«Даже «Василиск» не вызвал такого нездорового ажиотажа», – с досадой думала она. На той же пресс-конференции Адмиралтейство сделало сообщение о предстоящем суде над Павлом Юнгом – и в воздухе запахло кровью.
      Хонор терпеть не могла сплетен и дилетантских суждений, ее коробило от журналистской некомпетентности, бесцеремонности и готовности в погоне за сенсацией презреть все приличия Разумеется, она понимала, что журналистика не может быть беззубой, а парламентский Акт о защите личности в известной мере ограждал мантикорцев от чрезмерной назойливости прессы, которую терпели в обществах, подобных Солнечной Лиге, однако на сей раз, похоже, рухнули все барьеры. Интерес к скандальному делу был настолько велик, что многие издатели сознательно шли на нарушение закона и риск судебного преследования, лишь бы заполучить «жареные» факты.
      Репортеры гонялись за всеми членами команды «Ники» и буквально дрались за каждый клочок информации, полученный от непосредственных участников событий. Все, что позволяло оживить сухие цифры официального отчета, придав эмоциональную окраску событиям, за которыми должен был последовать шумный судебный процесс, ценилось на вес золота. Но более всего пишущая свора стремилась дорваться до капитана «Ники»… и не только в связи с битвой при «Ханкоке». Каждая деталь биографии Хонор – и, как она понимала, Юнга – извлекалась на свет божий из мрака забвения и тиражировалась всеми средствами массовой информации Королевства, обрастая при этом мельчайшими (и неверными) подробностями и сопровождаясь неумными и бестактными комментариями. Любой задокументированный инцидент становился новостью дня – наравне с любым слухом о вражде между ней и Юнгом. Наиболее ретивые писаки принялись шерстить ее прошедшее на Сфинксе детство, а одна настырная съемочная группа под видом пациентов прорвалась на прием в клинику к ее родителям. Мнимые больные принялись забрасывать почтенных докторов господина и госпожу Харрингтон бестактными вопросами, заодно пытаясь выведать хоть что-нибудь у всех подворачивавшихся под руку служащих клиники. Кончилось тем, что мать Хонор вызвала полицию и вчинила репортерам иск за нарушение Акта о защите личности.
      Хонор эта история привела в ярость, хотя вокруг нее самой творилась гораздо худшая вакханалия. Половина столичных охотников за новостями наводнили переходы и галереи «Гефеста», терпеливо, словно паукоящеры со Сфинкса, выжидая момент, когда она выйдет из каюты.
      Все это было невыносимо – как из-за назойливости вездесущих журналистов, так и в связи со способом преподнесения добытых сведений. Средства массовой информации устроили из случившегося настоящий гладиаторский цирк, сумев добиться абсурдного результата: все тревоги и опасения последнего полувека, страх перед агрессивным натиском Народной Республики, неустойчивость внутренней политической ситуации, сложные аспекты ведения войны сфокусировались в судебном процессе Юнга… превращавшемся в известном смысле и в судилище над Хонор Харрингтон. Репортеры, аналитики, теоретики – все они примыкали к той или иной стороне, а главным объектом их внимания – их восхищения или ненависти – была она.
      То, что журналисты оппозиции и программы, контролируемые картелем Гауптмана, выливали на нее ушаты грязи, разумеется, не удивляло, однако материалы проправительственных агентств, выступавших вроде бы на ее стороне, раздражали едва ли не пуще. Ее постоянно называли «мужественной воительницей», «красой и гордостью Королевского Флота» и тому подобными прозвищами. Похоже, авторам этих опусов не терпелось слепить образ идеального паладина и превратить его в дубинку против «обструкционистской оппозиции». Политические обозреватели всех мастей заявляли, что от исхода процесса зависит успех или неуспех Правительства в вопросе об объявлении войны, а перед зданием парламента проходили массовые демонстрации: люди держали в руках плакаты с портретом Хонор.
      Овладевшая обществом кошмарная истерия превратила капитана «Ники» фактически в пленницу. Хонор обещала королеве не обсуждать публично выдвинутые против Юнга обвинения, но, даже не связанная словом, она не желала бы говорить об этом человеке с кем бы то ни было и при любых обстоятельствах. Ну а похваляться собственными подвигами Хонор находила делом постыдным и недостойным офицера. Не говоря уже о том, что она боялась голокамер.
      Ей до сих пор не удавалось думать о себе как о привлекательной женщине, хотя Пол Тэнкерсли сделал все, чтобы привить ей свое видение. Распрощавшись с девичьей простоватой невзрачностью, она обрела внешность состоявшейся женщины. Мысля разумно, она признавала правоту Пола, утверждавшего, что ее лицо относится к тому типу, чьи достоинства обнаруживаются с достижением зрелости. Другое дело, что, учитывая возраст, в котором ее поколение подверглось процедуре пролонга, приходилось опасаться, что помянутые достоинства окончательно войдут в силу лишь спустя десятилетия, а Пол убеждал ее в обратном всего несколько месяцев. Преодолеть глубоко укоренившийся «синдром гадкого утенка» было не так-то просто, несмотря на то что чуткий к эмоциональным проявлениям Нимиц подтверждал искренность Пола. Он ее именно такой и видит. Хонор, однако, не имела ни единой фотографии – ни плоскостной, ни объемной, – на которой бы нравилась себе, и потому перед объективами камер чувствовала себя скованно.
      «Это нечестно!» – с горечью подумала она и сердито пнула подколенную травяную подушечку, та перелетела через всю каюту. Почему она должна сидеть взаперти, чуть ли не под арестом из-за того, что кучка политиканов хочет сделать ее центральной фигурой в разыгрываемой ими партии, а владельцы информационных гигантов готовы разжечь кризис, угрожающий существованию Королевства, лишь бы только увеличить аудиторию. Да еще некоторые пытаются представить ее интриганом-манипулятором – вроде нового Маккиавелли, – плетущим замысловатые интриги во имя уничтожения Павла Юнга. Как будто она все это затеяла!
      Нимиц тихо зашипел – это было отзвуком ее собственной ярости, – припал на задние лапы, прижал уши и выпустил острые, цвета слоновой кости когти. Покаянно оглянувшись на него – чувства, каковы бы они ни были, следует держать в узде, – Хонор сняла кота с полки, прижала к груди и стала тихонько напевать. Кот успокоился, нервная дрожь унялась, и напряжение спало. Он громко, ворчливо мурлыкнул, она легонько куснула его за подставленное ухо и рассмеялась, когда он, втянув когти на передней лапе – по существу, руке с длинными пальцами, – ласково погладил ее по щеке. Телепатически ощутив его враждебность по отношению ко всем, кто портил ей настроение, Хонор покрепче прижала кота к себе и зарылась носом в мягкий, пушистый мех. Неприятные мысли она постаралась отогнать – и ради него, и ради себя.
      Не дававшие ей покоя репортеры беспокоили и его. Сами они этого, скорее всего, не сознавали, но кот воспринимал всю компанию, выслеживавшую Хонор, как стаю охотящихся за ней хищников. Это было еще одной причиной, по которой она обрекла себя на заточение. Если ее еще раз подстерегут где-нибудь в корабельных галереях и навалятся всей толпой, требуя интервью, это может закончиться плохо… прежде всего для нахальных папарацци.
      Древесные коты – создания прямодушные: они не склонны проявлять сдержанность, руководствуясь абстрактными соображениями, – и при этом, несмотря на малый размер, весьма основательно вооружены. Нимиц приноровился к людям лучше большинства своих сородичей, однако был случай, когда ей пришлось скрываться в шлюзе от орущей, размахивающей камерами и микрофонами толпы, и она едва смогла успокоить Нимица, злобно шипевшего и готового пустить в ход страшные когти. После этой истории Эва Чандлер и Томас Рамирес удвоили караулы у шлюпочных доков. Впрочем, вся команда «Ники» была вполне солидарна с Нимицем, и, прикрыв в тот раз отступление капитана, матросы проявили куда больше энергии, нежели выдержки. Один особо прыткий репортер даже получил «ушибы, ссадины и не повлекшие за собой потери трудоспособности челюстно-лицевые повреждения в результате случайного столкновения с прикладом импульсного ружья». Так, во всяком случае, этот инцидент был отражен в официальном отчете. Чтившая Устав, Хонор даже подумывала вынести обладателю приклада выговор, однако в результате сутолоки и суматохи, вызванной вторжением журналистов, ни одна камера слежения галереи не смогла зафиксировать момент нанесения «повреждений», что делало невозможным выявление виновного. Свидетелей, разумеется, не нашлось… да она их и не искала.
      Вернув Нимица на место, Хонор снова принялась нервно мерить шагами каюту. «Это, в конце концов, нелепо, – сквозило в ее мозгу. – Она – капитан звездного корабля, а не преступница, скрывающаяся от правосудия, а стало быть, имеет полное право выйти и отправиться, куда ей заблагорассудится…»
      Мягкий звон колокольчика заставил ее обернуться к входному люку с выражением, едва ли отличимым от хищного оскала Нимица. Звонок повторился, и она, глубоко вдохнув, взяла себя в руки. В конце концов, сказала себе Хонор с усталой усмешкой, вероятность того, что жадные до сенсаций репортеры пробрались на борт «Ники» и, миновав все кордоны, оказались у ее дверей, не столь уж велика. Один вот попробовал…
      Усмехнувшись, она взбила руками черные ниспадавшие до плеч волосы и нажала кнопку внутренней связи.
      – Да? – прозвучало ее спокойное, мягкое сопрано.
      – Прибыл капитан Тэнкерсли, мэм, – доложила стоявшая на часах женщина, и глаза Хонор вспыхнули от радостного облегчения.
      – Спасибо, рядовой О'Шонесси, – откликнулась она, не пытаясь скрыть удовольствия, и открыла дверь.
      Тэнкерсли вошел внутрь и остановился, а она куда более размашистым, чем обычно, шагом двинулась ему навстречу. Едва успел закрыться люк, как Пол заключил ее в объятия.
      Уткнувшись в его берет, она почувствовала легкую дрожь. Пол явно хихикнул – и ее собственные губы тоже дернулись в смешке. При такой разнице в росте – она обогнала Пола на целую голову – они, наверное, выглядели очень смешно, но сейчас это не имело для нее никакого значения.
      – Видела бы ты, что за орава собралась на галерее, – сказал он, нежно поглаживая ее спину и плечи. – По-моему, сегодня этих бездельников даже больше, чем вчера.
      – Спасибо на добром слове, – суховато отозвалась она и после короткой ответной ласки увлекла его на кушетку. Пол заглянул ей в глаза, тихонько рассмеялся и погладил ладонью по щеке.
      – Бедняжка Хонор. Взяли они тебя в оборот, а, любимая?
      – Да уж… мог бы и не напоминать.
      Она все еще ершилась, однако сам факт его присутствия весьма благотворно сказался на ее настроении. Взяв двумя руками его ладонь, она откинулась на подушки кушетки. Нимиц спрыгнул на подлокотник и, поджав все шесть лап, разлегся на коленях Пола, пристроив голову на бедре Хонор. Свободной рукой Тэнкерсли стал гладить пушистую спину, и кот громко заурчал.
      – Как тебе этот цирк? – спросил он через некоторое время.
      – Хуже некуда, – фыркнула она. Понимающе улыбнувшись, Пол сжал ее руку, глаза его оставались серьезными.
      – Боюсь, дальше все-таки будет хуже, – предупредил он. – Наймиты Северной Пещеры, ссылаясь, как всегда, на «анонимные источники», стараются представить все дело как сведение личных счетов с твоей стороны. С намеком на то, что Кромарти пытается воспользоваться ситуацией, чтобы поквитаться с Ассоциацией консерваторов за разрыв с Правительством. На который Ассоциация пошла, руководствуясь исключительно высокими моральными соображениями.
      – Просто замечательно, – пробормотала Хонор, закрыла глаза и тяжело вздохнула. – А о том, сколько гадостей Юнг сделал мне, они наверняка не упоминают?
      – В некоторых материалах упоминают, – возразил Тэнкерсли. – Но уж конечно не в написанных по заказу сторонников Юнга. Знаешь Криштона, ручного военного аналитика Фонда Палмера?
      Хонор кивнула, скорчив гримасу, и Тэнкерсли пожал плечами.
      – Так вот, этот малый утверждает, что Юнг является жертвой Адмиралтейства, у которого вырос зуб на беднягу еще со времен «Василиска». По его версии – за которую он наверняка содрал по семь шкур и с Северной Пещеры, и с Высокого Хребта, – бедному, простодушному Юнгу в тот раз подсунули неисправное судно, а когда тот был вынужден увести корабль для ремонта, командование и правительство Кромарти решили превратить мальчика в козла отпущения. Иными словами, Юнг сделал это не для того, чтобы подгадить тебе, да и его действия на станции не имеют никакого отношения к проблемам, с которыми ты столкнулась. На самом деле критическая ситуация на «Василиске» возникла по вине Адмиралтейства, выделившего в пикет всего два корабля, один из которых был практически неисправным.
      – Боже милостивый! – взорвалась Хонор. – «Колдун» не имел серьезных поломок, а сокращение численности пикетов было политикой Яначека.
      – Само собой, но ты ведь не надеешься, будто они признают, что опасная ситуация была создана консерваторами? Имей в виду, именно тебя обвиняет оппозиция в том, что после истории с «Василиском» правительство внесло изменения в Акт об аннексии. Что ни говори, любимая, а ты обладаешь удивительной способностью выводить из себя политиканов. Скажешь, не так?
      В его шутливом голосе звучала нежность, и ей даже в голову не пришло с ним спорить. Тем более что он был прав. И она это знала.
      – Послушай, Пол, я предпочла бы не обсуждать эту тему. И даже не вспоминать ни о чем таком – в первую очередь о Юнге.
      – Вполне справедливое требование! – воскликнул он с таким покаянным видом, что Хонор улыбнулась и, взяв лицо любимого в ладони, припала к его губам.
      Он ответил на ее поцелуй, а потом, уже отстранившись, с улыбкой сказал:
      – Но вообще-то я шел сюда вовсе не ради этого действительно не самого приятного разговора. Моей целью было предложить тебе встряхнуться.
      – Мне? Встряхнуться?
      – Вот именно. Хонор, хватит тебе сидеть взаперти в каюте. Ты должна оставить на некоторое время «Нику» и проветриться. А о том, где и как, я уже позаботился, на сей счет я мастер. Подыскал такое местечко, где нас никакие репортеры не достанут.
      – Где же это волшебное убежище? – нетерпеливо воскликнула она. – Мне приходит на ум только метеостанция на острове Сидхэм.
      Тэнкерсли рассмеялся. Упомянутая метеостанция, расположенная на Сфинксе далеко за Полярным кругом, представляла собой, пожалуй, самое заброшенное, уединенное, забытое Богом и людьми место на всех трех обитаемых планетах двойной системы Мантикоры.
      – Нет, наши дела хоть и плохи, но не настолько. Однако начет острова ты попала в точку. Как насчет увеселительной поездки на Крескин-филд?
      – Крескин-филд?
      Хонор резко выпрямилась, взгляд ее оживился. Крескин-филд представлял собой главный воздушный полигон острова Саганами, где находилась Академия КФМ.
      – Вот именно. Я могу занести в план полета свое имя, а ты сама прекрасно знаешь, что, если не будешь высовываться, Академия тебя прикроет. Пресса вообще не прознает, что ты там находишься. Тебе нужно выбраться на воздух, и к тому же, – он указал на золотую пластинку с выгравированным изображением планера, – ты мне все уши прожужжала, хвастаясь своим умением управлять примитивными летательными аппаратами.
      – Я? Хвасталась? – негодующе воскликнула Хонор. – Не было такого!
      – Да? – Тэнкерсли почесал подбородок. – Тогда, наверное, это была Мика. Но кто-то, помнится, с огромной гордостью рассказывал, как некая Хонор Харрингтон выиграла первенство Академии по планерным гонкам. Или это вранье?
      – Чистая правда, олух!
      Она попыталась ткнуть его под ребра, однако Пол ожидал подобной выходки и прикрылся локтем.
      – А по мне так вранье, – продолжил он. – Я глубоко уверен, что при отсутствии антигравитации низкорослым и легким людям куда удобнее маневрировать в воздухе, чем крупным и тяжелым.
      Теперь рассмеялась Хонор. Тэнкерсли был едва ли не единственным человеком во Вселенной, шуточки которого насчет высокого роста не вызывали у нее раздражения.
      – Это что, вызов на поединок, капитан Тэнкерсли?
      – Ну что ты, какой поединок! Просто дружеское состязание. Конечно, я понимаю, что у меня есть определенное преимущество. Ростом я меньше, да и в воздух – во всяком случае в последнее время – поднимался чаще.
      – Ага, стало быть, практиковался заранее! Чтобы испортить всю забаву!
      – Это варварский подход. Но ты, я вижу, заинтересовалась.
      – Планер или аппарат, снабженный двигателями?
      – Ну, планеры, они… слишком пассивны. Кроме того, воспользуйся мы ими, преимущество, если говорить серьезно, имела бы ты, а не я. Но я разговаривал с Крескин-филд и выяснил, что у них найдется для нас парочка «дротиков».
      – Ух ты!
      Глаза Хонор загорелись. «Дротиками» называли нарочито старинные тренировочные самолеты с изменяющейся геометрией крыла и мощным реактивным двигателем. Компактные, стремительные и маневренные, «дротики» были весьма популярны среди курсантов, а инструкторы вполне серьезно уверяли, будто летать на них приятнее, чем заниматься сексом. После встречи с Полом Хонор стала считать последнее утверждение спорным, однако по степени привлекательности отводила полетам на «дротиках» почетное второе место.
      – Мало того, что «дротики»! – продолжил видевший ее воодушевление Тэнкерсли. – Они еще и обещали дозаправить нас в воздухе. Ежели мы продержимся до дозаправки.
      – Но как тебе удалось выбить столько полетного времени? На «дротики» в очередь записываются!
      – Надо иметь знакомых с громкими именами. Как только в службе Контроля полетов Крескин-филд узнали, с кем я собираюсь летать, – разумеется, после того, как они поклялись мне в строжайшем соблюдении тайны, – там только и ждут возможности расстелить ковровую дорожку.
      Хонор покраснела, и он нежно коснулся пальцем кончика ее носа.
      – Ну, так что, дама Хонор? Есть желание?
      – Ты еще спрашиваешь? – наклонившись, Харрингтон подхватила Нимица и посадила себе на плечо. – Пошли, паршивец. Похоже, у нас намечается возможность надрать кое-кому уши.

Глава 7