К счастью для всех, Элен не замедлила появиться. Она толкала перед собой прогибающуюся под тяжестью одежды металлическую раму-вешалку на колесиках и точно такую же тянула сзади. Перед раздвижными дверями кабинета она на мгновение помедлила, но Миранда слегка кивнула, и Элен поволокла свои вешалки по толстому ковровому покрытию.

– Это что, все? Всего две вешалки? – вопросила Миранда, едва взглянув на них поверх документа, который читала.

Элен очень удивилась тому, что к ней обратились: Миранда не имела привычки заговаривать с ассистентами. Но Люсия все еще не показывалась, и выбора у Элен не было.

– Э… нет. Сейчас придет Люсия, у нее две другие. Может быть, вы хотите, чтобы я пока начала? – спросила Элен, нервно оттягивая книзу свою рубчатую маечку.

– Нет.

И сразу же:

– Ан-дре-а! Найдите Люсию. На моих часах уже три. Если она до сих пор не готова, я найду себе занятие получше, чем сидеть здесь и ждать ее.

Это не совсем соответствовало действительности, поскольку она все равно читала какой-то документ, да и со времени моего призывного звонка прошло не больше сорока секунд. Но я была как-то не в настроении говорить ей об этом.

– Не надо, Миранда, я уже здесь, – сказала задыхающаяся Люсия, которая также толкала и тянула за собой нагруженные вешалки. – Простите, что я опоздала. Мы ждали одно последнее пальто от Сен-Лорана.

Люсия выстроила вешалки, подобранные по предметам гардероба (рубашки, верхняя одежда, брюки/юбки, платья), полукругом перед столом Миранды и дала знак Элен, что она может идти. И вот они с Мирандой пустились перебирать вещи и обсуждать, какую роль им отвести (если вообще утверждать их на роль) на предстоящих съемках в Седоне, штат Аризона. Люсия пробивала идею «шикарного городского ковбоя»: предполагалось, что это будет эффектно смотреться на фоне красноватых горных вершин; но Миранда заявила, что она предпочитает «ковбойскому шику» просто шик, поскольку первое – это явный оксюморон [18]. Возможно, ее натолкнула на эту мысль вечеринка в честь братца Глухонемого Папочки. Мне удавалось не слушать их до тех пор, пока Миранда не позвала меня – на этот раз для того, чтобы я пригласила на отбор сотрудников отдела аксессуаров.

Я снова заглянула в еженедельник Эмили, но все оказалось так, как я и ожидала: отделу аксессуаров назначено не было. Надеясь, что Эмили просто забыла, я позвонила Стеф и сказала ей, что Миранда готова к отбору для съемок в Аризоне.

Ну естественно. Им было назначено только на вечер следующего дня, и они недополучили по крайней мере половину всех заказанных вещей.

– Это невозможно, – объявила Стеф, но в голосе ее было намного меньше уверенности, чем в словах.

– И чего же ты хочешь от меня? – прошептала я в ответ.

– Скажи ей правду, что мы договаривались только на завтра и нам не подвезли еще целую кучу вещей. Нет, в самом деле! Мы как раз сейчас ждем одну сумочку, одну косметичку, три отделанных бахромой кошелька, четыре пары туфель, два ожерелья, три…

– Ладно, ладно, я ей скажу. Но никуда не уходи, вдруг я перезвоню. И на твоем месте я бы приготовилась. Могу поспорить, что ей плевать, на какой день вам было назначено.

Стеф, не говоря ни слова, повесила трубку, а я приблизилась к дверям Миранды и терпеливо подождала, пока мое присутствие дойдет до ее сознания. Наконец она посмотрела куда-то в направлении меня, и я сказала:

– Миранда, я только что говорила со Стеф, и она сказала, что им было назначено лишь на завтра и поэтому многих вещей они еще не получили. Но все будет в порядке к…

– Ан-дре-а, не могу же я представить, как будут смотреться манекенщицы без туфель, сумок и украшений. Передайте Стеф, чтобы она пришла на отбор с тем, что есть; а если чего-то не хватает, пусть принесет фотографии. – Она повернулась к Люсии, и они занялись вешалками.

Я сообщила все вышеуказанное Стеф, и это подтвердило актуальность старого выражения: «Не стреляйте в того, кто принес вам дурные вести». Она просто взбеленилась.

– Я не могу стащить в одну кучу все чертовы вещи за тридцать секунд, ты это понимаешь? Такую чертову уйму! У меня не хватает пяти ассистентов, а одна, которая есть, настоящая идиотка! Андреа, какого черта мне делать? – Она была в истерике, но времени на разговоры уже не оставалось.

– Ладно, хорошо, – пропела я, глядя на Миранду, которая была известна своей способностью всегда все слышать, – так я скажу Миранде, что ты уже идешь. – И я повесила трубку прежде, чем Стеф разразилась слезами.

Я не удивилась, когда через две с половиной минуты в дверях появились Стеф, ее единственная идиотка-ассистентка, ассистент отдела моды, которого она позаимствовала, а также позаимствованный из отдела красоты Джеймс. На их лицах застыл ужас, в руках у всех были переполненные проволочные корзины. Съежившись, они стояли возле моего стола, но вот Миранда снова кивнула, и они потащились на коленопреклонение. Поскольку Миранда категорически отказывалась покидать стены своего кабинета, все прогибающиеся под тяжестью вещей вешалки, тележки с обувью и переполненные корзины с аксессуарами доставлялись прямо к ней.

Когда на ковре перед Мирандой аккуратными рядами разложили принесенные аксессуары, ее кабинет стал сильно напоминать турецкий базар, ассортимент которого скорее пробуждал в памяти бутики Мэдисон-авеню, чем рыночную площадь Шарм-эль-Шейха. Один торговец соблазнял ее ремнями из змеиной кожи за две тысячи долларов, другой пытался продать большую сумку от «Келли», третий расточал похвалы платью для коктейлей, четвертый воспевал достоинства шифона. Стеф удалось собрать почти безукоризненную выставку всего за полминуты, хотя довольно много вещей отсутствовало, и она восполнила недостающее аксессуарами с прошлых съемок, объясняя Миранде, что то, что они ждут сейчас, очень похоже на это, но еще лучше. Все они были мастерами своего дела, но Миранда оставалась непревзойденной. Ее не трогало это великолепие, она хладнокровно переходила от одного роскошного прилавка к другому, не выказывая никакого интереса. Когда она наконец – наконец-то! – принимала решение, она указывала перстом и командовала (совсем как ведущий дог-шоу: «Боб, наша гостья выбрала колли»), и все согласно кивали: «Да, отличный выбор» или «О, ну конечно, конечно же», а потом собирали свои корзины и вешалки и уматывали восвояси, пока она, чего доброго, не передумала.

Эти адовы муки обычно занимали не больше нескольких минут, но к тому времени, как все заканчивалось, мы валились с ног от усталости. Еще раньше она объявила, что сегодня уйдет около четырех, чтобы перед поездкой побыть с дочками, и я отменила отбор, назначенный отделу текстов, ко всеобщему их облегчению. В 15.58 она принялась собирать сумку – занятие не столь обременительное, если учесть, что все хоть сколько-нибудь тяжелое или значительное я все равно повезу ей вечером сама, вместе с Книгой. Как правило, дело ограничивалось тем, что она заталкивала бумажник от Гуччи и «мотороллу» в и без того уже подвергшуюся надругательству сумку от Фенди. Последние несколько недель эта красавица стоимостью десять тысяч долларов служила Кэссиди портфелем, и множество бисеринок осыпалось (не говоря уже о порванной ручке). И вот в один прекрасный день Миранда бросила сумку на мой стол и велела мне привести ее в порядок – или, если это будет невозможно, просто выбросить. К великой моей гордости, я устояла перед искушением сказать, что сумка не подлежит восстановлению, и присвоить ее себе, и она была отремонтирована всего за 25 долларов.

Когда Миранда наконец ушла, я инстинктивно потянулась к телефону, чтобы позвонить Алексу и поплакаться о том, какой у меня был ужасный день. Я уже почти набрала его номер и тут только вспомнила, что мы решили сделать перерыв. До меня вдруг дошло, что это будет первый день за целых три года, когда мы с ним не поговорим. Я сидела с мобильником в руке, тупо уставившись на сообщение, которое он прислал только вчера и в котором написал «люблю», и думала, не совершила ли я ужасную ошибку, согласившись на этот «перерыв». Я снова набрала номер, на этот раз твердо намереваясь сказать ему, что нам надо поговорить, выяснить, что с нами происходит, и решив признать свою долю ответственности за то, что наши отношения зашли в тупик. Но прежде чем в трубке раздался гудок, возле меня уже стояла Стеф, вооруженная до зубов всеми необходимыми для поездки в Париж аксессуарами и донельзя взвинченная только что состоявшимся отбором. У нее были сумки и туфли, ремни и драгоценности, чулки и солнечные очки, и я оставила в покое телефон и постаралась сосредоточиться на ее инструкциях.

Казалось бы, семичасовой перелет туристическим классом, когда тело заковано в узкие кожаные брюки, плетеные босоножки и приталенный пиджак, не может доставить большого удовольствия. Как бы не так. Для меня это были семь самых блаженных часов. Поскольку мы с Мирандой одновременно находились в воздухе – только она летела из Милана, а я из Нью-Йорка, – получалось, что я попала в ту единственную ситуацию, когда она не могла до меня дозвониться. Единственный благословенный день, когда моя недосягаемость не была моей виной.

По причинам, мне не ясным, родители не выказали ожидаемого восторга, когда я позвонила им и рассказала о предстоящей поездке.

– Вот как? – спросила мама тем своим особенным тоном, который подразумевал намного больше, чем эти два коротеньких слова. – Так ты едешь в Париж? Сейчас?

– Что значит «сейчас»?

– Ну, просто теперь не самое подходящее время, чтобы лететь в Европу, – неопределенно ответила она, хотя я чувствовала, что комплекс вины еврейской матери уже готов лавиной обрушиться на мою бедную голову.

– Почему это? А когда будет подходящее?

– Не расстраивайся так, Энди, просто мы давно тебя не видели. Мы не жалуемся, ведь мы с папой понимаем, как много времени у тебя отнимает работа, – но разве ты не хочешь хотя бы взглянуть на своего племянника? Ему уже почти месяц, а ты его еще ни разу не видела!

– Не заставляй меня чувствовать себя виноватой. Мне страшно хочется посмотреть на Айзека, но у меня просто…

– Ты же знаешь, мы с папой можем сами купить тебе билет до Хьюстона.

– Да ты мне это уже сто раз говорила! Я знаю это и очень вам благодарна, но дело не в деньгах. Я никак не могу оставить работу, не могу просто сорваться и приехать, даже на выходные. А ты думаешь, стоит лететь через всю страну только для того, чтобы в субботу утром Миранда позвонила и велела привезти из химчистки свои вещи? Ты этого хочешь?

– Конечно, нет, Энди, просто я думала – мы думали, – что ты сможешь поехать в следующие несколько недель, раз уж Миранда собирается во Францию и все такое… И если бы ты поехала, тогда бы и мы с папой поехали. А теперь ты летишь в Париж.

По ее голосу я поняла, что она на самом деле хочет сказать: «Ты летишь в Париж и пренебрегаешь своими семейными обязанностями».

– Мамочка, дай-ка я тебе все как следует объясню. Я еду не в отпуск. Не я предпочла лететь в Париж, вместо того чтобы посмотреть на своего новорожденного племянника. Это вовсе не мое решение, и ты знаешь это, только почему-то не хочешь понять. Дело обстоит так: либо через три дня я еду с Мирандой в Париж, либо меня уволят. Можешь ты предложить что-то третье? Если да, то мне было бы очень интересно послушать что.

Она помедлила, а потом сказала:

– Нет, солнышко, конечно, нет. Мы все понимаем. Я только надеюсь – надеюсь, что ты довольна тем, как все складывается.

– Что ты этим хочешь сказать? – процедила я.

– Да ничего, ничего, – заторопилась мама, – ничего, кроме того, что мы с папой надеемся, что ты счастлива. И ведь похоже, что ты, хм… делаешь успехи. У тебя все в порядке?

Я немного смягчилась, потому что она, несомненно, старалась изо всех сил.

– Да, мамочка, все замечательно. Мне вовсе не хочется ехать в Париж, это будет сущий ад, работать придется двадцать четыре часа в сутки. Но год подходит к концу, скоро весь этот кошмар будет позади.

– Я знаю, милочка, я знаю, что это был трудный год. Я только надеюсь, что все для тебя закончится удачно. Вот и все.

– Я тоже на это рассчитываю.

Мы простились очень тепло, но у меня осталось отчетливое ощущение, что родители во мне разочарованы.

Таможенный досмотр в парижском аэропорту стал настоящим кошмаром, зато сразу по выходе я увидела элегантного водителя, размахивающего табличкой с моим именем; одной рукой открыв передо мной дверь автомобиля, другой он протянул мне сотовый телефон.

– Мисс Пристли просила, чтобы вы позвонили ей по прибытии. Я взял на себя смелость ввести в память телефона номер ее отеля. Она в апартаментах Коко Шанель.

– Гм… ладно. Спасибо. Пожалуй, я позвоню прямо сейчас. – Я вполне могла бы этого и не говорить.

Но не успела я нажать хотя бы одну кнопку, как телефон заверещал и экранчик озарился тревожным красным светом. Если бы только водитель не смотрел на меня так выжидательно, я отключила бы звонок и притворилась, что ничего не замечаю, но у меня было отчетливое ощущение: он приставлен специально, чтобы следить за мной. Что-то в его взгляде говорило мне, что не в моих интересах не услышать этот звонок.

– Алло? Это Андреа Сакс, – проговорила я сугубо профессиональным тоном, в душе ни на йоту не сомневаясь, что звонит не кто иной, как Миранда.

– Ан-дре-а! Сколько времени показывают ваши часы?

Что это, какой-то подвох? Прелюдия к тому, чтобы отругать меня за опоздание?

– Сейчас посмотрю. Вообще-то на них пять пятнадцать, но я еще не перевела на парижское время. Значит, сейчас должно быть одиннадцать пятнадцать утра, – бодро объявила я, надеясь начать наше великое путешествие на мажорной ноте.

– Благодарю вас за все эти ненужные подробности, Ан-дре-а. А могу я узнать, чем конкретно вы занимались последние тридцать пять минут?

– Дело в том, что посадку несколько задержали, а потом мне еще надо было…

– Потому что, согласно тому расписанию, которое вы сами составили, ваш рейс прибыл в десять тридцать пять утра.

– Да, в это время самолет должен был приземлиться, но, видите ли…

– Мне неинтересно выслушивать, что, с вашей, точки зрения, я должна видеть, Ан-дре-а. Это совершенно непростительное опоздание, и, надеюсь, вы понимаете, что в ближайшие две недели такое поведение больше не должно иметь места.

– Да, конечно. Мне очень жаль.

Сердце у меня колотилось как бешеное, и я чувствовала, как щеки начинают пылать от унижения. Унизительным было само обращение, но еще более тошно было сознавать, что я потворствую ей. Я только что извинилась – и вполне искренне – за то, что не смогла заставить самолет приземлиться точно в указанное в расписании время, а потом еще и за то, что недостаточно сообразительна, чтобы суметь никем не замеченной пробраться через французскую таможню.

Я неуклюже прижалась лицом к стеклу и смотрела на уличную суету, которую осторожно преодолевал мой лимузин. Женщины здесь казались намного выше, мужчины – галантнее, и почти каждый, кого я видела, был одет со вкусом, хорошо сложен и обладал изысканными манерами. Я уже однажды была в Париже, но выходить на прогулку из скромного пансиона в бедном парижском пригороде – совсем не то, что смотреть с заднего сиденья лимузина, как мелькают в окне шикарные бутики и очаровательные летние ресторанчики. Я думала о том, что все это может стать для меня привычной картиной, но тут встревоженный моим видом водитель повернулся и показал мне «на всякий случай», где у него хранятся несколько бутылочек с водой.

Автомобиль затормозил перед входом, и импозантный джентльмен, одетый в безукоризненно и явно сшитый на заказ костюм, открыл мне дверь.

– Мадемуазель Сакс, какое удовольствие наконец встретить вас. Я Жерар Рено.

У него был спокойный, сдержанный голос, а по его серебристой шевелюре и сухому, с резкими чертами лицу я поняла, что он намного старше, чем мне казалось, когда я говорила с ним по телефону.

– Мсье Рено, я так рада с вами познакомиться!

Все, чего мне в тот момент хотелось, – это заползти в уютную мягкую постель и отоспаться как следует, отдохнуть от тягостного перелета. Но мсье Рено не оставил от моих надежд камня на камне.

– Мадемуазель Андреа, мадам Пристли желает, чтобы вы немедленно явились в ее апартаменты. Боюсь, прежде чем вы сможете зайти в ваш номер, – добавил он, и на лице у него было написано такое смущение, что на мгновение я пожалела его больше, чем себя. Он явно не был рад встретить меня таким известием.

– Охренеть можно, – пробормотала я, не сразу заметив, как это шокировало мсье Рено. Что ж, я тут же подарила ему обаятельнейшую из своих улыбок и попробовала загладить свой промах. – Пожалуйста, простите, у меня был такой утомительный перелет. Не подскажете ли, где я могу найти Миранду?

– Ну конечно, мадемуазель. Она в своих апартаментах и, насколько я могу судить, очень жаждет вас видеть.

Я внимательно наблюдала за лицом мсье Рено и, как мне показалось, заметила на нем легкую тень недовольства; и хотя по телефону он всегда казался мне невыносимо корректным, я была рада пересмотреть свою точку зрения. Он был слишком хорошим профессионалом, чтобы проявлять свои чувства, не говоря уж о том, чтобы облечь их в слова, но я решила, что он наверняка так же ненавидит Миранду, как и я. Не то чтобы я могла чем-то подкрепить это ощущение – просто я и мысли не допускала, что кто-то может относиться к ней без ненависти.

Двери лифта раскрылись, и мсье Рено, улыбнувшись, жестом пригласил меня войти. Затем он сказал несколько слов по-французски сопровождавшему нас портье и махнул мне рукой, а портье подвел меня к дверям в апартаменты Миранды. Он постучал, а потом испарился, оставив нас с Мирандой один на один.

Я на мгновение подумала, что Миранда сама откроет дверь, но это было совершенно нереально. За те одиннадцать месяцев, что я провела с ней бок о бок, я ни разу не видела, чтобы она делала хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее физический труд, – даже такие элементарные вещи, как ответить на телефонный звонок, повесить в шкаф собственное пальто или налить себе стакан воды. Создавалось впечатление, что у нее каждый день – суббота, день отдохновения, и сама она придерживается всех установлений, обязательных для правоверной еврейки, ну а я, конечно, была ее «субботним гоем» [19].

Хорошенькая горничная открыла мне дверь и пригласила войти; глаза у нее были влажными, и она не отрываясь смотрела в пол.

– Ан-дре-а! – раздался зов из глубин самой потрясающей гостиной, какую я когда-либо видела. – Ан-дре-а, к сегодняшнему вечеру мне понадобится выглаженный костюм от Шанель, он весь помялся за время перелета. Почему-то говорят, что «конкорд» очень заботливо обращается с багажом, но по моим вещам этого не скажешь. Кроме того, позвоните в школу Хораса Манна и проверьте, там ли девочки. Вы будете делать это каждый день, Аннабель я не доверяю. Каждый вечер вы будете связываться с Кэссиди и Каролиной и записывать, что им задали, когда и какие у них контрольные. Доклад будете подавать мне в письменном виде каждое утро перед завтраком. Да, и немедленно найдите мне сенатора Шумера. Это срочно. И последнее: скажите этому идиоту Рено, что он обязан присылать мне компетентных людей, а если их так трудно подобрать, то мне придется обратиться за помощью к менеджеру отеля. Эта девица просто умственно отсталая.

Я взглянула на девушку: она забилась в уголок, тряслась как осиновый лист и изо всех сил старалась не заплакать. Я подумала, что она, наверное, понимает по-английски, и постаралась выразить взглядом все свое сочувствие, но она продолжала дрожать. Силясь запомнить все выпаленные залпом приказы, я обвела глазами комнату.

– Будет сделано! – прокричала я в направлении ее голоса, доносившегося откуда-то из-за кабинетного рояля. Повсюду с большим изяществом были расставлены вазы с цветами; я насчитала их больше пятнадцати. – Я сейчас же займусь всем, что вы сказали.

Мысленно выругав себя за это «сейчас же», я в последний раз оглядела чудесную комнату. Никогда, никогда прежде я не видела такой роскоши, такого великолепия. В память врезались парчовые занавеси, кремовый ковер, в котором утопали ступни, узорное шелковое покрывало на королевских размеров ложе и золоченые статуэтки, прихотливо расставленные на столиках и полках из красного дерева. Один лишь телевизор с плоским экраном да серебристая, обтекаемой формы стереосистема опровергали предположение, что весь этот интерьер – дело рук искуснейших мастеров девятнадцатого века, стремившихся этим своим творением показать лучшее, на что они были способны.

Я прошмыгнула мимо хнычущей горничной и выскочила из номера. Перед дверями топтался перепуганный коридорный.

– Не покажете ли вы мне мою комнату? – спросила я как можно любезнее, но он явно думал, что я только того и жду, чтобы наброситься на него с кулаками, и быстрыми шажками засеменил впереди меня.

– Вот, мадемуазель, я надеюсь, она вам понравится.

Дверь, на которой почему-то не было номера, находилась ярдах в двадцати от апартаментов Миранды, и за ней мне открылась их миниатюрная копия. Гостиная поменьше, и кровать не королевская, а, скажем, герцогская. На большом письменном столе красного дерева были: многоканальный телефон офисного типа, изящный компьютер, лазерный принтер, сканер и факс. Кабинетного рояля здесь не было, но все же оба номера отличала роскошь и утонченность убранства.

– Мисс, вот эта дверь ведет в служебный коридор, соединяющий вашу комнату и апартаменты мисс Пристли, – объяснил мой спутник и сделал движение, чтобы открыть дверь.

– Нет, не надо, показывать его мне вовсе не обязательно, достаточно и того, что я о нем знаю. – Я увидела на кармашке его отглаженной униформы бейдж с именем. – Спасибо… э… Стефан. – И начала рыться в сумке в поисках мелочи на чаевые, но тут вспомнила, что еще не поменяла доллары на франки, да и не заметила по дороге ни одного банкомата. – Простите, у меня только американские… Это ничего, если доллары?

Лицо у него побагровело, он рассыпался в извинениях.

– О нет, мисс, пожалуйста, не утруждайте себя. По отъезде мисс Пристли всегда заботится о таких вещах. Но поскольку за пределами отеля вам понадобятся местные деньги, позвольте мне показать вам это.

Он подошел к моему громадному столу, бесшумно выдвинул ящик и подал мне конверт с логотипом французского «Подиума». В конверте была пачка крупных французских купюр, в пересчете на доллары что-то около четырех тысяч. Была там и записка от главного редактора, Брижит Жарден, – именно она несла бремя ответственности за организацию и всей нашей поездки, и предстоящего вскоре банкета Миранды. Я прочла:

Под пачкой франков оказался сложенный листок почтовой бумаги «Подиума», на нем значилась едва ли не сотня телефонов всех специалистов, какие только могут понадобиться иностранцу в Париже, – от знаменитого флориста до выполняющего срочные операции хирурга. Впрочем, все эти номера уже значились в моем расписании – ведь, составляя его, я использовала данные Брижит, которые она присылала мне по факсу. Таким образом, не могло возникнуть никаких непредвиденных обстоятельств (ну, может быть, за исключением Третьей мировой войны), которые помешали бы Миранде Пристли насладиться весенними показами и заставили бы ее испытать хоть малейшее неудобство.

– Спасибо вам большое, Стефан, это очень важно. – Я достала ему из пачки несколько банкнот, но он притворился, что не заметил их, и вежливо удалился. Мне было приятно видеть, что на его лице уже нет того ужаса, что пять минут назад.

Я разыскала людей, которых она приказала найти, и решила, что теперь могу ненадолго опустить голову на подушку в белоснежной шелковой наволочке; в тот момент, как я закрыла глаза, раздался телефонный звонок.

– Ан-дре-а, я жду вас у себя в номере немедленно! – рявкнула она и швырнула трубку.

– Конечно, Миранда, благодарю вас, вы так любезны. С огромным удовольствием, – сказала я в пустоту. Затем стащила с кровати свое измученное перелетом тело и поплелась по коридору, думая только о том, как бы не сломать каблук, запутавшись в густом ворсе коврового покрытия. Я постучала, и снова мне открыла горничная.

– Ан-дре-а! Мне только что звонила одна из ассистенток Брижит, спрашивала, на сколько минут я планирую сегодняшнюю речь, – объявила Миранда. Она листала копию «Женской одежды», которую кто-то из офиса (наверное, Элисон: она ведь сама прошла боевое крещение в качестве секретарши) переслал ей по факсу. Два красавца мужчины – парикмахер и визажист – колдовали над ней. Рядом, на антикварном столике, стояла тарелочка с сыром.

– Простите, вы сказали «речь»?

– Именно так. – Она спокойно закрыла газету, аккуратно сложила ее вдвое, а потом гневно швырнула ее на пол, едва не задев при этом одного из коленопреклоненных молодых людей. – Почему, спрашивается, меня не поставили в известность, что они собираются сегодня вручать мне эту свою чертову награду? – прошипела она, и ее лицо исказилось такой злобой, какой я никогда не видела. Я видела ее досаду и – довольно часто – недовольство, видела раздражение, разочарование и вообще всяческое неодобрение, но еще никогда я не видела ее такой оскорбленной.

– Э… мне очень жаль, Миранда, но это… парижское отделение пригласило вас на сегодняшнее мероприятие, и они не…

– Перестаньте! Прекратите бормотать одно и то же! От вас, кроме оправданий, никогда ничего не дождешься. Это вы мой секретарь, и вы тот человек, которому я поручила организацию парижской поездки; вы и только вы обязаны всегда держать меня в курсе всего происходящего! – Она сорвалась на крик.

Визажист мягко спросил по-французски, не желаем ли мы остаться на минутку одни, но Миранда не обратила на него никакого внимания.

– Сейчас полдень; через сорок пять минут я выезжаю. К этому времени на моем столе должна лежать ясная и лаконичная речь, в отпечатанном виде. Если вы на это не способны, в «Подиуме» вам делать нечего. Это все.

Я поставила рекорд в беге на высоких каблуках и, еще даже не добравшись до своей комнаты, вытащила мобильник. Руки у меня тряслись, не знаю, как я набрала номер Брижит, но это произошло. Ответила одна из ее ассистенток.

– Мне нужна Брижит! – завопила я, поперхнувшись этим именем. – Где она? Где она? Она мне нужна! Сейчас же!

На мгновение воцарилось молчание.

– Андреа? Это вы?

– Да, это я, и мне нужна Брижит. Это срочно, где она сейчас?

– Она на показе, но вы не волнуйтесь, у нее всегда при себе сотовый телефон. Вы в гостинице? Я сейчас же скажу ей, чтобы она вам перезвонила.

Телефон зазвонил уже через несколько секунд, но мне показалось, что прошла целая вечность.

– Андреа, – у нее был очень милый французский акцент, – что случилось, дорогая? Моник сказала, ты в истерике.

– В истерике? Так она права, я в истерике! Брижит, как ты могла так со мной поступить? Ваше отделение занималось подготовкой этого чертового обеда, и никто даже не потрудился сказать мне, что ей не только присудили награду, но она будет еще и произносить речь!

– Андреа, успокойся, я уверена, мы говорили…

– И я должна эту речь написать! Ты слышишь меня? У меня, черт возьми, сорок пять минут, чтобы написать речь с благодарностью за награду, о которой я ничего не знаю, на языке, которым я не владею. Иначе со мной покончено. Что мне делать?

– Андреа, не переживай так, я тебе сейчас помогу. Во-первых, церемония вручения состоится там же, в «Ритце», в одном из салонов…

– Что? В каком салуне? – У меня еще не было времени осмотреться, но я была вполне уверена, что в местах, подобных этому, не бывает пивных.

– Это по-французски, а вы как их называете? Гостиная, зал? В общем, ей надо будет только спуститься. Устроитель – Французский совет моды, эта парижская организация постоянно проводит вручение во время показов, потому что все всегда бывают в городе. «Подиуму» присудили награду в номинации «Широта освещения темы». Это, в общем, не бог весть что, почти формальность.

– Хорошо, по крайней мере теперь я знаю, за что награда. И что мне писать? Может, ты будешь диктовать по-английски, а я дам мсье Рено, чтобы он перевел? Начинай, я готова. – Голос у меня немного окреп, но я даже не могла как следует держать ручку. От голода, усталости, только что пережитой нервной встряски или всего, вместе взятого, почтовая бумага «Ритца» расплывалась у меня перед глазами.

– Андреа, тебе снова повезло.

– Да неужели? Я что-то не очень это чувствую.

– Подобные мероприятия всегда проводятся на английском. Так что в переводе нет нужды. Ну что, начнем, ты взяла ручку?

И она принялась диктовать, а я – записывать на удивление ясные, отточенные фразы, которые сами, безо всяких усилий, лились из ее рта.