4

— Господи, Бетт, можно подумать, ты кому-то навредила. Бросила работу? Поздравляю! Добро пожаловать в чудесный мир взрослой безответственности. Жизнь не всегда идет по плану. — Мы ждали Уилла, и Саймон всячески старался меня утешить, не догадываясь, что вообще-то я совершенно спокойна.

В прошлый раз, ощутив прилив подобного буддистского спокойствия, я решила, что это аукнулась жизнь в коммуне хиппи.

— С моей стороны это была глупая выходка при полном отсутствии идей, чем заниматься дальше.

Хотя я знала, что должна переживать, последняя неделя прошла просто замечательно. Я собиралась всем рассказать об увольнении, но у телефона меня охватили усталость, лень и инерция одновременно. Не то чтобы я боялась признаться, что ушла с работы, — всего-то набрать номер и объявить, — но усилие для объяснения причин (никаких) и обсуждение плана моей хитроумной игры (несуществующего) оказывалось непомерным всякий раз, стоило взяться за трубку. Поэтому вместо объяснений, находясь, по моему глубокому убеждению, в состоянии психологического стресса/отказа воспринимать реальность/отрицания своей вины, я спала до часу дня, проводила оставшиеся дневные часы, пялясь в телевизор или гуляя с Миллингтон, покупала ненужную дребедень и сознательно приняла решение снова начать курить, чтобы было, чем заняться после окончания очередной серии «Конана». Возможно, звучит угнетающе, но это был лучший месяц за несколько лет. Я могла так жить неопределенно долгое время, не позвони Уилл мне на работу и не нарвись на заменившую меня девицу.

Интересно, что я похудела на десять фунтов без всяких усилий. Не занималась гимнастикой, передвигаясь лишь для сбора пропитания, но чувствовала себя отлично, во всяком случае, лучше, чем, работая двадцать четыре часа в сутки. В университете я была тощей, но успешно обросла жирком, едва начав трудиться, не имея времени на гимнастику и отчаянно толстея вследствие отвратительного ежедневного рациона: кебабы, пончики, сладкие батончики из автоматов и кофе с неимоверным количеством сахара. Родители и друзья дипломатично не замечали моей полноты, но я знала, что выгляжу ужасно.

Ежегодно с первого января я начинала новую жизнь, включавшую обязательное посещение спортзала. Это обычно длилось дня четыре, затем я переставала слышать будильник и спала утром лишний час. Только Уилл неизменно напоминал мне, что я скверно выгляжу. «Дорогая, разве ты не помнишь, как скауты останавливали тебя на улице, предлагая пойти в модели? Этого уже не происходит, не так ли?»

Или: «Бетт, малышка, твой образ естественной девушки со свежим лицом без макияжа казался удачным несколько лет назад. Почему бы тебе не потратить немного времени на возвращение к нему?» Слушая Уилла, я понимала, что дядя прав: когда пуговица на единственных в моем гардеробе «севенс» глубоко врезается в жировые складки на животе (ее даже приходится отыскивать), трудно отрицать, что набрала лишние кило.

То, что безработица сделала меня стройнее, говорило само за себя. Кожа стала чище, глаза блестели ярче, и впервые за пять лет жирок с ягодиц и бедер пропал, как прошлогодний снег, задержавшись, однако, на груди, — несомненно, знак свыше, означавший, что я рождена не для рутинной работы. Однако наслаждаться ленью и расслабленностью стыдно, и я старательно демонстрировала окружающим пристойную комбинацию печали, сожаления и подавленности. Саймон на это купился.

— Думаю, коктейль — то, что тебе сейчас нужно. Чем тебя угостить, Бетт?

Да, не знал Саймон, что я привыкла выпивать в одиночестве. Не в той отчаянной, безнадежной манере типа «я должна пить, чтобы пережить происходящее, и если мне не с кем выпить, значит, так тому и быть», но под свободолюбивым лозунгом типа «я уже взрослая, и если мне хочется выпить бокал вина, глоток шампанского или четыре порции водки, кто, черт побери, мне запретит?». Я притворилась, что обдумываю предложение Саймона, и выдала:

— Может, мартини?

В эту минуту влетел дядя Уилл и, как всегда, зарядил энергией атмосферу в комнате — это происходило внезапно и сразу.

— Апофигей! — объявил он, украв словечко у репортеров Би-би-си, хотя просмотр их репортажей горячо отрицал. — Саймон, сделай нашей больше-не-банкирше экстра сухой мартини с водкой и тремя оливками. Дорогая! Я горжусь тобой!

— Правда? — Оставленное мне ранее в тот день сообщение, где Уилл велел явиться к нему в гости на маленькую попойку, не особенно воодушевляло.

«Бетт, дорогая, твоя маленькая игра закончена. Я невольно призадумался, а что ты делаешь теперь. Надеюсь, расцветаешь. Возможно, нашла любовника. Жду тебя сегодня ровно в шесть без опоздания. Нам не терпится услышать пикантные подробности. Вечером ты идешь с нами на маленький праздничный ужин.

— Ну конечно! Наконец-то ты оставила свой ужасный банк. Ты обаятельное, занимательное, чудесное создание, совершенно подмятое прессом кошмарной — бывшей! — работы. — Дядя приобнял меня огромной ручищей (отличный маникюр) и воскликнул: — Что я вижу? Талия? Боже мой, Саймон, к девочке возвращается ее фигура. Господи, за последние недели ты словно откачала жир в нужных местах. С возвращением, деточка! — Дядя поднял бокал мартини (Саймон наполнил три бокала, так как известному неточной рукой Уиллу запрещалось смешивать коктейли), одновременно сняв черную шерстяную шляпу, которую носил еще до моего рождения.

Саймон улыбнулся и, приподняв бокал, легонько прикоснулся к нашим, чтобы не пролить ни капли драгоценной жидкости. Я была не столь аккуратна и слегка закапала джинсы крепчайшим коктейлем. Будь я одна, слизала бы с денима все до капли. Кхе-кхе.

— Так, это была официальная часть, — не унимался Уилл. — Что же дальше? Начнешь кропать статьи для журналов? В рубрику о моде, может быть? Я слышал, «Вог» набирает сотрудников.

— Продолжай, — вздохнула я, обижаясь на попытку заставить меня думать о работе. — «Вог»? Ты решил, что я с моими знаниями или опытом гожусь для работы на тамошнего главного редактора, как бишь ее?

— Анна Уинтур, — вмешался Саймон. — Ответ на твой вопрос — двойное «нет».

— Нет? Тогда, может, «Базар»? — спросил Уилл.

— Уилл… — Я посмотрела на свои стоптанные безобразные туфли без каблука и снова на дядю.

Я рассталась с сандалиями «Биркенстокс»41 и дредами, но после университета не заглядывала за горизонт мира «Энн Тейлор»42, по крайней мере, в том, что касается гардероба.

— Не унывай, дорогая, найдется что-нибудь. Помни, ты всегда сможешь работать на меня. Если действительно отчаешься, конечно.

Еще когда я училась в школе, Уилл деликатно заговаривал о таком варианте, как бы невзначай подбрасывая идею работать вместе или намекая, что у меня врожденный талант референта и писателя. Родители бережно хранили мои сочинения и посылали копии Уиллу. Когда на втором курсе я выбрала английский язык как специальность, дядя прислал мне огромную цветочную композицию с надписью на вложенной карточке: «Будущему автору колонки». Уилл часто повторял, что очень хочет ввести меня в курс дела, мол, на этом поприще из меня что-то получится.

Я не сомневалась. Дядина колонка лишь в последнее время стала напоминать консервативную демагогию и меньше походить на комментарии жизни общества и индустрии развлечений, к которым читатели привыкли за много лет. Дядя был мастером этого очень специфического жанра, не опускаясь до откровенных сплетен, но, также, никогда не принимая себя чересчур всерьез, по крайней мере, до недавнего времени, когда изложил гипотезу в тысячу слов, почему ООН является воплощением сатаны.

Вот ее краткое содержание.

«Почему в век супертехнологий дипломаты, наводнившие Нью-Йорк, должны непременно присутствовать в столице США, занимая лучшие парковочные места и столики в ресторанах, увеличивая и без того немалое неанглоговорящее население? Почему они не могут присылать свои голоса по электронной почте, проживая в своих странах? Почему мы вынуждены мириться с дорожными пробками и драконовскими мерами безопасности, хотя этих господ все равно никто не слушает? А если дипломаты наотрез откажутся работать через электронную сеть из своих государств, почему бы не переместить все предприятие в Скрэнтон, штат Пенсильвания, и понаблюдать, насколько охотно они потянутся туда с целью улучшить мир?»

Отчасти мне хотелось научиться дядиной работе, но это казалось слишком легким. Вот удача, родной дядя — чуть ли не самый знаменитый автор публицистической колонки в стране, печатается сразу в нескольких крупных изданиях, а ты совершенно случайно на него работаешь. Уилл держал маленький штат референтов и секретарей, которые обиделись бы на меня как черти, попытайся я прийти на готовенькое. Мне не хотелось разрушать уютный сложившийся мирок. К тому же Уилл — единственный родственник в пределах досягаемости, лучший друг и олицетворение практически всей моей светской жизни, и работать бок о бок с ним целыми днями казалось мне перебором.

— Если верить бывшему боссу, я еще не овладела искусством достижения идеалов, заданных общим девизом дня. Вряд ли я тот человек, которого тебе имеет смысл нанимать.

— Ты намного лучше щенков в моем офисе: те притворяются занятыми проверкой фактов, а на самом деле обновляют параметры своих nerve. com успокоительными картинками и гротескно неоригинальными зазывными цыпочками, — фыркнул Уилл. — Пжалста! Ты знаешь, я всячески приветствую абсолютное отсутствие рабочей этики, иначе как еще мне удавалось бы каждый день писать такую фигню? — Прикончив мартини одним большим глотком, дядя плюхнулся на кожаный диван. — Просто подумай, и все. А сейчас пора отправляться смотреть торжественный ужин.

— Ладно, но я не смогу остаться до конца, — вздохнула я. — У меня сегодня заседание книжного клуба.

— Вот как, дорогая? Это уже почти тусовка. Что вы читаете?

Я быстро подумала и ляпнула первое название, пришедшее на ум и приемлемое для слуха светских львов:

— «Моби Дик».

Обернувшись, Саймон уставился на меня:

— Ты читаешь «Моби Дика»? Что, серьезно?

— Конечно, нет, — засмеялся Уилл. — Она читает «Страсть и боль в Пенсильвании» или что-нибудь в этом роде. Не может бросить вредную привычку, правда, девочка?

— Ничего ты не понимаешь, Уилл. Сколько раз объясняла, но он отказывается понимать, — пожаловалась я Саймону.

— Понимать что? Что моя прелестная и в высшей степени умная племянница, выбравшая в университете английский язык профилирующим предметом, не только читает, но и сходит с ума по любовным романам? Ты права, дорогая, это непостижимо.

Саймон снисходительно улыбнулся.

— Что ты имеешь в виду, говоря «любовные романы»? — спросил он, стараясь меня защитить. — Всякий грешен в чтении одной-двух книжек Даниэлы Стил. Здесь нет ничего постыдного.

Уилл медленно произнес:

— Даниэла Стил — литературный гений по сравнению с авторами, которых обожает Бетт. Речь идет о корсетораздирательных, грудеволнующих трехдолларовых любовных романах. Деточка, как настоящее название произведения, которое вы собираетесь препарировать на заседании книжного клуба?

Я уставилась на носки туфель, изображая жгучий стыд:

— «Гадкий мальчишка». Новый роман, пользуется большим спросом. Не я одна его читаю: после публикации книга побила все рекорды заказов на «Амазоне», ее отправляли покупателям с трехнедельной задержкой.

Уилл торжествующе посмотрел на Саймона:

— Я говорил! Что теперь скажешь?

Саймон недоверчиво покачал головой. Очевидно, у него на языке вертелись тысячи вопросов, но вырвалось лишь одно слово:

— Почему?

Почему? Почему? Я спрашивала себя миллион раз. Все начиналось вполне безобидно: во время перелета из Покипси43 в Вашингтон, округ Колумбия, я нашла забытый экземпляр «Страстной любовницы» в сетке на спинке кресла в самолете. В тринадцать лет у меня уже хватило ума утаить находку от родителей. Проклятая книжонка оказалась настолько увлекательной, что, приехав в отель, я пожаловалась на боль в горле и выпросила разрешение не пойти с родителями на демонстрацию Национальной лиги борьбы за право на аборт, чтобы без помех дочитать роман. Вскоре я научилась сразу узнавать любовные романы в магазинах, за считанные секунды отыскивать в библиотеках нужные полки, сдергивать книжки с проволочных вертящихся стендов в аптеке, поспешно протягивать скудные карманные деньги в кассу отдела лекарств, пока мать оплачивала свои покупки в отделе трав. Я прочитывала два-три романа в неделю, смутно сознавая, что за это меня по головке не погладят, и потому прятала их в маленьком отделении внизу шкафа. Я открывала роман, когда свет в доме выключался, и не забывала спрятать книгу, прежде чем заснуть.

Поначалу меня смущали явные намеки на секс на обложке и описание процесса в тексте. Как любой тинейджер, я не хотела, чтобы родители поняли, что я знаю про это, и читала романы, лишь, когда папа с мамой не могли меня застукать. Однако годам к семнадцати я решила рассекретиться. Придя с отцом в местный книжный магазинчик забирать специальный заказ, я выложила вожделенный роман на прилавок, когда папа подошел к кассе, и небрежно бросила:

— Ой, забыла кошелек. Купи мне это, дома отдам тебе деньги.

Отец брезгливо поднял книгу, словно мусор с асфальта. Выражение папиного лица свидетельствовало, что он находит роман таким же мерзким, как упомянутый мусор. Через несколько секунд он рассмеялся:

— Брось, Беттина. Положи эту жалкую дешевку обратно и выбери что-нибудь стоящее. Я обещал твоей матери вернуться через двадцать минут, у нас нет времени на игры.

Я уперлась, и отец купил книгу, только, чтобы побыстрее уйти из магазина. Вечером за ужином он смущенно заговорил о произошедшем.

— Ты ведь не читаешь такие вещи, дочка? — Отец напряженно поморщился.

— Читаю, — ответила я, не выдав охватившего меня стыда.

Мать уронила вилку, которая звякнула по тарелке.

— Нет, не читаешь. — Это прозвучало так, словно мама надеялась сделать слово правдой, если произнесет его достаточно твердо. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

— А вот и читаю. Я и еще двадцать пять миллионов жителей США. Одна пятая американского населения покупает такие книжки каждый год, мама. Романы позволяют отдохнуть и воодушевляют, в них есть взрывы чувств, страсть, экстаз, хеппи-энд чем вы недовольны?

Я не стала тогда говорить родителям и объяснять сейчас Саймону с Уиллом, как сильно люблю романы. Отчасти это было бегством от реальности, но не потому, что жизнь — сплошное прозябание, заставляющее искать спасение в вымышленном мире. Больше всего мне нравилось читать о двух красивых людях, преодолевающих любые препятствия, чтобы быть вместе, любящих друг друга и всегда отыскивающих способ жить счастливо. Постельные сцены были неплохим бонусом, но главным образом меня привлекал хеппи-энд, внушавший такой оптимизм, что я не могла удержаться и немедленно принималась за новый роман.

Сюжеты были предсказуемыми, не обманывающими ожиданий, расслабляющими, занимательными и, главное, рассказывающими о любви, которой — не могу отрицать, и не важно, что скажут поборники феминизма, политкорректности и раскрепощения женщин, — я отчаянно желала больше всего на свете.

Каждого знакомого, приятеля или любовника я сравнивала с Идеалом, не в силах ничего с собой поделать. У меня рефлексом стала мечта о волшебной сказке, которая, как вы понимаете, сильно отличается от большинства романов между мужчинами и женщинами в Нью-Йорке. Но я не теряла надежды. По крайней мере, пока.

Хотелось ли мне объяснять это Саймону? Разумеется, нет. Всякий раз, когда меня спрашивали, почему я читаю романы, я со смехом отпускала самоуничижительную шпильку вроде «Ума не хватает читать серьезные книги».

— Да так, — весело засмеялась я, избегая встречаться взглядом с Уиллом и Саймоном. — Маленькая слабость, детское увлечение, все никак не брошу.

Уилл нашел мое сдержанное заявление смешным до колик.

— Что? — захохотал он, согнувшись пополам. — Маленькая слабость? Бетт, дорогая, ты же член книжного клуба, чья единственная цель — тщательно изучать и по достоинству ценить твой излюбленный жанр!

В этом было немало правды — ни один человек моего увлечения не понимал. Ни родители, ни дядя, ни подруги в школе или университете. Пенелопа лишь качала головой, замечая у меня новую книжку (это не так уж сложно, учитывая, что у меня больше четырех сотен романов, набитых в коробки, шкафы, корзины под кроватью, а с мало-мальски пристойной обложкой — расставленных на полках). Факты свидетельствовали, что целая армия женщин читает подобные романы, но с Кортни я познакомилась всего два года назад.

Зайдя в центральный магазин «Барнс энд Ноубл» после работы, я выбирала роман на вертящемся проволочном стенде, и тут за спиной послышался девичий голос:

— Вы не одиноки.

Обернувшись, я оказалась лицом к лицу с миловидной девушкой примерно моего возраста, с личиком в форме сердечка и розовыми от природы губами. Белокурые кудряшки придавали ей сходство с Нелли из «Маленького домика в прерии»44, а хрупкая фигурка, кроме нежности, вызывала опасение, что может переломиться в любой момент.

— Простите, вы ко мне обращаетесь? — Я прикрыла экземпляр «Мечта каждой женщины» огромным греко-английским словарем, лежавшим рядом.

Девушка кивнула и, придвинувшись ближе, прошептала: