КАК БЫЛО ДЕЛО

Конвойный ордер — милицейский «Жигулъ» и черная «Волга» с проблесковым фонарем на крыше — уже прошел Ленинградское шоссе и по длинному плавному съезду стремительно выходит на Окружную кольцевую дорогу в сторону Дмитровки. В полукилометре за ними следует грязная «девятка», ведущая их от аэропорта. Наводящий из «девятки» — человек с неразличимым лицом потного призрака — переговаривается с кем-то по рации.

С площадки отдыха — много впереди подъезжающего конвоя — трогается несколько машин. Большой тяжелый грузовик, полуфургон «Газель», поношенный неприметный «опель». Они занимают крайний левый ряд и растягиваются по трассе. Конвой приближается и на большой скорости начинает обгонять их в правом ряду. Мчащийся впереди «опель» вдруг делает резкий рывок направо и ударяет первую машину конвоя — милицейский «Жигулъ» — в левое заднее крыло. Это профессиональный удар недобросовестных гонщиков. От неожиданного бокового удара «Жигулъ» на скорости вылетает с полотна дороги, падает в глубокий кювет и переворачивается через крышу.

Угрожающе и бессильно воет сирена, над разбитой машиной продолжает вспыхивать пульсирующими сполохами сигнальная рампа.

Фомин за рулем «Волги» пытается погасить скорость и выйти налево, чтобы обойти перекрывающий ему путь «опель». Но слева на них тяжело надвигается борт грузовика.

— Тревога! — кричит Фомин. — Оружие к бою!… Нападение!…

Майор Котов ревет перепуганному Смаглию:

— На пол!… На пол, мать твою!… — выхватывает пистолет, заталкивает на пол кабины слабо сопротивляющегося Смаглия и ложится на него, прикрывая арестованного своим телом.

Офицеры сопровождения открывают стрельбу по грузовику. Поздно — им не хватило нескольких секунд. Грузовик всей своей чудовищной железной массой наваливается на «Волгу» и волочет ее по обочине навстречу уже остановившемуся «опелю», из которого выскакивают два человека с автоматами наперевес. «Волга» врезается в «опель», и сдвоенная автоматная очередь разрезает монотонный негромкий рокот автострады. Киллеры стреляют внутрь машины до последнего патрона в магазине, бросают автоматы на землю и на ходу прыгают в фургон «Газель». Туда же забирается водитель грузовика. Из притормозившей «девятки» невзрачный человек с рацией кричит:

— Пошли! Пошли!…

Машины быстро набирают скорость, сворачивают на Алтуфьевское шоссе, влетают в город, за первым перекрестком киллеры пересаживаются в две иномарки, и машины разъезжаются в разных направлениях.

На месте побоища немо вспыхивает сигнальная рампа на крыше исковерканного «Жигуля», курится дымок над расстрелянной «Волгой», в кабине — кровавое месиво. Мертвый майор Котов прикрывает собой Смаглия, во лбу у которого круглая пулевая дырочка.

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ВСТРЕЧА

Наш джип с мягким утробным рокотом вспорол сумрак городских окраин и будто рубильником включил для меня разноцветные переливающиеся огни празднично-нарядной Москвы. Ярко иллюминированные здания, томная подсветка зелени, огромный тускло-золотой кулич храма Христа Спасителя, загадочный свет в окнах незнамо откуда возникших небоскребов, прыгающие вспышки рекламы, зовущие пятна биллбордов, дорогие витрины и подъезды ресторанов, сладкий запах жареного попкорна, ватажащиеся в стаи развеселые мужички и панельные девки — шикарная ярмарка жизни. Все продают. Кто покупает?

Красиво! Мне нравится. Мне нравится быть гостем в моем родном городе.

Володька Фомин предлагает подсменить меня в штаб-квартире во Франции. Он не знает, что разница между гостеванием в Париже и постоянной жизнью там приблизительно такая же, как между посещением театральной премьеры и работой в этом театре осветителем.

Из автомобильного приемника доносилась залихватская киркоровская песня «Ой, мама, шикодама». Интересно, что такое «шикодама»? Водитель нажал клавишу на панели приемника — в кабину рванул развязно-агрессивный голос радиообозревателя:

— …Безусловно, решение Александра Серебровского баллотироваться в губернаторы Восточно-Сибирского края внесет известное разнообразие в наш унылый политический ландшафт. Во всяком случае, эго недвусмысленно означает, что большие деньги хотят большой власти… Андрей Черкизов, радио «Эхо Москвы»…

Въехали во внутренний двор огромного делового билдинга. Мои молчаливые сопровождающие ввели меня в высокий мраморный вестибюль: рамы металлоискателей, контрольные кордоны — бойцы службы безопасности в серой униформе, трехкратная проверка документов. У растворенных дверей отдельного лифта охранник сказал любезно, не допускающим обсуждения тоном:

— Я вас провожу…

В просторной кабине полированного красного дерева, с фацетованными зеркалами в бронзовых рамках, похожей на ампирный платяной шкаф, мы поехали, воздев очи вверх, как на молитве в храме, и на лицах моих спутников было такое ожидание, будто на световом табло-счетчике этажей сейчас проступит чудотворный лик Одигитрии-путеводительницы.

Разъехались створки дверей, и мы выкатились в просторный, заделанный под старину холл. А навстречу из-за бюро уже топает еще один стерегущий, приветливо улыбается, кланяется и быстро, как писали раньше в театральных ремарках — «в сторону», говорит лифтовому сопровождающему:

— Свободен…

И тот сразу же провалился обратно в кабину, будто откуковавшая кукушка в ходики.

Мне было видно, что вмонтированный в бюро пакет TV-мониторов просматривает и контролирует весь наш путь от самой входной двери. Этажный стерегущий проводил в приемную — незатейливое сооружение, размером и дизайном напоминающее католический собор. Сбоку у приставного столика сидели двое мужиков — не то референты, не то посетители, а может быть, снова охрана.

Из-за большого секретарского стола, уставленного бесчисленными телефонами, поднялась немолодая, элегантно одетая женщина:

— Добро пожаловать, Сергей Петрович! Вас ждут… Она открыла дверь в кабинет, а вся моя охранная свита, слава Богу, будто натолкнувшись на незримый барьер, осталась у входа в приемную.

Я вошел в какое-то неярко освещенное пространство и увидел в перспективе зала, далеко-далеко, как в воротах на футбольном поле, своего дружка Сашку Серебровского. Он полусидел, полулежал в кресле и разговаривал по телефону:

— …Слушай, не забивай мне баки! С этим траншем еврооблигаций вопрос очень простой. Если у них есть лицензии, если они готовы дать перформенс-бонд на сто миллионов, я буду разговаривать…

Он помахал мне рукой — иди сюда, мол.

— Хорошо-хорошо! Сейчас мне не до этого. Ты завтра позвони Кузнецову, объясни ситуацию. А он мне доложит. Пока… А почему министр? Хорошо, я его послезавтра увижу… Скажу… Пока…

Он нажал кнопку — трубка испуганно пискнула, упав на стол. Сашка смотрел на меня с явным удовольствием, но его ехидные змеистые губы складывались в привычную ироническую улыбку. Потом он гибко и резко вскочил навстречу:

— Ну что? Прибыл, Верный Конь?

Мгновение мы молча стояли друг перед другом, внимательно всматриваясь, потом крепко обнялись, и я увидел, как саркастическая улыбка Серебровского блекнет, и он горячо, негромко, на выдохе сказал:

— Господи, как я тебя ждал, Серега!

Я только сейчас заметил, что я почти на голову выше субтильного маленького Серебровского. Я смотрел на него с нежностью.

— Сашка, Хитрый Пес, ты зачем сюда вскарабкался?

— Кто знает? Тайный ход карт… Или призыв судьбы…

— Доволен?

— Врагу не пожелаю.

— Тогда зачем?

— От меня это не зависит…

— Как это? — удивился я.

Он усмехается, и в его усмешке вновь проскользнуло снисходительное высокомерие.

— Серега, это на бегу не объяснишь… Это сложно… Во всяком случае, альпинист на траверсе не может сказать: притомился я маленько, надоело, пойду домой… Надо переть вверх. Или…

— Или?…

— Или — внизу кучка мясного фарша с обломками костей…

Серебровский возвратился к столу, нажал кнопку переговорника:

— Надя, сделай малый созыв. Нам — аперитивы.

КОТ БОЙКО: ВИД, УДОБНЫЙ ДЛЯ ЛОГАРИФМИРОВАНИЯ

Я вышел из ванной и увидел, что мой страж Валера, развалясь в кресле, тупо глядит в телевизор. Я предложил:

— Может, в ресторан спустимся?

— Да сейчас сюда принесут!

— Не выдумывай… Не уважают они тебя — забыли.

— Не забыли… Сейчас в кабаке самый крутеж. Придут, денег всем хочется.

Я с сочувствием посмотрел на охранника — тугого, мускулистого, остро пахнущего потом. Здоровенный ком жесткого мяса.

— Глупо так торчать, — попробовал я его уговорить. — Пошли вниз — девочек подснимем, гормональную нагрузку снизим. А?

— Нельзя! — горестно-твердо отказал мне конвоир. — Николай Иваныч запретил из номера выходить.

— Смотри, как у вас с дисциплиной хорошо поставлено! — восхитился я.

— Да, это верно, — с идиотской серьезностью подтвердил Валера. — У нас дважды не повторяют.

— Замечательно! Раз так — будем сидеть по краям унитаза, как пара орлов на вершине Кавказа. И тут постучали в дверь.

— Кто? — дернулся на стук охранник.

— Ужин из ресторана заказывали?

Валера приоткрыл дверь, внимательно рассмотрел в щель официанта, только потом скинул цепочку и впустил неспешного посланца кухни — официант вкатил в номер тележку с выпивкой и яствами. Валера, пропустив его в номер, на всякий случай выглянул за дверь — пусто ли в коридоре. Молодец, бдит.

Я с удовольствием наблюдал, как официант снимал с телеги и расставлял на столе многочисленные тарелки, судки, бутылки. Потирая от радостного нетерпения руки, я объяснял моему дисциплинированному сторожевому животному:

— У меня, как у всякого художника, в жизни есть три желания, три задачи, три высоких цели — завтрак, обед и ужин. Мимо завтрака и обеда я сегодня пролетел. Значит, сейчас пожуем втройне… Але, ты как там?

Валера, шевеля губами, тщательно читал счет, потом подписал его, дал официанту чаевые:

— Посуду заберешь завтра, — закрыл за ним дверь, не забыв придирчиво проверить цепочку и замок.

В номере было жарко. Я скинул с себя рубаху и брюки, оставшись в одних трусах, — в полуголом виде человек выглядит беззащитно-беспомощно.

— Рассупонься, сынок, — предложил я своему обормоту. — Сейчас будем пировать, как древние римляне, — долго и в кайфе… Ты суп-то заказал? Я без супа не могу!

— Предусмотрено, — снисходительно улыбнулся Валера.

— Молодец! Мыслишь стратегически — далеко пойдешь. Я тебе расскажу один секрет: на зоне у людей странные представления. Без устриц или там черной икры живут спокойно, а без баланды — полная чума!

Валера засмеялся:

— Устриц не брал, а черной икры — навалом… Уха из стерляди с расстегаями подойдет?

Он снял и аккуратно развесил на спинке стула свой нарядный пиджак. Под мышкой в кобуре — «Макаров», к брючному ремню прицеплены наручники.

Бой-парень, жопа — колесом!

— Давай-давай! — поторопил я его. — Ночь на дворе, приличные люди давно уже в пыль пьяные, а мы — не синь пороху! Сдавай!

Валера повернулся к столу, взял в руки бутылку «смирновки» и начал разливать по рюмкам.

Его бритый тяжелый затылок был отделен от накачанной мошной шеи жирной складкой, такой глубокой и красной, будто кто-то уже рубанул его по загривку топором.

Ну вот и мой черед пришел.

Я неслышно нагнулся, взял с пола свои брюки, растянул штанины на полный размах рук и в быстром плавном броске накинул их охраннику на шею. За неимением другого и это вполне может сойти за удавку. Резкий рывок в разные стороны с одновременной подсечкой — полный абзац!

Валера обрушился на пол с грохотом упавшего в обморок буфета. Собственно, весь вопрос и состоял в том, чтобы пистолет из его кобуры перекочевал ко мне. Всех делов!

Из опрокинувшейся бутылки тихо журчала на пол водка. Я отпрыгнул назад, естественно, попутно нагнулся и поднял бутылку, недовольно заметив ему:

— Экий ты, Валерка, нескладень! Сколько добра зря перевел… — Я уселся в кресло, ни на миг не отводя взгляда от лежащего на паркете охранника, с удовольствием выпил стоящую на столе рюмку водки. Ласково спросил, кивнув на экран телевизора:

— Ты видел, как я стреляю?

Валера вяло пошевелил пересохшими губами:

— Не убивайте… пожалуйста…

Я пожал плечами:

— Направление мысли правильное. Но не преувеличивай… От тебя зависит! Николай Иваныч — кто?

— Он из службы безопасности «Бетимпекса»…

— О-о-о! — восхитился я. — Неслабая контора заботится обо мне. Настоящие гуманитарии! Ты сам-то — в штате?

Одновременно я обшаривал карманы его висящего на стуле пиджака, достал портмоне, связку ключей, запасную обойму, платок, разнообразную мусорную мелочь, вытряхнул на стол содержимое бумажника — довольно много денег. Их я отложил в сторону.

— Никто из нас не в штате… Мы в охранном агентстве «Конус». А к «Бетимпексу» как бы не имеем отношения. И связи с Николай Иванычем у меня нет…

— Понятно, — кивнул я. — То есть если я тебя сейчас стрельну или завтра мы вдвоем шмальнем кого-нибудь, а потом ты угрохаешь меня, все эти страсти для «Бетимпекса» — бим-бом? Концов нет?

— Выходит, так… — обреченно сказал Валера и сделал неуверенную попытку приподняться.

— Ну-ну-ну! — Я поднял ствол. — Ты, сынок, лежи, где тебя уронили. У тебя был трудный долгий день, тебе нужен покой. Брюки только мои отдай…

Под прицелом охранник стащил с шеи брюки и бросил мне через комнату.

Натягивая портки, я перекидывал из руки в руку пистолет, чтобы не выпустить этого остолопа из поля стрельбы ни на долю секунды.

— Ты уж извини, друг, я понимаю, что ты с моими портками сжился, как с родными. Но они мне пока нужны: тут такой дурацкий обычай, можно сказать, народная традиция — на людях ходить в штанах…

Поднял с пола свой муаровый пиджак и разложил по карманам со стола все нужное, пересчитал пачку денег.

— Деньги, надеюсь, не твои. Казенные? — Валера молча кивнул.

— Ну, слава Богу! «Бетимпекс» — организация зажиточная, спишут на представительские расходы. Тебе моя расписка не понадобится, они тебе на слово поверят. Вставай! — скомандовал я и показал на здоровенную сумку-баул в углу номера. — Ну-ка, собери все добро со стола…

Валера, испуганный и злой, с угрюмым сопением собирал и аккуратно укладывал в сумку деликатесы и выпивку. А я пока внимательно рассматривал сотовый телефон, который оставил мне Николай Иваныч. Включил, послушал долгий протяжный гудок, засветился зеленоватый экран на электронном табло, но звонить отсюда я не стал, выключил телефон и опустил в карман.

В этот момент охранник, взбесившийся шестипудовый зельц, бросился на меня.

Вот, Господи, напасть какая!

Здоровенный мясной дурак, обученный приемам рукопашного боя с мирными безоружными фраерами, попросту не представляет скорость реакции олимпийского чемпиона. А может быть, глядя на меня, он не мог поверить, что этот замурзанный, худой, обросший щетиной лагерный чмырь и есть тот самый знаменитый чемпион? Или страх перед улыбчивым Николай Иванычем в нем сильнее угрозы пистолета в руках беглого оборванца?

Охранник не преодолел половины разделявшей нас дистанции, пока я дважды нажал спусковой крючок — выстрелы ударили коротко, негромко. Валера падал долго, мягко. Будто ватную куклу подхватил я его на руки и тихо опустил на пол.

Вот дурачье! Свинопасы серые! Ничего не умеют…

Пистолет положил в карман, салфеткой обмотал ладонь, плеснул на нее водки, быстро протер подлокотники своего кресла, стол, ручки на двери в ванную. Стакан и рюмку, из которых пил, бросил в сумку, огляделся, подхватил баул, выключил свет и вышел в коридор. Притворил дверь, повесил на ручку гостиничную табличку «Прошу не беспокоить». И ушел.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: РУКОПОЛОЖЕНИЕ

— Все равно не понимаю! — помотал головой Ордынцев.

— А чего тут понимать? — усмехнулся я. — Ты там, у себя, наверное, читаешь «Париматч», а надо читать Гете…

— Бу-сделано, — отрапортовал Серега и отдал мне честь. На правом запястье мотнулся его браслет-амулет — шесть пулек в кованой золотой цепочке. — Сегодня перед сном сразу же подчитаю маленько Гете. Только скажи, с какого места, чтоб врубиться поскорее. Спиши слова, как говорится…

— «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», — со значением сказал я.

— Ага! Понял! — кивнул Сергей и участливо спросил:

— Не наоборот?

— Как случается… Иногда получается наоборот, — пожал я плечами.

Серега посмотрел сквозь бокал на пляшущий в камине огонь и совершенно твердо разочаровал меня:

— Не стану я, пожалуй, читать на ночь твоего заплесневелого дедушку Гете…

— Что так?

— Он ведь, помимо баловства стишатами, был, кажется, премьер-министром в какой-то там Вюртембургской Швамбрании. А из поэзии заведующих мне больше по душе творчество нашего бывшего премьера Виктора Степаныча. Есть у него душераздирающее место, когда Мефистофель предлагает ему душу в обмен на «Газпром», а Черномырдин говорит: «Я — часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает как всегда!…»

Я захохотал:

— Дурак ты, Сережка! Правильно про вас, ментов, говорят: ничего святого, кроме зарплаты.

Серега истово перекрестил пупок:

— Только от испуга, господин президент! Мне с непривычки показалось, что жизнь страшноватая.

— Ну, это ты не прав! Жизнь замечательная! В России сейчас самый шумный карнавал за всю историю. Удивительная, похожая на сон шикарная оргия! Людям при коммуняках было невыносимо скучно. Жизнь была серая, как солдатское исподнее…

— А сейчас?

— А сейчас — невероятно интересно! Люди громадные деньги крутят, все суетятся и торгуют, ловчат и развлекаются! Тучи «мерседесов», ночные клубы, бардаки, наркота и пьянь, стрельба и взрывы — бандиты кого-то все время мочат, — невозмутимо пояснил я. — Всегда война — не слишком опасная, не очень кровавая, но жутко прибыльная…

— Любопытно, — покачал головой Сергей и серьезно спросил:

— Шахтеры, учителя, врачи, которым не платят зарплату, тоже веселятся на этом карнавале?

— Вряд ли. Но они присутствуют на этом празднике. И видимо, одобряют…

— С чего бы это?

— Если бы не нравилось — они бы прекратили эту гулянку. Они все — избиратели в свободной стране. Но все избегают резких движений — всем есть что терять. И вообще, не радей ты, Христа ради, за народ — это выглядит смешно…

Сережка хмыкнул, потряс льдинки в бокале, и пульки в его браслете глухо стукнулись. Так же серьезно он спросил:

— Санек, а что в этом смешного?

— В любой придури есть нечто смешное, — сказал я. — Ты свое сострадание народу отправляешь шифровками из Парижа — это придурь…

— Из Лиона, — поправил Серега. — Моя контора в Лионе. Улица Шарля де Голля, дом 200.

— Тем более, — заверил я его. — Вот давай выйдем с тобой на улицу и побредем, как калики перехожие, и весь встречно-поперечный народ российский будем спрашивать: ой вы, гой еси, добры молодцы, сограждане наши дорогие, компатриоты любимые! Не хотите ли вы с завтрева стать лицами швейцарской национальности? Али любезнее вам быть датчанами? Судьба вам будет сладкая — сытая, спокойная, тихая. Как думаешь, согласятся?

— Не знаю…

— А я знаю. Пошлют они нас с тобой — дальше не бывает. Потому что знают: богоносничать там — ни Боже мой! Воровать — ужасно невозможно. Пьянствовать — только попробуй! За Ампиловым по улице бегать — только на карнавале. Вот и ответь по совести: так жить можно?

Серега заметил:

— Вообще-то говоря, я и живу в этих обстоятельствах. И жизнь эта бывает часто мучительна…

В кабинете было очень тихо. Только дрова потрескивали в камине. Сполохи пламени перебегали по дубовым панелям стен, жарко мерцали отблески на ковре винно-красного цвета, вспыхивали на золоте старых картинных рам. Я люблю эти полотна. Старая русская школа — Боровиковский. Венецианов, Тропинин. Я держу их не из-за цены. Пусть они будут у меня.

Мы молчали долго, а потом Серега, механически покручивая на руке свой заговоренный браслет, тихо спросил:

— Слушай, Хитрый Пес, а где брат твой — Бойко? Вот он и наступил, этот тягостный и отвратительный момент — время разговоров, откровений, воспоминаний — все, что я так ненавижу и к чему приговорен неотвратимо, ибо имя мне — безвинно проклятый Мидас.

И сказал я как только мог просто и ровно:

— Не брат я больше сторожу моему… Не знаю. Пока не знаю…

— А узнаешь? — напористо спросил Серега.

— Конечно. Я это должен знать…

— Почему? Вы же больше не братья?… — И спрашивал он меня не как друг, а как мент.

— Потому что он хочет убить меня, — уверенно сказал я. Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич — эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.

— Ты боишься? — спросил Сергей.

— Нет, — покачал я головой.

Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое-то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…

— Вообще-то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, — сказал я.

— А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? — Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?

— Я знаю.

— Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! — почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.

Я неопределенно хмыкнул:

— Выражаясь научно, бизнес и дружба — явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.

— Из-за этого ты меня вызвал в Москву? — Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: — Да.

Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:

— Посоветоваться со мной не хотел?

— Нет.

— Ну там, знаешь, как бывает — спросить моего согласия?

— Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.

А он смотрел на меня с искренним удивлением:

— Но почему? Почему ты так уверен?… Ведь дело это…

Я перебил его:

— Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я — системный математик, а по профессии — бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…

— И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? — спросил он без подначки, без вызова. С каким-то грустным любопытством.

Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что-либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:

— Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…

— А если коротко?

— Коротко не получится, — вздохнул я. — Но решение любой проблемы — это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…

— А еще проще? — досадливо переспросил Серега. — Излагай на моем, на ментовском уровне.

— Не придуривайся! — поморщился я. — Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…

— Это будет ужасно, — согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. — Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…

— Мне кажется, ты их недооцениваешь.

— Возможно, — развел руками Серега. — Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.

— Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? — спросил я его с интересом.

— Я это допускаю, — мотнул башкой Сергей.

— Это будет еще хуже, — сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. — Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…

— Это я понимаю! — засмеялся снова Сергей. — Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я-то тебе зачем сдался?

— Встать между Котом и мной.

— Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?

— Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, — твердо сказал я.

— А что обо всем этом скажет мое начальство? — поинтересовался Серега.

— В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.

Ордынцев растерянно смотрел на меня.

— Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что-то я не врубаюсь во многие вещи…

— А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…

— Лучше всех, что ли? Тоже мне — комиссара Мегрэ сыскал!

— Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты — единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…

КОТ БОЙКО: ПРИЯТНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ НОЧНЫХ РАЗГОВОРОВ

До тошноты мне хотелось добраться до места и бросить якорь, а все равно не поддавался себе и монотонно командовал водиле:

— …теперь направо, ага, возьми налево, еще квартал вперед, вот этот дом объедем и чуток направо…

Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:

— Так мы же здесь уже были никак?

— Нет, тут мы не были… Обман зрения — тут ведь все дома и кварталы одинаковые.

И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах — в спальном районе спят.

Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:

— Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.

Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:

— Ну-у, побаловали, господин хороший! Спасибо!

— На здоровье! — Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом.

— Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.

— Да какой там бизнес! — усмехнулся водитель. — Я, вообще-то говоря, инженер. Смех сказать — сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!

— Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… — пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому.

Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:

— Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…

— Да вон он, тут он, родимый… — показал я рукой и открыл дверь подъезда.

«Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.

А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался — было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону — к домам напротив.

В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь — он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717-77-77.

Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон — приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:

— Слушаю…

— Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…