— Я поселю тебя в библиотеке, — с облегчением выдохнул Платон, кое-как совладав с улыбкой.

Успокоенный и даже слегка повеселевший, он открыл замки своей квартиры и нажал в коридоре на пульте шифр сигнализации.

— Ни хрена себе! Ты что, музей ограбил? — с порога оценили обстановку братья.

— Располагайтесь, — сразу погрустнел Платон.

Обойдя квартиру, братья внимательно все рассмотрели, выслушивая наставления дядюшки. Веня сдвигал все картины по очереди и заглядывал за них, а потом поинтересовался:

— А где сейф? Где ты прячешь оружие?

А Федор, осмотрев запретный «кабинет», уважительно присвистнул и попросил:

— Можно Веньку оставить в большой комнате книжку на ночь читать, а меня сюда поместить для траханья?

Платон вздрогнул и осмотрел квадратное помещение, задрапированное гобеленами, со статуэткой работы Челлини и мальтийской Венерой на антикварном столике, застеленном древней иранской шалью, ниспадающей до пола. С китайскими гравюрами по шелку — совокупляющиеся любовники, с курительницей в углу, как раз под резной деревянной вязью на стене в три квадратных метра: все пары Ноева ковчега в виде причудливо переплетающихся фигурок людей и зверей в экстазе продолжения жизни. Тяжелые шторы со свисающими кистями плотно закрывали окно, подсветка шла из углов комнаты — от бронзовых напольных светильников с еле тлеющими красными огоньками в чеканных цветах. Одна пара штор закрывала окно, а другая — зеркало во всю стену, если раздвинуть сразу все портьеры, комната начинала светиться двумя окнами — настоящим и его отражением. Пол был завален подушками разных размеров. Из мебели ничего не было, кроме китайской ширмы, столика, застеленного тончайшей шалью с вышитыми фигурками ярких птиц, и лежанки рядом с древней курительницей.

Платон вдохнул полной грудью — только здесь был установлен новейший кондиционер с очистителем воздуха, и подожженная палочка сандалового дерева окутывала дымком комнату и мягкие предметы в ней только на время своего тления. В комнате не было старых устоявшихся запахов, ощущение чистоты и свежести не дополняли своим привкусом древности даже персидские ковры на полу.

— Нельзя, — сказал Платон твердо и легко произнес слова, в любое другое время покоробившие бы его: — Это моя личная комната для траханья.

Решили сесть за стол и поговорить. Устроились в большой комнате, Платон принес на подносе сок и фрукты. Братья съели по персику, выстрелили друг в Дружку косточками, после чего достали ядовито-красные резинки и синхронно их зажевали.

Платон не знал, с чего начать беседу с племянниками. Он посмотрел на Федора, на его мощно движущиеся челюсти, отсутствующий взгляд. Потом — на Вениамина.

Пока Платон подбирал слова, Федор шлепнул по столу ладонью.

— Короче, анкл. Отец отбросил копыта, но не нам его судить. А на тебя у нас большие планы.

— Копыта?.. Как это — судить? Какие еще планы? — забормотал Платон.

— Отец обещал передать всю номенклатуру Федьке из рук в руки. Посвятить, так сказать, в дела. Обещал? Обещал. Выполнил? Фиг! — с обидой в голосе объяснил Веня. — Убил его Пончик, что тут непонятного? Ты по своим делам должен знать этого Пончика.

— Да-а-а?.. — протянул Платон. — А мне сказали, что сердечный приступ…

— Они скажут, — кивнул Веня. — Они и не то скажут. У отца с сердцем все было в порядке. Никогда не жаловался. А на Пончика жаловался!

— Считай, по два раза в месяц жаловался, — подтвердил Федор. — Там, короче, такая бодяга была. Пончик не захотел по договоренности поделить гостиницы, отец прижал его, а тот рванул за границу.

— Вот и ладно, — с облегчением вздохнул Платон. — Давайте поговорим о наших с вами планах.

— А мы тебе о чем толкуем?! — повысил голос Федя. — Ты должен завалить Пончика, потому что он жизни нам все равно не даст. Убьет то есть. Тут дело времени. Кто кого успеет первым.

— Минуточку, — выставил перед собой ладони Платон. — Никого я не собираюсь валить, и раз уж вы заговорили о криминальных связях вашего отца, то это разговор отдельный.

— Брось, анкл. Ты что, надеешься с ним договориться? Если отцу не удалось, то тебе и подавно, — отмахнулся Веня. — Мы уже все подготовили. Позвонили, кому следует. Ночью вылетаем.

— Как это?.. — Платон отвалился на спинку стула. — Куда вылетаем?

— В Ялту, — ответил Федор. — Надеюсь, бумаги у тебя в порядке?

— Бумаги?.. — Платон почему-то вдруг подумал, что не написал завещания. Как-то раньше ему это не приходило в голову.

— Паспорт, визы всякие? — уточнил Федор.

— А… нет. Нет, не в порядке. У меня загранпаспорт просрочен, а вы сказали, что этот Пряник…

— Пончик.

— Ну да, Пончик, что он за границей, так что давайте пока отложим его замачивание.

— Мы полетим в Ялту, это недалеко, — успокоил Платона Вениамин. — Он с охраной там окопался в гостинице.

Платон встал, походил по комнате, уговаривая себя перестать паниковать и собраться с мыслями. Кое-как ему удалось составить начало речи.

— Федор. Вениамин. Мы не виделись с вами почти десять лет. За это время и вы, и я сильно изменились. Помолчите! — повысил он голос.

— Закрой пасть, видишь, анкл нервничает, — Федор ткнул брата локтем.

Веня закрыл рот и опустил поднятую руку.

— Да… — сбился с мысли Платон. — Я хотел сказать, что намеревался поближе с вами познакомиться, прежде чем принимать те или иные решения по поводу нашей совместной жизни. Например, расскажите, чем вы занимались в последнее время.

Братья переглянулись.

— Анкл… — начал говорить Веня, но Платон его перебил:

— Вы все время называете меня этим странным прозвищем, оно несколько режет слух.

— Чего оно режет? — спросил у брата Федор.

— Ему не нравится слово «анкл», — объяснил Веня.

— А как тебя называл отец? — заинтересовался Федор.

— Ну… — задумался Платон. — В хорошем настроении он называл меня Тоней, а в плохом… Нет, минуточку. Я хотел предложить вам называть меня по имени и отчеству, этого вполне достаточно.

— Тоня не пойдет, это по-бабски как-то, — заявил Федор. — Мы будем называть тебя Тони. Тони — это как у мафиози в Италии.

— Ага, — кивнул Веня. — Я фильм видел, там так звали главного гангстера.

— Меня зовут Платон Матвеевич…

— Так мы не поняли, что ты решил с Пончиком? — перебил его Веня.

Платон вдруг успокоился и посмотрел на братьев с участием и жалостью.

— Тони, не смотри так, будто мы уже покойники, — попросил Федор. — Мы в тебя верим.

— Давайте продолжим знакомство. Расскажите мне о брате. Я его давно не видел.

— Чего говорить? — уточнил Федор.

— Ну, чем он интересовался последние годы.

— Пять лет назад чеченцев теснили от гостиниц, он этим интересовался. Еще он немножко интересовался казино, но там было кому интересоваться, кроме него.

— Еще он интересовался два месяца кино, — напомнил Веня. — А потом перестал. Поставил на главную роль телку и завязал.

— Телку?.. — не понял Платон. — В смысле — корову?

— Телку — в смысле шикарную соску. Он был этим, как его… — Федор нахмурил лоб.

— Продюсером, — медленно выговорил Веня. — Кого скажет на главную роль, того и поставят. За два месяца кое-как выбрал. Героиню, в смысле.

— Ах, героиню, — улыбнулся Платон.

— Расскажи про татуировку, — напомнил Федор.

— Да. Он татуировками стал интересоваться. На заднице наколол себе дракона. Из Японии в прошлом году приезжали жирдяи, у них есть спорт такой — толкаются, кто кого вытолкнет из круга. Отец разохотился, тоже тряпкой между ног обмотался и выскочил на подиум толкаться.

— И что? — заинтересовался Платон.

— Показал всем дракона на заднице. А зря, что ли, его выкалывали полдня?

— А еще он целый год интересовался бриллиантами, — вспомнил Федя.

— Якутскими алмазами, — уточнил Веня.

— Ну да. Он так изучил чукчей, что все время говорил про них! Даже язык выучил немного.

— Он уверял, что может уломать любого чукчу купить у него все, что угодно. Даже печку.

— Не печку, а типа духовки! — поправил брата Федор.

— Печку!

— Подождите, может быть, холодильник? — внедрился в спор Платон. — Есть такой анекдот про чукчу с холодильником. Там вся суть в том, что температура в холодильнике плюс пять, понимаете? — Платон сбился, видя одинаково снисходительное выражение на лицах братьев, — ну, в общем, в холодильнике теплее…

— Ну ты, Тони, странный какой, — удивился Веня. — На кой черт чукче холодильник? У него в чукляндии и так один лед кругом!

Братья замолчали. Платону стало вдруг нестерпимо грустно.

— Ваш отец… — Платон задумался, обнаружив вдруг в горле спазм, с которым еле совладал. — У Богуслава тоже была любимая книжка. Он ее выучил почти наизусть.

— А нам потом рассказывал на ночь, — тяжело вздохнул Федор, кивая головой.

— Ага, — невесело поддержал его Веня. — Рассказывал одно и то же, как молился. Я до десяти лет думал, что это молитвы такие из Библии. Облажался в первом классе на уроке. Учительница спросила, что мы знаем о боге, я на память зашпарил ей бормотания отца на ночь вместо сказки. «Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается — смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках» 2. Хохоту было…

— Это же Постник, — улыбнулся Платон. — Это не о боге, а о Постнике.

— Я тоже помню! — повеселел Федор. — «Если Постник сморкается — это соленые угри, если дрожит — это огромные пироги с зайчатиной, если чихает — это бочонки с горчицей». Надо же, — удивленно повертел он головой, — как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник?

— А также, кто такие — Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, — грустно перечислял Веня.

— Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, — охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! — Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок…

— А Панург? Помнишь Панурга? — Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.

Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.

— Еще бы не помнить! Как говорил отец — это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью — отсутствием денег».

Они засмеялись, толкая друг друга.

— И ему… «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. — давился смехом Вениамин, — из которых самым честным являлась обыкновенная кража».

— Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку — Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, — грустно улыбнулся Платон.

— Я помню! — кивнул Федор. — Отличная стрелялка — типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку — шлеп!

— И что мы с ней делали? — улыбаясь, поинтересовался Веня.

— Перестреляли всех птиц в округе, — вздохнул Платон. — Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.

— Чего? — нахмурился Федор.

— Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»?

Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.

— Эсфен, — сказал он. — А Карпалим — это стремительный.

— Колбасорез и Сосискокромс смешнее! — перебил его Федя.

— А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? — заходился хохотом Веня.

— А Гимнаст — это тоже из этой книжки? — поинтересовался сквозь смех Федор.

— Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, — кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.

— И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? — Веня не мог унять нервический хохот. — Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?»

Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.

«Неблагодарная свинья! — кипятился тогда Богуслав. — Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался — и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!»

— Точно, — кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. — Он… Богуслав всегда доверял толстякам больше…

— Ну да, а вообще толстяки появились на свет оттого, что Каин убил Авеля, так? — ехидно поинтересовался Федор.

— При чем здесь Каин и Авель? — опешил Платон.

— Это все из-за кизила, — объяснил Вениамин. — В той книжке написано, что после братоубийства случился необыкновенный урожай кизила, отец так говорил, и все, кто мог, обожрались этой ягоды и распухли в разных местах. А кто распух равномерно, от того и родились потом великаны.

— Хурали родил Немврода, — кивнул Федя.

— А Немврод родил Атласа, подпиравшего плечами небо, чтобы оно не упало, — подхватил Платон и добавил: — Видите, и от больших толстяков бывает прок.

— Анкл, — осторожно поинтересовался Вениамин. — У тебя что, с отцом была одна книга на двоих?

— Нет, — сказал Платон, справившись наконец с комком в горле, — я прочел эту книгу не очень давно и, скажу вам честно, с годами мне все больше кажется, что одной такой книги некоторым людям вполне достаточно для осознания сущности жизни.

— А мы на тему осознания жизни, — сказал Веня, — как раз кое-что припасли.

Он пошел в коридор, притащил рюкзак, долго рылся в нем, потом выудил длинную бутылку с узким горлышком, заткнутую самодельной пробкой.

— Неси стаканы, Тони.

— Что это?

— Ракия. Отличная штука. Не сразу шибает, а погодя. Успеем поговорить в сознанке.

— Нет, ребята, спасибо, но я не пью крепкие спиртные напитки.

— Это не напиток. Это ракия. И мы не собираемся ее просто так пить, да, Федька?

— Да. Мы будем пить ее на конкретную тему. Мы будем отца поминать. И ты, Тони, будешь последним…

— Не обзывай дядю Тони, он и так не в себе, — заступился за Платона Веня.

— Я хотел сказать, что он будет последним козлом, если не выпьет за помин отца.

— Вот и не обзывай. Он выпьет, да, Тони?

И Платон сделал совершенно зверский глоток из высокого бокала богемского стекла.

Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.

— Старик в гостинице подарил, — заметил его интерес Веня. — Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.

— Класс, — кивнул Федор. — Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?

— А перед этим за что пили?

— За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?

— На фотографии, — тихо сказал Платон.

— Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?

— Согласен, — кивнул Платон и подвинул свой бокал.

Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.

Звонили долго и настойчиво.

— Кто там, Тони? — крикнул один из братьев из комнаты.

— Большая красная голова, — честно ответил Платон, держась за дверь.

Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски.удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.

— Откройте, это Аврора.

Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.

— Я принесла шлем, — она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.

— Это Аврора, она принесла шлем, — доложил Платон, возвращаясь к столу.

— А теперь — за любовь! — По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.

— Думаете, он там будет любить? — засомневался Платон.

— А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? — логично заметил Федор.

Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.

— У вас всегда тут так светло по ночам? — поежился Веня. — Ночь должна быть темной.

— Это смотря для чего, — заметил Платон, собираясь объяснить, как восхитительно бродить по городу в молочной воде разлившегося по асфальту неба, с утопившимися в ней фонарями, но вдруг не смог подобрать слов. — Все фонари утопились, — захихикал он.

— Зря мы его так напоили, — донеслось издалека, как сквозь вату в ушах. — Он не сработает.

— Сработает. Видел, как он сделал это с закрытыми глазами?

— Так то же вблизи. А там неизвестно, с какого расстояния стрелять придется.

— Кому стрелять придётся? — насторожился Платон. — Я не умею стрелять! Вы меня не за того принимаете! Я всю жизнь был бухгалтером, средненьким таким, благоразумным бухгалтером.

— Видишь? Отлично соображает и отвечает за слова!

Платон очнулся в самолете. Голова раскалывалась. Он осмотрел небольшой салон, насчитал всего по шесть иллюминаторов с каждой стороны и, обмирая внутренностями, растолкал всхрапывающего Веню.

— Куда мы летим?

— Все нормально, анкл Тони. В Ялту летим. Расслабься.

Кроме них троих в салоне было еще два человека. Они спали, укрывшись с головой пледами.

— Что же это творится, как же так можно?.. Я запер квартиру?

— Запер, Тони, иди поспи.

— А сигнализацию включил?!

— Нет. Там кошелка твоя осталась убирать.

— Кошелка? Ах да, эта женщина… Господи, надеюсь, она не тронет аппаратуру…

— Она сказала, что все вытрет и вычистит.

— Мне нужно позвонить.

— Позвони, Тони.

Платон обшарил свои карманы. Потом — сумку у ног спящего Федора. С недоумением несколько секунд разглядывал огромный пистолет со странно длинным дулом, потом опять зарыл его в полотенце. Телефон лежал в наружном кармане сумки. Платон чуть не взвыл от досады: это был не его аппарат! Значит, номер с нажатием пятерки не пройдет. А наизусть он, конечно, его не запомнил! Только было он собрался бросить телефон на пол и растоптать его от досады (краем сознания отмечая, что раньше подобных нервных срывов у него не замечалось), как телефон тихонько тренькнул у него в руке.

— Але! — осторожно произнес Платон. — У аппарата.

— Платон Матвеевич, не нервничайте, пожалуйста.

— А кто вам сказал, что я нервничаю? — стараясь успокоить задрожавшую нижнюю челюсть, удивился Платон.

— Сядьте в кресло. Не туда! — вдруг приказал голос, когда опешивший Платон начал было устраивать свой зад рядом со спящим Вениамином. — Сядьте через проход. Я вас слушаю.

— Вы меня слушаете?.. Но это же вы позвонили, я ничего не понимаю!

— Нет, Платон Матвеевич, это вы искали телефон, чтобы позвонить нам.

— Кому это — нам? — подозрительно прищурился Платон, привстал и оглядел салон самолета.

— Нам, то есть Коле Птаху. Расскажите о своих проблемах.

— Это у вас проблемы, а не у меня. Почему вы не дали задержать братьев, когда они разбили машину? Что это за игры такие? Вы доиграетесь!

— К делу, Платон Матвеевич.

— А я давно в деле. Я говорил, что пристрелил кошку? Говорил?

— Попали?

— В глаз! Зажмурившись. Это, наверное, у меня от страха получилось. А теперь я лечу в Ялту, чтобы убить Пряника.

— Пряника?

— Нет, постойте. Может быть, Пончика, я не уверен.

— Вы не волнуйтесь, Платон Матвеевич.

— Как же мне не волноваться! — Платон опять вскочил, уже твердо уверенный, что разговаривающий с ним человек находится рядом в салоне. — Вы должны принять меры! Мои племянники почему-то вбили себе в головы, что я суперкиллер! Кошка на дороге под ногами — это одно, а охраняемый человек в гостинице — это совсем другое! Да если я начну палить из этой страшной штуковины, которую они держат в сумке, то могу ранить массу народа!

— Мы что-нибудь придумаем. Вспомните, пожалуйста, гостиница точно в Ялте?

— А вот не поручусь! Я не могу ничего толком вспомнить, потому что меня напоили. Прошу вас, снимите нас с самолета в аэропорту и арестуйте! У меня нет визы на Украину. Арестуйте хотя бы меня одного, раз уж вы решили не трогать моих племянников!

— Платон Матвеевич. Мы сделаем так. В аэропорту вы сядете в машину…

— В вашу машину? — перебил Платон.

— Вы сядете в машину с племянниками, поедете к гостинице, в нужный момент возьмете предложенное оружие…

— И сдамся первому же милиционеру?

— Нет. Возьмете оружие. И когда вам покажут объект, выстрелите в воздух. Один раз. Запомнили?

— Один раз, запомнили… — пробормотал Платон, еще не веря в услышанное. — Но как же?.. Гудки в трубке.

— Это невозможно, — подвел итог Платон. Прошел, шатаясь, в хвост самолета, внимательно осмотрев укрытых с головой пледами попутчиков. Потом раздвинул малиновые шторки и обнаружил за ними дремлющего на стульчике настоящего стюарда в белом и с бабочкой из того же малинового материала, что и шторы.

— У вас есть ракия? — строго поинтересовался Платон.

Стюард молча протянул плоскую бутылочку коньяка. Осмотревшись и не обнаружив ничего, куда можно было бы налить коньяк, Платон поделил его на глотки из горлышка.

На шестом глотке он добрел до кресла рядом с Федей и с облегчением привалился к его плечу своим.

Дорога к Ялте сияла солнцем и прозрачным обжигающим небом. Платон пришел в себя на шоссе. Он лежал на заднем сиденье довольно большого автомобиля, братья сидели впереди, вел Федор. Судя по количеству децибел, которые долбили по мозгам из невидимых колонок, спрашивать о чем-то племянников было бессмысленно, Платон осторожно сел и стал смотреть в окно, отслеживая все попадающиеся на пути рекламные стенды и дорожные указатели.

— «На Харькив», — удрученно прочитал он вслух. — Что происходит?..

Осторожно ощупав голову, Платон убедился, что она не раздулась в несколько раз, как ему показалось, когда он сел, и из ушей ничего не свисает.

Братья заметили, что Платон проснулся, и выключили музыку. Платон удивился: стало очень тихо, и звук вылетающих из-под колес камушков резал по мозгам скрежетом куда более неприятным, чем только что громкие ударные.

— Тони, — повернулся к нему Веня, — ты чем охлупляешься?

— Охлупляюсь?.. Ну, чем я могу охлупляться, Дайте подумать… Сдаюсь.

Что-то неприятно давило в левую ягодицу. Повозившись, Платон вытащил из-под себя пустую плоскую бутылку из-под коньяка и обнаружил, что брюки и сиденье мокрые.

— Я разлил коньяк, какая жалость! — понюхал бутылку Платон.

— Нет, Тони, до этого не дошло. Не огорчайся так. Коньяк ты весь выпил, а штаны просто обоссал, — утешил его Федор.

— Как?.. Что?.. — обомлел Платон.

— Извини, Тони. Мы сунулись в пару бутиков по дороге, чтобы сменить тебе штаны, но ничего не вышло, — виновато сказал Веня.

— Да, Тони. Ты просто бугай какой-то, — поддержал брата Федор. — В одном месте мы даже попросили обмерить тебя в машине. Нам сказали, что нужен шестьдесят второй размер. А это редкость. У них такого размера нашлись только пляжные трусы до колен.

— В красный горошек, — вступил Веня. — Сам понимаешь, ехать стрелять Пончика в пляжных трусах в красный горошек — это несолидно.

— С кем не бывает! Вот возьми, — не поворачиваясь, от души протянул назад руку Федор. — Нас мужик носильщик спросил в аэропорту, «чим вин, такый здоровый, охлупляеться?» и посоветовал купить это.

— Что это?.. — На этикетке маленькой бутылочки мелкие буквы расплывались в серую мазню.

— А хрен его знает, — пожал плечами Веня.

— Кстати, там и хрен есть, — заметил Федор.

Платон на эти его слова не обратил внимания, открутил пробку довольно широкого горлышка и осторожно понюхал. Приятный пряный запах. Он наклонил бутылочку, а так как из нее почему-то ничего не вылилось, постучал по дну.

Во рту оказалась странная сладковатая масса какой-то густой пряной приправы. Вяло пожевав ее, Платон через секунду едва удержался от крика, но подпрыгнуть подпрыгнул. Он заметался на сиденье, обшаривая карманы, чтобы выплюнуть все в какой-нибудь платок или салфетку, но ничего похожего не нашлось. А во рту уже разгорелся настоящий пожар, в нос ударила перечная волна, из глаз потекли слезы. Заметив его странные прыжки, Федор резко затормозил и остановился. Платон стал валиться вперед и от этого рывка неожиданно все проглотил.

— Помогите!.. — прохрипел он, задыхаясь.

— Тони, тебе сейчас полегчает, — пообещал развернувшийся к нему Веня.

— Убийцы! Я не могу дышать…

— Сейчас пройдет, — так же спокойно заявил Федор. — Сразу ясно — ты не любишь мексиканскую кухню.

— Дайте попить! Мне нужно выйти!

— Попей, Тони.

Вцепившись с отчаянием умирающего в предложенную бутылку, Платон сделал несколько больших глотков.

— Теперь скажи честно, разве тебе не полегчало? — спросил Федор.

Платон убрал бутылку от губ и посмотрел на братьев, зачем-то прикидывая, где может быть сумка с завернутым в полосатое полотенце пистолетом.

— Полегчало! — радостно улыбнулся Веня.

Действительно, ему сильно полегчало. Жгучесть слегка отступила, хотя небо и язык горели, как ошпаренные. Зато в голове появилась полная ясность и какая-то отчаянная смелость.

— Вы у меня дождетесь! — яростно пригрозил Платон и тут только заметил, что бутылка, из которой он жадно пил, пивная.

— Не-е-ет! — простонал он. — Только не это. Что же это делается?.. Кто подсунул мне пиво? У меня на него аллергия!

— Ну извини, анкл Тони, — забеспокоился Веня. — Как эта твоя аллергия выглядит?

— Через десять минут у меня распухнет лицо, наступит отек, станет трудно дышать!

— Тони, не бери в голову. У тебя последние два часа и так морда красная, как жопа у обезьяны, глаза заплыли, и дышишь ты, как сломанный насос. Так что — все в порядке. Тут другой вопрос. Как у тебя в этой аллергии ведут себя пальцы?

— Нет, я не верю, это не со мной… — Платон почувствовал, что едва сдерживает слезы, так ему вдруг стало себя жалко. — На кой черт вам сдались мои пальцы? — заорал он.

— Тони, начни думать наконец о работе. Ты должен попасть в Пончика хотя бы с восьми выстрелов, — развел руками Веня, потом стал сосредоточенно ковыряться в ухе.

— Почему с восьми? — тупо спросил Платон.

— Столько в обойме. Навряд ли нам дадут перезарядиться, — буднично объяснил Федор.

— Что у тебя в руке? Что это?.. Отдай немедленно, придурок! Это мое! — опять заорал Платон и вдруг увидел себя со стороны: потный, красный, злой мужик, в облитых мочой брюках бросается на парня и отнимает у него золотую заколку для галстука, которой тот ковырял в ухе.

— Отдай дяде булавку! — еще громче заорал Федор и залепил брату подзатыльник.

После этого стало тихо. Платон крепко сжимал в руке отвоеванную заколку для галстука. Веня обиженно сопел, отвернувшись. Федор потер себя ладонью по голове, по короткому темному ежику, и решил закончить дело миром.

— А если бы Тони стащил у тебя из пупка серьгу и засунул ее себе в задницу? — назидательно поинтересовался он.

— То задница, а то — ухо! — огрызнулся Веня. — Это ты виноват. Говорил тебе, не сыпь сразу обе таблетки! Одной вполне хватило бы. Посмотри на него. Он обозвал нас придурками, а я могу поспорить — таких слов наш дядя никогда раньше не говорил. Помнишь, как он набросился на отца и сказал, что детей оскорблять нельзя?

— Настоящие ублюдочные придурки, — захихикал Платон, и ничего не мог с собой поделать даже после болезненного щипка себя за ляжку. — Мальчики, со мной что-то происходит, это, наверное, такая странная аллергия на пиво. Я уже опух?

— Это не от пива, а от двух таблеток экстази, — объяснил Веня. — Тебе после небольшого запоя хватило бы и половинки одной.

— А где я взял эти таблетки? — еще не совсем осознал происходящее Платон.

— Нигде ты их не взял. Федька разгрыз две штуки и заплюнул в бутылку с пивом. Потом взболтал…

— Дегенерат! — восторженно заметил Платон. Федор завел мотор и сердито рванул с места.

— А самолет был? — спросил Платон.

— Был, — ответил Веня.

— И аэропорт был?

— Был.

— А стюард в красной бабочке?

— Был.

— Ну слава богу! Я не сошел с ума. А теперь куда мы едем?

— К гостинице «Центральная».

— Зачем?

— Мы покажем тебе Пончика, ты в него выстрелишь и будешь стрелять, пока не попадешь или пока нас всех не убьют.

Услышав это, Платон помолчал, потом тяжело вздохнул и сам себе сказал:

— А что поделать? Грехи наши тяжкие…Чувствовал, не умереть мне у себя дома, как минимум — в психушке. Самое смешное, знаете что? — обратился он к братьям. — Что я — бухгалтер.

— Расслабься, Тони. Я не обижаюсь, — сказал на это Федор. — Расслабься и перестань объяснять. Здесь все свои.

Они неслись по шоссе со страшной скоростью. Вдали вдруг возник сказочным миражом город с белыми изломами улиц, и через секунду все поглотила яркая вспышка — это море открылось за поворотом и ослепило отраженным от воды солнцем.

— Море! Купаться! — в восторге вскочил Платон, ударился макушкой о перекладину откидного верха и свалился.

Он лежал на сиденье, смотрел вверх и едва сдерживался, чтобы не расплакаться — приступы бешенства сменялись острой жалостью к себе. И вдруг произошло чудо: с жужжанием потолок машины отполз назад, и открылось горячее просторное небо! Платон тут же встал, держась за спинки передних сидений, и подставил лицо бешеному, пахнущему травами ветру.