Глава 18

— Проклятье! Черт бы их всех побрал!

Обычно спокойное лицо Гектора МакМахана на этот раз было перекошено яростью. Он потрясал сжатыми кулаками, и Колин, которому самому было тошно, перевел взгляд с полковника на троих человек, сидящих за столом.

Гор был потрясен и раздавлен, Исис молча сидела, опустив хрупкие плечи. Ее ресницы были мокры, и она слепо уставилась на свои старческие руки, сложенные на коленях.

Лицо Джилтани не выражало никаких эмоций. Девушка сидела, положив расслабленные руки на стол, но взгляд ее был суров. За свою относительно долгую жизнь она никогда не сталкивалась с ситуацией, когда обе враждующие стороны действовали настолько открыто. Конечно, она допускала возможность ответного удара со стороны противника, но когда это произошло в реальности… Колин чувствовал, как в ней клокочет ярость… и какие усилия воли она прилагает, чтобы держать себя под контролем.

— Хорошо, — в конце концов произнес Колин. — Мы знали, что имеем дело с психами, примеров из прошлого достаточно. Нам следовало предвидеть такой вариант.

— Ты хочешь сказать, мне следовало предвидеть, — с горечью перебил его МакМахан.

— Я сказал «нам» и именно это имел в виду. Разработка стратегии операции была твоей, Гектор, но мы все занимались ее планированием, и Совет все одобрил. Предполагалось, что когда они узнают, кто именно их атакует, то в качестве цели для ответного удара выберут нас. Это было логично, и мы все с этим согласились.

— То правда, Гектор, — тихо согласилась Джилтани. — Все вместе мы готовили план, не ты один. — Она горько усмехнулась. — И разве единожды говорили мы Колину, что безумцы могут уничтожить всех нас? Не казни себя больше, чем должно.

— Хорошо. — МакМахан тяжело вздохнул и сел. — Прошу прощения.

— Мы понимаем, — ответил Колин. — А сейчас просто расскажи, насколько плохи наши дела.

— Полагаю, все могло быть гораздо хуже. Они убили около тридцати наших землян: семеро погибли при взрыве «Валькирии» в Кристи-Корпус. Влад Черников мог бы стать восьмым, и он все еще может потерять руку, если мы срочно не вытащим его из госпиталя и не доставим в лазарет «Нергала». В общем, наши потери не так уж велики. Большинство людей, погибших в кровавой бойне, на самом деле были обычными мирными гражданами.

Потери от ракетного удара по базе «Эдем-два» составляют около восемнадцати тысяч. Я думаю, что так они отплатили за Куэрнаваку. Взрыв бомбы в Годдарде унес около двухсот жизней. Ядерный удар, который они нанесли по станции Ключевской, уничтожил все оборудование и постройки, однако потери среди людей минимальные благодаря телефонному звонку, предупредившему о террористическом акте. При атаке на Сандхерст и Вест-Пойнт было использовано имперское оружие — гранаты-деформаторы и энергоавтоматы. Возможно, это месть за Тегеран и Ки-Янг. Британцы потеряли около трехсот человек, в Вест-Пойнте погибли около пяти сотен.

Гектор помолчал и печально пожал плечами.

— Я, то есть мы, должны были предвидеть такой ход. Это классический ход мышления террористов, и идеально подходит для воспаленного сознания Ану.

— Согласен. Вопрос в том, что нам делать сейчас. Гор?

— Я не знаю. — Голос имперца звучал безжизненно. — Мне бы хотелось предложить свернуть операцию. Мы нанесли им такой удар, на который раньше не могли осмелиться. Нам все равно пришлось бы вскоре прекратить боевые действия. Слишком много людей погибает. Думаю, что не смогу пережить еще одну такую бойню. — Он посмотрел на свои руки и с трудом продолжил: — Это капля в море по сравнению с Гитлером или Чингисханом, но все равно это уже слишком. И на этот раз мы открыли счет убийствам, прости нас Создатель. Разве мы не можем остановиться раньше, чем планировали? — Он с отчаянием посмотрел на Гектора и Джилтани. — Я знаю, мы все согласились с необходимостью операции «Троянский конь», но разве мы уже не причинили им ущерба, достаточного для нашего замысла?

— Исис?

— Я вынуждена согласиться с отцом, — тихо ответила Исис. — Возможно, я принимаю все так близко к сердцу из-за Кэла и девочек, но… — Она замолчала, и ее губы задрожали. — Я… просто не хочу нести ответственность за новые жертвы, Колин.

— Я понимаю тебя, — мягко сказал Колин, а затем посмотрел на ее сестру, — Джилтани?

— Во многом верны слова твои, отец, и твои, Исис, — спокойно начала Джилтани, — но ежели мы вдруг прекратим наши действия из-за его контратак, остановит ли это врага? Ану и его приспешники обезумели вконец. И в их безумии заключена главная опасность, ибо они вряд ли судят так, как судит человек в здравом уме. Мы жестоко покарали их людей. И вот сейчас они ответили нам, и думаю я, что теперь они еще пристрастнее вынюхивают наш след. Немного нашей крови пролито, и Ану об этом знает. Прекрати мы сейчас наши удары, нет сомнения, что враг заподозрит неладное и под угрозой окажется «Троянский конь».

Джилтани посмотрела в умоляющие глаза отца.

— Горька правда, — еще тише произнесла она, — но как бы ни страдали наши сердца, жестокая истина в том, что не важно, сколь много жизней заберет Ану. Это кровь невинных. Грех будет мучить души наши всю жизнь. Но ежели поражение потерпим мы, то в живых останутся те, кто мог бы пасть, но лишь пока не нагрянут ачуультани. Полагаю, не должно отступать сейчас. Несколько атак, а затем — «Троянский конь», таков мой совет.

Колин кивнул, понимая ее боль. Глаза Джилтани были прикрыты, скрывая боль, которую причиняли ей ее собственные слова. Он видел, что за бесстрастной маской прячется горе — перед внутренним взором девушки проплывают бесчисленные лица мужчин, женщин и детей, которых она прежде не встречала и уже не встретит. Но она была права. Джилтани хватило твердости и мужества.

— Спасибо. Гектор?

— Танни права. — Гектор тяжело вздохнул. — Мне бы хотелось, чтобы это было не так, но мое желание ничего не меняет. Мы не можем достоверно предсказать, как будет действовать Ану, однако то, что нам о нем известно, заставляет признать, что ему убийства доставляют удовольствие. Он считает всех «дегенератов» товаром одноразового пользования. Его не остановят невинные жертвы. А если остановимся мы, то он может задать себе вопрос «почему?», а мы не можем себе позволить, чтобы он задался им.

Полковник уставился в стол, вдавливая в его поверхность сжатые кулаки.

— Мне невыносима мысль о продолжении кровавой резни, о любой напрасной жертве. Однако если мы остановимся раньше времени, то всех, кто уже погиб, можно считать погибшими напрасно.

— Согласен, — медленно произнес Колин. — Мы обязаны убедить их, причем понятным им языком, что они остановили нас. Продолжай подготовку операции «Троянский конь», Гектор. Если не получится сжать временные сроки, будем действовать по обстоятельствам.

— Есть. — МакМахан встал, и только при помощи имперских имплантантов можно было расслышать, что он сказал выходя из комнаты.

— Господи прости! — прошептал он.

Нинхурзаг сидела на скамейке, прикладывая все усилия, чтобы выглядеть естественно и безобидно. Центральный парк анклава выглядел ужасно некрасиво и незаконченно по сравнению с зонами отдыха на «Дахаке», и это было одно из многих неприятных впечатлений, которые она успела получить с момента своего прибытия в анклав из внешнего мира. Это было почти так же ужасно, как и тот день, когда ее вывели из анабиоза и она узнала, что Ану сделал с ее товарищами.

Нинхурзаг усилием воли подавила дрожь, когда мимо нее прошел высокий стройный человек. «Тану», — подумала она. Когда-то она знала его очень хорошо, но теперь это был не Тану. Она не знала, кто из лейтенантов Ану взял себе его тело, да и не хотела знать. И без того ужасно видеть его прогуливающимся рядом и в то же время знать, что он мертв.

Она посмотрела вдаль, размышляя. Весь анклав производил впечатление какой-то незавершенности, как временный походный лагерь, а не постоянное жилище. Ану и его последователи жили на этой планете вот уже пятьдесят тысяч лет, но до сих пор оставались чужаками. Как будто намеренно пытались сохранить свою чужеродность. Здесь, под вечными льдами, сразу же после высадки были выстроены большие дома с удобными квартирами, однако потом ничего нового не было построено, и ни один из обитателей не пользовался уже существующим жильем. Они вернулись обратно, на свои корабли, цепляясь за свои каюты, несмотря на их крохотные размеры. Про себя Нинхурзаг знала, что в подобной обстановке свихнулась бы очень быстро.

Она наблюдала за струями одного из нескольких фонтанчиков, которые кто-то удосужился здесь построить, и размышляла. Возможно безумием заражен даже здешний воздух. Эти люди прожили гораздо больше положенного срока, запершись в искусственном аквариуме и лишь изредка выбираясь наружу. Их ворованные тела были молодыми и сильными, но личности, заполнявшие собой эти оболочки, были старыми , и весь анклав напоминал огромный паровой котел.

По самой их натуре в большинстве людей Ану был тот или иной изъян, если бы это было не так, они бы не пошли за ним. На протяжении бесконечных лет изгнания, запертые в этом крошечном, тесном мирке они варились в собственном соку. Они оставались наедине со своими ненавистью, честолюбием и обидами гораздо дольше, чем может выдержать человеческий рассудок, и то, что прежде было маленькой трещинкой, превратилось в зияющую дыру. Лучшие из них были жалкими карикатурами на себя прежних, в то время как худшие…

Нинхурзаг вздрогнула и понадеялась на то, что сканирующие устройства системы безопасности не заметили этого.

Это было мертвое общество, гниющее с самой верхушки. Все вокруг свидетельствовало о разложении и упадке. В течение пяти тысяч лет они бодрствовали, но абсолютно ничего не прибавили к своей технической базе, кроме некоторых усовершенствованных способов слежки друг за другом и убийства друг друга. Их было немного, но ведь для любого общества характерны постоянное изменение, развитие, стремление к новому. Культура, которая отрицает эти законы, обречена. Если ее не разрушает внешняя сила, то начинаются распри внутри, разрастаясь во мраке невежества. И абсолютно не важно, смогут ли эти люди признать или осознать состояние своей стагнации, ибо глубоко внутри, там, где берут начало жизненный импульс и жизненные силы человека, возникая из неосознанных эмоций и верований, эти люди знают , что колесо бытия крутится для них в обратную сторону… навстречу смерти.

Сейчас глазам Нинхурзаг открылись многие вещи. Подозрительность, честолюбие, извращенность дегенератов, которым было известно , что они — дегенераты. И, возможно, красноречивее всего об этом свидетельствовал тот факт, что у них не было детей. Никто из них не давал обета безбрачия, здесь не было холостяков или старых дев, однако обитатели анклава намеренно вычеркнули из своей жизни единственное условие, которое заставило бы их изменяться и развиваться. Отказавшись от детей, они отрезали себя от своих человеческих корней. Их биологические часы остановились, как они останавливаются для женщины, которая с возрастом становится бесплодной, и вместе с этим умерло их ощущение самих себя как живого, воспроизводящегося вида.

Почему они так поступили с собой? Они ведь были имперцами, а в Империуме знали, что даже один двадцатипятилетний рейс на борту корабля, подобного «Дахаку», требует наличия в экипаже этой энергии жизни и обновления. Даже те, у кого не было своих детей, могли видеть чужих и таким образом разделять судьбу своего вида. Но люди Ану предпочли забыть об этом, и Нинхурзаг не могла их понять.

Может быть их ворованное бессмертие отняло у них возможность иметь детей? Или они боялись вырастить поколение, которому окажутся чужды их извращенные идеалы? Поколение, которое сможет восстать против них? Она не знала. Не могла этого знать, ибо ее соплеменники превратились в чуждый ей вид — темный и озлобленный.

Нинхурзаг поднялась и, медленно прогуливаясь по парку, направилась к зданию, в одной из квартир которого временно устроилась. Она осознавала, что за ней по пятам призрачной тенью следует шпион. Он не особенно пытался скрыть свое присутствие, и Нинхурзаг могла легко определить, где находится приставленный к ней агент службы безопасности.

Она безмятежно посмотрела на землян, также гуляющих по парку и таращивших глаза на великолепие, казавшееся ей жалким убожеством. Ее интересовало, кто же из них подберет чип с кодом, который она спрятала в скамейке.

Абу аль-Назир проследил, как удаляется Нинхурзаг, а затем легким шагом подошел к скамейке, на которой она только что сидела. Возвышающийся над парком свод, скрытый проекцией нежно-голубого летнего неба и светлых кучерявых облаков, производил неизгладимое впечатление. Было трудно поверить, что находишься на стометровой глубине под толщей льда и камня. Иллюзия открытого пространства была почти совершенной, чему способствовали виднеющиеся вдали за постройками стремительные очертания космических кораблей.

Аль-Назир сел и откинулся на спинку, с беззаботным видом глядя по сторонам и высматривая сканеры системы безопасности, о которых его предупреждал полковник МакМахан. А вот и они, очень удачно расположенные для наблюдения за скамейкой, но только спереди, что было очень кстати.

Аль-Назир опустил одну руку туда, где обычно висела его кобура. Сержант Азнани никогда не испытывал особой необходимости постоянно носить с собой оружие, но Абу аль-Назир ощущал себя просто раздетым без личного арсенала. В то же время его не удивило то, что мятежники запретили своим сторонникам вносить оружие в анклав.

Не удивило, хоть и подчеркнуло разницу между тем, как относились к своим союзникам они и экипаж «Нергала». Азнани никогда не ступал на борт «Нергала», однако тренировался вместе с «его» землянами и лично знал полковника МакМахана. Полковник не был безобидным человеком, даже сама мысль об этом казалась нелепой, однако любой из имперцев «Нергала», не задумываясь, повернулся бы к нему спиной, несмотря на наличие при нем оружия.

Но аль-Назир уже понял: все, что полковник сообщил ему об этих имперцах, — правда. С самых первых мгновений в «Черной Мекке» Эндрю Азнани пришлось привыкать к абсурду. Экстремизм, ненависть, жадность, садизм, фанатизм, мания величия, пренебрежение к человеческой жизни… все это было ему знакомо, и здесь он увидел что-то очень похожее. Не настолько звериный оскал и громкий рык, но от этого было еще страшнее. Эти люди на самом деле почитали себя богами только потому, что у них были искусственно усовершенствованные тела… а также возможность безнаказанно мучить и убивать земных людей.

Ощущение древности и ветхости, которое оставляли эти миловидные молодые лица, ужасало, и аль-Назир был рад, что здесь не было детей. При одной мысли о том, что может вырасти из ребенка, вдыхающего этот отравленный воздух, желудок выворачивало наизнанку.

Аль-Назир ненароком сгибал и разгибал расслабленную руку, рассеянно барабаня по деревянной скамейке, и, закрыв глаза, слушал плеск фонтанов. Вся его поза говорила о полном покое, а пальцы барабанили по деревянной поверхности все медленнее, как будто праздные мысли замедляли их темп.

Он прикоснулся к крошечному, едва различимому пятнышку чипа и пошевелил указательным пальцем. Чип скользнул под ноготь. Ни один мускул не дрогнул на лице аль-Назира. Если полковник ошибается насчет Нинхурзаг, то аль-Назир только что подписал себе смертный приговор, однако эта мысль никак не нарушила внешнего безмятежного спокойствия.