Аслан и Сила уходили все глубже в лес. Уже в темноте они услышали окрик партизанского патруля.
      ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОС
      Полковник фон Берг был известен среди сослуживцев не только крутым нравом, но и неистощимым оптимизмом. Он долго непоколебимо верил в счастливую звезду фюрера. Верил, несмотря на поражения и неудачи. Да и как было не верить? Ведь с фюрером он достиг всего, о чем мечтал, - почета, власти и денег. Берг держал в страхе весь край, он был неутомим в поисках врагов рейха и беспощаден к ним.
      Но последние месяцы принесли крушение его надеждам. Еще командуя значительными силами, он чувствовал, что не в состоянии предотвратить катастрофу. Он мог судить, убивать, сжигать целые села, мог разбить ту или иную партизанскую часть и изо всех сил старался делать это, но в то же время сознавал, что все это - не то, не главное, что, какие бы меры он ни предпринимал, желательных результатов они не дают. Накатывалась волна, которая грозила захлестнуть оккупантов. Уверенность фон Берга в благополучном будущем пошатнулась, и в письме своему другу он откровенничал:
      "Я очень устал, мой друг. В этой проклятой стране всякий истинный немец чувствует себя скверно. Наше несчастье не только в том, что против нас идут местные жители, но и в том (а это особенно прискорбно), что и среди нас есть такие, кто льет воду на мельницу врага. А враг - всюду. У стен и то есть уши. Что скрывать: партизаны нас извели. Это - как божья кара. Вы пророчите мне генеральский чин и губернаторство в этом городе, а меня, ей-богу, это вовсе не занимает, гораздо важнее здоровье... Никому не известно, чем все кончится... Встретиться бы нам с вами, вспомнить веселые дни, проведенные вместе".
      Так писал фон Берг другу, собутыльнику прежних лет. Но среди офицеров и солдат полковник старался держаться бодро, что, впрочем, ему не всегда удавалось. Герр фон Берг стал еще грубее в обращении. Стоило подчиненному чуточку провиниться, как он свирепел, и не было снисхождения даже любимчикам...
      Тем ранним утром господин полковник поехал в Чанду на совещание с командным составом подчиненных ему войск. В Чанде его встретил подтянутый, рослый начальник штаба.
      - Я хочу посвятить вас, капитан, в одно очень серьезное дело, - сказал полковник. - Желательно, чтобы среди офицеров не затесались болтуны. Недавно один наш батальон пострадал из-за такого дурака.
      - Господин полковник, вы знаете наших офицеров, - заметил капитан. Можете быть спокойны.
      - Я верю вам, однако осторожность никогда не мешает. Найдите для совещания подходящую комнату. Вы меня понимаете?
      - Понимаю, господин полковник.
      Комнату, предназначенную для секретного совещания, подготовили соответствующим образом. На стенах повесили портреты Гитлера и Геббельса. Каждый сантиметр стен был осмотрен и прощупан. Начальник штаба назначил строгую охрану. В смежных комнатах и коридорах поставили часовых.
      В три часа дня комната наполнилась офицерами.
      Полковник, проверив лично, хорошо ли закрыты окна и двери, открыл совещание. Ознакомив офицеров с секретным приказом командования, он сказал:
      - Господа, тот, кто пал духом и проявляет пессимизм, - враг фюрера. Фюрер уверяет нас, что, несмотря на временные затруднения на фронтах, победа будет за нами. Мы верим фюреру! Гот мит унс!* И, вторя полковнику, кто-то слабым, унылым голосом проговорил:
      ______________
      * Гот мит унс! - С нами бог! (нем.)
      - Гот мит унс.
      Офицеры, вздрогнув, растерянно переглянулись. Фон Берг окинул их свирепым взглядом.
      - Кто это бормочет?
      Офицеры молчали.
      - Кто-то осмелился меня передразнивать?
      Не то что передразнивать - головы поднять офицеры не смели.
      - Что за игра? С ума посходили, что ли? Признайтесь, кто говорил? За признание не накажу, но будет хуже, если виновника найду сам!
      И опять в комнате послышался загробный голос:
      - Гот мит унс...
      Офицеры не верили своим ушам.
      - Встать! - заорал фон Берг.
      Все встали.
      - Я сейчас покажу этому идиоту, во что обойдется ему такая шутка.
      Выстроив офицеров в одну шеренгу, полковник сверлил каждого тяжелым взглядом. И в то самое время, когда он заглядывал в растерянные лица участников злополучного совещания, как гром среди ясного неба, отчетливо прозвучали грозные слова:
      - Смерть фашизму!
      Фон Берг подскочил как ужаленный. Ему стало стыдно своих подозрении, растерянности и вспыльчивости.
      - Господа, это вражеская проделка! Приготовьтесь!
      Офицеры заметались, не зная, что предпринять. Они осматривали потолок, заглядывали во все углы, в окна. Нигде - ничего...
      Полковник бросил на капитана яростный взгляд и что-то ему сказал. Капитан стремительно выскочил в коридор. Дежурные в смежных комнатах переполошились, рассыпались по всему зданию, по двору.
      Немного спустя капитан вернулся, доложил:
      - Ничего подозрительного, господин полковник!
      Фон Берг онемел от злости. Может, впервые в жизни он, участник ожесточенных сражений, прошедший, казалось, огни и воды, до такой степени чувствовал себя бессильным. Даже песня о Тельмане, которая зазвучала однажды перед окопами его батальона, не поразила его так, как этот спокойный, леденящий душу, неведомо откуда идущий голос.
      "И такое творится в помещении военного штаба, во время совещания! Просто уму непостижимо! Кто же осмелился выкинуть такой трюк? И неужели противник в курсе всех наших дел? Может, он находится и действует среди нас?" - думал фон Берг.
      Сбившийся с ног капитан приказал офицерам снова и снова проверить помещение:
      - Клянусь фюрером, где-то есть репродуктор!
      И офицеры напрасно простукивали стены, ставни окон, шкафы, столы.
      Потеряв надежду что-либо найти, капитан случайно взглянул на портрет Геббельса, и ему показалось, что министр пропаганды подмигнул ему и ехидно улыбнулся. Капитан не мог удержаться и заглянул за портрет.
      - О, вот как!.. - закричал он. Он сдернул портрет Геббельса со стены, оторвал от него картонную коробку, в которой находился миниатюрный репродуктор. Все кинулись к нему, но зловещий голос из другого угла ударил как обухом:
      - Смерть фашизму!
      Теперь уже все невольно, со смешанным чувством страха и растерянности, посмотрели на портрет Гитлера.
      - Господин полковник, разрешите? - спросил капитан. - Голос доносится оттуда.
      Полковник едва заметно кивнул, Капитан осторожно попытался вытащить из-за портрета проводку. Массивная рама соскользнула с крюка и грохнулась об пол; стекло разлетелось. Капитан испуганно посмотрел на полковника. Полковник, сердито сопя, пробормотал что-то себе под нос...
      Радио смолкло.
      Как выяснилось, репродукторы были подсоединены к старой скрытой проводке. Специалисты помчались смотреть, куда ведет эта проводка; капитан ринулся искать тех людей, которые убирали комнаты и развешивали портреты. Но их, разумеется, и след простыл...
      Через час фон Бергу доложили, что обнаружена подземная линия, ведущая к берегу реки. Там, за рекой, у партизан были установлены передатчик и усилитель.
      - Они знали все наши тайны, - сказал полковник. И про себя саркастически улыбнулся: "Браво, фон Берг, штаб у вас замечательный! Если в других штабах стены имеют уши, то в твоем у стен есть еще и язык".
      Совещание было сорвано; офицеры никак не могли преодолеть чувство неловкости. А полковник, которому так и не удалось выяснить, как сумели партизаны проникнуть в штаб, отстранил от должности и направил с понижением в роты и взводы нескольких штабных офицеров, в том числе и щеголеватого капитана. Но, отстранив капитана, он нарушил нормальную работу штаба - так что в итоге люди, устроившие фон Бергу такой сюрприз, добились не только морального эффекта.
      "ПРСИ У ПРСИ"
      Не оружие героически сражается, а светлое сердце воина.
      Из словенского фольклора
      Фашисты больше не пытались вести наступательные операции против партизан, но прервать их связь с окрестными селами им удалось. А в город проникнуть теперь стало почти невозможно - на всех дорогах ждали засады, повсюду велись розыски партизан и подпольщиков. Добыть боеприпасы стало до предела сложно и удавалось иногда лишь ценой крови. Не легче было и с продовольствием. К счастью, было изобилие ранних фруктов и ягод. Никогда в жизни не приходилось партизанам есть столько черешни, как весной сорок пятого года. Изредка, когда убивало или калечило лошадей и буйволов, ели мясо. Но не было соли, а без соли что за еда? Много дней провели люди на этой пресной диете. Анита предупредила командование о первых признаках цинги.
      - Соль, я думаю, сейчас дороже сибирского золота, - говорил Сергей, с отвращением жуя кусок мяса, безвкусного, как трава.
      - Говорят, о чем ни начни рассказывать, найдешь в прошлом схожий эпизод. Даже время и то совпадает, - отозвался Аслан. - Помню, был такой же весенний солнечный день. Наши уехали на дачу, а я остался в городе. Ну, встретился с одним школьным товарищем, пригласил его к себе домой. Решил блеснуть: сам, дескать, сготовлю обед, угощу. Возился, возился и сварил суп. А приятель попробовал, поглядел на меня. Я - на него. Пробую - чепуха получилась. Оказывается, соли-то я не положил... Тогда я понял, что значит соль... А сейчас за щепотку соли черт знает что отдал бы...
      Партизаны засмеялись. А один из близнецов, Гасан, облизав губы, сказал:
      - Ну, хоть потом-то соль положили? Эх, если бы вместо этого мяса скушать тот суп!
      И опять все засмеялись.
      Вообще, когда заходила речь о еде, о таких кушаньях, как сибирские пельмени или узбекский плов, не упоминали (зачем говорить о недосягаемом), но самые простые супы, кашу, жаркое вспоминали, как нечто бог весть какое вкусное.
      - Я уж о супе не говорю, - Аслан махнул рукой. - Вот хотя бы чурек с сыром...
      Сергей, вздохнув, признался:
      - Я бы жареной картошки на постном масле поел...
      - Эх, попадись мне селедочка, съел бы с костями, - проговорил Асад с таким ожесточением, словно селедка была ему ненавистна.
      - Селедка? - переспросил Гусейн и неожиданно засмеялся.
      - Что смеешься? Не съел бы? - спросил Асад.
      - Конечно съел бы, - согласился Гусейн. Но, взглянув на Даглы Асада, опять с трудом подавил смех.
      - Вы что-то знаете? - спросил Аслан. - Может, интересное? Расскажи-ка, Гусейн, а то ведь от Даглы Аса-да ничего не добьешься...
      - Нет, нет... Что у нас может быть... Так, ничего...
      - Признайся, Гусейн, и посмеемся вместе.
      - Да вспомнил вот одну историю...
      - Расскажи! - потребовали все остальные.
      А Даглы Асад почему-то подозрительно, с беспокойством спросил:
      - Какую такую историю ты вспомнил?
      - Да историю с селедкой...
      - Нашел о чем говорить. - Даглы Асад, покраснев, вытаращил на Гусейна страшные глаза. Сергей тотчас это заметил.
      - Ничего, пусть расскажет.
      - Какой-нибудь пустяк, - заметил Даглы Асад, не сводя с Гусейна предостерегающего взгляда.
      - Он что, хочет над тобой посмеяться? - как бы между прочим поинтересовался Аслан.
      - Да ничего подобного, - Гусейн просительно взглянул на Даглы Асада. Разреши, расскажу им, как было дело, и все увидят, что...
      - Рассказывай, рассказывай! - смущенно улыбаясь, прервал его Даглы Асад. А взгляд его говорил: "Ну погоди!" Подзадориваемый товарищами, Гусейн все-таки решил рассказать историю, которую своим неосторожным напоминанием о селедке воскресил в его памяти Даглы Асад.
      - Ведь мы когда-то служили вместе с Даглы Асадом, - начал Гусейн. - Ну, служба, известное дело... Все бывало... Раз, во время отхода, мы потеряли своих. Двое суток искали часть. И до того дошло, что от голода едва ноги волочили. И промокли до нитки, перемерзли - зуб на зуб не попадает. Наконец добрались до какой-то украинской деревни. Решили переночевать, а на другой день обратиться в комендатуру, чтобы помогли нам разыскать своих. Ну, идем. Еще издали наметили домик. В окна свет просачивается. Обрадовались мы. Подходим. Я и говорю Асаду:
      - Если бы хозяин дал нам перекусить...
      Асад говорит:
      - Ишь чего захотел! А по-моему, лишь бы отогреться да немного отоспаться - и за то спасибо!
      - Не уснуть на голодный желудок, - говорю я.
      - Еще как усну, не добудишься!
      - Ну, а если предложат, откажешься?
      - Умерь аппетит, жадность к добру не приводит.
      Дошли. Постучались. Хозяйка встретила очень радушно. Дала умыться, поесть. Как раз селедка-то у нее и была... С картошкой. Поели мы, чаю выдули черт знает сколько. Ну и словно вновь родились на свет. Хозяйка постелила для нас на печи. Легли мы. Я сразу уснул. Не знаю уж, сколько времени прошло, только слышу, будит меня Даглы Асад. Просыпаюсь - ничего понять не могу. А он указывает глазами на кровать. А на кровати спала дочь хозяйки, девушка лет двадцати. Одеяло с нее сползло, ноги видны... И Даглы Асад шепчет: "Погляди-ка, что за прелесть". Я говорю: "Нехорошо, Асад, спи". "Ужаленный змеей и тот уснет, а я не смогу", - отвечает он. А ведь, что ни говори, он не спал двое суток, не ел, и подумайте только, чем заинтересовался!..
      Даглы Асад стал красным, как кумач.
      - Ври, да не завирайся.
      - Дорогой, я рассказываю только то, что было!
      - Рассказывай, рассказывай, да своих слов мне не приписывай.
      - Да, - продолжал Гусейн, переждав смех товарищей, - вижу я, ворочается мой друг с боку на бок, словно на угольях. Не подобает, говорю, мужчине глазеть так на дочь женщины, поделившейся с нами хлебом-солью. Ты же, говорю, хотел лишь обогреться да переночевать, а теперь смотри, как разошелся! Пусть, говорю, не пойдут тебе впрок ни селедка, ни чай, ни хлеб! И как только ты не ослепнешь!
      Короче, чуть не подрались мы тогда... Наконец Даглы говорит мне: "Прошу тебя, спустись и укрой девушку, не вводи меня во грех". "А почему сам не укроешь?" - спрашиваю. "Я, - говорит он, - не властен над собой, попаду в беду". "А если на меня что-нибудь подумают? - спрашиваю. - Вдруг она проснется? Мать увидит? Спросит, зачем лезешь к девушке?"
      Все-таки мне пришлось сойти с печки, укрыть хозяйскую дочь - только тогда мой друг успокоился...
      - Послушать тебя - ты святой! А не свои ли мысли сейчас пересказываешь, а? Когда укрывал девушку, почему не зажмурился, а?
      - Нельзя было! - засмеялся Гусейн. - Ну вот, братцы, с тех пор, как заговорят о селедке, я невольно вспоминаю этот случай.
      Видя, что Даглы Асад обиделся, Сергей сказал примирительно:
      - Ну, что было, то прошло.
      - В молодости чего не бывает, - поддакнул кто-то.
      - Ну, ладно, не сердись, - Гусейн опустил руку на плечо Асада. - Ведь не грех иной раз и посмеяться...
      - Смеялся бы над собой, - пробурчал Даглы Асад.
      - Смех смехом, а соли-то нет... - Аслан встал.
      - А будет соль, мы еще чего-нибудь захотим, - заметил Гусейн. И только тогда стало ясно, для чего рассказал он историю о селедке.
      - Нет, сейчас нам только соли не хватает.
      - Ты этим озабочен? - спросил Даглы Асад и ударил себя кулаком в грудь. - Да пусть только будет жив-здоров твой дядя, и завтра же у нас будет мешок соли. Я прорвусь сквозь заслоны и сделаю, что сказал, не будь я Даглы Асад!
      Аслан улыбнулся:
      - Спасибо, дядюшка Даглы Асад. Однако без соли мы еще сколько-нибудь потерпим, а вот без боеприпасов нам не прожить. Если ты можешь прорваться сквозь вражеские заслоны, мы попросим тебя доставить нам ручные гранаты... А как ты на это смотришь? - Аслан подмигнул товарищам. - Завтра вам с Мезлумом придется заняться этим. Понимаете задачу?
      - Да, - сразу посерьезнев, сказал Даглы Асад.
      - Есть, товарищ командир, - ответил Мезлум. Он понял, что ему доверяют. А доверие было для него всего дороже.
      Войдя в соприкосновение с противником, бригада Августа Эгона вынуждена была вести затяжные бои в невыгодных для себя условиях. Некоторые базы снабжения остались в тылу, до других, наоборот, бригада не успела добраться, и они либо оказались на территории противника, либо были отрезаны им от главных сил бригады.
      Даглы Асад и Мезлум отсутствовали почти двое суток. Им удалось пройти в глухое горное село и взять спрятанные там боеприпасы.
      Возвращались они под раскаты орудий. В тяжелых чувалах, навьюченных на мулов, везли ручные гранаты кустарного изготовления, напоминавшие другие гранат - сочные, воспетые поэтами плоды юга. Все же эти железные шарики, начиненные взрывчаткой, ценились дороже - их было мало, а нужда в них была особенная.
      Даглы Асад и Мезлум вели мулов по еле заметной тропе. У них была, надежда прорваться к своим беспрепятственно.
      И вдруг послышались шаги. Пришлось остановиться. Но навстречу вышла молоденькая, худощавая девушка, партизанская связная.
      - Не ходите дальше! - сказала она. - Впереди фашисты!
      - Как это они сюда забрались? - удивился Мезлум.
      - Разведка у них хорошо работает. Пройдут, мерзавцы, и ударят неожиданно.
      - Что же делать?
      - Не знаю.
      Девушка, видя их колебания, посоветовала:
      - Спрячьтесь, подождите до ночи.
      - Это невозможно.
      - Лучше все-таки переждать.
      - Переждать, конечно, было бы разумнее всего. Но ждать - значит не выполнить в срок задание.
      - А другого пути в лагерь нет? - спросил Мезлум.
      - В том-то и беда, что нет. Все тропы перехвачены.
      На тропе появился парень с мулом на поводу. Девушка смело направилась навстречу парню, о чем-то переговорила с ним, а затем вернулась.
      - Сам бог послал нам его. У него мешки с мукой. Возьмите их тоже; мешки с гранатами затолкайте в мешки с мукой. И если вас задержат, скажите, что купили муку в ближайшем селе и везете в соседнее.
      - Но как же...
      - Да бог с ней, с мукой, - ответил парень. - Возьмите ее, пусть она вам сослужит двойную службу. Мы как-нибудь перебьемся. Проводить вас?
      - Спасибо. А провожать не надо, дойдем сами.
      - Ладно, - сказала девушка, помогая им перегружать муку и маскировать опасный груз. - Что вас провожать? Вы похожи на итальянцев, никто и не заподозрит, что вы чужие...
      Все же она проводила их довольно далеко... Простившись с ней, бойцы пошли дальше. Тяжело нагруженные мулы тащились медленно.
      Вопреки предупреждению девушки, Даглы Асад и Мезлум миновали небольшое горное село, не встретив ни одного фашиста, и снова вошли в лес.
      - Впереди цветник, что ли? - спросил Мезлум. Когда они уходили на задание, он почему-то не чувствовал такого густого аромата роз, который наплывал на них из лесу. Пройдя лесом метров сто, они остановились пораженные: большая поляна была сплошь покрыта сиренью и розами. Кусты стояли аккуратными рядами, словно высаженные опытной рукой садовника.
      - А-а, именно про это место и рассказывал мне один словен, - заговорил Асад. - Знаешь, здесь, если верить ему, никто и не трудился. Это одно из чудес природы, - продолжал он, гордясь своей осведомленностью. - Существует предание, в которое многие верят. Говорят, здесь когда-то шумели кровавые битвы. Много патриотов пало, защищая родной край. И на месте, где они похоронены, выросли кусты роз, образовался настоящий цветник. Люди считают это место священным. Если бы мы возвращались по той же тропинке, по которой ушли, мы бы этого так и не увидели...
      Оба, как зачарованные, смотрели на поляну, залитую морем цветов. Воздух, словно благоухающий мед, наполнял легкие.
      - Вот уж поистине: дыши - не надышишься!
      Никогда за последние годы Мезлуму так не хотелось жить, никогда жизнь не казалась ему такой прекрасной, как в эти минуты. И впервые после прихода в партизанский отряд он подумал о том, придется ли ему еще когда-нибудь взять в руки любимую скрипку и сыграть на ней. Сможет ли он тронуть своей игрой партизан? Но о скрипке рано еще думать: он дал обещание не брать ее в руки, пока не проявит себя в бою. Лишь бы только избежать увечья. Ведь без пальцев, скажем, он уже не музыкант...
      - Настоящий рай, - продолжал восхищаться Даглы Асад.
      Эти слова Асада вывели Мезлума из задумчивости.
      - Верно. Только бы нам поскорее миновать этот рай.
      - И доставить гранаты... - добавил Асад. Неожиданно послышалась немецкая речь. Бойцы переглянулись, постояли, прислушиваясь.
      - Лучше самому увидеть, чем ждать, пока тебя увидят, - сказал Даглы Асад. Он полез на ближайшее дерево. И что же он увидел? По другую сторону поляны, за цветником, окапывались фашисты. Всюду, куда ни глянь, мелькали лопаты и кирки.
      Положение казалось безвыходным. Теперь уже нельзя обмануть фашистов, сказать: везем муку. Куда, спросят, и откуда? Впереди нет сел, нет даже одинокого домишка... А если ощупают чувалы? Тут и говорить будет не о чем.
      Выдал их мул. Он так звонко, утробно заорал, что эхо его рева разнеслось далеко по окрестностям.
      - Тьфу, будь ты проклят! - Асад огрел мула кнутом вдоль спины. - Ах ты, паршивый ишак! Куда мы теперь?
      И действительно, надо было немедленно принимать решение.
      - Мезлум, гони в лес! Сначала назад, потом прими в сторону... А я задержу немцев.
      - Мулов поведешь ты. Я...
      - Нет, ты!
      - Нет, ты!
      - Что, отличиться решил?
      - Нет... Просто мне с этими животными не справиться одному... сознался Мезлум.
      - Вот интеллигент несчастный! - Асад даже выругался с досады.
      - Ругаться потом будем, а сейчас торопись, Даглы!
      Асад понял, что спорить бесполезно, да и некогда, и погнал мулов по краю цветника в лес.
      А фашисты уже бежали на крик.
      Мезлум залег под кустом сирени, выстрелил по переднему. Фашисты на минуту остановились; голоса их стихли. Не сразу Мезлум понял, что они пошли в обход.
      Вскоре Мезлум был окружен.
      - Хенде хох!*
      ______________
      * Хенде хох! - Руки вверх! (нем.)
      Однажды Мезлум подчинился этой команде. С тех пор он многое видел; он был пленником и узнал, что фашисты представляют собой. Во всяком случае, ни тени страха перед ними не было у него на душе.
      - Нет, гады, больше вы не увидите нас с поднятыми руками!
      Он подождал, пока враги подойдут поближе, и спокойно швырнул гранату. Взрывом их разметало в разные стороны. Еще троих он уложил выстрелами из пистолета. Он целился в четвертого, когда что-то сильно, горячо толкнуло его в грудь. Он попытался подняться, но голова закружилась, лес как будто взлетел в небо, а небо опрокинулось на землю. Нечем стало дышать, и он потерял сознание.
      Позиционная война противна самому духу партизанской борьбы. Партизаны стремились взять инициативу в свои руки и перейти к активным маневренным действиям.
      Наконец им удалось нащупать слабое звено в системе немецкой обороны.
      Ненастной дождливой ночью повел Анатолий Мирко весь свой батальон лесом, на Цркно.
      Перед поселком он разделил бойцов на две группы: одна должна была окружить и уничтожить вражеский батальон, другая - разоружить штаб. Руководство первой операцией поручили Аслану, захват и разоружение штаба взял на себя Анатолий.
      Группы продвигались медленно, осторожно. На опушке леса Аслан остановился.
      Комбат пошел со своей группой через парк.
      Его бойцы имели при себе только пистолеты и гранаты; автоматы и винтовки были переданы в группу Аслана.
      После полуночи снова припустил дождь.
      Аслан ждал, когда истечет условленное время.
      Высокие сосны защищали партизан от дождя. Было сыро, холодно и тревожно. А когда проходила тревога, властно клонило ко сну. Ожидание было томительно.
      Под началом Аслана были почти все его друзья. В предстоящем бою не мог участвовать один Мезлум. Вчера Даглы Асад, прорвавшись к своим, с помощью товарищей отбил его у немцев. В бессознательном состоянии Мезлума доставили в партизанский госпиталь, где врач определил, что рана в грудь не опасна, а ногу Мезлуму придется ампутировать.
      Это мнение поддержали другие врачи - одним словом, Мезлума Даглы Асад оставил на операционном столе...
      Немцы безмятежно спали - партизаны, по их представлениям, были еще далеко.
      Около половины третьего кочегар санатория выбежал из подвала и помчался на второй этаж. Задыхаясь, он завопил:
      - Господа, в котельной пожар!
      Начальник штаба кинулся к телефону, чтобы вызвать, пожарников. Но еще мгновение - и на пороге показался Анатолий, а за ним группа партизан, заполнивших весь коридор.
      - Руки вверх! - рявкнул комбат. Зазвенели стекла. Потом на мгновение воцарилась гробовая тишина.
      Офицеры штаба подняли руки.
      За окном глухо хлопнул одиночный выстрел. И сразу же тишину ночи сменили крики, вопли, звон разбитого стекла, беспорядочная винтовочная стрельба.
      Мирко приказал запереть офицеров в чулан, выставил у дверей стражу и велел обыскать здание. Партизаны растеклись по комнатам; в одной они выволокли немца из-под кровати, в другой - из-за дверей...
      - Скорее, друзья, скорее, - торопил Анатолий бойцов. - Вниз! К Аслану!
      Внизу сложилась неблагоприятная обстановка. Когда партизаны под командованием Аслана вышли из укрытий и стали окружать павильон, в котором спали солдаты, часовой, услышав какой-то шорох, насторожился. Партизаны тоже затаились. Наконец часовой, решив, видимо, что принял шум дождя и шелест деревьев за что-то другое, успокоился. В этот момент Аслан подкрался к нему сзади, свалил с ног, вырвал из рук винтовку, но оступился и грохнулся на каменные ступеньки крыльца. Раздался тот неожиданный, случайный выстрел, который и услышали бойцы первой группы. Из окон и дверей павильона посыпались солдаты - раздетые, но с оружием.
      Партизаны встретили их автоматным и винтовочным огнем.
      Завязался бой. Фашисты не думали ни о штабе, ни об офицерах - каждый спасал свою шкуру. Они дрались ожесточенно. Видя, что так им не пробить партизанского кольца, они инстинктивно сбились в большую группу и кинулись на прорыв.
      Партизаны еще не успели сориентироваться в неожиданно изменившейся обстановке и перегруппироваться для ответного удара. Маленькая группа бойцов, принявших на себя натиск превосходящих численностью фашистов, дрогнула, кольцо разорвалось, и фашисты с ревом помчались к штабу. Тут их встретили бойцы под командованием Анатолия, успевшие ликвидировать штаб. Ярость их была так велика и противники так близко сошлись друг с другом, что стрелять не пришло никому на ум. Начался жестокий рукопашный бой - "прей у прей"*, - бой, в котором побеждают бесстрашие, ловкость и сила; бой, искусство которого словены переняли от русских и усовершенствовали на свой лад. Партизаны при всяком удобном случае прибегали к "прей у прей". Редко какая стычка обходилась без рукопашной. "Это самое верное дело", - говорили старые патриоты. Вражеские солдаты, которым удалось уцелеть после "прей у прей", испытывали трепет и ужас при одном воспоминании о штыковом бое. Чувство священной мести, переполнявшее сердца партизан, придавало им сил. За разрушенные и сожженные дома, за казненных, замученных пытками, за опозоренных и оплеванных - "прей у прей"! За вопли осиротевших детей - "прей у прей"! За поруганную родину - "прей у прей"!
      ______________
      * Прей у прей - грудь о грудь (словенск.).
      Сила, впервые участвуя в бою, все боялся куда-то не успеть, что-то упустить, больше всего он опасался, как бы его не заподозрили в трусости. Лихорадочно метался он от одной кучки дерущихся к другой, но как-то получалось, что более ловкие и умелые товарищи оттесняли его от центра схватки, он оказывался зажатым среди своих же и только мешал им. Он чуть не плакал от обиды, он презирал себя, он еще не знал, что из-за своей суетливости мог погибнуть не один раз...
      Аслан, Даглы Асад, два брата-близнеца Гусейн и Гасан, Сергей, Лазарь и Цибуля отбивались от врагов.
      Откуда-то сбоку раздался словенский боевой клич:
      - Аля им вера тебя!*
      ______________
      * Аля им вера тебя! - Слава тебе! (словенск.)
      Аслан тотчас откликнулся; руки у него вновь налились мощью; ловким ударом приклада он сбил с ног подскочившего немца - и опять все закружилось, завихрилось; только слышались звуки ударов, крики, стоны. Аслан волчком вертелся в гуще схватки, нанося удары прикладом. Чуть в стороне худощавый Яков Александрович отбивался от двоих немцев. Не повезло Даглы Асаду - он оказался на земле, под здоровенным немцем; еще миг - и не стало бы Асада, но тут Сила понял, что наконец-то пришел и его час: одним прыжком подскочил, ударил немца прикладом по голове. В то же мгновение и у него искры посыпались из глаз, розовым туманом затянуло все вокруг... Все же Сила поднялся. И вовремя: выставив вперед автомат, на него шел немец с перекошенным от злобы лицом. Обессилевший Даглы Асад не смог перехватить немца, и Сила встретил фашиста сам: удачно отведя его удар, он подпустил противника вплотную и взмахнул автоматом, обрушив тяжелый приклад на голову противника, свалил его и принялся колотить, как безумный.
      - Сила, хватит! Остановись! Эй, парень! Он же давно умер, - кричали ему партизаны, а Сила все еще колошматил поверженного врага.
      Наконец он выдохся, поднял голову. Рядом, держась за горло и через силу улыбаясь, стоял Даглы Асад.
      - Спасибо тебе, брат, - сказал он.
      - Не за что! - ответил Сила.
      Первый бой преобразил парня. Исчезли неуверенность, бесполезная суетливость движений, Сила почувствовал себя бойцом, боевой азарт понес его, как на крыльях.
      А бой распался на несколько очагов. В стороне, на краю обрыва, один на один с фашистом бился Чуг. Противник уже одолевал его. Вовремя появился Сергей - он схватил ловкого, увертливого фашиста, поднял как пушинку и швырнул под обрыв. И все-таки немцы прижали Чуга и Сергея к самой кромке обрыва. Не подоспей на помощь Аслан - трудно бы им пришлось.
      В самый разгар боя в поселке прогремел орудийный выстрел. Как потом узнали, это Цибуля открыл огонь из захваченной пушки. Огонь был довольно меткий, и он много способствовал благополучному исходу боя.
      Не многим фашистам удалось спастись от партизанских штыков. Часть попала в плен. Не обошлось без потерь и у партизан. Были убитые, были раненые - Анита, словно заколдованная от опасности, перевязывала их прямо на поле боя.