Пятница, 18 сентября, утро

Гнатюк хмуро оглядывал молодую женщину, крупную и красивую — той странной красотой, которая обычно его пугала. Его пугали все женщины больше его ростом, а эта была к тому же вся какая-то растрепанная, возбужденная, слишком откровенно, на его взгляд, одета. И представляла такую профессию, с которой Гнатюк никогда раньше не сталкивался. В прошлом году, когда потребовали обязательные психоосвидетельствования руководящего состава, Гнатюк гордо принес справку о том, что не состоит в психдиспансере на учете, а тестирований избежал. Он чувствовал сейчас нутром большие неприятности, которые может свалить на него эта красотка.

Гнатюк надеялся, что тестирование, проведенное с Евой Кургановой, просто приобретет форму еще одной бумажки, ляжет в дело, бумажку эту можно будет даже изучить при необходимости. Чего он больше всего не ожидал, так это разрешения Министерства внутренних дел на «проведение необходимых разработок по специальности» Далиле Мисявичус, аспирантке, занимающейся, как было написано в разрешении, «микроклиматом служебных взаимоотношений в коллективах с повышенной ответственностью». Получалось, что эта аспирантка, изучая ЧП с Евой Кургановой, решила на научной основе, написав на этом диссертацию, наблюдать и изучать тот самый микроклимат служебных взаимоотношений, который был для Гнатюка работой и жизнью одновременно.

Далила видела неодобрение во взгляде Гнатюка, но решила не сдаваться. На его настойчивые предложения оставить бумаги у него для просмотра она отвечала в третий раз, что дело не терпит отлагательства. Она немедленно должна довести до сведения начальства информацию об ужасной опасности, грозящей управлению и всей правоохранительной системе. Гнатюк сдался, надел очки, тяжело вздохнул и почти пять минут пытался прочесть первую строчку отчета. Наконец он не выдержал.

— Что это тут написано? — Он показал большим желтым ногтем на начало страницы.

— Это медицинский термин, я могу объяснить. Это что-то вроде диагноза.

— Маниа… кально стери… мери..

— Проще говоря, маниакальный синдром.

— А почему бы все это не написать проще: виновна в том-то и том-то… Синдром…

— Она ни в чем не виновата!

— А как же опасность для правоохранной?..

— Я надеялась, когда шла сюда, найти понимание, а не сарказм.

— Сарказм — это диагноз?

— Послушайте, я понимаю, что я слишком молода, чтобы привлечь ваше внимание на профессиональном уровне, я просто прошу выслушать меня и понять.

— У вас есть десять минут. Но я предпочитаю работать по бумагам, в одиночестве. Вероятно, это странно выглядит при том, что я — руководитель… Но мне лучше думается, когда я один, а информация, и желательно доказанная информация, лежит передо мной на бумаге.

— У меня есть информация на бумаге. Я ее вам оставлю. При все этом я считаю Еву Николаевну социально и профессионально опасной.

— До какой степени — опасной?

— До крайней степени.

— Ладно, — сдался Гнатюк, — объясняйте. Только… без специальной лексики, если можно, а то я отвлекаюсь.

— Уже по материалам первого тестирования можно было заметить странную навязчивую ориентацию обследуемой. Эта странность заключается в несовместимости ограниченного… Ну хорошо, — махнула рукой Далила, заметив, как скривился Гнатюк, — давайте попробуем проще… Перед нами целеустремленная натура, цельная, богатая, но достаточно ограниченная в своей целеустремленности. Это понятно? Гнатюк медленно закурил и кивнул.

— Все стереотипы ее поведения добровольно ею же себе и навязаны. Условности в отношениях соблюдаются с маниакальной ненормальностью. Она так исполнительна в работе, что была бы опасна в любой профессии, а ваша профессия — это полная катастрофа. Если бы она работала бухгалтером, никто никогда не подчистил бы ни одного отчета, но и не получил бы ни одной премии! И это при том, что она любит не работу — она любит себя в своей работе! Воспитывая детей, она изуродовала бы множество судеб не причесыванием под одну гребенку, а навязанной классификацией каждого индивидуума под личность! Она талантлива и не может представить, что у кого-то может этого таланта не быть, она бы выкапывала эти таланты у каждого ребенка насильственно, до полного разрушения индивидуальности. Особенно опасна она тем, что красива. Уродство служило бы барьером, предостережением всем, кто с нею контактирует, красота завораживает, лишает мозг элементарного анализа.

— А вот, к примеру… Извините, перебил, но вы так хорошо все объясняете… К примеру: Ева — продавец? — Гнатюк смотрел строго, но глаза улыбались.

— Продавец… Если бы вы жили рядом с ее магазином, то уже через месяц ели только правильную пищу и только церемониально.

— Как это?

— Если бы вы купили у нее чай, его надо было бы пить из специальной фарфоровой посуды и с гейшей, колбасу вареную есть с газеты и плохо порезанной, попроси вы бутылку плохого портвейна, вы бы получили на закуску кильки в томатном соусе… Для коробки шоколадных конфет нужна была бы роза, для коньяка — лимон, и заметьте! — никакого спасения.

— Что, вообще?

— Ну как вообще… Я ведь не сказала ничего такого, чего, к примеру, не делает мужчина для любимой женщины. Но он это делает по собственному желанию, он любит, пьет чай по-японски, ест колбасу с газеты, пока ему это не надоест.

— Значит, я как покупатель тоже мог бы сменить магазин?..

— Конечно, вы очень правильно мыслите! Теперь представьте… — Психоаналитик возбужденно схватила свои волосы и попыталась закрутить их сзади узлом. Безрезультатно. Она села боком на стол Гнатюка, не заметив его ошарашенно округлившихся глаз. — Если вам надоест этот магазин, где вам все так правильно навязывают… вы… ну!

— Пойду в другой.

— Правильно. Если вам надоест зеленый чай в постели по утрам, вы разобьете чайник, прикрикнете на жену, обругаете правильное питание и заварите кофе! Но если вы… в камере… с решетками… И вам не ступить ни шагу — вы нарушили закон.

— Я понял. — Гнатюк попробовал вытащить бумаги из-под крутого бедра Далилы, она встала. — Ева Николаевна чересчур исполнительна и бескомпромиссна.

— Это все, что вы поняли?

— А что, есть еще что-нибудь?

— Да так, один пустяк… Пустячок… Она профессионально опасна.

— Ну, я так подумал, по-вашему, она и в магазине была бы опасна, и как жена.

— Но у вас был бы выбор, вы помните? Ева выбрала такую профессию, когда у ее объектов внимания выбора нет. Она эгоистично замкнута, подвержена циклотимии!..

— Я уже просил без терминов, вы все так хорошо объясняли с магазином… Знаете, как обзовет ее состояние наш прокурор? Он назовет это болезнью новичков. Органы — все-таки власть, новичок ловит преступника, а наказание оставляет желать лучшего… Кстати, вам надо непременно с ним на тему этой болезни побеседовать, это будет полезно для вашей… диссертации.

— Эта ваша… болезнь новичков, она может быть только там, где ловят и наказывают, а Ева будет бороться в любой профессии до конца, она опасна, понимаете! Как следователь Курганова вбила себе в голову, что она выше своих сослуживцев. Она крайне честолюбива, но ей не нужны признание и награды. Только наслаждение от победы! Это же просто катастрофа в вашем ведомстве, ведь, добивайся она повышения в чине, признания, ее можно было бы контролировать определенными требованиями того же устава! Но служебная этика, государственные законы и общественная мораль — это не для нее! Это для посредственностей, а ей только мешают получать удовольствие. А вдруг… — Далила приблизила свое лицо почти вплотную к лицу ошарашенного Гнатюка. — Представьте только, что все ваши бандиты в ее подсознании виноваты не столько тем, что совершали насилие по отношению к своим жертвам, а и тем, что не совершили насилия над ней!! Это, надеюсь, вам понятно?

— Да, — сказал Гнатюк и тут же поправился:

— То есть нет, ничего не понятно!

— Хорошо, объясню понятней. Ева Курганова, кроме всего прочего, отбрасывает общечеловеческие представления о сексе и строит свои. Например, она — девственница, но такая, которая с удовольствием об этом заявляет и строит на этом определенные, замечу — весьма развратные отношения с мужчинами. А что если у нее понятие девственности вообще крепко увязано с понятием справедливости? Этакая амазонка, сражающаяся со всеми мужчинами вообще?! С положительными и хорошими — в постели, но по ее правилам. А с нарушителями — при помощи оружия!..

— Я понимаю вашу озабоченность судьбами всех мужчин на свете, но как я должен реагировать на ваше заявление? Я же не могу уволить офицера только за то, что она девственница? — Гнатюк развел руками.

Далила, тяжело дыша, растерянно посмотрела на Гнатюка и прикусила пухлую губку.

— Да вы работайте, работайте, материал у вас, как я понимаю, богатый и интересный, а у меня, извините, дела! — Гнатюк встал из-за стола и открыл дверь, провожая Далилу. — Только имейте в виду, мне Ева очень нравится. Как специалист! — Гнатюк выставил указательный палец как раз перед открывшимся ртом Далилы и не дал ей сказать. — И я ее в обиду не дам.

А Ева Николаевна вернулась домой на рассвете. Не обнаружив под окнами знакомых машин, набрала горячую ванну, пела там песни и ела апельсин, а потом так сладко и крепко заснула, что утром почти десять минут не верила, что сегодня не выходной, пока не вспомнила, что надо ехать на любительскую студию.

Очень хотелось есть. Ева набрала номер телефона и сообщила об этом. Ей предложили на выбор блинчики с мясом, тушеную курицу с маринованными улитками, салат из креветок с перепелиными яйцами и желе из красной смородины. Ева сказала, что можно все и без хлеба. Она не спеша оделась, подкрасилась и через пятнадцать минут приехала в маленький переулок у Арбата. В квартире на первом этаже пахло жареным мясом, хорошими сигаретами, хозяин сам открыл ей дверь, поцеловал в щеку, отставив руки в муке, и показал рукой в кухню.

— У меня в комнате мальчики едят! — сообщил он. — А мы с тобой на кухне посекретничаем: я буду вертеться, а ты кушай и говори со мной… Потом, на кухне у меня не курят.

В комнате действительно ели «мальчики», богатенькие и несчастные, они прибегали иногда подзаправиться на весь трудный день к Казимиру, но и тут не расставались с мобильными телефонами.

В прошлом году Казимир открыл небольшое кафе, еда была такой вкусной, что надо было подумать о дополнительном штате и большем помещении, тогда и пришли «защитники». Казимир не стал платить, не стал бороться и выяснять отношения, он в два дня закрыл кафе, а особо приглянувшимся клиентам раздал свои карточки. «Это вам от язвы, — приговаривал он при этом, — приходите на огонек, попьем чайку в домашней обстановке…» Надо сказать, что подбор клиентов был неплох, Ева встречала двух-трех известных, примелькавшихся на экране политиков, парочку стильных девочек, седой толстяк в смешных маленьких очках оказался известным хирургом, были еще таксист и балерина, — всех она, конечно, не знала, ведь это было так просто: набрать номер телефона в любое время суток и сказать, что хочешь есть. Тем не менее Ева не любила там бывать — дороговато, и чувствовала, что иногда клиентов просят о чисто профессиональных одолжениях, но бывали редкие дни с такими приступами голода, что устоять было невозможно.

Ева начала с салата из креветок, не стесняясь отрывать хлеб руками, Казимир суетился у духовки и бормотал бесконечную историю про свою дочку в Польше. После курицы и маринованных улиток Ева с напряжением смотрела на великолепное рубиновое желе с розочкой из крема, обреченно понимая, что не расстанется с ним, пусть ей будет плохо! Дочка Казимира в его повествовании второй раз развелась и поделила детей и дом… Еве показалось, что она не сможет больше двигаться, врастет в мягкий диванчик на этой крошечной кухне, пустит маленькие зеленые листочки и замрет навсегда комнатным растением в уюте и запахах настоящего дома.

— Казимир, — сказала она медленно и шепотом, — я тебя обожаю.

— Ласточка моя, бедная, дай я тебя поцелую… Скушай еще что-нибудь!..

Ева замычала, закрывая глаза, в кухню вошел толстый и нервный молодой человек, увешанный золотыми цепями и в ослепительно-малиновом пиджаке. Он открыл кран с водой и стал жадно пить.

— Зайчик мой, бедный, как же это, там же сок, что ж ты воду?..

— Я только водой напиваюсь, — строго сказал он Казимиру, цепко и быстро охватив взглядом Еву. — Подбросить тебя? — это уже ей.

— Спасибо, зайчик, я на колесах.

— Это что, желе? — Он дернул тарелку. Желе призывно и восхитительно задрожало. — У меня не было.

— Солнышко мое, у тебя же повышенная кислотность, дай я тебя поцелую, спаси тебя Господь, удачи тебе сегодня! — Казимир топтался у дверей, малиновый пиджак все не уходил, оценивающе оглядывая кухню.

— Что это у тебя квартира такая маленькая, а кухня — нора… Позвони мне вечером, я как-то раньше не замечал.

Ева с сожалением поднялась и пошла к телефону в прихожей. Она долго рылась в сумочке, потом нашла цветной тисненый квадратик с золотыми буквами «Стас Покрышкин», набрала номер. На том конце долго никто не подходил, Ева лениво разглядывала дружков малинового пиджака, доедающих песочный торт за круглым столом с плюшевой скатертью. Ей даже показалось, что она задремала чуть-чуть. Если бы не обжорство, она бы уже положила трубку, а так ей просто было лень двигаться, и она дождалась.

— Чего надо? — Голос был испуганный и тонкий.

— Следователь Курганова вас беспокоит. Я по поводу несчастного случая у вас в июне.

Мальчики за столом как по команде оба подавились и закашлялись. Тут же прибежал Казимир, принес водички.

Она договорилась о встрече, пожелала всем приятного аппетита. День, как и обещало вчера ночью ясное небо, был хорош. Спокойное солнце, яркие краски листьев, тепло…

Стас Покрышкин, утонченно худой и бледный, неопределенного возраста, с лицом тонкой и старательной лепки, которое определяло натуру художественную, занимался этим утром тем, что мыл пол. Студия у Стаса — это огромная четырехкомнатная квартира, у которой сломали почти все перегородки, а пол выложили бледно-голубой плиткой. Ослепительно белые стены терпели рядом с собой только сложные конструкции из стекла и металла. Когда позвонил телефон, Стас завороженно рассматривал ведро с тряпкой в розоватой жиже у своих ног, он не мог сдвинуться с места, настолько необычны и нереальны были и ведро, и тряпка, и он сам с босыми ногами в ослепительно-фиолетовом кимоно на голом теле рядом с этими предметами, не говоря уже о том, что он в жизни не мыл полов. Стас не помнил никакой Евы Кургановой, поэтому сначала он перечислял в трубку предполагаемые имена нахалов, побеспокоивших его такой шуткой с утра, а потом просто положил трубку и задумчиво вернулся к ведру.

Осталось отмыть несколько ступенек. Стас уже ругал себя, что не сделал это вчера сразу после съемок, но он очень устал тогда, а сейчас некоторые пятна засохли и не отмывались. Он, включил музыкальный центр. Грянул Бах. Стас сделал несколько па, скользя яркой птицей в огромном белом пространстве, потом вздохнул и взялся за тряпку.

Почти посередине студии был сделан подиум, но вернее сказать — это была круглая арена, к которой вели ступеньки. Пять ступенек по всему кругу. Сейчас на этой арене стояла огромная, почти квадратная кровать с белым шелковым бельем и красным атласным одеялом. В нескольких шагах от подиума, ближе к стене, стоял искусственный камин с вычурной отделкой под розовый камень и полукруглая металлическая решетка, состоящая из острых пик. Пики переплетались волнистым стеблем с небольшими тщательно выполненными листочками и цветами, из стебля, чуть отогнутые наружу, шли пики поменьше.

Мебели в студии почти не было, несколько металлических изогнутых стульев у стеклянного низкого столика и рядом две полки — металл и стекло, — почти прозрачные, на них несколько книг и безделушки. Только одна из стен полыхала ярким пятном: огромный аквариум был вделан внутрь стены и ограничен по ее поверхности красивой рамой. Аквариум подсвечивался, живая картина светилась необычайной колышущейся зеленью, в которой уныло и сонно всплывали и тонули совершенно белые лягушки.

Из студии две полукруглые арки вели в кухню и небольшую комнату, превращенную в гардероб — вешалки на колесиках с театральными костюмами, полки с обувью и шляпами. Сейчас гардероб был изрядно захламлен стойками с мощными лампами и видеокамерой.

Входную дверь тоже попытались украсить, но ничего не получилось, потому что она была массивной, металлической, с несколькими замками и большой задвижкой.

В дверь настойчиво звонили.

Стас с досадой вздохнул, бросил тряпку и подошел к двери. Задержав дыхание, посмотрел в глазок.

На лестничной площадке стояла обалденная женщина. Она почувствовала, что ее разглядывают, подмигнула и сделала губами поцелуйчик в воздухе.

Стас открыл. Ева ошарашенно разглядывала большое пространство.

— Проходи и раздевайся… Что за идиотская прическа, тебе вообще бы пошло налысо… Хотя, посмотри парик в гардеробе. — Стас вернулся к ведру, вздохнул, двумя пальцами закинул тряпку в ведро и отнес его в гардероб.

— Меня зовут… — начала было Ева, но Стас ее оборвал:

— Совершенно никого не интересует, как тебя зовут. Ты сама ко мне пришла или я тебя где-нибудь нашел?

— Э-э-э… как сказать..

— Презентация этого придурка в Доме литераторов… Нет? Раньше снималась? Нет… Раздевайся, мордашка у тебя ничего и ноги сильные, дальше посмотрим… Кофе или чай?

— Нет, спасибо, не хочу. — Ева сняла пиджак.

— Я не употребляю спиртное, — сказал Стас раздраженно, стоя в дверях кухни.

— Ну и?.. — Ева не поняла.

— Ну, чай или кофе, наконец!

— А, тогда все равно, только мне придется сблевать после этого. Есть предел наполняемости желудка, понимаешь. Кстати, где у тебя блюют, покажи заранее.

Стас Покрышкин выключил в кухне чайник, постоял, тупо глядя на изящные темно-синие чашки с золотом по ободку, и почувствовал, что у него заныло под ложечкой.

Он осторожно выглянул из кухни. Ева разглядывала аквариум. Она уж было решила, что лягушки дохлые, но тут одна из них дернула задними лапами, медленно и сильно, и стала всплывать вверх.

— Почему ты не раздеваешься?

— Я переела, понимаешь. Кстати, ты тоже будешь раздеваться? — Она теперь смотрела на голые ноги Стаса из-под кимоно.

— Ты кто, как тебя зовут?

— Так ведь никого не интересует, как меня зовут. Давай хотя бы выясним, как зовут тебя. Ты — Стас?

— Да, я Стас. Разве ты пришла не на пробу?

— А что я должна пробовать?

Стас тоскливо вспоминал, где у него пистолет. Пистолет лежал под подушкой на огромной кровати, которая стояла на подиуме, к которому вели пять ступенек.

— Послушай, я снимаю интересные фильмы про красивых девушек и злых вампиров… Ко мне должны были сегодня прийти на пробу… Для фильма «Страсть вампира». Я подумал, что это ты… Правда, рановато.

— Ты снимаешь порнофильмы, крутую эротику с элементами насилия.

— Кто это сказал? — Стас вспотел.

— Так написано в протоколе.

— В ка… ком таком протоколе.

— В милицейском… Ты, конечно, можешь со мной и с протоколом поспорить, что является крутой эротикой, а что нет, но я пришла по другому поводу. Я тебе звонила.

— Господи, как ты меня перепугала! — закричал обрадованно Стас, облегченно вздохнул и ушел наливать себе кофе. — Ну конечно, ты Ева… как там… не помню, я думал, что это шутка, у меня оператор, мой друг, он иногда странно шутит, но специалист золотой!

Стас поставил на стеклянный столик поднос с одной чашкой кофе, маленьким серебряным молочником и высоким стаканом с соком.

— Однажды он позвонил, сказал, что для меня есть обалденная натура и что нужно за ней немедленно приехать в морг, смешно, да?

Стас с наслаждением нюхал кофе в чашке, отставив ухоженный длинный мизинец. Ева смотрела на пятна, которые он так и не домыл.

— Что это?

— А, ерунда, кровь. Вчера снимал, устал, как собака, девочка тоже притомилась, потом она… не для вашего протокола, ладно, по-дружески? Она немного подбадривает себя иногда, отрубилась, убрать было некому… А в обед у меня натура. — Он поставил чашку, сделал глоток сока, потом опять глоток кофе. — Я подумал, что ты — на пробу…

— Кровь, значит… И откуда?

— Из банки. У меня еще три банки осталось, если тебе надо… Нет, ты не подумай, я подделок не люблю, у меня кровь настоящая, не веришь?

— И банки у тебя — трехлитровые?

— Да нет, маленькие, из-под детского питания… Понимаешь, сейчас такая техника, что на общем плане еще соус пойдет, и то не очень. Там, — он неопределенно махнул головой назад, — вроде научились цвет брать подлинно, а у нас с этим всегда проблема была, но, когда я делаю крупный план, у меня героиня так небрежно пальчиком берет… облизывает… фактура должна соответствовать! Я — художник.

— Художник… У тебя в июне погибла на съемках девушка… Марина Улыбка.

— Ужасный случай! — загрустил Стас. — Такая актриса, понимаешь, вот что обидно, такая актриса! Обычно как бывает: тело — обалденное, а лицо глупое, лицо обалденное, а рот раскрывать нельзя, а тут — все было при ней. Я очень переживал, что и говорить… Я этот фильм так и не могу смотреть…

— «Любовь вампира», если я не ошибаюсь?

— Нет, это «Сны вампира», а в «Любви» у меня другая снималась, «Сны» более сюрреалистичны. Господи, мне так нравилось работать с Мариночкой…

— И как же это произошло?

— Извини. — Стас обхватил голову руками и театрально вздохнул. Ева подумала, что если он сейчас начнет изображать непомерную скорбь, то она сорвется, но она услышала совершенно спокойный и строгий голос. — Извини, конечно, но не могла бы ты показать свои документы.

— Вот так, значит, раздеваться больше не нужно?

— Не нужно. Документы, пожалуйста.

— Из моих рук. — Ева развернула удостоверение.

Стас приблизил к ней лицо. Она вдруг заметила не до конца смытую тушь с ресниц.

— Минуточку, извини. — Он набирал номер по телефону. Ева пошла к камину с красивой решеткой.

— Да, я понимаю… Но мне сообщили, что дело закрыто, несчастный случай… Да, я понимаю, я не волнуюсь, просто мне нужно решить, приглашать ли адвоката, вы меня правильно поймите тоже, постоянные преследования, штрафы, а ведь я художник, я должен работать, вот что важно… И потом, ко мне пришли домой… Да, спасибо, спасибо, я спокоен.

Стас сел на стул. Он оценивающе смотрел на Еву, Ева поднялась на подиум и смотрела через белое пространство комнаты на него. Спустя несколько минут Ева заметила, что он определил для себя стиль поведения, расслабился, сцепил пальцы, хрустнул ими и дружески улыбнулся ей.

— Так как же это произошло?

— Все произошло так, как записано в протоколе: из-за осла.

— Из-за осла… А где был осел?

— Осел висел над кроватью. — Стас показал рукой вверх. Ева подняла голову, над кроватью из потолка торчал большой крюк. Только теперь Ева заметила, что не видит ни одной лампы. Потолок тоже был абсолютно пуст, только этот крюк. — Осел немного кружился, а Марина стояла приблизительно там, где стоите вы… Вдруг осел дернулся, Марина испугалась, отскочила назад, упала со ступенек и напоролась на решетку камина.

Ева оглянулась назад. Камин выглядел безобидно. И стоял далеко.

— Камин передвигается, он стоял рядом со ступеньками… Кстати, этот подиум, на котором вы стоите, он вращается, да-да, мне обошлось это в копеечку, но зато просто шик!

Ева стала на колени и осмотрела место соединения подиума со ступеньками. Очень качественная работа, что и говорить.

— Я хотела бы узнать вашу сексуальную ориентацию.

— Это что, нужно для следствия? Потрясающе… Я оркестроподобен.

— Что это значит? — Ева спустилась со ступенек и осматривала внимательно копья решетки.

— Это значит, я хотел бы попробовать в жизни все, но предпочитаю женщин. Чтобы вам было яснее, на мне можно играть всем, но только гений затронет самые потайные струны!

— Я спросила потому, что у вас следы макияжа на лице.

— А вот у вас нет следов макияжа на лице, следует ли из этого, что вы лесбиянка?

— Из этого следует, что сегодня у меня трудный день.

— Знаете, я по профессии стилист. Отрабатываю стили, говорят, талантливо, хотя что такое талантливый стилист? Это значит, что он напрочь лишает вас вашей, пусть и не совсем удачной, индивидуальности и навязывает выгодный стиль. Я помог многим эстрадным дивам лишиться индивидуальности. Хотите, вас сделаю… приспособленной?

— Нет. Не хочу.

— Но у вас же полная растерянность на лице, отсутствие макияжа, как будто вы собираетесь плакать, а вашу ненависть ко мне я просто чувствую! Никакой приспособленности, этак вы меня скушаете, но обвинить в чем-то не сумеете. А мой макияж вполне объясним: я часто сам снимаюсь в своих фильмах, вчера была моя сцена.

— Вы были вампиром?

— Нет, я страдающий любовник, какой из меня вампир, я должен страдая наблюдать предсмертные судороги своей возлюбленной.

— А где ваша возлюбленная?

— Философский вопрос, если вы не имеете в виду, где вчерашняя актриса, — я вижу, что вас интересует именно актриса… Ничем не могу помочь… Это была одна из восьми возлюбленных этого фильма.

— А вы снимаете ваши фильмы по сценарию?

— Да, у меня есть сценарий, хотя он поместится на странице. Главное в таких фильмах — актеры и диалоги. Вы не замечали, как можно испохабить самый замечательный приключенческий фильм, навязывая зрителю дурацкий разговор героев, и как можно оживить любую чушь емким и образным диалогом? А что касается актрис, ко мне можно прийти на один вечер, раздеться или соответственно одеться, — он кивнул в сторону гардероба, — отыграть, что я скажу, получить деньги и уйти. Трех часов мне вполне достаточно, я собираю таким образом материал, потом монтирую, что понравится, а актриса может совершенно не знать, в каком фильме она снялась.

— Вы работаете здесь? А где вы монтируете фильмы?

— Все здесь. — Стас устало обвел рукой свою студию. — Знаете, почему я вас раздражаю? Вы не верите, что я талантлив, вы вообще не верите, что я УМЕЮ. Вы хотели сблевать — это в монтажной. — Он провел Еву в гардеробную, откуда небольшая дверца открылась в совмещенный санузел и монтажную.

Большая, метров двадцать, комната, с унитазом, биде и ванной в одном углу и дорогой монтажной аппаратурой — в другом, не имела окон. Стол и пол были завалены кассетами, возле ванной на полу стояла початая бутылка коньяка. Стас заметил внимание Евы к бутылке и пояснил:

— Мой оператор. Он вообще пьет, но талантлив, и потом, у него полная шизофрения, такая удача! Талантливый шизофреник — это находка. Мы работаем практически вдвоем, он и я, ну и, конечно, актеры, но это случайные люди.

Ева устала. Она оделась, подхватила свою сумочку с пола и напоследок решила все-таки получить ответы на некоторые вопросы, только чтобы коротко и ясно, без художественных отступлений. Так, уходя, она выяснила, что Стас Покрышкин не употребляет наркотиков, не был в законном браке, не привлекался за изготовление и распространение порнофильмов.

Пятница, 18 сентября, вечер

— Если она погибла в июне, почему до сих пор с этим возятся? — Далила согласилась встретиться с Евой вечером и съесть мороженое. Они с трудом нашли кафе, где не курят. Ева залила шарики своего мороженого ликером «Шартрез», а Далила — черным кофе. Ева уговаривала Далилу поговорить профессионально с оператором Стаса Покрышкина.

— Я сама виновата. Решили закрыть, как несчастный случай. В квартиру выезжала не я, Николаев тоже был в отпуске, так и получилось, что ни он, ни я не видели все это. Теперь оказывается, что там был еще и осел, я просто тупею от этого осла, он у меня никуда не вписывается.

— А откуда взялся осел? Вот так просто в городе найти осла, притащить к себе домой и еще подвесить его над кроватью?

— Это актер.

— Актер изображал осла?

— Нет, осел — актер в Большом театре, его привозят на спектакли… на Дон Кихота, по-моему… и еще на какой-то, — его и лошадь, а так он живет за городом… Понимаешь, я случайно увидела крутую эротику про вампиров и вспомнила эту девушку… Ты, кстати, знаешь, что теперь вампиры кусают не так, как раньше?

— Как это?

— Ну, они теперь высосут у тебя кровь не из обычного места на шее, а из разреза на ладони между указательным и большим пальцем. Или, как в том фильме, который я смотрела, они кусают в шею сзади, жертва тогда может закидывать голову вверх перед объективом…

Далила смотрела в щель между тяжелыми занавесками на зажигающий фонари город.

— А при чем здесь осел?

— А… Я тоже поинтересовалась… У осла очень большой детородный орган… Некоторым очень нравится смотреть.

— Зоофилия и скотоложество, — с ходу определила Далила.

— На съемках тогда было пятеро. Стас — режиссер и исполнитель одной из ролей, не знаю какой, но не вампира, его оператор, Марина, еще одна девушка Инга и осел. Трое дали показания. Совершенно сумбурные у оператора и девушки Инги и подробно-точные у Стаса Покрышкина. Инга и Стас лежали на кровати, сверху висел осел. Марина танцевала на подиуме рядом, осел висел, оператор снимал. По словам свидетелей, ослу что-то не понравилось, он расставил в стороны свои ноги и стал дергаться, Марина испугалась, оступилась и упала вниз на решетку.

— Какая все-таки скука, — пробормотала Далила, подперев голову ладонью. — Я сегодня весь день тестировала работниц одной фирмы, бухгалтеров, вот это я понимаю, дух захватывает, а тут… ослы… вампиры.

— Был проведен следственный эксперимент, — продолжала Ева. — Манекен в двух случаях из восьми упал с подиума на эту решетку именно так, как и Марина, — навзничь, и получил повреждения в области шеи… Но только в прошлом месяце, когда дело решили закрыть, я обратила внимание на одну деталь и написала докладную. Забинтованная рука девушки Инги.

— Слушай, давай напьемся, завтра выходной, — предложила Далила.

— Давай поедем к Стасу Покрышкину, поговорим с оператором, там и напьемся. У них сейчас самая работа начинается.

Далила помотала головой из стороны в сторону, подметая стол волосами.