Тревейн всего один раз встречался с Дитером, показавшимся ему тогда типичной алчной до азартности политической шестеркой из Индустриальных Миров.

— В свете того, что я о нем знаю, мне кажется немного странным, что он занял пост премьер-министра.

— Адмирал, — сказал Сандерс, — не следует недооценивать Оскара Дитера. Саймон Тальяферро недооценил его и заплатил за это страшную цену.

Тревейн с удивлением отметил, каким серьезным при этих словах стал Сандерс. Нет, во Внутренних Мирах явно произошли большие перемены!

— Впрочем, — немного оживившись, продолжал Сандерс, — компьютерные записи, присланные вам Адмиралтейством, содержат всю необходимую информацию о происшедших с тех пор событиях. У нас мало времени. Поэтому разрешите выполнить данные мне инструкции и обсудить с вами наши насущные проблемы. — Он отставил свой стакан, чтобы открыть старомодный чемоданчик-дипломат, оснащенный ультрасовременной системой защиты от взлома. — Итак, к делу, адмирал… У меня для вас приятные известия. Вы произведены в адмиралы флота. Все повышения в звании личного состава, совершенные вами в ходе боевых действий, утверждены. Утверждено и присвоенное вами самому себе звание генерал-губернатора. Так что, согласно официальному протоколу, мне следовало бы обращаться к вам «ваше превосходительство».

Тревейн хотел было пригвоздить своего пожилого собеседника взглядом к полу, но ему было трудно сердиться на человека, бывшего почти вдвое старше его самого. Впрочем, он подозревал, что даже вся мощь его негодования произвела бы очень небольшое впечатление на Сандерса, который лишь ухмыльнулся и продолжал таким же легкомысленным тоном:

— А вот с вашим правительством Пограничных Миров вышла неувязочка. Дело в том, что конституцией не предусматривается…

— А разве конституцией предусматриваются мятежи, отрезающие часть Земной Федерации от Земли? — перебил Сандерса Тревейн. — Население Пограничных Миров осталось верным законному правительству, хотя все Дальние Миры по соседству с ними и взбунтовались! Позволю себе добавить, что оно осталось верным Земной Федерации, несмотря на систематическую эксплуатацию Индустриальными Мирами. Верность этих людей для нас бесценна. Мы многое потеряем, если не привлечем их к участию в собственной обороне.

— Спокойно, адмирал! — поднял руку Сандерс. — Все ваши решения ратифицированы. Ну конечно, некоторые политики опасаются, что вы организуете у себя самостоятельное княжество, но им приходится об этом помалкивать, потому что они не хотят потерять свои посты. — Он хихикнул, потом заметил удивленное выражение лица Тревейна и тут же понял, в чем дело. — Ну конечно! Откуда же вам знать! А ведь на самом деле вы стали живой легендой, адмирал. Самые первые сообщения о вашем прорыве из района звезды Остермана в орионское космическое пространство произвели на общественность огромное впечатление особенно потому, что никто не знал, спаслись вы или нет. Потом, когда до нас дошли новости о том, что вы не только спаслись, но и взяли под свою защиту Пограничные Миры, да еще и разбили эскадру мятежников… Ну вы сами понимаете, какая это была сенсация. Земная Федерация одержала слишком мало побед в этой войне, и у нее слишком мало героев. Ну и раз уж появился настоящий герой, Индустриальные Миры не пожалели денег на его рекламу.

Сандерс восторженно сверкал глазами. Чем больше смущался Тревейн, тем лучше было настроение у его собеседника. Наконец он решил аккуратно добить адмирала:

— Вам, конечно, будет приятно узнать, что вы стали героем снятого с колоссальным бюджетом голографического мини-сериала под названием «Прорыв в Зефрейн». Вас там играет Лэнс Мэнли. Пожалуй, он не так стар для этой роли, как утверждают некоторые злые языки.

Сандерс откинулся на подушки и с видимым удовольствием слушал, как Тревейн целую минуту выкрикивал проклятия на шести языках, ни разу при этом не повторившись. Он подождал, пока новоиспеченный адмирал флота замолчит, чтобы перевести дух, и не успел Тревейн открыть рот, чтобы изрыгнуть новый поток брани, как Сандерс, одарив его белозубой улыбкой, продолжил:

— Я привез компьютерные записи со всеми сериями этой постановки. Правительство считает, что ее просмотр в Пограничных Мирах значительно повысит боевой дух населения.

Теперь привычное самообладание Тревейна взяло верх.

— С вашего разрешения я возьму на личное хранение записи этой постановки, — сказал Тревейн и при этом подумал: «И при первой же возможности выброшу их из воздушного шлюза». — А сейчас довольно испытывать мое терпение! Рассказывайте, как дела на войне!

Сандерс сразу же посерьезнел:

— Не очень хорошо. Мятежники захватили все узловые точки, связывающие их с Внутренними Мирами, к сожалению не встретив при этом особого сопротивления. Вы не представляете себе, адмирал, как нас поразило, что вам с адмиралом Ортегой удалось полностью удержать в подчинении ваши экипажи. Правительство поставило Военно-космический флот в очень щекотливое положение, и, когда началась стрельба, он просто развалился у нас на глазах. Пока к нам не дошли новости из Зефрейна, мы полагали, что на сторону мятежников перешли почти все корабли пограничной стражи. Теперь мы считаем, что эта цифра составляет немногим более восьмидесяти процентов. Но тяжелей всего была потеря большей половины действующего состава ударного флота.

— Большей половины?! Господи боже мой! Сандерс отметил про себя, что некоторые факты способны потрясти даже его хладнокровного собеседника.

— Вот именно! — мрачно подтвердил он. — Впрочем, из этого еще не вытекает, что все корабли, которые мы потеряли, попали в руки мятежников.

Лицо Сандерса внезапно осунулось. Теперь он выглядел на все свои сто двадцать.

Тревейн откинулся на подушки. Ну конечно! Иначе и быть не могло! Окажись у мятежников все мониторы, потерянные ударным флотом, они давно выбили бы его из Зефрейна! У него защемило сердце, и он на мгновение закрыл глаза, представив себе страшные сцены гибели разбросанных по всей Федерации мятежных мониторов и линкоров, уничтожаемых огнем своих вчерашних товарищей и уносящих за собой в небытие многие корабли с оставшимися верными Законодательному собранию экипажами.

— Поэтому в распоряжении мятежников оказались и время, и силы, чтобы захватить узловые точки пространства, — через несколько мгновений продолжил Сандерс. — Кроме того, они уже успели соорудить несколько собственных кораблестроительных заводов. Среди того, что они там построили, пока вроде не встречалось крупных кораблей… Но дайте им только время, и они такого понавертят! Они получили слишком большую передышку, и теперь, чтобы с ними справиться, потребуется уйма времени и море крови. Кроме того, такие ситуации всегда пытаются использовать с выгодой для себя третьи силы. Например, тангрийцы. В своем рапорте вы, кажется, сообщали, что у вас было с ними несколько стычек на окраинах Пограничных Миров?

— Одна или две, — спокойно подтвердил Тревейн. — Впрочем, особо они к нам не лезут, потому что в конфликтах с ними я прибег к вескому аргументу, к которому они прислушались.

— Неужели? Мне самому приходилось иметь дело с тангрийцами, и я что-то не припоминаю таких аргументов, которые производили бы на них впечатление.

— Ну прямо, господин Сандерс! — невесело усмехнулся Тревейн. — По-моему, вы находились в системе Лайонесс, когда тангрийцев убедили оставить нас в покое с помощью этого же аргумента. Впрочем, я сам тогда еще ходил в школу, — честно признался он и добавил: — Насколько я знаю, скрыться удалось от силы трем процентам тангрийских кораблей, вторгшихся поразбойничать в нашем пространстве.

— Ах да! — Сандерс кивнул. — Жаль только, что Федерация слишком часто проявляла снисходительность и слишком редко использовала этот аргумент. Впрочем, плутократам, наверное, было интереснее выжимать соки из Дальних Миров. А сейчас у них совсем другие заботы. Высказывались даже совершенно безумные идеи о том, что надо вернуть весь ударный флот во Внутренние Миры, чтобы он «стеной стоял на их защите». Впрочем, разговоры об этом велись, когда еще не понимали целей, преследуемых Дальними Мирами. А ведь мятежники хотят просто отделиться от нас, и для этого им достаточно оборонять уже оказавшееся в их руках пространство. Их совершенно не интересуют другие звездные системы, за исключением, — тут Сандерс пристально посмотрел на Тревейна, — Пограничных Миров, которые им, конечно, очень нужны. А сейчас они как раз чувствуют себя в состоянии их захватить. — Сандерс похлопал ладонью по своему чемоданчику: — Я привез вам прогноз, составленный разведотделом ВКФ. Разведчики утверждают, что на протяжении двух следующих земных месяцев можно ожидать массированного удара по Зефрейну. Возникает вопрос: сможете ли вы его удержать?

Адмиралы пристально взглянули друг другу в глаза, и Сандерс беззвучно задал вопрос, который нельзя было произносить вслух на борту орионского боевого корабля: «Сумели ли ваши люди воплотить в металле какие-нибудь теоретические разработки научно-исследовательского центра на Зефрейне, которые помогут вам справиться с огромным численным превосходством противника?»

Тревейн понял этот вопрос. А еще он знал, что, заподозри Леорнак, о чем они с Сандерсом сейчас беззвучно разговаривают, никакие потенциальные «дипломатические трения» в Галактике не смогли бы гарантировать его, Тревейна, личную безопасность. Леорнак был бы просто обязан узнать, о каких новых вооружениях идет речь. Хотя пытки и не лучший способ выведать правду, всем офицерам ВКФ делали прививки против «сыворотки правды», а гипнозом и теперь умели пользоваться не намного лучше, чем во времена его первооткрывателя Франца Месмера.

Поэтому ответ Тревейна состоял из одного слова «да!».

Оба адмирала, прекрасно понимавшие друг друга без слов, откинулись на подушки, попивая маленькими глоточками бурбон. Потом Сандерс снова улыбнулся озорной улыбкой:

— Ну что ж, адмирал, я лишний раз убедился в том, что правительство поступило правильно, одобрив все ваши действия. В этом-то и заключается одна из положительных черт плутократов: иногда их можно так напугать, что они начнут совершать разумные поступки. — Он поймал на себе неодобрительный взгляд Тревейна и сделал вид, что неправильно понял его причину. — О, разумеется, старый добрый Леорнак нас подслушивает. Впрочем, он делает это исключительно для собственного удовольствия и для того, чтобы проинформировать свое начальство, которое, хотя и предпочитает иметь дело с нами, а не с мятежниками, на самом деле совершенно равнодушно к нашей войне. Не то что некоторые из нас, которые стремятся отомстить за смерть родных и близких… — Он внезапно замолчал, и —на его лице появилось совершенно не типичное для него смущенное выражение. — Прошу прощения, адмирал. У меня это случайно сорвалось с языка. Разумеется, мне известно о вашей семье…

Однако Тревейн уже его не слышал, потому что в коридорах его памяти вновь распахнулась давно закрытая дверь.

Это было шестнадцать лет назад, сразу после рождения младшей дочери Людмилы. Они впервые отправились всей семьей на Землю. Разумеется, они посетили Англию, побывали в Москве. Потом, как и все посещающие Землю туристы, отправились в Африку, где над ущельем Олдувай в бездонное небо взметнулись арки и шпили Храма Человека, a homo erectus, навечно запечатленный в шедевре скульптора двадцать второго века Зентоса, стоит и зачарованно смотрит на звезды.

Но чаще всего Тревейна посещали видения средиземноморского острова Корфу. Горы спускаются там к самому морю, много тысяч лет назад разделив песчаные пляжи на бухты, где, прищурив ослепленные солнцем глаза, можно увидеть огибающий мыс корабль Одиссея. До самой смерти, думая о своей старшей дочери Кертни, Тревейн будет вспоминать четырехлетнюю девочку на пляже и ослепительное солнце Корфу, играющее красноватыми бликами в ее каштановых волосах… Он будет вспоминать и пригоршню развеявшейся по ветру радиоактивной пыли, какое-то время после ракетного удара витавшую в утреннем и вечернем небе над миром Голвей.

Вернувшись с Рефрака, Тревейн позволил себе провести в Прескотт-Сити пять ксанадийских суток (по двадцать девять земных часов в каждых). На шестой день он проснулся и подошел к открытому окну. В северном полушарии Ксанаду в разгаре было лето. На сверкавших утренней росой аккуратно подстриженных лужайках привезенные с Земли вязы переплетали свои ветви с местными перьелистами и квазисоснами, а в лучах недавно появившегося над горизонтом светила, чуть более желтого, чем земное солнце, порхали существа, похожие на мохнатых птичек. Тревейн втянул носом прохладный утренний воздух, предвещавший полуденную жару, и в его сердце воцарился необычный покой.

Он услышал, как у него за спиной кто-то зашевелился. Это Мириам, хотевшая обнять его во сне, обнаружила, что постель пуста, проснулась и улыбнулась заспанными глазами.

— Ради бога, Иан, — пробормотала она, — накинь на себя что-нибудь, если хочешь торчать у окна. Пощади хотя бы остатки моей репутации.

Тревейн улыбнулся. Их любовь была самым широко известным секретом в Зефрейне, если не во всех Пограничных Мирах. На самом деле он с огромным облегчением обнаружил, что в коварно подсунутом ему Сандерсом сериале, записи которого уже куда-то пропали при совершенно загадочных обстоятельствах, Мириам вообще не фигурирует.

Тревейн сел на кровать и легко коснулся губами лба женщины.

— Спи спокойно, — прошептал он. — Тебе еще рано вставать, а вот мне пора идти.

Мириам уже совсем проснулась и перестала улыбаться.

— Полагаю, бесполезно в сотый раз напоминать тебе, что любой из твоих новоиспеченных адмиралов, например Десай, Ремке и другие, смог бы прекрасно справиться и без тебя с командованием кораблями в космосе. Бесполезно напоминать тебе и о том, как ты важен для… Пограничных Миров. — Она хотела сказать «для Пограничной Федерации», но вовремя спохватилась.

Тревейн с грустью вспомнил о своем последнем разговоре с отцом Мириам.

— В тот день, когда мятежники нанесут мне поражение, я сразу перестану быть «важным», — мрачно ответил он. — Жизнь и смерть Пограничных Миров зависят от жизни или смерти Военно-космического флота. Так что и мне придется жить или умереть вместе с ним.

— Хватит врать, Иан! — снова улыбнулась Мириам. — Не забывай, кем был мой отец. Я ведь прекрасно понимаю, почему ты улетаешь.

Разумеется, оба они знали неписаный (и поэтому неукоснительно соблюдаемый) закон, требовавший, чтобы командир эскадры ВКФ принимал участие в битве вместе с остальным личным составом. Говард Андерсон во время сражения при Алькумаре находился на борту одного из кажущихся сейчас такими нелепыми боевых космических монстров двадцать третьего века. Иван Антонов и Реймонд Прескотт отправились на борту своих флагманов в гущу кровавых сражений при Лорелейе и Черной Пасеке-III. А Сергей Ортега погиб в сражении у Врат Пограничных Миров на борту своего флагмана «Крейт».

Мириам тронула рукой его смуглое суровое лицо, коснулась короткой бородки, в которой кое-где уже поблескивала седина. Те, кто хорошо его знал, не спорили с молвой, окрестившей его «непростым человеком с каменным лицом». Некоторые называли его лицо даже «зловещим». Она одна понимала, что за этим лицом скрывается иная сущность, что вся его «сложность» заключается в непроницаемой защите, которой он окружил ноющую рану в душе.

Мириам предавалась любовным утехам так же увлеченно, как и всем остальным занятиям. Она обняла Тревейна, поцеловала и повалила на постель.

— На самом деле тебе еще не пора, — прошептала она. — Кто знает, когда мы теперь увидимся… — И на некоторое время они полностью забыли об окружающем мире.

Потом она сидела на кровати со сбитыми простынями, обняв колени руками, и курила, наблюдая, как Тревейн одевается и тщательно приводит себя в порядок. Мириам подумала, что даже удивительное показное тщеславие, вынуждающее его так следить за своей внешностью, можно понять. Это была еще одна форма защиты от окружающего мира.

Однако ей никогда не суждено было узнать о том, что, не будь ее, Тревейн чувствовал бы себя совершенно одиноким.

Он повернулся к ней, такой знакомый и одновременно чужой. Они обменялись долгим поцелуем, и пришло время прощаться.

— Ты, конечно, понимаешь, — с напускной строгостью сказала Мириам, — что в твое отсутствие меня ждет двойная мука: разлука с тобой и ежедневные встречи с этим вздорным Советом.

Тревейн задержался в дверях и невинно улыбнулся.

— Что ж, — начал он, — как говорил один видный китайский философ, живший еще до эпохи освоения космоса…

Ему с трудом удалось увернуться от запущенной в него со всего размаху подушки.