– Ох да, конечно. Здрасте.

Идиотка! Заткнись! Ей вовсе не нужно, чтобы ты отвечала, просто делай, что она говорит! Но я ничего не могла с собой поделать. Мне было дико, что они не поздоровались, не поинтересовались, кто я такая, – вообще никак не отреагировали на мое вторжение в их квартиру. И что значит «Эмили»? Она что, издевается? Ослепла? Не видит, что я не та девушка, которая проработала у нее уже почти два года?

– Я Андреа, Миранда, ваша новая секретарша.

Тишина. Все покрывающая, нестерпимая, оглушающая, отупляющая, нескончаемая тишина.

Я знала, что должна замолчать, знала, что сама рою себе могилу, но я действительно ничего не могла с собой поделать.

– Простите, что я перепутала. Я сейчас перевешу все на крючки, как вы сказали, и тут же уйду.

Да перестань же распинаться! Она плевать на тебя хотела. Просто сделай все как надо и выметайся.

– Ну вот, всем приятного аппетита. Приятно было познакомиться.

Я повернулась, чтобы уйти, и поняла, что не только поставила себя в глупейшее положение, просто заговорив с ними, но и на самом деле несу ужасную чушь. Приятно познакомиться?! Да ведь никто меня ни с кем не знакомил!

– Эмили! – услышала я ее голос, едва коснувшись дверной ручки. – Эмили, постарайтесь, чтобы этого больше не повторилось. Мы не терпим вмешательства в нашу личную жизнь.

Ручка повернулась, и я оказалась в холле. Прошло всего около минуты, но мне казалось, будто я на едином вдохе проплыла дорожку олимпийского бассейна.

Я тяжело опустилась на скамеечку и перевела дух. Ну что за стерва! В первый раз она могла назвать меня Эмили просто по ошибке, но во второй она, конечно же, сделала это нарочно. Лучший способ унизить и обезличить человека, коль скоро вы открыто игнорируете сам факт его присутствия в вашем доме. Не хотела ли она таким образом указать мне на мое место – место на низшей ступени развития и в самом низу журнальной иерархии?

Я вполне могла просидеть всю ночь, сверля взглядом двери пентхауса А, но тут возле меня кто-то кашлянул. Я подняла глаза и увидела маленького лифтера: он смотрел в пол и терпеливо ждал, когда я присоединюсь к нему.

– Простите, – сказала я, входя в лифт.

– Ничего, – проговорил он чуть слышно, настойчиво изучая пол, – потом будет легче.

– Что? Простите, я не расслышала, что вы…

– Ничего, ничего. Ну вот, мисс. Приятно вам провести вечер.

Двери открылись, и я очутилась в вестибюле, где Эмили громко болтала по телефону. Увидев меня, она прервала разговор.

– Ну, как все прошло? Все нормально?

Я хотела все ей рассказать и всей душой желала, чтоб она посочувствовала мне. Мне хотелось, чтобы мы могли доверять друг другу, но я знала, что получу только новую словесную оплеуху. А это мне сейчас совсем ни к чему.

– Все прекрасно. Никаких проблем. Они ужинали, и я просто оставила все, где ты сказала.

– Вот и хорошо. Теперь будешь делать это каждый вечер. Потом просто езжай домой, и все. В общем, повеселись сегодня у Маршалла. Я бы тоже пошла, но мне нужно сделать эпиляцию зоны бикини, я не могу это отменить. Представляешь, у них все расписано на два месяца вперед. И это в середине зимы! Похоже, все забили те, кто собирается в зимние отпуска. Я просто понять не могу, с чего это вдруг всем женщинам в Нью-Йорке вдруг понадобилось делать эпиляцию области бикини. Просто удивительно, но тут уж ничего не поделаешь.

Я покачивала головой в такт ее словам, и не имело абсолютно никакого значения, что я делаю или что думаю по этому поводу, я была обречена постоянно выслушивать ее излияния по поводу восковой эпиляции. Может, было бы лучше, если б она наорала на меня за то, что я помешала Миранде спокойно поужинать?

– Да, что уж тут поделаешь. Ладно, я поеду, я сказала Джеймсу, что мы встретимся в девять, а сейчас уже больше десяти. До завтра.

– До завтра. Да, я еще хотела сказать, что ты теперь уже достаточно подготовлена и будешь продолжать приходить в семь, но я буду приходить не раньше восьми. Миранда в курсе. Оно и понятно: старший секретарь приходит позже, потому что ему приходится работать намного больше. – Я чуть не вцепилась ей в глотку. – Короче, утром делай все, как я тебя учила. Если понадоблюсь, звони, но вообще-то пора справляться и самой. Пока!

Она впорхнула на заднее сиденье второй машины.

– Пока, – откликнулась я и расплылась в фальшивой улыбке.

Водитель хотел выйти из машины и открыть мне дверь, но я сказала, что справлюсь сама.

– «Плаза», пожалуйста.

Джеймс ждал меня на ступеньках у входа, хотя было семь градусов мороза, не меньше. Он заехал домой переодеться и сейчас выглядел очень изящно – в черных замшевых брючках и белой рубчатой майке с вырезом, выгодно оттеняющей искусно созданный в солярии загар.

– Эй, Энди, ну что, отвезла Книгу? Мы тут стояли в очереди в гардеробную, и я увидел Брэда Питта.

– Господи, ты шутишь. Да неужели Брэд Питт здесь?

– Ну да, Маршалл ведь работал и с Дженнифер. Наверняка и она где-то здесь. Так что, Энди, в следующий раз ты будешь более серьезно относиться к моим приглашениям. Пойдем-ка пропустим по стаканчику.

Знаменитости мелькали там и сям, и к часу ночи я пропустила уже четыре стаканчика и весело болтала с каким-то сотрудником «Вога». Мы обсуждали восковую эпиляцию зоны бикини. Очень увлеченно. И это ничуть меня не смущало. Бог мой, думала я, пробираясь сквозь толпу в поисках Джеймса и попутно посылая воздушные поцелуи в том направлении, где появилась приветствуемая всеми Дженнифер Энистон, – тут очень даже неплохо. Но я изрядно выпила, а меньше чем через шесть часов мне нужно быть на работе, при этом дома я не была уже почти сутки. Поэтому, как только заметила Джеймса – он обнимался с кем-то из салона Маршалла, – я сразу же устремилась к нему. И тут я почувствовала, что кто-то обнял меня за талию.

– Эй, – сказал один из самых шикарных мужчин, каких я только видела в жизни. Я дала ему время осознать, что он, должно быть, ошибся, потому что со спины я, возможно, похожа на его девушку, но он продолжал улыбаться. – Вы не слишком разговорчивы, верно?

– А вы, как я посмотрю, говорите «эй» и считаете, что этого достаточно?

«Энди, закрой рот! – мысленно приказала я себе. – На вечеринке, где полно знаменитостей, с тобой вдруг заговаривает потрясающе красивый мужик, а ты тут же отшиваешь его?!» Но он, похоже, и не думал обижаться, и улыбка его растянулась прямо-таки до ушей.

– Простите, – пробормотала я, разглядывая свой почти пустой стакан, – меня зовут Андреа. Ну вот. Это, пожалуй, более подходящее начало для знакомства. – Я протянула ему руку, мне было интересно, чего он от меня хочет.

– Да нет, мне нравится ваша манера общаться, правда. Меня зовут Кристиан. Очень приятно с вами познакомиться, Энди. – Он отвел русую прядь, спадающую ему на левый глаз, и отхлебнул пива из бутылки, которую держал в руке. Его лицо казалось смутно знакомым, но я никак не могла припомнить, кто это.

– Пиво? – спросила я, указывая на бутылку. – Вот уж не думала, что здесь есть такие непритязательные напитки.

Я ждала, что он захихикает, но он засмеялся громко и искренне.

– Вы всегда говорите то, что думаете?

Я, похоже, выглядела смущенной, потому что он снова улыбнулся и сказал:

– Нет-нет, это очень хорошо. И большая редкость, особенно если вы работаете в индустрии моды. Просто я не смог заставить себя пить шампанское через соломинку, как здесь подают. Это, на мой взгляд, немного неестественно. Бармен откуда-то принес мне эту бутылку, вроде бы с кухни для обслуживающего персонала.

Он снова поправил прядь, но завиток упал ему на глаза, как только он отвел руку. Из кармана черного пиджака спортивного покроя он достал пачку сигарет и предложил мне закурить. Я взяла сигарету и тут же ее уронила, чтобы иметь возможность, нагнувшись, как следует его разглядеть.

Сигарета приземлилась в десяти сантиметрах от квадратных носов его пижонских мокасин с кисточками – непременная фишка Гуччи. Распрямляясь, я отметила, что на нем джинсы «Дизель», живописно вытертые, длинные, немного расклешенные. Они закрывали задники мокасин и от постоянного соприкосновения с землей порядком поистрепались. Черный ремень, видимо, тоже от Гуччи, но благородно оставлявший возможность сомневаться, эффектно обхватывал талию. В джинсы была заправлена белая футболка – такая футболка вполне могла быть из «Хейнс», но скорее всего была от Хьюго Босса или от Армани; носят их только для того, чтобы выгодно оттенить красивую, загорелую кожу. Его черный дорогой пиджак отлично на нем сидел и, возможно, даже был сшит на заказ, чтобы подчеркнуть выигрышные особенности его в общем-то самой обычной, но вместе с тем удивительно сексуальной фигуры. Его зеленые глаза так и притягивали к себе. Цвет морской волны, подумала я, припоминая названия любимых мной в школе акварельных красок, а может, цвет крыла селезня. Рост, телосложение, весь его облик смутно напоминали Алекса, только в нем было гораздо больше от европейца и намного меньше от американца – приверженца «Аберкромби» [8]. Чуточку самоувереннее, капельку привлекательнее. Явно старше: что-то около тридцати. И, пожалуй, слишком уж эффектный.

Он тут же щелкнул зажигалкой и наклонился ко мне, поднеся пламя к моей сигарете.

– Так что вас привело на подобную вечеринку, Андреа? Вы, случайно, не одна из тех немногих счастливиц, которые могут назвать Маршалла Мэддена своим личным стилистом?

– Боюсь, что нет. По крайней мере пока, хотя он довольно ясно намекнул, что я могу попасть в их число, – засмеялась я, ловя себя на том, что мне ужасно хочется произвести впечатление на этого мужчину. – Я работаю в «Подиуме» и вот пришла сюда с одним из своих коллег.

– А, журнал «Подиум»! Классное место для тех, кто увлекается садомазохизмом. Ну и как, вам нравится?

Я не была уверена, имеет ли он в виду садомазохизм или мою работу, но допускала возможность, что передо мной человек достаточно осведомленный – настолько, чтобы понимать, что скрывается за внешним лоском модной индустрии. Может, я произведу впечатление, если расскажу, как сегодня отвозила Книгу? Нет, понятия не имею, кто этот парень… Может, он тоже работает в «Подиуме» – я еще не всех знаю, а может, в каком-то другом журнале «Элиас-Кларк»? А может – и это тоже нельзя исключать, – он один из тех пронырливых репортеров, что пишут для «Шестой страницы»? Эмили была очень убедительна, предостерегая меня против них. «Они появляются черт знает откуда, – зловещим тоном говорила она, – появляются и стараются запудрить тебе мозги, чтоб ты сболтнула что-нибудь о Миранде и о „Подиуме“. Просто имей это в виду». Подобные обработки и не дающие расслабиться электронные карточки заставляли журнальную мелкую сошку держать рот на замке. Столь характерное для работников «Подиума» параноидальное стремление всегда все делать с оглядкой брало верх.

– Да, – я постаралась, чтобы мой смех звучал естественно и непринужденно, – это довольно необычное место. Я не так уж интересуюсь модой – я бы скорее предпочла писать, но, думаю, это неплохое начало. А вы чем занимаетесь?

– Я писатель.

– Неужели? Вот здорово.

Я надеялась, что в моем голосе не прозвучало легкое разочарование, которое я сразу же почувствовала. Ну почему все, абсолютно все в Нью-Йорке представляются либо писателями, либо актерами, либо поэтами, либо художниками? Я, было дело, тоже писала для школьной газеты, а когда училась в универе, у меня – черт побери! – даже взяли статью в «Хадасса нэшнл мэгэзин». Означало ли это, что я автоматически стала писательницей?

– И что вы пишете?

– В основном беллетристику, но как раз сейчас я работаю над своим первым историческим романом. – Он снова глотнул из бутылки и нетерпеливо поправил надоедливую, но совершенно потрясающую прядь.

«Первый» исторический роман явно подразумевал, что до него уже были другие, неисторические. Это становилось интересным.

– И о чем роман?

Он немного подумал и ответил:

– Это рассказ от имени вымышленной героини, молодой женщины, о жизни в нашей стране в годы Второй мировой войны. Я еще не совсем закончил подготовительную работу, беседую с очевидцами и все такое, но то, что уже написано, вроде ничего. Думаю…

Он продолжал говорить, но я уже поняла, кто передо мной. Вот повезло так свезло. Описание книги было знакомо мне по статье в «Нью-Йоркере», которую я только что прочла. Казалось, весь читающий мир сходит с ума в предвкушении его нового романа и не устает восхищаться его реалистической манерой и глубиной проникновения во внутренний мир героини. Выходит, я стою и непринужденно болтаю с Кристианом Коллинсвортом, литературным гением, опубликовавшим свое первое произведение в двадцать лет (молодой, да ранний!), еще даже не выйдя из стен Йельского университета. Критики просто на стену лезли, кричали, что эта книга – одно из самых значительных событий в литературе двадцатого века. И он не остановился на достигнутом, издав еще два романа, каждый из которых продержался в списке бестселлеров дольше, чем предыдущие. Статья в «Нью-Йоркере» включала интервью, где Кристиана не только называли «гарантом грядущих успехов книжной индустрии», но и отмечали его «удивительную привлекательность, стильность и врожденное обаяние», которые, несомненно, обеспечивали ему (как будто для этого не хватало одной только популярности) «колоссальный успех у женщин».

– Ух ты, это и вправду здорово, – сказала я и вдруг поняла, что слишком устала для того, чтобы изображать остроумие, проницательность или веселость. Этот парень – преуспевающий писатель, так какого черта ему нужно от меня? Может, он просто хочет убить время, пока его подружка завершит дефиле, за которое ей платят по десять тысяч долларов в день, и соберется уходить? «Да и в любом случае, Андреа, какое это имеет значение? – резко осадила я себя. – Пора бы вспомнить, что тебе уже повезло, у тебя есть невероятно добрый, чуткий и сексапильный парень. Ну и хватит с тебя!» Я наспех состряпала историю о том, как мне срочно нужно домой. Кристиан выглядел удивленным.

– Вы боитесь меня? – улыбнулся он, словно поддразнивая.

– Боюсь вас? С какой стати мне бояться вас? Если бы для этого был какой-то повод… – Сама того не желая, я кокетничала с ним, и это было чрезвычайно приятно.

Он взял меня за локоть и повернул к себе:

– Пойдемте, я посажу вас в такси.

И прежде чем я успела сказать, что прекрасно найду дорогу сама, что мне приятно было с ним познакомиться, но не собирается же он напрашиваться ко мне в гости, – как мы уже стояли на красной ковровой дорожке на ступеньках «Плазы».

– Ну что, нужно такси? – спросил швейцар. 

– Да, одно, для леди, – ответил Кристиан.

– Нет, у меня есть машина. Вон там, – сказала я, указывая на лимузины, припаркованные вдоль Пятьдесят восьмой улицы напротив кинотеатра «Париж».

Я не смотрела на него, но почувствовала, что он снова улыбнулся – одной из этих своих особенных улыбок. Он подвел меня к машине, открыл дверь и галантным жестом указал на заднее сиденье.

– Спасибо, – сказала я чрезвычайно вежливо и безо всякого замешательства, протягивая ему руку, – было очень приятно с вами познакомиться, Кристиан.

– И мне тоже, Андреа.

Он взял руку, которую я протянула ему для рукопожатия, прижал к губам и задержал на долю секунды дольше, чем это было необходимо.

– Надеюсь, мы с вами скоро увидимся.

Я благополучно забралась на заднее сиденье и теперь изо всех сил старалась не покраснеть, чувствуя, что у меня это плохо получается. Кристиан захлопнул заднюю дверь и смотрел вслед отъезжающей машине.

В этот момент мне уже не казалось странным, что я, всего несколько недель назад не видевшая изнутри ни одного лимузина, запросто разъезжаю на нем последние шесть часов; что меня, никогда не встречавшую знаменитостей даже местного масштаба, только что касались локтями голливудские звезды, а в мою руку тыкался носом – да, именно так! – самый желанный холостяк литературного Нью-Йорка. Нет, все это чушь и мишура, снова и снова напоминала я себе. Все это годится лишь для этого мира, к которому ты вовсе не хочешь принадлежать. Над этим можно посмеяться, думала я, но особых иллюзий питать не следует. И в то же самое время я смотрела на свою руку, не в силах отвести от нее глаз, и пыталась припомнить до мелочей, как он целовал ее, – а потом резко сунула смущающую меня руку в сумочку и достала телефон. Набирая номер Алекса, я отчаянно старалась придумать, что же я все-таки ему скажу.

Мне хватило двенадцати недель, чтобы пресытиться безграничными, по-видимому, запасами шикарной одежды, которой «Подиум» только-только начал меня снабжать. Двенадцать нескончаемо долгих недель, когда рабочий день длился по четырнадцать часов, а для сна оставалось не более пяти. Двенадцать мучительных недель ежедневного придирчивого осмотра с головы до ног – без тени одобрения, даже без единого намека на признание самого факта моего существования. Двенадцать невыносимых недель постоянного ощущения собственной глупости, некомпетентности, недоразвитости. И вот, когда пошел третий месяц моего пребывания в «Подиуме» (осталось всего только девять!), я решила стать новым человеком и начать одеваться подобающим образом. Крещение состоялось.

Предшествующие ему двенадцать недель вставания, одевания и выхода из дома ни свет ни заря полностью вымотали меня – мне даже пришлось скрепя сердце согласиться с тем, что иметь у себя дома собственный шкаф, полный «подобающей» одежды, очень удобно. До этого момента одевание было самой мучительной частью моего и без того ужасного утра. Звонок будильника раздавался так рано, что я даже никому не могла рассказать, во сколько именно я встаю: одно лишь упоминание об этом причиняло мне физическую боль. Приезжать на работу к семи часам утра, по моему убеждению, граничило с идиотизмом. Конечно, в моей жизни бывали случаи, когда я оказывалась на ногах до семи – например, в аэропорту, ожидая раннего рейса, или если в тот день мне предстояло сдавать экзамены. Но чаще всего этот рассветный час заставал меня бодрствующей, потому что я еще не успела добраться до постели после проведенной вне дома ночи, и жизнь тогда не казалась такой ужасной – ведь я могла отсыпаться целый день. Теперь же было совсем другое. Это было постоянное, безжалостное, противное человеческой природе недосыпание. И не важно, сколько раз я пыталась лечь спать до полуночи, – мне никогда это не удавалось. Последние две недели были особенно тяжкими, потому что мы готовили первый весенний номер и мне порой приходилось просиживать на работе, ожидая Книгу, до одиннадцати часов. Я отвозила ее и возвращалась домой за полночь, а ведь мне еще надо было что-то поесть и стащить с себя одежду, прежде чем окончательно отключиться.

Будильник – единственная вещь, на которую я реагировала, – начинал трезвонить в 5.30 утра. Я высовывала босую ступню из-под одеяла и тянула ее к будильнику (он предусмотрительно помещался на другом конце комнаты, чтобы мне пришлось сделать хоть какое-то усилие); некоторое время я беспорядочно лягала воздух, потом наконец попадала по будильнику, и отвратительный звон на некоторое время стихал. Он возобновлялся, упорно и последовательно, через каждые семь минут, пока в 6.04 я не начинала паниковать и не бежала в душ.

Возня с одеванием начиналась между 6.31 и 6.37. Лили, сама не больно-то разбиравшаяся в моде, постоянно таскавшая джинсы, дешевые свитера и пеньковые фенечки, каждый раз, как мы с ней виделись, говорила мне: «Не понимаю, в чем ты ходишь на работу. Это же журнал „Подиум“, детка. Ты смотришься неплохо, как любая девушка, но для „Подиума“, Энди, все это не годится».

Я не говорила ей, что несколько месяцев вставала до безобразия рано, чтобы состряпать из своего гардероба жителя «банановой республики» нечто достойное «Подиума». По получасу простаивала я с кружкой кофе в руках над туфлями и ремнями, шерстью и микрофиброй. Я каждый день приходила на работу в чулках нового цвета – и все для того, чтобы услышать, что все это «не то, не то, не то». Каблуки моих туфель всегда были слишком низкими, слишком неизящными. Я не могла позволить себе вещи из кашемира. Я никогда прежде не слышала о стрингах (!) и мучилась, не зная, как сделать так, чтобы на брюках или юбке не выступали рубцы от нижнего белья, бывшие предметом постоянного обсуждения и осуждения во время обедов и перекуров. И сколько я ни пыталась, я не могла заставить себя носить на работу короткие топы и завязывающиеся на животе рубашки.

И вот через три месяца я сдалась. Я просто слишком устала – эмоционально, физически, умственно; ежеутреннее самоистязание высосало все мои соки. Но это произошло лишь через три месяца после моего первого выхода на работу. Это был день как день, я стояла со своей желтой университетской кружкой в одной руке, а другой перебирала свои любимые вещицы из «Аберкромби». Зачем бороться, спрашивала я себя. Если я стану носить их одежду, это еще не будет значить, что я продалась им с потрохами, не так ли? Кроме того, замечания по поводу моих нарядов становились все более частыми и ядовитыми, и я начинала думать, что надо мной нависла угроза увольнения. Я увидела себя во весь рост в зеркале и не могла удержаться от смеха: девушка в дешевом бюстгальтере и трикотажных трусиках пытается соответствовать духу «Подиума»? Ха. Ха-ха. Только не в этих тряпках. Да ведь я работаю в журнале «Подиум», черт побери, и сегодня не стану надевать обтрепанные, поношенные вещи. Хватит. Я отбросила в сторону свои безликие блузки и извлекла на свет твидовую юбку от Прады, черный свитер-водолазку от Прады и полусапожки от Прады же. Все это однажды вечером, когда я ждала Книгу, принес мне Джеффи.

– Что это? – спросила я, расстегнув молнию на сумке.

– Это, Энди, то, что тебе надо носить, если ты не хочешь, чтобы тебя уволили. – Он улыбнулся, но в глаза мне не смотрел.

– То есть?

– Послушай, ты должна понять, что ты… твой внешний вид не очень хорошо гармонирует с этим местом. Я знаю, что такие вещи дороги, но эту проблему не так уж трудно решить. У меня в кладовой этого добра навалом, никто и не заметит, если ты время от времени что-нибудь… позаимствуешь. – Он сделал многозначительную паузу. – И уж, конечно, тебе стоит созвониться с людьми из отдела рекламы и взять у них дисконтную карту на покупку работающих с ними дизайнеров. Лично у меня скидка всего тридцать процентов, но ты – секретарь Миранды, и я не удивлюсь, если они вообще не будут брать с тебя денег. Тебе нет никакой необходимости носить эти штучки из «Гэп».

Я не стала объяснять ему, что, когда я надеваю «Наин уэст» вместо «Маноло» и джинсы, купленные в молодежном отделе универмага «Мейси», а не в «Джинсовом рае» – на восьмом этаже шикарного универмага «Барни», я тем самым пытаюсь показать, что меня не соблазняет блестящий антураж «Подиума». Вместо этого я просто кивнула, заметив, что Джеффи явно нервничает, ему неудобно, что приходится говорить мне такие вещи. Интересно, кто его подучил? Эмили? А может, сама Миранда? Ладно, в конце концов, это не важно. Черт побери, я продержалась здесь уже три месяца, и если водолазка от Прады поможет мне продержаться еще девять, значит, придется надеть водолазку от Прады. Я решила, что больше не буду противиться улучшениям в своем гардеробе.

В 6.50 я наконец вышла на улицу и действительно была чертовски довольна тем, как выгляжу. Парень из ближайшего ларька даже присвистнул, и не успела я пройти и десяти шагов, как меня остановила какая-то женщина и сказала, что она уже три месяца ищет такие сапоги. Я привычно вышла на угол Третьей авеню, сразу поймала такси и без сил упала на заднее сиденье, не чувствуя даже радости от того, что мне не придется толкаться в метро.

– Мэдисон-авеню, шестьсот сорок. Побыстрее, пожалуйста, – прохрипела я.

Таксист сочувственно (клянусь!) посмотрел на меня в зеркало заднего вида и сказал:

– А-а, «Элиас-Кларк-билдинг».

И мы моментально свернули налево, на Девяносто пятую улицу, а потом еще раз налево, на Лексингтон-авеню, промчались до Пятьдесят девятой улицы и направились на запад, к Мэдисон-авеню. Машин было мало, и ровно через шесть минут мы затормозили перед высоким, стройным, сверкающим монолитом, великолепно гармонирующим с внешним обликом своих многочисленных обитателей. Счет, как всегда, составил бы доллар сорок центов, и я, опять-таки как всегда, расплатилась десятидолларовой банкнотой.

– Сдачу оставьте себе, – пропела я, чувствуя ежеутренний прилив радости от того, что лицо водителя расплывается в растерянной счастливой улыбке, – «Подиум» угощает.

С этим как раз не было никаких проблем. Уже в первую неделю своей работы я поняла, что бухгалтерия не была сильной стороной «Элиас-Кларк», как не была и приоритетной. Мне не составляло никакого труда каждый день списывать по десять долларов на дорожные расходы. Другая компания заинтересовалась бы, кто дал вам право ездить на работу на такси; «Элиас-Кларк» могло заинтересовать лишь почему вы снисходите до такси, когда есть служебные машины. Почему-то мысль о том, что я ежедневно надуваю компанию на десять баксов – хотя мне прекрасно было известно, что никто в ней не страдал от моей расточительности, – здорово поднимала мне настроение. Кто-то назовет это ребячеством. Я называла это сведением счетов.

Я выскочила из такси, все еще довольная тем, что благодаря мне чей-то день начался удачно, и пошла ко входу в «Элиас-Кларк-билдинг». Здание было воплощением лоска и шика, как и все его обитатели. Хоть оно и называлось «Элиас-Кларк-билдинг», половину его арендовал «Дж.С. Бергман» – один из самых престижных банков города. У нас с ними даже лифты были разные, но их богатенькие банкиры и наши стильные красотки не упускали случая как следует рассмотреть друг друга в вестибюле.

– Эй, Энди, как дела? Давненько не виделись. – Голос сзади прозвучал робко и словно нехотя, и я подумала, зачем бы этому человеку, кто бы он ни был, вообще со мной заговаривать.

В этот момент я как раз внутренне подготавливала себя к обычной утренней разминке с Эдуардо. Услышав свое имя, я повернулась и увидела Бенджамина, одного из многочисленных университетских экс-парней Лили. Он сидел прямо на тротуаре и, казалось, не видел в этом ничего необычного. Он был лишь одним из многих, но при этом единственным, кого она по-настоящему любила. Я не разговаривала со стариной Бенджи (он ненавидел, когда его так называли) с тех пор, как Лили застала его занимающимся сексом с двумя девушками из кружка пения, который она посещала. Она вошла в его квартиру в тот самый момент, когда он, распластавшись на полу в гостиной, изображал из себя секс-гиганта, в чем ему помогали сопрано и контральто – две тихони, так никогда больше и не осмелившиеся взглянуть Лили в глаза. Я пыталась убедить Лили, что это была всего лишь мальчишеская выходка, но это не помогло. Она проплакала несколько дней и взяла с меня обещание, что я никогда никому не расскажу о том, что она видела. Я и не рассказывала никому, рассказывал он – каждому, кто соглашался его слушать, – как «трахал двух певичек», а в это время «третья смотрела». Он представил все так, будто Лили была в комнате с самого начала, забралась на диван и с приятным изумлением наблюдала оттуда, как ее большой плохой мальчик доказывает свою мужественность. Лили поклялась, что никогда больше не даст себе влюбиться, и до сих пор, похоже, держала слово. Она спала со многими, но рвала с ними прежде, чем могла обнаружить в них что-то достойное более пристального внимания.

Я снова посмотрела на окликнувшего меня человека и постаралась найти в нем хоть что-то от прежнего Бенджи. Тогда у него были приятное лицо и хорошая фигура, он был обычным, нормальным парнем. Банк Бергмана превратил его в тень. На нем был мятый костюм, слишком большой для него, и выглядел он так, словно сейчас ему необходим не никотин (в руках он держал сигарету), а кокаин. По его виду можно было подумать, что его вымотал тяжелый рабочий день – а ведь было всего семь утра, – и я почувствовала себя лучше. Я злорадствовала и потому, что он так по-свински вел себя с Лили, и потому, что не одной мне приходится за уши тащить себя на работу в такой безбожно ранний час. Ему-то, вероятно, за все эти неудобства платили по сто пятьдесят тысяч долларов в год, но по крайней мере он уставал не меньше меня.

Бенджамин отсалютовал мне зажженной сигаретой, жутковато светящейся в полумраке зимнего утра, и жестом попросил подойти поближе. Я боялась опоздать, но Эдуардо взглядом просигналил «не волнуйся, ее еще нет, все в порядке», и я направилась к Бенджамину. Весь его вид выражал безразличие и безнадежность. Он небось еще думает, что его босс – настоящий тиран. Ха! Знал бы он! Мне хотелось смеяться во весь голос.

– Ты, похоже, одна приходишь так рано, – промямлил он, пока я искала в сумочке губную помаду, чтобы накрасить губы перед штурмом лифта. – Ну и как у тебя дела?

Он был высоким светловолосым детиной, но сейчас казался таким усталым, таким раздавленным, что в душе у меня мелькнуло сочувствие. Но я и сама чуть не валилась с ног от недосыпания и помнила, какие глаза были у Лили, когда один из его тупых дружков спросил ее, достаточно ли ей было просто смотреть или хотелось присоединиться, – и мое сочувствие как рукой сняло.

– Дела мои таковы, что я работаю на весьма требовательную начальницу и должна быть на работе за два с половиной часа до всех остальных сотрудников этого чертова журнала, чтобы успеть все приготовить к ее приходу. – Я не смогла удержаться от раздражения и сарказма.

– Ого. Да я просто спросил. Извини, если что. И на кого ты работаешь?

– Я работаю на Миранду Пристли, – ответила я и мысленно взмолилась, чтобы это имя не произвело на него никакого впечатления. Почему-то мне доставляло несказанное удовольствие, когда выяснялось, что образованный и успешный человек не имеет ни малейшего представления о том, кто такая Миранда. Это наполняло меня восторгом. И сейчас мои надежды оправдались. Бенджи пожал плечами, затянулся и выжидательно глянул на меня.

– Она главный редактор «Подиума», – понизив голос, ликующе начала я, – и самая большая стерва, какую я когда-либо встречала. Серьезно, честно тебе говорю, я никогда не встречала таких, как она. Она, я думаю, даже не человек…