— Она нашла тела, — сказал Кошмар, проследив глазами, как далеко на лужайке парка близнецы Кургановой бегают за большой собакой.

— Нашла, — вздохнула Ева. — Она чокнутая. Все время говорила только о смерти. Что есть в жизни интересного? Смерть. Ради чего люди живут на свете?

Ради смерти. Что в начале всего? Смерть — после смерти рождается все. Что в конце? Смерть, смерть, смерть!

— Но она же нашла тела. Ее проверяли на сопричастность. Ничего.

— Да, и не просто нашла, а описала подробно, как мужчины умерли. Это было в ее шоу основным. Она корчилась на земле и закатывала глаза, уверяя меня, что чувствует в этот момент их конец, что смерть от медленной потери крови безболезненна и фантастична определенными видениями, что ради этих видений она и потащилась в такую даль.

— Это не помешало ей получить вознаграждение сполна. А по результатам анатомического обследования останков выяснилось, что они действительно умерли от потери крови.

— Это я могла предсказать и без показательных выступлений и вознаграждения. Их тела были найдены на территории Кровника. Вы хорошо помните эту дамочку?

— Невысокая флегматичная брюнетка лет тридцати.

— Браво, — вздохнула Ева. — Вы бы не узнали ее сейчас. Строгая учительница с надменностью авторитарного маразма в осанке и манере разговаривать. А на носу у нее очки с обычными стеклами.

— И все-таки, сразу про Службу… Это, мне кажется, было необдуманно.

— Она меня узнала. Зачем было усугублять и без того нервную обстановку враньем?

— Узнала, не узнала. Она давала подписку о неразглашении любых контактов во время «оказания информационной помощи Службе». — Кошмар укоризненно покачал головой.

— Я ее прекрасно помню. Эта женщина с ходу пойдет на шантаж, как только почувствует, что кто-то что-то Скрывает. Может, хватит нотаций? — Ева встала.

— А что там с мальчиком? Какое первое впечатление?

— Пока воздержусь. — Теперь Ева раскидывала кучу листьев ногой. — Я его видела только на крыше, из школы он после этого ушел, и, хотя одноклассники высказали довольно много замечаний в его отсутствие, ничего для себя я еще не определила. Трудный объект, это да. Либо капризный и избалованный, либо одинокий и страдающий, но трудный, это точно.

— Завтра с утра прошу в мой кабинет на обсуждение полученной информации.

— Я должна быть в школе к восьми, — неуверенно заметила Ева.

— Значит, у меня — к шести.

Кошмар уходил, не попрощавшись. Издалека было заметно, что он чуть прихрамывает, Ева, задумавшись, смотрела ему след, пока …черный силуэт не превратился в пятно на обоях из желтых и красных листьев. О, эти комнаты сентября, с холодными рассветами и первым ледком, эти комнаты осени, в которые она завлекает тебя красками, а прогоняет холодом, где все гостиные и спальни непредсказуемы, а все кухни — одинаковы, на всех плитах варится варенье и сушатся тыквы, заталкиваются в банки помидоры и вешаются связки лука. Неубедительно называть это жизнью, потому что сейчас все мы — только удачные или неудачные фантазии осени…

Две женщины и четверо детей в четырехкомнатной квартире. Сначала детей делили по комнатам: сын Далилы Кеша и старший приемный сын Евы Илия — в одной комнате, а четырехлетние близнецы — в другой. По комнате «мамам». Когда Еве или Далиле требовалось место для проведения личных встреч, они пользовались квартирой Далилы. Со временем Кеша, а за ним и Илия перебрались в самую большую комнату, к близнецам, по очереди рассказывая им на ночь сказки и дежуря во время болезни. Сделали они это спонтанно, ничего не обсуждая с женщинами. В одну особенно напряженную ночь, когда Илии не было, а маленькая Ива заходилась в жестоком кашле, Кеша спокойно, по-мужски закрыл собой дверь и не дал Еве войти. Он совершенно серьезно объяснил свое поведение: «Ты всегда должна быть добра, весела и готова к подвигам, — втолковывал он Еве, потерявшей от возмущения дар речи. — А как ты будешь готова, если не выспишься? И потом, знаешь, что я понял? Хоть ты и выдержанней мамы, но тоже особа нервная. А в экстремальных ситуациях требуется спокойствие и расчетливый мужской ум. Врача я вызвал, температура тридцать восемь и две, но она уже откашливается. Можешь войти, только не хватай ее на руки и — улыбайся! А тебя я не пущу точно! — Это матери, Далиле. — Ведь заревешь, как всегда». Через две ночи он растолкал мать, пробормотал:

«Можешь подежурить вместо меня, так и быть…» — и свалился поперек кровати. Далила тихо стукнула в дверь Евы, вдвоем они осмотрели чисто убранную комнату близнецов, быстро взяли на руки — Далила горевшую огнем Иву, а Ева стойко не спящего Сережу — и до рассвета сидели у окна, прислушиваясь к дыханию задремавших на руках детей. Далила вытирала слезы, Ева чуть слышно пела, вдыхая запах Сережкиных волос, пока тихонько, установленный на минимум, не тренькнул телефон.

— Все будет хорошо, — сказал в трубку Илия, не здороваясь и ничего не спрашивая. — Завтра она заснет, вспотеет и начнет выздоравливать. Не плачь!

— Это Далила плачет, а я пою, — Ева улыбнулась. — Вот, даже улыбаюсь. Как там Италия?

— Мокнет.

— Нашел книгу?

— Нет еще.

— Сколько библиотек осталось?

— Две. И две в Генуе. Вы мне там Кешку нотациями не испортите, мамочки.

Не подточите излишней нежностью его мужской максимализм.

Ева только вздохнула.

— Сколько ему лет? — спросила она за завтраком Далилу. Далила задумалась.

— Мне скоро двенадцать! — объявил с полным ртом Иннокентий.

— Это я слышу уже второй год, — Ева покачала головой, — не бери пример с Илии. Как ни спросишь, все ему «около пятнадцати», видишь, к чему это привело?

— К чему? — Кеша подвинул чашку, Далила, очнувшись, налила кипяток и в полной прострации наблюдала, как сын сыплет — ложку за ложкой — порошок из банки.

— А у тебя… — начала она, не выдержав, но Кеша перебил:

— Ничего у меня не склеится, а ты обещала Илии не делать мне замечаний!

— Это привело к тому, — Ева просто отодвинула банку с какао подальше, Кеша посмотрел укоризненно, — что уже пять или шесть лет ему все пятнадцать и пятнадцать. У других мальчиков уже выросли бороды и усы, а он так и застрял в своем пятнадцатилетии.

— Это все очень просто, — скучным голосом объяснил Кеша. — Другие жизнь прожигают, а Илия созерцает. Он созерцатель.

— Кто он? — Далила удержалась от зевка и, тараща глаза, разглядывала сына с изумлением.

— Созерцатель. Я тоже буду созерцателем.

— А… — начала Далила.

— Если получится, — успел предупредить ее вопрос Кеша. — Это трудно.

Это практически невозможно. То, что для других людей — жизнь от детства до старости, для созерцателя — только короткий миг. Созерцатель не тратит нервы по пустякам, он наблюдает, а не Вмешивается!

— Яблоко или банан? — спросила Ева.

— Яблоко. Вымыла? — Кеша пихнул яблоко в рюкзак. — Литературу я сегодня прогуляю, — объявил он с серьезным видом. — Поеду за бронхолитином в центральную аптеку, а там перерыв с часу, надо успеть до перерыва.

Ева молча стукнула по столу бутылочкой бронхолитина.

— Я вчера совещание прогуляла, — сообщила она загрустившему Кеше, — так что, уж будь добр, посети литературу.

— Так, да? А ведь я должен все время жить под давлением ответственности, чтобы закалять в себе мужественность и выносливость созерцателя!

— Вот и подойди к этому ответственно. — Ева подтолкнула его к двери. — Мужественно объясни учительнице перед уроком, почему ты не выучил домашнее задание, пообещай к следующему разу все подготовить и с минимумом подвижности и максимумом интереса на лице высиди урок. Это и будет самое большое давление ответственности на сегодня.

— А ты что молчишь и не заступаешься? — с обидой в голосе спросил он у Далилы, выглянув уже одетым из коридора.

— Я? Я созерца-а-аю… — зевнула Далила.

В обед полковнику Кошмару позвонили из Управления внешней разведки.

Кошмар от встреч с коллегами по службе из других структур увиливал как мог, но в этот раз ему просто, без вопросов и вступительного трепа, назвали место и время.

— Я приеду со своим сотрудником. — Кошмар отложил нож, которым он чистил яблоко.

— А нельзя без баб? Знаем мы твоего сотрудника. Некоторое время Кошмар обдумывал, идти на встречу или проигнорировать ее и дождаться приказа явиться на совещание к начальнику Службы, как это обычно случалось при нестыковке в действиях или конфликтах между подразделениями. Разгрызая яблочное семечко, Кошмар почувствовал во рту запах коры молодого деревца и решил, что на встречу пойдет, и пойдет с Кургановой. Он всегда с удовольствием слушал, как задорно она обороняется, ее здоровый женский экстремизм в подобных ситуациях часто гасил конфликты, направляя мысли мужчин-собеседников совсем в другое русло.

Чтобы пойти на встречу, Курганову надо было подготовить.

Кошмар вздохнул, предчувствуя трудный разговор, но делать было нечего.

Встретились на «выгуле детей». В этот день моросило, Ева и Кошмар сидели в полуразрушенной беседке в парке, а близнецы обследовали сломанную карусель неподалеку. Дул ветер, катая брошенный пластмассовый стаканчик на деревянном столе. Ева не хотела ни во что вникать. Она в отпуске «по уходу», она согласилась пойти в школу из-за мальчика Кости. Нет, она, конечно, понимает, что дело не только в программе охраны свидетелей, если бы дело было в этом, семью Кости просто бы отселили в безопасное и удобное для охраны место.

— А что вы предполагаете? — Кошмар в который раз поразился ее интуиции и чутью. Он действительно предложил ей выйти временно на работу, объясняя это необходимостью наблюдения за подростком в школе и установления круга его близких друзей.

— Я предполагаю, что Костю надо не столько охранять, сколько следить за его окружением либо ждать, не выйдет ли кто на контакт с ним. Но вникать во что-то по собственной инициативе не хочу, хватит с меня профессионального рвения, которое потом кончается выговором или отпуском без содержания, — вздохнула Ева.

— Можете не вникать, я все равно объясню. Потому что обстоятельства изменились.

— Ох уж эти непредвиденные обстоятельства! Я хочу предупредить. Если вы в затруднении и хотите втянуть меня в полное расследование, тогда начните с приказа о моем участии в этом расследовании.

— Завтра я с вами иду на встречу с разведкой. Неужели вы думаете, что я бы пошел без приказа на вас?

— И у меня будет полное право действовать по собственному усмотрению в затруднительной ситуации?

— Полное, — сдержал улыбку Кошмар.

— Давайте ваши непредвиденные, — с облегчением согласилась Ева.

— Пять месяцев назад Службой безопасности задержан американец Коуп за шпионаж. Перебивайте меня, если чего не поймете. Задержали его, по сути, случайно. Повезло. А повезло так. Научный сотрудник лаборатории одного закрытого института Академии наук, человек весьма в возрасте, а потому категорический патриот, сам обратился в Службу. Коуп интересовался новейшими разработками подводных и надводных торпед, я в тонкости именно разработок не вникал, но разведка наша внешняя обрадовалась. Быстро сварганила дело, что они якобы следили за Коупом давно, как только тот ушел из военной разведки в науку, описали, как вышли на него и уговорили нашего доктора наук сотрудничать, короче, подали полную развертку своей напряженной и опасной работы года этак за полтора.

— Не поняла, — перебила Ева. — Зачем это было варганить?

— За повышение в звании.

— Поняла.

— Хорошо. Доктор наук в какой-то момент их проверок не выдержал и сунулся в другую структуру, как бы он не понимает, почему его сначала два месяца отфутболивали, потом таскали через день то на детектор лжи, то на какие-то очные ставки. А ему, категорическому патриоту, приходилось в ожидании конкретных решений и приказов действовать на свой страх и риск: брать деньги у американца и всячески поддерживать отношения. Начальство, не долго разбираясь, отправило его жалобу в отдел внутренних расследований, то есть к нам.

— Скучно, — заметила Ева. — И доктор этот странный, может, он подал всю эту информацию продуманно, когда почувствовал, что засветился? Деньги-то брал.

— Пока было скучно, я вас не приглашал. Я это дело через два часа счел решенным. Написал докладную о волоките в структурах внешней разведки. Они, конечно, на мою докладную плевали, операцию свою разрабатывали и вели ее к запланированному концу. Доктору наук велели подготовиться к встрече. Описали подробно, что он должен делать, и намекнули, что данные для передачи будут специально подготовлены, так что ему ни о чем не надо беспокоиться. Коупу решено было подсунуть заранее подготовленную ложную информацию, не ставя в известность об этом профессора. Оформлена эта информация была на микропленке, но не настолько «микро», чтобы Коуп, почувствовав опасность, мог ее мгновенно и незаметно уничтожить.

— Скатали пленку рулончиком и засунули в авторучку? — предположила Ева.

— В зажигалку. Еще были две дискеты по общим данным.

— Все еще скучно.

— Не надо меня торопить. Работа наша рутинная и по самой сути своей скучна и грустна. Коупа арестовывают с поличным, то есть с пленкой в зажигалке.

Все счастливы и веселы, пока случайно перед уничтожением пленки не просмотрели ее. Тут всю группу разведки прошиб пот, потому как никакой липы на пленке не было, а была полнейшая и точнейшая разработка торпеды.

— Неужели доктор так пошутил? — повеселела Ева.

— Уже не скучно?

— Ладно, не тяните!

— Меня не привлекали к расследованию инцидентов операции, пока официально не объявили об аресте Коупа. Доктора тоже задержали, что закончилось для него тяжелейшим инфарктом. Показания он до сих пор дать не может. Наш отдел отслеживает семейные связи. Вы пошли в школу, потому что на адрес внука профессора по Интернету стала приходить информация для деда. По этой информации американцы все еще пытаются продолжить сотрудничество с профессором или его командой. Разведка роет носом вокруг всех возможных контактов доктора, но находится в полной растерянности и потому по инерции продолжает уже три месяца ходить на «Дон Кихота».

— Куда? — не поняла Ева.

Для полуофициальных встреч Кошмар предпочитал так называемые явочные квартиры. От проверки на прослушку он отказался — пусть разведка беспокоится, ему скрывать нечего. Еву усадил так, чтобы на нее падал свет, сам сел к лампе спиной. Трое мужчин, потоптавшись в коридоре, разместились по комнате, как тут же определила для себя Ева, «с обреченной предсказуемостью». Самый молодой, застенчивый и полноватый брюнет, дольше всех тыркался со своим стулом.

Представившись, мужчины, по очереди продолжая рассказ, коротко описали условия проведения ареста американца в гостинице «Саяны» и изъятия у него дискеты и пленки. Пленка оказалась не той, которую заготовили для показательного ареста. Когда старик Дедов попал после допросов в больницу, на интернетовский адрес его внука пришло сообщение о продолжении контактов.

Указывалось место этих контактов, поведение участников и условные отличительные атрибуты в одежде передающих пленку и получающих ее агентов. Когда дело дошло до отличительных атрибутов одежды секретных агентов, а также вынужденного приобщения к высокому искусству, Ева расхохоталась, естественно и самозабвенно.

Смеялась она одна. Кошмар не смеялся, потому что почти все об условиях дальнейших контактов с курьером Коупа уже знал.

— Ничего смешного тут нет, — с угрозой в голосе заявил старший из трех офицеров. — С музыкой, правда, у ребят начались проблемы. Говорят, не можем больше слушать эту увертюру. Вы, Ева Николаевна, хоть и женщина, а должны понимать службу.

— Извините, я сейчас, я не специально. — Ева вытирала слезы, выступившие у нее от хохота.

— Ничего, извиняем, — ласково заметил очень худой. — Будете дальше веселиться или выслушаете доклад непосредственного участника событий?

Непосредственный участник событий — слегка испуганный молодой брюнет — тут же вскочил со стула и представился по всей форме.

— Я, пожалуй, сначала хочу выслушать предысторию поподробней, — задумчиво предложила Ева. — А уже потом доклад непосредственного участника событий.

— Разве полковник Кошмар не ввел вас в курс дела?

— Ввел. Но в какой-то момент нашего разговора его изложение мне показалось слегка… гротескным.

— Вот только этих словечек не надо, а? Мы все тут люди, отягченные высшим образованием. — Худой подумал, чуть растянул рот в улыбке и добавил:

— А теперь еще и искусством.

Старший офицер вкратце описал предысторию. Разведка обнаружила настоящую пленку. Допросили профессора, отделом было проведено собственное расследование, которое ни к чему не привело. Старик заведовал научной лабораторией по ракетным двигателям и преподавал в Бауманском. Круг людей, с которыми он мог обсудить эту проблему, настолько велик, что всех сотрудников службы не хватит, чтобы вычислить насмешника.

— Насмешника? — удивилась Ева.

— Мы так назвали условный объект, который мог подменить подложную пленку настоящей. Профессор этого не делал, это понятно, хотя ему в какой-то момент показалось, что мы не очень торопимся, что мы…

— Что вы разгильдяйствуете, — подсказал Кошмар.

— Это не совсем то словечко, — начал было худой, но Кошмар перебил:

— Именно это слово доктор наук и употребил, когда описывал в своем заявлении на имя начальника ФСБ вашу неторопливость. Он сказал, что вы разгильдяйствуете, вместо того чтобы землю рыть на благо Родины. А все-таки мог ли профессор, зная, что предстоит захват шпиона и информация все равно к противнику не попадет, подменить вашу липовую пленку пленкой с подлинными чертежами?

— Не мог, — категорично заявил худой.

— Почему не мог? — Кошмар уставился на него полузакрытыми глазами.

— Не мог, и все! — настаивал худой.

— Ребята, — решила внести ясность Ева, — давайте без особой секретности. Это же вы пришли за помощью к нам.

— Ладно. Потому что старик вообще не знал, что мы подменили информацию.

Он сказал, что Коуп подарил ему зажигалку, отдал нам эту зажигалку, а через день мы ее вернули уже с заготовленной пленкой и сказали, чтобы он ни о чем не думал, а просто отдал ее при контакте.

После продолжительного молчания Кошмар, не щадя офицеров разведки, небрежно заметил, что напутать что-то запросто могли они сами при подготовке пленки.

— Не могли, — с настойчивостью заевшей пластинки настаивал худой.

Посмотрев на поскучневшие лица Евы и Кошмара, отчаянно выдал:

— Подложную пленку готовили не мы, а спецы по военному оружию. Отдел разведки только курировал операцию.

— Минуточку, — оживился Кошмар. — В этом деле задействована военная разведка?

— Вот говорил же я, что ты все напутаешь! — вступил в разговор старший офицер. — Начни сначала и по порядку!

— А пусть меня не сбивают все время!

Начал он с момента задержания Коупа. Потом Ева с большим удовольствием и Кошмар, морщась, как от зубной боли, еще раз выслушали рассказ о необходимости посещать все постановки одного спектакля в предусмотренной паролем одежде. По условиям, предложенным американским шпионом, информацию надо было передавать в театре оперы и балета, и конкретно на спектакле «Дон Кихот».

Идет этот спектакль не то чтобы часто, но пару раз в месяц всегда бывает…

— В этом месяце третий раз! — не выдержал брюнет. В случае неявки на спектакль Коупа либо самого доктора был предусмотрен запасной вариант, когда приходит человек от того либо от другого, и этот человек должен быть определенным образом одет. Строгий черный костюм, обязательно белая рубашка и красный галстук с золотым серпом и молотом. В этом месте мужчины замолчали на некоторое время, дожидаясь, пока Ева Николаевна справится с накатившим смехом.

Чтобы как-то прояснить обстановку с пленкой, оказавшейся с подлинными материалами, после ареста Коупа и инфаркта доктора решено было некоторое время посылать на каждый спектакль человека, одетого описанным ранее образом. Кроме этого конкретного человека в костюме и коммунистическом галстуке, два сотрудника должны были находиться для наблюдения в зале и еще один в фойе.

— А дальше, — кивнул худой, — доклад продолжит непосредственный участник событий.

— Это я был в костюме с галстуком, — торопливо вступил брюнет. — Я четвертый раз прихожу, и сопровождающая меня тройка тоже. Как нам заранее сообщил доктор, встреча происходит только в антрактах либо перед спектаклем. И в этот раз, позавчера, иду я на свое место после второго звонка, у меня, как полагается, в кармане та самая зажигалка, а в зажигалке, понятное дело, заправлена слегка подработанная пленочка. Иду я себе, и вдруг мне навстречу…

— брюнет сглотнул и вытер быстрым движением ладони пот с виска, — мне навстречу идет ну точно такой же, как я, тоже в черном костюме, в белой рубашке и красном галстуке, но блондин! Я, конечно, тут немного растерялся, но зажигалку по инерции из кармана взял и протянул ему руку для пожатия. Он, надо сказать, на меня уставился тоже с некоторой оторопью, потрогал свой галстук, протянул руку, а когда я ему сунул зажигалку — вот сдохнуть мне на этом месте! — удивился. Я так в отчете и написал, что он удивился. Удивленный такой, пометался немного, сел на шестой ряд с краю и задумчиво сидел, пока не погас свет и его не попросили освободить место. Я дал наблюдателям знак, те с максимумом осторожности и минимумом присутствия должны были следить за блондином, что они и делали весь первый акт до чертиков в глазах. Перед самым антрактом я снял галстук, мы довели объект до туалета, посетили с ним место общего пользования и по четыре минуты каждый помыли руки, а он все из кабинки не выходит. Прозвенел звонок на второй акт. С одной стороны, у нас приказ его вести как можно дольше, чтобы связи определить. С другой стороны, не выходит же! Короче, дождались мы начала акта, вошли в туалет, а блондин уже застрелен на унитазе неизвестным и совершенно не замеченным нами объектом. Дальше события развивались так. Я остался в туалете. Мои коллеги доложили немедленно по телефону о чрезвычайном происшествии и распространились по зданию, проводя беглый осмотр. Спустя четыре с половиной минуты в туалет вошла молодая женщина. Я залез ногами на унитаз в последней кабинке и присел. Она кого-то искала, увидела ноги блондина, зашла в соседнюю кабинку и посмотрела сверху. Быстро выбежала. Как показало наблюдение, она прямиком отправилась в зал, в темноте проползла на четвереньках к крайнему креслу шестого ряда, ползала на полу, потом вышла из зрительного зала и проследовала на свое место работы — за кулисы сцены.

— Как вела себя эта женщина в туалете? — спросила Ева. — Когда увидела труп на унитазе?

— Она выдула пузырь из жвачки, и он лопнул. Ни визга, ни крика не было.

А может, — предположил брюнет после некоторого раздумья, — она инфантильная?

Ева вскинула на него удивленные глаза. Брюнет покраснел.

— Это работница костюмерного цеха, которая подрабатывает иногда и уборкой сцены. Ее осмотрели почти сразу же. Сначала провели наружный осмотр, а потом, когда она уже уходила из театра домой, более тщательный в спецфургоне, — продолжил худой.

— А что вы искали? Зажигалку? — спросил Кошмар.

— В том-то и дело, что зажигалку мы уже не искали. Зажигалку мы нашли у мертвого блондина, как только разрешено было его обыскать. В данный момент личность убитого устанавливается.

— Ребята, а зачем вам отдел внутренних расследований? — не выдержала грустного вида разведчиков Ева.

— Ну, тут ведь как… Мы сначала были очень заняты телом, — словно нехотя, внимательно отслеживая выражение лиц своих напарников, заговорил самый старший. — А потом, конечно, просмотрели пленку в зажигалке блондина. Короче, не та пленка.

— Как это — не та?

— Подлинные чертежи торпеды. Просто чертовщина какая-то. Наше начальство обязательно напишет вашему начальству, то есть вам, товарищ Кошмар, докладную и предписание завести на нас дело. Я думаю, эта докладная уже лежит у директора Службы.

— А нам — впору пойти и застрелиться! — Брюнет не выдержал медленного и спокойного повествования старшего.

— Есть вопросы. — Кошмар встал и потоптался на месте, не обнаружив достаточно свободного места, чтобы пройтись туда-сюда. — Почему вы обсуждаете со мной предполагаемые действия вашего начальства?

— Так мы же со всей душой. Когда к вам в отдел внутренних расследований вот так приходили подколпачные? А мы пришли. Нас завтра, может, уже посадят под арест. Будете брать, показания по всей форме. А пока мы разговариваем по дружбе.

— Мне это все равно — по дружбе или по службе, — заметил Кошмар.

— Э, нет, не скажите. Вам ли не знать про секретность? Как только нас арестуют, перечень закрытых тем будет тут же определен. А пока мы их не знаем, ответим на все вопросы. — Старший поджал ноги, чтобы Кошмар подошел к окну. — Занавесочку все-таки не открывайте, не надо.

— Как на вас вышла военная разведка?

— Разрешите? — Худой тоже встал и доложил:

— По предписанию четыреста двенадцать дробь восемьдесят три, при необходимости участия в деле специалистов определенного профиля предпочтительно привлекать к разработке операции не штатских, а служивых людей. Военного специалиста затребовал наш отдел разработок. В план операции он посвящен не был, задание получил узкоконкретное.

— И получается, что и в первый и во второй раз у вас пропала пленка с узкоконкретными изменениями и появилась неизвестно откуда пленка с настоящими чертежами торпеды, — подвела итог Ева. — Что говорят ваши фактурщики?

— Что пленка и материалы, на ней отснятые, были подготовлены в лаборатории, по уровню оснащенности максимально приближенной к нашей.

Отпечатков, естественно, никаких.

— Поподробнее с изготовлением подложной пленки. — Ева задумалась на несколько секунд, прикусив губу. — Сколько пленок приготовила военная разведка?

— Разрешите мне? — Теперь встал старший. — Всего подложных пленок изготовлено было минимум три. При изготовлении первой съемка велась с чертежей.

Чертежи эти отрабатывались военными независимо от подлинных, то есть подлинников у них не было. При изготовлении двух других использовали копировальный метод. Изменяли настоящий материал, снятый на пленку. Итого в отделе военной разведки осталось две пленки: одна подлинная, с чертежами, предоставленная нам лабораторией профессора, и вторая подложная, с чертежами, которые предложили военные. Ну а те две, обнаруженные нами в ходе проводимой операции, которые по первому осмотру совпадают с профессорским материалом, естественно, сейчас изъяты как вещественное доказательство нашей безалаберности и буквально расщепляются фактурщиками Службы на молекулы.

— А где вы взяли такое количество зажигалок? — поинтересовалась Ева.

— Как только Коуп подарил профессору зажигалку, „было выяснено, что это продукт не штучный. Точно такие продаются в ювелирном возле «Метрополя».

— Я надеюсь, излишне спрашивать, насколько ваш отдел отработал все версии о причастности сослуживцев, знакомых и членов семьи? — поинтересовался Кошмар.

— Восемь папок отчета после первого прокола, — доложил старший.

— Когда установят личность блондина? — спросила Ева.

— Нам могут об этом ничего не сказать, — вздохнул худой.

— Я его узнаю в любом виде, а фигуру отличу и в темноте! — заверил всех брюнет. — А главное, у него шрам вот тут, на большом пальце. Заживший, буквой X.

В наступившем молчании все уставились на брюнета.

— Он умер, — сказал наконец худой. — Тебе, Костя, отдохнуть надо.

— Да, — кивнул брюнет совершенно бессмысленно, — умер, а я его все равно где хочешь узнаю. У него шрам вот тут…

— А если нас завтра не посадят под домашний арест, — перебил его и даже заслонил собой от Кошмара старший из офицеров, — так мы известно куда пойдем.

Мы пойдем в театр. Потому как операция не закончена. Так что вы, ребята, помозгуйте как следует, а то ведь если это не раскрутить правильно, то для отчета об успешном расследовании именно мы пойдем под трибунал. Кто у нас в таких случаях крайний? Исполнитель…

— Да-а-а… — протянул худой. — Дураками никому быть не хочется.

— У меня отличная зрительная память, — не сдавался брюнет. — Я его всегда узнаю.

— Какая жалость, — заметил на это худой. — Тебе срочно надо отдохнуть, а завтра опять «Дон Кихот».