4. США. НЬЮ-ЙОРК. АЭРОПОРТ ДЖОНА Ф. КЕННЕДИ. ТЕРМИНАЛ «ДЕЛЬТА»

Дремота Лекаря была зыбкой, прозрачной, будто сладко закумарило от первого косяка, от жадной утренней затяжки дурью. Мир плавно раскачивался вокруг, и невнятно-ватно гудело в ушах — ва-ава-ва-ава. Как в бане.

Но закрашенную стеклянную дверь из таможни в зал ожидания Лекарь ни на секунду не выпускал из прицела полусмеженных век. Сейчас пассажиры московского рейса со своими жуткими баулами закупорят выход. Лекарь подумал, что огромный багаж — верная примета нищеты, богатые двигаются по миру налегке.

Было душно, кондиционер задыхался — не мог разогнать спертый пар, потный жар возбужденных встречающих. Господи, как они противно галдели! Лекарь испытывал к ним ненависть, тягостную и неукротимую, как подступающая рвота.

Совки проклятые! Были, есть и пребудут вонючими совками!

Распахнулась дверь, оттуда вынырнула женщина, увешанная сумками, и тотчас над ухом Лекаря пронзительно заголосили:

— О-о, Маня! Смотрите, это же Маня!…

Ага, пошел аэрофлотовский рейс. Лекарь встал, подтянул ногой из-за кресла кейс и подался ближе к стеклянным дверям. Оттуда появились несколько накрахмаленных, выутюженных мужичков без возраста с неразличимыми лицами швейцаров — первый класс. Новые советские буржуа шли уверенно, брезгливо разгребая толпу, они всем своим видом демонстрировали, что они здесь не впервой, что им здесь привычно, что они не чета этой вопящей, суетливой эмигрантской и «пылесосно-гостевой» шантрапе, что это их встречают шофера лимузинов в форменных мундирах и фуражках с галуном. «Мы, командиры молодого российского бизнеса, вам не компания», — было написано на их серых ряжках, слегка отекших с недосыпа и многочасового пьянства на самолетную халяву.

«Врете вы все! — злобно, обиженно подумал Лекарь. — Здесь врете и там, у себя, врете, никакие вы не капиталисты, торговцы паром. Ваши дела тут — проверить на счетах деньжата, из отчизны сплавленные, неделю покайфовать в „Шератоне“ и пошарить в дорогих магазинах на Манхэттене, воришки долбаные!»

Лекарь стоял, опершись спиной о стойку сервис-бюро, и внимательно следил за входными дверями, откуда должен был вынырнуть курьер. Конечно, здесь таможня смешная — не наша тюремная «шмональня». Но все-таки… Ничего-ничего, все будет в порядке. Если на той стороне они так ловко проходят досмотр, Бог даст, и здесь ничего не случится.

И все равно нервничал. Там, на другом берегу, в Москве, что-то не получилось, не сложилось. Бастанян все изменил. Позвонил из Москвы и сказал, что приедет другой курьер…

— Простите, сэр! Вы здесь мешаете людям… отодвиньтесь немного…

Лекарь обернулся — диспетчер сервис-бюро, красивая длинная негритянка, небрежно помахивала своей розовой обезьяньей ладошкой — мол, отвали в сторонку, не маячь здесь, не заслоняй видимость.

«Грязная черная сука! — сердечно вздохнув, подумал Лекарь. — Хорошо бы вас всех, подлюг, переселить в Руанду, или в Эфиопию, или в Сомали. Отсюда — вон, во всяком случае».

Негров Лекарь не любил — ленивые животные. Ему и латиносы не сильно нравились — придурки суетливые. Противнее их были только чисто белые исконные американцы, гадины корыстно-высокомерные.

«А кого ты вообще любишь? — закричала вчера, забилась в истерике Эмма. — У тебя вместо сердца — гнойный нарыв!…»

— Витечка, Витечка! Привет, дорогой! — Через круговерть встречающих, носильщиков с тачками, пассажиров, водителей лимузинов, величественных, как адмиралы, через поток чемоданов, картонок, коробок, собачонок и багажных тележек, через все это плотное месиво распаренных, возбужденных людей к нему проталкивался Сенька Лаксман, аферист, кусошник, врун и прихлебатель по прозвищу Дрист.

— Хай, Витечка! — Лаксман уже лез к нему с объятиями. Принесла его, халявщика, нечистая сила!

Дрист был одет фасонисто — в грязную, некогда белую бейсбольную шапку с надписью «Кено», разорванную под мышкой гавайскую рубаху и запальные джинсы с отвисшей мотней.

— Стой спокойно, — охладил восторг встречи Лекарь и отпихнул его взглядом, как встречным ударом в печень.

Иждивенца хамством не остановишь, у него профессия такая, оскорбления терпеть обязан.

— Витечка, дай сигаретку! Будь другом!

Лекарь, стиснув зубы, протянул ему пачку «Мальборо» и Сенька Дрист профессионально ловко мгновенно выхватил из пачки две сигареты. Одну заложил за ухо, у другой оторвал фильтр, бросил на пол, чиркнул зажигалкой, жадно затянулся.

— Ой, спасибо тебе, браток! А то свои я забыл в машине…

Лекарь приподнял тяжелые веки, косо глянул на мятого, будто вынутого из мусорной корзины, Сеньку.

— У нас говорили — «забыл деньги на рояле, а рояль в форточку унесли». Врешь ты все. Нет у тебя сигарет, нет машины, и имени у тебя нет…

Сенька рассмеялся неуверенным дребезжащим смешком.

— Ну что ты, Витечка, такой заведенный? Ну в самом деле… Ты припомни, как мы с тобой раньше настрадались. Три года вместе на «киче» — это же ведь не шутка. Тут-то можно расслабиться…

— Ага, я вижу, — мотнул головой Лекарь. — Ты тут, по-моему, расслабился навсегда.

А сам все время смотрел на двери из таможни. Надо побыстрее избавиться от этого идиота.

— Это я просто плохо выгляжу со вчерашней поддачи, — объяснял — тянул за почки Дрист. — Нарезались вчера в клочья… Голова трещит, будто черепные швы расходятся…

— Для тебя лучшее обезболивающее — жгут на шею, — заверил Лекарь и тихо спросил: — Ты мне все сказал?

— В каком смысле? — удивился Дрист. — Ты шутки шутишь, а у меня, ей-богу, башка раскалывается…

— Если хочешь, могу пристрелить тебя — чтобы не мучился, — предложил Лекарь, и по его тону было не понять — шутит он или говорит всерьез.

— Да ладно тебе! — махнул рукой Дрист, но на всякий случай отодвинулся подальше. Лекарь криво усмехнулся:

— Глянь — ты уже докурил до пальцев. Сейчас ногтями будешь затягиваться… А здесь вообще курить не разрешается…

Дрист уронил окурок и неуверенно сказал:

— Я к тебе — всей душой. Думал, может, выпьем по рюмашке за встречу… О прошлом вспомянем…

— Вопросов больше нет? Тогда иди… делай ноги отсюда. У меня тут дело. Прошлое в другой раз вспомянем… Иди, иди…

Не упуская дверь из виду, Лекарь посматривал в спину удаляющемуся Сеньке Дристу, и в душе ворочалось неприятное предчувствие. Конечно, Дрист мог случайно оказаться здесь по своим хаотическим побирушеским делам. Тогда — все в порядке. Поговорили душевно и разошлись. Но у Лекаря было ощущение, что Дрист, отираясь рядом, показывал его кому-то. Дело в том, что Лекарь знал почти наверняка — Дрист «стучит» в бруклинскую полицию, как говорят в американской ментовке — он «кенарь», он «поет». А те закрывают глаза на кое-какие его делишки. Сейчас Лекарю было особенно не нужно внимание — ни со стороны полиции, ни деловых дружков Дриста.

Распахнулась дверь, и в зал выкатился парень, которого сразу засек Лекарь.

Он был, как все они, жлоб с коротенькой стрижкой, в спортивном цветастом костюме, в кроссовках, с красным пластиковым чемоданом-сумкой. По телефону Бастанян, посмеиваясь, сказал: «Хороший, простой парень, отдохнуть едет к вам маленько, и ни шиша у него нет, кроме красной рожи…»

На условленном шифре это означало красный чемодан. У некоторых вышедших пассажиров вроде были похожие, но у этого мордоворота, кроме «красной рожи», в левой руке был черный кейс — точно такой же, как у Лекаря. И он сделал рывок на перехват, постучал приезжего по крутому плечу:

— Але! С приездом! Я — Витя…

Тот обернулся, мгновение всматривался, видно, припоминал описание, мазнул взглядом по чемоданчику в руке Лекаря и широко распахнул объятия:

— Витя! Друг! Сколько лет! Рад видеть в городе-герое Нью-Йорке!

От него остро наносило лошадиным потом и пивным перегаром.

— Привет, — вежливо и сухо ответил Лекарь, ловко уклоняясь от зловонных объятий и опасаясь, что Жлоб нащупает у него под мышкой кобуру. — Вот твой кейс, он не заперт, там лежат пять сотен…

Протянул руку за кейсом с бело-голубой бирочкой «Аэрофлота» и сунул ему свой. Но Жлоб завел свой кейс за спину и, смеясь, сказал:

— Экий ты прыткий! А где же хваленое нью-йоркское гостеприимство? Нам сейчас самое время не чемоданчиками меняться, а сесть-выпить по махонькой, одной-другой-третьей закусить как следует, про житуху потолковать…

«Может, их с Дристом спарить?» — подумал со злобным смешком Лекарь, но случкой этих животных заниматься не стал а сказал тихо и вежливо:

— Это тебя так в Москве инструктировали?

Жлоб пожал плечами:

— О чем ты говоришь? Это было давно…

— Сегодня утром, — напомнил Лекарь.

— И десять тысяч километров назад! — захохотал Жлоб.

К ним подошла аэропортовская служащая в черной форме, тощая черная женщина с собачьим оскалом, и стала гнать их с прохода:

— Не мешайте пассажирам и носильщикам! Отойдите в сторону…

Действительно, чего не отойти в сторону, подумал Лекарь. Надо прикинуть — ситуация разворачивается как-то не так.

Вот глупость какая!

Они остановились около витрины — крутящейся стеклянной стойки, на полочках которой были выставлены разнообразные букеты для встречи дорогих новоприбывших — любой за пять долларов.

— Ты чего хочешь? — спросил Лекарь.

— Внимания! — заржал Жлоб.

Лекарь смотрел на него прищурясь — подозрение перешло в уверенность, и он коротко, смирно кивнул:

— Прости, земляк, ты прав…

Вынул из кармана кучу смятых купюр, отобрал пятерку с портретом президента Линкольна — «абрашу» — и засунул в автомат. Нажал кнопку со своим любимым числом — 21. Внутри цветочницы-стойки что-то чикнуло, щелкнуло, зашелестело, и, плавно повернувшись, она замерла, открылась стеклянная дверца, и Лекарь вынул из этого цветочного бара-автомата букет роз: в красивой травяной опушке.

Жлоб озадаченно следил за манипуляциями Лекаря.

— Это ты кому?

— Тебе! — твердо протянул ему Лекарь букет. — И не вздумай отказываться! Народная традиция…

Надо было занять ему руки.

— Ну дает! — заржал Жлоб. — Вы тут все шутники такие?

— Только те, кому доверено встречать почетных гостей. Так о чем разговор?

— О чемоданчике… — Жлоб помахал кейсом. — Маленький, гаденыш, а тяжелый, все руки отмотал…

— То-то ты его из рук выпустить не хочешь, — усмехнулся Лекарь, подталкивая гостя к лифту, ведущему на крышу-автостоянку.

— Ну да, — согласился Жлоб. — Ты сам подумай — дорога долгая, скука жуткая, ну как тут вместо головоломки не открыть ваш парольный секретный замочек на кейсе…

— Я понимаю, — согласился Лекларь. — Ну, открыл ты его. И чего хочешь?

Они уже были у дверей лифта.

— Пять кусков хочу! — хохотнул коротко Жлоб. — Как вы тут говорите — пять гранов…

— Понятно! — кивнул Лекарь.

— Ну, сам подумай, ведь я по-честному! — дыхнул на него Жлоб жарким зловонием. — Ведь мог вообще смотаться с кейсом! Ты ведь не станешь в вашу ментовку стучать на меня?

— Конечно, не стану. А так — поговорим-поторгуемся, ты скинешь, я набавлю, наверное, сойдемся, — быстро бормотнул Лекарь, потом спросил его:

— Я вижу, ты, парень, не промах… А не боишься назад возвращаться?…

Этот потный конь взглянул на Лекаря с сожалением:

— Наза-ад? А зачем мне щас назад возвращаться?

Лекарь сказал ему сердечно:

— Что же, тут ты при таких ухватках далеко пойдешь…

В стене разъехались стальные створки лифта, и из хромированной коробки-кабины посыпалось, как горох из лопнувшего стручка, китайское многодетное семейство. Как только выкатился последний раскосый пупс, Лекарь легонько подтолкнул спутника внутрь, а сам, загораживая дверь, заорал по-английски подпиравшей сзади стайке пассажиров:

— Лифт сломан… Оборвался трос… Занимайте кабину напротив.

А сам быстро перебирал пальцами клавиатуру табло управления кнопки «4 этаж», «паркинг», «экспресс», «дверь закрыть», «ход», и в зеркале матового полированного металла смыкающейся двери Лекарь рассматривал Жлоба, по-хозяйски располагающегося в лифте со своей «красной рожей», кейсом и нелепым букетом.

Почему он не бросил букет? Может быть, ему впервые в жизни подарили цветы?

Загудел лифт, кабина плавно взмыла, и Лекарь в мягком развороте через левое плечо повернулся к многоумному гостю и, уперев ему в живот ствол своего «ругера», трижды нажал курок — в печень, под вздох, в сердце.

Этот дурак умер мгновенно, так и не поняв, что с момента когда он вскрыл кейс, ему не надлежало больше жить. Не его ума это было дело, не надо было туда лазать.

Лекарь высвободил из его руки чемоданчик, плюнул несколько раз на табло управления лифтом и протер кнопки подолом своей рубахи.

Лифт остановился. Лекарь оглянулся — гонец лежал на своем красном чемодане, на «красной роже», упершись стриженой головой в угол. А букет из правой руки не выпустил. Молодец.

Дверь распахнулась. Длинный коридор на автостоянку был на удивление пуст.

Вот тут Лекарь побежал.

ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ПОЛУЧИТЬ САМОЕ ЛУЧШЕЕ

АДВОКАТ RAYMOND В. GRUNEWALD

805 Третья авеню (б этаж), Нью-Йорк Tel. (212) 371-1311 Fax (212) 688-4252

Бывший главный федеральный прокурор Бруклина, Квинса, графств Нассау, Саффолка и Ричмонда. Более 35 лет опыта работы. Специалист по судопроизводству в Федеральных и Штатских уголовных и гражданских делах

ВСЕ АСПЕКТЫ УГОЛОВНОГО ПРАВА

Включая акцизные налоги на бензин, уклонение от уплаты подоходного налога, организованную преступность, обман и др.

ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО

Медицинские ошибки, серьезные травмы и несчастные случаи; возникающие в результате неосторожности, оспаривание контрактов и различные экономические проблемы

20 лет успешной работы с русскими клиентами

Ассистент Елена говорит по-русски

«Новое, русское, слово»

5. МОСКВА. «ДИВИЗИОН». ОРДЫНЦЕВ

Голос звучал сипло, отчаянно:

— Дежурный!… Это Ларионов из «Дивизиона» Ордынцева… Ты меня слышишь?…

И сонный, усталый голос дежурного:

— Ларионов, слушаю тебя! Это Спиридонов… И снова торопливый, захлебывающийся тенорок Ларионова:

— Але, Спиридонов… ты срочно разыщи Ордынцева… Передай ему, что они захватили богатого американца, фирмача… Ты ему только скажи…

Голос его прервался отдаленным треском, и наступила сипящая тишина магнитофонной ленты, разорванная криком встрепенувшегося дежурного:

— Ларионов!… Ларионов!… Отвечай! Что с тобой?… Ларионов!…

Потом донесся стук, будто трубкой ударили по дереву, снова шипящая пауза и крик дежурного:

— Ларионов!… Ларионов!… Ты что, говорить не можешь?… Ларионов!…

И неожиданно выплывший в тишине ласковый, сдавленный ненавистью голос:

— Всех вас, сук проклятых, перебьем…

Истерически быстрые, нервные гудки отбоя — трубку положили.

Я нажал кнопку на панели магнитофона, испуганно-тревожное гугуканье телефона смолкло, потом ткнул пальцем другую клавишу, и зашелестела, подсвистывая, перемотка кассеты.

— Вот это все, что мы сняли с переговорного терминала дежурной части, — сказала мне Ростова, пока я пристально рассматривал крутящиеся катушечки с пленкой, будто надеялся там высмотреть что-то важное. Или сквозь шелест пленки услышать еще раз голос умершего вчера Ларионова — чтобы шепнул, сказал, крикнул о чем-то очень важном, помогающем догадаться или понять — где, как искать того, кто вчера врезал в него из автомата в упор на товарном дворе Курского вокзала.

Но запись была короткой, автостоп цыкнул, и все смолкло.

Я поднял голову, посмотрел на ребят и негромко спросил:

— Какие будут соображения?

— Почему он звонил в дежурную часть города? Почему он не позвонил к нам в отдел? — вместо ответа переспросила Ростова.

— Вчера здесь дежурил Пикалов, — сказал я. — Я из него душу вынимаю с утра — он клянется, что не отлучался ни на минуту…

— Может быть, был занят телефон? — предположил Никита Морозов, по прозвищу Кит Моржовый, и откусил здоровый кусок от сладкой булки.

— Может быть, — кивнул аналитик К.К.К. — На таймере переговорного терминала дежурного по городу зафиксировано время разговора с Ларионовым и его убийцей — двадцать три часа двадцать семь минут. Связь длилась восемнадцать секунд… Я опросил наших — никто в это время не звонил Пикалову…

— А может быть, Пикалов врет? — медленно сказал я. — Врет, что сидел на месте? Не маленький — понимает, во что обошлась его отлучка, если он за кофейком в буфет бегал.

— Да сейчас это уже не имеет значения… — примирительно буркнул Кит Моржовый, потихоньку дожевывая булку.

— Имеет, — тяжело проговорил я. — Это вопрос не дисциплины, а нашей совести, ответственности друг за друга. Вокруг все воруют, врут и предают. Нас не уважает общество, не любит народонаселение, и от нас отступилась держава. И если мы сами не прикрываем спину товарища, нас убивают. И перебьют всех по очереди…

Я был самому себе противен — я говорил какие-то совсем не те слова, патетические, микрофонные, но ничего не мог придумать. Я надеялся, что ребята понимают меня.

Эксперт-криминалист Гордон Марк Александрович усмехнулся невесело:

— Как говорили в старину, большое поврежденье нравов и мире случилось…

— Мир повредился, — сказала Ростова, — чего уж тут про нравы рассуждать.

Я встал со стула, прошелся по кабинету, безмысленно-слепо уставился в окно. Стоял долго у стекла, широко расставив ноги, сцепив руки за спиной, и раскачивался с пятки на мысок, будто принимал какое-то трудное для себя решение. А какое я мог принять решение? Я ведь как Гулливер, привязанный лилипутами за каждый волосок.

Все молчали, и в этой напряженной тишине вдруг раздалось негромкое посвистывание — Любчик, задумавшись, насвистывал любимую песню Ларионова «Гуд бай, Америка, где я не буду никогда…».

Я смотрел прямо перед собой в неестественную для сентября синеву неба, быстро двигающийся от Крымского моста антрацитовый навал туч, размытый предгрозовой свет с сизой дымкой, рафинадно-белые дома с собственным свечением, пропылившуюся, пожухшую зелень в сквере напротив, клубящуюся вокруг статуи вождя расхристанную стаю костистых бабок с жестяными прическами и транспарантами сочно-мясного цвета,ерзливую суетумашини целеустремленно-бессмысленную пробежку пешеходов. Я слушал насвистываемую Любчиком мелодию, которую так часто напевал Ларионов, а перед глазами неотступно стояла грязная зассанная телефонная будка на задворках Курского вокзала и лежащий на полу съежившийся маленький Ларионов, с серым, будто замурзанным лицом. Я подумал, что это я и раньше видел много раз, у убитых — несчастные, обиженные лица. Но как-то не доходило до сердца, пока не увидел Валерку.

— Сколько лет ему было? — спросил К.К.К.

— Двадцать четыре, — не оборачиваясь ответил я и кинул Любчику:

— Заткнись…

Потом прошел к своему столу, уселся на место, сильно потер ладонями лицо и медленно сказал:

— Вчера вечером, когда его убивали, я был у Келарева. Он мне велел подать докладную… Управление безопасности требует уволить Ларионова… Вот…

Освободил меня Валерка от этой работы.

— И начальству приятнее — не какого-то там нарушителя и разгильдяя гнать с треском, а печально и гордо исключить из органов в связи с гибелью на боевом посту. Всем хорошо… — заметила Ростова.

Любчик беззаботно махнул рукой:

— А нас всех — кого, не застрелят — или посадят, или выгонят!

— Но нас пока, слава Богу, не застрелили, не посадили и не выгнали. Какой отсюда вывод? — спросил я…

— Расквитаться со всей джангировской бандой, — спокойно-уверенно сказал Любчик.

— А ты думаешь, что это они? — Я внимательно посмотрел на него.

— Я тоже в этом не сомневаюсь, — вмешался Кит Моржовый. — Ларионов кричал по телефону: «Они захватили американца!»

— Они! — повторил К.К.К. — Ларионов уходил от погони, у него не было времени объяснять, он кричал как о само собой разумеющемся — кроме Джангирова с компанией, он ничем не занимался сейчас!…

— Погоди, не бухти… — остановил я его. — Келарев сказал, что несколько дней назад бесследно пропал американский гражданин Левой Бастанян. Ушел из гостиницы и сгинул. Может быть, это о нем кричал Валерка?

— У Джангирова от безнаказанности совсем стерлись тормозные колодки — делает что хочет, — эпически вздохнул К.К.К.

И Кит Моржовый согласился:

— Непонятно зачем, но нахальства украсть американца у них вполне достанет.

Гордон Марк Александрович поправил на носу золотые очки:

— Могу засвидетельствовать, как бывший доктор, что сдобное холеное тело мира быстро покрывает российская криминальная сыпь. Ждем-с рожистых воспалений, экзем, гнойных пролежней…

— Дождетесь, — пообещал я.

— Ах, если бы можно было узнать, с кем вчера встречался Валера! — с досадой стукнула кулаком в кулак Ростова.

— Невозможно, — покачал головой Любчик. — Агент наверняка позвонил внезапно, что-то важное посулил, он и помчался, никому ничего не сказав… А смотреть его агентурное досье — пустое дело! Он, кроме нас, никому уже не доверял и попросту не вносил данные агентов в картотеку.

— И не сказал ни единого слова… — пробормотал Гордон.

— Что? — удивился Кит Моржовый.

— Роман был такой хороший, — пояснил ему К.К.К. и повернулся ко мне. — Шеф, хочу напомнить пункт двадцать два из инструкции по системе эффективного управления…

— Началось… — махнул рукой Любчик. Гордон Марк Александрович улыбнулся.

Кит Моржовый покрутил пальцем у виска. Я согласно кивнул.

— Руководитель, созвав сотрудников и выяснив их мнение по обсуждаемым вопросам, должен дать понятные и четкие распоряжения по исполнению, — продекламировал К.К.К.

— Хорошенькое время ты нашел для шуток, — сердито бормотнул Любчик.

— А я не шучу, — спокойно ответил К.К.К. и снова обратился ко мне:

— Пункт девятнадцать — «не прибегай к заседаниям как способу коллективной защиты от индивидуальной ответственности»…

— Спасибо, Куклуксклан, пошел в жопу, — оприходовал я рекомендацию аналитика. — Вытряси из своих компьютеров все мыслимые комбинации их связей.

Показал пальцем на Любчика:

— Насчет агентуры ты прав только частично… У меня на этот счет есть соображения… Ладно, вы с Ростовой знаете, чем заниматься… Марк Александрович представит все соображения к вечеру… А с тобой, Кит, мы сейчас прошвырнемся кое-куда…

Все встали, но Любчик еще успел возникнуть:

— Имею вопрос! Командир Ордынцев, прикажите, пожалуйста, Куклуксклану покопаться в компьютере… Нужен ответ…

— Что нужно?

— Почему мафиознику, попавшему на цугундер, вся их система помогает любыми средствами, а у нас в конторе — как раз наоборот? Почему?…

— Любчик, у тебя компас есть? Иди по нему, иди…

6. НЬЮ-ЙОРК. АЭРОПОРТ ДЖ. Ф. КЕННЕДИ — МАГИСТРАЛЬ ВАН-ВИК

Для пассажиров, глазеющих из окошек самолетов на подлете к аэропорту Кеннеди, терминал «Дельта», наверное, выглядит как кастрюля циклопических размеров: к громадному стеклянному цилиндру главного аэровокзала пристроена длинная четырехэтажная «ручка» — в ней бессчетная текучая армия пассажиров рассасывается по кассовым залам, посадочным стойкам, холлам-накопителям, магазинам и ресторанам. А на крыше «ручки» ползают муравьями по стоянке автомобили.

По бескрайней кровле-паркингу, где медленно плавились в палящем солнечном мареве эти сотни автомобилей, Лекарь бежал словно рэгбист-нападающий — корпус наклонен вперед, кейс, как мяч, прижат левой рукой к животу, весь в атаке — и весь в ожидании бокового удара. Издалека нажал кнопку электронной секретки, и его «мерседес» подал знакомый голос — «пик-так-тик-су-у!», приятельски мигнул фарами: тут я, босс, тут, дожидаюсь.

Рванул дверь, чемодан — за спинку между сиденьями, ключ — в замок, рявкнул мотор-зверюга, глухо и грозно заурчал под капотом. Включил на всю мощь кондиционер, задний ход, баранку налево — и погнали! Давай, приятель, давай, покажи себя!

Еще полминуты из жизни украл билетер на выездной платежной будке — ленивый жирный индус, похожий на усатую матрешку. Кинул ему пятерку — «абрашу» и, не дожидаясь сдачи, рванул во всю мочь, вихрем скатился с пандуса, через гулкий короткий туннель ухнул на площадь. Светофор сморгнул зеленую каплю света, вспыхнул жидким йодом желтый сигнал, но тут уж Лекарь не дал этим вареным фраерам ни единого шанса — прорезал тронувшийся с места поперечный поток, нагло выскочил на перекресток, довернул руль до упора налево — задние баллоны злобно-жалобно взвизгнули, и помчался серебристо-стальной «мерседес» из аэропорта навылет.

Петли дороги, разнесенные эстакадами на разные уровни, витки вздымающихся и опадающих разводок, как вывороченные наружу кишки, мелькающие зеленые и оранжевые указатели на решетчатых консолях, бликуют стеклянные сводчатые купола, плывут стрелы кранов, струящиеся в поднебесье алюминиевые трубы, навигационные башни, пульсирующие красные огни на мачтах, выползающий из ангара сверхзвуковой хищно-горбатый «конкорд». Все быстро и непрерывно движется. И ни одного человека.

Когда-то в детстве Лекарь видел такое на рисованных обложках журнала «Техника-молодежи»: фантастика, мол, космопорт на Марсе. Тот же ослепительный свет, багровая воспаленность. Машинное безлюдье.

В боковом зеркальце Лекарь рассмотрел далеко позади полицейскую машину.

Лекарь косился на нее время от времени, пытаясь угадать — просто едет в том же направлении? Или за ним? Обычный патрульный коп? Или это дружки Сеньки Дриста за ним топают?

Не важно! Не возьмут они его тут. Сейчас с Ван-Вика съезд направо, оттуда на Белт, сейчас надо затесаться в лабиринт улочек вокруг Рокавей-бульвара.

Полицейский включил световую рампу на крыше — полыхнули, забегали, заметусились всполохи тревоги, и шакальим воем заголосила сзади сирена. Лекарь взглянул на спидометр — стрелка уперлась в багровую цифру «115». Лекарь успел подумать: «Жлоб сказал бы — по-нашему это почти сто девяносто выходит», но потом он сразу забыл о нем. Сейчас коп по радио вызовет подмогу в зону, надо уходить с трассы.

Лекарь крутанул машину — вразрез двигающимся рядам, резко направо помчался на рэмп — выходной пандус с магистрали. Пронзительно завизжали тормоза отсеченных его рывком машин, что-то сзади тяжело грохотало и ухало, истерически завывала полицейская сирена.

«Может, это я зря делаю? — подумал Лекарь. — Может, это просто патрульный дурак за мной увязался? Нет! Я моим чемоданом рисковать не могу!»

Выжженное злобой сердце Лекаря не знало страха. Оно ведало только чувство опасности, горечь подступающей беды. А подсказать, откуда она, эта черная беда, не могло. И поэтому он все время косился назад, уходя от надрывающейся воем, заходящейся в зверином азарте погони полицейской машины…

Лекарь взглянул направо — в створ перпендикулярной Атлантик-авеню и увидел прямоперед собой необъятный хромированный бампер громадного грузовика-трассохода «Кенворс». Он двигался беззвучно и неотвратимо, он плыл легко и плавно, и наверняка, если бы можно было на миг закрыть и снова открыть глаза, трассоход исчез бы, как в просоночном кошмаре.

Но этого мига не осталось.

Эх, глупость-то какая — всю жизнь прожил не оглядываясь!

А тут! Зря смотрел назад…

И навалился на него грузовик, как рухнувшая железная гора.

7. БУДАПЕШТ. РЕЧНОЙ ВОКЗАЛ «МАРГИТ». ХЭНК АНДЕРСОН

Хэнк Андерсон затянулся последний раз, потом зажал окурок между пальцами, щелкнул, и белый столбик фильтра, протягивая за собой хвостик синего дыма, описал долгую траекторию и упал в воду. Вода в голубом Дунае была мучительно-коричневого цвета. Андерсон хмыкнул — люди полны вздорных нелепых предрассудков. Почему именно Дунай называется голубым? Нормальная сточная канава Европы. Цветом и скверным запахом она мало отличалась от Меконга, который бы никто спьяну и в бреду не назвал бы голубым. Меконг был последней рекой, в которой купался Андерсон. Ну, не то чтобы купался…

Тогда, незапамятно давно, он плыл на восточный берег, сочась кровью, задыхаясь от усталости; сквозь тяжелый трескучий гул вертолетов прикрытия он слышал позади визгливое вяканье преследующих его вьетконговцев. Кто знает, если бы Меконг не был таким грязным, страшным бульоном бактерий, может быть, в ране не началось тогда воспаление и не пришлось резать до локтя руку. Сейчас этого уже не узнать. Да и не имеет это значения.

Тогда они вырвались из лагеря всемером. И пятьдесят миль за ними неукротимо шла погоня. Поплыли через реку они втроем. С тех пор регулярно преследует кошмар, или сон, или наваждение, приходящее наяву и во сне: виден близкий берег, он плывет один, загребая правой рукой, и ясно, что сил осталось только на один взмах, а дна под ногами нет. Берег — рядом, но дно — еще ближе…

Андерсон посмотрел вниз на набережную. По широкой сходне скатывали с борта теплохода его вэн, маленький удобный автобус «плимут».