1

      Фрейлейн Фукс дружески кивнула Анзельму и подошла к Гизе и Зюссенгуту. Она извинилась перед молодой девушкой за то, что сегодня не сможет писать с нее, а попробует начать через несколько дней. Затем она заговорила с Зюссенгутом. Сначала беседа носила характер светской болтовни, потом стал говорить один Зюс-сенгут, спокойно и непринужденно, немного рисуясь. Рената внимательно слушала, глядя в землю и чертя по песку изящным зонтиком. Время от времени она поднимала голову, чтобы (Анзельм улыбнулся подмеченной им черте) подуть на вуаль. Линии на песке становились все запутаннее, рука, чертившая их, все беспокойнее. Наконец, она решительным жестом подала руку Зюссенгуту и подошла к Вандереру, который торопливо прощался со Стиве, точно его ожидали неотложные дела.
      – Я вас так давно не встречала, – сказала она.
      Ему показалось, что Рената успела измениться. Ее улыбка была мимолетна, почти машинальна, движения вялы; глаза, когда она поднимала веки, были широко открыты.
      – Не хотите ли опять немножко проводить меня? Я с удовольствием пройду пешком до города.
      Когда они вышли за калитку, девушка сказала:
      – Нужно пользоваться свободой, пока не поздно!
      – Разве вы не думаете, что замужество еще более расширит рамки вашей свободы, фрейлейн?
      Она посмотрела на него искоса.
      – Не смейтесь над тем, что я сейчас скажу. Я очень люблю лошадей, охоту, леса, собственную яхту – всем этим я скоро буду обладать. И, однако, иногда мне кажется, что это совсем не то, что мне нужно.
      – Не ведут ли вас ваши поверхностные желания совсем в другую сторону?
      – Кто знает... Как много хотелось бы мне вам рассказать, – прибавила она почти тоскливо.
      – Я думаю, вы бессильны противостоять какой бы то ни было воле, стремящейся подчинить вашу. Поэтому вы беспокойны, как магнитная стрелка.
      – Как странно, – промолвила она, останавливаясь.
      – Что?
      – То же самое сказал Зюссенгут.
      Он заметил ее недоверчивый взгляд и пожал плечами.
      – В сущности, то, что я сказал, очень банально.
      – Нет, насчет магнитной стрелки.
      – Я никогда не говорил с Зюссенгутом о вас.
      – Это начинает меня тревожить, – прошептала Рената.
      Они продолжали разговор, с виду поверхностный и в то же время полный значения, начав игру взаимного искания, в которой простые слова приобретают иной, скрытый смысл. Рената остановилась на перекрестке и сказала с восторгом:
      – Здесь так хорошо, что мне не хочется идти дальше. И она крикнула подъехавшему кучеру, чтобы тот вернулся назад и подождал ее у ресторана.
      – Посмотрите, как все сверкает и блестит! Это ласточки, там вверху? Солнце такое бледное, а лес фиолетовый. С этой стороны бескрайняя равнина. Когда я была ребенком, то думала, что за ней кончается свет и если туда дойдешь, то упадешь вниз, точно с крыши.
      Анзельм задумчиво спросил, пользуется ли она полной свободой.
      Она мечтательным взором посмотрела вдаль, потом ее лицо вдруг подернулось грустью, и она прошептала:
      – Я ищу.
      – Вы ищете?
      Девушка повернулась к Вандереру и пристально посмотрела на него. Она побледнела, и взор ее принял выражение томительного ожидания.
      – Я ищу человека, которому могла бы доверять. Испуганный этими простыми, но обязывающими словами, он безмолвно смотрел на нее.
      – Видите, – тихо продолжала она, – вон там моя карета. Она принадлежит мне одной. Когда я езжу по улицам, то смотрю на встречные лица, мужские и женские. От женщин я давно уже ничего не ожидаю. Вы должны как-нибудь прийти к нам и познакомиться с моими сестрами и подругами. Тогда сами увидите, можно ли от них чего-нибудь ожидать.
      Она сняла белую перчатку и подняла вуаль.
      – Вы страдаете, – сказал серьезно Анзельм и сделал движение, как будто хотел взять ее за руку.
      – Да, мне тяжело, – произнесла она так, будто только что пришла к этому убеждению.
      – Мне бы не хотелось быть навязчивым, но если вы позволите, то моей жизненной задачей будет приобрести ваше доверие, если его нет, или оправдать его, если оно есть.
      – Герцогиня Рената, – не правда ли, звучит красиво? – спросила она удивленного Анзельма, которому этот вопрос показался как нельзя менее следующим из предыдущего. Но, взглянув на девушку, он увидел, что она борется со слезами, стараясь улыбнуться.
      – Не можете ли вы сказать мне, что вас мучает? – спросил он.
      – Больше всего Эльвина Симон, – вырвалось у нее, и взгляд ее стал странно беспокоен.
      – Эльвина Симон? Кто она такая?

2

      Рената познакомилась с Эльвиной Симон три года тому назад. Летом девушка иногда приходила в дом фабриканта, и они устраивали различные игры. Они познакомились у синьоры Миджели, у которой брали уроки итальянского языка, – Эльвина собиралась поступить в контору своего брата в Милане, а Рената занималась для развлечения. Эльвина, жившая со своей бедной матерью, платила за уроки очень мало. Но об этом Рената узнала гораздо позже.
      Эльвина была кроткой и гордой девушкой. У нее была миниатюрная изящная фигура. Если бы не озабоченное выражение, лицо ее было бы почти красиво. Когда с ней заговаривали, она улыбалась неописуемой улыбкой: с любовью и нежностью, словно прося о снисхождении. Ее глаза, желтовато-серые днем, вечером темнели, становились темно-синими, сияющими, влажными, тихими, задумчивыми.
      Рената любила эту девушку, но относилась к ней со странной сдержанностью, причина которой лежала в самом существе Эльвины. Она была полна почтительности, никогда не говорила чего-нибудь, что можно было бы превратно истолковать, не жаловалась, не была недовольна. Рената хорошо помнила красное летнее платье с черной бархатной отделкой, которое Эльвина всегда носила и в котором она казалась еще тоньше и стройнее. На улице на нее часто смотрели, но в своем простодушии она не замечала взглядов ни мужчин, ни женщин.
      Однажды днем, в мае, подруги гуляли по берегу Иза-ра. Эльвина рассказывала о своей матери, что делала очень редко: она оживленно говорила, иногда смеялась и при этом смотрела на Ренату, как будто спрашивая, хорошо ли это. Вдруг она остановилась, прижала руку к груди, и губы ее задрожали. Рената, встревоженная, спросила, что с ней, но та не ответила. Они повернули обратно, и, когда пришли к дому Эльвины, там оказались чужие люди. С ее матерью случился удар, она была мертва. Эльвина не сказала ни слова. Она сидела с неподвижным взором. Рената горячо просила ее пойти с ней, но она не слышала. Рената оставалась с ней до ночи. На следующий день Рената заболела; она написала Эль-вине, но не получила ответа, а когда через неделю выздоровела и пошла к подруге, квартира оказалась пуста, и Ренате сообщили, что Эльвина уехала с братом.
      С тех пор прошло три года. Несколько дней тому назад Рената опять встретила Эльвину.
      Она шла домой пешком, потому что в экипаже сломалось дышло. В том районе есть несколько улиц, пользующихся дурной славой; там можно увидеть лица, каких в городе не встретишь. Но Рената шла без страха, хотя уже наступила темнота. Мимо нее проходили мужчины и женщины, возвращавшиеся с работы, с грохотом проезжали тяжелые возы. Вдруг Рената увидела знакомое лицо, как раз в тот момент, когда сзади нее зажегся фонарь. Она испугалась, но потом успокоилась и остановилась. Перед ней стояла девушка и смотрела на улицу, полную людей и пыли. Рената решила, что это не может быть Эльвина, но, когда собралась пойти дальше, та взглянула на нее. Сначала она равнодушно, а потом почти гневно оглядела нарядное платье, потом побледнела, как полотно. Рената окликнула подругу по имени; та улыбнулась каменной улыбкой и продолжала улыбаться, когда они рядом пошли дальше. Сначала Эльвина шла медленно, и Рената стала спрашивать ее, где она теперь, как ей живется, куда она пропала. Девушка не отвечала и шла все быстрее; вдруг, когда Рената, запыхавшись, уже едва переводила дыхание, Эль-вина остановилась в мрачном маленьком переулке за пивоварней. Она взяла Ренату за руку, увлекла ее в темные ворота какого-то дома и сказала, что теперь Рената должна уйти, дальше ей идти нельзя. Затем она начала безутешно плакать, повернувшись лицом к стене. Ее слезам не было конца, и Рената, не находившая слов, гладила подругу по волосам; ей овладело смутное предчувствие.
      – Бога ради, уходите, Рената, вам здесь нельзя оставаться, – прошептала Эльвина.
      – Что вы делаете, Эльвина? – со страхом спросила Рената.
      – Ко мне приходят мужчины, – сказала Эльвина, широко открыв глаза и тотчас же закрыв их.
      Рената задрожала. Конечно, она слышала, что девушки продаются, но для нее это оставалось пустым звуком. И лучшая из всех, Эльвина? Рената не могла больше говорить. Она молча ушла.

3

      Все это она рассказала Вандереру короткими, отрывистыми фразами, то краснея, то бледнея, то нетерпеливо, то страстно, то умолкая на мгновение, чтобы взять себя в руки. «Почему именно мне?» – думал Вандерер; он находил это загадочным; сияющий день, казалось, померк.
      Но больше всего удивило его то, что весь этот бессвязный рассказ звучал как покаяние в какой-то вине. Ванде-рер был смущен и молчал. Только когда они подошли к ее экипажу, он попросил у Ренаты разрешения написать ей то, что думает по поводу услышанного рассказа. Она взглянула на него отсутствующим взглядом, села в коляску и уехала. Вандерер медленно шел к городу, и в душе его звучали вопросы Ренаты: «Каким образом случается, что девушки торгуют собой? Действительно ли это дурные, заслуживающие презрения девушки? Неужели в них не остается ничего прежнего? Надо ли их спасать, или это бесплодно? Кто виноват в том, что они стали такими? Мне кажется, как будто я вдруг прозрела. Но я вижу лишь вещи, понять которых не могу, и не знаю, смею ли я их видеть или должна делать вид, что я по-прежнему слепа?»
 

1

      Рената сидела в своей комнате. Лампа под китайским абажуром бросала кругом мягкий свет. В открытые окна видны были качающиеся деревья, пожелтевшая листва, озаренная последним отблеском заката. С нижнего этажа доносилась суета: это слуги под руководством фрау Фукс накрывали столы. Рената во второй раз перечитывала письмо Вандерера, который благодарил ее за доверие и писал, что есть вещи, которые при неожиданном с ними столкновении кажутся гораздо более чудовищными, чем они являются на самом деле. Рената чувствовала, что эти витиеватые речи – лишь трусливая увертка, и раскаивалась в своей откровенности. Он был не тот, кого она искала.
      Вошла сестра Ренаты Лони и сказала, что сейчас должны приехать баронесса Терке и Эрнестина Йен-сен с матерью. Мама позвала Ренату вниз. Но зачем они Ренате? Зачем ей их показная дружба, их холодные поцелуи, их несносные сплетни? Нет, они ей не нужны. Зачем ей герцог с его невозмутимой холодностью и вспыхивавшим то и дело в глазах вечным вожделением? Он ей тоже не нужен.
      Но что же ей нужно? Она не знала.
      Вандерер был тоже приглашен; третьего дня он оставил карточку.
      Сначала приехали дамы Терке. Баронесса Терке, сопя и задыхаясь, сыпала любезностями, а ее слишком раскрашенное лицо походило на маску. Молодая графиня Адель, бывая в обществе, не делала ни одного движения, которое не было бы аристократично; она говорила с преувеличенной рассудительностью и натянуто улыбалась. Но пустота ее души сквозила во всем. Эрне-стина Йенсен была некрасива. Когда она приходила от кого-нибудь в восторг, то опускала голову и смотрела исподлобья. Она изнемогала от тайных желаний, но из страха, что их заметят, выработала этот восторженный, ставший привычным взгляд снизу вверх.
      Шел банальный разговор о новых книгах и театре.
      Графиня Терке сидела за роялем, и ее пальцы слегка касались клавишей, отчего звуки как бы скользили по бархату. Рената прислушивалась к этим звукам и улыбалась рассеянной улыбкой всему, что говорилось, даже рассказу баронессы о какой-то девушке, уехавшей вместе со своим возлюбленным в Брюссель, где она умерла с голоду. Это была глубоко поучительная история. Фрейлейн Йенсен покраснела, когда было произнесено слово «возлюбленный», и, опустив голову, устремила взор куда-то на потолок. Баронесса смеялась, так как даже в ужасной драме голодной смерти находила комический элемент. Рената молча улыбалась, и мысли ее уносились в неведомую страну.
      Лакей доложил о приезде герцога, а несколько минут спустя впорхнули сестры Ренаты с Анзельмом Вандерером, громко болтая. Вошел герцог, все поднялись, и комната, казалось, наполнилась торжественностью. Рената пошла навстречу своему жениху, и они вежливо поцеловались. Герцогу было лет сорок пять. Он производил впечатление много путешествовавшего чужестранца, все повидавшего и ничему не удивляющегося. В нем не было ничего придворного; он напоминал скорее русского эмигранта из знатных дворян. Он славился своей независимостью, свободой политических взглядов, путешествиями и конюшнями, а также любовными приключениями. Светские сплетницы утверждали, что не было ни одной страны, где бы не побывал герцог и где не склонил бы к близости невинную душу. Одни говорили, что в диких африканских джунглях он соблазнил юную дочь вождя и та покончила с собою, узнав, что возлюбленный покидает ее. Другие уточняли, что произошло это не в Африке, а в заброшенной северной деревушке и что соблазненная девушка вовсе не свела счеты с жизнью, а до сих пор воспитывает белокурого малыша. Отличить правду от вымысла в этих рассказах не представлялось возможным, но было очевидно: география пикантных похождений герцога была обширна, и сам он был не прочь похвастать своими подвигами в мужском обществе. Близкие Ренаты старались всячески оградить ее от подобных историй, и все же полностью скрыть правду о любвеобильном характере жениха им, конечно, не удавалось.
      Рената наблюдала, как герцог разговаривал с дамами. Она сидела за роялем, откинув назад голову, и глубокое равнодушие к жизни охватывало ее. Высокое общественное положение, которое она должна была занять, казалось ей затертым льдами северным полюсом. Сестры и другие молодые девушки подошли к ней хихикая, говорили ей льстивые слова и просили сыграть что-нибудь. Рената заиграла вальс, свою собственную фантазию. Присутствующие болтали, не обращая внимания на музыку. Графиня Терке жаловалась герцогу на распространение социализма. В углу, за ширмочкой, баронесса рассказывала Вандере-ру о том, что в воззрениях собаки Тигра произошла решительная перемена, а именно: он стал интересоваться музыкой.
      – Прелестно, восхитительно! – защебетали молодые девушки, когда Рената закончила играть. Вставая, она зацепилась своим прелестным кружевным платьем за педаль. Вандерер подбежал и ловко освободил ее.

2

      В комнате, выходившей в сад, был балкон, летом открытый, а с октября защищенный стеклянными рамами. Здесь сидел Вандерер с фрау Фукс. Она рассказывала ему о последней поездке на воды. Рассказ этот состоял, собственно, только из одних названий станций.
      – Мы проезжали через Аугсбург, очень красивый город. Штутгарт тоже красивый город. И Фрейбург хорошенький город. Да... Там у профессора Шауфли-на Рената встретилась с герцогом. Герцог влюбился в нее с первого взгляда. Что касается Ренаты, то никогда нельзя узнать, что у нее на душе. Потом мы поехали в Баден-Баден. Прекрасное, почти волшебное место, но там слишком жарко. Однажды Рената ехала верхом, и лошадь ее чего-то испугалась; вдруг подбежал какой-то господин и схватил животное под уздцы... Это был герцог. С тех пор они стали встречаться чаще, разумеется, в моем присутствии. Да-а...
      – Это очень интересно, – вежливо пробормотал Вандерер.
      Рената подошла к матери и спросила что-то насчет вин. Фрау Фукс поднялась и ушла. Рената устало опустилась на ее место.
      – Я получила ваше письмо, – сказала она, нахмуривая лоб, – и мне было досадно, что вы его написали.
      Так как Вандерер молчал, то девушка, немножко нервничая, продолжала:
      – Моя мать рассказывала вам, конечно, баденскую историю? Это она делает всегда. Но я должна вам сказать, что лошадь удержал вовсе не герцог, а его спутник, майор фон Шталек. Мама находит, что моим спасителем вполне мог бы быть и герцог, и рассказывает именно этот вариант. Но, несмотря на все, мама очень добрая женщина.
      – Вы сегодня заметно нервничаете, – сказал Вандерер.
      – Да, я плохо спала. Вчера мы были на «Тристане».
      – Вам понравилось?
      – Эта опера меня очень утомила. Я не понимаю подобной музыки, и в то же время боюсь понять. Вы понимаете, что я имею в виду?
      – Не совсем. Вот что я хотел сказать вам, фрейлейн: я нашел работу для Эльвины Симон, она уже устроилась туда и живет на другой квартире.
      Рената сначала побледнела, потом покраснела, улыбнулась и положила руку на руку молодого человека.
      – Этого я вам никогда не забуду.
      Затем она встала и ушла более легкой походкой, чем пришла.
      Вандереру не хотелось возвращаться в большую гостиную, из которой доносился гул голосов. На мольберте в углу стоял набросанный Ренатою портрет Гизы. Линии тела этой восточной красавицы, страстной, побуждающей к дерзким мыслям и поступкам, были безукоризненно переданы на холсте. Тонкая изящная рука в браслетах поддерживала высокую грудь. В другой руке натурщицы было полупрозрачное покрывало, которое не могло скрыть от зрителей милых округлостей обнаженной нимфы и лишь подчеркивало ее совершенство. Этот образ, как ни странно, будил в Вандерере мечты об обладании другой женщиной – не столь вызывающе чувственной, но становившейся с каждым часом все желаннее. Вандереру показалось, что, глядя на формы восточной женщины, олицетворяющей собою полноту чувств, он снова ощутил приближение настоящей любви. Не потому ли решила изобразить ее Рената, что и сама она оказалась на пороге новой жизни, в которой, отдавшись мужчине, ей предстояло изведать глубины чувственности и постичь смысл своих тайных желаний? Потом Вандерер вспомнил слова Зюссенгута: «Эта Гиза Шуман – самое чистое, самое совершенное, самое чудесное и достойное зависти существо, как физически, так и нравственно. Она испытала тяжелую депрессию, вызванную тяготами жизни, но победила судьбу силою своего девичества. Только полный отказ от псевдоморали и ложного стыда сможет полностью исцелить эту женщину и вернуть ей утерянную способность радоваться жизни».
      Потом Зюссенгут, взяв с Вандерера обещание молчать, рассказал ему историю Гизы. Ее родители были бедными и корыстолюбивыми людьми. Однажды некая, по-видимому, светская дама сообщила им, что Гизой сильно заинтересовано одно высокопоставленное лицо, видевшее ее в мастерской художника. Пошли переговоры, о которых молодая девушка не должна была ничего знать. Родителям пообещали значительную сумму в том случае, если Гиза согласится на предлагаемые условия. Ей предстояло воплотить в жизнь фантазию этого господина, пожелавшего видеть себя восточным ханом, чьи прихоти в постели беспрекословно выполнит послушная наложница. За три часа подобного удовольствия господин был готов щедро одарить семью Гизы. Это была форменная продажа. Гизе было назначено прийти в бывшую мастерскую в Амалиенштрассе. Прежде Гиза служила моделью только для изображения головы, и никакие уговоры не могли заставить ее позировать обнаженной для написания тела. Но чрезвычайно любезные и матерински нежные увещевания знатной дамы рассеяли наконец ее сомнения. Мастерская находилась рядом с квартирой Зюс-сенгута. Зюссенгут, по обыкновению, спал после обеда, как вдруг его разбудили страшные глухие вопли. Едва успел он одеться, как мимо его окна пробежала молодая девушка, обнаженная, обезумевшая, с поднятыми кверху руками и запрокинутой назад головой.
      Он узнал ее; она давно служила для него предметом восторга. Зюссенгут бросился за ней. Дальнейшее Вандереру известно. Гиза долго не могла ничего рассказать; одно лишь воспоминание о случившемся вызывало у нее истерику. Судебное следствие было, разумеется, приостановлено, и дело постарались замять. «Я-то знаю, кто был этот высокопоставленный господин, но многие причины заставляют меня молчать», – добавил рассказчик.
      Подобострастное хихиканье спугнуло мысли Вандерера. В гостиную вошел герцог с сестрами Ренаты.
      Девушки семенили около него, припрыгивая, как робкие куры. Герцог остановился перед портретом Гизы и вдруг неожиданно нервно засунул руки в карманы; потом повернулся к столу с фотографиями и стал в волнении перебирать их.

3

      Герцог вел Ренату к столу. Идя рядом с ним, девушка слышала, как во дворе бушует буря, и невольно сильнее оперлась на руку жениха. Но завывание ветра не казалось ей от этого менее зловещим.
      – Что это за модель, Рената, – обратился к ней за обедом герцог, – которою ты выбрала для своего эскиза пастелью?
      – Хороша, не правда ли? – ответила Рената вопросом.
      – Слишком... восточная красавица, я полагаю. – Герцог неискренне засмеялся. – Но я хотел спросить, каким образом ты нашла ее?
      – А ты разве знаешь ее? Недавно с ней произошло нечто ужасное.
      – Она сама рассказывала тебе об этом?
      – Сама? Нет. Она вовсе не болтлива. Мне рассказывала о ней одна художница.
      – Ах вот как! – Герцог помолчал несколько секунд, потом продолжил:
      – Я был бы тебе очень благодарен, Рената, если бы ты отказалась от этой модели. По некоторым причинам мне это не нравится.
      Рената с удивлением посмотрела на жениха. Слова его имели ясный смысл. Не была ли это первая из цепей, о которых распространялся Зюссенгут, когда говорил: «Какие чудные возможности отдаете вы за жалкие материальные блага! До сих пор вы шли. Теперь вас будут тащить или подгонять. До сих пор вы говорили, когда вам того хотелось. Теперь вам придется все чаще молчать, и вместо речей у вас будут вырываться вздохи. Я знаю трагедию женщин. Это мученицы этикета».
      Впервые девушка почувствовала справедливость этих слов и вздохнула.
      – Следующим летом мы поедем в Ишль, – услышала Рената монотонный голос матери. – Ишль – это очень красивое место.
      Рената сказала герцогу, что одобряет его решение отпраздновать свадьбу в самом тесном семейном кругу и на первое время поселиться в уединенном замке в Грефлинге. Вдали от города новая жизнь будет создаваться в полной гармонии. Чужие взгляды и речи оскверняют такую интимную вещь, как брак, мечтательно говорила Рената. Герцог молчал. Ее слова заставили его задуматься. Если он и любил Ренату, то только до тех пор, пока девушка не начинала думать. Ее близость опьяняла его. Загадочный взгляд, изменчивость настроения, часто непонятная молчаливость, суровая сдержанность, прелестная смесь женственности и детской наивности – все это имело для него неотразимое обаяние. Он с невольной нежностью склонился к ней. С присущим ей выражением легкой грусти на лице, с трогательной мольбой в больших глазах, она даже в минуты шаловливой веселости, казалось, нуждалась в утешении.
      Вандерер, сидевший напротив Ренаты и наполовину закрытый букетом роз, не отрываясь, смотрел на ее бледные руки. Фрейлейн Йенсен сказала ему, что через две недели, когда Фукс возвратится из Италии, состоится свадьба.

4

      Ужин окончился.
      У камина в соседней комнате был уютный уголок, отделенный пальмой и китайской ширмой. Там стоял Вандерер, когда к нему подошла Рената. Она с тревогой посмотрела на Анзельма, беспокоясь, что этот вечер мог испортить ему настроение. Потом улыбнулась, опустив глаза. И снова Вандерер был охвачен глубоким чувством. Ему казалось, что он только для того и жил, чтобы теперь эта девушка вот так стояла перед ним в своем горьком недоумении, со своей печальной улыбкой.
      – Чем, собственно, вы наполняете свою жизнь? – спросила Рената, рассеянно играя веером.
      Вандерер сделал гримасу.
      – Я ничего не делаю, а теперь менее чем когда-либо. Мое единственное занятие – ходить каждый день после обеда в картинную галерею, где я и остаюсь, пока не стемнеет.
      – Я хотела бы вас кое о чем попросить, – торопливо сказала Рената. – Только не сердитесь на меня.
      Ей хотелось знать историю Гизы.
      Вандерер побледнел. Он мог бы сказать, что ему ничего не известно; но какое-то смутное чувство заставило его рассказать все, что он узнал от Зюссенгута.
      Когда он окончил, Рената продолжала неподвижно сидеть, мрачно глядя в огонь камина.
      – Я не понимаю этого, не понимаю жалкой охоты исключительно за телом, – произнес Вандерер после некоторого молчания. – Не знаю, я этого не испытал, но мне кажется, что если бы я любил женщину, то малейшее проявление ее внимания было бы мне так же дорого, как и ее поцелуй.
      – Вы говорите, что никогда еще не испытывали этого? – тихо сказала молодая девушка, не отрывая глаз от огня.
      Вандерер чуть заметно нагнулся вперед и покачал головой.
      – Никогда. – Теперь он тоже смотрел на огонь. – Я, как и вы, ищу.
      Рената вздрогнула, словно от внезапного холода.
      – Пойдемте в зал, – сказала она, поднимаясь. «Какая у нее нежная и белая кожа», – думал Вандерер, идя сзади и любуясь обнаженными плечами девушки.
      Графиня играла Шопена, опус 37. Но это было похоже на что угодно, кроме Шопена. Потом Адель Терке спела романс: «Я слышал журчанье ручья». Ее голос был острым, как битое стекло.
      В одиннадцать все начали разъезжаться. Рената проводила герцога до дверей. Девицы трещали без умолку; баронесса спешила закончить рассказ о похождениях Тигра. В душе Вандерера презрение боролось с грустью. Шел дождь, поэтому он застегнул пальто и поднял воротник. У крыльца молча стояли кучера, и ветер развевал их желтые пелерины.
      – До свиданья, Рената, – сказал герцог.
      Девушка протянула ему руку, чуть заметно улыбнувшись, и обернулась к Вандереру, который ожидал очереди проститься с нею. Ее обнаженным плечам было холодно в прихожей, и она убежала в гостиную, шутливо щелкая зубами.
      – Ну, сегодня у нас был очень удачный вечер, – сказала фрау Фукс. – А теперь, девочки, нам пора спать.
      Последние слова относились к Лони и Марте, у которых было столько секретов, что, казалось, им не пересказать их до утра. Они спали наверху в мезонине, обычно на одной кровати, так как было страшно спать порознь, и к тому же некоторые секреты можно было передавать только шепотом, закрывшись с головой одеялом.
      Фрау Фукс читала еще некоторое время газету, а Рената, как маятник, ходила по комнате. Потом подошла к роялю и начала играть. Мрачная и монотонная мелодия зазвучала под ее пальцами, как будто девушка хотела выразить звуками бушевавшую за окнами осеннюю бурю.
      От этих звуков на сердце у нее стало так тяжело, что она опустила руки и закрыла глаза.
      – Ты играешь что-то уж очень печальное, Рената, – сказала фрау Фукс, косясь на нее из-за газеты. – Я думаю, у тебя, в отличие от многих других, нет для грусти никакого основания.

1

      Внутренняя тревога постоянно заставляла Ренату появляться на людях, чтобы не оставаться одной. Среди ее приятельниц была жена врача Елена Брозам, остроумная маленькая женщина с кошачьими манерами, с которой она познакомилась год тому назад. К ней-то Рената и поехала сегодня.
      – Я давно не видела вас, – сказала Елена, садясь в кресло и болтая не достававшими до пола ногами.
      – Как поживаете, – спросила Рената, смущенная пристальным взглядом приятельницы.
      – Так себе... А вот вы, должно быть, чудовищно счастливы. Невеста герцога! Об этом мечтают все девушки.
      Рената состроила едва заметную гримаску.
      – Где ваша дочка? – спросила она.
      – Она играет на дворе с мальчиками, а муж уехал к больному.
      – Вы ведь очень счастливы, не правда ли? – спросила Рената, побуждаемая любопытством и страхом за будущее.
      Фрау Елена сильнее закачала ногами.
      – Счастлива?..
      – Я говорю о вашем браке...
      – О браке? – Елена тихонько свистнула. – Впрочем, иногда это недурная вещь, в особенности на первых порах. Потом часто бывает тоже мило, но без господина супруга. В целом же не могу рекомендовать.
      Испуганный взгляд Ренаты остановился на висевшем над софой портрете красивого мужчины. Это был доктор Брозам. Его лоб и волосы напоминали Анзель-ма Вандерера; по крайней мере, так ей показалось.
      – Самое главное, – продолжала Елена, комически нахмурив брови, – иметь две спальни. Для вас это, конечно, само собой разумеется. А вот быть женой доктора... Мужчина, который перестает стесняться, это нечто ужасное.
      Рената покраснела и рассмеялась. В глубине души она была очень шокирована.
      – Скажите мне, – снова начала она, – выходя замуж, вы знали прошлое вашего жениха?
      Елена Брозам бросила на Ренату беглый пытливый взгляд и засмеялась искусственным, деревянным смехом.
      – Об этом не следует допытываться. Мужчины не отличаются чистотой биографии.
      И, чтобы показать свое равнодушие к этому вопросу, она повела глазами как клоун, наклеила на нос кусочек папиросной бумаги, лукаво покосилась на зеркало и рассмеялась. В эту минуту вбежала девочка и бросилась к матери с бурными объятиями. Ренате она подала руку, как старой приятельнице, и с важностью рассказала, что встретилась с господином Гудштике-ром, который хотел прийти к ним сегодня.
      – Это тот самый знаменитый Стефан Гудшти-кер? – спросила Рената.
      – Тот самый.
      – Мне очень хотелось бы с ним познакомиться.
      – Пожалуйста. Он подарил Марианне детскую книжку и сделал на ней дарственную надпись.
      На книжке, которую показала Марианна, было написано: «Душа твоя, лишь вознесясь в надзвездные высоты, поймет всю глубину страданий, пережитых в цепях земли».