Мрачный Иван Любимов, который, как командир группы, не мог не испытывать угрызений совести за горькую потерю, через несколько дней вновь попросился на железную дорогу.
      - Дайте мне тех же людей, и мы тысячу фрицев отправим на тот свет за Валю...
      Но у меня, Грома и Кускова были новые планы относительно операций на железнодорожных коммуникациях. Чтобы месть врагу была весомой, мы решили увеличить количество подрывных групп и с этой целью привлекать в них все больше новичков, а бывалых диверсантов назначать, как правило, командирами. Любимова я спросил:
      - Кто из твоих подрывников сможет руководить группой?
      - Все,- хмуро ответил Иван.
      - Если не все,- уточнил Кусков,- то многие.
      - Посоветуемся с Костей Сермяжко,- предложил замполит.- Это же его любимое дело - рвать рельсы.
      Позвали Сермяжко, и все вместе обсудили кандидатуры командиров семи новых диверсионных групп. Кроме Ивана Любимова и Кости, назначили Ларионова, Афиногентова, Тихонова, Шешко и Мацкевича.
      После тренировки группы, взяв по два заряда взрывчатки, ночью выступили из лагеря на запад и восток - к магистралям Минск - Барановичи и Минск Бобруйск. Вернуться они должны были спустя дней десять, к первомайским праздникам.
      На девятый день в лагере раздался необычный шум. Я схватился за маузер, выскочил из землянки. Отовсюду бежали бойцы и командиры, крича: "Валя! Валя!" Навстречу нам на руках несли живую, невредимую Валю Васильеву. Как велико было горе, когда отряд узнал о ее мнимой гибели, так велико теперь и непосредственно было ликование видавших виды суровых, закаленных лесных воинов. Девушка едва пробилась сквозь торжествующую толпу ко мне, чтобы доложить о прибытии. Я не дал ей говорить, обнял и поцеловал. Валя совсем смутилась и чуть не расплакалась.
      - Станислав Алексеевич... Товарищи... Дорогие мои... Я же сама виновата... Думала, выговор мне, взыскание, а вы... Такая встреча, спасибо, спасибо!
      - Какое взыскание, Валя! - сказал я.- Мы тебя убитой считали. Отомстить поклялись... Спасибо, что жива, что в отряде. Всех порадовала, Валюша, молодчина!
      Весь отряд, затаив дыхание, слушал Валин рассказ о скитаниях на волоске от смерти.
      В темноте, прорезаемой светящимися трассами немецких автоматов, она бежала сквозь кусты, спотыкалась о корни деревьев, несколько раз падала и чувствовала, что отстала от своих, но крикнуть боялась, криком можно было привлечь гитлеровцев. Когда в лесу стихло, она остановилась, отдышалась и прислушалась. Где остальные - впереди? Она пошла вперед и шла долго, пока вокруг совсем не стемнело и над головой не сомкнулись кроны. Ей стало страшно, что она заблудилась, и пришла мысль повернуть назад, к железнодорожному полотну, диверсанты должны в конце концов обнаружить ее исчезновение и тоже вернуться, чтобы найти ее, отставшую в этой бешеной гонке по хрустящему кустарнику и черному лесу.
      Она проблуждала у железной дороги почти всю ночь. Неподалеку раздался немецкий разговор, он спугнул ее в лес, а перед рассветом вновь вышла к полотну. Вдруг оттуда, откуда она пришла, послышались выстрелы. Прибавила шагу и увидела на насыпи ремонтных рабочих, они исправляли путь у переезда, их было немного, они копошились не спеша. Если б здесь восстанавливали путь после налета диверсантов, обстановка была бы иной, и ей не пришло бы в голову спрятаться среди ремонтников. Она закидала автомат ветками, сбросила ватную телогрейку, засунула под кофточку за брюки гранату и подошла к рабочим. Поздоровалась, те с любопытством ее оглядели, ответили доброжелательно. Она сказала, что убежала из деревни, потому что молодежь угоняют в Германию. Взяла инструмент, стала помогать в ремонте. Рабочие молчали, стрельба приближалась.
      Взглянув на опушку леса, она помертвела: из-за деревьев выходила цепь эсэсовцев с автоматами наперевес, очевидно, они прочесывали свой участок в поисках ночных налетчиков и для верности палили по кустам. Когда в их руках трясется стреляющее оружие, им не так боязно в чужом грозном лесу, уменьшаются дрожь в коленях и отвратительное сердцебиение. Выйдя на открытое место, они прекратили стрекотание: тут все ясно и при дневном свете даже не страшно. Валя отлично сознавала, что сейчас ей до смерти четыре шага, как в песне, но и в эти жуткие минуты продолжала ненавидеть и презирать подлых захватчиков. Ненависть и презрение у нее были сильней страха, а это помогло бы ей в самый последний, решительный миг взорвать гранату у сердца. В тот миг, когда чужие грязные лапы потянутся, чтобы схватить ее чистое тело и уволочь на пытки, глумление и позор плена. "Градовцы в плен не сдаются",- твердила про себя фразу, когда-то услышанную от ее непосредственного начальника, командира конной разведки Николая Ларченко. И еще она знала, что одна из жизни не уйдет, радиус поражения у гранаты столько-то метров, сколько точно, она забыла, а может быть, просто не успела узнать в суматохе бурной и лихой партизанской юности. Сколько милых, неуклюжих, или, напротив излишне бойких ребят с красными звездочками и ленточками на шапках намекали ей на любовь, гордились ею и обожали ее, и вот случилось так, что никого из них нет возле нее в эти страшные секунды, и она совершенно одна, совершенно одинока.
      Но в этом ощущении безнадежного одиночества она оказалась неправа. И у подневольных рабов остаются от прежней вольной жизни добрые качества. Да и были ли они рабами? Наверное, лишь смирились на время, затаили жажду свободы до удобного случая, а пока не находили его и мучались, работая на ненавистных пришельцев. Ремонтники не выдали Валю. Эсэсовцы долго их о чем-то расспрашивали, те отрицательно качали головами и никто ни единым жестом не указал на девушку, появившуюся среди них при загадочных обстоятельствах во время прочесывания автоматчиками лесных зарослей.
      Эсэсовцы ушли, чертыхаясь. Старый рабочий сказал Вале:
      - А и побледнела ж ты, доченька.
      - Как не побледнеть,- проговорила она.- Кому охота в неметчину ехать!
      - Куда путь держишь теперь? - спросил старик.
      - Родственники у меня там, за Столбцами.
      - Через город Столбцы не ходи, девушка, фрицев там видимо-невидимо. Попадешься.
      В разговор вступил другой рабочий:
      - В какую тебе деревню за Столбцами? Тамошний я, могу проводить.
      В какую ей деревню, Валя не знала. Отвечать: "В Гресский лес, к подполковнику Градову",- не имела права.
      - Я партизанка! - призналась она.- А вы советские люди или земляные черви?
      Ремонтники с восхищением взглянули на нее, а старик спросил:
      - В эту ночь возле станции Колосове вы состав подорвали?
      - Предположим,- сказала она.
      - Говорят, тринадцать вагонов с немчурой в муку смололи.
      - Правда? - обрадовалась Валя.
      Второй рабочий подтвердил и дополнил старика:
      - На то место прибыл санитарный поезд, кругом оцепили, народ не пускают, вынимают из-под трухи мертвяков да покалеченных, помощь оказывают. А какая помощь, спрашивается, после такого приключения? Одна могила им поможет, приехали на последнюю станцию, кончился билет жизни. Сейчас тебе трудно будет выбраться, девушка, кругом шастают. Обожди с нами до вечера.
      Она осталась, но теперь вокруг были люди, оценившие подвиг диверсантов, и ей стало немного спокойнее. Эсэсовцы еще дважды за этот самый долгий в ее судьбе день появлялись возле ремонтников, ходили по насыпи, шарили окрест, и Вале опять было жутко и нехорошо вблизи многочисленных врагов, но она сжала зубы и работала, наверное, перевыполняя норму, на них, чтобы остаться в живых, вернуться в отряд и опять убивать их в боях и диверсиях много-много дней, вплоть до победы.
      Следующие три недели она пробиралась в Гресекий лес. На ее пути возникали густые леса, реки, немецкие патрули и любопытные полицаи. У нее был с собой автомат, граната, и все эти недели она чувствовала себя гораздо лучше, чем в тот солнечный день на железнодорожной насыпи под взглядами то и дело возникающих эсэсовцев. Хотя на долгом пути ей пришлось и голодать, и ночевать одной в глухом лесу, ей не было так страшно, как в тот день в бригаде ремонтников.
      После всего случившегося бойцы еще больше полюбили Валю.
      К маю заметно потеплело, и командование решило перевести отряд в летний лагерь, поближе к реке и луговой пойме. Разбили палатки, соорудили шалаши, устроили хозяйственные службы и загон для лошадей да коров.
      Отряды Хачика Агаджановича Мотевосяна и Леонида Иосифовича Сороки перешли по восточному берегу реки Птичи в леса Пуховичского района, а в соседи к нам прибыл из соединения Слуцкой зоны, командиром которого был Филипп Филиппович Капуста, отряд имени Суворова численностью около 500 человек. Командовал им В. Е. Шпаковский.
      Наши лагеря разместились рядом, мы определили участки сторожевого охранения и секторы наблюдения. Разведку спецотряд взял на себя, поскольку давно находился в Гресских лесах и достаточно обстоятельно познакомился с окрестностями и населением.
      Накануне Первого мая мы встречали одну за другой семь диверсионных групп, уходивших на железную дорогу, все возвращались с победой, с отличными праздничными подарками стране, без потерь в личном составе. Замполит Гром и я подготовили майское обращение к местным жителям, провели инструктивную беседу с агитаторами, но пойти по деревням им не довелось.
      Разведка сообщила, что на станции Старые Дороги, южнее нашего лагеря, выгрузился запасной артиллерийский полк, в город Слуцк, юго-западнее нас, стянуто несколько тысяч карателей. Цель этих передислокаций была прозрачна, а хронология говорила сама за себя. В который раз оккупанты начинали свои акции против партизан накануне всенародных праздников, из мстительной жестокости стремясь отравить нам и мирному населению советские праздничные даты. Но предаваться эмоциям не было времени, я распорядился отменить ближайшие диверсионные операции, чтобы не распылять отряд, и поехал к Шпаковскому договориться о совместных действиях против карательной экспедиции. Мы были неплохо вооружены. Кроме 700 стрелков, автоматчиков и пулеметчиков имели два ротных миномета и два противотанковых ружья, в отряде Шпаковского были две 76-миллиметровые полковые пушки.
      Решили, что сможем дать эсэсовцам увесистый огневой отпор, а понадобится по ходу дела - ударим и врукопашную. Конные разведчики обскакали много деревень партизанской зоны и предупредили крестьян о начинающейся акции. Круглые сутки к нам поступали сведения со станции Старые Дороги, где наряду с артиллерией накапливалась вражеская пехота.
      27 апреля разведчики доложили: из Старых Дорог по направлению к лагерю двинулась фашистская колонна с полевой артиллерией. Около полудня каратели остановились возле деревни Щитковичи. Здесь было ответвление от шоссе, ведущее на северо-запад, к деревне Обчее, принадлежавшей партизанской зоне. Мы со Шпаковским решили остановить противника на границе зоны и не пустить в Обчее, где насчитывалось около 100 дворов и проживало несколько сот крестьян. Фашистам ведь не впервой выжигать мирные селения вместе с жителями, а затем сообщать по начальству об уничтоженных партизанских дзотах и убитых партизанах.
      Мы вывели отряды на подступы к деревне и оседлали дорогу, по которой двигался неприятель. Пушки и минометы расположили на удобных и замаскированных позициях, стрелковые подразделения также заняли выгодные оборонительные рубежи.
      Прискакал комвзвода Ларченко, спешился и доложил:
      - Подходят!
      Первые 12 фашистов были разведкой. Они долго обшаривали местность в бинокли, опасливо приближались. Партизанские цепи лежали не шелохнувшись. Но вот один из карателей испуганно пригнулся и залег. Видимо, заметил партизан. Раздалась команда, и по разведке одновременно ударили пулеметы Тихонова и Оганесяна. Все 12 фашистов были скошены. Над полем боя воцарилась недолгая тишина.
      Вскоре мы увидели около 100 гитлеровцев, наступавших короткими перебежками, со стрельбой. Случай редкий в партизанской войне: численное превосходство было на нашей стороне. Мы без труда отбили эту атаку, противник потерял около 20 солдат.
      Новую вылазку каратели начали с артиллерийской под готовки. Выдвинули батарею на открытую позицию и стали пристреливаться по нашим цепям. В дело вступили орудия Шпаковского и минометы спецотряда. В расположении фашистской батареи стали рваться наши снаряды и мины, расчеты заметались, побежали, оставив три разбитые пушки.
      После столь неудачного артиллерийского начала немецкие командиры выпустили на нас пехоту - две-три роты. И вновь превосходство было наше, с близкой дистанции мы ударили по наступавшим из всех видов оружия. Невзирая на потери, враг рвался вперед. Тогда во фланг атакующим зашел взвод Усольцева и открыл огонь из ручных пулеметов. Каратели почувствовали, что, кроме верной гибели, им ничего здесь не найти, и откатились восвояси, оставляя десятки трупов.
      На следующее утро противник начал новые атаки на нашу оборону. В наступление пошло 800 карателей при поддержке танков и броневиков. Бой длился весь день, был ожесточен и кровопролитен, а закончился опять победой партизан. Фашисты отступили на станцию Старые Дороги и больше не показывались. Карательная операция провалилась с таким позором, какого не было в Минской зоне с начала партизанской борьбы. Мы уже не маневрировали, не уходили от удара превосходящих сил, а примерно на равных дали открытое сражение и одержали верх благодаря воинскому умению бойцов и командиров, благодаря твердой дисциплине и большому моральному потенциалу.
      Выставив надежный заслон и выслав разведку, оба отряда вошли в деревню Обчее, где были торжественно встречены населением. Местные жители не находили слов, чтобы выразить обуревавшие их чувства радости и благодарности. Никогда еще в здешних краях партизаны не вступали в двухдневный полевой бой с войсками оккупантов и не одерживали столь убедительной победы.
      После хорошего отдыха в заслоненной общими силами деревне наш отряд вернулся в лагерь. В Обчем остался Шпаковский со своими людьми, чтобы в случае повторной акции сдержать карателей до нашего прихода.
      Велика была радость бойцов хозяйственного взвода и радистов, оставшихся на базе, когда они увидели возвращающийся отряд. Два дня наши товарищи в лагере прислушивались к звукам затянувшегося боя и с минуты на минуту ждали команды уходить из блокировки, но блокировки на этот раз у захватчиков не получилось, испортить праздник не удалось.
      Первое мая прошло у нас в атмосфере ратного успеха, счастливо складывающихся обстоятельств походной жизни, предчувствия неизбежного торжества над врагом.
      В праздничном приказе Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, который мы всем отрядом слушали по радио, а затем, размноженный на машинке, распространяли в партизанской зоне и в оккупированном Минске, говорилось: "За период зимней кампании 1942-1943 годов Красная Армия нанесла серьезные поражения гитлеровским войскам, уничтожила огромное количество живой силы и техники врага, окружила и ликвидировала две армии врага под Сталинградом, забрала в плен свыше 300 тысяч вражеских солдат и офицеров и освободила от немецкого ига сотни советских городов и тысячи сел".
      В первой декаде мая пришла из Минска связная Галина Киричек. Работала у нас она давно, а встретились впервые. Гале было лет под тридцать, полная, с крупными чертами лица, черноволосая, говорила с сильным украинским акцентом. От мужа, командира Красной Армии, у нее по-прежнему не было известий, но держалась она бодро, по-боевому, не без юмора рассказывала, как спалила все вещи в начале войны, чтоб не достались они оккупантам. Галина доложила, что руководитель подпольщиков на вагоноремонтном заводе Георгий Краснитский хочет встретиться со мной в ближайшие две недели.
      - А он сумеет выйти из города? - спросил я.
      - На пару деньков сможет отлучиться,- заверила связная.
      Я назначил встречу с инженером на 23 мая в партизанской зоне, в деревне Песчанке.
      После Галиного ухода я, Гром и Луньков засели за разработку новой тактики в рельсовой войне. Подрыв коммуникаций был одной из главных забот отряда, и поэтому мы непрестанно совершенствовали и разнообразили формы диверсионных актов. Позвали на совет опытнейших наших подрывников Сермяжко, Любимова, Шешко и постановили создавать укрупненные группы по 15 человек, вооруженные ручным пулеметом. Такой группе легче нести заряды тола на расстояние 40 и 80 километров, в каких находились от лагеря "подведомственные" железные дороги Минск - Москва, Минск - Молодечно, Минск - Бобруйск и Минск - Барановичи, ей также способней в случае необходимости оказать сопротивление вражеской охране, все-таки не 2 и не 5 человек, а почти полувзвод. Правда, группе такой численности труднее пробраться незамеченной мимо фашистских гарнизонов и постов, но надо учитывать и возросший боевой опыт наших бойцов, и активную помощь населения лесным воинам.
      Решили организовать 12 диверсионных групп нового состава и усилить удары по вражеским перевозкам, с тем чтобы помочь Красной Армии закрепить успехи зимней кампании и успешно продолжать наступление на Белоруссию.
      В дни тренировок подрывных групп из Минска вернулась Анна Воронкова и привела с собой беременную Веру Зайцеву, жену Гуриновича. Вера с большой неохотой оставила оккупированный город, хотела продолжать подпольную работу, но решительная и строгая Анна прикрикнула на нее:
      - Партизанского ребенка надо рожать среди партизан, а не в логове врага!
      Аргумент не очень убедительный, однако подействовал. Через два месяца Вера с помощью врачей нашей санчасти родила в партизанском лесу пополнение отряду дочь Леночку.
      В середине мая Москва прислала в отряд чекистское пополнение - капитана Александра Федоровича Козлова с шестью бойцами, в большинстве своем уроженцами Белоруссии: Иваном Сидоровым, Михаилом Мауриным, Павлом Грунтовичем, Гавриилом Щетько, Иваном Сабуровым. Они доставили свежие газеты и целый мешок книг, а самое главное - живые рассказы о столице Родины, которую только что покинули на транспортном самолете.
      Капитана Козлова я знал со времен советско-финляндской войны. Тогда он был старшим лейтенантом, командиром роты в моем пограничном батальоне. Там же служил старшиной прибывший сейчас в его группе Иван Сергеевич Сидоров. Они сильно обрадовались, узнав в командире спецотряда Градове их бывшего комбата на Карельском перешейке. Я был доволен не меньше.
      Мы разговорились. За финскую кампанию Козлов был награжден орденом Красного Знамени, а Сидоров - медалью "За отвагу". Капитан участвовал в обороне Сталинграда и очень интересно рассказывал об этой решающей битве второй мировой войны. Старшина в августе 1941 года ушел в тыл врага бойцом спецотряда полковника Д. Н. Медведева и приобрел немалый опыт борьбы в условиях временно оккупированной территории.
      Партизаны долго расспрашивали Козлова о новой военной технике - реактивных минометах, танках, самолетах, о жизни советского тыла, о московских новостях. С большим удовлетворением узнали, что фашистская авиация уже не смеет совершать налеты на Москву.
      - А гитлеровский Берлин мы бомбим с августа 41-го! - не преминул напомнить бойцам мой неугомонный замполит Гром.
      Он подал мысль, что вновь прибывших чекистов надо свозить в окрестные деревни для бесед с населением. Ни одного подходящего случая не мог пропустить замполит, чтобы не воспользоваться им в своих комиссарских целях, а особенно запомнил он указание подпольного обкома об усилении политической работы среди местных жителей. В этом указании заключался огромный смысл, поскольку местные жители были той средой, в которой и ради которой мы, собственно, и существовали. Обком не уставал напоминать нам миф об Антее.
      Последним сюрпризом весны стало происшествие столь же непредвиденное, сколько по существу своему знаменательное и закономерное для переломного года войны.
      Сильно загоревший, мускулистый Дмитрий Меньшиков, одетый в новую летнюю форму, с командирской звездочкой на защитной фуражке, заглянул в мою палатку и доложил:
      - Станислав Алексеевич, разведка задержала в деревне немецкого полковника и офицера-летчика.
      - Где они?
      - Сейчас привезут. Оба прибыли в грузовой машине, с ними две женщины и двое детей. Требуют встречи с командиром.
      - Занятно.
      Меньшиков вскочил в седло и поскакал навстречу машине, а я вызвал Карла Антоновича Добрицгофера, и мы пошагали за границу лагеря к дороге. Показался Дмитрий на коне, за ним медленно, покачиваясь на ухабах, приближался германский грузовик. По обеим сторонам кабины стояли на подножках вооруженные автоматами разведчики Леоненко и Назаров.
      Машина затормозила возле нас. Из кабины вышли немецкий полковник в опрятном мундире и капитан авиации с автоматом через плечо. Они отдали честь, полковник произнес:
      - Гутен таг, камараден.
      Карл Антонович сказал, что я командир отряда. Летчик отдал автомат. Потом оба стали отстегивать пистолеты, произнося какие-то фразы. Дуб перевел:
      - Они больше не хотят воевать за Гитлера и поэтому сдают оружие.
      - Передай, что у тех, кто добровольно переходит к нам, мы не забираем личного оружия.
      Это заявление растрогало немецких офицеров. Полковник ответил, что не ошибся, высоко ставя советских людей, и поблагодарил за доверие. Особого доверия к офицерам гитлеровской армии я не испытывал даже в данной ситуации, но хорошо знал международный воинский этикет. Правда, в стародавние времена сдавшимся в плен офицерам сохраняли только холодное оружие, однако я мог позволить своим пленникам и огнестрельное, чтобы показать наше доброжелательство, благородство и силу. В плену с ними будут вести политическую работу, пусть же она начнется с первых минут их пребывания среди представителей нового мира.
      Полковник и летчик поклонились и пристегнули пистолеты. Полковник стал показывать на машину и быстро заговорил. Карл перевел, что офицеры привезли с собой двух женщин-евреек с детьми, полковник надеется, что они также получат убежище у партизан. Я ответил утвердительно и пригласил всех в лагерь. Бойцы удивленно рассматривали непривычных гостей. Мы расположились в просторном шалаше. Я спросил немцев и женщин, не хотят ли они перекусить с дороги, они отказались. Полковник достал свои документы и стал рассказывать.
      В нынешнем году ему исполнилось 45 лет. Его отец офицер кайзеровской армии. Сам он участвовал в первой мировой войне, находился на русском фронте. Затем окончил военную академию. До осени 1942 года руководил в Гамбурге противовоздушной обороной, потом был переведен в Минск на ту же должность. Его поразило варварское обращение германских оккупационных властей с белорусским населением. Случай привел полковника в Тростянец под Минском, в лагерь смерти. Он стал свидетелем массовых казней советских людей и понял, что является соучастником преступной банды. Офицерская честь и человеческая совесть требовали порвать с гитлеризмом, полковник стал искать способа перейти на сторону партизан. Его решение окрепло после того, как в минском гетто он повстречал свою гамбургскую знакомую, женщину, которую любил. Ее звали Эльза, вместе с нею за колючей проволокой томилась ее сестра с двумя ребятишками. Спустя некоторое время полковник узнал, что узников гетто ждет очередная кровавая акция, и он поспешил привести свой план в исполнение.
      Я попросил рассказать, как полковник познакомился с капитаном авиации.
      Летчик, по складу характера весьма похожий на своего друга, ответил, что ему дали задание совершить налет на деревню. Он вылетел и обнаружил, что там нет никаких военных объектов, нападать на безоружное население он посчитал несовместимым с достоинством офицера. Начальство пилота не разделяло его патриархальных гуманистических воззрений и направило его в Минск на следствие. Здесь летчик встретился с полковником, и они быстро нашли общий язык.
      - Как вам удалось бежать из Минска?
      Полковник сообщил, что для человека с его положением это не представило большого труда. Он вызвал дежурную машину, посадил в нее летчика, сел сам и приказал заехать в гетто. Забрал Эльзу, ее сестру, детей, предъявил охранникам липовое разрешение за подписью Кубе и выехал за ворота. Когда машина оказалась на пустынном загородном шоссе, шофер, член гитлерюгенда, испугался партизан, бросил руль и пытался бежать. Полковник пристрелил его и сам повел грузовик в глубь партизанской зоны. В деревне машину остановили разведчики нашего спецотряда. Вот и вся история побега.
      Мы отвели офицерам отдельный шалаш и оставили их одних. Состоялся разговор с женщинами, которые подтвердили все рассказанное полковником и летчиком. Эльза просила не мстить полковнику, утверждая, что он порядочный и культурный человек, что знает она его с детских лет. Я ответил:
      - Не беспокойтесь. Все вы находитесь в партизанском лагере под охраной советского закона. Кроме того, мы воюем не против немцев, а против нацизма,
      Мой ответ успокоил взволнованную и оттого еще более покрасивевшую женщину. Ее с сестрой и детьми мы поместили в палатке рядом с офицерами.
      Вдвоем с Карлом Антоновичем мы обсудили впечатления о перебежчиках. Пришли к выводу, что на провокацию гитлеровской разведки это ничуть не похоже, никто в заблуждение нас не вводит, а просто такова логика времени: фашистская империя, воздвигнутая на миллионах трупов, катится к неизбежному финалу, теряет убедительность долговременного сооружения.
      Согласившись с такой мыслью, мы пошли к бойцам рассказать им о многообещающих приметах нынешней весны.
      Герои разведки
      Опасная работа - брать "языка".- Жена командира.- Крестьянский сын Федор Боровик.- Капитан Федот Калинин.-Группа базируется в Минске.- Добровольные помощники.- Лживая радистка.- Презрение к смерти.
      К весне 1943 года разведывательная служба спецотряда насчитывала около 400 человек и составляла половину его тогдашней численности. Подавляющее число разведчиков находилось вне нашей базы - в столице Белоруссии, районных центрах, на железнодорожных станциях и во всех окружающих населенных пунктах, где стояли фашистские гарнизоны.
      Мастера партизанской разведки старший лейтенант Дмитрий Меньшиков, лейтенант Николай Ларченко, сержант Николай Денисевич, немец-антифашист Гейнц Линке и их товарищи часто захватывали "языков", устраивая засады на шоссейных дорогах, вблизи гарнизонов, оккупационных учреждений и аэродромов противника.
      Насколько непростой была эта работа, можно увидеть на примере действий группы капитана А. Ф. Козлова.
      Ему был дан приказ сопроводить в район Минска нескольких партизан, идущих на выполнение важного задания, а на обратном пути захватить "языка". Капитан отобрал десять автоматчиков и тщательно подготовил их к предстоящему рейду.
      В назначенный день группа отправилась в путь. Партизаны должны были пройти в непосредственной близости от нескольких гарнизонов противника.
      Во время отдыха в деревне Погулянке партизаны услыхали выстрелы. В деревню ворвались гитлеровцы. Капитан приказал старшине Сидорову и бойцу Назаровичу вместе с сопровождаемыми товарищами скрыться в лесу, а остальным прикрывать их отход автоматным огнем. Распоряжение было выполнено быстро и четко. Партизаны без потерь отошли в лес, а немцы не решились их преследовать.
      Проводив товарищей до конечного пункта, группа приступила к осуществлению второй части задания - захвату "языка". Группа вышла к шоссе, по которому почти непрерывно в обе стороны шли машины, подводы, проносились мотоциклисты. Нападать в таких условиях - значило провалить важное дело. Весь день пролежали у дороги безрезультатно, разве что изучили характер вражеских перевозок. Ночью шоссе опустело. А на рассвете послышался гул мотора, вдали показалась полуторка. Козлов и Петр Бачило выскочили на шоссе с автоматами на изготовку. Машина, скрипнув тормозами, остановилась. В ней находились гражданские. Партизаны их отпустили, а грузовик загнали в лес.
      Вскоре по шоссе прошла вражеская колонна. Затем проехала хозяйственная команда и неподалеку от засады стала нагружать в свою машину заранее заготовленный лес. Вдруг от команды отделился офицер и пошел прямо на залегших в кустах бойцов. За пять шагов гитлеровец заметил партизан и схватился за пистолет, но Козлов направил на него автомат и скомандовал:
      - Хальт, хенде хох!
      Офицер поднял руки. Подскочивший к нему старшина Сидоров повалил фашиста, зажал ему рот, обезоружил и затащил в кусты. Сделал он это столь проворно, что враг не успел позвать своих. Те, ничего не подозревая, продолжали грузить лес.
      "Язык" взят, надо отходить. Группа углубилась в лес, туда, где ее ждала с заведенным мотором захваченная машина. В кабине сидели Петр Бачило и Павел Грунтович. Партизаны быстро забросили в кузов "языка", вскочили сами и по лесным дорогам помчались к лагерю спецотряда.
      Въехали в деревню Вызволенье и увидели на другом ее конце несколько автомашин. Возле них суетились гитлеровцы, забиравшие у крестьян хлеб. Заметив партизанский грузовик, они открыли огонь. Партизаны ответили десятью автоматными очередями и на полном ходу пролетели мимо растерявшихся врагов. Впереди показалась дорога, на ней стояла колонна немецких машин. Но раздумывать было некогда, и партизаны пересекли дорогу в 100 метрах от колонны. Там даже не успели понять что к чему, вслед не прозвучало ни одного выстрела.
      Доставленный в отряд пленный офицер дал ценные показания, которые немедленно были переданы по рации на Большую землю.
      В другой раз капитан Козлов отправился на задание вшестером. И опять надо было незамеченными пройти мимо пяти фашистских гарнизонов. Соблюдая все меры предосторожности, двигались только ночью. В свободной от немцев деревне Ваньковщине остановились на отдых и, утомленные переходом, крепко заснули. Вдруг в избу влетела хозяйка с криком: "Хлопцы, погибли! Машины!"-и вновь выбежала. Спросонья капитан Козлов ничего не мог понять. Он выглянул в окно и увидел три автомашины. Из них выпрыгнули фашисты. Козлов схватил маузер. Михаил Маурин, Иван Сидоров, Григорий Москалев и остальные тоже приготовились к бою. В это время из центра деревни донеслась ружейно-пулеметная стрельба. Это с боем отходили за реку Свислочь находившиеся в деревне несколько партизан из отряда Леонида Сороки. Выскочившие из машин каратели устремились к реке.