Мне хотелось заплакать, но вместо этого я сказала:

– Ну так как, я должна нанимать няню? Думаю, будет лучше, если я начну прямо сейчас.

– Конечно, – согласилась она, все еще радуясь собственной предусмотрительности, – этим и займись.

Первая девушка, которой я предложила роль няни детей Миранды, прямо зашлась от восторга.

– Ах, Боже мой, – причитала она, пока я просила ее приехать в офис для собеседования, – ах, Боже мой! Неужели это правда? Ох, Боже мой!

– Э… так вы согласны или нет?

– Боже, ну конечно, конечно, согласна! Приехать в «Подиум»? Ох, Боже мой. Я сейчас всем друзьям расскажу. Они с ума сойдут. Просто с ума сойдут. Вы только скажите, куда и когда мне подъехать?!

– Вы, надеюсь, понимаете, что Миранда сейчас в отъезде, поэтому непосредственно с ней вы не встретитесь?

– Ну да, конечно.

– И также понимаете, что вас приглашают на место няни дочерей Миранды? Эта работа никак не связана с «Подиумом».

Она вздохнула, словно примиряясь с печальной неизбежностью:

– Ну да. Няня. Я поняла.

Нет, на самом деле она ничегошеньки не поняла. Выглядела она подходяще (высокая, подтянутая, одета скромно, но элегантно, ну и, конечно, истощена диетой), но то и дело спрашивала, в каких случаях ей может потребоваться приехать в редакцию.

Я постаралась поделикатнее охладить ее пыл, но до нее не дошло.

– Нет, это исключено. Помните, мы уже говорили об этом? Я провожу собеседование по просьбе Миранды, и вышло так, что мы с вами встретились в офисе, но это, собственно, и все. Ее дочери, знаете ли, живут не здесь.

– Конечно, конечно, – согласилась она, но я ее уже вычеркнула.

Три следующие были ненамного лучше. Внешне они удовлетворяли запросам Миранды – агентство и в самом деле изучило ее вкусы, – но ни одной из них я не доверила бы присматривать за своим будущим племянником (или племянницей), а именно этим критерием я руководствовалась. Одна с превосходными результатами окончила педагогический факультет Колумбийского университета, но пропускала мимо ушей все, что я говорила о специфике предполагаемой работы. Другая прежде встречалась со звездой НБА и считала, что теперь она «этих знаменитостей насквозь видит». Но когда я спросила, имеет ли она опыт общения с детьми знаменитостей, она наморщила носик и объявила, что «эти золотые детки всегда такие избалованные». Вычеркиваем. Третья, и самая многообещающая, выросла на Манхэттене, только что окончила Мидлбери [11] и собиралась с год поработать няней, чтобы скопить денег на поездку в Париж. Я спросила, означает ли это, что она говорит по-французски, и она кивнула. Проблема состояла в том, что она была типичной жительницей Нью-Йорка и не водила машину. Не хочет ли она научиться, спросила я. Нет, ответила она. Ей кажется, что в городе и так уже достаточно машин и еще одна совершенно ни к чему. Снова вычеркиваем. Остаток дня я провела, соображая, как потактичнее сказать Миранде, что если девушка привлекательна, хорошо сложена, без стеснения общается со знаменитостями, живет на Манхэттене, умеет водить машину, плавать, говорить по-французски, имеет высшее образование и может свободно распоряжаться своим временем, вряд ли она захочет быть няней.

Миранда, должно быть, читала мои мысли: телефонный звонок не заставил себя ждать. Я моментально подсчитала, что ее самолет приземлился в парижском аэропорту пару минут назад, теперь, согласно посекундному расписанию, с великой тщательностью разработанному Эмили, она должна была следовать в машине в направлении «Ритца».

– Офис Мир…

– Эмили! – Она была чуть ли не в истерике. Я мудро рассудила, что сейчас не время поправлять ее. – Эмили! Водитель привез мне не тот телефон, и у меня теперь нет ни одного номера. Это неприемлемо. Абсолютно недопустимо. Как я могу поддерживать деловые контакты, если в моем телефоне нет ни одного нужного номера? Немедленно соедините меня с мистером Лагерфельдом.

– Да, Миранда. Пожалуйста, подождите минуточку.

Я перевела ее в режим ожидания и призвала на помощь Эмили, хотя проще было бы сразу проглотить телефонную трубку. Ведь нам все равно ни за что не успеть определить местонахождение Карла Лагерфельда за те несколько секунд, что пройдут до того, как Миранда рассвирепеет и примется вопрошать: «Ну так где же он? Почему вы так долго возитесь? Вы что, не умеете обращаться с телефоном?»

– Ей нужен Карл! – крикнула я Эмили. Она тут же принялась бешено рыться в бумагах, листы разлетелись по всему столу.

– Слушай, у нас есть двадцать или тридцать секунд. Ты возьмешься за Биарриц и водителя, а я – за Париж и секретаршу, – громко командовала она, в то время как пальцы ее так и летали над клавиатурой. Я дважды кликнула на ярлык огромного списка абонентов, который мы специально на случай такой вот запарки поделили надвое; оказалось, что мне выпало звонить по пяти номерам: первый дом в Биаррице, второй дом в Биаррице, кабинет, бассейн и водитель. Лишь мельком проглядев список, я могла убедиться, что Эмили досталось целых семь парижских номеров, а ведь были еще номера в Нью-Йорке и Милане. Лучше было и не начинать.

Я набрала первый номер и перешла ко второму, но тут увидела, что красная лампочка перестала мигать. На случай если до меня не дошло главное, Эмили объявила, что Миранда прервала связь и вышла из режима ожидания. А ведь прошло всего десять или пятнадцать секунд – она сегодня уж что-то слишком нетерпелива. Ну и конечно, телефон тут же зазвонил снова, и Эмили, вняв моему умоляющему взгляду, сама сняла трубку. Не произнеся и трех слов своего обычного приветствия, она закивала и принялась успокаивать Миранду. Я между тем уже дозвонилась в бассейн и попала на женщину, которая ни слова не знала по-английски. Да что это, помешались, что ли, все на этом французском языке?

– Да, да, Миранда. Мы с Андреа уже ищем его. Вот-вот найдем. Да, я понимаю. Конечно, это очень неприятно. Может, вы позволите перевести вас на минуточку в режим ожидания? Через десять секунд вы свяжетесь с ним, хорошо?

Она нажала на кнопку и принялась стремительно набирать один номер за другим. Я услышала, как она пытается говорить на ужасном ломаном французском с кем-то, кто явно никогда не слышал имя Карла Лагерфельда. Мы покойники. Покойники. Я уже заканчивала разговор с чокнутой француженкой, которая истерично вопила что-то в трубку, как вдруг увидела, что красная лампочка снова тускнеет. Эмили продолжала усердно набирать номера.

– Она опять! – крикнула я голосом реаниматолога, увидевшего на экране кардиографа ровную линию.

– Твоя очередь! – взвизгнула Эмили. Ее пальцы летали по клавишам телефона. Звонок последовал незамедлительно.

Я сняла трубку и даже не стала ничего говорить: я не сомневалась, что голос на другом конце линии не заставит себя ждать. Так и вышло.

– Ан-дре-а! Эмили! С кем это я разговариваю… и почему с вами, а не с мистером Лагерфельдом? А?

Моим первым побуждением было хранить молчание, потому что огонь тяжелой артиллерии и не думал стихать; но, как обычно, мои лучшие побуждения оказались тщетны.

– Алл-ооо? Есть там кто-нибудь? Неужели ни одна из моих секретарш не способна обеспечить простое телефонное соединение? – Ее голос источал сарказм и презрение.

– Нет, Миранда, конечно, дело не в этом. Я прошу прощения, но… – мой голос слегка дрожал, и я никак не могла унять эту дрожь, – дело в том, что мы, кажется, не можем отыскать мистера Лагерфельда. Мы уже позвонили по меньшей мере по восьми…

– «Кажется, не можем отыскать»? – передразнила она высоким тонким голосом, в котором не было ничего моего – вообще не было ничего человеческого. – Как прикажете понимать это ваше «кажется, не можем отыскать»?

Интересно, какое именно из этих четырех простых слов оказалось выше ее понимания? Кажется. Не. Можем. Отыскать. Для меня все было вполне очевидно: даже если мы разобьемся в лепешку, это все равно не поможет нам отыскать Карла Лагерфельда. Поэтому вы, леди, с ним сейчас и не разговариваете. Найдите его сами, если сможете, тогда и поговорите. Десятки язвительных ответов вертелись у меня на языке, но я повела себя, как первоклашка, которую поставили в угол за то, что она болтала на уроке.

– Видите ли, Миранда, мы позвонили по всем номерам, которые имеют отношение к Карлу Лагерфельду, но так его и не нашли, – смиренно пролепетала я.

– Еще бы вы его нашли! – Миранда почти кричала. Обычно такая сдержанная, сейчас она была на грани истерики, однако тяжело перевела дух и продолжила вполне спокойно: – Ан-дре-а. Отдаете ли вы себе отчет, что на этой неделе показы проходят в Париже? – И снова мне показалось, что мы с ней говорим не совсем на одном языке.

– Конечно, Миранда. Эмили сейчас проверяет все парижские…

– А отдаете ли вы себе отчет, что у мистера Лагерфельда есть мобильный телефон? – Я чувствовала, как напряглись и дрожат ее голосовые связки, силясь не сорваться на крик.

– Нет, у нас в списке нет этого номера, так что мы даже не знали, что у мистера Лагерфельда есть сотовый. Но Эмили как раз дозвонилась до его секретаря, она сейчас запишет номер.

Эмили показала мне большой палец; она царапала на листке бумаги какие-то цифры и снова и снова восклицала: «Мерси, да, спасибо, я хочу сказать, мерси!»

– Миранда, мы нашли этот номер. Вас соединить с мистером Лагерфельдом прямо сейчас? – Меня так и распирало от гордости и чувства выполненного долга. Ну и молодцы же мы! Высший пилотаж в штормовых условиях. И ничего, что моя чудесная хлопковая блузка, которой позавидовали две – не одна, две – девушки из отдела моды, под мышками намокла от пота. Какая разница? Я помогла этой буйнопомешанной обрести желаемое, и это преисполнило меня восторгом.

– Ан-дре-а? – Это было похоже на вопрос, но я была всецело поглощена своей статистикой правильных и неправильных обращений. Сначала я полагала, что она нарочно путает наши имена, желая унизить нас еще больше, но потом осознала, что она вполне удовлетворена нашим и без того жалким положением и ей просто не хочется забивать голову такой пустой и бесполезной информацией, как имена двух ее секретарей. Эмили подтвердила это предположение, сказав, что в половине случаев Миранда зовет ее «Эмили», зато в других случаях – «Андреа» или «Элисон» (как свою прежнюю секретаршу). От этого мне стало легче.

– Да? – О черт! Опять какой-то писк! Ну почему я не могу разговаривать с этой женщиной достойно? Ну хоть самую малость?

– Ан-дре-а, я не могу понять, зачем вы там суетитесь и ищете номер Лагерфельда, когда он есть у меня самой. Он дал мне его пять минут назад, но нас разъединили и мне не удается связаться с ним. – Последние слова она произнесла так, будто в этих неурядицах следовало винить весь мир – но не ее, Миранду Пристли.

– О! Э… так у вас есть его номер? И вы все это время знали, как с ним можно связаться? – Я повторила все это специально для Эмили, и Миранда распалилась еще больше.

– Похоже, дошло до того, что моим служащим все приходится повторять раз по двадцать. Я жду, что вы соедините меня с абонентом 03-55-23-56-67-89. Немедленно. Или для вас это слишком обременительно?

Эмили медленно, словно не веря, покачала головой и смяла бумажку с номером, который мы добыли с таким трудом.

– Нет-нет, Миранда, конечно, ничего обременительного. Я сейчас соединю вас. Подождите секундочку. – Я нажала на клавишу «диспетчер», набрала номер, услышала в трубке голос пожилого мужчины и снова ударила по клавише «диспетчер». – Мистер Лагерфельд, Миранда Пристли, вы на связи, говорите, – отчеканила я, как заправская телефонистка. И хотя я имела возможность вместе с Эмили подслушать весь их разговор, я просто повесила трубку. Несколько минут мы сидели молча, я силилась сдержать рвущееся наружу негодование. Вытерла пот со лба, медленно перевела дух. Эмили заговорила первая:

– Я все правильно поняла? У нее все это время был его номер, но она не знала, как его набрать?

– А может, ей просто не хотелось самой его набирать, – с готовностью поддержала я. Я всегда старалась использовать малейшую возможность настроить Эмили против Миранды, тем более что подходящие случаи выдавались нечасто.

– Я должна была знать, – произнесла она, покачивая головой, как будто была глубоко разочарована в самой себе, – ну конечно, мне следовало догадаться. Она часто звонит, чтобы ее соединили с людьми, находящимися в соседней комнате или в ближайшей гостинице. Помню, сначала мне казалось диким – звонить из Парижа в Нью-Йорк, чтобы тебя соединили с кем-то в Париже. Сейчас-то я, конечно, привыкла. Как же я об этом не подумала?

Пришло время обеда, и я уже собралась бежать в столовую, но тут опять зазвонил телефон. Снаряд в одну воронку дважды не падает – я решила проявить характер и ответить на звонок.

– Офис Миранды Пристли.

– Эмили? Я стою под проливным дождем на рю де Риволи, а мой шофер куда-то исчез. Исчез! Вы понимаете? Исчез! Найдите его сейчас же! – Она была в истерике, я ее такой еще никогда не слышала, – может, это вообще был единственный раз в ее жизни.

– Секундочку, Миранда. У меня тут где-то есть его номер. – Я искала по всему столу расписание, которое только что отложила, но мне попадались лишь газеты, старые списки и издания «Подиума». Прошло всего три или четыре секунды, но у меня было такое ощущение, будто я сама стою рядом с ней под дождем и вижу, как намокает ее мех от Фенди и стекает по щекам дорогая косметика. Я словно ждала, что она вот-вот даст мне пощечину и обзовет дрянью, ничтожеством, неумехой и бездарью. Не было времени взять себя в руки, не было времени сосредоточиться на том, что она – всего лишь женщина, обычное человеческое существо (ну, это еще вопрос), которому неприятно стоять под дождем, вот она и срывает злость на своей секретарше, находящейся за три тысячи шестьсот миль от Парижа. Я в этом не виновата. Я не виновата. Я не виновата.

– Ан-дре-а! Во что превратились мои туфли! Вы меня слышите? Вы вообще слушаете? Немедленно найдите моего шофера!

Я чувствовала, что балансирую на грани срыва, к горлу подкатил ком, шейные мышцы напряглись. Не знаю, заплакала бы я или засмеялась, но и то и другое было бы не ко времени. Эмили сразу же обо всем догадалась. Она вскочила и подала мне расписание, даже специально подчеркнула в нем все три контактных телефона водителя: в машине, мобильный и домашний. Другого я от нее и не ожидала.

– Миранда, мне придется перевести вас в режим ожидания, пока я буду звонить вашему шоферу. Хорошо?

Я не дождалась ответа, который, я знала, лишь добавит масла в огонь, а сразу переключила ее на ожидание. Затем снова вызвала Париж. Было отрадно, что водитель откликнулся на первый же звонок по первому же номеру, который я набрала, – и совсем не так отрадно, что он, как оказалось, не говорил по-английски. Я никогда не была мазохисткой, но тут мне не оставалось ничего другого, как начать биться лбом о поверхность стола. После третьего энергичного удара Эмили перевела водителя на свою линию. Она тут же принялась кричать – не для того, чтобы водитель лучше понял ее скверный французский, но для того, чтобы он в полной мере оценил всю серьезность ситуации. Шоферы-новички всегда получали нагоняй – преимущественно из-за того, что по глупости полагали, что Миранде ничего не сделается, если ей придется подождать их лишних сорок пять секунд. Мы с Эмили избавляли их от этого заблуждения.

Наконец Эмили удалось запугать водителя настолько, что он помчался назад к тому месту, где три или четыре минуты назад оставил Миранду, – и мы обе упали головами на стол. Есть мне больше не хотелось – феномен, который немало меня беспокоил. Действует атмосфера «Подиума»? Или это выбросы адреналина и неприятные переживания лишают меня аппетита? Да, вот именно! Столь типичное для «Подиума» голодание не было нормальным, не было осознанным – это была физиологическая реакция запуганного, постоянно взвинченного, издерганного организма. Я дала себе торжественное обещание развить эту мысль; весьма вероятно, что Миранда проявила недюжинную сообразительность и сознательно избрала имидж столь агрессивной руководительницы, чтобы удерживать своих подчиненных в удовлетворяющем ее худосочном состоянии одним лишь фактом своего присутствия.

– Дамы! Дамы! Ну-ка быстренько подняли головки! Что, если вас увидит Мамочка? Ей это совсем не понравится! – пропел Джеймс, возникший в дверном проеме. Волосы у него были зализаны назад с помощью маслянистой гадости под названием «Гель пастель» («классное название, ну как тут устоишь?»), одет он был в обтягивающую трикотажную футболку с цифрами 69 на груди и на спине. Как всегда, его окружал ореол вкрадчивости и недосказанности.

Мы на него даже не взглянули. Стрелки часов показывали всего четыре, но нам казалось, что уже глубокая ночь.

– Ладненько, дайте-ка я сам угадаю. Мамочка названивает как сумасшедшая, потому что потеряла сережку где-то между «Ритцем» и рестораном-гурме Алена Дюкасса и теперь хочет, чтобы вы ее нашли. Ее, конечно же, не волнует, что она в Париже, а вы – в Нью-Йорке.

Я фыркнула.

– Думаешь, это бы на нас так подействовало? Да это наша работа, мы ее каждый день выполняем. Придумай что-нибудь покруче.

Даже Эмили рассмеялась.

– Серьезно, Джеймс, это чепуха. Я бы нашла сережку через десять минут в любом городе планеты, – решила она вдруг подыграть мне, а почему, я не знала. – Трудновато пришлось бы, только если б она не сказала, в каком именно городе ее потеряла. Но и тогда бы мы наверняка ее нашли.

Джеймс изобразил священный трепет и повернулся, чтобы уйти.

– Ладно, девочки, повеселитесь сегодня, уж постарайтесь. Она все-таки вас еще не совсем заела. Я серьезно, ведь не совсем еще, правда? В психушку вам еще рано. Хм, да. Ну ладно, всего хорошего…

– Не спеши, голубенький! – раздался чей-то громкий пронзительный фальцет. – Ну-ка топай назад и расскажи девочкам, где были твои мозги, когда сегодня утром ты напялил на себя это убожество! – Найджел схватил Джеймса за ухо и поставил между нашими столами.

– Да ладно тебе, Найджел, – заныл Джеймс, притворяясь обиженным, но явно очень довольный тем, что его трогает сам Найджел, – не придуривайся, скажи, что тебе нравится этот топчик.

– Нравится это? Думаешь, мне может нравиться бестолковая смесь гомика с футболистом? Джеймс, Джеймс, ты здесь что-то недодумал!

– Ну что тебе в ней не нравится? Мне кажется, очень сексуальная маечка.

Мы с Эмили кивнули, подтверждая его слова. Может, он и не был одет с большим вкусом, но выглядел, что называется, круто. Да и вообще не слишком приятно выслушивать такие комментарии из уст человека, который сам одет в полосатые, заправленные в сапоги джинсы, черный свитер с вырезом буквой V спереди и вырезом в форме замочной скважины сзади, открывающим волнистые мышцы спины. Довершали этот живописный ансамбль расхлябанная соломенная шляпа и еле заметная подводка для век.

– Деточка, мода нужна не для того, чтобы выставлять всем напоказ, какой именно секс ты любишь. Не-а, она вовсе не для этого! Хочешь, чтобы было видно немного кожи? Оч-чень сексуально, пускай будет видно! Хочешь показать эти молодые красивые выпуклости? Оч-чень хорошо. Но зачем так сразу заявлять, какие именно позы ты предпочитаешь? Понял, дружок?

– Найджел! – Теперь Джеймс притворялся расстроенным, чтобы скрыть, как приятно ему находиться в центре внимания.

– Не перебивай меня, детка! Иди к Джеффи и скажи ему, что тебя прислал я. Пусть он даст тебе майку с квадратным вырезом от Кельвина Кляйна, которую мы использовали на съемках в Майами. Такая шикарная, черная – просто слюнки текут. Она создана, чтобы ее носили. Шоколадка, пальчики оближешь. Ну иди, иди быстрее. Да не забудь вернуться, покажешься мне.

Джеффи ускакал, как довольный кролик, а Найджел повернулся к нам.

– Вы уже закупили ее одежду? – Он не обращался ни к кому в частности.

– Нет, она еще не смотрела каталоги, – устало ответила Эмили, – сказала, что сделает это, когда вернется.

– Только не забудьте предупредить меня заранее, я не хочу это пропустить! – И он зашагал в направлении кладовой – возможно, ему хотелось взглянуть на преображенного Джеймса.

Я уже однажды наблюдала, как проходит обновление гардероба Миранды, и это было совсем не так приятно. Когда я только начала работать, Миранда как раз была на показах весенних коллекций прет-а-порте; вероятно, она переходила от подиума к подиуму с альбомом в руках и готовилась к тому, чтобы вернуться в Штаты и заявить высшему свету Нью-Йорка, во что они будут одеваться в следующем году, и среднему классу всей Америки – во что они хотели бы одеться в следующем году. И конечно же, все это совершалось посредством того единственного журнала, к мнению которого привыкли прислушиваться американцы. Я тогда еще не знала, что, курсируя между подиумами, Миранда наблюдает за всем происходящим на них так внимательно еще и потому, что тщательно отбирает вещи в свой собственный новый гардероб.

Через пару недель после своего возвращения из Европы Миранда давала Эмили список модельеров, чьи каталоги она желала бы видеть. Как правило, избранные со всех ног кидались составлять свои каталоги – они часто даже не проявляли свои фотографии до тех пор, пока их не запрашивала Миранда. В такие дни все в «Подиуме» стояли на ушах. Конечно, когда она захочет разобраться во всем этом море дорогущих шмоток и выбрать собственную экипировку, ей будет не обойтись без Найджела. Следует быть наготове и редактору отдела аксессуаров, чтобы выбрать сумки и туфли. Может понадобиться и редактор отдела моды – убедиться в безукоризненности ансамбля, особенно если он включал в себя что-нибудь столь значительное, как, например, шуба или вечернее платье.

Когда вся одежда, привлекшая внимание Миранды, бывала доставлена в редакцию, туда приезжала и ее личная портниха – несколько дней уходило на то, чтобы подогнать все по фигуре Миранды. На эти дни Джеффи полностью освобождал кладовую, там закрывались Миранда и ее портниха, и никакой собственно редакционной работы в это время не велось. Когда в прошлый раз происходила примерка, я подошла к двери кладовой как раз вовремя, чтобы услышать крик Найджела: «Миранда Пристли! Немедленно снимите это барахло! В этом платье вы похожи на потаскуху! Вы-ли-та-я шлюха!» Я тогда прижала ухо к замочной скважине – рискуя здоровьем и даже жизнью, если дверь внезапно распахнется, – и ждала, что вот сейчас она отчитает его так, как только она одна умеет это делать, – но все, что я услышала, было кроткое согласное журчание и шорох снимаемого платья.

Теперь я проработала здесь уже достаточно долго, и все шло к тому, что честь заказывать одежду для Миранды Пристли выпадет мне. Четыре раза в год, как часы, она просматривала каталоги, словно все, что в них было, являлось ее собственностью, и выбирала костюмы от Александра Маккуина и юбки от Прады, будто это были шестидолларовые футболки из магазина «Л.Л. Бин». Одна желтая галочка на узких брюках от Фенди, другая – на юбочном костюме от Шанель, третья (с большой перечеркивающей пометкой «Нет») – на шелковой блузке. Пробежали – отметили, пробежали – отметили, и вот наконец мы имеем полный гардероб одежды от-кутюр, которая иногда еще даже не была готова.

Я наблюдала, как Эмили рассылает списки с предпочтениями Миранды модельерам. Она никогда не оговаривала размер и цвет, потому что каждый уважающий себя дизайнер точно знал, что подойдет Миранде Пристли. Конечно, недостаточно было просто сшить одежду нужного размера – потому-то все прибывающие вещи подгонялись непосредственно в редакции и теперь уже могли считаться сшитыми на заказ. Наконец, когда весь гардероб был подобран, подогнан и на лимузине доставлен в ее квартиру, Миранда избавлялась от устаревшего барахла, и вороха творений Ива Сен-Лорана, Селин и Гельмута Ланга прибывали в мешках для мусора обратно в редакцию. Большинству вещей было по четыре или по шесть месяцев, все это добро надевалось лишь раз или два, а часто вовсе оставалось ненадеванным. Это была одежда невероятно стильная, чрезвычайно эффектная, такой еще даже не было во многих дорогих магазинах, но это были вещи прошлого сезона, а значит, столь же мало устраивающие Миранду, как какие-нибудь дешевые брюки из искусственной кожи.

Время от времени я находила маечку или какую-то другую вещицу, которую можно было припрятать, но все портил тот факт, что она носила нулевой размер. Как правило, мы раздавали одежду тем, у кого были дочери лет десяти – двенадцати, – только для них и мог сгодиться устаревший гардероб Миранды. Я представляла себе девочек с телами как у мальчиков, важно разгуливающих в прямых юбочках от Прады и топиках на бретельках от Дольче и Габбаны. Если попадалось что-нибудь сногсшибательное и очень дорогое, я вытаскивала вещь из кучи и прятала у себя под столом, чтобы потом осторожно отнести ее домой. Быстрый визит в один из комиссионных магазинов элитной одежды на Мэдисон-авеню – и вот уже мой заработок не кажется таким удручающим. Это не воровство, рассуждала я, просто я нахожу применение тому, что ей больше не нужно.

Между шестью и девятью вечера (по европейскому времени было уже за полночь) Миранда позвонила еще шесть раз, чтобы мы соединили ее с разными людьми, также находившимися в Париже. В течение трех часов я покорно исполняла ее приказы, а потом собралась по-быстрому улизнуть, чтобы – не дай Бог – не услышать еще один звонок. Я устало натягивала пальто, и тут мой взгляд упал на листочек, который я прикрепила к монитору на всякий пожарный случай: «Позвонить А. Сегодня в 3.30». У меня уже давно кружилась голова, а глаза ощущали сухие контактные линзы, сейчас же еще и застучало в висках. Пришла тупая, неясная боль, когда вы не можете сказать, где именно ноет, но точно знаете: боль будет нарастать и нарастать, пока не разорвет вашу голову изнутри – или внезапно не пройдет сама собой. Среди всей этой фантасмагории звонков я забыла выкроить тридцать секунд на то, чтоб позвонить Алексу. Я просто забыла сделать такой пустяк для человека, который никогда меня ни о чем не просил.

В офисе было темно и пусто; я села и сняла трубку, все еще немного влажную от моих потных ладоней: в последний раз я говорила с Мирандой всего несколько минут назад. По домашнему телефону его не оказалось, но как только я набрала номер сотового, он сразу же ответил.

– Привет, – сказал он, – как твои дела?

– Как обычно, Алекс, как обычно. Прости, что я не позвонила тебе в половине четвертого. У меня абсолютно не было времени, она названивала как сумасшедшая…

– Да ладно. Пустяки. Слушай, я сейчас не могу разговаривать. Я позвоню тебе завтра, хорошо? – Он говорил как-то рассеянно, и голос казался таким далеким, будто мы находились на разных полюсах земного шара.

– Ну конечно. Но с тобой все в порядке? Может, ты мне сейчас по-быстрому скажешь, о чем ты хотел поговорить? Я так волновалась, все ли в порядке.

Он помолчал, а потом ответил:

– Вообще-то не похоже, что тебя это волнует. Я всего один раз попросил позвонить, причем твоей начальницы даже нет в стране, а ты не смогла выкроить минуты. Знаешь, как-то не похоже, что тебя интересуют мои дела. – В его голосе не было ни упрека, ни тени сарказма, он просто констатировал факты.

Я наматывала на палец телефонный шнур, пока кончик не вздулся и не побелел; во рту вдруг ощутился металлический привкус крови, и только тогда я осознала, что прокусила себе нижнюю губу.

– Алекс, я ведь не забыла позвонить, – солгала я, отметая это невысказанное обвинение, – у меня просто ни секунды свободной не было, я думала, что это что-то важное, и мне не хотелось звонить только для того, чтобы сразу бросить трубку. Она сегодня после обеда звонила раз двадцать, и все было срочное. Эмили ушла в пять, оставила меня на телефоне, а Миранда все звонила и звонила. Я беру трубку, хочу тебе позвонить, и тут звонит она. Я… ну, ты понимаешь?

Я чувствовала, что извинения выходят какими-то ничтожными, но остановиться уже не могла. Он знал, что я просто забыла, и я это знала. Забыла не потому, что мне было наплевать, но потому, что в тот момент, как я приходила на работу, все, не связанное с Мирандой, отодвигалось на второй план. У меня появлялось странное чувство, что все исчезнет, все растворится в небытии и только «Подиум» пребудет вечно. Я сама не могла понять, откуда оно бралось, тем более что это было единственное чувство, за которое я себя глубоко презирала. И все-таки только это и имело значение.

– Послушай, мне надо к Джоуи. К нему тут пришли двое друзей, они сейчас весь дом разнесут.

– Джоуи? Ты что, в Ларчмонте? Ты же ведь обычно не ездишь туда по средам. У вас там ничего не случилось? – Я хотела отвлечь его от того вопиющего факта, что за шесть часов на работе я не выкроила минуту, чтобы ему позвонить, и это был, я надеялась, самый лучший способ. Он рассказывал мне, что бывали случаи, когда его маму срочно вызывали на работу или надо было идти на родительское собрание, а няня не могла приехать, и с братом приходилось сидеть ему. Алекс никогда не жаловался – это было не в его натуре, но хотя бы посвящал меня в свои проблемы.

– Да все в порядке, просто у мамы сегодня встреча с клиентами. Энди, у меня сейчас в самом деле нет времени на разговоры. Я звонил, чтобы сообщить тебе кое-что хорошее… а ты не перезвонила, – холодно добавил он.

Я с силой дернула шнур, который начал понемногу распускаться, и кровь в кончиках пальцев запульсировала.

– Мне очень жаль, – только и сказала я, потому что, хотя он был прав и я действительно повела себя как эгоистка, у меня сейчас не было сил изображать горькое раскаяние. – Алекс, ну пожалуйста. Не надо меня наказывать. Я уже так давно не слышала ничего хорошего, доброго. Ну пожалуйста, не лишай меня этого.

Он не мог не откликнуться на такую просьбу, я это знала.

– Да в общем-то ничего особенного. Просто я тут уладил кое-что для нашей первой встречи выпускников.

– Правда? Так мы едем? – Это была моя идея, я уже несколько раз предлагала это Алексу, но он никак не соглашался ехать со мной. Все знают, что первая встреча спустя год после выпуска – это великий праздник, и я подозревала, что он хочет разделить его не со мной, а с Максом и другими парнями. Я уже потеряла надежду уговорить его, решила, что мы с Лили сами что-нибудь придумаем, но он, конечно, почувствовал, как сильно я хочу вернуться вместе с ним – и ни с кем другим, – почувствовал и все устроил.