Сулейман Велиев
      УСАТЫЙ АГА
      Памяти моих родителей посвящаю. Автор
      Была пятница. В этот день в селении Раманы справлялось большое торжество - национальный азербайджанский праздник Новруз-байрам. Узкие, закопченные, пыльные улицы с утра заполнились пестрой, шумной толпой. Тут были и празднично одетые мастеровые, и чернорабочие в лохмотьях, и босые ребятишки.
      На Апшеронском полуострове настоящая зима - редкая гостья. Старожилы перебирают в памяти: вот в таком-то году была зима! Иной раз и в марте бушуют метели, неистовствует северный ветер хазри. А в ту пятницу марта 1917 года солнце светило по-весеннему ярко и радостно. Улыбались обездоленные люди, улыбались свежей зеленью молодой листвы старые деревья...
      С верхнего квартала к площади двигался черный лакированный фаэтон. Он остановился перед мечетью, и веселая толпа его окружила. Верх фаэтона был откинут. На заднем сиденье - трое, на переднем - двое музыкантов с зурнами. Напрягаясь, надувая щеки, они исполняли танец "узун-дере", а стоявшие на подножках фаэтона два рослых молодых парня, изгибаясь, пританцовывали. Как только фаэтон остановился, они спрыгнули на землю и пустились в стремительный пляс.
      На кучерских козлах сидели исполнявший роль хана-повелителя рабочий нефтепромысла Аббас Алиджан, прозванный за пышные черные усы Усатым агой, и его помощник на этом представлении рабочий Мустафа.
      Высокий, широкоплечий, чернобровый красавец с лихо закрученными усами не в первый раз исполнял на празднике роль хана. В голубом атласном бешмете и в черной, с серебряными газырями черкеске, взятыми у кого-то напрокат, он выглядел подлинным грозным повелителем и вызывал всеобщий восторг толпы.
      - Хан приехал! - Великий хан!
      - Тяжелой поступью явился!
      - Ура великому хану!
      Фаэтон был так облеплен людьми, что если бы не кони, то и понять было бы нельзя, что это фаэтон. Пестрая, хохочущая толпа. Вот тронулись лошади, тронулась за ними и толпа. Взвизгивая, вприпрыжку бегут голоногие ребятишки. Поблескивают на солнце неумолкающие зурны, в такт музыке величественно разводит руками возвышающийся над всеми нарядный и неприступно грозный "хан".
      Но вот на улице появился в окружении родичей сын настоящего хана. Его тотчас заметил Усатый ага. По его приказанию с подножки фаэтона спрыгнул "страж" и военным шагом направился к ханскому сыну. Приблизившись, "страж" поднял руку - внимание! - и провозгласил громко, торжественно:
      - Наш высокочтимый хан изволит просить вас к себе!
      Сын хана снисходительно улыбнулся, потом сделал смиренное лицо и покорно последовал за "стражем". От участия в игре не смел уклониться никто. Таков был всенародный шуточный обычай.
      - Эй, музыканты! - громовым голосом закричал Усатый ага. - А ну-ка, для дорогого гостя таракему!
      Зурначи заиграли таракему, кто-то пустился в пляс, приглашая гостя выполнить веление "хана-повелителя".
      Сын настоящего хана, как и предусматривалось программой представления, плясать отказался:
      - Не могу, ваше благородие, достопочтенный повелитель, извините меня за непослушание...
      - Штраф! - со свирепым видом закричал Усатый ага. - Стража! Оштрафуйте ослушника.
      Двое "стражников" кинулись к сыну хана с криками:
      - Штраф!
      - Штраф!
      Усатый ага тоном судьи провозгласил;
      - Коль не умеешь танцевать, плати пять рублей.
      Сын хана охотно расплатился. Он был рад выказать перед народом свое уважение хану шуточному. Не выполнить его волю - значило оскорбить публику. Всякому было известно, что исполнявший роль хана-повелителя на празднике обладал большими правами. Он мог первого попавшегося на глаза человека оштрафовать на столько, на сколько ему было угодно. Если кто-либо отказывался выполнить его приказание, того, под общий хохот, "стражи" наказывали ударами турны*. Ударов полагалось столько, сколько составляла сумма штрафа.
      ______________ * Турна - плеть
      "Хан-повелитель" Усатый ага был строг, но справедлив. Сидя на высоких козлах фаэтона, он высматривал в толпе богачей, посылал за ними "стражников" и объявлял свое повеление: сплясать, спеть песню, рассказать веселую историю. Неподчиняющихся штрафовал, отказывающихся платить наказывал ударами турны. Публика громко выражала ему свое восхищение.
      Богато одетый, статный, он и в самом деле был похож на владетельного князя. И голос у него был соответствующий - трубный, властный. Когда начинал говорить, то перекрывал все другие голоса. Встретившись с ним однажды, его уже нельзя было забыть. Особенно сильное впечатление производило его лицо. При разговоре Усатый ага то вскидывал густые, сросшиеся брови, то надвигал их на самые глаза, то метал вокруг искры гнева, то изливал радость. Сочные алые губы то выражали презрение, то дарили улыбку.
      Окруженный толпой, фаэтон медленно двигался по извилистой, тесной улице, оглашая ее веселой музыкой зурначей и забавными припевками. По мере того как фаэтон приближался к окраине, толпа редела и наконец совсем растаяла. Фыркая и разбрызгивая изо рта пену, лошади понеслись вскачь. Деревня осталась позади. По пыльной дороге, под гору, фаэтон мчится к Раманинскому замку.
      Расположенный на вершине холма и несколько разрушенный с одной стороны, древний Раманинский замок придает пейзажу романтический вид. По сохранившимся преданиям, в XIV веке один из азербайджанских ханов построил эту крепость для защиты от вражеского нашествия. Стены замка, сложенные из тесаных камней,
      окружают центральную четырехугольную башню. Она грозно возвышается над окружающей местностью и в своих бойницах таит неведомую славу. Лет шестьсот назад этот замок считался надежным бастионом против иноземных захватчиков.
      Издали замок казался сказочным и рисовался величественным и горделивым. "И раманинцы такие же гордецы, как этот замок", - говорят о них соседи. Их гордость возросла в сто крат после того, как в этих местах была обнаружена нефть. Шутка ли: не в каждом клочке земли таится черное золото!
      На запад от замка, у подножия холма, раскинулся, лес нефтяных вышек, а на юго-западе - небольшое озеро. В него из буровых стекают грунтовые воды с жирными блестками нефти. Оттого вся поверхность озера отливает сталью, а в предвечерние часы - всеми цветами радуги.
      В прежние времена нефть тут находилась на небольшой глубине, и ее выкачивали "журавлями", как питьевую воду из колодцев. Позднее ее стали выкачивать моторами при помощи барабанов. В нефтяную скважину на железном канате, намотанном на барабан, опускается желонка - этакое узкое ведро высотой в четыре - шесть метров, емкостью до тридцати литров. На дне желонки клапан. При ударе о дно нефтяной скважины клапан открывался, желонка наполнялась нефтью, и барабан вытягивал ее канатом на поверхность. Тут ее опорожняли и снова опускали в скважину. Рабочих, которые обслуживали желонки и барабаны, называли тарталыциками. Моторист и тарталыцик были главные профессии на нефтепромыслах.
      Если кинуть взгляд на лес нефтяных вышек с холма, от замка, то в глаза бросались пять или шесть красных кирпичных зданий, будто в беспорядке разбросанных по "лесу". Это котельные или, как тут их называют, газанханы. Они дают жизнь моторам. На фоне черных вышек газанханы выглядят алыми розами.
      Миновав Раманинский замок и спустившись с холма, фаэтон очутился среди буровых вышек и остановился на пустыре, перед кочегаркой второго промысла. В ожидании "хана" и его "свиты" тут уже собралась значительная толпа. Привстав на козлах, Мустафа искал кого-то глазами. Потом, радостно улыбнувшись, указал Усатому аге на девушку, стоявшую чуть в отдалении:
      - Видишь, и телефонистка Нина пришла поглядеть на наше представление!
      - Ты видишь только Нину, - пошутил Усатый ага, - а сидящего на куче кирпичей отца ее, Павла, не видишь?
      Мустафа взглянул в сторону, куда показывал друг.
      - Верно... Старик съежился что-то. Невеселый. Уж не беда ли какая его настигла?
      - Не в том дело, - перебил его Усатый ага и засмеялся. - Ты Нину видишь раньше всех!
      Мустафа смутился и произнес с укором:
      - О ага! (Дескать, пощади.)
      А Нина, как будто услышала, что речь идет о ней, приветливо улыбнулась Мустафе и помахала ему рукой. Ее отец, глядевший на фаэтон из-под козырька ладони, тоже улыбался Мустафе. У них были добрые отношения.
      И вот снова грянула музыка. С подножек фаэтона спрыгнули "стражи", пустились в пляс, увлекая за собой окружающих. Даже ветхие старики не могли устоять на месте - притопывали и прихлопывали. А один старикан не выдержал и, прищелкивая пальцами, пустился вприсядку.
      Обращаясь к одному из танцующих, Усатый ага сказал:
      - Эй, Эльдар, ты, оказывается, молодец! Разошелся так, будто весь мир принадлежит тебе.
      Крепко сколоченный чернобровый мужчина, названный Эльдаром, показав в улыбке белые зубы, крикнул:
      - Мне! Весь мир принадлежит мне!
      - Молодец, Эльдар, ты настоящий мужчина! - подбодрил его похвалой "хан-повелитель".
      - А как же! - крикнул тот, продолжая плясать. - Курицей, что ли, я должен быть? Я гордый! Голодать буду, а подхалимом не стану!
      Ему, должно быть, было за пятьдесят. Но в бороде ни одного седого волоса, взгляд живой и быстрый, движения легки. При всем том он неказист с виду - коротконог и кривоплеч. Так его и звали за глаза - Кривоплечий. Быть может, левое плечо было ниже правого оттого, что на нем всегда висело ружье? Он был караульщиком на промыслах и с ружьем расставался только по крайней нужде, вот как сейчас...
      Рабочие нефтепромысла любили его, жизнерадостного, веселого человека, шутника и балагура.
      Однажды хозяин промысла Шапоринский, заметив Эльдара без дела, прикрикнул:
      - Нечего тут шататься, иди в сарай!
      А Эльдар был родом из селения Сарай. Он прикинулся дурачком и махнул с промысла в село. Живет там день, живет два, потом возвращается. Шапоринский в ярости решил его уволить за прогул.
      - В чем же я виноват? - сделав глупое лицо, спрашивал Эльдар. - Вы же сами приказали мне идти в Сарай!
      Шапоринскому пришлось уступить, и рабочие с неделю хохотали над проделкой своего товарища.
      Кончив плясать, Эльдар остановился у фаэтона и, заглядывая в глаза Мустафе, сказал:
      - Рабочие люди и веселятся и работают вместе. Помнишь забастовку? Тогда мы многому научились, распознали и друзей, и врагов.
      Мустафа, один из организаторов прошлой забастовки, охотно поддержал разговор:
      - Верно, Эльдар. Мы сильны товариществом. Некоторым выпали на долю тяжелые испытания. Но никто не продал свою честь...
      Разговор продолжался. В него включились еще несколько рабочих, а зурначи тем временем играли лезгинку. Молодой парень лихо шел по кругу на носках, окружающие хлопали в ладоши и кричали:
      - Асса!
      - Асса!
      Рабочие одним ухом слушали музыку, а другим - Усатого агу. Снизив голос, он доказывал: надо снова бастовать, прижал хозяин рабочих, дышать нечем.
      Странно было слышать эти слова от человека, одетого в костюм богатого хана, сидящего в лакированном фаэтоне и только что потешавшего публику забавными шутками.
      Мустафа зорко следил за толпой. Вот он заметил протискивающегося к фаэтону незнакомого господина и закричал:
      - Наш хан настоящий мужчина! Ура хану-повелителю!
      Толпа дружно его поддержала.
      - Сумасбродный наш хан, - язвительно сказал Абдулали.
      Он завидовал Усатому аге и искал случая уколоть его, но немедленно получил сдачи. Из толпы кто-то выкрикнул:
      - Сумасбродный, но не гнусный, как некоторые другие!
      Коварный Абдулали сделал вид, что не понял намека, и заговорил льстиво:
      - А кто сказал, что наш хан гнусный? У него чистое сердце. Сумасбродный маленько...
      Его перебил Мустафа:
      - Правильно говорят: если хочешь спокойно есть, кусок хлеба, то либо подхалимничай перед хозяином, либо обладай тигриной силой.
      - Где же нам взять тигриную силу? - наивно спросил Эльдар.
      - Рабочее единство - вот наша сила! - громко воскликнул Мустафа. - Все за одного, один, за всех!
      Рабочие зашумели. Послышались возгласы одобрения,
      Эльдар приблизился к "хану" и, не глядя на него, сказал одно слово: "Послезавтра". Усатый ага в недоумении вытаращил на него глаза, а потом, сообразив, в чем дело, молча кивнул Эльдару - дескать, понял - и заговорил, обращаясь к толпе как хан-повелитель:
      - А ну, кто еще спляшет?
      Мустафа наклонился с козел к Эльдару и сказал ему шепотом:
      - О послезавтрашней забастовке пока помалкивай. Тут есть и ненадежные люди. Вон, смотри. - И он глазами показал на сновавшего в толпе Касума. Видишь, навострил уши! Так и рыщет, так и вынюхивает!
      - Да, это не к добру, - согласился Эльдар. - Надо придумать, как избавиться от этого подлеца.
      Это был высокий, полный, бритоголовый мужчина, с виду напоминавший борца. Про него говорили: "Грозен, пока молчит". Дело в том, что у него был писклявый голос. Заговорит - и все над ним смеются. Это злило Касума. Самолюбивый и мстительный, он против многих носил камень за пазухой. А со времени последней забастовки рабочие подозревали его как провокатора-доносчика. Как он ни старался быть осторожным, никто уже не сомневался, что Касум служит в полицейском управлении и является лакеем хозяина Шапоринского,
      Вот и сейчас - как только появился в толпе Касум, все деловые разговоры смолкли. Только и были слышны музыка да задорные выкрики молодежи.
      - Асса!
      - Асса!
      И топот танцующих.
      Потом подошли группы новых рабочих. О Касуме забыли, и разговор возобновился. Слышались голоса:
      - Надо требовать!
      - Бастовать!
      - В тюрьму закатают!
      - Пусть другие бастуют, а я погожу...
      - К хозяину решил подладиться, шкура?!
      - Да нет, он просто трус!
      - Хватит терпеть!
      - Двум смертям не бывать, а одной не миновать!
      - Тише! Хозяин едет!
      Под гору, по извилистой дороге, со стороны замка катился фаэтон хозяина нефтепромысла Шапоринского. Игравший роль хана-повелителя Усатый ага со свирепым лицом обернулся к зурначам.
      - Что приумолкли? Видите, хозяин едет! Играйте! - И с веселой улыбкой к зрителям: - А вы не жалейте денег! Деньги пойдут на великую пользу! И ног не жалейте, пляшите!
      Снова грянула музыка, снова защелкали в хлопках ладони, снова понеслись по кругу танцоры. Эльдар, накинув на голову черное покрывало, извиваясь, стал танцевать "халабаджи". Кружась, он то расширял круг, то сужал его, то, опускаясь на колени, плавно водил руками по воздуху и, трясясь, поднимался. Это было смешно, и все дружно хохотали. А танцор снова шел по кругу и "мимоходом" принимал от зрителей деньги. "Мимоходом" же бросал их в фарфоровую чашу, стоявшую в фаэтоне перед зурначами, и снова, пританцовывая, шел по кругу с вытянутыми руками. Все знали, что деньги пойдут в общую рабочую кассу на случай новой забастовки.
      Фаэтон Шапоринского, несшийся под гору как на крыльях, круто остановился рядом с фаэтоном "хана". Шапоринский, пожилой, низкорослый, толстопузый, скуластый и курносый мужчина, тотчас понял, что попал на праздник, приветливо заулыбался и особо поклонился "хану".
      Капиталист хорошо знал местные обычаи и нравы и потакал им. Праздник весны Новруз-байрам он считал только религиозным. Пусть празднуют! Образованный человек, Шапоринский считал любую религию своим союзником. Мусульманство, как и православие, воспитывает у верующих уважение к частной собственности и послушание власти. Ему и в голову не приходило, что подпольная рабочая организация использует Новруз-байрам для сбора средств на забастовку, которая начнется послезавтра... Он с интересом глядел на закутанного в чадру человека, исполнявшего танец "халабаджи". Это был чудаковатый рабочий, кривоплечий Эльдар. Движения танцующего заинтересовали Шапоринского. "Тоже культура! - с усмешкой подумал он. - Пусть развлекаются как хотят, лишь бы работали хорошо".
      Его мысли прервал "хан-повелитель":
      - Хозяин, мы просим вас сплясать.
      Шапоринский благодушно рассмеялся:
      - Тут и без меня плясунов много.
      "Хан" Усатый ага сделал свирепое лицо и сказал голосом судьи:
      - За непослушание хану-повелителю штрафую вас... - Усатый ага сделал многозначительную паузу, и все замерли, - на двадцать рублей!
      - Здорово! - воскликнул кто-то с восторгом.
      - Вот это штраф так штраф!
      - Двадцать рублей? - переспросил Шапоринский.
      - Да, хозяин, - уверенно подтвердил "хан".
      Шапоринский не стал возражать, хвастливо достал из кармана изящное портмоне с серебряной монограммой и, передавая "хану" деньги, шутливо сказал:
      - Берите, только, ради бога, не бейте меня этой дрянной плетью!
      Шутка понравилась, и все засмеялись.
      Усатый ага, поблагодарив щедрого хозяина, принял деньги, бросил их в фарфоровую чашу и сделал комический поклон в сторону Шапоринского. Тот многозначительным взглядом окинул Усатого агу и сказал:
      - Видите, я уважаю ваши национальные обычаи, так уважайте же и вы меня!
      Артист от природы, Усатый ага разыграл искреннее недоумение:
      - А что случилось?
      Шапоринский сморщился, как от зубной боли.
      - Ничего пока не случилось, а чувствую - может случиться. Ведете вы себя на промысле неспокойно.
      - Я? - Усатый ага старался выгадать время. - Что вы, хозяин! Я самый смирный из рабочих!
      - Не о тебе речь... Хотя и ты в последнее время изменился. Быть может, Мустафа тебя подбивает, а?
      В толпе моментально установилась тишина. Все устремили взгляд на Мустафу, а тот с любопытством смотрел на Шапоринского.
      - А что плохого сделал Мустафа? - спросил Усатый ага.
      - А что он может сделать? - Шапоринский пожал плечами. - Мне он вреда не причинит, а на себя и на своих друзей беду навлечет. Язык у него...
      Мустафа очень хотел сказать резкое слово, но сдержался. Значит, Шапоринский заподозрил что-то неладное в этой игре в "ханы". А может быть, и о забастовке пронюхал?
      - Ты не будь таким, как Мустафа, - говорил между тем Шапоринский Усатому аге. - Зайди ко мне вечерком на квартиру.
      - К добру ли, хозяин? - спросил Усатый ага. Он не привык распивать чаи с капиталистами и ничего хорошего не ждал для себя от этой встречи.
      Шапоринский ободрил его благодушной улыбкой:
      - К добру, к добру, заходи!
      Откинувшись на спинку сиденья, обитого бордовым плюшем, толстяк ткнул кулаком кучеру в спину - поезжай, дескать, - и фаэтон тронулся. Проводив его глазами, Усатый ага обратился к Мустафе:
      - Как ты думаешь, зачем он пригласил меня?
      Тот рассердился:
      - Тупой ты, что ли? О наших делах выведать хочет. Видишь, каким добряком прикидывается!
      Зурначи между тем продолжали играть, молодежь танцевала, а "хан" и его "помощник" вполголоса обсуждали, как быть Усатому аге - идти к Шапоринскому или не идти?
      - Не пойду, - решительно сказал Усатый ага. - Похоже, он нас хочет перессорить. Меня хвалил, вроде бы в гости пригласил, тебя ругал, стращал. Почему он на тебя накинулся?
      Мустафа зло улыбнулся.
      - Он и меня сначала хвалил. И в гости так же вот приглашал, да ничего у него не вышло.
      Усатый ага присвистнул:
      - Вон оно что! Ну, так и со мной не выйдет. Не пойду...
      Мустафа перебил его:
      - Погоди, не спеши. Я не советую тебе отказываться. Может быть, и я зря отказался. Шапоринский что-то замышляет. Надо выведать его замыслы. Сходи. Прикинься простачком, послушай, что скажет. Нам важно знать, пронюхал он про забастовку или нет.
      - Значит, идти?
      - Непременно! - решительно подтвердил Мустафа. - Чего тебе бояться? Не съест же он тебя!
      Усатый ага долго думал, потом сказал:
      - Я не его боюсь, а...
      - А кого? - с тревогой спросил Мустафа.
      - Его жены боюсь.
      Мустафа засмеялся:
      - Ну вот еще! Можно ли бояться женщины!
      Усатый ага тяжело вздохнул:
      - Эх, друг! Ты не знаешь... Эта барыня не дает мне проходу.
      Мустафа удивился:
      - То есть как?
      - А так... Что толку скрывать от тебя? Шапоринский уже стар, она молодая... Однажды я чинил у них печку. Работаю, а она стоит и глаза на меня пялит. Смотрит, как лиса на виноград. То с одного бока зайдет, то с другого и всякие слова мне говорит: "У вас золотые руки. Вы дивный мастер..." А потом вдруг: "Мне нравятся мужчины высокого роста, вот с такими усами, как у вас!"
      - Вот тебе на! - изумился Мустафа. - Какая бессовестная женщина! Вот они, барыни-то!
      Будучи уже не в состоянии исполнять шутовскую роль "хана-повелителя", Усатый ага тронул вожжами лошадей, и фаэтон вырвался из толпы. Вслед помчались голоногие ребятишки с криком:
      - Хан уезжает!
      - Беду с собой увозит!
      - Тяжелой поступью уходит!
      Праздничное настроение Усатого аги было безнадежно испорчено. Хмуро, нехотя он кричит на примостившихся на запятках фаэтона детишек и погоняет лошадей. Ему захотелось поскорее домой. А впереди поселок еще одного промысла. Там его тоже ждет праздничная толпа. Прямо у дороги - хозяин промысла.
      Но веселья не получилось. Остановив лошадей и поздравив собравшихся с праздником, "хан-повелитель", принужденно улыбаясь, "оштрафовал" хозяина промысла на десять рублей и тотчас взмахнул кнутом. Лошади с места рванули вскачь и неслись вихрем до мечети. Тут была такая густая толпа, что поневоле пришлось остановиться. Зурначи грянули плясовую. Усатый ага, наклонившись к Мустафе, шепнул ему что-то на ухо, потом подозвал одного из толпы, видно знакомого, и ему шепнул что-то. Тот наклонился над задним сиденьем фаэтона и из-под ног музыкантов извлек большую корзину. Те сделали вид, что не заметили этого, и продолжали играть с особым усердием. Человек с корзиной исчез. Проследив за ним взглядом, Усатый ага громким голосом обратился к толпе:
      - Друзья! Ветер уже подул. Игру свою мы закончили. До свидания!
      И спрыгнул с фаэтона. Мустафа - за ним.
      Зурначи перестали играть. Один из них подобрал вожжи, и фаэтон укатил куда-то. Остальные вместе с Усатым агой и Мустафой отошли в сторону, будто бы собираясь делить собранные деньги. Постояли с минуту и пошли по дороге, ведущей к замку. Дети, надрываясь, кричали:
      - Хан уехал!
      - Великий хан уехал!
      - Беду с собой увез!
      2
      Быглы-ага, или, как давно уже все его звали, Усатый ага, родился в деревне Кендамаг, Карадагской области Южного Азербайджана. Там прошли его юношеские годы. Бойчее и смелее его в деревне парня не было. По верховой езде и по стрельбе он считался первым.
      После смерти родителей Быглы-ага задумал жениться на дочери деревенского пастуха Гызбест. Но исполнить это ему было нелегко. Впервые он узнал, что для бедной девушки быть красавицей - большое несчастье. Сваты не давали покоя пастуху. За черноглазой, шустрой Гызбест охотились самые богатые женихи деревни. А пастух смотрел на дочь как на ценный и выгодный товар, который должен обогатить его. Сватов бедняка Быглы-ага пастух попросту выставил за дверь.
      Шли дни. И вот однажды Быглы-ага услышал, что пастух выдает свою дочь за сына лавочника. Такого известия он давно ждал, и все-таки оно потрясло его. Как говорят, от сердца Быглы-аги к сердцу Гызбест лежала прямая дорога. Девушка поклялась выйти замуж только за Быглы-агу, а ее отец и слышать не хотел об этом. Тогда Быглы-ага тайно увел девушку из деревни в Карадаг, а оттуда они переехали в Баку. След их для пастуха затерялся, и все обошлось благополучно. Быглы-ага стал работать на Раманинском промысле. Жизнь вроде налаживалась. Но среди незнакомых людей он чувствовал себя одиноким и тосковал.
      - Почему ты не в духе? - спросил его однажды рабочий Гамид.
      - Одинокий я тут... Ни родственников, ни друзей. Чему же радоваться? Только дома и отвожу душу с женой.
      Гамид успокаивал его как мог:
      - Иметь родных и друзей хорошо, да не всегда. Бывают такие родственники, что лучше бы их и не было. Они - друзья твоего кармана, а в трудное время не только тебе не помогут, а даже обрадуются твоей беде. У меня в городе есть двоюродный брат. Лавочник. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Когда я, изредка, бываю у него дома, то сижу как на иголках. Хвастается, говорит о райском блаженстве, показывает ценные вещи, чванится. В последний раз граммофон показывал, заводил только что купленные пластинки, угощал чаем, но, даже не покормил. Даже не спросил, не голоден ли я. Вот тебе и богатый родственник...
      - Правду, видно, говорят, что сытый голодного не разумеет, - подтвердил Быглы-ага. - Голодному бы кусок хлеба, а сытый ему музыку и чай предлагает.
      - Вот-вот! А попадешь в хижину бедняка - все, что есть, на стол подадут и голодным из дома не выпустят. К чему, думаешь, я тебе все это толкую? Не в родственниках счастье. Надо искать дружбу у таких же, как сам, тружеников. Дружба! Что есть в мире лучше подлинной товарищеской дружбы!
      Гамид умолк и задумался. Быглы-ага сказал:
      - Среди богатых из ста можно встретить одного хорошего человека.
      Гамид отрицательно покачал головой.
      - Одного из тысячи. Э, все они одного - поля ягоды! Разве бывают хорошие воры? Только в сказках. А богатые - те же воры. Если они не будут обворовывать нашего брата - рабочих, то откуда у них возьмутся богатства? Иногда встречаются и такие богачи, которые приглашают рабочего человека в гости, даже подарки ему преподносят. Но только это хитрость. В таком разе гляди да гляди! Либо обмануть тебя хотят, либо подкупить. Поэтому, как говорится, будь проклята и черная и белая змея! Овце с волком не дружить. А волки везде одинаковы, что на твоей родине, что тут. Для уничтожения капитализма нужна дружба не пятерых-шестерых, а крепкое единство всего рабочего класса. Вот так-то, брат! Не сторонись коллектива и не считай себя одиноким. Народ у нас на промысле хороший, боевой. Чувствуй себя как дома и со всеми рабочими обращайся как с друзьями.
      Прошло немного времени, и Быглы-ага действительно почувствовал себя своим человеком на промысле.
      Вначале Быглы-ага работал подручным у старого печника, а после его смерти заменил его. Так как нужда в печнике на промысле случалась не часто, Быглы-агу по совместительству назначили тарталыциком. Платили мало, но он прирабатывал: после трудового дня кое-кому чинил печи, клал новые. Времени не оставалось даже на сон. Поздними вечерами домой возвращался как пьяный. Но что же делать? Богатые везде мучают бедных. Вот он работает днем и ночью. Не щадит здоровья и все-таки живет в нужде. Пятеро детей - не шутка! Чего-чего, а детей у бедняков всегда много. Старшему, Салману, десять лет, младшему - меньше года.
      Жил Быглы-ага на окраине рабочего поселка, в "собственном доме". Так в шутку именовал он купленную за гроши жалкую лачугу. С женой они потратили много сил, чтобы приспособить эту конуру под человеческое жилье. Однако же приспособили. Получилось даже две комнатки. Товарищи по работе завидовали: особняк! Они не знали, что прежде в этом помещении была конюшня...
      Перед домиком Быглы-ага разбил крошечный садик.
      Тутовое дерево было сверстником его сына Салмана и уже давало хороший урожай.
      Самая лучшая пора для этого дерева наступала в июне. Чуть заденешь ветку - и белый тут сыплется как град. Чтобы он не падал на землю, под дерево стелили простыню. На ней Быглы-ага и отдыхал. Ему доставляло особое удовольствие есть тут прямо с дерева. Не вставая с места, протянет руку к низко склонившейся ветке, сорвет и съест... Это дерево, посаженное руками Быглы-аги, напоминало ему сад в родном Карадаге и настраивало его на мечтательный лад. Под ним Быглы-ага беседовал с товарищами за чашкой чая или в обнимку сидел с женой и детьми, если случалось свободное время.
      Из товарищей по работе чаще других тут бывал Мустафа. Дружба с ним помогла Быглы-аге понять многое. У него он научился читать и писать. К Мустафе все рабочие относились с уважением, как к стойкому, бесстрашному, прямодушному человеку. За товарищей-рабочих перед хозяином промысла он горой стоял. Шапоринский и рад бы его уволить, да квалификация у Мустафы высокая, заменить его некем, и хозяин терпел его до времени.
      Мустафа был старше Быглы-аги лет на пять. Но не женат. Все знали, что он любит телефонистку Нину, и догадывались, что Нина тоже его любит. Дивились: почему они не поженятся? И никому не приходило в голову, что бесстрашный Мустафа не осмеливается объясниться с девушкой. Он очень боялся, что она ему откажет.
      С виду он был похож на человека хмурого, с тяжелым характером. Высокий лоб, строгие, умные глаза. Кто не знал его, мог подумать: "Экий неприступный!" Вид обманывал. В кругу товарищей Мустафа бывал весел и словоохотлив.
      Так как Быглы-ага работал сегодня в ночную смену, он не смог повидаться с Мустафой вечером. А надо бы. Игра в "хана" прошла хорошо. В рабочую кассу собрана значительная сумма денег, удалось переговорить кое с кем из нужных людей. Подготовка к забастовке продвинулась. Очень бы надо повидаться с Мустафой. Вернется Усатый ага с работы и не сможет заснуть...
      Когда уходил с промысла, было темно. Слабый свет, падавший с буровых вышек и из окон кочегарки, с трудом освещал окрестность. Дул легкий северный ветер. Едва отошел Усатый ага от своего рабочего места, как услышал чьи-то шаги. Осмотрелся и в полумраке разглядел двух мужчин. Они направлялись к будке для курящих. Кто бы это мог быть в такую позднюю пору?
      Заинтересованный и смутно обеспокоенный, Усатый ага решил узнать, кто так необычно появился на промысле. Когда неизвестные вошли в будку, он осторожно подошел к окну и заглянул внутрь. Один был небольшого роста, тщедушный, узкий в плечах - полицейский, а другой - Касум. Зачем они здесь? Что привело их сюда? Чуть отстранившись, Усатый ага приник ухом к раме окна и стал слушать.
      Касум, выступив вперед и показывая на пол в углу комнаты, говорил:
      - Я подглядел - Мустафа тут прячет бумаги. - Нагнувшись, он приподнял одну половицу и достал из-под нее пачку каких-то бумаг. - Держите.
      Полицейский жадно схватил пачку и не глядя сунул ее себе во внутренний карман.
      - Молодец, Касум! - похвалил полицейский предателя. - Получишь хорошее вознаграждение!
      Касум расплылся в довольной улыбке.
      - Без меня вы бы ни за что не выследили Мустафу! Погодите, я разузнаю для вас и еще кое-что поважнее. Главное - я разгадал их хитрость: тайные документы не держать дома, а прятать вот так где-нибудь под казенной половицей. Я им жизни не дам! - воскликнул он со злорадством.
      - Молодец! - повторил полицейский. - Теперь ты в полицейском управлении должен подтвердить, что эти бумаги спрятал тут Мустафа.
      - Конечно, конечно, какой разговор! Подпишусь! Только вот что... Голос Касума задрожал. - Я прошу сделать все так, чтобы Мустафа об этом не узнал. И чтобы никто из рабочих не узнал. Ведь если они узнают, не сумею вам больше помогать... Они убить меня могут!
      - Не беспокойся, - успокоил предателя полицейский. - Никто ничего не узнает. В полиции тебя ценят. Но мы зря тут задерживаемся. Пошли.
      Усатый ага поспешно отпрянул от окна и скрылся за углом будки. Оттуда он услышал:
      - Нас не видят? - спросил полицейский.
      - Будьте покойны, - заверил Касум. - В эту пору тут никого не бывает. Тарталыцик Усатый ага давно уже дома, а его сменщик занят на своем барабане. Но нам лучше идти врозь. Я пойду вроде бы к месту своей работы....
      - Иди, - разрешил полицейский. - А завтра явишься в управление. Только гляди, чтобы из ваших кто не заметил.
      Усатый ага дрожал от волнения. "Значит, плохи наши дела, - думал он. Подлый Касум опять нас предал. А я не верил, что он провокатор! И многие не верили. Теперь полицейский передаст эти бумаги в управление полиции и все наши планы рухнут... Нельзя, нельзя этого допустить! А что же делать?"
      Размышляя так; Усатый ага шел по следам полицейского. Убить его и забрать пакет? Там, наверно, листовки и какие-нибудь бумаги забастовочного комитета. Мустафу и еще кое-кого посадят в тюрьму, забастовка будет сорвана...
      Как же убить его, чтобы не попасться? Ломом по голове? Нет, он может закричать. Надо что-то другое... На обочине дороги валялся толстый мешок из-под цемента. Должно быть, его кто-то обронил. "Вот это подходяще! обрадовано подумал Усатый ага. - Без звука". Схватив мешок, он прибавил шагу.
      Из-за шума работающих кругом машин полицейский не слышал его приближающихся шагов. Обрадованный добычей, он шел медленно, должно быть обдумывая счастливый рапорт начальству.
      Подул встречный ветер. Усатый ага обрадовался: под ветром легче приблизиться. "Дуй сильней! - мысленно говорил он ветру. - Изо всех сил дуй!"
      Часто надоедающий бакинцам, резкий северный ветер был теперь таким желанным! Природа помогала Усатому аге. Шум машин усиливался воем ветра. Где-то жалобно скулила собака, гремел под ветром оторвавшийся лист железа. "Должно быть, на крыше котельной, - успел подумать Усатый ага и тотчас упрекнул себя: - Черт знает о чем думаю! Надо торопиться". И он еще прибавил шаг.
      Наступил решающий момент.
      Медлить было больше нельзя. На всякий случай он прикрыл лицо платком, в который обычно завертывала ему жена хлеб, поглубже надвинул на глаза черную папаху. Приблизившись к полицейскому на два шага, он прыгнул ему на спину, свалил на землю, несколькими ударами кулака оглушил, вытащил из его кармана заветную пачку бумаг и натянул ему на голову мешок. Едва ли все это заняло больше минуты.
      На счастье Усатого аги, полицейский попался хлипкий. От его могучего кулака он не скоро опамятовался. А когда пришел в себя, стащил с головы мешок и огляделся, кругом было пусто, только выл ветер и вдалеке скулила собака.
      3
      Мустафе не спалось. Он был председателем тайного забастовочного комитета, и предстоящие события его крайне волновали. Будут ли единодушны люди? Пойдет ли на уступки хозяин? А вдруг вызовет полицию? Нефтяники народ боевой, но и среди них найдутся малодушные. Одна паршивая овца может погубить все стадо.
      Ему не нравится Касум. Говорят, что он провокатор и доносчик. Возможно. В последние дни он то и дело попадается Мустафе на глаза. Уж не шпионит ли? С ним нужно быть всегда начеку. Посоветоваться бы с кем-нибудь, поделиться опасениями. Но это сейчас невозможно. К кому пойдешь ночью! Одиночество! Ах, как это тяжело! До каких же пор Мустафа будет жить бобылем? Сколько можно говорить с самим собой? Просто хоть домой не приходи! Хорошо он чувствовал себя только на работе, среди друзей. Но ведь у каждого своя семья! Только он одинок, как травинка в поле...
      В лучшую пору молодости Мустафа был сослан в Сибирь. За что? Убил кого-нибудь? Воровал? Нет! За то, что смело высказывал свои мысли, не терпел несправедливости, защищал товарищей-рабочих перед полицией, за то, что разъяснял рабочим: действовать нужно сообща.... Разве это преступление?
      Около месяца Мустафа ехал в арестантском вагоне с решетками на окнах. Каким только унижениям не подвергали его в пути жандармы! От голода и мук он совсем выбился из сил. На мрачно знаменитые Ленские прииски он прибыл зимой, в сорокаградусный мороз. Холод пронизывал до костей. Но мир не без добрых людей. Русские рабочие дали ему старую шубу, хоть и не по размеру большую, дали залатанные валенки и варежки. А главное - он нашел тут верных друзей, и Сибирь оказалась не такой страшной, как о ней рассказывали в дороге.
      Теперь он часто рассказывал рабочим о своих сибирских друзьях. С виду хмурые, с суровым взглядом, сибиряки добродушные, сердечные. Сибирский рабочий готов последним куском хлеба поделиться с товарищем.
      Большинство сибирских рабочих - либо политические ссыльные, либо дети политических ссыльных. Почти все грамотные, они отличаются тесной спайкой, взаимной выручкой. Окруженный, такими друзьями, Мустафа не тосковал в Сибири и не чувствовал себя одиноким. Скоро он включился в подпольную революционную организацию и стал ее активистом.
      Положение рабочих на золотых приисках в то время было очень тяжелым. Владельцы приисков вели тут себя как в завоеванной стране: людей за людей не считали. В ответ на произвол подпольная большевистская организация готовила забастовку. Она началась 17 апреля 1912 года грандиозной политической демонстрацией. Золотопромышленники вызвали войска и утопили демонстрацию в крови. Огнем и железом они хотели усмирить рабочих, а разбудили всю Россию.
      Мустафа участвовал в забастовке и в демонстрации и был живым свидетелем расстрела тысячи людей. На всю жизнь в памяти остались обагренный кровью белый снег, крики раненых, стоны умирающих, плач женщин и детей. Ему казалось, что плакало все вокруг: и непроходимая тайга, и река Бодайбинка, и хмурое, серое небо... Но уже тогда в вое ветра, взвихрившего над расстрелянными снег, Мустафа услышал грозный призыв к мести. И народ бескрайней страны услышал этот призыв. Страшная весть о Ленском расстреле мгновенно облетела Россию и взбудоражила миллионы людей. События, начавшиеся 17 апреля 1912 года в далекой Сибири, завершились в феврале 1917-го свержением царизма.
      С детства Мустафа был привязан к родственникам. Он всех помнил, всеми гордился, ни в ком из них не видел никаких недостатков. Родственники для него были лучшими людьми на свете. Но когда с ним случилась беда, ни один родственник не помог ему. Одни хотели помочь, но не умели, другие попросту отвернулись: дескать, не надо было связываться с революционерами... И родственные чувства стали слабеть и гаснуть. Жизнь убедила Мустафу в том, что идейные единомышленники значат для человека больше, чем инакомыслящие родственники.
      Поэтому, когда он вернулся из Сибири на родину и убедился, что родственники не разделяют его взглядов, - отошел от них. Как и там, на Лене, здесь, на нефтепромыслах, самыми близкими ему людьми стали друзья - рабочие. В Сибири он познакомился с некоторыми трудами Ленина и знал теперь твердо, что рабочие - главная революционная сила, которая может изменить мир для счастья всех людей.
      Когда Мустафа снова появился в Раманах, старые знакомые советовали ему переменить место жительства: дескать, зачем привлекать внимание полиции. Он не послушался. Черт с ней, с полицией! Волков бояться - в лес не ходить! На Раманинских промыслах его помнили рабочие, а это - главное. Подпольный Бакинский комитет большевиков тотчас дал Мустафе ответственное поручение, и он был счастлив. Арестовать человека, которого поддерживает большой коллектив рабочих, не просто. И полицейское управление, и хозяин промысла Шапоринский понимали, что арест Мустафы может вызвать забастовку. Они хотели усыпить рабочих посулами и мелкими уступками и уж потом расправиться с вожаками рабочих.
      В своей среде Мустафа отличался большой начитанностью. Он хорошо знал художественную литературу, особенно кавказские стихи Пушкина и Лермонтова и сатирические стихи Сабира. Его всегда слушали с большим интересом. Многие рабочие с его слов заучили стихи Сабира наизусть. На промысле почти все знали стихотворение "Рабочий, и ты мнишь себя человеком...".
      Большую радость Мустафе доставило недавнее знакомство с телефонисткой Ниной. При первой же встрече он почувствовал, что это та девушка, которую он давно искал. Белокурая, голубоглазая, среднего роста, сухощавая, стремительная в движениях, Нина была застенчивой и казалась немногословной. За свои двадцать пять лет она многое пережила.
      Ее отец Павел был крестьянином Самарской губернии. В поисках лучшей доли он переехал в Сибирь и устроился на золотые прииски. Условия работы были каторжными, а жилищные - невыносимыми. Семья ютилась в лачуге без окон на берегу Бодайбинки. Тут и родилась Нина. Когда девочке исполнилось пятнадцать лет, отца прогнали с работы.
      - Нам не нужны такие старые развалины, как ты, - сказал ему хозяин прииска. - Можешь убираться на все четыре стороны.
      И больной Павел перебрался с семейством в Самару. Но и тут он не мог найти постоянной работы. Схоронив жену, перебрался с дочерью в Баку, да тут и осел навсегда. Нефтепромыслы развивались бурно, рабочих не хватало. Нашлось место и для Нины - она стала телефонисткой и старалась помогать старому отцу.
      Узнав от кого-то, что Нина из Сибири, Мустафа заинтересовался ею как близким человеком. Будучи однажды на телефонной станции, он приветливо обратился к ней:
      - Вы, оказывается, моя землячка!
      Она удивилась:
      - Как так?
      - А очень просто: я четыре года был в ссылке там, где вы родились! И именно на берегу Бодайбинки. Помните Ленский расстрел? Я был на том снегу вместе с другими.
      Девушка посмотрела на Мустафу. Во время Ленского расстрела ее уже не было в тех местах, но о кровавых событиях она читала в газетах и хорошо помнила тот суровый край и тех суровых, отважных людей. Нина искренне обрадовалась: появился человек из страны ее детства!
      - Значит, вы прошли большую школу, - ласково глядя на него, сказала девушка. - Не зря говорят: "Кто на приисках не бывал, тот и горя не видал".
      - Вот-вот! - подтвердил Мустафа. - Помните:
      Были в каторжной работе
      в северной тайге.
      Там пески мы промывали,
      Людям золото искали
      себе не нашли.
      Еще бы! Эту мрачную песню нередко пел ее отец, и Нина сказала об этом Мустафе.
      - И я ему подпевала...
      - Вот видите, - обрадовался Мустафа. - У нас с вами, оказывается, и песни общие! Добытчики золота работают как каторжные, но любят и повеселиться. Пожалуй, нигде так много не поют, как на приисках.
      - Мне необыкновенно нравится "Ермак". - Нина мечтательно закрыла глаза. - Ах, как хорошо пели эту песню на приисках!
      - Я тоже люблю "Ермака", - признался Мустафа. - И вообще о Сибири у меня остались добрые воспоминания. Много я там повидал... А помните, как хорошо было купаться в Бодайбинке?
      - Хорошо! - подтвердила Нина. - На гору Желтая Грива поднимались?
      - Я там ягоды собирал...
      - Я тоже. Черника крупная, прямо как черный виноград!
      Мустафа рассмеялся:
      - Для тех суровых мест и черника хороша, но сравнивать ее с нашим виноградом...
      - Конечно, - согласилась Нина. - Да ведь я в ту пору настоящий-то виноград только по книжкам знала. А по книжкам он сильно похож на чернику...
      Мустафа любил вспоминать Сибирь.
      - Морозы вот только чересчур крутые, - сказал он и зябко передернул плечами.
      Нина улыбнулась:
      - Морозы - тоже хорошо. Кататься на лыжах - превеликое удовольствие! В Баку первое время я сильно тосковала по лыжам.
      - О, я верю, верю, хотя сам и не ходил на лыжах. Но на меня самое большое впечатление произвели люди в тех краях. Открытой, широкой души люди! Теперь, где бы я ни встретил сибиряка, рад как родному!
      Эта первая беседа положила начало их непростым отношениям.
      Впрочем, Мустафа был убежден, что для Нины это была обычная дружба, а вот для него... Он сразу понял, что полюбил. Его радовало, что она поборола свою застенчивость и разговорилась с ним о Сибири. Они встречались еще несколько раз, и им было хорошо. Быть может, и она его полюбит со временем. Ведь вот не отказывается же она бывать с ним вместе. И он может поручиться, что ей с ним не скучно. О, как бы он был счастлив с ней! Она избавила бы его от одиночества и, кто знает, возможно, стала бы его помощницей в революционных делах.
      Но как заговорить с ней обо всем этом? Не поднимет ли она его на смех? Ведь он старше ее лет на двенадцать.
      Мустафа вспоминал голубые глаза Нины. Они всегда смотрели на него ласково. Вспоминал ее голос, тоже ласковый. Надо объясниться. Непременно. Если надежда пустая - пусть рассеется. А вдруг - счастье! И он со своей медлительностью его упустит...
      Если бы он смог догадаться, что Нина ждала его объяснения! Мустафа сразу пленил ее чистым сердцем и добротой. Она была из тех девушек, которые ценят в мужчинах именно эти качества. Трудная жизнь научила ее распознавать друзей и врагов. И вот впервые она почувствовала, что нашла человека, на которого может опереться. И видела, понимала, что он к ней неравнодушен, а молчит. И смех и грех. Не самой же ей объясняться!
      Нина жила с отцом в хибарке неподалеку от кладбища. В прошлом тут была инструментальная промыслов. Но помещение было столь тесным и неудобным, что инструментальную перевели в другое место, а эта хибарка была брошена и долгое время пустовала. Отец Нины Павел присмотрел ее и приспособил под жилье. Получилась небольшая, продолговатая, высотой в два метра комнатка с одним окном. При входе Павел пристроил нечто вроде кухни. Усатый ага по-дружески смастерил тут печь, и старик Павел отпраздновал с дочерью новоселье. Друзьям он говорил в шутку:
      - Теперь у нас с Ниной собственный дворец! По крайней мере, за квартиру платить не надо.
      Но старик ошибся. Как только Шапоринский узнал, что никому не нужная хибарка приспособлена под жилье, он велел взыскивать с Павла квартирную плату...
      Нина часто работала в ночную смену, и отец, превозмогая свои болезни, ходил ее встречать. Конечно, старику было трудно, но он боялся, как бы кто не обидел дочь на темной дороге. Теперь вместо Павла Нину встречал с работы и провожал домой Мустафа.
      И вот однажды, когда они проходили мимо кладбища, Нина сказала:
      - Я отнимаю у тебя слишком много времени, Мустафа... Столько для тебя беспокойства!
      - Что ты, Нина, что ты! - запротестовал он. - Какое беспокойство! Я всегда готов... Я рад... счастлив!
      - Значит, ты всегда будешь провожать меня?
      - Пока жив, нас с тобою никто не разлучит.
      Нина с радостью заглянула ему в глаза:
      - Никто?
      - Только могила! - И Мустафа кивнул в сторону кладбища. Потом, чуть подумав, добавил: - Или тюрьма.
      - Тюрьма? - ужаснулась Нина. - Нет, я этого не допущу! - И Нина инстинктивно прижалась к Мустафе, как будто и в самом деле его вот-вот отнимут у нее.
      Мустафа порывисто обнял ее и крепко поцеловал. Она отшатнулась.
      - Что ты! Нас могут увидеть!
      - Ну и пусть, пусть! Я хочу, чтобы это все видели! Я люблю тебя, с первой встречи люблю!
      - И я... - тихонько призналась Нина и снова приникла к нему. - А почему же тюрьма?
      Мустафа в упор посмотрел на девушку и сказал торжественно:
      - Я не распоряжаюсь собой, Нина. Моя жизнь принадлежит революции.
      Он думал, что она рассердится, станет его разубеждать, а она с кроткой улыбкой проговорила тихо:
      - Я знаю... И за это еще больше люблю тебя...
      Таких слов Мустафа не ожидал от нее, и ему сделалось необыкновенно хорошо.
      - Ну, а если меня все же арестуют, - спросил он, - что будешь делать?
      Нина гордо вскинула голову, глаза ее блестели.
      - Я займу твое место! - сказала она тем приподнятым тоном, каким только что говорил он.
      Мустафа был потрясен. Молча он обнял девушку, прижал к своему сердцу и задубевшей от мозолей ладонью стал гладить по ее мягким, пушистым волосам.
      А она спрашивала:
      - Что надо делать? Я готова на все. Твое дело - мое дело!
      О таком счастье Мустафа и не мечтал. Прикасаясь щекой к волосам любимой, он думал: "Молодец Павел! Какую отважную дочь воспитал!"
      В этот вечер они долго гуляли вдоль ограды кладбища. Было холодно. Дул резкий северный ветер. Пустынно и мрачно было вокруг. Но они этого не замечали. Им было удивительно хорошо. И петлявшая между вышками, пропитанная нефтью дорога, и убогие, пропыленные кусты, и покосившиеся, полуразвалившиеся домишки - все, все казалось им необыкновенно красивым и поэтичным.
      А на другой день Мустафа узнал, что Нина заболела и не вышла на работу. Что с ней? Этот вопрос терзал его неотступно до конца смены. И как только заревел гудок, он кинулся бегом к заветной хибарке. Подтвердились худшие его опасения: Нина простудилась вчера на ветру и лежала с воспалением легких.
      Мустафа присел на табуретку рядом с постелью и, не сводя глаз с больной, жалко и виновато улыбаясь, говорил:
      - Пустяки, Нинок! Не такая уж страшная это болезнь, не волнуйся. Полежишь с недельку и встанешь... - Но дрожащий голос выдавал его. Он сам не верил в то, что говорил.
      Когда выходил из хибарки, у него подкашивались ноги. Изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, сквозь зубы спросил старика Павла:
      - Может быть, позвать опытного врача из города?
      Старик стал его успокаивать:
      - Да ты не волнуйся, сынок, христа ради. Все обойдется. Вот питание только особенное нужно...
      - А может быть, у вас денег нет, а? Я могу помочь. Ведь не чужой, не посторонний... - И Мустафа проворно стал шарить в карманах.
      Старик схватил его за руку.
      - Не в деньгах дело. Достать то питание негде, вот беда! Нутряное свиное сало нужно. Доктор велел в течение месяца это сало давать Нине по три столовых ложки в день. Самое, слышь, надежное лекарство. А где его взять? В Азербайджане ведь свиней не разводят и свиного сала не едят. Вот она штука какая...
      Мустафа слушал с напряженным лицом, как будто преодолевал нестерпимую боль, и старался казаться спокойным. Выслушав, молча вышел и чуть не бегом кинулся в мясную лавку. Тут он отозвал мясника в сторону и тихонько попросил:
      - Будь другом, раздобудь мне свиного нутряного сала.
      Мясник выпучил глаза:
      - Свиного? Ты что, белены объелся? Или смеешься надо мной?
      - Пожалуйста, молчи. Мне до крайности нужно.
      - Пусть язык у тебя отсохнет! - закричал мясник. - Да как ты осмелился говорить о таком в доме мусульманина? Подумать только - захотел свиного сала! Вот результат пребывания в Сибири! Ты гяуром стал! Что теперь скажут люди о моем доме?! Позор!
      Мустафа с опаской оглянулся. К их разговору уже прислушивались покупатели. Нехорошо!
      - Послушай, мне это для лекарства...
      Мясник презрительно фыркнул:
      - "Лекарство"! Свинья - для лекарства! Ты что, за дурака меня считаешь?
      - Слушай, мы же с тобой друзья! - Мустафа обозлился. - Перестань кривляться! Ты друг мне или враг? Мясник смягчился:
      - Друг, друг... Если ты все мое имущество сожжешь - не пикну. Но умоляю - не называй при мне этого вонючего животного!
      Мустафа прикинулся правоверным:
      - Зачем так говоришь? Ведь свинью тоже аллах создал.
      Мясник замахал руками:
      - И не говори, и слушать не хочу! Будь доволен, что я, во имя нашей дружбы, никому не скажу про эту твою просьбу.
      И Мустафа понял, что он попусту тратит время.
      "Какая дикость! Черт знает какая несусветная дикость!" - думал он, выходя из мясной лавки. А куда еще пойти? Может быть, армяне помогут? В городе у него было несколько знакомых армян. Эти свининой не брезгуют. Больше, чем с другими, Мустафа дружил с Бахши. К нему он сейчас и направился.
      В прошлом Бахши работал с Мустафой в Раманах. На промыслах о нем говорили: "У Бахши золотые руки. За что ни возьмется - во всем удача". Уж на что жаден Шапоринский - за копейку удавиться готов, а Бахши платил большое жалованье и ни за что отпускать не хотел. И все, кому что починить, обращались к Бахши. Кому окно застеклить, кому кран исправить, кому замок все с просьбой к Бахши. Везде - Бахши, везде - его руки.
      Когда Бахши состарился и уже не мог больше работать на промысле, Шапоринский взял его к себе в город и сделал управляющим домом. Семьи у старика не было, а друзей среди рабочих - много. Втихомолку он привечал и революционеров. При случае укрывал их от полиции, одалживал им деньги, помогал, чем только мог. Иногда революционеры просили его собрать нужные сведения или выведать что-нибудь у Шапоринского. Бахши исполнял и это. Мустафа не раз пользовался его услугами. Вспомнил о нем и сейчас.
      Бахши выслушал просьбу с участием, но сказал:
      - Найти свинину, мой милый, дело нетрудное, а вот нутряное свиное сало - мудрено. Ума не приложу.
      - Бахши, если вы мне не поможете, то никто не поможет. Нельзя ли разведать, где собираются колоть свинью, а?
      - Мой милый, кто же летом, в жару, колет свиней?
      - Как же быть, Бахши? Пропадет Нина!
      Бахши долго думал и пошел к своему хозяину Шапоринскому. У того был собственный свинарник.
      - Господин, - сказал Бахши, - у нас одна свинья захворала. Если нынче не прирезать, к утру как бы не сдохла...
      Шапоринский верил своему управляющему и только рукой махнул - дескать, распорядись.
      И свинью закололи. Бахши спросил Мустафу:
      - А сколько же тебе этого сала нужно?
      Тот прикинул в уме: "По три столовых ложки в день. Девяносто ложек в месяц... Пожалуй, трех фунтов хватит..."
      Бахши усмехнулся:
      - Ну вот, из-за трех фунтов большую свинью загубили. Ладно, не будем печалиться, Шапоринский не обеднеет.
      Мустафа стал выгребать из карманов медяки, чтобы заплатить за сало. Бахши с укоризной посмотрел на него.
      - Я же сказал, хозяин не обеднеет. Получил сало - и поспеши к больной. Может быть, ей очень плохо...
      Но была уже глубокая ночь, и Мустафа не осмелился беспокоить больную. Спал он плохо, все думал: как там Нина? А утром, еще и не рассвело, был уже в хибарке Павла.
      Увидав сало, старик и дочь изумились.
      - Ты волшебник, Мустафа, - говорил растроганный старик. - Я вот русский, а ни за что бы не раздобыл тут этого сала. А ты мусульманин - и достал! Как ты мог? Где? И так скоро! Ты спас Нину!
      Мустафа был счастлив.
      - Мир не без добрых людей. Как говорят в Сибири, не имей сто рублей, а имей сто друзей. - Говоря это, Мустафа неотрывно смотрел на Нину, а она благодарно ему улыбалась.
      А старик Павел все еще не мог успокоиться:
      - Ведь если бы мусульмане увидели у тебя в руках свиное сало, тебе бы несдобровать. О, я хорошо знаю ваших правоверных!
      Мустафа рассмеялся:
      - А что они могли мне сделать? Обозвать гяуром? Отлучить от мечети? Так я в ней с детства не бывал. Все это пустяки, отец. Для Нины я готов что угодно сделать.
      Нина смотрела на него восторженно. Она верила, что Мустафа пойдет за нее в огонь и в воду, так же как она за него. Их сердца были соединены невидимыми вечными нитями. Ей очень хотелось сказать Мустафе какие-то особенные слова, но слов таких не находилось, и она молча, улыбкой и взглядом, благодарила его. Бывают в жизни минуты, когда слова становятся лишними.
      Лекарство пошло впрок. Нине день ото дня становилось лучше. Ей казалось, что помогло не столько сало, сколько вдохновенная любовь Мустафы, который все свободное время проводил у ее постели. Через месяц она стала более здоровой, чем до болезни, - бодрая, резвая, с румяными щеками. Таких можно встретить только на горных перевалах.
      Она много думала о Мустафе и часто говорила себе. "Какая я счастливая, что встретила этого замечательного человека!" В ее глазах Мустафа был необыкновенным героем. Ведь он участвовал в Ленских событиях! Он был на том кровавом снегу, о котором так много писали в газетах!
      А Мустафа думал о ней. Теперь он уже не чувствовал себя одиноким, даже когда был один в своей жалкой каморке. Скоро, скоро тут появится Нина, и они навсегда будут вместе...
      Погруженный в приятные думы, он не сразу услышал стук в дверь. Встал, зажег коптилку. Должно быть, уже очень поздно. Друг или враг стучит? Взявшись за дверной крючок, тихонько спросил:
      - Кто там?
      - Я... Быглы-ага. - Голос хриплый, прерывистый. Мустафа не узнал его и спросил пароль. Тот ответил и, перешагнув порог, в изнеможении опустился на табуретку.
      - Что случилось? - с беспокойством спросил Мустафа. - Ты так запыхался, как будто за тобой гнались. Полиция?
      - Да...
      - Где?
      - Там. - Усатый ага неопределенно махнул рукой. - Касум тебя выследил. Выдал твои бумаги...
      Мустафа мгновенно все понял,
      - Унесли? - спросил он.
      - Не сумели. Я отнял. - Усатый ага вытащил из-за пазухи толстый пакет и протянул Мустафе. - Вот.
      - Молодец! - радостно воскликнул Мустафа. - Как же ты? Как удалось?
      Переводя дух, Усатый ага уже с улыбкой стал рассказывать о происшествии.
      - Хотел было убить его, а потом этот мешок подвернулся... Хорошо, что без убийства, а то было бы нам хлопот...
      - Молодец, - повторил Мустафа. - А ты уверен, что за тобой никто не гнался? Полицейский через минуту-другую мог очухаться и выследить тебя.
      - Нет, - уверенно сказал Усатый ага. - Я то и дело оглядывался. Он бревном лежал на дороге. Хоть и темно, а все-таки я различал... Нет, нет, уверил он, - за мной никто не гнался. Но пакет все же спрячь.
      С предосторожностью Мустафа вышел и вскоре вернулся. Накинув на дверь крючок и потушив коптилку, сказал:
      - Теперь не найдут. Но скажи, как это Касуму удалось узнать о нашем тайнике? Ловкий, подлец! Он еще много вреда может нам причинить. Придется им заняться всерьез.
      Мустафа снял со стены тулуп и бросил на пол.
      - Ложись, друг, отдохни. Домой идти не советую.
      Усатый ага не стал возражать, лег, не раздеваясь. Долго лежали молча, но не спали. Тревожные думы терзали обоих. В полиции теперь переполох. Шутка ли - нападение на полицейского! Пожалуй, завтра задержат кое-кого. Подозрение, конечно, будет на Мустафу - ведь его бумаги отняты у полицейского! А послезавтра забастовка... Очень было бы некстати попасть в такое время в кутузку: ведь Мустафа знал, что на нем лежит большая ответственность. Подпольный Бакинский революционный комитет надеется на него как на верного своего бойца в Раманах. Игра в "ханы" была устроена комитетом и дала блестящие результаты. В праздничной толпе состоялось несколько важных встреч, собрана значительная сумма денег в фонд забастовочного комитета. А вот дружно ли начнется послезавтра забастовка?
      Эта мысль не давала Мустафе покоя. Он по опыту знал, как много зависит успех от начала.
      В руководстве забастовкой должен был принять участие один из руководителей Бакинского комитета большевиков - Гамид Султанов. Завтра утром с ним нужно обязательно встретиться. Гамид пользовался уважением среди старых рабочих. Успел ли он поговорить со всеми? В Раманах Гамид работает не очень давно - сначала телефонистом, потом тарталыциком, но уже завоевал авторитет. Таков уж его характер - общительный, приветливый, упорный. Да и как человек обаятельный. Высокий, сильный, с красивым лицом, Гамид притягивал к себе людей, как магнит железо. Все знали, что ради товарищей он готов пожертвовать жизнью.
      Старик Павел рассказывал рабочим о таком случае. Однажды на работе подошел к нему Шапоринский и приказал перенести мотор с одного места на другое. Павел попробовал поднять мотор и не смог. "Э, да ты совсем хилый! сказал Шапоринский. - Придется тебя уволить".
      И тут, откуда ни возьмись, - Гамид. "Вы, - говорит он хозяину, - не имеете права заставлять Павла таскать тяжести. Для этого есть молодые и сильные". Шапоринский косо поглядел на Гамида и сказал с усмешкой: "Если так, то придется тебе перенести мотор. Ты как раз молодой и сильный".
      Гамид ничего не сказал. Поднял мотор и отнес куда надо. Тогда Шапоринский совсем рассердился. "А я, - говорит, - и не знал, что ты такой богатырь! Придется перевести тебя с должности телефониста в тартальщики. Там твоя сила больше пригодится. С завтрашнего дня приходи на промысел..."
      Капиталист думал, что наказал Гамида, а тот обрадовался: поближе к рабочим! И с тех пор ведет среди них большевистскую агитацию, распространяет подпольные брошюры и листовки, растолковывает всякие вопросы. Он и пошутить любит. В клубе "Кружок Балаханов" Гамид был артистом-любителем. В оперетте "Аршин мал алан" он с успехом играл роль Сулеймана.
      Теперь Гамид работал на соседнем нефтепромысле, но часто бывал и в Раманах. Тут его по-прежнему считали своим человеком. У Мустафы с ним были близкие отношения, и он искренне обрадовался, когда узнал, что Гамиду было поручено вместе с ним руководить забастовкой. Он сумеет поднять дух раманинских рабочих. Жалко, что сегодня не довелось повидать его на празднике. Утром, перед работой, обязательно надо с ним встретиться.
      Думы, думы... Ну как тут уснешь? На улице в проводах воет ветер. Иногда вой его напоминает плач ребенка, а иногда - свист пули, как там, на снегу у Бодайбинки... Временами казалось, что ветер сорвет с места хибарку и вместе с ее обитателями унесет в неведомые края. А временами казалось, что он отрывает крышу и скрипит при этом зубами, кидает в окно песком...
      А Усатый ага, должно быть, ничего не слышит. Привык к этому шуму, спит. А может быть, тоже думает? Окликать его не хотелось.
      Но вот уже и светает. Черное покрывало ночи бледнеет, бледнеет, отступает куда-то в углы хибарки и там рассеивается. Вот и ветер утих. Вдруг установилась такая тишина, что ушам больно. Потом где-то за стеной чирикнул одинокий воробышек. Ему ответил другой, третий. День начался.
      Усатый ага поднял голову, сел. И Мустафа понял, что он не спал.
      - Они строят нам ловушку, - сказал Усатый ага. Мустафа не стал спрашивать, кто это "они", а ответил так, как если бы разговор не прекращался с вечера:
      - Похоже, они хотели арестовать нас, как говорится, поймать с поличным. Листовки были бы вещественным доказательством. Ты думаешь, полицейский не узнал тебя?
      - Нет, душа моя, не узнал, - я не дал ему опомниться. Да и лицо платком было закрыто. Нет, не узнал, - повторил Усатый ага. - Но я о другом думаю. Что им листовки? Они ищут случая тебя арестовать. Не вышло с этой ловушкой подстроят другую.
      - Ты думаешь... - Мустафа не договорил.
      - Да, - подтвердил догадку друга Усатый ага, - я думаю, Касум пронюхал о забастовке. Вот они и хотят арестовать тебя заблаговременно.
      Мустафа встал:
      - Надо принять меры против этого низкого человека. Он нам причинил уже много зла.
      - Это всем известно. - Усатый ага тоже встал. - Если его уберем, рабочие обрадуются. - Помолчав, он добавил: - Я им сам займусь.
      - Нет, - возразил Мустафа, - это дело не для тебя. Я, кажется, что-то придумал.
      - Почему не для меня? - В голосе Усатого аги звучала обида.
      - Потому, что у тебя дети. Для такого дела нужен одинокий человек, как я.
      Усатый ага улыбнулся:
      - Но ты тоже не одинокий...
      - Как так?
      - Очень просто. А телефонистка?
      Мустафа вспыхнул румянцем.
      - Да, с Ниной мы... - Он хотел сказать "решили пожениться" и не договорил, умолк.
      - Ну как, ловко я тебя поймал? - Усатый ага обнял друга за плечи. - Я от души рад. Замечательная девушка! Лучшей жены не найдешь.
      - Спасибо за добрые слова, но дело есть дело. Революционер принадлежит революции.
      - Вот-вот! - подхватил Усатый ага. - И дети мои ни при чем. У тебя тоже должны быть дети.
      - Ладно, друг, не будем больше об этом. - Мустафа попытался закончить разговор шуткой: - Я к Нине еще сватов не засылал. Да и соперник у меня серьезный - Абдулали...
      - Да ведь он женат! - воскликнул Усатый ага. - Но ты шутишь?
      Мустафа усмехнулся:
      - Я-то шучу, а он, кажется, готов меня убить...
      - А что Нина?
      - Она его презирает.
      - Ну, так не откладывай свадьбу!
      - А без свадьбы нельзя?
      - Решайте сами. - Усатый ага пожал плечами. - Я женился без свадьбы, и мы счастливы. Бывает, что неделю пируют, а через три месяца дерутся...
      - Я это и хотел сказать. Но и свадьбу сыграть тем же большое удовольствие. В личной жизни ведь это самый большой праздник... До моей ссылки в Сибирь родители готовились сыграть мне свадьбу. Экономили каждую копейку, отказывали себе во всем, лишь бы свадьба вышла на славу. Покойный отец говорил: "Если бы мне привелось отпраздновать твою свадьбу, у меня не было бы большего счастья". И невесту уже подыскали... А вместо свадьбы Сибирь. Как бы история не повторилась...
      Резкий гудок заглушил его голос. Скоро на работу. Мустафа вспомнил, что ему непременно нужно увидать Гамида, и заторопился. Съели по куску хлеба с сыром, запили холодной водой и вышли из дома.
      4
      Шапоринский жил в двухэтажном новом здании напротив мечети, в центре рабочего поселка. Он переехал сюда из города в прошлом году, и неспроста. Ему хотелось быть поближе к своим промыслам. А жене его, Елизавете, это не нравилось. Привыкшая к городской жизни, барыня скучала в рабочем поселке.
      А Шапоринский недоумевал: "Что ей нужно? Чего не хватает? "Сельский" дом не уступал лучшим городским домам. Комнаты высокие, просторные и очень светлые, стены и потолки отделаны со вкусом, мебель самая дорогая. Ну и конечно же, дом - полная чаша! Жить бы да радоваться барыне, а она, видите ли, скучает. Придумала бы себе занятие - ну хоть бы какую-нибудь филантропию, вроде общества любителей кошек. Или, на худой конец, благотворительностью занялась бы. А ей, видите ли, музыкальное общество нужно! А где его взять? Такого общества и в Баку-то нет, а здешние богачи, и чиновники, кроме примитивной музыки зурны-балабана, ничего не понимают".
      Но разве виноват в этом Шапоринский? Раманы, конечно, не Петроград и даже не Баку, однако богатому человеку и здесь жить можно. Были бы деньги, а друзья найдутся - Шапоринский в этом был твердо уверен. Не учитывал он только одного - что его молодой жене нужны были поклонники.
      Ростом Елизавета была на голову выше мужа. И это ее особенно шокировало. К тому же Шапоринский был очень некрасив. Лицо коротконогого толстяка уродовал его приплюснутый, утиный нос. Этот нос с каждым днем казался Елизавете все более невыносимым. Год от года он как будто становился все толще, все длинней и все более сплюснутым. А Елизавета изо дня в день хорошела. Она тщательно ухаживала за своим лицом и за своей фигурой. Обнаружив однажды седой волос в своих каштановых волосах, она загоревала чуть не до слез. Служанка успокоила ее.
      - В тридцать лет один-единственный седой волос - замечательный признак! - сказала добрая служанка. - Вы долго будете жить. По-настоящему ваши волосы начнут седеть лет через двадцать. Тогда можно будет их покрасить...
      - А можно мне дать тридцать? - с тревогой допытывалась Елизавета у служанки.
      - Что вы! - воскликнула та. - Вам нельзя дать и двадцати!
      И, надо сказать, служанка была права - Елизавета выглядела молодо. В миндалевидных глазах светилась юность, лицо свежее, без единой морщинки, фигура изящная. Шапоринский был только на пятнадцать лет старше своей жены, а выглядел шестидесятилетним.
      У Елизаветы не было детей. Это ее огорчало и радовало. С детьми ей не было бы скучно. Но она слышала, что роды старят женщину...
      Вошла служанка и доложила:
      - Госпожа, там спрашивают хозяина. Я сказала, что его дома нет.
      - Кто спрашивает? - Елизавета оживилась.
      - Высокий, усатый, с виду рабочий.
      "Может быть, он?" И Елизавета распорядилась решительно:
      - Веди его сюда.
      Служанка вышла, а Елизавета торопливо подошла к большому зеркалу, оправила на себе тонкое бежевое платье, надушилась, подкрасила губы и вернулась к двери как раз в тот момент, когда входил Усатый ага.
      "Он!" - обрадовалась Елизавета. Направляясь навстречу вошедшему, она сделала знак глазами служанке, и та вышла.
      - Добро пожаловать! - пропела она, протягивая красивую руку Усатому аге.
      Тот тихонько пожал ее и отпустил. Елизавета сказала с шутливым укором:
      - У нас обычай - мужчины целуют руку женщине, если даже она не нравится. - Одарила Усатого агу очаровательной улыбкой и добавила: - Мне было бы приятно, если бы вы исполнили наш обычай...
      Усатый ага с минуту стоял в растерянности, не зная как быть. Он никогда не брал руку чужой женщины, а тут еще целовать должен! А барыня настаивала:
      - Уважьте же наш обычай! В нем нет ничего плохого, уверяю вас!
      - Как можно... - выговорил наконец Усатый ага. - Как можно, - повторил он, уже оправившись от смущения, - чтобы посторонний мужчина, да еще такой бедняк, как я, осквернил своими губами руку такой очаровательной госпожи...
      "О, да он и комплименты говорить может!" - восхитилась Елизавета. А вслух сказала:
      - Это пустяки. Я тоже не из особенно богатой семьи. - И снова протянула ему руку. - Пожалуйста, не обижайте меня...
      Что было делать Усатому аге? Он подхватил руку за кончики пальцев (на безымянном блестел перстень) и, заранее вытянув полные, красные губы, сочно чмокнул повыше шлифованных ноготков.
      Опуская руку, Елизавета сказала:
      - От ваших усов мне стало щекотно.
      Чтобы переменить этот смущавший его разговор, Усатый ага спросил:
      - Скоро ли будет господин Шапоринский?
      Елизавета кокетливо склонила набок голову, тихо сказала:
      - Шапоринский скоро будет. Садитесь. Он будет рад вашему приходу.
      Усатый ага опустился в мягкое кресло, но все еще не мог решить, ждать тут или уйти, и сидел как на иголках.
      Небрежным движением руки Елизавета пододвинула другое кресло, села рядом и заговорила в прежнем, тоне:
      - Вы очень стеснительны. И горды. Поэтому и нравитесь женщинам. Да, да, нравитесь. Мне тоже. Поэтому мы могли бы дружить с вами. Все зависит от вас. Только от вас! Вы думаете, что человек в утробе матери становится богатым? Так бывает не часто. Вот хотя бы мой муж. Он из бедной дворянской семьи и всего, что имеет ныне, добился своим умением, упорством, ловкостью. Будь он ленивым, разве разбогател бы?
      - Ведь и я не ленив! - сказал Усатый ага. - Работаю каждый день от темна до темна - то на промысле, то кладу печи кому-нибудь. Почему же я живу бедно?
      Елизавета задвигалась в кресле:
      - Вам не хватает... Знаете, чего вам не хватает?
      Усатый ага с ироническим любопытством уставился на молодую женщину. А ну, дескать, послушаю, чего мне не хватает!
      - Вам не хватает политики! - с победным видом договорила Елизавета.
      - Политики? - с удивлением переспросил Усатый ага. "Уж не хочет ли она выведать у меня что-нибудь о подпольной организации?" - с тревогой подумал он. Но уже в следующую минуту понял, что эта барынька под словом "политика" подразумевает нечто очень далекое от его прямого значения.
      - Да, политики, - решительно подтвердила жена капиталиста. И пояснила: - Я имею в виду ваше неумение устраивать личные дела.
      Внутренне усмехаясь, Усатый ага тяжело вздохнул и сказал сокрушенно:
      - Видите, госпожа, какой я тупой человек! Из вашего разговора я ничего не понял.
      Елизавета шутя погрозила ему пальцем.
      - Не прикидывайтесь! Вы умный человек. Муж не раз говорил мне это. Ну что, будем дружить? Вы только слушайтесь Шапоринского на работе и почаще приходите в этот дом. Он, кажется, хотел бы получать от вас какую-то информацию... Под этим предлогом мы с вами часто бы виделись.
      Вскипев, Усатый ага чуть не наговорил ей грубостей, но вспомнил наставления Мустафы и сдержался. Помолчав, спросил тихим голосом:
      - Вы хотите, чтобы я, как Касум, стал доносчиком?
      Елизавета нахмурилась.
      - Касума нельзя сравнивать с вами. Касум - некультурный, грубый и низкий человек. А вы...
      Постучав в дверь, вошла служанка и доложила - пришел хозяин. И тут же в комнату вошел Шапоринский, приветливо поздоровался.
      Елизавета, повернувшись к мужу, сказала с упреком:
      - Милый, нельзя так! Приглашаешь гостя, а сам опаздываешь. Я с трудом удержала его.
      Шапоринский не стал извиняться, а отделался шуткой:
      - Наш гость, наверно, жены боится. Азербайджанцы - верные мужья.
      Елизавета на минуту вышла из комнаты - должно быть, распорядилась на кухне - и снова вернулась. Шапоринский говорил Усатому аге:
      - Ты хороший работник, и я хочу, чтобы ты хорошо зарабатывал. Я умею ценить людей. И, пожалуйста, не думай, что я хочу тебя свести с пути истины. Наоборот. Как старший по возрасту, я хочу дать тебе несколько добрых советов. Прежде всего ты должен заботиться о материальном благосостоянии семьи. Я откровенно говорю тебе: все люди преследуют одну цель - как бы нажиться. Все к этому сводится. И каждый действует как может. Умные и ловкие достигают богатства, а те, кто ни к чему дельному не способны, мечтают о революции, о социализме, о равенстве. Но равенства никогда не было и быть не может. Люди-то все разные! Какое же, - к черту, равенство! Способный, расторопный человек всегда будет богатым, а слабый и ленивый - бедным.
      Усатый ага слушал молча. Не так он представлял себе этот разговор. Он думал, что Шапоринский просто-напросто попробует его купить, а тот ударился в философию. "Ишь какие заходы делает! - думал Усатый ага. - О моей семье заботится, шкура!"
      А Шапоринский между тем продолжал развивать "философию" наживы:
      - Я думаю, во всем свете не найдется такого человека, который бы отказался от богатства и славы. Вот хоть бы эта ваша игра в "ханов". В течение трех дней ты был ханом, приказывал, а другие склоняли перед тобой головы. Сознайся: это доставляло тебе удовольствие? Несомненно, что так. Значит, власть и слава соблазнительны...
      - Да, - твердо сказал Усатый ага, и Шапоринский в удивлении поднял брови. Он не ожидал такого ответа. - Но власть и слава должны приносить людям добро, а не зло.
      Шапоринский рассмеялся.
      - Никакая власть не может угодить всем людям. Одним от нее хорошо, другим - плохо. А слава всегда вызывает зависть..... Впрочем, я не хочу с тобой спорить. У меня к тебе одна просьба: не водись с Мустафой! Дружба с ним к добру не приведет. Вчера ночью на нашего полицейского напали пять человек и пытались его задушить. В полиции считают, что это подстроил Мустафа, и это, конечно, будет доказано. А тогда, сам понимаешь, Мустафа загремит кандалами на каторге. Не водись с ним. Он уже побывал в Сибири и не образумился, а ты - один из лучших работников на промысле. Я не хочу, чтобы на тебя падала тень Мустафы.
      Усатый ага молчал. Лицо его было непроницаемо. Шапоринский истолковал его молчание по-своему и заключил свои уговоры такими словами:
      - Я уже сказал в конторе, чтобы тебе прибавили жалованья...
      Усатый ага отшатнулся на спинку кресла, как если бы Шапоринский ударил его по лбу. Он чуть не взорвался криком. Ах, если бы не интересы общего дела! Усатый ага не стал бы задумываться о своей судьбе, он избил бы этого коротконогого толстяка до полусмерти. Но надо было терпеть и молчать. Главное - не сорвать завтрашнюю забастовку, не помешать ей, не осложнить ее начало непредвиденными обстоятельствами. А уж когда начнется, тогда все пойдет своим чередом...
      Усатый ага представил, как удивится завтра Шапоринский, когда узнает, что его нынешний "смирный" гость - один из руководителей забастовки! Молчать. Во что бы то ни стало молчать...
      - Ну, дорогой, что скажешь? - вкрадчиво спрашивал между тем Шапоринский. - Состоится наша дружба? Рука руку моет, а обе руки - лицо, не правда ли?
      Плюнуть бы в его толстую морду, двинуть бы кулаком в приплюснутый нос! А надо терпеть и притворяться. Так и Мустафа наказывал. Выговорить бы это проклятое слово "согласен" - и разговору конец, и уйти. Но язык сделался каменным, не подчинялся рассудку.
      Служанка стала накрывать на стол. Аппетитный запах шашлыка наполнил комнату. Усатый ага давно уже не ел ничего вкусного, и у него засосало в желудке. Однако же, черт возьми, неужто он продаст свою пролетарскую гордость за шашлык?! Нет, лучше кусок черствого хлеба с сыром в доме друга, чем княжеский обед в доме врага!
      А Шапоринский продолжал плести свою паутину:
      - Твое молчание, друг, меня радует. Значит, согласен? Я знал, что ты не враг себе.
      Усатый ага не вытерпел, вскочил с кресла.
      - Что с вами? - вскрикнула госпожа.
      - Мне плохо... Сердце... - И он непритворно застонал.
      Ему и в самом деле было плохо. Не всякий мог выдержать то, что выдержал тут он.
      Опечаленный Шапоринский что-то тихо сказал жене. Та метнулась из комнаты и через минуту вернулась с флаконом валерьянки. Сама накапала в стакан и трясущейся рукой подала Усатому аге. Он выпил, сказал "извините" и пошел к двери. Шапоринский вздыхал и приговаривал:
      - Ах, как жаль, как жаль!
      На улице Усатый ага вздохнул с облегчением. "Хорошо то, что хорошо кончается, - думал он. - Диву даюсь, как я не избил негодяя за его подлое предложение. Жалованье, видите ли, мне повысил! Он думает, что за деньги все купить может! Паразит! Вот завтра узнаешь, кто я такой!"
      Когда он пришел домой, уже стемнело. Дети спали. Гызбест сидела на подоконнике с вязаньем в руках. Она ждала. При виде мужа кинулась ему навстречу со словами:
      - Ай, киши! Я так ждала! Чуть не пошла искать тебя.
      - Напрасно. - Вид у него был усталый, но довольный - ты же знаешь, где бы я ни был, а о тебе помню... Но по правде говоря, беспокоилась ты не зря. Я попал в скандальное положение. Кажется, выкрутился...
      - Что случилось? - Гызбест побледнела. - Полиция?
      - Не спрашивай... Я спасся из очень трудного положения. Все обошлось. Он обнял жену. - Все будет хорошо.
      5
      Помимо руин крепости, поселок Раманы известен еще большим водохранилищем. Это огромное сооружение из серого бетона покоилось на четырех опорах высотой в десять метров. Да само водохранилище высилось на восемь метров. Его было видно из всех ближайших сел. Потому, наверно, и прозвали его "Маяком села". Владелец водохранилища, богатый человек, перекачивал в резервуары воду из-под Загульбинской скалы в пятнадцати километрах от Раманов и продавал ее нефтепромышленникам.
      Загульбинская вода считалась на Апшероне самой вкусной, но жителям села она была не по карману, и они пользовались солоноватой водой из колодцев.
      Водохранилище снабжало водой промыслы не только в Раманах, а и в Забратах, и в Балаханах. Расположенное высоко, оно подавало воду по трубам без насосов в любом направлении.
      Дом Касума стоял неподалеку. После работы он сторожил водохранилище и получал за это второе жалованье. Сторожить ему помогал пес Алакепек. Стоило собаке залаять - и Касум выходил на улицу. Легкое дело.
      Однажды Эльдар сказал ему:
      - Я такой же сторож, как и ты, а разница между нами, как между небом и землей. Ты ночью спишь себе дома и даром деньги получаешь, а я топчусь на промысле с вечера до утра. А ответственности больше, чем у тебя...
      Касум побаивался Кривоплечего и ответил дружески:
      - Не говори так. У каждого дела свои трудности... - Какие могут быть у тебя трудности, душа моя? За все время не было человека, который бы попытался воровать воду из хранилища. Да и как ее украдешь?
      - Украсть нельзя, это верно, - согласился Касум, - а вот продырявить трубу могут... А слышал, что однажды со мной сделали?
      - Это когда ты в водохранилище упал? Слышал, как же! Говорят, будто в ту ночь ты спросонья туда бросился. Бесы будто тебя гнали...
      - Вранье! Какие еще бесы! Собака на бесов лаять не станет. Я вышел и вижу - ходит какой-то шалопай вокруг резервуара. Потом стал подыматься по винтовой лестнице. Я - за ним. Гляжу - схватился за кран и стал закручивать. Я его за горло. А под ногами скользко. Ну и упал в воду.
      Эльдар расхохотался.
      - Искупался, значит? А вода-то холодная, родниковая... брр!
      - Не шути! Я чуть на тот свет не отправился. Хорошо, что умею плавать...
      Эльдар перестал смеяться, спросил:
      - А человека того не узнал?
      - В маске был, окаянный!
      - А может быть, это был водяной? - Эльдар опять рассмеялся. - Или приснилось тебе? Говорят, будто ты того человека за революционера посчитал, а? Неужто так думаешь? А что революционеру делать в водохранилище?
      После того события прошло много времени. Над Касумом уж и смеяться перестали - надоело всем. И вот опять ночью они встретились, два сторожа Эльдар с Касумом.
      - Здравствуй, друг!
      - Здравствуй. Заходи ко мне в дом, - пригласил Касум.
      - К добру ли?
      - К добру!
      Касума все сторонились, и он рад был гостю, усадил его на узорный ковер, сам сел рядом, заговорил приветливо:
      - Ты меня давно уже забыл, сосед.
      - Сам знаешь, Касум, как много приходится работать, будь неладна эта бедность! В гости некогда ходить.
      - И не говори о бедности, Эльдар! Я в таком же положении. Хоть плачь!
      - Какое со мной сравнение! Да и здоров ты, как богатырь. А мои дни сочтены...
      - Дорогой мой, в наше время от богатырской силы мало толку. Хитрость, хитрость нужна и расторопность.
      Во время разговора Эльдар поворачивал голову то влево, то вправо, осматривал комнату. Пол застлан дорогими коврами; в нише, одно на другом, аккуратно сложены шелковые одеяла и подушки; на полке, вдоль стены, расставлены фарфоровые тарелки и пиалы. Стены почти сплошь увешаны коврами. "Вот так бедняк! За ковер, который на полу, мне полгода работать... Откуда у него такие богатства? Ох, не честным трудом все это нажито! Не зря о нем говорят: "доносчик"! На предательстве наживается, подлец!"
      Касум, как бы угадав его мысли, сказал:
      - Некоторые относятся ко мне с подозрением, считают меня хозяйским шпионом. А ты вот скажи по совести: может ли человек, предающий рабочих, быть чернорабочим, как я?
      - ... и жить в такой бедности, - Эльдар обвел глазами комнату, - и работать днем на промыслах, а ночами сторожить водохранилище.
      Касум был туповат и не понял издевки, принял слова Эльдара как сожаление, подхватил:
      - Вот-вот! Видишь, как несправедливо ко мне все относятся, шпионом считают! А разве бы стал шпион работать день и ночь и жить в бедности?
      - Пустой разговор! - успокоил его Эльдар. - Клевета! Плюнь. Все лодыри завидуют тебе.
      Касум растрогался:
      - Ты один у меня настоящий друг...
      - Да разве я переступил бы твой порог, если бы считал тебя шпионом?! Ни за что! Кому угодно скажу: "Касум - честный человек!"
      - Мир праху твоего отца! Душа моя, кто хочет, пусть делает революцию, мне-то что? Пусть хоть весь мир перевернется!
      - Золотые слова, Касум, друг мой! Я так же думаю и доверяю тебе. И оттого, что доверяю, хочу с тобой посоветоваться по одному... как бы это сказать... по щекотливому делу...
      Эльдар умолк, как бы соображая, стоит довериться закадычному другу или не стоит. А Касум сгорал от нетерпения узнать важную тайну.
      - Говори, друг, говори! - торопил он гостя. - На меня можешь рассчитывать, как на самого себя.
      Но Эльдар не торопился. Он медленно свернул цигарку, закурил, покашлял, повздыхал и завел издалека:
      - Эх, бедность, бедность... Мне уже под шестьдесят, а жизни хорошей так и не видал. Наверно, помнишь, какой я был здоровяк, а теперь вот еле ноги таскаю. Ты вот говоришь, что толку в богатырской силе, а она-то как раз и нужна...
      Касум от нетерпения даже на месте привскочил:
      - Так говори же, говори, для какого дела?
      - Погоди. Не все сразу. Ты знаешь, меня в поселке называют Кривоплечим?
      Касум улыбнулся, но промолчал.
      - За глаза все так и зовут, - продолжал Эльдар. - И я не обижаюсь. А знаешь, почему мое левое плечо ниже правого? Вот уже тридцать пять лет я ношу винтовку на левом плече и так, незаметно для себя, скособочился. А почему я не расстаюсь с винтовкой? Караулю промыслы хозяина! А что я имею? Не могу даже детей прокормить. Словом, как говорят русские, от трудов праведных не построишь палат каменных...
      - Ты высказал мои мысли, - охотно подтвердил Касум. Ему не терпелось узнать, к чему клонит Кривоплечий.
      - Теперь, - Эльдар понизил голос, - я открою тебе свою тайну. Ну, то есть тайный замысел. Это такое дело, что может принести пользу и тебе и мне. Ведь ты тоже нуждаешься в деньгах. Правда? Тебе, я слышал, надо сыграть свадьбу сына...
      - До слез деньги нужны, - подтвердил Касум. - Так скажи же, как их раздобыть!
      Эльдар заговорщицки оглянулся и попросил Касума прикрыть окна и запереть дверь. Когда это было сделано, он наклонился к уху Касума и заговорил шепотом:
      - Одному из бакинских хозяев до крайности нужен новый мотор. За него он готов уплатить столько денег, что и ты сумеешь сыграть свадьбу сына и я покрою все свои нужды.
      - А где же мы возьмем мотор? - так же шепотом спросил Касум. Он очень заинтересовался неожиданной возможностью получить много денег.
      - Мотор надо украсть, - решительно сказал Эльдар. - На промысле недавно установлен новый мотор.
      Касум впился в Эльдара жадным взглядом:
      - Как же его оттуда украдешь?
      - Погоди... Завтра ночью я буду дежурить там. Ты придешь в два часа ночи. В эту пору бывает очень темно. Я помогу тебе взвалить мотор на плечи, и ты унесешь его в укромное место. А потом мы его продадим. Ясно? Такое дело будет по душе и самому аллаху.
      Касум испытующе посмотрел на Эльдара: дескать, хорошо ли ты все продумал, не накроют ли нас? Эльдар поспешил его успокоить:
      - Никакого риска! Сначала, конечно, подымут шум-гам, а потом успокоятся.
      У Касума горели глаза. Но он, притворно вздохнув, сказал:
      - Я о тебе беспокоюсь, Эльдар. Ведь ты сторож! С тебя спросят. В полицию потащат...
      - Э, пустяки! Я уже все обдумал, не беспокойся. Скажу: "Что у меня, сто глаз? Промысел большой, а я один". - Эльдар хитро сощурился. - Я недавно жаловался Шапоринскому, что у меня глаза стали слабые...
      Касум хлопнул его по плечу:
      - Молодец! Аи, молодец! Привести ли мне с собой помощника?
      - Что ты, что ты! - замахал руками Эльдар. - Если об этом узнает еще хоть один человек, все дело испортится! Да и прибыток на троих делить. Зачем? Тайну будем знать ты да я. И прибыток пополам!
      Жадный Касум тотчас согласился:
      - Ты прав, сосед. Третий в нашем деле лишний. Будь спокоен, я вскормлен молоком своей матери и в таких делах набил руку.
      - Я так и думал, - подтвердил Эльдар. - К тому же ты силач. Во всех Раманах не найдется человека, который бы мог сравниться с тобой в силе.
      Касум готов был обнять. Эльдара за такие слова. Конечно, он самый сильный человек в Раманах! И ему ничего не стоит утащить мотор хоть за версту! "Хороший, однако, сосед Эльдар! И откуда он узнал, что я любитель таких дел? А я, дурак, считал его подозрительным!" Так думал Касум, прощаясь с соседом на пороге своего дома.
      Они условились встретиться завтра ночью на промысле.
      И вот эта ночь. Темная-темная. Ни луны, ни звезд. Касум любил такие ночи. Солнечные дни с ясным, прозрачным воздухом были ему не по душе. Он все боялся, как бы люди не разглядели его черную душу.
      Бесшумно приблизившись к Эльдару, Касум прошептал ему на ухо:
      - Самая желанная из ночей. Аллах за нас.
      Эльдар усмехнулся.
      - А за кого же ему быть? Украсть у вора - это ж святое дело! Пошли! Взяв Касума под руку, он повел его в сторону новой буровой.
      Подошли к месту, где стоял мотор. Рядом - столб, на нем слабо мерцала лампа. Эльдар сказал, показывая на мотор:
      - Вот дар, присланный нам аллахом!
      Касум настороженно огляделся. Вокруг ни души. И - сплошная тьма. Время за полночь. Самое, самое хорошее время для... Посмотрел на лампу. Она такая тусклая, что не помешает... Надо действовать. Достал из-за пазухи крепкий цементный мешок, раскинул его возле мотора.
      - Помогай натягивать, - шепнул он Эльдару, а сам приподнял мотор.
      Эльдар помог, и через минуту мотор был в мешке, Теперь надо было изловчиться и вскинуть мешок на спину. А это не просто. В мешке-то не пух, а железо. Можно спину проломить.
      - Ты берись, - зашептал Эльдар, - а я подмогну. Давай, давай! Ну вот и ладно, вот и хорошо. - Эльдар заботливо поправил мешок на спине согнувшегося Касума и сказал: - Аллах с нами! Теперь ты иди потихоньку, а я буду смотреть по сторонам.
      Кряхтя и спотыкаясь, Касум пошел. Когда он удалился шагов на двадцать, Эльдар снял с плеча винтовку, прицелился и громко крикнул:
      - Стой!
      Касум оглянулся, и в ту же секунду грянул выстрел. Пуля угодила предателю в висок, и тяжелый груз придавил его к земле.
      - Стой, стой! - еще громче прокричал Эльдар и выстрелил в воздух.
      Он знал, Касум мертв, но ему были нужны эти крики и второй выстрел для следствия. Приблизившись к трупу, он сказал с ненавистью:
      - Собаке собачья смерть! Многих людей ты отправил на каторгу, многих детей сделал сиротами...
      Постоял с минуту, плюнул и пошел на телефонную станцию звонить Шапоринскому. Тот спросонья долго не мог понять бестолкового сторожа.
      - Вор? Кто, Касум - вор? Что за чушь? Зачем убил?
      - Я ему кричу: "Стой!" - а он удирает. Стрельнул в воздух, опять кричу: "Стой!" - а он не слушается. Ну, я и...
      - Неужто до смерти?
      - Не знаю... Может быть, еще жив...
      Немного спустя Шапоринский примчался на промысел вместе с тем полицейским, которому позавчера Касум передал листовки.
      Эльдар, заикаясь от волнения, докладывал:
      - Виноват... Страшный грех! Мотор, хозяйский мотор хотел унести мой сосед Касум. Кто бы мог подумать! С ним был еще один, тот убежал...
      Шапоринский развел руками.
      - Действительно... Кто бы мог подумать! - Сморщившись как от зубной боли, обернулся к полицейскому: - Что вы скажете?
      Тот пожал плечами.
      - Не знаю, что еще ему нужно было? Платили ему неплохо... - Не договорив, полицейский осекся, кинул быстрый взгляд на Эльдара.
      Но сторож, кажется, не обратил внимания на его слова. Он причитал с сокрушением:
      - Какой грех, какой грех! Своими собственными руками убил своего соседа! О аллах! А если бы не убил, сам бы виноват был перед хозяином - не уберег добро! Какой страшный грех! На старости лет обагрил руки кровью ближнего! О аллах!
      Ни Шапоринский, ни полицейский не выразили Эльдару признательности за его бдительность. Зато среди своих верных друзей Эльдар завоевал еще большее уважение.
      6
      Рядом с таинственными развалинами замка в маленькой лачуге помещалась подпольная организация, руководившая забастовкой. Усатый ага еще до рассвета по никому не известной тропинке пришел в эту лачугу. Тут не спали. Выяснив, что нужно, Усатый ага тотчас вернулся назад.
      Солнце выглядывало из-за буровых. Откуда-то доносился непонятный шум, слышались голоса. Но ничего нельзя было разобрать. Между буровыми поодиночке проходили люди и быстро исчезали. В их поведении чувствовалась возбужденность.
      "Все идет, как надо, - думал с удовлетворением Усатый ага. - Каждый знает свое место, все ждут сигнала".
      Он зашел в котельную повидаться с Павлом, рассказал ему про случай с полицейским. Павел удивился и обеспокоился:
      - Видишь, враг не дремлет! Как бы полиция не схватила Мустафу! А тебя не заподозрили?
      - Все обошлось. Вчера полицейские обыскали хибару Мустафы, но ничего не нашли. Им не к чему придраться. Но мы должны быть осторожными. Особенно надо беречь Мустафу.
      - Может быть, охрану ему выделить, а?
      Усатый ага покачал головой:
      - Не согласится на это Мустафа. А оберегать его надо. И не только от полиции, дядя Павел, а и от шпиков, находящихся среди нас. Одного Эльдар прихлопнул, но есть и еще... А тот полицейский, чтобы показаться храбрым, доложил начальству, что на него напали пять человек в масках. Этим враньем он и осложнил следствие.
      Павел рассмеялся:
      - А он не особенно-то наврал. Силы у тебя за пятерых. Ты совершил подвиг.
      Усатый ага махнул рукой:
      - Э, пустяк! Вот старик Эльдар действительно совершил подвиг! Такого негодяя пристрелил!
      - Эльдару спасибо. Он хорошо сделал. Это благородное дело. Все рабочие довольны.
      При выходе из котельной Усатый ага неожиданно столкнулся с Шапоринским. "Вот некстати! - с досадой подумал он. - Как бы не заподозрил неладное". Но Шапоринский с радостью протянул руку и заговорил участливо:
      - Как твое здоровье, дорогой? Я очень беспокоюсь после того случая.
      - Спасибо, мне лучше.
      - Ну, я рад, рад. - Шапоринский и в самом деле был рад этой встрече. После убийства Касума ему срочно был нужен новый агент. - Работаешь?
      - Работаю. - Усатый ага уже решил, что опасность миновала, и хотел уйти.
      Но Шапоринский вдруг спохватился:
      - А почему здесь расхаживаешь? Почему не на своем рабочем месте?
      - Ходил за масленкой, да потерял здесь винтик...
      - Винтик? - Капиталист рассердился. - Разве можно из-за какого-то винтика тратить попусту время!
      - А как же? Иной раз из-за отсутствия маленького винтика останавливается большая машина.
      - Гм... - Шапоринский потер подбородок. - Это верно. Похоже, ты человек умный. Маленький винтик, большая машина... Да. Скоро я назначу тебя приказчиком... Почему ты молчишь? Большая машина требует умных людей. Помоги мне, и я помогу тебе.
      Он продолжал вчерашний разговор, и Усатый ага не знал, что ему ответить. Решил молчать, хотя рука зудела дать ему в зубы. До начала забастовки оставалось несколько часов. Надо во что бы то ни стало обмануть Шапоринского, перехитрить его. А как? Придумать что-нибудь, чтобы немедленно уйти отсюда. И он вспомнил про счетчик на буровой.
      - Хозяин, я совсем забыл про счетчик на действующей буровой. Показатель работы желонки поднялся до десяти градусов!
      Шапоринский махнул рукой:
      - Ладно, иди.
      И только успел Усатый ага появиться у буровой, как туда прикатил на своем лакированном фаэтоне Шапоринский. С ним был инженер. Он внимательно осмотрел счетчик и стал проверять пробку скважины. Пробка тоже оказалась в порядке. Усаживаясь в фаэтон, Шапоринский сказал Усатому аге:
      - Друг мой, я очень доволен твоей работой. Не уходи с буровой и подумай над тем, что я тебе говорил. Я очень надеюсь на тебя.
      Лошади с места взяли вскачь, и фаэтон исчез в облаке пыли. "Надейся, живоглот, надейся! Клянусь твоей головой, скоро увидишь, как черта надувают!"
      Раздался утренний гудок. Восемь. Гудок сегодня звучал как-то загадочно, словно выражал волнение людей, готовящихся начать забастовку.
      Усатый ага поднялся по крутым ступенькам на вершину нефтяного резервуара. Отсюда было хорошо видно, как стягивались к промыслу рабочие. Все пока идет нормально. Спустившись вниз, он остановился перед входом в газанхану. Рабочие быстро окружили его. В их взглядах было ожидание чего-то. Подходили все новые и новые группы рабочих. Толпа стремительно росла. "Пора", - решил Усатый ага, махнул рукой влево, в сторону площади, и сам пошел туда. Толпа двинулась за ним. Откуда-то появились и быстро разошлись по рукам спасенные от полиции листовки. Рабочие на ходу читали их и обсуждали.
      На площади море голов. От шума ничего нельзя разобрать. Каждый что-то говорит, иные спорят друг с другом.
      Один из рабочих поднялся на камень и пытается перекричать других:
      - Конечно, мы не можем! Хозяин нас всех уволит и мы завтра же останемся без работы и без куска хлеба. А как же семьи? С голоду, что ль, подыхать?!
      Ему яростно возражали:
      - Заткнись, трус!
      - Иди к хозяину в поломойки!
      Все голоса перекрыл могучий баритон:
      - Товарищи! - И площадь вдруг стихла. Головы повернулись на этот боевой призыв, глаза устремились в одну точку. На старом поваленном котле стоял человек с поднятой рукой. - Товарищи! - повторил он. - Сегодня мы, объединившись, должны укоротить хищные загребущие руки, которые вот уже много лет держат нас за горло и пытаются задушить. Довольно! Нынешнее наше выступление должно закончиться победой! Горькие уроки нашей борьбы научили нас стойкости. Пока не будут приняты наши требования, ни один человек не должен приступать к работе! А требования наши такие: восьмичасовой рабочий день и политические права!
      Последние слова оратора вызвали бурю выкриков:
      - Правильно!
      - Восьмичасовой!
      - Свободу!
      - Бастовать до победы!
      - Лучше умереть, чем так жить!
      Старый рабочий, сидевший на ступеньке резервуара, дернул за штанину Павла:
      - Скажи, кто это такие хорошие слова говорит?
      - Не знаешь? Да это же наш Гамид!
      - Какой Гамид?
      - Телефонистом у нас работал. Веселый такой, дружелюбный. Хороший малый! Теперь в городе живет.
      Старик глубоко вздохнул:
      - Глаза у меня совсем испортились. Да и память... Теперь вот вспомнил... Верно, хороший малый. И, вишь ты, оратор! Хорошие слова говорит!
      Речь Гамида разбередила сердца. Равнодушных в толпе не было. Площадь перед газанханой, если взглянуть на нее сверху, напоминала муравейник. Голоса перекрывали один другой. Вот выделился визгливый голос Абдулали. Расталкивая толпу, он энергично протискивался к перевернутому котлу, высоко держа руку.
      - Пропустите! - надрывно визжал он. - Я речь хочу говорить!
      Наконец ему удалось привлечь внимание присутствующих. Гвалт поутих, и вскарабкавшийся на котел Абдулали крикнул:
      - Нельзя! Нельзя, говорю, бастовать! Наши требования, вот увидите, не будут выполнены! И работы нас лишат. А как жить? Как жить, спрашиваю?
      - Хозяйский холуй! - выкрикнул кто-то из толпы. И понеслось:
      - Трус!
      - Не запугивай!
      - Все равно не житье!
      - Вон отсюда, головастик!
      - Дружных никто не сломит!
      Но Абдулали опять перекричал всех:
      - Вы что, забыли про прошлую забастовку? Забыли, чем тогда кончилось? Делаете все, что в башку взбредет, а потом кулак сосать!
      - Заткнись, кобыла паршивая!
      - Это вы с Касумом нас предали!
      - Столкните его, он хозяйский шпик!
      Сильная рука Усатого аги сбросила Абдулали с импровизированной трибуны.
      - Товарищи! - Усатый ага возвысил голос. - Если мы все будем дружны, то непременно добьемся победы. Нам не капиталисты страшны, а такие вот, как Абдулали, - трусы, дезертиры, хозяйские наушники.
      И снова взрыв выкриков:
      - Долой предателей!
      - К черту трусов!
      - Пусть не забывают судьбу Касума!
      Абдулали напугался. Он бы уж и рад исчезнуть, да куда денешься? Толпа клещами сдавила его - не повернуться. "И убьют, убьют, - думал он. - Касума убили, и меня убьют". От страха у него пересохло во рту. Скрыться, во что бы то ни стало скрыться! И он изо всех сил заработал локтями.
      Выбравшись в задние ряды, Абдулали передохнул. "Что нужно этой разъяренной толпе? Почему эти люди не хотят покориться тем, у кого власть? Неужто они не понимают, что плетью обуха не перешибешь? Это Мустафа всех взбаламутил! И невесту у меня отбил... Надо сообщить Шапоринскому о том, что тут происходит. Пусть вызывает полицию". А с трибуны неслось:
      - Знайте, что своих прав вы можете добиться только сами! Когда мы вместе, мы непобедимы! Сегодня мы должны показать свою силу. Есть добрые вести. Рабочие соседних промыслов тоже сегодня начинают забастовку. Нам нечего бояться!
      Стоявший на лестнице резервуара Павел крикнул:
      - А кто боится?! Мне вот шестой десяток доходит, а я готов идти хоть в огонь, хоть в воду. Кто не пойдет за мной, тот не мужчина!
      Горячие слова Павла вызвали бурные возгласы одобрения, и толпа не сговариваясь хлынула с площади на улицу поселка. Впереди оказался Гамид. Над его головой вдруг вспыхнуло красное знамя.
      - На соседние промыслы!
      - Пусть присоединяются!
      - Сообща, сообща!
      Этот призыв - "сообща", "дружно" - то и дело выкрикивался в толпе. Рабочие начинали понимать, что их сила в единстве. Вон откололась было небольшая группа рабочих, и тотчас им закричали:
      - Куда? Как не стыдно!
      И группа примкнула снова к толпе.
      - Товарищи, не расходитесь! Вместе, вместе! - кричал Гамид.
      И его слушались.
      Как-то сама собой образовалась стройная колонна. Где-то в глубине ее возникла песня:
      Отречемся от старого мира,
      Отряхнем его прах с наших ног...
      То там, то тут раздавались возгласы:
      - Да здравствует единство рабочего класса!
      - Да здравствует свобода!
      - Вперед, без страха и сомненья!
      - Кто отстанет, у того нет чести!
      - Будем биться не на жизнь, а на смерть! Огромная колонна запрудила всю улицу, на повороте натолкнулась на хозяйский фаэтон. Шапоринский, бледный, испуганный, стоял в рост, без шляпы. Он, видимо, надеялся "образумить" рабочих.
      - Друзья мои, - обратился он к тем, кто был в первых рядах, - неужто опять? Вы же помните, чем кончилась та забастовка... Я никому не хочу зла, но... Стране нужна нефть, и правительство не допустит...
      Ему не дали договорить:
      - Мы требуем восьмичасовой!
      - Вы нас за людей не считаете!
      - Зарплату повысить!
      - Живем в собачьих условиях!
      - У нас даже воды настоящей нет!
      Рабочие плотным кольцом окружили фаэтон. Возбуждение нарастало с каждой минутой. Кажется, они готовы были разорвать на части этого упитанного, круглолицего, с приплюснутым носом человека. А Шапоринский изо всех сил старался скрыть страх и овладеть вниманием окружавшей его толпы. Разыгрывая из себя добряка-благодетеля, он шутил:
      - Вот те и на! Кто же это вас за людей не считает? Что вы, братцы! Пустой разговор! К чему этот шум? Зачем вы себя взвинчиваете? Давайте жить в мире. Разве вы что-нибудь плохое видели от меня? Если кого-нибудь нечаянно обидел, готов извиниться... И насчет всего прочего готов рассмотреть. Но только миром, миром, без забастовки!
      Толпа все более стихала, прислушивалась. "А может быть, и действительно можно миром, без забастовки?" - думали многие.
      - Врет он, товарищи! - выкрикнул Усатый ага. - Не верьте ему! Он все эти дни меня обхаживал, уговаривал, чтобы я на всех вас ему доносил. Прибавку жалованья сулил, приказчиком обещал сделать. Вот какой он!..
      В толпе раздались возгласы возмущения. Ошеломленный речью Усатого аги, Шапоринский перебил его:
      - Врешь, смутьян! Не верьте смутьянам, они вас до добра не доведут! Я немало сделал для вас. Из-за вас у меня были неприятности с властями. Будьте же благоразумны! Я сделаю все, что могу, чтобы уважить ваши просьбы. Возвращайтесь сейчас же на работу. Мне очень нравятся азербайджанцы. Я с уважением отношусь к вашей религии... Вас подбивают смутьяны! - с ними я справлюсь сам!
      Эта угроза снова возбудила толпу.
      - Что вы с ним цацкаетесь! - закричал кто-то. - Стаскивайте его с драндулета!
      Почувствовав опасность, Шапоринский ткнул кулаком в спину кучера. Тот круто развернул лошадей, взмахнул кнутом, и фаэтон мгновенно исчез в облаке пыли.
      Раскачиваясь на сиденье, Шапоринский обтирал платком толстую шею и благодарил бога за то, что вырвался невредимым из ада. "Нет, эту толпу словами не утихомирить, - думал он. - Тут пулеметы нужны". Он вспомнил слова Абдулали о Мустафе. "Его деньгами не купишь. Его - в тюрьму, а еще лучше - в землю. Он - главный зачинщик. Все зло в нем. Покончить с ним - остальные примирятся". Именно, именно так. Выявлять, устранять вожаков.
      О Мустафе Шапоринский уже давно сообщил в полицию - и вот, видите ли, не подберут оснований! Церемонии разводят, а тут забастовка! Пусть теперь полиция и расхлебывает, пусть наводит порядок. Ну а убытки, конечно, на голову Шапоринского...
      "Но каков этот Усатый! - вдруг вспомнил Шапоринский. - Прикидывался ягненком, а оказался тигром! Ну, погоди же, погоди, я тебе обрублю язык! Надо немедленно о нем в полицию. Немедленно!"
      Колонна рабочих дошла до пятого промысла, который назывался участком Ильянозова, и свернула направо. Голос Мустафы скомандовал:
      - Быстрей, товарищи! Надо присоединиться к рабочим пятого промысла!
      Передние кинулись бегом. Вдруг из-за приземистых лачуг у промысла выскочила группа полицейских. Они накинулись на рабочих и стали избивать их. Там и тут возникли рукопашные схватки. Здоровенный полицейский схватил за горло Усатого агу. Но в это время кто-то ударил полицейского камнем, и тот повалился на землю, как столб.
      Усатый ага кричал рабочим:
      - Камнями, камнями их! Отбирайте оружие! Не трусить! - Сам он сражался чем придется.
      Подоспели рабочие с пятого промысла. Силы демонстрантов удвоились, и полицейские стали было отступать. Но вот в руках пристава сверкнул револьвер, а в руках многих полицейских заблестели обнаженные сабли. Там и тут раздались выстрелы. Рабочие кинулись врассыпную по пустырю. Камни свистели со всех сторон. Пустырь превратился в поле боя. И среди рабочих и среди полицейских виднелись раненые. У некоторых кровь текла по лицу. Спасаясь от камней, полиция отступила за лачуги.
      И тотчас рабочие снова сомкнулись в колонну. Теперь она запрудила всю улицу и беспрепятственно двинулась к развалинам замка, к штабу забастовщиков.
      Спасшись от бушующей толпы, Шапоринский сидел теперь дома и даже к окну не подходил. Но ему то и дело докладывали о событиях приказчики и шпики.
      - Полиция бессильна! - говорил он жене. - Ты подумай - полиция бессильна! Чем же все это кончится? Они сожгут промыслы! Они перебьют всех нас!
      Он не мог усидеть на месте, лихорадочно ходил по комнате и не переставая курил.
      Елизавета, пытаясь отвлечь его, заводила граммофон, играла на рояле, даже петь пыталась что-то шуточное - Шапоринский не замечал.
      - Теперь ты убедилась? - язвительно спрашивал он Елизавету. - Ведь это ты хвалила Усатого, ты! А он чуть ли не главный смутьян! Вот так ты можешь разбираться в людях!
      - Откуда мне было знать? - оправдывалась Елизавета. - Я знала только, что он хороший печник.
      - Ты мне его рекомендовала! - неистовствовал Шапоринский. - "Он добрый, послушный" - это ведь твои слова! Такие "послушные" разорят нас до нитки и пустят по миру! Да чего там - перебьют! Всех культурных людей уничтожат. Весь мир одичает!
      - Не преувеличивай, милый. - Елизавета улыбалась. - Все обойдется. Уж сколько раз бастовали - обходилось. Обойдется и на этот раз...
      - Да ты понимаешь - полиция бессильна! Понимаешь ты это?
      Елизавета не понимала.
      - Пришлют новых полицейских из Петрограда... Или еще откуда-нибудь, хоть бы из Москвы...
      - Ничего ты не понимаешь! - горестно воскликнул Шапоринский. - Но с Усатым-то, с Усатым-то ты могла бы... Печник! Он, видите ли, хороший печник... Большой плут он, а не печник! Подумать только - обманул такого человека, как я! Вот такие и руководят забастовкой. Подвернется случай - я покажу им, где раки зимуют!
      - А может, удовлетворить их требования? А то и в самом деле как бы они нас...
      Шапоринский вспылил:
      - Ты с ума сошла! Им дай палец - отхватят всю руку! Им только уступи! Почувствуют слабину - жизни не будет!
      Он кипятился, а все же понимал, чувствовал, что вынужден будет сделать так, как говорит жена. Уж если эту забастовку не может подавить полиция, то что может сделать он? Есть еще надежда на прибывшего в Баку из Петрограда представителя Временного правительства....
      На третий день забастовки этот представитель прибыл на митинг, собравшийся перед мечетью. Высокого роста, худой, интеллигентный, строгий. Поздоровавшись с рабочими, он снял шляпу, оглядел собравшихся. Может быть, он ждал аплодисментов? Все мрачно молчали.
      - Как поживаете, друзья? - спросил он вдруг тихим голосом, как если бы обращался к своим давним знакомым.
      Такое начало речи было необычным, подкупающим. Но никто не откликнулся.
      После некоторой заминки Усатый ага спросил оратора:
      - К добру ли приехал? Может, собираешься нас надуть? - И подмигнул стоявшему рядом Мустафе.
      Представитель сделал вид, что не обиделся.
      - Я представитель центральной власти, - сказал он громко. - Пришел выслушать вашу жалобу. У меня большие полномочия...
      - Если у тебя много власти, - сказал Мустафа, - то заставь человека, который привез тебя сюда, выполнить наши требования.
      Поддерживая Мустафу, рабочие дружно зашумели:
      - Его, его, Шапоринского, заставь!
      - Пусть прибавит нам заработок!
      - И чтобы восьмичасовой день!
      - И чтобы в землянках и в развалинах не жить нам!
      - Сам-то он во дворце, а мы в хибарах!
      - Если ты честный человек, если власть, штрафуй его и заставь выполнить наши требования! Иначе мы не приступим к работе. Скажи ему это!
      - Я пришел сюда с целью помочь вам. Мой долг...
      Этот человек напомнил Мустафе одного адвоката, которого он видел в Сибири. Тот так же вот уговаривал рабочих во время стачки на Ленских приисках. Говорил красивые общие слова - и ничего конкретного. Как они были похожи!
      - Чем же вы хотите помочь нам? - спросил Мустафа.
      - Я хочу, чтобы вы хорошо жили. А эта забастовка повредит вам. Среди вас есть люди семейные. Детей нельзя оставлять голодными, это грех!
      - Вы Шапоринскому это скажите! - крикнул Усатый ага. - Пусть не вынуждает нас бастовать! Пусть заключит с нами коллективный договор и даст нам восьмичасовой рабочий день!
      Представитель Временного правительства заверил:
      - Будьте покойны, я разрешу этот вопрос. Но давайте условимся: вы сегодня же выходите на работу...
      В толпе раздался смех, послышались голоса:
      - Ну и хитрюга! Надуть хочет!
      - Чтобы мы, значит, с пустыми руками!
      - Ишь чего захотел!
      - Он за дураков нас считает
      - А что вы от него хотите? Он такой же богач, как и наш Шапоринский!
      - Все они одного поля ягоды!
      Элегантный господин не обижался ни на какие слова и сам старался говорить по-простецки.
      - Вы напрасно не верите мне, друзья. Я представитель не царского, а народного революционного правительства....
      - Какого же черта! - закричал в негодовании Мустафа. - Если ты революционер и власть, прикажи нашим хозяевам немедленно выполнить требования рабочих - и мы с радостью прекратим забастовку. Ну, говори: прикажешь или нет?.. Что, слабо? Ты думал одними обещаниями отделаться? Дудки!
      Представитель Временного правительства сокрушенно покачал головой:
      - С вами очень трудно говорить. Вас много, я один. Я вам - слово, а вы мне - сто. Ведь нельзя же так! Давайте говорить по-деловому. Лучше всего выделите от себя представителей для переговоров. Я думаю, среди вас найдутся грамотные люди?
      - Есть у нас такие люди! - громко сказал Мустафа. - Вы можете с ними переговорить хоть сегодня.
      Представитель Временного правительства обрадовался: наконец-то удалось уломать строптивых! С представителями он будет говорить не на митинге, их можно и тюрьмой пристращать...
      - Очень хорошо, - сказал он. - Где же ваши представители?
      Выдвинувшийся вперед Мустафа изобразил удивление:
      - Ах, вы не знаете! Они арестованы еще во время прошлой забастовки и с тех пор находятся в Баиловской тюрьме. Прикажите освободить их и начинайте с ними переговоры. У нас других представителей нет.
      - Правильно! - в один голос закричали рабочие. Представитель Временного правительства понял, что он одурачен и что если он пробудет здесь еще немного, то его могут и избить. Ничего более не сказав, он надел шляпу и пошел с трибуны в сторону дома Шапоринского. По дороге он думал: "Дела плохи. Напрасно я взялся... Эту серую массу, видать, большевики обработали. Казаков бы на них, в плети бы! Да где же их возьмешь, казаков-то! Эх, времена не те! Придется господам нефтепромышленникам пойти на уступки. А потом убрать этих... Усатого и других крикунов. Иного выхода нет". Обо всем этом он решил серьезно поговорить с Шапоринским и с другими владельцами нефтепромыслов.
      7
      Была полночь. Дул легкий ветер. События дня словно омрачили природу. Ночь была без звезд, непроницаемо темная и тревожная. Если бы на верхушках буровых не горели дрожащие красные фонари, то буровых вовсе не было бы видно. Вокруг - ни души. Не слышно людских голосов и никаких звуков, кроме шума буровых. Разлившуюся по земле густую темь слабо рассеивали тускло освещенные окна небольшого здания телефонной станции.
      Из тьмы в зону света вышел одинокий человек и остановился у окна. Постоял с минуту, огляделся по сторонам - видимо, он чего-то опасался - и приблизился к самому окну. Оно было открыто, но забрано редкой решеткой. Человек попытался просунуть голову в решетку, но ему это не удалось. В комнате, в свете лампы, была видна телефонистка. Человек хотел привлечь ее внимание.
      Девушка была занята своим делом. Она не смотрела в окно и не видела человека, подававшего ей знаки. Она была в синем ситцевом халате с белым воротничком. На ушах - наушники. Соединявший их ободок делил ее золотистые волосы на две части. Вспыхивающая лампочка как будто поджигает ее волосы. Руки проворно переключают номера телефонов.
      Тихий стук в окно привлек внимание девушки. Она повернулась и, хотя не видела, кто стоит там, в темноте, догадалась, что это был Мустафа. Не вставая с места, Нина глазами сделала знак: дескать, заходи, у меня никого нет. Мустафа вошел, молча поздоровался и сел на привычное место - на тахту, под которой был подвал. Нина еще некоторое время продолжала работать, потом решительно повернулась к гостю, сняла с головы и отложила в сторону наушники.
      - Сегодня мы виделись с Шапоринским, - возбужденно заговорил Мустафа. Сказали ему, что, пока не будут удовлетворены наши требования, мы не приступим к работе. Он обещал подумать. Есть надежда. Но, возможно, он хитрит и лишь хочет выиграть время. Самая малая неосторожность может нас погубить. Сегодня у замка...
      Прерывистый телефонный звонок не дал ему договорить. Нина сняла трубку:
      - Алло... Второй участок? Занят, - и снова повернулась к Мустафе.
      Но говорить им больше не пришлось. Под окном послышались шаги, и тотчас заскрипели половицы в сенях. Мустафа встал и приблизился к одному из телефонных аппаратов, как если бы собирался позвонить куда-то. Шаги замедлились за дверью, и на пороге показался Абдулали.
      Он окинул вопросительным взглядом Нину, затем с усмешкой повернулся к Мустафе и сказал:
      - Какими судьбами, братец, в столь поздний час?
      Абдулали приходился Мустафе двоюродным братом и всегда выставлял это напоказ. Но сейчас он произнес слово "братец" с особенным ударением: дескать, хоть ты мне и брат, но Нину я тебе не уступлю... Мустафа так и понял его. Ему не хотелось здесь встречаться с ним, особенно ночью. Он был уверен, что Абдулали не преминет использовать эту встречу для грязной сплетни. Но что делать? Повернувшись к Абдулали, Мустафа сказал сухо:
      - Зашел вот поговорить по телефону.
      Абдулали сделал вид, что поверил. Подойдя ближе к Мустафе, он заговорил слезливо:
      - Братец, я в тот день, на митинге, очень нехорошо говорил. Ты уж прости меня и примири с людьми, с которыми я поспорил...
      Мустафа слишком хорошо знал коварство двоюродного брата и нисколько не верил в искренность его раскаяния. Поэтому ответил грубо:
      - Что случилось? Почему тебе нужно мириться? Ведь для тебя более важно мнение хозяина, чем мнение рабочих.
      Абдулали не знал, что ответить. Он только сейчас понял, как неуместны были его слова. Разве можно обмануть Мустафу!
      - Братец, если бы я знал, что ты станешь издеваться надо мной, то не стал бы говорить тебе. Но поверь - клянусь святыми! - я заодно со всеми.
      В ответ Мустафа лишь иронически улыбнулся. А Нина попросту не замечала Абдулали. Потоптавшись еще некоторое время, он вышел.
      Мустафа понял, что брат объявил ему войну. Подойдя к Нине и обняв ее за плечи, он сказал:
      - Этот тип давно подозревает о нашей близости и ревнует. Теперь он пошел доносить на меня. Ну и черт с ним! Не забудь: завтра у замка! - и направился к двери.
      На пороге обернулся, внимательно посмотрел на Нину, послал ей воздушный поцелуй и повторил:
      - Так не забудь: завтра вечером у замка!
      Нина вскочила, подбежала к нему, схватила его руку:
      - Я приду, приду! А этот... он очень плохой человек! Будь осторожен, милый... Ну, иди, иди. До завтра
      Мустафа вышел и растворился в темноте.
      8
      Неожиданно пошел дождь. Все сильнее, сильнее - и вот уже ливень. Ветер рвет его, хлещет водой по домам и нефтяным вышкам, обмывает руины старого замка.
      Шум льющейся со стен крепости воды напоминал водопад. Дробный перестук дождевых капель по железной крыше маленького домика, приткнувшегося к крепости, напоминал ружейную перестрелку. Издали этот домик казался заброшенным. Ни в одном окне не мерцал свет, вокруг не видно ни зги. Но если бы кто-нибудь длительное время понаблюдал бы за этим домом, то заметил бы, что узкая дверь его изредка открывается и быстро захлопывается. А если приглядеться, то у двери можно различить какую-то фигуру. Как будто кто-то сторожит дом.
      Вдруг человек сорвался с места и кинулся под ливень, навстречу бегущему, потом повернул назад, чуть приоткрыл дверь, сказал что-то и стал ждать того, кто бежал к дому по лужам. Двое, мокрые, вошли в дом.
      Тут оказалось много людей. Они сидели за столом, пили чай, ели. Это были люди в рабочей одежде. Как будто они зашли сюда в обеденный перерыв. Вот поедят и снова пойдут на работу... А на самом деле тут шло заседание забастовочного комитета. Кружки с чаем, куски хлеба и сыра, две бутылки вина - это маскировка от чужого глаза. Таким чужим глазом оказалась вошедшая женщина. Она напоминала цыпленка, промокшего под дождем. С волос и платья ручейками стекала вода, лицо забрызгано грязью. Женщина шумно дышала, глаза ее горели возбуждением. Не поздоровавшись, она сказала:
      - Бегите, товарищи! Немедленно! Сию минуту! Вас хотят арестовать. Сюда идут!
      - Полиция? Откуда ты узнала?
      - Шапоринский по телефону сообщил полицмейстеру. Не медлите, товарищи, иначе будет поздно! - И выскочила в дверь.
      Некоторые из присутствующих не знали эту девушку. Гамид пояснил:
      - Это Нина, телефонистка, дочь Павла. Ей можно верить. - И он дал команду: - Быстрей! Собрать все бумаги!
      Через минуту домик опустел.
      9
      Ниже замка, там, где начинались промыслы, одиноко стоял каменный дом телефонной станции. К его двери вели пять ступеней из тяжелых плит. Внутри была одна просторная комната, где и был оборудован коммутатор. Тут неотлучно дежурила телефонистка. Сюда и пришел снова Мустафа. Ему некуда было больше идти. В хибарке, он знал, его ждала полиция. К кому-либо из друзей ночью идти тоже опасно - могли подкараулить и схватить на дороге. Он решил дождаться рассвета у Нины.
      Она была рада. Едва Мустафа переступил порог, как Нина засыпала его вопросами:
      - Ну как? Никого не арестовали? Все в порядке?
      - Все хорошо пока. Разошлись вовремя.
      - Подозревают кого-нибудь?
      Мустафа усмехнулся:
      - Теперь уж зашло дальше подозрений. Кроме меня, преследуют и моего друга.
      - Какого друга?
      Мустафа удивился:
      - Ты не знаешь моего лучшего друга? Я говорю о самом храбром человеке в Раманах - об Усатом аге.
      - О, это замечательный человек! - радостно воскликнула Нина. - Я и семью его хорошо знаю. У него очень умная и милая жена. Я с ней в дружбе. Недавно она угощала меня тутом...
      Для Мустафы это было радостное открытие. "Нина дружит с его женой, как я с ним! Да ведь это же настоящее, большое счастье!" Вслух он сказал:
      - Ага очень любит свою жену!
      - И жена его... Историю их любви я очень хорошо знаю. Он сам как-то рассказывал мне...
      - Счастливая семья! - воскликнул Мустафа.
      - Счастливая, - подтвердила Нина. - Общаясь с ней, и я чувствую себя счастливой. - Нина как-то мечтательно улыбнулась Мустафе лучистым взглядом.
      - А живут они в большой нужде, - грустно сказал Мустафа. - Особенно в дни забастовки.
      - Да, с большой семьей теперь очень тяжело. Уже и в лавках в кредит ничего не дают...
      - Это Шапоринский запретил. Он хочет нас взять измором.
      - Какой низкий человек! И какое он имеет на это право?
      - Право... - Мустафа мрачно усмехнулся. - У богатого человека на все есть право.
      - Морить детей голодом - какой ужас! Какая жестокость! Но рабочие прошли суровые испытания, и, я уверена, они выдержат. Голодом их не запугать.
      - Пока, все держатся стойко, - подтвердил Мустафа.
      - А как ты смотришь на то, что я не участвую в забастовке? - спросила Нина. Ее это все время мучило, и она чувствовала себя виноватой.
      Мустафа ее успокоил:
      - Ты должна работать. Это - в интересах бастующих. Комитету нужен свой человек на станции. Если бы в прошлый раз ты не известила, кто знает, чем бы все кончилось!
      Лицо Нины посветлело.
      - Я всегда готова служить вашей организации, Мустафа. Буду делать все, что могу. Но, мне кажется, среди вас есть предатель. Вы должны его разоблачить.
      - Ты имеешь в виду Абдулали?
      - Да. Он ведет себя очень подозрительно.
      - Мы его больше не пускаем в свою среду. Он - мой двоюродный брат, но это низкий человек, от него можно ждать всякой пакости. А тебя он не беспокоит?
      Нина потупилась.
      - Ты что-то таишь? - спросил Мустафа с волнением.
      - Он вчера пришел к нам домой и стал морочить мне голову... что очень любит меня и просит выйти за него замуж. А когда я ему сказала: "У тебя есть жена", он ответил: "Мы, мусульмане, имеем право на многоженство". Я показала ему на порог. - Нина рассмеялась. - Я ему сказала еще: "Если ты придерживаешься мусульманского обычая, то тебе грешно жениться на русской". А он говорит: "Это легко устранимо - примешь нашу веру и попадешь в рай". Видимо, он не особенно умный.
      - Он подлый, если признает многоженство.
      - Вот я и показала ему на порог.
      - Молодец! - похвалил Мустафа. И пошутил: - Негодяй хочет получить вторую жену, а у честного и одной нет. Где же справедливость?
      Нина погрозила ему пальцем:
      - Пусть честный не теряет времени!
      Мустафа встрепенулся:
      - Значит, я...
      Резкий телефонный звонок прервал его. Нина надела наушники, повернулась к коммутатору и долго не могла оторваться от него. А Мустафа сидел, смотрел на Нину счастливыми глазами и думал: "Я веду себя как школьник. Давно надо было открыть ей душу и все, все договорить до конца. Сегодня, обязательно сегодня! Сейчас!"
      Возможно, ему больше не придется с ней встретиться. Вот выйдет он отсюда, схватят его и бросят в сырой каземат, откуда редко кто возвращается...
      Он не хотел уносить с собой в опасный путь слова, от которых его сердце трепетало радостью и тоской. Непременно, непременно нужно сказать Нине сегодня... Пусть знает. "Если ты готова идти со мной по опасной дороге к светлой цели, - скажет он ей сегодня, то вот тебе моя рука! Может быть, на этом пути придется пожертвовать собой и отказаться от личного, счастья. Революционер должен быть готов к этому. Оба мы одиноки. У тебя только старик отец, а у меня и вовсе никого нет, кроме тебя... Так почему же мы скрываем друг от друга свои чувства? Ты любишь меня, а я тебя. А главное - мы единомышленники".
      От этих дум его отвлек резкий голос Нины:
      - Кто у телефона?.. Второй участок?.. Соединяю. - Повернувшись к Мустафе, она сказала дрожащим, глухим голосом: - Сейчас здесь будет полиция. Немедленно уходи. Беги.
      Мустафа хотел было выскочить в окно, но на окне была решетка. Он кинулся к двери, но на крыльце уже слышались чьи-то шаги. Куда же? Нина сделала ему знак - под стол. И только он успел спрятаться, как в комнату без стука вошел полицейский. Нина встала от коммутатора и двинулась навстречу. Полицейский, увидав, что девушка одна, обнял ее и прижал к груди. Нина вывернулась из его рук и сказала сухо:
      - Шапоринский вызывает вас к телефону по важному делу. Я шла за вами.
      Полицейский подошел к телефону, и Нина соединила его с Шапоринским. Чтобы показать свое безразличие к этому разговору, Нина сняла с головы наушники и отошла к краю стола. Полицейский говорил:
      - Слушаю... Так точно... Мустафа? Да, сегодня вечером видели его тут... Понял... Слушаюсь!
      Когда полицейский положил трубку, Нина подошла к нему с улыбкой:
      - Что случилось, молодой человек? Почему господин Шапоринский не дает вам спать?
      Полицейский вообразил, что красивая телефонистка заинтересовалась им.
      - Совсем мы извелись с этими революционерами. Раз и навсегда нужно расправиться с ними. Но пусть вас это не волнует, красавица, мы свое дело знаем. - Он погладил ее по щеке.
      В это время под столом что-то треснуло, и Нина поспешила сказать:
      - Эти крысы не дают нам покоя. Не обращайте внимания. Я привыкла.
      - Не боишься?
      Нина скривила губки:
      - Вот еще! Крысы не так страшны, как некоторые люди.
      - Ты права, красавица, - подхватил полицейский, - эти революционеры хуже крыс. От них не так просто избавиться.
      С глупеньким видом Нина спросила:
      - А что, этот Мустафа революционер? Если так, я вам скажу, что сегодня вечером его видели по дороге в Балаханы.
      - В Балаханы? - с удивлением переспросил полицейский.
      Сердце Нины сжалось. Ей показалось, что полицейский заподозрил в ее глазах обман. Но то, как он метнулся к двери, успокоило ее. С порога полицейский спросил:
      - Вы не ослышались - в Балаханы?
      Она подтвердила категорически:
      - В Балаханы, в Балаханы!
      И полицейский пулей выскочил, из комнаты. Подождав с минуту, пока шаги его удалились и стихли, Нина приподняла край сукна, которым был накрыт ее рабочий стол, и Мустафа вышел из своего убежища. Взяв Нину за руку, он отвел ее подальше от окна, обнял, крепко прижал к своему сердцу и страстно поцеловал.
      Она ответила поцелуем. Так, без единого слова, они и объяснились. Слова оказались лишними.
      Однако задерживаться ему было нельзя. Это понимали оба. Он еще раз поцеловал ее и сказал:
      - Я пошел. Береги себя. Я буду в городе. Товарищи сообщат тебе мой адрес. - И тихо вышел.
      А спустя немного времени он уже шагал по дороге в Баку, к месту своей последней надежды.
      10
      Когда солнце скрылось за горизонтом, поднялся резкий ветер. Он облизывал город, подымал тучи пыли. Пыль заволакивала все - и укрытые на кривых улочках рваными занавесками и циновками лавки мелких торговцев, и несших на головах свои товары лоточников, и укутанных в чадру женщин с медными банными ведерками. Ветер сотрясал город, и казалось, под его бешеными порывами вот-вот начнут разваливаться высокие здания.
      Посередине широкой улицы застряла конка. Лошади выбивались из сил, множество людей с шумом и криком подталкивали вагон, но он не трогался с места. Пассажиры, чертыхаясь, покидали "самый удобный транспорт", как рекламировали конку ее владельцы, и расходились в разные стороны. Ветер подталкивал в спину тех, кто подымался в гору, и препятствовал тем, кто спускался вниз. Человек средних лет бежал по улице за катившейся фуражкой и чуть было не попал под фаэтон, несшийся навстречу. Увернувшись из-под самых колес, он налетел на встречного. Извинился и снова кинулся за фуражкой. Но его удержал за полу пострадавший:
      - Пожалуйста, скажите, почему там толпа? Убили опять кого-нибудь? Или кто с голоду умер?
      Человек, с головы которого ветер сорвал и унес фуражку, насмешливо посмотрел на любителя острых зрелищ и сказал:
      - Мир праху отца твоего! Иль не знаешь, что если с неба упадут два камня, то один из них обязательно расшибет голову бедняка?!
      Прохожий как будто обрадовался:
      - Значит, в самом деле убили? Камнем?
      Но в это время конка наконец тронулась, толпа рассеялась, и прохожий недовольно проворчал в сторону человека без фуражки:
      - Вам бы все шутить...
      А человек без фуражки уже свернул в узкий переулок. Оглянувшись, он вошел в низкую калитку и по наружной лестнице поднялся наверх, на второй этаж. Тут он постучал в дверь, но никто не отозвался. Чтобы не упасть, человек обеими руками ухватился за железные перила и стал барабанить в дверь ногами.
      Открылась дверь соседней комнаты, и вышедший оттуда старик заговорил ворчливо:
      - Послушай, зачем ломаешь дверь. Хозяин квартиры не глухой же. Он бы вышел, если б был дома.
      - Отец, а где мне его найти?
      - Мир праху твоего отца! - воскликнул старик. - Уже второй день его все ищут. Даже полицейский приходил.
      Весть о том, что его друг и единомышленник Гамид тоже преследуется полицией, совсем обескуражила Мустафу (это был он). Куда же теперь податься?
      Спустившись по лестнице во двор, Мустафа остановился тут и стал думать. Знакомые в Баку были, но он не знал их адресов. Есть еще тут один родственник, живущий, кстати, недалеко отсюда, но то был нехороший человек. Однако ж идти больше некуда, кроме как к этому родственнику.
      Без труда он нашел нужный дом, постучался в дверь. Кто-то из-за двери спросил:
      - Кого надо? - Голос мужской, грубый.
      - Это я, брат, Мустафа. Пожалуйста, открой.
      Дверь приоткрылась, и оттуда высунулась чернобородая голова человека средних лет. Голова спросила:
      - Что такое? Кого надо?
      Это был двоюродный брат, но он делал вид, что не узнает Мустафу.
      Мустафа очень смутился. Хорошего приема он не ждал, но он не мог допустить мысли, что брат обойдется с ним вот так недостойно.
      Придав своему лицу веселое выражение и будто бы не заметив, что брат не узнал его, Мустафа сказал:
      - Пришел узнать о твоем здоровье, братец! Принимай гостя!
      Бородатый ответил недружелюбно:
      - Какой может быть гость в такую непогоду? Кто в такое время по гостям ходит?
      У Мустафы рушилась последняя надежда найти пристанище в Баку, и он был вынужден пойти на откровенность. Приблизившись к самому уху бородатого, он зашептал:
      - Тяжелое наступило время, братец. Мне нельзя оставаться на улице. Укрой, спаси меня! Когда же еще родственники могут пригодиться друг другу, если не в таких обстоятельствах.
      Бородатый высунул из-за двери руку, отстранил голову Мустафы и, крепко держась за ручку двери, сказал угрожающе:
      - Мой дом не место для укрытия большевиков! Убирайся к черту, нечестивец! - И захлопнул дверь.
      Это был тяжелый удар. В оцепенении Мустафа побрел прочь. Он едва держался на ногах. В глазах потемнело. Со двора он вышел, качаясь как пьяный. Куда же еще он может пойти? Память не подсказывала ни одного адреса.
      Мустафа не боялся ни ареста, ни даже смерти. Его пугало лишь то, что в этом случае пострадает дело, которому он служит.
      Эх, как бы он хотел двинуть в зубы этому бородатому трусу! "Когда победит революция, - думал Мустафа, - таких негодяев мы научим уважать справедливость!" А теперь эти люди в глазах Мустафы занимали неприступные крепости и мешали ему жить и бороться. Ветер продолжал неистовствовать, рвал на Мустафе одежду и словно бы путал его мысли. Он шел по широкой улице, тяжело волоча ноги. А тут еще начался проливной дождь. Мустафа ускорил шаги. Хоть в какую-нибудь подворотню...
      Неожиданно на его плечо опустилась чья-то рука и пригвоздила к месту. Он резко повернулся и встретился взглядом с Абдулали. Тот хотел обнять Мустафу.
      - Душа моя, - заговорил он приветливо, - разве можно в такое непогожее время бродить по улицам? Ветер, дождь... Идем со мной.
      Мустафа чувствовал, что встреча не к добру, и потому спросил сердито:
      - Что тебе нужно? - Сбросил с плеча его руку: - Оставь меня в покое!
      Абдулали вроде бы искренне удивился:
      - Вот тебе и на! Да разве я могу оставить тебя на улице в такое тревожное время! Тебя усиленно разыскивает полиция. Если ты попадешь им в лапы, тебе несдобровать! Они снова упекут тебя на каторгу либо убьют. А я могу помочь тебе. Вспомни наш разговор на телефонной станции. Я хочу доказать, что я не предатель, а настоящий революционер... Не веришь? Ну, убедишься на деле. Я спасу тебя.
      Он говорил это с таким запалом, что не поверить было нельзя. Да и почему не поверить? Ведь он - рабочий! К тому же и брат. Он, наверно, очень переживал все эти дни и научился распознавать друзей и врагов. Может быть, понял, что подхалимство перед хозяином не приведет его к добру, может быть, бросил грязное дело наушничества, образумился и примкнул к забастовщикам? А почему бы и нет? Время революционное. Многие несознательные становятся сознательными...
      Так думал Мустафа, идя рядом с Абдулали. Ему хотелось так думать, потому что он был в очень затруднительном положении, а Абдулали обещал помощь.
      И, как будто специально для того, чтобы проверить его искренность, впереди показался полицейский. Абдулали сказал вполголоса:
      - Чтобы не попасть на глаза этому дракону, давай свернем в переулок, а то мало ли что...
      Этот эпизод окончательно убедил Мустафу в том, что Абдулали стал другим. Ведь если бы он хотел его выдать, то случай был самый подходящий. Абдулали не только не сделал этого, а и предотвратил опасность.
      Когда свернули в переулок, он сказал:
      - Я тебя укрою в таком месте, что никакие сыщики не найдут. Я докажу тебе, что Абдулали настоящий большевик!
      Мустафе не нравилось это хвастовство. Пусть бы поменьше хвалил себя, а поскорей бы предоставил надежное убежище. Мустафа уже двое суток не спал и давно ничего не ел.
      Они шли быстро. Вдруг Мустафа заметил, что Абдулали сделал знак глазами какому-то прохожему. Тот на мгновение остановился, бросил быстрый взгляд на Мустафу и пошел дальше.
      "Нет, - сказал себе Мустафа. - Провокатор остался провокатором. Я пока не могу разгадать его планы, но он хочет погубить меня и нанести удар забастовщикам.
      Да провались он со своей помощью! Надо избавиться от него и сбить со своего следа".
      Решив так, Мустафа стал искать удобного случая, чтобы уйти от него. Но ему все же очень хотелось разгадать, что задумал Абдулалии куда ведет его. Голосом, полным благодарности, он сказал:
      - Я никогда не забуду твоей братской помощи... Но если ты хочешь укрыть меня, поторопись.
      - Уже недалеко, - успокоил его Абдулали. - Зайдем на минуту вот в эту лавку.
      Зашли. Абдулали что-то спросил у лавочника. Тот подал ему заранее приготовленный узел, и они молча вышли из лавки.
      Тут Абдулали остановился, огляделся.
      - Да минует нас беда! - воскликнул он озабоченно. - На этой улице очень опасно. Как бы не заметили нас полицейские. Пожалуй, будет лучше, если мы пойдем врозь. Ты иди помедленней, а я - побыстрей. Встретимся в конце этой улицы, в саду Авара.
      Мустафе это и нужно было. Как только Абдулали исчез из виду, смешавшись с прохожими, он повернул на другую улицу и пошел в сторону Губернаторского сада. Ветер все еще свирепствовал и мешал ему. Напрягая силы и преодолевая напор ветра, он все ускорял и ускорял шаги, чтобы поскорей оказаться подальше от назначенного места встречи.
      Миновав здание городской думы, Мустафа остановился передохнуть. Теперь, избавившись от Абдулали, он был спокоен. Можно посидеть в Губернаторском саду и обдумать, что делать дальше.
      Сад этот самый старый и самый большой в Баку. Деревья так разрослись, что ветвями и листьями смыкались друг с другом и образовывали зеленые арки. Здесь, на скамейке, можно было укрыться от ветра и дождя.
      Право, это неплохое убежище. Удивительно, как это Мустафа не вспомнил о нем раньше! В крайнем случае тут, в кустах, и переночевать можно.
      Он шел по саду не торопясь, высматривал себе удобное местечко. Вдруг услышал позади себя торопливые шаги. Его кто-то нагонял. Кто же это может быть? Полицейский или Абдулали? Оглядываться опасно.
      Мустафа подобрался, напружинился, сжал кулаки, стиснул челюсти. Торопливые шаги ближе, ближе. И вдруг знакомый голос: - Куда торопишься, душа моя? Мустафа повернулся и увидел перед собой Эльдара.
      - Ты? - спросил он, как будто не верил своим глазам. - Вот радость! Как ты тут оказался?
      Эльдар двинул левым плечом, как будто поправлял на нем ремень винтовки, пояснил:
      - Я пришел к Гамиду, а его нет дома. Скрывается, должно быть. Вот и решил по саду пройти. Может, думаю, встречу. И встретил тебя вот. Тоже хорошо.
      - А я тоже к нему ходил, - признался Мустафа. - Хотел у него укрыться, а он, оказывается, сам в бегах...
      И Мустафа рассказал обо всем, что с ним приключилось.
      - Хорошо, что вырвался из когтей этого коршуна, - похвалил Эльдар. - А не видел он, как ты сюда направился?
      - Думаю, что нет. А там черт его знает... Он хитрый.
      - У меня есть для тебя надежное убежище, - обрадовал Мустафу старик. Я спрячу тебя в доме одного богача.
      - У богача?
      - Да, - подтвердил Эльдар. - Это самое надежное убежище во всем Баку. Хозяин вместе с семьей уехал в Россию на отдых. В доме остался один слуга. А он - мой племянник. Никому в голову не придет искать в этом доме революционера. Отдохнешь там, переночуешь, а завтра я отведу тебя в другое место.
      Мустафа вздохнул с облегчением. Наконец-то он отоспится!
      11
      Эльдар привел Мустафу в особняк на набережной. Дверь им открыл парень лет двадцати, слуга владельца дома. Эльдар сказал ему строго:
      - Племянник, мой друг проведет эту ночь у тебя.
      Парень приветливо улыбнулся:
      - Я с радостью... Проходите, будьте как дома.
      Парень с первого же взгляда понравился Мустафе.
      Переступая порог, он спросил:
      - Я не стесню вас?
      - Что вы! - воскликнул молодой человек. - Во всем доме, кроме меня, ни души. Располагайтесь. Хозяин сообщил, что вернется послезавтра.
      Он оставил Мустафу и Эльдара в гостиной, а сам пошел на кухню готовить ужин.
      Посидели немного, и Эльдар сказал:
      - Ну, отдыхай. А я должен уйти. Спи спокойно, никто тебя тут не тронет. Днем завтра не выходи, а вечером, когда стемнеет, часов в семь, встретимся в Губернаторском саду. Сядем на фаэтон и поедем на Баилов, к моему хорошему другу, рабочему. Поживешь у него дней пять-шесть, не выходя на улицу, а там видно будет. Я думаю, положение изменится.
      - Что ты, Эльдар! - возразил Мустафа. - Да разве я смогу столько времени оставаться без дела! Мне бы вот только поесть да отоспаться. Время такое, что революцию надо делать, а не отсиживаться. Да и забастовка еще не кончена...
      - С забастовкой, - прервал его старик, - мы, считай, выиграли. Нынче я слыхал, будто Шапоринский на уступки идет. А тебя да Гамида будто бы арестовать велено. Так что скрывайтесь покуда. - Эльдар достал из кармана газету и подал Мустафе. - Возьми вот, читай от нечего делать, а я пошел.
      Оставшись один, Мустафа стал осматривать обстановку комнаты. Богатые ковры, малинового бархата мягкая мебель, в простенках какие-то столы, крошечные столики с дорогими безделушками, вазы... При входе в комнату сразу бросалась в глаза великолепная картина на противоположной стене. Шквальное море, окаймленное высоким горным хребтом. На берегу, у подножия гор, люди в кольчугах и со щитами дрались врукопашную мечами. Шквал на море, кровавый шквал на земле...
      "Вот и ныне так, - думал Мустафа. - Революция. Все кипит, бушует, волнуется... Народ ведет битву за власть. Да, да, главное в этом. Рабочие и крестьяне должны взять власть в свои руки".
      Перед глазами Мустафы открывался новый мир. Нет больше ненавистных Шапоринских, нет жандармов и полицейских: рабочие сами управляют промыслами; буржуев новая власть переселила из дворцов в хибары и землянки, а рабочих в дворцы...
      От возбуждения Мустафа не находил себе места. И вой ветра, и доносившийся сюда грохот моря - все теперь не печалило, а взбадривало его, как бравурная мелодия. Революция!
      В тот вечер такое же настроение было и у друга Мустафы - Усатого аги.
      Только что подписано соглашение с Шапоринским. Капиталист был вынужден удовлетворить почти все требования забастовщиков. Эта победа окрылила рабочих и вдохновила Усатого агу как одного из руководителей забастовки. Значит, труды не пропали даром! А главное - победа вселяет уверенность в том, что будут завоеваны новые победы. Усатому аге хотелось громко крикнуть на весь мир, чтобы пробудить все человечество и поднять его на борьбу против бесправия и нищеты.
      В таком возбужденно-радостном настроении сел Усатый ага ужинать в тот памятный вечер. Гызбест приготовила вкусный овощной суп. За столом собралась вся многочисленная семья. Впервые за много дней не было озабоченности на лицах родителей, и оттого улыбками светились лица детей. И хоть ужин был, как всегда, очень скромным, все ели с большим аппетитом.
      Вдруг кто-то постучал в дверь.
      - Это, наверно, наш друг Мустафа, - счастливым голосом сказал отец. В этой семье все любили Мустафу. - Знать, теща его любит, если угодил к столу. Открой, Гызбест, и накорми его. Небось голоден. Дети, потеснитесь, дайте место дорогому гостю.
      Но это был не Мустафа. В комнату вошли полицейские.
      Усатый ага поднялся, вышел из-за стола и, с ненавистью глядя на полицейских, спросил:
      - Что случилось? К добру ли?
      - Мы пришли за тобой.
      - Да вы что, не знаете, что делается на свете? Забастовка окончилась победой рабочих, Шапоринский подписал наши условия!
      - Скорее одевайся, - ответил полицейский. - Говорить будешь в участке.
      Второй полицейский, хорошо знавший Усатого агу, с иронией сказал:
      - Не забывай, что ты не настоящий хан, а подставной, что...
      Усатый ага оборвал его:
      - Жизнь покажет, что вы подставные люди!
      Он понимал, что, может быть, уходит из семьи надолго, и потому, одевшись, достал из кармана тощий кошелек. Полицейские обрадовано придвинулись. Они, видимо, ждали "откупного". Но Усатый ага отдал кошелек жене, и лица их вытянулись. Один, должно быть старший, рявкнул:
      - Долго мы тебя ждать будем?!
      Усатый ага, покручивая ус, сказал насмешливо:
      - Я готов, доблестные слуги прогнившего строя! - И шагнул за дверь.
      12
      Абдулали вовсе не собирался выдавать полиции своего двоюродного брата. Будь у него такое намерение, он легко бы осуществил его. Но какой толк от этого? Посидит Мустафа некоторое время в тюрьме, а потом его все равно выпустят. Абдулали знал по опыту: любого полицейского подкупить можно. Выйдет Мустафа из тюрьмы и снова начнет обличать Абдулали в прислужничестве хозяину. Да еще женится на Нине. Мустафу надо было убить. Во что бы то ни стало. И Шапоринский дал ему такое задание.
      Момент очень подходящий. Мустафу разыскивает полиция. Стало быть, он государственный преступник. И если однажды будет найден его труп, власти будут довольны...
      Не застав Мустафу в условленном месте, Абдулали растерялся. "Неужто этот сын гяура догадался о моем замысле? - думал он. - Ведь я делал все, чтобы обмануть его! Но я найду тебя! - угрожал он Мустафе. - Ты не уйдешь от меня! Тебе некуда уйти!"
      Естественно, что он кинулся прежде всего в Губернаторский сад: это единственное место, где могут проводить время бездомные. И скоро увидел Мустафу на аллее. Увидав, стал прятаться за кустами. К Мустафе подошел Эльдар. Они поговорили о чем-то и скорым шагом пошли из сада. Абдулали - за ними. Занятые разговором, они не оглядывались, и Абдулали без труда следил за ними до подъезда дома известного богача.
      Он стал ждать за углом и ушел лишь тогда, когда ушел Эльдар. Была ночь. Ясно, что Мустафа не уйдет отсюда до утра. Ему некуда уйти. А утром, еще как следует не рассвело, Абдулали снова появился у подъезда. Но уже не один, с долговязым кочи - бандитом. Они расположились за углом, в переулке. Прошло несколько часов, а Мустафа не выходил из дома. Что бы это могло значить? Может быть, он ушел другим путем?
      Абдулали послал кочи в дом на разведку. Его встретил на пороге слуга. Спросил:
      - К добру ли?
      - Хочу повидаться с хозяином, получить долг.
      - Хозяин еще не приехал, - ответил слуга. - Приходите завтра.
      - Не приехал? - изумился кочи. - Ты говоришь неправду. Вчера я видел, как двое вошли в дом.
      - Это были мои родственники, - ответил нисколько не смутившийся слуга. - Посидели немного и ушли.
      - Вот оно что! Тогда извини, душа моя. Приду завтра.
      Когда кочи пересказал этот разговор Абдулали, тот укоризненно покачал головой:
      - Ай-ай! Какой же ты кочи, когда тебя обманул слуга. Мустафа еще там.
      - И я так думаю. - Кочи на упрек не обиделся. - Мне удалось узнать: другого выхода из дома нет.
      Абдулали и кочи дежурили в пустынном переулке весь день. Они не очень-то беспокоились из-за того, что их заметят из окон соседних домов. Пусть. Им нужно дождаться выхода Мустафы. А он непременно должен выйти сегодня. Ведь завтра приедет богач хозяин! А выход из дома один. Стало быть, терпение - и Мустафа будет в их руках. Если будет нужно, они продежурят тут и всю ночь, но обязательно схватят свою жертву.
      Ветер не переставал. Телеграфные провода заунывно гудели. Как говорится, в такую погоду хороший хозяин собаку со двора не выгонит. Но Абдулали не проявлял недовольства, он был терпелив, так как знал, что Шапоринский хорошо заплатит за это убийство. А кроме того, ему достанется в жены красавица Нина.
      А Мустафа даже и не подозревал, что его ждут у подъезда убийцы. Он просто ждал вечера, чтобы встретиться с Эльдаром в Губернаторском саду, как было условлено. Но однажды, чуть отодвинув штору, он выглянул из окна и увидел Абдулали. С ним был еще один человек, сильно смахивавший на кочи. Оба свернули за угол.
      Мустафе все стало ясно. Его ждут, чтобы убить. Значит, из подъезда выходить нельзя. Он поднялся на чердак, с чердака на крышу. Стал осматриваться. Крыша соседнего дома совсем рядом, в двух метрах и на метр ниже. Придется рискнуть. Другого выхода нет. Прыгнул. Обошлось. Ногу вот только сильно зашиб. Однако, кажется, ходить можно. Мешкать опасно. С крыши второго дома перебрался на сук дерева, примыкавшего к крыше, и с большими предосторожностями спустился вниз, на улицу. Огляделся. Никого. Прихрамывая, пошел. Но Абдулали и кочи его заметили.
      Смеркалось. Темнота сгущалась поминутно. Это было на руку убийцам. Они крались за Мустафой метрах в пятидесяти. Прохожих на улице было мало, но все-таки попадались. Абдулали ждал, когда Мустафа свернет в безлюдный переулок, ведущий к саду. Что он пойдет в сад, Абдулали нисколько не сомневался. А по переулку к саду кратчайший путь. Только бы не попался Мустафа в руки полицейских! Где это видано, чтобы охотник уступил свою дичь другому охотнику!
      А Мустафа и в самом деле свернул в безлюдный переулок с высокими глинобитными стенами. Тут он вчера проходил с Эльдаром из сада. И вскоре услыхал за собой торопливые шаги. Преследователи больше не стеснялись. Мустафа прижался к глухому забору. Приблизившись, Абдулали выразил изумление:
      - Дорогой братец! Вот так встреча! А я уж думал - не найду тебя. Куда ты вчера девался? И почему тут прижался к забору?
      Абдулали разыгрывал любезность, а дрожащий голос и тяжелое дыхание выдавали его недобрые замыслы. Да и тот, чужой человек, похожий на кочи, зачем он тут, рядом?
      "Плохо мое дело, - подумал Мустафа. - Живым они меня отсюда не выпустят". Но он и вида не подал, что опасается. Не отвечая на вопросы Абдулали, спросил сам:
      - А что тебя привело сюда, братец?
      Тот сунул руку за пазуху. "Нож достает", - мелькнуло в голове Мустафы. И он, не теряя ни минуты, без размаха, ткнул кулаком ему в лицо.
      Удар был не очень силен, но Абдулали не ожидал его и упал на спину. В руке кочи блеснул револьвер. Мустафа ударил его по запястью, и револьвер выпал, стукнувшись о мостовую. Кочи нагнулся поднять его, и Мустафа дал ему пинка. Вскочивший Абдулали замахнулся ножом, но Мустафа увернулся и ударом наотмашь снова сбил Абдулали с ног.
      Не будь у врагов револьвера, Мустафа, может быть, и убежал бы. Но его нагнали пули - сначала одна, потом вторая. В глухом переулке выстрелы прозвучали как хлопки в ладоши. Едва ли их слышали в домах. А если и слышали, то побоялись выйти. Даже из окна никто голоса не подал.
      А часа через два Абдулали был уже в доме Шапоринского в Раманах. Он пришел доложить о выполнении задания и получить за это плату.
      Была ночь. Шапоринский, наверное, спал, и ждать его пришлось долго. В комнате царила могильная тишина. Ее нарушали только звуки шагов Абдулали. Он не мог сидеть, а все ходил и ходил и чувствовал, что все тело его дрожит. Нет, он не раскаивался в убийстве брата. Он даже радовался: дело сделано! Сейчас он получит много денег, а завтра пойдет к Нине... Но всем его существом владел страх. Не перед полицией - ее он не боялся. От полиции его защитит Шапоринский. И не перед аллахом - аллах все простит. Его мучил неосознанный страх перед рабочими, друзьями Мустафы. Неожиданно открылась дверь, и Абдулали торопливо кинулся навстречу Шапоринскому с давно заготовленными словами:
      - Все в порядке, хозяин. Дело сделано. Очень трудно было, но все кончилось хорошо!
      Он воображал, что Шапоринский обрадуется, скажет: "Молодец, Абдулали!" - и сразу выложит кучу денег, а тот взглянул строго и спросил так, как если бы не понимал, о чем идет речь:
      - Какое дело?
      Абдулали смешался и забормотал:
      - Ну, это самое... которое... с Мустафой...
      Шапоринский сделал недоуменное лицо:
      - А что с Мустафой?
      - Мы прикончили его в темном переулке и сбросили в канаву.
      - Та-ак... - протянул хозяин. - Ну что ж, ты получишь вознаграждение. Подумал и добавил: - В сумме трехмесячного жалованья. Ты этого достоин. Шапоринский считал, что он платит убийце очень дорого, а тот не радовался. Что, ты недоволен?
      - Учтите, что он мой родственник, - тихо промямлил Абдулали.
      - Что ты хочешь этим сказать?
      - Я хочу сказать, что есть разница...
      - Не понимаю, какая разница? Сожалеешь, что ль?
      - Жалость тут ни при чем... По совести надо, хозяин... Я убил своего двоюродного брата, а вы - "трехмесячное жалованье"... Столько-то я кочи должен отдать. А что останется мне?
      Шапоринский тяжело вздохнул. Не думал он, что так дорого обходятся наемные убийства.
      - Ну ладно. Подожди. - И ушел в соседнюю комнату.
      Вернувшись минут через пять, он подал убийце две толстые пачки денег.
      - Держи. И чтобы больше ни слова об этом. Назначение на обещанную должность получишь завтра. Всё. Уходи.
      Убийца был счастлив. Прижав пакеты к груди, он низко кланялся и пятился к двери, подобострастно улыбаясь. А когда наконец очутился на улице, бегом кинулся домой прятать деньги.
      Теперь, как ему казалось, он был близок и к осуществлению своей заветной мечты - к овладению красавицей Ниной. Мустафы больше нет, кто ему помешает?
      "В городе сниму отдельную квартиру, - самодовольно размышлял Абдулали, - поселю там блондинку и буду проводить с ней все свободное время... С деньгами все доступно, перед деньгами не устоит никакая красавица. Накуплю ей платьев разных, бус и колец. Можно даже золотые часы купить..."
      Он и мысли не допускал, что не достигнет успеха.
      А Нина еще не знала о гибели Мустафы. После того объяснения с поцелуями она жила эти дни надеждой на скорую встречу с любимым, на близкое-близкое семейное счастье.
      Одетая в простенькое ситцевое платье, с большими цветами, она сидела дома и ждала. Вот-вот войдет Мустафа, и начнется тот нескончаемый праздник, которого она ждала всю жизнь.
      Нина уже знала особенности характера Мустафы,
      Красоту женщины он видел не в блеске нарядов, а в естественной простоте и высокой нравственности. Он даже сказал как-то: "В этом ситцевом платье ты особенно хороша". А Нина, смеясь, ответила: "И ты особенно хорош в ситцевой рубахе и высоких сапогах".
      Оба посмеялись тогда над этими бесхитростными комплиментами, и Мустафа сказал памятные слова:
      "Главное не в одежде. Одежда должна быть опрятной и чистой, чего же более? Главное, чтобы душа была красивой и чтобы человек был озарен высокой мечтой о счастье всех людей..."
      "Мустафа - редкий человек! - восторженно думала теперь Нина. - Я счастлива, что встретилась с ним и что... поцеловала его. Он революционер, и я буду революционеркой. Жить для людей - какая радость может быть выше!" Мечтательная девушка не замечала, что она даже думает словами Мустафы.
      Все эти дни Нина очень тревожилась за любимого. Почему от него никаких вестей? Уж не стряслась ли какая беда? Гнетущее предчувствие неотступно терзало ее душу. Где он? Может быть, уже в тюрьме? Не раз на ее глаза навертывались слезы, но она не позволяла себе раскисать. "Стыдно боевой подруге революционера впадать в тоску! - говорила на себе. - Придет, придет мой Мустафа! Вот откроется сейчас дверь, и он войдет..."
      Сегодня вечером в доме Нины было созвано тайное собрание большевиков. Все были обеспокоены отсутствием Мустафы и Усатого аги. От первого не было никаких вестей, а второй находился в тюрьме.
      Собрались по инициативе Эльдара. Старик рассказал о том, как встретил Мустафу в Баку, как укрыл его в доме богача и условился встретиться с ним на другой день в Губернаторском саду. Мустафа не пришел.
      - Поздно вечером я наведался в тот дом, - продолжал Эльдар, - и племянник сказал мне, что Мустафа благополучно ушел, спустившись с крыши по дереву. А вот где он теперь - неизвестно. Я наказал племяннику: если узнает что-нибудь, чтобы сейчас же сообщил сюда...
      Его прервал стук в дверь. Все всполошились, придвинули к себе стаканы вина. Нина пошла открыть, и в комнату вбежал запыхавшийся племянник Эльдара.
      - Мустафа убит! - выдохнул он. - Рука Абдулали... Можно доказать...
      Все вскочили со своих мест.
      - Где?
      - Когда?
      - Кто сказал?
      - Ты видел труп?
      Все спрашивали, хотели удостовериться. Молчала только Нина. Страшная весть пригвоздила ее к месту у двери. Она вцепилась обеими руками в дверной косяк и так застыла с широко раскрытыми глазами, в которых был ужас.
      Отдышавшись, племянник Эльдара рассказал, что он видел труп Мустафы в канаве. Там полиция и большая толпа.
      - Это Абдулали, - твердил парень. - Я видел вчера, как он и еще один пошли за Мустафой, когда тот спустился с дерева. Уже темно было, но я узнал Абдулали. Только я не думал, что он может...
      - Садитесь, товарищи, - вдруг охрипшим голосом сказал старик Эльдар. Надо обсудить... Предатели отняли у нас Мустафу. Мы виноваты, что не уберегли его. Урок нам. Тяжелый урок. Но нам нельзя опускать руки. Мы организация рабочих-революционеров, и убийствами нас не запугать. У нас тоже рука не дрогнет. Предлагаю вынести смертный приговор предателю и убийце. Голосую: кто "за"?.. Единогласно. Исполнить приговор разрешите... - Он хотел сказать "мне" и не успел - в дверь снова постучали.
      Все снова придвинули к себе стаканы с вином, а Нина, еле передвигая одеревеневшие ноги, пошла в переднюю, к наружной двери.
      - Кто там? - спросила она, хотя была убеждена, что это полиция.
      Но из-за двери раздался не грубый окрик, а льстиво-приторный голос Абдулали:
      - Это я, Ниночка... открой.
      Нина растерялась от такой неожиданности и не знала, как поступить. Чтобы выгадать время, спросила:
      - Что тебе нужно?
      - Открой на минутку. Я тебе должен кое-что сказать....
      Нина оглянулась. В двери из комнаты в переднюю стоял старик Эльдар. Он все слышал и с первого же слова узнал Абдулали.
      - Впусти, - сказал он тихо. - Сам, своими ногами пришел. - И скрылся.
      Нина открыла дверь. Абдулали вошел с заранее заготовленной сияющей улыбкой. Поздоровался. В левой руке у него небольшой узелок. Он положил его на стоявшую у входа табуретку и распахнул руки, чтобы обнять Нину. В этот момент из комнаты в переднюю вышел Эльдар. Не здороваясь, он сказал:
      - Ты вовремя пришел. Проходи, мы тебя ждем.
      Взял его под руку и ввел в комнату, где было человек пятнадцать рабочих. Всех их Абдулали знал, и его все знали. Ведь он прикидывался почти революционером!
      Но почему все смотрят на него с откровенной ненавистью? И молчат... Абдулали сделалось страшно. Но он и мысли не допускал, что эти люди могут подозревать его в убийстве Мустафы. У них нет никаких оснований. Да и не дошла еще та весть до Раманинского поселка. Вынужденно улыбаясь, он сказал:
      - Здравствуйте, товарищи... - Ему никто не ответил.
      Эльдар приказал:
      - Садись вот сюда. (Абдулали покорно сел на указанный стул.) И рассказывай, как ты убил Мустафу.
      Абдулали вскочил, но Эльдар железной рукой надавил ему на плечо и снова посадил его.
      - Вы шутите... - выговорил наконец Абдулали. - Иль правда он погиб? (Все молчали.) Но при чем тут я? Я не видел его уже с неделю. Да ведь он брат мой! - с радостью вспомнил и закричал Абдулали. - Вы забыли, что Мустафа мой брат! Как же можно, чтобы брат брата... Вы с ума сошли все!
      Он возмущался очень натурально, но видел, что никто ему не верит. Эльдар повторил жестко:
      - Рассказывай, как убил.
      - Товарищи! - взвизгнул Абдулали в отчаянии. - Видит аллах, я не убивал!
      Эльдар стукнул кулаком по столу:
      - Хватит!
      И убийца понял, что ему не вывернуться, запричитал, загнусавил:
      - Товарищи... погодите... Я из-за этого, из-за того... Дайте мне время, товарищи, я докажу... Я виноват, но не я... Я кое-что знаю... Я Эльдару наедине...
      Стоявший рядом с Эльдаром мужчина среднего роста сделал шаг к убийце, взял его за шиворот, приподнял со стула, встряхнул.
      - Говори, мерзавец!
      Отчаянным рывком Абдулали кинулся к окну, но был свален чьим-то кулаком. Все смешалось. Лампа потухла. Через минуту полуживого убийцу выволокли во двор и вслед ему выбросили его узелок. Все стихло.
      13
      Спустя какое-то время Абдулали пришел в себя. Попытался подняться и не смог. Ползком выбрался со двора на улицу. Полежал и, цепляясь за забор, поднялся на ноги. Постоял.
      Была глухая, темная-темная ночь. Хибарка Павла, возле которой он находился, стояла на отшибе от поселка. Кричи - ни до кого не докричишься. Надо идти. Дорога в поселок одна - через кладбище. Шатаясь как пьяный, пошел и тотчас услыхал за спиной шорох чьих-то шагов. Остановился, оглянулся. Было очень темно, но он узнал того рабочего, который схватил его за шиворот. Этот не поможет. И Абдулали, ничего не сказав ему, снова пошел. Рабочий шел следом, шагах в десяти, не приближаясь и не отставая.
      Вот и кладбище. Справа и слева от тропинки в темноте вырисовывались силуэты склепов и памятников. Вокруг тихо-тихо, ни малейшего ветерка, ни шума, ни шороха. И вдруг - что такое? Звон лопаты о камень! Да, так звенит лопата, когда невзначай ударяется о камень в земле. И сразу неразличимые, шепотом, голоса людей. Роют могилу? Почему ночью? Почему без фонаря?
      Абдулали продолжал идти.
      Шепот все ближе, все слышнее, и вот кто-то громко выругался:
      - Какого черта! Два аршина - и хватит! Слишком много чести этому негодяю! Зачем рыть глубже, сгниет и так!
      Другой голос возразил:
      - Понадежней надо... Чтоб запаха от убийцы не было...
      "Да ведь это же для меня могилу роют! - с ужасом догадался Абдулали. О аллах!" И в ту же минуту он услышал за своей спиной голос того, кто шел следом: - И к своей могиле на своих ногах пришел...
      Тяжелый удар в голову навсегда прервал мысли гнусного человека. Его тело волоком подтащили к могиле, столкнули туда, забросали землей, а землю сровняли и покрыли толстыми пластами дерна. Как будто и не было тут могилы. Как росла трава, так и растет... Лишнюю землю тщательно подобрали и перенесли на соседнюю, свежую могилу.
      Так был отомщен Мустафа.
      14
      Гызбест, получив разрешение от надзирателя тюрьмы, передала Усатому аге через маленькое окошечко в решетке завернутый в тряпицу каравай черного хлеба. Глазами она многозначительно показала мужу на этот каравай: дескать, не зря... И тотчас попрощалась, ушла.
      Усатый ага понял. Вернувшись к себе в камеру, он разломил каравай пополам и обнаружил бумажную трубочку. Развернул. Так и есть, записка Гамида! Подписи, конечно, не было и написано печатными буквами, но, кроме Гамида, кто же мог? Эльдар малограмотен, а другие и вовсе неграмотны.
      Записка коротенькая: "В три часа ночи соберитесь все в одно место".
      Трудная задача! Всех заключенных членов забастовочного комитета около десятка. Удастся ли их известить? Да и как собраться всем вместе в три часа ночи? И где?
      Усатый ага стал думать.
      Взошла утренняя звезда. Сверкая среди облаков, она словно старалась хвастливо показать себя миру.
      Духота сменилась свежестью. В тишине отчетливо чеканились по каменным плитам кованые каблуки тюремных часовых: тук, тук, тук, тук...
      Позади тюрьмы, за полуразрушенной оградой, притаилась группа вооруженных людей. Несколько человек бесшумно подползли к часовому и повалили его. Он лишь коротко и глухо вскрикнул. Видно, заткнули ему рот. Один из нападавших взял винтовку часового и, прижимаясь к стене, подошел к воротам тюрьмы. Тут он прикладом оглушил второго часового, распахнул ворота и крикнул:
      - За мной!
      В ворота хлынуло человек двадцать. В темноте они ползком близко подобрались к воротам. Тишину разорвало еще несколько вскриков:
      - Товарищи в тюрьме! К выходу!
      - Да здравствуют Советы!
      Голос Нины, молодой, звонкий, кричал "ура".
      Во дворе тюрьмы завязались рукопашные схватки с надзирателями. Раздалось несколько выстрелов, но все обошлось благополучно, никто из нападавших не пострадал. Рабочие ворвались в караульное помещение и обезоружили внутреннюю охрану тюрьмы. Двери камер распахнулись, и заключенные хлынули во двор, а потом на улицу.
      Успеху операции содействовали два подкупленных надзирателя. Нет, они не сочувствовали большевикам. Они просто хотели "подзаработать"...
      Начинало светать. Горизонт полыхал, зарей, как гигантским алым знаменем. Нина вынесла стул из караульного помещения, вскочила на стул и громким голосом стала читать освобожденным призыв Бакинского Совета.
      - "Да здравствует революционный пролетариат и Петроградский гарнизон! Да здравствует новое, революционное государство во главе с Лениным! Да здравствует Советское государство! Ура!"
      - Ура! - закричали все в один голос.
      Толпа направилась к почте. Кто-то громко запел:
      Вставай, проклятьем заклейменный,
      Весь мир голодных и рабов!
      И все горячо подхватили:
      Кипит наш разум возмущенный
      И в смертный бой вести готов.
      Песня крепла, набирала силу, зажигала сердца, воодушевляла. И хотя было еще очень рано, из домов выходили люди, присоединялись к толпе и тоже начинали петь.
      Вдали, на высокой башне Раманинского замка, впервые за шестисотлетнюю его историю вспыхнул и затрепетал на ветру красный флаг революции. Он был виден из многих сел Апшеронского полуострова. На пыльных тропинках, ответвляющихся от дороги у замка, появились новые люди. Над их головами тоже развевались красные флаги.
      И откуда появилось так много людей! Они заполнили все улицы, площади, дороги. На лицах - праздничное торжество. Закопченные, узкие, убогие улицы огласились громовыми возгласами: "Да здравствует русская революция!", "Да здравствуют большевики!", "Да здравствует Ленин!" Сквозь выкрики слышались звуки музыки, раздольно и широко плыли песни.
      В эти торжественные и радостные минуты Нина вспомнила Мустафу и его мечты о свободе и счастье. Пришло, пришло время, о котором так страстно мечтал Мустафа, за которое он отдал жизнь... Слезы душили Нину. "Мустафа, Мустафа. Ты немного не дожил до этого светлого дня!"
      Гудки промыслов то усиливаются, то умолкают, то снова усиливаются. Они сегодня звучат не заунывно, не тоскливо, а победно, празднично. И на лицах рабочих ликование.
      Вот и солнце появилось, яркое, счастливое, словно приветствовало волнующееся людское море.
      Взвился красный флаг и над водохранилищем. Вокруг крана, который был всегда закрыт для народа, столпились женщины и дети с ведрами в руках. Гызбест открыла кран, и вода забила фонтаном. Весело и громко она объявила:
      - Водяной дракон сбежал! Подходите, пейте вкусную воду! Пресная загульбинская вода! Набирайте кто сколько хочет, всем хватит!
      По рабочему поселку двигалась огромная толпа. Нина вытерла слезы. Она шла рядом с Усатым агой, который высоко держал над головой красное знамя. Как сказочная жар-птица, оно рвалось вперед и ввысь, радостно трепетало над головами людей, звало их в неизведанное светлое будущее.
      1937