У меня был наготове неиссякаемый запас жалоб, которые я хотела обрушить на голову Бенджамина, но в это время во мне заговорила наша привычка всегда все делать с оглядкой. Я задергалась, занервничала, во мне вдруг неизвестно откуда появилась уверенность в том, что эта малосимпатичная мне личность, несомненно, подослана подхалимами Миранды из «Обсервера» или с «Шестой страницы». Я понимала, что это смешно, просто чушь собачья. Я знала Бенджамина уже много лет и была вполне уверена, что он не работает на Миранду ни в каком качестве. Правда, не на сто процентов. В конце концов, как можно быть в чем-то уверенной на сто процентов? И откуда я знаю, может, сейчас кто-то стоит у меня за спиной и подслушивает мои дерзкие речи? Допущенный промах следовало немедленно загладить.

– Конечно, она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО самая влиятельная женщина в модельном и издательском бизнесе, а такой человек не может позволить себе рассыпаться в любезностях. Да, с ней нелегко работать, но это можно понять. А с кем было бы легко? Вот так-то. Ну ладно, мне пора бежать. Приятно было повидаться. – И я побежала к входной двери, втянув голову в плечи, как я это частенько делала в последнее время, если мне приходилось разговаривать с кем-нибудь, кроме моих родителей, Алекса и Лили. При этом я не могла удержаться и негромко сказала: «Чур меня».

– Эй, не слишком расстраивайся, – прокричал он мне вслед, когда я бежала к лифтам, – я здесь всего с прошлого четверга!

И, сказав это, он бросил свой тлеющий окурок и в сердцах втоптал его в асфальт.

– Доброе утро, Эдуардо, – сказала я, жалобно глядя на него усталыми глазами, – ненавижу чертовы понедельники.

– Не волнуйся, подружка. По крайней мере сегодня ты ее опередила, – ответил он улыбаясь. Он имел в виду те злосчастные дни, когда Миранда заявлялась в пять утра и ее нужно было проводить наверх, поскольку она отказывалась носить электронный пропуск. Едва добравшись до офиса, она принималась названивать Эмили и мне – пока не добивалась того, чтобы кто-нибудь из нас проснулся, собрался и прибыл на работу так поспешно, словно этого требовали интересы национальной безопасности.

Я толкнулась в турникет, молясь, чтобы этот понедельник стал исключением, но Эдуардо не дал мне пройти без представления.

– Эй, скажи мне, как ты хочешь, как ты правда-правда хочешь, – пропел он с испанским акцентом, ухмыляясь во весь рот. И все удовольствие от того, что я порадовала таксиста и приехала раньше Миранды, исчезло. Мне вновь, как и каждое утро, захотелось через барьер дотянуться до его лица и вонзить в него ногти. Но раз уж я была такая компанейская девчонка, а он был одним из моих немногих друзей в «Элиас-Кларк», я нехотя подчинилась.

– Я хочу-хочу-хочу – я хочу немало, я хочу-хочу-хочу, чтоб меня забрало… – слабым голосом пропела я, отдавая жалкую дань спайсгерловскому хиту девяностых. Эдуардо ухмыльнулся и впустил меня.

– Эй, не забудь: шестнадцатое июля! – крикнул он мне вслед.

– Да-да, шестнадцатое июля, – откликнулась я на это напоминание о нашем общем дне рождения. Не имею понятия, как уж он узнал дату моего рождения, но ему чрезвычайно нравился тот факт, что она совпала с его собственной. И по какой-то необъяснимой причине это стало частью нашего утреннего ритуала. Без этого не обходился ни один день.

На собственно издательской половине «Элиас-Кларк» находилось восемь лифтов: одна половина для этажей с первого по десятый, другая – с десятого и выше. По-настоящему котировались первые десять этажей, на которых помещались солидные арендаторы; о своем присутствии они возвещали с помощью подсвеченных панелей над дверями лифтов. На втором этаже находился бесплатный гимнастический зал для сотрудников, оснащенный автономным освещением и как минимум сотней разнообразных тренажеров. При раздевалках были сауны, джакузи, парильни, горничные в униформе, а в салоне при необходимости можно было сделать маникюр, педикюр и массаж лица. Там имелся даже зал боевых искусств, по крайней мере мне так сказали, и пробиться туда было невозможно. Не только потому, что у меня не хватало времени, – между шестью и десятью утра там бывало чертовски много народу. Авторы, редакторы, ассистенты из рекламных отделов записывались на занятия по кикбоксингу за три дня вперед, но если не приходили на пятнадцать минут раньше, их просто-напросто вычеркивали. И, как и все задуманное в «Элиас-Кларк» для того, чтобы улучшить жизнь сотрудников, это лишь злило меня еще больше.

Краем уха я слышала, что в полуподвале «Элиас» находились ясли, но не знала никого, у кого имелись бы дети, поэтому не была в этом полностью уверена. То, что касалось непосредственно меня, начиналось с третьего этажа, где располагалась столовая. Миранда отказывалась есть там, среди черни, за исключением тех случаев, когда ей приходилось обедать с гендиректором Равицем, который любил быть «поближе к народу».

Лифт поднимался все выше, замелькали знаменитые названия. Большинству журналов приходилось делить этаж с кем-то другим, располагаясь по разные стороны от приемной. Я вышла на десятом этаже и проверила, как я выгляжу: в порыве озарения архитектор, к счастью, сохранил зеркала у выхода из лифта. Как обычно, я забыла свой электронный пропуск – тот самый, что следил за всеми нашими передвижениями и покупками. Софи приходила только в девять, и мне пришлось залезть под ее стол, нащупать кнопку, открывающую стеклянные двери, и сломя голову броситься к ним, чтобы успеть проскочить, пока они не закроются снова. Иногда мне это удавалось только с третьей или четвертой попытки, но сегодня увенчалась успехом уже вторая.

Когда я приходила, на этаже всегда бывало темно, но я находила дорогу автоматически. Налево был отдел рекламы и маркетинга, там работали девушки, особенно любившие наряжаться в маечки от «Хлоэ» и сапоги на шпильках от Джимми Чу и щедро раздававшие визитки «Подиума». Они были полностью отрезаны от всего происходящего в самой редакции: именно редакция подбирала одежду и аксессуары для модных выставок, договаривалась с лучшими авторами, проводила собеседования с манекенщицами, нанимала фотографов, занималась дизайном и выпуском журнала. Сотрудники редакции разъезжали по всему миру, получали подарки и скидки от всех дизайнеров, улавливали все модные поветрия и ходили на вечеринки в «Пасгис» и «Флоут», потому что «должны были быть в курсе, во что одеваются люди».

Отдел рекламы тоже пытался не отставать, используя имеющиеся у него возможности. Иногда они устраивали вечеринки, но знаменитости на них не ходили, и нью-йоркский бомонд оставался к ним глубоко равнодушен (если верить язвительным замечаниям Эмили). В дни подобных тусовок мой телефон раскалялся докрасна: мне звонили совершенно незнакомые люди, жаждущие получить приглашение. «Э-э… знаете, я слышала, в „Подиуме“ сегодня банкет. Почему же меня не пригласили?» Выходило так, что о готовящейся вечеринке я всегда узнавала от посторонних: сотрудников редакции никогда не приглашали, потому что они бы и не пошли.

Девушкам из «Подиума» словно мало было высмеивать, запугивать и изгонять из своего общества всех, кто не принадлежал к их кругу, – они еще и внутри себя разделились на враждующие кланы.

За отделом рекламы начинался длинный узкий коридор. Кажется, я шла целую вечность, пока слева не появилась крохотная кухонька. Здесь имелись различные сорта кофе и чая, а в холодильнике хранились обеды, но все это было излишним, поскольку монополией на чаепития сотрудников обладала сеть кафе «Старбакс», а все блюда заказывались в столовой или в одной из многочисленных закусочных, предлагавших услуги доставки. Но все равно заходить сюда было приятно, кухонька словно говорила: «Эй, посмотри-ка, здесь у меня чай „Липтон“ в пакетиках, и сахарозаменители, и даже микроволновка, если тебе вдруг понадобится подогреть вчерашний обед. Я не хуже других!»

Наконец в 7.05 я проникла во владения Миранды. Я так устала, что с трудом могла передвигаться. Но мои ежедневные обязанности не позволяли мне расслабиться, и я добросовестно принялась за дело. Я отперла дверь в ее кабинет и включила свет. Снаружи по-прежнему было темно. Я любила стоять в темноте у окна кабинета своей всемогущей начальницы и смотреть на светящийся огнями неугомонный Нью-Йорк. Я представляла себя героиней кинофильма (можете выбрать любой, где есть жаркие объятия на роскошной широкой террасе с видом на реку) и чувствовала, что я – на вершине мира. А потом вспыхивали лампы, и мои фантазии рассеивались. Исчезало навеянное нью-йоркским рассветом чувство, что на земле нет ничего невозможного, и перед глазами всплывали совершенно одинаковые ухмыляющиеся рожицы Каролины и Кэссиди.

Затем я отперла шкаф, куда вешала ее пальто (и свое, если она в тот день не надевала меха: Миранда терпеть не могла, когда наш с Эмили прозаический драп висел рядом с ее чернобуркой). В этом же шкафу хранились и другие вещи: поношенные пальто и одежда стоимостью в десятки тысяч долларов, вещи из химчистки, которые мы еще не успели отправить на квартиру к Миранде, и как минимум двести пресловутых белых шарфов от «Гермес». Я слышала, что фирма «Гермес» приняла решение изменить своему стилю и прекратить выпуск этих простых и элегантных белых прямоугольников. Кто-то в компании почувствовал, что не мешало бы извиниться перед Мирандой, и позвонил ей. Не удивившись, она холодно ответила, что очень разочарована, – и тут же скупила весь остававшийся у них запас. Произошло это пару лет назад, в офис доставили что-то около пятисот шарфов, а сейчас их осталось меньше половины. Миранда забывала их повсюду: в ресторанах, кинотеатрах, на показах мод и в такси. Она забывала их в самолетах, в школе у девочек и на теннисном корте. Конечно, шарф всегда служил стильным дополнением ее внешнего облика, без него я еще никогда ее не видела. Но и это не могло объяснить их исчезновения. Может, она думает, что это носовые платки? А может, ей больше нравится делать заметки на шелке, чем на бумаге? Как бы то ни было, она, похоже, искренне считала, что достать такой шарф ничего не стоит, и никто из нас не знал, как ее в этом переубедить. «Элиас-Кларк» заплатил по двести долларов за штуку, но это не имело никакого значения; мы подавали их ей так, будто это были бумажные салфетки. Если Миранда будет продолжать в том же духе, то меньше чем через два года ее запасы неминуемо иссякнут.

Я разложила твердые оранжевые коробочки на отдельные полки, откуда их легко было достать и где они никогда подолгу не задерживались. Через каждые три-четыре дня, собираясь на обед, она вздыхала: «Ан-дре-а, подайте мне шарф». Я успокаивала себя тем, что к тому времени, когда она останется совсем без шарфов, меня здесь уже не будет. Какой-то другой несчастной придется объяснять ей, что нет больше ни одного белого шарфа от «Гермес» и что их нельзя достать, купить, заказать, выписать по почте из-за границы или получить каким-либо иным способом. Одна мысль об этом заставляла меня содрогнуться.

Как только я закончила со шкафом, позвонил Юрий.

– Андреа? Привет, привет. Это Юрий. Можешь спуститься вниз? Я на Пятьдесят восьмой, ближе к Парк-авеню, как раз напротив Нью-Йоркского спортклуба. У меня тут для тебя кое-какие вещи.

Такой звонок был хорошим, хотя и не вполне совершенным способом предупредить меня, что Миранда, возможно, скоро явится в офис. Чаще всего она посылала Юрия вперед с вещами, которые нужно было почистить, актуальными на данный день сумками и туфлями, а также всем, что она брала читать домой, в том числе и Книгой. В этом случае я должна была встретить машину и поднять наверх все вышеперечисленные малосимпатичные вещи до того, как она сама появится в офисе. Обычно между прибытием ее атрибутики и ее собственным прибытием проходило около получаса – столько, сколько требовалось Юрию для того, чтобы передать вещи, а потом забрать ее оттуда, куда ее занесло накануне.

А занести ее могло куда угодно, тем более что, по словам Эмили, она никогда не спала. Я не верила в это, пока не стала приходить в ее кабинет раньше всех и первой прослушивать автоответчик. Каждую ночь, без исключения, а точнее, между часом и шестью утра, Миранда оставляла нам с Эмили от восьми до десяти невнятных сообщений примерно такого содержания: «Кэссиди хочет нейлоновую сумку вроде тех, с какими сейчас ходят все девочки. Закажите одну среднего размера и цвета, какой она сама выберет» или «Мне нужен точный адрес и номер телефона антикварного магазина где-то на Семидесятых улицах, того, где я видела старинный комодик». Как будто мы знали, какие нейлоновые сумки популярны сейчас у восьмилетних и в каком из четырехсот антикварных магазинов на Семидесятых улицах она что-то присмотрела за последние пятнадцать лет. Но каждое утро я добросовестно выслушивала и записывала эти послания, а потом прослушивала их снова и снова, пытаясь интерпретировать интонацию и извлечь смысл из ударений, лишь бы не обращаться за дополнительными разъяснениями к самой Миранде.

Однажды я уже сделала такую ошибку, и единственным результатом был испепеляющий взгляд Эмили. Спрашивать Миранду было последним делом. Лучше уж наломать дров и подождать, пока тебе об этом скажут. Чтобы определить местонахождение комода, который приглянулся Миранде, я провела два с половиной дня в лимузине, раскатывая по Манхэттену. Я исключила Йорк-авеню (жилой район) и проехала вверх по Первой, вниз по Второй, вверх по Третьей и вниз по Лексингтон-авеню. Парк-авеню я тоже исключила (по той же самой причине), но возобновила прочесывание с Мэдисон-авеню. С ручкой наготове и раскрытой телефонной книгой на коленях я не отрываясь смотрела в окно и выпрыгивала из машины, едва завидев антикварный магазин. Каждый из них, равно как и часто встречающиеся мебельные магазины, я удостоила своим личным посещением. Уже где-то к четвертому у меня выработался определенный навык.

«Здравствуйте, у вас есть в продаже маленькие старинные комоды?» – кричала я прямо с порога. Начиная с шестого магазина я уже не трудилась заходить внутрь. Некоторые несимпатичные торговцы оглядывали меня с головы до ног – куда от этого денешься! – прикидывая, стоит ли из-за меня суетиться. Большинство из них замечали ожидавший меня лимузин и нехотя давали мне положительный или отрицательный ответ, хотя кое-кто требовал более детального описания искомого предмета.

Если они признавались, что у них имеется нечто, соответствующее моему лаконичному определению, я немедленно делала следующий выпад: «А заходила ли сюда в последнее время Миранда Пристли?» Если до сих пор им еще и не приходило в голову, что я рехнулась, то сейчас они явно были готовы позвать охрану. Несколько человек никогда не слышали ее имя; это было невероятно приятно и потому, что придавало мне новые жизненные силы (вот есть же еще нормальные люди, не зависящие от ее всеподавляющей воли), и потому, что я тут же могла закругляться и ехать дальше. Душераздирающее большинство, которое знало ее имя, не переставало удивляться. Кое-кто даже спрашивал, для какой колонки сплетен я пишу. Но независимо от того, какую легенду я им выдавала, никто не видел ее в своем магазине (за исключением трех, которых мисс Пристли не навещала уже несколько месяцев, и – о! – как же мы скучаем по ней! Пожалуйста, передайте ей наилучшие пожелания от Фрэнка, Шарлотты и т.д. и т.п.).

Когда к двенадцати часам третьего дня я так и не смогла найти нужный магазин, Эмили наконец дала мне добро обратиться к Миранде за разъяснениями. Когда машина затормозила у «Элиас-Кларк», я покрылась испариной. Я пригрозила Эдуардо, что перелезу через турникет, если он не пропустит меня без представления. Когда я добралась до нашего этажа, блузка у меня взмокла от пота, руки начали трястись, а из головы начисто вылетела отлично подготовленная и двадцать раз отрепетированная речь. («Добрый день, Миранда. Я в полном порядке, спасибо, что спросили. А как вы? Послушайте, я всего лишь хотела сказать вам, что очень старалась отыскать антикварный магазин, который вы описали, но у меня ничего не вышло. Не могли бы вы уточнить, где это на востоке или на западе Манхэттена? А может, вы даже вспомните его название?») Нарушив протокол, я не изложила свой вопрос в письменном виде, а попросила разрешения приблизиться к ней и ее столу; ее, похоже, шокировала моя дерзость, но, может быть, именно поэтому она и дала согласие. Если опустить детали, Миранда вздохнула и, изобразив усталую снисходительность, стала оскорблять меня всеми доступными ей изощренными способами, но под конец раскрыла черный кожаный органайзер от «Гермес» (перевязанный без всякой необходимости, но со всем изяществом белым шарфом от «Гермес») и достала из него… визитную карточку магазина.

«Я же оставила для вас информацию на автоответчике, Ан-дре-а. Неужели так трудно было записать ее?» Я почувствовала страстное желание порвать вышеупомянутую карточку на мелкие кусочки и высыпать их ей на голову, но вместо этого просто кивнула и согласилась. Злоба вновь охватила меня, когда я взглянула на карточку и увидела адрес: Восточная Шестьдесят восьмая улица, 244. Ну конечно. Восток или запад, Первая авеню или Мэдисон-авеню – все это было совершенно безразлично, потому что магазин, поискам которого я посвятила последние тридцать три часа рабочего времени, находился вовсе не на Семидесятых улицах.

Я вспоминала об этом, записывая последние требования Миранды, а потом побежала вниз, чтобы встретить Юрия. Каждое утро он очень подробно описывал, где припарковался, поэтому теоретически мне было легко найти его машину. Но каждое утро, как бы быстро я ни спускалась в вестибюль, он уже стоял там со всеми вещами, и мне не приходилось бегать и высматривать его на улице. И сегодняшний день, к моему удовольствию, не был исключением: он опирался о турникет, держа в руках сумки и пакеты, похожий на щедрого доброго дедушку.

– Не беги ко мне, не надо, – сказал он с сильным русским акцентом, – день-деньской бегаешь, бегаешь, бегаешь. Уж очень много работы она на тебя взвалила, ну я и принес тебе вещички, – добавил он, помогая мне поудобнее ухватить груду сумок и коробок, – будь умницей и не горюй.

Я бросила на него благодарный взгляд, полушутливо посмотрела на Эдуардо – таким способом я обычно говорила ему: «Я прибью тебя, идиот чертов, если тебе придет в голову заставлять меня сейчас выделывать эти номера», – и немного смягчилась, когда он беспрепятственно впустил меня внутрь. Каким-то чудом я не забыла остановиться у газетного киоска, и Ахмед подал мне все востребованные Мирандой утренние газеты. Хотя почтовая служба доставляла их ей к девяти часам утра, я тем не менее обязана была снабжать ее комплектом-дубликатом, чтобы свести к минимуму риск, что она – не дай Бог! – хоть на секунду останется без своих газет. То же самое было и с еженедельными журналами. Никого, похоже, не заботило, что мы тратимся на девять ежедневных газет и семь еженедельных журналов для человека, который читает только светские сплетни и модные обзоры.

Я свалила все ее барахло под свой стол. Наступило время первого раунда заказов. Я набрала давно знакомый номер ближайшей «Манхьи» – закусочной для разборчивых клиентов, и, как обычно, мне ответил Хорхе.

– Привет, пупсик, это я, – сказала я, прижимая телефон плечом так, чтобы можно было одновременно забраться в компьютер. – Ну что, будем считать, что день начался?

Мы с Хорхе были друзьями. Просто забавно, как быстро могут сойтись люди, если им приходится говорить по три, четыре и пять раз за утро.

– Привет, детка, я прямо сейчас кого-нибудь пошлю. Она еще не пришла? – спросил Хорхе; он знал, что «она» – это моя полоумная хозяйка и что она работает в «Подиуме», но не совсем понимал, что именно представляет собой та, кому предназначается заказываемый мной завтрак. Хорхе был одним из моих «утренних мужчин», как я любила их называть, Эдуардо, Юрий, Хорхе и Ахмед помогали мне начать рабочий день так гладко, как это только было возможно. Они чудесным образом не вписывались в рамки «Подиума», хотя их и моя жизни соприкасались как раз в том, чтобы максимально облегчить работу его редактора. Ни один из них по-настоящему не понимал всей меры власти и престижа Миранды.

Итак. Завтрак номер один вот-вот отправится на Мэдисон, 640, и, судя по всему, мне придется его выбросить. Каждое утро Миранда съедала четыре ломтика жирного, калорийного бекона, две колбаски и мягкий датский сыр и запивала все это элитным кофе «Старбакс» со сливками (и двумя кусочками нерафинированного сахара). Насколько мне было известно, в редакции преобладало два мнения: одни считали, что их Миранда – приверженица диеты Аткинса [9], другие – что у нее сверхчеловеческий обмен веществ, заложенный какой-то невероятно удачной комбинацией генов. Как бы то ни было, она безо всякого ущерба для себя продолжала поглощать жирную, нездоровую пищу – хотя «ее девочкам» такая роскошь не дозволялась. Поскольку после того, как еду приносили, она оставалась горячей максимум десять минут, я должна была продолжать заказывать новые завтраки и выбрасывать их до тех пор, пока она не появится. Я могла подогреть все в микроволновке, но это экономило мне только пять минут, а у нее появлялась возможность сказать: «Ан-дре-а, это гадость. Принесите мне свежий завтрак, немедленно». И так я делала заказы через каждые двадцать минут, пока она не звонила мне на сотовый и не распоряжалась насчет завтрака («Ан-дре-а, я приеду в ближайшее время. Закажите для меня завтрак»). Как правило, между этим предупреждением и ее появлением проходило всего две-три минуты, поэтому заказывать все равно приходилось заранее – кроме того, довольно часто она вообще не утруждала себя звонком. Обычно к тому времени, когда она звонила, завтрак был уже два или три раза.

Зазвонил телефон. Должно быть, она; в такую рань больше некому.

– Офис Миранды Пристли, – прощебетала я, заранее готовя себя к тому, что меня обдадут холодом.

– Эмили, я приеду через десять минут. Я хочу, чтобы завтрак был готов.

Она продолжала называть так и меня, и Эмили, справедливо полагая, что мы совершенно неразличимы и вполне взаимозаменяемы. В глубине души я обижалась, но уже привыкла. И к тому же слишком устала, чтобы всерьез заботиться о такой мелочи, как собственное имя.

– Да, Миранда, сию минуту.

Но она уже отключилась. В офис вошла настоящая Эмили.

– Она здесь? – прошептала Эмили, с опаской глядя на дверь кабинета Миранды. Этот вопрос она задавала каждое утро и так же, как и ее наставница, никогда не здоровалась.

– Нет, но она только что звонила, сказала, что будет через десять минут. Я сейчас вернусь.

Я сунула мобильник и сигареты в карман пальто и побежала. У меня было всего лишь несколько минут, чтобы спуститься, пересечь Мэдисон-авеню, занять очередь у кофейни «Старбакс» и выкурить на бегу свою первую за день сигарету. На перекрестке Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню я раздавила ногой тлеющий окурок и осмотрела очередь. Если в ней было меньше восьми человек, я стояла, как все нормальные люди. Однако сегодня, как, впрочем, всегда, здесь толпилось более двадцати бедолаг, жаждущих дорогого кофеина [10], и мне ничего не оставалось, как пролезть без очереди. Мне неприятно было это делать, но ведь Миранда не простит не только если ее ежеутренний латте не будет доставлен, но и если его доставка займет полчаса. Две недели назойливых и раздраженных телефонных звонков («Ан-дре-а, я не понимаю. Я уже пятнадцать минут назад предупредила вас, что скоро буду, а мой завтрак все еще не подан. Это недопустимо») вынудили меня поговорить с администратором кафе.

– М-м, здравствуйте. Спасибо за то, что уделили мне минутку, – сказала я миниатюрной негритянке, – знаю, что это покажется вам несколько странным, но не могли бы мы придумать что-нибудь, чтобы мне не приходилось ждать в очереди? – И я принялась объяснять со всей убедительностью, на какую только была способна, что работаю на важную и чрезвычайно требовательную персону, которой не нравится ждать свой утренний кофе, и нельзя ли мне заходить вне очереди – конечно, очень деликатно – и сделать так, чтобы мой заказ выполнялся незамедлительно? По невероятно удачному совпадению Марион, как звали управляющую, по вечерам изучала маркетинг в Технологическом институте моды на Седьмой авеню.

– Боже мой, вы не шутите? Вы работаете у Миранды Пристли? И она пьет наш кофе? Латте? В высокой кружке? Каждое утро? Невероятно. Ну да, да, конечно. Я скажу всем, чтобы они помогали вам. Не волнуйтесь ни о чем. Да, она самая влиятельная персона в модельной индустрии, – заливалась Марион, а я заставляла себя энергично кивать.

Вот так и получилось, что я при необходимости могла пройти мимо усталых, агрессивных, громко протестующих ньюйоркцев и сделать заказ раньше тех, кто прождал уже много, много минут. Это не прибавляло мне ни хорошего настроения, ни сознания собственной значимости, ни даже куража, и я здорово трусила, когда мне предстояло такое испытание. Когда очередь бывала до отвращения длинной – вот как сегодня: змея, протянувшаяся вдоль всего прилавка и выползающая наружу, – я чувствовала себя еще хуже и знала, что чашу возмущения и ненависти придется испить до дна. В голове у меня стучало, в горле пересохло. Я старалась не думать о том, что четыре года изучала поэзию и анализировала прозу, получала хорошие оценки и поэтому вправе ожидать от жизни большего. Я заказывала Миранде латте в высокой кружке и добавляла к этому несколько своих заказов: большой капуччино-амаретто, мокко-фрапуччино и карамельный макьято. Все это плотно устанавливалось в четыре гнезда картонной коробки с ручками, туда же укладывалось с полдюжины горячих булочек и рогаликов. Общий счет составлял 28 долларов 83 цента, и я старательно укладывала квитанцию в уже распухший особый кармашек моего бумажника, чтобы потом затраты были возмещены надежным, как скала, «Элиас-Кларк».

Надо было спешить, потому что со времени звонка Миранды прошло уже двенадцать минут и я могла предположить, что сейчас она кипит от негодования и недоумевает, куда это я пропадаю каждое утро, – логотип «Старбакс» на чашке кофе не наталкивал ее ни на какие догадки. Но не успела я забрать чашки с прилавка, как зазвонил телефон. И, как обычно, сердце у меня екнуло. Я знала, что это она, я абсолютно точно знала это – но снова и снова пугалась. Определитель номера подтвердил мои подозрения, и я удивилась, когда услышала, что это Эмили звонит с телефона Миранды.

– Она здесь, и она вне себя, – прошептала Эмили, – поторопись.

– Спешу как могу, – проворчала я, балансируя с коробкой в одной руке и телефоном в другой.

Это и было главной причиной разногласий между мной и Эмили. Она была «старшим» секретарем, а я в основном занималась мелкими нуждами Миранды: бегала за кофе и обедом, помогала ее дочкам делать домашние задания и носилась по всему городу, добывая деликатесы для ее званых обедов. Эмили вела бухгалтерию, отвечала за организацию поездок и – самое главное – каждые несколько месяцев приводила в порядок ее личный гардероб. И когда по утрам я выходила за покупками, Эмили приходилось одной отражать все телефонные звонки и требования находившейся по утрам не в духе Миранды. Я ненавидела ее за то, что она может носить на работу блузки без рукавов, за то, что она всегда сидит в тепле и ей не приходится метаться по всему Нью-Йорку, разыскивая, добывая, выклянчивая. Она ненавидела меня за то, что у меня есть возможность выходить из офиса на улицу, где, как она была уверена, я всегда задерживаюсь дольше, чем нужно, болтаю по сотовому и курю одну сигарету за другой.

Дорога обратно всегда занимала больше времени, чем дорога к кафе, потому что мне нужно было раздать кофе и булочки бездомным бродягам, ночующим где придется – на ступеньках, в дверных проемах, а то и прямо на тротуаре, – вопреки всем потугам городских властей «вымести их вон». Полицейские всегда прогоняли их до того, как новый день набирал полную силу, но, когда я совершала свой первый ежеутренний забег за кофе, они еще находились там. Было что-то необычайно приятное и воодушевляющее в том, что эти отверженные всеми люди пьют самый дорогой и изысканный кофе за счет «Элиас».

Спящий у стены бродяга, от которого исходил острый запах мочи, каждое утро получал мокко-фрапуччино. Он не просыпался, но я оставляла чашку (разумеется, с соломинкой) у его левого локтя, и, когда через несколько часов я совершала следующий кофейный забег, она чаще всего исчезала – разумеется, вместе с ним.

Пожилая дама, сидевшая в маленькой тележке и державшая картонку с надписью «Негде жить. Могу мыть полы. Хочу есть», получала карамельный макьято. Вскоре я узнала, что ее зовут Тереза, и сначала покупала ей латте, как Миранде. Она всегда благодарила, но не притрагивалась к кофе, пока он был еще горячий. Когда я наконец спросила ее, должна ли я перестать приносить ей кофе, она энергично затрясла головой и прошамкала, что терпеть не может привередничать, но ей бы хотелось чего-нибудь послаще, потому что этот кофе для нее слишком крепкий. На следующий день я принесла ей латте с ароматом ванили и взбитыми сливками. Ну как, это лучше? О да, это намного, намного лучше, но, пожалуй, чересчур сладко. Еще через день я наконец ей угодила: оказалось, что Тереза всем прочим сортам предпочитает неароматизированный кофе со взбитыми сливками и жженым сахаром. Она расплывалась в беззубой улыбке и принималась жадно глотать кофе сразу же, как только я подавала ей чашку.

Третья кружка кофе предназначалась Рио, нигерийцу, который торговал CD-дисками с одеяла, разложенного у подножия «Башни Трампа». Он вряд ли был бездомным, но однажды, когда я подавала кофе Терезе, подошел ко мне и сказал – а точнее, пропел: «Ну и ну, вы фея из кафе „Старбакс“? А где же мне-е?» На следующий день я принесла ему гранде капуччино-амаретто – и с тех пор мы стали друзьями.

Каждый день я тратила на кофе на 24 доллара больше, чем это было необходимо (латте Миранды стоил всего четыре доллара), чтобы провести еще одну подпольную акцию против компании, – так я мстила им за то, что они отдали столько бесконтрольной власти в руки Миранды Пристли. Я тратила их деньги на людей запущенных, грязных и чокнутых – и если бы они узнали об этом, то и в самом деле почувствовали бы себя униженными, а значит, я добивалась своей цели.

Когда я вошла в вестибюль, Педро, разносчик из «Манхьи», болтал с Эдуардо по-испански.