Уже пробило десять, а Наоэ еще не появлялся. В амбулатории принимал один Кобаси, отдежуривший ночь.
      Наоэ никогда не приходил рано, но то, что он не пришел и после десяти, было необычно. Медсестры забеспокоились. С третьего этажа спустилась Цуруё Сэкигути, которой, вероятно, уже позвонили из регистратуры, и заглянула в амбулаторию.
      – А что, доктор Наоэ еще не приходил?
      Часы на стене показывали четверть одиннадцатого.
      – Пока нет. – Акико Такаги оторвалась от перевязки и подняла глаза на Сэкигути.
      – Больные, наверное, уже ждут?
      – Самый первый пришел к девяти.
      На столе Наоэ лежала стопка историй болезни – штук пять.
      – Может быть, он сегодня выходной?
      – Вряд ли. После обеда операция. Акико закрепила конец бинта.
      – Операция?
      Старшая сестра взглянула на таблицу, висевшую на стене. Под графами с назначением лекарств и инъекций, в самом низу, шли названия и даты операций. На сегодня никаких операций намечено не было.
      – Я ночью дежурила, и мне хотелось бы после обеда уйти домой… Можно? – спросила Акико.
      – Думаю, можно, – неуверенно сказала Сэкигути. Она огляделась вокруг. В амбулатории, кроме Акико, были Каору Уно и Мидори Танака, а в процедурном кабинете работали Норико Симура с Акико Наканиси. Для операции аппендицита достаточно и двух медсестер.
      – А что за операция?
      – Аборт.
      Старшая сестра вытаращила глаза.
      – Будет делать сам Наоэ?
      – По-видимому. Доктора Мурасэ сегодня быть не должно. Не его день.
      – Впервые слышу.
      – Так вы не знали? – Акико удивленно посмотрела на старшую сестру.
      – Нет.
      Занимавшийся осмотром больного Кобаси обернулся.
      – Что, операцию собирается делать сам Наоэ?
      – Да, – пожала плечами Акико. – А вы тоже об этом не слышали?
      – Нет.
      Кобаси закончил осмотр. Больной попрощался и вышел из кабинета.
      – Я и сама узнала об этом только вчера вечером. Доктор Наоэ позвонил мне в девять часов и попросил подготовить инструменты.
      – Как-то неожиданно все это. – Старшая сестра недовольно покосилась на Акико и добавила: – Во всяком случае, тебе надо было сказать мне об этом, когда ты сдавала дежурство.
      Акико растерялась.
      – Я думала, все знают, и вы тоже.
      – Никто не знает. Разве ты не слышала, что даже доктор Кобаси не в курсе дела?
      Акико, получив нагоняй, понурилась, хотя была вовсе не виновата в том, что ни Кобаси, ни старшая медсестра ничего не знали, – операции назначались врачами, а сестры только получали необходимые указания.
      – Кому будут делать операцию? Акико потерянно молчала.
      – Ты что, не знаешь?
      – Мне было сказано только приготовить инструменты! – огрызнулась Акико.
      – Выходит, об этом знает один Наоэ… – пробормотала старшая сестра и примирительно сказала: – Делает, что ему заблагорассудится, ставит нас в глупое положение!
      Операция сама по себе была элементарной. Для нее вполне хватило бы одного врача и одной медсестры. Но Цуруё Сэкигути чувствовала себя глубоко уязвленной. Она, старшая сестра, узнает об операции случайно! С ней никто не считается!..
      – Значит, больная еще не поступила в клинику.
      – По всей видимости.
      – Кто бы это мог быть?.. Сэнсэй, вы не знаете? – повернулась Цуруё к Кобаси.
      – Не знаю, – холодно отрезал тот, беря из стопки следующую карту.
      – Какая беспечность!
      Старшая сестра взглянула на свои часы. В этот момент из процедурного кабинета вышла Норико.
      – Послушай, – обескураженная резкостью Кобаси, Цуруё обращалась теперь к Норико, – ты ничего не знаешь о сегодняшней операции?
      – Операция? Нет… Не знаю. Норико явно слышала об этом впервые.
      – И доктора Наоэ что-то до сих пор нет… Стрелка на настенных часах перескочила. Двадцать минут одиннадцатого.
      – Может, он заболел?
      Норико пожала плечами. Ей очень хотелось ответить: «Что вы меня спрашиваете? Я ему не жена, откуда мне знать».
      – Если он решил сегодня не приходить, то должен был по крайней мере предупредить об этом. Позвони-ка ему домой!
      – Я не знаю номера. Вам лучше сделать это самой.
      Норико повернулась к Цуруё спиной, взяла из шкафчика с лекарствами две ампулы тиазина и возвратилась в процедурный кабинет.
      – Пригласи следующего, – сказал Кобаси застывшей в раздумье Акико.
      – Да-а. А время-то идет… – Стряхнув оцепенение, старшая сестра выглянула в коридор. Там в терпеливом молчании ждали человек двадцать.
      – Сэнсэй, – попросила старшая сестра Кобаси, – может, вы сначала примете его больных? – И она кивнула на лежавшие на столе Наоэ истории болезни. – А то ведь некоторые ждут уже больше часа.
      Кобаси, не отвечая, раскрыл историю болезни только что вошедшего пациента.
      – Нехорошо заставлять людей столько ждать.
      – Я не стану их смотреть.
      – Почему?
      – Потому что это либо пациенты, пришедшие впервые, либо больные, которых ведет лично доктор Наоэ. Я не уполномочен осматривать их.
      – Но ведь уже так поздно…
      – Пусть идут домой. Сэкигути растерянно молчала.
      – И закончим этот разговор.
      – Сэнсэй!.. – не веря своим ушам, воскликнула Акико.
      – А ты молчи!
      – Что же делать? – в отчаянии пробормотала Цуруё и поспешила в регистратуру к телефону.
      Наоэ пришел минут через тридцать, когда было уже почти одиннадцать. Его всегда бледное лицо сегодня казалось совсем бескровным, волосы были всклокочены.
      – Извините, опоздал… – пробормотал он, обращаясь не то к Кобаси, не то к медсестрам, тяжело опустился на стул, закрыл глаза и вздохнул. Глаза его, окруженные густой синевой, ввалились, в каждой черточке лица сквозила страшная усталость.
      Из регистратуры прибежала девушка.
      – Сэнсэй, вас к телефону.
      – Кто звонит?
      – От какой-то Ямагути.
      – Ямагути?
      – Говорит, что он – ее импресарио.
      – А-а… – Наоэ хлопнул себя по лбу и поднялся.
      – Норико-сан! Доктор пришел, – заглянула в процедурный кабинет Сэкигути. Старшая сестра всегда старалась ставить Норико в пару с Наоэ, а Акико – с Кобаси. Она явно пыталась таким путем что-нибудь разнюхать, и девушек подобное разделение не особенно радовало.
      – Доброе утро, – поздоровалась Норико, входя в кабинет. Наоэ уже кончил разговаривать по телефону и сидел с закрытыми глазами. – Вам нехорошо?
      – Нет…
      В последний раз Норико виделась с Наоэ дня три назад, у него дома.
      – Можно приглашать больных?
      Наоэ взглянул на стоявшую сбоку Акико.
      – Ты приготовила инструменты?
      – Да. Осталось только простерилизовать. Я уже сдала дежурство. Можно мне идти домой?
      – Иди.
      Наоэ повернулся к столу, взял из стопки лежавшую сверху историю болезни и приказал Норико:
      – Зови!
      В тот день Наоэ принял около пятнадцати человек и освободился позже обычного. Несмотря на то что Наоэ работал очень быстро, последнего пациента он отпустил, когда пробило уже половину первого. Кобаси закончил прием раньше и уже ушел в ординаторскую.
      Когда закрылась дверь за последним пациентом, Наоэ в изнеможении откинулся на спинку стула.
      – Принеси холодное полотенце!
      Норико обтерла лицо Наоэ влажной салфеткой. Остальные сестры, вероятно не желая им мешать, ушли в столовую.
      – Что случилось?
      – Ничего особенного.
      – Опять пили?
      Наоэ, не отвечая, расправил плечи и судорожно вздохнул.
      – Вам бы надо полежать.
      – Да…
      – В ординаторской сейчас кто-нибудь есть? Наоэ молчал.
      – Может, поищем свободную палату?
      – Пойду в шестьсот первую.
      – В шестьсот первую? – удивленно переспросила Норико.
      – Да, она сейчас пустует.
      – Подождите, надо хоть постелить там постель!
      – Ничего, лягу на диван.
      – Нет-нет, я мигом!
      601-я палата находилась на шестом этаже. Холл, комната для сиделки, комната для больного, ванная, туалет, телевизор – одним словом, палата люкс. Таких палат, стоивших 15 тысяч иен в день, на шестом этаже было три. Две из них – 602-ю и 603-ю – сейчас занимали директор крупной фирмы и известный деятель культуры.
      Наоэ снял халат, прилег на разобранную постель и закрыл глаза. Окна выходили во двор, и в комнате стояла непривычная тишина – лишь иногда долетали откуда-то издалека гудки автомобилей. Даже не верилось, что это почти центр города.
      Бледные лучи осеннего солнца проникали сквозь зеленые шторы, и в их тусклом свете лицо Наоэ выглядело безжизненно мрачным.
      – Положить на голову холодный компресс?
      – Нет. Не надо.
      – Может, поедите?
      – А сока нет?
      – Сейчас посмотрю.
      – Только похолоднее.
      У выхода Норико задержалась перед зеркалом и, оправив на груди халат, вышла. Когда она вернулась, Наоэ лежал на правом боку, закрывая лицо от света.
      – Принесла!..
      – Спасибо.
      Чуть приподняв голову, Наоэ одним глотком осушил стакан.
      – Хорошо!
      – Еще?
      У ног Норико на полу стояла вторая бутылка с соком.
      – Нет, достаточно. Сколько сейчас времени?
      – Без десяти час.
      – Да-а?..
      Наоэ устремил взгляд на белую стену. Черты лица его заострились, щеки в сумраке комнаты казались еще более впалыми.
      – Отдохнули немножко?
      – Я бы не сказал.
      – Ну как можно столько пить?!
      – Я не пил.
      – Что же тогда с вами?
      – Неважно.
      Наоэ снова закрыл глаза. Норико поплотнее задернула шторы, и в комнате воцарился полумрак.
      – Утром тут был целый переполох.
      – Что такое?
      – Ни старшая сестра, ни доктор Кобаси ничего не знали…
      Наоэ молчал.
      – Как зовут вашу сегодняшнюю пациентку?
      – Акико Ямагути.
      – Это она приходила недавно в клинику?
      – Да.
      – Вы тогда и договорились с ней насчет операции?
      – Меня попросил один мой приятель, который знаком с ее импресарио.
      – Импресарио?
      – Да. Акико Ямагути – это ее настоящее имя, а сценический псевдоним – Ханадзё. Ханадзё Дзюнко.
      – Певица?
      – Да. Она.
      – Значит, будет оперироваться у нас в клинике?
      – Совершенно верно. И лежать будет в этой самой палате.
      – Здесь… – Норико огляделась вокруг. – Так она вот-вот должна приехать?
      – Да, мы договорились с ней делать операцию сразу после обеда, но она позвонила и предупредила, что немного задержится.
      – Откуда она едет?
      – Из Фукуоки. Но кажется, не попала на самолет.
      – Наверное, опоздала?
      – Да. Ее импресарио говорил, что вчера вечером после концерта в Культурном центре у нее была встреча с поклонниками, а сегодня утром Дзюнко должна была раздавать автографы в магазине грампластинок и освободилась позже, чем предполагала.
      – То есть она приедет в клинику…
      – …в пять или шесть, – закончил за нее Наоэ. – Так она сказала.
      – И сразу на операцию?
      – Ты сегодня в дневную смену?
      – Да.
      – Такаги после обеда отпросилась домой.
      – Если надо, я останусь.
      – Пожалуйста.
      – Но это страшно тяжело – с дороги и сразу операция. Она же едет издалека, из Фукуоки.
      – Такая уж у артисток жизнь. Ничего не поделаешь.
      – Но ведь речь идет о ее здоровье.
      – Она собой не распоряжается.
      Наоэ медленно повернулся на другой бок. В коридоре прошелестели чьи-то шаги. Медсестра. В соседнюю дверь постучали. Затем у входа послышались голоса, но слов было не разобрать.
      – Выходит, об этом никто не знает? – понизив голос, спросила Норико.
      – Только Главный.
      – А с виду такая скромная… – начала было Норико и прикусила язык. Как знать, не оказаться бы и ей в такой ситуации…
      – Необходимо сохранить все в тайне.
      – Даже от старшей сестры?
      – Старшей сестре я просто-напросто забыл сказать.
      – Ей это не очень понравилось! Наверняка уже доложила госпоже Гёда, что вы сегодня опоздали.
      – А ну ее! Я отдохну немного. Разбуди меня часа в два. – И Наоэ повернулся к стене.
      – Когда приедет Ханадзё, проводить ее сюда? – Она приедет после пяти.
      – Может, оставить еще кого-нибудь из сестер?
      – Не надо. Ты и дежурная сестра – этого вполне достаточно.
      – Хорошо.
      Норико огляделась: она вдруг представила себе, как будет лежать здесь после операции обольстительная Дзюнко Ханадзё.
      Уже пробило пять, а Дзюнко Ханадзё так и не появилась. Врачи и медсестры расходились по домам. В ординаторской Наоэ, лежа на диване, читал утренние газеты.
      – Ну, я пошел. – Кобаси повесил халат и снял с вешалки свою светло-коричневую куртку.
      – Кобаси, постой. Кобаси повернулся к Наоэ.
      – Я заходил в палаты… Тода Дзиро, которому разбили бутылкой лицо, все еще здесь. Это ты его оставил?
      – Я.
      – Почему? Ведь он больше не платил.
      Наоэ, приподнявшись на локте, смотрел на стоявшего перед ним Кобаси снизу вверх.
      – Я считаю, что его рано выписывать.
      – И что из этого следует?
      – Пока вместо него заплачу я.
      – Вот оно что…
      Наоэ сложил газету и бросил ее на столик.
      – Значит, его дальнейшее пребывание в клинике будешь оплачивать ты?
      – Просто я на время одолжу Тоде денег… пока ему не пришлют родители.
      – А если не пришлют?
      – Не будем гадать. Наоэ потер подбородок.
      – В чем-то я тебя понимаю. Но ты уверен, что не перегибаешь палку?
      – Почему? Я считаю, что ему необходимо дальнейшее лечение в клинике. Отсутствие денег – это не причина, чтобы вышвыривать на улицу человека, которому нужен уход.
      – Вот как?
      – Ведь что получается: таких, как Тода, выписывают, и тут же преспокойно кладут людей, которым в клинике совершенно нечего делать. Я с этим не согласен. Так могут поступать только дельцы! – Кобаси смерил Наоэ гневным взглядом. – Вы считаете это правильным?
      – Нет, не считаю. Однако нельзя сваливать всю вину на врачей, которые живут частной практикой.
      – Но разве не главный врач приказал выкинуть больного вон?
      – Лишь потому, что Тода не платил… Но ведь теперь все уладилось? Ты же внес за него деньги, только…
      – Что «только»?
      – Врача не должны связывать с больным подобные отношения.
      – Почему? Что плохого, если врач заплатит за бедняка?
      – Плохо ли, хорошо ли – разве вопрос в этом? – Наоэ задумался. – Отношения между врачом и пациентом должны быть строго официальными.
      – Согласен. Но в данном случае ничего другого не оставалось.
      – Надо различать, кому можно и нужно помогать и сочувствовать, а кому…
      – Что вы хотите этим сказать?
      – Только то, что вряд ли двадцатипятилетний оболтус, устраивающий дебоши в ресторанах, настолько уж нищ.
      – Но ведь он действительно не смог заплатить…
      – Ладно. Делай как знаешь. Наоэ снова взялся за газету.
      Кобаси постоял, задыхаясь от клокотавшего в нем гнева, затем нагнулся за портфелем.
      – Всего доброго.
      – Благодарю за труды, – отозвался Наоэ. Удаляющаяся спина Кобаси выглядела весьма воинственно.
      На западе погасло солнце, и в комнате быстро сгустилась тьма. В стиснутом бесчисленными домами Токио не увидишь закатного солнца, лениво повисшего над линией горизонта. Оно медленно спускается по небосводу, все ниже и ниже, а потом мгновенно наступает ночь.
      Наоэ снова прилег на диван и принялся за газету. После ухода Кобаси в ординаторской, кроме Наоэ, никого не осталось. Наоэ потянуло в сон. Утреннее недомогание еще давало себя знать. Он задремал и не заметил, как вошла Норико.
      – Вам не темно?
      Она щелкнула выключателем. Помигав, под потолком одна за другой вспыхнули лампы дневного света. Наоэ лежал, прикрыв лицо газетой.
      – Инструменты готовы. Как только больная приедет, можно приступать.
      Наоэ убрал газету и, щурясь, посмотрел на лампы.
      – Спали?
      – Нет.
      – Наверное, еще не ужинали? Я принесу.
      – Пока не надо.
      – Вы сегодня дежурите?
      – Да, поменялся с Кавахарой.
      – Надо было и мне поменяться.
      Норико искательно заглянула в лицо Наоэ, но тот продолжал смотреть в потолок невидящими глазами. Норико несколько минут наблюдала за ним, потом подошла и присела на краешек дивана.
      – Что-то вы в последнее время очень похудели. Наоэ неопределенно хмыкнул.
      – Давно не взвешивались?
      – Давно.
      – Даже ключицы видно… – Норико с нежностью оглядела Наоэ.
      – Кто из сестер дежурит сегодня? – Наоэ медленно поднялся. Оттого что он лежал, волосы его были взъерошены.
      – Сугиэ и Наканиси. Кто будет ассистировать на операции? Я?
      – Да, конечно.
      В коридоре зашуршали шаги; в дверь постучали. Норико вздрогнула и кинулась собирать со стола чашки.
      В комнату вошла Мураками.
      – Только что звонили от какой-то Ямагути, просили передать, что она уже в аэропорту Ханэда, едет прямо в клинику.
      – Ясно.
      Мураками метнула исподлобья взгляд на составлявшую чашки Норико и вышла.
      – Она доберется сюда часам к семи. Значит, операция начнется в половине восьмого?
      – Думаю, да.
      Норико принялась мыть чашки.
      – Интересно, кто же ее любовник?
      Наоэ молчал. Пригладив волосы, он подошел к окну и сквозь щель между шторами поглядел на улицу.
      – Не боитесь оперировать такую знаменитость?
      – Чего мне бояться?
      – А вдруг что-нибудь получится неудачно… Представляете, какой поднимется шум?
      – Что артистки, что певицы – все устроены одинаково.
      – Конечно, но…
      – Пожалуй, прилягу, отдохну еще немного.
      Наоэ снова лег. Норико, домыв чашки, убрала их в стенной шкаф.
      – Может, чаю или кофе?
      – Нет, не надо.
      – Тогда я спущусь, подготовлю операционную. Норико встала и пошла к двери, но у порога остановилась.
      – Вы свободны завтра?
      – Завтра?
      – Можно мне прийти к вам?
      – Приходи.
      – Тогда в семь!
      С посветлевшим лицом она вышла из комнаты.
      Дзюнко Ханадзё приехала в клинику немногим позже семи. Светло-дымчатые очки, черный с белой отделкой вельветовый жакет и черные кашемировые брюки, через руку – пальто миди. Любому с первого взгляда ясно, что это не простая смертная.
      – Это Ямагути. Доктор Наоэ здесь?
      К регистратуре подошел грузный мужчина в ярком полосатом пиджаке. Дежурная Сидзуё Иино, оглядев обоих, сняла трубку.
      Когда Наоэ спустился вниз, Дзюнко и импресарио покорно ждали его, сидя рядышком на стульях.
      – Извините, что мы так поздно.
      Импресарио встал и представил Дзюнко. Она торопливо сняла очки и поклонилась.
      – Программа в Фукуоке была очень напряженной, потому и задержались. Простите, – снова извинился импресарио. Дзюнко, потупившись, сложила на коленях сверкавшие маникюром руки.
      – Что-то Ханадзе-сан бледненькая. – Наоэ искоса взглянул на худенькое личико Дзюнко. Он нередко видел ее по телевизору, но сейчас, рядом, ее лицо, почти не тронутое косметикой, казалось неправдоподобно маленьким и утомленным.
      – Последние дни были очень тяжелыми. Правда, она немного отдохнула в самолете, – ответил за Дзюнко импресарио.
      – Не ужинали?
      – Нет. Перед отлетом она съела только салат и выпила чашечку кофе.
      Дзюнко, точно подтверждая его слова, кивнула.
      – Тогда все в порядке, можно давать наркоз.
      Наоэ еще раз незаметно посмотрел на Дзюнко. Не слишком высокая, но стройная, изящная, с экрана кажется просто красавицей. А вот так – вблизи – как засохшее деревце.
      – Пижама и полотенце с собой?
      – Да, по пути купили.
      Импресарио, как видно, позаботился обо всем.
      – Пойдемте, я покажу вам палату. Операцию начнем минут через тридцать.
      Дзюнко Ханадзё спустилась в операционную без двадцати восемь. На ней был фланелевый халатик в цветочек, волосы она заколола на затылке и туго завязала белой косынкой. В этом незатейливом наряде она выглядела самой обычной девушкой.
      – Сначала мы введем лекарство в вену. Считайте, пожалуйста: «раз… два…»
      Дзюнко молча кивнула Норико.
      – Ай, больно!
      Игла впилась в тонкую белую руку. Дзюнко испуганно съежилась.
      – Раз… Два… – зазвучал в операционной знакомый, столько раз слышанный по телевизору голос. Сейчас он казался далеким и бесцветным.
      – Раз, два, – повторила Норико.
      Слабый, почти угасающий голос Дзюнко, словно подстегнутый энергичным тоном сестры, на мгновение зазвучал громче, но постепенно под действием наркоза становился все глуше и тише, и наконец Дзюнко умолкла, оборвав счет на полуслове.
      – Дыхание в норме?
      – Да.
      В ярком свете лампы обнаженная грудь Дзюнко мерно вздымалась и опускалась в такт дыханию. На левой груди темнел след от поцелуя.
      – Давление?
      – Сто десять.
      – Хорошо.
      Наоэ взял хирургическое зеркало и склонился над распростертым перед ним телом.
      Операция закончилась через двадцать минут. Простыня под Дзюнко пропиталась кровью. Наоэ стянул окровавленные перчатки, снял шапочку, развязал маску. Закурил.
      – Пусть полежит немного, пока не проснется.
      – Внизу вас ждет импресарио. Он сказал, что хочет о чем-то поговорить.
      – Сейчас иду.
      – А душ?
      – Потом.
      Не вынимая изо рта сигареты, Наоэ прошел в раздевалку, переоделся в обычный халат и спустился в амбулаторию. Импресарио, засунув руки в карманы, нервно ходил по приемной.
      – Все?
      – Да.
      – Спасибо.
      – Минут через двадцать кончится действие наркоза, и тогда можно будет перевести ее в палату.
      – Прекрасно.
      Наоэ открыл дверь в кабинет и жестом пригласил мужчину войти.
      – Я вас слушаю. Что вы хотели мне сказать?
      – Дело в том… – Импресарио стыдливо сжался и низко опустил голову. – Дело в том, что мы хотели бы сохранить все в тайне.
      – Я помню. Сотрудники клиники проследят, чтобы больные ничего не узнали.
      – По дороге сюда мы даже сменили несколько такси. Я вас очень прошу, если нагрянут репортеры, не пускайте их.
      – Я еще раз напомню в регистратуре.
      – А теперь о дальнейших планах…
      – Слушаю вас.