- Дать вам валерьянки?
      Это - голос Аниты.
      - Валерьянку я уже пил...
      Это - голос Мрвы.
      - Может, дать камфору?
      - Не помогает и камфора.
      - Какое же лекарство может вам помочь?
      И голос Мрвы с загадочным придыханием ответил:
      - Лекарство "Л".
      - Я что-то не слыхала про такое... У нас такого лекарства нет.
      - Если поищете, то найдете.
      - Не понимаю вас.
      - Знаешь, - Мрва перешел на "ты", - разреши быть откровенным. Мне нужно одно-единственное лекарство... И этим лекарством ты владеешь... - Мрва помолчал. - Твои глаза... Они ранят мое сердце. Твои глаза...
      - Мои глаза не замечают мужчины по имени Мрва. - По голосу Аниты чувствовалось, что девушка очень рассердилась. - Я думала, вы серьезный человек, а вы..., просто наглец. И это в ваши сорок лет!
      - Почему так говоришь?
      - Скажу иначе: убирайтесь-ка вы отсюда!
      "Ах, молодец Анита", - подумал Аслан, входя в палатку. Анита нисколько не смутилась, увидев его, только приказала взглядом: "Спокойно". Не смутился и Мрва, даже не вздрогнул.
      - Значит, тебе нравятся ее глаза? - спросил Аслан.
      - Очень. А что? - спросил Мрва. - Тебе тоже нравятся? Слышал я, что кавказцы ревнивы. Не советую только показывать это здесь. Поезжайте домой и там показывайте, какие вы.
      - А я везде одинаков: и здесь, и дома. Ответь, однако, на мой вопрос: если бы я сказал твоей возлюбленной что-нибудь подобное, как ты реагировал бы на это?
      - Я не стал бы болтать, разумеется, и ты почувствовал бы мой ответ скорее, чем услышал.
      Аслан рванулся к Мрве, но Анита с неожиданной быстротой встала между ними.
      Мрва схватился за кобуру. Анита так посмотрела на него, что он опустил руку и, злобно взглянув на нее, не спеша вышел.
      - Ах, если бы не ты! - в бессильной ярости сказал Аслан.
      - Еще не хватало, чтобы командиры подрались из-за меня. - Анита строго взглянула на Аслана. - Ты тоже уходи. Придешь, когда успокоишься.
      Противник не мог примириться с потерей Опчины. К концу дня на партизан навалились четники. Им удалось окружить поселок, и все началось сначала.
      Огонь противника был так плотен, что передвигаться можно было только очень осторожно и большей частью ползком.
      Отбив несколько отчаянных вылазок врага, партизаны вновь перешли в наступление, с боем захватывая каждый участок земли. Аслан, как всегда, был в первой цепи. Вот остались позади метров сто, еще с полсотни. Но на этих полутораста метрах партизаны потеряли семерых товарищей...
      Главным объектом, вокруг которого разгорелся бой, стала электростанция. Захватив ее, можно было наносить удар непосредственно по городу. Во многих местах по электростанции оставалось не больше пятидесяти метров. И уже пали смертью храбрых оба близнеца, скромные, немногословные, неприметные, но одинаково храбрые Гусейн и Гасан. Уже встретился с пулей Яков Александрович, и с тяжелым ранением его унесли с поля боя. Уже наполовину поредели взводы и роты, а ощутимых результатов партизаны все еще не достигли.
      Враг повсюду переходил в контратаки. Если не подоспеют резервы, фашисты укрепятся и перейдут в общее контрнаступление.
      Никогда еще не было партизанам так трудно, как в этом бою. Потери были так велики, что у каждого командира ныло сердце, каждый винил себя в том, что чего-то, наверно, недосмотрел, недоглядел, недооценил силы врага, не учел его возможностей...
      Если рискнуть и приподняться, можно увидеть весь город.
      Триест стал неузнаваем. Дома, террасами спускавшиеся к морю, тонули в черном дыму. Самолеты врага ныряли вниз, в дым и пламя, грохот разрывов сотрясал окрестности.
      Вскоре стало известно, что в самом городе в бой вступили группы патриотов. Это ободряющее известие пришло в те минуты, когда партизанам было особенно тяжело.
      Валун, за которым прятался Аслан, крошился от пулеметных очередей. Пулеметчик явно охотился за Асланом. "Что ж, - решил Аслан, - хоть на время другим будет легче, отвлеку его внимание на себя".
      Справа от дороги была неглубокая канава. Аслан вскочил и перебежал через дорогу. Упал. Пулеметчик, проморгавший его, сосредоточил теперь на Аслане все свое внимание. Но бил он по пустому месту: Аслан успел проползти порядочное расстояние, а немец думал, что он лежит где-то недалеко от канавы...
      Отдышавшись, Аслан выглянул. Пулемет стоял почти рядом, на бугре. Еще два-три метра - и Аслан очутился позади пулеметчика. Тот, припав к прицелу, уже строчил по партизанской цепи...
      Прыжок, взмах автоматом, хруст костей под прикладом - и через несколько мгновений тот же пулемет бьет во фланг фашистам. Застигнутые врасплох, немцы растерялись и, спотыкаясь, падая, побежали вдоль трамвайной линии вниз, в город.
      Партизаны, воспользовавшись этим, поднялись в атаку, но откуда-то сверху свалился на них "мессершмитт", прошел над цепями наступающих бреющим полетом так низко, что видно было летчика, прострочил дорогу из пулеметов.
      Аслана швырнуло на землю.
      Он не знал, сколько лежал в забытьи. Очнувшись, ощупал затылок, почувствовал, что он мокрый. С трудом открыл глаза, сгоряча поднялся, пробежал метров двадцать. И тут кто-то прыгнул на него сзади, сильные руки сдавили горло. Аслана сбили с ног. Он попытался вырваться. На него снова насели. Еще миг, и от страшного удара в голову потемнело в глазах.
      Когда снова очнулся, понял: руки связаны.
      Ему показалось, что он сорвался в глубокую пропасть с вершины горы, на которую взобрался с таким трудом. Судьба снова жестоко над ним посмеялась. Он опять в плену... Нет, этого не выдержит никакое сердце!
      И почему пули до сих пор обходили его? Хоть бы одна зацепила сейчас!
      Раненного, не способного к сопротивлению, его повели в тыл. Аслан шел, не видя конвоиров, не видя ничего под ногами, и смотрел вдаль, но и там, вдали, ничего сначала не видел. А ветер стих, и солнце щедро расплескивало вокруг свои золотистые лучи. Взору Аслана - хочешь не хочешь - открылись вершины Триглава, Да, уже весна. Только у него на душе - черная ночь...
      Величественный массив Триглава как бы сдвинулся с места и плыл на него. "Прощайте, горы; прощай, моя вторая родина! - мысленно говорил Аслан. Пройдет немного времени, и я перестану чувствовать, мыслить. А мои мечты? Они останутся неосуществленными. Может, о них и не узнает никто. Ну что ж... Так уж получилось. Прощай, родина. Прощай, мать. Прощай, Анита. Прощайте, верные мои друзья!"
      В памяти Аслана промелькнули женщина-украинка, которую фашист застрелил за то, что она подала пленным воды, и приютившая его после побега из лагеря старуха, и пожилая итальянка, принявшая его за своего сына, и жена полицейского, оказавшая ему помощь. Зачем они это делали? Все их заботы пропали зря... "Прощайте, добрые люди!.."
      Фашисты привели Аслана в какое-то здание и сдали с рук на руки немецкому лейтенанту.
      - Мы тебя не убьем, если ответишь на наши вопросы, - сказал лейтенант Аслану.
      - Зачем вам еще какие-то сведения? Вам надо бежать, спасать свою шкуру! - сказал Аслан, морщась от боли. - Не трудитесь, пожалуйста, от меня вы ничего не узнаете. Лучше расстреляйте сразу, и все.
      - Расстрелять? - лейтенант нервно захохотал. - Нет, на это не надейся! Ха, расстрелять! Да знаешь ли ты, что мы теперь лишаем партизан такой милости? Так, сразу, мы убиваем только покорных.
      - Вам виднее, - глухо ответил Аслан. - Только я ничего не скажу.
      - Ничего? - угрожающе спросил лейтенант.
      - Ничего.
      Лейтенант расхохотался снова.
      - Ну хорошо, я доставлю тебе удовольствие! - Лейтенант подозвал дюжего солдата. - Этот парень хочет поближе познакомиться с нами. Помоги ему!
      Солдат щелкнул каблуками.
      - Господин лейтенант, - шепотом сказал он, - партизаны опять... наступают. Пленный ранен, может, действительно расстреляем, и все?
      - Замолчи! - закричал лейтенант.
      - Слушаюсь!
      Аслана вывели и приставили к стене. Вот он, конец! Аслан поднял голову. Его глаза были полны ненависти к проклятому врагу. Ну что же, он умрет - это ясно, но рано или поздно друзья за него отомстят!
      И, подумав об этом, Аслан сказал себе: "Умирать - так с музыкой!", поборол боль и с дерзким выражением на лице громко запел:
      - Аршин мал алан...
      - Ага, так ты поешь? - удивился лейтенант. - Ну, теперь мы заставим тебя запеть по-другому! - Он приказал раздеть пленника.
      С Аслана содрали рубашку.
      - Глянь-ка, он мохнатый, как зверь, - заметил лейтенант. - Эй ты, еще раз спрашиваю: будешь отвечать на мои вопросы?
      - Нет.
      Непреклонность Аслана привела лейтенанта в бешенство. "Ничего, это дорого тебе обойдется, ты будешь блеять, как овца, а то и волком завоешь", думал он, предвкушая удовольствие, которое испытывал всякий раз, когда доводилось терзать жертву. Он уже приготовился начать пытку, но в это время совсем близко засвистели пули, и к лейтенанту подскочил солдат с перекошенным от страха лицом:
      - Окружают. Партизаны...
      - Тебе повезло, - прохрипел лейтенант в лицо Аслану. - Получай!
      И выстрелил Аслану в грудь.
      ...Первым кинулся к Аслану Сергей.
      - Как же это тебя, друг? А? - говорил он, развязывая Аслану руки. Едва ослабли ремни, Аслан со стоном опустился на землю.
      Увидев подбегавшего Даглы Асада, Сергей крикнул:
      - Зови медсестру, Аниту зови!
      Аслан был весь в крови. Сергей разорвал свою сорочку и начал перевязывать раны, как умел.
      - Потерпи, дорогой. Ничего, все обойдется...
      - Сергей! - тихо проговорил Аслан. - Достань мой комсомольский билет... Кисет... тетрадь... и платок, Возьми их себе на память...
      Говорить ему было трудно, и он замолчал, собираясь с силами.
      - Передай Аните... Скажи ей...
      Не договорив, Аслан уронил голову набок, затих.
      - Аслан! - закричал Сергей, обнимая друга, и заплакал.
      Анита и Даглы Асад бежали, не чувствуя под собой ног. Увидев их, Сергей закричал таким голосом, словно жизнь Аслана зависела только от прихода Аниты:
      - Скорей, Анита, скорей!
      В это время на площади в центре Опчины взвилось красное знамя. А на крышах и в окнах домов были видны белые флаги.
      Батальон Анатолия Мирко взял-таки станцию. Большая часть Опчины была очищена от фашистов. Часть партизан пробралась в город и вела там бой.
      Все складывалось как будто хорошо.
      Но затем до Августа Эгона долетела страшная весть: погиб Раде... Пало более ста бойцов...
      Тяжело было думать об этих людях, погибших накануне победы и так и не увидевших Триест свободным. Ни на минуту Август не мог забыть Раде - своего друга и помощника, человека, который с детства шел рядом с ним.
      Август вспомнил все, что им пришлось выстрадать с юных лет. Нужду. Порт. Безработицу. Забастовки. Первые бои с фашистами. Скитания по чужим землям. Жизнь без семьи, без домашнего уюта. Оглядки - нет ли за спиной шпиона... И то, как хотелось по-человечески жить, наслаждаться жизнью... Как однажды в городском театре они слушали "Кармен". Зачарованные, забыв обо всем на свете, не сводили глаз со сцены. И как за ними увязался шпик - из-за него пришлось уйти, не дослушав оперу... Многое приходилось бросать, поскольку они посвятили свою жизнь борьбе. Ведь рабски гнуть шею - это не их удел, они выбрали иную судьбу... Август вспоминал улыбку Раде, его лицо. Кто знал Раде лучше, чем он, Август? Посмотришь на Душана в обычное время и невольно скажешь: какой мягкий, милый, сердечный человек - муху не убьет. Но увидишь в бою с фашистами - и поразишься его отваге...
      Каждый раз, когда Август удерживал Раде, не пускал его в бой, тот говорил: "Я - комиссар и должен выполнять свой долг". И уходил туда, где было труднее.
      Часто рассказывал Раде партизанам о гражданской войне в Испании и больше всего любил повторять лозунг испанских коммунистов: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях".
      В бою за Опчину Раде шел впереди всех. Казалось, пули не брали его. Он бежал в атаку по-юношески легко, стремительно. Это он водрузил красное знамя на площади. Спускаясь с холма, он обернулся и взглянул на алое полотнище. И тут изношенное сердце его не выдержало, отказалось работать...
      Август повесил в штабе портрет друга, увеличенный партизаном-фотографом, и сам написал внизу: "Друг мой, Раде Душан! Ты посвятил свою жизнь борьбе за счастье народа. Жители Триеста никогда тебя не забудут".
      Полевой партизанский госпиталь разместился в двухэтажном здании, в котором в свое время находилась самая большая поликлиника города, а в последние дни - немецкий лазарет. Немцы не успели эвакуировать госпитальное имущество; здесь можно было также найти любое лекарство.
      Работники госпиталя встретили партизан с радостью; те же, кто верой и правдой служил фашистам, разбежались, попрятались.
      Раненых было много; они лежали не только в палатах, но и в коридорах, и на лестничных клетках. Многие порывались уйти, бредили боями и даже во сне проклинали врагов, вспоминали товарищей. Днем рассказывали о пережитом, поверяя друг другу и горе и радость. Самые замкнутые, перестрадав и насмотревшись чужих страданий, становились общительнее, делились своими сокровенными думами, говорили о матерях и женах...
      Кому не пришлось лежать в госпиталях, тот никогда не поймет, как ободряют раненых ласковые улыбки молодых девушек-медсестер, как поднимает дух появление боевых друзей, если они пришли навестить, какую безграничную радость доставляет долгожданное письмо. Только получить весточку от родных доводилось не всем. Не знал, например, как выглядят письма близких, и Яков Александрович.
      - Ни о чем так не мечтаю, как увидеть родину и детей хоть одним глазом! - говорил он. И так часто рассказывал о своей семье, что соседи знали его детей по именам и могли представить себе, какие они, его дети.
      Однажды привели и положили рядом с учителем молодого бойца. Яков Александрович не сразу узнал его - так изменился парень.
      Сила вообще не узнавал никого. Отвернувшись к стене, он плакал, словно ребенок.
      - Очень болит? - спросил Яков Александрович.
      - Ранение у меня... пустяковое... - глухо ответил Сила.
      Чуть позже учитель узнал о гибели Раде Душана. Он долго молчал.
      - Мужайся, браток. Знаю, тяжело тебе. Но что же делать? Расскажи хоть, как это случилось.
      - Я долго жил без отца... Только недавно и нашел его, - сказал Сила, глотая слезы. - Как мы были счастливы! А теперь его нет... И никогда не будет...
      Яков Александрович, взволнованный, встал и вышел. Долго молча стоял в коридоре. И, уже немного успокоившись, остановился напротив открытых дверей соседней палаты. Его внимание привлек боец с забинтованной головой. Боец укладывал вещи - очевидно, выписывался. На постели у него лежал кисет из бордового бархата с тонким изящным узором: два джейрана, вышитые золотом, стояли друг против друга. "Я где-то видел этот кисет", - подумал учитель. Ему вспомнилась встреча в июле сорок второго года в Кременчугском лагере военнопленных... Неужели?
      Он не смог пересилить себя, спросил:
      - Молодой человек, можно посмотреть?
      Боец качнул перевязанной головой, отложил в сторону расшитый цветами кружевной платок и обернулся.
      - Сергей! - воскликнул Яков Александрович. - Смотри ты, не узнал я тебя. Видать, старею. А ты что, уходишь? Вылечился уже? Скажи, где ты взял этот кисет? Чей он?
      - Присмотрись хорошенько.
      - Эт... этот кисет я видел у Аслана. Аслан... жив? - В груди Якова Александровича что-то оборвалось.
      - Жив. Только весь в дырках.
      - Куда его отправили?
      - Да в этом же госпитале он, но...
      - Что "но"?
      - К нему не пускают.
      Яков Александрович, побледнев, машинально гладил рукой бархат кисета. Бесценную вещь держал он в руках. Друг прошел с ней по земле трудный путь, и на каждом шагу она напоминала ему о родине...
      - Аслан передал мне свою записную книжку и платок... Должно быть, Анита вышила. В книжке - карточка... - сказал Сергей. - А вот комсомольский билет...
      Яков Александрович не помнил, как вернулся к себе.
      После полудня дверь широко распахнулась, и в палату вошел Август Эгон.
      Комбриг направился прямо к Силе. Испытанный, мужественный человек, он не мог, не умел скрыть волнения... Долго, стараясь выиграть время, чтобы успокоиться, устраивал на прикроватном шкафчике коробку с шоколадом. Спросил Силу, как дела.
      - Голова болела сначала. Сейчас легче... Меня ведь ранило-то, смешно сказать, осколком камня. - Сила взглянул на осунувшееся лицо комбрига и отвернулся. Слезы душили его.
      - Не тебе одному тяжело, мой мальчик, - сказал Эгон тихо. - Смерть твоего отца - большая потеря для всех... И, ты сам знаешь, для меня тоже. Август Эгон с трудом овладел собой. - Отец гордился твоей выдержкой и смелостью. Слезы оставим для других. Ты с друзьями, Сила. Крепись.
      - Разрешите мне вернуться в часть.
      Август Эгон как будто ждал этой просьбы.
      - Ты останешься при мне, заменишь моего погибшего адъютанта, - сказал он. Сила подумал, что ослышался. "Неужели нет более подходящего человека, чем я, на такую должность? - думал он. - Быть адъютантом командира партизанской бригады... Справлюсь разве? Наверное, ради утешения предлагает..."
      Но Август Эгон приехал не утешать.
      - Значит, решено. - Эгон повернулся к Якову Александровичу. - А, это вы? Ранены? Ну как, поправляетесь?
      - Спасибо, мне лучше теперь.
      - О вас спрашивал Аслан. Вам ведь известно, что мы с ним тоже друзья? Скажите, что ему передать?
      - Если можно, передайте моему лучшему ученику, что я желаю лишь одного: пусть он выздоровеет скорее.
      - Спасибо вам за такого ученика, - сказал Август. - Наши врачи делают все, чтобы его спасти.
      - Хочется мне его увидеть...
      - Позавчера его оперировали... Ему сейчас нельзя волноваться. Не следует его тревожить.
      - Он не расстроится, если увидит меня...
      - Товарищ комбриг, - послышался взволнованный голос старшины батальона, который лежал через койку от Силы. - Товарищ командир, - старшина приподнялся на постели, - вы знаете, все мои мысли там, в батальоне. Я тут места себе не нахожу, помогите выбраться отсюда!
      - Да, ты настоящий старшина, - улыбнулся Август. - Беспокойный ты человек! Ох, если бы ты знал, сколько продовольствия и одежды мы захватили!
      - Товарищ комбриг! Ну, что это за наказание такое?! Там столько дел, а я здесь лежу!
      - Выздоравливай, успеешь еще и поработать.
      Наконец комбриг вспомнил о просьбе Якова Александровича:
      - Все же попробую поговорить с врачом. Если можно, вам устроят свидание.
      - Спасибо.
      Через несколько минут после ухода Августа Эгона сестры милосердия провели Якова Александровича к Аслану.
      И вот он рядом со своим учеником...
      Аслан бледен, но большие, глубоко запавшие глаза сияют.
      Учитель и ученик встретились как воины. С мягкой отеческой улыбкой глядя на Аслана, Яков Александрович думал о том, что, пожалуй, врачи напрасно так беспокоятся: Аслан непременно будет жить.
      - Дорогой учитель, это третье наше свидание, - тихо заметил Аслан. Если будем живы, в следующий раз встретимся дома.
      - Я верю, - улыбнулся Яков Александрович. - Скоро увидим родные края. Война на исходе. Теперь нужно только поправляться...
      - Я стараюсь. Жаль, не все от меня зависит.
      - Все будет в порядке... Аслан, дорогой, здесь, рядом со мной, лежит твой боец. Он вот-вот уедет... У него хранятся твой комсомольский билет, кисет и красивый платок...
      Лицо Аслана порозовело от волнения.
      - Он ничего не говорил обо мне?
      - Хотел заглянуть сюда, да не пустили. Я проник к тебе с помощью комбрига.
      Неожиданно в палате появилась стройная русоволосая девушка. Сначала ее никто, не приметил среди вошедших сестер. Ее пристальный взгляд сразу впился в Аслана, и Яков Александрович без труда догадался: это Анита. Он переменил разговор, торопливо рассказал Аслану о том, что пришлось ему пережить за последнее время, и встал.
      - Ну, выздоравливай. Я еще зайду. А вы, - обратился он к сестрам, - все же очень строги: не дали как следует побеседовать с другом...
      ДРЕВНИЙ ГОРОД ТРИЕСТ
      Вурдалак пропадает с первым лучом солнца.
      Из сербского фольклора
      Второго мая сорок пятого года ожесточенный бой закипел на улицах Триеста. К полудню партизаны очистили от противника большую часть города. Уцелевшие гитлеровские солдаты метались в панике, стремясь прорваться к лодкам. Некоторым удалось даже отчалить от берега. Но партизаны пулеметным огнем заставили их повернуть обратно. На узкой прибрежной полосе суетилось разбитое гитлеровское воинство. Никакой дисциплины и в помине не было. Невозможно было отличить солдата от лейтенанта, лейтенанта от полковника каждый думал только о себе.
      По улицам города еще летали разбросанные немцами листовки-просьбы "Дайте нам свободно уйти". Никто не читал этих листовок. Партизанские роты из бригады Августа и других соединений прижимали фашистов к воде. Да и там гитлеровцам не было спасения - Адриатическое море гнало навстречу им высокие пенистые волны.
      Тысячи людей из освобожденных кварталов наблюдали картину разгрома врагов. Отовсюду слышалось:
      - Вон они, пробиваются к берегу.
      - Вошли в воду...
      - Берут доски.
      - На доске недалеко уплывешь.
      ...Сила в тот день тяготился должностью адъютанта. Он носился в поисках "настоящего" дела. И дело такое ему подвернулось: он заметил группу солдат противника, которые пробирались боковой улицей к порту. Сила приказал бойцам, сопровождавшим его, отсечь противнику путь, а сам с ручным пулеметом поднялся на водокачку и открыл огонь сверху. Он стрелял до тех пор, пока на улицу не выплеснулся новый отряд партизан. С криком "За родной Триест!" партизаны шли в последнюю штыковую атаку.
      Вскоре сопротивление врага было сломлено.
      Штаб партизанского отряда перешел в отель "Континенталь". Здесь все свидетельствовало о паническом бегстве врага. Под ногами валялись разбросанные документы и папки - дела на патриотов, опросные листы, приговоры, объявления: "За голову партизанских вожаков назначаю 50 000 марок"... Знакомая подпись... Сколько таких объявлений за подписью фон Берга и других гитлеровских начальников Сила и Зора сорвали в свое время со стен Триеста! Сейчас, наоборот, Сила приказал собирать их; пригодятся, когда народы призовут преступников к ответу...
      Люди обнимались, плакали и смеялись от радости прямо на улицах. Мимо ликующих горожан вели пленных фашистских солдат. Вчерашние завоеватели брели, понуро склонив головы.
      Среди пленных Сила узнал одного: это был тот офицер с женоподобным лицом, который беседовал с Ежей в автобусе. Он очень похудел, побледнел и был похож на старушку.
      Один рослый солдат из колонны пленных кинулся к Силе, как к спасителю.
      - Я ваш пленник, но, по справедливости, вы должны меня освободить! Я продавал на базаре в поселке Святой Якоб газету "Иль Пикколо". В действительности это была партизанская газета. Только название было не партизанское...
      Сила вспомнил про случай, о котором ему рассказал Аслан, и засмеялся.
      - Когда ты продавал ее, разве ты знал, что это партизанская газета?
      Солдат сначала смутился, потом вынужден был признаться:
      - Конечно не знал. Однако и вы не знаете, что сделали со мной немцы за это... В то время я и не хотел, да случайно помог вам. А теперь искренне хочу помочь. Я знаю, где скрывается фон Берг.
      Сила посерьезнел.
      - Если скажешь правду, это тебе зачтется.
      - Скажу правду, можете мне поверить!
      Солдат этот понравился Силе своей откровенностью. Переговорив с Анатолием, Сила спросил итальянца:
      - Так где же скрывается фон Берг?
      - Я видел, как он отходил вон к тому зданию.
      - Веди! - распорядился Анатолий.
      Партизаны обыскали здание. Осталось осмотреть подвал. Сила, держа наготове пистолет, вместе с солдатом-итальянцем спустился вниз и осторожно пошел вдоль стены.
      Солдат шепнул:
      - Впереди свет, видите? Может быть...
      Сила включил карманный фонарь. Яркий луч упал на лежащего у стены человека. Рядом с человеком валялся пистолет.
      - Фон Берг, - шепнул итальянец. - Застрелился.
      Сила подошел к фон Бергу. Нащупал пульс.
      Полковник застонал и открыл глаза.
      - Вот вы где, господин полковник? Что, не получилось у вас самоубийство? Ну и хорошо, что не получилось! Многое у вас не получилось, господин полковник. Прежде чем умереть, вы еще будете держать ответ перед народом!
      Той порой с окраин свозили несметные трофеи. У пленных офицеров и солдат было отобрано множество награбленных вещей, и, так как владельцев уже невозможно было разыскать, все эти ценные вещи становились достоянием народа. Охранять их Август Эгон доверил Даглы Асаду: комбриг вспомнил рассказ о том, как, будучи экскаваторщиком, Даглы Асад нашел клад и весь сдал в банк. Такой ни на что не польстится, под его охраной ценностям надежнее, чем под семью замками....
      Триест пережил большой, торжественный день, быть может, самый волнующий день за всю свою историю. Жизнь кипела на площадях и улицах, где праздновал свое освобождение истинный хозяин города - народ. Триест ликовал. Над шумными улицами неслись радостные слова призывов и приветствий.
      - Живеле свободны Триест!
      - Живеле Коммунистична партия!
      - Живеле Советска власть!
      И до слез было радостно слышать эти слова советским людям здесь, на берегу Адриатики.
      Август Эгон разрешил Силе навестить мать, и Сила помчался домой. Но, подойдя к дому, он сник: на дверях висел замок. Сила заглянул в окно. В комнате - пусто, видны только голая кровать и ничем не покрытый стол. "Неужели уехала или, может быть, умерла?" - с болью в сердце думал Сила, вспоминая последнюю встречу с матерью и ее напутственные слова: "Сынок, Зора хорошая девушка. Умница, как ее покойная мать. Зора достойна тебя... Говорю тебе это, потому что уже стара и больна..."
      Сила кинулся к соседям; у них на дверях тоже были замки.
      Во дворе он увидел бледного худого мальчика.
      - Куда переехали люди?
      - Еще не переехали, - ответил мальчик.
      - А куда ушли?
      - На площадь. На Зеленый базар.
      - Мальчик, а ты знаешь тетю Марицу? - спросил Сила.
      - Знаю, а что?
      - Где она?
      - Тоже ушла туда.
      Сила побежал к базару.
      На Базарной площади яблоку негде было упасть. Сила нырял в толкучке, стараясь разыскать хоть кого-нибудь из знакомых. В военной форме он был неузнаваем. Но как только кому-то он назвал себя, люди окружили его со всех сторон; каждому хотелось поближе увидеть партизана, да еще знакомого. Потом послышался крик: "Дайте дорогу тете Марице!" Толпа расступилась, образовав проход. Тетя Марица шла не спеша, важно. Ее гордый взгляд словно говорил: "Вот он, мой сын, посмотрите только, какой он!"
      - Мама! - крикнул Сила и рванулся ей навстречу.
      - Сыночек! - дрожащим голосом произнесла Марица и, не выдержав, сдалась натиску счастья, обняла сына, залилась слезами. И долго стояли они посреди площади. Мать все плакала, прижимая Силу к сердцу, шептала: "Дорогой мой, милый мой!" Сила нежно гладил ее седые волосы.
      - Я жила надеждой, сыночек. День и ночь мечтала, ждала, когда увижу тебя и Анатолия. Где он?
      Узнав, что Анатолий жив и здоров, она опять всхлипнула, и Силе пришлось ее успокаивать. Когда Лазарь, связной, крикнул: "Товарищ адъютант!", Сила не понял сначала, что это относится к нему. В толпе притихли и с удивлением смотрели то на Лазаря, то на Силу. Сила смутился.
      - Товарищ адъютант, командир вызывает. Скорей идите в штаб, - повторил Лазарь и, не дожидаясь Силы, побежал обратно.
      Сила попрощался с матерью и заторопился в город. В порту стояли толпы притихших жителей; люди с тревогой всматривались в морские просторы.
      Далеко на горизонте появились дымы пароходов.
      - Идут, - тяжко вздохнул кто-то. - Опоздали!
      - Нет. Они как раз и плывут на готовенькое.
      - Явились...
      - Черт бы побрал этих незваных гостей!
      ...Август Эгон, помрачнев и сурово сжав губы, опустил бинокль.
      К Триесту приближалась эскадра союзников. В полдень 2 мая в Триест вошли мотомеханизированные части англичан и американцев.
      В штабе Сила узнал весть, которая потрясла его; убит Павло.
      В оцепенении простоял с минуту. Эта потеря была особенно тяжелой для него - Сила считал Павло вторым своим отцом.
      Павло, посвятившего свою жизнь борьбе за счастье народа, в Триесте знали не только как хорошего артиста, он был известен и как добрый, отзывчивый человек.
      Покушение было совершено после боев, около кафе "Шток". Кто мог убить Павло? Чьих это рук дело?
      Толпа людей, собравшаяся возле штаба, кипела в негодовании. К комбригу подбежал Васко:
      - Товарищ командир, убийца пойман!
      - Кто он? - спросил Август.
      - Мрва, - выступил из толпы Сергей.
      - Мрва? Вы не ошиблись?
      - Нет!
      - Когда раздался выстрел, - говорил между тем Васко, - я заметил, что кто-то забежал в кафе. Схватиться с убийцей один на один я не решился. Нашел вот его. - Васко кивнул на Сергея. - Вместе с ним задержали убийцу. Этот человек работал на четников. Павло, оказывается, его знал. Встретив его тут, на улице, Павло удивился: "Как, Мрва, ты - в партизанах?" Ну, и Мрва выстрелил в него несколько раз. Боялся разоблачений... И это не первое убийство, совершенное им... Вот посмотрите, что написано у него в дневнике, на последней странице!
      Август, не притрагиваясь к блокноту, прочел: "Здесь чуть ли не каждый говорит о семье... У одного жена погибла в борьбе с теми, кого они считают врагами. У другого жена - боевая подруга... А что я могу сказать о своей жене? Она встала на их сторону и пошла против меня! Не смогла, не захотела меня понять! Даже решилась разоблачить, как это у них называется. Я заставил ее умолкнуть... Я пытался найти другую и нашел, но кого она мне предпочла? Чужестранца Аслана..."