-- Пенальти! Пендаля им!
      Тихонов достал из заднего кармана пистолет и переложил его в левую руку. В правой он держал ключ. Поплевал на него -- чтобы не скрипел в замке. А может быть, на счастье. Вставил в скважину и неслышно повернул. Шарапов толкнул дверь плечом, и они вбежали в квартиру. Было тихо, сумеречно, пусто...
      -- Ушел, гад! -- простонал Тихонов. -- Ушел только что! Вон сигарета в пепельнице еще не догорела...
      Оперативники заканчивали обыск. Дворничихи-понятые тяжело вздыхали, томились. Тихонов сидел перед Лизой, равнодушной, серой, безразличной. "Как зола в печке..." -- подумал Тихонов.
      -- Скажите, Лиза, -- протянул он ей листок с черными каракулями, -куда он вам собирается звонить?
      -- На работу, наверное.
      -- А сюда он может вернуться?
      -- Может. Только вряд ли.
      -- Он свои вещи все забрал?
      -- Нет. Вон его костюмы висят.
      -- Володя, ты смотрел его вещи? Ничего нет? -- обернулся он к Шарапову.
      -- Как щеткой вычищено. Вот только в плаще посадочный талон на самолет.
      -- Ладно, внеси в протокол, потом разберемся.
      -- Лиза, как же вы не знаете, где он живет?
      -- Так вот и не знаю. Не интересовало это меня. Мне важно было, чтобы он рядом...
      -- У него свое жилье в Москве или он снимал?
      -- По-моему, снимал комнату.
      -- Ну район хотя бы знаете?
      -- В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
      -- А номер дома или квартиры?
      -- Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил...
      -- Почему вы думаете, что в старом?
      -- Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
      -- Ладно, и на этом спасибо. Подошел Шарапов.
      -- Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
      -- Ничего.
      -- Оставляй засаду -- и поехали...
      Двадцать один час
      Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: "Только ты, только ты...", дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
      Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
      Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
      -- Луна, Луна, я Звезда, я Звезда... Прием.
      Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: "Вот черт! Разряды сильные... Гроза будет".
      После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
      -- Звезда, я Луна, вас слышу. Прием...
      -- Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи... Прием.
      -- Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
      -- Вас поняла. Отбой...
      Двадцать два часа
      -- Хошь сверху бросайся, -- показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
      -- Брось гудеть. Найдем, -- ответил Шарапов.
      -- Думаешь?
      -- А чего там думать? Факт, найдем, -- расплылся круглым своим лицом Шарапов. -- Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
      В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света.
      Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
      -- Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем...
      Пьяница горестно икал.
      Оперативники подошли к барьеру.
      -- А, товарищ Шарапов! -- уважительно сказал дежурный. -- Здравия желаю. Что приключилось?
      -- Поговорить надо.
      Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
      -- Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, -- он кивнул на пьянчужку, -- будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем...
      В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
      -- Слушаю вас, товарищ Шарапов! Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
      -- Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того...
      -- Раз навсегда совсем? -- спросил серьезно Тихонов.
      -- Что? -- растерялся дежурный. -- А, ну да!..
      -- Все ясно, -- встал Шарапов.
      -- Так что, звонить Савельеву? -- спросил дежурный. -- Он живо будет...
      -- А где он живет? -- поинтересовался Тихонов.
      -- Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?
      -- Некогда, -- отказался Шарапов. -- Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться -- времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.
      Они вышли в дежурную часть. Быков читал "Вечерку", в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.
      -- Хорошо, Тихонов, а? Благодать?
      -- Куда как. Ладно, поехали. Дежурный сказал Быкову:
      -- Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру...
      Машины рванулись на улицу. Тихонов повернул ветровик на себя и расстегнул рубашку. Тугая резиновая струя теплого ветра ударила в грудь. Тихонов жадно вдыхал его и не мог надышаться, потому что там, внутри, под сердцем, что-то пронзительно тонко, сверляще болело. "Набегался сегодня по жаре", -- подумал он.
      Шофер неодобрительно покосился на него:
      -- Прикройте окошко, товарищ Тихонов, а то вам насифонит...
      -- Ерунда, дядя Коля, на улице сейчас, наверное, не меньше тридцати.
      -- Ну да! Я по себе знаю эту паскудную погоду. Весь мокрый -- как подует, так насморк готов. Как в аптеке.
      -- Ничего, дядя Коля. Я здоров как бык. Сзади зашевелился тщедушный Быков:
      -- Вот уж мне-то не повезло с фамилией. Прямо насмешка какая-то! При моей фамилии такую сложению щуплую иметь?
      -- Сложение, Быков, пустяки, -- сказал Шарапов.-- Ты духом силен, наверное.
      -- "Отличника милиции" имею, -- гордо отозвался Быков.
      -- А ты еще про сложение толкуешь, -- засмеялся Тихонов.
      Машины выехали на площадь. В прожекторах холодно сияла кривая титановая игла -- обелиск космонавтов.
      -- Из титана весь. Самый прочный и тугоплавкий металл в мире, -показал на него Быков.
      Шарапов чиркнул спичкой, задымил папиросой.
      -- На, Стас, закури.
      -- Спасибо. Еще не научился.
      Шарапов затянулся, помолчал, потом сказал:
      -- Я бы с ней поменялся на сегодня этими достоинствами...
      -- С кем? -- не понял Быков.
      -- С иглой, -- ответил Стас за Шарапова. Звонили в дверь долго. Ни звука.
      -- Что же, нет его дома? -- удивился Быков. -- Он сменился с дежурства только, сказал, что спать идет. Может, спит так крепко?
      Позвонили еще раз. Открылась дверь соседней квартиры, вышла толстая немолодая женщина с дюжиной бигуди под капроновой косынкой.
      -- Чего трезвоните? Нет их никого дома.
      -- А Саша не заходил сегодня? -- шагнул вперед Шарапов.
      -- Заходил. Взял из холодильника продукты и поехал к теще. Ко мне заглядывал перед уходом, деньги оставил -- за квартиру уплатить.
      -- А вы не знаете случайно, где теща живет?
      -- А кто вы такие будете? -- В этот момент она увидела Быкова в форме, незаметного за широкими плечами Шарапова. -- С работы, наверное?
      -- Да. Он очень срочно нужен, -- сказал с нажимом Тихонов.
      -- Срочно! А у вас "несрочно" бывает? -- сварливо сказала соседка. -Какая-то бесова работа -- ни днем ни ночью покоя нет. Все добрые люди спят, а Сашке чуть не через день: "Вставай, срочно!"
      -- Его для того и поднимают среди ночи, чтобы все добрые люди спать могли, -- улыбнулся Тихонов.
      -- Да куда вы на ночь глядя тещу его поедете искать?
      -- Некогда нам утра ждать. Вы же сами говорите, что у нас в милиции всегда срочно, -- подлизнулся Шарапов.
      -- Не знаю я, где его теща живет. Точно не знаю. Только помню, что Сашка как-то говорил, будто его теща в одном доме с моей дочерью живет.
      -- А как зовут его тещу?
      -- Не знаю. Жену Галей зовут.
      -- А вашу дочку?
      -- Ксения Романовна. В Марьиной роще они живут, в Шестом проезде, дом восемь, квартира пятнадцать.
      -- Спасибо большое...
      Садясь в машину, Тихонов задумчиво пробормотал:
      -- Идет время, идет. Как бы Крот не надумал двинуться куда-нибудь...
      -- Вокзалы, аэропорты и автостанции заблокированы.
      -- Так. Ты, Быков, поедешь с нами. Ты у нас, -- кивнул на его форму, -самый представительный сейчас...
      Оперативные "Волги" неслись в Марьину рощу.
      Нажимая кнопку звонка, Шарапов молча показал Тихонову на часы -- без десяти одиннадцать.
      -- Кто?
      -- Откройте, пожалуйста. Из милиции.
      В освещенном дверном проеме стоял молодой человек в пижаме, с рейсшиной в руке. Другой рукой он поправил очки.
      -- Проходите. Чем, простите, обязан?
      -- Прежде всего просим прощения за беспокойство. Мы нуждаемся в помощи вашей супруги.
      В прихожую вышла женщина в коротком красивом халате.
      -- Ксения Романовна?
      -- Да. В чем дело?
      -- Здравствуйте. Нас адресовала сюда ваша мама. Она живет рядом с нашим сотрудником, который находится сейчас в этом доме у своей тещи. Не знаете ли вы ее -- дочку зовут Галя? -- спросил Тихонов.
      -- Мне кажется, что это Галя Степанова. Она в третьем подъезде живет, на четвертом или на пятом этаже.
      -- Большое спасибо. И еще раз извините.
      -- Ничего, ничего... Да, квартира их на площадке слева...
      Когда шли вдоль длинного, как пассажирский пароход, дома, Шарапов сказал:
      -- Чувствуешь, ветерок подул?
      -- Ветерок! Ты посмотри на небо лучше, какие тучи идут. Гроза будет. Самое время для Крота сейчас рвануть отсюда...
      Вошли в подъезд. Тихонов подергал замок на лифте.
      -- Вот скажи мне, какой это идиот придумал лифты на ночь запирать?
      -- Позвони в гортехнадзор. Наверное, надо так.
      -- Кому надо?
      -- Откуда я знаю? Наверное, чтоб детишки одни не катались.
      -- Какие детишки? Ночью?
      -- Слушай, придумай мне вопросы полегче. Я и так от этой духоты погибаю. Рубаху хоть выкручивай. На четвертом этаже позвонили.
      -- Сашу Савельева можно видеть?
      -- Здесь нет никакого Саши, -- сердито ответили через дверь.
      Позвонили на пятом. Кто-то прошлепал по полу босиком, щелкнул замок. Перед нами стоял заспанный рыжий парень в трусах.
      -- Вот он! -- облегченно выдохнул Быков.
      -- Здравствуй, Савельев. Ну и зарылся ты, я тебе скажу, -- протянул руку Шарапов.
      -- Здравствуйте, товарищ майор. Раньше морячки говорили: "Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте". Заходите пока на кухню, а то мои нестроевые улеглись уже...
      Тихонов пустил из крана воду, долго ждал, пока сольется. Поискал глазами стакан, но на столике было так же чисто и пусто, как во всей кухне. Нагнулся и долго пил прямо из крана тепловатую воду, а жажда все равно не проходила. В груди притаилась боль, и Тихонов подумал: "Ладно, пустяки. Завтра отосплюсь, и все пройдет. Устал здорово".
      Савельев вошел в кухню, светя красными кудрями, как нимбом. Он был уже в брюках и рубашке.
      -- Что, сам сообразил? -- усмехнулся Шарапов.
      -- Не в гости же вы пришли, -- хмуро ответил Савельев.
      -- Понятно, не в гости. В гости мы бы к тебе пораньше заглянули, -- и без всякого перехода спросил: -- Ты Крота помнишь, по сводке? Костюка Геннадия?
      -- Да-а. Припоминаю... А что?
      -- А то, что он на твоей территории окопался. Бледное лицо Савельева скривилось:
      -- Вот чума!
      -- Эмоции придержи. Давай подумаем, где он может жить на Мавринской улице. Дом старый, без ванны.
      -- Сейчас, -- Савельев вышел из кухни и вернулся минуту спустя с двумя стульями. -- Садитесь, товарищ, -- сказал он Тихонову, жадно вдыхавшему воздух из окна.
      -- Это Тихонов, из управления БХСС. Они, собственно, на Крота и вышли, -- представил Шарапов. Сели к столу.
      -- Мавринская улица -- пограничная полоса массовой застройки, -- сказал Савельев. -- Вся левая сторона -- новые дома. Старые дома -- только справа. Есть на правой стороне и новые. Старых домов у меня там... подождите, подождите... семь. Номера четвертый, шестой, десятый, четырнадцатый, шестнадцатый, двадцатый и двадцать восьмой. Так. Все они относятся к ЖЭКу номер восемь. Если хотите, давайте поедем сейчас к Берковской, она нам здорово может помочь.
      -- Кто это?
      -- Берковская? Ну, эта дама -- целая эпоха Останкина -- Владыкина. Она здесь всю жизнь прожила и лет двадцать работает в ЖЭКе. В новые дома много народу сейчас вселилось, за эти я вам не ручаюсь; а в старых домах она всех людей до единого знает.
      -- Давай собирайся, поедем.
      -- Голому собираться -- только подпоясаться. Пошли. Подождите только -своим скажу.
      Оперативники вышли, дробно забарабанили каблуками по лестнице. Внизу их догнал расстроенный Савельев:
      -- Жена к черту послала. "Житья, -- говорит, -- нет с тобой никакого".
      -- Это она зря. Можно сказать, и без ее пожеланий туда направляемся, -бросил Тихонов.
      Шарапов захлопнул дверцу "Волги", весело сказал Савельеву:
      -- Это, милый, пустяки. У тебя стажа еще маловато. От меня жена два раза уходила. Ни-чего! Возвращаются. Поехали!..
      Дверь открыла девочка с длинненьким тонким носиком, с грустными черными глазами:
      -- А мамы нет дома...
      -- Где же Анна Марковна, Женечка? -- спросил Савельев.
      -- Она с тетей Зиной в кино пошла.
      -- Тьфу, напасть какая, -- разозлился Тихонов. Савельев только вступил в игру, у него сил было больше.
      -- А в какое кино?
      -- В парк Дзержинского.
      -- Женечка, не знаешь, на какой сеанс?
      -- На девять часов.
      -- Странно, -- взглянул на часы Шарапов, -- если на девять, то она уже должна быть дома.
      -- Не знаю, -- пожала девочка худенькими плечиками.
      -- А может быть, там две серии? Ты не заметил, когда проезжали, что идет? -- спросил Тихонов у Шарапова.
      -- Нет.
      -- Давайте так: оставим здесь Быкова. Как придет Анна Марковна, пусть они вместе идут в отделение. А мы поедем к кинотеатру, может быть, картина действительно в две серии, -- тогда сразу ее перехватим, -- предложил Савельев.
      -- Дело, -- одобрил Шарапов.
      -- Сколько же мне сидеть здесь? -- взмолился Быков.
      -- Часок посиди. Пока, -- махнул рукой Савельев. Машины, шипя, рванулись к Останкинскому валу,
      -- Ну и вечерок, накатаемся досыта, -- хмыкнул Тихонов.
      -- За это имеешь тридцать суток отпуска, -- подмигнул Шарапов.
      -- Боюсь, что он мне понадобится прямо завтра.
      -- То-то, будешь знать нашу МУРовскую работу, -- съехидничал Шарапов.
      -- Конечно, работа, мол, только у вас. У нас -- курорт... Паланга...
      Машины развернулись и встали около входа в парк. Савельев уверенно шел по сумрачным аллеям к кинотеатру. Когда перед ними вырос огромный плакат "Безумный, безумный, безумный мир", Тихонов облегченно вздохнул. Сквозь тонкие дощатые стены летнего кинотеатра доносились выстрелы, грохот, вопли, хохот зрителей.
      -- Объявляется перекур. А ты, Савельев, пойди разведай, как там и что.
      Уселись на скамейку. Шарапов глубоко, со вкусом затягивался папиросой. Внезапно сильной тяжелой волной подул ветер. Дружно зашелестели листья над головой. Тихонов поглядел вверх: в небе вспыхивали и быстро гасли отсветы молний. Он вытер платком пот со щек, шеи, лба и подумал: "Как было бы хорошо, если б стреляли только в кино!"
      Спросил:
      -- Как ты думаешь, Владимир Иваныч, мир действительно безумный?
      -- Не-а, мир разумен. И добр. Нужно только уничтожить все, что плодит зло.
      -- Ничего себе, простенькая работенка!
      -- Была бы простенькая, не держали бы таких орлов, как мы с тобой, -засмеялся Шарапов.
      Вынырнул из темноты Савельев. Рядом с ним шла женщина.
      -- Ты посмотри! -- ахнул Тихонов. -- Он вроде ее из кино выудил!
      -- Здравствуйте, ребята, -- просто, как со старыми знакомыми, поздоровалась женщина. В руках у нее была пачка вафель. -- Сейчас мы с Савельевым подумаем, в каком доме это может быть, а вы пока погрызите,-протянула она оперативникам вафли.
      -- Спасибо, -- растерялся Шарапов.
      Анна Марковна о чем-то спорила с Савельевым, тот не соглашался, она напористо предлагала какие-то варианты. Потом Савельев сказал:
      -- Анна Марковна уверена, что снимать комнату он может только у старухи Ларионихи. В других местах везде отпадает: или жить негде, или просто не сдают...
      Вновь ударил сильный порыв ветра. Он сорвал с какого-то динамика мелодичный звон, принес его сюда, напомнил: бьют куранты. Полночь. Начинается новый день. А Крот в это время...
      Полночь
      Шадрин, стоя у открытого окна, прислушивался.
      -- Слышишь? -- повернулся он к своему заместителю Кольцову.
      Кольцов подошел к окну. Бам-м... -- разносилось в теплой тишине летней ночи.
      -- Куранты бьют, -- задумчиво сказал Кольцов.-- Полночь. Давай еще раз посмотрим план...
      Затихла музыка в "Эрмитаже", разошлись, поглядывая на грозовые тучи, последние посетители кинотеатра, шум откатился куда-то в глубь домов и переулков. Тихо. Изредка лишь на своей "Волге" прошелестит по улице бодрствующий таксист.
      Тихо и в большом здании на Петровке. Погасли бесчисленные окна на фасаде. На стене матово поблескивает белая табличка с цифрами "38". По тротуару, вдоль узорной решетчатой ограды прохаживается постовой милиционер.
      А со стороны переулка ярко светятся большие зеркальные окна помещения дежурного по городу. Здесь не спят. Виден свет и в двух окнах углового кабинета на пятом этаже. Здесь ждут важных новостей.
      Над шахматной доской склонился Приходько. Он играет с молодым инспектором УБХСС Толмачевым. Болельщики-- сотрудники МУРа Ульянов и Воронович -- внимательно следят за игрой и наперебой дают советы Приходько. Его шахматные порядки изрядно потрепаны. Впрочем, он не слишком этим огорчается, благосклонно выслушивает противоречивые советы болельщиков и охотно следует им в порядке поступления. К добру это не приводит: Толмачев собирает своих коней вблизи вражеского короля, плотно запертого собственными пешками. Он делает еще один ход, флегматично произносит:
      -- Предлагаю сдаться.
      -- Обойдешься. Это с твоей стороны некорректно. Мы еще повозимся, --собирается сражаться до последнего Приходько.
      -- Ну-ну...
      Сергей, наморщив лоб, напряженно всматривается в позицию. Неожиданно Ульянов говорит:
      -- Недолго мучилась старушка в злодея опытных руках...
      -- "Матильдой" звали, -- довольно ухмыляется Толмачев.
      Приходько, наконец, обнаруживает, что последним ходом коня Толмачев поставил ему "матильду".
      -- Конечно, -- оправдывается Сергей, -- когда все тут бормочут в уши всякое разнообразное... Давай следующую!
      -- А уговор?
      Приходько кряхтит, морщится, закуривает. Остальные молча, с интересом смотрят на него. Понимая, что здесь уж не отвертишься -- уговор дороже денег! -- Сергей выходит на середину кабинета, становится в позу оратора и лихо декламирует:
      -- Я жалкое шахматное ничтожество! Мне бы в бабки играть да с мальчишками по улицам гонять собак, а не садиться с мастерами за шахматы!
      Громкий хохот покрывает последние слова неудачливого гроссмейстера. Оторвавшись от коричневой папки уголовного дела, Шадрин и Кольцов завистливо смотрят на ребят.
      -- Оружие, технику проверили, орлы? -- спрашивает, улыбаясь, Кольцов. -- Курево, бутерброды запасли?
      -- Не извольте беспокоиться, товарищ майор, -- отвечает за всех удобно устроившийся Толмачев. -- Укомплектованы, как маршевая рота. Лично проверял.
      Партнеры начинают расставлять шахматы снова. Однако эту партию Приходько не суждено проиграть...
      Зазвонил телефон, Шадрин поднял руку, и все разом смолкли.
      -- Шадрин. Да-да, слушаю, Стас. Нашли? Ты думаешь, он там? А кто эта Берковская? Понятно. Шарапов согласен? Так. Хорошо, хорошо, сделаю. Проводника с собакой вышлю. Ладно, ладно, у нас все нормально, Связь имеем. Ну давай, Стасик, желаю удачи. Слушай... Ты ведь у нас большой гусар, смотри, Стас, не лезь напролом. Ну ладно, не буду... Давай, Стасик, счастливо... Ждем тебя!..
      Брякнула трубка на рычаге.
      -- Стас с Шараповым пошли брать Крота. У этого негодяя есть "вальтер", и неизвестно, сколько у него патронов.
      Приходько сдвинул доску в сторону. На пол упала пешка. Сергей сухо хрустнул пальцами...
      Час ночи
      В наступившей тишине ветер хлестнул с неожиданной силой. Стукнула рама.
      -- Прикрой, -- сказал Балашов.
      Джага встал, кряхтя и тяжело посапывая, подошел к окну.
      -- Гроза будет, Виктор Михалыч...
      -- Это хорошо. А еще лучше, если бы она утром зарядила, да надолго.
      -- Уж чего хорошего, -- вздохнул Джага.
      -- Ты что, грозы боишься?
      -- Да не боюсь, а как-то не по себе: дьявольская это сила.
      -- Ты, может быть, в бога веришь?
      -- Как вам сказать: верить не верю, а с почтением отношусь...
      -- Это почему?
      -- А вдруг он есть, бог? Пли что-нибудь в этом роде? А потом спросится за все, а?
      -- Хм, коммерческий подходец у тебя ко всевышнему!
      -- А как же? Обратно ж, в нашем деле удача все решает...
      -- Тоже мне джентльмен удачи! -- зло засмеялся Балашов.
      -- Не. Я не жентельмен. Я человек простой, но свое разумение имею.
      -- Какое же это у тебя разумение?
      -- Я так полагаю: когда господь бог, если он есть, делил человеческий фарт, то нарезал он его ломтями, как пирог. А народу много, и все свой кусок отхватить хотят. У кого, значит, голова вострее, а локти крепче, те первыми к пирогу и протолкались. Посочней ломти, с начинкой разобрали. А те, кто головой тупее да хребтом слабее, при корках и крошках остались.
      -- Ты эту библейскую политэкономию сам придумал?
      -- От батяни слышал.
      -- Твой батяня, видать, крупный мыслитель был. Кулак, наверное?
      -- Почему ж кулак? -- обиделся Джага. -- Не кулак. А хозяин справный был. Разорили. Дочиста разорили, босяки. Когда погнали лошадей на колхозный двор, думал, блтяня кончится -- почернел аж.
      -- А где ж была твоя вострая голова тогда да крепкие локти?
      -- Ну-у! Они ж миром всем грабили. Обчеством, погибели на них нет!
      -- Подался бы в банду...
      -- Не. Вот батяня подался тогда. Через месяц притащили, перед сельсоветом бросили -- дырка от уха до уха.
      -- А ты?
      -- А чего я? Я жить хочу...
      -- Значит, созидаешь общество, против которого шел твой батяня?
      -- Я им насозидал, как же! Дня не работал на месте, где украсть нельзя...
      -- Так ты ж полжизни в тюрьмах провел!
      -- Это факт. Не любят, они, когда мы того... Да уж тут ничего не сделаешь. Сила солому ломит. Потому и вас нашел...
      -- А я тебе Христос Спаситель?
      -- Не. У вас голова острая, а у меня локти крепкие.
      -- А если на Петровке найдется голова повострее да локти покрепче?
      -- Риск -- благородное дело. И опять же -- кто смел, тот и съел.
      -- Ты у меня прямо сказитель народный... -- сказал Балашов. Подумал: "Нет, не должно быть головы вострее. Все продумано до секунды, до детальки мельчайшей. Этот кретин по-своему прав: их сила в том, что все они -- миром. Никогда бы им не сыграть со мной один на один. Но они все вместе. А я один. Совсем один. И некому даже рассказать, похвастаться, как один человек обыграл огромную машину. Интересно, Джага догадывается, что я замыслил? Вряд ли. Об этом знают еще два человека на свете -- Макс и Крот. За Макса можно быть спокойным. А вот Крот? С Кротом надо как-то разобраться... Ах, если бы только завтра все удалось! Должно, должно, должно удаться! Крот свое дело сделал, и его необходимо убрать. Его не должно быть теперь. Опасен, знает очень много. И в милиции сильно засвечен. Даже если потом найдут его почтенный прах, вряд ли директор Новодевичьего кладбища станет искать ему участок. Беглый вор -- решат, что с уголовниками-подельщиками .не рассчитался... Кому он нужен -- искать концы? Вычеркнут из розыска и спасибо скажут. Значит, решено.
      Теперь с Джагой. Завтра, тьфу-тьфу, не сглазить, возвращаюсь с операции, даю куш в зубы -- и пошел к чертовой матери! С семи часов тридцати минут он из фирмы уволен. Раз и навсегда. Он пьяница и рвань. Обязательно сгорит на каком-нибудь деле. Это он тут такой философ-молодец, а на Петровке ему язык живо развяжут. Поэтому больше с ним -- ни-ни-ни. Если не будет Крота, Джага -- единственный свидетель. Допустим, засыплется на чем-то и его зубры с Петровки "расколют". А дальше что? Доказательства? Никаких. И все тут. На одном показании дело в суд не пошлешь. Надо позаботиться, чтобы к завтрашнему вечеру в доме винтика, стрелочки не осталось. И вообще, пора кончать с часовой деятельностью. Время уже поработало на меня неплохо..."
      Джага спал в кресле, свистя носом. Толстая нижняя губа отвисла, на подбородке показалась струйка слюны.
      "Свинья, -- подумал Балашов. -- Дай ему хутор, пару лошадей, так его от счастья понос прохватит. Хотя он уже так развращен, что его даже на себя работать не заставишь. Вот украсть -- это да! Тут он мастак. Ох, как вы мне надоели, мерзкие рыла! Смешно, что мы с ним рядом толкаемся в очереди за жирными пирогами...
      ...Только бы вышло завтра! Только бы вышло! Всех, всех, всех обмануть, вывернуться, уйти! И пусть, пусть никто не увидит, как вырву себе свободу..."
      Он сидел в кресле долго, неподвижно, пока не задремал...
      Два часа ночи
      Они вылезли из машины, и Стас поразился тишине, которая повисла над Останкином. Ветер сник, но духоты уже такой не было. Тихонов поднял вверх лицо, и сразу же ему попала в глаз большая капля. Вторая ударила в лоб, в ухо, щекотно скользнула за шиворот. Пошел теплый тяжелый дождь. Голубая змеистая молния наискось рассекла темноту, и Тихонов увидел, что Шарапов тоже стоит, подняв лицо вверх, и открытым ртом ловит капли дождя.
      Глухой утробный рокот за горизонтом смолк на мгновение, и вдруг небо над ними раскололось со страшным грохотом.
      От неожиданности Савельев даже вздрогнул и съежился.
      -- Рано ежишься, -- толкнул его в бок Шарапов.-- Ты грозы не бойся, она нам сейчас на руку.
      -- А я и не боюсь, -- мотнул головой Савельев. Шарапов сказал:
      -- Ты кепку надень.
      -- Зачем? -- удивился Савельев.
      -- У тебя волосы в темноте, как светофор, горят. Савельев и Тихонов негромко засмеялись. Подъехала "пионерка".
      -- Вот и проводник с собакой, -- сказал Шарапов, и все облегченно вздохнули, потому что ждать в таком напряжении было невмоготу.
      Они стояли за квартал от дома Ларионихи. Подошли еще два оперативника. Дождь размочил папиросу Шарапова, и он бросил ее в быстро растекавшуюся лужу. Снова раздался чудовищный удар, и в неверном дрогнувшем свете молнии Тихонов заметил, что у Шарапова очень усталое лицо и тяжелые мешки под глазами.
      -- Внимание! -- одним словом Шарапов выключил всех из прошлого, из забот, из всего, что сейчас могло отвлечь и что не входило в короткое режущее слово "операция". -- Внимание! Окна в доме открыты. Все они выходят на фасад. Черного хода нет. К двери идут Тихонов и проводник Качанов с собакой. Ты ей, Качанов, объясни на ее собачьем языке, чтобы она, упаси бог, не тявкнула. Севельев, Аверкин и Зив занимают место под окнами в мертвой зоне -- если будет стрелять из комнаты, он в них не попадет. Я на машине подъеду одновременно с вами и наведу прожектор на окна. Включаю и выключаю прожектор по команде Тихонова. В окна прыгнете все сразу.
      Тихонов подумал, что он зря так настаивал на том, чтобы идти первым. Шарапов оставил себе самое опасное место -- под прожектором, он все время на свету будет. Но теперь уже поздно рассуждать.
      -- Все ясно? -- переспросил Шарапов. -- Пошли!
      Снова ударил гром. Шарапов легонько хлопнул Тихонова ладонью по спине, и из мокрого пиджака в брюки ливанула вода.
      -- Давай, Стас. Ты счастливчик, я верю...
      Дождь взъярился, как будто мстил за весь иссушающий знойный день, который начался когда-то очень давно и все еще не кончился, и конца ему не было видно, и будет длиться он, наверное, вечно.
      Стас пошел через стену дождя и заорал Савельеву во весь голос, потому что вокруг все равно шумело, трещало и ревело:
      -- Не торопи-ись смотри! Прыгнете, когда кри-икну!
      До дома было сто шагов. И Тихонов прибавил шагу, чтобы быстрее дойти и не думать о том, что болит где-то в груди и что Крот будет из темноты стрелять, гад, как в тире. И почему-то не было звенящего внутри напряжения, как в парикмахерской, когда говорил с Лизой, а в голове продолжала обращаться вокруг невидимой оси одна мысль: "Возьмем, возьмем, возьмем! Не убьет, не убьет, не убьет!" Потом подумал: "А почему их надо живьем, гадов, брать, когда, они в тебя стреляют?" Махнул оперативникам рукой и, нагнувшись, пробежал к крыльцу через палисадник. Тяжело топотнул вслед Качанов, и неслышной тенью скользнула собака. "Тише",-- зло шепнул Тихонов, оступился в глинистую лужу и подумал некстати: "Пропали мои итальянские мокасы". Грохнуло наверху с такой силой, что у Тихонова зазвенело в ушах. Молния судорогой свела небо, и Стас увидел, что "пионерка" беззвучно подъехала к палисаднику. Ну, все, можно.