И произошло чудо! Чудо, на совершение которого Харка надеялся, и все-таки это было чудо. Рядом с Харкой поднялась высокая фигура.

— Отец!

Матотаупа не мог говорить. Он прижал мальчика к себе на одно мгновение, всего на одно мгновение. Потом взял за руку и повел к своему коню, который лежал в небольшой ложбинке. Бизоний конь Харки пошел за ними. И лошади приветствовали друг друга так, как это бывало всегда. Матотаупа и Харка молчали. Они легли рядом друг с другом на землю и положили головы на шею коня. Солнце освещало прерию своими последними лучами, и трава уже шелестела от вечернего ветерка. Харка прижался щекой к плечу отца. И все еще не было сказано ни слова. Да и нечего было говорить: они принадлежали друг другу. Они разделят тяжесть изгнания. Они свободны, как птицы.

Да, они никогда не смогут прийти к людям своего рода, никогда по вечерам не услышат флейты, а по утрам веселого крика детей, никогда не будут танцевать с обитателями стойбища бизоний танец, никогда не будут сидеть с соплеменниками у потрескивающего очага, никогда не наденут куртки, расшитой матерью или сестрой…

Никогда!

И все потому, что Хавандшита лжец. Потому, что все поверили ему, даже Татанка-Йотанка, даже Четан, даже Курчавый.

Харка отдал отцу свой нож, но когда хотел вручить ему и ружье, Матотаупа отказался: пусть Харка сам пользуется ружьем.

Вместе Матотаупа и Харка были достаточно сильны. Достаточно сильны, чтобы жить в диких прериях, которые были их родиной. О дальнейшем они еще не думали. Все остальное, что могло сопутствовать их горькой судьбе — сомнение, ненависть, жажда мести, — все это было сейчас от них далеко.

Так посидели они вдвоем, потом поднялись, сели на коней и направили свой путь дальше на запад. И тут Матотаупа произнес первые слова:

— До гор я должен ехать не оглядываясь, в этом я поклялся. Места охоты нашего племени нам надо забыть навсегда.

Гора хранит молчание

Солнце стояло в зените. В полуденной жаре колебался воздух. Ветры, обычные спутники весны в Блэк Хилсе, утихли. Лес пах смолой. Вывернутые с корнями деревья умирали, и на их месте пробивалась трава и молодые кустики. Жужжали пчелы.

На краю обрыва в тени ветвей стоял медведь. Солнечные лучи, пронизывая только что развернувшуюся листву, играли на его бурой шкуре, поблескивали в маленьких глазках.

Медведь присел, поднял передние лапы, уложил их уютно одна на другую, глубоко втянул воздух, подумал и еще раз принюхался. Наконец, он поднялся и начал пробираться через поваленные стволы. Искусно балансируя на ветвях, цепляясь длинными когтями, он влез на толстый ствол с могучей кроной и забрался в самую гущу веток.

У одного из суков, в дупле, копошились пчелы, и косолапого привлек запах меда. Встав на задние лапы, он запустил переднюю в дупло и, вытащив назад, стал с удовольствием ее обсасывать.

Вот тут-то пчелы и обратили на него внимание и облепили со всех сторон.

Медведь заревел, принялся отбиваться от них лапами, но маленькие насекомые не отступали и жалили его. Напоследок косолапый все-таки запустил еще раз лапу в дупло, облизал ее, потом поспешил по стволу вниз и с легкостью белки соскользнул на землю. Но рассерженные пчелы продолжали преследовать его, а он все бежал и бежал. И вдруг встал, точно окаменев.

Пчелы продолжали гудеть над ним, но он замер, потому что увидел перед собою более страшного врага — человека.

Человек смеялся. Может быть, медведю показалось, что человек хочет испугать его, и он сам зло заворчал. Но человек стоял против медведя и смеялся. Пчелы воспользовались случаем и добрались до самых чувствительных мест косолапого лакомки, и тут уж зверю стало совсем невмоготу. Он прыгнул в кусты и бросился наутек.

Человек посмотрел вслед удиравшему хищнику. «Глупец!» — со смехом произнес он и, когда зверь исчез, спрятался в кустарник, не прекращая наблюдения за склоном горы.

Убедившись, что все спокойно, он осторожно двинулся к нагромождению деревьев, где только что хозяйничал медведь. Шел он осторожно, стараясь не оставлять за собой следов. Добравшись до поваленных деревьев, он принялся пробираться через них, пожалуй, даже более проворно, чем это только что делал бурый великан. Он остановился у огромного ветвистого ствола, но не собирался грабить пчел. Ветви дерева образовывали плотный шатер, и человек, достав нож, срезал несколько веток, проделав проход внутрь. Он втащил под крону дерева два кожаных мешка, которые принес с собой, ружье он тоже оставил здесь, а сам осмотрелся, прикинув, найдутся ли удобные пути к отступлению, и, взобравшись повыше, обосновался на прочном суке, чтобы видеть и склон горы, и прерию у подножия скал, и холмы, теряющиеся вдали.

Пчелы летали вокруг него, но, кажется, наступательный порыв у них прошел, а человек их не тревожил, он только спокойно обозревал окрестности. Тишина окружающего леса, кажется, удовлетворила его. Но он хотел иметь полную уверенность, что поблизости нет ни одной живой души, и до самого вечера он не двигался, словно сросся с деревом, на котором сидел.

Когда солнце склонилось к закату, он спустился в облюбованный уголок. Развязав один из мешков, взял полную пригоршню растертого бизоньего мяса и высыпал себе в рот. Из другого мешка — бурдюка — он нацедил глоток воды. Это была вся его еда за целый день. Он был полон сил и мог позволить себе некоторое время довольствоваться таким пайком.

Размышляя о пережитом, он думал, что наступающая ночь может совершенно перевернуть его жизнь. Ну, может быть, не сразу, не так-то быстро все делается, но какой-то поворот в эту ночь все-таки должен произойти.

Должен!

Человек был молод. Считалось, что ему двадцать три года. Впрочем, сколько ему лет в действительности — он и сам не знал, потому что свидетельства о рождении у него не было и, по-видимому, его появление на свет не было связано ни с какой письменностью. О своих отце и матери он никогда ничего не слышал. Самым ранним его воспоминанием был грохот падающего дерева; он тогда очень испугался. Позже он уже не пугался падающих деревьев, не боялся он и своего названого отца и его побоев. Припоминался ему еще случай, когда он хотел помочь своей приемной матери, избитой до полусмерти мужем. Но, помирившись, его приемные родители с такой яростью набросились на мальчика, что едва не убили его. И с тех пор у подростка не появлялось желания кому-нибудь помогать. Он очень рано научился валить деревья, пить бренди, стрелять и орудовать ножом. Однажды он принял участие в нападении на почтовую карету, совершавшую рейсы по огромной стране с запада на восток. Тут он впервые увидел людей в богатых одеждах, впервые в его руки попал туго набитый кошелек. Он сумел спрятать кошелек, прежде чем его заметили товарищи по грабежу. С этим кошельком он бежал в прерии. У одного из пограничных торговцев он купил себе превосходное ружье и решил самостоятельно заняться разбоем. Он стал охотиться за почтальонами, которые доставляли документы и деньги. Эти парни были хорошо вооружены, и у них были великолепно выученные кони. Но юный бандит нападал на них врасплох, в лесу, и удача сопутствовала ему. Последнее в его жизни проявление жалости было связано именно с почтальоном. Тот просил пощадить его, рыдал, говорил, что он сирота. Конечно, кого же и сделать таким посланцем, как не сироту, по которому некому будет лить слезы. И вот тут-то у молодого бандита, который и сам был сиротой, шевельнулось какое-то чувство, похожее на жалость. Но он справился с собой и нанес смертельный удар…

В кабачках и притонах, за игрой и выпивкой деньги текли, как вода сквозь пальцы. Но потом молодой разбойник стал практичнее смотреть на жизнь и понял, что деньги — это все и что нужно стать богатым. С тех пор все его помыслы были направлены на осуществление этого желания. Добыча на дорогах не могла уже удовлетворить его: это было слишком непостоянно и опасно.

Он поступил на службу в войска сначала Южных, потом Северных штатов, ведущих между собою многолетнюю гражданскую войну. Он стал разведчиком. На войне грабеж был вполне законным занятием, но и он не принес желанного результата…

Надо иметь золото! Много золота! Где-то в глуши, куда еще никто не сунул носа, он может стать обладателем неисчислимых сокровищ! Сегодня ночью, именно сегодня ему должно, наконец, повезти. Сегодня он должен стать обладателем золотой россыпи, к которой еще никто не подобрался, во всяком случае никто из белых…

Человек притаился в своем убежище и, наблюдая, как сгущается тьма наступающей ночи, он чувствовал себя все ближе и ближе к заветной цели. Он был гладко выбрит — это была единственная роскошь, которую он себе позволял. Солнце и ветры не пощадили его кожу и сделали похожим на индейца. На ногах у него были мягкие лосиные мокасины. На голове — парик с двумя косами. Это был скальп женщины, которую он убил.

Коня он отпустил свободно бегать по прерии, чтобы сбить с толку преследователей. Пусть думают, что он убит. Ведь индейцы знают, если конь бегает по прерии, то его владелец либо убит, либо сумасшедший.

Сумасшедший! Всякий, кто знал его имя, не посчитал бы его сумасшедшим. Рыжий, Рэд, или Рэд Джим, или Рэд Фокс, или… а не все ли равно, как его назовут, — парень с твердой рукой и вполне определенным взглядом на жизнь был достаточно хорошо известен в этих местах.

Этой ночью он хотел родиться вновь. Первый раз ему это удалось, но он появился на свет бедняком. Теперь он родится богатым человеком. Недосягаемо богатым будет он в этой второй жизни.

Рэд вылез из своего убежища. Провиант и ружье он оставил там, чтобы ничто не стесняло его. Парик ему тоже был сейчас не нужен. Осторожно, не задевая ни за ветки, ни за корни, он стал карабкаться по круче. Поднявшись метров на триста над тем местом, где произошла его встреча с медведем, он оглянулся назад, прислушался.

Было уже совсем темно. Между деревьями порхали летучие мыши. И больше никакого движения.

Поднимаясь выше, он забрал влево. Подъем стал круче. Местность была Рэду хорошо знакома. Рэд решился на этот поход, убедившись, что поблизости нет ни индейцев, ни белых охотников, однако он старался не оставлять следов.

Была полночь, когда Рэд Фокс достиг скалистой стены, которая была прикрыта деревьями, растущими у ее подножия. Наверху тоже были деревья. Рэд снял мокасины и, нащупывая еле заметные выступы, стал подниматься.

Наконец он добрался до входа в пещеру, о котором знал из рассказа Беззубого Бена. Именно отсюда он задумал проникнуть в пещеру. И теперь он уже забыл и думать о том, как станет «большим господином» и будет жить в свое удовольствие. Все помыслы Рэда были направлены на то, чтобы двигаться к цели.

В пещере ему пришлось пробираться между огромными свисающими с потолка и поднимающимися с пола сталактитами и сталагмитами. Пол постепенно понижался, и издалека, из глубины доносился шум, о происхождении которого Рэд тоже знал от Бена. Водопад. Именно этот водопад оказался весной непреодолимым препятствием для Бена. Рэд будет умнее, он не даст унести себя струе воды. А Бену… Бену просто повезло, что ему удалось выбраться. Такие приключения не для него. Бену лучше подходит занятие торговлей на Найобрере, там-то уж ему нечего опасаться. И именно Рэд посоветовал этому беззубому ослу заняться таким доходным и совершенно безопасным делом. Нет, уж теперь-то Бен больше не сунется в пещеру, в этом Рэд был уверен. Эти места теперь полная собственность Рэда, его вотчина.

Там, где поток вырывался из правой галереи пещеры, пересекал главный проход и где-то слева срывался в глубину, Рэд остановился, присел, освежился глотком воды. Она была недурна на вкус, эта ледяная вода.

«Золотая водичка», — подумал Рэд, и минута спокойствия позволила снова разыграться его фантазии. Он разрешил себе выкурить трубку: ведь только совершенно хладнокровно обдумав каждый шаг и набравшись сил, можно начинать это предприятие.

Выбив трубку и накинув на шею моток веревки, он поднялся и принялся ощупывать руками стенки прохода. Результаты исследования были неутешительны: за сотни тысяч лет работы поток словно отполировал стены. Ни малейшей опоры. Нечего было и думать пробраться по этому проходу, куда низвергался поток.

Перебравшись через него, Рэд принялся ощупывать стенки в правой галерее, откуда вырывалась вода. Но и здесь стены были гладкими и скользкими, во всяком случае на высоту человеческого роста.

— Проклятье! Чертова пещера! — в ярости зарычал Рэд и ударил кулаком по гладкой стене.

Потом снова присел, задумался.

А то ли это самое место? Во всяком случае, беззубый осел, несомненно, побывал в каком-то из боковых проходов, ведь именно тут-то и подхватил его поток… Или он с перепугу что-нибудь напутал?..

Рэд мысленно сопоставлял рассказанное ему Беззубым Беном с тем, что слышал от полупьяного индейца. Кое-что как будто совпадало… Вместе с тем он уже не вполне отчетливо помнил, что именно говорил Бен, а что индеец. Может быть, в этих проклятых горах, где полно пещер, немало похожих мест?

Рэд еще раз попытался припомнить слова, сказанные вождем. Они, кажется, хорошо засели в его памяти, но проклятый язык, язык дакотов, знания которого Рэду хватало только для самых необходимых объяснений! Конечно, можно было не уловить всех тонкостей… Да и потом, указал ли этот индеец правильный путь? Может быть, он специально изобразил пьяного и только запутал все? Кто знает… Или, может быть, хитрый индеец просто хотел разузнать о намерениях Рэда, и банда этих койотов уже преследует его по пятам?..

— Проклятье! Трижды проклятье! Чертова пещера! А что, если попытаться пробраться вверх по потоку, перепрыгивая с камня на камень!

И Рэд высек огонь и при свете горящей лучины принялся за осмотр. Да, пожалуй, это единственная возможность.

Он облюбовал ближайший омываемый водой камень, положил горящую лучину на край утеса, выложил сюда же табак, трубку и огниво. Прыгнул.

Вцепившись в скользкий камень руками и ногами, он кое-как удержался на нем, но бьющая сверху ледяная струя сталкивала его с камня, давила на спину. И он стал сползать в поток. Изо всех сил он пытался удержаться.

Нет, нет, он не должен сорваться!

Рэд отпустил правую руку и поискал более надежную опору. Но тщетно. Напор воды был силен, пальцы коченели, и ему пришлось снова обхватить покрепче камень и держаться. Потом ему удалось немного подтянуться и, сохраняя некоторое время равновесие, чуть передохнуть. Но едва он еще пошевелился, поток увлек его, оторвал от камня и потащил в боковой проход пещеры. Только там ему удалось зацепиться за какой-то выступ и, напрягая последние силы, выбраться на сухое место.

— Проклятье! — прохрипел он.

А тут еще потухла лучина.

Потоптавшись немного по берегу потока, Рэд наткнулся на свою трубку. Он взял ее, нащупал огниво, высек огонь и закурил. Из оставшихся у него нескольких лучинок он все-таки зажег еще одну и, осмотревшись, выбрал новое место для прыжка. Теперь это был небольшой уступ стены у самой воды. Над ним торчали два выступа, за которые можно было уцепиться руками. Рэд удержался.

По уступу он продвинулся еще немного вперед. Потом пришлось ступить в воду и, держась за выступы в стене, продвигаться до тех пор, пока он не добрался до отверстия, из которого выбивался главный поток. Оно было слишком узко, чтобы пролезть в него. Но он все-таки сопротивлялся влекущей его воде, держался, раздумывая, что же предпринять дальше.

— Безнадежно!

Но он не отступал. Было тяжело дышать. Вода попадала в нос и в рот. Он захлебывался, но держался до тех пор, пока не потерял сознание…

Когда он пришел в себя, все тело ломило. Он никак не мог понять, где находится и что с ним. Все ему было безразлично и точно туман застилал глаза. Но у него достало сил внутренне произнести, что он — Рыжий Джим.

Рэд, Джим!

И только тут мысли его заработали, и он стал восстанавливать в памяти все, что произошло. Да, несчастье…

Он пошевелил пальцами — мокро. Вода…

Вода!

Это слово точно сняло пелену с его мыслей, и ему ясно представилось все, что произошло; и хотя все тело невероятно ломило и ужасно трещала голова, он заставил себя открыть глаза.

Он медленно поднял веки. Показался какой-то слабый свет. Он не поверил в него и снова закрыл глаза. Пошевелил головой, руками, ногами. Как будто бы кости целы. И тут перед глазами круги, круги, и он впал в забытье…

И вот он снова очнулся. И снова боль, как будто бы уже не такая острая. И потом странное спокойствие, будто ожидание желанной смерти. Да, вот так просто, спокойно, тихо умереть, и все. И кое-кто будет даже доволен, что кончился Рыжий Джим.

Рыжий Джим кончился?!

Нет! Не придется никому радоваться, что он отправился на тот свет! Он еще кое с кем посчитается!

И эта мысль словно подтолкнула его. Он ощутил голод, жажду, его слегка трясло. Но голова была ясна. Только шум. Шум был вокруг него: рядом, над ним, позади — везде был шум.

Ага! Вода. Но это уже известно. И что же тут еще?

Он перекатился со спины на живот и прополз немного в сторону.

Вот и вода, — он зачерпнул полную пригоршню и стал жадно пить.

И свет! Теперь уже не было сомнений, что откуда-то просачивался дневной свет!

Рыжий Джим всматривался в отблески дневного света, все еще не уверенный, что это наяву. Он принялся подтягиваться на выступающий рядом утес, поближе к свету.

И вдруг что-то твердое уперлось в его спину. Он замер, но тут же сообразил, что это свисающая с потолка каменная сосулька. Медленно пополз он в направлении света. И чем дальше продвигался он, тем ярче становился свет. Это, должно быть, выход!

Дьявол, добрый дух, или счастливая звезда, или горе, или неизвестно что, но кто-то или что-то, от кого зависела его судьба, не хотел его смерти.

Джим! Рыжий Джим!

Значит, мир еще не отпускает его. Значит, у него еще есть время и есть кое-что впереди!

Скоро ему стало все ясно: он находился в расселине скалы, из которой подземный поток вырывался наружу.

Время от времени вода тащила тяжелые камни, и один из них больно ударил Джима по руке.

О! Да здесь не так уж спокойно! Надо пробираться дальше.

И вот Джиму удалось выглянуть через расселину наружу.

Свет дня уже потускнел, верхушки деревьев освещались заходящим солнцем. Убедившись, что следов присутствия человека не заметно, Рэд осторожно выбрался и прямо из ручья скользнул в прибрежные кусты, где и повалился на землю. Бледный, исхудавший, с провалившимися глазами, он был похож на ожившего мертвеца. Но самое главное — жив! Рэд пошарил по карманам. Несколько горстей сухого маса, предусмотрительно захваченные им с собой, превратились в кашицу. Он проглотил немного этой клейкой массы. Это чуть уняло голод, и он решил поспать: нужно было набраться сил, прежде чем хоть на что-нибудь решиться.

С рассветом он проснулся.

Мокрый и продрогший, он с благодарностью встречал тепло восходящего солнца. Он еще немного подкрепился размокшим мясом, потом поймал ящерицу, съел ее и принялся рассматривать ручей. Выброшенные обломки камней навели его на мысль поискать здесь…

Но поиски не дали результатов. Золота не было.

Ручей как ручей, проклятая пещера как пещера, и надо все это бросать. Лучше позаботиться о своем ружье и спрятанных припасах. Надо думать, что еще никто не обнаружил их.

Нет, в третий раз ему нет никакого смысла пытаться проникнуть в пещеру. Может быть, позже… прихватив инструмент и пару парней в помощники… А сейчас, прежде всего — к припасам и посмотреть вокруг, нет ли еще входа в эту проклятую пещеру. Ведь все-таки у него есть время и самому заняться поисками. И если он найдет золото, оно должно принадлежать одному ему!

Рыжий Джим с неунявшейся еще дрожью в ногах стал медленно и осторожно пробираться через лес. Лишь к полудню он добрался до участка с поваленными деревьями. К его радости, и запасы, и ружье оказались целы. Убедившись, что поблизости по-прежнему никого нет, он забрался в свое убежище под кронами деревьев, хорошо подкрепился и крепко заснул.

На следующий день он почувствовал себя значительно свежее. Поднявшись, он осмотрел окрестности и стал готовиться к походу. Он наполнил свежей водой бурдюк, уничтожил следы своего логова и, навьючив на себя мешки и прихватив ружье, направился в лес.

Джим хотел найти верхний выход из пещеры, тот, через который весной выбрался с Беззубым Беном. Он с трудом нашел его среди зарослей кустов и перепутанных корней. Однако, поразмыслив, решил не спускаться в эту дыру, которая приведет к тому же потоку, который выкинул его из горы.

Но если существуют два входа в эту забытую богом пещеру, почему же не может быть третьего и четвертого? И Джим решил искать. Он снова натянул свой парик.

До позднего вечера он бродил по лесу и не обнаружил ничего, что бы привлекло его внимание. Местами попадались следы индейцев, на южном склоне он обнаружил остатки целого лагеря. Но все это не беспокоило его: ведь это были следы индейцев Оглала, которые, перезимовав тут, весной отправились на юг, к Лошадиному ручью, как раз в те самые дни, когда Джим повстречался в пещере с Беном. Рэд Джим совершенно уверен, что индейцы рода Медведицы не вернутся летом, потому что охотятся на бизонов. Но не исключено, что индейцы какого-нибудь другого племени могут появиться здесь. А может забрести и кто-нибудь из белых. Поэтому Джим продолжал соблюдать осторожность.

Когда садилось солнце, он забрался на высокое дерево неподалеку от прежнего лагеря индейцев и еще раз оглядел окрестности, которые он все больше и больше считал собственными владениями.

Так прошел день и еще день. И Рэд Джим бродил по лесу и искал, и не находил. Он не охотился, а питался своими запасами и той мелкой живностью, которую можно было поймать, не оставляя следов. Прошли недели, прежде чем он вернулся к ручью, начинавшемуся из горного источника. Ему удалось поймать себе на завтрак нескольких радужных форелей.

Этот завтрак подкрепил его, и впервые за долгое время он почувствовал какой-то покой. Ему и в самом деле надо было успокоиться, ведь так недолго и с ума сойти от бесплодных поисков. День за днем с утра до вечера следить за каждым своим шагом, думать все время только об одном: золото, пещера, вода, индейцы — день за днем просыпаться с надеждами и каждый вечер встречать с растущим разочарованием. Да, такая жизнь способна сломить и сильного человека.

И вот теперь, с аппетитом позавтракав форелью, Рэд позволил себе немного отдохнуть. Он прошел вниз по ручью, забрался в кустарник, разросшийся на берегу, и решил тут расположиться.

Был ясный день. Джим уселся поудобнее и смотрел на поблескивающую на солнце листву. Он задумался.

Итак, Беззубый Бен откуда-то узнал, что в этой пещере есть золото. Рэд тоже оказался в Блэк Хилсе, потому что слышал о золоте. После неудачных весенних поисков Джим снова услыхал о золотых сокровищах Блэк Хилса в лагере строителей трансконтинентальной железной дороги. Там же он узнал и о том, что роду Медведицы хорошо известно об этом золоте, ведь именно у одного из индейцев этого рода видели золотое зерно. И тогда Джим направился к индейцам рода Медведицы. Но вождь рода все-таки, наверное, обманул. Во всяком случае, золота не было.

Что же, продолжать бродить здесь или попробовать еще раз побывать у индейцев рода Медведицы и выпытать еще что-нибудь у этого вождя, которому, во всяком случае, немало известно? Эх, не надо было торопиться удирать из его палатки. Подумаешь, кто-то подслушивал… Никогда не следует торопиться. Вот он и остался в дураках.

И довольно сидеть. Нужно что-нибудь предпринять, может быть, еще одну попытку. Ведь золотое зерно, величиной с грецкий орех, все-таки есть у рода Медведицы, а он, Рыжий Джим, бегает около сокровищ и не может найти золотой россыпи!

А солнце по-прежнему ярко светило, и под его лучами песчаная гряда на берегу ручья переливалась всеми цветами радуги. Рэд посмотрел на нее и вдруг поднялся и осторожно направился к ней: ведь именно в таких песках в Калифорнии, в Сакраменто, обнаружили первые самородки. Он уверял себя, что это бесполезная затея, но все-таки нагнулся и стал пересыпать песок между пальцами. Сердце его заколотилось сильней, но он продолжал уверять себя, что это ни к чему не приведет.

Медленно и тихо струился сквозь пальцы песок. Джим не отрывал от него взгляда.

И вдруг!.. Джим от неожиданности даже сел на камень и уставился на сложенную пригоршней руку: между двумя пальцами застряло крохотное золотое зернышко. Совсем маленькое, как пылинка. Но чистое золото. Рэд не отрывал от него глаз и долго неподвижно сидел, словно загипнотизированный.

Наконец он положил золотое зернышко в карман на груди своей куртки. Золото! Теперь ясно, что не только с севера, но и по эту сторону горы можно найти золото.

Он, Рыжий Джим, нашел начало своей новой жизни! И снова разыгралась фантазия. Он даже прикрыл веки, погрузившись в размышления. Но скоро, очень скоро он пришел к выводу, что это не для него. Чтобы промывать пески, надо нагнать целую армию рабочих, и с таких жалких пылинок золота, пожалуй, не станешь сразу миллионером. Нет, надо искать получше, ведь есть же у индейцев самородки величиной с грецкий орех. Вот такие бы еще ему подошли. А это — нет. Этими пылинками пусть занимается кто-нибудь другой… Нет. Никто! Если начнут ковыряться, то могут наткнуться и на его еще не открытое сокровище…

Какой-то звук потревожил его. Рэд точно очнулся и раскрыл глаза. Не было сомнений, что где-то далеко в прерии заржала лошадь. Это могла быть и дикая лошадь, могла быть лошадь, потерявшая своего хозяина… Белого? Индейца? И Джим почувствовал себя счастливым оттого, что и ружье и провиант были при нем. Он мог двигаться куда угодно и не был ни с чем связан.

Он поспешил от ручья, облюбовал высокое дерево и осторожно, чтобы не качнуть ни одной ветки, забрался на него.

Проклятье! Дьявол их побери!

Вдалеке на севере была видна группа индейцев. Всадники еще казались маленькими, как муравьи, но их уже можно было сосчитать. Сорок воинов на лошадях и, видимо, около шестидесяти женщин и детей, тоже верхом. Скоро он смог различить, что по меньшей мере пятеро мужчин были с орлиными перьями. По-видимому — дакоты. Но такое количество вождей в небольшой группе?..

Четыре всадника спешились и скрылись в высокой траве. Рэд не сомневался, что это разведчики, которым поручено обследовать лес.

Пяльте ваши глаза, вострите уши! Рыжего Джима вам не найти! И Рэд продолжал неподвижно сидеть на дереве.

Индейцы в прерии замедлили движение. Джиму не было видно, возвратились разведчики или нет, но по поведению индейцев стало ясно, что они получили хорошие известия. Они снова перешли на галоп и быстро приближались к опушке леса. Вероятнее всего, они направлялись к тому месту, где весной располагался род Медведицы. Когда всадники поравнялись с деревом, где сидел Рэд, ему удалось рассмотреть индейца, едущего во главе колонны. Это был Татанка-Йотанка, или, как называли его англичане, Ситтинг Булл. Только такой встречи и недоставало Джиму!

Когда индейцы скрылись за деревьями, ему осталось лишь прислушиваться. Потрескивание сучьев под копытами коней было хорошо слышно в тишине леса. Потом и оно стихло. Джим увидел, как поднялась струйка дыма над кронами деревьев. Как он и предполагал, индейцы остановились там, где весной было стойбище рода Медведицы.

Сколько времени они тут пробудут, неизвестно. Надо уходить.

Проклятые, грязные индейцы!

Как только наступила ночь, Рэд спустился с дерева и направился к северу, стараясь как можно дальше отойти от индейцев. Нужно уходить на Найобреру, туда, где обосновался Беззубый. А уж там Джим узнает, что нового произошло за это время в Скалистых горах и в прериях.

Через несколько дней, когда большая часть горного массива была обойдена, он решил раздобыть лошадь. Это надо было ему не только для того, чтобы ускорить движение и сберечь силы. Он, Рыжий Джим, просто не мог попадаться людям на глаза без лошади. Мужчина без лошади — это жалкое зрелище. Он вызывает либо сожаление, либо подозрение. И то и другое было Джиму ни к чему. Люди должны были видеть его сильным, уверенным в себе. Только так можно всегда пользоваться уважением и достигать цели.

В северной части Блэк Хилса Джим наткнулся на следы кочующих охотников и ночью выкрал коня из пасущегося табуна. Конь был не особенно хорош, но на первый случай Рэд был удовлетворен и им.

По пути он обнаружил несколько троп, свидетельствующих, что здесь часто проходили дакоты. Но теперь он не опасался встречи с ними, так как владел языком дакотов настолько, что мог всегда встретить у них дружеский прием. Впрочем, ему не встречались больше ни индейцы, ни белые. По голой песчаной холмистой местности он приближался к Найобрере. Следы стали попадаться все чаще и чаще.

Рэд спустился в узкую ложбину, ведущую к реке. Все говорило здесь об оживленном движении, если слово «оживленный» можно было применить к этому уголку прерий. Следы шли тут в обоих направлениях, попадались и колеи от фургонов. Видимо, фактория Бена за несколько месяцев приобрела широкую известность.

Такое оживление не могло остаться не замеченным дакотами. Бен, наверное, договорился с ними и, возможно, поставляет дакотам оружие: томагавки, стальные ножи, старые ружья. Такой пройдоха, как Бен, сумеет со всеми договориться.

Рэд ехал не торопясь. Ложбина вывела его к реке, и перед ним открылись широкие луга. Он вброд переправился через Найобреру: было лето, и река распадалась на мелководные рукава, между которыми выступали широкие песчаные отмели. О, Бен оказался неплохим предпринимателем; Джим издалека заметил этого черноволосого, распоряжающегося группой хватких парней. На лугу, который весной, по всей видимости, заливался водой, было разбито много палаток. Вокруг лежали бревна, большею частью уже окоренные, и строился блокгауз. Слышалось визжание пил, какие-то окрики, ругань. Юго-западнее на голом песчаном холме располагались палатки индейцев: сиу-дакотов и шайенов, которые, видно, тут мирно уживались. На этих индейцах уже лежала печать знакомства с миром белого человека, это Рэд заметил издалека. Они были грязны и неряшливо одеты и, несомненно, успели уже хорошо познакомиться с бренди. Этим бренди, вероятнее всего, и торгует Бен, что-то незаметно у него обилия каких-нибудь других товаров.

Рэд тут же подумал, что ему лучше всего появиться в роли старого высокого покровителя. Эта роль соответствовала его характеру и удавалась ему лучше всего.

Подъехав поближе, он окликнул Бена:

— Хэлло, старый беззубый проныра!

Бен вынул изо рта трубку и плюнул.

— Эгей! Да это ты, бандит! Решил навестить старого друга?

— Ты обзавелся неплохим хозяйством, беззубый дружок! И все это благодаря мне. Ведь это я направил тебя сюда и дал хороший совет. Чем ты мне за это заплатишь?

— Лучше бы ты болтался где-нибудь в Канаде. Но уж раз ты здесь, давай выпьем!

— Для начала сойдет. Я готов.

Рэд соскочил с коня и отвел его туда, где трава казалась более сочной, в сторону от других животных. Стреножил его. Потом направился к Бену, посматривая на строящийся блокгауз, стены которого уже, пожалуй, достигли половины их будущей высоты.

— Черт возьми, Бен, откуда ты достал такие здоровые бревна?

— С неба упали.

— Да, похоже. Я вижу, ты нашел себе ловких парней.

— Без них дело не пойдет.

— Лесорубы и сплавщики?

— Сплавщики и лесорубы.

— Пошли. Ты мне дашь патронов для ружья, и уж коли ты торговец, так калибр определишь сам.

Бен бросил взгляд на ружье.

— Этого калибра у меня нет.

Рэд сжал губы.

— Бен, я сказал тебе, и давай без лишних разговоров, нечего зря разевать беззубый рот. Ты дашь то, что мне нужно. И у тебя есть патроны. Я не хотел бы стать твоим врагом здесь, на границе.

Бен проворчал что-то невнятное, потом пожевал губами, произнес:

— Ну, пошли.

Оба вошли в одну из палаток. Там штабелями стояли маленькие цинковые коробки.

— Так ты сказал, что станешь моим врагом? — спросил Бен, как только они присели. — И собираешься со мной выпить…

— Моя дружба стоит дорого, мой дорогой, а вражда моя обойдется тебе еще дороже. В общем, доставай то, что у тебя просят. Это мое последнее слово. А если это тебе не по нутру — я пойду.

— Брось, человек! Останемся друзьями. Несколько патронов для меня пустяк, важен принцип.

— Вот тебе мои принципы, торгаш! Ты заплатишь за мой добрый совет, благодаря которому стал человеком, ты будешь платить за мою дружбу. Если это кажется тебе слишком дорого, то только потому, что ты был и остаешься беззубым ослом и ничего не смыслишь в высоких материях. Итак, сегодня и всегда я должен у тебя получать все, что мне нужно, но зато и ты можешь рассчитывать на меня. Сегодня мне надо патроны, завтра — лошадь, послезавтра, может быть, новое ружье, а может быть, и нож. Но прежде всего мне нужны новости. Все новости!

— Здорово ты придумал. А как это понять, что я могу на тебя рассчитывать? Ты поможешь мне строить блокгауз?

— Послушай, Бен, если ты сумасшедший, то тебя нужно повесить или расстрелять. Ты можешь на меня рассчитывать, — это значит, что я тебя оставляю в покое, не трону твоих коней, не предам тебя другим бандитам. А если потребуется, дам хороший совет. Ну, а теперь давай патроны. Моему терпению приходит конец.

Бен послушно открыл коробку и высыпал патроны.

— Ну, вот и все в порядке. А что у тебя на обед?

— Жаркое из енота.

— Идет. Подавай.

Бен принялся изображать гостеприимного хозяина. Рэд ухмыльнулся. Насытившись, он закурил трубку. Бен хотел пойти посмотреть, как идут работы.

— Подожди-ка, мой дорогой! Подари уж немного времени своему лучшему другу, Рэду Джиму!

— Что еще? Ты и в самом деле ненасытный.

— Да, на всякие новости. Что говорят тут твои индейцы, которых ты понемногу спаиваешь этой паршивой сивухой: запах ее доносится до самых Скалистых гор.

— Отличный напиток, человек, отличный напиток! У тебя просто испорченное обоняние. А индейцы, что они могут говорить, они и сами ничего не знают. В общем, на земле царит мир.

— И это все?

— А, я вижу, куда ты клонишь, рыжий бандит! Но если бы я что-нибудь слышал о золоте, то поверь, я бы и сам его давно добыл.

— Если бы это было так просто…

— В том-то и дело, что это не просто. Но ведь и ты ничего не нашел.

— Ты, кажется, знаешь больше, чем человек сам знает о себе. Кто тебе сказал, что я ничего не нашел!

— Ну, счастливчиком ты не выглядишь.

— А это и неплохо. Ты слышал что-нибудь о Ситтинг Булле?

— Об этом краснокожем колдуне? Ничего, что бы заслуживало твоего внимания. Впрочем… — Бен замолчал и плюнул.

— Что «впрочем»… Ну, говори!

— Пойдем. Мне надо посмотреть, как идут дела на блокгаузе.

Рэд на мгновение задумался, но потом согласно мотнул головой: «Да, следует быть более гибким».

Бен и Джим не торопясь направились к постройке, у которой работало двое мужчин. Рэд принялся рассматривать дом — прямоугольный прочный блокгауз, дверь которого выходила на восток, а в стенах вместо окон были бойницы. Вдоль задней широкой стены намечалась какая-то пристройка.

— Неплохо, дорогой Бен. А как же ты добудешь воду, если краснокожие обложат блокгауз и закидают его зажигательными стрелами?

— Да, внутри дома, пожалуй, придется вырыть колодец.

— Неплохо. Ты, оказывается, думаешь немного. Не худо бы еще иметь тут подземный ход, чтобы можно было выбраться прямо к реке, если придется бежать.

Бен даже остановился.

— И зачем этот ход, когда на земле мир. Я, кажется, становлюсь уже достаточно известным торговцем.

— Это я вижу. Но у кого ты раздобыл на это денег?

— А тебе что за дело?

— Никакого. Просто я думаю немного вперед, а у тебя нет ни капли соображения. Ну что такое мир?

— Ты что-нибудь слышал? — испуганно спросил Бен.

— А ты и рот разинул, нужно самому немножко поразмыслить. Наперед соображать надо, старый осел.

— Но почему кто-то должен стрелять?..

— А ты не задумываешься над тем, что у дакотов постепенно отнимают земли, где они охотились на бизонов?

— Зачем мне об этом думать? Почему это должно меня тревожить?

— Должно, и очень. Когда дакотов возьмут за горло, они придут в ярость. Они и тебя не пощадят.

— Но… Однако… Ну, до этого еще далеко, я услышу о таких событиях заблаговременно. Да и на первых порах это, пожалуй, поднимет мне цену. Надо колос жать, когда он спел, а не позже. Слушай, пойдем посидим немного в палатке.

— Как хочешь, — Рэд даже улыбнулся.

Когда они зашли в палатку, Бен спросил:

— Ты не можешь ли ссудить меня деньгами?

— Я? С какой стати?

— А если война… Я могу кое-что сейчас закупить и сделать хороший оборот. Ведь во время войны дакоты хорошо заплатят за оружие.

— Ишь спекулянт!.. Обратись-ка лучше к Бакерико.

— А кто это?

— Э… один человек в Мексике. Впрочем, ты его не найдешь. Оставим этот разговор. Чистых денег ты с меня не получишь, мой дорогой, но хороший совет, очень хороший совет я тебе дам.

— Ха, одни слова! Жалко. И хитер же ты.

— Что ж, и ты хитер, дырявая башка. Ты не встречал тут одного глупца, который болтается сейчас в прериях с шайенами и рисует их вождей?

— Ах, этого сумасшедшего Морриса?

— Ну да. Ты знаком с ним? Он, что, был у тебя и так-таки спокойно ушел?

— Он неплохо заплатил.

— Эх ты, жаба! Да если бы ты его потряс, у тебя было бы достаточно денег.

— Ты думаешь? Нет, подожди, ты о чем думаешь?..

— Я ничего не думаю, я только так сказал…

— Но это же опасно.

— Для меня — нет. Для тебя?..

— Но ведь ты же мне говоришь…

— Ну, хватит фантазировать, все равно этого господина художника с его толстой мошной уже здесь нет. Что еще нового?

— Одна история…

— Что за история?

— Химера. Есть небольшой род дакотов, у них золото, а вождь их знает, где расположены огромные золотые россыпи.

Рэд навострил уши.

— Какой вождь?

— Ну это же просто нелепость, что рассказывают. Я не запомнил его имени, но говорят, что его изгнали из рода за то, что он по пьянке выболтал свою тайну. А сын сопровождает его в изгнании.

— Этому сыну лет двенадцать?

— Что, что? Двенадцать лет? Значит, и ты, бандит, о них знаешь?

Рэд даже вздрогнул: как это у него могло вырваться? Бен не должен догадываться о том, что произошло в палатке вождя рода Медведицы.

— Нет, не знаю, — поторопился ответить Рэд.

— Эту историю индейцы рассказывают у всех костров.

— Ну что ж, послушай их… А эти двое у тебя еще не были?

— А что им здесь делать?

— Ну, им могут, например, потребоваться патроны.

— Это верно.

— Если они здесь появятся…

— То ты хотел бы их еще раз повидать?

— Нет, познакомиться.

— А я говорю повидать. Ведь ты же их знаешь.

— Идиот. Если бы я знал, я бы тебя не спрашивал.

— Именно поэтому ты и спрашиваешь.

— Я тебе говорю — нет. Я всегда говорю правду, запомни это!

— Это я вижу, старый разбойник. Ладно, вот я дарю тебе еще пару пачек табаку.

— Годится.

И разговор на этом прервался.

Вечером Рэд отправился спать к своему коню. Известия, полученные от Бена, очень заинтересовали его. Раз вождя выгнали из рода, надо с ним повидаться. Индеец, изгнанный из племени, — это несчастное существо, слабое и беспомощное.

Едва занялся рассвет, Рэд уехал прочь, не простившись с Беном. Он направился на юго-запад, к строителям железной дороги. Может быть, там он услышит что-нибудь об изгнанниках. Рэд теперь был доволен, что вовремя покинул лагерь индейцев. То, что он услышал от Бена, по всей видимости, было правдой. Хорошо, что он тогда вовремя убрался, утром могли быть неприятности с индейцами. Кто же подслушивал?..

Рэд поднял лошадь в галоп.

Прерия уже полна была примет надвигающейся осени. Зимой снега покроют землю, разыграются бури. Замыслы Рэда должны осуществиться прежде, чем начнутся метели.

Убежище в глуши

В начале лета, на вторую ночь после того, как Рэд исчез из типи вождя рода Медведицы, в небольшой, закрытой со всех сторон горной долине паслись две лошади. На ночную долину легли густые тени гор. Как руины давно прошедших земных потрясений, чернели над нею огромные уступы скал. По ним струилась вода и местами водопадами срывалась с высоких стен. Камни, кустарник, деревья, трава, нагретые за день солнцем, теперь отдавали свое тепло и наполняли воздух пряным ароматом. Легкое дыхание ветерка чуть шевелило листву.

Скалы, окружающие долину, укрывали ее от бурь и ветров. Здесь образовался свой обособленный мир. Богатая растительность и ручей, протекающий по горному лугу, привлекали сюда множество животных. Следы их вели к единственному узкому выходу из долины и сходились там в узенькую тропинку.

Лошади спокойно передвигались по мягкому лугу. Потом остановились, прижались друг к другу и заснули. Неподалеку от них на траве, вытянувшись на бизоньей шкуре, лежал мальчик. Он, видно, страшно усталый бросился на землю, и сон сковал его. Глаза мальчика были закрыты, но как будто двигались под опущенными веками, и дыхание его было неровно, руки вздрагивали во сне. Рядом с ним лежала завернутая от сырости в кожу двустволка.

А у выхода из долины, откуда хорошо просматривался ведущий к ней склон горы, бодрствовал другой человек. Он вглядывался в даль, чуть освещенную звездами, прислушивался и как будто был готов прыгнуть на любого неожиданно появившегося врага. На его обнаженных плечах запеклись раны от страшных когтей.

Так и стоял он на своем посту до тех пор, пока на востоке не появились первые проблески зари.

Поднялся ветерок, и здесь, на высоте, стало холоднее, чем ночью. На траву выпала роса. Небо посветлело, появились первые золотые лучи восходящего солнца, и луга стали зелеными, а ручей — серебряным. Растаяли тени, и в небе появился первый сокол. На опушке леса по другую сторону ручья зашевелились кусты. Олень вышел из зарослей, склонился к воде и спокойно принялся пить.

Индеец, еще стоящий около утеса, зашевелился, поднял руку, чтобы защитить глаза от яркого света, и еще раз оглядел прерии. Потом он подошел к ручью, попил и двинулся назад в маленькую долину. Его черные, цвета воронова крыла волосы поблескивали на солнце. Он старался не наступать на траву, а перешагивал с камня на камень, неслышно ступая обутыми в мягкие мокасины ногами.

Проснувшиеся лошади повернулись навстречу ему. Он подошел к мальчику, который все еще спал, остановился над ним. На его смуглом исхудалом лице появилась улыбка, черные глаза смотрели ласково, мягко, и даже скорбные складки в уголках рта на миг разгладились. Но только на миг. И снова пропала улыбка, и снова глубокая боль во взгляде.

Мальчик проснулся и поднялся на ноги. Он был очень похож на отца, только кожа была цветом потемнее да лоб повыше, а черты лица более нежные.

Оба не произнесли ни слова. Мальчик тоже попил из ручья, погладил по спине своего коня, взял ружье и пошел за отцом к утесу у выхода из долины.

— Харка, — тихо сказал индеец мальчику, когда они принялись осматривать лес. — Вон видишь, внизу, где течет ручей, — поляна. Там я видел оленя.

Лицо мальчика посветлело.

Они вернулись к лошадям, которые только что напились и щипали траву. Мальчик пожевал листочек, другой, выкопал несколько корешков и слегка утолил голод. То же сделал и отец. Мальчик снова завернул ружье в кожу: это было не что иное, как платье девочки из лосиной шкуры, расшитое красно-голубым старинным орнаментом. Потом оба разлеглись на земле и стали смотреть в небо.

Высоко-высоко парил каменный орел. Его распростертые крылья казались совершенно неподвижными. Он, словно хозяин этих мест, осматривал свои владения и долго кружил над долиной.

— Военный орел, — сказал индеец сыну.

— Его перья должны принадлежать тебе, отец.

— Охота на орла требует много времени, Харка.

— Но, может быть, у нас и будет много времени?

Отец улыбнулся, но и эта горькая улыбка задержалась на его лице не дольше, чем утром, когда он будил мальчика.

Так и пролежали оба весь день на траве, наблюдая за полетом орла, прислушиваясь к журчанью воды, следя за клонящимися под ветром травинками, разглядывая каждый цветочек, каждое насекомое, каждый камень долины. Они словно хотели как следует запечатлеть все окружающее.

Вечером они направились к утесу и долго всматривались вдаль. Они молчали и как будто просто смотрели, как уходит день, или высматривали, не покажется ли какая-либо дичь. И ни тот, ни другой даже себе не хотели сознаться в том, что, смотря в темнеющую даль, оба словно видели перед собой далекий Лошадиный ручей, типи, покрытые бизоньими шкурами, потрескивающий в очагах огонь. И лучше других им представлялась та типи, где остались сестра Харки и мать его отца. Харка снова видел перед собой Уинону в тот самый момент, когда он уходил за отцом, видел, как она натянула на себя одеяло, чтобы никто не заметил, что она плачет.

Матотаупа дотронулся до плеча сына, отвлекая его от печальных мыслей, которые овладевали и им самим. Они пошли к лошадям, чтобы провести около них и вторую ночь. Да, здесь нечего было опасаться преследователей, но не было здесь и ни братьев, и ни друзей.

Оба снова улеглись на бизоньи шкуры.

— Ночью я встану и поброжу у леса, где утром видел оленя. Я хочу поохотиться за ним.

— Мне надо остаться у лошадей? — спросил мальчик.

— Лошади здесь в безопасности. Единственный выход мы можем закрыть, а украсть их тут некому.

— Мне можно пойти с тобой?

— Да.

Мальчик быстро заснул и в эту ночь не видел никаких снов. Он заснул с мыслью о предстоящей охоте.

Проснулись они посреди ночи. Было очень холодно, потому что маленькая долина лежала высоко в горах. Кони подняли головы и смотрели, что делают их хозяева. Харка завернул в платье большую часть боеприпасов, а ружье взял с собой; потому что только пока он видел ружье, пока держал в руках, он был спокоен за его сохранность.

Отец и сын подошли к ручью и натерлись сильно пахнущей травой, чтобы животных не отпугивал запах человека. Потом они пошли по той тропе, которая служила единственным выходом из долины. В узком проходе между скал, ведущим наружу, Матотаупа навалил камней так, чтобы кони не смогли через них перебраться. А кони уже шли вслед за своими хозяевами.

Матотаупа и Харка обошли небольшую высотку и направились по тому проходу, по которому в прошлую ночь забрались сюда. Приближаясь к опушке леса, они стали осторожнее. Матотаупа указал мальчику на дерево у самого края леса.

Харка понял его и, хватаясь за сучья, полез наверх. Он облюбовал место, где листва совершенно скрывала его, и увидел, как отец спрятался в кустарнике.

Надо было ждать.

Если бы были луки и стрелы, то охота не представляла бы трудностей. Но у Матотаупы не было ничего, кроме ножа, который Харка захватил при побеге из лагеря. Правда, у Харки была подаренная Рэдом двустволка и он умел из нее стрелять. Но заряды нужно было беречь и, к тому же звук выстрела выдал бы их местопребывание. Так что и ружьем воспользоваться было нельзя. Отец надеялся справиться с оленем ножом, и, конечно, великий охотник, человек, задушивший гризли, сумеет это сделать.

Быстро светало, и Харка забыл о мучившем его голоде и не ощущал холода: он различил внизу отчетливые следы оленей, которые проходили здесь по утрам на водопой. В лесу было тихо, и ничто не говорило о приближении животных.

Харка долго прислушивался, и вдруг донеслось похрустывание веточек. Звуки слышались где-то совсем недалеко от лесной поляны, на краю которой притаились Харка и его отец. Сердце мальчика радостно забилось.

А небо уже стало совсем светлым, солнечные лучи заиграли на вершинах гор, и только склоны оставались в тени.

Олень показался. Это не был огромный вапити, это был белохвостый олень с широко разветвленными, загнутыми назад рогами. Харка насчитал двенадцать отростков на этих рогах.

Животное не чуяло опасности, оно спокойно шло своим обычным путем через лес. Под деревом, на котором сидел Харка, олень на секунду остановился, задрал кверху морду, посмотрел по сторонам, принюхался. Ничто его не тревожило, и он пошел дальше, к тихо журчащему ручью. И вот он уже около куста, за которым притаился Матотаупа. Решительный момент охоты наступил.

Индеец выскочил из-за куста, чтобы вскочить на спину оленя, но животное успело заметить опасность и в одно мгновение было на лугу. Матотаупа бросился за ним.

Олень пересек лужайку. В несколько прыжков Матотаупа настиг его, и как только животное чуть замедлило бег перед зеленой стеной леса, индеец сделал невероятный прыжок, перемахнул через оленя, ухватил его левой рукой за левый рог. Правой он занес нож для удара.

Харка затаил дыхание.

Матотаупа, приложив все силы, запрокинул голову оленя назад. Животное вздыбилось, но прежде чем ему удалось вырваться, нож вонзился в его горло.

Олень рухнул на землю.

Крик восторга готов был вырваться у мальчика, но он сдержал себя. И Матотаупа выразил свое ликование только кивком головы. Когда жертва вытянулась у его ног, он вытащил нож из шеи зверя и поднял его вверх. Лучи солнца, наконец достигшие поляны, озарили победителя.

Харка быстро спустился с дерева и подбежал к отцу. Они обменялись взглядами, и этого было достаточно, чтобы поделиться друг с другом радостью. Добыча была богатая. Матотаупа принялся свежевать тушу. Харка не мог ему помочь, потому что нож у них был один. Но зато мальчик по знаку отца, чтобы утолить голод, стал пить оленью кровь, чего раньше никогда не делал. Отец вырезал печень и сердце, и они тут же съели их. Харка испытывал такое удовольствие, как будто никогда не ел ничего более вкусного. Да и немудрено, ведь уже три дня они не ели ничего, кроме листьев и кореньев. Когда пиршество было закончено, отец сказал:

— Ну, пора двигаться в наше убежище к лошадям.

Он отрезал голову оленя, дал стечь крови и передал ее Харке. Тушу оленя взвалил себе на спину.

Ноша давила на плечи Матотаупе, и на лбу у него выступили капли пота. Дни голода и тяжелых переживаний надломили его силы. Но он стыдился своей слабости перед самим собой и не сдавался. Не хотел он, чтобы и сын видел его усталость, и, не останавливаясь, с огромным усилием заставлял себя переставлять ноги, думая, что вот-вот свалится. И только когда они добрались до входа в долину, Матотаупа остановился, сбросил ношу и сел на траву. Мальчик тоже сел, обхватил руками колени и принялся рассматривать причудливые отростки рогов.

— Эти рога, отец, хорошая вещь. Они могут послужить оружием.

— Ты прав. Мы подумаем, как их лучше использовать. Нам очень пригодятся эти острые отростки. Надо только найти подходящие деревца и сделать древки. Ты сможешь еще что-нибудь нести?

— Смогу.

— Надо поискать и лыка, чтобы прикрепить отростки к древкам.

— Но ведь для этого можно использовать жилы оленя.

— Жилы мне потребуются для лука.

— Но для лука нужны еще и стрелы. Нужны наконечники к стрелам. Может быть, мы сумеем сделать их из костей или из камня?

— Посмотрим. Лучше бы из камня. Надо поискать подходящие…

Они сидели на берегу ручейка, который начинался в их убежище и, перевалив через скалу, протекал здесь, у лесной опушки. Харка повернулся к воде, лег на живот, склонился над ручьем и принялся рассматривать на дне камушки. И ему скоро удалось найти подходящий кусок кремня.

— Этот хорош, — сказал Матотаупа. — Таких камней тут можно набрать.

Харка пошел вдоль ручья, и в какие-нибудь полчаса он насобирал целую пригоршню камней, которые годились для наконечников стрел. Кроме того, ему удалось найти один довольно длинный камень с острым краем. Он отдал его отцу. Тот осмотрел его и попробовал действовать острым краем, как лезвием.

— Из него получится хороший нож. Хау. А может быть, он и был когда-нибудь ножом.

Он вернул сыну камень и поднялся.

— Отдохни немного. Я пойду вырежу древко для копья, надо и рукоятку для ножа сделать, стрелы… Поищу я и лыка. Тогда нам удастся сделать и палицу.

Харка очень устал и был рад, что представилась возможность отдохнуть. Он лег, положил голову на руки и какое-то время наблюдал за отцом, но скоро веки его сомкнулись и он заснул.

Когда Харка проснулся, рядом лежали сделанные из дуба два древка для копий, два лука, много стрел и палица с гибкой рукояткой.

— Это все мы возьмем с собой, — сказал Матотаупа, когда заметил, что мальчик проснулся.

Харка кивнул головой. Стрелы и древки для копий он связал лыком вместе, чтобы удобнее было нести. И снова начался трудный путь. Матотаупа тащил тушу, а Харка — все заготовки. И тут он даже пожалел, что взял с собой ружье.

Была уже глубокая ночь, когда они достигли входа в свое убежище. Камни, перегородившие вход, были не тронуты, и кони стояли у ручья, прижавшись друг к другу. До рассвета оставалось уже совсем немного, и отец с сыном решили заняться приготовлением завтрака. Матотаупа срезал ветку, сделал из нее вертел и вырезал из туши два куска мяса. Харка побил куски мяса камнем, чтобы они стали помягче, и заодно попробовал острие нового ножа. Держать его было неудобно, но резал он хорошо, и Харка быстро разделал мясо на тонкие полоски, а потом принялся расправляться с ними зубами. И Матотаупа, глядя на сына, принялся есть. Так они и не поджарили мяса. Насытившись и попив воды, они уснули и проспали до полудня.

Проснувшись, они почувствовали себя новыми людьми, готовыми приняться за любую работу. Матотаупа снял с оленя шкуру и разделал тушу, потом вырезал жилы для двух луков. Отделив от черепа рога, он стал очищать от мяса кости, которые предстояло как следует обработать. Харка часть мяса разрезал на длинные полосы для высушивания, остальное мясо надо было завернуть в шкуру оленя и закопать про запас. Это была женская работа, и невольно образы Уиноны и Унчиды снова возникли перед мальчиком. Правда, теперь они уже не представлялись такими печальными, как вчера. Светило солнце, мальчик был сыт, и все уже представлялось ему не таким мрачным и безнадежным. Он думал, что их пребывание здесь — это посланное духами испытание, и они выдержат его, они докажут всему поселку, что Матотаупа не изменник и жрец напрасно его обвинил. Великие охотники и отважные воины, они вернутся домой и будут торжественно приняты в поселке.

И Матотаупа выглядел совсем по-иному: посвежевший, он с улыбкой изгибал лук и натягивал тетиву. Изготовление оружия — это дорогое сердцу охотника дело. Камни, подобранные Харкой, тоже пришлось обрабатывать, чтобы сделать из них настоящие наконечники для стрел. Мальчик колотил камнем по камню и, отбивая небольшие кусочки, получал наконечники нужной формы.

Два дня ушло у них на изготовление оружия. В конце концов у обоих оказалось по ножу, копью, луку и порядочно стрел. Потом Матотаупа подобрал из остатков кусочек кости и начал вырезать из нее рукоятку для ножа. Харка с удивлением увидел, как на рукоятке вырисовывается голова хищной птицы — голова орла.

— Теперь, когда мы вооружены, — сказал Матотаупа, — нам надо позаботиться о жилье. Мы выроем землянку. Начнем мы с тобой копать сегодня вместе, а завтра ты будешь продолжать один, а я отправлюсь охотиться.

— На орла?

— Нет, не на орла. У него красивые перья, но мало мяса. Надо запастись мясом, а о перьях мы подумаем потом.

Под нависшей над лугом скалой они облюбовали место для землянки и принялись за дело. С помощью острых камней и заостренных рогов оленя они сняли дерн и начали углубляться в землю.

На следующий день Харка работал один. Яма была уже так глубока, что Харка мог в ней сидеть, но он хотел сделать ее еще глубже, чтобы можно было надежно укрыться. Скоро он докопался до камня. Впрочем, яма уже была теперь достаточно глубока. Мальчик выровнял боковые стенки и укрепил их камнями. Накрыть часть ямы, которая не была защищена утесом, он решил пока шкурой бизона.

Закончив работу, мальчик уселся у своего нового жилища и невольно снова вспомнил о типи рода Матотаупы, о своих друзьях. Вспоминают ли они его? Скорее всего, из страха перед жрецом они даже не произносят его имени. Но все-таки помнят ли?..

Харка отвлекся от своих размышлений, потому что уж очень настойчиво кружился сегодня орел над долиной и никуда не улетал. Точно он облюбовал тут себе какую-то добычу. А может быть, он недоволен, что в его владения проникли люди, ведь, судя по следам, до сих пор этот глухой уголок посещали только лани да птицы… А может быть… и Харка принялся рассматривать свой новый нож, — может быть, отец прав, и этот клинок уже раньше был чьим-то оружием, и индейцы когда-то были в этой долине? Кусок камня, прикрепленный к костяной рукоятке, был острый и твердый. Харка был им доволен. В самом деле, откуда здесь этот нож и эти камушки, ведь некоторые из них оказались прямо готовыми наконечниками для стрел? Может быть, в этом лесу жили когда-то индейцы… Что ж, в зимнее время лес мог служить им хорошим укрытием от снежных бурь.

Забеспокоились лошади. Они замотали головами и били передними ногами. Харка прислушался, потом поднялся и направился к ручью. Все было как будто бы спокойно: тихо журчала вода, в небе парил орел.

Что же тревожило лошадей?

Мальчик вернулся к землянке и на всякий случай разложил перед собой все виды оружия, которые были у него: лук со стрелами, копье, ружье. Ружье он даже зарядил. Под рукой у него был и нож. Лошади, кажется, успокоились, и мальчик занялся делом: стал снаряжать стрелы наконечниками. К одним он прикреплял каменные наконечники, к другим — костяные. До сих пор Харке приходилось пользоваться стрелами с костяными наконечниками. Стрелы с каменными наконечниками летели иначе, и Харка решил поупражняться в стрельбе. Он выбрал себе цель на другом берегу ручья. Когда кончились стрелы, он перебрался через ручей, собрал их и вернулся обратно. Потом он стал бросать копье и скоро научился действовать им не хуже, чем копьем отца, которое было ему привычно. Устав от всех этих упражнений, он напился и присел у землянки отдохнуть. Он взял в руки рога оленя и задумался, на что бы их употребить.

И вдруг лошади понеслись вдоль ручья. Харка всполошился и уже поднимался на ноги, чтобы взглянуть, что же их испугало, как над ним раздался страшный шум и словно порыв штормового ветра налетел на него. Едва он приподнялся, как на его спину навалилась невероятная тяжесть и придавила к земле. Страшная боль пронзила Харку. Это орел вцепился в его плечи и крепким клювом ударил по голове.

Смертельный страх придал мальчику необыкновенную силу, он рванулся в сторону и вместе с птицей покатился вниз по склону. Орел отпустил его, и Харка упал в ручей. И только стал он выбираться из воды, как увидел, что орел готов к новому нападению. Скатываясь по склону, мальчик не выпустил из рук оленьих рогов и теперь выставил их навстречу хищной птице. Но орел, размах крыльев которого был, пожалуй, больше двух метров, не собирался упускать добычи. Он кружил вокруг мальчика. Глаза Харки заливала кровь, от удара клювом у него кружилась голова, но в мыслях было одно: защищаться, иначе — смерть. Он с трудом поднялся на ноги и размахивал рогами над головой. Орел поднялся чуть выше. Харка отер кровь, которая заливала ему глаза, и попытался укрыться под защиту скалы. Но едва он сделал шаг, как снова услышал над собой ужасный шум крыльев. Мальчик, напрягая последние силы, взмахнул рогами и ударил по нападающей птице. Орел отвалил в сторону. Харка снова поднял рога, но потерял равновесие и опять скатился вниз, к ручью. Орел не оставлял его. Ему удалось нанести Харке удар по руке. И вот уже страшный клюв над головой… Харка прижался лицом к земле, чтобы защитить глаза. И тут новая боль заставила его сжаться. Прошла секунда, другая. Больше ударов не последовало. Мальчик приподнялся. Он ничего не видел, но слух не мог обмануть его: мустанг вступился за мальчика. Он бил копытами, кусался. И вот — все стихло…

Харка лежал на берегу ручья, ослабевший от потери крови. Он не двигался. Рядом стоял Серый и трогал его теплыми губами. Подошел и второй мустанг. Временами животные брыкались задними ногами: орел все еще кружил над ними. На траве рядом с Харкой лежали два огромных пера из хвоста орла. Серый выдрал их.

Мальчик пришел в себя, и в нем росла воля к жизни. Потеря крови вызывала жажду. Но он преодолел слабость и, чувствуя, что рядом, совсем рядом с ним вода, собрал все свои силы, подполз к ручью и принялся жадно пить. Стало легче. Тронув рукой нестерпимо болящую голову, он почувствовал, что рука в крови. Надо остановить кровь… в землянке есть лыко… Но землянка так далеко… Хватит ли сил до нее добраться?..

Харка погрузил руку в воду и промыл глаза. И когда он снова увидел зеленую траву и лучи солнца, отражающиеся в чистой воде ручья, у него словно прибавилось силы, и он медленно пополз вверх к землянке. Этот короткий путь занял, наверное, несколько часов, но все-таки он добрался. Пришлось полежать и перевести дух, прежде чем он смог приняться за поиски лыка. У него еще хватило сил сделать перевязку, хватило сил натянуть на себя тяжелую бизонью шкуру, которая могла быть хоть какой-нибудь защитой от нападения хищной птицы. И тут он потерял сознание. В таком состоянии и нашел его отец, когда ночью вернулся с охоты с добычей.

Две убитые лани и два енота были брошены на траву, и Матотаупа, полный тревоги за сына, все внимание уделил ему.

Прошло пять дней, прежде чем Харка смог рассказать отцу о том, что с ним произошло. Все эти пять дней и ночей отец не отлучался от него. Еды было достаточно, но немало было и забот. Матотаупа за эти дни выделал шкуры убитых животных, обработал кости. Из рожек ланей он изготовил наконечники для стрел и кинжал. Часть снятых и высушенных шкур он нарезал на узкие полоски и связал из них лассо.

Когда Харка почувствовал себя лучше, он был совершенно счастлив с отцом. Сознание, что выдержано серьезное испытание, доставляло ему радость. А главное — они были вместе и сейчас не испытывали ни в чем нужды.

Только орел продолжал летать высоко над долиной.

— Когда я охотился, — сказал Матотаупа, — я приметил, где его гнездо. Нам надо покончить с ним, если мы хотим спокойно жить. Но спешить с этим нечего, сначала тебе нужно как следует поправиться и набраться сил.

Матотаупа терпеливо ждал, пока раны Харки затянутся и мальчик окрепнет. Но это произошло довольно скоро, вероятно, предвкушение охоты на орла способствовало выздоровлению, и они начали подготовку к охоте.

— Есть разные способы убить этого орла, — сказал как-то вечером Матотаупа. — Ты можешь убить его из твоего мацавакена, но при этом лишишься одного заряда без особой нужды. И потом неизвестно, попадешь ли ты в него. Выстрел из ружья далеко слышен. До сих пор мы не встречали поблизости человека — ни краснокожего, ни белого, мы не разводили огня, чтобы не привлечь кого-нибудь дымом. Никто нас не может найти, если случайно не окажется совсем рядом и не обнаружит наших следов. Пока этого не случилось. И я думаю, не стоит стрелять по орлу из мацавакена.

— Какой же способ ты предлагаешь, отец?

— Если бы орел спустился пониже, я мог бы попасть в него стрелой. Но он теперь держится очень высоко. Вот почему я думаю, что нам надо добраться до его гнезда и уничтожить его там.

— Ты сказал, что знаешь, где оно. Можно к нему подобраться?

— Трудно, но можно. Этот орел не селится на деревьях, он выбирает одинокий крутой утес и там строит себе гнездо. Я думаю, нам надо будет взять с собой лассо, лук со стрелами и копье.

— И мой мацавакен?

— Это твое дело.

— Когда мы отправимся, отец?

— Завтра рано утром. Большую часть пути мы можем проехать верхом и сбережем время и силы.

На рассвете навьючили коней, взяли с собой на пятеро суток провианта, чтобы не отвлекаться по дороге охотой, и направились к выходу из долины. Миновав расщелину, они поехали верхом. Лошади отъелись на сочном пастбище, хорошо отдохнули и были готовы к любым переходам. И целый день отец с сыном ехали по долинам, через холмы, по кустарникам, по лесу. После их маленькой долины, которая хотя и была для них надежным укрытием, но очень уж напоминала плен, Харка не мог наглядеться на бесконечные гряды холмов, покрытые густым лесом.

К вечеру всадники достигли высоты, с которой Матотаупа заметил гнездо орла. Они слезли с коней, привязали мустангов к дереву и отправились поближе к вершине, на которой было расположено гнездо. Почти целый час они карабкались по скалам, на лассо поднимая за собой оружие. Уже начало темнеть, когда они были у цели. Харка всмотрелся и без помощи отца сумел обнаружить гнездо.

Хищная птица облюбовала труднодоступный утес. На уступе его, обращенном на восток, виднелись толстые, как бревна, сучья. Орла не было видно.

До полной темноты индейцы прятались в расселине, поджидали его возвращения, но он так и не вернулся. Ночью орлы не летают, и Матотаупа с Харкой спустились к коням и решили провести эту ночь в лесу.

Задолго до утреннего рассвета они снова поднялись на вершину. В узкой расселине утеса они обосновались так, чтобы орел не мог их заметить. Когда взошло солнце, отец с сыном убедились, что гнездо оставалось пустым.

Весь день они просидели в расселине, но орел не появлялся даже поблизости. Так он и не возвратился в свое гнездо.

— Что-то произошло, — сказал Матотаупа. — Во время охоты я все время наблюдал за ним, и он каждый день возвращался. Мне уже тогда очень хотелось его уложить, но ты оставался один, и я не стал задерживаться.

— Но что могло случиться? Почему он не возвращается?

— Может быть, он построил себе новое гнездо, кто его знает…

Они прождали еще целый день — третий, но так и не видели, чтобы орел летал где-нибудь поблизости. Тогда решили прекратить охоту и направились обратно.

Лишь утром они достигли входа в свое убежище. Из предосторожности Матотаупа велел мальчику подождать с лошадьми, а сам отправился на разведку. Харка опустился на траву, и хотя стояла полнейшая тишина, шагов отца не было слышно: в мягких мокасинах он неслышно ступал по каменистой почве.

Но зато Харку насторожили другие звуки. Вот он различил жужжание пчел, далекий крик галок и еще другой, какой-то непонятный шум, словно кто-то раздирал мясо…

И тут он услышал легкий звон, знакомый ему с детства, это тенькнула тетива лука. Отец выстрелил?! Значит, враги?! Но Харка не мог покинуть место, где его оставил отец, только ожидание его теперь стало настороженнее.

Но долго ждать не пришлось. Матотаупа вдруг так же неслышно появился перед мальчиком. Он смеялся. Он смеялся?!

— Отец, я слышал звон тетивы лука, а перед этим слышал еще какие-то непонятные звуки.

— Идем, Харка. Я хочу тебе кое-что показать. Лошадей можно пока оставить тут.

Оба направились по тропе. Отец пропустил Харку вперед. Мальчик кинул взгляд на ручей, на долину и замер. На скале, рядом с которой протекал ручей, сидел орел. В его когтях было мясо, и в левом крыле торчала стрела. Яма, прикрытая дерном, в которой индейцы прятали свои запасы, была разворочена, а вокруг валялись кости и куски растерзанной туши. Так вот где хозяйничал орел, пока охотники караулили его у гнезда!

Тут и Харка рассмеялся.

Хищник не мог взлететь, но, увидев людей, он развернул правое крыло и, выставив острый изогнутый клюв, приготовился к нападению.

— Теперь он не будет творить все, что ему захочется, — сказал Матотаупа. — Иди, Харка, приведи коней.

Мальчик привел коней, а орел все так и продолжал сидеть на месте с опущенным левым крылом. Он, правда, снова поднял голову, угрожая Харке, но сделать ничего не мог.

Матотаупа, не обращая внимания на хищника, принялся осматривать разрытую яму. Потери были не так велики, как показалось на первый взгляд. Только верхний сверток был разорван и его содержимое растаскано и разбросано.

Харка помог отцу привести в порядок запасы. А лошади зло посматривали на орла, но держались от него подальше.

Отец с сыном начали завтракать, и Харка нет-нет да и посматривал искоса на своего пернатого врага.

— Хорош молодчик! — усмехнулся Матотаупа.

— Обжора, — сказал Харка.

Индейцы поели, улеглись на траву и наблюдали за орлом. Птица пыталась извлечь из крыла стрелу.

— Как раненый воин, — заметил Харка. — Но ты неудачно попал, отец.

— Ты думаешь? Я мог бы подождать, пока он взлетит, и уложить его. Но разве так плохо?

Орел совсем не выглядел побежденным, просто у него в крыле застряла стрела, и все. Он пытался избавиться от стрелы, теребя ее клювом. Потом он оставил стрелу в покое и даже выпустил из когтей мясо. Цепляясь клювом за выступы скалы, подобрался к ее краю, разбежался, попытался взмахнуть крыльями, но ничего у него не получилось. После нескольких бесплодных попыток он снова принялся ковырять клювом стрелу.

— Умен, — сказал Харка.

Серый приблизился к ручью. Орел тотчас угрожающе поднял клюв, но это не подействовало на мустанга: он спокойно попил воды и снова отошел щипать траву. А орел опять стал возиться со стрелой. И ему все-таки удалось ее извлечь. Стрела упала на влажную траву. Харка сбегал и принес ее.

Когда он снова уселся рядом с отцом, то увидел, что орел опять вцепился в мясо и застыл как изваяние. Раненое крыло опустилось до земли.

— Он подумал, что ты хочешь отнять у него мясо, — заметил Матотаупа.

Так и провели они целый день: индейцы разглядывали орла, орел смотрел на индейцев. Харка любовался красивыми перьями птицы.

Вечером орел снова занялся больным крылом, он расправлял на нем перья и поглаживал рану клювом.

Ночь индейцы спали спокойно, они надеялись на чуткость коней. Утром орел выглядел бодрее и довольно энергично расправился с куском мяса. Харка следил за ним, пока не был проглочен последний кусочек.

— Теперь он сыт, — сказал мальчик, повернувшись к отцу, — но что он будет делать, когда захочет пить?

— Тогда он спустится к ручью.

Так и случилось. На третий день жажда, видимо, замучила птицу. Расправив здоровое крыло, орел, перепрыгивая с уступа на уступ, добрался до ручья и стал пить. Утолив жажду, он хотел взобраться обратно на утес, но после нескольких неудачных попыток отказался от этого намерения. Он остался сидеть на лугу и посматривал, что же предпримут люди.

Харка принялся вырезать из твердого дерева флейту. Матотаупа смотрел в небо и вдруг схватился за лук, взял стрелу. Харка тоже посмотрел вверх. Над горами парили два коршуна. Они все уже и уже стягивали свои круги, опускаясь в маленькую долину. Орел тоже заметил их, он поднял голову и распрямил здоровое крыло.

— Коршуны собираются напасть на беспомощного орла, — сказал Харка. — Они хотят его растерзать, как однажды орел хотел растерзать меня. — Мальчик отложил флейту и занялся перьями, которые выдрал из хвоста орла Серый. Перья были очень красивы.

Матотаупа заложил в лук стрелу, вторую зажал в зубах. Орел своими живыми глазами посматривал на кружащихся коршунов и на приготовления индейца. Он собирался побороться за жизнь.

Один из коршунов бросился вниз. Орел в последний момент увернулся от него, и коршун, снова взмыв вверх, намеревался повторить нападение. Он уже падал на свою жертву, когда Матотаупа выстрелил. Стрела пронзила коршуна, и он свалился на землю.

Орел посматривал на убитого коршуна, готовый отразить нападение, но вскоре понял, что избавлен от врага, и гордо поднял голову.

Второй коршун не решился напасть и улетел.

Индейцы не шевелились, и орел, набравшись мужества, приблизился к коршуну, наступил на него лапой, разодрал клювом и съел. Насытившись, опять принялся поглаживать клювом раненое крыло. Время от времени он поглядывал на индейцев, но, кажется, не так зло, как до сих пор. Он словно понял, кто спас его от врага.

И тут у Харки возникла мысль приручить военного орла. Он закончил вырезать свою флейту и, когда она была готова, попробовал играть на ней. Вначале у него получались какие-то нестройные звуки, но скоро ему удалось исполнить несложный мотив, который он слышал еще в родной типи.

Хищник прислушивался.

Началась многодневная игра между людьми и птицей. Харка бросал орлу куски кожи, необглоданные кости, куски мяса. Прошло немало времени, прежде чем птица поняла, что это не нападение, и стала подбирать куски. Потом орел даже научился выпрашивать еду. И как только люди садились есть, он подходил поближе, вытягивал шею и раскрывал клюв.

Матотаупа продолжал ходить на охоту, и мяса было достаточно: горные леса богаты дичью. Как-то, возвратившись с охоты, он увидел совершенно необыкновенную картину: мальчик сидел рядом с орлом. Но едва Матотаупа попытался приблизиться, птица ревниво подняла голову и раскрыла клюв. Матотаупа рассмеялся, пошел к землянке и сбросил на землю добычу.

Постепенно орел становился членом маленькой семьи, отрезанной от мира в этой небольшой долине. Он уже шевелил раненым крылом и даже наполовину раскрывал его, но летать еще, конечно, не мог. На своих крепких лапах он довольно быстро передвигался по склону и, как только Матотаупа возвращался с очередной охоты, устремлялся к нему, как владыка, требующий дани. Однажды утром, когда Харка был не особенно внимателен, орел утащил из землянки сначала копье, потом лук. Совершенно ясно, что он решил строить себе новое гнездо. Крыло его к этому времени настолько зажило, что он мог уже взлетать на скалу.

Харка полез было, чтобы отобрать оружие, но орел отклевывался. Правда, не зло, но достаточно настойчиво.

Матотаупа с улыбкой смотрел на стычку между двумя друзьями.

А Харка встал перед утесом, заложил руки за спину, выпятил грудь и, обращаясь к орлу, начал речь (в последние недели у мальчика было мало случаев поговорить, отец все больше молчал, и мальчик был рад поговорить хотя бы с орлом):

— Военный орел, вождь птиц, — торжественно начал он, — ты, как разбойник, утащил у меня копье и лук. Так между братьями не полагается. Ты должен понять, что это позор. Ведь мы же в одном союзе. Разве ты не видел, что Матотаупа — мой отец — убил нападавшего на тебя коршуна? Я тоже готов в любое время тебе помочь. Но и ты должен по-братски относиться к нам, иначе нам придется тебя наказать. Если ты будешь вести себя как разбойник, тогда мы вспомним, что ты действительно разбойник, что ты напал на меня, клевал меня и чуть не убил. Ведь ты же хотел утащить меня в свое гнездо и съесть. Но я не луговая собачка, которую можно съесть. Я сын вождя рода Медведицы из племени Оглала, которое входит в семь костров племенных советов дакотов.

Пока Харка говорил, молчаливый слушатель внимательно смотрел на него своими орлиными глазами. Харка произнес последние слова гордо и совершенно спокойно, хотя они ранили его душу. Вождь рода Медведицы бесстрашного племени Оглала, вождь воинов, которые всегда имели богатую добычу и много коней, вождь смелых воинов, слава о которых идет по прериям, — вот кем был Матотаупа с тех пор, как его помнит Харка. И несмотря на голодные весенние месяцы, несмотря на то, что жизнь была жестока к нему и полна опасностей, воспоминания Харки об этой жизни были полны радости и гордости. Да, отец его — вождь. А он — его старший сын — вожак союза Молодых Собак, в скором времени, наверное, он стал бы вожаком Красных Перьев. Да, стал бы… Теперь же отец — изгнанник, его презирают, как предателя, и только потому, что Хавандшита обвинил его в выдаче тайны золота Блэк Хилса.

Никогда этого отец не мог сделать, никогда! Он не мог стать предателем! И вот потому, что отец не виновен, Харка тайно покинул стойбище и последовал за ним в изгнание.

Целое лето живут они в одиночестве в горах. Харка любил находиться вместе с отцом, любил охотиться с ним. Но сейчас лето. А зимой? И сколько они так могут вдвоем скитаться?

Нет! Матотаупа должен снова стать вождем. Воины рода Медведицы должны понять, что он невиновен. Они должны понять!

Этими раздумьями завершилась речь Харки. Он достал флейту, сыграл на ней несложный грустный мотив. После этого он попробовал спокойно и не выказывая страха отобрать от орла свое оружие. Но орел, хотя и выслушал его речь и послушал музыку, все-таки не поддавался и крепко держал когтями и копье и лук.

Матотаупа рассмеялся. Но это был уже не тот веселый смех, который слышал Харка последние дни. Речь Харки перед орлом задела Матотаупу и всколыхнула в нем то, что, казалось, уже улеглось.

— Тебе придется поискать новое древко для копья, изготовить новый наконечник и согнуть новый лук, — сказал отец мальчику.

— А может быть, и нет, — ответил Харка. — Крыло у него зажило, и, я думаю, он скоро станет летать. Тогда я заберу свое оружие.

— Но он с высоты заметит, что ты разрушаешь его гнездо, и нападет на тебя.

Харка ничего не мог возразить и решил лучше попроситься у отца в лес, чтобы раздобыть материал для оружия.

Матотаупа разрешил.

Харка стал готовиться: впервые в жизни ему предстоит одному отправиться в настоящий поход! Он решил захватить с собой немного мяса, взять нож и свою двустволку.

С первыми проблесками зари мальчик двинулся тем же путем, которым когда-то шел с отцом за оленем. Запоминать дорогу он был приучен с детства и теперь как бы проверял свои способности. Достигнув леса, он не стал обходить его, а направился прямо к тому месту, где, по рассказу отца, росли дубы. Подобрать нужное дерево для копья было не так-то просто, Харка тщательно испытывал каждое срезанное деревцо, по нескольку раз метал его как копье и наконец остановился на таком, которое показалось ему подходящим. Да, это было как раз то, что нужно. У себя в долине он сделает из него настоящее древко. Скоро он подобрал и прочную гибкую ветку, из которой можно было изготовить хороший лук. Потом ему пришло в голову поискать на склоне горы острый камень для наконечника копья. Правда, в этом не было большой необходимости: наконечник, совершенно такой, как и прежде, можно было сделать из кости, но воспоминание о найденном здесь каменном ноже заставило его предпринять поиски. Он вышел из леса на склон холма, на поляну и невольно поднял взгляд к открытому небу. Высоко в воздухе над вершинами деревьев парила птица. Орел!

Харка обрадовался: значит, он уже набрался сил. И может быть, орел поднялся для того, чтобы разыскать его, Харку, своего нового товарища? А может быть, орел просто выискивает добычу?

Под самыми облаками птица спокойно описывала большие круги. Но вдруг орел стал подниматься выше, полетел быстрее и скоро исчез из глаз далеко на западе, там, где виднелись горы.

Мальчик был поражен. Что нарушило спокойный полет орла? Разглядел в горах добычу? Но это уж слишком далеко, даже для орлиных глаз далеко. Может быть, он заметил опасность? Но что может быть опасным для орла?

Кроме другого орла — только человек.

И Харка решил вместо поисков камней для наконечников сейчас же вернуться к отцу. Он увязал заготовки для копья и лука, закинул за спину ружье, забрал провиант, к которому так и не притронулся, и поспешил назад в маленькую долину. Было около полудня, когда он добрался до площадки у входа в долину и повстречал отца. Матотаупа с тревогой оглядывал окружающую местность. Харка молча остановился рядом с ним.

— Что тебе сказал твой орел? — спросил отец спустя некоторое время.

— Он что-то увидел и испугался.

— Да. На юго-востоке от нас появилась большая группа всадников. Они въехали в лес, и сейчас их отсюда не видно.

— Что мы будем делать?

— Сначала поедим, а потом посоветуемся.

— Хау. — Харке было приятно, что отец относится к нему как к настоящему боевому товарищу.

Они спустились по узенькой тропинке в долину. Лошади спокойно паслись. Харка забрал свой лук и копье из орлиного гнезда.

Матотаупа посмеивался:

— Быстро же пернатый брат забыл тебя!

Индейцы как следует подкрепились, напились из ручья и уселись на траве друг против друга.

— Ты слышал, что я сказал, — начал Матотаупа. — Я не мог различить отдельных всадников, но я думаю, что это краснокожие: они ехали длинной цепочкой. Это могут быть дакоты, пауни или шайены. Они нас не найдут. Нет, они не найдут нас, но, может быть, нам самим следует найти их? Что думаешь об этом ты, Харка — Твердый как камень?

— Ты видел только всадников? Ты не видел лошадей с волокушами?

— Лошадей с волокушами не было.

— Значит, одни воины?

— Кажется, так.

— Сколько?

— Я думаю, сотня.

— Что же они ищут в лесу? — вслух размышлял Харка. — Стада бизонов, в погоню за которыми могла собраться сотня воинов, в прериях, а не в лесу. Большое торжество или военный совет? Но такое бывает только после осенней охоты. Если сотня воинов движется без женщин и детей, значит, они идут военной тропой. Откуда они появились? Куда направляются?

— Они движутся с юга на северо-восток.

— Но ведь на северо-востоке палатки рода Медведицы. Может быть, эти койоты пауни хотят напасть на дакотов? Мы должны разузнать это, отец!

— Зачем? — спросил Матотаупа.

Харка побледнел и опустил глаза.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал отец после некоторой паузы. — Ты стыдишься произнести это вслух, хотя мысли твои, может быть, и правильны. Скажи же, не бойся. Ты теперь принадлежишь к мужчинам.

Слова отца позволили Харке преодолеть свою робость, и он заговорил:

— Отец, я думаю так: пауни узнали, что ты изгнан. Им наверняка известно, что Солнечный Дождь погиб на бизоньей охоте и что твой брат Оперенная Стрела погиб в схватке с медведем. В роду Медведицы нет теперь настоящего вождя, способного вести борьбу. Пауни надеются безнаказанно разгромить наше стойбище. Но перед такой опасностью у наших воинов откроются глаза, они поймут, какое неправильное решение они приняли, и они призовут к себе своего военного вождя — Матотаупу.

— Ты думаешь?.. — Матотаупа смотрел куда-то вдаль, и тень легла на его лицо. — Ну что ж, посмотрим… Смогут ли наши воины сами себе помочь… или кто-нибудь поможет им… Совет мне запретил даже показываться в местах охоты дакотов. Но что мне за дело до этого, если паршивые койоты, разбойники пауни идут похитить наших женщин и детей!..

Харка почувствовал, что все мышцы его как будто наливаются новой силой. Великолепное решение! Изгнанник идет на помощь роду Медведицы! И конечно, воины, когда пауни будут разгромлены, с радостью примут Матотаупу, своего военного вождя! И он, Харка, вместе с отцом сможет вернуться в свою родную типи, к своим друзьям Четану, Курчавому и Харбстене. Как радостно засверкают глаза Уиноны и Унчиды, когда Матотаупа и Харка вернутся победителями домой!

Но не только торжества справедливости и военной славы хотел Харка. Ружье пауни убило его мать, так пусть же пауни узнают, что Харка владеет двуствольным ружьем. О, им не удастся убить его сестру Уинону, бабушку Унчиду, заменившую ему мать. Как хорошо, что за все лето он не израсходовал ни одного патрона! Теперь пригодится каждый заряд.

— Когда мы пойдем, отец?

— До ночи мы еще можем поспать и набраться сил. С наступлением темноты мы двинемся через лес. Может быть, мы сумеем подобраться к этой группе еще до рассвета.

Последний раз Матотаупа и Харка улеглись спать в этой маленькой долине. Когда начало смеркаться и они проснулись, появился орел. В его когтях была большая ветка. Но он не полетел к утесу у ручья, а направился к скалистой вершине на северной стороне долины. Наверное, там он решил построить гнездо. Он оставил там ветку, огляделся, спустился в долину на скалу у ручья и раскрыл клюв. Харка бросил ему несколько кусков мяса. Орел деловито расправился с ними и лишь тогда спокойно полетел к облюбованной вершине.

Стало совсем темно. Наступило время действовать. Харка и Матотаупа забрали весь провиант, который только можно было навьючить на лошадей, взяли свое оружие и отправились в путь. Харка был совершенно поглощен мыслями о предстоящем и даже не оглянулся на остающуюся позади маленькую долину, которая долгое время служила для обоих надежным убежищем.

Друг или враг

В лесу на склоне горы уже пахло осенью. На земле шуршали первые опавшие листья. Из прерий к подножию горы струилось тепло земли, которую все лето прогревало солнце и иссушали ветры.

Была полночь. Светила луна. Харка с лошадьми укрылся под развесистыми кронами деревьев. Лошади не были стреножены — мальчик держал их за уздечки. В ночном лесу было очень тихо. Мальчик прислушивался, но не различал ни одного звука, который бы мог выдать присутствие человека, не доносилось и запаха какого-нибудь дымка. Всадники, проникнувшие в лес, видимо, были осторожны.

Харка ждал отца, который пешком отправился разузнать, кто эти люди и что они замышляют. Оба мустанга, которых держал Харка, улеглись поудобнее. Мальчик присел рядом с ними, не выпуская из рук повода. Он выспался днем и не чувствовал усталости. Он был готов терпеливо ждать до рассвета.

Каково же было его удивление, когда отец вернулся задолго до утренней зари. Харка услышал его, когда он был еще далеко. Впрочем, Матотаупа и не соблюдал никакой осторожности и, видно, думал только о том, чтобы побыстрее возвратиться. Огромными прыжками перемахнув через лесную прогалинку, он остановился около мальчика и упал на траву.

— Это пауни, — сказал он, тяжело дыша. — На их лицах военная раскраска. Коней они оставили в лесу и с оружием в руках двинулись через прерию на северо-запад.

— А мы?

— Пауни на военной троне. Они хотят напасть врасплох. Нам надо опередить их и узнать, готовы ли воины рода Медведицы дать отпор этим собакам.

— Мы поедем верхом?

— Нам надо быть проворнее пауни. У нас нет времени. По лесу мы, пожалуй, быстрее бы пробрались пешком, но как только мы достигнем прерии, мы наверстаем то, что потеряем здесь. Едем верхом!..

В типи на берегу Лошадиного ручья царил покой. Ручей за эти засушливые недели сильно высох, маленькая рощица на его берегу выглядела по-осеннему. Лошади тщетно искали сочную траву и стояли, недовольно фыркая, у восточного края стойбища. На площадке был установлен новый резной столб. Вокруг было пусто, и столб казался безмолвным деревянным человеком. Луна освещала площадку, и тень от столба протянулась до самой типи жреца. В свете луны можно было различить свежие отпечатки ног: вчера воины танцевали у нового столба военный танец. Усталые, они теперь крепко спали, и только дозор у коней да три разведчика бодрствовали. Эти трое расположились южнее стойбища на вершине холма, чтобы удобнее было наблюдать за прерией и успеть предупредить, если появится враг.

В одной из трех больших типи около площадки кто-то тихонько шевелился. Шорох слышался из типи, которую называли типи вождя Матотаупы. Перед ее входом был трофейный столб. На нем до сих пор висели и череп бизона с рогами, и когти медведя, и скальпы, и оружие, которое бывший владелец палатки добыл в бою. Перед входом стоял мустанг — пегий жеребец. Шкуры, покрывавшие типи, были расписаны большими четырехугольниками, обозначавшими четыре стороны света. Четырехугольники служили охранным знаком — тотемом.

В типи проснулась девушка. Она очень осторожно потянулась к мокасинам и одежде, лежащим около ее постели, и потащила их под одеяло. Одевшись, она снова спокойно вытянулась, натянув одеяло до плеч. Потом она посмотрела по сторонам, прислушалась. Дыхание остальных четырех обитателей жилища было равномерным и спокойным. Харбстена, ее младший брат, свернулся клубочком, и это было верным признаком, что он крепко спит. Шешока закашлялась во сне, но не проснулась. Шонка ворочался под одеялом и что-то непонятное бормотал во сне. Он спал, потому что устал: он только что вернулся из дозора от табуна.

А спит ли Унчида — бабушка? Если она и спит, то малейший шум способен потревожить ее… Впрочем, девушка не опасалась Унчиды, она жила с ней в согласии и пользовалась ее полным доверием.

Тихо-тихо поднялась Уинона. Она сложила одеяло и подошла к очагу, который в эти теплые дни только тлел по ночам. Она наклонилась, набрала в пригоршню сажи и потерла свое лицо. Это означало, что весь следующий день она не будет ничего есть.

Уинона покинула типи, уверенная, что это осталось никем не замечено. Но Унчида давно проснулась и следила за девушкой до тех пор, пока за нею не опустился полог.

Оказавшись снаружи, девушка остановилась и оглядела площадку. Тень от столба все еще, как черный палец, указывала на типи жреца. На шесте перед типи висело старое ружье и в маленькой сеточке — золотое зерно. Уинона задумчиво смотрела на оба эти предмета. Ружье было тем таинственным железом, которым пауни убил ее мать. Ее отец Матотаупа убил этого пауни, а ее старший брат захватил этот мацавакен в бою. Жрец велел принести его в жертву духу. Да, это ружье имеет историю, и, может быть, история его еще не закончена. Золотое зерно Харка нашел в речке у Блэк Хилса. Рассерженный Матотаупа бросил его в реку, а Чернокожий Курчавый снова отыскал его, и тогда жрец забрал зерно себе. Иногда зерно, как и сейчас, висело перед типи у всех на виду. Но никто не знал, когда жрец спрячет его, когда снова выставит напоказ. Никто не знал, и для чего он это проделывает.

Долго рассматривала обе эти вещи Уинона. Потом она повернулась к другой типи, которая стояла несколько в стороне от площадки, поближе к рощице. Здесь жила Белая Роза, с которой Уиноне предстояло встретиться. Белая Роза была одной из сестер двойняшек, дочерей брата Матотаупы, того самого брата, которого растерзал гризли. Девушки дружили, и дружба их не оборвалась после изгнания Матотаупы и побега Харки. Белая Роза не стыдилась того, что ее постоянно видели с дочерью изгнанника.

Полог типи, за которой следила Уинона, приподнялся, и выскользнула Белая Роза. Ее лицо тоже было вымазано сажей: подруги заранее сговорились, что во всем будут поступать одинаково. Они подскочили друг к дружке, взялись за руки и побежали сквозь кустарник к ручью, который огибал и стойбище, и рощицу. Прижавшись поплотнее плечом к плечу, они уселись на песчаном берегу. На западе на фоне темно-синего ночного неба выделялись черные очертания Скалистых гор. Уинона смотрела на горы. Туда отправились ее отец и брат…

— Что сказала Унчида? — шепотом спросила Белая Роза. — Она думает, что придут пауни?

— Унчида молчит.

— Четан думает, что они придут.

Четан, семнадцатилетний предводитель союза Красных Перьев, потерял и отца, и приемного отца и теперь жил у овдовевшей матери Белой Розы.

— Четан сказал, что предстоит осенняя охота на бизонов и что пауни попробуют нас разбить раньше, чем пойдут на охоту. Так он сказал. А ты что думаешь?

— На что же надеяться? У нас теперь нет вождя.

— У нас есть Старая Антилопа и Старый Ворон.

Уинона опустила голову.

— Ты права.

— Это хорошо, Уинона, что мы заботимся о нашей судьбе. Духи к нам немилостивы. Вот теперь мы их умилостивим своей жертвой, и пусть Вакантанка, Великий и Таинственный, знает, что и мы на что-нибудь способны.

— Ты права.

Девочки замолчали, но им не хотелось возвращаться обратно в палатки.

— Слушай! — вдруг шепнула Уинона.

Белая Роза прислушалась, но пожала плечами в знак того, что ничего не слышит.

— Пойдем скорей в типи, это, наверное, разведчик пауни, — сказала Уннона, и тут обе девочки в страхе даже отпрянули назад: прямо к ним по траве, словно ящерица, скользил человек.

Белая Роза чуть не вскрикнула, но Уинона быстрым движением закрыла ей рот.

Человек был уже рядом.

— Харка! — произнесла Уинона срывающимся от волнения голосом.

Мальчик тихо заговорил.

— Знаете ли вы, что пауни скоро будут здесь?

— Нет. Что…

— Молчи. Я еще приду. Вы меня не видели. Быстрее бегите и скажите Унчиде то, что слышали. Я сказал, хау! — и мальчик исчез.

Девочки спрашивали себя: что это — на самом деле или только привиделось им? Но потом вскочили, понеслись к типи со знаками четырех стран света и закричали:

— Пауни идут! Пауни идут!

Стойбище проснулось. Все жили в напряженном ожидании беды, и никто не спросил девочек, откуда они узнали о пауни.

— Пауни идут!

В одно мгновение стойбище было на ногах. Старый Ворон, отец трех братьев Воронов, вышел к столбу на площадке. Ему предстояло возглавлять схватку, и он отдавал приказания: воинам засесть в кустарнике и, как только враги приблизятся, поражать их стрелами, женщинам и детям оставаться в типи.

Уинона и Белая Роза стояли прижавшись друг к другу у входа в типи вождя и наблюдали за происходящими событиями. Они увидели, что из прерии с юга возвратились три разведчика и подошли к Старому Ворону.

— Откуда приближаются пауни? — спросил тот разведчиков.

— Мы их не видели, — удивились воины.

— Вы их не видели?! Ваши глаза ослепли, уши оглохли! Но кто же тогда сообщил о них?

— Мы не знаем.

Старый Ворон вскипел: как это понять!.. Но времени распекать незадачливых разведчиков не было, как не было и времени выяснять, кто сообщил о враге. Из прерии донесся военный клич пауни, и на лагерь полетели первые зажигательные стрелы. Они попали и в сухой кустарник. По кустарнику побежали огоньки, и невозможно было потушить их, так как пауни уже заняли северный берег ручья и к воде было не подойти. Многоголосый крик врагов потряс дакотов — стало ясно, что воинов у пауни намного больше, чем у рода Медведицы.

Старый Ворон пронзительно засвистел в военный свисток и закричал:

— К лошадям! К лошадям!

Испуганные кони метались среди горящего кустарника. Еще секунда — и они разбежались бы как свора собак, только что рассыпавшаяся по прерии. Воины бросились к лошадям.

Это не осталось не замеченным противником.

— Не пускайте их к лошадям! Не пускайте! — закричал вождь пауни.

И воины пауни тоже бросились в горящий кустарник. И среди мечущихся животных завязалась схватка между дакотами и пауни. Лошади словно взбесились, пауни стаскивали на землю дакотов, люди катались по земле между брыкающимися и подымающимися на дыбы конями. Пошли в ход ножи и палицы. Пламя ширилось, и обезумевшие животные, увлекая за собой всадников, понеслись к палатке, где был привязан пегий жеребец. Тот рванулся, вырвал кол и вместе со всем табуном понесся на восток.

Вождь пауни увидел, что большинство его воинов увлеклись погоней за конями. Это встревожило его. Видимо, не менее был обеспокоен и Старый Ворон, потому что с обеих сторон раздались низкие звуки военного свистка, призывающие воинов вернуться к вождям. Но ни повернуть, ни остановить коней уже было нельзя, и воины спешивались, оставляли преследование и бежали к своим вождям. Они даже не нападали друг на друга.

Так род Медведицы потерял всех своих коней. Это было большим успехом пауни, и враги ликовали.

Между тем огонь в кустарнике свирепствовал. Ночь была безветренная, и поэтому он пока не распространялся вширь, с треском пожирая деревца и сухую траву.

Женщины и дети собрались на площадке поселка, типи прикрывали их от наступающих пауни. Голая утоптанная земля не могла гореть. Только дым окутывал людей. Воины сгрудились вокруг Старого Ворона, и Ворон дал приказ переправиться через ручей и атаковать пауни, даже несмотря на то, что все подходы к ручью простреливались. Он сам взялся возглавлять эту сомнительную попытку.

Уинона попыталась представить себе, что произойдет, если воины рода Медведицы потерпят поражение. Ее — дочь вождя — пауни убьют, и скальп ее украсит трофейный столб у палатки врага. Других женщин и детей тоже могут убить, но, скорее всего, они станут женщинами и воинами того племени, которое сейчас уничтожит их мужей, братьев и отцов.

Уинона и Белая Роза прижались к Унчиде, точно ища у нее спасения.

— Отец! Отец мой, Матотаупа! Если бы ты был здесь, надо мной не нависла бы такая беда!

— И это правда, — раздался голос; Уинона вздрогнула, она не ожидала, что кто-нибудь, кроме Унчиды и Белой Розы, услышит ее, она обернулась и увидела человека, который произнес эти слова — воина по имени Чотанка.

Со стороны ручья еще не было слышно ни криков, ни шума схватки. Воины или еще не предприняли наступления, или что-то произошло. Ну, может быть, они все сгорели? Или задохлись в дыму? Или пали под ударами пауни? Или…

И вдруг раздался резкий крик!

— Хи-юп-юп-юп-хи-иах!

Пауни тревожно зашумели и подались от берега. Уиноне послышался еще свист летящей стрелы. Дым совсем заволок палатки, девочки стали задыхаться, и Уинона велела им лечь, потому что у поверхности земли было легче дышать.

А тут еще прогремели два выстрела и наступила полная тишина. Стало слышно, как потрескивает пламя в кустарнике.

Девочки напряженно прислушивались.

Снова раздался яростный вой пауни. И опять два выстрела, на этот раз в другой стороне. И снова пауни смолкли. В наступившей тишине где-то позади врагов прозвучали два слившихся в один голос:

— Хи-юп-юп-юп-хи-иах!

Уиноне были хорошо знакомы эти голоса. Она поднесла сложенные руки к лицу и от необыкновенного счастья, что отец и брат тут, недалеко, совсем рядом, вцепилась зубами в пальцы.

«Это они! У Харки таинственное железо! Значит, стрелял Харка! Стрела

— это, конечно, стрела отца, Матотаупы. Топот коней, донесшийся в наступившей тишине, означает, что Матотаупа и Харка на своих мустангах, вот почему они так быстро меняли места, нападая на пауни».

И еще раз прогремели выстрелы.

Теперь вслед за ними понесся над прерией военный клич воинов рода Медведицы. Крик быстро отдалялся, и было ясно, что воины успешно атакуют. А вопли пауни были теперь еле различимы в шуме завязавшейся схватки.

«О, мацавакена боятся враги! Конечно, они боятся и Харку, и Матотаупу».

Уинона задыхалась в дыму, ей было невыносимо жарко, но она уже не думала о смерти и плене, она думала о победе, и у нее появилась надежда снова увидеть отца и брата.

Жаркое пламя вызвало движение воздуха, и огонь стал распространяться, уничтожая все на своем пути. Деревца как факелы вспыхивали в ночи и быстро падали, превращаясь в угли. Выгорающий луг почернел. Огонь, сделав свое дело, покинул берег Лошадиного ручья и двинулся за типи, все быстрее и быстрее распространяясь к югу и превращаясь в гигантский пожар прерии.

Ветер обжигал лица девочек пеплом. На площадке становилось темно. Уинона с Белой Розой вместе со всеми прислушивались, но вокруг стало удивительно тихо. Казалось, что обе враждующие стороны притаились. Может быть, пауни ушли? Может быть, они, наоборот, готовятся к новому нападению?

И вдруг Белая Роза страшно закричала — перед ней, точно из-под земли, вырос высокий воин. Голый череп с хохолком на макушке, значит — пауни. Он поднес к губам свисток, и по лагерю разнесся резкий тонкий свист — знак его воинам. Но свист этот мгновенно оборвался, потому что одновременно с ним прозвучал клич дакотов, взметнулась палица, и сраженный пауни упал замертво. Человек, ростом не меньше пауни, с обнаженным туловищем, промелькнул рядом с ним. Девочки не заметили на нем никаких украшений, даже перьев не было в его волосах. Но по голосу и его богатырскому телосложению обе сразу узнали его.

— Матотаупа! — прошептали они.

Воины рода Медведицы отозвались на голос вождя. Они спешили к нему со всех сторон и без колебаний отдавали себя в распоряжение человека, которому привыкли подчиняться и на которого в этот момент возлагали все надежды. Теперь они обрели уверенность в победе.

Схватка, которая чуть было не возникла в самом поселке, отдалялась. Пауни, которые сумели приблизиться к стойбищу, спасались бегством, прихватив тело вождя, ибо не было позора больше, чем оставить убитого вождя в стане врага. Ряды пауни были расстроены, и дакоты преследовали их.

Когда после этой ужасной ночи снова взошло солнце и обе девочки вместе с другими женщинами и детьми стояли между закопченными, покрытыми пеплом типи, никто бы не мог подумать, что девочки еще до пожара нарочно вымазались сажей. Остальные выглядели не лучше их. Окружающяя прерия представляла собой сплошное пепелище, и только севернее ручья сохранилась неопаленная огнем трава.

Шум сражения утих, и поблизости не было видно ни убегающих, ни преследователей. Женщины и дети направились к ручью, чтобы напиться и освежиться. Потом они принялись за осмотр типи. Только стоящие у самого края типи немного обуглились, внутреннее кольцо их не пострадало. Из типи жреца доносились глухие удары: жрец разговаривал с духами.

Ружье и золотое зерно, висевшие перед входом в его жилище, снова исчезли.

Четан подошел к Уиноне, посмотрел на нее и сказал:

— Я пойду на холм, посмотрю, не возвращаются ли наши воины и все ли вернутся. Ты понимаешь меня, вернутся ли все, кто участвовал в схватке?

— Я понимаю тебя, Четан.

Пауни и дакоты удалялись на запад. Многие уже были на конях, и преследование приобретало вид своеобразной игры, где победить могла только сметливость и быстрота решения. В этой беспорядочной гонке преследователи часто оказывались преследуемыми, линия фронта все время изменялась.

Только те двое, которые с самого начала были на лошадях, вырвались далеко вперед, и их уже никто не видел. Они беспрерывно погоняли своих мустангов, и у Матотаупы даже не было времени объяснить Харке, что он задумал. Мальчик догадывался о причине такой спешки: на западе в лесу — кони пауни, и если расправиться с охраной или обмануть ее, тогда можно разогнать коней пауни по прерии, оставить их, как и дакотов, без лошадей. А может быть, отец задумал пригнать коней пауни в стойбище рода Медведицы?.. О своей роли в ночном сражении Харка не задумывался, да ведь и не было ничего особенного в том, чтобы подобраться среди ночи к пауни и посеять панику выстрелами из мацавакена. Правда, в эту ночь впервые в жизни Харка стрелял в людей, но это все-таки не было поединком воина с воином, потому что стрелял он издалека, в темноте и убитого не видел и не дотрагивался до него. И думал он тогда только о том, что нужно спасти от врагов Уинону и Унчиду…

Отец все время ехал впереди. Давно уже наступил день, и мальчик видел перед собой закопченную спину отца, который во время битвы не раз прорывался сквозь горящие кусты, носился в клубах дыма и пепла.

Когда Матотаупа и Харка достигли леса, на землю спустилась ночь. Они остановились у небольшого озерка. Потные, грязные мустанги тут же принялись пить. Матотаупа и Харка тоже утолили жажду и свалились на землю, чтобы хоть немного передохнуть. В лесу было прохладно и сыро, близость осени ощущалась здесь резче, чем в пыльной, покрытой чахлой травой прерии.

Харку одолевал сон, но беспокойство отца не позволяло ему задремать, Матотаупа сунул в рот утомленному мальчику кусочек сушеного мяса. Харка разжевал, проглотил его, проглотил еще и еще кусочек и почувствовал себя сильнее и бодрее. Отец сказал ему:

— Мы должны считать себя разведчиками рода Медведицы. Я хочу посмотреть, где находятся дозоры у коней пауни, сколько их и каким путем пауни собираются вывести своих коней. Когда я это буду знать, мы или будем действовать сами, или подождем воинов. Воины наступают на пятки пауни, и тем, конечно, потребуются кони.

Матотаупа посадил Харку на серого коня и сказал, чобы он немного поспал, сам же сел на рыжего, серого повел в поводу. Как ни досадовал Харка, но ничего не мог поделать — сон овладел им, но не настолько, чтобы он мог свалиться с коня.

Харка очнулся, когда они остановились. В ночном лесу было совсем темно. Отец поручил лошадей мальчику и предупредил, чтобы он ни на секунду не смыкал глаз, так как недалеко вражеские дозоры. Харка пожевал еще немного мяса и окончательно стряхнул с себя сон. Матотаупа исчез в темноте.

Прошло около двух часов, прежде чем отец возвратился.

— Здесь сто коней и только десять воинов охраняют их, — сказал он сыну. — Дозорные беспечны, они даже не стреножили коней, а пустили их в наспех сделанную из деревьев и веток загородку. Такая изгородь удержит только спокойных коней, но если их испугать, они легко перемахнут через эту преграду. Мы оставим воинов пауни без коней раньше, чем они достигнут леса. Хау.

Харка даже забыл о своей усталости.

— Мы испугаем коней, отец?

— Да, постараемся. Лучше всего бы напугать их огнем, но я не хочу вызывать лесного пожара. Тогда огонь снова перекинется в прерии и сгорят все луга. Не останется травы ни для бизонов, ни для коней рода Медведицы. У тебя еще есть патроны?

— Немного. Два или три я бы мог пожертвовать…

— Тогда выстрелишь прямо в табун — это все-таки лучше, чем стрелять в воинов, — и кони понесутся. Если у наших воинов хорошие глаза, быстрые ноги и ловкие руки, они сумеют в прерии поймать этих коней.

— Хорошо.

Матотаупа повел Харку через лес. Им пришлось повести за собой и лошадей, потому что оставить их без присмотра было опасно. Но из-за этого им пришлось сделать большой крюк, чтобы их не обнаружила охрана. Они поднялись по склону вверх и только оттуда подошли к пасущимся коням. Чтобы сократить длину загородки, пауни установили ее так, что с одной стороны лошадей ограничивал крутой, скалистый, почти лишенный растительности склон. Наверху этого склона они выставили двух дозорных. Остальные дозорные расположились вдоль ограды. План Матотаупы состоял в том, чтобы бесшумно снять верхние посты и со склона открыть огонь по табуну. Поэтому они поднялись по склону значительно выше, чем стояли дозорные. Там они привязали своих коней.

Легкими прыжками, как дикие кошки, принялись они затем спускаться. Кроме оружия, они еще прихватили каждый по камню. Скоро они заметили метнувшиеся за деревья тени дозорных, которые тоже, видно, обнаружили их и хотели укрыться от надвигающейся опасности. Но как только один из них неосторожно высунул голову, Харка бросил в него камень. Один дозорный был выведен из строя. Второго Матотаупа взял на себя. Он прыгнул, и прежде чем растерявшийся противник смог применить оружие, обхватил его и сбросил вниз, к табуну. Харка последовал примеру отца и, схватив оглушенного камнем пауни за ноги, перевалил его через край утеса и тоже сбросил вниз. После этого он выстрелил по табуну из ружья, и они вместе с отцом заорали во весь голос:

— Хи-юп-юп-юп-хи-иах!

Матотаупа нашел непрочно держащийся на склоне камень, столкнул его вниз, и тот покатился, увлекая за собой целую лавину. Грохот камней совершенно перепугал лошадей, и, перескакивая через загородку, они понеслись из леса. Перепуганные дозорные, вскочив на коней, ускакали вместе с рассыпавшимся по лесу табуном.

Успех был полным. Матотаупа громко расхохотался, да так, что, неосторожно шагнув, оступился и тоже покатился по откосу вниз. А Харка, несмотря на происшествие с отцом, тоже не мог удержаться от смеха. Он лег на землю, но не для того, чтобы повторить такой же номер, а чтобы посмотреть, не пострадал ли отец, и был очень рад, когда увидел, что отец поднимается на ноги.

— Все в порядке, — крикнул он Харке. — Давай сюда.

Харка на минуту словно задумался.

— Это не пойдет, — весело крикнул он отцу. — Ты хочешь, чтобы будущий воин дакоты повторил, твой полет! Нет, я уж лучше пойду наверх, к нашим мустангам. Это дело будет вернее.

Отец рассмеялся. И в этом смехе и шутках разрядилось то огромное нервное напряжение, которое не оставляло их все эти дни.

Матотаупа обошел утес, поднялся наверх, и они пошли к лошадям, которые тоже были сильно потревожены и радостно встретили своих хозяев.

— Мы сделали все, что могли, — сказал Матотаупа, высекая огонь и раскуривая трубку. — Теперь посмотрим, что будут делать другие.

— Но чтобы посмотреть, нам придется опять отправиться в прерии, — сказал Харка.

— Да, придется это сделать.

В начинающемся утреннем рассвете Харка увидел, как глубоко запали глаза отца. Бессонная ночь сказалась и на нем.

— Может быть, ты немного поспишь, отец?

— Нет, потом.

Матотаупа докурил трубку и поднялся, может быть, не так проворно, как всегда, но даже не покачнувшись. Оба сели на мустангов и предоставили им самим выбирать дорогу вниз по склону.

Когда они миновали опушку леса и выехали в прерию, то прежде всего увидели множество следов беспорядочно носившихся лошадей. Но лошадей видно уже не было и не было слышно ничего, что бы могло привлечь путников.

Матотаупа приглядел высокое дерево и забрался на него. Харка, привязав коней, тоже полез за отцом. Поднявшись высоко на дерево, они увидели вдалеке за пологим скатом две тоненькие струйки дыма.

— Это могут быть только воины рода Медведицы. Они сидят теперь вокруг костров и упиваются победой, — сказал Матотаупа. — И кони пауни у них, ведь мы пригнали табун прямо им в руки. Пауни же, наверное, удрали, во всяком случае, никого из них не видно. Пауни, конечно, тоже удалось поймать сколько-нибудь коней. А вон там, вдалеке, видишь, пасется несколько мустангов. Да, эти животные теперь никому не дадутся в руки.

Матотаупа принялся медленно спускаться вниз, он о чем-то крепко задумался. Он подождал Харку, и они молча поехали к ближайшему костру дакотов: решительный момент был слишком близок, чтобы о нем говорить.

Когда они приблизились настолько, что могли уже различить отдельных людей, стоящих на небольшой возвышенности, они заметили, что за ними тоже наблюдают. Матотаупа не ошибся — это были воины рода Медведицы. Вскоре можно было уже узнать Старого Ворона, его старшего сына и Старую Антилопу. Еще одиннадцать воинов располагались вокруг костра, с ними — Четан, который хотя еще и не был воином, но принимал участие в преследовании пауни.

Матотаупа и Харка шагом приближались к воинам. Оба были насторожены. Харка старался поймать взгляд Четана, а Четан смотрел на Харку: да, они были старыми и верными друзьями.

Матотаупа остановил своего коня. Харка тоже остановился.

Кто же первый заговорит?!

Старый Ворон зашевелил губами, точно боролся со словами: должен или не должен он их произнести.

— Мы встречаемся здесь, на чужих местах охоты, — начал он. — Что вы хотите нам сообщить? — В его тоне чувствовалось что-то недосказанное.

— Немного, — гордо ответил Матотаупа. — Вы сами знаете, что произошло на Лошадином ручье. Из пауни, охраняющих мустангов, двоих мы уничтожили, остальные убежали. Я вижу, что коней вы поймали.

Старый Ворон опять пожевал губами, потом все-таки произнес:

— Что вы еще хотите нам сообщить?

— Больше ничего, — ответил Матотаупа сдавленным голосом. — Мы ждем, что скажете вы.

— Ты хорошо и правильно руководил борьбой, скажу я, — медленно произнес Старый Ворон, взвешивая каждое слово. — Чего тебе еще надо от нас? Ты пришел, чтобы вернуть нам мальчика, который принадлежит нашим типи?

Харка похолодел.

Матотаупа, бледный, с блестящими глазами, с кровоточащими ранами, на которые он не обращал внимания, не сводил взгляда с Ворона и начал говорить:

— Я Харку — Твердого как камень — Убившего Волка — Преследователя Бизонов — Охотника на медведя не брал с собой и поэтому не могу его вернуть. Он сам распоряжается собой. Но от вас я хочу правды. Правды я хочу! И правду вы должны видеть. Я невиновен. В борьбе с пауни вел ли я себя как вождь рода Медведицы?

Старый Ворон отвел глаза.

Вмешался Старая Антилопа:

— Сегодня и вчера ты вел себя как настоящий вождь. Но всегда ли ты так делал? — выкрикнул он. — Ты изгнан не потому, что недостаточно храбр. Ты — смелый, и это знают все воины рода Медведицы. Но, хотя ты храбрый, ты нас предал. Ты променял нас на таинственную воду. Ты выдал нас Длинным Ножам своей болтовней! Ты допустил, что несколько твоих воинов вызвали насмешку и презрение. Никогда ты не должен появляться в наших местах охоты. Мы думали, что ты выполнишь решение старейшин, и потому подарили тебе жизнь. Но ты нарушил волю Совета. И если я встречу тебя в наших местах охоты, я убью тебя. Я сказал, хау!

Матотаупа долго смотрел на него, потом перевел взгляд на других. Но ни один не раскрыл рта. Ни один не решился вступиться за Матотаупу. И Харке в этот момент показалось, что он слышит глухие удары барабана жреца, которые связали языки людей. Даже Четан ничем не выразил своего сочувствия, и только на миг Харка встретился с его взглядом, полным печали.

Матотаупа еще раз посмотрел на Старую Антилопу.

— Это твое последнее слово?

Старая Антилопа не ответил, а только плюнул.

— Это твоя смерть, — тихо сказал Матотаупа. — Запомни это и жди. Я приду.

Вождь повернул коня, повернул Серого и Харка. Сначала медленно, шагом, потом галопом направились они назад, к поросшему лесом склону горы. Вечером они добрались до нее, остановились, поели и прилегли. Матотаупа молчал. Молчал и Харка. Страшно усталые, они скоро заснули. И если бы в эту ночь пришли враги, они могли бы спокойно подойти к отцу с сыном и убить их. А тем уже было все равно — последняя надежда рухнула.

И следующий день, и следующую ночь они провели на этом же месте в каком-то оцепенении. Матотаупа продолжал молчать, и Харка не вызывал его на разговор. Он видел, что отцу хочется побыть одному, и оставлял его, отправлялся бродить по лесистому склону, поднимался по утесам до тех мест, где кончался лес. Ветер нес осеннюю прохладу. Несколько раз рассматривал Харка сверху ту маленькую долину, в которой они с отцом провели лето. Все чаще и чаще тянуло его туда. И однажды утром он увидел поднявшегося над вершиной орла. И тогда мальчик побежал вниз к началу тропинки, которая вела в долину. Он поспешил по тропинке, как часто делал это летом, и скоро вышел на лужайку у ручья.

Вода журчала, трава здесь была еще зеленая, землянка, которую вырыл Харка, сохранилась в целости, но запасы мяса были расхищены, кругом валялись кости. Видно, орел не раз спускался сюда и сидел на скале над источником.

И тут Харка бросился в траву и разревелся. Наступил такой момент, когда он не хотел больше себя сдерживать: он был один со своей болью, и он позволил себе один-единственный раз пережить ее, выплакаться. Но только здесь, где был совершенно один.

И мальчик провел здесь целый день до самого вечера.

Он видел высоко в небе парящего орла, и когда заходящее солнце позолотило вершины скал, а вода, падающая со скалы, засверкала радугой, хищная птица повернула к своему новому гнезду на одной из скал. Харка видел, что она притащила с собой добычу.

Ночь мальчик переспал в землянке, которая укрывала его от холодного ветра. Но все-таки к утру он закоченел. Расправляя сведенные холодом члены, Харка огляделся и увидел орла, который спустился на утес над источником. Мальчик бросил ему кусок мяса из своих запасов. Птица схватила его и тут же проглотила. Мальчик пошел к ручью напиться, а орел неподвижно сидел и не пошевельнулся. Он узнал своего друга.

Согревшись под теплыми лучами солнца, Харка пошел по тропинке обратно к выходу и, покидая долину, бросил на нее прощальный взгляд: да, по-осеннему неприветливая, она останется в безраздельном владении орла, человеку же надо выбираться отсюда поскорее, пока не выпал снег и не разразились зимние бури.

Мальчик поспешил вниз. Он нашел отца и лошадей в глубине леса у небольшого костерка. Матотаупа не бранил Харку и ни о чем его не спрашивал. Он смотрел прямо перед собой, и казалось — все его заботы направлены только на то, чтобы не дать слишком разгореться костру. Когда стало смеркаться, он попросил Харку остаться с лошадьми и подождать его возвращения дня два, а быть может, и три.

Харка смотрел, как Матотаупа вырезает на древке стрелы четырехугольник — тотемный знак своей палатки. Каждому в роде Медведицы будет известно, что это стрела Матотаупы. На костяном наконечнике ее были насечки — это была военная стрела.

Через два дня рано утром, когда над стойбищем рода Медведицы еще не рассеялся туман, тут стояла обычная в эти часы тишина. Вода в Лошадином ручье сильно убыла и спокойно текла по дну обнажившегося русла, несколько мустангов паслись на истоптанном, пощаженном пожаром лугу. Пологи типи еще не были подняты, женщины еще не выходили за водой, на ручье еще не плескались ребятишки.

Стойбище только начинало пробуждаться. Послышался негромкий крик, и чуткие уши обитателей поселка уловили в этом крике какую-то тревогу. Перед типи, где жил Старая Антилопа со своими сыновьями, стояло несколько воинов. Был позван Старый Ворон. Он вошел в типи, но скоро вышел наружу и направился за жрецом. Когда Хавандшита вошел в типи, вся площадка поселка уже была полна застывших в ожидании людей. Но пока никто из посетивших типи не сообщал, что же там произошло. Наконец в типи вошел старший сын Старой Антилопы, который уже был воином. Скоро он вынес оттуда на руках мертвого отца. В груди Старой Антилопы торчала стрела, и все увидели, что это была стрела Матотаупы. Но как все произошло — было непонятно. Когда проснулся младший сын Антилопы, отец его уже лежал со стрелой в груди и как будто спал. Мальчик в ужасе закричал.

Женщины и дети разошлись по типи, воины принялись отыскивать следы, и только к вечеру они смогли рассказать жителям поселка, как все случилось.

Им стало понятно, что Матотаупа тайком проник в лагерь, по всей видимости, забрался на типи и через дымовой клапан выстрелил в спящего. Судя по ране Старой Антилопы, это произошло в полночь.

Зазвучали погребальные песни, жрец в своей палатке бил в барабаны. Родственники убитого взывали о мщении.

С этого дня Уинона еще ниже опустила голову. На Унчиду, однако, никто не бросал злобных взглядов, никто не бросил ей оскорбительного слова. Гордо и независимо она несла свое звание знахарки, и сам Хавандшита не смел ни в чем ее упрекнуть.

Когда Матотаупа вернулся к сыну, он только произнес:

— Он убит. Кем — все знают.

Они начали готовиться к далекому пути.

— Мы посмотрим, как живут белые люди, — сказал Матотаупа. — У тебя больше нет патронов для ружья, и нам надо выменять их у белых. Нам надо найти жилье на зиму — ты слишком молод, чтобы умирать.

Харка с удивлением посмотрел на отца.

— Что же мы дадим белым людям за боеприпасы для моего мацавакена?

Матотаупа скривил рот и указал на мешочек, висящий на поясе.

— Здесь вот это, — и он показал Харке золотое зерно, которое мальчик нашел когда-то в ручье у подножия Блэк Хилса и которое последнее время находилось во владении жреца.

— Откуда у тебя оно?

— Хавандшита был неосторожен. Когда я пробирался по стойбищу, чтобы убить Антилопу, оно висело в сеточке на шесте перед типи жреца. Я его и взял с собой… А может быть, нам и не потребуется никаких товаров на обмен. Мы еще посмотрим…

— Нет, не надо давать Длинным Ножам золото. Я не забыл, отец, что ты мне говорил, когда бросил этот камень в реку. А как же старое ружье пауни?

— Я его оставил Хавандшите. Оно все покрылось ржавчиной. Пусть оно будет у него.

— А твое новое ружье?

— Ни один из воинов не смог с ним обращаться, и Татанка-Йотанка тогда же взял его с собой.

Когда Матотаупа произнес «тогда же», это слово прозвучало с особенной горечью, и Харка прекратил расспросы.

Мальчик встал. Он еще не представлял себе точно, что задумал отец, но патроны для ружья были действительно нужны. Когда они достанут их, Харке не хотелось бы оставаться среди белых людей. Он мечтал осенью как следует поохотиться с отцом на бизонов, а когда будет создан достаточный запас на зиму, забраться в какую-нибудь пещеру.

После песчаной бури

Мириады песчинок носились в воздухе. Буря гнала по прерии тучи песка. Долины и холмы скрылись под его массой, рождались новые холмы и долины и тут же исчезали, чтобы где-то возникнуть вновь. Неистово завывал ветер. В песчаной мгле померк солнечный свет. Все живое задыхалось.

Осенние бури, которые ежегодно проносились по стране, на этот раз разыгрались в полную силу.

К ночи ветер утих, песок постепенно осел, и над бескрайними песчаными холмами засветились луна и звезды. Безжизненная равнина казалась поверхностью незнакомой планеты, первозданным миром.

Но скоро среди этого мертвого пространства кое-где проявились признаки жизни. Вот несколько бизонов выкарабкались из-под песка. Желтые от пыли, глухие и слепые от пыли, забившей глаза и уши, полузадохшиеся от пыли, набившейся в ноздри, они встряхивались, фыркали, мотали головами и с трудом поднимались на ноги. И когда им это удалось, они принялись тереться друг о друга, тупо смотря по сторонам, разглядывая эту совсем новую, точно вымершую землю. Один из них глухо замычал, но только эхо ответило ему. От небольшого стада только они одни уцелели, остальных буря разогнала и, перекатывая их по земле, переломала кости, погребла под горами песка.

Далеко от бизонов на одном из песчаных холмов тоже зашевелился песок. Из-под него выбрались два коня и два человека. Кони фыркали и мотали головами, люди отряхивались. Они пострадали меньше, чем бизоны, потому что люди не только сами укрылись шкурами, но сумели еще укрыть и головы коней. Кроме того, они расположились на холме с подветренной стороны, и их не так сильно засыпало.

Отряхнувшись, эти два человека — мужчина и мальчик — принялись осматриваться. Они сделали попытку обойти холм, защитивший их, и подняться на него с южной, более отлогой стороны. Но это было очень трудно: они глубоко проваливались в рыхлый песок. Пришлось взбираться ползком.

И вот они уже улеглись на вершине и обозревают бескрайнюю равнину.

Да, в этом мертвом мире им ничто, кажется, не угрожало. Но из предосторожности они все же решили остаться на этой вершине и спать по очереди, не прекращая наблюдения. Лошади стояли у подножия холма: еще до бури они успели хорошо попастись и вдоволь напились, так что могли спокойно дожидаться рассвета.

А когда солнце со своей прежней ослепительной ясностью засияло над засыпанной песком прерией, Матотаупа и Харка, а это были они, уже поднялись на ноги. Матотаупа, прикрыв глаза от яркого солнца ладонью, всматривался в даль. Харка направил взгляд в ту же сторону, что и отец. И даже кони зашевелились и, казалось, к чему-то принюхиваются. Отец и сын заметили вдалеке какое-то движение и даже различали человеческие голоса. Люди не то окликали, не то подбадривали друг друга.

И Матотаупа и Харка не произнесли ни слова, они только смотрели и различили около дюжины копошащихся в песке людей. Издали они казались очень маленькими, но все же можно было разобрать, что кто-то из них еще только выбирался из песка, кто-то безуспешно пытался подняться на ноги, кое-кто уже пробовал даже передвигаться по рыхлому песку, погружаясь в него по колено. Некоторое время Матотаупа и Харка просто наблюдали за беспомощными и беспорядочными действиями этих людей.

— Мы поедем туда, — наконец сказал Матотаупа. — Может быть, у них сохранились боеприпасы. Мы посмотрим, кто они такие, но себя называть не будем.

Оба не торопясь спустились по склону, сели на коней и медленно поехали, делая большие объезды. Опыт Матотаупы и инстинкт мустангов позволяли им выбирать путь, где наметенный песок был плотнее и выдерживал тяжесть коня со всадником.

Скоро они настолько приблизились к незнакомым людям, что могли отлично разглядеть их, и остановились.

— Хе! Хо! — раздались навстречу им возгласы.

Матотаупа, однако, не тронул коня, а только поднял кверху руку, давая знак, что у него мирные намерения.

Мужчины — некоторые из них, видимо, сильно пострадали — принялись громко разговаривать друг с другом, но индейцы не могли понять их слов. Среди тринадцати белых мужчин был и один краснокожий. К какому племени он принадлежит, Матотаупе и Харке установить не удалось. На индейце были кожаные легины, а его рубашка была из материи и очень напоминала разорванную рубашку Чернокожего. Шея индейца была повязана пестрым платком, голова не покрыта, ноги — босы. Харке было непривычно видеть так плохо одетого индейца. Откуда только он мог быть?

Один из белых в высоких сапогах, который довольно бодро расхаживал по песку, подозвал индейца в пестром платке, что-то сказал ему, и оба направились к Матотаупе и Харке. Они шли по песку, как аисты по болоту.

Матотаупа и Харка не слезали с коней.

Белый был среднего роста, широкоплеч, с толстой короткой шеей. Он не был похож ни на жилистого Рэда Джима, ни на щуплого Далеко Летающую Птицу. Харка еще раз подивился, как различны белые люди. Белый в высоких сапогах был в грубой кожаной куртке, широкополой шляпе. И этот наряд еще усиливал впечатление массивности и тяжести. Подойдя поближе, он принялся говорить, а индеец стал переводить его речь. Харка прислушивался и понимал некоторые слова даже без перевода.

— Проклятая местность! Точно на луне! Еще счастье, что солнце висит в небе, по крайней мере, хоть знаешь, где восток, где запад. Вы тоже вылезли из песка, а? Кажется, вся Америка состоит из одного песка. Нужно быть песчаной блохой, да, да, песчаной блохой. Как только могут здесь жить порядочные люди, как они ухитряются тут найти что-нибудь попить и поесть? Хе! Не объясните ли вы мне это?

— Может быть, мы найдем воду, а может быть — нет, — спокойно ответил Матотаупа. — Если в течение трех дней мы не найдем воды, то мы умрем от жажды.

— Это ясно как «аминь» в церкви, мой высокоуважаемый индсмен, но у меня нет ни малейшего желания подыхать. Ясно тебе? Куда вы направляетесь?

— А что, это очень важно знать белому человеку?

Пока происходил этот странный разговор, к ним подошли еще шестеро. Все они были в одинаковых добротных кожаных куртках, но ружей у них, кажется, не было, во всяком случае, теперь не было. У некоторых за поясами торчали револьверы и пистолеты.

— Вождь индейцев, ты говоришь непонятно, — нетерпеливо произнес белый, который вел переговоры. — И вы и мы в одинаково трудном положении. Нас осталось тринадцать человек, и как нам посчастливилось уцелеть — никому не известно. Нас так вертело и крутило, что у меня до сих пор трещит башка. А где еще двадцать человек — никто не знает, и может быть, мы никогда об этом и не узнаем. У пятерых из нас переломаны кости, вывернуты руки, ноги, разбиты головы, и двигаться они не могут. И как только мы остались живы! Пусть коршуны или волки, или еще черт знает кто являются в эти покинутые богом места и меряют землю. Мы-то уж проведем зиму где-нибудь в другом месте. Даже если компания предложит нам новый контракт. Благодарю покорно!

— Что за компания?

— Не могу же я тебе рассказывать всю историю от Адама и Евы. Впрочем, ты не имеешь о них ни малейшего представления. Скорее всего, краснокожие и не происходят от Адама. А компания есть компания. Компания — это такая компания, которая хочет построить здесь железную дорогу. Вот нам и надо было промерить этот кусок земли. Ты слышал что-нибудь о нас? Летом была прекрасная жизнь. Бизоны, сотни, тысячи бизонов… Мы не могли никак вдоволь настреляться. Мы только распугивали их. А у меня был негр на посылках, превосходный негр со своим маленьким мальчишкой. Хитрые бестии, удрали. Малыш сбежал ночью, с большим — другое дело: тут старый индеец сунул свой орлиный нос, ну, мне и пришлось отпустить негра. Ну, хватит о них. Скажи лучше, как выбраться из этой западни? Ты что-то все молчишь. Так мы далеко не пойдем.

Матотаупа рассматривал говорившего, как ребенок рассматривает удивительную ящерицу.

— А куда хотят пойти белые люди?

— Индейский вождь, откровенно говоря, нам все равно, совершенно все равно, куда мы придем, лишь бы там нашлось что-нибудь выпить и закусить.

— Где ваши кони?

— А это тебе надо спросить у проклятой песчаной бури, у вашей дьявольской окаянной бури. Их куда-то унесло или засыпало песком — откуда я знаю. Ну, если мы еще примемся искать этих коней, работки поприбавится. Ясно, поприбавится.

Матотаупа горько усмехнулся.

— Ясно, поприбавится, — повторил он на языке белого человека довольно отчетливо, хоть и не совсем правильно, и обратился к индейцу, терпеливо переводившему слова белого на язык дакотов, который, видимо, не был его родным языком:

— А где же ваши ружья?

— У черта на рогах, человек, у черта или у его бабушки! Тебе еще что-нибудь надо знать? Изволь. Мое имя — Билл. Сейчас я землемер, а вообще

— разведчик, скаут, известный от Аляски до Мексики, победитель в двадцати четырех единоборствах, двадцати шести лет от роду. Пока жив и еще не умер, но близок к сумасшествию, в особенности после того, как наглотался пыли и песка в этой проклятой стороне, где только песок и песок и ни капли бренди. Ну, доволен? Или я должен тебе еще что-нибудь выложить, прежде чем ты соберешься спасти нас из этой дыры?

— Об этом нам надо посоветоваться.

— Устроить совет?! О всемогущий! Я тебе скажу коротко и ясно: или ты, грязный индсмен, проклятый краснокожий, выведешь нас из этого моря песчаных холмов, или мы размозжим головы тебе и твоему вшивому мальчишке!

Индеец переводил слово в слово, как машина.

— Попробуй, — спокойно ответил Матотаупа.

— Нет, черт побери, это не поможет. Дьявольщина, как же с вами, краснокожими, договориться?! Ну ладно, ближе к делу, что ты хочешь от нас?

— Патроны.

— Патроны?.. Хм, патроны… Ну, если уж иначе не идет… Какой калибр? Нет, подожди, давай сначала выкурим трубку совета или трубку мира. Трубку мира, понятно?

— Давай выкурим.

— Наконец-то. Первое понятное слово я слышу от тебя, вождь индейцев. А патроны ты не используешь, чтобы отправить нас на тот свет?

— Нет.

— Честное слово?

— Мое слово — это мое слово. Я не знаю, что такое ложь.

— О, ты невинный! Но ты еще научишься врать, а если до сих пор еще не научился, так тем лучше. Итак — покурим.

Матотаупа слез с коня и не спускал с белого глаз. Харка остался сидеть верхом и взял в руки узду коня отца.

Человек, представившийся Биллом, сел напротив Матотаупы, который тоже уселся на землю. Церемония курения трубки в глазах индейца не имела особенного значения, ведь у них в руках была обыкновенная, а не священная трубка. Билл не стремился узнать имени собеседника и, разговаривая с Матотаупой, продолжал с шутовской почтительностью величать его вождем. После нескольких затяжек и обмена уверениями во взаимном согласии оба поднялись. Билл подошел к своим спутникам и предложил собрать патроны, которые все равно не нужны, так как ружья они растеряли.

Не все, кажется, были согласны с подобной сделкой, но Билл все-таки уговорил их.

Пока Билл собирал патроны, Харка еще раз припоминал все подробности разговора. Билл сказал: «Грязный индсмен», «проклятый краснокожий». И Матотаупа с иронической усмешкой невозмутимо перенес эти оскорбления. Почему? Старая Антилопа умер, потому что оскорбил вождя. Этот коротконогий Билл и индеец с пестрым платком болтают что им вздумается, а Матотаупа обращает на них внимание не больше, чем на какую-нибудь мошкару. Да они и в самом деле ничтожества, эти белые, и польза от них только одна, что Харка сможет получить патроны к своему ружью.

Вернулся Билл, держа в руках с полсотни патронов. Два он дал мальчику, и Харка тут же зарядил ружье. Калибр подходил.

— Вс„? — удивился Матотаупа.

— Конечно, вс„. С вас хватит. Да и не солить же вам их. Или вы хотите с нас еще что-нибудь получить?

— Нам нужны все патроны.

— Но не здесь, говорю я тебе, не, здесь. Это говорю я, Билл, тот, который победил в двадцати четырех поединках. Как только ты выведешь нас туда, где живут люди, получишь остальные. Но не здесь, посреди пустыни.

Матотаупа дал знак Харке и сел на песок. Мальчик слез с коня и уселся рядом с ним.

— Что это значит? — закричал Билл.

— Все патроны. Мы ждем.

— Вождь! А ты глуп. Неужели ты думаешь, что не сдохнешь здесь, в этой пустыне?

— Но сначала это произойдет с белыми людьми. Мой сын и я способны лучше переносить жажду, мы к этому привыкли.

— О огни ада и святая троица! Это же сумасшествие. Такого мне еще не приходилось видеть, хоть я и выстоял в двадцати четырех поединках. Слушай, человек, я откусывал своим врагам носы, я расквашивал им морды, меня знают от Аляски до Мексики… Нет, этот номер тебе не пройдет. Ты же не можешь, ну не можешь же ты…

— Я могу.

Билл от удивления даже шлепнулся на песок.

— Ты можешь?.. Да понимаешь ли ты, что ошибаешься?.. Ну, черт с тобой, я, пожалуй, посмотрю, подействуют ли на тебя эти пятьдесят патронов. Ты получишь их. Но, на худой конец, наши пистолеты готовы к бою!

С этими словами он положил перед собою набитый патронташ и патроны россыпью. Харка забрал вс„.

Матотаупа наклоном головы выразил удовлетворение и встал. Харка тоже поднялся и сел на коня.

Семеро белых, которые могли передвигаться, и индеец в платке были готовы к походу. Раненые, которые не могли двигаться самостоятельно, стали кричать, чтобы их тоже взяли с собой.

— Тихо! Мы вернемся и заберем вас, — проворчал Билл.

Но те не успокоились.

— Вы не вернетесь! Свиньи, предатели, мерзавцы! Вы хотите нас бросить! Не оставляйте нас… друзья… братья… товарищи… Просим…

Харка отлично понимал, что происходит. Он не знал этих обреченных на смерть людей, но он глубоко презирал тех, кто оставляет спутников в беде.

Один из раненых вытащил пистолет и выстрелил себе в висок.

— Неплохой выход, — нагло произнес Билл. — Впрочем, мы за вами вернемся, не теряйте надежды, — и он двинулся вперед.

— Пошли! — приказал он Матотаупе.

Индеец с пестрым платком на шее до сих пор не вмешивался, но тут крикнул Биллу:

— Осторожнее! Они собираются в нас стрелять.

Это послужило сигналом. Шестеро белых бросились на землю и пристрелили раненых из револьверов.

«Таковы белые люди, — подумал Харка. — Никогда я не буду жить среди этих людей. И за пятьдесят патронов я должен помогать этим убийцам! Должен вести их к воде и пище! С большим бы удовольствием я оставил их тут, среди песков. Но Матотаупа обещал, и так будет. Мы никогда не обманываем».

Индеец, сопровождавший белых, тут же собрал револьверы и патроны у всех убитых и сложил в мешок. Харка с отвращением отвернулся.

Поход начался.

Солнце было уже по-осеннему негорячим, но путь был тяжел и утомителен. Приходилось делать много обходов, подниматься на склоны песчаных холмов и спускаться с них. Белые в пути были молчаливы. К вечеру они свалились от изнеможения и сразу заснули. Еды у них не было. Матотаупа и Харка не собирались делиться с убийцами своими запасами, к тому же и у них еды было слишком мало и никто не знал, как далеко раскинулась эта безжизненная песчаная пустыня. Глубоко за полночь, когда все крепко спали, отец с сыном поели.

На следующий день поднялся легкий ветерок и снова закрутились облака пыли. Они закрыли горизонт и затрудняли ориентировку. Скоро невозможно стало определить даже положение солнца. Песок попадал в глаза, затрудняя дыхание. Лошади, с трудом двигавшиеся впереди колонны, беспрестанно фыркали, следом за ними тащились люди. Трудно было выдержать избранное направление и легко было сбиться с пути.

Билл всю дорогу сыпал проклятия. Наконец индеец в платке заметил ему, что он напрасно не бережет дыхание и что от этого у него только обострится жажда. Тогда сквернослов замолк.

И к вечеру следующего дня не было ни конца ни края песчаной пустыне. Между белыми начались раздоры: одни требовали остановиться, другие хотели продолжать движение, третьи уверяли, что разбойники-индейцы ведут по неправильному пути, Билл чертыхался. У всех были револьверы, и разногласия в любой момент могли привести к кровопролитию.

Матотаупа и Харка за время пути успели узнать характер каждого. Человек средних лет с сединой в волосах даже вызывал их симпатию. В свое время Харка заметил, что он один не стрелял по раненым. Он и сейчас обращался к людям с добрыми словами, призывая их не терять головы. Матотаупа предложил делать почаще остановки для отдыха, и индеец, которого называли Товия, поддержал его.

У людей подкашивались ноги, язык прилипал к н„бу, и по мере того как росло изнеможение, возрастал и ропот. Но едва был объявлен привал, как они свалились на землю, и многие даже сразу заснули.

Матотаупа и Харка не отходили от мустангов, которые тревожно поводили ноздрями. Товия и пожилой белый, которого индеец называл Томом, подошли к дакотам.

— Скажите нам честно, как мужчины мужчинам, что вы думаете о нашем положении? — спросил Том.

— Мы неподалеку от Найобреры. Кони чуют воду.

— Вождь… так ведь это… это спасение! Так близко?..

Вместо Матотаупы ответил Товия:

— Да, близко, но не так-то просто дойти до нее. Перед нами самый трудный участок пути, нам предстоит преодолеть большую возвышенность, и если над ней тоже пронеслась буря, то это не легко.

Матотаупа подтвердил слова индейца. Том даже застонал. Товия оглянулся и, заметив, что шестеро изможденных белых крепко спят, принялся снимать с них револьверы. Том и Матотаупа помогли ему. И когда спящие проснулись, у них оставались только ножи, все огнестрельное оружие было в руках индейцев и Тома.

— Проклятые воры! Краснокожие дьяволы! И Том с ними заодно, это уже было давно заметно…

— Я же говорил, что Товия — предатель!..

— Черт бы их подрал, загнали нас в ловушку… Ограбят. Убьют…

Матотаупа, индеец с непонятным для дакотов именем Товия, Том и Харка отвели подальше коней, чтобы к ним никто не мог подобраться с ножом, и держали заряженное оружие наготове.

— Тихо! — прикрикнул на расшумевшихся путников Товия. — Мы не ограбим вас и не убьем. Мы недалеко от Найобреры. Но предстоящий путь очень тяжел. Мы спасаем вас от вашей собственной глупости. А сейчас вам еще осталось немного времени для отдыха.

Не столько слова, сколько направленные на них револьверы успокоили разбушевавшихся мужчин. Они снова улеглись. Но даже и во сне их, видно, мучила жажда, они что-то выкрикивали, подергивались, корчились.

А между индейцами и Томом завязался разговор.

— Ты хорошо знаешь эту местность, — сказал Матотаупа Товии. — Из твоих слов я понял, что ты знаешь ее лучше, чем я. Отчего же белые тебе не доверяют? Почему они не выбрали тебя вожаком, а мне и моему сыну дали пятьдесят патронов за то, чтобы я вывел их отсюда?

Индеец улыбнулся.

— Ты не знаешь? Ты не понял, что Билл говорил своим людям?

— Нет.

— Они думают, что я хотел погубить их во время песчаной бури.

— А может быть, ты и хотел это сделать?

Индеец по имени Товия промолчал.

Очень трудно было разбудить этих усталых, потерявших всякую волю людей и поднять их на ноги. Том, Товия и Матотаупа кричали на них, тащили за руки, били, и только так им удалось заставить их двигаться.

— Скоро вода, — сказал Товия. — Скоро вода.

И эти слова заставили всех собрать последние силы.

Но снова поднялся ветер, снова закрутились песчаные вихри, и у людей вновь пробудились сомнения.

— Мы идем по неверному пути!

— Мы кружим на одном месте!

— Проклятые краснокожие! Мерзавцы! Дайте нам отдохнуть!

— Давайте отдохнем до утра, ляжем…

— Идите дальше! Каждого, кто остановится, я буду стрелять! Я всех вас уложу! — громко крикнул Товия, но с таким спокойствием, точно заказывал кружку пива.

Шатаясь, люди с проклятиями тащились дальше. Они падали, поднимались и снова падали, но все-таки шли.

Индейцы опасались, что к вечеру ветер усилится. Но этого не случилось. Ветер ослабел и ночью совсем стих. Мгла рассеялась, и в небе засверкали звезды. Стало ясно, что они идут правильно.

Билл завыл от радости, как собака, которая нашла своего хозяина.

— Люди! Мужчины! Ребята! Небо и ад! Мы идем верно! Верно, говорю я!

Все оживились и на исходе ночи двигались бодрее. Но песчаная пустыня, казалось, не имела конца, и мужество истощалось. Дорога, как и предупреждал Товия, стала труднее, потому что приходилось подниматься вверх по склону. Однако лошади чуяли воду и рвались вперед.

И совершенно неожиданно кончилась пустыня. Именно здесь, видимо, проходила граница песчаной бури. Да, землю еще устилал песок, но это все-таки была твердая земля, покрытая травой, земля, по которой можно было бежать не проваливаясь. И не надо было совершать бесконечные обходы дюн.

Люди остановились. Перед ними словно появился добрый дух. Значит, спасены!

Лошадей было не удержать, и Матотаупа с Харкой опустили поводья. Усталые кони сами поднялись в галоп, и очень скоро перед всадниками в утреннем рассвете заблестела Найобрера.

Вода! Вода!

Лошади рванулись к реке и принялись жадно пить. Оба индейца погрузились в воду и только теперь поняли, что их силы тоже на исходе.

Отец посмотрел на сына. За последние недели Харка превратился в обтянутый кожей скелет. Скулы выпирали из провалившихся щек, взгляд еще больше заострился, движения стали порывистые, угловатые. Голод, жажда, бессонница, страшное утомление не оставили ничего детского в этой маленькой, словно высохшей фигурке.

Индейцы освежились и вылезли на иссушенный солнцем желтый берег, когда появились бредущие пешком люди. Они сразу же бросились пить, а вдоволь напившись, свалились на песок и заснули. Пока они спали, индейцы и Том рассовали им по карманам пистолеты. Потом Матотаупа и Харка улеглись у коней, Товия и Том устроились рядом со своими спутниками.

Индейцы проспали недолго. Почти одновременно они проснулись и, не сговариваясь, молча принялись готовиться к отъезду. Обещание Матотаупа выполнил: он провел белых через песчаную пустыню к обетованной земле. Дальше они могут двигаться сами. По словам Товии, они находились неподалеку от фактории Беззубого Бена. На востоке за двумя излучинами реки

— его блокгауз.

Товия и Том наблюдали за приготовлениями Матотаупы и Харки. Товия молчал. Том подошел к дакотам и спросил, не отдадут ли они ему так красиво расшитое платье индейской девочки, он сказал, что сыт по горло этой прерией и хочет открыть в городе торговлю предметами индейского быта. Харка и Матотаупа ничего не ответили Тому, и он долго смотрел им вслед.

Отец с сыном направились вверх по течению. Как видно, Матотаупа намеревался посетить блокгауз Бена. Впрочем, двигаться по течению было равносильно самоубийству, так как в этой стороне тоже пронеслась песчаная буря. Отправиться на север — значило искать смерть от руки соплеменников, потому что на севере был Блэк Хилс — исконные земли дакотов, появляться на которых Матотаупа не имел права. Таким образом, единственно возможным был путь на восток. Что они будут делать дальше — решено не было, во всяком случае, они об этом не говорили, и Харка не знал, какие замыслы вынашивал отец и где он собирается провести предстоящую зиму.

Кони их были легки. После того как они напились и пощипали в прибрежных кустах травы, они несли своих всадников с обычной скоростью. Уже около полудня почувствовалась близость блокгауза. Вначале индейцы различили запах дыма, а потом увидели все то, что обычно сопутствует скоплению людей и животных, — стали попадаться следы лошадей и повозок. И наконец они увидели блокгауз.

Совсем новое сооружение было покрыто добротной крышей из хорошо просмоленных досок. К южной его стороне примыкал загон. В загоне находились лошади оседланные и без седел. Слышался лай собак.

Матотаупа долго рассматривал постройку, потом тронул коня, поехал вперед, и Харка двинулся за ним.

Как только всадники стали приближаться к дому, им навстречу с лаем бросились собаки. Это были псы, каких держали только белые, — крупные, с широкими свисающими ушами. Собаки лаяли, прыгали вокруг всадников, но не кусались. Не обращая на них внимания, Матотаупа с Харкой спокойно объехали вокруг блокгауза, разглядывая коней в загоне и прислушиваясь к многоголосому шуму, который доносился изнутри здания. Посмотрели они и на людей, которые в эти погожие осенние дни разбили свой лагерь недалеко от блокгауза. Эти люди, индейцы и белые, видимо, ожидали окончания торговых дел и, конечно, не прочь были выпить бренди. А Беззубый Бен, уж наверное, был неплохим хозяином.

Матотаупа и Харка остановились. На них до сих пор никто не обратил внимания: слишком много незнакомых людей все время появлялось тут. Но отец с сыном сделали одно наблюдение.

— Ты видел двух верховых и двух вьючных коней? — спросил Матотаупа.

— Да, в загоне. Длинное Копье и Далеко Летающая Птица здесь. — В голосе Харки прозвучала радость.

— Да, их верховые и вьючные кони здесь. Может быть, они сами сидят в блокгаузе.

Матотаупа и Харка свели лошадей в загон и вошли в дом. Внутренность его представляла собой одно большое помещение. В западной стене была еще дверь, возможно, она вела в пристройку, предназначенную для хранения товаров, которые пока находились в палатке, разбитой рядом с домом. Скамейки, прикрепленные к стенам, несколько тяжелых столов, несколько табуреток — вот и все убранство блокгауза. Света, проникавшего внутрь через узкие бойницы, было недостаточно, и Бен укрепил на стене два смоляных факела, коптящее пламя которых беспрерывно колебалось. Стоял запах табачного дыма и сивухи.

Индейцы, привыкшие быстро ориентироваться в незнакомых местах, тотчас же обнаружили художника и его спутника — Длинное Копье. Как особо уважаемые гости, они сидели за маленьким столом в углу помещения, в то время как остальные располагались за большими столами. Матотаупа и Харка направились к своим друзьям.

Длинное Копье что-то шепнул задумавшемуся художнику. Тот сразу поднялся и с радостной улыбкой пошел навстречу дакотам.

— Краснокожие друзья! — приветствовал он их. — Проходите к нашему столу.

Эта встреча едва была замечена присутствующими, однако кое-кто отнесся к ней со вниманием.

Матотаупа и Харка сели к столу. Харка впервые сидел на скамье, и поза эта была очень непривычна, однако он не показал вида, что ему неудобно, и внимательно прислушивался к разговору.

Матотаупа коротко рассказал о своей судьбе и попросил Длинное Копье не переводить его слов сразу же, в присутствии незнакомых людей, а рассказать все Далеко Летающей Птице потом.

— Называй теперь меня Блуждающий Конь, а моего сына — Бизонья Стрела,

— сказал Матотаупа в заключение. И Длинное Копье сочувственно покачал головой.

Подскочил Бен и получил от художника заказ: подать еду для четверых. Художник поинтересовался, как Матотаупа с Харкой перенесли песчаную бурю, которая навела ужас на окрестности. Потом Длинное Копье спросил, где же они собираются ночевать.

— У коней, — невозмутимо ответил Матотаупа.

— Ночью холодно, — заметил художник, — но если уж вы все равно будете спать снаружи, так присмотрите и за нашими конями.

— Хорошо.

— Мы будем очень благодарны. Здесь собралось много всякого сброда, и кто его знает, что они могут выкинуть.

— В факториях редко бывают кражи, — сказал Длинное Копье. — Люди стараются сохранять добрые отношения, чтобы можно было спокойно вести торговлю. Но я не знаю, является ли Беззубый Бен здесь настоящим хозяином.

Харка уже обратил внимание, что Длинное Копье не носил свою красивую цепочку из золота и драгоценных камней. Он не хотел показывать ее подозрительным людям. И тут Харка спросил, а не хотят ли Длинное Копье и художник тоже переночевать у коней. Желтая Борода рассмеялся и сказал:

— Летом я бы, конечно, так и сделал. Ведь в прериях мы часто спали прямо на земле, ты же сам знаешь это. Но сейчас осень и ночи очень холодные, а у меня больной желудок, и я должен быть осторожным. Так что я останусь в доме.

Длинное Копье промолчал, но Харка заметил обеспокоенность шайена и, прищурив глаза, осторожно оглядел еще раз присутствующих, особенно сидящих за ближайшим столом.

Когда стемнело, дакоты отправились ночевать в загон. Длинное Копье отправился с ними и дал им несколько одеял, которые были на вьючных лошадях. Уже давно у Харки не было стольких одеял, и он впервые за все время скитаний с такими удобствами улегся рядом с Серым. Индейцы не стреножили коней и в любой момент могли вскочить на них и мчаться.

Несмотря на необычные удобства, отец с сыном по-настоящему не спали, а только дремали. Их открытые глаза были устремлены к небу, а уши улавливали малейший шорох.

Они услышали, как прибыли Длинные Ножи со скаутом. Их привел Товия. Товия остался с лошадьми неподалеку от блокгауза и попросил Тома принести ему что-нибудь поесть. Том выполнил просьбу индейца и возвратился в помещение, где уже поднялся сильный шум. Прибывшие, видно, успели выпить и затеяли громкие разговоры. Выделялся голос Билла. Разобрать, что они болтают, было невозможно. «Но как в таком шуме может спать художник?» — подумали Матотаупа и Харка.

Хозяин через некоторое время вышел наружу, как будто посмотреть за конями и собаками, но, потоптавшись вокруг дома, он подошел к Матотаупе и попытался завязать с ним разговор. Имея дела с индейцами, Бен уже сумел овладеть языком дакотов и мог неплохо с ними объясняться. Матотаупа отвечал неохотно и даже не на каждый вопрос. Тогда Бен отбросил свои неуклюжие попытки и прямо сказал:

— Вас ищет Рыжий Джим.

— Кто это такой? — спросил Матотаупа, ничем не выдавая своих чувств.

— Э, да ты его знаешь! Рэд, или Рэд Джим, или Рэд Фокс, или… а не все ли равно, как его называть… он был однажды у вас. Хороший парень, не правда ли?

Матотаупа только сжал губы.

— И вот он ищет вас. Был здесь, а теперь уехал на запад. Надеюсь, он не сдох во время этой бури. Думаю, нет, Джим умеет за себя постоять. Ну, вы устали, доброй ночи. Хорошее у вас знакомство с художником. О, такое знакомство может быть очень полезно!

Бену не удалось вызвать Матотаупу на разговор, и он удалился.

Если индейцы думали, что в блокгаузе всю ночь будут орать пьяные, то они ошиблись. Бен и Билл — их голоса были отчетливо слышны из дома — побеспокоились, чтобы побыстрее установилась тишина.

Пришел еще раз к коням Длинное Копье. Он считал, что художник ведет себя неосторожно, и поэтому трижды объяснил индейцам, где они с Желтой Бородой будут спать. Он сказал также, что у художника есть свисток, который очень похож на военный свисток индейцев, и в случае необходимости художник засвистит.

Вскоре из дома вышел Бен, подошел к Товии и попросил его показать револьверы убитых в прерии белых, видно, во время выпивки кто-то говорил об этом.

Бен назвал цену, которую Товия посчитал смешной. Бен набавил немного цену и сказал при этом, что вообще он не покупает краденого, но… Он отошел от Товии, подошел к Матотаупе и спросил, не хочет ли он приобрести пару револьверов с боеприпасами. Матотаупа поплотнее укутался в одеяло и повернулся к нему спиной. Бен ушел в затихший дом. Было слышно, как он закрыл за собой тяжелую дверь.

Матотаупа поднял голову, прислушался. Тишина. Он встал и пошел к дому. Когда через несколько минут он возвратился, в руках его был тяжелый топор, которым кололи около дома дрова. Он положил топор под одеяло и, кажется, заснул. Харка смертельно устал, и скоро сон завладел им.

Они проснулись от резкого звука, очень похожего на военный свисток. Оба были привычны к этому звуку и знали, что полагается по нему делать. Харка, как и отец, в одно мгновение был на ногах с оружием в руках, даже прежде, чем сообразил, что он не в родной палатке, а около коней, рядом с этим проклятым блокгаузом. Ночь была тиха, тихо было и в доме. Приглушенный крик донесся из его бревенчатых стен, и через секунду Матотаупа был у двери и принялся ее ломать. Харка поспешил к отцу. Он не забыл при этом бросить взгляд на Товию. Индеец уже вскочил на своего коня и галопом понесся от дома. Вероятно, он был из тех людей, которые стараются не вмешиваться в дела, не касающиеся их.

Несколькими ударами топора Матотаупа прорубил в двери отверстие и проник в дом. Харка дал предупредительный выстрел из ружья и следом за отцом устремился в темную внутренность дома. Оба ринулись в тот угол, где расположились Длинное Копье и Желтая Борода.

Уже при первых ударах топора в доме поднялась суматоха. Харка оказался среди мечущихся людей. Послышался крик о помощи — это был голос Длинного Копья. Матотаупа ответил военным кличем дакотов, и Харка кричал вместе с ним:

— Хи-юп-юп-юп-хи-иах!

На какой-то момент это парализовало весь дом. Снаружи, где располагались индейцы, доставившие свои товары в блокгауз, тоже раздались разноязычные возгласы, залаяли собаки.

Матотаупа, размахивая топором, кажется, уже пробился к углу, из которого донесся приглушенный голос Желтой Бороды:

— Матотаупа! Матотаупа!

В момент страшной опасности он назвал дакоту по имени.

Харка не смог пробиться к отцу: кто-то ухватился за его мацавакен и пытался вырвать ружье из рук мальчика. Противник был сильнее, Харка изворотливее. Но в это время другой голос с присвистом завопил:

— В колодец его, в колодец!

На спину Харки навалились двое мужчин, и он не смог сопротивляться. Его сбросили вниз головой в дырку в полу, и над ним захлопнулась крышка. Мальчик свалился в воду, но не потерял самообладания: он извернулся в тесном бревенчатом срубе и вынырнул. Голова его оказалась над водой, он выплюнул воду и глубоко вздохнул.

Первая мысль — карабкаться наверх! Но от людей, находящихся в доме, нельзя было ждать ничего хорошего, скорее всего — они помогут ему утонуть. Промелькнули еще мысли об отце, о схватке в блокгаузе. Потом все внимание сосредоточилось на поисках выхода. Никто, никто не мог мальчику помочь, и если он сам не сумеет ничего сделать, то погибнет.

Держаться на поверхности было трудно, потому что узкий колодец стеснял движения и Харка так и оставался в скорченном положении. Какая же тут глубина? Может быть, нырнуть поглубже — и найдется место пошире, чтобы развернуться? Харка был хороший ныряльщик и мог подолгу держаться под водой. Набрав в легкие побольше воздуха, он оттолкнулся руками, а затем и ногами от стенок и снова вниз головой ушел под воду. Неожиданно быстро он достиг дна. Но тут же нащупал и боковой, выложенный деревом проход. Не раздумывая, он как рыба скользнул в эту трубу и, отчаянно работая руками и ногами, поспешил вперед. Скорей, скорей… Только бы хватило воздуха… Скорей… Скорей, ведь наверняка там должен быть выход…

Он уже почувствовал, что ход расширяется, но и не дышать больше не мог. Страшным усилием воли он заставил себя сделать еще несколько судорожных движений… И вот его потянуло вверх. Он на свободе!..

Харка вынырнул почти посредине реки. Над головой было звездное небо. Выплевывая воду и жадно глотая воздух, он проплыл немного вниз по течению, потом выбрался из реки и почти без памяти свалился на мокрый песок.

Чуть отдышавшись, он прислушался.

В блокгаузе как будто снова было тихо. Вдалеке лаяли собаки. Индейцы неподалеку от реки сидели у костров и тихо разговаривали. Разбитая дверь блокгауза висела на одной петле.

Что же с отцом, с Желтой Бородой, Длинным Копьем?

Харка решил направиться в лагерь индейцев, ведь не станут же краснокожие убивать мальчика. Может быть, кто-нибудь из них владеет языком дакотов и хоть что-то ему удастся у них узнать.

Он снова вошел в воду и, отплыв подальше от блокгауза, выбрался на берег. Стараясь оставаться незамеченным, он под прикрытием холма подобрался к лагерю.

В лагере индейцев никто не спал. Да, здесь нашлись два человека с волосами, заплетенными в косицы, которые смогли говорить с мальчиком.

— Мы знаем тебя, — сказал один из них после продолжительного молчания. — Твой отец разбил дверь и издал клич воинов. Белые связали его в доме. Они говорят, что он хотел убить Длинное Копье и человека, чье имя

— Ловкая Рука. Они говорят, что он хотел их ограбить.

— Что же Желтая Борода и Длинное Копье?

— Они пытались защитить Матотаупу, но не смогли. Им самим еле удалось спастись от грабителей.

— Что же мне делать?

— Оставайся у нас. Мы спрячем тебя. Все равно отцу ты сейчас не поможешь. Жди.

И Харке пришлось остаться в лагере. Когда начало светать, ему нашли не очень новую одежду и цветной платок, чтобы он им повязал голову. В этом наряде он стал совсем не похож на прежнего Харку. Дали ему и немного еды.

Харка принялся наблюдать за домом. Появлялся Бен. Свободно выходили из дома Длинное Копье и Желтая Борода. Их спасли, а Матотаупа… Матотаупа лежал связанный. То, что отец жив, Харка знал от своих новых друзей.

Бесчисленное множество планов спасения отца придумывал Харка и тут же отбрасывал их как непригодные. Ему надо было бы поговорить с Длинным Копьем, но все никак не удавалось.

Прошло три дня. За это время Бен ни разу не появлялся в лагере индейцев. Он предложил индейцам слишком малую плату за их товары, они не согласились, и вот он решил взять их измором, надеясь, что они вынуждены будут уступить, когда у них кончатся припасы. Индейцы же не поддавались, они сидели на голодном пайке, старались поменьше двигаться, чтобы легче переносить голод. А дети оставались детьми, и они даже пытались играть. Харка смотрел, как двое мальчиков гоняли палками мяч, и невольно вспоминал, как часто он занимался тем же самым с Молодыми Собаками, с Курчавым, со своим братом Харбстеной. На момент ему показалось, что он снова вернулся к прежней жизни. Но нет, теперь он уже не тот, он не смог бы так беззаботно гоняться со своими сверстниками за мячом, не мог бы… И все же… все же его так и подмывало включиться в игру. Но нельзя. Бен может его заметить.

В томительном ожидании перемен прошло три дня. И тут появился Рэд Джим. Он принесся галопом, подъехал к самому блокгаузу, у входа в который стоял Бен, поднял коня на дыбы и снял шляпу.

— Доброе утро, беззубый двуногий! — Он произнес это так громко, что его было слышно даже в лагере. — Как идет торговля?

Не ожидая ответа, Джим соскочил с коня, провел его в загон и остановился словно бы в изумлении.

— О-о-го! Сколько тут собралось народу! А этих коней я знаю.

К нему подошел Бен.

— Так, так. Ты знаешь этих коней… Еще бы, ты мне все лето твердил, что ты друг, Матотаупы и его паршивого щенка.

— Что ты за чушь несешь! Где они?

— Мальчишка утонул.

— Да что, тебя по башке кто-нибудь стукнул? В ней, видно, такая дыра, как в твоей двери. Тебе не только выбили зубы, тебе и глаза, что ли, выкололи! Да вон этот мальчишка сидит среди краснокожих.

— Там?! — Бен поперхнулся.

— Ха-ха! — рассмеялся Джим. — Ну, что я тебе говорю, смотри сам. Хэлло! Харка! Преследователь бизонов!

Мальчик поднялся. Он откликнулся на это имя и спокойно пошел к Джиму.

— Парень, парень! Как ты выглядишь! Что поделывает твой отец — Матотаупа?

Харка решил выложить все, будь что будет.

— Мой отец Матотаупа схвачен Беном и другими белыми людьми. Они обвиняют его в нападении на Далеко Летающую Птицу и Длинное Копье. Но на самом деле он защитил Далеко Летающую Птицу от разбойников и воров.

Бен открыл было рот, чтобы возразить, но Джим так хлопнул его своей тяжелой рукой по плечу, что тот повалился на колени.

— Бен! Беззубый прохвост! Я тебе сразу сказал, что ты плохо соображаешь. Как бизон чует пожар в прерии, так и я с самого начала почувствовал, что у тебя не все в порядке. Веди меня к моему другу Матотаупе.

Бен молча поднялся с земли и повел Джима в блокгауз. Харка пошел с ними, и никто не остановил его.

В доме царил полумрак, но через открытую дверь проникало немного света и кое-что можно было рассмотреть. Несколько человек, бывших в помещении, постарались убраться. Бен направился в левый угол. Там лежал крепко связанный лассо Матотаупа.

Глаза Матотаупы были открыты, и он так взглянул на сына, что сердце мальчика дрогнуло. Видно, он уже считал его погибшим. Никого не спрашивая, Харка встал на колени и принялся развязывать отца. Так как узлы были крепко затянуты, он вытащил нож и разрезал путы. Это был найденный в горном отвале каменный нож, которому отец приделал рукоятку. Резал он отлично.

Матотаупа распрямил затекшие члены, потом неожиданно вскочил на ноги и оперся о стену. Видно, иначе ему трудно было бы удержаться.

— Матотаупа! — как обычно во весь голос заорал Джим. — Ну и бандиты, они посмели связать тебя, моего друга? Невероятное свинство! Бен, у тебя не только рожа бандита, но и сердце! Исчезни! И сейчас же принеси нам поесть! Не вздумай только подсыпать яду, ты, торгаш.

Бен виновато удалился.

Харка с трудом переносил громкую речь Рыжего Джима, к тому же здесь, в закрытом помещении, она звучала еще более резко. Бен тоже подчинялся Джиму, только мальчику показалось, что Джим командовал тут как вождь разбойников своими разбойниками.

Матотаупа с трудом опустился за стоящий в углу стол, где в первый вечер они сидели вместе с художником и Длинным Копьем. Харка подсел к нему. Джим вышел наружу поискать художника, и отец с сыном ненадолго остались вдвоем.

— Они хотели выпытать у меня тайну золотых россыпей, — тихо сказал Матотаупа; слова давались ему с трудом, но он продолжал: — Они сказали, что будут мучить тебя до тех пор, пока я не скажу, — и он взглянул на Харку.

— Они лгали, отец. Они хотели меня убить, но я убежал и спрятался у индейцев. И вот сегодня меня нашел Рыжий Джим.

Матотаупа глубоко вздохнул.

— Как хорошо, что я молчал.

— Хорошо, отец.

— Твое золотое зерно я проглотил, и они не нашли его. Они ничего не знают.

— Хорошо, отец.

Вошли художник и Длинное Копье. Взволнованные, они по знаку Матотаупы сели к столу. Они принесли какую-то еду и воду. Матотаупа с жадностью попил, а Харка с удовольствием поел. И ни у кого не находилось слов начать разговор.

А Джим в это время отыскал Беззубого Бена, и они прошли в такое место, где бы их никто не мог подслушать.

— Бен, — сказал Джим, — беззубый хищник, я уже тебе однажды говорил, чтобы ты не совал носа в мои дела. Я тебе говорю это во второй и в последний раз. Не испытывай моего терпения. У тебя нет хватки, ты не родился таким, чтобы спорить со мной. Ты бесконечно глуп, понял ты это? Блэк Хилс — мои владения, и Матотаупа — мой друг. Нет, не потому, что он знает про золото. Ничего он не знает, ничего. Но так я хочу, и все! Убери свои лапы и грязные лапы твоей компании от этого краснокожего и его сына. И если они еще когда-нибудь покажутся здесь, они должны получить от тебя все, что им потребуется, или… или я отрежу тебе уши и сниму с тебя скальп. Ты понял это? Запомни же навсегда!

— Да, да… конечно. Но я же вообще ничего…

— Закрой пасть! Не болтай! Это произошло в твоем доме, и нечего мне врать… Вторая твоя глупость, что ты хотел ограбить художника.

— Но ты же сам пару недель назад мне об этом говорил, — чуть не плача, пробормотал Бен.

— Заткни глотку! — и Джим размахнулся, словно намереваясь ударить Беззубого в лицо, потом отвел руку. — Разве я учил тебя глупости — напасть на художника в своем же доме! Ну кто-нибудь слышал подобное?! И как ты мог до такого додуматься? Художник Моррис — Желтая Борода — широко известный человек, и, если бы он погиб, поднялся бы крик по всей стране. Вот так-то! Я думаю, что ты бы как-нибудь иначе мог почистить его карманы…

— Ну, я так не умею…

Джим принялся хохотать так, что затрясся его живот.

— Ты настолько круглый дурак, что мне это даже нравится. Но имей в виду: чтобы ты больше этого себе не позволял, ни себе, ни своей компании! Больше того, вам надо быть похитрее, ведь вы же создадите себе дурную славу. Это ваше счастье, что вмешался индеец и спас вас от гибели. Деньги вы художнику вернули?

— Мы и не успели их взять, индеец своим топором…

Джим опять расхохотался:

— Да, да, индеец своим топором… Ты этого не ждал, но он явился вовремя. Итак, никаких подобных штучек. Сейчас же обслужи нас, и чтобы был настоящий медвежий окорок для торжественного обеда.

— Ну и бренди?

— Дакоты не пьют. Принесешь чистую воду.

Бен покачал головой и вышел.

Рэд Джим бросил презрительный взгляд на уходящего черноволосого. «Идиот», — пробормотал он, раскурил трубку и направился в лагерь индейцев, чтобы разузнать, как Бен ведет торговлю. В блокгауз он решил вернуться к тому времени, как поспеет медвежий окорок, но с двери не спускал глаз.

Он видел, как Харка вышел из дома и повел коней на водопой. Видел, как следом вышел Матотаупа. Он наблюдал, как они стреноживали коней, как разговаривали друг с другом. Но слов их он не слыхал, он только мог догадываться о разговоре по выражению лиц.

Был вечер. Солнце склонилось над занесенными песком мертвыми прериями. Найобрера несла свои воды, помутневшие от поднятой бурей пыли, по средней протоке. Рыжий конь подошел к Матотаупе и положил голову на плечи хозяина, на плечи, на которых еще отчетливо различались следы когтей гризли. Матотаупа погладил мустанга по морде, слегка потрепал по шее.

— Что ты задумался, Харка — Твердый как камень? — спросил он.

— Мы хотели посмотреть, как живут белые люди, и вот мы увидели, — ответил Харка.

— Некоторых белых людей мы увидели. Некоторых, которые находятся здесь, на наших землях, и ищут то, чего им не надо искать, потому что эта земля принадлежит краснокожим. Возможно, Желтая Борода прав, когда говорил, что белые люди в своих городах живут иначе и там меньше всяких убийц и грабителей. Возможно. Но я не знаю, сможем ли мы жить в домах белых людей, ведь мы привыкли к дыханию свободных прерий. Куда мы пойдем?

— Подальше отсюда, — с горечью ответил Харка.

— А такая жизнь, какую ведут Длинное Копье и Желтая Борода, тебе не нравится?

Харка задумался.

— Желтая Борода умеет рисовать. Длинное Копье защищает его, хорошо или плохо, но так, как он может. Они знают, кому они принадлежат. А что будем делать мы с тобой?

Матотаупа притих.

— Может быть, нам стать спутниками Рыжего Джима? Он нас освободил, и он большой охотник?..

— А зачем нам большая охота, отец? То, что нам нужно, мы сумеем добыть без Рыжего Джима и даже без мацавакена, который он мне подарил и который белые люди, его друзья, у меня отобрали.

Последние слова Харка произнес совсем тихо: он вспомнил, как летом мечтал с этим мацавакеном обойти чуть не весь свет.

— Так что же мы будем делать, Харка?

— Ты помнишь, отец, однажды Длинное Копье рассказывал о сик-сиках, о черноногих, — сказал мальчик после некоторого раздумья.

— Ну, говори.

— Он сказал, что сик-сики живут далеко на севере, в прериях. Они — смелые, они — свободны, они — такие же охотники, как и мы. Они, как и мы, живут в типи, как и мы, они следуют обычаям краснокожих. Они враги дакотов, но еще большие враги они для белых захватчиков наших земель. Я хочу ехать к сик-сикам. Там, когда подойдет время, я выдержу испытание воинов и стану воином.

Матотаупа задумался.

— Ты это неплохо придумал, Харка. Правда, путь к сик-сикам далек, очень далек. И очень нелегко быть принятым к сик-сикам, потому что они так же тверды и такие же мужественные воины, как и дакоты. Но я готов пойти с тобой туда, как только наступит весна. Я сказал, хау. Когда снег, который покроет землю, растает под солнечными лучами, когда трава снова станет зеленой, когда бизоны опять направятся на север и жаворонки, словно стрелы, снова устремятся в вышину и будут петь, мы с тобой направимся к черноногим. Ты станешь сильным юношей и будешь среди них большим воином. Тебя будут бояться дакоты, которые изгнали нас, тебя будут бояться Длинные Ножи, которые грабят землю краснокожих. Это будет весной. И мое сердце снова успокоится и станет сильным. А зиму мы с тобой переждем.

— Где же мы будем жить, что будем есть, во что одеваться?

— У нас нет курток на бизоньем меху, у нас нет одеял, нет палатки. Снег надолго покроет траву, и понесутся над землей зимние бури. Мы неплохо придумали, что делать летом, но к наступающей зиме мы не готовы. И это так.

— Что же нам делать, отец?

— Ты еще ребенком слышал о том, что борьба краснокожих, и белых людей продолжается уже сотни лет. Краснокожие совершили много великих подвигов, но, несмотря на это, белые проникают все дальше и дальше. Ты и я, мы знаем, как живут и борются краснокожие. Как живут и борются белые люди, мы видели с тобой только на границе. Но я хочу знать, сколько белых людей на самом деле и как они живут там, в стране, где царит мир, где они спокойно спят, где их типи. Я хочу увидеть все собственными глазами. Я не хочу больше слушать удивительные истории. Поэтому я думаю на зиму отправиться с Длинным Копьем и Желтой Бородой в город, как они называют свой лагерь. Ты согласен пойти со мной?

Харка задумался.

— Это ты тоже неплохо придумал, отец. Еще никто из наших воинов и жрецов до сих пор не видел белых в их собственных поселках. Но сможем ли мы там охотиться? Что мы будем там есть и где будем жить?

— Если я захочу, мы сможем иметь сколько угодно золота и дать Желтой Бороде его столько, сколько он пожелает. Но может быть, и у белых мы сможем что-нибудь делать и добыть себе пищу? Не надо белым людям знать, что мне известно, где золото, я не хочу этого. Золотые зерна, которые могли бы нас выручить из беды, не так уж далеко отсюда. И в самых камнях там наверняка много золота. Но стоит белым людям узнать о золоте, как они устремятся туда… Много белых людей…

— Идем, отец, в дом и послушаем, что скажет Желтая Борода.

Они свистнули коням и направились к блокгаузу. Мустанги пошли за ними, как собаки. Индейцы завели коней в загон и вошли в дом. Там пахло жареным медвежьим окороком. Рэд Джим тяжелыми шагами вышел к ним навстречу. Бен поспешил к маленькому столу, стоящему в углу, где все еще сидел художник и Длинное Копье. Матотаупа и Харка подсели к ним. Рэд Джим принес целую охапку разных вещей, положил все это на скамейку и тоже, никого не спрашивая, уселся за стол.

Начали есть. Не одну, а целых пять медвежьих лап зажарил Бен. Принес он и совершенно чистую воду, которую не так-то легко было достать в это время года. На столе стоял и кувшин с бренди. Все ели с аппетитом. После того как появились новые надежды, мир уже не представлялся мальчику таким мрачным. Харка чувствовал, что и отец выглядит бодрее. И хотя оба были сильно истощены, все заметили, что и во взглядах дакотов, и в их движениях появилась былая уверенность. Люди за столом думали, что на индейцев так подействовала медвежатина. Как они ошибались! Конечно, медвежий окорок всегда приятен, конечно, медвежатина — это большое удовольствие, но главная причина была не в этом.

После еды Рэд Джим предложил всем свежей воды, которую гости с удовольствиям выпили. Себе же он налил бренди. Потом Джим разложил вещи, лежащие на соседней скамейке. Он поднял двустволку, которую хорошо знал Харка.

— Твоя собственность, мой мальчик. Я подарил ее тебе у Лошадиного ручья, и никто не смеет ее у тебя отбирать.

Мальчик взял ружье, но внешне не выказал никакой необыкновенной радости, которую ожидал увидеть Джим. Харка даже не поблагодарил. Говорить слова благодарности было не в обычаях индейцев. Он просто взял ружье.

Джим, может быть, и был разочарован, но тоже не показал вида. Он развязал огромный сверток.

— Смотрите! Вот здесь две куртки из шкуры бизона. Думаю, они получше, чем шьют женщины в ваших палатках. Я их выменял у краснокожих в далеких прериях. Одна большая. Посмотри, Матотаупа, подойдет? А это для тебя, Харка. Зима надвигается. Вы не должны мерзнуть. Было бы жалко таких прекрасных индсменов. А вот здесь две превосходно выделанных бизоньих шкуры на одеяла. Их могут спокойно таскать ваши мустанги, и вам не потребуются вьючные кони.

Пока Джим разворачивал свои подарки, выражение лиц художника и Длинного Копья изменилось.

— Это мы должны были вам сделать подарки, — сказал Желтая Борода. — Вы спасли нам жизнь.

— И ваши деньги, — заметил между тем Джим.

— Может быть, нам можно оплатить эти вещи? — спросил Джима художник.

— Если вы так хотите, почему бы нет, — ответил Джим и с явным удовольствием насчитал порядочную сумму.

Харка удивился. Ясно, что ни один индеец не заплатил бы за них столько. Впрочем, Рэд тотчас резко понизил цену.

— Ну так пойдем дальше, — произнес Джим и наполнил свой бокал.

— Мы хотели бы за эту зиму узнать города и поселки белых людей, — сказал Матотаупа, не таясь, и посмотрел на художника.

— О, у вас широкие планы… — вмешался Джим, но художник перебил его:

— Этот вопрос Матотаупа решит со мной. Я приглашаю тебя, вождь, — сказал он, обращаясь к дакоте. — На зиму мне все равно придется вернуться в город. Завтра рано утром мы выедем. Нас ничто больше не держит в этой разбойничьей дыре. Мы поедем вниз по реке к Миссури. Там города растут как грибы, и там найдется немало типов, на которых бы я хотел посмотреть. Если, вождь, ты пойдешь со мной, то для меня это было бы большой честью.

— Утром мы будем готовы, — ответил Матотаупа.

— Это совпадает с моими планами, — опять вмешался Джим. — Вы ничего не имеете против, если я провожу вас до Миссури? Один человек — это худо. До города я бы охотно поехал в вашем обществе. Да и вам, как я понимаю, неплохо иметь с собой лишнего человека.

Художник охотно отклонил бы это предложение, но простота Рыжего Джима, казалось, не вызывала сомнений.

— Если вы хотите ехать с нами, я ничего не имею против.

— Дело сделано. Итак, рано утром.

Между двух миров

Поселок на Миссури, который был основан лет восемь тому назад, очень скоро превратился в большой растущий город переселенцев. Все тут возникало без особого плана, точно из-под земли, но все имело свое назначение. Чуть не за ночь вырастали одноэтажные бараки, зернохранилища воздвигались на берегу реки, строился водопровод, гостиницы, кабачки. На реке раздавались гудки пароходов, у причалов поскрипывали баржи, мычал у бойни скот. Улицы кишели людьми. Звали раскрытые двери баров, лавки манили своими товарами. Английская, французская, итальянская и немецкая речь раздавалась на улицах. Слышалось и наречие пограничья — смесь европейских языков с индейскими. В потоке людей на замусоренных улицах попадались и чернокожие, изредка — краснокожие. Торговцы громко зазывали покупателей. Тысячи и тысячи людей, которые ехали сюда, чтобы выкарабкаться из нужды, надеясь стать богачами, трудились на бойнях, мельницах, элеваторах, в гостиницах, в торговых рядах, в лавках, в кабачках, в банках, в меняльных лавках. Им было даже не до того, чтобы присмотреться друг к другу.

Но однажды царящая всюду сутолока и вечная спешка были нарушены. Люди останавливались, вытягивали шеи, дети карабкались на плечи матерей, тянулись на руки. Постояльцы гостиниц, посетители баров и лавок высыпали из дверей, прислушивались. И все поворачивали головы в одном направлении, а посреди улицы, заполненной людьми, образовался проход. Слышались удары барабана. Когда барабан замолкал, разносился пронзительный голос:

— Леди и джентльмены! Крупнейший, всемирно известный цирк прибыл к вам, в город Омаху! Увлекательное зрелище! Сегодня вечером состоится представление! Лучший в Новом Свете цирк! Захватывающее сенсационное зрелище! Львы, тигры, медведи, слоны, носороги, морские львы! Голова женщины в пасти льва! Тигр на лошади! Слон-музыкант! Ковбои и индейцы — скачки со стрельбой! Будет представлено нашумевшее нападение на почтовую карету! Десять долларов получит мужчина, который сумеет усидеть на самом диком в мире осле! Десять долларов! Танцовщица на спине лошади! Акробаты на трапеции! Люди на проволоке! Клоуны, клоуны! Вы лопнете от смеха!

Леди и джентльмены! Вы никогда не видели и никогда больше не увидите ничего подобного! Сегодня цирк здесь, только сегодня! Билеты почти даром! Спешите, спешите! Уже сотни, тысячи людей осаждают кассы! Спешите, спешите!

И снова бил барабан.

Три слона шагали впереди процессии, раздвигая стены людей. На широких шеях слонов сидели мальчики в тюрбанах. За слонами следовали кони с блестящей, словно атласной шкурой. Сбруя на них сверкала, а на спинах стояли девочки в балетных костюмах. Клоуны по двое сидели на ослах и сыпали по сторонам шутками. Вслед за ослами везли клетку с крокодилом, шагали верблюды и пони, ехал экипаж с артистами. Группа ковбоев с серебряными пряжками на поясах и с огромными шпорами, с ружьями в руках замыкала шествие.

А на краю города, там, где разбивался огромный шатер, слышалось рычание львов и тигров. В вагоне-кассе полная с золотыми локонами дама бойко распродавала билеты на три вечерних представления. Успех был, несомненно, обеспечен.

В первом ряду толпы зрителей на главной улице стояла группа, которая, видимо, составляла одну компанию: двое белых и три индейца. Один из белых

— в кожаном костюме ковбоя, крупный, ширококостный, с ярко-рыжими волосами

— расхохотался, услышав, что одним из номеров цирка будет ограбление почтовой кареты.

— Хотел бы я знать, как это господин директор цирка себе представляет, — пробурчал он под нос и повернулся к высокому мальчику-индейцу, невозмутимо разглядывавшему колонну циркачей. — Ты бы мог проехаться, Харка, на любом, самом диком осле. Тебе нетрудно в первый же вечер заработать десяток долларов. Готов биться об заклад, что тебе это удастся!

— Может быть, сходим на это представление? — спросил второй белый, который был тоже в костюме для верховой езды, но это был дорогой костюм, сшитый из добротного материала. — Может быть, и в самом деле интересно. Ты хотел бы, Харка, посмотреть представление?

— Да, — ответил мальчик.

— Отлично, тогда я сейчас добуду пять билетов, — воскликнул Джим, а это был он. — Я их сейчас добуду. — А когда увидел, что художник полез в карман, добавил: — Мы потом рассчитаемся.

Было около полудня, и пока Джим отправился в кассу цирка. Желтая Борода и Длинное Копье пошли в гостиницу, где они остановились, чтобы отдохнуть. Харка и Матотаупа потихоньку побрели туда, где разбивался огромный шатер. Постройка их заинтересовала. Хорошо натренированные люди быстро расправляли большое полотнище и устанавливали шесты. Несомненно, белые люди умели устанавливать палатки не хуже индейцев, и это было удивительно для дакотов. Не прошло и часа, как огромная палатка была установлена, внутри нее вокруг арены установили ложи, расписанные ярко-красной краской, за ними — ряды скамеек из обыкновенных досок.

Позади палатки расположился зверинец, который можно было осмотреть. Накануне художник дал Матотаупе денег на мелкие расходы, и индеец смог заплатить за вход в зверинец за себя и за Харку. Харку больше интересовали слоны, тигры, крокодил, верблюды и морские львы. Медведи для него не представляли интереса, по его мнению, они гораздо лучше выглядели в лесу и в прериях, чем в этих клетках. Затем он осмотрел конюшни, где находились лошади и ослы. В первой конюшне были только лошади. Они были покрупнее полудиких мустангов индейцев, тонконогие, хорошо вычищенные, выхоленные. Лошади — это было то, что Харку и Матотаупу особенно интересовало. Во второй конюшне были пони, зебры и четыре осла. Харка захотел получше рассмотреть ослов.

Харка кивнул, и Матотаупа ушел.

Мальчик остался около ослов. Ослы спокойно стояли перед яслями с сеном, привязанные к перекладинам веревками, прикрепленными к недоуздкам. Животные были одинакового роста, одинаковой масти. Они казались еще сравнительно молодыми, и с первого взгляда трудно было определить, который из них особенно горяч и упрям.

Харка подошел поближе и стал приглядываться к каждому животному. Один из конюхов заметил мальчика и что-то сказал, но Харка не понял. Ему не понравилось, что он привлек внимание, он ушел от ослов и отправился к отцу. Они посмотрели еще хищников, потом вышли из зверинца и вернулись в гостиницу, где поселились вместе со своими спутниками.

Отель находился в центральном районе города, на большой площади. Комнаты его были обставлены очень просто: кровати, застеленные шерстяными одеялами, умывальник и шкаф. При отеле имелась большая хорошая конюшня. Гостиница служила также и почтовой станцией, от которой отправлялись почтовые кареты дальше на запад. В первом этаже гостиницы и особенно в холле было всегда оживленно.

Индейцы решили отдохнуть до начала представления и легли на постели. Потом художник предложил поесть, но Матотаупа и Харка даже удивились, для чего нужно так часто есть, ведь еще утром они как следует поели. Они предоставили Желтой Бороде поступать, как ему угодно.

Встретились они с художником и с Длинным Копьем у выхода из отеля. Тут же появился Джим и вручил им билеты. Он раздобыл целую ложу, правда, как он сообщил, по повышенной цене, так как все билеты на цирковое представление уже были проданы.

— Как же такие места еще остались незанятыми? — удивился художник.

— Да кассирша специально и приберегла их, чтобы содрать за них побольше.

Художник воздержался от дальнейших расспросов и молча выложил сумму, названную Джимом.

В цирке и вокруг него царило оживление. Были зажжены лампы, и в их свете сияли бесчисленные блестки. Толпа была так велика, как будто весь город поднялся и явился на представление. До начала оставался еще целый час, но Джиму стоило немалых усилий, чтобы помочь пробиться сквозь толпу всей пятерке. Он не обращал внимания на окрики, отшучивался на ругательства и иногда так умело, что вместо негодования вызывал усмешку. Наконец удалось пробиться к входу. Двенадцать униформистов в красных фраках образовывали заслон у контроля. С большим трудом они сдерживали публику и помогали проверять билеты. Джим взглянул своими зелено-голубыми глазами на одного из них и что-то шепнул ему. И все пятеро без задержки миновали заслон. Джим остался с контролером, а своим спутникам назвал номер ложи и места. Билеты он оставил у себя.

Художник быстро отыскал ложу. Первые места, у самого барьера, он уступил Харке и Матотаупе, сам с Длинным Копьем сел во второй ряд. Два места в ложе остались свободны.

Публика заполняла цирк. Оркестр расположился на эстраде над входом на манеж, и музыканты начали настраивать инструменты.

У входа послышалась громкая перебранка: «Бандиты, разбойники, обманщики!» Униформисты бросились к входу. Скоро люди, поднявшие скандал, были выкинуты из шатра, и негодующие голоса затихли снаружи. В ложе появился Джим с золотоволосой дамой. Они заняли два оставшихся места.

— Что там произошло? — поинтересовался художник.

— Неслыханное безобразие. Шестеро хулиганов пытались ворваться в цирк. Они утверждали, что купили билеты в нашу ложу.

— У тебя?

— У меня. Неслыханная наглость! Ну, их выпроводили.

Художник засопел, как бы протестуя против подобных проделок. Он понимал, что возмущаться бесполезно, но про себя подумал: «Ну и пройдоха этот Джим».

Оркестр заиграл бравурный выходной марш.

Артисты, участвующие в представлении, промаршировали по арене. Это было необыкновенно любопытное для Харки зрелище.

Открыли представление партерные акробаты. Харка внимательно следил за их ловкими движениями. Они произвели на него впечатление. И если он не хлопал в ладоши, то только потому, что не понимал смысла аплодисментов. Доставил ему удовольствие и номер с конями, интересовал его и предстоящий номер с участием индейцев и ковбоев, но больше всего он ждал появления диких брыкающихся ослов. Художник развернул программу и между двумя номерами, пока чистили ковер, прочитал ее и сообщил своим спутникам, что номер с ковбоями и индейцами, как главный номер, будет показан после большого антракта, а в конце первого отделения будет номер с ослами при участии клоунов и публики.

А пока показывали свое искусство наездницы. Харка довольно критически посматривал на девушек, так как кое-что смыслил в верховой езде. Не так уж трудно устоять даже и на одной ноге на широкой спине лошади, когда она бежит ровным шагом. А вскакивали на лошадь девушки только с помощью небольшого трамплина. Так это что же, и в прерии возить за собой такую доску? Впрочем, это были только девушки, и мальчик не стал утруждать себя размышлениями о них. Вот вольная дрессировка коней ему понравилась. Подчиняясь щелканью бича, короткому окрику, группа красивых лошадей поворачивалась, становилась на колени, ложилась, снова поднималась. Вот это да! И Харка подумал, что кое-чему следует научить и Серого. Так ложиться и представляться мертвым! Это могло пригодиться.

Под барабанный бой на арене появился осел. Размалеванный клоун в широких шароварах, дурацком колпаке и огромных перчатках сидел на его спине задом наперед и держал в руках хвост осла. Его встретил всеобщий хохот.

Клоун помахал рукой, призывая публику успокоиться, и, когда стало тише, обратился к зрителям: «Может быть, я неправильно сижу, что-то я не вижу головы осла? А может быть, ослу и не полагается головы?» Длинное Копье шепотом перевел Харке слова клоуна. Клоуну закричали, что ему надо повернуться наоборот.

— Как? — спрашивал клоун, прикладывая руки к ушам, словно глухой.

— Повернись! — хором кричали зрители.

— А-а, повернуться! — клоун благодарно закивал головой. — Спасибо, спасибо! Это хорошо, это мы сейчас попробуем. Сейчас. Постой, постой, дорогой мой ослик.

Но осел не останавливался, а продолжал бегать по манежу. Клоун мотал головой, публика задыхалась от смеха.

— Повернуться! — снова повторил шутник. — Итак, поворачиваемся!

Он поднял обе ноги кверху, улегся спиной на спину осла, доставая головой до его шеи, однако хвоста не отпускал.

— Нет, все-таки что-то не так.

— Перевернись! Перевернись! — вопила публика.

— А-а! Перевернуться! — и клоун, подогнув голову, перекувырнулся к хвосту осла; кувырок удался, но он шлепнулся на песок позади осла: так он и остался сидеть, расставив ноги и скривив рот.

Осел мгновенно остановился, вытянул голову и заорал: «И-а-а-а!»

— Садись правильно, — кричала развеселившаяся публика. — Ты теперь видишь голову осла.

Клоун поднялся, разбежался и подпрыгнул, как настоящий ковбой. Но осел отскочил в сторону, и горе-наездник снова оказался на песке.

— Да стой же ты, несносное животное!

Он трижды повторил свою попытку — и все тщетно.

Тогда клоун повернулся к ослу спиной, скорчил гримасу и сказал:

— Ну нет, мой милый, с меня хватит. Проделывай свои штуки с кем-нибудь другим, — и направился к выходу с манежа, потом обернулся, постучал себе пальцем по лбу и показал на осла, что должно было означать, что не он сумасшедший, а осел.

Как только клоун исчез, на арену вышел дрессировщик, который только что выступал с конями.

— Дамы и господа, — сказал он. — Перед вами самый дикий на свете осел.

Шум еще не стих, и он подождал немного.

— Дамы и господа, — продолжал он, — дирекция держит слово. Кто на этом осле сумеет продержаться три минуты, — получит десять долларов.

Всеобщий вопль потряс шатер.

— Это же спокойное животное. Это же осел! Я уверен, что многие смогут на нем прокатиться. Итак, прошу. Но, разумеется, за последствия не отвечаю

— каждый действует на свой страх и риск.

Наступило некоторое замешательство, но вот с верхних рядов раздался юношеский голос:

— Чтобы не терять времени, я начну. Только приготовьте сначала десять долларов. Через три минуты они будут мои.

— Пожалуйста, прошу. Вот, посмотрите сами.

Дрессировщик подошел к юному смельчаку, который уже спустился на манеж, и, отсчитав на его глазах десять долларов, вручил их стоящему на арене режиссеру.

— Начинайте!

Юноша подошел к ослу и мгновенно вскочил на него. Осел какое-то мгновение стоял как каменное изваяние, потом вдруг привскочил на всех четырех ногах и принялся кататься по песку. Юноша катался вместе с ним. Цирк неистовствовал. Еще бросок, еще — и вот парень на песке, а осел преспокойно стоит рядом с ним.

Интерес возрос, и желающих заработать десять долларов набралась целая очередь. Со следующим всадником осел совершил круг по арене, а затем, как и первого, сбросил на песок. Зрители топали от удовольствия.

Харка, Матотаупа, Джим, Длинное Копье и художник с интересом следили за этой игрой. Все они умели ездить верхом и все, за исключением художника, были первоклассными наездниками. Индейцам не раз приходилось объезжать мустангов, Рэд Джим даже выигрывал скачки на диких конях. Но то, что происходило здесь, просто необыкновенно. Осел как осел, но вот уже десятого всадника сбросил он за какие-нибудь двадцать минут.

Публика была возбуждена. Заключались пари. Двух неудачников отнесли с манежа на руках, и кое-кто из стоящих в очереди уже отступился от этого небезопасного животного.

Когда и пятнадцатого всадника постигла неудача, осла увели и привели нового, не уставшего.

— Они вытащили еще одну бестию, — произнес Джим. — Но и животные хитрее, чем люди. Ну, подождите, я все-таки заберу эти десять долларов, со мною, вы, господа, так не разделаетесь. Или… или, Харка, может быть, ты попробуешь?

— После тебя.

— После меня? Не думаешь ли ты, что Джим свалится с этого осла?

— Посмотрим.

— Хорошо, посмотрим.

Джим перешагнул через барьер ложи, вышел на манеж и уже через секунду сидел на осле, который стоял совершенно спокойно. Джим погладил животное по шее, похлопал по крупу и уже после этого тихонько нажал шенкелями. Животное не торопясь направилось по манежу. Джим кивнул Харке. К удивлению примолкнувшей публики, ему удалось заставить осла идти шагом, бежать рысью, скакать галопом. Вот он уже ездит одну минуту, вторая на исходе… И вдруг, когда Джим уже чувствовал себя победителем, осел подпрыгнул, покатился по земле, да еще ухитрился схватить всадника зубами за ногу. Рэд Джим растянулся на песке. Под общий хохот он медленно возвратился в свою ложу.

— Ну что, Харка, теперь иди ты, — сердито сказал Джим мальчику. — Ты же хотел после меня.

Харка поднялся, снял свою одежду и в одном только поясе подошел к дрессировщику во фраке.

— Пожалуйста, мой мальчик. Но будь осторожен.

Харка не спеша подошел к ослу и легко вспрыгнул на его спину. Сразу же ему пришлось бороться с попытками осла скинуть его. Осел, видно, был хорошо приучен к своей роли, но и Харка был ловок и не оставлял осла в покое. Осел носился по манежу туда и сюда, и борьба между всадником и животным не ослабевала. Зрители снова увлеклись, снова заключались пари за мальчика и против. Рэд Джим довольно спокойно следил за происходящим. Харка, казалось, сросся с ослом, но от напряжения уже пот выступил на его лице. Две минуты прошло в беспрерывной борьбе, и это было немалое время для такого темпа. Вот и еще полминуты… Осел стал вести себя спокойней, и в то же время зрители чувствовали, что вот-вот произойдет что-то решающее, они орали, вскакивали с мест, размахивали руками.

И Харка чувствовал, что осел на последний момент приберегает какой-то опасный трюк. Конечно, мальчик мог бы соскочить с него и снова вскочить, как это он не раз проделывал с лошадьми, но тогда ему не засчитают победы. Можно вцепиться в осла и не отпускать его, и будь что будет. Но тут Харке пришло в голову сделать совершенно другое. Он неожиданно повернулся на прыгающем осле и сел задом наперед, как когда-то сидел клоун, схватил животное за хвост. Осел притих и спокойно, как овечка, пошел по кругу, едва Харка нажал шенкелями. Один круг, второй, третий…

Зрители смолкли и сидели чуть ли не с открытыми ртами. И вот протекла третья минута. Под сводами шатра поднялся невообразимый крик, аплодисменты. Харка спокойно соскочил с осла, похлопал его по спине, подошел к режиссеру, получил свои десять долларов и вернулся в ложу. Он накинул на себя одежду и сидел так, как будто бы ничего не произошло.

Матотаупа посмеивался, художник и Длинное Копье выражали свое восхищение. Джим чертыхнулся и сказал:

— Проклятье! Парень хитер! Мне тоже следовало догадаться сесть задом наперед.

Начался антракт. Часть публики отправилась осматривать зверинец. Джим с полной кассиршей вышел. Художник, Длинное копье и оба дакоты остались в ложе. Желтая Борода посмеивался, вспоминая, как Харка перехитрил осла.

Через несколько минут к ложе подошел господин во фраке — дрессировщик лошадей и ослов — и спросил художника, не выступал ли раньше этот мальчик в цирке. Желтая Борода рассмеялся и заверил его, что мальчик вообще в первый раз видит цирковое представление.

— Но, сэр, это непостижимо! Такие способности! К какому же племени принадлежит мальчик и кто его так воспитал?

— Он — дакота. И вот его отец.

Господин принялся рассматривать Матотаупу, как осматривают лошадь, оценивая ее качества.

— У меня к вам большая просьба, смею ли я рассчитывать на вашу помощь, сэр?

— В зависимости от того, какова она, пожалуйста.

— Мы в ужасном положении. Объявленная в афише группа индейцев отстала от цирка. Не исключено, что ее переманили конкуренты — люди бессовестные. После антракта мы не сможем показать объявленного номера, и позор падет на нашу голову, мы будем разорены. Зрители возмутятся, они разнесут цирк, я даже не в состоянии себе представить, что может произойти. Вы понимаете, мы во что бы то ни стало должны показать номер «Индейцы и ковбои». Ковбоев тут достаточно, индейцев же, которые могли бы что-нибудь показать, найти не так-то просто.

— Да, но чем мы можем помочь?

— Видите, мне кажется, что уж если этот мальчик ездит как десять дьяволов, то и его отец на что-нибудь способен. Я полагаю, что они умеют стрелять, бросать лассо. Мы могли бы предварительно сделать маленькую репетицию, и, может быть, этот господин, который сидел рядом с вами, тоже принял бы участие? Прошу вас, поймите меня правильно, мы в ужасном положении, мы на пороге разорения, и это как раз перед наступлением зимы. Только вы можете помочь. Я понимаю, что вы джентльмены, вы сидите в лучшей ложе, и, поверьте, я не собираюсь равнять вас с артистами. Но возможно, и им самим доставит удовольствие такое выступление. Я объявлю, кто они такие. Я прошу вас… Конечно, они не могут рассчитывать на высокий заработок, они не артисты. Но они, видимо, и не нуждаются. Я сделаю им ценные подарки. Этот мальчик уже приобрел симпатии публики, и будет великолепно, если я объявлю, что следующий номер пойдет с его участием.

По просьбе художника Длинное Копье перевел предложение дрессировщика.

— Сэр, я готов упасть на колени перед вами, уговорите, пожалуйста, ваших краснокожих друзей.

Длинное Копье, посмеиваясь, перевел и эти слова дрессировщика. На лице Матотаупы не дрогнул ни один мускул.

— Что думаешь ты, Матотаупа? — спросил Длинное Копье. — Мы могли бы, пожалуй, показать людям свое умение. Ковбои, которые тут есть, и мы.

Матотаупа сжал губы.

— Можно мне задать этому белому господину вопрос?

— Да.

— Почему он объявил номер с индейцами и громко кричал в городе об этом номере, хотя знал, что индейцев у него уже нет?

Человек во фраке удивленно приподнял брови.

— Вождь дакотов, это же коммерция! Это коммерция, вот как… Номер с индейцами был обозначен в афише. Афиши были расклеены в городе и на улице, я должен был кричать о том, что стоит в афише. Кроме того, индейская труппа в пути, и я был уверен, что они приедут к представлению. Может быть… может быть, они еще успеют, но их еще нет, и я должен что-то предпринять. Может быть, они завтра будут здесь, но сегодня я прошу вас помочь. Только один раз, сегодня.

— Белый человек может изменить порядок выступления: сначала показать львов и тигров, потом человека на проволоке, а потом ковбоев.

— Вместе с вами, вождь?

— Мы должны подумать.

Ответ Матотаупы был уклончивым. Он охотно сказал бы нет, но ему казалось, что это огорчит Длинное Копье и художника.

— Я не теряю надежды! — воскликнул человек во фраке. — Возглавляет труппу индейцев и ковбоев великолепный молодой человек, смелый разведчик. Он, может быть, и сумеет вернуться до конца представления, и тогда мы хоть что-нибудь сможем показать. Но если бы вы…

— Его имя?

— О, еще совсем неизвестное, вождь, но у него большое будущее. Буффало Билл — охотник на бизонов.

Длинное Копье пожал плечами, ему и действительно было незнакомо имя. Видимо, это был не тот Билл, который «участвовал в двадцати четырех поединках». Да и вообще людей с именем Билл — что песчинок в море.

Антракт подходил к концу. В открытой кассе сидела полная блондинка.

Джим вернулся в ложу веселый и оживленный. Какова была причина его хорошего настроения, он не сказал, да и никто не спросил его об этом. Длинное Копье сообщил о разговоре с человеком во фраке, и Джим звонко шлепнул себя по коленям:

— Человек! Так это ж дело! Буффало Билл! Я знаком с ним. Хладнокровный юноша. Очень молод, но уже кое-чего добился. У него большое будущее. То, что он заманивает в цирк индейцев, — это для меня новость. А они, я слышал, забастовали, хотят получать деньги.

— Но почему же им не платят? — возмутился художник.

— Деньги туда, деньги сюда, подсчитали питание, за жилье в фургоне, за костюмы, которые нужно было приобрести для выхода на сцену, — вот ничего и не осталось. Ну да они все равно придут. Буффало Билл умеет обращаться с индейцами.

Матотаупа попросил Длинное Копье перевести объяснение Джима, и индеец перевел все слово в слово.

— Мы не пойдем сегодня на манеж, я сказал, хау! — решительно произнес Матотаупа.

Заиграл оркестр. Вокруг арены уже установили высокую клетку, отгораживающую зрителей от зверей. Огромные дикие кошки вышли по специальному проходу и расселись на расставленные тумбы. Это была смешанная группа хищников: четыре льва и два королевских тигра. Чтобы поиграть на нервах зрителей, дрессировщик дразнил животных короткими окриками и щелканьем кожаного бича. В руках у него была длинная палка, которую он выставлял вперед, и звери били по ней лапами. На палке заметны были следы когтей и зубов.

— Белло, Белло!

— Уа-ах, уа-ах!

— Тигра, Тигра, Тигра!

Тигрица оскалила пасть, показывая огромные клыки. Она не рычала, а угрожающе ворчала, злобно ударяла лапой по палке. Дрессировщик волновался: Харка заметил капли пота на его загримированном лице. Ассистент передал сквозь решетку горящий обруч. Дрессировщик заставил львов прыгать сквозь него. Потом дрессировщик отбросил бич, вытащил пистолет и выстрелил в воздух. Глухо рыча, тигр приготовился к прыжку. Дрессировщик выстрелил еще раз, чуть не опалив шкуру зверя. И когда тигр как бы нехотя, но все же легко и красиво проскользнул в обруч, Харка даже огорчился: ведь, конечно, совсем не так прыгает этот зверь на свободе. Властелина диких мест здесь, в тесной клетке, дразнят бичом и пистолетом! Такие звери рождены, чтобы охотиться, а не делать детские прыжки!..

Последней должна была прыгнуть тигрица. Но она была очень неспокойна.

— Тигра, Тигра, Тигра!

В ответ она заворчала и попыталась укусить палку. Музыка смолкла. Напряжение зрителей достигло предела.

— Тигра!

Дрессировщик поднял пистолет, и три выстрела последовало один за другим. Разъяренная тигрица спрыгнула со своей тумбы. Дрессировщик в левой руке держал горящий обруч, в правой — пистолет. Тигрица оскалила зубы.

— Тигра!

Тигрица прыгнула, но не в обруч… Дрессировщик успел наклониться, и животное перемахнуло через его спину.

Женщины взвизгнули, некоторые, чтобы не видеть страшного зрелища, закрыли руками глаза. Два служителя направили на клетку брандспойты. Харка не знал, что это за брезентовые змеи, но Длинное Копье объяснил и сказал еще, что дикие звери боятся сильной струи воды.

Тигрица прыгнула еще раз. И снова дрессировщик ловко уклонился.

Тигрица вскочила на тумбочку, потом спрыгнула на песок и стала прогуливаться по всей клетке.

Дрессировщик крикнул, чтобы открыли дверь в проход. Но помощник режиссера скорчил злую гримасу и отдал противоположный приказ. Дверца осталась закрытой.

— Тигра, Тигра…

Дрессировщик снова взял протянутый ему пылающий обруч, схватил бич, взмахнул им в воздухе, раздался щелчок. Львы на своих тумбах зарычали, подобрались, но остались на месте. Тигр же в бешенстве соскочил на песок и вместе с тигрицей принялся расхаживать вокруг дрессировщика.

Дрессировщик, не выпуская из рук горящего обруча, смелым прыжком преградил путь тигрице и выстрелил у нее над ухом.

— Тигра!!!

Испуганное выстрелом животное проскочило сквозь обруч, а тигр прыгнул на стенку клетки. И вот он уже у ее верхнего края. Решетка задрожала. Зрители в ужасе закричали. Вот-вот и возникла бы паника. Но по знаку режиссера струя воды ударила в тигра, и зверь соскочил обратно на арену. Дама во втором ряду упала в обморок, и ее вынесли.

Дрессировщик заставил все-таки тигрицу вернуться на свое место. Он отбросил бич и только стрелял из пистолета. Тигрица вскочила на тумбочку и еще раз прыгнула сквозь горящий обруч. И вот она перед дверцей прохода.

Напряжение спало.

Харка видел, что дрессировщик совершенно изможден, он едва держался на ногах. Стоя посреди манежа, он раскланивался перед аплодирующей публикой. Служители открыли дверцу, и хищники устремились в проход.

Клетку быстро разобрали и унесли. Рассыпая шутки, на арене кувыркались клоуны. Но Харка не слышал смеха, он думал только о том, как завтра опять попасть в зверинец и получше рассмотреть этих страшных хищников.

Следующим номером выступали канатоходцы и акробаты на трапеции. Харка был искренне удивлен, что люди могут достичь такой ловкости. Казалось, что канатоходец вот-вот упадет и расшибется, но в какое-то последнее мгновение он хватался рукой за канат и повисал в воздухе.

Наступило время заключительного номера. Близилась полночь. Зрители болтали, смеялись, жевали сладости. Харка ждал, не подойдет ли еще раз господин во фраке повторить свое предложение и не появится ли охотник по имени Буффало Билл. Этот знаменитый охотник на бизонов интересовал Харку больше, чем человек во фраке, хотя последний отлично дрессировал прекрасных коней. Но Харка был уверен, что этому не приходилось жить в прериях. А Буффало Билл — это захватывающий ветер, это неоглядные дали, это покрытые коричневой шерстью животные, которые поднимают тучи пыли. Нет, не песок манежа, перемешанный с опилками, топчут они, а песок прерий. И Харка вспомнил, как он сам разукрасил стрелами спину бизона. С тех пор ему ни разу не пришлось преследовать бизонов. Теперь уже осень, и предстоит большая охота, а он, Харка, сидит в палатке, в которой и не пахнет бизонами.

Позади ложи прошел человек и остановился недалеко от Харки. Мальчик слышал его шаги, но даже не пошевельнулся и ничем не выдал своего любопытства. Человек постоял немного, ничего не сказал и пошел прочь. Харка незаметно поглядел ему вслед и разглядел, что на нем был костюм ковбоя.

— Итак, они не решились больше нас беспокоить, — усмехнулся Длинное Копье. — Ты, мой старший брат Далеко Летающая Птица, слишком хорошо для него одет, Матотаупа — слишком горд, а Харка — несговорчив. Они проведут этот номер без нас.

— Во всяком случае, это был не Буффало Билл, — уверенно произнес Джим. — Если он даже и вернулся, то решил, что за нами достаточно послать какого-нибудь слугу. Пусть же не надеется, что мы явимся к нему.

Музыка заиграла туш. На манеж выехали ковбои.

— Буффало Билл, Буффало Билл! — закричал Джим, по привычке хлопая по коленям.

Мало кто из зрителей знал это имя, оно стало известно лишь несколько лет спустя, но крика Джима было достаточно, чтобы группа молодежи тоже принялась орать: «Буффало Билл! Буффало Билл!»

Всадник, возглавлявший ковбоев, был одет в блестящий кожаный костюм, высокие сапоги с отворотами, мягкую шляпу. Он приветствовал зрителей поднятой рукой, как милостивый король своих подданных. Харка всматривался в его лицо. Оно было узкое, красивое. Горбатый нос, глаза — голубые. Борода у него была не такая, как у художника, и росла только на подбородке. И усы. Ковбои начали свою игру. Для Харки это зрелище не представляло ничего особенного, но ездили они действительно хорошо и отлично стреляли.

Под общие крики одобрения, под топот копыт и выстрелы закончилось представление. Публика аплодировала, и в этой шумихе все даже забыли о том, что им не показали индейцев. Когда группа ковбоев покидала манеж, зрители уже поднялись и устремились к выходу.

Но пятеро в ложе оставались сидеть до тех пор, пока цирк не начал пустеть. Лампы были потушены, и в опустевшем шатре совсем замерла жизнь. После множества людей, музыки, шума тишина и пустота темной палатки оказывали совершенно особенное действие. Но вот на манеж вышли рабочие, чтобы убрать грязь и разровнять опилки, и воздействие опустевшего цирка пропало.

Снаружи продолжали толпиться люди. И тут неожиданный шум заставил всех насторожиться: кто-то громко звал полицию.

Люди бросились к месту происшествия.

— Надо посмотреть, что там случилось, — сказал Джим и скрылся в толпе.

Оба дакоты, художник и Длинное Копье остались ждать у входа в цирк. Никто из них даже не догадывался, в чем дело, но скоро вернулся Джим и сообщил:

— Ограблена касса! Это история особого рода, неповторимая. В кассе не осталось ни цента. Вот где главная сенсация вечера!

— А как же кассирша? — поинтересовался художник.

— Хе! Исчезла. А что ты думаешь, не улетела ли она, как Далеко Летающая Птица, ха-ха?

— Никто не убит?

— А почему должны быть убитые? Не стоит предполагать худшего, иногда обходится и так. Ну и нагрела она всю эту шатию, ну и нагрела! Ведь она продала билеты на все четыре вечера, да еще на три дневных представления!

— Значит, исчезла выручка за все четыре дня?

— Все до цента.

— Что же, эта женщина была одна в кассе и без охраны?

— Конечно, плохо охраняли. И это в таком городе! Да потом охранники больше смотрят снаружи. Да и кто мог что-нибудь подумать, если кассирша куда-нибудь выходит? Работа сделана чисто. Может быть, она и поделилась с охраной…

— На что же теперь цирк будет кормить своих животных! Чем он заплатит людям? Как рассчитается за место? Может быть, у предпринимателя есть резерв в банке?

— Это меня не касается. Лучше пойдем в гостиницу.

И они направились к дому по главной улице, где царило почти такое же оживление, как днем.

Когда Харка с отцом добрались до своего номера в гостинице и растянулись на шерстяных одеялах, у мальчика прямо кружилась голова, и он заставлял себя побыстрее заснуть, так как на следующий день ему предстояло немало. Прежде всего он хотел получше рассмотреть тигров и узнать, придут все-таки индейцы или нет. Относительно ограбления кассы у него тоже были кое-какие соображения, но он, однако, решил пока не делиться ими даже с отцом.

Ночь он спал плохо, но не столько потому, что позади был богатый впечатлениями день, сколько из-за духоты в помещении — он привык спать на свежем воздухе. Вообще в городе ему было тяжело дышать, а в маленьком номере гостиницы в особенности.

Перед рассветом его разбудил шум. Он слышал, как сильно стучали в дверь соседнего номера, где остановились художник и Длинное Копье, слышал сердитый голос художника, резкие голоса других людей.

Скоро голоса затихли, и, тяжело топая по коридору, удалились два человека. Художник и Длинное Копье пришли к дакотам.

— У меня была полиция, — сказал художник. — В цирке Джима видели с белокурой кассиршей, с нею же он сидел и в нашей ложе. Полиция расспрашивала меня, что я знаю о Рэде Фоксе. Я ничего не мог сказать, кроме того, что в мелочах он нечист и всегда сумеет прихватить несколько долларов. Ну, а что касается большего — он нам оказал большую услугу в этом подозрительном блокгаузе Бена. Между прочим, стало известно, что у Джима в частном банке довольно приличная сумма. Поэтому полиция несколько снисходительнее к нему, чем к другим, попавшим на подозрение.

— Джим сейчас дома? — спросил Матотаупа.

— Он, должно быть, в гостиной выпивает. Хозяин ему не отказывает, ведь счет-то растет, — художник грустно усмехнулся, подумав, что рассчитываться, конечно, придется ему, а не Джиму.

Ни о каком сне больше не могло быть речи. Длинное Копье и дакоты заказали себе в комнату завтрак — мясной бульон и жареное мясо: другие кушанья белых людей были им не по вкусу. Завтрак был обилен, так как они рассчитывали подкрепиться на целый день. Художник плохо себя чувствовал, он не стал есть, а лег в постель. Длинному Копью нужно было позаботиться о нем, но они решили, что пока с больным художником посидит Матотаупа, а Длинное Копье с мальчиком сходят в зверинец.

Харке не верилось, что их после такого происшествия пустят в зверинец, но Длинное Копье успокоил его:

— Пойдем, как раз сейчас им очень нужны деньги, и они с радостью пустят нас.

Предположение шайена было правильным. Не потребовалось вести особых переговоров, и за небольшую сумму один из конюхов открыл дверь и пропустил их. К тому же он, кажется, узнал Харку. В эти утренние часы в цирке кипела работа — шла уборка в конюшнях, чистились клетки. Четыре льва располагались в одной клетке на колесах, тигры — в другой, рядом. Животные спокойно лежали и глядели своими янтарными глазами.

Длинное Копье направился в конюшни, ему хотелось посмотреть серого коня Буффало Билла. Харка остался около хищников и совершенно неподвижно стоял, не спуская глаз с тигрицы. Он так был погружен в раздумья об этом животном, что не заметил, как сзади подошли два человека. И только когда глаза тигрицы заблестели и усы ее задрожали, он обернулся. Позади стояли Длинное Копье и дрессировщик в накинутом на плечи мохнатом халате.

— Ну что ж, ты придешь к нам? — спросил дрессировщик. — Директор и режиссер просто с ума сходят, они придумали для тебя великолепный номер. Твой отец мог бы получить самое высокое жалованье, если бы мы вчера не стали самыми бедными людьми. Господин директор вчера чуть не покончил самоубийством, а режиссер просто рвал на себе волосы.

Дрессировщик был без грима, и Харка видел усталое бледное лицо, видел, как слегка дрожали его веки, видел худые руки.

— Зачем ты так злишь животных? — спросил мальчик. — Они лучше будут тебя слушаться, если ты спокойнее будешь с ними обращаться.

— Да, это верно. И все-таки я вынужден каждый вечер злить зверей, чтобы заработать хотя бы на их пропитание. Конечно, когда-нибудь это мне дорого обойдется. И я это знаю… Я знаю… Но как быть? Ты не хочешь ли посмотреть репетицию? Я пришел за тобой.

Харка молча кивнул головой.

Рабочие цирка уже устанавливали клетку. Хищники заволновались: они знали, что означают эти приготовления. Харка и Длинное Копье вошли в цирк, когда клетка уже была готова.

Дрессировщик сбросил халат и остался в обычных брюках и вязаной рубашке.

— Пойдем, — сказал он мальчику. — Ты можешь спокойно войти со мной. С тобой ничего не случится.

Он взял бич, пистолет и длинную палку. Хищники уже были на манеже. Дрессировщик открыл маленькую дверь и вошел внутрь. Харка, ни на секунду не задумываясь, последовал за дрессировщиком и вместе с ним вышел на середину клетки. Звери играли друг с другом, прыгали с тумбы на тумбу, катались по земле. Они поглядывали на мальчика, но так как он оставался совершенно спокойным, то и они не проявляли тревоги. Дрессировщик подошел ко львам и погладил их. Они спокойно давали себя ласкать, но тигрица тихонько заворчала и показала клыки.

— Она очень ревнива, и поэтому приходится смотреть в оба, — сказал дрессировщик, подошел к ней, погладил и ее.

Большая кошка зарычала, но, пожалуй, радостно, и принялась колотить по земле кончиком хвоста. Дрессировщик высоко поднял обруч, и она, легко оттолкнувшись от земли, тут же прыгнула сквозь него.

— Но, как видишь, это был бы очень скучный номер, — заметил дрессировщик Харке.

Репетиция состояла в повторении известных Харке номеров и длилась около получаса.

— Ну, мальчик, — сказал дрессировщик Харке, когда они вышли из клетки, — ты же просто рожден для цирка. Подумай хорошенько, может быть, это твое будущее.

— Ты и сегодня вечером будешь дразнить зверей и понапрасну играть своей жизнью? — спросил Харка.

— И сегодня, и завтра, и каждый вечер. До тех пор, пока когда-нибудь мне не придет капут. Иначе мне не на что жить.

Харка промолчал и отошел к Длинному Копью. А Длинное Копье ждал его.

— Есть новость, — сказал шайен. — Прибыла группа индейцев. Они голодные. И денег у них нет, вот они и явились сюда, ведь их здесь кормят. Пока они ехали через город, зеваки смотрели так, точно никогда в жизни не видели индейцев. Ну и глупый народ.

— К какому племени принадлежат индейцы?

— Дакота.

— Тогда мы можем с ними поговорить.

— Да, если нам разрешат. Ты знаешь, кто тут сейчас шныряет в цирке? Джим. Он в фургоне директора. Наверное, он предлагает дирекции деньги и, конечно, под высокий процент.

Для того чтобы объяснить Харке значение слова «процент», шайену пришлось приложить немало усилий, ведь и в языке дакотов не было слова «процент», да и само понятие было для мальчика довольно сложно.

С главной улицы снова доносились удары барабана и звонкий голос оповещал о предстоящем представлении, сообщая, что цирк распродает дополнительные билеты. Длинное Копье и Харка видели, что вокруг арены устанавливали сотни стульев и скамеек. Все проходы тоже были заставлены стульями.

Они направились в конюшни, где стояли пони и ослы, но еще оставались пустые стойла: группа дакотов прибыла верхом, и лошадей, вероятно, поставят сюда. Вот тут-то и можно будет рассмотреть этих людей.

Харка и Длинное Копье уселись на соломе около ослов. Клоун — крупный полный мужчина с детским лицом, который без своего шутовского наряда и грима был не смешным, а скорее казался добродушным, подошел к ним и устроился рядом.

— Мальчик, — с грустью сказал он Харке, — ты испортил мой трюк. И как ты только догадался? И я теперь лишился своего лучшего номера. Что же я теперь буду делать с ослом? Директор сказал, что я должен как можно скорее придумать новый номер, иначе он меня выгонит. Но ведь в один момент его не придумаешь. Или… или, может быть… клоун, мальчик и дикий осел?.. Но что же они будут делать?..

Но Харка приложил палец к губам, прося о молчании — на улице показалась группа индейцев. Было слышно, что они остановились, спешились и вскоре со своими конями направились в конюшню. В них трудно было узнать дакотов, это были просто индейские мужчины, женщины, дети.

— А вот одного из них я знаю, — быстро прошептал Длинное Копье. — Он был вместе со мной в резервации. Я сейчас поговорю с ним.

Длинное Копье подошел к человеку, который не особенно дружелюбно посмотрел на окликнувшего его шайена. Но скоро он, видимо, узнал его, и они разговорились. Однако пришел распорядитель Луис и прервал их.

— Что ты здесь забыл? — резко сказал он дакоте. — Поторопись, репетиция начинается, и так много времени потеряно.

Индеец прекратил разговор и, не возразив ни слова, пошел. Длинное Копье вернулся к Харке и клоуну.

— Дакоту, с которым я разговаривал, зовут Поющая Стрела. Его с отцом давно забрали в резервацию. Но Поющая Стрела убежал. Другие дакоты раньше жили у Миннесоты и после прошлогоднего восстания не сумели уйти в Канаду. Они повстречали цирк и согласились представлять, потому, что у них не было денег и они не знают никакого языка, кроме языка дакотов, надо же им было как-нибудь жить.

Ни шайен, ни клоун не могли себе представить, о чем в это время подумал Харка, мальчик только спросил:

— Можно мне посмотреть репетицию? — и, не дожидаясь ответа, направился в цирк. Длинное Копье и клоун, пожав плечами, последовали за ним.

Режиссер, стоявший у входа, кивнул Харке и Длинному Копью, но мальчику был неприятен этот человек с обрюзгшим бледным лицом, и он отвернулся.

Группа дакотов находилась на арене, которую уже больше не огораживала клетка. Режиссер руководил репетицией. Он много кричал, нимало не беспокоясь, что его не понимают, бегал, размахивал руками, жестикулировал.

На арену выехали на конях женщины и дети. Женщины быстро разбили палатки, так хорошо знакомые Харке, — настоящие типи. Потом индейцы вскочили на своих коней, а дети спрятались в палатки. Один из индейцев стал говорить. Белые не могли и не старались понять его, им просто нужно, чтобы индеец говорил что-нибудь для публики. Однако Харке и индейцам была понятна его речь.

— Мужчины дакоты, — говорил он, — белые люди загнали нас сюда! Они нас обманули. Мы — пленники, хотя и не связанны. Мы им должны беспрекословно подчиняться. Они кормят нас, как мы кормим своих коней, но узду они держат в руках. Они приказали нам напасть на почтовую карету, похитить девушку и мучить ее. Позор нам! Но нам приходится для белых людей разыгрывать из себя разбойников и грабителей.

После этих слов все закричали: «Хау! Хау!» — и поехали вокруг арены вслед за ним.

В это время у выхода показалась запряженная четверкой почтовая карета. Кони были очень красивые, их начищенные бока лоснились, словом, они выглядели не так, как кони настоящих почтовых карет, в которые чаще всего запрягают обыкновенных кляч. Дакоты подняли дикий крик, схватили коней под уздцы, стали стрелять из пистолетов, вытащили из кареты девушку и привязали ее к доске, которую установили рабочие цирка на арене. Жутко раскрашенный дакота принялся бросать ножи, и они втыкались в доску на расстоянии двух-трех сантиметров от девушки. Когда ножи со всех сторон окружили ее, дакота издал воинственный клич и принялся танцевать. В руках у него были нож и томагавк, и, потрясая ими, он носился по арене. Но в этот момент раздался выстрел из ружья и кто-то закричал по-английски:

— Вперед, разведчики, вперед, ковбои! Отомстим за насилие! Освободим ее!

Без конца стреляя из пистолетов, на арену выскочили ковбои. Метавший ножи индеец упал на песок, появился на коне Буффало Билл, подхватил девушку к себе на седло и прогалопировал с нею по кругу арены.

Репетицию этого номера повторили два раза. Режиссер ругался, орал на индейцев, а они безропотно подчинялись. Наконец все, кажется, стало получаться так, как хотелось режиссеру: девушка двигалась изящно и красиво, индейцы наводили ужас, ковбои разъезжали победителями.

Харка сидел в ложе пустого цирка, но мысли его были далеко. Однако он не смог бы сейчас произнести их вслух. Он слышал родную речь — слова, сказанные на языке дакотов и для дакотов. Из того, что он видел и слышал, он понял, что перед ним происходило мерзкое издевательство. Дакоты — грабители, воры. Нет, этот белый человек не называл их грабителями, нет, гораздо хуже, он заставлял их изображать из себя грабителей! Ложь, не сказанная языком, а показываемая самими дакотами, была чудовищна. Это было слишком, и у мальчика зрело решение. Оно еще было очень не ясно и ему самому, но если бы мысли Харки выразить словами, то режиссер должен был бы затрепетать, так как он услышал бы то же самое, что когда-то Матотаупа сказал Старой Антилопе: «Это твоя смерть! Запомни это и жди. Я приду».

А репетиция продолжалась. Беспрестанно стреляя, демонстрировали свое искусство ковбои. Почти все виденные Харкой накануне номера снова проходили перед его глазами.

Режиссер, посмотрев на мальчика, громко спросил, не появилось ли у него желание принять участие в представлении.

— Я спрошу своего отца, — ответил Харка.

Клоун своими гораздо более детскими, чем у мальчика, глазами печально взглянул на Харку.

— Значит, ты не хочешь помочь мне сделать новый номер?

— Об этом мы еще подумаем, — ответил Харка.

— Ты умеешь читать и писать?

— Ваших букв я не знаю, я читаю только картинное письмо.

— О, я тебя многому мог бы научить, мальчик. Ты видел когда-нибудь атлас?

— Нет.

— Пойдем в мой фургон. Здесь, на репетиции, ничего интересного не будет, к тому же сегодня предстоит дать два, а может быть, и три представления. Идем, я покажу тебе карту Америки.

Харка и Длинное Копье отправились с этим добрым и таким задумчивым человеком. Он провел их в свою маленькую каморку в цирковом фургоне. Здесь, несмотря на тесноту, все было аккуратно прибрано. На этажерке и на полке лежали книги.

— Меня зовут Бобом, — сказал клоун. — Теперь ты знаешь, как меня нужно называть. А как тебя зовут?

— Харка.

— Гарри?

— Нет, Харка.

— Остановимся лучше на Гарри, это для меня проще. Ну, смотри.

Он достал атлас, раскрыл его и начал давать пояснения. Так как в книге было много картинок, Харка схватывал все чрезвычайно быстро. Он попросил Боба показать Блэк Хилс и сам нашел гору, где жил его друг орел. Потом также сам показал Найобреру, которая на языке дакотов называется Миниа-Танка Вакпала. Он поинтересовался дальнейшим маршрутом цирка, а также отыскал области сик-сиков — черноногих. Длинное Копье узнал, где находится та резервация, из которой его вызволил художник.

По возвращении домой Харку и Длинное Копье ожидало неприятное известие: художнику стало хуже, и врач, которого вызвал хозяин гостиницы, посоветовал как можно скорее заказать экипаж и направиться в один из больших городов, где есть хорошая больница. Была необходима операция. У художника начинался гнойный аппендицит.

Он решил последовать совету врача. На хозяина гостиницы художник не надеялся и попросил Длинное Копье позаботиться об экипаже на хороших рессорах и четверке выносливых коней. Встревоженный Длинное Копье тотчас отправился на поиски.

Против всякого ожидания Джим полностью рассчитался с хозяином за все, включая выпивку, и пришел проститься с Матотаупой и художником, так как почему-то торопился уехать. Попутно он сообщил, что советует Матотаупе пробыть эту зиму вместе с Харкой в цирке, что с директором цирка он договорился о хорошем вознаграждении. Пообещав зимой заглянуть в цирк и повидаться с ними, он передал художнику договор для подписания и исчез.

— Любопытно, — заметил художник, — в договоре предусмотрен довольно значительный аванс. Странный человек этот Джим, его не поймешь.

Когда Длинное Копье возвратился, Матотаупа и Харка пошли к себе в номер. Они улеглись на постели, и мальчик рассказал отцу все, что ему пришлось пережить на репетиции.

Долго пролежали они так, занятые одними и теми же заботами. Да, это были одинаковые заботы, потому что вызывались они одними и теми же причинами и порождали у обоих одинаковые чувства и побуждения.

И вот Матотаупа заговорил:

— Ты не убьешь его, ты еще мальчик. Убью его я. Вот выпадет снег, растает снова — тогда… Хау.

Часом позже Длинное Копье позвал обоих дакотов. Карета уже ждала у дверей, и художник хотел проститься. Болезнь пугала его. Он принял прописанное врачом лекарство, запил его водой.

— Мои обещания из-за этой несчастной болезни не выполнены, — сказал он и потеребил свою бороду. — Но все равно вы мои гости, Матотаупа и Харка. Мы не можем сейчас все вместе проехаться по стране, по всем Соединенным Штатам, я не могу, к сожалению, закончить сотни рисунков, как предполагал. Но на побережье у меня есть маленький домик, и в нем вы могли бы жить до тех пор, пока я, как надеюсь, не поправлюсь. Я очень прошу вас, забирайте ваших коней и поедем вместе со мной. О более надежных сопровождающих я не мог бы и мечтать.

— Длинное Копье сумеет защитить тебя. Мы не хотим быть тебе в тягость, — ответил Матотаупа со своим обычным достоинством. — Мы останемся в цирке. Там есть дакоты, с которыми нам легко договориться. Мы хотим еще многому научиться, мы хотим повидать города белых людей. Белые люди не будут обращаться с нами как с собаками, ведь они дают нам вперед деньги, а с деньгами мы можем от них и уйти.

Художник стал было возражать, но не особенно уговаривал дакотов, так как боли у него не прекращались и карета уже стояла у дома.

— Вот и второй раз мы расстаемся, — сказал он наконец. — Вторая наша встреча с вами оказалась очень кстати, твоя помощь, Матотаупа, была для нас просто спасением. Но если нам все-таки приходится расставаться — ты сам этого хочешь, — то давай попрощаемся.

Матотаупа вынул из кармана золотое зерно, найденное Харкой в ручье Блэк Хилса, которое было надежно спрятано, а теперь снова оказалось в его руках.

— Этот блестящий камень я хотел бы подарить для цепочки Длинного Копья. Мне нехорошо, когда в руках у меня золото.

Длинное Копье взял золотое зерно с тем невозмутимым спокойствием, с которым индейцы принимают подарки. Взамен он передал Матотаупе тяжелый кожаный мешочек.

— Далеко Летающая Птица и я — Длинное Копье — оба мы не хотели, чтобы вы нас покидали. Это так. Возьми же от нас этот прощальный подарок, это мы оба тебе дарим. Я уверен, что ваши имена станут хорошо известны в прериях, в Скалистых горах и в городах белых людей, как имена смелых и справедливых воинов. Я сказал, хау.

Опираясь на Длинное Копье и Матотаупу, художник спустился по лестнице к карете.

Хорошо откормленные лошади били копытами. Художник забрался в карету, его укутали одеялами и уложили на сиденье. Принесли багаж. Длинное Копье дал хозяину и портье на чай и при хозяине же сказал Матотаупе, что за комнату и корм для лошадей обоих индейцев заплачено вперед за три недели.

Кучер взмахнул кнутом, и четверка рванула с места быстрой рысью. Длинное Копье поднял своего коня в галоп, лошадь художника была у него в поводу.

Матотаупа и Харка долго смотрели вслед своим друзьям. Когда они вернулись в комнату, Матотаупа открыл мешочек. В нем были золотые и серебряные доллары. Харка стал рассматривать отчеканенное на монетах изображение: орел держал в своих лапах ветку и молнию.

— Смотри, отец, — орел. Ветка и молния!

— Да, молния, — произнес Матотаупа…

Индейцы решили покинуть гостиницу. Главной причиной было то, что им затруднительно объясняться с белыми. Они уже достаточно хорошо понимали английскую речь, но говорить им еще было очень трудно. Это могло вызвать осложнения, и они боялись, что из-за этого и отношение к ним будет плохое.

Отец с сыном пошли в цирк. Им довольно долго пришлось ждать у фургона, пока директор их принял.

Когда, наконец, директор и режиссер готовы были говорить с Матотаупой, режиссер прежде всего предупредил, что договор вступит в силу, только когда будет проведено испытание. Матотаупа не согласился и оставался тверд в своем решении так же, как и в пустыне во время спора о патронах с Биллом, выдержавшим сорок единоборств. Наконец разозленный директор крикнул:

— Ерундой занимаетесь, детской игрой! И зачем вы привели ко мне этих индсменов! Еще нет никакого номера, еще ничего не готово, а вы являетесь ко мне как Понтий Пилат и умываете руки! Эллис, если вы не можете лучше работать, закрывайте лавочку! Как вы, такой беспомощный человек, еще собираетесь что-то затевать!..

— Мы должны…

— Заткнуть глотку и выйти вон! Я занят кредитами. Если вы все проспали, то с добрым утром!.. Можете убираться!..

— До тех пор, пока вы не получите кредита и у вас не улучшится настроение? — с издевкой спросил режиссер.

Он получал жалованье как помощник режиссера, но все дела цирка касались его. Он исполнял по меньшей мере три должности: администратора, режиссера и инспектора манежа. В основном к нему обращались как к режиссеру, на самом же деле он был правой рукой директора, понимал, что тот без него не обойдется, и на гневные вспышки директора действовал как вода на огонь.

Эллис вывел дакотов из фургона, в который они попали, видимо, совсем не вовремя, и крикнул Буффало Билла. Двое рабочих цирка и три артиста, которые работали поблизости, бросили свое дело и отправились на поиски. Буффало Билл явился в сопровождении Поющей Стрелы и распорядителя Луиса, манера которого говорить сквозь зубы вызывала у Харки неприятные воспоминания. Буффало Билл держал себя так, как будто не его позвал режиссер, а он сам пригласил режиссера на аудиенцию.

— Испытать индейцев. Если они на что-нибудь способны, — оставить здесь, — сказал Эллис.

Билл, покручивая кончики своих усов, измерил Матотаупу с ног до головы и приказал Поющей Стреле перевести его слова.

— Мне мои краснокожие братья нравятся. Мы будем вместе работать и стрелять. Где ваши кони?

Харка привел Серого и Рыжего, которые были привязаны к фургону директора, и вместе с Биллом и Поющей Стрелой они направились на арену. Билл приказал, чтобы привели его коня. Это было гораздо более крупное и статное животное, чем полудикие мустанги индейцев. Вместе с обоими дакотами и Поющей Стрелой Билл проехался по кругу, потом уронил платок на землю, и Харка без труда на полном скаку поднял его. Билл с удовольствием любовался, как оба дакота легко сваливаются под брюхо лошади и так же ловко вновь оказываются на спине ее. Во весь опор подскакав к Биллу, дакоты остановились, подняв коней на дыбы и чуть не задев его. Это ему пришлось особенно по вкусу.

— Как со стрельбой?

— Из ружья еще учимся, — ответил Матотаупа.

— Стрелы и лук?

— В любую цель.

По кивку Билла один из служителей принес широкую доску, к которой, как к столбу, привязывал «леди».

Матотаупа и Харка прицелились и выстрелили. Билл, пощипывая свою бородку, постарался не выказать удивления точности попаданий.

— Прилично, — сказал он. — А стрелять из огнестрельного оружия надо учиться, если оно у вас есть.

— У нас есть одно ружье, второе мы купим.

— У вас есть деньги? Вы обязаны сдать их на хранение, — грубо вмешался распорядитель Луис.

— Мы должны получить по договору аванс.

— Ах вот что… Ну все равно, вы будете жить вместе с индейцами, и вам надо сдать деньги. Тогда уж не будете ни пить, ни курить и не удерете. А за это в ответе я, Луис, доверенный Билла и ваш начальник.

— Мы не будем жить вместе со всеми индейцами и ничего не сдадим. Мы будем жить как свободные артисты. Я сказал, хау!

— Мой краснокожий брат, это невозможно, — вмешался Билл. — У вас нет собственного номера в программе. Вы будете участвовать в номере «Нападение на почтовую карету».

— Нет!

— Нет?

— Нет!

— Тогда я не смогу вас использовать.

— Мы будем работать с Бобом, — сказал Харка.

— Со Старым Бобом?

— Да.

— Хм, хм. Зачем же мне было тогда вас испытывать?

— А ездить по кругу вместе с вами мы, пожалуй, сможем.

— Да? Хм, мысль неплохая. Сегодня же вечером попробуем. Будьте готовы. Когда я кивну вам, проделаете трюк с носовым платком и подлезете под брюхо коней.

— Хау.

— Хэлло! — крикнул Билл Поющей Стреле. — Провести обоих краснокожих джентльменов к Старому Бобу!

Боб был у своих ослов в конюшне. Он приветливо посмотрел на вошедших дакотов, спросил:

— Как дела, Гарри? Придумал что-нибудь для нового номера?

— Да.

— Да? Ну-ка иди сюда, Гарри, расскажи мне сейчас же — что.

— У тебя четыре осла, и нас будет четверо детей.

— Четверо детей?..

— Да, дети производят впечатление на публику.

— Что же дети будут делать?

— Самое смешное будет то, что дрессированные ослы превратятся вдруг в настоящих диких ослов и…

Харка дал тут волю своей фантазии, а Боб с удовольствием его слушал, вставляя свои замечания и предложения, и, кажется, новый номер во всех деталях представлялся и мальчику, и опытному клоуну достаточно хорошо. Во всяком случае, Боб воскликнул:

— Превосходный номер! Но где мы возьмем детей?

— Я найду их среди ваших индейцев.

— И долго ли нам придется их обучать?

— О, это я скажу тебе только завтра, когда увижу, на что они способны.

Так Матотаупа и Харка были приняты в число артистов.

Несмотря на многообещающее начало, первые недели и месяцы были нелегкие. Каждое утро он с детьми индейцев разучивал новый номер до тех пор, пока не выбивались из сил, ослы и дети чуть не падали от изнеможения. Кроме того, надо было еще принимать участие в представлениях. У детей даже не оставалось времени поговорить о чем-нибудь, что не относилось к репетиции. Но они были рады и тому, что работают вместе. А Харка ухитрялся еще учиться читать и писать, а говорить стал уже совсем прилично.

Вместе с отцом Харка упражнялся и в стрельбе из ружья, и в этих занятиях оба находили глубокое удовлетворение: это была подготовка к борьбе за свободу, это были часы, в которые росли их силы.

Они жили вдвоем в небольшом уголке одного из фургонов. Боб с немалыми трудностями отвоевал для них этот уголок. Спали они в подвешенных гамаках. Еда, которую давали в цирке, им не нравилась, и частенько они вовсе отказывались от нее. Каждый день репетиции, представления, и почти не оставалось времени для отдыха. Только когда цирк прибывал в новый город, выдавалось немного свободного времени, и отец с сыном использовали его для того, чтобы познакомиться с новыми местами.

Жизнь стала немного легче, когда номер с ослами был готов. Тогда Харка решил как следует отоспаться и отдохнуть и даже выбрал время, чтобы повидаться со своим старым знакомым — дрессировщиком. Он несколько дней не выступал, потому что тигрица задела лапой его голову и нужно было подлечить лицо.

Они встретились, как и в первый раз, рано утром. Клетка была только что вымыта, и дрессировщик стоял рядом в своем мохнатом халате. Чтобы не было видно повязки, он надел шляпу.

— А, маленький джентльмен! — приветствовал он Харку. — У серьезного мужчины сегодня хорошее настроение?

— Ты сегодня репетируешь?

— Да, собираюсь, но я не особенно доверяю этой бестии после того, как она понюхала моей крови. Как дела? Что же ты редко посещаешь своих братьев по племени, или тебе, как джентльмену, уже не по нраву возиться с ними, да и у тебя ведь теперь свой номер!

— Мне не разрешают ходить к ним. Отцу — тоже. Когда репетиция, дети сами приходят к нам.

— Отчего же так? Билл парень не мелочный.

— Мои братья по племени два лета тому назад участвовали в восстании на Миннесоте, и теперь с ними обращаются как с пленниками.

— А, всякое восстание — это глупость. Это все равно как если бы мой тигр захотел выскочить из клетки. Бесполезно.

Харка, ничего не ответив, ушел от дрессировщика: он не мог слушать такие рассуждения о своем народе. Мальчик поднялся в фургон. Матотаупа сидел на полу и разглядывал карту.

Отец очень изменился, и Харка замечал это. Взгляд у Матотаупы стал угрюмый, в глазах была тоска, как у пойманного животного, как у томящегося в плену человека. Почти ежедневно Харка заставал его над географической картой.

Мальчик присел рядом с отцом.

— Их очень много, — сказал Матотаупа.

Харка знал, о ком говорит отец. В эту зиму они повидали много городов и теперь имели представление о том, насколько белых людей больше, чем краснокожих.

— Их очень много, и они несправедливы, — продолжал Матотаупа. — Краснокожим надо бороться, иначе у них отнимут все, чем они еще владеют, отнимут прерии, горы, бизонов. Отнимут пищу и… жизнь.

И в городе, и в этом тесном фургоне уже чувствовался запах весны. Теплый влажный ветер напоминал о тающих снегах, о полой воде… Мустанги теряли зимнюю шерсть, и Харке приходилось их перед каждым представлением скрести и чистить. А в прериях, там, где были палатки рода Медведицы, не нужно было скребницей чистить коней.

И во время этой необычной работы мальчик словно разговаривал со своим конем, и все более и более ненавистным становился ему цирк, арена, засыпанная грязными опилками, неприятные люди, чуждые запахи, вечный шум. Харка чувствовал, что и кони скучали по просторам прерий, по бешеным скачкам во время бизоньей охоты. Грубый голос Луиса, окрики Билла действовали на Харку как яд, но он вынужден был глотать его. Как-то раз Боб задавал ослам корм, Харка сказал ему:

— Скоро весна, и мы с отцом распрощаемся с вами.

— Что? — переспросил Старый Боб и приложил руку к уху, как это он делал во время представления, обращаясь к публике.

— Скоро весна, и скоро мы с отцом распрощаемся с вами.

— Ты с ума сошел, Гарри!

Харка не ответил клоуну, взял охапку сена и положил ее второму ослу, тому самому, с которого началась его цирковая карьера.

— Это сумасшествие, говорю я. Может быть, ты мне ответишь, а?

— Я не могу тебе ничего другого сказать. Мы скоро уедем.

Боб даже побледнел.

— А номер?

— Ты будешь продолжать исполнять его с другими детьми.

— Ты с ума сошел, Гарри, я же говорю, что ты сошел с ума. Твои разговоры я сейчас же передам Фрэнку Эллису, режиссеру. Развалить такой номер! Да это серьезный ущерб цирку! А для меня это просто разорение! Нет, на такое способен только необразованный, невоспитанный индсмен. Вот что значит горячая бродяжья кровь. И зачем только я учил тебя читать и писать!

Боб был очень расстроен и, конечно, говорил такое, что в другое время ему не позволило бы сказать его доброе сердце.

— Может быть, тебе заплатить за твои уроки, — сказал глубоко оскорбленный Харка.

— Глупость! Глупость! Во всяком случае, хоть ты должен остаться. Об этом я позабочусь. Твой отец, наверное, более понятлив, чем ты.

Харка задал корм остальным ослам и пошел. На следующее утро Боб не заговаривал с мальчиком, и Харка молчал. Но режиссер, во всяком случае, ничего не узнал.

На руководителей цирка навалилось много всяких забот, и, наверное, эти заботы были покрупнее, чем заботы старого Боба и краснокожего «джентльмена». За зиму многое из оборудования цирка и реквизита пришло в негодность. Нужно было ремонтировать и палатку. Все это требовало больших затрат. Кредит, взятый осенью, подходил к концу, а время погашения его приближалось. Уже весной предстояло сделать первые платежи. Цирк должен был ежедневно собирать большую выручку, чтобы погасить и долг, и проценты по нему. Раздражение, которое все чаще и чаще овладевало директором, распространялось и на его помощника, на других служащих. Жалованье выплачивалось нерегулярно. Договоры с артистами заключались по низшим ставкам. И в результате группа акробатов на трапеции нашла себе более выгодный ангажемент и покинула цирк. Следующим ушел Буффало Билл. Он нанимался только на зиму и работал безотказно, а теперь снова отправился в прерии. Расширялись работы по постройке трансамериканской железной дороги. Работающих в прерии нужно было обеспечить продовольствием, и наступила золотая пора для охотников. Вот Билл и покинул цирк. Группой индейцев стал распоряжаться самостоятельно крикливый Луис, и ежедневно случались перепалки. Но у Луиса не было зорких глаз разведчика Билла, и Харке чаще стало удаваться встречаться со своими соплеменниками.

Дирекция пыталась скрыть финансовые трудности, чтобы не будоражить людей. Но сведения о тяжелом положении цирка просачивались. Оно стало особенно ясным, когда жалованье заплатили с очень большим опозданием и размеры его были еще больше урезаны.

Ночью после одного из представлений, когда палатка была уже разобрана и уложена, а фургоны стояли готовые к отъезду, Матотаупа и Харка лежали в своих гамаках.

— Мы едем в Миннеаполис, — сказал Матотаупа сыну. — Я уже все посмотрел по карте. Этот город лежит в верховьях Миссисипи, в штате Миннесота. Там мы с тобой уйдем из цирка и поедем в прерии и леса.

Харка долго ничего не мог ответить от радости. Когда кони тронулись, застучали по дороге колеса и гамак начал раскачиваться, он сказал:

— Да, отец.

Последний выстрел

Город в верховьях Миссисипи нажил богатство на торговле пшеницей и мукомольном деле. Он вырос так же быстро, как росли и многие другие американские города после окончания гражданской войны.

Принадлежащая пожилой даме вилла была окружена садом. Одно из окон было открыто, и теплый весенний ветерок шевелил занавеску. У окна сидела маленькая девочка, личико ее раскраснелось от старания: она выполняла упражнение по чистописанию. Ровненькие буквы с правильным нажимом выстраивались на линейках тетради. На окне стояли цветы, жужжала пчела, привлеченная их запахом, но девочка ничего не видела и не слышала — она писала. Она не слышала и размеренных ударов маятника больших часов, не обращала внимания на голоса в соседней комнате, только время от времени она нетерпеливо отбрасывала светлый локон, то и дело спадающий на глаза. Ее лобик был даже влажен от усердия. Еще бы, если она хоть одну букву напишет не так как надо, ее не возьмут в цирк. Так сказала тетя Бетти.

Тетя Бетти вообще не хотела пускать девочку в цирк, хотя отец и разрешил и уже ушел за билетами. И конечно, она будет строго проверять ее урок, а если найдет к чему придраться, то можно лишиться такого удовольствия.

Наконец дописана последняя буква. Кэт посмотрела в тетрадку и осталась довольна. И только теперь окружающий мир для нее ожил: она услышала и пение птиц, и жужжание пчелы, и мерные удары маятника, и голоса в соседней комнате. У тети Бетти была в гостях ее старая подруга. Кэт откинулась на спинку стула и задумалась: какое платье ей надеть? Какие билеты купит отец? Конечно, в ложу, это ясно. Хотя у папы и не так много денег, как у тетушки Бетти, но он не любит казаться бедным. И это не его вина, что он небогат, виноваты во всем индейцы-дакоты. Эти разбойники и бандиты во время восстания спалили бабушкину ферму в Миннесоте. Кэт знала об этом не потому, что очень уж интересовалась деньгами, а потому, что ей об этом каждый день твердила тетушка Бетти. Тетушка была вдовой очень богатого мукомола. Она взяла к себе Кэт после того, как бабушка, у которой она воспитывалась после смерти матери, погибла во время восстания. По мнению тетушки, Кэт получила плохое воспитание на далекой ферме запада.

Отец Кэт был офицером, и, пока шла гражданская война, виделись они очень редко. Сейчас отец был в отпуске. Скоро он вернется из города, и, уж конечно, поход в цирк состоится.

Тетушка Бетти довольно громко разговаривала со своей подругой, и девочка невольно прислушивалась к ее словам.

— Ах, ты возьмешь Дугласа на вечернее представление… Ну, он юноша, это совсем другое дело. Но наша маленькая нежная Кэт, она пережила столько ужасов… ее нужно беречь. Я просто не понимаю отца. Разумеется, там верховая езда, потом вечером вдвое дороже билеты и собирается только избранное общество. Но это просто ужасно: смотреть на этих сиу-дакотов, этих убийц и поджигателей. Впрочем, люди таковы, что именно это их, может быть, и притягивает. Но как только я вспомню об убытках, которые мы потерпели в результате пожара… Кэт, прелестная малышка, стала нищей… И после случившегося смотреть на этих людей, фу, что я говорю людей, не людей — бандитов! Я считаю, что это необдуманно он решил. Это просто непедагогично. К тому же я не уверена, что Кэт настолько хорошо выполнила урок, что заслуживает поощрения. Я прошу тебя, купи билеты на это представление. Мой племянник расточитель, он не бережет свое состояние, и мне не хотелось бы, чтобы билеты покупал он. Хотя он, наверное, постарается это сделать.

— Ведь он, по-моему, за билетами и отправился…

— Все равно, я должна это сделать раньше его.

— Но ведь уже, наверное, все билеты распроданы. Ведь ты имеешь в виду вечернее представление?

— Да, и, разумеется, без Кэт.

— Дугласу будет очень обидно.

— Мне очень жаль, Анни, но не должны же дети всюду ходить с нами. Нужно иметь принципы, и только тогда можно воспитать настоящий характер.

Девочка, невольно слушающая весь разговор, не могла сдержать слез. «Ах, уж лучше разорвать эти каллиграфические упражнения! Но тогда будет еще хуже: тетушка Бетти опять станет говорить отцу, что его дочь очень плохо воспитана, и это испортит весь его отпуск».

И тут Кэт увидела в окно возвращающегося отца. Это был стройный мужчина среднего роста. Костюм, хотя и не слишком новый, сидел на нем безупречно. Отец тоже увидел Кэт, и его светло-голубые глаза засияли. Девочка сразу же постаралась уничтожить следы слез.

Когда Кэт позвали в соседнюю комнату, отец уже преподнес тетушке цветы, и она благодарила его, но так холодно, что девочка даже обиделась на нее. Подруга тети — госпожа Анни Финлей — поправила на Кэт платьице, пока тетушка ставила цветы в вазу. Благодаря жизнерадостности Сэмюэла Смита настроение обеих дам заметно улучшилось. Он сохранил жизнерадостность, даже пережив кошмарную ночь, когда потерял мать и еле отыскал свою дочь. Только побелела его голова. Седые волосы и молодое лицо! Люди, не представлявшие себе ужасов той ночи, находили этот контраст интересным.

— Я достал билеты на вечернее представление. И самое замечательное, тетушка Бетти, что мне удалось заполучить ложу рядом с семейством Финлей. Да, да, мы повстречались с мистером Финлей по дороге. Дети будут сидеть рядом.

— Но, Сэмюэл, ты подумай только, неужели ты решился взять Кэт на вечернее представление?

Тут уж вмешалась госпожа Финлей.

— Какая великолепная мысль с этими соседними ложами!

— Конечно, конечно, Анни, это прелестно. Но я только думаю… Кэт! Такое возбуждение вечером! Ребенок всю ночь не будет спать.

— Да, но у нас впереди святое воскресенье. Служба начинается в десять часов, — заметил Смит. — И потом номер «В саду лорда» — это специально для детей. А остальное — лошади. И ведь девочка сама умеет ездить верхом.

— Жаль, жаль… впрочем, как хочешь, Сэмюэл, ты отец… Но то, что мы будем сидеть рядом с семейством Финлей, — это великолепно.

Сказав для приличия еще несколько ничего не значащих фраз, Смит покинул дам и отправился к Кэт посмотреть ее работу.

— Ты в самом деле прекрасно выполнила задание.

Кэт покраснела.

— Ты всегда справедлив, — сказала она. — Я очень старалась.

— Девочка, ты не испугаешься, увидев индейцев? В крайнем случае, я перед последним номером отвезу тебя домой, его совсем не обязательно тебе смотреть.

— Я совсем не боюсь, папа, если ты со мной, совсем не боюсь. В цирке будут, конечно, не те ужасные индейцы, которые сожгли ферму и посевы, им, разумеется, нечего делать в нашем городе. И среди индейцев ведь тоже есть христиане и хорошие люди.

— Ты думаешь?

Лицо Сэмюэля Смита передернулось, на нем промелькнуло какое-то жестокое выражение, которое Кэт редко случалось видеть.

А утром того дня, когда у богатой вдовы происходила эта маленькая перепалка, в цирке все поднялись очень рано. Матотаупа и Харка только что помылись и оделись, когда наступило давно ожидаемое ими событие. Да, они ждали его, и все-таки случилось оно неожиданно. В дверь фургона просунулась голова Рэда Джима.

— Хо! Великолепно! Оба здесь — и Топ и Гарри! Замечательные артисты, создавшие блистательный номер! Доброе утро!

Он раскрыл дверь и попытался втиснуться в крохотное помещение, в совсем небольшое пространство между двумя индейцами.

— Нам надо срочно поговорить. Этому фургону и вашим представлениям — конец. Собирайтесь в поход на дикий Запад. Вероятнее всего, мы отправимся втроем через каких-нибудь несколько дней. Сегодня кассовый сбор заберет кредитный банк, но выручка за завтрашний день и за послезавтра принадлежит мне. Теперь я верну свои деньги. Мерзавцы с прошлой осени не заплатили мне ни цента, но теперь у меня в руках исполнительный лист и они от меня никуда не денутся. Радуйтесь, старые друзья, что эти последние дни вы работаете для меня. И тогда мы двинемся в прерии, которым принадлежим. Сегодня представление должно быть непревзойденным, чтобы и завтра и послезавтра были полные сборы. А я сделал господину директору и Фрэнку Эллису новое блестящее предложение. Итак — до понедельника.

Рэд Джим торопился. Он исчез прежде, чем Матотаупа и Харка смогли что-нибудь ему сказать. Впрочем, они и не знали, что сказать.

Когда индейцы направились к конюшне, им бросилось в глаза царившее вокруг оживление. Режиссер прибежал с новой афишей и послал в город расклеивать ее.

Харка обратил внимание на некоторые надписи, выделявшиеся на афише:

«Сенсация!

Всемирно известный укротитель индус Махатма обнаженный с бенгальскими тиграми!

Гарри, сын Ситтинга Булла, спасает леди от столба пыток!

Скачки на арене!

Перестрелка между индейцами и ковбоями!

Дети лорда, или Ужасное происшествие в саду!»

Харка стиснул зубы: он не переносил лжи, а преувеличения в афише режиссера он считал ложью.

На арене около подготовленной для репетиции клетки мальчик увидел укротителя. Укротитель волновался, халат висел у него на одном плече. Он нетерпеливым движением скинул его, бросил на барьер и остался в одном телесного цвета трико. Харка заметил, что под трико надета кольчуга.

— Сегодня я иду на все, понимаешь ты! — сказал укротитель мальчику. — Я хочу, чтобы ты был около двери клетки. Ты лучше других поймешь, когда действовать.

Харка молча принял это поручение.

Волнение человека передавалось хищникам, они упрямились, и даже самый спокойный лев по ошибке сел не на свою тумбу и зарычал, когда его заставили менять место. Потеряв обычное хладнокровие, укротитель кричал на зверей, тигры били лапами по решетке, грызли железные прутья.

— Вот это хорошо! Хорошо!

Харка оглянулся. Подходил режиссер — Фрэнк Эллис.

— Видишь, оказывается, можно работать и поживее, — продолжал он, остановившись рядом.

Укротитель взял пистолет. Прогремел выстрел. Животные не привыкли слышать на репетиции выстрелы, и это вконец разозлило их. Тигр бросился на укротителя и лапой ударил его по руке с пистолетом. Человек покачнулся, но устоял на ногах и следующим выстрелом ожег шкуру зверя, тигр зарычал и приготовился к новому нападению.

— Великолепно! Великолепно! — сказал Фрэнк Эллис.

Тигрица стала подкрадываться к укротителю сзади, кончик хвоста ее ходил из стороны в сторону — она тоже была готова к прыжку. Укротитель не мог отвести глаз от разъяренного тигра.

— Шланги с водой! — произнес Харка. — И тигрицу вон из клетки.

Мальчик тут же ухватился за падающую дверь.

— Оставь, дурак! — прошипел Эллис.

Укротитель заткнул пистолет за пояс и бичом ударил тигра по морде. Но тигр не собирался отступать.

— Уберите тигров! — закричал укротитель.

Харка, несмотря на запрещение Эллиса, поднял дверь. Львы сразу же бросились в проход. Тигрица после некоторого колебания побежала за ними. Харка держал дверь до тех пор, пока укротитель выстрелами из пистолета и хлопаньем бича не загнал в проход и разъяренного тигра. Харка моментально опустил дверь. Укротитель тяжело дышал и растирал ушибленную руку.

Эллис повернулся к Харке, поиграл стеком, который всюду носил с собой, и сказал:

— После вечернего представления придешь ко мне. Придется тебя наказать.

— После представления никто не придет к вам, — спокойно сказал Харка и пошел от клетки.

Эллис с яростью посмотрел вслед юноше и обратился к укротителю, который подошел к нему:

— Я вижу, что сегодня вечером вы будете работать получше, да и ваши животные становятся забавнее. Но если мы не получим большого сбора… О, вы сами хорошо понимаете, что тогда с нами будет.

Харка нашел отца около фургонов. Матотаупа разговаривал с Поющей Стрелой. Харка понял, что Поющая Стрела приглашает отца к индейцам. Визгливый распорядитель Луис, вероятно, сидел уже в каком-нибудь кабачке, во всяком случае, он просил Поющую Стрелу постараться, чтобы Фрэнк Эллис не заметил его отсутствия, и поэтому Матотаупа, не раздумывая долго, сказал:

— Я приду, — и, повернувшись к сыну, добавил: — Ты можешь пойти со мной.

Труппа индейцев занимала два фургона, которые стояли несколько в стороне и были отделены от остальных фургонов загородкой. Индейцев вместе с пятью ребятишками и глубоким стариком, который не принимал участия в представлении, было тридцать человек. Все они помещались в одном фургоне, внутренность которого представляла собой одно сплошное, ничем не разграниченное помещение. Одеяла были разложены в строгом порядке, а пол так же чист, как когда-то в их родных палатках-типи.

Харка с отцом вошли в фургон.

— Я здесь, — сказал Матотаупа.

Навстречу вышел тощий, словно высохший старик. Наверное, он был старше Хавандшиты и видел больше чем сто зим. Тысячи морщинок словно оплели его лицо, и только глаза жили на этой сморщенной маске.

— Матотаупа, — сказал он, — открыты ли твои уши? Я слышу, как шумит Миссисипи, пробиваясь сквозь утесы, хотя уже семь лет и семь зим прошло с тех пор, как я последний раз на каноэ переплывал эту реку. Ты чувствуешь, чем пахнет ветер, Матотаупа? Тает снег в прериях и лесах, земля пьет воду; пробуждаются травы, распускаются почки деревьев. Видят ли твои глаза, Матотаупа? Посмотри, здесь десять воинов племени дакота. Они на земле своей родины, но они не свободны, они как волки или лисицы в руках у белых. Родичи наши, наши братья, сыновья, дочери ушли от белых в далекие леса севера, в Канаду. Что же нам теперь делать, Матотаупа, скажи? Мы неспокойны, как жаждущие бизоны, которые почуяли запах воды.

— Уходить, — спокойно сказал Матотаупа.

— Белые люди не дадут нам уйти.

— Они будут пытаться помешать, но нам надо быть хитрее. Нас немного. Уйти нужно во время представления. Вы оденетесь в платье белых и уйдете. Я догоню вас.

— Но у нас нету одежды, которую носят белые.

— Поющая Стрела купит ее сегодня. Я дам ему золото и серебро с изображением молнии. Хау.

— Хорошо. Мы будем ждать. Но что надо делать нашим мужчинам?

— То, что я прикажу. Если вы готовы к этому, я вас поведу. Хау.

— Хау. Пусть Матотаупа будет нашим вождем, мы согласны ему подчиниться.

У Матотаупы был табак и огниво. И, хотя курение в расположении цирка было строго запрещено, они все-таки раскурили трубки.

Когда трубки были выкурены, Матотаупа вручил Поющей Стреле несколько долларов.

И тут снаружи послышалась какая-то беготня и крики. Было похоже, что кого-то ищут. Матотаупа и Харка поспешили покинуть фургон и незамеченными прошмыгнули в конюшню. И только тут, как следует прислушавшись, они поняли причину волнения.

— Тигрица сбежала! Тигрица сбежала!

Харка подошел к клетке и убедился, что тигрицы нет, однако клетка была в целости и заперта на замок.

— Где укротитель? Рональд! Рональд!

Харка побежал к фургону укротителя, Матотаупа остался у лошадей: раз тигрица на свободе — она может наброситься на них.

Фрэнка Эллиса тоже не было видно, и это было на него не похоже. По-видимому, он спрятался в фургоне дирекции.

А что, если тигрица убежала из цирка? Тогда придется сообщить полиции, и можно себе представить, что произойдет в городе! Но и сейчас в цирке была полная сумятица, и Поющая Стрела мог спокойно отправиться в город за покупками, никто не обратил на него внимания.

И вот Харка у фургона, половину которого по специальному разрешению директора Рональд занимал один. Юноша позвонил, спокойно открыл дверь и вошел. С таким же спокойствием он прикрыл за собой дверь и… замер. Перед ним стоял режиссер. На откидной койке лежал Рональд, еще не снявший кольчуги. Рядом с ним на полу спокойно сидела тигрица. Она положила свои лапы на грудь Рональда, голова ее была рядом с лицом укротителя, и он спокойно поглаживал ее по шее. А она даже щурила от удовольствия глаза, ее хвост чуть-чуть подрагивал. Она повернула морду к вошедшему Харке, но увидела прежде всего Фрэнка Эллиса и заурчала. Ну и великолепные же клыки, как они ослепительно сияют! Ее оскал и урчание напоминали о том, что существуют девственные леса, темные ночи и что человек — существо маленькое и беззащитное.

Харка тоже потихоньку повернул голову и посмотрел на Фрэнка Эллиса. Он был не выше юноши. Лицо Эллиса было бело как мел.

— Извольте стоять спокойно! Совершенно спокойно, Эллис, — сказал укротитель. — Я ничем не смогу вам помочь, если вы хоть чуть пошевельнетесь, я не сумею вас спасти. Но если вы будете стоять как соляной столб, зверь не тронет вас, и мы сможем хорошо провести время. Я вам давно хочу кое-что рассказать. Нет… нет. Ни слова. Тигрица не переносит вашего голоса. Любое ваше слово может вызвать ее ярость. Ах, что же я вам хотел сказать?.. Да, я действительно не знаю, как тигрица выбралась из клетки, ведь я же не ясновидящий. Если бы я сам выпустил ее, я бы, вероятно, помнил это, ведь я не лунатик. Во всяком случае, тигрица пришла ко мне. Воспитанный зверь, не правда ли? Представьте себе, ведь она могла растерзать наших лучших коней, но она даже и не подумала это сделать, она просто пришла ко мне. Нет, вы только поймите, не поддающийся дрессировке бенгальский тигр из джунглей и — как домашняя кошка! Это необыкновенно! Это сенсация из сенсаций! Вы не находите?

Вы знаете, дорогой Эллис, вам следует получше изучить психику животных, вы ведь не имеете о ней ни малейшего представления. Вы хотите, чтобы звери рычали, огрызались, щелкали зубами и все потому, что вам надо побольше денег. Но вы не хотите знать, почему рычат звери и на что они при этом способны. Вот сегодня утром разъяренная кошечка и в самом деле хотела наброситься на меня. Вы не видели этого, потому что вы не понимаете животных. А вот номер, который сейчас перед вашими глазами, мы могли бы показать и публике. Успех — гарантирован.

Как хотите, господин Эллис, но я дам вам еще один совет: не наказывайте сегодня молодого индейца и вообще воздержитесь от наказаний. Индейцы мстительны и горды. Они так же чувствительны к несправедливости, как и всякий другой человек. А вы, вы так же плохо знаете индейцев, как и тигров. Итак, извольте не трогать юношу, иначе я не ручаюсь, что в один прекрасный день он не выстрелит в эту кучу дерьма, которая называет себя режиссером. И это произойдет тогда, когда у вас как раз будут полные сборы.

Имейте в виду и запомните, что я не собираюсь расставаться со своей тигрицей. А если кто-нибудь попытается нас разлучить — наступит катастрофа. Животные не послушают никого другого, они знают только меня, мы принадлежим друг другу. Понимаете вы это?

Я начал работать в цирке, когда вы еще и не думали стать режиссером, в цирке вырос…

Ну, кажется, я уже много наговорил, надо немножко и отдохнуть. Тигрица, моя славная кошечка, укладывайся поудобнее.

Харка смотрел на все это с радостью, хотя и понимал, что Рональд рискует. Да, Фрэнк Эллис — это настоящий хищник, ужасный зверь, и хоть один раз Рональду стоило с ним так поиграть.

— Гарри, мой мальчик, — сказал Рональд, поудобнее расположившись на койке. — Я не буду тебя задерживать, ты принадлежишь к тем, удел которых работать. Иди. Тигрица к тебе всегда относилась хорошо, можешь спокойно идти. Но вас, Фрэнк Эллис, я предупреждаю: не вздумайте попытаться ускользнуть. Вам, дорогой, это не удастся. Как видите, я совсем не бесчеловечен, я совсем не хочу вашей гибели. Я думаю, мы договоримся, и я действительно не хочу ничего другого, как хотя бы один раз поговорить с вами в спокойной обстановке. Хотя бы один раз за три года, ведь у вас никогда не находилось для этого времени.

Так вот, вам известно, что моя родина — вовсе не Индия, а Штирияnote 1. Прекрасная страна. Вы не слыхали о ней? Ну что ж, я немного расскажу вам о моей родине, и время до начала представления не будет тянуться так долго. А когда сегодня вечером мой номер закончится, я дам тигрице немного поразмяться, побегать. Ну, а уж до представления пусть она побудет здесь…

Хэлло! Всего тебе хорошего, Гарри!

Юноша отступил к двери и приоткрыл ее, чтобы выйти. Эллис попытался пошевелиться, но тут же раздалось грозное рычание тигрицы, и он замер.

Выйдя наружу, Харка оказался перед директором, несколькими служителями и Старым Бобом. Несколько поодаль стояли другие рабочие цирка.

— Там происходит что-нибудь ужасное? — спросил директор, вытирая со лба пот.

— По-моему, нет, — ответил Харка. — Сегодня хищники покажут новый номер, и разговор идет о кое-каких мелочах. Только двери фургона отворять нельзя.

— А режиссер?

— Он снова приступит к своим обязанностям, как только они закончат. А пока придется обойтись без него.

— Слава богу! Значит, номер с хищниками состоится. Ну, тогда все в порядке, — произнес директор и удалился.

К Харке подошел Старый Боб.

— Мальчик, но как же туда попал Эллис?

— Не знаю.

— Очень просто, — со смехом пояснил один из рабочих. — Рональд высунулся из окна и попросил меня, чтобы я позвал Эллиса для разговора о сегодняшнем представлении. Вот Эллис и пришел. А как уж Рональд провел в фургон тигрицу — этого никто не видел. О-хо-хо, — застонал он от смеха и, бросившись на землю, продолжал дико хохотать, — ну и Эллис! Ой, не могу! Ну и приключение!

— Еще один припадок сумасшествия, — сказал Старый Боб и улыбнулся, растянув рот до ушей. — Жду не дождусь вечера, сегодня уж обязательно должно произойти что-то невероятное. Если Эллис живым выберется из фургона, будет два тигра и один из них — двуногий.

Харка подумал, что Старый Боб рассуждает так же, как и он.

Дневное представление обошлось без происшествий. Номер с хищниками и нападение на почтовую карету не демонстрировались, они предназначались для вечернего представления, билеты на которое были в два раза дороже.

Когда наступил вечер, маленькая Кэт была уже разнаряжена. Как и полагалось в те времена, на ней были длинные кружевные панталоны, жакетка до колен, блуза с белым накрахмаленным воротничком и жилет. Наготове был и капор с лентами, которые завязывались под подбородком. Девочку совсем не было слышно, она старалась в последние минуты не попасться на глаза тетушке Бетти. Отец спокойно сидел на обитом шелком стуле и ждал: тетка еще не закончила свой собственный туалет, и хотя карета уже была готова, она не торопилась.

Наконец она вышла и сказала, что теперь ее сердце спокойно, так как приготовления закончены, что и всегда все должно проходить вот так размеренно и без спешки и только в этом случае она сумеет сохранить свое здоровье. Последовало еще добавление, что Кэт с ее непоседливостью — это гвоздь в тетушкин гроб, но эти слова были произнесены уже достаточно тихо, и Сэмюэл Смит не слышал их.

Маленькое семейство разместилось в карете, и две раскормленные старые клячи потрусили рысцой. У кучера были курчавые седые бакенбарды, но чисто выбритый подбородок. Да и все семейство не производило впечатления людей, шагавших в ногу с растущим промышленным и торговым городом. А когда в пути тетя Бетти обратила внимание на новые, только что выстроенные дома, она сказала:

— Ты знаешь, Сэмюэл, я плохо чувствую себя на севере, очень плохо. Как только тут станет поспокойнее после этой войны, я закончу свои дела, все распродам и уеду на юг. А нынешняя зима была невероятно холодной.

— Как хочешь, тетушка, — смиренно ответил Смит.

Карета остановилась возле цирка. Выскочил служитель в красной ливрее и помог вылезти Кэт, Смит позаботился о тетушке Бетти. Служитель, взяв билеты из рук Смита, провел семейство сквозь толпу под огромные аншлаги, к контролю. Контролер почтительно поклонился и проводил их до ложи. На тетушку Бетти такое обращение произвело впечатление, и она тут же заметила:

— Я же говорила, что это первоклассный цирк!

Они были одними из первых зрителей, занявших свои места. Соседняя ложа еще пустовала. Тетушка вынула лорнет и критическим взглядом принялась рассматривать лампы, зрителей, постепенно наполняющих цирк.

— Семейство Финлей обычно опаздывает, — сказала она. — Но это совсем не из-за Анни. Анни — пунктуальна, но ее муж… Это всегда неприятно, когда люди не пунктуальны. Пожалуйста, заметь себе это, Кэт. Вот твой отец совершенно пунктуален, и ты можешь с него брать пример.

— Конечно, тетушка Бетти, — поспешила ответить Кэт, хотя мысли ее были заняты совсем другим.

На девочку обрушилась бездна новых впечатлений. Высоко под куполом висели какие-то штанги, свешивались канаты непонятного назначения. На эстраде оркестр настраивал инструменты, и беспорядочные звуки дополняли атамосферу ожидания заманчивого зрелища. Служители цирка в красных ливреях сновали между рядами, рассаживая зрителей. Миловидные девушки разносили сладости.

— Пожалуйста, ничего не покупай, Сэмюэл, — сказала тетушка Бетти. — От сладостей только портятся зубы.

— Как хочешь.

Кэт двоим детским инстинктом чувствовала, что отец ее отнюдь не безвольный человек, он просто устал от бесконечных мелких сражений и потому на все соглашался.

Но тетушке Бетти не понравилось, что она не слышит возражений, она любила доказывать свою правоту, а тут с ней так легко соглашались. И кажется, настроение у тетушки уже начинало портиться, но, к счастью, в соседней ложе появилось семейство Финлей.

— А не слишком ли мы близко к арене? — спросил господин Финлей, солидный мужчина, чьи капиталы успешно оборачивались в мукомольном деле. — Запах животных и пота, пыль на арене — это, Анни, не очень-то приятно. И подумай о своей астме, ты же не переносишь пыли.

Пока господин Финлей говорил, юный Дуглас, мальчик немного постарше Кэт, скорчил замеченную только Сэмюэлем Смитом и Кэт преуморительную гримасу, точно вдыхая пыль и показывая, что ему хочется чихнуть. Девочка заулыбалась: смеяться в присутствии тетушки Бетти, разумеется, было недопустимо. Между тем тетушка нашла новую возможность для дискуссии — она вступила в спор с господином Финлеем о том, какие места в цирке и в театре следует считать наиболее удобными и приличными. Мнение свое она обосновывала чрезвычайно важными и жизненными причинами. Господин Финлей был внимателен к тетушке Бетти, ведь она вложила немалые деньги в его предприятие.

Кэт и Дугласа лихорадило от нетерпения. Но вот оркестр заиграл выходной марш, и нарядная процессия артистов и животных вышла на арену. Этот цирковой парад под звуки щекочущей нервы музыки производил на Кэт и Дугласа не меньшее впечатление, чем в прошлую осень на Харку, только мальчик и девочка обращали внимание совсем не на то, что когда-то особенно интересовало юного дакоту. Широко раскрыв глаза, оба, не отрываясь, смотрели на искусниц верховой езды. В балетных костюмах, в кружевах, с маленькими коронами в светлых волосах, они с улыбками посылали зрителям воздушные поцелуи, припрыгивали в своих белых шелковых сапожках на крупах коней. Кэт тут же мысленно представила себя в роли такой наездницы, а Дуглас себя — смелым ковбоем, скачущим позади маленьких принцесс. В рядах зрителей раздались первые аплодисменты и крики приветствия. Дуглас и Кэт тоже захлопали в ладоши.

— Не так громко, — прошептала тетушка Бетти. — Молодая леди всегда должна быть сдержанной в проявлении своих чувств.

Кэт, словно разбуженная посреди прекрасного сна, как-то болезненно сжала губы. Но тут же ее внимание было поглощено верблюдами и слонами, показавшимися на арене, и тетушка Бетти снова была забыта. На спине слона сидел погонщик в тюрбане, а у него на плече — маленькая обезьянка, одетая, как девочка, в жакетку, блузку и головной платок. Обезьянка поднялась на цыпочки и начала кланяться и посылать воздушные поцелуи, как это только что делали наездницы. Дети в цирке дружно смеялись, и взрослые тоже заразились весельем детей.

— Посмотри, посмотри! — закричала Кэт, инстинктивно протянув ручонку через барьер, разделяющий ложи, и похлопав по руке Дугласа.

Тетушка Бетти тут же поймала ручонку Кэт и водворила к ней на колени, где полагалось быть рукам воспитанной девочки.

Но Дуглас уже знал, на что надо смотреть. На арене показались четыре изумительно красивые лошади — две вороные и две белые.

— Чистокровные арабские скакуны, — пробормотал Сэмюэл Смит.

На вороных сидели юноши, а на белых — девушки в традиционных костюмах английских наездников.

— Дети лорда! — прошептал Дуглас.

Кэт и ее маленький друг были поражены. Дети! Такие же дети, как они — на арене! На щеках Кэт заиграл румянец. Она совершенно не заметила, как свободные места в их ложе заняли трое мужчин. Тетушка Бетти насторожилась, но тут же успокоилась, так как и вид, и поведение этих мужчин вселило в нее уверенность, что они достаточно воспитаны.

Парад цирковых артистов заканчивался. На арене остались «сыновья лорда» на танцующих вороных. Легким движением поводьев они подняли коней на дыбы.

— О, эти юноши — наездники первого класса, — прошептал один из усевшихся в ложе Смита мужчин. — Из такого материала могут получиться великолепные артисты. Но для этого нужно время, а значит, и деньги. Оправдает ли себя такое предприятие?

— Почему же они не снимают цилиндров, ведь, кажется, наступило время раскланяться?

— Может быть, они не слишком уверенно себя чувствуют, ведь руки у них заняты. Не хватает еще им умения.

— Не думаю. Они сидят на конях как влитые — и никакого волнения. Это недоработка режиссера. Если бы этих юнцов еще обучить хорошим манерам…

Но вот юные всадники опустили коней и ускакали с арены. Униформисты, сопровождаемые клоунами с их вечными прибаутками, быстро раскатали большой красный ковер. На нем запрыгали партерные акробаты. Они вертелись в прямых и обратных сальто, перескакивали друг через друга, ловили друг друга в воздухе и в заключение построили пирамиду. Прежде чем зрители успели как следует разобраться в их антраша, номер сменился другим. Наездницы разыграли с маленькой обезьянкой сценку: «Долли в школе». Кэт даже закашлялась, потому что смеяться вслух ей не разрешалось. А когда учитель, которого изображал Старый Боб, решил быть построже, ученица Долли забралась позади него на школьную доску и принялась строить невероятнейшие гримасы.

— Довольно мило, но совершенно непедагогично, — не преминула заметить тетушка Бетти, только что едва справившаяся с приступами смеха.

— Я не думаю, чтобы Кэт в вашем доме могла попробовать подражать подобным проделкам, — ответил Смит, стараясь сохранить серьезное выражение лица.

Тетушка Бетти посмотрела на него удивленно. Что он этим хотел сказать?

И вот последний перед большим антрактом номер — «Дети лорда». Служители внесли декорации, изображающие фасад замка и сад. Зимой, в разгар острейшей конкуренции, Старый Боб оформил этот номер за свой собственный счет. «Дети» снова появились на своих белых и вороных конях. Мальчики соскочили с коней, девочки сделали то же самое с помощью слуг, придерживающих стремена. Девочки скинули костюмы наездниц, и остались в высоких сапожках, кружевных панталонах, жилетах и блузках, ну совсем как «маленькие Кэт». А юноши — совсем как Дуглас. «Дети» стали гулять по саду, но туда забрели четыре осла. Испуганные девочки вскрикнули, и мальчики тотчас поспешили им на помощь.

— Как это правильно показано, — заметила тетушка Бетти. — Едва девочки столкнулись с этими дикими животными, как тут же подоспели мальчики.

Однако никто в ложе не нашел времени разбираться в женской психологии, так как все следили за ритмичными прыжками ослов, нападающих на девочек, и за тем, как мальчики в том же ритме отражали все попытки ослов напасть.

— Несомненно, неплохой замысел, — сказал один из мужчин в ложе номер семь, — но декорация должна бы выглядеть по-другому.

Кэт и Дуглас даже раскрыли рты, следя за событиями, разворачивающимися на арене. Старый Боб изображал отца, испугавшегося за своих детей, он звал на помощь. Но когда вбежали слуги, они застыли в немом удивлении, увидев, что дети лорда спокойно уселись задом наперед на ослов. И только что яростно брыкающиеся дикие ослы подчинились своим наездникам и спокойно увезли их с арены. Вызванные дружными аплодисментами девочки и мальчики снова появлялись на арене, но уже на своих великолепных конях. Юноши в знак приветствия опять подняли коней на дыбы.

— Превосходно, — громко сказал Сэмюэл Смит.

Однако цилиндров юноши опять не сняли.

— Да, они воспитаны очень поверхностно, — произнесла тетушка Бетти. — Хорошее воспитание — ну где бы они его могли получить, эти несчастные дети цирка.

Кэт расслышала только два слова: «дети» и «несчастные». Ну почему эти дети, вызвавшие такую бурю аплодисментов, — несчастные? Интересно, как они живут? Как они выглядят в своей обычной жизни, когда покидают арену? И как они выучились таким фокусам?

— Папа, — сказал Дуглас своему отцу, высокоуважаемому господину Финлею. — Я хотел бы познакомиться с этими юношами. Сходим к ним?

— Ни в коем случае. Этот сброд и мы — два разных мира. Мальчики изображают лордов, но они же не лорды.

Дуглас уже однажды слышал нечто похожее, когда отец застал его на мельнице разговаривающим с каким-то оборванцем. Тогда мальчик долго раздумывал о случившемся. На этот раз философия отца уже не вызвала у него особых размышлений. «Да, — подумал мальчик, — отец, пожалуй, прав…» Но последние слова вызвали у него неожиданный протест, и он сказал:

— Но если он — их отец — был бы лорд, может быть, они меня бы и не приняли.

И тут Дуглас получил затрещину. Уважаемый республиканец, мистер Финлей раздавал затрещины так ловко, что никто ничего и не заметил, впрочем, кроме тетушки Бетти и Кэт. Кэт покраснела за Дугласа. Мальчишка скорчил гримасу презрения: он еще настолько плохо разбирался в жизни, что его собственная судьба не столько волновала его, сколько интерес к «Детям лорда».

Начался большой антракт, и Дуглас нашел возможность потихоньку поговорить с Кэт. Это была блестящая возможность поговорить с девочкой, с девочкой, которая уже держала себя как взрослая.

Тетушка Бетти приняла все меры, чтобы подслушать, о чем шепчутся дети, но тут поднялись трое незнакомых мужчин, потом господин Финлей выходил из ложи, и ее, вынимание было отвлечено.

Конферансье сообщил, что во время антракта можно посмотреть животных. Самюэл Смит мигом ухватился за возможность покинуть ложу и взял с собой обоих детей.

Тетушка Бетти немедленно обратилась к господину Финлею. Она обратила внимание, что один из неизвестных мужчин, и господин Финлей обменялись поклонами. Значит, господин Финлей знает, что это за люди.

— Один из них — деловой человек, сотрудник банка, — вполголоса сообщил тот тетушке Бетти. — Я слышал случайно, что банк этот зимой дал цирку ссуду, и теперь они, конечно, надеются получить ее обратно. Второй господин, мне кажется, антрепренер цирка «Би энд Би», возможно, он надеется высмотреть тут какой-нибудь номер и переманить артистов. Кто третий — не знаю. Он все время молчал.

Госпожа Финлей перешла к тетушке Бетти. В ее ложе во втором ряду стульев расселась, по ее мнению, не очень подходящая компания — богатырского телосложения мужчина и две одетые довольно прилично, но не производящие впечатления дамы. Не исключено, что это золотоискатель, нарвавшийся на хорошую жилу и позволивший себе взять билеты в ложу, в которой сидят уважаемые люди. Госпожа Финлей была довольна, что хоть на время антракта может избавиться от этого сомнительного общества.

Во время антракта на арене была установлена огромная клетка для номера с хищниками, устроен проход для зверей.

— Интересно, Анни, насколько эта клетка обезопасит нас от бенгальских тигров?

— Не беспокойтесь, леди, — отозвался из соседней ложи невоспитанный сосед госпожи Финлей, — если хоть одна из этих бестий прорвется, я ее тут же уложу.

Тетушка Бетти вытащила маленький флакончик с освежающей водой, полила ее на пальцы и побрызгала лицо. Это, конечно, понадобилось ей отнюдь не для защиты от хищников, а для того, чтобы поставить на место этого невоспитанного, зарвавшегося, вмешивающегося в чужой разговор человека.

Харка возвратился в фургон. Матотаупа был здесь. Мальчик сбросил костюм наездника, распустил косы так, что волосы снова упали на плечи, и, забравшись в подвесную койку, свернулся в клубок, как еж, ощетинившийся своими иглами. Уже много недель номер с ослами вызывал у него раздражение. Это зрелище уже не представлялось ему таким веселым, как тогда, когда он только придумал номер и, смеясь, рассказывал о нем Старому Бобу. Нет, это не смешное, это жалкое зрелище, и еще этот нелепый костюм. Кроме того, езда в седле со стременами требовала от мальчика больших усилий и внимания. Ему пришлось заново учиться: учиться по-другому распределять свой вес на коне, привыкать к иному поведению животного. И когда в этом шумном и скверно пахнущем городе белые люди аплодировали «сыновьям лорда», ему хотелось сбросить свой цилиндр и показать им, что он сын вождя и принадлежит прерии.

Сегодня все должно каким-то образом разрешиться, как — Харка еще не знал, отец до сих пор ничего ему не объяснил. Он только сказал ему, что это будет в конце представления. И вот Матотаупа обратился к сыну:

— Будь готов, Харка — Твердый как камень. А сейчас — иди к Рональду, ты ему нужен.

Харка натянул легины и мокасины и направился к фургону укротителя. Здесь все было так же, как днем. Рональд пытался одной рукой зажечь лампу, вторая, видимо, болела после удара тигра. Фрэнк Эллис стоял, опершись на стенку, и по лицу его катился пот.

— Гарри, — сказал Рональд, — через двадцать минут начнется мой номер. Сегодня я буду работать совершенно по-новому, я буду импровизировать. Сегодня я тщательно все обдумал, у меня было для этого время, и мне никто не мешал. Я рассказал все господину Эллису. Кажется, он согласен. Пройди, пожалуйста, в этот проход, встань в ногах моей откидной койки и задерни занавеску, чтобы тигрица не могла видеть господина Эллиса. Как только ты сделаешь это, господин Эллис должен моментально исчезнуть за дверью и пока не появляться нигде, где бы его могла увидеть тигрица, иначе я ни за что не ручаюсь. Животное стало очень непослушным, и это результат неровного с ним обращения, к которому я вынужден был прибегать в последние годы. Я уже все это объяснил господину Эллису. Оказывается, и этот человек может быть понятливым, когда на него смотрит тигрица. Ну ладно, это я так… Как только Фрэнк Эллис достигнет безопасного места и когда раздастся первый звонок, побеспокойся, пожалуйста, чтобы все вокруг исчезли — и конюхи и рабочие. Я сам сведу тигрицу в клетку.

— Хорошо.

Харка спокойно прошел к Рональду и задернул занавеску так, как сделал бы это в типи, закрывая в нее вход. Тигрица посмотрела на юношу, но даже не пошевельнулась.

В это же самое время Сэмюэл Смит с Кэт и Дугласом был на пути в зверинец. Как только они скрылись с глаз тетушки Бетти, дети оживленно заговорили. Они направились сначала к помещению, где стояли привязанные на цепи слоны, где были верблюды, ослы и лошади. Смит больше всего интересовался лошадьми, и конюх, тот самый, который покатывался со смеху по поводу происшествия с Фрэнком Эллисом, с каким-то особенным удовольствием отвечал на вопросы хорошо одетого господина с детьми. Конечно, он не сомневался, что получит чаевые. Смит неплохо вознаградил его и попытался побольше разузнать у него о труппе индейцев, но юнец не много мог о них рассказать и только уверял, что заключительный номер программы сегодня будет необыкновенно интересный. Кэт поинтересовалась, где же сейчас «дети лорда».

— К сожалению, моя маленькая мисс, я ничего не могу сказать, — ответил конюх. — Дирекция во время представления не разрешает разговаривать с артистами.

— О, я вижу, тут строгие порядки, — заметил Смит.

— Да, господин, вы не ошиблись, так уж это заведено господином Эллисом, режиссером. Его глаза — они повсюду и нигде. То есть я хочу сказать, что вообще-то они всюду, а вот сегодня — нигде.

Смит слегка приподнял брови, так как нашел последнюю фразу несколько непонятной. Эта болтовня уже не нравилась ему, и, оставив канюха, он отправился с детьми к обезьянке, которая печально сидела в уголке клетки, потому что весенний вечер был слишком холоден для нее. К клеткам со львами и тиграми не пускали: представление после антракта начиналось с показа хищников.

Зрители занимали места. Легкий шумок разговоров наполнял большой шатер. И наконец оркестр заиграл какие-то дикие ритмы. Через маленькую дверь в клетке на манеж вышел Рональд. Ассистенты заняли свои места у прохода, двое стояли со шлангами наготове.

На укротителе был нелепый наряд. На левое плечо и на грудь была наброшена накидка, изображавшая шкуру леопарда. За широким кожаным поясом заткнуты пистолеты и бич. Ремни от сандалий оплетали ноги до колен. Кисти рук и предплечья были защищены толстой кожей. На голове его был шлем с забралом.

В проходе показалась тигрица с янтарными глазами. Она вышла на арену. За ней — тигр и львы. Львы сразу же заняли свои места на тумбочках. Они показали хорошую выучку. Но трое мужчин в ложе номер семь наморщили лбы. Кажется, им это не нравилось.

Тигрица, пробежав немного по арене, вдруг повернулась и в два прыжка настигла укротителя, бросилась на него. Человек потерял равновесие и упал. Крик ужаса пронесся по рядам публики. Тигрица и человек сцепились и катались по песку. И вот он уже лежит распластанный под хищником. Музыка смолкла. Складки на лицах мужчин из седьмой ложи разгладились. В цирке стало совершенно тихо.

Вдруг неожиданным движением Рональд отбросил тигрицу, подбежал к трамплину, подпрыгнул, повис на трапеции, затем подтянулся на руках и спрыгнул вниз, сделав в воздухе сальто. Тигрица тоже прыгнула с трамплина, и, едва она коснулась песка, Рональд был уже рядом с ней.

— Тигра, — произнес он примирительно.

Тигрица отошла в сторону и улеглась на песок. Но с другой стороны арены донеслось громкое рычание тигра. Зверь обнажил клыки. Кэт и Дуглас побледнели. Тетушка Бетти прижала ко рту платок. Она уже совершенно забыла про детей.

В тени, у входа на манеж, невидимый публике, стоял Харка. Он видел только Рональда. Мальчик хорошо знал, почему Рональд затеял такую опасную игру. Он боролся за свою жизнь, за жизнь своих животных. Он не хотел разлучаться со своими зверями, даже если цирк в результате финансовых неурядиц попадет в другие руки. Может быть, господа в седьмой ложе скажут: «О, это высокий класс! Этот номер нам подойдет!» Как когда-то в Древнем Риме цезарь мог поднять большой палец или опустить — и этим даровать жизнь или смерть, так и эти люди, которые сидели в ложе, обитой пурпуром, обладали силой даровать жизнь или смерть.

Тигр еще раз зло зарычал, а намерения тигрицы, лежащей на песке были неясны. Рональду просунули сквозь прутья горящее кольцо и второй бич.

— Алле, хоп! — вскрикнул он.

И тигрица, точно повинуясь его внушению, совершила изумительно красивый прыжок сквозь полыхающий огнем обруч.

Тигр продолжал рычать.

— Такур, Такур!

— Р-р-р-р-р, ш-ш-ш-ш…

— Такур!

Рональд не вытащил ни пистолета, ни бича. С обнаженной грудью он сделал несколько шагов навстречу ворчащему зверю.

— Такур!

Тигр немного попятился назад и напружинился, приготавливаясь прыгнуть на укротителя.

— Такур!

— Р-р-р-р-р-р, ш-ш-ш-ш-ш…

И тут тигрица подскочила к тигру и закатила ему звонкую затрещину.

Тигр зашипел, зашевелил усами, и звери, кажется, готовы были вцепиться вдруг в друга.

— Тигра! Такур!

Звери чуть отодвинулись друг от друга. Рональд подскочил почти вплотную к ним и устремлял свой взгляд то на одно, то на другое животное, стараясь смотреть прямо в глаза.

— Тигра! Такур!

Единоборство воли длилось больше минуты. Оба животных и человек казались изваянной бронзовой группой. И только рокочущее ворчание зверей напоминало о том, что хищники — настоящие. Но вот тигр как-то обмяк и закрыл пасть.

— Тигра, на место!

Тигрица повернулась и, как провинившийся ребенок, прыгнула на свою тумбу.

— Такур — алле!

Приказ был решительный, и непослушание исключалось. Тигр прыгнул на трамплин, а оттуда сквозь пылающий обруч на соседнюю подставку.

— Браво, Такур, браво!

Тигр спокойно сидел на своем месте.

Тогда настала очередь львов, они, только что легким ворчанием сопровождавшие все происходящее с тиграми, безропотно совершили полагавшиеся им по программе прыжки, а Белло подошел и потерся головой о колени укротителя.

— Р-р-р-р-р-р, — зарычала недовольная тигрица.

Рональд погладил Белло по голове. Напряжение публики ослабло, то там, то тут появились улыбки, по рядам пошел шепот. Но тигрица, кажется, реагировала на происходящее иначе:

— Р-р-р-р-р-р, ш-ш-ш-ш-ш…

— Место, — резко крикнул укротитель.

Тигрица подобрала лапы и уселась, но было видно, что она недовольна. Оркестр тихо заиграл вальс.

— Всевышний господь, — проговорила тетушка Бетти. — Это великолепно, но только уж поскорей бы все кончалось.

Рональд кивнул головой, чтобы подняли откидную дверь. Тигр и львы тотчас же бросились в проход. Но тигрицу укротитель оставил на манеже.

— Тигра, иди сюда!

Рональд погладил ее. Музыка снова смолкла, Рональд продолжал гладить животное, потом положил руку на морду зверя.

Харка из глубины прохода смотрел на него и боялся пошевельнуться: если в такой момент испугать зверя, в нем может проснуться дикий инстинкт…

Рональд правой рукой взялся за верхнюю челюсть зверя, а левой — за нижнюю. Медленно раскрыв пасть зверя, он сунул между страшных зубов свою голову. Тигрица сохраняла спокойствие. Так же медленно человек вытащил голову из пасти зверя.

— Браво, Тигра, браво!

Укротитель улегся на землю и стал играть с этой большой кошкой.

Кэт и Дуглас облегченно вздохнули, позволил себе пошевельнуться и Харка. Музыка снова заиграла вальс, раздались аплодисменты, а когда Рональд поднялся с арены и поднял руки в гладиаторском приветствии, гром рукоплесканий мог сравниться разве что с грохотом водопадов Миссисипи.

— О, это высокий класс, — сказал один из находившихся в седьмой ложе мужчин. — Этот человек нам нужен.

Рональд несколько раз выходил раскланиваться перед публикой и наконец совсем ушел с арены. По дороге ему попался Харка. Рональд на секунду обнял его и сказал: «Выиграно».

Покачиваясь как пьяный, направился Рональд к своему фургону. Как только он улегся на откидную кровать, вошел Харка и подал ему сигарету. Мальчик хорошо знал, где Рональд их прятал. Напряжение с лица укротителя спало, успокаивалось дыхание.

— Я пришлю к тебе Боба, — сказал Харка. — Мне надо уходить, сейчас будет наш номер.

Юноша нашел Старого Боба у Матотаупы. Оба наклонились над небольшим столом и в колеблющемся свете лампы рассматривали какую-то книгу. Они так были увлечены этим занятием, что даже не спросили, зачем пришел Харка, они только кивнули ему, чтобы он тоже посмотрел книгу. Толстая книга в кожаном переплете блестела золотым обрезом. На картинках в ней были изображены индейцы и белые. Отвратительные индейцы и не менее отвратительные белые. Несколько индейцев и белых были посимпатичнее. Старый Боб объяснил Харке, что человек, который написал эту книгу, уже умер, имя его — Купер, а книга называется «Кожаный Чулок». Юноша узнал, что в книге рассказывалось о борьбе краснокожих и белых в диких лесах у восточных озер, в тех местах, из которых краснокожие давным-давно изгнаны. На последней картинке был изображен привязанный к дереву мужчина, под ним — костер. В отдалении стоял вождь и группа воинов. Две юных белых девочки сидели рядом с красивой молодой индианкой. В глубине позади дерева стояли Длинные Ножи с ружьями, направленными в землю.

И хотя Харку очень заинтересовала книга, он все-таки прежде всего выполнил свой долг: передал Старому Бобу, чтобы он пошел позаботиться о Рональде. Отец и сын остались одни.

— У нас еще есть время, — сказал Матотаупа. — Сегодня представление продлится до полуночи и будет еще второй антракт. Слушай, что будем делать мы. Здесь Рэд Джим. Он сидит в шестой ложе. Он был у меня и хочет выступать в нашем номере вместо Буффало Билла. В цирке же и ковбои, которых мы с тобой не знаем, но они тоже будут с нами работать. Старый Боб рассказал мне историю, которую ты видишь на картинке в этой книге. Эту историю знают многие из зрителей, и что-то похожее на нее мы и разыграем на арене. Это понравится белым людям и не унизит нас. В конце номера покажутся не Длинные Ножи, а ковбои. Предводитель ковбоев со своими двумя или тремя лучшими наездниками вступит в борьбу против нас с тобой, против Поющей Стрелы и еще какого-нибудь воина. Как кончится эта борьба — неизвестно, мы не будем ни убивать, ни ранить друг друга, но будем много стрелять и попробуем кого-нибудь изловить с помощью лассо. Мы поднимем страшный шум, и будет много пыли. А дальше… дальше произойдет то, о чем я тебе пока не скажу, но держи открытыми глаза и уши, следи за каждым моим жестом. Надейся на меня.

— Да, отец.

Полотнища циркового шатра слегка колыхались от поднимающегося ветра. Царило оживление большого представления. Зрители были довольны и не жалели о дорогих билетах, но они ждали и еще чего-то необыкновенного. Представление катилось как хорошо смазанное колесо. Распоряжался представлением заместитель Фрэнка Эллиса, и пока у него не было поводов для волнения и недовольства. Единственно, что беспокоило его, — это поднимающийся свежий ветер, и он направлял всех не занятых в представлении рабочих укреплять колышки и растяжки огромного шатра. Погода весной изменчива, могла разразиться буря, и надо было принять меры, чтобы все обошлось без происшествий.

На арене появились слоны. Внушительные размеры этих животных, их сила, добродушие и ум, естественно, произвели на зрителей впечатление.

Медведи в намордниках ходили друг за другом и танцевали. Морские львы играли с мячом. Потом Старый Боб исполнил свой испытанный номер. Стол, стул, высокий шкаф. Старый Боб прохаживался вокруг, изображая глубоко задумавшегося рассеянного ученого. Носовой платок он вместо кармана бросил на песок, а когда стал чихать, принялся спрашивать у детей, где же он его потерял. Чтобы лучше расслышать подсказки, он долго вертел головой во все стороны, прикладывая руки к ушам, и наконец, сделав вид, что понял, воскликнул: «О, как это далеко и как трудно достать!» Под общий хохот он лез через высокий шкаф и, сделав сальто, падал на землю у самого носового платка.

— О, наконец-то! Спасибо! Спасибо! — кланялся он во все стороны.

Зрители были довольны и аплодировали.

В антракте детям была предоставлена возможность покататься по арене на верблюдах.

— Девочке это не к лицу, — сказала тетушка Бетти. — Ты же, Кэт, не хочешь стать замарашкой?!

Кэт не смела возражать, но слезы наворачивались у нее на глаза. И в этот критический момент Сэмюэл Смит поднялся, взял девочку за руку и сказал:

— Пусть мальчики покатаются, а нам на это смотреть совсем не обязательно. И потом это для самых маленьких детей, которые не умеют сидеть в седле. Мы с тобой лучше пойдем еще раз посмотрим животных.

Он улыбнулся тетушке Бетти и со своей дочуркой, единственным самым дорогим для него на свете человеком, вышел из шатра.

Кэт была согласна с отцом и забыла обо всех обидах, когда он сказал:

— Кэт, я хотел бы с тобой поговорить, как со взрослой девушкой. Ты знаешь, что здесь в цирке выступает труппа индейцев. Я не очень верю аншлагам, но в них сказано, что это сиу-дакоты. И это очень важно: мы не можем с тобой пропустить случай хоть что-нибудь узнать о судьбе твоей любимой бабушки.

Когда Кэт услышала эти слова, она снова увидела себя маленькой девочкой, которая полтора года назад пережила ужасные события на ферме.

Смит направился к фургону дирекции. Он попросил служителя разрешить ему переговорить с кем-нибудь из администрации. Кроме Эллиса, в фургоне никого не оказалось, и Смита провели к нему.

Сэмюэл Смит, держа за руку Кэт, вошел, учтиво поздоровался. Эллис был чисто выбрит, в свежей рубашке, его напомаженные волосы были гладко причесаны, мясистое лицо бледно, сосредоточенно. Но взгляд светло-голубых глаз выражал беспокойство. Он представился:

— Эллис! Чем могу служить?

— Смит. Я хотел бы узнать у вас кое-что, что выходит за рамки программы.

Смит, как офицер, говорил таким тоном, который не мог не подействовать на Эллиса.

— Пожалуйста. — Эллис вместе со стулом, на котором сидел, несколько отодвинулся в угол.

— Спасибо. Я не задержу вас. Всего один вопрос: труппа индейцев, которая участвует в представлении, состоит из индейцев сиу-дакота?

— Совершенно верно, сэр.

— Не знаете ли вы, эти люди принадлежат к западным или к восточным дакотам?

— Постараюсь ответить. Насколько мне известно, они из разных мест. Но, если позволите… один момент, я тотчас узнаю это пообстоятельнее.

Смит приготовился ждать, но Эллис тут же возвратился и сообщил:

— Я вызвал переводчика. Может быть, вы пройдете прямо к ним или я вызову их старейшину сюда?

— Спасибо. Я пойду к ним.

Эллис вызвал двух рабочих, которые в качестве стражей встали по обеим сторонам его, и вместе со Смитом и Кэт направился к фургону индейцев.

Один из рабочих принес с собой лампу, которая едва освещала фургон. Из индейцев тут были старик, два высоких, как деревья, человека и Поющая Стрела, который мог быть переводчиком.

Смит приступил к расспросам:

— Вы принадлежите к племени дакота?

— Хау.

— Жил ли кто-нибудь из вас два года назад в палатках дакотов в Миннесоте?

— Хау, в стране Северной Звезды.

— Это ты, старик?

— Хау.

— Видел ли ты Красную реку, лес и поселок на ее берегу?

— Хау.

— Я ищу мою мать, белую женщину. Я не могу найти ее с того позапрошлого лета.

Старик широко раскрыл глаза, но трудно было понять, что означает его изменившийся взгляд.

— Где жила белая женщина?

Смит объяснил, где находилась ферма и как она выглядела. Старик внимательно выслушал, потом сказал что-то одному из дакотов, чего не перевел Поющая Стрела, наконец ответил:

— Мы позовем нашего сына, брата Большого Волка.

Поющая Стрела вышел из фургона и скоро возвратился еще с одним человеком. Смит коротко повторил все, что рассказывал о ферме, а также сообщил, что ферма и поля вокруг нее были сожжены.

Индейцы поговорили между собой и предоставили отвечать брату Большого Волка.

— Я не видел твою ферму, твою мать и твою дочь, — начал он, — но мой брат Большой Волк видел и рассказывал мне. И то, что слышали мои уши, расскажет мой язык. Я скажу только правду. На ферме не было женщины. На ферме было шесть мужчин: пять высоких и один маленького роста. Мы послали к ним нашего разведчика, и он сказал им, чтобы они уходили, так как не покупали эту землю и она не была подарена им. Нашего разведчика они с руганью и оскорблениями выгнали, и тогда поехали мы все. Это была наша земля, те люди отняли ее. Они стали стрелять в нас. Наши воины ответили выстрелами и убили шестерых мужчин. На выстрелы приехали другие белые люди, которые напали на нас. Мы стали стрелять и по ним и обратили их в бегство. Потом мы разрушили ферму. Когда наши люди поехали дальше, они нашли маленькую девочку, которая пряталась, мы отпустили ее и сказали, чтобы она бежала прочь.

Смит и Кэт внутренне содрогались, представляя себе, как происходили эти события.

— Ты говоришь «мы», ты был там?

— Нет.

— Ты сказал: шесть мужчин, пять высоких и один маленького роста. Маленький — это была моя мать. Когда грозила опасность, она часто надевала брюки. Она хорошо стреляла… Куда же девались трупы?

— Этого мы не знаем. Огонь был велик.

Смит вглядывался в индейца, смутный образ которого едва различался в свете лампы. Кэт прижалась к отцу. Молчание затянулось. Эллис спросил:

— Вы хотите еще что-нибудь у них узнать?

— Спасибо, с меня довольно.

Индейцы были отосланы. Они медленно выходили из фургона, а Эллис провожал их взглядом, как укротитель хищников.

Смит тоже уже собрался было выходить, но тут новая мысль пришла ему в голову, и он спросил Эллиса:

— А этот сын Ситтинга Булла, о котором написано в ваших афишах, он тоже в этой труппе?

— Нет. Но если хотите…

Фрэнк Эллис не стал дожидаться ответа и послал одного из сопровождающих на поиски:

— Гарри, сейчас же сюда!

Через некоторое время посланный вернулся с Харкой. Ветер гудел между строениями цирка. Погода основательно портилась.

— Так это и есть сын Ситтинга Булла? — спросил Смит, соображая, что же он собирается узнать у этого подростка; пожалуй, раз уж он принадлежит к роду известного вождя, так что-нибудь полезное для офицера армии, ведущей военные действия против дакотов, он может сообщить.

— Гарри, сын Ситтинга Булла, — поспешил представить его Эллис.

Смит прикинул, что мальчику лет пятнадцать. Кэт внимательно рассматривала его. Ее тяжелые воспоминания отступили на второй план.

— К какому племени ты принадлежишь?

— Сиу.

— А, ты говоришь по-английски, это хорошо. К каким сиу?

— К дакотам.

— К западным или восточным дакотам?

— К западным.

— К какой же группе?

— Тэтон, Оглала.

— Где ваши палатки?

— У реки Платт.

— Но это же почти тысяча километров отсюда, — с иронией заметил Смит.

— Да, это так, — сохраняя спокойствие, ответил молодой индеец.

— И в этой далекой местности находится твой отец — Ситтинг Булл?

— Ситтинг Булл — возможно, но мой отец — нет.

— Что это значит, Ситтинг Булл — да, твой отец — нет? Я думал, что Ситтинг Булл и есть твой отец.

— Нет.

Эллис дернулся, точно его ударили по лицу, он попытался еще спасти положение:

— Мальчик не знает английского имени своего отца, ему известно только индейское.

— Тогда попробую и я воспользоваться индейским именем, — с насмешкой заметил Смит. — Ты сын Татанка-Йотанки?

— Нет.

— Кто твой отец?

— Индеец, артист цирка, белые называют его Топом.

Фрэнк Эллис совсем съежился, а Смит решил закончить разговор, который не сулил ему ничего интересного.

— Что ж, к разного рода обманам обычно прибегают во всяких цирках, — заметил он напоследок Эллису и, предупреждая возможные возражения со стороны последнего, презрительно махнул рукой.

Подхватив Кэт, Смит направился назад и вздрогнул, потому что девочка чихнула; ему тотчас представилось, какую тетушка Бетти прочитает нотацию за то, что он недосмотрел за ребенком.

Индеец так же, как и Смит, резко повернулся и пошел в противоположную сторону, даже не оглянувшись. Эллис приосанился и крикнул вдогонку:

— Гарри! После представления ты у меня еще получишь. Это не пройдет тебе даром.

— Папа, — сказала девочка, едва поспевавшая за быстро шагавшим отцом,

— ты слышал, этот злой человек хочет наказать мальчика-индейца за то, что он сказал правду.

— Пусть это не беспокоит тебя, детка, у индейцев толстая шкура, он перенесет наказание легче, чем ты.

Наказание ребенка для Смита и для Кэт было делом совершенно обыкновенным и неизбежным, им и невдомек было, что индейцы никогда не били своих детей.

— Папа!

— Ну что еще, девочка? — Смит начал проявлять признаки нетерпения.

— Папа, ты не можешь попросить этого злого человека, чтобы он не бил мальчика-индейца? Ребенок должен всегда говорить правду, разве за это можно наказывать?

— Идем, Кэт. Я не могу его об этом просить. Кроме того, все индейцы — скверные люди, и их всегда неплохо за что-нибудь наказать.

— Но ведь это же несправедливо, пап, — тихо сказала Кэт, она была далека от того, чтобы видеть в мальчике-индейце человека, принадлежавшего к народу, убившему ее бабушку, она даже сочувствовала мальчику, потому что Фрэнк Эллис чем-то напоминал тетушку Бетти.

Смит ненавидел индейцев, но он понимал, что замечание дочери справедливо, и сказал, может быть, даже не столько для дочери, сколько для себя:

— Отец этого мальчишки — циркач, и мы не можем вмешиваться, мы не имеем на это никакого права.

Когда отец с дочерью добрались до ложи, шел очередной номер. Показывали свое искусство акробаты на трапеции. Смит уселся на стул. Он видел акробатов, видел тетушку Бетти, видел сидящих в соседней ложе внимательно наблюдающих за сценой господ, видел Кэт, сидящую рядом с ним, но думал он совсем о другом: перед глазами у него были мать и охваченная огнем ферма. Наконец-то он нашел эту банду убийц… Представления продлятся еще два дня, а после сегодняшнего успеха гастроли, возможно, будут продолжены, и он сумеет договориться с полицией об их аресте.

Под куполом цирка раздавались возгласы артистов, выполнялись головоломные сальто, но Смит только на секунду отвлекся от размышлений о предстоящем аресте.

Пока зрители восхищались акробатами, Фрэнк Эллис в сопровождении своих стражей возвратился в фургон дирекции.

— Эллис! — воскликнул директор. — Давайте же решать, чего мы хотим! Наступают сроки платежей, но представители банка, кажется, теперь успокоились. И этот деятель из цирка «Би энд Би» тоже доволен, но я не знаю, сказать ли «к сожалению, доволен» или «слава богу, доволен», ведь он наверняка имел разговор в банке и знает о наших финансовых делах. Он намеревается совершить разгром, короче говоря, цирк «Би энд Би» хочет проглотить нас, как акула лакомый кусочек. И нам надо подумать, будем ли мы хорошо себя чувствовать в желудке этой акулы или лучше спасаться. Вот вопрос!

— Я не могу ответить на него, — уклончиво сказал Эллис. — Я только администратор. Зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Эллис! Вы всегда были моей правой рукой, я доверяю вам, и, в конце концов, вы режиссер.

— Да, работаю как режиссер, называюсь — помощником, а за кассой заработок за два месяца.

— Эллис, не говорите глупостей. Вы не хуже меня знаете наше положение. Нам незачем препираться между собой. Нужно как можно быстрее и с меньшими потерями выбраться из этой пропасти. До сих пор мы были самостоятельны, но я чувствую, что больше нам не выдержать. Цирк «Би энд Би» готов на все. Контракт с Рональдом и со Старым Бобом уже обеспечен и, если мы ничего не предпримем, «Би энд Би» заберет наши лучшие номера.

— С Рональдом! Контракт с этим мерзавцем! Да он просто опасен для общества, и вы не должны об этом молчать! В черном списке ему место, а не в порядочном цирке! Да и Гарри туда же! Этот наглый мальчишка успел раззвонить, что он вовсе не сын Ситтинга Булла! Он оскорбил нас!

— Эллис, что с вами! Не мелите глупостей! Вы вообще сегодня невыносимы: нервное потрясение или еще что-нибудь в этом роде. Лучше ложитесь спать. Спокойной ночи! А я отправлюсь на манеж. Сейчас пойдет последний номер — «Нападение на почтовую карету», и я должен слышать, что скажут господа в ложе по этому поводу.

Директор выскочил из фургона, и Эллис остался один. «Старый дурак», — проворчал он, открыл маленький шкафчик, вытащил бутылку, выпил бренди и бросился в кресло.

«Эта бестия, эта собака Рональд выставил меня на посмешище. И ему же еще контракт в цирке „Би энд Би“! Восходящая звезда! А я как нищий буду бегать и искать, не потребуется ли где режиссер. Но подождите! Эллис еще жив!»

Он опять подошел к шкафчику и вынул небольшой пакетик, на котором было написано: «Яд!» «Это действует не только на крыс, мой господин!»

А между тем зрители с нетерпением ожидали заключительного номера. Многие из них сами принимали участие в схватках на границах, у многих были родственники или друзья, которые совершили путь со среднего запада на далекий запад, они прошли теми местами, где пролегла через всю страну железная дорога.

Оркестр проиграл туш, и на арену длинной цепочкой со своими женщинами и детьми вышли индейцы. Впереди ехал Матотаупа. Рядом с ним — старейший из труппы, впервые сегодня показавшийся на манеже. За ними — Большой Волк с сыном. Поющая Стрела и остальные мужчины. Чуть поодаль — женщины и дети. Их кони тащили волокуши, на одной лошади справа и слева висело по кожаному мешку, из которых выглядывали детские головки. Женщина несла ребенка в расшитой сумке за спиной.

Публика молча смотрела. Кэт, увидев индейцев, насторожилась, ее ручонки стали влажными от холодного пота.

Индейцы разместились на одной стороне манежа. Моментально были разбиты палатки, повешены перед ними на рогатинах котлы, установлен столб, разрисованный краской. Среди начертанных на нем знаков был и четырехугольник, символизирующий четыре стороны света. Спокойствие мирного лагеря нарушил молодой индеец, уже знакомый Смиту и Кэт. Он выскочил на арену на коне, как вкопанный стал перед военным вождем — Матотаупой — и на языке дакотов сообщил:

— Белые напали на нашу землю. Они уже рядом!

Женщины и дети, вызывая одобрение рабочих цирка, моментально свернули палатки и отправились с манежа. Воины приготовили оружие и выстроились в ряд. Зрители ложи номер семь могли видеть каждого всадника в лицо.

Кэт с напряжением смотрела на этих мужчин. Только что состоявшийся разговор всколыхнул в ней ужасные переживания того, прошедшего лета. Она всматривалась в лицо каждого всадника.

— Отец, — тихо произнесла она, так тихо, что не услышала даже тетушка Бетти. — Отец, это он!

— Кто, деточка?

— Тот, который взял меня тогда на руки, а потом опустил на землю, потому что я очень кричала.

— Который? — Голос Смита дрожал.

— Четвертый слева.

— Не пятый?

— Нет, четвертый.

— Пятый — это брат Большого Волка, с ним я разговаривал. Тот, что рядом с ним, очень на него похож. Наверное, это и есть Большой Волк.

— Что там у вас? — возмущенно зашипела тетушка Бетти. — Пожалуйста, потише!

Смит замолчал. Ему больше не о чем было спрашивать Кэт. В его глазах убийца был установлен.

Под быструю музыку, напоминающую шум катящихся колес, на арену выехала почтовая карета, запряженная четверкой лошадей. Матотаупа пронзительно свистнул, и тотчас индейцы были рядом с каретой. Четверо схватили коней за поводья и остановили их на полном скаку. Двое напали на кучера — крепкого рыжеволосого мужчину. Он отбивался, пытался вырваться, но тут же был умело, как отметили зрители, скручен веревками и привязан к столбу. Он изрыгал целую гамму разнообразных ругательств, которые с одобрением воспринимали зрители и в особенности юные «знатоки». Дама, высаженная из кареты, кричала: «Спасите! Помогите!» — и наконец упала в обморок, и достаточно осторожно была усажена победителями на барьер, как раз против ложи номер семь.

— Это просто наездница, — сказал Смит дочери, но под влиянием проносящихся воспоминаний сказал настолько громко, что возмутил тетушку Бетти.

— Ты так серьезно переживаешь эту игру, Сэмюэл, — раздраженно произнесла она.

Матотаупа подошел к связанному кучеру и заговорил, повторяя каждую фразу и на языке дакотов и на английском, чтобы и зрителям, и индейцам была понятна его речь:

— Что вы ищете здесь, в местах нашей охоты? Вы спросили нас, можно ли вам здесь появляться? Вы раскурили с нами священную трубку мира? Вы заключили с нами договор.

Пленник молчал.

— Ты молчишь! Вы ворвались к нам, не спросив нас! Вы истребили нашу дичь, вы захватили нашу землю! Мы ничего не хотим, кроме нашей земли и наших прав, а белые пусть остаются там, где их земли и где их законы! Кто как разбойник к нам придет, будет убит как разбойник.

Кое-кто из зрителей забеспокоился, молодые люди принялись свистеть. Господа в седьмой ложе наморщили лбы.

— Ну, эта речь, конечно, должна исчезнуть из программы, — заметил представитель цирка «Би энд Би».

Смит от раздражения и злобы покраснел.

Харка гордо стоял посреди арены рядом со своим отцом.

Матотаупа бросил томагавк. Топор, описав широкую дугу, пронесся над головой пленника, привязанного к столбу, и срезал с его головы прядь волос.

Молодые люди на задних скамейках засвистели сначала предостерегающе, а потом одобряя этот искусный бросок. Представители банка и цирка «Би энд Би» пометили что-то в блокнотах. Директор довольно захихикал. Даже пленник нашел в себе мужество отметить ловкость великого вождя сиу-дакотов.

Вождь сказал:

— Белый человек, это разве искусство, это только игра, но любой наш ребенок способен на такие штуки, которые у вас не под силу и многим взрослым.

Он позвал своего сына и приказал ему продемонстрировать белым ловкость индейцев. Пленник, увидев мальчишку, закричал:

— Ах ты предатель! Я узнаю тебя! Ты тот разведчик, который предал нас, и с тебя сдерут шкуру, как только к нам придет подмога!

— Это, кажется, тот самый юноша, который играл сына лорда, — сказал представитель цирка «Би энд Би». — Теперь понятно, почему он не снимал цилиндра.

— Ничего удивительного, что такой юноша недостаточно хорошо воспитан,

— заметила тетушка Бетти, повернувшись так, чтобы ее слышали сидящие позади господа.

— Всеобщий обман, — тихо произнес Дуглас.

— Но он и действительно держится как сын лорда, — заметила Кэт еще тише, и только Дуглас услышал ее.

Ему не по душе пришлось замечание Кэт, поэтому он счел необходимым высказать и свое мнение:

— Да, теперь он действительно похож на сына вождя.

Тем временем Харка взял у отца томагавк и знаками показал, что он отсечет еще одну прядь волос.

Харка встал на то же самое место, с которого бросал томагавк Матотаупа, расставил ноги, слегка изогнулся, размахнулся и бросил. Топор почти коснулся земли, затем поднялся вверх и словно заговоренный промелькнул над головой пленника. Прядь волос упала на арену.

— Ах ты дрянь! — с яростью завопил связанный. — Вождь, убери эту маленькую жабу, я — великий воин и заслуживаю большего, чем этот мальчишка!

— Человек, привязанный к столбу, может быть спокоен. Этот мальчик — мой сын. Через несколько лет он тоже станет великим воином и его имя будет известно прериям и Скалистым горам. Я сказал, хау!

Когда Харка услышал эти слова, и манеж, и зрители, и цирк перестали для него существовать. Он словно почувствовал дуновение ветра, пронесшегося по далекой поросшей травой земле. Он услышал топот всадников и военный клич краснокожих, и он уже не был артистом Гарри, который должен глубоко прятать свои чувства. На какой-то момент он снова стал Харкой, сыном вождя, который не на жизнь, а на смерть сражается с белыми за судьбу своего племени…

Но вот послышался топот и на манеж выскочила группа ковбоев, раздались выстрелы из пистолетов. И зрители воспрянули, радостно закричали, словно и они были участниками происходящих на арене событий и радовались спасению пленника от неминуемой гибели. Творилось что-то невероятное — палили из всех видов оружия, падали лошади, катались по песку люди. Зрители повскакали с мест, свистели, орали, аплодировали. И вот разрезаны веревки, пленник вскочил на потерявшую всадника лошадь и громко закричал:

— Хе! Молодчики! Леди в безопасное место! И месть!

Юная дама бросилась на шею одному из ковбоев, и он отнес ее в экипаж. Несколько индейцев тем временем незаметно исчезли, чтобы ослабить суматоху на манеже. Ковбои вскочили в карету, развернули четверку и галопом унеслись прочь. Музыка проиграла туш.

На арене остались Рэд Джим, только что изображавший пленника, два ковбоя, Матотаупа, Харка и Большой Волк. О таком распределении сил в заключительном акте Матотаупа заранее договорился с Рэдом Джимом: трое мужчин во главе с Джимом — против двух мужчин и мальчика. Перевес белых, казалось, был обеспечен даже и в том случае, если бы детали игры и не были обговорены заранее. Во всяком случае, Рэд Джим не сомневался в своем превосходстве.

Матотаупа и Рэд Джим как вожаки враждующих сторон выехали навстречу друг другу.

— Вождь дакота! Вы побеждены! — патетически произнес Джим. — Сдавайся!

— Дакота не сдается! — ответил индеец. — Если белые мужчины имеют мужество, они могут бороться с нами.

— Снова этот невозможный оборот речи, да еще на английском, — заметил представитель цирка «Би энд Би» — Следует еще подумать, нужен ли нам этот Топ. Пожалуй, лучше взять Гарри, он молод, и его легче воспитать.

— Надейтесь, — проворчал Смит про себя.

Рэд Джим продолжал словесню перепалку на арене.

— Вождь, мы согласны отпустить тебя и твоих воинов, если ты оставишь нам мальчишку. Он предал нас.

— Никогда!

— Пусть же говорит оружие!

— Хау.

При слове «хау» все шестеро были на конях. Словно молнии, заносились они по манежу. Такого темпа и такой страсти еще не приходилось видеть зрителям цирка. Раздавались выстрелы, свистели лассо. Белые пытались поймать Харку, индейцы же Рэда Джима. Поднимая облака пыли, индейцы и ковбои проносились на конях навстречу друг другу, кричали, сталкивались. И вот уже лассо, казалось, неминуемо зацепит мальчишку, однако белым удалось поймать только коня. Но конь Харки лягнул одного из ковбоев, второго укусил и, перескочив через барьер, бросился через проход к выходу. Зрители шарахнулись. Двое не растерялись и попытались схватить коня за поводья, но он отбросил их.

Харка тоже перескочил через барьер и, пробежав мимо зрителей, схватил коня, повернул его, и вот он снова на манеже. А там с лассо наготове уже ждали ковбои.

Цирк лихорадило от возбуждения и ожидания.

— Какой ужас! Какой ужас! — воскликнула тетушка Бетти. — Что же будет дальше?

Не менее ее взволнованная Кэт подала ей дрожащими руками флакончик с освежающей водой.

Харка похлопал по шее коня и, когда лассо уже готово было захлестнуть его, моментально напружинился, вскочил на спину своего коня и перепрыгнул на коня приблизившегося к нему Матотаупы. Раздался смех и, правда слабые, аплодисменты. Харка свистнул, спрыгнул на землю, проскользнул под брюхом мустанга, на котором сидел Большой Волк. Повинуясь свисту хозяина, Серый понесся по кругу, ускользая от бросаемых лассо, вскочил на барьер, понесся по нему, так что зрители в ложе отпрянули, и снова проскакал на середину арены. В один миг Харка оказался на спине коня, и его победный крик разнесся под куполом цирка. Рэд Джим несколько раз выстрелил в воздух, напоминая, что и он не дремлет.

Зрители разделились на партии. Молодые люди с деловой хваткой заключали пари: исход борьбы зрителям был неясен, и могло быть только два решения — победа или поражение, значит — выигрыш или проигрыш. И это в городе, который недавно был свидетелем восстания дакотов, когда вопрос «красные или белые» был вопросом жизни или смерти. Сейчас в этом азарте все было забыто, и мысли всех об одном — выигрыш или проигрыш.

Смит возмущался такой беспринципностью.

Тут Большому Волку удалось заарканить ковбоя, который потирал ушибленную Харкиным конем коленку. Большой Волк потянул лассо на себя, и стянутый с седла ковбой оказался на земле.

Раздался презрительный свист зрителей. Прихрамывая, ковбой покинул арену, уводя своего коня. Воспользовавшись замешательством, Матотаупа налетел на второго соратника Рэда Джима. Тот настолько зазевался, что дакота, приблизившись вплотную, просто надел лассо на шею его коня. Сильным рывком он повалил лошадь. Всадник свалился и был тут же скручен подоспевшим Харкой. Индейцы издали победный клич. Рэд Джим выстрелил, и рука Харки обагрилась кровью, но мальчик словно и не заметил ранения. Матотаупа дал предупредительный выстрел в сторону Джима.

«Красная партия» одерживала верх, и настроение публики изменилось. Большинство ставило на ковбоев, и они подняли невероятный крик, подбадривая Рэда Джима.

— На этом пора заканчивать! — громко возмутился Смит. — Кто-то еще ответит за подобное представление!

— Неслыханно, что дирекция до сих пор не вмешалась, — кричали из соседней ложи.

— Эти ковбои и индейцы забыли, где находятся! — сказал представитель цирка «Би энд Би», когда и второй ковбой покинул манеж и Рэд Джим остался один против трех индейцев.

— Мои друзья могут нападать, — кричал он, на полном ходу соскакивая со своего коня и снова вскакивая в седло. — Арену покидают только раненые.

Я буду обороняться против этих койотов, как когда-то Дан Боне!note 2 Хе! Хо!

Громкие аплодисменты подтвердили, что он нашел правильный тон.

Разыгралась дикая схватка с Рэдом Джимом. Было ясно, что он стоит больше, чем любой из побежденных ковбоев, и больше, чем до сих пор могли видеть зрители. Происшедшее раззадорило его.

Вся публика была настроена против индейцев, даже и те, кто делал на них ставки. Происходящее на арене утратило признаки спортивного состязания, а походило на настоящий бой. Свидетелями и участниками подобных боев недавно были многие из зрителей.

Рэд Джим, изловчившись, ударил рукояткой пистолета по виску Большого Волка. Харка резко наскочил на Джима, и тот потерял стремя, но успел поймать Харку за черную косу. Юноша мгновенно выхватил нож и отсек ее.

Большой Волк свалился с коня: удар по виску был силен. Рэд Джим, чтобы избежать лассо, брошенного Матотаупой, поднял коня на дыбы и выстрелил. Пуля попала в круп коня Харки, животное взвилось на дыбы и замахало в воздухе копытами. И это произошло у самой ложи номер семь, где Харка в этот момент разглядел седого господина и маленькую девочку, которые только что расспрашивали его о Ситтинг Булле.

Тетушка Бетти закричала, увидев прямо перед собой копыта коня.

Но вот юноша справился с конем. Большой Волк оправился от удара, и снова началась погоня за Рэдом.

Зрители неистовствовали. Казалось, вот-вот они вмешаются и сами откроют стрельбу.

Директор побледнел, выбежал из ложи и принялся сзывать на манеж рабочих. Однако ветер за это время окреп, раскачивались окружающие цирк деревья, напрягалось под его напором полотнище шатра, и никто не мог покинуть своих мест у колышков и оттяжек.

— Где Эллис? — завопил директор и бросился к своему фургону.

Рванув дверь, он обнаружил там Эллиса, который спокойно сидел в кресле. На коленях у него лежала картонная коробка, в которую он укладывал кусочки мяса.

— Эллис! Куда вы провалились! Делать вам нечего! Для чего вам этот гуляш?

— Накормить тигров, животные так хорошо…

— К дьяволу!!! Сейчас же со мной! На манеже все летит к чертям! Скорей! — И директор затопал ногами.

Эллис спокойно положил коробку в шкаф.

— Зачем? Может быть вы мне объясните?

— Не хочу ничего объяснять! Немедленно на арену!

— А в каком качестве вы мне прикажете теперь служить и как вы мне намереваетесь дальше платить: как помрежу, как доверенному лицу, как режиссеру?

— Идемте же! Не сводите меня с ума! Нам наконец-то представился единственный в жизни шанс… Если вы сейчас же не наведете порядок… Идите на манеж!..

— Хм… произошел беспорядок?.. Могу себе представить. — Эллис посмотрел на часы. — Номер с почтовой каретой продолжается что-то слишком долго, уже на десять минут дольше, чем надо. А этот юноша там?.. Его надо опасаться, господин директор. Скверная личность. Невыдержанный…

Побледневший директор стоял с разинутым ртом перед разговорившимся Эллисом.

— Господин директор, вы сейчас стоите передо мной так, как я целый день выстоял перед тигрицей. Вы тогда обо мне не побеспокоились, прошли мимо. Наводите сами порядок в вашем предприятии.

— Эллис, я прошу вас.

— Вы просите меня?

— Ну конечно, Эллис. Идемте же!

— Ну, если вы меня просите… что ж, я пойду. Пошли.

Эллис вслед за директором большими шагами направился к шатру. Он прикинул, что есть возможность выиграть, и уже представлял себе, как все, кто его ненавидел, еще ниже согнут перед ним спину.

— Но не становитесь мне поперек пути, господин директор, если я сегодня же решу наказать этого мальчишку, который заодно с Рональдом, и не мешайте мне, если я сегодня же поквитаюсь с его тигрицей!

У директора не было времени разбираться в смысле этих слов. Так как Фрэнк Эллис уже много лет, по существу, заправлял всеми делами, то директору казалось, что без него он ничего не может, и он был доволен уже тем, что Эллис готов приступить к делу.

Разыгралась буря, стенки шатра надувались пузырем. На манеже раздавались выстрелы, а зрители вопили в каком-то экстазе, причину которого Эллис понял, только когда они вошли в цирк.

Музыканты играли что-то сумасшедшее. Орущие зрители теснились к манежу. В одной из лож стоял седовласый мужчина, и, будь у него в руках пистолет, он наверняка сейчас стрелял бы в Большого Волка.

На манеже было трое: крепко скрученный лассо Рэд Джим, который извивался как червяк, Матотаупа и Харка. Большой Волк проскользнул с арены навстречу Эллису и директору. Матотаупа и Харка подняли посреди арены на дыбы своих покрытых потом и пылью коней. Оркестр трижды сыграл туш, и, по мнению Эллиса, совершенно своевременно. Отец с сыном опустили коней, подхватили с земли свои ружья и, выстрелив несколько раз в воздух, поскакали к выходу. Стоящие на их пути бросились врассыпную.

И тут прозвучал еще один выстрел, последний. Фрэнк Эллис, нелепо повернувшись, упал. Дакоты исчезли, а падение Эллиса осталось для зрителей незамеченным: Эллис еще не успел выйти на арену.

Оркестр исполнял бодрый марш, который, по-видимому, символизировал освобождение. Представление как будто закончилось, и зрители только некоторое время недоумевали, почему связанный Рэд Джим так долго лежит на арене. Но тут появился Старый Боб, разрезал лассо и принялся распутывать Рэда, приговаривая:

— Ну прямо настоящий рулет! какая тонкая, изумительная работа! — Он кривлялся, обнимал Рэда Джима, вызывая улыбки публики. — Ах, мой сыночек! Мой племянничек! Мой отец! Мой Джим! Ну вот, наконец-то мы и встретились!

Джим отряхивал опилки, и так как на арене никого больше не было, ему пришлось поддержать игру Старого Боба.

Зрители понемногу успокаивались и аплодировали так, как и полагалось после большого представления.

Джим взял за повод своего коня, который оставался рядом с ним, и вместе со Старым Бобом направился к выходу. Он приветливо помахивал рукой и раскланивался, посматривая на пустеющие ряды, где еще то тут, то там вспыхивали аплодисменты. Обе дамы в ложе номер шесть громко хлопали в ладоши, заставив Рэда еще и еще раз раскланяться.

Аплодисменты не умолкали, и Рэд со Старым Бобом снова выходили на манеж и снова кланялись. Ряды пустели.

— Мой дорогой, — сказал клоун Джиму. — Собаки умирают собачьей смертью, так было, так произошло сегодня и так будет всегда.

— Что такое? — удивился Джим. — У тебя в запасе много таких поговорок? — спросил он устало и раздраженно, потому что, несмотря на все аплодисменты, тяжело переживал свое поражение; он рассчитывал, что борьба с индейцами будет для него детской игрой, ведь часто он справлялся и более чем с тремя противниками.

— Много ли у меня таких поговорок? — лепетал Старый Боб, низко кланяясь расходящимся зрителям и прикладывая руку к сердцу. — Не хвали день раньше вечера! Это еще цветочки — ягодки впереди! Как веревочка ни вьется — конец найдется!..

— Ну, с меня довольно.

— Я думаю тоже, что с тебя довольно, — невнятно буркнул Старый Боб, и Джим ничего не разобрал.

Аплодисменты смолкли и оба артиста покинули манеж. Но едва они вышли из шатра, перед ними в полутьме возникли трое. Один схватил поводья, лошади Джима, двое других подхватили с двух сторон самого Джима. Появился еще один человек и направил на него револьвер:

— Сдайте оружие, или я стреляю!

— Что за сумасшествие! — сказал Джим, а Старый Боб тем временем взял у него пистолет и нож.

— Полиция, — сказал мужчина с револьвером, и Джиму пришлось подчиниться и дать надеть на себя наручники.

— Так, значит, ты об этом знал?! — прошипел он Старому Бобу. — Теперь мне понятны твои поговорки.

— Вот и хорошо, — спокойно заметил Старый Боб. — Не надо было стрелять в того, кто заменил мне сына, в Гарри. Этого я тебе никогда не прощу, ты преступник! Но Гарри уже далеко и никогда не вернется. Спокойной ночи!

И Старый Боб ушел. Он поднялся в свой фургон, раскрыл дверь, упал на стул и разрыдался. И так он долго сидел в одиночестве и в темноте. А когда не стало уже больше слез, он вышел из фургона и отправился к своему любимому ослу. Он стал гладить его по спине, говорить, что они всегда будут с ним неразлучны, рассказывать, как они будут работать над новым номером. Разговаривая так со своим ослом, он уже мысленно представлял себе, как он сам нарядится в ослиную шкуру, как он вместе с ослом будет выделывать забавные прыжки, как будет смеяться публика. И хотя его детские глаза оставались печальными, губы его уже тронула улыбка. Распрощавшись с ослом, он отправился спать и был совершенно равнодушен к той суматохе, которая до утра царила в цирке.

Семейства Смит и Финлей последними покинули цирк, они пережидали толкотню хлынувших наружу зрителей.

— В жизни больше не пойду в цирк, — сказала тетушка Бетти, совершенно измученная и расстроенная; капельки пота проложили маленькие дорожки на ее покрытом пудрой лице.

Губы Кэт дрожали, и слезинки катились из глаз. Дуглас как истинный рыцарь шел рядом с ней. Но Анни Финлей разразилась кашлем из-за приступа астмы, и семейства скоро расстались.

Когда Смиты поместились в карету и лошади тронулись, Сэмюэл Смит взял дочь на колени. Ее головка склонилась к отцу на плечо, и, едва карета остановилась у домика с садом, Смит перенес ее прямо в постель. Он пожелал девочке спокойной ночи, и она, чтобы успокоить отца, прикинулась засыпающей. Тетушка Бетти почувствовала себя плохо и позвала Смита. Возможно, следовало бы вызвать врача, но Сэмюэл посоветовал принять ей обычное сердечное средство, и через некоторое время ее можно было оставить на попечение старой служанки.

Когда Смит освободился от всех забот, он снова вышел на улицу. Кучера он предупредил, и карета дожидалась его. Быстро, насколько позволяла дорога, он направился к цели — в полицейское управление. Сэмюэла Смита незамедлительно препроводили к инспектору, который отнесся к нему с таким вниманием, с каким и следовало отнестись к племяннику весьма уважаемой женщины.

— Вы хотите что-нибудь рассказать об этой катастрофе, мистер Смит? — спросил инспектор, сидящий за пустым письменным столом.

— Что за катастрофа?! — заинтересовался Смит, предчувствуя недоброе.

— Хм, вы не знаете? Помощник режиссера Фрэнк Эллис застрелен, по всей видимости, кем-то из индейцев. Вся индейская труппа исчезла, когда нам стало известно об убийстве, и никого задержать не удалось.

Смит чуть не задохнулся.

— И лошади — тоже?

— Только три. Остальные — на месте. Все было заранее обдумано, и этот номер — борьба между краснокожими и белыми — он сыграл свою роль. Совершенно ясно, что труппа покинула город, пока все были увлечены представлением. А в последнюю минуту исчезли отец с сыном, которых называли Топ и Гарри, и еще один индеец.

— А как на самом деле зовут Топа и Гарри? К какой группе дакотов они принадлежат?

— Ну кто же теперь может ответить на этот вопрос?

— И неужели нельзя установить, хотя бы в каком направлении они убежали? Дело в том, что вот этот третий индеец принимал участие в нападении на ферму моей матери в Миннесоте. Он убил мою мать и сжег ферму.

— Если бы он был в наших руках, мы бы его повесили, но, к сожалению, его у нас нет. И уж раз он из Миннесоты, то, несомненно, знает такие уголки, где можно надежно спрятаться.

Смит с трудом проглотил слюну. Он ждал более обнадеживающего ответа, но не хотел показывать своего разочарования.

— Возможно, руководитель группы ковбоев что-нибудь знает о Топе и Гарри, он же вместе с ними работал?

— Джим? — Инспектор засмеялся. — Мы его арестовали.

Смит поднял брови.

— Арестовали?

— Да. Но, к сожалению, он бежал.

— Что за преступление совершил он?

— Он ограбил кассу. О его преступлении нам стало известно от бывшей кассирши. Она ревновала Джима, вероятно не без оснований, но оказалась слишком неосторожной и бродила вокруг цирка, ожидая Джима: ревность всегда туманит разум. Осенью в Омахе она бежала из цирка с деньгами. Разумеется, мы задержали ее, и она выдала своего соучастника — Джима. Эти огромные деньги он сумел вложить в цирк под высокие проценты, в скором времени должен был бы получить немалую сумму по судебному решению. Клоун обнаружил даму и обратился к нам. Мы арестовали негодяя. Но… Я думаю, он теперь направился на Дикий Запад, где скрывается немало преступников. Очень жаль, очень жаль…

— Я благодарю вас, господин инспектор. Вы рассказали мне гораздо больше, чем я смог сообщить вам.

Третий раз взошло солнце после этой ночи, а над землей все еще шумела буря. Лил проливной дождь. Лед на реке взломало, мутные потоки талых вод залили берега.

Вдалеке от поселков и дорог, в глуши, куда еще не заглядывали белые люди, на утренней зорьке сидели трое людей. Их кони паслись рядом, а индейцы ели большие куски мяса. Позавтракав, они приготовились двигаться дальше. Их пути расходились, и Большой Волк сказал:

— Вы — дакоты. И ты, Матотаупа, нас вывел, ты давал нам советы, как настоящий вождь. Наши воины охотно тебя примут в свои новые палатки на севере, ты это знаешь. Но ты никогда с нами не говорил об этом, ты не говорил, откуда ты пришел и куда держишь путь. Я и сегодня не спрошу тебя об этом. Ты все-таки не хочешь идти со мной? Мы должны расстаться?

— Я слышал слова, которые ты сказал мне, Большой Волк. Мой сын Харка и я, мы никогда не забудем тебя и твоих воинов, но мы не можем идти с вами, вы — дакоты.

Большой Волк не понял смысла слов Матотаупы, но он чувствовал, что за ними — тяжелая тайна. Он молча распрощался и повернул коня на север.

Матотаупа и Харка тоже сели на мустангов и поехали на северо-запад, навстречу неизвестному будущему. Рыжего и Серого было трудно сдержать. Кони, точно вырвавшись из плена, неслись быстрее ветра. В полдень ненадолго остановились, чтобы дать отдых лошадям. Большой Волк хорошо объяснил дорогу, и они как раз достигли берега одного из тысячи маленьких озер, о которых он говорил.

Кони жадно припали к воде. Матотаупа и Харка легли на бизонью шкуру, которую мальчик захватил еще из родной типи. У обоих с собой было не более чем во время последнего представления: кони, оружие, легины и мокасины, маленькие мешочки с золотыми и серебряными монетами. Большой Волк оставил им одеяло и уделил немного из своих запасов мяса.

Лежа на солнце, Матотаупа и Харка рассматривали окружающую местность. Далеко, очень далеко находились они теперь от своей родины, которая лежала между рекой Платт и Скалистыми горами. Но их теперь отделяли от родины не только потоки, прерии и леса, не только дорога Огненного Коня. Лето и зиму они вели совсем другую жизнь, другие были у них друзья, другие заботы, другие печали, — все было не то, что на их родине. Словно во сне представлялись им теперь мать, брат, сестра, товарищи игр, очаг в родной типи, совместная охота и борьба. Они знали теперь мир белых гораздо лучше, чем воины на ручье — притоке Платта. Они научились чужому языку, научились читать и писать, чего не умел ни один воин на их родине. И тем не менее они не стали принадлежать к миру белых, к миру этого грязного города. Скакать верхом и охотиться в бескрайних просторах — вот в чем состояла их жизнь с самого момента рождения, вот почему они мечтали о палатках из шкур бизонов, о спокойных, гордых и свободных краснокожих.

Харка подумал, что прошло больше года с того дня, когда отец собирался ночью посвятить его в тайну. С тех пор произошло так много событий, что Харка стал старше не на год, а на много лет. Он уже перестал быть ребенком, он стал юным спутником Матотаупы. Многое он потерял, но отец остался с ним и принадлежит теперь ему даже больше, чем раньше. Если он едет к могучему племени сик-сиков, то едет не без надежд, едет не для того, чтобы потеряться в голубом далеком краю, и не для того, чтобы окончательно порвать со своей родиной. Он ясно помнил, что должен стать сильным и мужественным, он должен сделать так, чтобы враги боялись его…

Матотаупа тоже предался размышлениям, но его мысли были направлены на последние события в цирке, и он спросил Харку:

— Что Рэд Джим имеет против тебя?

— Ты спрашиваешь об этом потому, что он стрелял в меня и в моего коня?

— Да.

— Возможно, он просто разозлился, что побеждаем мы.

— Да, это так. Но и не только потому.

— Я его испугал, бросая томагавк. Он не думал, что я так владею этим оружием, и струсил. Это тоже разозлило его.

— Возможно. Но вы давно относитесь недружелюбно друг к другу, еще с нашего пребывания в Омахе, а может быть, и еще раньше — со встречи в блокгаузе…

— Тебе кажется?.. Но ведь это было подло со стороны Джима, что он заставил заплатить Далеко Летающую Птицу — желтую Бороду за наши бизоньи куртки.

— Джим знал, что они нам нужны, а Далеко Летающая Птица дал сколько-то серебряных монет. Разве это неправильно?

— Рэд Джим украл деньги из кассы.

— Харка — Твердый как камень — Ночной Глаз!

— Я уверен в этом.

— Харка! Джим смелый мужчина, он не вор, — голос Матотаупы неожиданно стал жестким. — Джим освободил меня в блокгаузе Беззубого Бена от веревок…

Юноша больше не возражал. Индейские обычаи предписывали не возражать старшим. Но Харка замолчал не только потому, что был хорошо воспитан: он почувствовал, что отец и слышать не хочет слов, порочащих Джима.

То, что Джим исчез с глаз обоих дакотов, еще ничего не говорило Матотаупе. Ему казалось, что Харка замолчал потому, что удалось убедить его. Да и разве сам Харка не удивлялся раньше изобретательности белых людей, разве не Джим спас Матотаупу, а тем самым и Харку?..

Разговор, казалось, был исчерпан; до вечера им еще предстояло проехать порядочное расстояние, и оба вскочили на коней.

С момента побега с Большим Волком они проделали уже немалый путь и находились сейчас в прериях севернее Миссури. Дул резкий ветер, по небу тянулись серые облака, и вскоре посыпался град. Он застревал в гривах коней, в волосах всадников. Как только стемнело, трава покрылась инеем. Путники остановились у маленького ручейка, на котором кое-где еще был лед. Несколько кустиков с редкими ветвями были единственной защитой от ветра и града. И это было лучшее место для привала, какое только можно было найти. Мустанги улеглись. У них еще была лохматая зимняя шерсть, может быть, и не очень красивая, но служившая им хорошую службу. Харка с трудом разжег небольшой огонь, и, расположившись с отцом у крупов коней, они завернулись в одеяло и бизонью шкуру. Спали по очереди.

Под утро ветер разогнал облака. Отец с сыном собрались в путь. Выли волки, и коней не пришлось погонять, они сразу поднялись в галоп…

Новые люди и новая жизнь ждали Матотаупу и Харку впереди.

ЛИЗЕЛОТТА ВЕЛЬСКОПФ-ГЕНРИХ И ЕЕ КНИГИ

Со времен Фенимора Купера и Майн Рида, с начала XIX века, прогрессивные писатели мира с сочувствием относились к теснимым колонизаторами племенам индейцев. В книгах об индейцах особенно полно раскрылось дарование Купера, создавшего знаментый цикл «Кожаный чулок» («Зверобой, или Первая тропа войны», «Последний из могикан», «Следопыт, или Озеро-море», «Пионеры, или У истоков Сусквеганны», «Прерия»). На страницах увлекательных романов справедливость часто вопреки мрачной действительности одерживала верх. Светлые, добрые силы венчали книгу счастливым концом, как бы утверждая мысль о неизбежности торжества правды, победы добра над злом. Следует заметить, что отдельные моменты кровопролитной борьбы не только в книгах завершались победами индейцев. Например, в битве при Литл-Биг-Хорне, одном из последних крупных сражений, несколько индейских племен под водительством известного жреца и вождя Татанки-Йотанки (Ситтинга Булла) наголову разбили большой военный отряд генерала Кустераnote 3. Однако плохо вооруженным, разрозненным мелким племенам трудно было противостоять хорошо вооруженной массе американских колонизаторов: мужественный народ неуклонно, планомерно оттеснялся с благодатных земель своих предков в малоплодородные гористые и пустынные области североамериканского континента. Люди гибли в неравных боях, замерзали в снегах, умирали от голода и болезней.

К концу XIX века литература становится более зависимой от денежного мешка и все чаще изображает индейцев кровожадными дикарями, только и ищущими случая пустить свою злодейскую стрелу в белого человека. К началу XX века число «индейских романов» с таким отражением событий увеличивается, а с развитием кинематографа стали фабриковаться и «вестерны», где по-рыцарски благородные ковбои и скауты одерживают верх над «грязными», «злонамеренными» индейцами. Подобного рода произведения об индейцах способствовали тому, что слово «скаут» — разведчик — стало синонимом благородного борца за справедливость, и возникшие в начале века во многих странах детские военизированные организации присваивали своим членам «звание» скаутов: бойскаутов — мальчикам, г„лскаутов — девочкам. Молодчики из вестернов и «индейских романов» стали образцами для подрастающего поколения, воспитываемого в духе насилия, в духе превосходства белой расы.

Лизелотта Вельскопф-Генрих одна из очень немногих писателей, которая еще в двадцатые годы задумала и начала писать необычную для своего времени, правдивую книгу об индейцах. В своем реалистическом романе для юношества она хотела рассказать о судьбах индейцев племени дакота.

К решению этой задачи писательница пришла не случайно. Как и все дети своего времени, она увлекалась приключенческими книгами об индейцах. Отец обратил внимание на интерес дочери к низкосортному чтиву. Это обеспокоило его — высокообразованного, воспитанного на гуманистических принципах человека. Он постарался приобщить дочь к более серьезной и даже научной литературе об индейцах; взял на себя труд объяснять девочке истинный смысл появляющихся время от времени статей и сообщений в газетах и журналах, касающихся индейской проблемы. Увлечение приключенческими романами очень рано превратилось у Лизелотты в серьезный, глубокий интерес к жизни и борьбе самобытного обездоленного народа. Одиннадцатилетняя девочка, потрясенная подавлением восстания индейцев в Мексике, даже обращается с письмом к президенту этой страны и просит его не карать жестоко восставших, просит предоставить им возможность жить и работать… Уже в четырнадцать лет Лизелотта твердо решила стать писательницей, и интерес к судьбе индейцев не оставляет ее. Совсем юной девушкой она делает первые наброски своей будущей книги об индейцах. «Но прошло много времени, прежде чем осуществилась моя мечта, — говорила Лизелотта Вельскопф-Генрих много лет спустя, обращаясь к советским читателям по радио. — Я и не подозревала, что на моем пути встанут две мировые войны, инфляция, безработица и фашизм. Наконец, когда я совсем перестала думать о своих стремлениях, они неожиданно осуществились. Я уже почти забыла, кем хотела стать. Мне пришлось жить в то время, когда фашизм душил народы, и я не могла спокойно смотреть на это. Я стала помогать военнопленным и узникам в концентрационных лагерях. Это приходилось делать тайно: за это приговаривали к смерти, но я не могла поступить иначе».

Лизелотта Вельскопф-Генрих родилась в 1901 году в Мюнхене в семье юриста-демократа. В 1907 году семья переехала в Штутгарт, а в 1913 году — в Берлин. Родители развивали способности девочки, поддерживали ее интересы. В двенадцать лет она читала философские работы Шиллера, а с четырнадцати — Фукидида, сначала на немецком, а потом, с поступлением в классическую гимназию, и на языке подлинника — на греческом.

Первая мировая война, годы фашистского террора, вторая мировая война

— вот главные вехи ее жизненного пути. После смерти отца семья оказалась в тяжелом материальном положении, и Лизелотте Вельскопф-Генрих пришлось и работать, и учиться в Берлинском университете, где она изучала экономику, философию. Одновременно в институте археологии она изучала древнюю историю и античную литературу. Преодолевая трудности, Лизелотта Вельскопф-Генрих окончила университет, получила звание доктора философии.

Однако пора кризиса и инфляции заставила ее отнести научные занятия древней историей и литературный труд на вечерние часы, на время отпусков. Средства к существованию ей стала давать статистика. С 1925 года Лизелотта работала статистиком на предприятии, с 1928-го — в государственном учреждении — статистическом управлении. Работа дала ей возможность получить практическое представление о финансовой системе и финансовой политике. Что же касается литературной работы, то она обратилась к проблемам для нее в то время более близким и пишет не об индейцах, а о своих современниках — о немецкой интеллигенции. Уже с самого начала возникновения в Германии национал-социализма она с горечью замечает, что в среде немецкой интеллигенции происходит трагическое расслоение: одна часть поддается национал-социалистской пропаганде и, попирая человеческие законы, становится в один ряд с фашистскими громилами, другая, демократическая, верная гуманистическим принципам часть интеллигенции, хотя и пытается противостоять наступающему фашизму, однако не находит еще в себе сил и решимости открыто и полностью примкнуть к передовому отряду немецкого революционного движения — к рабочему классу, к Коммунистической партии Германии. В такой обстановке германский капитал в 1933 году призвал фашизм к власти. Началась кровавая расправа с политическими противниками, прежде всего с коммунистами и революционно настроенными рабочими. Была репрессирована интеллигенция, которая пыталась использовать «демократические свободы» для борьбы с фашнстским режимом. Этим событиям, судьбам немецкой интеллигенции посвятила Лизелотта Вельскопф-Генрих роман-трилогию «Два друга» («Два друга», «Пути расходятся», «Встреча»), который смог увидеть свет только после разгрома фашизма.

В годы второй мировой войны Лизелотта Вельскопф-Генрих принимала участие в антифашистской деятельности. Вначале она просто помогала преследуемым по политическим и расовым мотивам. Потом, подвергаясь опасности, установила письменную связь с группой политических заключенных концентрационного лагеря Заксенхаузен, его отделения Лихтерфельде. Ее активность растет. Она тайком переправляет в лагерь продовольствие, книги, медикаменты, передает правдивую информацию о событиях в мире. В 1944 году Лизелотта Вельскопф-Генрих помогла бежать из лагеря одному из политических заключенных и укрывала его до вступления в Берлин Советской Армии.

С 1945 года она принимает участие в строительстве новой демократической Германии.

В 1949 году Лизелотта Вельскопф-Генрих вернулась к научной работе. Закончив аспирантуру по древней истории, она становится профессором и с 1959 года преподает в Берлинском университете имени Гумбольдта, а затем и руководит кафедрой древней истории. В 1956 году Вельскопф-Генрих избрана действительным членом Академии наук ГДР, становится первой женщиной-академиком. «Первой, после Екатерины Великой», — обычно шутливо уточняла она сама. Основные научные труды Лизелотты Вельскопф-Генрих показывают широту ее интересов: «Товарные отношения Древнего Востока и греко-римского античного мира», «Проблемы досуга в Древней Греции», «Эллинский полис — кризис, превращение, влияние».

Широкую научную деятельность, связанную также с поездками в различные регионы, в том числе и в нашу страну, Лизелотта Вельскопф-Генрих сочетает с напряженным литературным трудом. Новый демократический строй ее родины дал возможность увидеть свет и ее книгам. В 1951 году вышел задуманный еще в юношеские годы роман «Сыновья Большой Медведицы» (в русском переводе «Токей Ито»). Роман был удостоен Первой литературной премии ГДР за лучшую юношескую книгу и вскоре переиздан. В различных издательствах выходят небольшие повести и сборники рассказов писательницы, книжки для детей, публикуются ее научные труды. В 1953 году выходит роман «Жан и Ютта» — о рабочей молодежи Германии. В 1956 году увидел свет начатый еще во времена фашизма роман-трилогия «Два друга».

Несмотря на интенсивную научную работу, несмотря на большой интерес к своей родной стране, писательница продолжает уделять огромное внимание индейской тематике. В 1962 году выходит в свет книга «Харка — сын вождя», книга, которая вместе с романами «Топ и Гарри» и «Сыновья Большой Медведицы» («Токей Ито») составила цикл — трилогию о заключительном этапе вооруженной борьбы индейцев за свой права и свободу под общим названием «Сыновья Большой Медведицы».

«Харка — сын вождя» — первая книга трилогии, в которой рассказывается о детстве героя. Дакоты, о которых идет речь, — племена военного союза «Семь костров племенных советов», индейцы, относящиеся к языковой группе сиу. К одному из таких племен принадлежит род Большой Медведицы, военным вождем которого является отец Харки — Матотаупа. Племена дакота до прихода на континент колонизаторов возделывали плодородные земли на востоке страны и занимались охотой. Однако, оттесненные белыми колонизаторами на запад, на земли, непригодные для обработки, они вынуждены были кочевать по прериям в поисках бизонов и охотиться на них. Охота стала их главным средством существования. Индейцы научились ловить и приручать одичавших в прериях лошадей — мустангов.

Бизоны! Теперь только они обеспечивали существование племени. Мясо животных шло в пищу как в сыром, так и в вареном или жареном виде, оно заготавливалось впрок в виде мясного порошка — пеммикана. Из шкур бизонов индейцы шили одежду, сооружали жилища — палатки-типи. Кости бизонов шли на изготовление оружия, предметов быта, с помощью жил животных шилась одежда.

Но оттеснение индейцев на запад продолжалось. При всем своем героизме они не могли противостоять натиску превосходящих и числом, и вооружением белых завоевателей. Все более бесплодные земли доставались исконным обитателям континента. Открытие золота и других полезных ископаемых на землях индейцев привело к тому, что во второй половине XIX века их принялись изгонять даже с территорий, отведенных им и закрепленных за ними правительством США. В прерии наряду с золотоискателями и прочими авантюристами устремились и белые охотники на бизонов.

В конце 1860-х годов в прериях появляется новый тип промышленников — охотники за бизоньими шкурами, которые за несколько лет уничтожили огромные стада этих животных. Охота за бизоньими шкурами была не только коммерческим предприятием, но и продуманной мерой: была уничтожена самая основа существования индейцев и тем самым ослаблено сопротивление племен прерий.

Белые наступают на индейцев… гибнут многотысячные стада бизонов… индейцы на грани голода — в таких условиях растет герой романа — маленький Харка. В стычках с враждебными племенами и с белыми погибают его близкие. Мальчик познает обман и предательство внутри своего рода, он теряет веру в непогрешимость жреца — главного в племени человека. И, наконец, мальчик вместе с отцом оказывается вне рода, они изгнаны из племени. Борьба между белыми и индейцами ведет к конфликту среди самих индейцев, и не только к столкновениям между отдельными племенами, которых натравливают друг на друга завоеватели, но и к конфликту внутри племени. Харка и его отец — жертвы этого конфликта.

В наши дни большинство индейцев США живет в резервациях — местах насильственного поселения.

Бесправие, нищета, голод и антисанитарные условия царят в резервациях. Но среди индейцев растет борьба за свои права. Под давлением прогрессивной общественности правительство США вынуждено было дать согласие на проведение в 1970 году первого всеиндейского съезда.

Борьба индейцев за свои права иногда принимает чрезвычайно острые формы. Об этом свидетельствуют, например, события на острове Алькатрас, когда в конце 1969 года большая группа представителей различных племен захватила этот небольшой остров, где ранее размещалась федеральная тюрьмаnote 4. (Кстати, Вельскопф-Генрих в одном из своих романов о сегодняшних индейцах США пишет об этом событии.) Пытаются индейцы в наши дни обратить внимание общественности и властей США на свое бедственное положение и другими акциями. Так в 1970 году группа индейцев высадилась на пустынный остров Ратлснейк у берегов Калифорнии. Борясь за предоставление им нормальных жилищных условий, индейцы установили в северной части Чикаго шесть своих традиционных жилищ — вигвамов. В 1972 году они захватили здание тюрьмы в Форт-Тоттене, в штате Северная Дакота. В 1973 году завладели заброшенным монастырем в штате Висконсин, намереваясь устроить в нем больницу, но были осаждены отрядами национальной гвардии и арестованы. Список подобных «захватов» можно было бы продолжить. Но хотелось бы остановиться на одном из более значительных событий такого рода, действиях, которые были возглавлены возникшей в 1971 году организацией «Движение американских индейцев». Активисты «Движения» работая в резервациях и в индейских гетто американских городов, стремятся пробудить самосознание индейцев, поднять их на борьбу за социальные и экономические права. «Движение американских индейцев» стало добиваться пересмотра неравноправных договоров, заключенных правительством США с племенем сиу в прошлом веке. Настаивая на создании президентской комиссии по пересмотру договоров, индейцы весной 1973 года захватили поселок Вундед Ни, то самое место, где 83 года назад произошло небывалое избиение индейцев отрядами правительственных войск. И в этот раз здесь было спровоцировано кровопролитие. Индейцы удерживали поселок более полутора месяцев. Полиция открыла по осажденным огонь. Шестеро индейцев были ранены, а над остальными учинена судебная расправа, однако за отсутствием улик руководители «Движения американских индейцев» Рассел Минс и Деннис Бэнкс были в 1974 году оправданы. Впрочем, Рассел Минс был все же год спустя «случайно» ранен полицейским и подвергнут судебному преследованию якобы «за оказание сопротивления властям».

Еще один борец за права человека, лидер «Движения американских индейцев» Леонард Пелтиер, осужденный к двум пожизненным заключениям за преступления, которых не совершал, вот уже более десяти лет томится в тюрьме, добиваясь пересмотра своего дела. Созданный участниками «Движения» Комитет за освобождение Леонарда Пелтиера привлек к его судьбе внимание мировой общественности.

А вот достаточно «свежие» данные о нынешнем положении индейцев в США по материалам американской печати и телевидения, опубликованные газетой «Советская культура"note 5: «Деревушка Пайн-Ридж в округе Шэннон в Южной Дакоте типична для резерваций, в которые правительство США согнало индейцев свыше столетия назад. Она больше напоминает огромную свалку, где среди груд мусора и полуистлевших корпусов автомобилей разбросаны то там, то здесь убогие жилища-хибары. По всем показателям Шэннон — беднейший округ в США. Смертность среди детей индейцев в возрасте до 4 лет в три раза выше, чем в целом по стране. Живут индейцы сиу на 25 лет меньше „среднестатистического“ американца. Уровень же безработицы в резервации превышает 80 процентов».

Более ста лет назад, в 1868 году правительство США подписало с индейцами сиу договор, по которому район Блэк Хилса оставался за индейцами. Но когда несколько лет спустя здесь обнаружили золото, власти вероломно нарушили свое обязательство и отобрали у индейцев их земли.

В 1980 году Верховный суд США признал незаконность действий правительства и обязал федеральные власти выплатить индейцам денежную компенсацию за земли. Но сиу отказались принять эти деньги, начисленные из расчета цен на землю в 70-х годах прошлого века, и добиваются восстановления исторической справедливости — возвращения своих земель. По конституции США это вправе сделать только конгресс. Однако внесенный сенатором Биллом Брэдли проект закона о возвращении сиу пустующих правительственных земель и выплаты им компенсации в размере 3 млрд. долларов был отвергнут законодателями штата Южная Дакота, поскольку они усматривают в нем посягательство на интересы могущественных горнодобывающих компаний.

Побывав в Соединенных Штатах Америки и в Канаде, Лизелотта Вельскопф-Генрих продолжила работу над индейской тематикой. В результате был создан большой цикл романов о сегодняшней жизни индейцев в Америке. Этот цикл, названный писательницей «Кровь орла», составили пять романов: «Ночь над прерией» (1966), «Свет над белыми скалами» (1967), «Камень с Рогами» (1968), «Семиступенчатая гора» (1972), «Светлое лицо» (1980). Последний роман пенталогии вышел посмертно, писательница завершила его за несколько недель до своей кончины.

Герои нового цикла — прямые потомки дакотов, о которых она писала раньше. О прямой связи пенталогии с циклом «Сыновья Большой Медведицы» свидетельствует также обращение писательницы к давно минувшим событиям в романах пенталогии. Более того, здесь встречается даже один из героев «Сыновей Большой Медведицы». Разумеется, это уже очень старый человек, но это индеец, который в молодости с оружием в руках сражался против белых завоевателей.

Романы Лизелотты Вельскопф-Генрих переведены на многие европейские языки, вышли во всех странах социалистического содружества, в нашей стране.

Интересна история появления ее романов на русском языке (вначале у нас выходила на немецком языке ее сказка «Каменный мальчик» и на украинском языке роман «Сыновья Большой Медведицы»).

Зимой 1955 года библиотека Косогорского металлургического завода имени Дзержинского (Тульская область) получила от Вельскопф-Генрих письмо и книгу «Сыновья Большой Медведицы». Она сообщала, что решила откликнуться на обращение косогорских металлургов к писателям, опубликованное «Литературной газетой» перед Вторым съездом советских писателей. В своем ответном письме косогорцы писали ей:

«Нас радует, что для своего увлекательного романа приключений Вы избрали большую тему борьбы индейских племен против колонизаторов, что в Вашей книге утверждаются идеи интернационализма. Мы знаем, как важна такая книга… Ведь в Европе приключенческие романы из жизни индейцев в течение многих десятилетий зачастую использовались для реакционной пропаганды о „превосходстве белой расы“.

Надеемся, что сможем Вам более подробно высказать свое мнение о книге, когда она будет переведена на русский язык» note 6.

Это письмо переводчики восприняли как социальный заказ и приступили к работе. В результате трилогия увидела свет.

По мотивам романов цикла «Сыновья Большой Медведицы» был создан кинофильм. История создания его тоже определенным образом связана с нашей страной. Идея экранизации возникла во время пребывания писательницы в Ленинграде на Международном симпозиуме историков. Разговор об экранизации возник на одной из ее встреч с читателями, причем было высказано соображение, что наши казахстанские степи были бы очень подходящей натурой, имитирующей прерии. Писательница обратилась на студию «Ленфильм» с предложением организовать съемку фильма совместно со студией ДЕФА, но осуществить постановку фильма не удалось, фильм был снят студией ДЕФА совместно с кинематографистами Югославии и Чехословакии. В роли главного героя — Токей Ито снимался югославский актер Гойко Митич. Это была одна из его первых, впоследствии многочисленных, «индейских» ролей. Фильм успешно демонстрировался и в нашей стране.

Чем же объясняется такой успех романов Лизелотты Вельскопф-Генрих? По-видимому, не одной лишь тематикой, но и тем, ради чего, с каких позиций они написаны, насколько искренна в своих чувствах писательница. Обращаясь к читателям молодежного журнала, писательница говорила:

«Я пищу об индейцах, и мне хотелось бы вам сказать, что три причины побудили меня это сделать:

горячее желание бороться с любой несправедливостью, желание помочь людям, которые и сегодня ведут освободительную борьбу — этим я живу с детства, мой отец открыл мне на это глаза; стремление показать тяжелый и жестокий период истории индейских племен, их сопротивление захватчикам, нравы, обычаи — к этому меня как историка привела моя научная работа; собственные переживания, личное участие в борьбе — в период фашизма я была на нелегальной работе, ожидая каждую секунду ареста, расстрела, и тем не менее я использовала все возможности, все случаи, чтобы помочь преследуемым людям, «приключения» стали для меня повседневным, обычным делом.

Я спрашиваю себя, во имя чего?

Этот последний вопрос, дорогие читатели, и вы должны всегда ставить перед собой».

А. Девель

ОБЪЯСНЕНИЕ НЕКОТОРЫХ СЛОВ

Блэк Хилс — горный массив; в печати часто дается перевод этого названия — Черные холмы.

Вакан — тайна, относящаяся к Вакантанке.

Вакантанка — «Великий и Таинственный», у индейцев дакота — божество, сверхъестественная сила, разлитая во всей природе.

Вампум — бусы из раковин, у индейцев прерий употреблялись как украшения, как меновая единица, как средство своеобразного мнемонического (от греч. «мнемо» — «память») письма. Условные сочетания различных по цвету и размерам раковин соответствовали определенным событиям и действиям, «напоминали» о них. Особенно интересны пояса или перевязи вампума, которые служили своего рода летописями, договорами, верительными грамотами.

Военный орел — один из видов обитающих в Скалистых горах орлов, перья которых дакота употребляли для военных головных уборов.

Граница — имеется в виду граница с существовавшей в прошлом веке так называемой индейской территорией.

Дакота — одно из объединений племен сиу — «Семь костров племенных советов». В него входило семь племен: мдевакантон, вахпекуто, вахпетон, сиссетон, янктон, янктонаи и тетон.

Длинные Ножи — так называли индейцы белых завоевателей за их сабли.

Легины — ноговицы или гамаши, у женщин укреплялись внизу в мокасинах, доходили до колен и стягивались тут подвязками. У мужчин были значительно длиннее и напоминали собой отдельно надеваемые штанины, верхними концами крепились к поясу.

Мацавакен — «Гром Железо», так называли дакота огнестрельное оружие белых, ружья.

Мини вакен — таинственная вода, так индейцы называли крепкие спиртные напитки.

Мини сосе — Илистая вода — река Миссури.

Мокасины — мягкая кожаная обувь с твердой подошвой, верх обычно шился из двух кусков замши. Раскрой мокасин заимствован европейцами и особенно часто применяется для мужской обуви.

Мустанги — одичавшие потомки завезенных европейцами в Америку лошадей. Отличались выносливостью, длинной шерстью, особенно густой в зимнее время.

Оглала — группа племени тетон-дакота, к которой принадлежал род Большой Медведицы.

Пауни — одно из племен индейцев прерий, относящееся к языковой группе кэддо.

Сиу — одна из наиболее значительных языковых групп индейцев прерий, к которой принадлежали дакота.

Татанка-Йотанка — (Ситтинг Булл — Сидящий Бык, правильнее — Сидящий Бизон. 1834 — 1890) — верховный жрец и вождь племени дакота, возглавлял борьбу индейцев против военных отрядов США. В битве при Литл-Биг-Хорне (1876) под его руководством был разгромлен отряд под командованием генерала Кастера (Кустера).

Тетон — племя конфедерации дакота, к которому принадлежал род Большой Медведицы.

Типи — на языке сиу — «жилище» — коническая палатка из шкур бизонов.

Томагавк — ударно-метательное оружие в виде палицы с тяжелым заостренным каменным наконечником, в более поздние времена — небольшой металлический топорик, употреблявшийся индейцами в бою, на охоте и в быту.

Тотем — предмет, растение или, чаще всего, вид животного, которому индейцы приписывали сверхъестественную близость к племени, роду или отдельной семье. Тотемом называется также изображение этого предмета, растения или животного (например, на полотнищах типи, а также вырезанное из дерева — тотемный столб).

Хау — непереводимый возглас, часто употребляемый в смысле «я сказал» или означающий, что речь собеседника услышана и понята.

Note1

Штирия — провинция Австро-Венгрии, ныне — провинция Австрии. (Примеч. пер.)

Note2

Даниель Боне (1734 — 1820) — пользующийся в США широкой известностью пионер Запада. Он немало сделал для распространения дальше на запад политики ограбления и истребления коренного населения страны — индейцев. (Примеч. пер.)

Note3

Подробнее об этой битве, о Татанке-Йотанке и о генерале Кустере см. географический ежегодник «Глобус 1964». Л. 1964. С. 186 — 193.

Note4

Подробнее об этом событии см: Новый мир. 1971. ј 2. С. 191 — 213.

Note5

Советская культура, 1988, 5 апреля. С. 7.

Note6

Литературная газета, 1955, 7 июня. С. 1.