– Значит, надо придумать что-то еще. Поскольку «план А» себя исчерпал, что мы предложим Высокому Хребту в качестве «плана Б»? Всем журналистам, которые осмелились заикнуться о том, что её муж и её «дорогая подруга» Харрингтон не прочь покувыркаться, Эмили Александер просто дала по яйцам. Что ж нам теперь, черт побери, показать этой парочке спину и поджать хвост? Знаешь, после того, как мы их так достали, справиться с ними будет еще труднее!

– Тут ты, пожалуй, прав, – согласилась Джорджия. – Должна признаться, «плана Б» у меня нет – во всяком случае, пока. Не сомневаюсь, когда ситуация прояснится, я что-нибудь придумаю. Но в любом случае, Стефан, действовать мы должны так, чтобы она ни в коем случае не догадалась о нашей роли во всей этой истории. Может, тебе плевать, выпустит она тебе кишки или нет, но лично я предпочитаю, чтобы мои оставались на месте.

– Я все понял, Джорджия, – огрызнулся Стефан, и жена, уловив за его угрюмостью страх, испытала некоторое облегчение. С другой стороны…

Страх не даст ему наделать глупостей. Но кнута на сегодня уже хватит, решила графиня. Пришла пора для пряника. Она коснулась ворота своего одеяния.

Оно стекло вниз и лужицей легло у её ног, и Стефану вдруг стало как-то не до Хонор Харрингтон.

* * *

Сцепив руки за спиной, Хонор стояла рядом с кафедрой и смотрела, как заполняются ряды аудитории.

Зал Элен д'Орвиль на факультете тактики Академии располагал всеми современными техническими средствами обучения, известными человечеству. Тренажеры, предоставленные в распоряжение курсантов, позволяли воссоздать всё, от мостика бота до боевого информационного центра флагмана флота, в точности воспроизводя картины и звуки самых ожесточенных сражений. Обучающие программы позволяли инструктору вести занятия индивидуально, с двумя-тремя слушателями и даже с группой в несколько сотен человек одновременно. Компьютеры открывали студентам мгновенный доступ к любым справочным материалам, сведениям по истории, конспектам лекций, программным кодам, официальным отчетам, анализам реальных сражений и расписаниям занятий и так же мгновенно передавали инструкторам курсовые и контрольные работы студентов.

Остров Саганами в полной мере и с завидной эффективностью распоряжался всеми этими возможностями. Однако при всем этом Королевский флот Мантикоры славился приверженностью к традициям. Как минимум раз в неделю в лекционных залах проводились живые лекции. Признавая, что традиционный личный контакт – отнюдь не самый современный способ передачи знаний, Хонор, тем не менее, нисколько против него не возражала, ибо еще в детстве поняла, что излишний упор на электронные средства лишает студента живого общения, которое также является частью образовательного процесса. В определенных ситуациях электроника превращается в щит, в баррикаду, за которой обучающийся может укрыться или даже притвориться кем-то другим… порой даже не отдавая себе в этом отчета. Возможно, при обучении гражданских лиц этот недостаток можно было считать несущественным, но для офицеров флота или морской пехоты такой самообман недопустим, как, впрочем, и недостаток социальных навыков. Профессия военного требует не только взаимодействия с другими в рамках строгой иерархической лестницы, но и умения излучать уверенность в себе и демонстрировать компетентность, осуществляя командование в ситуациях, когда от способностей офицера зависят жизнь и смерть. Или, что иногда важнее, победа и поражение. Это было главной причиной, объяснявшей жесткую приверженность острова Саганами традициям, предписывающим гардемаринам и преподавателям непременно встречаться лицом к лицу.

Ну а, кроме того, признавалась себе Хонор под маской невозмутимости, ей просто по-человечески нравилось видеть лица студентов. Она учила их, она старалась заразить этих молодых людей своими интересами, строя тем самым будущее Королевского Флота, и это доставляло ей неподдельное счастье. За пять лет пребывания на столичной планете Звездного Королевства только это безоговорочно представлялось ей как нечто несомненно драгоценное. Она даже позволила себе поверить, что наконец несла первый взнос по выплате долга, в котором оставалась перед собственными наставниками, и прежде всего перед Раулем Курвуазье. Именно в такие моменты, когда все собирались в огромной аудитории и она встречалась со своими учениками лицом к лицу, неразрывная связь прошлого и будущего и её собственное место в этой бесконечной цепочке ощущались ею наиболее остро.

А сейчас Хонор очень нуждалась в положительных ощущениях.

Нимиц беспокойно заерзал у неё на плече, и она уловила его огорчение, но изменить ничего не могла, и оба они это понимали. Кроме того, виновницей его печали была не она: их обоих расстраивала сложившаяся ситуация.

Последняя мысль принесла очередной укол боли, и Хонор, сумевшая скрыть его от студентов за внешней невозмутимостью, укорила себя за внутреннюю слабость.

«Я должна считать себя одной из счастливейших женщин Звездного Королевства», – твердила она себе. Контратака, задуманная Эмили Александер и мощно поддержанная королевой, скатала кампанию Высокого Хребта в тоненькую трубочку. Лишь считанные комментаторы и наиболее одиозные средства массовой информации вяло пытались продолжить травлю, но большинство журналистов бросили эту тему мгновенно, как бросают раскаленный камень. Вмешательство графини Белой Гавани буквально за ночь поменяло расклад голосов в опросах общественного мнения. Синхронность, с которой заткнулись практически все участники, для любого беспристрастного наблюдателя была бы прозрачным намеком на то, что кампания с самого начала была тщательно спланирована. Только по команде сверху можно одномоментно остановить такое количество профессиональных скандалистов. И только люди, чьи истошные вопли о «принципиальных» позициях и о «попрании фундаментальных ценностей» являются сплошным притворством, способны с такой готовностью отречься от всего, что защищали, стоило только перемениться ветру.

Но отбить атаку удалось не без потерь и болезненных шрамов. Так, общественность Грейсона по-прежнему бушевала по поводу того, что эта клеветническая акция была не просто развязана, но и осталась безнаказанной. Ситуация усугублялась стремлением оппозиционных Ключей в Конклаве Землевладельцев использовать народное возмущение для подрыва позиций Бенджамина IX. Критика в адрес Мантикорского Альянса, точнее, сомнения в разумности сохранения связи Грейсона с Альянсом, вошли в постоянное обращение еще до того, как Хонор и Хэмиша обвинили в супружеской измене. Оппозиция не сдалась даже после казни уличенного в государственной измене землевладельца Мюллера. Его сторонники задавали тон неприятию Альянса, а неоправданное и тупое высокомерие, с которым барон Высокого Хребта относился к своим союзникам, все больше и больше обостряло опасную ситуацию. Теперь землевладельцы-консерваторы использовали нападки на Хонор как великолепное подтверждение прежних аргументов, а тот факт, что жертвой стала именно Хонор, являвшаяся в их глазах ненавистным символом «Реставрации Мэйхью», придавал их удовлетворению происходящим привкус горькой иронии.

Дела обстояли скверно. Правда, сам Бенджамин в своих письмах уверял, что шумиха со временем уляжется сама по себе, но Хонор знала Протектора слишком хорошо. Возможно, Бенджамин и верил в то, что говорил, но не настолько, насколько пытался представить в своих посланиях к ней. И потом, как бы ни относился к происходящему сам Протектор, Хонор была настроена куда более пессимистично. Она снова и снова повторяла себе, что всегда ошибалась в рассуждениях, если сталкивалась с тем, что её могут использовать против её друзей или убеждений. Она напоминала себе, как часто Бенджамин справлялся с анализом политической и социальной динамики гораздо лучше, чем она сама. Долгие часы изучая подробности крупнейших политических кризисов и скандалов, включая те, что имели место еще на Земле до Расселения, Хонор пыталась провести параллели с нынешней ситуацией и предугадать долгосрочные последствия. Но все это совершенно не меняло дела. Даже окажись суждение Протектора в конечном итоге верным, в настоящее время враги нанесли огромный ущерб идее сохранения Альянса. Удерживать Грейсон в его составе становилось с каждым днем сложнее. И что толку, что лет через пятнадцать нынешние события будут подвергнуты грейсонской общественностью пересмотру, если через год-другой планета выйдет из Альянса и разорвет отношения со Звездным Королевством.

Но при всем мрачном характере этой потенциальной катастрофы проблемы личного характера повергали её в большее уныние. Эмили была права. Устоявшиеся отношения Хонор и Хэмиша пали жертвой роковой атаки врагов. С осторожностью – или трусостью, – которые не давали обоим признаться в любви к другому, было покончено. Теперь каждый из них точно знал, что чувствует другой, и притворство, будто это не так, с каждым днем становилось всё более дырявым.

Это было просто глупо… и очень по-человечески – хотя последнее наблюдение утешения тоже не давало. Оба они были взрослыми людьми и, несмотря на то, что в позднее время казались самим себе моральными уродами, твёрдо знали, что такое долг и ответственность, и отличались в вопросах чести куда большей щепетильностью, чем многие. У них было простое решение: признать свои чувства – и смириться с тем, что у этих чувств нет никакой перспективы. Пожалуй, просто задавить свои чувства и выжить после этого не покалечившись, им бы не удалось но, по крайней мере, они не позволили бы чувствам разрушить их жизни.

Но сил на это у них не было.

Хонор отчаянно пыталась убедить себя в том, что её слабость является следствием способности воспринимать эмоции Хэмиша. Возможно, основания у неё были. Возможно ли ощущать его любовь и желание, как бы он ни старался их скрыть, и не отвечать на них? Впервые в жизни Хонор Харрингтон поняла, что притягивает мотылька все ближе и ближе к губительному пламени свечи. Или что заставляло древесных котов связывать себя с людьми, еще не знавшими пролонга, хотя они тем самым почти вдвое сокращали продолжительность своей жизни. Не исключено, что с собственной любовью к Хэмишу ей бы справиться удалось, но вот против его любви к ней она была бессильна.

А ведь была еще и Саманта.

По просьбе Хонор Лесная служба Сфинкса проверила записи за весь период наблюдений и подтвердила, что до сих пор, до Нимица и Саманты, не было ни единого случая, чтобы оба члена кошачьей семейной пары «приняли» по человеку. Даже случаи, когда один из членов семейной пары связывал себя с человеком, встречались чрезвычайно редко, но и в этой сложной ситуации речь всегда шла лишь об одном человеке, и, стало быть, котам не приходилось выбирать между двуногими, которые по каким-то причинам не могли жить вместе, и, стало быть, не было причин опасаться разлуки либо с супругом, либо с принятым человеком. Похоже, ситуация была уникальной. Не существовало прецедента, который мог бы указать выход из создавшегося положения. Получалось, что Нимиц с Самантой создают собственный прецедент, не обращая внимания на историю и традиции.

Порой Хонор задумывалась, как обернулось бы все, не погибни Гарольд Чу в Силезии задолго до того, как Хэмиш увидел в ней не только флотского офицера. Могло ли возникнуть взаимное чувство между ней и Гарольдом? Хонор, разумеется, не исключала такой возможности, но находила её маловероятной. Чу был прекрасным человеком и она уважала его, но он всегда оставался лишь одним из её подчиненных. Их отношения диктовались в первую очередь профессиональными соображениями, и связь каждого из них со своим котом, насколько она могла судить, никоим образом не влияла на взаимное восприятие ими друг друга. Мысль о том, чтобы Гарольд мог стать кем-то большим, чем другом, человеком супруги Нимица и, стало быть, человеческим «дядюшкой» детей Нимица, просто никогда не приходила ей в голову – а потом его гибель перечеркнула саму такую возможность.

Впрочем, всё это не имело никакого отношения к её нынешнему невыносимому положению. Как совершенно справедливо указала Эмили, у них с Хэмишем не было иного выбора, кроме как продолжать сотрудничество, столь же тесное, как и прежде. Но, равно как она не могла избегать графа Белой Гавани из политических соображений, точно так же она не могла уклоняться от встреч с ним по соображениям чисто личного характера: Саманта не могла жить без Нимица. Хонор просто не имела права разлучать Нимица с супругой, и их связь друг с другом была столь сильна, что Хонор ещё острее воспринимала все оттенки отношений между ней и Хэмишем.

Неудивительно, что эмпаты считали её поведение сущим безумием!

Зал был почти полон. Хонор бросила взгляд на настенные часы. До начала лекции оставалось девяносто секунд. В самый раз, чтобы успеть еще разок пожалеть себя, мысленно съязвила она.

Однако, жалей себя или не жалей, у нее не было шансов убежать от мрачной реальности. А реальность состояла в том, что Эмили подарила ей только отсрочку. Друзья и союзники могли оградить её от внешних нападок, но они были бессильны против её собственной уязвимости и слабости. От них не мог защитить никто. За все это время она нашла лишь один сколько-нибудь приемлемый выход – найти какой-то предлог уехать подальше от источника боли. Если не навсегда (так, наверное, не получится), то на срок, достаточно долгий, чтобы научиться справляться со своими чувствами лучше, чем получается сейчас. И даже если она потерпит неудачу, всё равно выиграет передышку и возможность собраться с силами.

Правда, рассуждения оставались теоретическими: описанный выход был для нее принципиально невозможен. Прекращение участия в политической жизни Звездного Королевства, равно как и разрыв отношений с Хэмишем, и враги, и друзья расценили бы как бегство. И хотя причины такого поступка разные люди трактовали бы по-разному, он в любом случае повлек бы за собой крайне нежелательные последствия, особенно на Грейсоне.

И всё же Хонор не переставала размышлять: неужели нет способа хоть ненадолго найти себе хоть какое-то убежище – в котором она отчаянно нуждалась – так, чтобы не выглядеть затравленной и сбежавшей?

Хронометр на запястье подал тихий сигнал, и она, глубоко вздохнув, положила руки на полированную деревянную поверхность кафедры, не менявшую своего облика на протяжении многих веков, и обвела взглядом почтительно замерших студентов..

– Добрый день, леди и джентльмены. – Сопрано леди Харрингтон звучало спокойно и отчетливо, без труда достигая слуха каждого из присутствующих. – Сегодня последняя лекция семестра, и прежде чем мы перейдем к рассмотрению вопросов, которые будут предложены на экзамене, я хочу воспользоваться возможность сказать, что работа с вашим курсом была для меня подлинным удовольствием. Это была почетная и приятная обязанность, а также большая честь, и то, как реагировали вы на поставленные задачи, как искали и находили нелегкие решения, лишь подтверждает силу и надежность наших вооруженных сил. Их будущее – это вы, леди и джентльмены, и я испытываю глубокое удовлетворение, видя, что завтрашний день Королевского Флота и флотов наших союзников в надежных руках.

Зал ответил ей глубоким, прочувствованным молчанием, и её израненную душу прохладным целительным океанским течением омыл поток ответных эмоций учеников. Она припала к этим чувствам со своей усталостью и жадностью замерзшего и изголодавшегося бродяги, заглядывающего в окно теплой уютной кухни, но на её спокойном, невозмутимом лице это никак не отразилось.

– Ну а теперь, – сказала она отрывисто, – не будем терять времени. В нашем распоряжении всего два часа, а рассмотреть нам предстоит очень многое. Так что приступим, леди и джентльмены.

* * *

– Просто чертов вампир какой-то! – буркнул барон Высокого Хребта, сердито отшвырнув диск с результатами последнего опроса общественного мнения.

– Кто? – с раздражающе невинной улыбкой маленькой девочки осведомилась Декруа. – Эмили Александер или Харрингтон?

– Обе! – рявкнул премьер. – К черту! Я-то надеялся, что мы наконец отделаемся разом и от Харрингтон, и от Белой Гавани, и вот, пожалуйста! Является жена – его жена, кто бы мог подумать! – и спасает обоих. Что же нам делать? Отрубить им головы и пронзить сердца осиновыми кольями?

– Может быть, именно это и стоит сделать, – пробормотал сэр Эдвард Яначек, а Декруа хихикнула. Вопреки улыбке, смешок получился неприятный.

– Ещё не помешает окропить обоих святой водой и похоронить при свете луны. – сказала она.

Высокий Хребет грубо фыркнул. Затем окинул взглядом двоих присутствующих, пока хранивших молчание.

– Ваше предложение сработало даже лучше, чем я надеялся… но слишком ненадолго, – сказал он, обращаясь к Джорджии Юнг и даже не пытаясь сделать вид, будто считает идею принадлежащей её мужу. – Мы полностью вывели Харрингтон и Белую Гавань из игры на то время, пока пробивали новый бюджет. Но, боюсь, наша кратковременная победа может превратиться в долговременное поражение. Если только вы не найдете способ уравновесить их растущую популярность у пролов.

Почти все собравшиеся в обшитом панелями кабинете премьера скрестили взгляды на графине Северной Пустоши, а та, встретив их взгляды невозмутимым спокойствием, изящно указала на Второго Лорда Адмиралтейства (единственного, чей взгляд не был прикован к ней) и улыбнулась Высокому Хребту.

– Вообще-то, господин премьер-министр, мы с Реджинальдом как раз и собирались предложить некое решение. Увы, не идеальное, но что идеально в нашем далеком от совершенства мире?

– Решение? Что еще за решение? – быстро спросил Яначек, с минимальным преимуществом опередив остальных присутствующих.

– Я собрала некоторые дополнительные сведения, касающиеся Харрингтон и Белой Гавани, – ответила графиня. – Что, замечу, было совсем непросто: внедрить кого-нибудь в окружение Харрингтон практически невозможно. Её грейсонским телохранителям помогают специалисты из Дворцовой Стражи, и просочиться через них практически невозможно, да и слухи о её чертовой способности читать мысли, похоже, не такое уж преувеличение. Ни с чем подобным мне сталкиваться не доводилось. К счастью, Белая Гавань оказался менее крепким орешком. Безопасность хранения засекреченных материалов, которые он получает как член Комитета по делам Флота, он обеспечивает безупречно, и его люди почти так же преданы ему, как преданы Харрингтон её люди. Но в… повседневной жизни они гораздо менее аккуратны, чем люди Харрингтон. До личных покоев графа или его супруги мне добраться не удалось, но в помещениях слуг мы смогли разместить «жучков», а умело задавая этим слугам вопросы, смогли получить весьма любопытные сведения.

Она сделала паузу. Высокий Хребет и Яначек хранили напряженное молчание, прекрасно сознавая, что именно она сделала. От того, как спокойно и беспечно говорила она о шпионаже против политических оппонентов, обоим становилось неловко – хотя бы ввиду возможных последствий, если их поймают с поличным. Подобное посягательство на частную жизнь, разумеется, каралось законом, однако угроза штрафа и даже возможность тюремного заключения меркли по сравнению с разрушительным ударом по общественной репутации любого политика, уличенного в незаконной слежке за оппонентами. И в первую очередь это относилось к членам правительства, долг которых, помимо всего прочего, состоял в том, чтобы пресекать подобные беззакония.

На фоне смущенных пожилых консерваторов Хаусман держался так, словно и мысли не допускал, будто действия графини могут быть сочтены неподобающими. «Возможно, – язвительно подумал барон Высокого Хребта, – он полагает, что прирожденное благородство его намерений само по себе служит оправданием любому поступку, какой ему вздумается совершить». Что до Элен Декруа, то она лишь улыбнулась, как будто услышала пусть не совсем приличную, но всего лишь шутку.

Выдержав паузу, чтобы коллеги успели осознать важность проделанной грязной работы и заслуги её исполнителя, леди Северной Пустоши продолжила:

– Самое забавное в этой истории заключается в том, что мы, сами того не ведая, вплотную приблизились к истине.

Высокий Хребет с Яначеком переглянулись с явным удивлением, и она усмехнулась.

– Нет, прямых доказательств того, что они и вправду были любовниками, раздобыть не удалось. Но, похоже, искушение весьма велико. Если послушать слуг, получается, что Белая Гавань и Харрингтон сохнут друг по другу, словно влюбленные подростки. От общественности им пока удается это скрывать, и они ужасно благородно страдают в трагическом молчании.

– Правда? – Декруа задумчиво склонила голову, осмысливая услышанное. – А нет ли тут ошибки, Джорджия? Да, они тесно сотрудничают, именно это и позволило нам навесить на них такой удобный ярлык. Но действительно ли за этим стоит нечто большее, чем близость политических интересов?

– Во всяком случае, основания для подобных предположений у нас есть, – заявила графиня. – Некоторые слуги говорят об этом с уверенностью – и не без горечи. Их глубочайшая преданность леди Эмили задета тем, что Харрингтон, как им кажется, метит на её место. Честно говоря, их негодование во многом подогрето шумихой, поднятой нами в СМИ, и в последние недели оно пошло на спад. Но выросло оно не на пустом месте. Большинство слуг уже сами пришли к заключению: что бы ни думала Харрингтон, граф Белой Гавани влюблен в нее уже несколько месяцев, если не лет. Я отдаю себе отчет в том, что всё сказанное ими моим агентам, – это лишь слухи и предположения, но, если уж на то пошло, слуги обычно знают обо всем, что происходит в доме, лучше хозяев. Кроме того, некоторые… технические средства, размещенные в усадьбе Белая Гавань, во многом подтверждают их слова.

– Ну и ну! – покачала головой Декруа. – Кто бы мог подумать, что такой нудный старикан, как Белая Гавань, всю жизнь корчивший из себя святошу, так влипнет? У меня, знаете ли, его щенячья привязанность к «святой Эмили» всегда вызывала легкую тошноту. Такая сентиментальность отдает дурным тоном, а вот неожиданно одолевший целомудренного Хэмиша любовный зуд вернул мне веру в человеческую природу. Согласны?

– Полагаю, это возможно, – сказал Высокий Хребет, бросив на Декруа неприязненный взгляд, которого та по рассеянности не заметила, и снова обратился к графине Северной Пустоши:

– Все это весьма интересно, Джорджия, однако же я не вижу, каким образом ваша информация соотносится с нашими текущими проблемами.

– Напрямую не соотносится, – невозмутимо ответила графиня, – однако нам не помешает иметь её в виду при рассмотрении некоторых других соображений. Например, совершенно очевидно, что в настоящий момент Харрингтон крайне озабочена реакцией грейсонской общественности. Есть и еще один любопытный факт: супруга Нимица, её древесного кота, вдруг сочла нужным «принять» графа Белой Гавани. Слуги Белой Гавани, те самые, которые близки к тому, чтобы возненавидеть Харрингтон, прожужжали моим людям все уши, комментируя это событие. Очевидно, что теперь Белой Гавани и Харрингтон придется сблизится ещё теснее, и некоторые слуги убеждены, будто бы кошка приняла графа по наущению Харрингтон, задумавшей этим коварным маневром занять место ничего не подозревающей леди Эмили. Скажу сразу: лично мне эта гипотеза представляется ошибочной, ведь он и она изо всех сил пытались скрыть свои чувства даже друг от друга. Не говоря уж о том, что леди Александер, насколько удалось выяснить моим людям, реагирует на происходящее с неподдельным спокойствием. Однако в любом случае кошка создала дополнительные проблемы для них обоих. Я бы даже сказала, для всех троих. Короче говоря, милорд, и Белая Гавань, и Харрингтон – особенно Харрингтон! – находятся под сильнейшим психологическим и – несмотря на нынешнее изменение общественного мнения в их пользу – заметным политическим давлением. Но я проанализировала досье обоих и могу сказать: никакое давление не способно заставить Харрингтон отказаться от исполнения того, что она считает своим долгом. Ни при каких обстоятельствах… за исключением одного. В нее можно стрелять, её можно взрывать, угрожать ей или объяснять, что в данной обстановке следовать принципам значит совершить политическое самоубийство, – она просто плюнет вам в глаза. Но если вам удастся убедить её, будто, совершив некий поступок, она этот самый пресловутый «долг» нарушит, – это совсем другое дело. Она скорее отступится от чего угодно, чем позволит себе преследовать «эгоистические» интересы. А если её эмоции затронуты глубоко, если дело становится слишком личным, вся пресловутая решительность Саламандры испаряется.

– Что вы хотите этим сказать? – напряженно спросила Декруа.

Графиня пожала плечами.

– Я хочу сказать, что Харрингтон не умеет думать прежде всего о себе, – просто сказала она. – Её пугает возможность любого конфликта между личными интересами и требованиями долга, как она его понимает.

– Пугает? – переспросил Высокий Хребет, подняв бровь.

– Понимаю, слово «пугает», наверное, не самое подходящее, но лучшего мне в голову не приходит. Её послужной список, еще с гардемаринских времен, в этом отношении весьма примечателен. Вы ведь, надо думать, в курсе того, что после известного инцидента она отказалась предъявить обвинение в попытке изнасилования.

Она сделала короткую паузу, дожидаясь, пока все присутствующие кивнут в знак того, что поняли её намек, который, как они прекрасно знали, возможно не прозвучал бы, если бы здесь присутствовал ее муж.

Возможно.

– Вероятно, по вопросу о том, почему она решила тогда хранить молчание, единства взглядов мы вряд ли достигнем, – продолжала графиня. – Лично я думаю, что, по крайней мере отчасти, всё объясняется её молодостью и неопытностью, из-за которых она была не слишком уверена в том, что её обвинениям поверят. Но не могу исключить и такой вариант: она считала любой скандал способным нанести ущерб репутации Флота и не смела поставить личную обиду выше интересов службы. Должна отметить, Харрингтон и впоследствии демонстрировала подобное поведение: если в ситуации, в которой её личные интересы вступают в противоречие с её обязанностями или чужими интересами, она находит возможность отстраниться, не нарушая собственного кодекса чести, она именно так и делает. Например, перед Первой битвой при Ельцине она увела свою эскадру из системы, поскольку сочла, что её присутствие может повредить усилиям Курвуазье по вовлечению Грейсона в Альянс.

Тон графини оставался вкрадчиво-непринужденным, а жуткую гримасу, исказившую физиономию Второго Лорда, она попросту проигнорировала. «Привычное выражение ненависти и нескрываемого страха при упоминании о том случае возникает на лице Хаусмана, видимо, настолько непроизвольно, что он его даже не замечает», – отметил про себя Высокий Хребет.

– Если бы те фанатики, которые причинили столько неприятностей ей лично, оскорбили кого-то из её подчиненных, она обрушилась бы на них, как гнев Божий, – продолжила графиня. – Вам ведь известно, что последнее, в чём её можно упрекнуть, так это в излишней сдержанности. Но их фанатизм и ярость были направлены именно на неё, и она не могла позволить себе поставить миссию Курвуазье под угрозу, потребовав должного уважения к себе. Вместо этого Харрингтон просто отступила и вышла из игры.

– Создается впечатление, что вы ею почти восхищаетесь, Джорджия, – заметила Декруа.

Графиня пожала плечами.

– Дело не в восхищении. Недооценивать противника, когда вырабатываешь стратегию борьбы с ним, просто глупо.

Сидевший рядом с ней Хаусман заерзал, словно собираясь возразить, но Джорджия, и ухом не поведя, продолжила, обращаясь к Декруа:

– Кроме того, можно посмотреть на проблему и под другим углом. Её тогдашнее поведение на Грейсоне – бегство от проблемы вместо готовности решить её – следует рассматривать как слабость, а вовсе не как силу. То же самое произошло и тогда, когда она впервые почувствовала, что они с Белой Гаванью рискуют преступить грань дозволенного. Считая это недопустимым, она предпочла бегство от проблемы – и от самого Александера, – приняв раньше времени командование эскадрой, в результате чего и угодила в плен к хевам. И точно ту же линию поведения – бегство – мы наблюдаем на Аиде, когда она отказалась послать курьерский корабль на ближайшую планету Альянса, хотя должна была сделать это немедленно, как только захватила его.

– Прошу прощения, – сказал Яначек, удивленно моргнув. – Вы обвиняете её в том, что она «убежала» с Аида?

– Не с Аида, Эдвард, – терпеливо объяснила графиня. – А от стоявшего перед ней мучительного выбора, сделать который она не была готова. Ведь очевидно, что в качестве землевладельца Харрингтон её долгом было как можно скорее вернуться на Грейсон к исполнению своих обязанностей. Кроме того, она должна была понимать, что даже если Адмиралтейство и не наскребет достаточно транспортов для массовой эвакуации пленных из системы Цербера, то уж ради неё-то грейсонцы будут готовы послать все, что на ходу. Более того, узнай они, что она жива и где находится, они прилетели бы мигом и затащили бы её на борт. Если понадобилось бы – то под дулом пистолета! Но получалось, что долг землевладельца Харрингтон не позволил бы ей исполнить личный долг перед всеми узниками тюремной планеты. Она была не только не готова к тому, чтобы пренебречь менее важной частью своих обязанностей, но и буквально не могла заставить себя «бросить» их, что бы ни диктовали соображения высшего характера. Таким образом, её героическое решение не информировать Альянс о том, что происходит на Аиде, и попытаться самостоятельно захватить транспорта для полной эвакуации планеты было не чем иным, как намеренным уклонением от принятия слишком болезненного для неё решения.

– Черт, мне и в голову не приходило взглянуть на это с такой позиции! – медленно произнес Яначек.

Леди Северной Пустоши чуть заметно развела руками.

– Эдвард, меня это ничуть не удивляет. Более того, уверена, что сама Харрингтон тоже никогда не рассматривала свои поступки с такой точки зрения, потому как в противном случае не смогла бы их совершить. Но для нас важно другое: нащупав слабое место в её характере, мы можем использовать его как рычаг, позволяющий добиться от неё поступка, который нам выгоден.

– Это каким же образом? – нахмурившись, осведомился Высокий Хребет.

– Ключ в том, что она не станет бежать или уклоняться от чего бы то ни было, если не увидит «достойного» способа это сделать, – ответила графиня. – Она будет искать обоснования тому или иному выбору из нескольких возможных, но удовлетворительным обоснованием не может быть желание спасти себя. Должна быть какая-то причина. Должно быть что-то, что необходимо осуществить, после чего следует убедить Харрингтон – или пусть она сама себя убедит, – что это тоже её долг. Дайте ей почетное поручение, возложите на неё ответственность, особенно такую, которая потребует от неё самопожертвования, и шансы, что она это поручение примет, будут весьма велики.