СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Справедливость — это реальная, конкретная и огромная социальная сила. Неучитывание справедливости как, мол, «лирики» политиками и экономистами есть глупость, ошибочность, и часто имеет роковые последствия.

В давние времена проблема справедливости была одной из главных и ключевых, которыми занималась философия. Философия была наукой о мироустройстве и человеке для понимания их людьми. В новейшие времена философия распалась на ряды и пучки вспомогательных философских наук для углубленного внутреннего пользования, и за последние сто-полтораста лет ничего не прибавила людям для постижения жизни. Пока не появился энергоэволюционизм.

Человек устроен как? Вот только без ругательств! Человек устроен так, что у него мощные, развитые лобные доли. У него сильно развиты сдерживающие центры. Он не только умный и умелый — он еще и терпеливый. Терпение входит в понятия умения и ума.

Терпение заставляет ждать, пока вырастет посаженная картошка, а не выкапывать ее назавтра, чтоб скорей сожрать и утолить голод. Терпение заставляет ждать в засаде добычу и терпеть голод, жажду, зуд затекшего в неудобной позе тела — вместо того, чтоб поспать в удобной позе. Терпение заставляет не бросаться на женщину с целью немедленно овладеть ею — но ухаживать, делать подарки и всячески выставлять себя в прельстительном свете. То есть человек давно сообразил: для желанного и весомого результата не надо переть тупо, как носорог — а надо сдержать себя, пока потерпеть, потрудиться как следует — и будет тебе и жареная свинья, и теплая пещера, и сексуальная жизнь без последующего смертоубийства. Без труда не вытащишь рыбку из пруда. Стрекоза и муравей.

То есть. Большинство усилий и действий человека разнесены на две половины: затратную — и результатную. Пашу, потею, голодаю, не сплю, лишаюсь, страдаю, терплю, бегу, рою, строю, воюю — и — кушаю, выпиваю, обладаю любимой, наслаждаюсь комфортом, горжусь своим достатком, развлекаюсь. Вот такая гантель.

Ручка, соединяющая две головки этой социопсихологической гантели, и называется справедливостью. Справедливость — это причинно-следственная связь между поступком и воздаянием. Между действием и результатом (в морально-оценочном аспекте).

Преступление и наказание. Подвит и награда. Затраты и обретения. Работа и оценка.

(ВАЖНО. Здесь и сейчас мы говорим о справедливости только в социальном аспекте. О справедливости в природе и вообще во вселенной в общем философском плане — в книге «Все о жизни» одноименная глава.)

Причем. Справедливость полагает вполне устойчивое единообразие модели «поступок — результат». Скажем, за спасение утопающего дают медаль. Девяти дали — десятому нет. Несправедливо! А если никому не дали — и ладно. Или — всем ничего, а десятому — мешок зерна. Остальные девять: «А где наш мешок зерна? Несправедливо как-то…»

То есть. Первое. Справедливость означает (полагает) соотношение «посылка» и «следствия» по качеству и количеству. За сбитый самолет — медаль. Не орден — это жирно будет. Но и не выговор — за что?! За удар вдруг по морде — ответный мордобой, но не зарезать же за это и не сто рублей дать в благодарность.

Второе. Справедливость полагает «горизонтальное равенство» субъектов, участвующих в модели «посыл — следствие». Награждать — так за равный подвиг всех равными наградами. Иначе — или всем давать, или никому, а то несправедливо.

И получается у нас из свода всех понятий справедливости в конкретном обществе — как бы координатная сетка, покрывающая все социокультурное пространство.

Но ни в коем случае не надо пугать справедливость со всеобщей уравниловкой, якобы немощная часть общества требует себе иждивенчества как справедливости.

Самый сильный, храбрый и умелый в бою и охоте — всегда берет себе лучший кусок. И все признают, что это справедливо. А самые слабые и неумелые получают худшие куски в последнюю очередь, и все также признают это справедливым. Твой вклад в дело соотнесен с твоим результатом.

Если вожак после общей охоты сам нажрался, а народу не позволил — это несправедливо. Все охотились. А жить как? Вожака надо убить. А если дал жрать, но впроголодь, а часть мяса сгноил из вредности? Несправедливо. Убить. Но так вожак не поступает, ибо он — часть племени, и забота о выживании племени и передаче генов у него в инстинкте.

Но если кто решит отобрать у вожака лучший кусок — может лишиться головы, и это будет также справедливо. Закон есть всегда! У обезьян, у волков, у крыс! Внимание: этология, наука об этике и социальных взаимоотношениях животных, всем привет от Конрада Лоренца. Закон стаи всегда направлен на передачу лучшего генофонда и его экспансию. Он жесток, неукоснителен и справедлив в своей неукоснительности, иерархии и равенстве равных. Закон стаи — это инстинкт жизни, направленный не на индивидуум, а на группу — ибо одно животное не выживет никогда, лишь группа гарантирует продление рода.

Мы обычно предлагаем понимать дарвинизм столь вульгарно и примитивно, что выживает сильнейший, и горе побежденному, ибо суровы законы выживания и естественного отбора. Но именно для этого — стая заботится о пище для всех своих членов, взрослая особь рискует жизнью для спасения чужого детеныша, а вожак и перво-ранговые самцы вместо возможного спасения жертвуют собой, спасая стаю от хищников и врагов.

Третье. Справедливость предусматривает соотношение жертв и привилегий. Барон брал с крестьянина оброк, и ходил за его счет в бархате, но в случае битвы — шел драться и умирать с честью, крестьянин же спасался как мог.

Четвертое. Справедливость полагает меру и пределы неравенства следствий при неравенстве посылов. Хоть ты и рисковал жизнью на стенах, и рубился мечом, пока я трясся в подвале и прислуживал налетчику — но ты имеешь право жить знатным богачом по сравнению со мной, однако чтоб и я не спал в луже и не жрал лебеду, это уже несправедливо. Вот у соседского барона — крестьяне живут в прочных хижинах, половину времени работают на себя и хлеб едят досыта. Он справедливый человек — живи сам и давай жить другим.

И пятое. Человеческая справедливость отличается от вполне, в общем, справедливого Закона Стаи тем, что психически более сложно организованный человек более сложно и рефлексирующе ко всему этому относится и задается вопросами, несвойственными, возможно, животным. Скажем: разве справедливо, что уже от природы люди неравны и имеют разные исходные данные для счастья — одни сильные и красивые, а другие слабые и глупые?.. И тогда человек мысленно приглашает в третейские судьи Господа, взывая: «Скажи, ну разве это справедливо? Ну разве так жестоко — это справедливо? Что жизнь вот этого и эту, хороших людей, так покарала — разве же это справедливо?..» Имея в виду, что в природе тоже должна быть человекоподобная мораль, что случай в природе тоже должен подчиняться законам нравственности — иначе за что человеку плохо, если по всем нашим моральным, социальным, психологическим представлениям ему должно быть хорошо? Пошто мучится, бедный?

(Возможен и обратный вариант: «Господи, за что этому подлецу так хорошо живется?..» Но здесь ты уже видишь, чем подлец нарушает, в твоем представлении, законы справедливости. И в принципе можешь счастливого неправедного подлеца покарать своей рукой и сделать несчастным. Сделать человека несчастным — это у нас запросто. А вот сделать счастливым, исправив допущенную Всевышним — о кощунство! но вроде бы несправедливость! — вот это уже смертному слабо, вроде. Ну, обычно слабо, по крайней мере.)

То есть. Обращаясь за справедливостью к Богу, человек вносит в понятие справедливости элемент неравновесного милосердия. Я, значит, понимаю, что с точки зрения дарвинизма и государственной пользы нечего об этом малополезном человеке радеть. Но, Господи, он же не виноват, что таким родился, а душа у него такая же, как у всех, и он страдает, что от природы обделен. Конечно, что его бабы не любят, и работы не найти, и здоровья нет — это все природа, и по природе лучше ему, никчемному, умереть. Такова суровая справедливость. Но есть ведь и еще справедливость: раз по душевным качествам он не хуже других — так и жить должен не хуже, смилостивись Ты над ним.

Человек более вооружен, чем прочие животные. Более жесток. Более склонен уничтожать себе подобных. Более неравновесен в окружающей среде, более способен и склонен к максимальным действиям.

Смещение представлений о справедливости из сугубо рационального поля несколько в сторону иррационального, Божественного — говорит о потребности (социопсихологической) уравновесить иррациональную жестокость и агрессивность иррациональным же милосердием и гуманизмом. Это не слюнявые глупости. Это чтобы не переступить меру в вечном убивании и раздавливании друг другом.

Мы жестоки, потому что жестокость — это боль переделываемого мира, а наша доля в этом мире — переделывать его. Мы милосердны, потому что милосердие — это аспект и форма системного инстинкта самосохранения людского сообщества. Равновесие между неизбежной жестокостью и необходимым милосердием мы называем справедливостью.

Несправедливо, чтобы хороший работник и плохой жили в равном достатке. Несправедливо, чтобы умный специалист и глупый делали одинаковую карьеру. Несправедливо, чтобы тот, кто искал и нашел в тайге золото и тот, кто приехал в поселок на готовое, имели равную долю в прииске. Несправедливо, чтобы герой и трус наделялись равным количеством благ.

Но чтобы хозяин жил во дворце, а работник голодал — это тоже несправедливо. Чтобы один захватил то, что является воплощением труда всех, — это тоже несправедливо. А справедливость, сказали мы выше — это координатная сетка, охватывающая социопсихологическое пространство общества.

Справедливость — это Закон Стаи, изощренный человеческой психологией и осложненный структуризацией человеческой культуры.

Поэтому, ребятки, вы справедливостью не пренебрегайте. Все, что несправедливо, сметается с кровью.

Инстинкт жизни повелевает человеку выживать вместе с себе подобными, группой. Принципиальные отношения внутри группы весьма жестко детерминированы. Работящесть, милосердие, воздаяние, избавление от паразитов, честность…

ТАК ПОЧЕМУ РУХНУЛ СССР?

На подобный вопрос можно отвечать на разных уров нях — и все будут вроде верные.

Потому что Горбачев был слабохарактерен и неумен. А Ельцин властолюбив и эгоцентричен, и мстителен. Потому что страна надорвалась экономически, вкладываясь в вооружения. Потому что всем надоела тотальная ложь и лицемерие. Потому что нацреспублики хотели самостоятельности. Потому что компартия деградировала и партчи-новники только хотели хапать себе. Потому что враги-американцы всеми способами разлагали, растаяли, подкупали и вредили.

Господа. Но ведь на самом деле мы спрашиваем о другом. Если бы на смену СССР пришла процветающая Россия, о которой мы мечтали: свободная, изобильная, возродившаяся, оптимистичная, богатая — мы что, хмуро морщили бы лбы над вопросом о падении Союза? Да нет! Союз был бы мрачным прошлым, а Россия — светлым настоящим, и рухнула военно-тоталитарная машина поделом, чтоб дать людям возможность жить счастливо, справедливо и разумно в новом, лучшем государстве. И все было бы в порядке.

Но. Мы были недовольны непередовым советским производством — а получили вовсе рухнувшее взамен. Мы были недовольны низким уровнем жизни — а стали в большинстве вовсе бедными и нищими. Мы были недовольны советской бюрократией — и получили такое расплодившееся и коррумпированное чиновничество, что вообще тихий ужас. Мы были недовольны несправедливостью замалчиваемой — и получили несправедливость циничную и откровенную. Нравы упали, преступность выросла, продажно все, мозговики бегут, несколько процентов населения наслаждаются жизнью.

Так раньше народ имел отраду: сообща чувствовать себя великим, а лично каждый — сознавать себя частью этого великого. Ныне и того нет. Напротив.

Чувству личной униженности и бедности личности соответствует чувство униженности, бедности и развала державы. Народ поражен в обоих планах — как личном, так и общественном.

Повторяю: процентов пять населения обрели личное все: достаток, свободу, перспективы. А девяносто — проиграли во всем. И не в том дело, что они не умеют еще бороться за место под солнцем — а в том, что если рушится экономика, пряников на всех хватить не может, и отчаявшийся безработный едет в московские бесправные гастарбайтеры.

Сменили бы худшее на лучшее — не было бы проблем. Но — иначе — вопрос стоит так:

Или — еще иначе:

2. А почему рухнул Древний Египет? Он долго существовал, не раз поднимался, и столько же раз рухнул. Жаловались на упадок нравов, на чиновников. Подвергались нашествиям гиксосов и «народов моря» — дикарей по сравнению с собой. До и после — отлично жили: могучая армия, мощная структура чиновников, развитая экономика, высокий жизненный уровень (по тем временам).

3. А почему рухнула Ассирия? А Вавилон? Какая территория в апогее царств, какая армия, какое развитое хозяйство, какая архитектура! И вечно в конце концов приходили враги и губили… А до поры до времени не губили.

4. Ну так великая и могучая Персия тоже рухнула. Уж такая великая, богатая и мощная, столько войн провела — и вот под Александром Македонском с куда меньшим войском — развалилась легко и бесславно.

5. Наука виктимология изучает особенности и поведение жертв, провоцирующих нападение преступников. Шляются не там и не тогда, выглядят не так, осанка не такая, ценности на виду, от подозрительных не идут сразу быстро за угол и тд. Преступник — он тоже не любого грабит и убивает.

Опять же волки, санитары леса. Он жрать хочет, а не за добычей мчаться, тем более что добыча обычно быстрее в беге, и хрен ее догонишь, только энергию зря растратишь. И он, стало быть, отбирает хроменьких, слабеньких, больных — кто полегче.

Аналогично тому — многие инфекции в организме человека. В том смысле аналогично, что пока с общим фоном и иммунитетом все в порядке — хилые и затаившиеся возбудители болезней «таятся по углам», контролируемые антителами: как кто окрепнет — бац ему по башке и выкидывать. А ослаб организм, не хватает сил иммунным телам — и бодрые бациллы с вирусами идут в рост и начинают шара-шить вплоть до тяжелых осложнений с летальным исходом. Если только не напасть типа чумы — с «обычной» инфекцией здоровый организм справляется сам, не заболевая.

Веками и веками могучие государства давили дикарей — пока дикари не приканчивали ослабевшее государство.

6. Спарта. Ее никто никогда не победил. Ликург дал ей беспрецедентные в истории по суровости и нетерпимости законы. Воспитание — суровей некуда. Хилых младенцев — в пропасть. Мальчиков — вон из семьи в казармы. Жить впроголодь, тренироваться до упаду, украсть и не попасться — доблесть. Страдания терпеть, смерти не бояться, пощады не знать. Роскошь запрещена, деньги в общем тоже, все стороны жизни регламентированы Законом и Советом старейшин. Военный коммунизм в военном лагере. Общее питание, общие жилища, женщины с маленькими детьми сидят по домам, видя мужей на побывках.

В битвах Спарту несколько раз победили только Фивы, но их Эпаминонд был гениальный полководец, изобретший «косую атаку» и «кочергу», когда отборная часть войска концентрированно наваливается на небольшой участок вражеского строя близ его фланга и смешивает сбоку вражеский строй, а потеря строя в античной войне — это конец. Агрессивным спартанцам дали по рукам, но сама Спарта осталась в неприкосновенности.

Прикончила ее победа над Афинами. Суровые спартанцы нюхнули роскоши. Они отведали вкусных яств и изысканных вин, которых в Спарте не то чтобы не было — но сама мысль о каковых роскошных излишествах уже было преступлением против законов Ликурга. Они познали ласки «секс-рабынь» и походили в дорогих тонких тканях. А ведь сначала им давали взятки со страхом и сомнением — и только дорогим оружием! Коготок увяз. Сладость хорошей жизни мгновенно сделала спартанских чиновников продажными. Спарта лихорадочно вознаграждала себя за века аскетизма, наслаждаясь благами эллинской цивилизации. Немедленно вслед за чем мужчины не захотели жить в казармах и жрать «черную похлебку», зато женщины захотели тканей и притираний, то бишь модных шмоток и косметики. И все хотели много и вкусно есть и пить. В результате стали продавать свои земли, что было строжайше запрещено раньше, и свобода торговли по афинскому образцу мигом расколола спартанцев на богатых и бедных, и кончилось братство военного коммунизма, и никто больше не хотел умирать, а наоборот, все хотели получать максимум удовольствия от жизни. Дальше? Дальше все. Название осталось. А народ и страна кончились.

Введение монетаризма и свободного рынка быстро уничтожили Спарту. Можно сказать и так — чистая правда будет.

7. Рим. Уж его античная история изучена вдоль и поперек, как никакая другая. Тысяча лет непрерывного существования Древнего Рима — это эталонный исторический полигон для анализа и проверок политических моделей государства и их перетекания из одной в другую.

Он — чего рухнул? Враги завоевали? Фига. Он и не таких врагов веками побеждал, подчинял, растворял. И писали историки наступившего Раннего Средневековья (они еще не знали, конечно, что их время так назовут), что наказан был Рим за свои злодеяния, несправедливость, разврат и лицемерие.

Золотую статую Воинской Доблести! — перелили в слитки и отдали в выкуп, только б их не тронули.

Разврат расходился от императорского двора, и не было управы на беспредел чиновников, и шваль со всего мира ехала в Рим делать деньги и жить роскошно, и хлеба со зрелищами требовал плебс, развращенный бездельем, и только варвары еще хотели служить в легионах, и никто не хотел за Рим умирать, а все хотели Рим доить.

Аллес капут.

8. Философы лишь различным образом объясняли людям то, что люди и так всегда знали. Фраза не припоминается? В большой степени она верна. На уровне, так сказать, практической и прикладной психологии и социологии люди поняли все основы давным-давно. И выразили их так, и повторяли миллионкратно: от долгих лет сытной мирной жизни люди жиреют, дрябнут, слабеют духом, и бьшшие бойцы становятся легкой добьией новых голодных и храбрых. Ротация.

9. Дорогие мои. Любая система эволюционирует. Государство — это система Государство эволюционирует. Изменяется. Неизбежно. Законсервировать нельзя. Ликург пытался.

Любая система имеет начало, подъем, пик, спад, конец. Ибо есть время, а время — это изменения. Вечная система невозможна в принципе. Вечных государств не бывает. Не было их. И не будет.

По мере развития системы она изменяется. Она совершенствуется. У государства появляются новые органы, законы, функции и блага. Это изменения качественные.

А еще оно растет. Это изменения количественные. И они ведут к качественным изменениям: делать так, как годилось для ста человек — уже не годится для пяти тысяч. Делегирование функций. Разделение обязанностей. Отделение власти от народа все выше. И т.д.

Государство делается все более могучим — но одновременно все менее родным для каждого. По мере роста — отчуждение государства от человека все увеличивается.

Государство структурируется все сложнее, все совершеннее — в этом его сила и мощь, его энергоемкость и совершенство. Но при этом все менее полно совпадают интересы каждого отдельного человека с интересами госструктур! Они для всех — а он для себя единственный.

И неизбежно наступает момент, когда дистанция между государством и человеком делается критической. Оно пожертвует любым — ради себя. А он — постарается безопасно для себя обойти его в интересах своей личности.

Преследуя свои интересы, государство и человек начинают тянуть скорее в разные стороны, чем в одну.

10. Эволюция государства заключается в том, что:

а). Оно расширяет свою территорию с небольшой начальной до максимально возможной реально (и всегда не прочь иметь еще).

б). Оно увеличивает свое население с начально небольшого и однородного (или двуродного) до куда большего, реально максимально возможного для этой территории.

в). Оно увеличивает свою комфортность, обустроенность, удобство и безопасность для своих граждан. Богатство увеличивает.

г). Оно как институт неизбежно отделяется над гражданами и с личного-общегруппового общения переходит к общению с людьми как с массами, абстрагировано, по закону больших чисел.

д). Установив в войнах свои границы, оно переносит акцент с военного патриотизма на мирное существование.

е). В него едут и вселяются люди из других мест и других народов, желая и настраиваясь на хорошую жизнь.

То есть. По своим основным параметрам государство меняется количественно и качественно. Крупнее, населеннее, разнороднее, мирнее, мощнее, культурнее, богаче, удобнее, безопаснее — и обезличеннее, равнодушнее к отдельному человеку. Вот таков естественный ход событий.

Функция завоевательно-охранительно-усилительная по мере своего выполнения — в возрастающей степени сменяется функцией обустройства и комфорта. Даже если государству продолжают угрожать соседи — неизбежный культурно-технический прогресс высвобождает увеличивающуюся часть энергии общества на устройство лучшей жизни.

Государство в начальной фазе своего существования неизбежно и естественно устроено не так, как на пике могущества.

Вопрос: если меняется система — может ли это никак не влиять на ее составные части? Может ли человек в разных жизненных обстоятельствах оставаться как личность одинаковым? Может ли он в качествах солдата, музыканта и отца проявлять одни и те же стороны своей натуры? Проявлять одну и ту же ментальность и одинаково реагировать на вопли врага, дирижера и ребенка? Врага —

убить, дирижера — послушаться, ребенка — приласкать. Разные социальные роли, да?

По мере эволюционирования государства эволюционирует и его гражданин.

А еще правильнее сказать:

То есть: люди как таковые не вырождаются, не изменяются, они физически и умственно остаются те же. (Мутации цивилизованных народов последних десятилетий мы сейчас не рассматриваем — это отдельно: гиподинамия, переедание, фармацевтика, спасение физически дефектных особей.) Но — в новых условиях складываются новые отношения между людьми, и между гражданами и государством. И эти новые отношения требуют иных, чем прежде, моделей поведения, иных критериев правильности и неправильности поступков, иных приоритетов и ценностных шкал.

Постепенно гражданин для государства начинает значить не то, что раньше, и оно для него тоже начинает значить не то.

На войне требуется храбрость, сила и дисциплина. В мирном труде — трудолюбие, лояльность, неагрессивность. Преуспевают в двух этих занятиях обычно люди разные. Идеал солдата сменяется идеалом законопослушного богача, импульс «Убей врага!» сменяется импульсом «Кто платит — друг!».

Почему революции пожирают своих детей? Почему первооткрыватели земель губятся волной стяжателей-чиновников следом? Потому что стабильной гос. системе не нужны возмутители спокойствия: сделал свое дело — и вон!

Самые храбрые, сильные и агрессивные погибают. Система нуждается в ровных, терпимых, послушных людях — которые будут валить строем, не дергаться, выполнять гос. задачи, а от активных — много беспокойства.

«Один мамлюк справится с двумя французскими кавалеристами, но сотня на сотню уже равны, а тысяча французских кавалеристов всегда разобьет две тысячи мамлюков». Система избавляется от мамлюков.

Посмотрите на «старые народы» — среди них так много некрасивых и плохо сложенных!

И вот средний гражданин, генетически менее энергичный и агрессивный, чем создатели и подниматели его государства, разбавляется людьми пришлыми, которым важна только хорошая жизнь. А воспитывается он в том духе, что надо наживать добро и преуспевать. И не надо обижать других. И не надо лезть на рожон. А если он куда хочет сунуться по активности своей, государство его тормозит: «Не твое собачье дело. Без тебя разберемся». Мол, ты подай прошение по инстанции, а сам по себе ты червяк мелкий.

Благородство, доблесть, справедливость, альтруизм — государством не поощряются! А поощряется законопослушание, конформизм, невмешательство ни во что. А плоды приносят: жадность, эгоизм, хитрость, равнодушие.

(Все это — следствия не какого-либо «пассионарного толчка» или последующей «утраты пассионарности», но логика и законы развития системы (в данном случае государственной) и неизбежного изменения соотношения «система — монады».)

Государство все более отделяет свои интересы от интересов личности, оперируя понятиями: «Мы», «Страна», «Государство», «народ». Система становится и субъектом права, и объектом интересов.

Для чиновника первично благо государства. Через государство и люди блага получают, без государства — хана. Для личности все первичнее делаются блага свои, раз государство это декларирует, а само всегда недодает, а чиновники всегда злоупотребляют.

Грубо говоря, гражданин в государстве проходит примерно следующие стадии эволюции (не как психотип личности, а как носитель социопсихологической роли!):