Про переделывание

Больше всего не люблю, когда меня пытаются переделать.

Кроить живого человека – это минимум неблагодарщина, максимум – преступление. За истекшие двадцать пять лет была переломана уйма ножниц, потерян десяток пялец, а кое-кто из закройщиков до сих пор не может вытащить наперсток из задницы.

Первая партия принадлежала папе. Родитель всегда мечтал о дочери-спортсменке и был чрезвычайно близорук. С бассейном не получилось сразу же. Так, если девяносто девять брошенных в воду щенков «выплывут», то всегда найдется какой-нибудь паскудный сотый, который подпортит родословную. Я не только не «выплыла», но еще и ухитрилась заглотить литр хлорированной водицы. Того же дня вечером папа огреб по кумполу от мамы и от огорчения записал меня на карате. Пытка длилась три года и закончилась в тот день, когда вместо «кумите с сорока бойцами» я двинула тренеру по яйцам.

Впрочем, мамахен тоже поучаствовала. Не знаю, с какого перепоя Галина Викторовна усмотрела во мне математика…

Разочарование случилось только к десятому классу, когда мама поняла, что у квадратного уравнения не два ответа, а вовсе даже столько, сколько раз меня заставляют его решать.

Дальше был эстетствующий вьюнош, который переусердствовал с Тургеневым и удумал слепить из меня Асю. В планах на будущее предполагалось, что я немедленно брошу курить, закрашу ногти в розовый и стану краснеть при каждом матерном слове. Наверное, не стоит и рассказывать, что немерено таких слов было услышано от меня вьюношем еще на той стадии, когда он пел про розовый лак.

По правде говоря, за свою недолгую жизнь я встретила какую-то критическую массу «спасателей». Точно мухи за какашку, они цеплялись за мои драные джинсы и учили-учили-учили… Один олух рассказывал, что «нацтоящие девоцки ходят в юбоцках», другой предлагал конспектировать Кастанеду, третий травил меня «кинами не для всех», попутно снабжая турецкими трусами со стразами…

Да, как-то раз из меня пытались сделать Жену. Предполагалось, что Жена Настоящая делает только три вещи, а именно: готовит жрать, рожает детей и порхает. Спустя четыре года стало очевидно, что Жены из меня не получится. Во всяком случае, настоящей. В плане «пожрать» – я виртуозно набирала номер пиццерии, по вопросам детей хихикала (шестнадцать, извините, лет), а к «порхать» неожиданно добавилось «звездеть». Вот, пожалуй, порхать и звездеть я могла сколько угодно. Но, сами понимаете, этого для Жены Настоящей маловато.

А к чему я все это веду?

Правильно!

Единственный человек, который не возжелал сделать из «круга квадратик», – это муж мой, Дементий. Я безумно рада тому факту, что могу восседать на кухне в драных портках, пускать сигаретный дым колечками и жрать колбасу без хлеба. Оно, конечно, понятно, что в юбке с рюшками, Кастанедой под подушкой и паровой котлеткой на тарелке цены бы мне не было. Только ведь тогда это буду совсем не я…

«Старнет»

Сегодня было в общем-то обычное утро. Грязная посуда, подпирающая кран, полное отсутствие сигарет и четырехчасовой визит свекрови не добавляли энтузиазма, но выбрасываться из окна не хотелось. Исследовав пепельницу на предмет свежего бычка и найдя вполне приличный экземпляр, я довольно живенько соорудила кофе и стала трапезничать. По ходу трапезы сообразила, что с немытой посудой меня в очередной раз надули. Дело в том, что у Димы есть две святые обязанности – мыть посуду после ужина и кормить ребенка утром. Естественно, пожрав вчера вечером, посуду он мыть не возжелал, сославшись на внеочередную погрузку слонов на работе, и сообщил, что тарелки-сковородки вполне могут подождать до утра. И глаза, блин, такие искренние были…

– Ладно уж, – сказала я. – Но только утром чтобы вымыл.

– Ага, – радостно затряс башкой супруг. И отправился спать.

Наверное, спалось ему хорошо. Во всяком случае, ни две подушки, набитые экологически чистым синтепухом, ни пинки под жопу, ни художественный свист не спасали от богатырского храпа. Если бы ЗАГСы работали ночью, я бы однозначно подала на развод. Но ЗАГСы ночью не работают…

В девять утра я проснулась от того, что вполне выспавшийся муж дергал меня за ногу и, тыча мне в морду ребенком, предлагал его (ребенка) покормить.

– Я сплю, – сообщила ему я и поджала конечности.

– Ага, – радостно сказал он, – тогда Фасольца я сам покормлю (ВНИМАНИЕ!!!). А ты уж вымой посуду, как проснешься.

КАКОВО?

Естественно, я буркнула «ага» и повернулась на другой бок.

Под потолком лениво фланировала моль, за окошком гадил соседский Тузик, радио мычало… И хотя все было как всегда, почему-то это напрягало. Я даже потрогала свой лоб в надежде, что меня поразил тяжелый недуг и следующие три недели я буду лежать в кровати, пить какао и принимать соболезнования…

Лоб был холодным, нос мокрым, настроение паскудным, и, как следствие, я была абсолютно здорова.

– Что же все-таки не так? – терзалась я. – Все вроде тихо, спокойно…

Тихо! Твою-то мать! Теряя тапки, я ринулась в детскую. Ребенок был на месте. Впрочем, если бы он собрался в туристическую поездку по Папуа-Новой Гвинее, это было бы по меньшей мере странно… Фасолец кряхтел и совершал непонятные движения ручками и ножками, точно у него была болезнь Паркинсона в последней стадии.

Ребенок был одет в комбинезончик. Задом наперед. То есть там, где должны были находиться пальцы ног, была пятка. Попробуйте надеть ботинки «наоборот», и вы меня поймете.

Я переодела ребенка и отправилась к телефонному аппарату, дабы нанести первый тактический удар по супругу посредством сети МГТС. В ту же самую секунду телефон зазвенел сам. В надежде, что это Дима, я мстительно нажала на кнопку… Увы.

Мне звонила какая-то томная барышня. Думаю, роль паровозика из Ромашкова принесла бы ей большой успех.

– Это компания «Старнет». Дмитрия можно?

– Он на работе, девушка, запишите телефон.

Продиктовав ей телефон, я пошла кормить дитенка. В процессе кормления немного успокоилась и пришла к выводу, что линчевать супруга все-таки не буду. Так, легкий «паблик икзикьюшн», в котором в качестве «паблика» – коты. Ничего особенного, короче. И тут опять зазвонил телефон.

Удивительно, но звонила та же самая девушка.

– Это компания «Старнет». Татьяну Васильевну можно?

– Здесь такие не живут, – вполне вежливо ответила я.

– А этот номер, – она продиктовала мне мой телефонный номер, – ваш?

– Мой. Но Татьяны Васильевны здесь точно нет.

На том мы и распрощались.

Я отправилась к оборавшемуся от внезапного отлучения от хавки дитенку, влила в него последние 50 грамм и только было собралась заправлять кровать, как раздался звонок.

Звонил все тот же паровозик.

– Компания «Старнет». Ивана Петровича можно?

– Тут таких нет.

Стоит ли рассказывать вам, что эта девочка позвонила еще пять раз с интервалом в двадцать минут, называя имена и фамилии совершенно разных людей?

Честно говоря, когда я занимаюсь чем-либо типа мытья полов меня сложно вывести из себя – дальше выводить некуда. Поэтому на каждый звонок я отвечала неизменное «здесь таких нет» и продолжала шкрябать тряпкой. Так продолжалось ровно до тех пор, пока не настало время обеда…

Вытянув второй бычок из пепельницы и мысленно поблагодарив Бога за его щедрые дары, я соорудила кофе и собралась трапезничать. Телефон, естественно, зазвонил.

Да что же это такое? Это почему же ж молодой матери не дают провести ее редкий трудовой досуг в тишине и покое? И тут до меня дошло. С год назад мы с Дементием решили подключиться к Интернету посредством компании «Старнет». Компания потребовала найти еще двадцать желающих в нашем доме (благо тянуть сеть в одну квартиру невыгодно) и заполнить коллективную заявку. Коллективная заявка представляла собой список из двадцати человек, желающих подключиться, и нашего телефона для контакта. Мы этих желающих нашли и письмо отправили. Как только я все вышеперечисленное припомнила, меня разобрал истерический смех…

С какого рожна эта девочка решила, что все эти двадцать интернетчиков проживают в одной квартире, я не знаю.

Дальше дело было так.

– Компания «Старнет». Юрий Владимирович здесь живет? – обреченно пропыхтел паровозик.

– Девушка вы не из Кащенко, часом? – поинтересовалась я.

– Я… я… из «Старнета».

– Девушка, как вы представляете себе двадцать подключений в одну квартиру?

– Н-н-не знаю.

– Или вы, может, думаете, что вся эта хренова тонна народу у меня дома проживает? Может, вы предполагаете, что я корейских морковеторговцев тут квартирую?

Молчание.

– Нет, девушка, даже если эти двадцать человек будут стоять как изваяния, а в нужник ходить по очереди, они физически тут не поместятся. У меня всего две комнаты.

Молчание.

– Или все-таки поместятся?

На этом самом месте я довольно искренне задумалась. А девушка, видимо, решила, что если кто-то из нас двоих клиент Кащенко, то это явно не она. Паровозик повесил трубку, а я полезла за калькулятором.

Собственно говоря, этот опус и не появился бы на свет, если бы сегодня вечером, вынимая из ящика почту, я не обнаружила пару десятков приглашений от компании «Старнет» с просьбой подключиться к Инету.

Ромашково не сдавалось.

А мужу я так и не залепила. Жаль!

Про программеров

Производя раскопки старых документов, можно найти массу презабавных вещей. Намедни разбирала мамин секретер. Чего там только не было! Прямо вся жизнь перед глазами пронеслась: от квитанции для получения моей детской шубки из химчистки и паспорта на стиральную машину ЗВИ, давно покоящуюся на свалке, до рентгеновского снимка молочного зуба прадедушки с самим зубом в пластиковом пакетике «на счастье». По мере залегания процесс становился все увлекательнее и увлекательнее: реликтовые схемы телевизора КВН, неоплаченные квитки за пребывание в вытрезвителе, автомобильные права моей бабушки (да-да, у нас бабушка в войну бомбы возила), курортная книжка с диагнозом «детская сыпка» и т. д. и т. п.

Дедушкин зуб я, признаться, выкинула, так как не испытываю ни малейшего желания клонировать родственника, а другого назначения верхнего правого резца не знаю. В ведро отправились и пара десятков карт несуществующих ныне городов, дабы прогулку по Куйбышеву или Андропову в ближайшие десять лет я не планирую.

Короче, пришлось выкинуть целую тонну добра, невзирая на чины и звания.

И тут на глаза попался мой собственный диплом «Лаборанта-программиста в среде Турбо-Паскаль». Эх, куда меня только не носило!

Надо сказать, что программирование шло у нас в школе вместо обычных уроков информатики. Целым классом мы катались в Плешку, дабы осваивать числовые массивы и прочие фразеологические несварения в обстановке приближенной к боевой. На самом первом занятии преподавательница опрометчиво сообщила, что, дескать, вы теперь взрослые – ажио в здании института сидите, поэтому и ходить можете когда угодно, а можете и вообще не ходить. Как и все нормальные школьники, я поняла посыл препода самым буквальным образом. Поэтому, наверное, не стоит и говорить, что из всех тридцати занятий я побывала только на первом, вводном, да и то лишь из чисто технического любопытства. Потому что уже после первой лекции при слове «Турбо-Паскаль» мне становилось так горько, будто я напилась скипидара и закусила бабушкиной калошей (ага, той самой, которой она давила на акселератор, возя бомбы). Соответственно учебный процесс был задвинут наглухо вплоть до мая месяца.

В мае момент истины все-таки наступил.

Выяснилось, что для того, чтобы считать процесс изучения информатики завершенным, мне требуется предоставить некую «выпускную программу», написанную на Турбо-Паскале. За окном шел 1996 год, компа у меня не было. Вместо него был огромный бухгалтерский калькулятор «Ситизен» в чехле из красного кожзаменителя. И на нем я могла написать только SOSI EBLO, потому что ни для каких других целей он не годился. Посему все мои катечкинские силы были немедленно брошены на поиск программиста в вышеозначенной среде. Через три дня требуемый экземпляр нашелся. Так как денег у меня не было, пришлось целиком и полностью полагаться на собственную внешность и внутреннее обаяние.

Гуляли мы только вечером и только по темному бульвару, потому что, чтобы появиться с этим чучелом на людях, требовалась недюжинная храбрость и выдержка. Но цель оправдывала средства, а точнее, их отсутствие, и мы нарезали круги как чокнутые пони из зоопарка. Объект был вял, сутул и немногословен.

– Весна… – говорил он время от времени.

– Ага, – радостно соглашалась я. – Птички поют, и все такое.

Поэтому, когда на вторую неделю пеших прогулок он сказал: «Выходи за меня замуж», я поняла, что настало время действовать. Сейчас или никогда.

«Прощай, красное солнышко», – пронеслось в моей башке. В тот момент я действительно почувствовала себя Дерьмовкой при состоятельном Кроте.

– Мне бы программу, – тихо сказала я.

На следующий день дискетка с программой лежала у меня на столе. Надо сказать, что ровно через секунду после того, как носитель коснулся столешницы, телефон Крота попал в черный список. Но еще долго по ночам меня мучили кошмары.

– Отдай программу, – шипел состоятельный Крот.

– В ЗАГС ее, мерзавку, в ЗАГС! – визжали другие состоятельные Кроты.

Я просыпалась и вытирала пот со лба, радуясь тому, что это всего лишь сон.

Через неделю программа попала в институт, и я получила свои дурацкие корочки. Нужно сказать, что я дико радовалась этому факту, а еще больше радовалась тому, что с Турбо-Паскалем было покончено навсегда.

И вероятно, легко себе представить мой ужас, когда через некоторое время нам позвонили из института и сообщили, что моя программа заняла второе место на конкурсе молодых талантов, а я приглашаюсь на ее защиту и получение приза. Видимо, Крот недюжинно постарался перед свадьбой.

А диплом программиста я все-таки выкинула. Ну и хрен с ним!

Шопинг

Я – жертва гипермаркетов. Благодаря магазинам мое существование в качестве пресловутого «среднего класса» длится, как правило, не более четырех дней в месяц.

М-да… Зачем нужно было называть «Мегу» «Мегой»? «Прощай, бюджет» подошло бы ей куда больше.

Все происходит по стандартной схеме: в пятницу, накануне получения зарплаты, наше семейство охватывает зуд и радостное предвкушение чего-то нового, несбыточного. Мы обмениваемся теплыми улыбками пациентов лепрозория и пораньше ложимся спать, ибо завтрашний день потребует максимальной концентрации энергии и сил.

Итак, суббота.

11:00. Не успевшего проснуться Фасольца запаковывают в три одеяла. Он даже не пытается вякать, потому что знает, что в субботу можно довякаться разве что до соски в пасть. К ребенку прилагаются средства детского жизнеобеспечения в виде пачки хавки и десятка подгузников, и со скоростью посадочного модуля, вошедшего в атмосферу, малыш катит на стыковку с бабушками.

11:30. Форвард!

12:00. Магазин «Маугли».

На счетчике ЗП – 100%.

Продавец влажно смотрит на мою дубленку и тут же пытается впарить мне четырехместный пластиковый джип с гидроусилителем руля и пробковыми шлемами для остальных членов семьи, включая котов. Но я барышня ученая и от джипа отказываюсь.

Посему на выходе имеем:

два костюмчика сафари (зеленый, потому что идет к глазам, и красный, просто потому что нравится);

погремушка – музыкальные черви;

развивающая игра «Врач скорой помощи в творческом отпуске»;

розовое животное непонятного биологического вида (приобретается из-за моей ностальгии по совковым игрушкам, а еще потому, что если эту дрянь не куплю я, то кто же ее еще купит);

четыре баллона детской воды с ободряющим названием «Тип-Топ». (Я конечно, понимаю, что на все средства, потраченные на Малышевскую воду, я давно могла бы открыть геотермальный источник с подводом в детскую, но травить ребенка водичкой из-под крана не желаю…)

13:00. Едем в «Мегу» и иже с ними.

На счетчике ЗП – 95%.

Самое паскудное в гипермаркетах – это, как известно, парковка. Обменявшись любезностями с супругом, мы отыскиваем чудное место на газоне и заходим в магазин.

13:50. «Мега».

На счетчике ЗП по-прежнему 95%, потому что по пути палаток нет, а за парковку денег не берут.

Захожу в «Модный базар», с тем чтобы обозреть, что там прибавилось. Так как за последнюю неделю не прибавилось ничего, кроме прыща на носу у продавщицы, расстраиваюсь. Расстройство глушу джинсами и альтернативным свитерком психоделической расцветки. От приобретенного свитера разит кислотной истерикой, и он никоим образом не желает сочетаться с общим содержимым моего шкафа. Но это не беда, потому что по пути «Наф-Наф».

В «Наф-Нафе» долго канаю мальчика, нет ли у них чего-нибудь чудесного, чтобы не только в частности, но и вообще. Мальчик изумленно поднимает бровь, явно не понимая, чего я хочу. Тогда в качестве опытного образца я достаю вышеприобретенный в «Модном базаре» свитер и интересуюсь, нет ли у них какой-нибудь хрени в пару к сокровищу. По нехорошей улыбке мальчика догадываюсь, что коллекцию шаманских бубнов распродали на прошлой неделе. Подозреваю, что мне. Но это меня не останавливает. Отвергаю чудный галстук в виде гурьевского осетра со стразами вместо глаз, и взор мой падает на кронштейн с юбками.

Она смотрела на меня. Я смотрела на нее. Так мы встретились.

Чудесная замшевая юбчонка, украшенная камушками, перьями и черепами мышей полевок. Не то чтобы юбочка очень подходила к свитеру, но было в ней что-то, знаете ли, трогательное…

У примерочной кабинки кто-то кашлянул. Я вспомнила, что, кажется, нахожусь замужем, быстро свернула юбку в рулончик и направилась к кассе.

– К юбке тебе понадобятся высокие сапоги, – мрачно сказал супруг.

– У меня есть коричневые, – тут же наврала я.

– Коричневые сюда не подойдут, – заметил ученый муж. – Может, ну ее, эту юбку?

Одного взгляда хватило, чтобы супруг заткнулся и озаботился поисками ближайшей обувной секции.

Предложенные нам сапоги напоминали экспонат исторического музея эпохи Кутузова.

– Тебе бы к ним кобылу, – ехидно заметил муж.

– К сожалению, у меня есть только козел, – парировала я.

На том мы и разошлись. Обувь была приобретена.

17:00. «Икея».

На счетчике ЗП – 60%.

Так как со шмотками было покончено, в «Икее» нас охватило поразительное единодушие. Понятно, что ни к чему хорошему это не привело, потому что на выходе мы пополнились следующими необходимыми предметами:

детская кроватка «Брумель» из стопроцентного хохляцкого бука для пребывания Фасольца вне дома;

два комнатных торшера «Кнак» (основной причиной покупки послужило неожиданное падение цен на «Кнаки»);

набор пластиковых цветов «Руфус», предназначенных для развития эстетического вкуса Фасольца, а также в качестве запасного аэродрома для мух; рамка для картин «Ергель» с портретом самого Ергеля;

детское одеяло «Мари» с комплектом белья «Усана». Причина покупки – рисунок из затейливых ежичков, также предназначенный развивать эстетический вкус ребенка;

набор пивных стаканов «Бухен». Это покупка историческая, потому что «Бухены» мы покупаем каждый раз при поездке в «Икею», но еще ни разу в жизни они не доехали до дома в полном составе. Последний раз набор был разбит прямо на кассе. Поэтому, чтобы получить все шесть бокалов одновременно, надо стараться. Что мы и делаем;

набор греющих свечей «Карл» с подсвечниками;

деревянное чучело «Кнабель». Черт его знает, что это такое, но название, согласитесь, прикольное.

19:00. «Ашан».

На счетчике ЗП – 30%.

В «Ашане» мы совершаем промышленные закупки и всегда посещаем его в последнюю очередь. Поэтому «Ашан» я бы переименовала в «У вас еще что-то осталось?». У нас осталось. Урвав тележку, мы разбегаемся по разным концам магазина.

Обычные покупки описывать не буду – это скучно.

Скажу только, что последний раз, выходя из «Ашана» в обнимку с двухметровой драценой и лейкой для ее поливки, емкостью десять литров, я заподозрила, что в этой жизни что-то не так…

23:00. Мы дома у моей мамы, с целью забрать загостившегося ребенка.

На счетчике ЗП – минус 10% (в ход пошла кредитная карта).

Неизменный вопрос: «А жить-то вы теперь на что будете?»

Неизменный ответ: «А я перехвачу у тебя двести баксов на неделю, а еще во-о-он те котлетки, можно?»

– Можно, – говорит мама.

Расчувствовавшись, я дарю ей ту самую двухметровую драцену с лейкой и портрет Ергеля. Жизнь продолжается.

Про виртуальных подружек моего супруга

Вчера читала ICQ мужа.

Обычно после этого в нашей семье бывают несущественные кадровые перестановки, как то: я всегда собираюсь уйти к маме, но никогда не захожу дальше ПОПЫТКИ собрать вещи. Ключевое слово – ПОПЫТКА. Дело в том, что шмоток у меня много, и перспектива заталкивать все великолепие обратно в шкаф не особенно-то и радует. То есть, если шмотки собраны – надо сваливать, а так как сваливать я, откровенно говоря, не собираюсь, приходится хитрить. Поэтому я вытаскиваю дежурный свитерок, заталкиваю его в дежурный же пакетик и хожу по комнате с причитаниями, ожидая, когда супруг полностью раскается и скажет что-нибудь вроде «ну куда ты собралась, никуда уходить не надо». Супруг мой – человек ученый и свою роль знает на все 100%. Подождав, пока я хорошенько напричитаюсь, он неизменно произносит «останься», и дежурный свитерок вновь отправляется в шкаф. (Индийский кинематограф отдыхает и давится от зависти.)

Ну да это я, как всегда, отвлеклась.

Так вот, читая ICQ супруга, я пришла к забавному выводу. Все его виртуальные пассии делятся на две обширные категории.

Никнеймы – до боли напоминающие рисунки на шкафчиках в детском саду: Вишенка-Тыковка-Львенок. Или корнеплод, или парнокопытное – третьего не дано. Впрочем, даже не никнейм тут главное. Будь она хоть Солнечной Жопкой – ей все равно двадцать (max), и она клиническая идиотка с плюшевым китайским зайцем на мониторе и неистребимой мечтой о посещении «Шоколадницы» за счет заведения. Иногда жалею, что я не мужчина. С удовольствием встретилась бы с подобной барышней. Хотя бы потому, что мне любопытно, о чем можно говорить с человеком, который в качестве приветствия выдает следующую фразу:

– Привет! Чего такой грустный? Пабалтать не хочешь?

Орфография и пунктуация сохранены.

Я бы вот с удовольствием пообщалась. «Пабалтала» бы, чаво уж там. Вчера мне, правда, несказанно свезло: удалось-таки поговорить с некоей Чертиком в режиме on-line. Жаль только, что недолго: Чертик обиделась и поставила меня в инвизибл. Стоявший за спиной муж тоже обиделся и от обиды дисконнектнулся. Короче, не судьба была. Надо будет отправить Чертику немереную музыкальную открытку с извинениями на два мегабайта. Ей понравится.

Никнеймы – сплошной декаданс или мания величия на почве собственной неустроенности. Иными словами – или Dead MadCat – или ГрустнаяКрасавица. Третьего, есесьно, не дано. Эти богини виртуального мира отличаются от представленной первой категории только тем, что они старше двадцати, на их мониторах ни хрена не стоит (не потому что «вот как блин», а потому что не дарют), и они тщательно скрывают мечту о походе в «Шоколадницу» за счет заведения, потому что в их возрасте «это неприлично».

Аську они любят. Пишут долго, много и одухотворенно, потому как графомания не лечится. Как правило, рассказывают про большую зарплату, усталость от жизни и от особей мужского пола. Смешно. Одна такая красавица со своей мегазарплатой и кучей поклонников аж до пяти утра в аське сидела. Ежедневно. Наверное, подыскивала себе уединенный замок в Швейцарии, где она со своими миллионами будет скрываться от многочисленных предложений руки и сердца.

Так-то вот. А вы как думали?

Зато такие барышни чрезвычайно полезны тем, кто хочет ознакомиться с последними достижениями в мире литературы. Тошниловка из Кундеры, Коэльо и Кастанеды вам гарантирована.

Ну а уж если опосля всех околокультурных излияний вы пригласите ЕЕ в «Шоколадницу», она непременно согласится, и ни один швейцарский банкир не составит вам конкуренцию. Единственное, что могу посоветовать, – назначайте стрелку в людном месте, чтобы потом не жалеть о впустую потраченном времени, когда вместо ГрустнойКрасавицы на встречу явится вполне одухотворенный РадостныйКрокодил.

Про Безнадежную Любовь

Про что бы такое написать… Сегодня с утра приходила тетенька-проверялыдица. Проверяла плиту. Оказалось, что мы все еще живем на белом свете токмо благодаря воле Божьей. Выяснилось, что плита бьется током. В дозах смертельных для котов. «А что ты на меня смотришь, вот приложится животное носом и откинется. Ему достаточно будет», – пугала проверяльщица. Тетеньке я, конечно, сказала, что если у меня откинется тройка-другая животных, то я особо переживать не буду. Но это я соврала. Котов было жалко. Так что в ближайшем будущем предстоит романтическое знакомство с электриком. А пока можно котам носы заклеить. Перцовым пластырем.

Блин… и писать-то про это не хотела. Напишу лучше про любовь. Наверное, пробивающая плита – не лучшее вступление, но другого, увы, не нашлось.

Тут вот подружка жаловалась, что первой любви у нее не было. Ну и у меня в общем-то тоже ничего такого особенного не было. Мальчика в детском садике, старательно стряхивающего тараканов мне в компот, к первым возлюбленным причислить крайне затруднительно. Поэтому расскажу про самый труднодосягаемый вариант. ПроЛюбовь Безнадежную. Благо, в отличие от Первой, таковая бывает у всех.

Так вот. Мне было пятнадцать. Ему семнадцать. Десятиклассница и первокурсник. Говорят, чтобы влюбиться, достаточно мелочи. Улыбки там какой-нибудь, недостатка или дурацкой привычки. Я была более материальна и влюбилась в свитер. В отличие от моих кожано-неухоженных друзей, Объект Любви носил шикарный белый свитер и не ковырял в носу прилюдно. Этого было достаточно, чтобы поразить мое детское воображение окончательно и бесповоротно. И я принялась действовать. Надо сказать, что Машина Моих Чувств к пятнадцати годам напоминала эдакий фашистский трофейный танк: много шума, мало прока. В первый же вечер знакомства мы целовались в туалете, и, выходя оттуда под осуждающие взгляды подруг, я чувствовала себя победительницей. Дескать, пока вы квакали вокруг, я сорвала главный приз, дала ему подержаться за бретельку лифчика и виртуозно впарила свой телефон. Но радоваться было рано. Мне никто не позвонил. Ни в этот вечер, ни в последующие. Именно тогда и появилась ОНА. Любовь Безнадежная. Ей было очень уютно в моей заваленной зайцами комнате. В конце концов подобные комнаты, со старенькой, уклеенной наклейками от жвачек мебелью, и становятся рассадником безнадежной любви. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что дальше все шло по известному сценарию: если я появлялась, то Он обращал на меня внимание, если нет – то обращал его на кого-нибудь еще. Никакие мои ухищрения не действовали. Юноша любил женщин. Женщины любили его. Становиться моногамным он не хотел. Я плакала, пыталась встречаться с кем-то другим, и ежедневно названивала ему, чтобы рассказать, как я отлично провожу время. Эффекта не было. В самый разгар страстей он переспал с моей подружкой. Подружка была страшненькая и глупенькая. Это оскорбило меня окончательно, и моя Явная Безнадежная Любовь превратилась в Безнадежную Любовь Неявную.

На этом бы истории и закончиться, но она имела неожиданное продолжение. Вопреки всем законам жанра, мальчика я этого все-таки заполучила. Об этом дальше.

По прошествии двух лет мы опять встретились. К тому времени у меня появился кое-какой опыт общения с мужчинами, Но главное, у меня появилась самодостаточность – из Кати я превращалась в Катечкину. Катечкиной по-прежнему нравился мальчик, но она была слишком ленива, для того чтобы предпринимать какие-либо действия на его счет. И мальчик начал, предпринимать их (действия) сам. Он сам звонил, сам приглашал куда-то, сам таскал цветы. Катечкина была злой, называла букеты «вениками», на приглашения не реагировала, а к телефону подходила через раз. Когда женщина понимает свою силу, она становится страшной сукой… А мальчик глотал крючок – он был идеальной жертвой. Но еще раз повторюсь, эта жертва мне нравилась, и постепенно наши отношения стали налаживаться. Поступило приглашение съездить на дачу. К нему. Я согласилась.

Концовка стала еще более неожиданной.

Мы жили на даче. Был август. И много-много ос. Они влетали через занавешенное марлей окно и беспорядочно кружили по комнате. Я очень боялась быть укушенной осой. Почему-то именно это запомнилось больше всего: осы, и я их боюсь. А еще его бабушка варила варенье из слив. Она выколупывала косточки из мякоти и швыряла ее в эмалированный таз. Было так спокойно, и я подумала, что его дача – лучшее место для того, чтобы сдохнуть. Хотя вру, там и сдохнуть нельзя было. Можно было только почить. Мы сидели на скамейке. Говорить было не о чем. И я предложила пойти прогуляться: там такая длинная дорога вокруг дачи – полями-лесами. Солнце садилось. Он шел, заложив руки за спину, и молчал. И в этот момент я почему-то представила, что вот так все и будет дальше… Он так и будет ходить руки за спину, а я – плестись за ним. А когда наступит август, я приду на смену его бабушке и буду варить сливовое варенье, покрывая его марлей от ос. И так мне от этого стало жутко, что не передать словами.

Мы вернулись, и я сразу же отправила его в магазин за газировкой. А когда он ушел, посовала вещи в пакет, черкнула записку и опрометью бросилась к остановке. Первый же автобус увез меня на станцию. Так все и закончилось.

Наверное, Безнадежная Любовь тем и хороша, что не имеет продолжения. Потому что ничто Безнадежное не должно продолжаться, иначе оно попросту потеряет смысл.

Про скуку

Рассуждаю о природе скуки человеческой. Причем, что греха таить, наверное, от этой самой скуки и рассуждаю. Скука – суть явление сложное, требующее детального рассмотрения.

Итак. Рассматриваю.

Вогнать в тоску может все, что угодно. Самые, казалось бы, обыденные и невинные вещи, при должном взгляде на них, могут вызвать недельный приступ хандры. Главное – правильно смотреть. Могу предложить несколько беспроигрышных вариантов, дающих заряд гнилостного настроения на столь длительные сроки, что ваши близкие взвоют и начнут паковать вещи на Марс.

Схема поэтапная. Патентованная.

Начинай готовиться к кризису заранее, желательно накануне дня икс. Ложась в постель – критически осмотри того, кто обосновался рядом. (Стоп! Хандрить будешь завтра, сегодня только подготовительный день.) Дождись, когда дражайшая половина погрузится в сон, а дальше пронзительным голосом спортивного комментатора сообщи, что открылась форточка/на кухне капает вода/ты забыла выключить свет в прихожей. В этом деле главное – поймать его взгляд в тот момент, когда он будет возвращаться в постель. Ну как? Теперь ты понимаешь, что кругом враги? Если не понимаешь, то повтори вышеописанную операцию еще раз. После того как окончательно убедишься, что этот мир к тебе несправедлив, ложись спать, завтра трудный день.

Долго валяться в кровати не стоит – кто рано встает, тому Бог подает, и все такое… Советую намеренно «подняться не с той ноги». Хоть примета и старая, но у моей мамы вот уже сорок лет работает.

После того как встала, постарайся, чтобы первый предмет, попавшийся на глаза, оказался грязным носком/ сигаретным окурком/кожурой от апельсина. Еще лучше – узреть все вместе, неровной кучкой лежащее на полу. Аккуратно перешагнув отходы, отправляйся на кухню. Там, на краешке дивана за чашкой холодного кофе, очень хорошо приходить к выводу, что жизнь – гАвно (следует читать именно так, потому что о том, что жизнь гОвно, ты догадывалась еще вчера вечером).

Авторы методики настоятельно рекомендуют отказаться от завтрака, так как на голодный желудок куда лучше думается. А в это утро стоит подумать о многом. Вспомните, например, о том, что не далее как год назад «эта скотина» изменила вам с уроженкой ближнего Подмосковья, кислой, как позапрошлогодняя свекла, и примитивной, как ножка от тумбочки. Если «скотина» вам еще не изменяла, подумайте о том, что это может произойти в обозримом будущем, ведь до ближайшего Подмосковья по-прежнему недалеко, а овощная база там работает круглосуточно.

Проявляйте фантазию – паскудные мысли с пустого места не появляются. Если все проделано должным образом, то к моменту появления благоверного на кухне вы будете абсолютно готовы не только к пустяковому скандалу, но и к десантированию на Новую Землю без консервов и парашюта.

Этап третий. ХОЧЕШЬ, Я УБЬЮ СОСЕДЕЙ?

На этом этапе следует оставить родственников в покое (вдруг еще пригодятся) и переключить внимание на внешний социум в лице соседей. Делается чрезвычайно просто: есть у каждого, на контакт идут более чем охотно и всегда чем-то не устраивают. Остается только вспомнить, чем именно, – и в путь. Самое время сказать Маше с пятого этажа, что если она не заткнет своего Тузика, то ты подыщешь ему импресарио с ближайшей живодерни. Также не стоит церемониться с многодетной Людой: говоря, что ей давно пора пересмотреть свое отношение к абортам, ты не хамишь, а печешься о демографической ситуации в стране. В пришедшего за очередным чириком Василия с девятого этажа можешь аккуратненько запустить тапкой с криком: «Нехера по чужим квартирам шастать, рожа твоя спитая!» Если он и обидится, то ненадолго.

Кстати, может случиться так, что с соседями проблем не возникнет. Маловероятно, но ничтожная возможность присутствует всегда. В этой ситуации автор рекомендует применить распространенный и любимый народом прием «Ты, Ной, не ной». Суть: выворачиваешь в доме краны на полную и ждешь результата.

Удачного дня!

О жертвах

Все-таки некоторые женщины рождены для того, чтобы стать жертвами. Видимо, сама идея «приношения себя во имя Кого-Либо»так глубоко впиталась в их кожу, что жизнь без показательного дара кажется им пустой и лишенной смысла безделицей.

Он завтракает и не знает, что в яичнице притаились ее почки. Он пьет кисель, не подозревая, что стальной привкус вовсе не от вишни. Он ест пирог, не догадываясь, что это запеченная сердечная мышца…

Впрочем, когда-нибудь он вырастет, потому что хорошо приготовленный женский организм – чрезвычайно питательная и богатая микроэлементами пища. И не важно, что он будет каннибалом. В конце концов, у нее нет другой кулинарной книги.

Она в больнице. Ей семнадцать. Позавчера – полостная операция. Ходит крючком, а чаще вообще лежит. Он приезжает к ней в обед с бутылкой пива. Пиво выпивает за то время, пока она, скукожившись, шаркает до столовой, чтобы принести ему больничные щи. Он никогда не обувает бахилы, и поэтому после его ухода она берется за тряпку, виновато улыбаясь соседкам по палате. «Принеси мне легких сигарет», – просит на лестнице. «Кури, чего есть», – небрежно бросает он и уходит. Она медленно, держась за стену, поднимается наверх – такой противный этот наркоз!

Ночью она спустится сюда опять, снимет колпачок с синего маркера и, выбрав подходящее место на стене, напишет: «Мишенька, я тебя люблю. Очень». Имя займет свою позицию среди десятка других, и пазл соберется.

Она дома. Ей двадцать пять, замужем, маленький ребенок. Сегодня – 8 Марта. Он, кажется, перебрал с утра, и ей немного стыдно перед гостями. Она хочет побыстрее сесть за стол, чтобы «немного стыдно» поскорее сгладилось и исчезло. Как только она придвигает стул с краешку, раздается: «Принеси ликер». Она уходит на кухню за ликером, для того чтобы по возвращении услышать «захвати салат». Салат захвачен, но недостает вилок, да и фужеры почему-то разные. Лезет на полку за фужерами, и в этот момент начинает плакать ребенок. «Описался», – говорит он ей, всучает малыша в правую руку (левой по-прежнему держит фужер) и уходит. Несколько секунд она стоит неподвижно, с ребенком в правой руке и хрусталем в левой.

Через час на лестнице она скажет мне: «Он обычно не такой. Ну, ты понимаешь…» Скажет и обидится, потому что я промолчу.

Через день на улице она купит ему рубашку в клеточку. Он даже не обратит внимания.

Она в метро. Ей тридцать два. Забирала его из школы. В ее руках ранец, пакет со сменкой и сумка с продуктами. Точно усталая гора нависает над своим сидящим чадом. Его грязные ботинки чертят на ее брючинах пыльные полосы. «Ничего, приду домой, почищу», – думает она и плечом отпихивает стоящую рядом девицу – сейчас ведь такой страшный грипп!

Когда она освободится от ноши в прихожей, на руке останутся глубокие борозды от пластиковых ручек. Выдавливая крем на ладони, она станет размышлять о том, что приготовить на ужин.

Она в морге. Ей семьдесят шесть. Вскрывая ее, патологоанатом давится бутербродом.

Внутри пусто.

Он снимает очки, вновь водружает их на нос, но это никоим образом не помогает.

Зияющая пустота режет глаз своей неправильностью, и он, удивленно почесывая затылок, зашивает ее темными нитками…

Пылесос

Сижу я, Катечкина, как-то дома, ковыряю плавленый сыр столовой ложкой и чрезвычайно расстраиваюсь от несовершенства бытия. Бытие и правда до боли несовершенное вырисовывается: глажка, стирка, мытье полов и прочие похабные вещи. Больше всего я ненавижу пол. Его сколько ни мой, все равно грязный. Такое чувство, что, как только я достаю половую тряпку, у котов сразу же сфинктер расслабляется. Условный рефлекс, блин. А что вы думаете? Вот мои знакомые хорька держали. Выпускали его из клетки, только когда он кучу наваляет, потому что хорек – животное страшно кусачее и при нем почистить клетку не было никакой возможности. Так вот, через месяц этих мытарств зверь понял, что после дефекации его ждет долгожданная свобода, и стал срать постоянно. Так, говорят, и гадил по семнадцать раз на день. Правда, сдох через пару месяцев. Перестарался, бедолажный.

Так о чем бишь я? Об уборке.

Как известно, перед тем, как вымыть пол, неплохо было бы его пропылесосить. Тут как в рекламе «ну ты могла бы, если б захотела». Понятно, что жгучего желания избавить пол от пыли я не испытывала никогда в жизни. Ну не люблю я пылесосить, и все тут. Надо сказать, что моя нелюбовь к пылесосам – штука не врожденная, но приобретенная.

Год назад звонит мне свекор и интересуется, не хочу ли я, дескать, разжиться моющим пылесосом. Этот вопрос сразу же пробудил во мне все низменное, и я писклявым голоском недефлорированной технички детского сада заявила, что, безусловно, от пылесоса не откажусь. Тут бы, дуре, и задуматься, с какого перепугу люди желают избавиться от дорогостоящей техники… Но нет! Низменное бурлило и просило выхода…

Аппарат прибыл через три дня. Отменный чугуниевый пылесосик размером с собачью будку и четырехсотстраничной инструкцией по эксплуатации на десяти языках.

«А ручник у него где?» – кисло поинтересовалась я, когда супруг втаскивал страшилище в дом.

Мы долго изучали инструкцию и нашли массу презабавных моментов, вплоть до кнопки катапультирования, но вот как заставить эту дрянь мыть пол, так и не догнали. Посему на семейном совете было решено, что функция «моющий» с пылесоса снимается и он будет использоваться как обыкновенный.

С этого дня наша жизнь превратилась в ад.

Для того чтобы пропылесосить пол, скажем, в коридоре, мне требовалось звать супруга и просить его принести пылесос в коридор. Причем даже после того, как пылесос был доставлен до места действия, зона уборки ограничивалась длиной трубы со шлангом. Сдвинуть аппарат с места мне было не под силу. Более того, эта мечта домохозяйки так ужасающе гудела, что коты тут же ломились на шторы и пару раз навернулись вместе с карнизом.

Короче, это был очень, очень дерьмовый пылесос.

М-да… люблю я длинные отступления…

Так вот, в это прекрасное утро сидела я на кухне с плавленым сырком в пасти и мечтала о достойной смерти, благо пылесосить не хотелось категорически. Мечтала я, мечтала, и тут мне в голову пришла гениальная мысль.

«А не купить ли мне, Катечкиной, новый пылесос?» – подумала я. Подумала и пошла считать наличность. Наличность некрасиво звенела и указывала на то, что светит мне, вероятнее всего, молдавский веник, а с еще большей вероятностью молдавским веником. Веника не хотелось, поэтому я обратила свой взор к календарю. Календарь – это такая отменная штука, которая помогает жить. Главное – знать, какой праздник грядет, и заблаговременно предупреждать о нем окружающих.

Ага, я та самая счастливая девица, которая ухитряется выцыганить подарок даже на день студента через два года после окончания института.

Но календарь был нем. Ближайшая красная дата – 8 Марта, да и та так далеко, что и думать о ней не хочется. Кроме того, если муж вам дарит на 8 Марта пылесос, значит, пора менять мужа, это я вам авторитетно заявляю.

И тут вот оно! 27 января – день рождения супруга!!!

Дальше мои мысли понеслись с бешеной скоростью. И ровно через десять минут я нашла идеальный выход из создавшейся ситуации.

Первым делом я позвонила маме и грустным голосом сообщила ей, что «вот, у Димки день рождения, я присмотрела потрясную сумку для ноутбука, но бедность косит наши ряды и подарить эту дивную вещицу я вряд ли смогу».

«Так обидно, мам, сумка такая классная, и он бы рад был очень, но… (ВНИМАНИЕ!!!) я не успею оформить детское пособие, ты же знаешь, там такая волокита». Честно скажу, при словах про «пособие» мне самой себя так стало жалко! Я тут же представила нас с Фасольцем с картонкой «слепые»у метро «Чертановская», и вполне правдоподобно всхлипнула в трубку. Стоит ли говорить, что денежные средства были выделены незамедлительно под неопределенное «если сможешь, отдашь».

Конечно, мамочка! Как-нибудь отдам. Вот если через пару-тройку лет устроюсь на работу, так с первой же зарплаты! А если что – отдаст Дима.

На следующий день я приобрела чудный пылесос весом четыре килограмма. Завтра пылесос в торжественной обстановке будет вручен супругу.

Вот такая я сука.

Тут, правда, существует риск, что в мае я получу в подарок мужской спортивный костюм, но так то в мае. Так далеко загадывать – не катечкинское это дело.

Об охранниках

Надо сказать, что я довольно скептически отношусь к людям, которые с благостной улыбкой вспоминают советские времена. Дескать, медицина была халявной, образование на уровне, колбаса стоила 2.20 и не копейкой больше. У меня об этих славных временах остались совершенно другие воспоминания… Прекрасно помню, как мама в течение суток стояла в очереди в «Лейпциг» за немецкой куклой с закрывающимися глазами. А уж убогий пенал-карандашик, напоминающий скорее футуристический фаллоимитатор, нежели емкость для карандашей, до сих пор является в кошмарных снах. Сюда же сине-серые ластики за три копейки, дерматиновые ранцы «мир-труд» и чебурдаи с пластиковыми мордами… Нет, ластики офигенно стрелялись, жженым пеналом можно было завонять всю школу, аж до третьего этажа, а на ранце запросто съезжалось с любой горки и о целостности своей задницы беспокоиться не приходилось… Тем не менее, глядя на Фасолькину говорящую пирамидку с пятью мелодиями, зеркальцем и гремелкой для увеселения родителей, вспоминать о собственном резиновом пучеглазом красноармейце с пищалкой в заднице как-то не хочется. Посему я довольно благожелательно воспринимаю всяческие заграничные веяния в виде гипермаркетов, пластиковых карточек, сейлов и т. п. Мне нравится то, что в своем выборе товара я ограничена только бюджетом, и ничем более. Однако без но все-таки не обходится.

Благодаря появлению множества торговых точек разного масштаба у нас в стране сформировался совершенно определенный класс людей. Я об охранниках.

Мне кажется, что эта соцгруппа разрослась до такой степени, что самое время отредактировать Библию и вместо привычного «Бог сотворил небо и землю» вставить что-нибудь типа «охранник сотворил «Макаров» и кроссворд». Потому что если вы думаете, будто магазин принадлежит какому-то заграничному дядечке, то сие есть ваше глубочайшее заблуждение. То есть номинально, может, и принадлежит. Но настоящим и безраздельным хозяином магазина является охрана. Всякая власть – есть тяжелое бремя, а от бремени, как известно, у многих приключаются катарсисы. Ребята в форме не исключение.

Проведя нехитрое исследование, я пришла к выводу, что по большинству местных секьюрити давным-давно плачет Кащенко, и случаи настолько запущены, что даже лоботомия не спасет. Впрочем, о какой лоботомии я пишу! Думаю, что даже десяток патологоанатомов, вооружившись микроскопами, лупами и прочей поисковой техникой, не обнаружат ничего, окромя дохлого таракана, тоже, кстати, сдвинутого на всю голову. Итак, поехали.

1. «Цезарь-парк». В первую очередь карета скорой помощи должна направиться именно туда. Ошалевшие от отсутствия покупателей местные охранники третий год играют в «Людей в черном». Потому что объяснить, зачем нужно носиться между рядами, распугивая старушек и детей, с кирпичной мордой, рацией и криками «прием», ничем иным, кроме как тем, что парни ведут охоту за инопланетчиками, не могу. У них третий год «Матрица», и они вполне вжились в роль. И только посмейте стырить какой-нибудь «Снеток Коломенский» или другую морскую задроту! Спалят, как Лазо в паровозной печке.

2. «Седьмой континент». Помешательство одиночное. Видимо, владельцы магазина побывали в «Цезаре» и поняли, что вариант «трое на выходе» неизбежно приводит к коллективным глюкам, посему у кассы стоит только один охранник. Но зато каков! Нервная улыбка, угловатые движения и настороженный взгляд сразу же выдают в нем фаната фильма «Боди-гард» и любителя вздрочнуть на монитор видеонаблюдения. К нему даже «дурку» вызывать не надо – чувак испытывает такой нервный напряг, что достаточно подойти со спины и хлопнуть пакетиком из-под чипсов, чтобы он выхватил свою «макарку» и проветрил себе мозги самостоятельно.

3. «Рамстор». Интеллектуал. Два месяца сидит с одной и той же «Лизой». Жизнь не складывается потому, что пирог с начинкой называется «кулебяка», а не «кулибяка». До тех пор, пока кто-нибудь не принесет ему орфографический словарь и не научит им пользоваться, магазин будет оставаться раем для клептоманов, причем склептоманить можно не только зажигалку, но и кассовый аппарат вместе с кассиром.

4. Стоянка перед «Бухарестом». Рай для сектантов и прочих идолопоклонников. Желаете свести знакомство с небесной канцелярией и заручиться автографом Всевышнего прижизненно – смело ступайте туда. Потому что пройти пять метров за десять минут, для того чтобы вручить вам талончик о парковке, может только божество. Да и собственно говоря, то, как он идет, тоже видеть надо! Честное слово, эта поступь прямо-таки требует водной глади под ногами и дымчатого ореола над башкой. Уверяю вас, проникнитесь! Картину не испортят даже растоптанные боты сорок шестого размера, повисшая, как конечность импотента, дубинка и терпкий аромат перегара.

5. Детский сад у дома напротив. Разжиревшее на детских харчах суповое рыло, живет от Нового года до Пасхи. Потому что в образе Деда Мороза или Пасхального кролика куда как безопаснее щипать молодых мамаш за задницу и хлебать подростковый бульон.

А чё я это все пишу, собственно говоря? Не далее как пару часов назад мою посланную в магазин за детским питанием бабку обшмонала охрана. К глубокому сожалению секьюрити, именно сегодня бабушку угораздило оставить свой противотанковый гранатомет дома. Посему ребята не поживились. Обидно.

Про одежду

То, что на провокации ведутся исключительно идиоты, для меня теперь не только «мифическая истина», а, так сказать, постулат, проверенный на личном опыте…

Давеча идем с сюпругом по Манежной площади, а навстречу нам она. Впрочем, она тут не главное. Тут гораздо важнее что на ней. А на ней шортики-поясочек-свитерочек-боты-шапочка, и все такое розовое-розовое… До тошноты… Ни дать ни взять миссис Пигги из «Мапет-шоу» в творческом отпуске. И наверное, я бы этот поросячий манифест даже не заметила, если бы откуда-то сбоку не раздалось ехидненькое: «Вон, смотри, все девочки веселенькие, а ты как монашка».

Честно говоря, в моей башке сразу же созрели два варианта ответа, напрочь лишенные оригинальности, но от этого ничуть не менее убедительные. А именно:

1) женский: вот и иди к своим веселеньким;

2) катечкинский: сам козел.

И понятия не имею, почему я промолчала.

Да какое там «промолчала»!

Вместо того чтобы послать супруга куда подальше, я пошла в ближайший магз и отоварила себе крохотулечную юбчонку, бриджи с заниженной талией и алые брюки «як у палача».

Причем все покупки я совершила как-то нелепо и поэтому совершенно неожиданно для самой себя.

Брюки купила более или менее «в уме», на «бриджах с очком наружу» настоял муж, а после бриджей мир окончательно потерял свою привлекательность, и в порыве отчаяния я приобрела тридцатисантиметровый кусок джинсы за 100 баксов, который надену, наверное, только в том случае, если мне придется зарабатывать на хлеб дорожной проституцией.

Нет, я не ханжа и к коротким юбкам отношусь положительно. Более того, ноги у меня тоже в полном порядке и запросто позволяют оголиться… Но господи, какая же это мука, топать в вышеозначенном изделии по городу! Ну вот самый простой вопрос: что мне делать, если из кармана выпадет пачка сигарет? Это ж как же ж так надо исхитриться, чтобы поднять что-нибудь с пола, не явив миру веселеньких трусиков?

Хотя вообще-то я великий борец за красоту. Битва эта тяжелая и кровопролитная. И по правде говоря, я не выигрываю.

Вот взять хотя бы туфли на шпильке. Эх, сколько я их у мамы клянчила, приводя всякие мыслимые и немыслимые доводы… Вопрос разрешился совершенно неожиданно: наступила зима, и мне потребовалась дубленка. Мама моя, тетка чрезвычайно практичная, тут же потащила меня на какой-то жуткий рынок, где мне купили Дубленку Теплую. Теплая – слово ключевое, потому что кроме потрясающей термостойкости в этом изделии ничего хорошего не было. И вообще – чего я пишу!! Эта жуткая семикилограммовая доха больше всего напоминала Царь-колокол. И болталась я в этом колоколе эдаким тощим шнуром-недоделком. Как вы понимаете, я пообещала маме издохнуть еще на рынке, после первой примерки изделия, но антреприза была напрасной. Мордастая продавщица оказалась хитрее меня и тут же надвинула на мою голову огромный капюшон, который сыграл ключевую роль в покупке. Это говно весило еще килограмма полтора и до кучи имело сбоку отвратительную пуговицу, застегнув которую я могла не только от мороза защититься, но и от мира вообще. Короче, мамаша поглядела на капюшон, прикинула, сколько она сэкономит на аспирине и прочих жаропонижающих, и тут же отсчитала деньги. Естественно, всю следующую неделю семейство уговаривало меня нацепить приобретение. Как сейчас помню – ходили они ко мне по очереди и врали нещадно. Тут было и лизоблюдское «вот сбоку тебе очень неплохо», и идиотское «может быть, шарфик стоит подобрать», и даже истеричное «зато тепло»… Все без толку. Наконец, поняв, что другого выхода не будет, маман сообщила:

– Ладно, мы твою дубленку обыграем. К ней просто надо обувь подобрать.

– Валенки, что ли? – мрачно поинтересовалась я.

– Что хочешь, то и купим, – обреченно ответила мама.

Естественно, я захотела сапоги на десятисантиметровой шпильке.

Когда мы с мамой пришли в магазин и сапоги вынесли, я допустила небольшой промах. Вместо того чтобы померить один, сказать «мне подходит» и свалить с коробкой под мышкой, я зачем-то нацепила оба. Естественно, земля под ногами закружилась, коленки задрожали и мне пришлось схватиться за спинку «примерочного» стула.

– А удобно ли тебе будет в них ходить? – сурово сдвинула брови мама, глядя, как я вытанцовываю по полу.

– Конечно, мамочка, очень удобно. Мне прямо никогда в жизни так удобно не было. Вот даже в кроссовках – и то нет такого комфорта, – говорила я, быстро запихивая сапожки в коробку.

Короче, мама прочухалась только дома, когда сапоги были приобретены. Прилюдная примерка сапог окончательно подтвердила мою обувную несостоятельность, и на сцене моментально появилась бабушка, подвякивающая: «По чеку возьмут назад, по чеку возьмут назад…» Дело запахло керосином (бабка у меня профессионал и как-то раз ухитрилась даже осуществить возврат котлет в Елисеевский), и я не нашла лучшего выхода, кроме как нацепить новые сапоги на ноги и, довершив экипировку дубленкой, слындить на улицу.

Вот улицу помню особенно хорошо.

Спуститься с лестницы мне удалось более или менее прилично – там были перила. Я еще немного задержалась в подъезде, чтобы стащить с башки капюшон и загримировать его под воротник. И вот иду я эдаким контуженым воином. Дубленка сама по себе, сапоги сами по себе, волосы на ветру развеваются по вискам пот течет – все-таки семь килограммов шкуры – это вам не шутки. Иду-иду, и тут впереди он.

Стоит он, значит, с друзьями, пьет пиво и в сторону мою не смотрит абсолютно. Ну, думаю, подлец, щас ты меня заметишь. И вот, наверное, думать этого мне было не надо… Потому что он и вправду заметил. Надо сказать, все заметили…

Там сбоку лужища была. Знатная, глубокая, с такими забавными мазутными разводами… Он, значит, с друзьями с одной стороны стоял, а я с другой подходила.

Дальше все понятно…

Подхожу я к краешку, поднимаю руку, громко говорю «Привет!». Он оборачивается, и я тут же как-то обреченно и стремительно падаю в лужу. И не боком или как-нибудь еще там, «красивенько»… Животом падаю, так что и лицо полностью уходит в воду. И если бы на этом все кончилось! Как только я поднимаю морду из воды, мне на голову падает тот самый гадский капюшон, и я ухожу в глубины уже вместе с ним… Короче, когда я нырнула во второй раз, выныривать мне уже как-то не особенно и хотелось… Эти сволочи даже не сразу меня из лужи вынули – от смеха не могли с места сойти.

Ну а чтобы передать восторг мамы, когда я заявилась нах хаузе черная, мокрая, хроменькая и с каблуком в правой руке, никаких словарей не хватит…

Одно хорошо – от дубленки я была избавлена раз и навсегда. У нее такое отпадное черное пятно на пузе, что мама даже с собакой в ней не выходит.

Вот такая печальная и поучительная история. Так что у новой юбки или шов разойдется, или «молнию» заклинит, или еще что-нибудь. Уж я-то знаю. Ну ее на фиг, пожалуй…

О мужчинах

Вот не хотела сегодня писать, честное слово. Но просто не могу удержаться.

Намедни я таки раскрыла основной принцип различия между мужчинами и женщинами. Речь пойдет вовсе не о физиологической стороне вопроса, потому что про сиськи-письки всем еще в пятом классе рассказывали, и ничего нового я тут не придумаю.

Речь пойдет о духовном.

Итак, все мы знаем, что дядечки, в отличие от тетечек, куда более спокойны, основательны и миролюбивы. Их не заботит мироустройство, они не страдают мигренью от повышения цен на бытовую химию, и если вы «не заметите», что с утра он надел новый костюм, он вовсе не будет рыдать в ванной комнате, включив холодную воду для акустики. Отдельные индивиды, ухитряющиеся полдня подбирать галстук к пижамной рубашке, безусловно, имеются, но это скорее представители определенных профессий (стилист, балерист, кавалерист), а значит – исключение из правил. В большинстве своем дядьки – чрезвычайно пофигистичный народ. Впрочем, они сами называют это не пофигизмом, а «нежеланием отвлекаться на мелочи». Конечно, пусть называют как хотят (жалко нам, что ли?), но меня волнует вовсе не эта сторона проблемы. ПОЧЕМУ ОНИ МОГУТ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ НЕ РЕАГИРОВАТЬ НА МЕЛОЧИ – куда более любопытный вопрос. И я наконец-то нашла на него ответ!

Видимо, мужчины с самого своего рождения свято верят в существование Третьей Высшей Силы, некоего недобитого Маниту, который создан специально для того, чтобы в их неприкосновенную мужчинскую жизнь не влезали всяческие недостойные хозяйственно-бытовые моменты.

Ну вот, например, большинство моих знакомых дядечек считают, что все продукты питания берутся исключительно из холодильника. Причем холодильник в данном случае – не только место хранения продуктов, но и инкубатор по выращиванию колбас, сыров и сосисок. И если вы думаете, что производством копченой грудинки занимается Ногинский мясокомбинат, то глубоко заблуждаетесь! Таинство хавкопоявления с мужской точки зрения носит куда более мистический характер. Настоящий мужчина уверен, что ночью, когда все спят, на ваш трехкамерныи «Стинол» снисходит дух великого Маниту, и он, будто ротный пулемет Калашникова, начинает плеваться яйцами «Кукарекс», «Докторской» колбасой и «Останкинскими» сардельками со скоростью тысяча плевков в минуту. И если бы только холодильник!

Божественная сила Маниту распространяется практически на все. У кошачьей сралки вырастают ноги, и, пока она самостоятельно шагает к мусоропроводу, использованный «Катсан» отстукивает ей немецкие военные марши («Розе Мунде» и т. п.), под которые она (сралка) опорожняется и, пританцовывая, возвращается на место. Шампунь плодится прямо в ванной комнате, на полочке, в результате соития Проктора и Гембела, а если Маниту благосклонен, с ним же рядом появляется бальзам и парочка чистых полотенец. Грязные носки ползут до стиральной машины, точно партизаны Ковпака, попутно прихватывая с собой вражеских языков в виде маек, брюк и прочего тряпья. Окурки из пепельницы выстраиваются эскадрильей и путь до помойки проходят по воздуху, в то время как сама пепельница, точно самолет «Максим Горький», реет над раковиной. Унитаз, посуда и полы – священны, а потому не пачкаются вовсе. Великий Маниту так надраивает сортиры, что мужик, инспектирующий толчки с уховерткой, удавится от зависти, напьется туалетного «утенка» и издохнет на месте.

Да что там бытовые вопросы!

Если бы вы знали, каких высот достигает Маниту в вопросах воспитания и ухода за детьми! Памперсы умеют растворять детское дерьмо, детские задницы рождаются вместе с присыпками, а бутылочки подогреваются с помощью энергии космоса. Все малыши от рождения владеют тремя языками, игрой на скрипке и, если им не мешать, безусловно, в будущем станут дипломатами. А уж как они умеют себя развлекать! Каждый образцовый пятимесячный киндер при виде погремушки просто-таки впадает в радостный транс, который продолжается с восьми утра до десяти вечера с перерывами на еду, сон и испражнения (впрочем, если принять во внимание умение памперсов растворять дерьмо, а бутылочек самостоятельно подогреваться, то жизни молодых родителей не мешает ровным счетом ничего).

Короче, все, надеюсь, поняли, что Маниту – это отличная штука, в практической пользе которой сомневаться не стоит.

Собственно говоря, этот текст и не появился бы на свет, если бы сегодня меня не угораздило заболеть. По причине болезни мне было крайне неудобственно с ребенком: чадо никоим образом не возжелало узнавать меня в марлевой повязке и отчаянно плакало. К тому же во второй половине дня поднялась температура, и я вообще себя последним человеком на земле почувствовала. Естественно, я подняла трубку и позвонила супругу. Диме было велено приехать с работы в 20:00, купить жратвы по дороге и приступить к выполнению отцовского долга, вплоть до полного успокоения Фасольца.

В 19:30 муж позвонил и сообщил, что находится в магазине.

– Чего тебе купить? – радостно поинтересовался он.

Надо сказать, что подобные вопросы очень меня раздражают – все-таки три года вместе существуем, и холодильник у нас общий, да и стоит на самом видном месте, а для того чтобы открыть дверцу, знания секретного шестизначного кода вовсе не требуется.

Посему я сообщила супругу, чтобы он купил «то, что обычно», и положила трубку.

Дима появился в 21:00. В его руке был пакет. В пакете лежал такой набор продуктов, от которого у меня грипп единомоментно перерос в диарею. Там находились: пачка соевых сосисок «Студенческие», пакетик семечек и килограмм (!!!) корейской морковки.

Первую минуту я шамкала ртом, как бочковая сельдь. Глядя на меня, супруг нервно сглотнул и уже совсем робко достал из пакета четырехсотграммовый кусок заветренного венгерского шпика. Этого делать не стоило, потому что, как только шпик лег на кухонный стол, меня прорвало. Естественно, последующие полчаса Дима пытался доказать мне, что кило корейской морковки вместе со шпиком и есть наша «обычная пища», и в качестве наглядного примера даже ухитрился сожрать половину вышеозначенного изделия, но я была беспощадна. Пообещав, что вплоть до самой его (мужа) прискорбной кончины буду подавать ему на ужин заветренный шпик, я отправила супруга к Фасольцу, а сама стала грызть семечки на кухне, перебирая Диминых родственников до седьмого колена, с целью выискать того самого кретина, гены которого оказались наиболее крепкими. Через некоторое время я услышала Фасолькино хрюканье и поспешила в детскую. Ребенок лежал на подушке и пытался съесть рукав своей распашонки, в то время как папенька смотрел телевизор, удобно расположившись на диване по соседству. Не успела я открыть рот, чтобы разразиться праведным гневом, как Дима произнес сакраментальную фразу, которую я буду помнить всю жизнь: «Я его, Катя, честное слово, вот только сейчас ОТЛОЖИЛ». Как вы понимаете, речь шла о Фасольце.

Вот такое у нас веселое семейство.

Ребенка он все-таки утряс, а я, заедая морковку шпиком, поняла главное: Маниту должен быть всегда здоров, потому что иначе мир рухнет.

О зависти

Чувствую близкое родство с медвежонком, который всем-сами-знаете-чего-дать обещал. Это мое единение с косолапым, естественно, от подруг произошло.

Вот, казалось бы, подарил тебе бойфренд сережки с брюлями, – чего с ними делать? Правильно! Засунь их в бархатную коробочку, чтобы при расставании можно было нежно дышать на камушки и вспоминать былое. Ну или, на крайняк, нашпигуй ими новогодний окорок и скорми его свекрови, чтобы во время боя курантов она не лакала «шампунь» вместе со всеми, а занималась поиском клада в сортире.

Или вот, к примеру, тебя норковой дохой раздобрили, с карманами и вытекающими… Куда податься? Ясное дело, что перво-наперво надо посетить маман, у которой, кроме собачьего пояса от радикулита и шапки из Базилио, никаких мехов не завалялось. То-то твой папашка обрадуется…

А уж если тебе подарили кухню из карельской березы, с прикладным карельцем для шика, НИ-КО-ГДА, ни при каких обстоятельствах, не заходи ко мне. Потому что смерть прикладного карельца – это самое минимальное из того, что может произойти с твоим новым гарнитуром. Проверено.

Не далее как позапозавчера читала очередную статью о зависти. Главным образом, интересовал момент, как избавиться от этого назойливого чувства. Автор статьи, дядечка с непроизносимой корабельной фамилией и длинным носом, советовал начать борьбу с низменным посредством поиска объекта, который зависти не вызывает. Ох уж эти мне Брюхтеншпигели…

Дня два я думала а-где-же-мальчик (даже практически спать перестала), а потом пришла вот к каким результатам. Есть только две вещи на свете, обладать которыми я не испытываю ни малейшего желания. Первая – это конечно же коты, а вторая – послеродовый запор. Причем, честно скажу, насчет второго пункта я не уверена… все-таки уединенность… книжечку, опять же, почитать можно…

Короче, когда я уже было пришла к выводу, что данная статья посвящена начинающим, которые по-прежнему переживают из-за того, что «у Леки-то птичка деревянная без дырочки, а у меня резиновая с дырочкой», мне на глаза попался последний абзац. «Если вы до сих пор не смогли побороть чувство зависти, то найдите самый вожделенный объект ваших мечтаний и попытайтесь сделать его незначительным», – советовал читателям Брюхтеншпигель.

«Мне бы твои проблемы, старый засранец», – подумала я и принялась размышлять о том, чего же мне больше всего хочется.

Так как пункта «больше всего хочу все и еще того, что хочет Наташа» не было, я остановилась на норковой шубке, красной машине к шубке и ежемесячных алиментах от султана далекого Брунея. Часом позже, вспомнив запах перегара от инструктора из автошколы и как следует рассмотрев фотографию брунейского султана, я таки решила быть скромнее и свести свои мечты к шубке.

Но, как оказалось, все было напрасным… Потому что убедить меня в том, что норковая шубка – вещь незначительная, не получится даже у самого Брюхтеншпигеля, вкупе с Брунеем и двумя десятками пьяных инструкторов в придачу.

Впрочем, выяснилось, что проказник Брюхтеншпигель и этот момент просчитал. Постскриптум в конце статьи гласил: «Вспомните, что все мы смертны, и расслабьтесь».

С этим, однако, не поспоришь, решила я и принялась мечтать о кончине.

Ну, гроб, конечно, не красный, думалось мне. Красный, это как-то незначительно, и вообще, в красном только неимущих хоронят. Поэтому, пожалуй, белый, с золотыми вставками, и половинчатый, как в кино… Плевать, что пошло, зато не без шика. Скорбящая семья и прочие сочувствующие, само собой, в черном и с букетами… Да, а еще, наверное, плакальщиков нужно позвать и оркестр с трубами. И конечно же, чтобы снег шел… трогательно это как-то…

Как раз к тому моменту, когда я придумала прощальную речь в духе «эту землю покинул самый гениальный, добрый и красивый человек на свете, и, невзирая на то что в его жизни встречались только сволочи, козлы и прочие упыри и т. д.» и уже начинала всхлипывать, в глаза мне бросился один вопиющий факт, который вмиг развеял торжественность момента.

Хрустальные снежинки, не тающие на лице, потерявший смысл жизни муж, осиротевший ребенок и прочее были ничем по сравнению с внутренним голосом.

«Снег идет, а ты, дура, без шубы», – говорил голос. И голос был громче оркестра.

– Нет, Брюхтеншпигель, кальсоны и кремация – это не по мне, – сказала я Брюхтеншпигелю, пририсовала ему усы и отправилась пить кофе.

Романтика, елы-палы

На днях заметила, что, рассказывая о какой-либо знакомой девице, муж чаще всего употребляет следующее выражение: «Ну, ты понимаешь, она вся такая девочкинская девочка. Со всеми девочковыми прибамбасами».

Мне, откровенно говоря, после подобных фраз, все время хотелось поинтересоваться: дескать, а я что – мальчика тебе, что ли, напоминаю, с неопущенным яичком? И вообще, что это за подвид такой «девочкинская девочка» и какие уж у нее такие прибамбасы особенные?

Думала я, думала и пришла вот к какому выводу: видимо, от большинства «девочкинских девочек» я отличаюсь стойким неприятием романтики. Иными словами, не романтик я, и веником из трех гвоздик меня не проймешь (на неизвестного солдата я, увы, не тяну).

И как перед всяким исследователем, передо мной тут же встал следующий вопрос: а что такое, собственно говоря, эта романтика и почему я лишена сей розовой субстанции?

На ловца, как говорится, и зверь бежит. Достаточно было поднять взгляд на книжную полку – и вот она!!! Гениальная книга «4004 способа найти, увлечь и удержать» под редакцией некоей Синди Хайнц.

Люди, если вам не хватает романтики, обращайтесь ко мне! Я совершенно безвозмездно презентую вам это замечательное литературное произведение, и жизнь уж если не наладится, то точно станет веселее! Во всяком случае, после прочтения первых страниц мое настроение кардинально изменилось.

Итак, произведение состояло из двух глав, каждая из которых содержала пронумерованные советы по «всеобщей романтизации».

Начинаю с начала:

1. Вспомните вашу первую встречу.

Как же, как же. Помню. Я была, наверное, единственной из всех его подружек, ухитрившейся выжрать шесть кружек пива за сорок минут и не отказавшейся продолжить вечер у него дома. (Для любителей жареных фактов сообщаю, что дома мной была выпита еще пара бутылок пива, а дальше все пошло по виннипушьему сценарию – «ах, ну раз у вас больше ничего нет, то тогда нам пора»).

2. Пошлите бо-о-ольшую поздравительную открытку!

М-да… Представляю себе картину… 23 февраля. Офис.

Народ звенит бокалами и смотрит на часы. Думаю, что даже стопроцентная прибавка к ЗП произведет меньший фурор, чем моя открытка 150 х 70 с надписью «С Днем защитника Отечества, любимый!».

Надо будет запомнить.

3. Втащив матрас на крышу по пожарной лестнице, насладитесь звездной ночью!

Боюсь, что, если даже я допру свой трехспальный ортопедический матрас до шестнадцатого этажа, он вряд ли пролезет в чердачную дверь. А если, вопреки природе, мне это удастся, то, кроме находящихся в предынфарктном состоянии (от моего триумфального появления с матрасом) бомжей, никакого наслаждения от звездной ночи я не получу.

4. Сделайте уставшему после работы другу массаж ног. Я бы не рискнула. И вам не советую.

5. Купите старинную кровать с романтической историей. Вот это завсегда пожалуйста! У меня дома каждый диван романтический, и непременно с историей. История заключается в том, что на каждый диван кто-нибудь гадил. То котик какой-нить ненароком не донес, то песик постарался.

6. Подарите ему набор для ухода за усами.

Без сомнения, весчь практичная. Уже представляю себе, как я с ловкостью заезжего факира достаю из-за спины сей наборчик. Улыбка при этом, вероятно, должна быть гадливой. И вообще, девочки, если маетесь с подарком – дарите им наборы по уходу за усами!

7. Заставьте своего друга почувствовать себя особенным. Чего уж проще – пара флакончиков с зеленкой в шампунь, и дело в шляпе.

8. Положите ему жемчужину в устрицу.

Хм… А если у тебя нет устрицы – заткни кусок свинца в пельмень.

9. Сделайте в спальне медленно гаснущий свет.

Достаточно просто… Вместо того чтобы мучиться с системой освещения, когда он спит, надень ему пятилитровую стеклянную банку на руку, после чего пощекочи соломинкой в его носу.

10. Напишите письмо Деду Морозу.

Ага… Например: «А если ты, ватный пердун, и в этом году не подаришь мне норковой шубы…»

Следующие советы, на мой взгляд, должны быть в комплексе:

11. Выразите свои чувства на большом плакате.

12. Посадите цветы у его дома.

13. Поделитесь леденцами.

14. Имейте множество новых идей.

Картина выходит прямо-таки отменная. Вы с огромным плакатом «Вася – ты лучший» высаживаете бессмертники в утыканную использованными презиками подоконную клумбу и, когда в край охреневший от вашей прыти объект обожания появляется на горизонте, сразу же достаете пачечку «бонпари», дабы Вася жрал леденцы и не парился – у вас еще масса нереализованных идей!

15. Купите именные ошейники его домашним животным.

Ага, здорово-то как! Приходит муж с работы, а у нас все коты в именных ошейниках, блин. Вася, Прохор и Касялик. И еще себе нужно будет ошейник приобресть. С надписью «злая сука».

16. Устройте вечер прогнозов с предсказаниями о вашей будущей жизни.

Особенно романтично, если поводом для вечера является неполучение премии или проволочка от начальства.

17. Незаметно положите в его костюм любовную записку, когда он собирается в командировку.

Ага, чтобы по его приезде обратно извлечь данную записку и украсить физиономию праздничным бланшем.

18. Назовите в его честь свежеприобретенное домашнее животное.

Ох, боюсь, как бы после всего вышенаписанного у нас не появилась крыса с именем Катерина.

О прогулах

Вообще, историй, за которые меня по сей день тычут носом сами-знаете-во-что, у семейства моего предостаточно. Прямо скажем, долгими зимними вечерами матушке есть что вспомнить, и на скучную жизнь она вряд ли пожалуется. При этом не могу сказать, что я была каким-то особенно хулиганистым ребенком… Скорее, я была ребенком хитрым и изобретательным, но, опять же, эти качества не врожденные, а приобретенные в результате жизненного опыта и прочих трудностей.

Надо сказать, что, когда мы жили на севере, самым острым вопросом был вопрос питания. Раз в месяц родители получали талоны, на которые можно было отоварить пару кил мяса, пару бутылок бухла и кулек конфет «Радий». Причем для того, чтобы осчастливиться всем этим великолепием, в магазин следовало ломиться сразу же в день получения талонов. Запас провианта был конечен, и, придя в магз в последний день отоварки, можно было запросто остаться с кульком «Радия». В остальные дни полки магазинов были не то чтобы пусты, но и ассортиментом не блистали. Скажем так: помимо хлеба и молока, в продаже имелись только три вещи:

детская смесь «Малыш» (из которой я немедленно навострячилась изготавливать «Трюфель»);

кисель сухой, брикетированный (его я хавала прямо так, в часы особых раздумий);

ирис фруктовый весовой (шел в пищу за неимением киселя).

Всяческие заморские блага в виде апельсинов, сушеных бананов и мандаринов появлялись на прилавках чрезвычайно редко, и за них приходилось бороться.

– Катя, в шестом выкинули яблоки, – звонила мне с работы мама. – Скажи своему папаше, что если он хочет, чтобы его ребенок ел фрукты, то пусть берет рюкзак и к семи часам подойдет к магазину… Да, а если ты сама хочешь есть фрукты, то отправляйся туда немедленно и займи очередь.

Вообще, конечно, погано все это было… Я отправлялась в шестой магазин и действительно занимала очередь, после чего меня сменяла пришедшая с работы мама, а в самом конце приходил папашка с сумкой, и хорошо, если яблоки не кончались перед нашим носом.

Поэтому неудивительно, что в вопросах провизии родители проявляли недюжинную изобретательность и использовали любую возможность пополнить запас хавчика. Собственно, возможностей у них было не так уж и много. Мясом можно было разжиться у охотников, но так как, к моему глубочайшему сожалению, свиней в тайге не водилось, весь животный белок сводился к лосятине. Колбасы же, сладости и прочие деликатесы закупались в городе Мирный, который находился в ста километрах от нашего поселка.

Поездок предков в Мирный я ждала стрепетом. Во-первых, оттуда мне привозился ужасно дефицитный торт «Птичье молоко», который, как вы понимаете, был прекраснее сухого киселя абсолютно во всех отношениях. А во-вторых, их отъезд был практически единственной возможностью просрать школу без антрепризы «что-то, мама, у меня в глазах потемнело» и не получить за это по ушам.

Наверное, не стоит и говорить, что дни родительских вылазок были рассчитаны мной до минуты. Утром мама с папой вставали, готовили мне завтрак и отправляли в школу, после чего за ними приезжала машина и они отбывали за покупками вплоть до семнадцати нуль-нуль. Как раз когда родители погружались в машину, я плевала на школьный порог и, разворачиваясь на девяносто градусов, преспокойно топала до дома, радостно позвякивая ранцем. Впереди меня ждали несколько часов отменного ничегонеделания, сдобренных грезами об ужасно дефицитном торте.

Тот день, о котором я пишу, ничем не отличался от прочих. Точно так же, как и всегда, меня накормили, укутали и выпихнули в школку.

– Сегодня мы уезжаем в город, – сказала мне мама перед выходом. – Первое на плите, второе в холодильнике, шарф на улице не снимать! Если что-то случится – пойдешь к Людмиле Павловне.

– Да что может случиться, мамочка? Все будет отличненько! – ответила ей я и, гаденько ухмыляясь, отправилась в сторону учебки. Спустя полчаса, совершив ритуальный плевок на крыльцо дома знаний, я, как всегда, развернулась и почапала обратно. И без того прекрасное настроение мое было прекрасным вдвойне: помимо дефицитного торта, меня ожидала запрятанная под подушкой кассета с историческим фильмом «Калигула». Эту дефицитную киноленту я намыла у соседки по подъезду и до последнего дня хранила в тайне, чтобы ознакомиться с сюжетом без лишних свидетелей.

И вот в таких приподнятых чувствах дохожу я до хаты. И прямо перед дверью выясняется весьма тривиальная вещь: ключи от квартиры лежат в квартире, на полочке перед зеркалом, а мой, катечкинский, карман девственно пуст и проникнуть в дом нет ну никакой возможности.

Сказать вам, что настроение мое испортилось, значит, ничего не сказать… Рисовавшиеся в моей голове перспективы были одна тухлее другой. Возврат в школку я отмела сразу же, по причине неспортивности, а утренний визит к Людмиле Павловне возможным не представлялся, ибо хоть и была она круглой дурой, но для того чтобы понять, что уроки в девять утра не заканчиваются, семи пядей не требуется.

В огорчении я присела на ступеньку и принялась размышлять о судьбах мира. О судьбах размышлялось плохо, но зато в процессе мне вспомнилось, что совсем недавно наша соседка тетя Лена захлопнула дверь и дядя Коля залезал в форточку за ключами.

«А что, это неплохо, – подумала Катечкина. – Я гораздо меньше дядя Коли, да и живут они на втором, а мы на первом. И вообще…»

За этими размышлениями я совершенно незаметно для себя вышла на улицу и обогнула дом.

Заветная форточка была открыта, а прямо под окошком проходила труба, что окончательно развеяло мои сомнения.

Минут пять я покоряла трубу, а взобравшись на нее, преспокойно дошла до своего окошка. Распахнув форточку пошире, я встала ногами на подоконник и полезла внутрь. То, что соседский дядя Коля не пролезал в форточку, а использовал ее для того, чтобы открыть шпингалет на оконной раме и войти через окно целиком, стало очевидным только в тот момент, когда лучшая половина моего тела находилась в квартире, а худшая торчала по ту сторону мира. Дотянуться до шпингалета возможным не представлялось, так как мои 140 были полным фуфелом по сравнению с дяди-Колиными 203, и я расстроилась. Способов развития событий было очень немного, а вернее говоря, мало – всего два.

Вариант продолжить свой путь и рухнуть внутрь рыбкой не слишком радовал – под окном не было дивана, и перспектива разбить хлебало о холодный дощатый пол в мои планы не входила.

Второй вариант, а именно лезть назад и топать к Людмиле Павловне, был, безусловно, пораженческим, но членовредительства не подразумевал, поэтому я выбрала именно его.

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: как я ни тырилась наружу из окна, проклятая форточка не желала меня отпускать. Слабые попытки вылезти ни к чему не приводили, а когда я пыталась оттолкнуться сильно, окно предательски трещало и грозилось рухнуть. То, что школьный прогул покажется мышиным писком по сравнению с обрушением оконного проема, было очевидно, поэтому я прекратила возню и замерла до лучших времен, положившись на волю Всевышнего.

Как раз когда моя худшая половина начала отчаянно сигнализировать мне о том, что на улице не лето, а у Всевышнего есть дела поважнее, в квартире зазвонил телефон. Но не успела я испугаться от резкого звука телефонного звонка, как возник другой звук, который испугал меня гораздо больше.

– Але, – сказал кто-то из соседней комнаты. Голос так подозрительно напоминал голос моей мамы, что худшая моя половина сжалась, а лучшая закрыла глаза.

Застрять в оконном проеме собственной хаты со злой мамой на кухне – это вам не хухры-мухры.

Не дай пропасть, Господи, подумала я и, собрав последние силы, предприняла заключительную попытку вылезти наружу. Делать этого не следовало, потому что в тот же самый момент окно издало жуткий скрип и в комнату заглянула мама. Завизжали мы одновременно, и, должно быть, от ужаса лучшая моя половина перевесила-таки худшую, и, точно куль с дерьмом, я полетела вниз, на пол.

– Ну вот и пришли, – сказала я маме перед тем, как отключиться.

Единственный плюс в моем отчаянном приземлении заключался в том, что в школу я еще пару недель не ходила, разбитая морда и подозрение на сотрясение были покруче гриппа и антреприз с «темнотой в глазах» не требовали.

А второй плюс получился долговременным.

Каждый раз, когда мы с мамой ссоримся, она всегда первая мириться приходит.

– Как вспомню, – говорит, – как ты с воем на меня из форточки вывалилась, так сразу понимаю, что на дураков не обижаются.

Так и живем.

О том, как Катечкина работала Снегуркой

Давно известно, что каждая среднестатистическая школьница мечтает о туфлях на шпильках, респектабельном сюпруге и карьере Снегурки. Как вы понимаете, тотального невезения в жизни не бывает, поэтому в роли внучки Мороза я все-таки блеснула. Рассказываю.

Наступление 1992 года не сулило мне ничего хорошего. В начале декабря моя мама получила командировку в Москву и стремительно улетела, оставив юную Катечкину с папенькой. Вплоть до 25-го числа наша жизнь была прекрасна. Конечно, как правильно развлекать ребенка, папенька не знал, но это удачно компенсировалось его недогадливостью по поводу школьного дневника, в котором вот уже неделю тосковала жирная параша по алгебре. От параши я грустила, но когда дневник не потребовали и на восьмой день, тут же замазала двойку типографской мазилкой «Шрифт» и принялась готовиться к новогодней елке. За излишнюю тягу к пиздобольству школьный комитет выделил мне роль сороки-воровки, предполагающую эпический полет вокруг зала со словами «не зажжется ваша елка, не зажжется». В качестве реквизита мне выдали немереных размеров клюв и мятую бумажку со словами.

– Ну не Золушка, и что такого? – успокаивала себя я. – Зато костюм сороки даже папенька изготовит, главное, что клюв-то уже есть, а остальное придумаем.

25-го утром, примерив папин наряд у зеркала, я поняла, что, во-первых, орнитолог из родителя так себе, а во-вторых, жизнь закончена.

Черные жилетка с юбкой, пионерская рубашка с оторванным шевроном и красные пластиковые бусы шансов на овации не оставляли. Никаких сорок-воровок в зеркале не было и близко, зато ободранный ребенок-сексот в бусах был налицо. Пожалуй, только таблички «она расстреливала еврейских детей» не хватало.

– Папа, я похожа на дочь Гитлера, – сказала я и завыла.

– Ну вот, может быть, клювик примеришь, – избегая моего взгляда, предложил папа.

Нацепив клюв, я завыла еще горше. Если ободранный ребенок-сексот в бусах мог бы вполне слиться со стенами и прокатить под «непереодетого к празднику», то ободранного ребенка-сексота с бусами и клювом ждала долгая мучительная смерть.

В школу мы ехали молча и возвращались тоже в тишине.

Несмотря на то что вокруг зала я «пролетела» точно «мессершмитт», сбивая перваков на поворотах, и сделала всего один круг, а не три, как полагалось, нарядец мой все-таки заметили.

– Это кто ж девочку так вырядил? – изумлялись одни мамаши.

– Наверное, родители алкаши какие-нибудь, – отвечали им другие – Сейчас всякого, знаете ли, полно…

Вернувшись домой, я шарахнула дверью своей комнаты и рухнула на диван. Доброе имя мое было опозорено, и ни одна вещь на свете не могла возместить мне страшной утраты.

За рыданиями я не заметила, как вошел отец.

– Ты, Кать, плакать перестань. Снегурочкой быть хочешь? – потряс он меня за плечо.

– Что, мешок из-под картошки освободился? – взвизгнула я.

– Да нет же, наряд казенный будет. Вполне даже настоящий, с кокошником.

– Вместо тети Зины? – обомлела я.

– Вместо тети Зины, – ответил мне папа.

Надо сказать, что организация, в которой работал папенька, в качестве детских новогодних мероприятий практиковала развоз конфет по домам. Причиной этого была скудность бюджета: празднование НГ в актовом зале требовало елки, ряженых и чаепития, в то время как доставка подарков до хаты сводилась к водителю и двум добровольцам на роль деда с внучкой.

Про Мороза не помню, но вот Снегуркой всегда была тетя Зина.

Высокая, с толстой косой из пеньки и густо накрашенными глазами, тетя Зина казалась мне красавицей, и я никак не могла понять, за какие такие заслуги она отказывается от своей беспроигрышной роли и уступает ее мне.

– Ну, это чтобы ты не расстраивалась, – сладко пропел мне папа.

О том, что тетя Зина на девятом месяце и выпускать ее к детям в таком виде неэтично, папа умолчал. Умолчал он и о том, что Снегурку искали на протяжении полугода и даже за тройной отгул ни одна из сотрудниц не соглашалась побыть в этой роли. Короче говоря, родитель мой обо всем умолчал, поэтому к исполнению обязанностей я приступила в абсолютном неведении и некоторой эйфории.

31-го утром к нам в дверь вошли двое. В Деде Морозе я сразу же узнала соседского дядю Лешу. В папашкиной организации он числился кем-то вроде старшего техника, был лохмат и удручающе молчалив. Из-за дяди Леши выглядывал водитель Юрик.

– Готова? – хором спросили они у папы.

– Готова, – ответил им он и выставил меня из-за спины. Несмотря на то что под голубым снегуркинским зипуном было толстое драповое пальто, а великоватый кокошник сползал на нос, из меня получилась вполне себе лубочная Снегурка. Маленькая, беленькая, с косой до задницы – все как положено.

– Ты стихи-то выучила? – строго спросил дядя Леша, запихивая меня в машину.

– Выучила, – пискнула я.

– А много?

– Очень-очень много, – еще раз пискнула я, перепугавшись, что роль уплывает из-под носа.

– Это хорошо, – обрадовался дядя Леша и замолчал.

У двери первой квартиры мы были через десять минут.

– А кто это к нам пришел? Дед Мороз со Снегурочкой пришел! – запричитала встретившая нас семья и выпихнула в прихожую детей.

– Я Дед Мороз, я подарков вам принес! – пробасил дядя Леша. – А вот Снегурочка, моя внучка.

При слове «внучка» Мороз отвесил мне увесистый пендель, который я восприняла как сигнал к началу действа и немедленно принялась читать стихи.

К концу первого стихотворения, когда лупоглазые малыши более или менее осмелели, я с изумлением обнаружила, что дяди Леши в прихожей нет.

«Наверное, так задумано по сценарию, – подумала про себя я. – Он, видимо, сейчас откуда-нибудь неожиданно выскочит».

Но прошло пятнадцать минут, а дядя Леша все не выскакивал.

Еще через пятнадцать минуту меня закончились стихи, а вконец осмелевшие дети стали дергать меня за шубку и требовать подарки. Потоптавшись в прихожей еще минут пять, я не нашла ничего лучшего, кроме как пройти в глубь квартиры. Дед Мороз был обнаружен мною на кухне, в компании родителей.

– Дядя Леша, а подарок? – робко сказала ему я.

– Какой еще подарок? – искренне удивился он.

– Ну, детям подарок надо… Я же Снегурочка!

– А-а-а, – протянул дядя Леша.

С явной неохотцей он встал со стула и, пожав руку родителям, направился в прихожую.

– Вот вам, дети, ваш подарок, а мы со Снегурочкой поедем дальше, – еще раз пробасил он и, взяв меня за руку, удалился.

Визиты во вторую, четвертую и седьмую квартиры абсолютно не отличались друг от друга, разве что дядя Леша заметно веселел и все чаще промахивался со стартовыми пинками.

– Знаешь что, Кать, а давай подарки ты дарить будешь? – окончательно обнаглев, предложил он мне перед дверью восьмого жилища. – У тебя это получится куда лучше.

– Давайте, – пробурчала я. К тому моменту мне стало окончательно понятно, почему никто не хочет быть Снегурочкой и где именно тетя Зина обзавелась животом.

Следующие десять квартир превратились для меня в кошмар. Как только двери раскрывались, Дедушка Мороз стремительно исчезал внутри, оставив меня на растерзание киндерам, и покидал квартиру только после того, как я появлялась на кухне и трясла списком адресов перед его носом.

Дальше было еще хуже.

Ближе к третьей части списка в дяде Леше проснулся-таки актер, певец и танцор одновременно. А как раз когда список перевалил за середину, старший техник окончательно погрузился в философию праздника. Глумливая тварь, нелепо скачущая в красном пальте и бурчащая себе под нос Баркова, менее всего напоминала Деда Мороза, но в общем бедламе этого никто не замечал. Разве что очумевшие дети испуганно впечатывались в стены и про подарки забывали напрочь.

– Дядь Леш, давайте пойдем, – робко уговаривала его я. – Уже вечер скоро.

– Какой я тебе дядя, я Дед Мороз! – безумно хохотал он и продолжал скакать дальше.

Впрочем, буйствовал дедуська недолго и еще через три квартиры упал на пол, раздолбав посохом хозяйское зеркало.

– Ты не переживай, – сказал мне Юрик, после того как утрамбовал дядю Лешу в машину. – Там адресов совсем чуть-чуть осталось – всего-то семь. Мы подарки с тобой быстренько развезем и домой поедем. Не развезем – будет мне выговор, а у меня жена.

Впрочем, как оказалось, ни выговор, ни жена не были для Юрика авторитетом, потому что он ухитрился нахлобучиться в первой же квартире.

В отличие от пьяного дяди Леши пьяный Юрик был гораздо неприятнее. Ведь именно от него зависел мой возврат домой.

– Дядя Юра, может, поедем? – попыталась было я выдернуть его из-за стола.

– Да куда же мы поедем? Я ведь выпимши уже, еще машину разобью, – глупо улыбнулся мне он.

– Но мне же домой надо. А у вас жена.

– Жена не стена, – философски заметил Юрик и отчего-то посмотрел в окно. – Ты пока тут поиграй.

За окнами начинало темнеть, стрелки часов ползли к девяти вечера, а я была совершенно одна в совершенно чужой квартире, без всяческих перспектив попасть домой в этом году.

Неизвестно, чем бы все это дело закончилось, если бы через какое-то время не раздался звонок в дверь.

«Ну все, капец, – горестно подумала я, – к ним пришли гости».

Но на пороге стояла мама. Моя мама.

Впрочем, капец стоял вместе с мамой, то ли левее, то ли правее – не помню.

Первым огреб Юрик. Сразу же по приезде домой мама набрала его домашний номер и имела короткий разговор с той самой молодой женой. Собственно, на этом месте праздник для Юрика и закончился. Молодая жена хоть водить и не умела, но оказалась по адресу уже через семь минут, и в нагрузку к румынскому галстуку «желтое на черном» Юрик получи; вполне себе русский фингал «лиловое на сизом». Следующим номером обогатился папенька.

– Мою кровиночку с алкашней отпустил! – визжала мама, аки свинья на бойне, и махала руками в области папенькиной физиономии.

Папенька смущался, словно школяр на сольфеджио, и топтался с ноги на ногу.

– Она, Галенька, сама хотела… То бишь у нее вначале на школьной елке не получилось, – попытался было отмазаться родитель.

Но последнюю фразу ему говорить не стоило, потому что в ту же самую секунду я сбегала в спальню и принесла свой сорочий нарядец.

– Что это за охоботья? – спросила мама ледяным голосом.

– Это, мамочка, мой карнавальный костюм, – горько сказала я и всхлипнула.

Пробоина в папенькином корпусе достигла критических размеров и стала несовместима с плавучестью. Не желая смотреть, как последняя труба «Титаника» опускается в ледяные воды океана, я тихо закрыла дверь родительской комнаты и отправилась наряжать елку.

Позже всех пополнился дядя Леша. Как оказалось, в старшем технике был довольно большой запас гражданской активности, поэтому дедморозил он в течение недели, вплоть до Рождества. Мамины товарки докладывали о его появлении то там, то сям, но окончательно изловить дедушку удалось только к старому Новому году. К тому времени он порядком поистаскался и носил бороду вместо шарфа, но детям нравился по-прежнему. Триумфальное шествие Деда Мороза закончилось в местном околотке, куда дядю Лешу доставили в качестве достопримечательности. Точно дивная птица, сидел он в обезьяннике и тихо поскуливал, глядя, как стражи порядка глушат его портвейн, хрустя дитячьими леденцами.

С тех пор я Снегурочкой не работала.

А жаль.

После Нового года

Вот так всегда… У кого-то праздник, а у кого-то…

Как этот самый 2005-й пришел, я не помню. То есть кое-что все-таки припоминаю, и этого вполне достаточно, чтобы не напрягать башку и не вдаваться в детали. Самое забавное – это то, что после празднования…

Вообще, человеков опосля возлияния можно разделить на две категории: философы и лицемеры.

Первые – люди спокойные и умудренные опытом. С бодунища Кремль не штурмуют, на Северный полюс не десантируются и далее ближайшей распивочной вояжей не устраивают. И невзирая на то что философский подход к празднованию растягивает торжества до Первомая, эта теория мне ясна, понятна и всячески разделяема.

Куда как хуже, если клиент лицемер. Встанет такой с утреца и, невзирая на то что тыква трещит, поплетется на улку. И заметьте, нехрена не за продолжением банкета, а вовсе даже для того, чтобы пробежаться и поправить пошатнувшееся здоровье. Плевать, что от такого бегуна пахнет совсем не спортом и глаз его красен, как катафот на «Каме». Он, блин, борец за здоровый образ жизни, и по барабану ему, что вчерась «Столичным» блевалось, ведь «теперь он никогда и ни за что», а вчерашнее – не более чем досадная неразумь. Вообще, лицемера опознать просто – он из тех, кто утром орет про «гантели и вышивку», чтобы через четыре дня повторно ублевать вашу скатерку.

Ну да хрен с ними, с лицемерами.

Патамучта есть еще третья категория. Идейная.

Кто, скажите мне, кто именно презентовал моему сюпругу карточку в спортивный клуб? Ну хотя бы намекните, и я расшибу эту тварь о дверной косяк, съем ее мозги столовой ложкой, а гениталии заспиртую для потомков.

Или нет… Лучше держите рот закрытым.

Ибо в порыве шубного экстремизма я сама отдала мужу карточку, а до кучи наобещала завтрак в постель, обед в сортир и ужин за шиворот. Вообще, воспоминания о том, что я, Катечкина, несла в момент меховой покупки, бросают меня в дрожь и жар попеременно. Потому что с 1 января я как минимум должна была бы метаморфироваться в жену Самоделкина, с микроволновой печкой вместо брюха и кнопкой «вырубить на хрен» на лбу.

Короче, когда супруг ушел в заплыв, я была совсем, совсем неподготовленная.

Конечно, в самом начале я рассчитывала, что дело существенно осложнится покупкой спортивной формы. Во всяком случае, если бы мне на халяву карточка перепала, то я бы три недели изыскивала что-нибудь спортивное, так чтобы при одном взгляде на оное мысли о спорте напрочь пропадали и Чикатилы кончали, до ширинки не дотрагиваясь. Хрена! Целлофановый пакет, плавки, старые шлепки и «не волнует, я все равно плаваю лучше всех» на закуску. Хотела было ему сувенирный кирпич подарить, но в пакет не влезал.

Короче, тетки, мужикам и вправду проще. Бр-р-р.

В итоге, по приходе, вместо мужа обыкновенного одна штука, у меня вышел муж идейно-голодный три штуки.

– Где мой борщ? – стукнул он кулаком по столу.

От неожиданности я вздрогнула и почему-то посмотрела на подоконник. На подоконнике стояла пепельница полная и бычков и совсем на борщ не похожая.

– Ну, там что-то от Нового года же осталось, – интеллигентно вздохнула я и потупилась.

– Борщ! – еще громче гаркнул муж.

Так я пошла готовить борщ.

Но на хохляцкой радости дело не закончилось.

Увлекшийся папенькиными начинаниями Фасолец немедленно потребовал трехкратной прогулки. А вместо творожка с абрикосами баночного – творожка самоприготовленного со слезой и яблоками.

Короче, выслуживаюсь.

Скорее бы заканчивались эти праздники, что ли…

О страшилках

Среди множества моих недостатков есть один вопиюще дамский казус, а именно: я трус, каких свет не видывал.

Нет, конечно же всего подряд я не боюсь. Например, вид оторванных тараканьих конечностей или кругосветное путешествие кухонной мыши пикантных обмороков не вызовут, стопудово. Более того, в своей лояльности к дамским любимцам я давным-давно достигла высшего пилотажа. Так, лет пять назад, когда к нам в бассейн спикировал жирненький метровый уж, я была единственным невизжащим членом семейства, способным изъять животину из водоема и отнести за калитку. Что самое забавное, как только я выудила змейку за хвост, мама с бабушкой взяли такую тональность, что уж издох, так и не обретя свободы и даже не успев обосраться напоследок.

Нуда это все лирика.

Потому что больше всего на свете я боюсь темноты, высоты и глубины.

Страх темноты я заполучила в детстве. Убейте не помню, кто из родственников ознакомил меня с гоголевской «Майской ночью», но результат не замедлил себя явить. Пока другие дети насматривали сны, Катечкина караулила утопленниц и считала чертей за шторами. С пробковой двустволкой в правой руке, светильником в левой и шерстяным пледом для маскировки я была непобедима и за будущее не беспокоилась.

Эта своеобразная «война с потусторонним» продолжалась около месяца – до тех пор, пока проклятый светильник не закоротило и плед не загорелся.

Как говорят, я боролась за жизнь до последнего: прискакавший на запах гари папа огреб сразу из двух стволов, чем был немало озадачен…

Меня конечно же залили, разоружили и выдрали, опосля чего началась «борьба за смелость». Развернувшаяся кампания широтой репертуара не блистала. Показательные выключения света, совместные походы по темным комнатам и бесконечные тематические беседы «Бука-вегетарианец» не прибавили мне храбрости ни на йоту. Вконец отчаявшийся папенька решил поступить со мной радикально и применил запрещенный прием с выворачиванием лампочки в спальне. Но и это не подействовало. Не ко времени собравшаяся в сортир маменька была крайне удивлена, увидев спящего на толчке ребенка, и от эмоций едва не облегчилась на пороге. Посему лампочку ввернули назад, мне подарили новый ночник, а папеньке фингал за радикальность.

Ну да и это лирика; в конце концов, ребенок, боящийся темноты, – довольно естественное явление.

К пятнадцати годам мой страх полностью очистился от плевел, и я наконец-то поняла, чего именно боюсь. Вурдалаки, упыри и прочие космические недоделки меня не пугали, ибо супротив моего грибка в ванной ни один монстр не прокатит. «Дяденьки с топором» я тоже никогда не страшилась, так как по статистике дяденек все равно меньше, чем блондинок. Что уж говорить о всяческих погорельцах типа Кендимена и Фредди?

Короче говоря, если пропустить долгие литературные описания, то лучше всего о страхе сказала Света Югина, моя давняя школьная подруга. Привожу как есть.

«Ты знаешь, Кать, я очень боюсь оставаться одна. Особенно ночью. Никогда в жизни не подойду к окну. Почему? Ну вот ты представляешь – ты отдергиваешь штору, а она там висит и смотрит на тебя. И глаза у нее пустые и холодные… А одежда на ветру колышется. А потом она кладет свою ладонь на стекло и уже внутри… И душит тебя, душит, а ты как во сне – дернуться не можешь, а тряпье ее пылью пахнет…»

Бр-р-р…

Даже печатать противно.

Ну а теперь, собсна, история.

Мадам в тряпье преследовала меня достаточно давно, но к двадцати трем порядком поизносилась и начала исчезать. На свет появился Фасолец, и запах какашек с хавкой раз в три часа существенно потеснил иные миры. В темные комнаты входилось легко, а выходилось стремительно. Ничего нового не скажу, но лучшее лекарство от любой дури – это все-таки усталость. К полным трем месяцам с Тимофеем Дмитриевичем я не боялась ничего вообще и даже мечтала о том, чтобы меня кто-нибудь удавил.

Примерно в это же время мы начали приспосабливать свой быт к чадушке – часть мебели была убрана, кое-что выкинуто, а кое-что пришлось приобрести. В число прочих покупок затесался дешевый DVD-плеер для спальни: так как царственное тело почивало в кроватке, синему полагалось смотреть там же, без отрыва от производства.

В тот день мне несказанно свезло – Фасолец неожиданно быстро заснул, и я, досмотрев фильм до середины (есесьна, на новом плеере в спальне), отправилась покурить в подъезд. Добив сигарету до конца, я вернулась домой и направилась было на кухню, чтобы поставить чайник. Как раз когда я захлопывала за собой дверь, в комнате захныкали. Отлаяв себя за неаккуратность (двери закрывать можно и потише), я отправилась в спальню.

Ребенок спал. Поправив ему одеяло, я решила чуть приоткрыть форточку, так как в комнате было нестерпимо душно.

В окне была она. Два мертвых синих глаза плавали за стеклом и смотрели прямо на меня. Безразличные, холодные, далекие и такие реальные, что вынесло меня, граждане, из опочивальни на раз-два-три.

Я захлопнула за собой дверь и завыла. Когда реальность дает трещину, завыть – это самое меньшее из того, что можно сделать. Подпирая спиной спальню, я точно знала, что такого быть не может, потому что не может быть вообще.

И примерно в это же время, где-то там, между почками и подреберьем, я четко осознала, что в комнате мой ребенок.

На этом трагедия заканчивается.

«Убью суку, но спасу Фасольку» – это было первое, что я подумала.

И если Ван Хельсинг мочил вампиров пистолетами, а Блейд дрался на мечах, то Катечкина выбрала бейсбольную биту. Есть у нас, знаете ли, такая хреновина – сюрпрайз для продавцов картофеля.

Итак, мне было двадцать три года.

И в двадцать три года я, в здравом уме и доброй памяти, ворвалась в спальню с бейсбольной битой и, зеленая от ужаса, заорала: «На хрен пошла, сука, от моего ребенка». Должно быть, узкоглазая фирма «Самсунг», рисовавшая скринсейвер с двумя свободно слоняющимися по экрану синими кубиками, ждала чего угодно, но только не этого.

Да, господа, я битой мочила скринсейвер…

Потому что, отражающийся на окне, он выглядел, мягко говоря, пугающе.

Они до сих пор надо мной смеются… М-да.

А я до сих пор шлю их сами-знаете-куда. Ну в конце концов превозмогла. И пусть сука тока повиснет.

23-е. Проздравлялка

Фигу ему подарю целлулоидную.

А что дарить-то, правда? В кармане – семь рублей, и до пятницы без перспектив.

Можно, конечно, простить Фасолькин бомбер…

Тем более что на мою наличность ничего, кроме ученого таракана, и не приобретешь…

Хех, главное, когда-то сама писала статью «подарки на халяву»…

Взять «на умиление» и крестиком чего-нибудь вышить?

Смешно? А это вы зазря. Я когда маме первый раз свинятку вышила, она от чуйств чуть в штаны не наваляла. Ты, говорит, в своем ли уме, дочка? Двадцать четыре года и все такое… Хотя нет… Дима не наваляет… Опосля позапрошлогодней игольницы – навряд ли.

Или вот, к примеру, мышку. Мышка – это практически бесплатно. А с учетом двух котов – еще и ненадолго. А если припомнить, что моя последняя мышка издохла по дороге с «Птички» – так вообще замечательно. Тогда я ее, кстати, тоже в подарок несла… То-то визгу было у именинницы…

Что там у нас еще из бесплатностей?

Праздничный ужин? Чур меня, чур. Еще разбалуешь…

Открытка? Не катит. Четыре года тренировок в области «самый хреновый подарок – это кусок картона с пожеланиями» не оставили мне такого шанса.

Небесное тело? Молодость была голодной, и поэтому незарезервированных астероидов не осталось…

Стриптиз исполнить и тем самым покончить с сексуальной жизнью навсегда?

Бр-р-р…

А! Вот!

Если изловить Фасольца, вымазать его гуашью и пустить погулять по ватману, то получится не грязная мазня, а вовсе даже «семейная реликвия». Нет, не сама придумала! В «Счастливых родителях» прочитала. Вчера.

И вообще, чей там праздник? Военных, как я припоминаю. А при словосочетании «Дима и война» в мою голову не приходит ничего, кроме анекдота про парашютистов… Ну, помните – там где «не знаю, дышит ли наш папа, но рядом с папой дышать невозможно»? Впрочем, чур меня, чур, тока нам скандала не хватало.

Семь рублей, семь рублей, семь рублей…

Блин, даже пиявки аптекарской не купишь.

Хотя… зачем ему второе кровососущее?

Пора звонить по подругам.

Ну вот, как и ожидала…

Сидорова – галстук, Петрова – шарфик, Иванова – цепочку. По логике вещей мне остается приобрести бельевую веревку и сувенирный крюк.

Эх, зануды у меня подружки. И никакой масштабности…

Кстати, о масштабах… Черт, и ведро с водой уже привязывала! А может, вместо воды… Чур меня, чур заново! Хотя уверяю вас, хорошая шутка – точно лучше, чем очередная безвкусная удавка (да-да, в галстуках я тоже не сильна).

Есть еще, правда, вариант «Бабушка ™», а именно: «подарить что-нибудь из того, что уже имеется в наличии, но проздравляемый об этом забыл». Думаете, невозможно? С учетом того, что папа у нас дома часа по три в день и не забывает только о расположении компутера и телевизора, я запросто могу подарить ему годовалого ребенка. То-то удивится. Шутка. Про ребенка папа ученый. И про холодильник. Но про все остальное меньше. А я тут на днях как раз замечательную салатную миску купила. Глубокая, блин, как Марианская впадина. В принципе если убедить Диму, что не в мисках счастье, то можно попробовать… Ох, и тут нет. Мы из-за нее на кассе погавкались, значит, запомнил.

И вообще, о каких подарках может идти речь, раз он, гад, из-за какого-то алюминия склочничает? Впрочем, и тут не проханже: во-первых, я ее все-таки купила, а во-вторых, она действительно на хрен не нужна. Ну зачем в хозяйстве впадины?

Засада.

А с другой стороны…

Дорогой мой муж, ты только представь если бы я тебя обогатила всей вышеперечисленной херней? Выгоду свою чуешь?

Ну, это ты не чуешь, потому что у тебя мыши нет… А вот если бы у тебя была мышь, ты бы мгновенно понял ценность моего бездействия.

Кроме того – обрати внимание, – ночь поздняя, а я, Катечкина, вместо того, чтобы сны про вампиров смотреть, сижу и голову ломаю… Все-таки я ведь старалась (шмыг)… Да и сидоровский галстук я видела… Лучше не получить мышь, чем получить этот галстук.

Впрочем, если ты все-таки хочешь грызуна…

P.S.

Да, молодые люди! Я вас поздравляю с наступающим праздником. И если вам в этот день ничего не подарят – не переживайте. Потому что могут ведь и подарить.

Всех благ!

О плохишах

Вообще-то химия хулюганов вещь вполне объяснимая: есть за что сказать «спасибо» нашим мамочкам, которые нас на «образ врага», что называется, с детства натаскивают.

Итак, свой восьмой класс я начала с поиска подходящего Негодяя.

Местные школьные вьюноши на роль мачо не тянули по причине повышенной затраханности. Какой уж там огонь в глазах, когда день начинается с контрольной, а заканчивается головомойкой по поводу параши за эту контрольную. В качестве проявления чувств – робкие взгляды в раздевалке, а в качестве свального греха – плюшевая дрянь на 8 Марта с приписочкой «Катя, я люблю тебя очень сильно. Вот». Но я не унывала. Надо сказать, что в четырнадцать лет логика у Катечкиной была железная: брюли – в ювелирке, булки – на елке, а мачо – в качалке. Посему за Негодяями я отправилась в ближайший спортивный клуб, прихватив с собой розовый турецкий костюмчик и подругу Лену Сидорову (на тот случай, если объектов окажется больше чем четыре штуки).

Что любопытно, один Негодяй действительно отыскался. Им оказался местный тренер Юрий Александрович Прохоренко, по кличке Юрик Конь.

Смерив нас с Сидоровой презрительным взглядом, Конь задал первый риторический вопрос:

– Вы зачем сюда, девочки, пришли? Заниматься или где?

И пока, почуявшая недоброе, я собиралась ответить «ошиблись дверью, дяденька», обосравшаяся от конского рельефа Сидорова выдавила «ага».

– Это очень хорошо, – констатировал Конь. – Значит, будем лепить из вас людей.

Должно быть, Сидорова была куда как ближе к человечине, потому что далее чем «50 раз пресс» дело не зашло.

А вот с таким висломышцым дерьмом, как я, Конь явно столкнулся впервые.

Он довольно долго разглядывал меня с разных сторон, бормотал многозначительно «м-да» и «хм-м» и наконец задал второй риторический вопрос.

– А приседать с весом ты пробовала? – спросил Юрик и сдвинул брови.

И хотя внутренний голос подсказывал мне, что последний раз я приседала в школьном нужнике, а с весом – дак вообще никогда не приседала, я незамедлительно ответила: «Конечно, пробовала, как вы могли подумать…»

Но как оказалось, несмотря на габариты, думать Конь все-таки умел. Потому что в качестве «веса», с которым требовалось приседать, мне выдали унизительнейший штырь от штанги с указанием «4 подхода по 12» и нетактичным присловьем «смотри не пукни» вместо стимула. Степени моего оскорбления хватило ровно на «13 по 12», после чего я продемонстрировала Коню длинный подростковый язык и скрылась в раздевалке.

Утро следующего дня было ударом, как для Катечкиной, так и для мамы с бабушкой и дедом: встать с кровати не было никакой возможности, а на шее (в том месте, где находилась штанга) появилось некрасивое лиловое пятно.

Энергия, накопленная родственниками на неделю, саккумулировалась вокруг моего предсмертного одра, и меня незамедлительно поперли к травматологу. Для пущей стремительности близкие вызвали таксомотор и напихались туда все целиком, существенно поправ мое искалеченное атлетикой тело. Думаю, таксист запомнил этот полосатый рейс надолго, потому что я вот до сих пор забыть не могу.

– Перелом основания позвоночника, – визжала бабушка.

– Ну, если не перелом, то уж наверняка трещина, – с надеждой всхлипывала мама.

– А все-таки ушиб, – меланхолично свидетельствовал дедушка.

К тому моменту, когда мы подъехали к травме, возбуждение домашних достигло апогея, и они чуть было не порвали врачишку, который, по неосмотрительности, сообщил им о том, что у «девочки просто синяк».

– Штатская дрянь, – резюмировал дедушка.

– Коновал-приготовишка – рыдала бабушка.

– Сейчас без денег никуда, – стенала мама, вышвыривая рецепты на зелень бриллиантовую в окно.

После посещения еще трех заведений, включая Склиф, родственники разочаровались в медицине окончательно и принялись штурмовать другие инстанции.

– Прокуратура? Позовите мне какого-нибудь прокурора! – было последнее из того, что я услышала, перед тем как заснуть.

Грустное (Мёбиус)

Когда жизнь напоминает ленту Мёбиуса, жить становится тошно. Чувствую себя пассажиром детской железной дороги. Заботливый папа привинтил рельсы к столу, расставил муляжи деревьев, склеил вокзал… Только вместо целлулоидного зайца в поезд зачем-то запихали меня. И никого не волнует, что я уже давно знаю маршрут наизусть. За синей елкой будет красный домик, а за домиком лес, а за лесом – озеро…

Глядя в темные окна домов и давясь растворимым кофе, я все думаю: а есть ли там кто-нибудь вообще? Есть ли жизнь за этим тюлевым великолепием, чем дышат эти облупившиеся форточки, на что светят засиженные мухами лампы?

Окна молчат.

До пятнадцати лет я предполагала, что меня везут по разным маршрутам. Бред. Просто чья-то рука переставляла декорации так, чтобы я не успела их запомнить.

В двадцать лет мне казалось, что я в любой момент могу сойти с поезда. Блажь. Потому что я так и не сошла.

А к пятидесяти я забуду и стану радоваться картонной елке, как в первый раз. Потому что она превратится в воспоминание.

Те же тапочки, та же комната, тот же утренний кафельный холод.

Звонки.

Бесконечное нытье незамужних подруг, про то «как бы и куда».

Ленивый треп замужних подруг, про то «что все отлично».

Мёбиус закручивается, пейзаж плывет.

Стук в аську.

– Ты мне, Катя, нравишься.

– Приезжай, я тебе дам по этому поводу.

– Грубая.

– Да. Я грубая, наглая, злая сука Катечкина. Я завтракаю гвоздями и останавливаю танки жопой. Я…

Но он уже отключился. У него нет танка.

Курю на балконе.

Зимняя Битца точно парк при лепрозории. Медленные старушки, ленивые собачники, мамаши с колясками. Время обесценилось, и его раздают «за так» каждому желающему.

Ребенок спит. На его щеке блестит тоненькая клейкая слюнка. Машинально стираю ее рукавом и морщусь. Дым попадает в глаза.

Не выдержала. Среди доброго десятка номеров нахожу нужный. Набираю.

– Спасай меня, я хандрю.

– А может быть, это просто весеннее?

– Какая весна в феврале?

– Да у тебя все через жопу…

Кладу трубку. Принюхиваюсь. А ведь и верно. Весна.

Про колбаску

Надо сказать, в детстве не было для меня большей радости, чем старое доброе ОРЗ, сопровождающееся «температуркой», «сопельками» и «кашликом», а также недельным просером школы. Организация «кашлика» и «сопелек» трудностей не представляла: небольшая понюшка «перца кулинарного молотого» обеспечивала пациента и тем и другим, не считая бонуса в виде весьма натуралистичных слезящихся глаз.

Местный педиятер Ольга Алексеевна Шац сбивалась с ног, подыскивая имена моим бациллам. Жирная точка в анамнезе была поставлена только тогда, когда кашель не прошел после покупки дорогущего увлажнителя воздуха. В качестве последней инстанции меня направили к замглаву отделения.

Должно быть, старый пердун знал толк в приправах…

Посмотрев на горло сквозь какую-то медицинскую хрень, светило задумалось, после чего, ткнув пальцем в мой чахоточный организм, произнесло:

– Симулянтка. Нюхает перец или стиральный порошок. Советую выдрать немедленно.

Слово «выдрать» было произнесено совсем не на благородной латыни, а на кошмарном хохляцком суржике. Я нервно сглотнула…

Излечение от недуга случилось стремительно, и даже при некоем врачебном вмешательстве. Драли меня жгутом медицинским перевязочным, приговаривая «вот тебе увлажнитель, вот тебе перец, а вот тебе прогулы». Отведавшая оздоровительной терапии задница пылала аки Форосский маяк в безлунную ночь. Симулировать расхотелось. Временно.

Постигшие глубину моего вероломства родители напрочь отказывались верить в болезни без температуры. Спекуляция «глазным ячменем» не принесла никаких особенных результатов, окромя трепки за рецидив. Я облажалась на шестые сутки, сощурив вместо левого глаза правый. Запомнившие мою левостороннюю кривость родители изумились и сбивчивому объяснению «оно само перескочило» не поверили. Так я свела вторичное знакомство со жгутом. Но разработки продолжались.

Основное направление поиска шло в сторону увеличения температуры тела выше нормальной отметки. Работа велась сразу по нескольким направлениям, как то: «личный опыт», «знания, полученные по обмену» и «манипуляции с термометром непосредственно».

С личным опытом не получилось. Ничего, кроме как заболеть «естественным путем», в мою голову не приходило.

Целую неделю, точно долбанутый полярник, сидела я на теплотрассе без шапки и курточки, изо всех сил вдыхая морозный воздух. В результате, вместо долгой и продолжительной болезни, совершенно неожиданно обзавелась космонавтским здоровьем. Проклятый организм настолько придрочился к температурным перепадам, что ближайшая эпидемия гриппа подкосила всех родственников, кроме меня.

Поход по больным подругам также не нанес ущерба здоровью. Дружеский кашель и совместное распитие заразы из одной чашки оказались крайне неэффективными в хворобном деле. Отчаявшись, я даже опробовала на себе патентованный школьный десерт «йодосахарин», гарантировавший подъем температуры до 38, 6 без ущерба для самочувствия. « сожалению, употребление деликатеса принесло обратные результаты, а именно: отвратительное самочувствие при не менее отвратительной температуре 36, 8. Собственно, на этом с фармакопеей было покончено.

Началась физика.

Надышать на градусник не получалось. Для «настукивания» себе лишних градусов нужно было обладать сноровкой жителя Бутырки. Поэтому я сразу же приступила к нагреву.

На этом месте и начинается моя идиотская история.

Главный Разоблачитель Симулянтов – папенька – пребывал в командировке. Маменька ушла на работу. На улице было темно и паскудно.

«Пожалуй, пойду ко второму уроку», – решила я и включила телевизор. Через три часа стало ясно, что «я, пожалуй, не пойду и к четвертому, а может быть, и вовсе не пойду». Позевывая, я отправилась на кухню, дабы подкрепить свой организм бутербродом.

Валявшийся на столе клочок бумаги привел меня в состояние полной кататонии.

«Увидимся на собрании, надеюсь, тебя не будут ругать. Мама».

«Теперь точно покалечат», – подумала я, прикидывая, каков будет выхлоп от прогула во время школьного совета. Медицинский жгут висел на спинке стула и кровожадно ухмылялся.

Ситуация требовала действий немедленных и решительных. Схватив из аптечки градусник, я поднесла его к батарее. Через несколько секунд ртуть взмыла вверх, достигнув критической точки 42 градуса по Цельсию.

«То, что надо!» – возликовала я и побежала звонить матери.

– Ты не представляешь, мамочка, я даже стоять не могу и все время тошнит, как назло, – прошептала я в телефонную трубку.

– А ты температуру мерила? – грозно спросила мама.

– Мерила, – печально вздохнула я. – До 38, 7 намерила, а дальше не стала. Ты же знаешь, она, когда высокая, так быстро бежит, так бежит…

И вот на этом самом месте актерский талант возобладал над разумом, потому что я издала характерный «блюющий звук» и шваркнула трубкой.

Мама перезвонила через три секунды. Этого времени ей вполне хватило для того, чтобы представить себе захлебывающегося рвотными массами диятю и даже выдумать некий диагноз.

– Наверное, отравление. Лежи на кровати, не вставай. Я немедленно выезжаю.

И хотя медицинская помощь в лице маман не сулила ничего хорошего, других вариантов у меня не было. Я разобрала кровать, присела на краешек и принялась сбивать градусник до заявленных 38, 7. Температура оставалась неизменной. Я трясла термометр, я высовывала его на улицу, я подносила его под холодную воду и совала в морозилку… Все пустое… Подлые 42 градуса пристали к шкале намертво и «сбиваться» не желали. В кухне хохотал жгут, в воздухе пахло трепкой, жить не хотелось.

Настало время Второй Тактической ошибки. Девяносто девять тысяч детей из ста сложили бы лапки и приготовили задницу под порку. И только один недоделанный киндер подумал, что он в состоянии разыграть болезнь на 42 градуса… Да, господа, я решила не сдаваться до последнего и встретить маму во всеоружии.

Так… Отравление – это конечно же когда блюешь без останову, рассуждала я. И наверное, если у меня 42 градуса, то блевать в унитаз неприлично. Тут нужно место центральное, заметное, типа ковра в гостиной или папиного кресла… Десять, вырвалось ненароком… Не донесла…

Следующий вопрос, стоявший на повестке дня, а именно: «как организовать блевонтин без малейших признаков тошноты» решился весьма оригинально. Выпить пару стаканов воды и засунуть два пальца в рот просто-напросто не пришло в мою голову по причине юного возраста и неискушенности в вопросе. Поэтому я отправилась к холодильнику. Надо сказать, что времена были суровые и весьма нехлебосольные – в холодильнике не было ничего, кроме кастрюли с супом и самодельной сладкой колбаски. Колбаски эти делались исключительно по бедности – смешиваешь сгущенку с давленым печеньем, добавляешь какао и ставишь в морозилку. Через пару часов получается такая коричневенькая какашкообразная дрянь, впрочем, весьма вкусная.

Так вот, взяв в руки кондитерское изделие, я отправилась в гостиную и нарисовала круг им на ковре, диаметром сантиметров пятьдесят-шестьдесят. Распределив последние остатки колбаски по площади предполагаемого блева, я отошла в сторону, дабы полюбоваться шедевром. Впрочем, одного взгляда на содеянное хватило для того, чтобы впасть в дикое уныние. Распределенная по окружности колбаска менее всего напоминала рвотные массы…

«Выглядит так, как будто какая-то свинота ковер колбаской изгадила, – подумала я и поежилась. – Ну совершенно не похоже на то, что меня стошнило. Надо бы еще чего-нибудь добавить».

Так на авансцену вышел мамин вермишелевый супец.

Колбасковый круг с вылитой на него кастрюлей вермишели был ужасающим. Позорнее всего выглядели целые куски мяса с огромным говяжьим ребром, якобы вышедшим из моего неокрепшего организма.

«Это как будто медведя вывернуло», – упаднически подумала я и попыталась было убрать часть продуктов назад. Нов тот самый миг, когда я решила, что кость – это явно лишнее, раздался предательский звон ключей.

В последний момент я ухитрилась задвинуть кастрюлю под кресло и юркнула в кровать.

Поначалу все было даже ничего. Это потому что мама сразу с порога к кровати рванула.

– Как ты себя чувствуешь, малыш? – спросила она. – Дай-ка градусник.

Малыш чувствовал себя хуже отравленного медведя.

– Очень плохо, – ответила я и протянула ей термометр.

– Что-то у нас так ванилью несет, – проговорила мама, поднося градусник к лампе.

– Я уже ничего и не чувствую, – прохрипела я и зарылась поглубже в одеяло.

Изучив ртутную шкалу, мамахен хлопнулась на край кровати и как-то боязливо на меня посмотрела.

Глаза ее лихорадочно шарили по комнате, а руки отбивали такт в области сердечной мышцы.

Честно говоря, в ту секунду я почти уверовала в удачный исход болезни и стала закатывать глаза и издавать всяческие утробные звуки. Поэтому вопрос «А ЭТО КАК ЖЕ ПОЛУЧИЛОСЬ?» и указательный палец, направленный в сторону «рвотного макета», практически не напугали меня.

– Да вот стошнило немного, – прохрипела я. – Извини, до туалета не добежала.

– А почему тут суповая кость? – тихим и оттого еще более ужасным голосом спросила мама.

– А это со вчерашнего не переварилось, – не моргнув глазом ответила я.

– Когда кушаешь, надо жевать, – в каком-то зачумлении произнесла мама.

На кухне хохотал, заливаясь слезами радости, розовый медицинский жгут. Впрочем, за долгие годы моего взросления он от смеха и лопнул. А история осталась.

Проздравлялка к 8 Марта

Праздник уже прямо-таки на носу, и я почти физически осчущаю звон бокалов и шум разливаемого в них бухла, перемежающийся с запахом колбасы и мимозы.

Посему, девочки, и я присоединяюсь к гвоздикам и тортам и позволяю себе отставить сие поздравление.

Я искренне желаю вам добиться всяческих материальных благ, а именно:

быть миллионным покупателем в «Стокманне»;

иметь норковую шубу до сорока лет;

не останавливаться на этой самой норковой шубе;

чтобы ваш богатый дядюшка в Америке наконец-то издох;

быть выбранной в Госдуму;

баллотироваться в президенты;

победить на выборах (осталось добавить «улететь на Марс и остаться там навсегда»).

Кроме того, я желаю вам социальных благ, как то:

получить мзду от государства до рождения десятого ребенка; чтобы вам уступали место еще до той поры, когда вы приобретете буковые костыли и неожиданность взглядов;

чтобы ваш бойфренд утратил таинственную улыбку при рекламе тампакса;

чтобы, когда перед вами стояла откровенная сволочь, в ваших руках была кнопка от люка в полу под ней (сволочью);

чтобы к продавцам-консультантам в магазинах прилагалась 9-миллиметровая «беретта» для немедленного самоустранения;

чтобы 48-й размер был 44-м, а тайские таблетки продавались вместо аспирина;

чтобы рабочий день был коротким, а владелец фирмы – вашим мужем.

И, напоследок, личного:

чтобы дети были здоровыми, а «счастливые родители» действительно украшали кошачий сортир;

чтобы мужья напоминали ребят из рекламы электрических бритв;

чтобы бойфренды были глупыми, богатыми и увлекающимися;

чтобы лучших подруг неудачно покрасили.

Посему счастья вам, здоровья и мягкого танка для задницы!

8 Марта

8 Марта, 8 Марта, 8 Марта…

А я хочу просто побыть собой.

Можно?

Нет, я вовсе не обрадуюсь, если ты решишь произвести показательную уборку или прибить очередную полку к стене. Да, мне когда-то было шестнадцать, и я терпеть не могла порядка, а полки мешали мне дышать. Что, с трудом верится? Ты просто не помнишь… Я уже и сама плохо помню…

Ужин при свечах? Избавь меня от этих излишеств. В десятом классе, наверное, тронуло бы, в институте рассмешило, а ко времени первого лифтинга я бы хвасталась тобой подружкам… Избавь.

Мыло, гель для душа, пара тюбиков с кремами и целлофановый бант? Представь, я еще помню времена, когда можно было обходиться без крема, а вся косметика заключалась в помаде за 5.50 и цветочных духах карандашиком… Что? Я сама все это придумала?! Увы… я слишком хорошо помню, отчего появляются первые морщины…

Раб вещей, положений, ситуаций и условностей, я несу свою суму добровольно. Приспособившись к ноше до невозможности, я даже научилась ею хвастаться. Посмотрите, какой у меня малыш! Да, вчера мы купили новый холодильник, а летом непременно в отпуск, и конечно же к морю. Что, ты еще не отоварила новую юбку в горошек? Поезжай, а то не успеешь.

Страх не успеть – главный страх в жизни женщины. Мы можем позволить себе многое, но при этом обязаны вскочить на подножку поезда. Если бы ты знал, как тяжело насладиться пейзажем, когда у тебя есть всего лишь коротенькая остановка… Десять лет на окончание школы, несколько лет на бойфренда-неудачника и институт, пять – на поиск супруга, еще чуть-чуть на потомство… А после состав набирает скорость и мир за окном сливается в полосу…

Что? Не садиться?

Нет уж, позволь. Это тебе уготовано быть закоренелым холостяком. Это у тебя будет возможность пить пиво вечерами, смотреть футбол и играть в домино.

Запах кошачьей мочи, таблетки от гипертонии и штамп старой девы-неудачницы – вот что ждет меня после опоздания.

Только не надо мне про карьеру! Догадываешься, почему мы знаем практически всех удачливых бизнес-леди поименно?

«Желтое или фиолетовое?», «хлебопечка или пароварка?», «к маме или к Лене?..» Все эти незначимые, комедийно-раздражающие вопросы – суть неизменность окружающей обстановки. Помнишь, в детстве тебя запирали в чулане, и, утомленный бездействием, ты считал розочки на обоях? Только ведь и тогда над тобой никто не смеялся…

Нет, я уже свыклась и давным-давно мещанка. Выпрашиваю у Бога мелочи – нового слоника на комод, года урожайного на яблоки и чтобы ребенок не болел. Маленькой женщине противоестественно просить большого. Хотя бы потому, что ставить некуда…

И никогда не смотреть на себя со стороны! И никогда не спрашивать «а надо ли?». И никогда не задумываться «а зачем?»! Накомодный слоник не примет вызова. Не предназначен… увы.

Ах, порыв, ах, истерика, ах, ты сама не знаешь, чего хочешь!

Ах, знаю.

Но это все равно как если бы мартышка перестала хотеть быть мартышкой.

Никогда не задумывался над тем, что осознание проблемы ни на йоту не приближает тебя к ее решению?

Так дай мне хотя бы чуть-чуть побыть собой.

Подари мне двадцатичетырехчасовую остановку.

Выезд на дачу

Блин, как же я, Катечкина, устала… Неделя, полная потребительского безумия, достигла критической точки. Завтра я с фасольцем, родственничками и фурой говна выгребаюсь на дачу. Безусловно, есть на свете умные люди, у которых на их шести сотках, окромя летней сралки и аглицкого газона, ни хрена не имеется. Дескать, приехал на природу, полежал на травке, опорожнился – и проваливай. Наверное, не стоит и говорить, что моя фазенда имеет совершенно противоположные характеристики и вариант «опорожнился – сваливай» не катит категорически.

В принципе, исходя из самого названия месяца (май), вполне логично предположить, что в данный календарный период ждать от жизни нечего. А с учетом того, что за последний год мы обогатились Фасольцем, – ждать от жизни нечего вдвойне. Если прошлой весной на дачу отволокся только хохляцкий шезлонг для увеселения моего беременного организма, то в этом году «веселуха» едва на ЗИЛ погружается…

Надо сказать, что с ЗИЛом я сама промашку допустила. Нет, чтобы сообщить родственничкам о «переезде» в момент переезда! Воспользовавшись моей природной доверчивостью, хитрожопая бабушка узнала о грузовике ровно за день до часа икс. Думаю, целую ночь она вертелась с боку на бок, предвкушая восхитительные габариты транспортного средства, и приступила к сбору необходимого ажио на пятой старушкинской скорости.

Я застала ее утром, как раз в тот самый момент, когда она пыталась засунуть ручку от давно выкинутой тележки в притащенный с помойки ящик из-под мандаринов…

– Зачем тебе эта железка? – интересуюсь я и указываю на ручку. (Про ящик не спрашиваю, зная страсть бабульки к неожиданным емкостям.)

– Из нее можно вешалочку сделать.

Заглядываю в комнату и обнаруживаю, что ручка на фоне всего остального просто-таки невинной шалостью выглядит.

– Ане слишком ли до хрена тебе вешалочек? – начинаю расстраиваться я.

– В самый раз, – парирует бабуля, и к вешалочке добавляется алюминиевый остов от искусственной елки.

Остов окончательно выводит из себя и порождает всяческие ассоциации, о которых я довольно визгливо сообщаю бабушке в самой нелицеприятной форме.

– Все когда-нибудь пригодится, – отвечает бабушка и продолжает заниматься своим делом.

– Да пропади он пропадом, тот день, когда мне пригодится ручка от тележки-каталки, – рычу я и понимаю, что проиграла.

Ну что поделать, если мое семейство начиная с пятого колена живет в режиме «А ну как война?»? И уж поверьте, если война случится – у нас на этот случай все запасено. И остовы от елок, которыми мы будем врагов мочить, и рама от складного «Салюта», на котором мы будем от врагов драпать. И это ничего, что у «Салюта» колес нет – у нас имеются колеса от той самой тележки, чьей «ручичке» уготовано быть «вешалочкой». А если при всем этом нацепить костюм развеселого свиненка, в котором я на елке в первом классе зажигала, дак это не мы от врагов, а они от нас драпать будут…

Кстати говоря, если войны не случится, то у нас имеется другая статья внутрисемейного баланса. Правильно, Фасолец! И если мы с сюпругом люди нехозяйственные и незначительные, то уж Тимофей Дмитриевич непременно найдет применение всем ручкам, коробочкам и переключателям от утюгов, благо ко времени его взросления они приобретут историческую ценность.

За сим закругляюсь, потому что ожидающая меня завтра жопа с тремя буквами «п» уже маячит за окном.

Дачные заметки. Про воров

Расскажу я вам, пожалуй, как мы с бабкой вора ловили. История эта абсолютно настоящая и ничем не приукрашенная, а как следствие – идиотская.

Дело, значит, на даче было.

Времена – самые сладкие: за окном – август, яблоки падают, а мама – в пыльном московском офисе трудится и досуг не портит. Надо сказать, последнее меня особенно радовало, потому что в те времена родительница чрезвычайно усердствовала в моем воспитании и всячески оберегала от внебрачных связей. Ну и соответственно, когда мама в будние дни на работу сваливала, оставляя меня на бабушку, я радовалась чрезвычайно. Нет, бабушка у меня, конечно, тот еще кабздец и при желании «в хобот меченый гвоздь» не задумываясь вколотит. Но в отличие от мамы бабушка обладала двумя замечательными свойствами: во-первых, она не могла подняться на второй этаж, где главным образом весь досуг и происходил, а во-вторых – старушка чрезвычайно крепко спала (да и спит до сих пор, дай ей Бог). Два этих свойства вкупе давали мне ни с чем не сравнимые преимущества: я не только могла прийти домой когда вздумается, но и при желании «протащить» с собой компанию из пятнадцати человек. Как сейчас помню, залезаешь в окошко, открываешь дом изнутри – и позвякивающая стеклотарой толпа сосредоточенно наверх прется. А бабуля при этом спит, как мумифицированный Хеопс, и разве что только храпит не по-египетски. Особенно смешно было, когда мы однажды на лестнице пятилитровую бутыль вишневого вина разбили и полночи чертыхались, оттирая его со ступенек в темноте, а наутро бабушка пожаловалась, что накануне глаз не смыкала – над ухом комар жужжал.

И пожалуй, единственной сложностью, с которой я сталкивалась, было проникновение в дом через окно, потому что прочие входы-выходы закрывали наглухо. Собственно говоря, делалось это не просто так, а для того, чтобы не пропустить появления моей венценосной особы. Дескать, припрется дочка ночью выпивши, будет голосить под забором, вот тут-то мы ее стреножим и предадим анафеме. Как вы понимаете, стреноживаться в мои планы не входило, и поэтому я, как муравьишка из одноименного мультика, тут же нашла входное отверстие.

Ночи стояли жаркие, и окно не запиралось никогда. В окне все было удобно: и размеры, и подоконник, и прочее. Неудобство заключалось только в том, что под окном любила почивать моя собака Бетька. К сожалению, такое Бетькино свойство открылось для меня чрезвычайно поздно. Прямо скажем, в последний момент открылось… Легко догадаться, что за триумфальное пьяное появление верхом на собаке медали мне не дали. Правда, больше таких ляпов со мной не происходило: впоследствии, прежде чем влезть на подоконник и поставить ноги на пол, я передвигала собаку черенком от лопаты.

Ну и вот, собственно, с этого момента и начинается рассказ.

Прихожу я как-то домой ночью, открываю окошко, лопатой передвигаю собаку в другой угол и под ее укоризненным взглядом залезаю под одеяло.

Часы тикают, бабка храпит, стены плывут, – короче, обстановка самая что ни на есть свойская. Ну, я, понятное дело, на стены подивилась, на всякий случай из прихожей тазик принесла (морская болезнь – это вам не шутки) и опять на кровать забралась. Лежу я эдаким томным боцманом – окиян вокруг качается, чайки на голову какают, а в голове типично морская дилемма «блевать или не блевать».

И вот пока я над насущным размышляю, собака рычать начинает. Я, понятно, советую собаке пасть закрыть, а сама на другой бок переворачиваюсь. Ноль эмоций. Псина не только рычит, но и тихонько потявкивает у окошка. Ну, думаю, швабра блохастая, ща я тебе покажу мать товарища Кузькина. Встаю с кровати, с тем чтобы угомонить животное, и краем глаза замечаю, что за окном что-то движется.

Разворачиваюсь, смотрю – по нашему огороду какой-то двухметровый мужчина дефилирует. Так как гастролирующей баскетбольной команды поблизости не намечалось, я, признаться, сдрейфила и быстренько к бабке в комнату нырнула.

Трясу ее за плечо, дескать, прощай, старуха, беда в наш дом пришла – покрали твои помидоры. Бабка моментально с кровати вскакивает и, есесьно, ничего понять не может – спала все-таки. Подволакиваю ее к окошку и демонстрирую грабителя, так сказать, воочию.

– Чего, бабушка, будем делать? – спрашиваю и тут же предлагаю сдаться.

И вот тут бабка меня ввела в полный ступор…

Потому что сразу же после моего вопроса она бросила на меня полный презрения взгляд и окно раскрыла…

Мужик, к тому моменту топавший в направлении соседского забора, тут же остановился и посмотрел в нашу сторону.

«Все. Это конец», – подумала я и тихо присела, держась за бабкину сорочку.

В ту же самую секунду старушенция извлекла из кармана мой старенький детский свисток (!!!), приняла позу лыжника, раздула щеки и, выпучив глаза, пронзительно свистнула.

Даже не знаю, на кого больше подействовал этот свист – на меня или на грабителя… Понятия не имею, как он, а лично я в эту самую секунду хлопнулась в обморок вместе с клочком бабкиной сорочки в руках…

Впрочем, прийти в себя пришлось сразу же, потому что за свистом раздался душераздирающий бабкин фальцет.

– Стоять, сука! – визжала бабушка.

«Двинулась, старая. От страха мозги потеряла», – пронеслось в моей голове.

И действительно, походило на то, что бабушка помешалась… Потому что следующее, что она закричала, действительно походило на бред сумасшедшего.

– Ванька! Женька! Тащите ружье, – голосила она.

И вот тут меня, как всегда, собственный характер спас. Вместо того чтобы опять отключиться, я зачем-то представила себе мифических Ваньку и Женьку, прущих немереную берданку с граммофонным дулом, и стала давиться от смеха.

Тем временем бабка еще пуще входила в роль. Вооруженные до зубов юноши прямо-таки на глазах переполняли наш дом.

И что самое удивительное – действовало! Потому что страшный помидорный вор стоял на месте и даже перднуть боялся.

Видя такую славную расстановку сил, я осмелела и подползла к окну.

Мужик по-прежнему украшал участок, как садовая статуя.

– Ба, – дернула я бабку за сорочку, – скажи ему, чтобы он от соседского забора отошел.

– На середину участка, сука! – тут же заорала бабушка. – Руки за голову!

Мужик действительно подхватился и медленно вышел в центр.

Дальнейшее развитие событий напоминало гимнастику в пионерлагере для умственно отсталых. Типа вожатый каши обожрался и ночь с утром перепутал. «Наш вор» лежал, стоял, ползал и разве что только не прыгал и не пел.

Вот тут и случился казус. Не знаю, что на меня повлияло, то ли я и правда прониклась старушечьими фантазиями про Женьку с Ванькой, то ли это алкоголь… Короче, с какого перепуга я решила, что мы этого нехорошего дяденьку поймаем и повяжем, – я не помню, убейте.

Зато прекрасно помню, как скомандовала бабушке, чтобы «вор сюда шел». Наверное, старушка тоже спросонья не врубилась, потому что вместо того, чтобы послать меня куда подальше, она также прониклась идеей поимки подлого грабителя.

– Ползи сюда, сука! – возопила бабка.

И он, блин, пополз.

Вероятнее всего, мой катечкинский ум полз с ним рядом, потому что всю прелесть ситуации я поняла только тогда, когда дяденька лежал от меня в пяти метрах… Представившаяся моему взору картина не укладывалась ни в какие рамки: заспанная бабка со свистком в зубах, сидящая на карачках внучка и двухметровая туша под окном.

«Вот теперь точно конец», – подумала я.

Мужик, похоже, почувствовал наше замешательство и стал делать попытки подняться. Действовать нужно было незамедлительно.

И я подействовала. Выхватив свисток из рук окончательно очумевшей бабки, я дунула в него и истошно заорала:

– Отползай, гадина, быстро отползай. Убивать будем! Заминировано!

Уходил он скачкообразно – соседский забор просто-таки с разбегу перепрыгнул. Наверное, и правда подумал, что у нас вместо подмосковного картофеля фугасы по грядкам рассованы.

Больше к нам воры не приходили.

К нам вообще больше никто не приходит.

А то, что у соседей трубу ночью прорвало, мы, по правде говоря, только через неделю узнали. Впрочем, шансов прояснить обстановку это не добавило, потому что водопроводчик к этому времени сменился.

День рождения

24 застали меня в ванной.

Перещелкивание даты я почувствовала сразу же: это как первый снег – еще не растворяя окон, почему-то знаешь, что земля белая, и настроение становится паскудным.

Ненавижу дни рождения.

Норковое манто все равно не подарят, а значит, ждать от жизни нечего… Хотя вот, с другой стороны, даже не знаю, что будет худшей мукой для Катечкиной – не иметь норковое манто как таковое или получить его в подарок в мае… Блин, о чем я думаю…

Или вот, к примеру, тетенька, которая кремы от морщин рекламирует… Так и говорит, сучара: «Теперь, когда твоей коже не двадцать, я стопудово знаю, как о ней позаботиться». Типа на возраст намекает, арийка хренова… Эх, если бы у меня был адресок этой тетеньки, я бы ее набила кремами, как кондитерский мешок. Она бы у меня всю оставшуюся жизнь коэнзимы выкакивала…

И мама опять же со своим извечным «господи, двадцать четыре года, а мозгов так и не прибавилось». Ха. Прикидываю – завтра звонок в дверь. Она спрашивает: «Кто это?» A ей в ответ: «Служба доставки мозгов для Катечкиной. Двести граммов, распишитесь».

А еще сто сорок пять вопросов, «что тебе подарить». Шампунь от блох и сачок для бабочек, блин. Что самое смешное, лучше бы уж действительно шампуни и сачки дарили. Даю стопроцентную гарантию – завтра будут книги. Я вообще-то книги люблю, но дарят мне, как правило, исключительно «литературный авангард». В позапрошлом годе, например, подружка книжку подарила с рассказами. Первый назывался «Занимательный анус». Я ей грю: «Чё, писать больше не о чем, кроме как о жопе?», а она мне: «Все ты опошляешь…»

А я и правда все опошляю. Я вообще злая. Мы вот в связи с дачей котов на неделю дома забыли, а хавки у них было всего дня на два. Так, пока муж терзался «как они там, бедные», я всю дорогу до Москвы прикидывала, насколько объемист Васькин желудок и поместится ли там Прохор… Прохор не поместился.

А еще доктор-кожник давеча порадовал – помимо прочего, крепкий алкоголь запретил. Но это ничего… Даже невзирая на то, что желудок котенка не больше наперстка, шесть литров пива как-нить утрамбуются.

Ха, кстати говоря, после шести литров во мне просыпается пророк. И если завтра вы увидите толпу людей с тухлыми лицами в моем скромном обществе, значит, «вся правда» достигла адресатов. «ДМБ» смотрели, там, где прапор по кораблю бегает и орет «б…ди»?

А все почему? Потому что теперь во мне яда ажио на двадцать четыре года. И, как говорил кто-то из моих френдов, «теперь это не возрастное, а хроническое».

Во как.

P. S. Интересно, догадаются ли приглашенные захватить с собой пробковые шлемы?

Кулинария

Надо сказать, что с недавних пор поселился во мне синдром бытовой неполноценности. Заболевание это не врожденное, но приобретенное. Ну что поделать, если все мои подружки дюже хваткие и хозяйственные девицы?

Что касается меня, Катечкиной, то на сто процентов могу сказать: нет еще такого хозяйства, которое я бы не разворотила.

Это, наверное, еще с детства пошло, ну, или с ранней юности. Как-то, помнится, возвращаемся мы с подружкой из института. Путь лежит через маленький рынок. Ну, я, понятное дело, стремительно обогащаюсь лежалой микояновской сарделькой, пакетиком вермишели «без варки» и бутылочкой пива в качестве легкого десерта. И каково же мое удивление, когда подружка покупает немереных размеров костяру с мясом и полкило морковки. Зачем тебе этот реликт, спрашиваю и в кость рукой тычу. Ответ сражает наповал. «Я из кости суп сварю, потом мясо срежу, проверну в мясорубке, добавлю яйца и утром испеку мужу блинчиков с мясной начинкой».

Как вы понимаете, мне оставалось только сглотнуть и вскрыть вены на кухне – где-нибудь между плитой и холодильником. Единственный мой опыт общения с мясорубкой был кратким и чрезвычайно поучительным: вознамерившись сделать котлетки, вместе с фаршем я провернула фамильную серебряную ложку супружника. Он заявился домой в тот самый момент, когда я, дико чертыхаясь, пыталась извлечь ложку на свет божий, и на этом с котлетками было покончено.

Уж не знаю почему, но всякий раз, когда я пытаюсь совершить бытовой подвиг, это заканчивается катастрофой местного масштаба.

Примеров тому – тысячи. Как-то раз прописали мне врачи полоскать Фасольца в большой ванне, чтобы тонус снять. Тут нужно сразу сказать, что ванна у меня – просто-таки находка для любителей выращивания грибов на дому, но никак не место для купания младенца. Посему я не нашла ничего лучшего, как вылить туда пузырек «Доместоса» и оставить его на полчасика, чтобы даже самые живучие инфузории передохли. Вернувшись через полчаса и убедившись, что требуемый результат достигнут, я попыталась было смыть химию. Не тут-то было! Уж я и так, и сяк, и эдак, и душем, и краном, и хрен там знает еще чем. Ни фига – ванна по-прежнему оставалась склизкой.

«У-у, сука», – мысленно выругалась я и принялась размышлять об оптимизации труда.

Оптимизация нашлась сразу же – я пришла к выводу, что вместо того, чтобы скакать с душем, как макака с брандспойтом, я могу всего лишь навсего несколько раз наполнить ванну, и химия вымоется сама собой. Подивившись собственной находчивости, я закрыла пробку, пустила воду и отправилась на кухню покурить и помечтать.

Вода застигла меня в тот самый момент, когда я допивала третью чашку кофе…

Путь до ванной был долог и труден, но, припоминая визгливый голос восьмидесятисемикилограммовой соседки снизу, я преодолела его достаточно быстро.

Вода стояла вровень с порогом и нежно плескалась, напоминая о неудавшемся отпуске. Несколько минут я мечтательно оглядывала пространство, после чего попыталась вычерпать хотя бы часть жидкости с помощью ковшика для варки яиц. Получилось медленно, неэффективно, а после пятидесятого наклона ужасно заболела спина и захотелось апельсинов.

«У-у, сука», – взъярилась я во второй раз и опять принялась размышлять о том, что бы такое сделать, чтобы ничего не делать вообще. Размышления давались туго, и ничего, окромя как пробить огромную дыру в полу, чтобы окиян ушел к соседям, в голову не лезло. И вот тут мне на глаза попалась корзина с грязным бельем. Прикинув абсорбирующие свойства Диминых носков и прочих тряпок и подумав о том, что убрать кучу мокрого белья с пола гораздо проще, чем черпать жидкость, я стремительно вывалила содержимое корзины в воду. После чего, довольная собой, удалилась на кухню допивать кофе, предполагая, что за это время белье хорошенько пропитается.

Ну и вы, наверное, можете представить себе степень моего изумления, когда, вернувшись в ванную, я обнаружила, что тряпки не только не впитали в себя воду, но и плавали по ее поверхности, как английская флотилия.

«Не беда, – подумала я, – наверное, для абсорбции требуется немного больше времени».

Но тряпки боролись за жизнь отчаянно, потому что ни через десять, ни через двадцать минут, ни даже через час ни одна из них не потонула.

Горестно вздохнув, я поплелась назад, за ковшиком для варки яиц. Ковшик посмотрел на меня презрительно, но промолчал, ибо шутки со мной плохи.

Ну уж а писать о том, каково было собирать воду, лавируя между носканчиков, я не буду – увольте.

Что касается кулинарии, то это вообще отдельная тема.

Еще год назад пролететь через всю квартиру с полыхающей сковородкой и выкинуть ее с балкона под истеричное «и-и-и, сука» было для меня чем-то само собой разумеющимся. Зная о таких моих привычках, родственники регулярно снабжали меня китайским тефлоном и дорогими кулинарными книгами для даунов. Правда, балкон не застеклили, а жаль.

Впрочем, если контакт с блюдом устанавливался, не могу сказать, что от этого кому-то легчало. Потому что это самое блюдо я начинала изготовлять с утра до вечера, как взбесившийся конвейер. Однажды мы целый месяц ели мясо по-французски. Идиллия продолжалась до тех пор, пока в местном магзе не истощился запас телятины.

Кроме этого, есть у меня подлая привычка готовить много. Как и всякий паршивый повар, я давным-давно пришла к выводу, что, будешь ли ты варить чашку супчика или огромную кастрюлю – возни все равно одинаково. И поэтому раз уж я изготавливаю что-либо, то в таких количествах, что хватит до самой смерти, да еще и на поминки останется. Во всяком случае, к концу недели при фразе «как это есть нечего, а у нас вон еще борща полбака» у мужа и правда получается какое-то поминальное лицо.

Про рыночных торговцев я вообще умалчиваю. Должно быть, эти падлы чувствуют меня еще на подходе к лотку. Червивая черешня, скисшее мясо, вяленые огурцы… Нет, я, конечно, могу надеть пакет с испорченным продуктом на голову и развязать межнациональную рознь, но, как правило, это ни к чему не приводит.

Короче, не особо я хозяйственная барышня и добавить «Магги» в суп могу запросто.

При этом если кто-то супом недоволен, то я также запросто добавлю мышьяк в кофий.

Но самое страшное знаете в чем? Гы-гы-гы.

Все это никогда не мешало мне жить.

Про день рождения

Все-таки дни рождения – это моя епархия: уж чего-чего, а изгаживать собственные торжества я умею с шиком. Есть, знаете ли, такие имениннички, которые, вместо активного водкинга с друзьями, инвентаризируют тараканов, размышляют об озоновых дырах и вообще – отравляют обстановку… Так вот, наверное, я из них.

Природа заламывания рук по красным датам проста, как таблица умножения. Ежели в обычные дни дискуссия на тему «я гАвно» обречена на провал, то на ДР близкие просто обязаны сообщить вам, что вы «вовсе не гавно, а Красная Шапочка» и «все еще непременно будет. Потом». К сожалению, кривляться можно только «до» праздника и «во время» оного. Ошалевшие от реприз домочадцы дольше не выдерживают, и вы рискуете не только узнать, «какое вы гАвно», но и получить пару кил экскрементов за шиворот.

Понятия не имею, у кого как, а мои родственники о наступлении ДР узнают как минимум за неделю. Потому что именно в это время я сообщаю о том, что «в-этом-году-праздновать-не-будем-потому-что-праздновать-нечего-и-видеть-никого-не-хочется». Ученые родственники делают соответствующие моменту скорбные лица, вздыхают и уходят обзванивать питательные заведения. Вообще надо сказать, что за двадцатипятилетнюю историю моих ДР на «праздновать-не-будем» повелся только мой бывший бойфренд, за что и поплатился. Вечер вышел томным и мистическим: не летал только кухонный шкап, да и то лишь потому, что был прикручен к полу.

Вторым нумером идет подведение итогов года. Тут все проще пареной репы – чтобы прийти к выводу, что вы ничего не значащее в этой жизни мурло, нужно задуматься не о том, что вы сделали, а о том, чего не сделали. Беспроигрышным вариантом являются лекарство от рака, получение Нобелевской премии и изобретение трехлинейки Мосина. И если первые два варианта оставляют вам ничтожный шанс на значимость, то уж трехлинейка явно покажет ху из ху.

Надо сказать, в этом году предпраздничные корчи удались у меня особенно здоровски, поэтому к варианту «какой там праздновать, когда даже надеть нечего» я подошла стремительно и не без экспрессии. Впрочем, в магазине экспрессия немедленно улетучилась. Не знаю, может быть, это заговор, но то, что они пошили, шансов на хорошее настроение не оставляет. Или летнее пальто «девочка-припевочка», или розовая юбка «Чита в творческом отпуске». Пальто не сочетается с моим унутренним миром настолько, что, когда я его надеваю, мне сразу хочется плюнуть мимо урны и поковырять пальцем в носу. Про юбки вообще молчу. В двадцать пять косить под мечту педофила – удовольствие ниже среднего. Короче, маялась я вчера цельный день и домаялась до очередных джинсов с куртофаном. По правде говоря, когда у меня хреново на душе, я всегда покупаю джинсы. И должно быть, такое с моей душой случается часто, потому что за последний год это восьмая пара, от предыдущих семи отличающаяся только ценой.

– О-го-го, – сказал супруг. – На кой тебе черт джинсы за такие деньги?

– Очень модненько и спортивно, – расплылась продавщица. – Вы посмотрите КАК сидит.

– А еще вон ту курточку и вот эту маечку заверните, – рявкнула я и показала супругу кукиш.

– Не будешь носить, – вздохнул супруг и пошел расплачиваться.

Страшная правда открылась только через два часа, да и то по той причине, что я нацепила приобретения сразу же (дабы дополнить их сумкой и обувкой на месте преступления).

В первой же секции с обувью мне показалось, что джинсы как-то на мне болтаются или, что вероятнее, я как-то свободно болтаюсь в них. Кроме того, никакой обуви, окромя балеток или кроссовок, портки не терпели. Между нами говоря, снабдить балетками меня можно только в гроб, потому как эту розовую дрянь с ленточками я на дух не переношу. Поэтому я расстроилась и поперла искать кроссовки, попутно поддерживая штаны руками. В «Адидасе» мир рухнул во второй раз. Конечно же подходящих кроссовок найдено не было. Зато было найдено зеркало с отражающейся в нем огромной медвежьей жопой в джинсе.

– Чье это? – ужаснулась я.

– Твое, – ехидно ответствовал супруг. – Говорил, не покупай.

– Откуда? – еще более ужаснулась я.

– Так пятидесятый размер, наверное, – еще более ехидно ответил он.

– Так она говорила «спортивно», – взвыла я.

– Ну да, спортсмены, они все свободненькое любят, – продолжал измываться муж. – Хочешь я тебе ремень куплю?

С покупкой ремня медведь-парашютист преобразовался в медведя-штангиста. Если до этого портки просто болтались на заднице, то затянутые, они стали пузыриться.

– Не переживай. Так многие ходят. Малолетки, например. И пограничники, – старался Дима. – А еще у нас перед подъездом школьники собираются, так вот они все поголовно…

На этом месте я заплакала. Печальная катечкинская судьбина, предрекающая встречу ДР в позорных парашютных брюках для учащихся ПТУ, вырисовалась как нельзя более отчетливо.

– Что же теперь делать? – всхлипывала я. – Ведь столько денег заплатили…

– Ну, я могу их вернуть… Если хочешь, конечно… А потом что-нибудь другое себе купишь…

Не заподозрив подвоха, я немедленно согласилась.

В данный момент, прокручивая ситуацию за чашкой кофею, я прихожу к выводу, что со стороны Димы партия была разыграна чисто. То, что меня самым жестоким образом кинули, я поняла только к вечеру вчерашнего дня. По факту содеянного, так сказать.

Итак, по порядку.

Согласившись на возврат шмотья в магазин, я отправилась к маме, дабы переодеться. До родственницы я доехала в самом приятном расположении духа: во-первых, я буду избавлена от противных штаников и от созерцания их возврата, а во-вторых, у меня опять появятся деньги. Моей наивности хватило на то, чтобы быстренько переодеться, сложить все шмотки и чеки в фирменный пакет и, пожелав супругу скорейшего возвращения, плюхнуться перед ящиком.

Дергаться я начала только через час, когда супруг не позвонил. Подождав еще чуть-чуть для верности, я набрала номер сама.

– Что, брать назад не хотят? – печально поинтересовалась я у Дементия.

– Да хотят, просто денег на кассе нет, – ответил мне он. – Я тут чуть-чуть погуляю, чтобы они что-нибудь продали, заберу деньги и вернусь.

Успокоенная, я положила трубку. Когда «чуть-чуть погуляю» перевалило за два часа, я набрала номер снова.

– Слушай, а может, ты просто тряпки им оставишь, а за деньгами приедешь в другой день? – поинтересовалась я. – Чего тебе гулять-то?

– Да нет, Катечкина, я лучше сегодня деньги заберу. Так вернее.

Подивившись такой мужниной сознательности, я пожала плечами и опять уткнулась в телевидение. День катился к вечеру, а вечер – к ночи. Телефонный звонок раздался в тот момент, когда я завершала чтение книги «Чудесное избавление от опухолей». Оторвавшись от главы «Рак прямой кишки» я сняла трубку.

Вопрос, заданный сюпругом, мог означать только две вещи:

1. Стукнул машину.

2. Просрал деньги.

Поэтому, когда я услышала лизоблюдское «Катечкина, ты ведь меня не убьешь?», я сразу же ответила: «Убью. Машина цела?»

– Цела, – вздохнул супруг.

«Прощевайте мои парашютные портки, моя новая курточка и мое хорошее настроение», – подумала я, а у мужа спросила:

– Что ты купил?

– Телефон, – радостно сообщил супруг. – Очень хороший.

– А я как же?

– Ну, я тебе старый отдам, – заверил меня муж.

– Спасибо, – мрачно ответила я и положила трубку.

Что имеем на выходе? Старой мобилой (заметьте, моей)

поживилась мама. Кое-кто теперь не только с новой машиной, но и с новым телефонным аппаратом. А кое-кто без порток, курточки и перспектив.

Ушла изобретать трехлинейку Мосина.

Про ребенка

1 июня, когда Детство празднует день своей защиты, Родительство отсиживается на кухне, закрытое на школьную линейку за 5.50. Родительство курит, смахивает пепел в форточку и Прислушивается. Такая ужу него родительская участь – Прислушиваться, Принюхиваться и Присматриваться.

У Родительства есть всего четыре минуты для того, чтобы получить свою дозу никотина: четырех минут вполне достаточно для того, чтобы уронить полку в прихожей, засунуть содержимое оной в унитаз и, сломав школьную линейку за 5.50, ворваться в святая святых. Впрочем, опытным путем установлено, что за четыре минуты можно накуриться, зажевать сырую сосиску и даже поставить чайник для кофе, которое никогда не будет выпито. Поэтому Родительство радуется, хихикает и даже строит планы на будущее.

Жизнь с приставкой «при» – чрезвычайно утомительна, и каждый ее день полон открытий. Например, самостоятельно открытие кухни чуть не закончилось для нас бедой. Сладко спящее Родительство не услышало, как поворачиваются замки, и прибежало только на грохот.

Как вы думаете, что чувствовало Родительство, вытаскивая из пятки кусок пепельницы? Безусловно, радовалось. Во-первых, из Детства ничего вытаскивать не пришлось, а во-вторых, полет навигатора «восьмой – первый привет – Чертаново!» не удался.

Может быть, вы предполагаете, что Детство кто-то выдрал? Ни фига. Зато вот Родительству пять дней ласкали мозг на тему «недогляда, недосмотра и общего недоразвития».

Родительство плевалось, отбрехивалось и пило валокордин.

– Это ничего, что ты устаешь. Вырастет, помогать тебе будет, – фантазировала мама в курилке. – Ты еще мои слова как-нибудь вспомнишь.

«Как-нибудь» вспомнилось прямо сегодня. Получасом ранее. Как раз когда мне позвонила очередная фантазерка и я ускакала на кухню, оставив гору чистого белья на кровати.

Раскладывающее белье Детство расстаралось: чуть-чуть в обувную полку, немного в кошачий домик, капельку на диван, немножко на повторный раунд в санузел и кое-что на себя.

Ругала?

Нет. Во-первых, не педагогично. А во-вторых, как можно злиться на человека со штанами на голове?

Из ящика с наволочками ехидно склабилась ароматная папина тапочка. Подцепив жемчужину пальцами, с удивлением обнаружила, что подошву старательно вылизали. Вздохнула и отправилась искать гурмана.

– А это все потому, что ты дома сидишь. Ты бы сходила, что ли, погуляла, – учит свекровь. – Ему гулять нужно, общаться.

Общаемся вторую неделю. На третьей меня, наверное, увезут в дурку. Местное Родительство – как выставка мраморных бюстов в кладбищенской конторе. Никогда не болтали «за жисть» с Бисмарком? То-то же!

Впрочем, у Детства тоже не складывается: дворовый бомонд на «дай» дает исключительно лопаткой и исключительно по морде. По мере усыпления родительского внимания обогащаю подрастающее поколение воспитательными тычками. Ночами читаю Спока.

– Приезжай на дачу, – зазывает прабабушка. – Тут у меня птички.

По приезде выясняется, что, помимо птичек, на даче комары, бабкины грядки, крапива, кошачье дерьмо под домом, ряска в канаве, соседская собака и сосед.

Мое робкое «все дети такие» окончательно теряет смысл, когда в соседний дом привозят полуторагодовалого Константина.

Подозреваю, что они пичкают его психотропными или дерут с 18:00 до 23:00 включительно. Во всяком случае, чтобы Фасолец мог играть самостоятельно в течение двух часов на площади три квадратных метра, к его правой ноге нужно привязать двадцатикилограммовую гирю.

С дачи сваливаем с ветерком, под вой бабки, оплакивающей растоптанные грядки, и благонамеренное «агу» соседского вражины.

– Это называется «гиперактивный ребенок», – утешает подружка. – Зато они лучше обучаются. Ты попробуй, может, чего получится.

Пробую.

Получается, что все вокруг «бж-ж машин поехан». Как правило, на тридцатой минуте обучения у меня приключается «поехан крыши».

И вот только не надо мне бесплатных советов. И утешений в духе «вырастет-привыкнешь-пистолет-лежит-там» мне тоже не треба. Я еще не настолько «поехан», чтобы предположить, что не привыкну.

Лучше пустите пожить, а?

Я борщ варить умею, например.

И котлеты жарить.

Говорят, хороший борщ…

Про Олю

На улицах стыли парочки, телевидение оплакивало папу, Оля шила нежное платье для нежного дня.

Что такое нежность – худенькая ключица из выреза, малиновое суфле или воскресенье в апреле?

Нежность – это волшебство.

Когда я чувствую, из какого картона сделан человек напротив, мне не хочется исчезнуть. Когда на зубах моих вязнет его предсказуемое «я», я не желаю ему лиха. Когда писчебумажный мир шлет мне свои резюме, я не отправляю их в помойное ведро.

Я просто хочу нежности. Как облапанная на вечеринке восьмиклассница, я требую компенсации за пережитое, и бегу за воздухом, и нахожу его.

«Зингер», черный кузнечик с золотом, бил по красному и пел про степь.

– Как тебе эта бретелька? Здорово? А ты представь, если через левое и чуть-чуть скосить…

– Не представляю. А что ты сверху наденешь? Утром будет холодно… Аккуратнее, палец прошьешь.

– А я нырк – и в такси, а там уж как-нибудь…

Смотри вот, какие духи купила. Душные, до одури. Но мне нравятся. Там дрянь какая-то. Чипиздрик-флориум, короче. И типа он только в этих духах.

Флакон с дамочкой. Дамочка в воде. Вода в блестках. И невероятный чипиздрик-флориум плещется на дне, пахнет миндалем и болтает беспрерывно.

– Да, а мужики нынче дерьмовые пошли.

– Куда пошли?

– Не смешно.

Но мужики морщатся.

Первый лежит в «Кулинарии» между 92-й и 97-й страницами. Среди супов, ризотто и шарлоток его хлебало ухитряется оставаться одухотворенным. При этом уютен, как домашние тапки, и отчего-то смешон. Каждый раз, приходя в ее квартиру, я должна навестить его.

Иначе никак.

– По-моему, он опять похудел.

– По-моему, тебе пора в психушку.

– А знаешь, как звали того мальчика?

Его звали не Отъебизззь. Хотя при первом взгляде на икеевскую рамку в голову приходит именно это имя.

Анатолий Николаевич 3-в. Хорош для дамских столиков, полночных воспоминаний и кухонных кранов. Все закономерно – после зануды должен быть негодяй. Впрочем, невзирая на половую беспорядочность, краны он чинил как бог – это факт.

Третий? А третий у себя в Марьине. Да, пьян.

Я застала его на предпоследней стадии. Это когда еще блюешь, но после все равно прикладываешься. Переехал в Марьино после того, как перестал блевать.

Увозили потешно: к тому моменту, когда она пришла к мысли об «аривидерчи с выбросом имущества», выяснилось, что такового не имеется. Любовь пустилась в кругосветку в пластиковых вьетнамках, газетной шляпке треугольничком и с присказкой «хренов Наполеон» вместо поцелуя.

Четвертому шьют платье. Красное платье из нежности.

«Зингер» урчит, чипиздрик благоухает. Выточки, полочки и булавки укладываются в немыслимый наряд. За правой стеной ссорятся дети, за левой – внуки выдирают друг у друга игрушку, наверху – топит яд соседка, внизу – мерзлая земля.

– Ты знаешь, мне по фигу. Пусть что хотят, то и думают. Послезавтра я попробую жить заново, и точка.

Разве нельзя?

– А если послезавтра он не придет? Ну вдруг? Что ты будешь делать?

– Радоваться от того, что я хотя бы попробовала…

И потом – у меня же останется это платье…

Я дотрагиваюсь до ее плеча, в том месте, где красная бретелька пересекается с черной лямкой лифчика. И чувствую пульс. И радуюсь от того, что хоть кто-то жив.

О моделях

В своей неземной красоте я была уверена всегда. К пятнадцати годам эта уверенность достигла пика и поперла наружу, выражаясь в весьма незамысловатой идеологии «все лохи, а я звезда». Распространяться о том, что ты звезда, можно до бесконечности, но, как известно, к небосводу это не приблизит. Последней каплей в копилку моих горестей послужило интервью с Наоми Кемпбелл. И вот если три десятка девочек, поглядев на Наоми, решили, что с модельным бизнесом им стоит повременить, Катечкина рассудила с точностью до наоборот.

«Ужо ежели всяких афроамеркинцев к эфиру допускают, дык тогда я со своим рязанским абрисом вместо программы «Время» транслироваться буду», – решила я и пошла устраиваться в агентство.

Тут надо отметить, что это в наше время таких шарашек хренова тонна и вы прямо с рождения ребенка можете в профурсетки определить. Десять лет назад ситуация была иной, и для того, чтобы пересчитать модельные агентства, хватило бы пальцев одной руки.

Первый вопрос, вставший передо мной, «что именно надеть на кастинг» я разрешила стремительно. У меня в наличии имелась всего лишь одна вещь, подходящая к торжественности случая, а именно коротенький синтетический сарафанишко, в котором я еще в шестой класс ходила. Вся прелесть одежонки заключалась в том, что как раз к девятому классу она наконец-то села «как надо» – по минимуму прикрывая ноги и по максимуму утягивая грудь до идеальных 90.

Правда, без сложностей не обошлось. Сарафан оказался слишком коротким, и из-под верхней одежды выглядывать не желал.

«Не беда», – подумала я и тут же позаимствовала мамин осенний пиджак. Пиджак был ал и плечист, как бурка, но подол все же открывал.

Довершив картину ботинками с огромными серебряными пряжками, я отправилась в путь.

«Приемный» офис находился на Мясницкой. Еще по дороге туда, глядя на свое испуганное отражение в стекле вагона метро, я заподозрила, что делаю что-то «не то». На выходе из вагона более всего на свете мне хотелось развернуться и отправиться обратно. Но сильнее всего меня напугала дверь агентства. Массивное мраморное изваяние, стремя видеокамерами, кодовым замком и резиновым ковриком на фоне общей убогости, очень напоминало проход в небесную канцелярю… Тяжело вздохнув, я нажала на кнопку звонка.

Дверь открылась.

Прямо на меня смотрел красный квадратик пятьдесят второго размера на дрожащих ножках-спичечках в нелепых ботинках. Я даже не сразу поняла, что это зеркало, поэтому шарахнулась от неожиданности. Впрочем, упасть мне не дали.

В офисе обретались три блондинки под сорок, более всего напоминающие роботов-вершителей из «Отроков во Вселенной». Одинаково выбеленные волосы, одинаковые серые костюмы, одинаковый загар и абсолютно одинаковые голоса.

То, что любить меня здесь не будут, я поняла сразу же.

– Снимите это, – сказала первая блондинка и указала пальчиком на мамину кацавейку.

– Сюда подойдите, – сказала вторая блондинка и указала, куда именно я должна встать.

Я встала посреди комнаты, тетеньки расположились вокруг меня в креслах и с самым задумчивым видом принялись меня разглядывать.

Как раз к тому моменту, когда я мысленно попрощалась со всеми своими родственниками до седьмого колена, одна из блондинок подскочила и задрала мне подол. Не знаю, что она ожидала там увидеть, но по рукам я ей таки стукнула.

– Вы что, сумасшедшая? – обиделась тетенька.

– Нет, стеснительная, – объяснила я.

– Здесь стеснительным делать нечего, – не замедлила отреагировать она. – Наверное, вы подходите. Анкету заполнить нужно.

Впрочем, про анкету она мне уже в спину говорила… Ну, не модель я. Факт.

О леще

О том, что воровать нехорошо, мне еще в самом раннем детстве рассказывали. Конечно же больше всех отличилась бабушка, которая, не в пример моим высоколобым родителям, на мелочи не разменивалась и за детскую психику не тревожилась. Логическая цепь «сопрешь-посодют-расстреляют» наполнила меня ужасом на десять лет вперед и навсегда отбила желание присваивать чужое добро. Впрочем, конфеты и мелочь в папином кармане в понятие «казенное имущество» не входили, поэтому жизнь моя была легка и вольготна.

Описываемый мной случай произошел уже в более позднем возрасте, на севере.

Жили мы тогда в крохотном двухэтажном домике на восемь квартир – по четыре в каждом подъезде. Так как размеры квартир были под стать домику, местное население использовало прилегающую к дверям территорию в хвост и в гриву. Унты дяди Коли соседствовали с тапочками его жены тети Тани, старым ватником тети Люды, резиновой лодкой дяди Пети и тремя охотничьими собаками деда Василия. Все это говно лежало в подъезде годами, и путешествовали, пожалуй, только тапочки тети Тани, да и то только когда дядя Коля уходил на охоту, а тетя Люда уезжала к маме… Впрочем, кругосветка тапочек была не слишком продолжительной, потому что однажды тетя Люда к маме не поехала, а вместо этого отметелила тетю Таню тем самым ватником. До сих пор не знаю, кто обиделся больше – тетя Таня или тетя Люда, но ватник оказал неожиданно благотворное влияние, и больше семьи не ссорились.

Единственным приятным фактом во всей этой истории было то, что скоропортящиеся продукты в подъезде не хранили, и никакой некондиции, окромя собак деда Василия, по углам не валялось. Впрочем, и этот акт гражданской самосознательности объяснялся довольно просто. Перед входом в дом располагалась небольшая кладовка, одна стена которой граничила с улицей, а другая выходила непосредственно в подъезд.

Как и во всем доме, в кладовке царил полный коммунизм, поэтому никаких дверей-замков-ключей не планировалось и в проекте, а вместо этого были полки с номерами квартир на желтых бляшках и щеколда «от ветра» на входе. Но, невзирая на все попытки строителей уравнять классовые прослойки, социальное неравенство все равно присутствовало, и полку моих родителей можно было найти даже не глядя на номер. Среди оленьих туш, ведер брусники и блестящих рыбьих спин сизые куриные тельца держались особняком, всем своим видом показывая, что их хозяева далеки и от мирского вообще, и от принятия пищи в частности.

Помнится, как-то раз я поинтересовалась у мамы, а почему у Фалеевых (соседи сверху) такая полная полка, а у нас такая пустая.

– Потому что у Фалеевых папа охотник, – ответила мне мама и вздохнула.

Кто именно наш папа, я спрашивать не стала и ушла в свою комнату.

Собственно, с этих проклятых Фалеевых и начинается моя дурацкая история.

Как-то раз отправила меня мама в кладовку за курицей. Нацепив шапку и получив строгое указание не лизать щеколду на входе, я отправилась в подъезд.

Постояв немного у заветной щеколды и все-таки лизнув ее для независимости, я открыла двери кладовки и щелкнула выключателем. Курица лежала на полке справа и смотрела HJ. меня укоризненно.

К тому моменту, когда я уже почти отколупала птицу от ее молчаливых товарок и собралась уходить, что-то приковало мой взгляд к соседской полке. Этим чем-то был огромный вяленый лещ с золотыми плавниками, наглой мордой и отменным жирным брюхом.

Как завороженная глядела я на леща и чувствовала, что даже несмотря на то, что мой папа не охотник и лещ не наш, а фалеевский, рыбного дня Фалеевым не видать так же, как и трезвого Фалеева-старшего.

Вариант поедания трофея на месте возможным не представлялся. Даже в свои девять лет я понимала, что при такой температуре на улице найдут меня только под утро с лещом в зубах и курицей под мышкой, и в гробу нас будет трое. Уходить из жизни в компании с общепитом мне не хотелось, поэтому я принялась размышлять на тему «что же делать дальше».

Среди куриных тел и прочей снеди размышлялось особенно лихо, и через две минуты поэтапный план преступления был готов. Я решила, что прошмыгну в квартиру и, оставив курицу на стуле в прихожей, тут же побегу в сортир, чтобы там, в тишине и прохладе, сполна насладиться добычей. Особенно прекрасным мне казался тот факт, что после поедания леща все остатки тела отправятся в унитаз, и алкаш Фалеев ни за что не догадается, какие воды бороздит его подопечный.

Как и любого гения, меня подвела фигня.

Залетев в квартиру, я слишком громко шваркнула курицей по стулу, и это привлекло внимание мамы. Она вышла из кухни как раз в тот момент, когда мы с лещом на пятой скорости штурмовали дверь клозета. К счастью, мне удалось щелкнуть запором вовремя, поэтому осведомиться, с каких это пор я посещаю сортир с шапкой на башке, родительница не успела.

– Что с тобой, Катя? – спросила она из-за двери. – Ты чего как угорелая носишься?

– Да живот вот тут скрутило, мама, – проскрипела я, стягивая с себя головной убор и устраивая леща на коленках.

– Ну дак ты мне шапку-то отдай, – продолжала упорствовать мама. – Зачем она тебе?

– Я попозже отдам, щас некогда, – совершенно искренне ответила я маме и попыталась было отодрать от леща плавник.

– Ты что-то все-таки странная какая-то, – не унималась родительница. – Может, ты опять щеколду лизала?

В ту же секунду я поняла весь ужас своего положения, по сравнению с которым лизание щеколды казалось сущей мелочью…

Проклятая рыба была заморожена настолько, что отделить одну ее часть от другой можно было разве что при помощи газовой горелки. План «сожрать и смыть кости» рухнул окончательно и бесповоротно, потому что с тем же успехом я могла попытаться полакомиться бюстиком Ленина со стола папиного начальства.

– Да что ты молчишь все? – вновь подала голос мама. – Что у тебя случилось?

При слове «случилось» в воздухе запахло летальным исходом.

Как вы понимаете, оказаться с пятидесятисантиметровой рыбиной в осаждаемом мамой сортире – удовольствие ниже среднего. А с учетом того, что рыбина ворованная, никаких жизненных благ в виде кукол и лисапедов на ближайшие десять тысяч лет не предвидится.

«Убьют», – подумала я.

«Не убьют, – возразил внутренний голос. – Мама будет визжать, а папа разве что стукнет… Тоже мне кража…»

«Резонно», – согласилась было я, но тут же вспомнила Фалеева, и мне стало еще страшнее.

Лишенные вкусного леща фалеевские дети наверняка будут ненавидеть меня до самой смерти, а после смерти будут по очереди ссать на мою одинокую могилку. Ну и ясен перец, что витиеватого креста мне не поставят, а, скорее всего, дело сведется к ведру с надписью: «Эта девочка воровала чужих лещей».

«Хватит трусить! Прячь рыбу, дура, – настоятельно порекомендовал мне внутренний голос. – А то ведь вправду убьют».

И тут мне стало еще страшнее. Потому что спрятать полуметрового леща в абсолютно пустом сортире может только Копперфильд, да и то навряд ли… Рулон туалетной бумаги, пепельница и газета «Мирнинский рабочий» – вот и все ресурсы, которыми я располагала.

От страха я обняла леща покрепче и принялась жевать край «Мирнинского рабочего», рассчитывая на то, что в типографской краске содержится достаточно крысиного яда.

Тем временем стук в дверь усиливался. Должно быть, мама решила, что меня постигла страшная фекальная смерть, потому что в голосе ее уже появились истерические нотки.

В последнем порыве спасти свою жалкую жизнь я попыталась было закинуть рыбу на сливной бачок. Естественно, делать этого не стоило, потому что при падении лещ издал страшный грохот, после чего мама с криком «и-и-и-и-и-их» стала вышибать дверь. Сортир затрещал по швам, лещ засмеялся, а я начала отключаться.

На этом месте эта история могла бы закончиться. И я даже до сих пор думаю, что лучше бы она и закончилась… Но так как речь идет не о затрапезном рыбном воре, а о Катечкиной, то финал наступил несколько позже.

Как раз когда мама была близка ко мне, а я сама была близка к небесам, организм перешел на резервное обеспечение и нашел-таки выход из создавшейся ситуации. Выход был хреновым, но за неимением других вариантов мне пришлось им воспользоваться.

«Положи леща в унитаз, накрой его крышкой и выходи, – сказал мне внутренний голос. – По крайней мере, успеешь выпить чашку чая перед смертью».

Тяжело вздохнув, я определила леща в сортир, закрыла крышку, предварительно плюнув рыбе в морду, и, перекрестившись, вышла в мир.

– Что с тобой? Что ты молчишь? Почему ты не открывала? – визжала мама. – Это не ребенок, это отродье какое-то! Что ты там делала?

– Читала, – сказала я маме. – Не нервничай, пожалуйста.

Как следует прооравшись и отвесив мне пару подзатыльников, маман сменила гнев на милость и сообщила, что на кухне меня ждет суп.

Точно минер по вражеской ниве прошла я на кухню, налила себе тарелку супа и принялась его есть. Как и все последнее в жизни, суп был необыкновенно вкусен.

На седьмой ложке дом пронизал страшный крик. В крике было что-то нечеловеческое, из чего я сделала только один вывод: вместо того чтобы искать улики, мама решила использовать сортир по назначению и во время спуска воды свела неожиданное знакомство с моим гостеприимным лещиком.

Через час я стояла на пороге у Фалеевых и размышляла, какой из вариантов раскаятельной речи более всего подходит к обстановке. Остановившись на скромном «Простите, дяденька Фалеев, я украла вашу рыбу, но не съела, потому что мама ее описала», я нажала на дверной звонок. Про маму я, понятное дело, из мести решила сказать, чтобы не одной позориться…

Но каково же было мое удивление, когда Фалеев сообщил мне, что никаких рыб у него нет и не было и вообще он спит.

Не было рыбы и у Сидоровых, и у Петровых, и вплоть до десяти вечера я была уверена, что леща мне не иначе как лукавый послал, в качестве проверки на вшивость.

А в 10:15 я уже точно знала, что лучше бы мне и правда посылка с того света пришла. Лещ был НАШИМ и оказался не на той полке только по причине папиной рассеянности.

Нет, если вы думаете, что это было мое последнее воровство, то глубоко заблуждаетесь. Но вот лещ конечно же был последним.

Растраты

Заметила странную закономерность: как только в нашей семье собираются экономить, в ближайших магазинах тут же появляются Чрезвычайно Ценные Вещи.

Вот, к примеру, утром прошлого понедельника выдали мне, Катище, энную сумму. На сумму было велено кормить семейство «вкусно и разнообразно» и ни в коем разе не приобретать фикусов, самодвижущихся паровозиков, бюстов Бисмарка и прочих милых сердцу вещиц.

До вторника я продержалась. Продержалась бы и дальше, если бы подруга моя, Таня Б., не науськала меня блины стряпать.

Это, грит, Катька, так экономно, что ты себе даже представить не можешь. Кило муки, пачка молока – а результат поразительнейший. Некоторые неделями трескают, между прочим, и ничего, только в весе прибавляют.

Стоит ли говорить, что на эту бессовестную кулинарную разводку я повелась как трехлетка на сахарный крендель.

В ходе блинного эксперимента выяснилось следующее:

1. Я умею печь блины.

2. Мое семейство не умеет их есть без икры.

3. Маленький Фасолька прекрасно умеет есть икру без блинов, вылавливая ее пальцами.

4. Блины с икрой и икра в чистом виде не доводят бюджет до добра.

5. Жизнь – гАвно!

Короче, чтобы знатно прохарчеваться блинками, надо в них гальку речную заворачивать, не иначе…

Опосля плотских радостей страшно захотелось духовного, и ноги сами понесли меня в книжный.

Запало случилось сразу же, на входе, у стенда «Лидеры продаж». Гадского Маккаммона угораздило разродиться новым романом не раз в сто лет (как он, сука, это всегда делает), а именно в блинный период. И нет чтобы по-скромному, в мягкой обложке с идиотской картинкой… Хрена – твердый переплет, хорошая бумага, и разве только что золотого тиснения нет. Короче, купила я его, поганца. А еще от огорчения купила для Фасольца развивающую книжку «Мебель», по цене которой некоторые действительно ухитряются меблироваться.

В ходе книжного эксперимента тоже кой-чего выяснилось:

1. Прежде чем покупать книжку, нужно заглянуть внутрь. Потому как вполне может быть, что под новым названием скрывается старое, читаное-перечитаное произведение. Ага, «свежего» Маккаммона я читала лет десять назад.

2. Оказывается, для того, чтобы вымазать мебель пюре, вовсе не требуется знать ее название.

3. Жизнь – еще большее гавно.

Бюджет трещал и даже повизгивал в агонии.

Поэтому, как дама опытная и добрая, я решила проблему радикально.

Если за бюст Бисмарка можно огрести Бисмарком, а за покупку фикуса предстоит отведать консоме из оного, то игрушки для Фасольки – это святое. При виде пластмассы во мне развивается такая дурнина, что спорить со мною не берется даже бабушка, которая разве что каменного сфинкса не оспаривала.

Нет, это был не передвижной паровозик. И не конь (конь у нас уже есть, как, впрочем, и паровозик, и еще целая куча всякой хрени).

Это была АЗС. Не больше и не меньше. Со шлагбаумами мойкой, лифтом и мерзким английским «спасибо» для затравки. Третий день я честно доказываю Фасольке, что боль шей расчудесности, чем технологически ненужный лифт, в его жизни не было, нет и не будет. Фасолька кривится и предательски поглядывает в сторону дешевейшего музыкального чайника (я, кажется, говорила, что бабушка у нас со странностями?).

Выводы?

1. На этой неделе не едим.

2. Кажется, на следующей тоже.

3. А все-таки АЗС – это круто.

4. Там еще прилагался каталог с подземным паркингом на пятьдесят машино-мест… Господи, дай мне хотя бы капелечку ума!

О магии

У кого как, а причиной моей первой встречи с черной магией послужила нехватка карманных средств. Надо сказать, что в четырнадцать лет мое финансовое ноу-хау зиждилось на пословице «кто рано встает, тому Бог подает».

Как правило, Бог начинал подавать в районе 6:30, и, для того чтобы не пропустить раздачу благодати, мне нужно было заводить будильник с вечера. «Дедушка, дай на булочку», сказанное в половине седьмого, вкупе с семичасовым «мам, оставь на пирожок» и полвосьмовым «бабулечка, так хочется коржичка» выливалось в весьма кругленькую сумму.

Впрочем, звездец случился не тогда, когда обманутые вкладчики узнали о существовании друг друга, а в момент аудиторской проверки. Никаких хлебобулочных изделий в инвестиционном портфеле обнаружено не было, как его ни перетряхивали. Зато обнаружилась банка водки с тоником и пачка «Мальборо».

Вердикт аудиторской комиссии был крайне, крайне неутешителен.

– Я тебе, суке, дам коржичка, – вкрадчиво пообещал главный ревизор в лице бабушки, и ту же секунду мне под нос была сунута сморщенная старческая дуля, ни капельки на коржик не похожая.

Так в моей жизни начался первый и, увы, не последний дефолт.

Изучение подшивки «Работа для вас» не дало никаких результатов. Вакансии «срубить по-легкому» не было, а прочие завлекательные предложения типа «сборка авторучек на дому» требовали некоторой склонности к самоотречению. Самоотрекаться не хотелось. Работать, по правде говоря, тоже. В воздухе запахло тонкими материями и мечтательностью. Грезы о халявном счастье не давали мне покоя.

«Эх, вот если бы в лотерею выиграть, – рассуждала я, – или, к примеру, клад там какой-нибудь отыскать. Ну или бабкину заначку хотя бы ж…»

Провидение не заставило себя ждать. Нарезая круги по комнате, я случайно наступила на пульт ДУ. «Эта книга поможет вам вернуть любовь, наладить мир в семье или поправить материальное положение… – начало дразниться телевидение. – Только «Практическая магия» Подметкина в состоянии изменить вашу жизнь».

Заботливо переписав название фолианта в блокнотик, я опрометью кинулась в книжный, попутно стырив мамин аванс.

Подметкин был тяжел, как крышка канализационного люка, основателен, как кувалда, и стоил как сто коржиков. «Это ничего, – успокаивала себя я, расплачиваясь маминой наличностью на кассе. – Отдам из своих грядущих миллионов».

Впрочем, часом позже, тщательно изучив содержимое книжки, я поняла, что миллионерство откладывается на неопределенный срок.

Заклинаний типа «абра-кадабра-шмабра-бабкина-заначка-выползабра» в книге не было. И дождя из долларовых купюр в сортире никто не обещал. Пролистав покупку до конца, я пришла к выводу, что Подметкин – суть латентный мусорщик. Любой ритуал из его талмуда требовал огромного количества сопутствующей дряни. Так, например, избавление от тараканов предполагало наличие четверговой соли, мышиного сала, специальной булавки, приобретенной в полнолуние, и парочки перепуганных насекомых для шантажа остальных собратьев. Где именно по ночам торгуют булавками, Подметкин не указывал.

Что касается обогащения – в книжке описывалось всего два варианта легкой наживы. Первый способ (а именно: перевязывание ножек кровати веревкой) грел душу ровно до тех пор, пока я не узнала, что веревка должна быть непременно веревкой повешенного. Честно говоря, разжиться такого рода сувениром можно было только двумя путями: или повесившись самой, или вздернув пустомелю Подметкина. Поэтому я приступила ко второму варианту, значившемуся в книжке как «неразменный рубль».

Изготовление сей прыткой монетки на первый взгляд представлялось сущим пустяком. Требовалось всего-то нарисовать десять карточек с каракулями, вырезать их, сложить стопкой и, засунув посередине рубль, склеить. Полученная конструкция должна быть помещена в кошелек, опосля чего, по словам Подметкина, обогащение не замедлит себя ждать. Единственная сложность заключалась в том, что карточки нужно было разрезать не ножницами маникюрными бытовыми, а магическим кинжалом, штучным.

«Настоящий ритуальный нож должен быть изготовлен вами лично и не должен использоваться вне магических действий, – учил Подметкин. – В противном случае заклинания не будут работать».

«А магического АКМ-47 тебе не надо?» – подумала я.

Впрочем, как оказалось, Подметкин и об этом позаботился. В самом низу страницы находилась сноска для магов-лохов. В сноске говорилось, что в «самом крайнем случае можно взять обычный кинжал, который не был использован в хозяйственных целях, и очистить его от «дурной кармы» посредством закапывания на перекрестке».

«Уже лучше», – подумала я и отправилась на поиски.

Через полчаса подходящий экземпляр был найден. Сие оружие было изготовлено моим дедушкой по просьбе дачного соседа, которому требовалось зарезать козу. Должно быть, коза заблаговременно почувствовала недоброе, потому что издохла вполне самостоятельно и нож к соседу так и не попал. Впрочем, я до сих пор уверена, что, если бы судьбоносная встреча козы и ножа все-таки состоялась, вряд ли животное прожило бы дольше. Сорокапятисантиметровый клинок и разбойничья каповая рукоять позволяли упаковать не только какую-то козу, но и два десятка участковых.

Второй этап, а именно «очистка ритуального ножа от дурной кармы путем закапывания оного на перекрестке», сопровождался определенного рода трудностями. Единственный близлежащий перекресток, пересечение Чонгарского с Азовской, был заасфальтирован наглухо. Сцены «Катечкина с отбойником, замуровывающая шестидесятисантиметровый свинорез в асфальт» вызывали нервную дрожь. Поэтому недолго думая я направилась в ближайший лесопарк, на пути своем проклиная Подметкина до десятого колена. И хотя тропки в лесу были значительно мягче, чем на улицах, фурор я таки произвела, и мамашки с колясками объезжали меня за километр. Такую диковинку, как Катечкина, очищающая карму магического кинжала, увидишь нечасто. Моя тощая подростковая жопа вздымалась кверху около получаса – именно столько времени понадобилось для того, чтобы зарыть сокровище.

Впрочем, через день мамашки шарахались еще дальше. Шоу «Катечкина, закапывающая нож для очищения кармы» было прямо-таки мышиным писком по сравнению с репризой «Катечкина, ищущая очистившийся нож». Судя по всему, нож очистился настолько, что исчез вовсе.

Стоит ли говорить, что всю дорогу до дому я суммировала звездюли за потраченный аванс с звездюлями за трату кухонной утвари, и укоризненный чугуниевый коржик был как нельзя близок к моей светлой голове. От отчаяния я засунула руки в карманы куртки, дабы достать сигарету. И вы не можете себе представить степень моего удивления, когда вместе с куревом на свет выползла мятая купюра. Купюра гарантировала безбедное существование в течение трех ближайших недель, включая отдачу долга маме и полное восполнение коржикового фонда… Природу появления денежных средств в своей одежде я поняла позже. Но в тот момент, топая до дому, верила в силу магии неистребимо и вовсю прикидывала, какой бонус получится в случае «кармического очищения» сечки для капусты.

Поэтому, когда Сидорова пожаловалась мне, что Лешик на нее «уже не смотрит», я точно знала, как пособить сидоровскому горю.

– Ты понимаешь, Лека, у меня есть такая чудная книжка, что вот хоть завтра Лешик до дыр тебя проглядит, – хвалилась я Сидоровой. – Там, правда, закопать чего-нибудь придется, но зато результат ошеломляющий…

Как оказалось, слово «закопать» Сидорову не страшило, а вовсе даже наоборот. Ради Лешика Лека была готова предать земле не только нож, но и видеомагнитофон с холодильником и пылесосом, и даже престарелых родителей в придачу…

Впрочем, к Сидоровой Подметкин оказался неожиданно милостив: ничего зарывать не требовалось. «Лучший способ восстановить чувства – это магическое зелье со специальными, направленными на любовь, компонентами», – гласила книга. В качестве спецсоставляющих Подметкин предлагал укроп огородный, петрушку кудрявую и ромашку аптечную. И если в силу укропа я верила с трудом, то спирт, как катализатор любви, сомнений не вызывал.

В качестве пробного эксперимента мы выбрали элексир «Ангелик». По словам Подметкина, «Ангелик» должен был проснуться в Лешике сразу, после принятия наперстка означенного зелья. Зелье же состояло из литра спирта «Рояль», настоянного на смеси ромашки и дубовой коры в течение двух недель с момента шабаша. Все это время Сидорова томилась, вздыхала и очковала, как бы родители не изыскали сей целебный нектар. Поэтому к дню икс у нее напрочь пропала любовь к Лешику и к жизни вообще.

– Кать, а может, ну его на хрен, этого «Ангелика»? – пораженчески выговаривала мне она.

– Ты, Лекушка, с ума, что ли, сошла? Кто же в здравом уме от своего счастья отбрыкивается? – песочила Сидорову я. О своем корыстном интересе, а именно посмотреть на чудесные метаморфозы Лешика, я злодейски умалчивала.

Так в прекрасном томлении мы провели две недели. И если Сидорова ждала звездюлей от родителей, а Лешик – результатов абитуриентского экзамена, то Катечкина ждала чуда.

Чудо не замедлило себя явить.

– Дуй сюда, сволочь, он мне весь ковер заблевал, – визжала в трубку Сидорова.

– Что, прям с наперстка? – искренне изумилась я.

– Да нет, он, блин, полбанки от любви улакал! Сейчас вторую половину глохчет.

– Да что ж ты ему, дура, банку-то выдала? Там же чуть-чуть надо было!

– Я тебе, дрянь, покажу «Ангелика»! Сюда дуй! Вдвоем замутили, вдвоем и расхлебывать.

Явившаяся моему взору картина была печальна, но тем не менее любовь в ней присутствовала. Восседавшая на краешке дивана Сидорова стыдливо прикрывала газеткой разорванную юбку. У сидоровских ног, точно большая, обожравшаяся прокисших кокосов макака, валялся Лешик. Рядом с Лешиком стояла пивная кружка с остатками «Ангелика». В воздухе пахло летальным исходом и блевотиной.

– Он, блин, экзамены завалил, урод, – оправдывалась Сидорова. – Ну нельзя же было не налить. Может, обоим пить надо было…

– Нет уж, Лека, если Лешика мы как-нибудь вдвоем поднимем, то вместе с тобой навряд ли, – проскрипела я, пытаясь отодрать подопытного от пола.

В момент перемещения подопытный открыл один глаз и произнес сакраментальную фразу.

– Хочу трахаться, – сказал Ангелик и икнул.

– Будешь, – хором ответили мы с Сидоровой и выволокли тело на улицу.

На улице Лешик вел себя тихо и сексуальных предложений не высказывал. Более того – должно быть, от свежего воздуха во вьюноше проснулась скорость. Едва мы привалили Любовь к лавочке, как она поднялась и свинтила.

– Суки, суки-и-и-и, – орала Любовь, обгоняя троллейбус.

– Пошли, Сидорова, кажется, получилось, – печально сказала я.

– Может, кору не с того дуба брали, – предположила Сидорова.

– Нет, не того дуба поили, – еще раз вздохнула я, и мы отправились драить ковер.

Но если на этом наши с Сидоровой приключения закончились, то Лешик заработал «Оскара» несколько позже. Гонимый жаждой от«Ангелика», подопытный направился к дому, по пути неосмотрительно заглотив банку «Амстердама Навигатора». И хотя навигация не провела его мимо родительской двери, триумфальный блев в воскресный суп вошел в анналы Лешиковой истории почище провала вступительных экзаменов.

Так войска обогатились новым универсальным солдатом, Сидорова поняла, что проще дать, чем чистить заблеванный ковер, а Катечкина потеряла веру в чудеса.

Да, а деньги в моем кармане были от бабушки. Потому что коржиков, как известно, много, а внучка – одна.

Про Васю

А что от ее любви осталось? Блеклые фрейдистские сны, засушенная роза на серванте и посаженная печень? Что вообще должно оставаться от любви? Петрова бы, наверное, сказала, что от любви бывают только дети и сифилис. Ну, еще и алименты, пожалуй.

Дура она, Петрова эта.

А сифилиса у Маши никогда не было. И детей тоже.

– Маша, надо предохраняться! – учила Машу мама, бывший работник главка. – У нас в управлении у одной женщины дочка двойню родила.

Глядя на свое худое, покрытое ржавыми родимыми пятнами тело, Маша понимала, что двойню ей разместить негде, и шла в аптеку за презервативами. В первый раз было немного неудобно – она попала сразу же после перерыва и толпа бабок с бесплатными рецептами здорово проехалась по ее персоне. А потом она привыкла и даже находила удовольствие в покупке латекса. Презерватив являлся гарантом социальной принадлежности влагалища почище семейного фото в рамке. Кокетливо выпирающие из заднего кармашка пакетики напрочь отбивали вопросы подруг«каконотамутебя вообще». И не важно, что «вообще-то все было плохо», – резина говорила об обратном. «Я трахаюсь каждый день, – говорила резина. – Каждую ночь и каждый вечер. Иначе зачем бы я лежала в этом самом кармане?»

– Действительно, зачем? – вздыхали подружки и провожали Машу завистливыми взглядами.

Иллюзия любви жила и в цветах. Но с цветами было хуже: во-первых, они стоили денег, а во-вторых, за их покупкой могли поймать. Что бы она тогда ответила? Что все авансы, премии и командировочные уходят на бутоны в золоченой обертке?

Но Васю родили именно цветы. Точно похотливый античный бог, он вышел из них и остался навсегда.

Это случилось зимой.

В тот день Маша была особенно несчастной. Опоздавший троллейбус, потерявшийся отчет, традиционный выговор начальства.

Эмоции требовали выхода, и Маша спустилась к Петровой, чтобы поплакаться. Но и там ее ждал удар: вместо привычной, изъеденной солями дружеской жилетки, Машу встретил неожиданно кокетливый норковый жакетик с меховой розочкой у ворота.

– Лешка подарил, – ехидно осклабилась Петрова. – Говорит, чтоб не мерзла.

И было в этом «не мерзла» столько вызова, столько превосходящей неизвестно что бабьей сущности, что жизнь Машина померкла и опустела в один миг.

Она просидела на работе до вечера – все боялась, что откроет дверь, а там вместо колкого январского снега пустота пахнет ей в лицо и закрутит-завертит.

Но никакой пустоты не было. Даже наоборот. Ошалевшие от пришествия нового года граждане довольно живо фланировали по улице, ругаясь на гололед и автотранспорт. Глядя на эти, большей частью скучные, практически брейгелевские лица, Маша вдруг почувствовала себя лучше.

– В конце концов, это глупость – так поедать себя из-за какой-то меховой розочки, – рассуждала она по дороге домой. – Тоже мне розарий ходячий…

И словно в подтверждение своего флористического манифеста, купила она увесистую охапку невесть каких цветов. И желтые там были, и красные, и синие, и даже травка-метелочка была. Все как у людей.

– Откуда? – спросила у Маши удивленная мама, запихивая вечернюю газету в карман халата.

– Вася подарил, – с вызовом ответила ей Маша и стала разуваться.

Так, неожиданно для самой Маши, Вася появился на свет и тут же начал жить отдельной, вполне самостоятельной жизнью.

Как и большинство мужчин, был он глуп своей мужской глупостью, но от этого еще более реален и значителен.

Как ни странно, главную особенность Васиного характера прежде всего разгадала мама Маши.

– Дурак он, Вася твой, – добродушно сказала она. – Цветы-то перемороженные совсем.

– И правда дурак, – радостно согласилась Маша. – Он меня в кино зачем-то пригласил. На послезавтра.

Послезавтра Маша поняла, что Вася не только неумен, но и нахален. Во-первых, купил билеты на последний ряд, а во-вторых, начал лезть целоваться еще во время титров.

– Целоваться в кино? Анахронизм, – безжалостно выдохнула на нее в курилке Петрова. – Он бы тебя еще в музей сводил. Па-ле-он-то-ло-гический.

Но Маша пропустила петровские речи мимо ушей. Неизвестно еще, что лучше – Вася со своим кино или ейный Лешка, который то норковые жакетики, то кулаком по уху.

– А летом мы, может быть, в Амман поедем, – вальяжно протянула она и стряхнула пепел с сигареты.

– Так прям и в Амман, – не унималась Петрова. – Вы же только-только познакомились.

– А он очень решительный, – в тон ей ответила Маша. – И потом, Амман – это тебе не Сейшелы, а так…

Только что вернувшаяся из Эмиратов Петрова обиженно хмыкнула и уползла к себе.

А Вася рос. Зима сменялась весною, весна распускалась в лето и вместе с этой довольно скучной сезонностью набирал он свою настоящую мужскую силу. Точно ядовитый фрукт, необъяснимая ошибка природы, колесил Вася по женским светелкам, и всякий, вкусивший янтарный бок его, был навсегда отравлен идеальностью Васиного организма.

– Пишет стихи? – причмокивала неисправимая идеалистка Сидорова. – Как это? Вот так прям берет и пишет?

– Ну да, – рассеянно вздыхала Маша. – Романтик… Или сумасшедший.

На слове «сумасшедший» Маша делала значительное лицо и вновь уходила в любовный морок.

– Подожди! Я не поняла. Он тебе их пишет, что ли? – давилась кофе Сидорова.

– А то кому же? – еще более рассеянно вздыхала Маша. – Правда, там с рифмой не очень…

У Сидоровой сохли губы и жгло в подреберье – плохие Васины стихи метастазами проникали внутрь и подбирались к сердцу.

После Машиного ухода Сидорова мучилась три дня и даже бегала в женскую консультацию за больничным.

Жадная Егорова, напротив, отделалась легким насморком: углядела штампик на цепочке. А не углядела бы – лежать ей с ангиной, хапуге.

Цепочка и впрямь была хороша: тоненькая, серебряная, с крохотными капельками позолоты в сочленениях и небольшим бирюзовым камушком вместо кулона.

– Вчера подарил, – звенела цепочкой Маша. – Говорит, к глазам подходит.

– Да, недурна, – как-то по-лисьи отвечала Егорова. – На антикварную похожа. Дай посмотреть!

Маленькими своими руками вертела она Васин подарок, и бирюзовый плевок тускло мерцал в свете лампы.

– Вот! Штамп-то турецкий. И никакой это не антиквариат! – почти сразу же просияла она. – Дурят мужики нашу бабу как могут.

– Но ведь к глазам-то все равно подходит, – улыбалась Маша, и синий взгляд ее сливался с бирюзовым намертво, и в носу Егоровой першило и мокло.

Таня, Лека и Кирочка простудились сразу же. Коллективный грипп носил весьма острый характер. Вася не увлекался футболом, как Юрик, не раскидывал носки, как Славик, и не храпел, как Иннокентий.

– Как это не храпит? – расстраивалась Кирочка. – Может быть, ты его чем-нибудь особенным кормишь?

– Вообще не кормлю, – пожимала плечами Маша. – Он и сам прекрасно готовит.

– Сам готовит? – еще больше расстраивалась Кирочка. – И как? Вкусно?

– Ты что, не заметила, как я поправилась? – невинно удивлялась Маша. – Вторую неделю на диете сижу.

Кирочка изумленно ахала, и Лека с Таней вторили ей – из трех бренных супругов стряпать умел только Иннокентий и только гречневую кашу со шкварками.

Но больше всех страдала от Васи Петрова. На правах лучшей подруги она ближе всего подошла к его естеству и оттого недужила постоянно. Отоларингиты сменялись отитами, отиты переходили в кашель, а кашель не кончался никогда. Она меняла лекарства и врачей, прописавших ей эти лекарства, на других врачей, но ничего не происходило. На норковый жакет был куплен легонький пуховик «меха-только-после-сорока», бриллиантовые серьги померкли перед цирконовыми капельками, а умопомрачительное итальянское платье выглядело прямо-таки школьной формой по сравнению с разноцветной китайской маечкой.

– Не особо он тебя балует, – тыкала в маечку Петрова и тут же заходилась в приступе кашля.

– Да, он небогат, – протягивала ей чай Маша. – Но это ведь не главное.

«А что тогда главное?» – размышляла ночами Петрова и пила таблетки.

Как водится, именно Петрова заподозрила подвох.

Это произошло, когда Маша принесла на работу фарфоровую кофейную чашку.

– Вася сказал, что из фарфора кофе вкуснее, – улыбнулась она и поставила чашку на стол.

Приготовившаяся было кашлять Петрова поднесла чашку к глазам. Кашля не было.

– А то, что эта чашка – один в один из сервиза твоей матушки, он не сказал? – наконец спросила она.

– Просто похожа, – смущенно пожала плечами Маша. – Мало ли чашек…

Но воодушевленная чистотой легких Петрова осмелела.

– А кто он такой, Вася твой? – наступала она. – И чего это ты его так скрываешь?

– Никого я не скрываю, – пыталась защищаться Маша. – Просто повода как-то не было…

– Повода не было? – кровожадно ухмыльнулась Петрова. – Ну, это не беда! У меня через неделю день рождения, если ты помнишь. Вот и познакомишь меня со своим Василием. В приватной обстановке, так сказать.

– Конечно, познакомлю! – пыталась выдавить из себя улыбку Маша. – Он очень компанейский.

– И не говори, что я не предупредила тебя заранее!

Неожиданно выздоровевшая Петрова так шарахнула дверью, что Машина чашка упала со стола и, описав невообразимую дугу, разбилась.

Вася не позвонил.

Нив этот вечер, нив следующий.

– Что же мне делать? – ломала голову Маша. – Господи, что же мне делать?

Но небеса молчали, и в их молчании было столько презрения, что Маша плакала и пила валокордин.

Разлюбил? Ушел? Оставил?

«Но ведь от любви должно что-то оставаться», – думала она.

Целые дни Маша проводила в поисках доказательства ушедшего счастья. И ничего не находила. Поиск так измотал ее, что к концу недели она слегла. И не понарошку, а по-настоящему. Как будто порожденные Васей женские болячки стеклись к ней и тянули из нее жизнь.

Петрова позвонила точно в субботу.

– Ну что, вы идете? – ехидно поинтересовалась она. – У меня уже гостей полон дом.

– Мы… заболели, – давясь от собственной ничтожности, прошептала ей в трубку Маша.

На другом конце провода у Петровой начался кашель. Но он не испугал ее, а, напротив, придал ей силы. И выходя из дому, Петрова подумала, что, в конце концов, здоровье – дороже всего.

Когда позвонили в дверь, Маша решила, что это мама, и даже не успела испугаться, увидев на пороге Петрову.

– У тебя же гости, – прижалась к стене она.

– Болеете, значит? – оттеснила ее Петрова. – И чем болеете?

– Какое твое дело?! – закричала Маша.

Но Петрова ее не слышала. Истина, поселившаяся в ней, заглушала все остальные шумы и рвалась наружу.

– Хочешь, я скажу, чем вы болеете? – прошипела она. – Ничем вы не болеете. Нет Васи твоего и не было! Ты все придумала, сумасшедшая! Назло мне придумала. Не бывает таких, слышишь? Не бывает!

– Есть, – заплакала Маша. – Есть, есть, есть!

Крупные слезы текли по ее лицу, превращая и без того истеричное «есть» в хроменькое «исть».

– И где он «исть»? – немедленно отреагировала Петрова. – Тут? – И она распахнула дверь туалета. – За толчком спрятался? Или тут? – хлопнула она дверью ванной. – А может быть, в гостиной? – Отпихнув Машу с прохода, влетела Петрова в комнату и остановилась.

Там, в лучах бьющего через капроновую занавесь солнца, на продавленном диване сидел Вася. Солнце доходило до его головы и терялось в волосах. И то ли от самого солнца, то ли от Васиных волос комната была залита ровным теплым светом.

О лени

Культ лени пришел мне в голову совсем недавно, а если быть точной, то вчера.

Все началось с утреннего звонка мамы.

– Чего это ты такая грустненькая? – поинтересовалась родительница и тут же сама себе ответила: – Это все потому, что ты ни хрена, Катя, не делаешь.

– Как это ни хрена? – изумилась я. – Я же вот ребенка ращу, пишу что-то, в носу ковыряю опять же…

– А под кроватью у тебя что? – продолжала любопытствовать мама.

– Золото Ковпака, – немедленно ответила я ей. – Хочешь проверить?

– Я и без проверки знаю, что под кроватью у тебя слой пыли в три пальца толщиной. Так вот, вместо того, чтобы от скуки маяться, лучше бы уборку произвела.

Я положила трубку и вздохнула.

Что-то подсказывало мне, что если я полдня под койкой проползаю, то это ни хрена не добавит мне радости, а вовсе даже наоборот.

От тоски я действительно подошла к кровати и заглянула вниз. Золота там, конечно, не было, но Ковпак бы все равно иззавидовался. Чемодан с инструментами, болтоверт, три десятка банок с консервированными корнеплодами 2001 года выпуска, шкурка от апельсина и весьма меланхоличный носок (судя по запаху, вчерашний). Портить великолепие не хотелось, и поэтому я отправилась читать форум сообщества домохозяек, дабы набраться энергии для подвигов.

После третьего сообщения я поняла, что домохозяйство все-таки не для меня. На форуме предлагалось разгрести поддиванное пространство незамедлительно, а в качестве бонуса сляпать отчет о производимых раскопках для ободрения остальных участниц.

«Поверьте, зная, что пространство под вами (под кроватью) пусто, вы будете чувствовать себя по-другому!»

«Хренасе радости, четвертый год на помойке живу и вполне ничего себя чувствую», – подумала я и заварила кофе.

Кровать укоризненно вздохнула.

Написание отчета о том, что именно я извлеку из-под койки, к подвигам также не располагало. Копить говно – это одно, а составлять реестр накопленного говна – эдак и в Столбовой можно закончить.

Кровать вздохнула еще раз.

– Чего ты скрипишь все? – рассердилась я. – Да, я лентяйка. И горжусь этим!

В конце концов, сколько знакомых мне девочек тратят время на пустяки. Дескать, с утра встала, раковинку потерла, посудку помыла, бельишко погладила, пыльку вытерла, коврики выбила, котиков вымыла, за котиками вытерла, мусорик выкинула, обедик сготовила, выбила коврики еще раз, в памяти – пропылесосить и запечь гусика к ужину, а дальше спи-отдыхай.

И вы мне можете пятьдесят раз рассказать о том, какая эта девочка замечательная и хозяйственная и как у нее все расчудесно, но я свою утреннюю сигаретно-кофейную негу не променяю ни за какие коврижки. И мне по барабану, что человечество в космос летает и в окияне, как какашка, бултыхается. У меня пыль Кинг Сайз. И не колышет.

Итак, кодекс настоящего лентяя (лентяйки).

1. Все, что происходит, происходит само собой. Вмешательство в процесс разрушит гармонию и временной континуум. Как-то: пыль накапливалась, накапливается и будет накапливаться. В конце концов ее унесет ветер. Все, что не уносит ветер, – незыблемо, и до него дотрагиваться запрещается.

2. Тот, кто подбивает тебя на уборку, – суть латентный лентяй с шильцем в жопе, так как, не будучи таковым, он убрался бы сам, а не занимался пустой агиткой. Если не хочешь, чтобы шило перекочевало в твой филей, растолкуй ему пункт 1 и перевернись на другой бок.

3. Ведро воды, пару кил гречки и пачка масла обеспечивает ужином все семейство как минимум на неделю. Гусики и прочая пернатая тварь – от лукавого. Кстати, когда к концу недели семейство наберется благоразумия, то к празднику можно побаловать домашних пачкой пельменей «Молодежные» с деликатесной томатной пастой «Помидорка». Главное, следить за тем, чтобы родственники не прошкрябали ведро.

4. Если к вам нагрянули неожиданные гости, которые еще не видели вашего ведра и не знают, что этот визит не наполнит их ничем, кроме изжоги, то рекомендуем вскрыть заветное. Особенно подходящим заветным являются прошлогодние шоколадные дед-морозы, коробки конфет, подаренные на свадьбу, и все, что хранится в холодильнике более трех лет.

5. Все, что не мешает вам жить, имеет право на самостоятельное существование. Как показала практика, грязные полы, немытая посуда, мужнины носки в комплекте с мужем и ребенок-троечник постоянного и систематического вмешательства не требуют. Да, а фразу «ноги липнут к полу» придумал пьяный водолаз.

Про Милку

Была у меня подруга Милка Б. Была, потому что, где она сейчас, я не знаю.

Есть такие люди, у которых неустроенность в крови. Где-то там, между лейкоцитами и красными кровяными тельцами, плавает неистребимый ген хаоса, и рано или поздно хаос вызревает и ползет наружу, точно проченная спора. Баклажан состоял из хаоса «от и до». Хаос был в крашенных хною волосах, и в обгрызенном лаке для ногтей, и даже в дамской сумочке через плечо. Кстати, Мила была единственным человеком на свете, в чьем ридикюле, помимо помады, могли заваляться две белесые посудины по 0, 75.

На том мы и познакомились.

Плохие друзья – это все равно что рассматривать собственные испражнения в туалете. В дерьме нет истины, но это не избавляет от поиска.

Зачем она была мне нужна? Скорее всего, из тех же соображений, по которым идут устраиваться на работу в хоспис. Иногда человек испытывает неистребимое желание узнать, что кому-то хуже. Но Мила была лучше хосписа. В отличие от исколотых обезболивающими больных она не вызывала жалости, и даже в самом пьяном бреду ее не было укоризны.

Мать умерла, когда Миле было десять, оставив ей шкатулку с бижутерией, квартиру на окраине Москвы и безумную сестру свою, Таню. Квартира была продана в первые же дни – и к полным Милиным пятнадцати проедена до дверной ручки. Бижутерия растерялась. Татьянин муж спился от безысходности, и ничего интересного, кроме, может быть, самой Татьяны, в Милкином окружении не осталось.

Татьяна получила самый любопытный вариант безумия. Нечто вроде сдвига 70-х. Школьная учительница, привыкшая к мелкам, цветам на окнах и сизым курицам в бумажных фунтиках, она так и не смогла адаптироваться к реальности. Реклама настораживала ее, ряды красных финских колбас вызывали нервную дрожь в коленях, а отсутствие социальных гарантий доводило до трепета. Как жить в стране, где не хватает денег на колбасу? Можно просто закрыть глаза, можно драть жопу на части в поисках заработка, а можно отгородиться молчаливым презрением, что Татьяна и сделала. К середине 90-х презрение так основательно въехало в ее жизнь, что реалии стерлись. Точно Пречистая Дева в изгнании, сидела она в своей крохотной светелке, глядела в окно, варила яйца и читала Блока. Иллюзию портил только муж, ухитрявшийся ловить пьяных чертей в промежутках между инфарктами.

– Они у меня в общем-то безобидные, – сказала мне Милка, подавая тапочки. – Только лучше не шуметь.

Из коридора нестерпимо разило лекарствами вперемешку с вареными яйцами, и, подавив невольную тошноту, я прошмыгнула в дверь.

Комната… Иногда комната может сказать о человеке больше, чем личный дневник, запрятанный под подушкой. Только комнаты формируются годами и никогда не придумываются. И даже если владелец хочет показать что-то, чего нет на самом деле, в комнате все равно найдется краешек обоев, который с головой выдаст лгуна.

Милкина комната ничего не скрывала. Наоборот, все, что могло быть выставлено, было выставлено, а все, что могло быть спрятано, торчало наружу, точно пружина из дивана.

В правом углу Милка была деревенская дура и хозяйка. Там стоял покрытый детским одеяльцем стол, с виды видавшим утюгом и стаканом с водой для глажки.

Посередине Милка была шалава и давалка. На зеркале висели облезлые цепочки, в вазах валялись расковыренные спичкой тюбики помады, а на комоде притулился прозрачный кулек с трусами. Трусы были нестерпимо телесные, в сероватых от носки катышках и с растянутыми резинками. Не желая терпеть Милкино нутро, я посмотрела налево.

Слева она была забытый Богом ребенок, с ситцевым покрывалом, драным мишкой под подушкой и Святой Марией через стенку.

– Чего пялишься? Пить будешь? – спросила Мила и выплеснула гладильный стакан в форточку. – Я тебе уже налила. Держи!

Я обросла ее знакомыми моментально. Переспавшая с половиной района Милка тут же углядела во мне выгоду и принялась таскать за собой: в качестве входного билета мои 176 не знали преград. Прикрываясь мной, можно было не только попасть куда угодно и занять VIP-места, но и не огрести по морде в особо сложных случаях. Милка это ценила, и если кто-нибудь из местной аристократии забывался и предпринимал попытки приблизиться к моему молодому телу, точно заботливая мамаша, она немедленно припечатывала неугодного. Пролетарский кулак был тяжел, и неугодные стремительно ретировались.

Была у нее и любовь.

На любви все и закончилось.

– Леша его зовут, – рассказывала мне она, сидя на диване. – Красивый он, но такой, блин, потаскун… Девок вокруг – не оберешься… Слушай, может, дашь мне свое платье поносить? Ты прикинь, какая я в твоем платье буду?

Я прикинула, сглотнула и пошла раздеваться. Нацепив мое платье, Милка принялась вертеться перед зеркалом.

– Что-то не очень… Даже не знаю, что бы еще придумать.

– Хочешь, я тебя накрашу? – робко предложила я.

Милка хотела. Разложив на коленках косметику, я посадила ее перед собой и принялась рисовать Милу новую. Собственно, тогда, трогая ее лицо подушечками пальцев и ловя прерывистое дыхание, я поняла, что она вовсе не такая взрослая и не такая сильная. И вообще не такая. Я думала о ее комнате и о ее месте, о расковыренных помадах и драных мишках. Я придумывала ее заново, точнее, не придумывала, а раскапывала. Как сумасшедший реставратор, углядевший за скучным натюрмортом драгоценный подлинник, я снимала слой за слоем, чтобы докопаться до истины. Я оттерла с нее восемь классов образования, соскоблила с глаз алкоголь, убрала с губ бесприютность… Даже пережженные ее рыжие волосы упокоились и были послушны моим рукам. Как запоздалая Афродита, выходила Мила из пены, и, невзирая, на то что за стеной ловил чертей дядя, а на кухне варились яйца, она была божественна.

Когда я подвела ее к зеркалу, она даже шарахнулась.

– Ты чего со мной сделала?

– Ну ты же хотела макияж? Тебе что, не нравится? – испугалась я. – Хочешь, я переделаю?

– Да нет, очень здорово, только непривычно. Леха выпадет.

– Ну так ты же этого и хотела? Ведь так?

– Так… Хочешь со мной вместе?

– Хочу, – ответила ей я. Я правда хотела.

До дома Лехи мы добирались долго: Милке жали мои сапоги, мне были велики ее ботинки. Когда мы наконец дошли до подъезда, она предложила выпить в тамбуре.

Водка жгла горло, и было очень холодно.

– Ты меня классно накрасила, – хвалила меня Мила. – Он точно охренеет. Сейчас увидишь.

Кое-как шкандыбая на моих каблучищах, она доползла до заветного хода. Я, как всегда, плелась сзади. Дверной звонок. Открытая дверь.

– Милка, ебенть! Да ты красавица! Трахаться пойдем?

Каждый скрип пружины их кровати резал мне сердце.

Каждый раз, когда она охала, мне хотелось умереть. Каждый звук в этом наполненном дешевым сигаретным дымом доме вызывал во мне боль. Не знаю, как это описать, но у меня было такое чувство, как будто я присутствую на брачной ночи любимой дочери и очень жалею о том, что не убила ее в утробе. Афродита сдохла, так и не появившись.

– Налей водички, – прибежала на кухню Милка. – И домой иди. Кстати, чем ты меня красила? Что за косметика? Ведь офигительно получилось, признавайся!

– Кремом для лица, – ответила я ей и хлопнула дверью.

– Не трепи-и! – крикнула мне вслед она.

Разрываясь от осознания собственной, никому не нужной правды, я села на ступеньку и заплакала.

О рекламе

Все-таки между женщиной и рекламой существуют тонкие и вместе с тем довольно деликатные взаимоотношения… Да-да, примерно такие же, как у вокзального лохотронщика и велотуриста из Нижних Мамырей. Речь идет о том самом случае, когда одна сторона надувает, а другая, понимая, что ее надувают, активно жаждет быть надутой.

Причем я думаю, что мы, женщины, гораздо глупее мамыринцев, потому что тем хотя бы баблосом перед носом трясут и сулят золотые горы…

Что же предлагают нам?

Вот, например, в последнее время предлагают открыть «панорамный взгляд».

У кого как, а у меня лично слово «панорама» вызывает исключительно «бородинские» ассоциации. Но косенькая блондинка по ящику со своими «предельно подкрученными» и «распахнутыми на 360» заставляет меня забыть о геометрических нелепостях и подойти к зеркалу. И хотя я прекрасно понимаю, что мои короткие ресницы не загнешь даже с помощью столярного клея, желание обзавестись блондинкинскими моргалками не дает мне покоя. В своем маразме я дохожу до того, что мне начинает казаться, будто корень всех моих катечкинских бед кроется в отсутствии панорамности взгляда. Дескать, будь у меня такие трагические окуляры, жизнь пошла бы иначе. Глядишь, и ребенок перестал бы есть собственные сопли, и мужу зарплату прибавили, и на маршрутке забесплатно покатали… Дневные рассуждения, как правило, сводятся к вечернему: «Купи-и-и, а то назавтра жрать не приготовлю».

Как вы понимаете, по вытряхиванию подарков я давным-давно могу мастер-класс открывать или лекции, к примеру, в МГУ почитывать, посему всякие мелочи типа косметики приобретаются мне незамедлительно и без брюзжания.

И вот тюбик с тушью у меня в кармане, и, запершись в ванной я начинаю накрашивать глаза, после чего долго терроризирую семью на предмет «как оно», «стало ли длиннее» и, вообще, «заметен ли эффект». Так как семья у меня к панорамности нечувствительная, я немедленно обижаюсь и опять ухожу в ванную.

Там, глядя на себя в зеркало, я тяжко вздыхаю и начинаю умываться. И хотя всем, опять же, понятно, что, даже если бы ресницы «распахнулись» не на 360, а на все 480, вряд ли это добавило бы пикантности моей рязанской харе, легче от этого не становится.

М-да… Мы их удлиняем, подкручиваем, «окутываем» и даже «доходим до их конца», но, пожалуй, радость только в том, что за все это время они не выпали.

Или вот, к примеру, шампуни.

Помнится, после родов посетила меня, Катечкину, страшная линька. Маминым советом «натереть голову лопушком» я осталась крайне, крайне недовольная, а оттого немедленно делегировала супруга в «Л'этуаль» с приказом приобрести приличный комплекс от выпадения волос. Приличия супруга развезлись ажно на 150 баксов, и от немереного количества баночек у меня резь в глазах началась. К комплексу выдавался путевой лист, в котором указывалось, что если я нанесу масло № 1, погуляю с ним полгода, после чего смою его молочком № 2 и гелем № 5, вотру в корни бальзам № 4, а в кончики – № 3, то у меня даже на локтях волосы вырастут. Естественно, никаких результатов я не увидела, но зато последующий месяц вопрос с досугом был решен. Вместо того чтобы, как обычно, ныть «своди меня куда-нибудь», с двадцати до двадцати трех вечера я старательно умащивала патлы. Честно говоря, этот процесс задолбал меня настолько, что, когда средства кончились, я даже обрадовалась и порекомендовала их всем своим подругам. В конце концов, не одной же страдать.

А отчего все мои беды? Неправильно, вовсе не оттого, что вы подумали, а от того, что они неправильно формулируют текст рекламных объявлений. Получается, что их тушь загибает абсолютно все ресницы, «Комет» оттирает абсолютно все плиты, и абсолютно у каждой девочки получится выкрасить волосы в супер-блонд. А все исключения – они типа по умолчанию.

Короче, о том, что к моей плите бессмысленно не то что с «Кометом», но и стопором подходить, мне никто не сообщает. И о том, что большинство оттенков цвета волос достигаются только в парикмахерской, танцующие вихрастые тетеньки из ролика рассказывать не хотят. Типа они-то седину закрасили, а остальное – не волнует.

Но это все мелочи, и неприятности прекращаются, когда ты отходишь от привычного «хочу, чтоб как у нее». Потому что «как у нее» никогда не будет, ибо она с рождения тока шпинат хавала и исключительно для того, чтобы ты «захотела».

Но вот как быть, например, с той же бытовой химией?

Рекламу видели, где бабетта на белый ковер кофе льет и потом все моментально оттирает «Ванишем»? Ни у кого не возникает желания тест-драйв провести? У меня, по правде говоря, тоже не возникало, но благодаря младенцу Фасольцу, давным-давно протестировавшему всю квартиру, других вариантов нет. Результат теста неутешителен: максимум, что может оттереть чудо-средство – это мелкую бытовую грязь. С пятнами от кофе, чая, соков, или уж тем более следами от клейких фасолькинских пюр вещество не справляется категорически. Как, кстати, с ними не справляются и абсолютно все порошки. Мне еще ни разу не удалось привести в чувство ни одну детскую кофточку без застирывания и замачивания. И чего-то я не думаю, что мой ребенок умеет оставлять необыкновенные пятна повышенной стойкости. Скорее они не совсем верно оценивают способности своих химикатов, а по-простому – лажают. И все бы ничего, если бы их лажа не отъедала значительную часть моего бюджета…

Короче, если бы пучеглазый вьюнош таки собрался не «к вам», а к нам, живым бы он, подлец, не ушел стопудова, и у белом бы его и похоронили.

Про ребенка

Как это ни горестно, но сегодня я окончательно поняла: все, что я думала (и продолжаю думать) о собственном киндере, – полная туфта и очковтирательство. Ничто из запланированного не получилось, не сбылось ни одного прогноза, и все мои «розовые» гипотезы рухнули одна за другой. А уж сколько их было, этих самых розовостей…

Начнем с того, что на девятом месяце беременности я была уверена в том, что у меня родится нечто из рекламы «Линора», – розовожопое, вполне себе очаровательное и агукающее по поводу и без. Сейчас с полной уверенностью могу сказать, что хотя то, что родилось, было не без прелестей, от «Линора» оно было далеко, и в рекламе его бы сняли навряд ли. Вот если бы кто-нибудь удумал рекламировать солидол, то мы бы, безусловно, обогатились… Но сумасшедших, к сожалению, не было. Видимо, твердая смазка прекрасно расходится и так. Впрочем, все вышеперечисленное не мешало нам думать о том, что Фасолей, – юный Аполлон, все, что он делает, – божественно, а если бы кто-то удумал бутилировать экскременты нашего отпрыска, то ему бы дали Нобелевскую за изобретение средства от облысения.

Через пару недель наша вера в Фасольца пошатнулась. Божество орало с утра до ночи, тратило семейный бюджет, а лысые за дерьмом не приходили. Чтобы укрепиться в начинаниях, мы углубились в книги по материнству. Материнство пообещало что «к двум месяцам ребенок начнет реагировать на погремушки». В качестве доказательства дитячьего интереса к пластику приводилась фотография благолепного младенца с целлулоидным поросенком. «Хо-хо», – сказали себе мы и побежали в магазин за свинарником. Стоит ли говорить, что к тому моменту, когда материнство планировало просветление, наш дом напоминал склад китайского контрфакта. Впрочем, уже через неделю стало понятно, что младенец с поросенком из учебника – суть лошара и не знающий жизни простолюдин. Настоящие божества никогда не оскорбляют свои руки непотребной пластмассой, а посему к игрушке должна прилагаться некая куражная обезьяна, которая и обязана отвечать за экшн. Так как денег на покупку специально обученного животного у нас уже не было, на сцену вышел папенька. И хотя роль примата далась ему не сразу, со временем он так освоил мастерство, что вполне может прокормить себя на этом поприще.

Чтобы окончательно не съехать с катушек и не дай бог не пропустить какой-нибудь судьбоносный момент в божественном развитии, мы вновь обратились к книгам. Обещанное не могло не радовать. «К полугоду ребенок начинает ползать и уже умеет сидеть», – рассказывал доктор Спок. Впрочем, о том, что к полугоду ползают и сидят исключительно халдеи и прочее жлобье, докторишка явно умалчивал. Божество «за здорово живешь» не сдавалось и за бесплатно не то что сидеть, даже голову поворачивать не желало. Посему все силы были брошены на поиск массажиста достойного быть допущенным к божественному телу. После уплаты 200 долларов чудо таки свершилось, и мы стали свидетелями Божьего промысла. И не важно, что Божество промышляло в основном ушными палочками, спичками и прочей дрянью, валяющейся на полу. Мы все равно были довольны. Ибо материнство утверждало, что от ребенка ползающего до ребенка ходящего – всего ничего.

В те далекие времена ребенок ходячий виделся нам чем-то вроде высшего идеала. Мы с умилением представляли себе младенца, чинно прогуливающегося по комнате и складывающего домик из кубиков. Мечты не замедлили себя явить. Явь оказалась страшной. Потому что на самом деле в вопросе «пошел или не пошел ребенок» хождение имеет весьма второстепенное значение. Гораздо важнее, куда ребенок пошел.

И если дети доктора Спока ходят кругами, изредка останавливаясь для тихих игр, то Фасолец предпочел модернизироваться в «Ф18 Хорнет» (3000 км/ч, высота 20 000 метров, «плевал я на твои игрушки, мама»). Что касается тихих игр, то они свелись к конспиративному поеданию кошачьей жратвы, вываливанию белья из платяного шкафа и обгладыванию классической литературы.

Кстати говоря, прогноз Спока о том, что к году ребенок обязан говорить не менее десяти слов, сбылся также весьма своеобразно. Потому что к году мы говорим 128 слов, а именно «на-на-на-на-на-на-на…», что вкупе с вытянутым указательным пальцем означает «дай мне, мамочка, вон ту херню, которую давать нельзя».

Без умственного развития тоже не обошлось. Конечно, пирамидки мы не собираем, но вот двинуть пирамидкой можем так, что ум наружу через уши вытряхнется. Думаю, «Чикко» бы чикнулось от такого применения собственной продукции, но к счастью, они о нас не знают.

О торговле

Надо сказать, весь последний месяц я отчаянно маялась гардеробом. Тухло лежащее на полках шмотье настроения не прибавляло, а вовсе даже наоборот – печалило и расстраивало. К концу месяца стало так плохо, что я поняла: надо действовать, и действовать решительно. Проблема была в общем-то небольшой и вполне преодолимой: требовалось всего-то убедить супруга в том, что надеть мне нечего (впрочем, как и всегда), а ломящиеся полки шкафа – не более чем иллюзия для впечатлительных. Так как я девушка во всех отношениях опытная и в прошлой жизни была не землекопом, как большинство, а сборщиком налогов, как избранные, ™ рекламная кампания «Подайте Катечкиной» развернулась весьма стремительно. В качестве оружия массового поражения была выбрана виды видавшая нафнафовская кофтейка с цветуечком на груди. Хрен его знает, кто в их свинской компании сей кофтец проектировал, но изделие прямо-таки создано для того, чтобы им супругу в морду тыкать и уповать на бесцельно прожитые годы…

Так вот, вооружившись кофтейкой, цельную неделю устраивала я репризы и прочие театрализованные выходы. Экспромты даром не прошли: к концу срока супруг окончательно уверовал в то, что кроме кофточки, надеть мне нечего, а «лягушонка в коробчонке» – вовсе даже не сказочный персонаж, а вполне реальная катечкинская биография.

Так я оказалась в Манежке.

Покупки отчего-то не задавались: терзаемая типично нищенской проблемой «чтобы такое отоварить, чего еще не было», грустно ходила я между рядов и кляла злую судьбу. Как большой печальный пароход, плыла я в толпе розовых мокрощелок, и не было мне выхода… Под конец меня взяла такая злость, что, казалось, еще секунда – и, плюнув на все условности, куплю себе розовое пальтецо и какую-нибудь поросячью шляпку с копытцами для комплекта. Ан нет!

Оно висело в соседней секции! Чудное черное пальто в облипку, до колена, с офигительными шерстяными рукавами.

Существенных минусов было только два: во-первых, пальто стоило дороже 500 долларов, и, приобрети я его, мне пришлось бы завтракать исключительно соевыми сосисками. (Правда, изделие было настолько прекрасно, что, честно говоря, я бы и кошачьим дерьмом ради него трапезничала…) Но второй минус был значительнее – к пальту требовался комплект в виде сапожек, юбки и сумки. И вот если бы эта метелка, продавщица, держала свою пасть закрытой, то была бы я, Катечкина, в пальте. Так нет же ж, ее понесло (чему их там только учат, засранцев)… Как раз когда она подошла к тому, что «на шею неплохо бы шарфик», цветом лицо супруга сровнялось со стенами, и стало очевидно, что, в отличие от меня, кошачьим дерьмом он закусывать не будет.

В последней, отчаянной попытке я попыталась было сказать Диме, что обойдусь одним пальто, брошу курить и стану накрывать на стол топлес, но все было бесполезно. Ученый муж слишком хорошо помнил историю покупки курточки с номерами, которая потянула за собой порядка двух десятков вещей, и поэтому из секции испарился как Мерлин-волшебник.

«У-у-у, сука», – как всегда, подумала я и приготовила супругу страшную катечкинскую месть. Военная хитрость была проста, как все гениальное: если вражина не желает сдаваться и бой «в лоб» выигрывает, то надо заходить с тыла. Главная фишка заключалась в следующем: если супруг не готов к покупке пальто, требующего сапоги, то нужно приобрести сапоги, требующие пальто. Поздравив себя за находчивость, решительным шагом направилась я к обувной секции и, невзирая на презрительное мужнино мычание про девицу-кавалериста, тут же отоварила себе прекрасные замшевые сапожищи до колена.

План мой удался: Дима понял, что он та самая хрестоматийная баба, «купившая порося», только на выходе из отдела, когда «порась» был надежно упакован в коробку и перевязан бечевкой.

Добить противника я решила тут же, на месте, чтоб долго не мучился.

– Хм… Сапоги, конечно, прекрасны, но ведь ты сам понимаешь, что мне их просто не с чем носить, – радостно сообщила я и повернула было к секции с пальто.

И вот тут в сотый раз мне пришлось убедиться в неоспоримой истине – врага недооценивать нельзя ни при каких обстоятельствах.

– Носить, говоришь, не с чем? – невозмутимо спросил супруг. – Ну, давай тебе юбочку купим или брючки какие..

Поразившись такой неслыханной наглости, я сникла и поплелась за ним, справедливо рассудив, что брючки – это лучше, чем ничего, а брючки вкупе с сапогами только укорачивают мой путь к вожделенному пальтецу.

Перемерив добрую сотню шкар и оставшись неудовлетворенной, я отправилась в галерею «Аэропорт», чтобы продолжить шопингтам.

Чудо-продавщица была найдена мною в одной из секций, где мне хватило ума спросить: «А не поможете ли вы мне с выбором брюк?»

Вообще, тут, наверное, нужно начать с внешнего вида, благо там есть о чем сказать. Выжженные намертво волосы, завязанные в хвост, золотой зубок во рту и забавный окающий говор сомнений в том, что передо мной брючный гуру, не оставляли.

Принеся мне первую пару брюк и услышав, что они не подходят, чудо сказало первую сакраментальную фразу:

– Ну, вы же хотите быть стильно-модной? Сами же понимать должны!

В ту же секунду чувство, что я ничего не понимающий в шкарах лыковый лапоть, возникло и растеклось по моим венам. Подавив первый порыв отправить тетеньку ТУДА, я довольно вежливо сказала:

– Я, кажется, понимаю, только вы все равно что-нибудь другое принесите.

– А чем вам эти не нравятся? У меня в таких все подружки ходят!

Глядя на золотой зуб, я сглотнула. Только дуло пистолета между лопаток заставило бы меня приобрести изделие, в котором шлялись товарки чучела.

– Нет, вы уж, пожалуйста, что-нибудь другое, – все так же вежливо сказала я.

– Эх, ну раз вы не хотите быть стильно-модной… – разочарованно протянул «зубок» и поперся за очередными портками.

Примерив их, я сообразила, что они, может, и не плохи, но вот под сапоги не подходят категорически, о чем не замедлила сообщить продавщице.

– Ну и что, что не подходят? – строго спросила у меня она. – Зато сидят хорошо.

– Вы знаете, на мне все обычно сидит неплохо, – начала звереть я. – Но я ищу брюки ПОД САПОГИ!

Ответ сразил наповал.

– Все модели, которые остались, скучные… их только двадцатипятилетние носят. Чего вы стильно-модных-то не хотите?

Вот тут я озверела.

– Знаете, девушка, – прорычала я ей, – во-первых, мне двадцать пять будет меньше чем через шесть месяцев. А во-вторых, ваши стильно-модные штаны практически пережиток. Их уже года два как носят, так что выдохните.

– Ну что вы так нервничаете, честное слово, вот мои подружки…

– Своих подружек с кем-нибудь другим обсудите, пожалуйста. И принесите мне брюки, а то позову администрацию, – начала шуметь я.

Почувствовав недоброе, «зубок» скрылся и через пять минут припер то, что требуется.

Если вы думаете, что на этом дело кончилось, то глубоко заблуждаетесь.

Нацепив штаны, я вылезла из примерочной, чтобы продемонстрировать выбор супругу.

Реплика сзади добила меня окончательно.

– Ну вот и посмотрите на нее теперь! Правда ведь, другим человеком стала! – раздалось из-за моей спины.

Разглядев во мне другого человека и сообразив, что от этого «другого» хорошего ждать не следует, супруг немедленно потащил меня к кассе, во избежание последствий.

Так я осталась без пальто, но с сапожками. Единственная радость во всей истории, что годовщина свадьбы не за горами, а луну мне еще лет в пятнадцать подарили, поэтому второй раз не прокатит…

Про недуги

Что бы вам такого написать… Прямо и не знаю, с чего начать. После летнего отпуска вдруг вздумалось поболеть. Хворалось со вкусом и на широкую ногу – деньги закончились аж на томографии.

– Это ведь мозги в разрезе увидеть можно. Если какая опухоль – так она сразу как пятно проявится, – ободрял меня супруг. – При современной медицине кусок оттяпать – нефиг делать. Ей-богу, не понимаю твоих волнений.

– Это кому как, любимый. Вот, к примеру, если у тебя правое полушарие секвестировать, то действительно никто и не заметит – подумают, что усы сбрил… а мне все-таки ребенка воспитывать… – расстраивалась я.

Собственно, за подобными диалогами как-то совсем незаметно пробежало лето.

Лечили меня по-разному. Впрочем, ничего оригинального. Мама сношала мозг ЗОЖем, и коты до сих пор гадят на лечебники вперемешку с «Целебными письмами». Достопочтимый сюпруг выбрал привычную свою тактику, а именно: мантра «ни-хрена-с-тобой-нет-ты-здорова-как-лошадь», перемежающаяся с ежедневным «ну а посудку сама вымой, тебе отвлечься полезно». И пожалуй, только бабушка была изобретательна: ее угрожающее «рак мозга, а что ты хочешь? – дедушка твой тоже чудил» слышится мне и по сей день.

Короче говоря, к концу июля я точно знала, как зовут моего рака, сколько стоят модные половинчатые гробы и каким образом можно вылечить СПИД с помощью перекиси водорода.

Вооруженная знаниями, я отправилась по врачам.

Платная медицина обрадовалась.

– Так-с, тахикардийка, давленьице, удушье, – радостно записывал врач. – А шума в ушах нет?

– Нет, – ответила я, но, заметив потухший взор эскулапа, тут же поправилась: – Зато есть ком в горле.

– Большой? – тут же оживилось светило.

– Ага, отличный ком. Да и в ушах, наверное, тоже неладно – я просто внимание не обращала.

– А надо было бы обратить, барышня, – посерьезнел доктор. – Может, вы еще чего-то недоговариваете?

– Нет, вроде бы у меня только ком из дополнительного. Но вы запишите про шум… Кто его знает.

– Ладно, – смилостивился он. – Начнем с анализов. Нужно проверить организм в целом.

К разочарованию доктора, в целом мой организм оказался не так уж и плох. За 30 баксов стало очевидно, что у меня нет эпилепсии, за 20 – что хвост и рога грозят мне только после сорока, а за 70 в моем мозгу отыскали какое-то офигенское излучение, которое говорит о моем могучем интеллектуальном развитии. Последний анализ мне понравился особенно, и еще целых четыре вечера я тыкала Диму мордой в диаграмму со словами «теперь ты понимаешь, чья обязанность выносить мусор?».

Откровенно говоря, я бы и по сей день развлекалась, если бы не сердце.

– Понимаете, барышня, ваше сердце проверить сложно, – печалился врач. – А ведь вполне возможно, что проблема именно в нем. Вот если бы вы, к примеру, были пожилого возрастало это запросто: что ни день, то инфарктик, во время инфарктика кардиаграммка – и вот нам уже и диагнозик. А в двадцать пять инфарктика нет, поэтому кардиограммка бесполезна.

– Так что же делать? – опечалилась я.

– Не переживайте, – успокоил меня доктор. – Специально для вас можно сделать один анализик. М-м-м-м… через организм пропускают специальный разряд, который м-м-м… симулирует сердечный приступ, а во время разряда с помощью зонда снимаются показания… Зонд глотать, конечно, неприятно, но зато… Всего каких-то триста долларов, и мы узнаем, что у вас…

– Мне надо посоветоваться с родственниками, – ответила я и принялась терзать мобильный.

Первым и последним же адресатом стала бабушка.

– Охренели тама! Это ж надо думать? За триста баксов зонты жрать во время инфаркта! Ты жри, а они дачи на Канарах, значит…

Как раз когда трубка стала изрыгать проклятия в адрес руководящего состава клиники поименно, я нажала на сброс.

Бесплатная медицина была скупа на слова, как, впрочем, и все бесплатное.

– Вегето-сосудистая дистония. Кофе, спиртное, сигареты и прочие раздражители исключить. Больше ничем помочь не можем.

После взятки в размере 300 рублей невропатология смилостивилась. Мне разрешили кофе, курево, «отвлекающее занятие» и реланиум. Добавив еще сотню, я получила воскресное пиво, и довольная собой (все-таки легальное бухалово за стольник не на каждом углу продается) отправилась домой.

Дома, немного поразмыслив над ситуацией, я пришла к выводу, что грех этой самой ситуацией не воспользоваться.

– Еще неизвестно, что со мной, Дима, – скорбно сказала я мужу. – Но болезнь самая серьезная. Даже прописать ничего толкового не могли. Посоветовали какое-нибудь отвлекающее занятие… напоследок.

Лицо мужа изменилось и стало напоминать позавчерашнее пирожное. Почувствовав, что супруг вот-вот посоветует мне «отвлечься» выносом кошачьего сортира/я пошла ва-банк.

– Знаешь, а может, мне лучше все-таки тот анализ за триста баксов сделать? Там у них еще куча всего есть… Кажется, еще почки не проверены… А то что-то не верю я этим совковым больницам.

– Да нет, тебе и правда отвлечься нужно, – печально сообщил супруг.

Дичь попалась, ловушка захлопнулась, повар плюнул в гамбургер.

– Хорошо. Тогда будем делать ремонт, – сказала я и кровожадно ухмыльнулась.

С этого момента и начнем.

У моего дедушки (того самого, который чудил) было любимое выражение.

«На хера волку жилетка, по кустам ее трепать», – говаривал мой дедуська.

Я двадцать пять лет живу на этом свете, и все двадцать пять лет проклятый жилет не дает мне проходу.

Дальше будет мат.

Вот была у меня фатерка. Еще три недели назад вполне сносная – обои почти не отклеивались, краном не воняло, тараканы здоровались, а если дыру в канализацию заткнуть – вообще рай и благолепие. Да, по правде говоря, мне по фигу, если бы не дитятко – так я бы тут еще сто лет прожила, в конце концов, счастье – оно не в пластиковых окнах.

Черта с два!

У одноклассников – ремонт. У подружки – кухня новая. А у меня, блин, только вежливые тараканы и (как оказалось) хитрожопое излучение в мозгу.

Короче, добро на ремонт мне дали только с тем условием, что я сама ремонтом занимаюсь и больше никого в это дело не впутываю. У Димы деньги, у меня динамо в заднице, так что, по сути дела, все по-честному.

Первым делом нашла строителей. Из плюсов – родственники, недорого, с опытом. Из минусов – родственники, дешево хорошо не бывает, опыт по старопердунским квартирам.

Строители:

– Въедем в пятницу, Катерина. Пакуй вещи и присматривай новую кухню.

Итак, понедельник-пятница.

Как подорванная бегаю по помойкам и собираю коробки. К пятнице процесс закончен. Жить в квартире нельзя, зубная щетка хрен-его-знает-где.

Пятница-суббота.

Строители:

– Переезжайте. В субботу завожу бригаду.

Уезжаем к моей мамаше. На словах просто. На деле – хуже. Поганец Фасолец оброс барахлом, и кое-как влезаем в две машины. У мамаши срач. Зубная щетка хрен-его-знает-где.

Суббота, вечер.

Строители:

– Не получилось. Приедем в понедельник.

Разгребаю мамашин срач, с горем пополам устраиваюсь, черт-с-ней-с-зубной-щеткой. Дима в шоколаде – мать с ребенком, я на кухне, Сам у телевизора. Из плюсов – мы ужились, из минусов – ненавижу маму, Диму и Фасольку.

Две недели.

Живем у мамы. Дементий и Фасолька мордеют, мама забыла, как включается плита. Понимаю, что родилась не там, вышла замуж не за того и, к сожалению, ухитрилась родить ему подобного.

Суббота.

Знаете, как испортить покупку новой кухни жене? Рассказываю. Долго-долго выбираете кухню, еще пару часов обсуждаете, где что будет, опосля дополняете дело каменной столешницей и увозите супругу домой. Диалог по дороге:

Она. Девочка-продавальщица – супер. Так долго с нами возилась. Теперь я спокойна.

О н. Ага, девка забавная, у нее татуировка на заднице.

Она. Г-г-где?

О н. На правой ягодице.

Убью урода.

Воскресенье.

Строители:

– Катя, ты извини, но теперь точно… Мы только в ноябре сможем начать.

Возвращаемся домой.

Итак, сентябрь, пять утра, светает. Зубная щетка хрен-его-знает-где. (Впрочем, и все остальное по коробкам.) Сижу на диване, поджав ноги. Ремонт – через месяц.

Пепел стряхиваю на справку из больницы.

Угу.

Пью, курю, а по утрам – бадья кофе.

Потому что зло и нервно. Никаких давлений, тахикардии и прочего. Нос холодный, настроение паскудное. Не болею.

Выздоровела.

Из зеркала лыбится Катечкина.

Ур-р-ра!

Да, кстати… Фасолец научился говорить «пистуй».

Но это не то, что можно подумать. Просто сок кончился.

Про дежурных идиотов

В жизни каждой женщины должен быть хотя бы один дежурный идиот, воспоминания о котором вгоняют в тоску и заставляют философски относиться к заскокам нынешнего бойфренда. Честно говоря, мой собственный бестиарий настолько многообразен, что выбрать из него уникума достаточно сложно. Тут были и «борцы с курением и красным лаком для ногтей», и желающие забрачеваться опосля первой свиданки, и даже один поборник чистоты речи затесался.

Даже не знаю, о ком и рассказать.

Хуже всего, конечно, спортсмены и военные. Так, один курсант из Суворовского мог меня часа по три кряду на бульваре выгуливать. Ему-то хоть бы хрен – он на караулах по полдня стоит и посему имеет весьма морозоустойчивую жопу. А то, что моя задница военному делу не обученная, ему даже в голову не приходит. У них, у военных, режим: от забора до заката. Со спортсменами еще чище. Гулять, конечно, нигде не надо, но три часа на бульваре просто-таки мышиный писк по сравнению с тремя часами спортивного зала, затраченными на просмотр какой-нибудь длиннющей тренировки. Помнится, сидишь, за перилки держишься, а в голове совершенно неспортивная мысль о том, что «только бы тебе, козлине, в первом раунде насовали, тогда к 19:00 домой успеем».

Ну да это все лирика. Потому что заглавного своего идиота я все-таки вспомнила. В миру его звали Павел Николаевич Грищук, во дворе – Пауль, а у меня дома не иначе как Дрищук. Вообще, когда-то у меня был пост о том, что мечты-всей-жизни не должны реализовываться. Во-первых, стимул теряется, а во-вторых, осознание того, что всю собственную жизнь вы мечтали о каком-то дерьме, оптимизма не прибавляет. Так же получилось и с Пашей.

Не помню, каким именно ветром его занесло в нашу компанию, зато отчетливо помню, что ценностей у Пауля всего две было. Первая – недюжинный рост, а вторая – ничем не мотивированная любовь к подруге моей Вобле. Совокупность этих выдающихся качеств довольно долго не давала мне покоя и приводила в крайнее недоумение. Дело в том, что в Вобле не было ничего примечательного, окромя прозвища. Последнее приклеилось к ней за меланхоличный нрав в сочетании с нулевым бюстом и некоторой вытаращенностью взгляда и отклеиваться не желало, хоть ты тресни. Мы делали ей макияж, засовывали подплечники в лифчик и даже челку красили пергидролем – рыбный имидж оставался непоколебим. Поэтому Паша, избравший Воблу объектом обожания, немало удивил девчачий консилиум.

Любовь продолжалась четырнадцать дней. К концу второй недели, когда Вобла совсем захорошела и перестала пахнуть окияном, во мне проснулся отравитель. Я поняла, что, если немедленно не уберу эту зарвавшуюся рыбину с горизонта, никакой жизни мне, Катечкиной, не будет. И пока остальные девочки радовались счастливой судьбе подружки, я рыла глубокую яму, чтобы определить туда вновь сложившуюся ячейку общества и смачно плюнуть на крышку гроба.

И вот знаете, что я вам скажу? Чужого брать нельзя. Будь то хозяйская коза, филиал Швейцарского банка или подружкин воздыхатель. Если оно не твое – лапы прочь, соседским караваем сыт не будешь.

Ну да это все опять же лирика.

Действовать напрямую было нельзя. Настоящая женская дружба предполагает излитие яда исподтишка, а лучше даже ночью. Ночью я и воспользовалась. Дело в том, что у Воблы была чрезвычайно нравственная бабушка, которая устанавливала время досуга до 23:00 и ни минутой позже. Стоило задержаться хоть на секунду, как старушенция тут же выползала на мостик и громко орала: «Таня-я-я-я, домо-о-о-ой», вколачивая последний гвоздь в и без того фиговый имидж своей внучки. Так вот, дождавшись, когда Вобла с Паулем попрутся к дому, точно змий-искуситель поползла я по их следу. План захвата цели был прост: «случайная встреча – пойдем погуляем – у меня такая тяжелая жизнь – на самом деле я конечно же одинока – а та армия жаждущих, которая завтра набьет тебе морду, сделает это вовсе не из за меня – про суку придумали злые враги – как повезло Вобле, что она встретила такого замечательного человека, – на моем пути попадаются одни мерзавцы – им никогда не понять моей тонкой души – иной раз я не хочу есть детей, но так уж получается – про суку придумали злые враги – нет, как все-таки повезло Вобле».

Когда порядком облапошенный клиент скурвился и сказал, что всю свою жизнь, все эти долгие и сложные семнадцать лет искал только меня, а Вобла была лишь случайным эпизодом на фоне нашей судьбоносной встречи, я поздравила себя с окончанием репризы и искренне пожалела об упущенной театральной карьере.

– Ах, что же мы теперь будем делать? – захлопала я глазами. – Неужели ты думаешь, что я могу так поступить со своей подругой?

Должно быть, витавшие над моей головой демоны от смеха наваляли Паулю за шиворот, потому что в эту самую секунду он взял меня за руки и трагическим голосом сказал:

– Катюшенька, не переживай. Тебе и так тяжело. Лучше я сам с ней поговорю.

– Да, милый, наверное, это лучшее решение, – всхлипнула я, подумав про себя о том, что, когда разъяренная Вобла будет драть Ромео волосы и царапать окуляры, только последний идиот возжелает находиться рядом.

– Наверное, Татьяна поймет.

Татьяна не поняла. Впрочем, это неудивительно. Удивительно, что, невзирая на меланхоличный нрав, Вобла развила бурную деятельность, подключив к процессу моего экс-бойфренда и парочку сочувствующих. Короче, когда Ромео заявился ко мне наутро, его лицо напоминало дыню-«колхозницу», по которой проехал фашистский «тигр». Впрочем, сотрясение мозга любви не помешало, а вовсе даже наоборот.

– Я, Катюша, жизнь за тебя отдам, – прошипел Ромео и сделал поступательное движение вперед.

«Еще и идиот», – подумала я и зажмурилась.

К сожалению, в те времена я не знала, что «еще и идиотов не бывает», ибо идиоты – они от рождения и до вставной челюсти кукушат ловят.

Реабилитироваться в глазах компании и оправдать покражу бойфренда у подруги можно было только одним способом, которым я и воспользовалась. Заявившись к друзьям на следующий день, я громогласно объявила, что отныне Дрищук – моя любовь, официальный бойфренд и если я о чем-то в этой жизни мечтаю, так это забрачеваться с Дрищуком и народить немереный выводок Дрющенят. И хотя при последней фразе меня скривило, а демоны сверху захохотали еще громче, моя пламенная речь была принята одобрительно, и даже Вобла кивнула. Правда, в мужской части общества новость приняли по-своему, и Пауль несколько раз словил по разгоряченной любовью физиономии, но тем не менее «в отверженные» мы не попали.

Так началась моя ужасная жизнь с Дрищуком.

Больше всего ему нравились длительные пешие прогулки, уменьшительные названия и различного рода кровавые истории.

– Заинька, – говорил он, закатывая глаза. – Ты водички не хочешь?

– Сам попей, может, поможет, – отвечала ему я. – Ну какая я тебе Заинька?

– Злая Заинька, – лыбился Дрищук и хватал меня за задницу.

К концу недели у меня и правда начали появляться какие-то заячьи мысли в духе «вырыть норку, пукнуть и сдохнуть», но Пауль не желал этого замечать. Точно тень отца Гамлета, дежурил он на моем мостике и не исчезал до тех пор, пока я не выходила на встречу.

– Чтобы тебе провалиться, Воблища, – скрежетала я зубами, выламывая дыру в соседском заборе, дабы убежать от Большой Любви огородами.

Но огородов Любовь не страшилась и мою лазейку обнаружила довольно быстро. Если вы думаете, что такое презрительное мое поведение пробудило в нем хоть какую-то злость, глубоко заблуждаетесь.

– Хитрый Зяйка, – засюсюкал Паша. – А я тебя нашел.

– Эх, лучше бы ты кого-нибудь еще нашел, – проскрежетала зубами я.

– Чего?

– Паш, может, нам расстаться? Мне кажется, мы не совсем друг другу подходим, – начала было путь к отступлению я и даже засунула задницу назад в забор.

– Конечно, я так и думал, что ты не захочешь встречаться с калекой, – вздохнул Ромео и сделал шаг назад.

Слово «калека» повисло в воздухе, и мне стало дурно.

– А чё с тобой, Паш? – спросила я, тем самым совершая Вторую Критическую ошибку.

Истории, поведанной мне Дрищуком, мог бы обзавидоваться весь индийский синематограф, а может быть, и Голливуд. Поздно ночью, когда геройский Дрищук с приятелем возвращались домой, на них напали бандиты. Бандиты были злы, голодны, одноглазы и все, вплоть до последнего, жаждали кровного дрищуковского капитала. И пока подлый дрищуковский приятель бежал с поля брани. Смелый Дрищук впалой своей грудью защищал накопленное, и четверым мало не показалось. Пятый же бандит, самый злой и матерый, вытащил из кармана огромную монтировку и изо всех сил опустил ее на спину героя. Падая ниц, поверженный, но не сдавшийся Дрищук успел-таки наказать обидчика, вырвав ему правую ногу и левую руку, но геройская спина уже была сломана.

– Перелом позвоночника? – ужаснулась я и всхлипнула. – Что ж ты раньше не сказал?

– Не хотел тебя расстраивать, – вздохнул Дрищук и потупился.

В этот самый миг, где-то там, на небесах, проступила моя катечкинская совесть. Совесть была маленькая и сухонькая, а в ее руках болтался черно-белый рентгеновский снимок, на котором отчетливо виднелся дрищуковский позвоночник с зияющей трещиной. «Доколе?» – спросила у меня совесть и погрозила пальцем.

– Прости, – прошептала я и всхлипнула еще раз.

Начавшаяся по новой пытка стала еще более изощренной.

Ибо теперь при каждом удобном случае Дрищук охал, хватался за тощее свое тело и грозился потерять сознание. Все остальное время он старательно рассказывал жуткие истории «из жизни» со слезой в голосе и затравленностью во взгляде.

Самым популярным дрищуковским рассказом была поучительная история о глазике.

Согласно повествованию, у Дрищука имелся друг-каратист, у которого на соревновании выбили глаз.

– Гриша встал, а глаз болтается, – страшным голосом вещал Дрищук. – Прямо на уровне щеки повис… Девушка евойная в шоке, прямо в шоке… Визжит вся…

Дальше Дрищук делал драматическую паузу для плача, после чего неизменно спрашивал у меня «и вот как ты думаешь, что дальше было?».

– Помер, наверное, – каждый раз ужасалась я.

– А вот и нет, – торжествовал Дрищук. – Тренер ему глаз на место вкрутил. Даже скорую вызывать не пришлось…

– Таки помер? – вновь ужасалась я.

– Да нет, не помер он. Домой пошел. С девушкой конечно же.

– А потом помер, да? – продолжала упорствовать я.

– Да нет же, – морщился Дрищук. – Он даже соревнование выиграл, и только потом домой.

– И уж дома-то, понятное дело, пом…

– Живы все! – взвизгивал Дрищук и хватался за позвоночник.

Вообще, надо сказать, что «эффектная смерть друзей» в Дрищуковом эпосе занимала отдельное место. То, понимаешь ли, на дружбана каток наедет, то вдруг груз какой сорвется, а то в цинковом гробу домой из Афгана делегируют. Правда, за каким хером пятилетних дрищуковских друзей в Афган направляли, я до сих пор не пойму… Ну да это и не важно.

К концу второго месяца любви у меня начались видения. Выбитые глаза, размазанные по асфальту мозги и укоризненный дрищуковский позвоночник снились мне изо дня в день, лишая покоя и сил.

Свет в конце туннеля забрезжил, только когда у Дрищука началась практика и он должен был свалить в город.

Свой отъезд в Москву Дрищук обсуждал целую неделю, и в день разлуки долго выл у меня на плече, сетовал на злую судьбу, предлагая пожениться сразу же по приезде. Наобещав Дрищуку золотые горы, я закрыла за ним дверь и посмотрела на небо.

Небо было темным, звездным, и в этом прекрасном небе моя катечкинская совесть выглядела бледной и незначительной, а рентгеновский снимок в ее руках отчего-то напоминал журнал «Мурзилка».

– А пошла ты, – сказала я совести и ровно на следующий вечер собралась на прогулку.

И вот представьте себе – август, яблоки падают, до школы еще далеко, а главное – Дрищук черт знает где, и в обозримом будущем его не предвидится. Я даже не сразу к друзьям поперлась, захотела немножко погулять по улице, чтобы сполна насладиться одиночеством и свободой. Часа полтора шарилась и, когда стало скучно, пошла к своим. В компании моей тоже ничего не изменилось, разве что зараза Вобла начала подкатывать к моему экс-бойфренду, но, судя по его печальной роже, Вобле не светило. Тем временем на улице стало холодать, и, приняв водки, я решила отправиться домой за кофтой, дабы не пугать бабулю пьяным визитом за полночь. Дойдя до собственного дома и пожевав мяты для маскировки, я поднялась на крыльцо и открыла дверь.

На столе стояла тарелка с мясом и салат, а за столом сидел Дрищук с вилкой в руках.

– Сюрприз, Зайка!!! – радостно завопил Дрищук и кинулся мне навстречу.

– У-у-у тебя же практика, – промямлила я, вцепившись в край стола.

– Да я тут выяснил, что из Москвы на электричке туда-обратно всего каких-то три с половиной часа! Я теперь к тебе каждый день приезжать буду. Ты рада?

– Безумно, – процедила я и выскочила в коридор.

В коридоре стояла бабушка. Она заваривала чай и как-то по-идиотски улыбалась.

– Какого хрена?! – обрушилась я на бабушку. – Какого хрена ты его принимаешь, когда меня нет дома?!

– Во-первых, человек издалека приехал, а во-вторых, у него позвоночник сломан, – сложив губы куриной жопкой, прошептала бабуля. – Ты не переживай, я ему не сказала, что ты гуляешь. Он думает, что ты у Наташки сидишь. Так, глядишь, и женится.

Я взвыла, и ноги сами понесли меня к Вобле.

– Танька, ты только меня не убивай, пожалуйста, – заплакала я, когда Вобла выползла в сад. – Я твоего Дрищука вообще никогда не любила… А теперь не то что не люблю, а даже смотреть в его сторону не могу.

– Да я знала, – ответила мне Вобла, – ты только не плачь.

– Миленькая, я не могу с ним больше, я, кажется, помираю, сделай хоть что-нибудь.

– Так, а в чем проблема? Ты пошли его на хрен, хоть сегодня же.

– Он же этим летом спину ломал. Как его пошлю? Вон и бабушке про позвоночник нажаловался. Теперь сидит у меня дома, картошку жрет и чаем запивает.

– К-какой позвоночник? – уставилась на меня Вобла.

– Ну, который ему в мае бандиты перешибли.

– Какие бандиты?! – еще больше удивилась Вобла.

– Злые, наверное, – всхлипнула я.

– И давно это с ним? – продолжала любопытствовать Вобла.

– Ну что же ты за дура, я говорю, с мая!

– Сама ты дура, Катя. Никакого перелома у него нет.

– А что тогда есть?

И тут Вобла поведала мне правду. От дрищуковского эпоса правда отличалась разительно, поэтому была еще более вопиющей, чем я могла себе представить. Темные подворотни со злыми бандитами оказались происками дрищуковской фантазии. А роль треклятой монтировки исполнял велосипед торговой марки «Взрослик».

– Да он нажрался вхлам. И кататься поехал, – рассказывала мне Вобла. – У церкви горку знаешь? Ну вот, он на этой своей дряни разогнался во всю дурь, а в самом низу обнаружил, что руль у него в руках остался.

– И что, спину поломал? – съежилась я.

– Да нет, ни хрена он не сломал. Штаны на жопе порвал, сотрясение легкое заработал и звездюлей от родителей получил. Его мать потом на всю улицу про разодранные портки орала. Ты что, не слышала?

– К сожалению, нет, – сказала ей я и зачем-то опять посмотрела на небо.

На небе была моя катечкинская совесть, и в ее тощих ручках болтался ржавый велосипедный руль. Руль выглядел сиротливо и совсем-совсем не внушительно.

– Ты прости меня, Танька, – еще раз сказала я, показала небу кукиш и пошла в противоположную от дома сторону.

Про прическу

Все-таки самое главное в человеке – это ни фига не прическа.

А жаль. Потому что с нынешней прической я могу по жизни маршем топать и на мелочи не отвлекаться.

Парикмахерский шедевр приключился предсказуемо, по тысячелетиями отрабатываемой женской схеме:

В девять утра мне подумалось, что жизнь прожита впустую.

К двенадцати я выяснила, кто в этом виноват.

В тринадцать я сняла с виноватого 300 долларов.

И уже к 15:00 стояла у дверей парикмахерского салона с целью стать королевой мира посредством химии вертикальной.

Развитие сюжета тоже прошло без неожиданностей. По приходе в цирюльню выяснилось следующее:

A. В королевы мира тут не записывают. Во всяком случае, по субботам.

Б. Вам химию нельзя делать – волосы тонкие, могут испортиться.

B. А давайте лучше отрежем прямую челку в египетском стиле. Сейчас это очень модно.

Так как сюпруг произлегал дома, зеленые человечки молчали, а душа жаждала перемен – вопрос с челкой решился единосекундно.

Распространяться о том, как в последующие дни Катечкина безуспешно искала Египет в зеркале, я не буду. Это в общем-то не главное.

Главное в том, что вместо одной «прически древнеегипетской» у меня получились две прически новорязанские. Так, скажем, если послушаться совета парикмахера и добиться гладкости волос и челки с помощью фена, а опосля прогуляться в сторону Ленинградского шоссе, то можно заработать квартиру в Бибереве или перерезанное горло в Люберцах. А если совета парикмахера не слушаться и ничего не укладывать, то получается причесон с весьма лаконичным названием «Тузик сыт» (потому что таким добрым, преданным и лишенным низменных страстей лицом в этой жизни, пожалуй, только сытый Тузик и похвастается).

Как вы понимаете, выбрать из этих двух вариантов один возможности не представляется.

Например, позавчера встречалась с мамой у метро. Перья начистила, Фасольца к коляске привязала, приехала и стою. Минуту стою, две стою, на третьей подходит милиционер.

– Ваши документы, гражданка.

– А по какому поводу? – спрашиваю и Фасольцем в милиционера тыкаю. – Я же на террористку вроде не похожа. Ребенок вот у меня, опять же…

– А может, вы этого самого ребенка украли у кого-нибудь, – трясет рацией мильтон.

– Фигасе, шуточки, – расстраиваюсь я. – Это мой собственный ребенок. Он вам сейчас сам скажет чей он. Кто здесь мама, Тимочка? – нарочито громко спрашиваю я у Фасольца.

– Мама каова, – незамедлительно отвечает киндер и тычет пальцем в мою сторону.

Нет, граждане, я не на этом месте оскорбилась. А на том, когда мент взял под козырек и, осклабившись, ушел. Типа личность установлена, документов не треба – чего уж там церемониться.

Кстати, Фасоличья выходка объяснение имеет самое что ни на есть невинное. Накануне встречи с бабкой мы учили «детей животных» – телят, жеребят и т. п. Уж не знаю почему, из повторенного сто пятьдесят раз «мама-корова, сын-теленок» ребенок запомнил только первое.

Единственное, что радует – в словосочетании «папа-козел» детство ни одной буковки не теряет, уж мама постаралась. Сакральное знание посетило Фасольца в тот момент, когда мы с ним вместе ожидали папеньку с работы, так как он (папенька) обязался отвезти нас на дачу. Истина открылась в 22:00, когда, перешагивая через гору дачных сумок, я несла орущего дитятю к окну.

– Папа пиедет, – вещал Фасолец, показывая на проезжающие фары.

– Козел твой папа, – вздохнула Истина и понесла ребенка в кроватку.

Про потолок

В детстве меня учили, что о вещах думать неинтересно.

– Не то чтобы это ниже твоего достоинства, а все-таки приличная барышня не должна… – говаривал папа и поправлял очки на переносице.

– Зачем учиться чистить картофель в восемь, если после замужества ты будешь заниматься этим ежедневно? – вздыхала мама и прогоняла меня из кухни.

– В нашей семье всегда были домработница и повариха, – кашляла баба и углублялась в вечернюю газету.

Движимые мечтой о Лишенном Низменного Идеале, родственники волокли меня к совершенству, не скупясь на личные примеры. Я выросла в комнате, обстановка которой состояла из пяти предметов, а именно: поролоновой кровати, письменного стола, книжной полки и двух шезлонгов. Думаю, что воспитание все же удалось, так как ни разу за двенадцать лет моего проживания на севере не возникло у меня мысли, будто что-то «не так». Наоборот, на фоне нагроможденных дефицитной мебелью квартир мой угол казался мне райскими кущами и единственным местом, где можно дышать. Я как сейчас помню эти дурацкие лиловые шезлонги с заплатками – ткань трещала от времени, и мама ругалась, и шила ее синим, от несоответствия ругалась еще больше, и так, раздраженная, шила всю жизнь.

Нет, упаси господи, не думайте, что мы были бедные. Нет… Полагаю, что папенька мнил себя уездной интеллигенцией, а маменька была слишком беспечна для того, чтобы мечтать о мясорубках. Тратилось все, что зарабатывалось, и даже чуть больше – мама любила одеться и начать свой день с хорошего кофе, в то время как папа повезло любить кофе вместе с мама. И совершенно не важно, что любовь происходила под неизменные тараканьи марши. В конце концов, главное, что есть любовь и кофе, а тараканы когда-нибудь издохнут.

Пожалуй, последнее предложение можно считать квинтэссенцией моего взгляда на быт (эх, издалека начала!). Да, я настолько терпима в бытовом вопросе, что иногда даже страшно становится. Мне наплевать на то, что у меня нет скатерти, мне начхать на въевшееся в диван пятно, и я положу с прибором на отсутствие какой-нибудь очередной мебелюки. Угу. Я глубоко уверена в том, что жить нужно так, как удобно, – и если пятно на диване не служит поводом для вашей бессонницы, ™ нефига забивать голову диванами и пятнами.

Уф-ф-ф. Изложила.

Но это одна сторона вопроса. Парадная сторона.

Непарадная сторона заключается в том, что тараканы не дохнут самостоятельно. Ну не дохнут, хоть ты тресни! И даже самый закоренелый бытовой пофигист рано или поздно доходит до стадии «срать стало холодно и темно». А уж если приключится ребенок, то эта стадия настает единосекундно. Так, например, если вам всю жизнь в харю из окна дуло и ничего кроме освежамса вы не испытывали, то младенец непременно подцепит флюс или еще какую-нибудь спирулину.

Меня вот два года не заботил грибок в ванной. Даже наоборот. «Это пусть эстетствующие барышни в своих розовых корытах отмокают, а у меня можно под душем стоять и пальцем стенку ковырять – это вам не хрен собачий», – рассуждала я. Мне и в голову не могло прийти, что я рожу гурмана, которого припрет грибок попробовать. Так как в своих грибах я неуверенная, младенца мыть крайне и крайне затруднительно. Того и гляди, зазеваешься, а дитятя уже и поужинал. В последний раз.

С кухней тоже все было здорово поначалу. Ну, синенькая, ну, грязненькая, ну, мухи под раковиной – ну и что? Главное – наличие ноутбука на столе и вкусной хавки в холодильнике. Хрена вам. Плита учудила током биться. Тетенька проверяльщица пришла, напроверяла, пообещала, что коты передохнут, если носом дотронутся, и свалила. Соврала, конечно, сволочь. Сколько я Ваську хлебалом ни тыкала, издохнуть он не возжелал, тока в весе прибавил. Но словосочетание «опасно для жизни» запомнилось. И если нам с котами жить в экстриме привычно, то Фасолец очень расстраивается, когда я от плиты его оттаскиваю. «Жалкует», – как сказала бы моя бабушка.

Так вот. То, что этот гребаный и неинтересный мне ремонт необходим нашему семейству – уже года полтора как понятно. Совершенно непонятно другое.

Расскажите мне, как я могу справиться с ремонтом, если, вместо воспетой в прозе Женской Домовитости, у меня только папенькино чувство юмора, маменькина склонность к нытью и три десятка бабушкиных идиотских вердиктов?!

На моей памяти был всего один случай, когда меня при ремонте «за главную» оставили. Очень показательный, знаете ли, случай.

Конечно, ремонта никакого не было. Вообще бы ничего не было, если б меня не угораздило захотеть вареной сгущенки. Ну бывает так, припрет на ночь глядя сладкого захавать. Дима сгонял в магазин, вернулся с банкой «Главпродукта» и отправился на боковую.

– Интересно, как ты думаешь, громко она шарахнет, если жидкость выкипит? – поинтересовалась я у него напоследок, погружая банку в кастрюлю с водой.

– И не знаю, – зевнул Дима, закрывая дверь спальни.

Взрыв раздался как раз в тот момент, когда я мочила четвертого главнюка в средиземье. Шарахнуло и правда громко – супруга из спальни вынесло моментально. Впрочем, узнав, что все живы, Дементий утек назад, сообщив, что в два часа ночи он сгущенку убирать неготовый, а утро вечера… и так далее. Поэтому осматривать зону поражения я одна отправилась. И, между нами говоря, очень кстати. За ночь со мной приключился «удачный» грипп, поэтому разбор полетов Диме в одну харю перепал.

Ясен пень, что эмоций у супруга было через край. Огромная аккуратная блямба на потолке и семь миллионов неаккуратных блямб на обоях плюс полностью залитая плита и крышка.

– Одного я понять не могу, – удивлялся Дима. – Все залито равномерно, но на крышке плиты какие-то длинные белые полосы. Штук семь, наверное.

Рассказывать супругу о том, как задумчиво слизывала сгущенку с крышки во время придумки «удачного гриппа», я не стала.

Плиту мы отмыли, на обои положили то самое, а вот потолок стал нервировать.

– У меня был отличный потолок до знакомства с тобой, – расстраивался Дима.

– A y моей бабушки был аппендицит, – нервничала я и тоже расстраивалась.

Занимательные диалоги продолжались неделю, до тех пор, пока мы не пришли к выводу, что потолок стоит привести в порядок.

И опять же, беды могло бы и не быть, если бы глава семьи не проявил инициативу. Звонить «на фирму» по поводу побелки потолка казалось ему расточительным, бежать на рынок за бригадой – унизительным, побелить самому – недопустимым. Как раз когда дело зашло в тупик и могло бы самым благополучным образом завершиться, наш папенька наткнулся на бригаду тетенек, которые белили подъезд.

Короче, без долгих отступлений. Мушшш позвонил мне с работы и сказал, что сегодня в обед к нам явится бригада женщин-строителей, которые займутся потолком.

– Ты им объясни чего и как. И вообще, не тушуйся, – наставил меня супруг и положил трубку.

К обеду бригада не замедлила явиться. Если к двоим из ларца пририсовать такого же третьего, колпаки заменить на косынки, а спереди добавить сисек, то получится как раз то, что ввалилось в мою прихожую.

– Тэкс, хозяйка… Что делать будем? – насупленно спросила первая девица.

От слова «тэкс» у хозяйки сжались внутренности и захотелось писать.

– П-потолок… на кухне, – промямлила я и сглотнула.

– Всего-то… – сказала вторая девица. – А сами почему не побелили?

– Не знаю, – растерялась я. – Не умеем, наверное.

– Это хорошо, – зачем-то сказала первая девица.

– Как делать будем? – подключилась к разговору третья.

– К-к-красивенько как-нибудь, – пискнула я. – Вы чаю не хотите?

Чаю хотели все три.

За чаем выяснилось, что мой потолок достаточно проолифить – «у одной шишки олифили, и все довольны», – и что муж меня любит – «мой бы точно заставил красить», – и что «если чего» – они придут еще».

Через два часа, когда закончились баранки, бригада приступила к работе. Что вам сказать? Честно говоря, до встречи с барышнями я знала, что олифа – это такая хрень, которой разбавляют масляную краску (коей я в детстве часто рисовала). Спустя десять минут мои познания в химпроме расширились необычайно. Воняло так, что у меня закружилась голова. Через какое-то время я не выдержала и закрылась с котами в спальне, обвязав себе морду старым шарфиком. Эвакуация продлилась недолго – спустя десять минут в мою дверь постучали.

– Проолифили, – сказала первая девица.

– Сейчас немного впитается, и пятно исчезнет, – пообещала вторая.

– А если не исчезнет, то мы седьмой этаж красим – ты тока свистни, – хихикнула третья.

Закрыв за барышнями дверь, я завязала шарф потуже и пошла на кухню. Пятно не исчезло. Разве что стало блестеть, как глаза у абитуриентки. Пододвинув табуреточку под конфуз, я присела и стала ждать. Спустя час стало очевидно, что никаких чудесных метаморфоз с пятном не будет.

Тяжело вздохнув, я поплелась на лестницу.

– Не исчезло? – искренне изумилась первая.

– Так мы мигом, – успокоила меня вторая.

– Сейчас, только стремянку возьмем, – выразила готовность третья.

Стоит ли говорить, что сценарий был повторен четырежды, с той лишь разницей, что к третьему разу пятно не только блестело, но и нагло улыбалось, а к четвертому – кота вывернуло прямо на балконе.

Пятого раза не было. Зато был Очередной Эпохальный Звонок Супругу.

По словам мужа, я была кратка и трагична.

«Котов рвет. Я умираю. Потолку копец», – сообщила Катечкина и шваркнула трубку.

Когда спустя полчаса Дима прискакал домой, я сидела на кухне и интеллигентно плакала. Проблевавшийся Прохор грустно ковырял помойное ведро, в окошко дул ветер, а с потолка кривлялась крашеная сгущенка.

– Ты как? – участливо спросил супруг.

– Дверь закрыл?

– Нет, а что?

– Закрывай, а то они еще прийти обещали! – взвизгнула я и зарыдала еще горше.

– Мы их больше не пустим. Правда, – тихо пообещал Ученый Муж, закрыл дверь и протянул мне платок.

Любопытно, что я должна испытывать, зная, что на сей раз на мне пять потолков, хренова гора пола и ванная со сралкой?

Правильно, лучше и не думать.

О вещах «не по чину»

Все-таки нельзя покупать вещи «не по чину». Десятиминутная радость от причастности к мифическим «белым людям» при всем желании не компенсирует две трети зарплаты, просранные на какую-нибудь дизайнерскую дрянь, типа ежика для унитаза.

То есть нет, говночисткой по цене трех моющих пылесосов можно разжиться запросто. Но только в том случае, если у вас уже есть три моющих пылесоса.

О классическом примере потребительского идиотизма мне на днях подружка рассказывала. Есть у них во дворе девочка из так называемой молодой семьи. «Молодость» заключается в том, что ребятки проживают в однокомнатной квартире с двумя детьми. При этом, пока мать семейства детьми непосредственно и занимается, папенька произлегает на диване, почесывает яйца и считает трещины на потолке (что с нее, с молодости-то, возьмешь). Как это обычно водится, финансовое благосостояние молодоженов поддерживают родители девочки. И вовсе не от лишних денег, а от того, что с одной стороны – юность во плоти, а с другой – двое голодных внуков.

Суммы, перепадающие от родителей, весьма скромны, но при этом супруги ухитряются проживать в счастье. Это ничего страшного, что жить тесно, неуютно и неудобно, – зато сыто и любофф. Правда, девочка иногда жалуется подружкам на ленивого супруга, но это происходит не от чувств-с, а для поддержания светскости в разговоре. Дескать, «а мой-то козел палец о палец не ударит, вот ведь каков проказник».

Ну да не об этом разговор.

Неделю назад у молодых ломается холодильник. Котлеты не замораживает, сосиски не охлаждает и вообще. Дети горюют страшно и со слезами названивают родителям. Родители, не менее слезно, отсчитывают необходимую сумму и посылают молодых в «М.видео». Радостно стучаще копытами, супруги сваливают в магазин.

Через час возвращаются с цифровой фотокамерой. Занавес.

Эта история конечно же крайности. Покупать на деньги холодильника, который ты себе не можешь позволить, цифровую камеру, которую тоже не можешь позволить, – абсурд, клиника и не лечится.

Я говорю о другом.

О тех вещах, которые теоретически нам доступны, но фактически будут недоступными еще долго. Взять вот ту же самую говночистку. Позавчера видела отменный экземпляр: стеклянная ручка, цветные разводы, золото по кантику. Всего-то 300 долларов – и чисть не хочу. Теоретически могу купить хоть завтра. Даже пять штук, если разохотиться. Фактически – вряд ли когда-либо куплю – у меня кран на кухне течет, ребенок на «Можге» спит и на потолке сгущенка. Одним словом, есть проблемы понасущнее трехсотдолларовых говночисток.

Надеюсь, что с теоретической частью все ясно.

Да, все вышеописанное – это теория. И цены не было бы мне, Катечкиной, если бы я этой самой теории придерживалась. Потому что даже ребенок поймет: от дизайнерской говночистки нас спасает только то, что мне ее не хочется. Но никак не текущий кран.

На путь нездорового приобретательства я встала еще в девять лет. В те времена денег мне не давали, отчего приходилось крутиться. Как правило, я обогащалась тремя способами: или тырила мелочь из родительского кошелька, или сдавала бутылки, или делала и то и другое. С бутылками было просто: как вы уже знаете, в 1989 году северный народ был начисто лишен интимности и все свое добро держал на лестничной клетке. Стеклотара покоилась в любви ровно до тех пор, пока ваша покорная слуга не разглядела ценник в приемном пункте. Соседи лишились богатства единомоментно: я ухитрилась перетаскать Клондайк за три дня. На самом деле ничего смешного в этом нет – сдача бутылок адский труд. Во-первых, каждую нужно было вымыть и вытрясти из нее бычки, а во-вторых, «приемка» находилась в полутора километрах от дома. За три дня мне удалось совершить девять поездок на бабкиной тележке и заработать 60 рублей. Собственно, я бы и больше заработала, если бы мама не застукала, как я в ее белоснежной ванне намываю «эту мерзость». Так или иначе, но деньги у меня появились. И вместе с их появлением сразу же началось томление.

Шестьдесят рублей не только жгли карман и лишали сна, но и озадачивали. На что потратить столь славную сумму, если в магазинах только «кисель брикетированный» и «ирис ягодный»? – вот вопрос, который мучил меня неделями. Точно сумасшедшая старуха моталась я от прилавка к прилавку, и не было мне покоя. Во всяком случае, до тех пор, пока у нас не открыли комиссионный магазин.

Ох, этот комиссионный магазин! Прошло шестнадцать лет, а мне до сих пор снится, как я стою у витрины, трясу варежкой с мелочью и решаю, что лучше: «Марс», «Турбо» или «четыре мармеладных червяка»… Но это уже потом, после.

В первый раз я купила Бант.

Если вы помните, было одно время, когда правильные барышни ходили с бантами. Не со школьными, из капроновой ленты, а с такими огромными из не-пойми-чего на заколке. Подозреваю, что в Москве их вообще никто не носил, но в бомонд поселка Чернышевский без бантов не записывали.

Чудо было из черной сетки с красными бусинами и желтой розой посередине и стоило ровно 60 рублей.

«Шоколадка – это ненадолго, – рассуждала я про себя. – Жвачка тоже быстро ужуется, три минуты – и не сладко. А бант, бант-то ведь останется!»

Под эти рассуждения я совершенно незаметно для себя подошла к кассе и достала деньги.

Покупка века состоялась.

Два дня я любовалась бантом. На третий очарование от приобретения поутихло. На четвертый день я поняла, что бант мне не особенно и идет. На пятый мне страшно захотелось шоколада. На шестой я лихорадочно пересчитывала стоимость банта в жвачках и плакала. На седьмой я пошла к маме и сказала:

– Послушай, вот тут у меня есть чудесная заколка. Прямо-таки чудесная. Всего тридцать рублей. Или даже двадцать.

Меня пожалели. Мама забрала мой бант и выдала мне 30 рублей, которые я немедленно проела. Воспитательного момента не состоялось.

И напрасно. Благодаря маминому попустительству «банты» преследуют меня по сей день. Вот взять хотя бы прошлогоднюю шубу. Ну какая, в жопу, шуба – если у тебя скатерть дырявая? Ответ один – дорогая. Я выбирала ее как маньяк, сверкая глазами, хищно дуя на мех и периодически поглядывая на мужа – «как бы не убег».

«Норка после сорока лет – это грустно, – приговаривала я про себя. – Шуба нужна, пока я молодая. Сорокалетний грустный шкаф – он и в шубе грустный шкаф».

Состоялось.

Купила. Обмыла. Повесила на плечики. Два дня доставала, гладила и вешала назад. На четвертый сходила погулять в Коломенское. На пятый повесила обратно. Навсегда.

Да, я надевала свою шубу ровно один раз.

Почему?

Да потому что норка до сорока – это грустно. Грустно вышагивать «мадамкой», когда можно скакать в яркой дешевой курточке и менять эти курточки еженедельно. А еженедельно менять шубки не получится. Не по чину.

И лежит моя норка на полке, дорогая и прекрасная. И каждый раз, когда у нас нет денег, я пересчитываю ее на стоимость кухонного гарнитура. Пересчитываю и плююсь.

Или вот, казалось бы, мелочь. Неделю назад купили ребенку кубики. Сутки по магазинам бегали, выискивали. Оказалось – не так-то просто найти. Те самые, кондовые «советские из бука» нонче не продаются. В лучшем случае можно купить сосновые, а они, как известно, легкие и к градостроению не располагают.

Впрочем, к вечеру правильные кубики нашлись в «Марии», на Ленинском. И тяжеленькие, и покрытие хорошее, и вообще. Единственный недостаток – цена: 40 штук – 1600 рублей. Нет, не то чтобы я не могу позволить потратить на игрушку эту сумму – у Фасольца есть агрегаты значительно дороже… Но чтобы заплатить 50 долларов за двадцать кубических сантиметров древесины, некий барьер все же пришлось преодолеть. И вот мы их купили, принесли домой, и уже неделю Фасолец в них радостно наяривает.

Беда только в одном – вечером, когда ребенок укладывается спать, я иду считать поганые кубики. И нет мне покоя, если их 39. Например, сегодня я сорок минут ползала по углам, выискивая башенку. Так и не нашла.

А все почему? Правильно! Нехрена покупать то, что тебе не по чину.

Инглиш

Сегодня пыталась прочитать письмо какого-то англоязычного калмыка из Небраски (такой ошеломительный вывод о национальности напрашивался из прикрепленной к письму фотографии). Поняла только общую направленность сообщения, а именно: друг степей предлагал совершенно безвозмездно поиметь все мое семейство до пятого колена, включая животных. Подивившись завлекательности предложения, я решила настрочить ему ответ в духе: пришлите почтовый адрес для пересылки вышеозначенных четвероногих до места назначения наложенным платежом. Но дальше «Hello dear friend!» текст не писался. Это очень обидно, но мое знание английского ограничивается звучным «э тейбл». Как вы понимаете, для того, чтобы описать весь охвативший меня восторг от предложенной сделки, «э тейбла» было маловато. Как известно, тейблы очень эффектны при наличии фейса. Но переть в Небраску себя, котов и непосредственно тейбл (простите за то, что употребляю это слово столь часто) в мои утренние планы никак не входило. Поэтому я расстроилась.

Согласитесь, что незнание языка в наши дни сродни отсутствию рогов у женатого человека. В моем отвратительном невежестве виновата я сама, а точнее, моя ложь.

Надо сказать, что врать я начала в самом нежном возрасте и с годами отточила эту науку до совершенства.

Еще в четыре года, когда мамочка нашла в кармане моей куртки спичечный коробок «Гигант», я поняла, что настал час икс. Говорить, что оными спичками мы третью неделю пытаемся спалить дворницкую вместе с дворником, было как-то неудобно. Поэтому, улыбнувшись самой обворожительной из своих улыбок, приставив пальчик ко рту и шаркнув ножкой, я произнесла следующее:

– Мамочка, у нас в детском садике муравейник. Мы с ребятами спичечками дырочки муравьям проделываем… А то ведь им на улице так холодно, так холодно…

Как всякая ошеломительная неправда, эта ложь прошла более чем удачно. За ужином папе рассказывалось о необыкновенной детской чуткости по отношению к инсектам. И когда через неделю угол дворницкой задымился, в этом, естественно, обвинили пьяного дворника, и он едва успел спасти свой самогонный аппарат от разгневанной общественности. Никто ни о чем не догадался…

В случае с английским все вышло, к сожалению, по-другому.

Надо сказать, что моя матушка давно лелеяла идею обучить меня аглицкому наречию. Вероятно, родительница спала и видела, как я читаю Шекспира в подлиннике, уютно устроившись в английской кровати моего иностранного супруга. Посему, когда мне стукнуло пятнадцать, мама незамедлительно нашла самую англоязычную англичанку с оплатой 15 баксов в час. Преподавательницу звали Наталья Леонардовна.

И эта женщина знала толк в языке и детях!

Ее двухкомнатная квартира была завалена Бонками, Инглишфестами и прочей тематической хренью непонятного содержания. Кроме литературы, в квартире содержались собака Маня, у которой омерзительно пахло изо рта, и дочка Леонардовны, Леля. У Лели изо рта не пахло, но даже хорошая работа желудочно-кишечного тракта не могла скрасить ее печального существования. Почему печального? А вы когда-нибудь были поздним ребенком училки английского, рожденным с единственной и неизменной целью поступления в иняз? Каждый раз, когда я приходила на занятия, несчастная девица сидела на кухне под лампой «школьник» и с остервенением долбила модальные глаголы. Если этот режим нарушался, из комнаты тут же прискакивала Леонардовна с воплями: «Леля, ты что, хочешь провалить экзамен и выйти замуж за шофера?»

По измученному взгляду Лели несложно было догадаться, что она готова выйти замуж не только за шофера, но и за ассенизатора тресточистки, причем незамедлительно… Но Леонардовна этого не понимала.

Подобная окружающая обстановка нисколько не располагала к языкознанию, и при каждом удобном случае я стремилась нарушить процесс обучения.

Примечательно, но в первый раз я не врала. Да, у меня действительно болела голова, о чем я и сообщила Леопардовне, используя самые печальные интонации.

– Сегодня, скорее всего, не приду, – закончила я свой лирический монолог.

– Конечно, Катенька, лечитесь, – выкнула мне она.

Кайф от содеянного выяснился на следующее утро – залезая в карман, чтобы расплатиться за пачку сигарет, я обнаружила 15 баксов вместо 20 рублей, оставленных мамой на обеденную трапезу. Надо сказать, что неожиданный капитал, свалившийся на мою голову, в корне перестроил всю образовательную программу… Школьное крыльцо с вывеской «Учиться и т. п.» было незамедлительно променяно на харчевню, принадлежащую дружественным народам Кавказа.

Посиживая над кружечкой пива, я поняла, что Рокфеллер со своим сухим законом – сущие пустяки по сравнению с моей Леопардовной.

В ту же ночь был рожден Гениальнейший План Пополнения Бюджета за счет Языковых Инсинуаций.

– Наталья Леонардовна, – хрипела я утром, – у меня скарлатина. Температура высокая, но, если вы продиктуете мне домашнее задание по телефону, я его, безусловно, выполню.

Вероятно, в моем голосе было столько горечи и стремления к знаниям, что я могла бы убедить в своем недуге не только жалкую учительницу, но и все поколение Стюартов…

Так или иначе, Леопардовна сдалась:

– Конечно, Екатерина, лечитесь. Как только придете в норму, позвоните мне.

Это была самая длинная скарлатина в моей жизни. И, кстати говоря, единственная.

Через три недели я заявилась на занятия. Вид у меня и вправду был болезненный. Девяносто долларов – слишком непосильный груз для хрупких плеч ученицы средней школы. У Леопардовны ничего не менялось. Собака по-прежнему смердела, Лелька мечтала об ассенизаторе, а тейбл был тейблом. Короче говоря, ровно через две минуты пребывания на вышеозначенной территории я поняла, что, кажется, опять заболеваю.

Три дня пролетели как один день.

– Грипп, – лаконично сказала я и нежно кашлянула в трубку.

– Температурите, девонька? – поинтересовалась она.

– Ага. Болеть надоело ужасно, – театрально пролаяла я.

Грипп продолжался еще две недели.

Дальнейшее перло прямо по справочнику. Ангина, ботулизм и ветрянка сменялись герпесом, диареей и желтухой.

Так хочется написать, что выловили меня на заячьей губе, но это будет неправдой. Потому что поймали меня простои некрасиво… Как раз в тот момент, когда я наврала про немедленную госпитализацию по случаю непроходимости кишечника, Леопардовну угораздило поехать в книжный. Встретились мы в метро.

Врать о том, что три поддатых молодых человека работают санитарами близлежащей больницы, а банка джин-тоника в моих руках – новая форма анальгетика, было бессмысленно.

Как я полагаю, Леопардовна даже до книжного не доехала.

Дальше неинтересно.

Естественно, был звонок маме… Звонок, после которого я не только английским, но и русским недели две не пользовалась. Впрочем, про эти две недели я еще как-нибудь напишу. Если не подхвачу краснуху, конечно.

День рождения

Трусоват, несдержан, катается по полу в магазине, выпрашивая грузовичок. Кафель холодный, продавщицы ахают, но протест сильнее стороннего – идет из самой сущности, и оттого ахать можно сколько угодно. Есть полка, а на полке грузовик, а еще есть «хочу», и так уж устроен мир, что не хотеть невозможно.

А иногда дают кашу. Каша бывает вкусная, а бывает рисовая, и совсем уж плохая – Мишина. Мишина каша не годится никуда, но ею кормят и приговаривают «посмотри, даже Миша съел». Приговаривают и прищелкивают, прищелкивают и причмокивают, и конечно же улыбаются, а чтоб самим попробовать – ни-ни. Кашу можно хранить за щекой, а можно размазывать по столу – тогда дадут тряпку и разрешат вытирать.

Вытирать интереснее, чем завтракать. Все на свете интереснее, чем завтракать. Даже обедать интереснее, чем завтракать. А интереснее всего – стиральная машина. Она большая и белая – четыре кнопки справа, три слева и одна с красной полоской, за которую, скорее всего, выдерут. В стиральную машину можно положить все, что угодно: и сумку, и колготки, и тетрадку, и газету, и даже, наверное, слона можно положить. Ну, если найти такого небольшого, чтобы положился весь, с хоботом и бивнями. Но это, конечно, надо поискать.

А еще есть буква И. Если все гласные заменить на И, то слова станут звонкими, необыкновенно хлесткими и однозначными, как военные приказы. Самое любимое слово «писти» выучил пятым – несвобода неприемлема, даже если представляют и дарят грузовики. Еще выучил про «калатку», но, наверное, напрасно выучил, потому что калатков дают редко, а потом ругаются из-за красных щек.

А еще у стола, с той стороны, под которой коты, приклеена бумажка. Про бумажку никто не знает (коты не в счет), поэтому ее можно иногда жевать. А иногда отдирать кусочками и таскать в мусорное ведро.

Да, педант. На прогулке в Коломенском закрыл за собой двери в парк после ухода. А то мало ли что? В дальнем углу комнаты прячет три пуговицы, фантики мятую десятирублевку. Перекладывает их вечером, жадно посматривая по сторонам, и волнуется, волнуется страшно.

Трепещет и от загородных автобусов. У автобусов, прямо там, где водитель, есть железка. Если дотянуться носом до железки – можно увидеть дорогу, а если не дотянуться, можно стоять, покачиваться, лизать холодный металл и слушать, как рычит мотор. Но самая любимая машина – папина. В папиной есть юй и клаксон. Клаксон тугой, а юй высокий, но зато папа пускает посидеть.

Все, кроме папиной машины и автобуса, принадлежит ему с позавчерашнего дня. Холодильник – мое, фотоаппарат – мое, мишка – мое, ручка – мое. Полученный в собственность мир совершенен и уютен, как бабушкин плед.

Но самая совершенная вещь – это подушка. Утыкается в нее лицом и сходит с ума от собственного запаха. И ведь это возможно – сойти с ума от его запаха. Зареванный – морс из клюквы, грязный – два утенка в коробке под лампой, утренний – льняное полотенце на выпечке, жадничает – карамель.

А в доме напротив есть кокошки. И, несмотря на всю силу мира, кокошки диктуют свои порядки, и умничают, и насмехаются, и никто не скажет им «фи». Как только они гаснут, в комнате зажигают ночник, снимают красное покрывало с ежиком и достают пижаму. Бытие сворачивается так же мгновенно, как и развернулось. Только нужно чуть-чуть полежать напротив. Можно даже читать газету, только чуть-чуть полежать. В последние секунды перед сном одиночество недопустимо: засыпая, нужно знать, что все мироздание спит вместе с тобой.

А после ты немного повертишься и ляжешь на бок. А потом Мишка начнет есть кашу, и ты скажешь «невкусная же», а он скажет «да нет, вроде ничего», а я поправлю твое одеяло, выйду из комнаты и подумаю, что ты пахнешь утенком и что завтра надо тебя вымыть.

Про ремонт

Мои строители – чудесные люди. Просто чудесные.

Даже не знаю, отчего каждый раз, при встрече с бригадиром, я невольно размышляю о том, а каково это – убить чудесного человека? Сегодня, например, доразмышлялась до такой степени, что даже экономия вышла. Так, если закатать чудесного человека под кухонный кафель, можно не тратиться на «теплый пол». Одна мысль о том, что под моими ногами утрамбовано 165 сантиметров «очень свежих и очень неожиданных идей», будет греть гинекологию почище любой батареи.

Впрочем, по порядку.

То, что строителис вульгарис больше всего на свете боится перетрудиться – факт доподлинно известный. Ничто так не портит карму шабашнику, как клиент с фантазией. Опять же справедливости ради следует заметить, что в разряд фантазии может попасть все, что угодно. Унитаз новый захотели? Буржуйство – ив старый сралось прекрасно. Размечтались о шкафе в прихожей? Какое беспардонное лихачество – гвоздь в стене гораздо дешевле и на порядок экологичнее. Про всякие излишества в виде зеркальных стен и биде лучше вообще умолчать: в урожайных молдавских селах сортир ближе чем в тридцати метрах от дома – моветон для городских.

И вот, казалось бы, что может быть хуже «мудилы без затей», основная цель которого – нажраться хозяйского борща и как следует выспаться в ваше отсутствие? Правильно! «Мудила с затеями», вооруженный отбойником и разводным ключом, основная цель которого – «привнести».

Честно говоря, «привнос» начался еще до ремонта, когда бригадир забегал оглядеть поле действия.

Первой «вляпалась» я.

В те славные времена у меня не было достаточного опыта, и поэтому всякий совет касательно планировки воспринимался мною «на ура».

Оглядев помещение и поковыряв пальцем стену, Леня изрек:

– Кстати, неожиданная идея! А что если тебе, Катя, развернуть кухню под окно?

При этом лицо его стало напоминать просроченный эклер, который отчего-то согнули пополам.

– Ты только представь себе – у всего дома кухня слева, а у тебя – посередине. Можно посуду мыть и улицу разглядывать.

– А как же мы раковину перенесем? – робко спросила я. – Да и батарею тоже передвигать придется (она у нас ровнехонько под окошком!).

– Не переживай. Мы все возьмем на себя, – пообещал мне Эклер и ускакал в неизвестном направлении.

То, что просроченным эклерам доверять нельзя, я поняла только вчера. А соответственно весь сентябрь был потрачен на то, чтобы придумать, как именно исхитриться и заткнуть кухонную мебель под треклятый оконный проем. Промыв мозги трем десяткам консультантов, я ухитрилась-таки приобрести подходящий гарнитур. Это не важно, что мебель получилась в два раза длиннее предполагаемой и мы выложили в два раза большую сумму. Мысль о том, что, пока весь дом драит кастрюли, впечатавшись рожей в стену, я буду полоскать чашки, любуясь заоконным пейзажем, грела необычайно. Вплоть до вчерашнего дня.

Ага. Вчера выяснилось, что эклеры батареи не двигают. Тем более в холодное время года, когда в стояк пущена вода. Посещение местных подвалов также не дало результата: невзирая на то что сантехники по-прежнему давятся дешевой ханкой – сливать воду без приказа начальства они не готовы категорически.

– Не переживай, – прошамкал мне Эклер. – Батарею можно отогнуть ломиком.

Думаю, мальчики поймут меня и так. А для девочек объясню: «отогнуть батарею ломиком» можно только в том случае, если в вашей башке закипает заварной крем. Сталь – это тебе не резина, чтобы гнуться. В том случае, если труба треснет, «Фонтан дружбы народов» (а как еще можно назвать вонючую семидесятиградусную субстанцию черного цвета, ниспадающую с восьмого на первый этаж?) вряд ли вызовет эйфорию у соседей.

Как раз когда Леня рассказывал мне о том, что вероятность возникновения «фонтана» фифти-фифти, «да и вообще переживать нечего», позвонили из кухонь.

– Доставка и сборка через две недели. Ждите.

В ужасе я положила трубку. Под окном пыхтела батарея, под ухом нес хрень эклер. Жить не хотелось категорически.

Как это всегда бывает, help пришел с той стороны, от которой help'-a ждать не следует по определению, а именно: от супруга. Заправив майчонку в штаны, Половина поскакала по инстанциям и спустя пару часов вернулась с разрешением на слив водички. Рассказывать о том, насколько опустели наши карманы, я не буду. Неинтересно.

Впрочем, на этом ляпы катечкинские закончились.

Закончились, потому что начались ляпы Димины.

Вот если и есть у нашего семейства какое-то замечательное свойство, так это, пожалуй, то, что в дурку вы впадаем не одновременно, а с соблюдением строгой очередности. Зато уж если понесет Диму, это конец – тушите свечи, надевайте ведра на голову – будем плавать.

Беда произошла в тот самый момент, когда супруг стоял посреди ванной комнаты и размышлял о том, как бы эту самую комнату перепланировать.

– Чего-то, Катища, у нас с тобой совсем мало места получается, – вздыхал супруг. – Даже развернуться негде.

Эклер проявился, как раз когда я открыла рот, дабы поинтересоваться, с какого хрена Диме приспичило вертеться в помывочной.

– Кстати, неожиданная идея, – прошамкала гадская кондитерка. – Если вам в ванной тесно, то нужно стиральную машину вынести в соседнюю комнату. Так чтобы из ванной включалось, а сам короб со стиралкой вовне стоял.

Поясняю: «вовне» – это ни хрена не в четвертое измерение. А вовсе даже в Тимкину комнату.

Нелирическая сноска: в стене ванной вырезается дыра. В дыру засовывается стиральная машина. Со стороны детской комнаты машина обкладывается кирпичом или еще какой-нибудь строительной дрянью. В результате имеем шестьдесят квадратных сантиметров свободной площади в помывочной и немереный короб в комнате ребенка. Диагноз – гидроцефалия, лечение – кувалда.

Честно вам скажу, я от креатива настолько охренела, что даже не нашлась что и сказать. Зато Дима проявил себя молниеносно.

– Отличная идея, – сказал супруг, недобро сверкая глазами. – Я давным-давно мечтал машинку из ванной вынести.

– А унитаз в гостиную ты вынести не мечтал? – взвизгнула я. – Ты, дорогой, как знаешь, а мой ребенок в одной комнате с коробом спать не будет. Скорее я тебя вынесу, вместе с котами.

– Кстати, и тут неожиданная идея. – Эклер отошел на безопасное расстояние и продолжал вещать оттуда. – Сейчас ведь столько мебели продается – и детские, и встройки всякие. По современным временам обыграть какую-то там коробочку – плевое дело.

– Безусловно, обыграем, – пообещал супруг, закрывая за Леней дверь.

И понеслась.

Вообще, когда вам предлагают что-то обыграть – сразу бейте сволоту по морде. Хорошие вещи обыгрывать не надо – ну, не требуют они этого. Так, разве что кактус поставить или постелить салфетку какую…

В нашей ситуации салфетки не спасали. И задекорировать короб кактусом возможным не представлялось. Поэтому супруг придумал стенной шкаф, в нижней секции которого и будет спрятана наша стиралка. Идея гениальная, за исключением того, что здоровый шкаф в детской на хрен никому не нужен.

– Не позволю превращать детскую в гардеробную, – вопила я и бросалась в супруга чашками.

– Зато у всех твоих шмоток наконец-то будет Одно место, – верещал супруг, тыча в меня рекламками «Стенли».

– Ага. И это Место конечно же должно быть в изголовье у ребенка, – не сдавалась я.

– А почему бы ему там не быть? – разводил руками супруг.

Спустя два дня мы окончательно позабыли родную речь и, по рассказам родственников, обходились всего двумя словами. Первое – «шкаф», второе – непечатное.

До развода не дошло.

Непечатное слово победило «шкаф» на третьи сутки. Но, к сожалению, на четвертые невесть откуда выплыла «встроенная детская мебель». Потом открытый стеллаж. Потом полки для книг. Потом кроватка.

Процесс остановился только на чуланчике.

– А мы построим вторую стену, между стенами сделаем дверь, и вот пожалуйста – прекрасный чуланчик для вещей, – сообщил мне Дима в четверг.

– Ты знаешь, пожалуй, если вас с Леней между стенами засунуть, то можно дверь-то и не делать, – мрачно сказала я.

К тому моменту в моей голове уже окончательно сформировалась идея смертоубийства, и вопрос стоял только об утилизации тела.

На пятые сутки я поняла, что от чуланчика меня спасет только чудо. И оно произошло.

Как раз когда я лишала супруга последних перьев, в квартиру позвонили.

На пороге стоял Эклер.

– Деретесь? – ехидно поинтересовался он.

– Ага, – хором ответили мы.

– А напрасно, – укорил он. – В чем дело-то?

Перебивая друг друга, мы изложили суть вопроса.

– А чего ты не хочешь встроить шкаф? Сейчас у всех шкафы.

– Ага, а у моей тети – язва! – рявкнула я. – Во-первых, шкаф отъест жилую площадь, а во-вторых, кроватку будет некуда поставить.

– Неожиданная идея. – Леня поднял палец кверху и засиял, точно лампочка. – Сейчас есть такие кроватки – к стене на цепях пристегиваются. Неужели не видели?

– Видели, – сказала я. – В позапрошлом году в Петропавловской крепости три десятка таких видели.

– Там еще столики были железные, кажется, – добавил супруг.

В воздухе повисла нехорошая пауза. Ленин авторитет падал на глазах, и поэтому он пошел ва-банк.

– Ну… Раз не нравится на цепях – нечего выносить машинку из ванной. Живите как все – в тесноте.

Но метаться было поздно. Потому что к тому моменту Дима уже представил себе Фасольца, спящего на полке у Очень Нужного Чуланчика, и дурнина стала испаряться.

– Кстати, по поводу входа тоже есть идея, – совсем расстроенно сказал Леня.

– Конечно же неожиданная? – съехидничала я.

– Не знаю, – заскромничал он. – Я вот тут подумал, а что если вам бельевой шкаф из комнаты развернуть в прихожую?

– Это чтобы трусы на половичке переодевать? – устало спросила я.

– Ну как хотите, – грустно прошамкал Леня и отправился восвояси.

Если вы считаете, что на этом с неожиданными идеями было покончено, то глубоко заблуждаетесь. У нас что ни день – то открытие. Пожалуй, единственный плюс – семейство наше как-то поостыло, и, когда нам в очередной раз предлагается какое-то радикальное решение, мы вспоминаем кроватку на цепях и успокаиваемся.

О зимней одежде

Признаюсь как на духу – я никогда не завидовала мужчинам. Мне не требуется главенствующей роли в семье: во-первых, лишняя ответственность, а во-вторых, я так насобачилась вещать с галерки, что переору даже судовой дизель без глушителя (отдельная благодарность бабушке). И какого-то особенного равноправия мне тоже не треба – как большой любитель полентяйствовать, я крайне трепетно отношусь к разделению труда. В том смысле, что, будь у меня возможность сидеть дома, шкварить котлетки, писать рассказки и терроризировать Фасолия, я бы так всю жизнь и просидела. Ну, может, добавила бы к Фасолию Горонтия и состряпала какой-нить нудный роман к тридцатнику… Но это максимум. Короче, Богу Богово, а Дементию – попутного ветра и лишнюю дырку на ремне.

Так о чем бишь я? О мужиках?

Так вот, я дядькам никогда и ни в чем не завидовала, кроме одного.

Одежды, мать ее ети.

Господи, как же это невыразимо прекрасно начинать утро с поиска носков, один из которых рваный, а другой – левый. Какое же это большое человеческое чудо засунуть ноги в удобные растоптанные кроссовки! А уж про возможность выбирать джемпер не по цвету, а по запаху из-под мышек я вообще умалчиваю.

Ну скажите мне, разве может быть несчастливо создание, у которого всего две пары джинсов – «стиратые» и «нестиратые»?

Апогей моей зависти – ванная комната. Для того чтобы завершить утренний туалет, супругу требуется десять секунд – именно столько времени уходит на то, чтобы пару раз плеснуть себе в харю холодной водицей. И все. Все-е!

Про собственную рожу даже рассказывать не хочется. Минут десять висишь на зеркале и размышляешь, чьи гены подгуляли. Опосля умываешься и еще десять минут расстраиваешься из-за того, что гены смыть не удалось. Четыре минуты выбираешь крем «по случаю». Так как кремов «от трупности» не придумали, мажешь наследственность тем, что имеется. Масляным блинчиком – в комнату за косметичкой – не удовольствия ради, а токмо чтобы «добавить жизни». Задача фактически неразрешимая. Попробуйте нарисовать жизнь там, где ее нет и до тринадцати не будет, и вы меня поймете. Более или менее удовлетворительный результат – это когда на лице появляются глаза и губы. Так как без глаз на улицу не выходят, на мейк уходит еще двадцать минут.

(Тут, кстати, очень хорошо иметь Ученого мужа, потому что Неученые мужья уже давным-давно стучат копытами в прихожей и переходят на фальцет.)

Дальше – шмотки.

Выбор гардероба, безусловно, зависит от женщины. Так, если бы кто-то увидел мое барахло в мое отсутствие, он мучился бы догадками до конца своих дней. Исходя из ассортимента, выходит, что я всю жизнь шастаю по театрам, а в оставшееся время подрабатываю проституцией у шоферов дальних рейсов. Как оно могло так получиться – понятия не имею. С учетом того, что в театре я не была лет, наверное, семь, ни одного знакомого дальнобойщика у меня нет, а все присутственные места сводятся к магазину детского питания и местной песошне.

Нет, я с этим своим гардеропчиком вполне себе прекрасно жила. Насобачилась как-то. Например, если наступать на мысочки, то шпильки в песок не проваливаются. А если не слишком нагибаться – под куртку и не задувает. Без шапки тоже – говно-вопрос – до минус пятнадцать ходим так, а после минус пятнадцать – нехрен и ходить. Шо? В тонких джинсах мерзнет жопка? А жопкой надо быстрее, в противном случае – зацокает не хуже шпилек.

Короче говоря, четыре недели назад я жила по двум принципам:

1. Если хочешь куда-то сходить – десять раз подумай.

2. Лучше жена с придатками, чем борщ в кастрюле (читай: муж добрый, он простит).

Но так легко и славно мне жилось только до ремонта. Ага… Вместе с рабочими-полудурками и расхераченным жилищем мне выпало счастье в виде многочасовых прогулок по строительному рынку.

Нет, конечно, можно отправить на рынок Дементия… Теоретически. С тем же успехом я могу написать на Прохоре (моем коте) «ты ковбой» и отправить его в Белый дом…

Ежели я не хочу красного унитаза, синей фортепьяны и чугунного шкапа для шляп – на рынок нужно идти вместе с Половиной.

Каждое утро Дима говорит примерно следующее:

– Там холодно, Катя. Надень что-нибудь теплое – нужно будет много ходить.

И каждое утро я разрешаю неразрешимое.

Что удобнее – тонкие штаны, но «до талии», или толстые штаны, но «на бедрах»? Первые пять минут я думаю, что тонкие – вроде как «холод распределится равномерно». Следующие десять минут я переодеваюсь… а потом раздеваюсь обратно. Правильно! Нужно надевать «на бедрах». Потому что уж лучше пусть спина промерзнет хорошенько, а все остальное будет в тепле.

Или вот как вам кажется удачнее – сапоги на двенадцатисантиметровой шпильке с мехом или на семисантиметровой, но без? Да, блин, есть над чем подумать. Обычно думаю минут двадцать, после чего лаюсь с Димой на тему «четыре года шкварю тебе котлеты и до сих пор не дослужилась до нормальных сапог». Обуваю конечно же на двенадцатисантиметровой. Ну да, через полтора часа начну прихрамывать, зато не замерзну.

И так далее и тому подобное.

Итог: на рынок отправляемся через полтора часа после того, как это было нужно. Первый час хожу триумфатором – продавцы охреневают, так как кроме меня ни одной голозадой идиотки на двенадцатисантиметровых каблучищах в местных пампасах не имеется. Все остальное время меня можно снимать для передачи «В мире животных», серия «тойтерьеры тоже умеют зимовать». Все верно – тварь дрожащая.

Дрожащая – потому что зимою вообще-то холодно, а тварь – по жизни.

Катакомбы, диггеры и алкоголь

Чуть больше двух лет назад заезжала ко мне подружка Анька. Пили мы с ней водку «Преображенская», по причине ее низкой стоимости, благо с финансами было паскудно. Что-что, а вот соотношение «цена-качество» в этом напитке было на высоте, и, уговорив 0, 5 на двоих, мы «преобразились» целиком и полностью. Беседа велась самая что ни на есть светская: половая жизнь подруг, падение цен на «Пупу» и прочие, не менее завлекательные темы…

Все началось с того, что Анька сказала:

– А знаешь, Кать, эта жизнь полное говнище, в котором ничего ни хрена не меняется.

Как вы понимаете, я не могла не согласиться со столь убийственной сентенцией и только горестно вздохнула в ответ.

– Вот ведь так всю дорогу и просидишь дома, да? Ну, работа там, муж… Дети появятся… И никаких тебе приключений.

Тут нам стало совсем грустно. Потому что приключений, за исключением похода за следующей порцией топлива, и правда не предвиделось.

– А ведь вокруг, Катьк, столько всего интересного и замечательного. Вот чего бы ты, скажем, такого-эдакого сделать хотела? – не унималась товарка.

Говорить ей о том, что больше всего на свете я мечтаю поступить во Французский легион, а потом штурмовать все горячие точки одновременно, я не стала. Потому что это неправда. Вместо этого в моем мозгу всплыл сюжет какой-то третьесортной передачки про аномальные зоны. Про те самые, в которых типа глючить должно, шарики там всякие летать и кошмары сниться. Короче, после некоторых размышлений я сообщила подружке, что более всего на свете жажду отправиться на weekend в какую-нибудь аномальную зону, чтобы свести личное знакомство с потусторонними мирами, а если таковых не найдется (что вероятнее всего), хотя бы просто побухать на природе.

– Дельная мысль, – согласилась Анька.

Дальше мы отправились в магазин за «догоном», посему остаток ночи я не помню.

Утро было поздним, холодным и неожиданным. Соскребая себя с кровати, я искренне пожалела о своей алкогольной невоздержанности и, запивая горе кефиром, пошла включать аську, дабы поинтересоваться, как там подружка.

Но до Аньки я так и не достучалась… Потому что по почте пришло письмо, содержание которого поставило меня в полнейший логический тупик.

При слове «катакомбы» содержимое моего желудка поперло наверх и некрасиво расплылось по кафелю.

Пока я восстанавливала санитарную обстановку в комнате, в башке немного прояснилось, и потихонечку начали всплывать картины вчерашнего вечера.

По ходу дела, перед тем как окончательно уйти в астрал, мы заглянули в Интернет.

Чего-чего, а Сеть пьяных любит. Список посещенных страниц был забавен: Английская интерактивная биржа, зоофилия, знакомства, беспредел-чат и… Космопоиск.

Не знаю, как нам это удалось, но на вышеуказанном сайте мы выловили главного кретина-основателя и настрочили ему некрасивое лизоблюдское письмо, ответ на которое и болтался сегодня в моей почте.

Заглянув в «Отправленные», я поняла, что Михаил, безусловно, принял нас за своих, потому что подобный мессаг действительно мог придумать только истинный член космо-поиска.

Конечно, я сразу же позвонила на работу Аньке, с тем чтобы вместе поржать над случившимся, но не тут-то было.

– Ты что, такой шанс только раз в жизни бывает, – орала подруга.

– Тоже мне, как будто ты бесплатный тур на Сейшелы выиграла, – вполне разумно заметила я. – Ты хоть знаешь, что такое катакомбы?

– Ну, это, кажется, что-то строительное. Да и вообще, чего ты паришься? Не сходишь, не узнаешь.

Мне ужасно хотелось ответить ей, что если я не узнаю, то вряд ли особенно огорчусь по этому поводу, но я промолчала.

– Не компостируй мозги, а немедленно звони и записывайся, – закончила свою речь Анька и шваркнула трубку.

И вот тут в моей душе заметались демоны. «Какого хрена ты паришься? – интересовались они. – Что, кишка, тонка? Ты же Катечкина! Ну что там такого может быть, в этих самых катакомбах?» Демоны говорили настолько убедительно, что я вновь сняла трубку.

– Девушка, вы когда-нибудь увлекались диггерством? – поинтересовался Михаил.

Вспомнив, как на прошлой неделе я полчаса выгребала кошачье дерьмо из-под ванной, я, совершенно не задумываясь, произнесла:

– Да, конечно, чего там. Я же ведь геологоразведочный закончила. Горы, сталактиты и все такое.

Сообщать о том, что мой факультет был экономическим и единственное мое умение как геолога – это, пожалуй, только жрать «ее самую», не хотелось.

– В таком случае вам потребуется фонарь с двумя автономными запасами питания, теплая одежда, которую не жалко испачкать, и еда.

Надо сказать, что из всего вышеперечисленного более прочего озадачила именно тряпичная сторона вопроса…

– Простите, а зачем мне такая одежда? – совершенно непрофессионально поинтересовалась я.

Ответ сразил наповал.

– Девушка, вход в катакомбы завален. И чтобы туда попасть, нужно семь метров ползти по земле. Так вас записывать?

Я так живо представила себе, как я в своем беленьком пуховичке ползу в какие-то противные царицынские катакомбы с автономным питанием и банкой тушенки в рюкзаке, что еще более непрофессионально спросила:

– А что, обязательно ползти? Нет, я, конечно, готова ко всякому… Но может быть, туда можно через дверь?

По нездоровому молчанию Михаила стало очевидно, что я ляпнула что-то не то. Чтобы окончательно не подорвать репутацию уфолога-надомника, я попросила записать меня немедленно.

– Перед походом не забудьте сообщить родственникам, куда именно вы собираетесь. Это важно в целях безопасности, – пробурчал Михаил и повесил трубку.

Я сглотнула и стала готовиться к худшему. Подготовка к худшему заключалась в следующем. В 14:00 я заехала к маме, с тем чтобы окинуть ее прощальным взглядом, а заодно спереть что-нибудь из своей старой одежды. Рассказывать мамашке о своем намерении изучать царицынскую археологию в мои планы не входило.

В промежутке с 15:00 по 16:00 я пыталась объяснить супругу, что фонарик с двумя автономными запасами питания вовсе не «нахрен не нужная тебе хрень», а совершенно необходимейшая в хозяйстве весчь.

В 17:00 я отправилась в «Рамстор» за едой. Повертев в руках банку с тушенкой, я пришла к выводу, что, кажется, настала пора внести свежую струю в проблемы турпитания. Посему мною были приобретены: венгерские колбаски (нарезка), огурцы маринованные, хлеб белый и «Марс черный шоколад» (четыре штуки). Кроме того, на кассе я обнаружила чудесные пакетики для упаковки бутербродов (они у нас до сих пор дома валяются). Немного подумав, я приобрела фонарик «Варта» и четыре пальчиковые батарейки, в качестве автономных элементов питания.

В 20:00 я вернулась домой. Надо сказать, что к этому времени первый запал прошел, и меня стало слегка поколачивать от собственной прыти.

«Ты хоть посмотри, что такое катакомбы», – увещевал начинавший просыпаться Разум. Как вы понимаете, Разум в моем случае штука чрезвычайно хлипкая, поэтому я хлопнула валокордина и решила заняться окончательным сбором в дорогу.

Супруг застал меня как раз в середине процесса. Тайком свалить не получилось.

Такой изумленной рожи я не видела никогда в жизни.

В общем-то, конечно, его можно понять. Представляете: заявляетесь вы домой с работы, а ваша жена пакует бутерброды с колбасой и огурчиками в одноразовые пакетики и, размахивая перед носом однопальчиковой «Вартой» для чтения книг под одеялом, сообщает, что завтра она отправляется на прогулку в царицынские катакомбы.

– К-к-какие катакомбы? – спросил Дима.

– Царицынские, – важно ответила я, так что можно было подумать, будто речь идет не менее чем о Долине царей.

Супруг молчал. И это молчание явно не предвещало ничего хорошего.

– Да ты не переживай, пожалуйста. Я же не одна пойду, а с Анькой, – уверенно произнесла я.

Супруг молчал.

– Там еще какие-то мужики пойдут, – отчаянно пыталась я спасти положение.

– Какие мужики? – угрожающе спросил Дима.

– Ну, ясно какие. Диггеры. У меня уже и спецодежда есть, – совсем обреченно вздохнула я и продемонстрировала свой старенький школьный пуховик.

– Какая спецодежда? – Супруг по-прежнему пребывал в ступоре, и, вероятно, поэтому вопросы его были чрезвычайно коротки.

– Ну, там, понимаешь, вход завален и нужно проползти семь метров по земле. Но это ведь фигня… не длиннее нашего коридора.

Супруг зачем-то ушел в соседнюю комнату. Через некоторое время из комнаты зашипело Интернетом. Я немного послонялась по кухне, сожрала пару «походных» бутербродов и, почувствовав неожиданный прилив сил, поперлась в комнату, с тем чтобы продолжить бой за археологию.

– Ну, в общем-то ты, конечно, можешь идти куда тебе вздумается, – неожиданно насмешливо сказал Дементий. – Тут вот на сайте у них есть отчеты и фотографии о предыдущих походах.

– И чего там? – не менее насмешливо спросила я.

– Феерическая вещица. Лаз-шкуродер.

На фотографии были изображены два пласта породы, расстояние между которыми было сантиметров сорок максимум, и девочка с сизой мордой, пролезающая сквозь толщи.

Подпись под фото была также неутешительной: «Как из тюбика с «Блендамедом», мы выдавливались из лаза-шкуродера».

– Дим, а чё это у нее рожа такая странная? – тихо спросила я.

– Да ты не парься, если застрянешь, они тебя выдавят, – ехидствовал супруг. – На «Блендамед» ты, конечно, не потянешь… А вот на «Жемчуг»…

– А если не выдавят?

– Ну, у тебя фонарь есть. И колбаса. На какое-то время хватит. А потом спасателей придется вызывать… Если, конечно, обвала не случится.

Он еще что-то там говорил… Но я его уже не слушала. Вновь отправившись на кухню, я сожрала остатки огурцов и принялась за «марсы». Как только с последним было покончено, я позвонила Аньке. Заранее зная, что степень сумасшествия моей подружки гораздо круче, чем у меня, я запаслась достаточно вескими аргументами.

– Ань, в поход мы, кажется, не пойдем.

– А что такое? А то я уже фонарь надыбала.

– Там у них такие лазы есть. Шкуродеры. Если застрянешь, ™, пока всем диггерам не дашь, тебя из них не выпихнут.

Анька подумала немножко и задала вопрос, который убил меня напрочь:

– А много их, диггеров этих?

Я промолчала.

Вот так, блин, ломаются детские надежды.

Про трудоустройство

Напишу, пожалуй, о трудоустройстве. Благо я, Катечкина, в свое время знатно поколбасилась с этим вопросом.

Собственно говоря, косые взгляды и прозрачные намеки со стороны родственников я поимела сразу же после получения диплома. Началось все, естественно, с сакраментальной фразы матери «А работать ты, девочка моя, собираешься?» – «Нет, мамочка, я до конца своих дней буду сидеть на твоей трудовой шее и пожирать йогурты, истощая семейный бюджет», – ответила ей я и хлопнула дверью. Но прецедент таки остался.

Буквально через несколько дней к процессу подключился мой супруг. Со свойственным ему оптимизмом он долго расписывал мне все прелести трудоустройства и рисовал замечательные картины будущего. Как то: Катечкина с кейсом в одной руке и ноутбуком в другой исполняет танец живота на совете директоров Газпрома.

Но окончательно пошатнула позиции моя собственная подруга, которая, не особенно мудрствуя, заявила: «В офисах полным-полно мужиков. А после работы все пьют пиво». В ту же секунду Катечкина представила себя среди толпы яппи в белых рубашках с бейджами, дегустирующих «Клинское» у станции метро «Петровская-Разумовская», и побежала строчить резюме.

«Это там пусть всякие гендиректора трухлявые мудрствуют и преподносят себя на семи страницах с вензелями, – думалось мне. – Я и без свободного владения корякским найду себе работенку».

Ровно через три минуты у меня имелись четыре строчки, на которые, по моим понятиям, были обязаны клюнуть все работодатели без исключения, в том числе крупные иностранные фирмы вроде «Чупа-Чупса» или «Майкрософта».

Деловое предложение выглядело так:

«Катечкина.

Кр. диплом.

Кр. внешность.

Кр. интима.

600 $».

Любовно поглядев на послание и решив, что троекратное КР как нельзя лучше отражает мой трудовой настрой и целеустремленность, я разместила резюме на всех сайтах по трудоустройству и отправилась спать.

Поутру почтовый ящик был пуст.

– Что, там совсем-совсем ничего нет? – поинтересовалась я у супруга.

– Совсем-совсем ничего, – ответил мне он.

– У-у-у, суки, – сказала я. И решила подредактировать резюм.

Собственно говоря, методика работы с резюме была позаимствована мной у попугая Кеши. Надо заметить, что оказалась она чрезвычайно действенной, и, как только дело дошло до «Купите попугая, гадит раз в неделю и завтракает собственными экскрементами, 250 $», предложения полились рекой. Тут были и резьба по дереву «Татьянка», и уборка офиса с трех до четырех утра, и даже торговля строй материалами в Колпино. Помню, что Колпино поразило меня особенно, и я даже извлекла географическую карту за шестой класс, дабы осведомиться, где именно оно находится. Не найдя объекта, я расстроилась окончательно и пошла жаловаться на жизнь мужу.

– Это все потому, что ты не знаешь, кем хочешь работать, – авторитетно заявил мне он. – Вот подумай, что тебе нравится, о том и пиши. А еще лучше, сходи в кадровое агентство, там тебе помогут.

Надо сказать, что там мне действительно помогли. Гениальнейшая в своей логике тетка заявила: чтобы достигнуть высот в карьере, я должна начинать с малого. А именно – с должности секретаря на ресепшн или офис-менеджера.

– Пообтешетесь в офисе, девушка, разберетесь, что там и к чему, а дальше уж начнутся повышения.

В качестве наглядного примера мне была приведена теткина подруга, которая «из простых лягушек выслужилась», а ныне является ажио ведущим менеджером по рекламе.

– Ладно, чего уж тама, – сказала я. – Пусть будет офис-менеджер.

– Отлично, – оживилась тетка. – У меня тут как раз поляки подвернулись.

– Какие еще поляки? – поинтересовалась я. – Я полякского совсем не знаю.

– А ты и без полякского вполне подойдешь, – изрекла тетенька и окинула меня таким взглядом, что я прямо-таки в ту же секунду почувствовала родственную связь с Сусаниным.

– Нет, я ни к каким полякам не хочу, – сказала я тетеньке. – Я сейчас вообще от вас уйду, раз вы такими неприличными предложениями разбрасываетесь.

Почувствовав, что мясо в моем лице уплывает прямо из-под носа, тетка тут же сообщила, что у нее есть еще одна вакансия.

– Там, правда, фирма о-го-го, и конкурс шесть человек на место… Но кто знает…

– Давайте адрес, – мрачно сказала я.

Фирма и правда была о-го-го. Прямо у порога меня встретил доброжелательный задрот в сером костюме. Задрот долго рассказывал про замечательную вакансию, и по его словам выходило, что у них прямо-таки все предприятие на секретарях держится. Думаю, что перед моим приходом этот мудель долго изучал какой-нибудь учебник по кадровой работе, потому что последовавшие вопросы оригинальностью не отличались. Выяснив, что английского я не знаю, факс включать не умею, а от ходьбы с подносом у меня морская болезнь, задрот долго и задумчиво изучал мой вырез и, наконец, решился.

– Пожалуй, вас нужно отвести к вашему непосредственному начальнику. Пусть он сам решает, что с вами делать.

Судя по оживившейся физиономии непосредственного начальства, предыдущие шесть претенденток выпуклостями не отличались.

– А вы Москву знаете? – значительно спросил меня босс. – Тут вот работа с курьерами предполагается. И вообще – вдруг куда-нибудь доехать нужно?

«Хе-хе… – подумала я, – проще Жучку в Киев отправить с заказным письмом на брюхе, чем меня с какой-нить депешей».

– Ну не то чтобы… – промямлила я. – Я все больше на такси…

– Такси-и-и-и, – протянул он и опять посмотрел на мой вырез. Как видно, трехминутного созерцания поверхности было более чем достаточно, чтобы убедить начальство в моей географической самостоятельности. – Вы приняты, – обреченно сказал он. – Обратитесь к Юле, она ознакомит вас с делами.

Собственно говоря, список дел и пошатнул мое желание трудиться.

Помимо распространенных секретарских обязанностей я должна была:

приносить газеты по утрам (на вопрос, почему бы не выписать их прямо в офис, Юля промолчала); покупать круассаны «севен-дейз» с шоколадом (должно быть, от других круассанов у босса было несварение); и ни в коем случае не расставаться с телефоном.

– Ты, когда в туалет пойдешь, переключи телефон на трубку и возьми ее с собой, – сказала мне Юля.

– А я там журчанием клиентов-то не распугаю? – попыталась было пошутить я.

– Ты трубку зажимай, а еще внизу там кнопочка есть такая… Чтоб внешних звуков слышно не было, – ответила мне она. – Ну а если уж совсем кранты, беги ко мне, я тебя подменю.

Как вы понимаете, срать и одновременно общаться о поставках мебели из Кукуева я, Катечкина, не могла никоим образом. О чем, собственно говоря, и сообщила Юле, перед тем как попрощаться окончательно.

Вечером я позвонила тетке из КА и сказала, что, как мне кажется, покупка круассанов вряд ли приведет меня к карьерному росту.

– Вы очень ошибаетесь, – сказала мне она. – Вот одна моя подруга…

Но слушать про то, как ее подруга зазывала поляков и восседала на толчке с трубой, после чего стала президентом Чейз Манхэттена, я не хотела…

Так и сижу без работы. И кажется, уже вхожу во вкус.

Про автошколу

Вот к чему у меня нет таланта, так это к вождению. Пожалуй, вожу я даже хуже, чем танцую.

Впрочем, с танцами гораздо проще, чем с автомобилями. Из танцевалки меня выперли на третий день, когда от моих коленец у тренера в глазах замельтешило. «Ты, девочка, на другой год приходи… а еще лучше на третий», – посоветовали мне и угостили карамелькой, чтоб не плакала. И хотя всю последующую неделю я бегала по инстанциям с просьбой «восстановить дарование немедленно», назад меня не приняли. Прижимистое российское государство спонсировало только Кшесинских, прочей же «шушере от музыки» рекомендовали заниматься дома, при закрытых дверях и окнах.

С автошколой вышло хуже. Тут уж, как говорится, коли уплачено, так уплачено.

Кстати, отступая от темы, – если вам нехрен делать этой весной, то при весьма скромной цене в 200 баксов районная катальня обеспечит вас досугом надолго. Тут тебе и утренний подъем, и похмельная образина инструктора.

Вообще, направить Катечкину в сие заведение мог только безумец. Ибо до автошколы у меня было всего два случая общения с транспортными средствами. Первый опыт можно отнести к разряду «ой, мама!». Именно эту фразу сказала я перед тем, как отпустить руль и закрыть глаза руками. Второй случай, а именно «мама, ой!», произошел сразу же за первым, в автосервисе, опосля того, как мне назвали стоимость починки траченого крыла.

Честно говоря, я бы ни за какие шиши не подошла к автомобилю, если б не Дима (ага, он, как оказалось, и епископа в парашютную школу пристроит при желании). Наживка – стандартнейшая, из разряда:

«Милая, я куплю тебе вон ту маленькую красненькую машинку»;

«На заднее сиденье можно положить маленькую красную игрушку»; «Помнишь, в выходные ты обзывала меня ленивой скотиной, когда я не хотел везти тебя к тете Зое в Мытищи? Так вот теперь ты поедешь к ней сама».

Доступность мытищинских теть, бибиревских кущ и ступинских рощ стала последним фактором в автомобильном деле.

Так начались мои мучения.

Стоит ли говорить, что при поступлении в местную АШ я знала только три вещи, а именно: как открывается водительская дверь, с какой стороны находится пепельница и сколько стоит проезд от «Чертановской» до «Автозаводской», если наврать водиле, что я не замужем.

Ничего, там научат, легкомысленно решила я и оплатила курс занятий. Оно ведь и михуилы на мопедах катаются, и ничего…

О том, что михуилов привязывают, ручку газа залепляют скотчем, а руль приваривают так, чтобы он всегда крутился по кругу, я узнала позже. Значительно позже.

Инструктора звали Роман-для-вас-просто-Рома. Просто Рома был из той категории мужчин, которые, обладая некоторыми внешними данными в молодости, не утратили иллюзий к старости. Ежик под бобрика; видавшая виды кепка; воскресный перегар; с женой развелся по причине несовпадения характеров (читай: после тридцати лет проживания бес запердолил ему в ребро в виде очередной курсантки «сбрось-газ-ДУра»).

Три дня мы с Ромой изучали матчасть (это когда путаешь газ с тормозом в пользу первого). На третий день с Ромуальда сошли всякие остатки светскости, и он задал мне первый нехороший вопроса именно:

– Катя, а тебе машина-то зачем?

– Теперь и не знаю, – ответила ему я, в сто первый раз поставив шаху на дыбы.

«Это ничего, – утешала я себя дома. – Михуилы вон опять же. Да и Москву не единым махом построили… Тут надо как-нибудь хитро, по-научному…»

Как оказалось, к науке Рома приучен не был. Моя бумажка с надписью «Г – правая, Т – левая, С – серединка, крутишь влево – едет влево» привела его в состояние импульсного бешенства.

– Это что еще такое? – грозно спросил он, поднеся мой листик к своему пупырчатому носу.

– П-п-памятка водителя, – робко ответила ему я. – Если вот водитель, к примеру, чего запамятует, то…

– Выкинуть нахрен это дерьмо! – перешел на визг Роман. – Серединка, блин, у нее… Знаешь, где у тебя серединка?

Стоит ли говорить, что к этому моменту моя «серединка» сжалась от ужаса, и мы тронулись.

– Ну, слава тебе господи, – констатировал Ромуальд. – Теперь, наверное, проще будет.

И в каком-то смысле действительно стало проще. Потому что по прямой я ехала как Бог. Ровно до момента «сбрось газ, поворачивай, дубина» в водительском деле равных мне не было. Я до сих пор кого хочешь куда хочешь довезу, если он за меня поворачивать будет (ну и газ сбрасывать тоже, пожалуй).

Два дня мы, точно чокнутые, курсировали по району, досаждая местным маршруточникам и прочей автомобильной собратий. К концу срока я умела заводить машину с рыком, поворачивать ее со скрипом и тормозить с матом.

– Завтра повезу тебя на площадку, – тоном заговорщика сообщил Роман. – Змейка, парковка и горка. Иначе никак.

На следующий день, на площадке, я сказала три сакраментальные фразы:

1. Это только у вас гараж такой узкий.

2. Я чё, чокнутая зигзагами ездить?

3. А у нас перед дачей горок нету.

Как оказалось, дачные ландшафты Романа не вдохновляли. Впрочем, до горки дело так и не дошло, ибо змейка в моем исполнении затянула его шею навсегда.

Сначала Рома решил меня мучить по стандартной инструкторской схеме, а именно: «сбиваешь змейку – останавливаешься – ставишь на место – трогаешься – проезжаешь змейку заново». Черта с два! К тому времени как я водружала на место очередной конус и пыталась тронуться заново, за нами вырастала огромная очередь прочих водительствующих удодов. Удоды бибикали, ругались, показывали неприличные жесты и вообще вели себя некрасиво.

– Ладно, – сказал Рома, – в следующий раз змейку буду ставить я. Только за это будем целоваться.

– В губы? – ужаснулась я.

– Нет, в задницу, – некрасиво съязвил он.

– У меня муж, – опять ужаснулась я и отчего-то прибавила: – Злой!

– А у тебя другого и быть не может, – опять съязвил Роман. – У тебя и хомячок озлобится.

– У меня нет хомячка, – печально сказала я Роману.

– Подох? – осклабился он.

– Убежал, – вздохнула я.

– Вот-вот, – назидательно сказал Роман и отправился подбирать конусы.

Реакция на первый поцелуй получилась ошеломительной и не без физиологии. Как только сивушное рыло приблизилось к моему лицу, содержимое желудка поползло наверх. Я едва успела открыть дверцу машины, чтобы не заблевать салон.

– Бешеная, – почти восхищенно прошептал Роман.

– Я же предупреждала, – прохрипела ему я, вытирая морду платочком.

На следующий день повторилось то же самое, с той разницей, что целоваться ко мне никто не лез, а вывернуло меня еще на подходе к машине.

Впрочем, паниковать я стала только ближе к выходным, когда реакция повторилась и в автобусе, и в метро, и в других средствах транспорта.

– Ну не может же человек блевать от механики? – поинтересовалась я у мамы.

– Купи тест, дурында, – посоветовала мне она.

Использовав пяток тестов, я сообразила, что блевать предстоит еще энное количество месяцев и не только от механики, а от любого странно пахнущего фуфела.

Ясен пень, что из автошколы меня тут же изъяли. Уж бабушка постаралась живописать мутации, вызванные влиянием паров бензина на плод. Услышав про хвост, мама немедленно позвонила моему супругу, а тот, в свою очередь, избавил Романа от мук.

Впрочем, в данной истории Господь воздал только мне и инструктору.

Потому что, хотя у меня и нет тети Зои в Мытищах, потребность путешествий в Кукуево через Пендюкино и обратно не отпала. Чего-чего, а озадачивать я умею.

Про чайник

Боязнь смерти появилась у Валентины Ильиничны неожиданно. Так появляются утренние прыщики, поллюции у подростков и дальние родственники из Кемерова: всерьез, надолго и без всяких перспектив.

Нельзя сказать, чтобы Валентина Ильинична совсем не боялась умирать. Просто до дня икс Смерть существовала в другой плоскости – по ту сторону истершейся от времени клеенки. По другую восседала сама Валентина Ильинична и пила чай.

– Чего уж, еще поживу. Да и вообще, все мы там будем – вздыхала Валентина Ильинична, запивая булочку жидкостью и тем самым выказывая Смерти полное старушечье презрение.

Смерть хмыкала, но, помня о конском здоровье Ильиничны, помалкивала и за косу не бралась.

Да, Валентина Ильинична была абсолютно здоровая старушка.

Как известно, абсолют можно заполучить только двумя путями, а именно: по наследству или жертвуя. Валентина Ильинична выбрала оба и, невзирая на то что десять поколений ее дедов ходили на медведя без рогатины, жертвовала по поводу и без.

Сначала ушел алкоголь.

Первый муж, инженер Полубодко, страдал увлечениями: по вечерам любил пописывать стишата, заливая лирику коньяком. К пятнице молодожен набирал неслабые обороты и даже изредка позволял себе реплики.

– Я бог. Силою букв из ничего создаю я человека, – завывал супруг и ронял слезы на скатерть.

И хотя в глубине души Валентина Ильинична жалела поэта, созданная силой полового члена гения семимесячная Вичка Полубодко шансов на очаг не оставляла. Инженер был изгнан, коньяк вылит, а квартира проветрена «от сих до сих».

Вместе со вторым мужем, А. 3. Прохоренко, из жизни Ильиничной испарились секс и телевидение.

Хозяйственный Прохоренко был чрезвычайно скучен в интиме, и за пять лет брака Валентина составила довольно подробную астрономическую карту потолка. Как это часто бывает в таких случаях, бронзовый командор сбег к соседке с верхнего этажа, прихватив с собою телевизор.

«Ну и пусть с ним смотрят», – миролюбиво рассудила Валентина Ильинична и отправилась печь торт.

Торты, марципаны, воздушные булочки и мягкий ирис были ее единственным удовольствием, последней маленькой страстью, своеобразным La passion gentille… По счастью, грех чревоугодия не оставлял следов на теле – жиры усваивались, перерабатывались и строгой геометрией выходили наружу в промежутке между завтраком и обедом.

Шли десятилетия. Наполненная сдобой Валентина Ильинична вползала в старость, как зарвавшийся пес в постель хозяина, незаметно и тихо. Социальная роль пенсионерки удавалась ей так просто и так естественно, что даже Вичка Полубодко не могла себе представить мамочку как-то иначе, нежели с маковой плюшкой и пледом на коленях.

С Вички все и началось. Точнее, не с Вички, а с ее подарка.

Это был чайник. Обыкновенный никелированный чайник со спиралью, фильтром от накипи и функцией автовыключения.

– Ну-ты-мама-сама-разберешься-там-инструкция-внутри-вымой-перед-использованием-я-побежала, – протарахтела Вичка и умчалась.

– А-то-я-тебе-дура, – огрызнулась Валентина Ильинична и махнула дочке вслед.

К вечернему чаепитию чайник был распакован, чайное нутро начищено и чайная фарфоровая чашка призывно зевала на столе.

Как и всякая порядочная пенсионерка, Валентина Ильинична любила ритуальность, поэтому в ту же секунду чашка была схвачена, ополоснута кипятком и нагружена ситечком. Наблюдая, как вода меняет цвет от прозрачного к черному, Ильинична вздохнула и присела на табурет.

С другой стороны стола Смерть высморкалась и рассеянно погладила косу.

– Выкуся, – сказала Смерти Ильинична, прихлебывая чай. – Ишь чего удумала… Приходить…

Смерть обиженно потупилась и зачем-то убрала руки под скатерть.

– Ну не лапай, не лапай! – вконец обнаглела Ильинична. – Все мы там будем. А пока чтоб ноги твоей тут не видела. Иш-ш-шь, шляются…

– Ну и пожалуйста. Тоже мне нашлась, – буркнула Смерть и подалась в прихожую.

– Иди-иди, – прикрикнула ей вослед Ильинична. – Не боюсь тебя. Иш-шь.

Смерть хлопнула дверью и растворилась на лестничной клетке.

Воцарилась неприличная тишина. Такая неприличная, что у Ильиничны засосало под ложечкой и заболел зуб.

– А разве я не права? – спросила Ильинична у обоев. – Ну чего бояться-то? Все мы там будем. Все, и весь сказ!

Обои молчали. Жирная летняя муха шебуршала лапками по краешку клеенки.

– Да ну вас, – расстроилась Ильинична. – Конец-то все равно один.

И, словно желая продемонстрировать свое пренебрежение к ходу бытия, она потянулась за очередной порцией кипятка.

Чайник стоял на столе – голый и круглый, дышал жаром и призывно урчал.

Ильиничне стало плохо. Истина, безобразная в своей очевидности, открылась ей в тот же миг.

Сама она, Валентина Полубодко, умрет. И муха умрет, и обои. И даже полногрудая Вичка когда-нибудь да преставится (дай-ей-Бог-всяких-благ-и-долгих-лет-жизни).

Но там окажутся не все.

В то время как белые черви начнут обсасывать ее, валентининские, косточки, это никелированное чудовище будет стоять на чьем-то столе, нагло урчать, попыхивать и жить. Жить бесконечно.

Валентина Ильинична схватилась за сердце.

Солнце, отражавшееся в бесстыжих никелированных боках, подмигивало ей рыжим глазом и дразнилось. Сырой холод могилы больше не казался Ильиничне пустячным. Наоборот. Осознание того факта, что нечто посмеет существовать вне ее собственного «я», наполнило старушечье нутро ужасом.

– Как же так, как же так, как же так? – скороговоркой повторяла Валентина Ильинична, отсчитывая капли валокордина. – Но ведь это же совсем несправедливо!

В порыве отчаяния она было кинулась к книжному шкафу – там, на третьей полке, хранился золотой фонд инженера Полубодко. Ильинична обращалась к книгам изредка, по самым наиважнейшим случаям, и сейчас был именно такой случай.

«Никелевые сплавы имеют четыре основные особенности, – вещал Полубодко-книжник. – А именно: высокая пластичность и прочность на разрыв, высокая коррозийная устойчивость, высокая устойчивость к окислению и высокий предел текучести».

Услышав про «предел текучести», Валентина Ильинична взвыла и хромою кобылою пала на диван.

Последующие дни, вплоть до понедельника, Валентина Ильинична страшилась. Она не пила чай, не принимала душ, не смотрела программу «Здоровье». В каждом углу ей мерещились ухмыляющиеся бессмертные чайники. Чайники шипели «иш-шь», плевались паром и улюлюкали. Утром новой недели понедельника Валентина Ильинична сдалась.

– Вик, а Викуль? – позвонила она дочери. – Я послезавтра умру. Привезите гроб и прочее, Семеновне позвоните и мужа своего позови. Будем прощаться.

– Мама-а-ты-уверена-что-это-случится-именно-послезавтра? – выпалила в трубку Вичка. – А то послезавтра у меня отгул, да и вообще… Помирать заранее как-то не по-людски.

– Мала ты еще мать учить. Делай то, что сказано, – сурово приказала Валентина Ильинична и щелкнула аппаратом.

Похоронная процессия не замедлила себя явить. Первым приехал гроб. Вслед за гробом в квартиру ввалились Вичка с Вадиком и заплаканная Семеновна.

– Неча суетиться, – распоряжалась Валентина Ильинична. – Гроб на стол ставьте. И чайник, чайник в ноги не забудьте! Подушку повыше и табуретку. А я пока вымоюсь пойду.

Под душем Валентина Ильинична ликовала. Никелированный охальник будет наказан – да как! Прочность, пластичность и прочие производственные свойства не уберегут его от вечной тьмы и прозябания в ее, Валентины Ильиничны, натруженных конечностях.

Счастливая и трогательная, как старшекурсница на выпускном, легла она в гроб и скрестила руки на груди.

– Вот и конец мне. Плачьте уж, – осклабилась Ильинична и закрыла глаза.

Родственники взвыли. Громче всех старался зятюшка.

«Что он, совсем с ума, что ли, сошел? – размышляла Валентина Ильинична. – Никакого уважения к мертвым. И зачем Викуля только замуж за него вышла? Забрала бы его как есть, вместе с чайником. Как есть бы забрала…»

Тем временем родственники отплакали и пошли на кухню есть суп.

Валентина Ильинична поправила складки на платье и тихим голосом позвала:

– Выходи уж, старая. Видать, теперя и правда черед настал. Готова я. Забирай.

– Ну вот тебе, дудки. Иш-шь, отыскалась мне тоже. – Смерть присела на краешек стола и преехидно улыбнулась Валентине Ильиничне. – Как чаи гонять, так «вон пошла», а как помирать – здрасти-пожалуйста? Не приду и не уговаривай… Ты веки-то разомкни, горлица… разомкни.

– А я все равно помру, – обиделась Валентина Ильинична и поудобнее пристроила голову. – Без тебя.

Два дня лежала Ильинична в гробу. Два долгих дня смотрела она в потолок и считала лунные трещины. И даже когда жирная июньская муха садилась ей на нос, она не двигалась и не сгоняла ее.

– Уж я тебя переупрямлю, Безглазая. Уж я тебе покажу, – считалкой бурчала Ильинична. – Иш-шь чего.

На третий день Смерть сжалилась над ней и, наклонившись низко-низко, поцеловала ее в сморщенный старческий лоб. Если бы Ильинична знала о таком панибратстве, то непременно бы воскресла. Но она не знала, и поэтому в мир иной отошла на удивление спокойно.

Утром перед похоронами зять долго не мог найти чайник. Похмельный змей рвался из груди и норовил спалить все на своем пути.

– Да оно у вашей мамаши внизу, – сказала ему Семеновна. – Третьего дни они сами просили в ноги положить.

– Надо же, почти новый… – рассеянно пробормотал зять и воткнул шнур в розетку.

Никелированное брюхо жадно приняло воду и принялось урчать. На металлических боках захохотало рыжее солнце.

– Ушли, подлецы, – досадовала Валентина Ильинична с небес и от досады плакала теплыми июньскими дождиками.

Про быт

Как и всякое бытовое чудовище, я появилась на свет не бытовым чудовищем, а вовсе даже блондинкой с сиськами. Два последних факта делали мою жизнь легкой и радостной, и если я о чем-то задумывалась, так это о том, где бы разжиться деньгами на пачку сигарет и коктейль «водка с тоником». Листая женские журналы с тяжбами типа «он меня не любит, потому что не выносит мусорное ведро» и советами «запеките куру и купите чулки на поясе», я презрительно хмыкала.

– Наташа, ну как же можно ссориться из-за невынесенного ведра? – спрашивала я у своей «опытной» шестнадцатилетней подружки.

– Да какая-нибудь кастрюльная мымра, – важно вещала Наташа. – Чё, ей самой ведро трудно вынести? Тоже мне проблема…

– Ну ведь мы-то никогда? – заискивающе смотрела я на Наташу.

– Да уж мы-то никогда! – отвечала мне она.

К двадцати годам я совершенно точно знала, что буду удачлива в браке. В отличие от кастрюльных мымр я, как мне тогда казалось, была вполне подготовлена к совместной жизни, так как давным-давно вывела формулу счастья, состоящую из четырех никогда:

1. Никогда не циклись на быте.

2. Никогда не встречай мужа в драных портках.

3. Никогда не гавкайся из-за мелочей.

4. Никогда не разговаривай как учительница.

Первый пункт полетел к едрене фене почти сразу же. На быте можно циклиться, а можно и нет, только от этого он никуда не исчезнет.

Первая же совместно купленная кастрюля моментально показала мне ху из ху.

Поначалу это было легко и нежно.

– Ну что там вымыть какую-то кастрюлю – ей-богу, мелочи.

– Ну, дорогой, ну неужели было так сложно налить туда воды, после того как ты съел пюре?

– Хм-м-м… Вот кто-то там валяется на диване и смотрит про ежиков, а я, блин, кастрюли драю.

– Ну, елки-палки, ну что это за жизнь такая, мордой в раковину?

– Перед сном: первый слон – посмотреть новую помаду – второй слон – позвонить Юле – третий слон – убить Билла – четвертый слон – утром вымыть кастрюлю – пятый слон – твою мать, почему с вечера не вымыла – шестой слон – черт с ней, завтра вымою – седьмая кастрюля – блин, куда делся слон? – восьмая кастрюля – жизнь говно – девятая кастрюля – ага, говно – десятая Кастрюля – Кастрюля – Кастрю…

По мере обрастания собственностью мне пришлось совершить еще одно удивительное открытие: купить кастрюлю – это точно так же, как завести собаку. Все равно чья идея, потому что гулять все равно тебе.

– Ну, дорогая, тебе же все это надо, вот и развлекайся, – не моргнув глазом ответил мне муж, когда перед его носом всплыло пригоревшее дно.

– Но ты же из этого тоже ешь, – изумилась я.

– А я могу дошираком ужинать, тогда и мыть ничего не придется, – заявил супруг.

Скандал произошел на десятый день лапшичной диеты. Мне открылась еще одна истина: моему мужу (как и большинству мужчин на этой планете) не надо вообще ничего: ни кастрюль, ни стиральных машин, ни нового матраса в спальне. Однако, если десять дней кормить его нажористой химией, не стирать рубах и укладывать спать на пол – он свалит еще до того, как я успею посчитать второго слона.

Бытовые вопросы закрылись. Все, что есть в этом доме, нужно исключительно мне. Он может есть и доширак.

Внешний вид – отдельная тема. Вспоминаю себя пятилетней давности и умиляюсь. Прискакала из института, вытряхнула песиков на улицу, пришла с улицы, вымыла то, что песики нагадили, кастрюльку почистила, хлебальце нарисовала, платьице нацепила и сижу вся из себя королевишна: хочешь – в койку, хочешь – в свет. Журнальные тетки очень любят сочинять про «приелась», «расслабилась», «посчитала лишним» и т. п. В харю бы им плюнуть, этим теткам журнальным.

Первым появился крысиный хвостик. Нет, блондинка с распущенными волосами – это очень красиво. Только полы мыть неудобно. Можно, конечно, сначала вымыть пол, а потом голову, а потом спасти мир от инопланетчиков. Теоретически. Практически же, вместо укладки вавилонов, я предпочла потратить свободное время на чтение книжек и комп. Сноска для журнальных теток: если муж заставит меня потратить досуг на фен, я свалю еще до того, как он посчитает первого слона.

Парадное платье трансформировалось в «чистенько, опрятно и удобно» к четвертому месяцу беременности.

– Это ничего, – говорила себе я. – Вот рожу, похудею и уж тогда…

Чуда не произошло. Когда родила и похудела, стало ясно, что в тот час, который наперво отводился под фен, а потом под игры и комп, нужно успеть сделать три вещи: вымыться, посрать и пожрать.

– Ну вот вырастет хотя бы до года, уж тогда… – продолжала мечтать я.

Вырос. Сел, пополз, пошел. Ходит до сих пор. А чего бы не ходить? За ним иду я с пылесосом, шваброй и тряпкой для стирания пыли. И это уже не важно, что я давно не в «чистом и опрятном», главное, в «удобном» – так выше производительность.

Кстати, с ребенком тоже очень забавный момент. Всю жизнь терпеть не могла младенчество в вытянутых колготках. Хе-хе.

В месяц я старательно выбирала распашонку под цвет комбинезона. Ближе к году стало не до цвета – переодевала, когда испачкается. А сейчас практически высший пилотаж – основной критерий годности ребенкиной одежды один. Сухая. Нет, конечно, все равно раза три на дню переодеваю, но если вы ко мне приедете без предупреждения, вас хватит кондратий: вытянутые колготки, майка с шоколадным пятном посередине и какой-нибудь клеенчатый нагрудник на случай зю.

Так вот о чем бишь я. О внешности? Ага. Вчера в потемках в сортир выползла – шарахнулась. В зеркале харя. Один хвост у ней на затылке, второй почти на лбу (моя любимая челка, отдельное спасибо марьинским цирюльникам). На сиськах – майка с цветуечком, посередине пятно от пельменя (у меня очень несговорчивый и меткий ребенок), и джинсы с карманами раздутыми как крылья (два фантика, остов от машины, слегка полизанный чупа-чупс, какая-то тряпочка и два носка). Единственное, что радует, – очень мы с Фасольцем гармоничные ребята получились: оба грязные, сухие и вредные.

Скандалы по мелочам – это вообще песня. Вот, скажем, прошу я мужа вымыть пол. Происходит это всегда одинаково, и заканчивается одинаково, и какого хрена я прошу – непонятно, но тем не менее…

Начинается как-то так:

– Я очень устала. Вымой, пожалуйста, пол.

– Ага, вымою. Через час:

– Вымой, пожалуйста, пол.

– Ну что ты дребезжишь, вымою. Через час:

– Ну, может быть, все-таки вымоешь?

– Сказал вымою, значит, вымою. Не мельтеши перед глазами.

Через час:

– Твою мать, у тебя ничего нельзя попросить.

– Сейчас закончится хоккей-новости-високосный год (нужное подчеркнуть) и сразу же сделаю.

– Через пять минут я приду. Через час испуганно:

– Уже встаю.

Удаляюсь на кухню, возвращаюсь через тридцать минут, застаю супруга за разбиранием своей коллекции значков на антресолях.

– Я же просила вымыть пол.

– Какая разница, где убираться? Я решил начать отсюда. Вариантов развития событий два. Первый – это подумать про себя что-нибудь типа «чертов Хемуль» и вымыть пол. Вариант второй – громко крикнуть «чертов Хемуль» и швырнуть шваброй в супружника. Скандал гарантирован и в первом и во втором случае.

Кстати, что касается «учительского тона», то тут тоже все просто. Повторите про пол 125 раз, и я вас уверяю, на 126-м повторении из дома свалят дети и коты, а на подоконнике завянут кактусы. А полы вам все равно не вымоют. Не потому что вы плохо повторяли, а потому что хорошие мужья всегда знают, где у вас находится mute.

Уф-ф-ф. Изложила.

Теперь суммируем.

Представьте себе нечто всклокоченное, в грязной одежде, неустанно повторяющее одну-две фразы и засыпающее с мыслями о кастрюлях. Представили?

Добавьте к этому нечто маленькое, в еще более грязной одежде, но сухое. Представили?

Про глухонемого Хемуля промолчу, а двух меховых вонючек можете не представлять – я сама третий год жду, когда они преставятся – увы-с.

Как вы думаете, почему мы до сих пор швыряемся швабрами для гармонии и вполне себе сосуществуем? Правильно. Потому что я вывела пятое «никогда». Ничего нового, конечно, но действует безотказно.

5. Никогда не говори никогда.

Первый слон – завтра нужно вымыть пол – второй слон – хрен ты завтра проснешься – третий слон – пусть Дима вымоет – четвертый слон – самой-то не смешно? – пятый сл…