Насония Санторини не упускала возможности рассказать, как из-за этой стройки пухнет от голода городская детвора, а выскочки-журналисты типа Поля Янковича на все лады перепевали ее леденящие душу завывания, надеясь, что их популярность взлетит выше новой орбитальной станции. Кафари уже давно ни на грамм не доверяла заявлениям представителей Джефферсонской Ассоциации Благоденствия. И не только потому, что чуть не пострадала во время организованного ДЖАБ’ой погрома. Не стоило труда понять, что эти люди всюду сеяли раздоры и ложь.
      Невольно прислушиваясь к болтовне в приемной, Кафари без особой радости поняла, что примерно в то время, как она выйдет от врача, в городе состоится организованный ДЖАБ’ой митинг. Может, она и успела бы покинуть Мэдисон до его начала, но некоторые пациентки гинеколога все время лезли к нему без очереди. За полтора часа, которые Кафари провела здесь, там уже побывало шесть или семь женщин, размахивавших государственными медицинскими полисами, выданными безработным женщинам. Врачи должны были бесплатно и без очереди принимать обладательниц таких полисов независимо от количества других пациенток в приемной.
      Кафари сомневалась в целесообразности раздачи направо и налево документов, дававших право не оплачивать услуги гинекологов, акушерок, рентгенологов и других специалистов-медиков, но у нее было доброе сердце, и она ни за что не стала бы лишать бедняков и их еще не родившихся детей права на медицинское обслуживание. Но вынесет ли пострадавшая экономика Джефферсона такое бремя?! Кроме того, Кафари было обидно терять полдня в приемной врача, пока другие женщины проходили к нему без очереди, даже не извинившись перед остальными. Если врач не примет ее прямо сейчас, выйдя из поликлиники, она попадет в самую гущу организуемого ДЖАБ’ой митинга. Улица уже была полна народа. Люди шагали через центр Мэдисона к Парку имени Лендана, находившемуся за улицей Даркони напротив здания Объединенного законодательного собрания. В этом парке и должен был начаться митинг.
      Кафари было необходимо поговорить с врачом именно сегодня. Она тяжело вздохнула, вытерла лицо, подправила макияж и вернулась в приемную, стараясь без особого, правда, успеха не обращать внимания на репортаж о готовящемся митинге. Перед камерами появилось множество видных деятелей ДЖАБ’ы. Они выступали с обычными пропагандистскими заявлениями, предназначенными главным образом для безработных в Мэдисоне и других крупных городах. Вот и сейчас Гаст Ордвищ слывший главным помощником Витторио Санторини по промыванию мозгов, распространялся о кризисе производства, из-за которого якобы почти полностью остановилась тяжелая промышленность.
      — Джефферсон не может позволить себе еще пять лет выносить безумную политику президента Эндрюса в области добычи полезных ископаемых и развития тяжелой промышленности. Наши опустевшие шахты бездействуют. Шестнадцать тысяч шахтеров потеряли работу. Им не на что покупать себе лекарства и нечем платить за квартиру, а Джон Эндрюс и не думает о том, как вернуть им работу. Хватит! Джефферсону нужны новые идеи! Ему нужны ответы на насущные вопросы, новый подход к восстановлению разрушенной экономики. Этот подход должен учитывать потребности простых тружеников, а не интересы финансовых группировок, в основном вывозящих свой капитал за пределы нашей планеты. Скажите мне, Поль, почему крупнейшие компании Джефферсона вывозят с нашей планеты свою прибыль вместо того, чтобы помогать ее умирающему от голода безработному населению? Почему они вкладывают огромные суммы в предприятия на других планетах вместо того, чтобы строить у нас новые заводы, на которых смогли бы работать джефферсонцы? Это неприлично и неэтично. Так продолжаться не может!
      Поль Янкович, естественно, не стал говорить о том, что на обвинения Гаста Ордвина и на «вопросы» Насонии Санторини нельзя ответить, потому что они и предназначаются лишь для того, чтобы пугать народ несуществующими проблемами. Кафари, например, прекрасно знала, что на других планетах правительство Джефферсона закупает только сложное оборудование, которое было не по зубам местной промышленности.
      Впрочем, ни Поля Янковича, ни его хозяина, магната средств массовой информации Декстера Кортленда, не интересовала правда. Они транслировали любые выступления, собиравшие большую аудиторию слушателей и, следовательно, привлекавшие огромные деньги рекламодателей. Люди вроде Витторио Санторини и Гаста Ордвина использовали алчных глупцов вроде Кортленда и Янковича. Их тайное сотрудничество было выгодным для обеих сторон. Ничего не выигрывало от них только большинство простых джефферсонцев. Но именно простые джефферсонцы и были теперь ослеплены агрессивной пропагандой, безудержными обещаниями внезапного благополучия. Толпа упивалась своей силой, способной заставить прислушаться к ее мнению даже правительство.
      Кафари это мало утешало.
      Выслушав три следующих выступления, она погрузилась в еще большее уныние. Камден Кетмор был мастер манипулировать информацией и постоянно ссылался на «опросы общественного мнения», проводившиеся, впрочем, таким образом, что их результаты были совершенно бессмысленны. Карен Эвелин долго и нудно блеяла о каких-то «социально ориентированных» учебных программах, которыми она намеревалась охватить все население планеты. Потом выступала Крода Арпад, спасшаяся с одной из планет, сильно пострадавших по ту сторону Силурийской бездны. Она убедительно рассказывала об ужасах войны, свидетельницей которых стала. Узнав, что у Кроды на войне погибли все дети, Кафари очень ей посочувствовала, но ей совсем не понравились дальнейшие слова этой несчастной женщины, убеждавшей своих слушателей в том, что мобилизация военнообязанных на Джефферсоне будет проведена для того, чтобы отправить прямо в пасть инопланетянам как можно больше малообеспеченных городских жителей и их отпрысков.
      Эти заявления были абсолютно бессмысленны и — в большинстве своем — откровенно лживы, но женщины в приемной и собравшаяся на улице толпа с жадностью ловили каждое слово выступавших. Примеру мэдисонцев следовали многие тысячи жителей во всех крупных городах Джефферсона, и, когда наконец пришла ее очередь, Кафари с облегчением прошла в кабинет врача, надеясь хоть там скрыться от повисшей в приемной атмосферы озлобленного возбуждения.
      Обследование у гинеколога стало единственным приятным событием за целый день.
      — Все в полном порядке, — с улыбкой сказал врач. — Через пару месяцев вы уже будете нянчить дочку.
      Кафари тоже улыбнулась, хотя у нее на глаза и навернулись слезы.
      — У нас уже все готово. Детская и все остальное… Мы ждем только ребенка!
      Врач улыбнулся еще шире:
      — Подождите еще немного! У вас есть два месяца, чтобы как следует отдохнуть. Новорожденный младенец не даст вам много спать.
      Когда Кафари оделась и вышла на улицу, по ней уже текла нескончаемая река людей. Человеческий поток переполнял улицу, двигаясь в сторону Парка имени Лендана, куда Кафари совсем не собиралась. Впрочем, чтобы добраться до гаража с автомобилем, ей все-таки нужно было пройти три квартала в сторону парка. Кафари стала осторожно пробираться со своим внушительным животом сквозь плотную толпу. Вокруг нее витали запахи дешевого одеколона, немытых тел, испускаемых из кишечника газов и перегара.
      С трудом миновав один квартал, Кафари заволновалась. Ей не нравилась толпа. Оказавшись в предыдущий раз рядом с подобным скоплением людей, она чуть не поплатилась за это жизнью. А сегодня ей не приходилось рассчитывать на чудесное появление избавителя в лице Саймона.
      Кафари лихорадочно прикидывала, как бы ей не завязнуть в толпе и добраться до гаража. Конечно, в течение еще нескольких часов на запруженную улицу будет не выехать, но она, по крайней мере, забьется в железную коробку машины с пуленепробиваемыми стеклами и пистолетом в бардачке!
      «Не волнуйся! — твердила она себе. — Ничего страшного не происходит! Вот и гараж!..»
      Увы, но Кафари было не пробраться к его дверям.
      Их заслоняли собой тела множества людей, целенаправленно шагавших к парку. Чтобы толпа ее не раздавила, Кафари продолжала шагать вперед. Скоро она уже видела возвышавшийся над землей четырехметровый помост, такой обширный, что на нем поместился бы целый оркестр. Помост был оснащен микрофонами и трехметровыми динамиками, украшенными флагами и транспарантами, выдержанными в любимых цветах ДЖАБ’ы — золотом и темно-зеленом. На них красовалась эмблема партии Санторини — три «мирные» оливковые ветви на фоне золотого заката. Знамена с этой эмблемой развевались на ветру по углам огромного помоста. Ею были обильно украшены транспаранты, возвышавшиеся над ним. Активисты ДЖАБ’ы наклеили эту эмблему на фонарные столбы и даже развесили ее на ветках деревьев. Добрая половина собравшихся тоже демонстрировала свои политические пристрастия, украсив себя желто-зелеными шарфами и платками. На Кафари было неплохо скроенное кремовое платье для будущих матерей. В нем она встречалась с представителями поставщиков оборудования с других планет, разговаривала с капитанами космических кораблей и настраивала составные части новой орбитальной станции. Ее платье разительно выделялось среди желто-зеленых нарядов партийных активистов и засаленных спецовок безработных фабричных рабочих.
      Масса людей, в которую попала Кафари, остановилась примерно в шестидесяти метрах от помоста, сравнительно недалеко от границы парка. От долгого пребывания на ногах у Кафари уже болели мышцы спины. Ей трудно было долго держать на весу большой живот. К счастью, на ней была удобная обувь. После испытаний, выпавших на ее долю во время явакского нашествия, она вообще носила только удобную одежду.
      В толпе вокруг нее стояли самые разные люди. Среди них, кажется, не было ни одного фермера, но было много фабричных рабочих, а также старшеклассников и студентов. Кроме того, Кафари заметила немало конторских служащих и владельцев небольших магазинов, пострадавших из-за обвала спроса на все товары — от одежды до автомобилей.
      Остальные походили на университетских преподавателей общественных и гуманитарных наук. Никто рядом, с Кафари не напоминал ей ни инженера, ни физика, но отовсюду доносились отрывки рассуждений, проистекавших из зародившихся за пределами Прародины-Земли философских и лингвистических учений о противоречиях в искусстве и литературе. Слышались доводы из области и таких псевдонаук, как астромантия, люминология и социография.
      Размышления Кафари о роде занятий ее соседей были прерваны громовой музыкой из трехметровых динамиков. От барабанного боя у Кафари подогнулись колени. Если бы она могла поднять руки, то зажала бы ими уши, но теснота была страшная. Оглушительный барабанный бой разбудил в толпе стадное чувство, и все в один голос завопили, а потом стали скандировать: «Витторио! Витторио!»
      Можно было подумать, что собравшиеся заклинают богиню победы Викторию, а не приветствуют лидера Джефферсонской Ассоциации Благоденствия Витторио Санторини. Барабанный бой сопровождала затуманивавшая мозги бравурная музыка, под которую люди орали, визжали, подпрыгивали на месте и размахивали флагами с оливковыми ветвями на золотом поле. Кафари толкали плечами и пихали локтями. К счастью, пока ни один удар не пришелся по животу.
      Музыка играла в бешено нараставшем темпе. Потом драпировки в конце помоста распахнулись, и вперед вышел властитель умов всего Мэдисона — Витторио Санторини. Он был одет с головы до ног в золотую ткань, сверкавшую в сгущавшихся сумерках. Двадцатиметровые транспаранты с изображением трех оливковых ветвей развевались в золотистых лучах заката, освещавших Витторио Санторини, как спустившееся с небес божество.
      «Неужели никто не понимает, как опасен этот человек?!» — невольно подумала Кафари.
      Стоило Санторини воздеть к небу руки жестом пророка, приказывающего расступиться морским водам, как музыка мгновенно умолкла, а вслед за ней замолчала и толпа. Санторини несколько мгновений стоял с поднятыми руками, словно благословляя толпу в состоянии извращенного экстатического триумфа. Кафари не очень хорошо понимала, что происходит, но у нее по коже побежали мурашки, когда она увидела, как у Санторини демонически засверкали глаза.
      — Здравствуйте, — прошептал Санторини в микрофон. — Будущее Джефферсона за вами…
      Толпа словно с цепи сорвалась. В воздухе загрохотал оглушительный рев тысяч голосов. Хитроумный Витторио Санторини дожидался, когда эти возгласы не утихнут сами по себе. Он просто стоял, пленительно улыбаясь своим почитателям. Затем он кротко заговорил с ними:
      — Кто же подарит вам это будущее?
      — ДЖАБ’а! ДЖАБ’а! ДЖАБ’а!!!
      Санторини снова улыбнулся. Потом он подался вперед, выдержал паузу…
      — С нас хватит! — возопил он громче трубы ангела, возвестившей судный день. — Возьмем то, что принадлежит нам по праву! Где наши деньги?! Кто распоряжается нашими жизнями?! Не отдадим наших детей умирать в чужих мирах!
      — Не отдадим!
      — Не дадим раздавать наши деньги жадным фермерам!
      — Не дадим!
      — Не дадим губить нашу природу!
      — Не дадим!
      — Не дадим политикам жировать, пока мы голодаем!
      — Не дадим!
      — Ну и что же мы будем делать? — вкрадчиво вопросил Санторини.
      — Голосовать! Голосовать! Голосовать!
      — Правильно! Все на выборы, и нас услышат! Требуйте справедливости! Хватит с нас Эндрюса, вылизывающего задницу милитаристам! Скажем «нет» войне!
      — Нет войне!
      — Нет высоким налогам!
      — Нет высоким налогам!
      — Нет осквернению природы и новым фермам!
      — Нет фермам!
      — Долой Эндрюса!
      — Долой Эндрюса!
      — Вы со мной, джефферсонцы?!
      Толпа вновь взревела тысячами глоток, надрывавшихся до хрипоты в прохладном воздухе ночи, неумолимо надвигавшейся на Мэдисон. Вопли эхом отражались от стен здания Объединенного законодательного собрания, сумрачно возвышавшегося за спинами демонстрантов. Оно напоминало заплывшего жиром василиска, способного превращать в камень не только человеческие тела, но и разум людей, делая их послушными марионетками в чужих руках — в руках Санторини, который мог теперь вертеть ими, как ему заблагорассудится. Кафари стояла в гуще обезумевших, оравших во все горло людей. Ее била крупная дрожь. Ей стало страшно.
      Санторини стоял на эстраде с распростертыми руками, купаясь в волнах восторженных криков, упиваясь ими. Он выглядел нелепо и страшно. А еще в этом зрелище было что-то непристойное. Казалось, Санторини совокупляется с самим собой на глазах у собравшихся. Кафари хотела только одного — выбраться из толпы и бежать как можно дальше от этого парка. Ей хотелось почувствовать объятия Саймона и увидеть у себя над головой орудия «Блудного Сына», охраняющего ночной покой своего командира и его супруги. Кафари поняла страшную правду — Джон Эндрюс проиграет на выборах. Она знала это так же хорошо, как и код программы, требующийся для того, чтобы привести психотронный мозг «Блудного Сына» в состояние полной боеготовности и отправить эту колоссальную машину в бой.
      «Милый мой Саймон, — думала она, — что же ждет нас впереди?..»
      Люди вокруг Кафари исступленно орали то «Витторио!», то «виктория!», предвкушая скорую победу. Возвышавшийся на эстраде пророк на час вновь воздел руки к небу. Толпа замолчала, и во внезапной гробовой тишине стало слышно, как со звуками пистолетных выстрелов хлопают на ветру знамена ДЖАБ’ы, украшенные миролюбивыми оливковыми ветвями.
      — Нас ждет много работы, друзья мои! — заговорил Санторини. — Очень трудной, но очень важной работы. Мы должны одолеть правящих нами жестокосердных чудовищ. Мы должны сбросить ярмо и вновь стать хозяевами нашей планеты. Нам придется восстанавливать заводы .и магазины. Мы будем вновь строить собственное будущее. Мы должны добиться равноправия для всех, а не для горстки избранных. Мы должны заручиться правом на работу. Правом на экономическое равенство. Мы сами будем выбирать, куда нам идти и что делать! Куда нам посылать наших детей, а куда — нет! Что нам делать с нашей землей! С нашей водой и с нашим воздухом! Мы сами будем выбирать! Мы не будем молчать! Мы будем действовать!
      — Мы начнем действовать прямо сейчас! — истошно возопил Санторини. — А то будет поздно! Мы не будем дожидаться, пока глупцы и преступники вроде Джона Эндрюса нас уничтожат! Мы дадим им знать, что они могут на это не рассчитывать! И сделаем это так, что нас обязательно услышат!
      Усиленный динамиками голос Санторини покрыл неистовый рев толпы.
      — Вы со мной?!
      — Да!
      — Вы готовы стать хозяевами своей планеты?
      — Да!
      — А готовы ли вы воздать нашим врагам по заслугам? — как кобра, прошипел в микрофон Санторини.
      — Да!
      — Тогда требуйте власти! Требуйте ее прямо сейчас! Вперед! На улицы! Покажем нашим врагам, почем фунт лиха! Вперед! Вперед!
      В темноте толпа хрипло вторила воплям Санторини, который с проворством макаки схватил микрофон на длинной стойке, размахнулся им, как дубинкой, и повернулся к невесть откуда возникшему огромному портрету Джона Эндрюса, нарисованному на стекле, освещенном лучами внезапно загоревшихся прожекторов. Витторио Санторини с размаха ударил тяжелыми ножками стойки по стеклу. На помост посыпались осколки разбитого изображения Эндрюса. Толпа взревела, как тысяча раненых гиппопотамов, и пришла в движение. Она расползалась в разные стороны, как амеба. Ее щупальца потянулись к выходам из парка, за которыми маячили здания Мэдисона. Полные ненависти яростные вопли сопровождались топотом тысяч ног и звуком разбитого стекла. Кафари пришлось припустить бегом к выходу из парка, чтобы ее не растоптали несшиеся с налитыми кровью глазами демонстранты. На бегу она в ужасе поддерживала живот. Она боялась за жизнь еще не родившегося ребенка. На счастье Кафари, толпа понесла ее в сторону гаража, где стояла машина… Внезапно разъяеренные люди остановились, явно натолкнувшись на какое-то невидимое Кафари препятствие. В парке царил почти кромешный мрак. Добрую половину фонарей там уже выворотили с корнем или разбили. Магазины и офисы по краям парка смотрели в ночь зияющими провалами разбитых витрин и высаженных дверей. Лампы, все еще горевшие внутри магазинов, освещали свалку на улицах перед ними и фигуры людей, растаскивавших товары.
      Что-то просвистело над головой у Кафари. Послышался хлопок, и в воздухе повис удушливый химический запах. Слезоточивый газ! Он разлился над толпой и быстро спустился, окутав ее плотным облаком. Кафари тут же сняла жакет и уткнулась в него носом. Слезы ручьем потекли у нее из глаз. Стараясь дышать как можно реже, она упорно пыталась выбраться из бесчинствующей толпы. Она уже увидела полицейских, лупивших погромщиков резиновыми дубинками. Стражи порядка работали с такой яростью, что испуганная Кафари невольно остановилась и попыталась пробраться сквозь поток людей назад вглубь парка.
      Но не тут-то было! Толпа подхватила ее и увлекла за собой прямо на полицейских, стоявших наготове с поднятыми щитами и опущенными забралами шлемов. У них из-за спины в толпу снова полился слезоточивый газ. Вдруг со стороны полиции послышались хлопки выстрелов. Возле уха Кафари что-то просвистело. У нее за спиной тут же послышался удар резиновой пули о чье-то тело и истошный вопль. Страх Кафари стал переходить в панику. Она вновь попыталась пробраться назад, но оказалась в самой гуще погромщиков, выворотивших из земли столбы с дорожными знаками и обломавших в парке толстые сучья деревьев, чтобы наседать с ними на полицейский заслон. Кафари поняла, что ей пришел конец…
      Внезапно нескольких полицейских сбили с ног. И прямо перед Кафари в их шеренге появилась брешь. Под напором наседавшей сзади улюлюкавшей толпы Кафари бросилась в нее. Скоро Кафари уже бежала по улице в сторону гаража, до которого оставалось всего полквартала. Опережая ее, в гараж забежали еще какие-то люди, спасавшиеся от воцарившегося на улице хаоса.
      Автомобили в гараже ответили воем сигнализации на попытки взломать их дверцы. Кафари домчалась до гаража и заметила, что толпа снесла полосатый шлагбаум на въезде.
      Наконец Кафари оказалась внутри и, спотыкаясь, стала пробираться в сторону лестницы. Она тяжело дышала и заходилась кашлем. Почти ничего не видя сквозь застилавшие ей глаза слезы, она кое-как добралась до этажа, на котором стояла ее машина. Чуть не падая на каждом шагу, Кафари нашла нужный ряд и с помощью электронного брелока приказала машине открыть дверцу и завести двигатель. Через три секунды Кафари уже сидела за рулем своего автомобиля. Она тут же захлопнула дверцу, заперла ее и откинулась на сиденье, жадно ловя воздух ртом.
      Вокруг метались какие-то люди. Кафари вытащила из бардачка пистолет и сжала его обеими руками, дрожавшими так сильно, что ствол пистолета выписывал крути в воздухе. Внезапно кто-то дернул дверцу ее машины. Кафари тут же повернулась к окошку, подняла пистолет и положила палец на спусковой крючок. Сквозь стекло прямо в черное дуло пистолета вытаращенными глазами смотрел какой-то мужчина с отвисшей от удивления челюстью. Через несколько секунд он пришел в себя и опрометью метнулся грабить машины в другом конце гаража.
      Ствол пистолета Кафари отстукивал чечетку по стеклу.
      Внезапно раздался сигнал ее наручного коммуникационного устройства, и Кафари не сразу узнала охрипший от волнения голос Саймона.
      — Кафари! Ты меня слышишь?!
      Лишь с третьей попытки ей удалось нажать дрожащими пальцами нужную кнопку.
      — Слышу!!!
      — Слава богу! — с чувством облегчения воскликнул Саймон. — Где ты? Мне было никак с тобой не связаться.
      — Я в гараже. Сижу в машине… Я попала в самую свалку…
      — Да как же?!. Впрочем, какая разница! Ты можешь оттуда уехать?
      — Пока нет. Меня так трясет, что я не могу рулить, — призналась Кафари. — А вся улица залита слезоточивым газом. У меня до сих пор текут слезы из глаз… И вообще, на улице творится такое, что я туда не поеду. Там настоящее побоище!
      — Знаю! — воскликнул Саймон.
      — Что? — внезапно спросил он куда-то в сторону.
      — Я разговариваю с женой!
      Потом он замолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и внезапно воскликнул:
      — Что, вы говорите, я должен делать?! Вы что, с ума там все посходили?!
      Саймон явно не собирался исполнять отданный ему приказ. Кафари слышала теперь только неразборчивое бормотание. Внезапно до нее дошло, что Саймон говорит с такой важной персоной, что на открытый канал, связанный с ее коммуникационным устройством, слова этого незнакомца поступают только в искаженном виде. С кем же говорит ее муж? С каким-нибудь генералом? Или с самим президентом? Кафари с трудом справилась с очередным приступом кашля. С кем бы ни говорил Саймон, от него явно хотят, чтобы он куда-то отправил «Блудного Сына». Куда же?!. Неужели давить гусеницами погромщиков в центре Мэдисона?!
      Кафари замерла, вспомнив, с какой скоростью линкор палит из своих бесчисленных орудий, сея повсюду смерть и разрушение. Нет, только не это! Не сейчас, когда уже осталось совсем немного до рождения их долгожданного первенца! Ее затуманенный страхом мозг не сразу разобрал слова говорившего решительным, не терпящим возражений тоном Саймона.
      — Это исключено! Сухопутные линкоры не предназначены для подавления беспорядков в центре столичных городов… Мне наплевать, сколько там уже разгромлено магазинов! Сухопутные линкоры не воюют с безоружными людьми. Это все равно что стрелять ракетами по комарам!
      Опять послышалось чье-то неразборчивое бормотание. Наконец ее муж рявкнул:
      — Я здесь не для того, чтобы обеспечить вашу победу на выборах! Да, я смотрел репортаж о митинге и знаю, что говорил этот мерзавец Санторини, но вы должны сами с ним разбираться! Это мое последнее слово. «Блудный Сын» никуда сегодня не поедет!
      Через мгновение Саймон обратился к Кафари:
      — Мне прилететь за тобой на аэромобиле?
      — Не надо! — ответила она, с трудом подавив желание вновь увидеть мужа в роли сказочного рыцаря, спешащего к ней на помощь. — У меня в общем-то все в порядке. Может, мне придется просидеть здесь еще несколько часов, ну и пусть… С ребенком тоже все в порядке, ты не волнуйся. Если что, я с тобой свяжусь!
      — Мой подарок с тобой? — спросил Саймон, намекая на пистолет.
      — Он у меня в руке! — воскликнула Кафари.
      — Ну и отлично. Никуда не высовывайся из машины. И чуть что, сразу звони! Я тут же прилечу за тобой.
       —Хорошо! — Кафари улыбалась сквозь слезы, текшие у нее по щекам. У нее уже промокла от них блузка на груди, и она догадывалась, что ее платье после таких приключений наверняка придется выбросить. Внезапно до Кафари дошло, что она уже расстраивается из-за погубленной одежды. Значит, самое страшное позади!
      — Саймон!
      — Да, милая?
      — Я тебя люблю.
      — А я так люблю тебя, что порой хочется плакать, — нежно прошептал Саймон.
      «Я знаю», — подумала Кафари.
      Молодая женщина часто переживала из-за душевного состояния своего мужа, из-за душевной боли, которую причиняли ему старые раны в сердце, но ничем не могла помочь. А теперь еще новые тревоги! Она могла лишь дарить ему глубокое ответное чувство…
      Кафари устроилась поудобнее на сиденье, положила пистолет к себе на колени и стала ждать, когда на улице улягутся страсти и она сможет поехать домой.

II

      Никогда еще Саймон не был свидетелем такой вопиющей политической ошибки. Наблюдательные системы «Блудного Сына» перехватывали трансляцию коммерческих каналов новостей и сигналы полицейских видеокамер.
      Саймон слушал хитроумно-подстрекательское выступление Витторио Санторини, виртуозно манипулировавшего настроениями толпы с помощью всего лишь бравурной музыки, зловещих красок заката и нескольких своевременных и метких фраз.
      Впрочем, еще больше Саймона удручала реакция Джона Эндрюса на беспорядки, неизбежно последовавшие вслед за эффектным выступлением его политического оппонента. Эндрюс явно обиделся на Саймона за категорический отказ бросить на погромщиков сухопутный линкор, не понимая, что такое решение было бы безумным, и, кажется, окончательно утратил трезвый рассудок.
      Теперь отряды полиции особого назначения поливали слезоточивым газом и избивали электрическими дубинками толпу на территории шести кварталов. Несмотря на это, ослепленные ненавистью и яростью, задыхающиеся от газа погромщики с помощью самодельных дубинок в десяти местах прорвали кордоны отчаянно отбивавшихся полицейских. Саймон с горечью отметил, что ни один из коммерческих каналов не транслировал сцены избиения упавших полицейских, передавая вместо этого кадры, в которых блюстители порядка колошматили дубинками женщин и подростков.
      Саймон сидел дома один, следя на секциях информационного экрана за происходящим и с ужасом понимая, что с каждой секундой у Джона Эндрюса все меньше и меньше шансов добиться переизбрания. Если бы Саймон не дозвонился до оказавшейся в относительной безопасности Кафари, он помчался бы в центр Мэдисона на аэромобиле. Ему и сейчас хотелось полететь туда и посадить свою воздушную машину прямо на крышу гаража, где его жене предстояло провести взаперти еще не один час. Его останавливала только непоколебимая вера в то, что Кафари способна за себя постоять. Он знал, что у ее автомобиля прочная броня, и понимал, что при нынешнем непредсказуемом развитии событий ему лучше сидеть не в аэромобиле со слабеньким коммуникационным устройством и маленьким экранчиком, а дома, откуда он мог с помощью систем «Блудного Сына» наблюдать за всем происходящим в городе.
      Вырвавшаяся из Парка имени Лендана толпа ринулась по улице Даркони, громя правительственные учреждения и грабя магазины. Здание Объединенного законодательного собрания охраняла цепочка сдвинувших пластиковые щиты полицейских. Порой под тяжестью навалившихся на их щиты человеческих тел стражи порядка отступали назад к самым ступеням, ведущим в здание, где собирался высший законодательный орган Джефферсона.
      Саймон прекрасно представлял, что произойдет, если рассвирепевшая толпа ворвется в это здание, и в глубине души понимал желание президента образумить эту орду безумцев военной силой. Сейчас под угрозой оказались не только здание парламента с его архивом и сверхсовременным оборудованием, но и сама президентская резиденция, находившаяся всего лишь в нескольких небольших кварталах от него. Стоит толпе прорвать полицейский кордон, как ситуация превратится из неприятной в опасную! Необходимо что-то срочно предпринять!
      Тем не менее Саймон не мог предвидеть следующий шаг президента или кого-то из впавших в панику военных. Несмотря на сгустившуюся темноту, Саймон почуял неладное гораздо раньше операторов новостей. Он увидел в воздухе вспышки пламени. Это лопались какие-то резервуары, но из них не полилось облаков слезоточивого газа. Воздух над толпой оставался обманчиво прозрачным, но уже через секунду погромщики стали валиться на землю как подкошенные. После непродолжительных конвульсий они замирали. Все заняло доли секунды. Одна из камер продолжала передавать перевернутое вверх ногами изображение. Ее оператор тоже лежал на земле.
      Саймон выругался и вскочил на ноги, обливаясь холодным потом.
      — Кафари, ты слышишь меня?! Выключи в машине вентиляцию. Постарайся вообще перекрыть доступ воздуха в салон!
      — Почему? — недоуменно спросила Кафари.
      — Толпу отравили газом!
      — Боже мой!..
      , Саймон не знал, что делает его жена, но слышал, как она часто дышит от страха.
      «Ну не такие же они дураки! — успокаивал себя Саймон. — Не могли же они отравить всех насмерть!»
      Он быстро просмотрел якобы полный список содержимого джефферсонских арсеналов, составленный незадолго до явакского рейда. В нем не было химического оружия. Неужели кто-то в тайне хранил отравляющие газы?! А может, их доставили на Джефферсон недавно? Может, их тайком переправили на планету с грузового корабля, привезшего составные части новой орбитальной станции? Как бы то ни было, за это придется держать ответ и кому-то не сносить головы!.. Если молекулы этого газа достаточно велики, может, им будет и не проникнуть в машину Кафари! Саймон заплатил огромные деньги за эту машину и за аэромобиль жены. Заказывая их, он постоянно думал об угрозе новой войны. А если газ и просочится в машину, может, он все-таки не смертельный! Ведь существуют же паралитические вещества, не умерщвляющие человека и не причиняющие его организму непоправимого вреда! Впрочем, есть и такие, после которых жертва становится инвалидом… Чем же грозит этот газ Кафари и ее будущему ребенку?! Саймон до боли в суставах сжал край стола побелевшими пальцами. Ну не молчи же! Скажи хоть что-нибудь!