— Я ничего не думаю. Она просто есть. Думай не думай, ничего ведь не изменить. Семью, как и родителей, не выбирают.

— Это да, — досадливо морщится Ладушкин, — но как-то все слишком нервно, не по-настоящему! А твой дедушка! Почему никто не сказал, что он состоит на учете в психдиспансере?

— Я не знала, — говорю я тихо.

— Твоя бабушка — его вторая жена? Почему у вас нет ни одного приличного одноразового брака?

— Бабушка — его сестра. Его бывшая жена — Ксения, это был совершенно одноразовый брак, потому что после развода никто из них больше не завел другую семью. Просто дедушка стал жить с сестрой, а Ксения отдельно. Я не знала про диспансер, хотя после смерти старшего сына дедушка сильно сдал.

— Сильно сдал? Ты это так называешь? Вчера при нашем разговоре он меня на полном серьезе уверял, что без головы его племянницу Ханну хоронить совершенно бесполезно, потому что она не найдет себя на другом свете. И что человек, задумавший такое надругательство, преследовал только одну цель — заблудить Ханну во времени и не дать ей спокойно переждать время между смертью и новой жизнью в виде какого-нибудь животного или растения.

— Он не ненормальный. Просто… Вы считаете дальтоников психически больными?

— Нет. А он дальтоник?

— Вот видите. Вы не считаете больным человека, который видит мир в другом цвете. Представьте, что есть люди, которые видят мир в других конфигурациях.

— Как это?

— К примеру, то, что для вас — круглое, для них — квадратное. Или кислое.

— Понятно, — зловеще уставился на меня Ладушкин. — То, что для меня круглое, для него — кислое?

— Это к примеру, — пробормотала я, сжавшись.

— Когда ты последний раз видела свою тетю? — спросил он строго, опять взявшись за ручку.

— На позапрошлой неделе. Они привезла мне обезьяну.

— Где твоя тетя взяла обезьяну?

— Нашла на улице. Обезьяна была в шортах на подтяжках, в кедах, с ошейником и копалась в урне. Ханна взяла ее за ошейник, завела в машину, пристегнула ремнем…

Я вдруг представила, что сказал на это ее муж Латов. Он наверняка уговаривал ее не сходить с ума, не тащить в машину орангутанга, а Ханна хохотала и уверяла его, что это безобидный шимпанзе.

— Инга Викторовна!

— Что?..

— Я спросил, зачем вам обезьяна?

— Она привезла ее, чтобы сфотографироваться.

— Вы — фотограф?

— Я умею.

Ханна первым делом разделась до нижнего белья, потом заставила раздеться Латова, он почему-то категорически отказался снять трусы, носки и галстук. Ханна решила, что в таком виде даже веселее, и я полчаса фотографировала эту троицу. “Я пошлю детям на память!” — кричала Ханна, бегала за шимпанзе по квартире и кормила его яблоками.

Говорить или не говорить Ладушкину, что в этот момент в кухню забрался через форточку большой попугай и стал страшно орать, а потом вдруг полетел по квартире, чего раньше никогда не делал? Латов ловил попугая полотенцем, шимпанзе тоже раскричался, угрожающе скаля зубы. “Снимай! Снимай!” — кричала Ханна, ухватив размахивающего крыльями попугая за лапы, подняв его над головой и уворачиваясь от прыгающего за птицей шимпанзе. Лучше не говорить, хотя, он, наверное, уже навел справки и узнал, что я-то пока не состою на учете у психиатра.

Перспектива остаться в квартире одной с половозрелым шимпанзе меня не очень обрадовала, я заверила Ханну, что не заинтересована в дальнейшем его проживании у меня и не имею совершенно никаких творческих наработок насчет обезьяны, даже такой сексуально неотразимой. Тогда, отпуская шуточки по поводу половых органов шимпанзе и своего супруга, Ханна позвонила по телефону, указанному на ошейнике обезьяны, и через сорок минут его забрал красный от радости и волнения мужчина кавказской национальности.

— Я попрошу выделить мне работника в помощь, — пожаловался Ладушкин. — Очень много людей вертелось вокруг этой женщины. Если имеешь какие-нибудь соображения по поводу врагов семьи Латовых или лиц, им угрожающих, то сейчас самое время об этом заявить.

Я пожала плечами.

Мы вышли из квартиры, потом я вспомнила, что не закрыла балконную дверь. Ладушкин, чертыхаясь, возился с замками и ждал меня на лестнице.

— Эта самая посылка с яблоками, которая первая, — уточняет он, зловеще ткнув в меня указательным пальцем, — пришла не на адрес, где прописаны дети! А?

— Что — а? Почему вы так со мной разговариваете? То на “ты”, то на “вы”? Кричите, тычете пальцем, акаете? Давайте договоримся, Николай Иванович, если вам удобно, зовите меня на “ты”, но без раздражения.

— Это у меня профессиональное, — объясняет Ладушкин, извиняясь и спускаясь по ступенькам. — Я когда чего-то не понимаю, я раздражаюсь. А когда я раздражаюсь, начинаю злиться. А когда я начинаю злиться, у меня лучше работает аналитический аппарат.

— Хорошо, — киваю я, принимая извинения. — Мне тоже очень странно, почему посылка детям пришла на адрес соседки.

— Тебе странно? — подозрительно ласково спрашивает Ладушкин. — На сколько номеров буфер телефона? — Он кивает на мою сумку.

— На десять, — настораживаюсь я.

— Дай сюда.

— Не дам. — Я прячу сумку за спину. Мы останавливаемся. Я — на две ступеньки выше. — Пока не скажете зачем, не дам.

— Я хочу узнать, звонила ли ты бабушке, пока я, как дурак, снимал дверь в ванной.

— Бабушке?

— Ну да, договориться о содержимом посылки.

С чистым сердцем я отдаю Ладушкину телефон. Показываю, какие кнопки нажать, чтобы посмотреть номера последних исходящих и входящих звонков.

— Не звонила, — задумчиво бормочет он, протягивая мне телефон. — Значит, заранее договорились.

— Да почему вы думаете, что нам нужно было договариваться? — повышаю я голос.

— Это элементарно. К твоей тетке ходил целый взвод мужиков. И для конспирации мужики звонили в дверь соседки. Очень удобно: входят в соседскую квартиру, перелезают через балкон, а если вдруг начинается банальный анекдот с внезапным возвращением мужа, лезут обратно. А когда соседки не было, я думаю, Латова просто пользовалась ее квартирой. Вот у меня записано: Григорий Павлович, который настолько же презентабельный, насколько и тучный. Он не перелезал в квартиру Латовой через балкон. Думаю, его твоя тетка радовала своим грешным телом в квартире соседки.

— При чем здесь посылка?

— Адрес! — многозначительно потрясает блокнотом Ладушкин. — Приходящие ловеласы знали номер квартиры соседки, они звонили в дверь с номером двадцать четыре! Но не добрая Мэри Эн! Ей-то зачем присылать посылку в соседнюю квартиру?! — Инспектор с торжествующим видом наблюдает мою растерянность и переходит на официальный тон:

— Инга Викторовна, сознайтесь, что в этих посылках?

— А зачем Мэри присылать вторую такую же в квартиру бывшей жены Латова? — Это я пытаюсь отвлечь внимание Ладушкина.

— Насколько я понял, ваша тетушка Ханна спрятала детей так, что уже несколько лет их никто не видел. Логично предположить, что некто, — Ладушкин опять потрясает блокнотом, намекая, что этот “некто” точно принадлежит к клану поклонников Ханны, — решил передать что-то детям и посылает две посылки. Одну — на адрес, который ему известен как адрес Ханны. Другую — на старый адрес мужа Ханны, Латова. Почем вы знаете, может, бывшая жена Латова и прячет у себя детей? По крайней мере, мальчика. Она особа решительная, пробивная, а вдруг этот мальчик уже у нее?

В этот момент я вдруг осознала, что было во второй посылке. Как-то так получилось, что до этого момента я не думала, что там может быть. И сейчас, начав падать сверху на Ладушкина (потому что от одной только мысли, что там должно быть, мои ноги подкосились), я простонала: “Голова!”

Ладушкин подхватил меня, не удивившись. Он закинул мое обмякшее тело через плечо, и оно, это плечо, вдавилось в желудок железобетонной сваей. Спустился на один пролет, посадил меня на подоконник и похлопал по щекам. Вверх поднимались мужчина и женщина. Женщина посмотрела участливо, а мужчина постарался быстрее прошмыгнуть мимо.

— Голова? — поинтересовался инспектор, когда я стала хватать его за руку, пока мое лицо не пострадало до степени необходимости применения примочек и косметики.

— Да, голова. — Я сжалась, заметив взгляд, которым инспектор отдела убийств окинул меня с головы до пояса, помесь жалости и брезгливого снисхождения.

— Что — голова?

— Голова болит! — Я повысила голос.

— Ты, Инга Викторовна, с обмороками не переусердствуй. — Инспектор протянул мне сумку, я обхватила ее и прижала к себе. — Не бери пример с мамы, это не тот случай, когда надо брать пример с родителей! — Он помахал рукой и стал спускаться вниз.

— Не ваше дело, — огрызнулась я. — Обмороки — это личное дело каждого! — Я вскочила и перегнулась через перила.

Ладушкин услышал мое движение и еще раз помахал рукой, не глядя.

— Отдайте ключи!

— Какие ключи? — Теперь ему пришлось поднять лицо вверх.

— От квартиры. Если вы больше не будете устраивать в ней санаторий для оперуполномоченных вашего отделения, отдайте ключи!

— Зачем вам ключи?

Нет, это уже смешно. То ли от пренебрежения ко мне, то ли от раздражения, но инспектор никак не определится, как ко мне обращаться — в единственном числе или во множественном! Надо успокоиться и попробовать тоже изобразить на лице что-то вроде отрешенности. Этакую помесь наивности и утомленного раздражения.

— Николай Иванович, вы же слышали, теперь это квартира детей.

— Пока идет следствие… — начал было Ладушкин, раздумывая, не подняться ли ко мне. Вероятно, он полагал, что я лучше усваиваю информацию в непосредственной близости. За эти два дня я даже привыкла к его запаху изо рта.

— Следствие, судя по вашей манере его вести, — перебила я инспектора и начала спускаться к нему, — может длиться бесконечно долго. И я не собираюсь вам чинить препятствия. В машине с телами… — Тут я, конечно, слегка сбилась, но достаточно быстро овладела собой. — С телами Латовых были обнаружены их личные вещи? Ну, сумочка Ханны с документами, и у Латова что-то должно быть.

— Да, — неуверенно ответил Ладушкин, подозрительно всматриваясь вверх, в мое приближающееся лицо. — Была сумочка с документами у Латовой и папка у ее мужа.

— Значит, там были, как минимум, два комплекта ключей.

— Ну и что?

— Возьмите себе один из них, пока идет следствие. А эти отдайте мне. — Я бесцеремонно выдернула из его рук ключи. — Ведь вы взяли их в квартире?

— Нет. Это именно один из комплектов, которые находились при умерших. Верни ключи, я за них расписался.

Я задумалась.

— Где же третий комплект?

— А он был?

— Должен быть, — пожала я плечами. — Ключей обычно бывает столько, сколько людей ими пользуются. Так? — Не обращая внимания на впавшего в задумчивость инспектора, я продолжила:

— Муж, жена и двое детей. Даже если младшему, Антону, ключи не полагались, все равно получается три комплекта.

— А может быть, этот третий комплект и находится у детей, — предположил Ладушкин, и возразить мне было нечего. Я задумалась, потом решительно поинтересовалась:

— Вы будете еще сажать в квартиру сотрудника?

— Мне нужно посоветоваться с начальством. Но этого сержанта больше не будет.

— Послушайте, Николай Иванович, давайте посмотрим в квартире.

— У меня дела, — отрезал Ладушкин.

— Ну пожалуйста, — жалобно заныла я. — Ну сами подумайте, когда еще моя мамочка переедет, когда перееду я, а детей придется привезти уже в ближайшее время, им нужны будут вещи, знакомая обстановка. А ваш сотрудник пусть приходит в любое время, пожалуйста!

— Пять минут, — кивнул Ладушкин. — Если не найдем через пять минут, уходим.

— Ну как это не найдем, — убеждала я его, — вы, такой хороший розыскник, и не найдете в квартире ключи?

— С чего ты взяла, что я хороший розыскник? — ухмыльнулся Ладушкин, обошел меня и стал подниматься.

— Но вы же сразу обнаружили несоответствие адреса на посылке с этим адресом. И потом, мне дедушка Пит говорил, что, когда он писал вам заявление о пропаже кота, вы были младшим лейтенантом, а сейчас вы старший лейтенант.

— Какого кота? — продолжая подниматься, поинтересовался Ладушкин.

— У Пита два года назад пропал кот, вы тогда, вероятно, работали в районном отделении милиции. Он пришел к вам с заявлением, а вы проявили такое равнодушие и халатность, что Пит запомнил вас, и теперь можете даже не пытаться его расспрашивать, он ни за что…

— Сумасшедший старик, который назвал кота как штурмбаннфюрера? — резко остановился Ладушкин.

— Почему вы все время стараетесь обвинить моего дедушку в сумасшествии?! Никакого имени фюрера там не было, кота звали…

— Хватит, — предостерегающе выставил палец Ладушкин. — Хватит с меня твоих бабушки и дедушки, всех тетей, дядей, их жен и мужей. А кота я вообще не вынесу!

— Заметили? Вы опять тычете в меня пальцем.

У дверей Ладушкин перебрал ключи от трех замков. Я ждала, пока он, чертыхаясь, определял их соответствие методом тыка. Так, чертыхаясь, он и вошел в квартиру, оставив мне широко распахнутую дверь.

— У нормальных людей запасные ключи висят в прихожей или лежат в легкодосягаемом месте в тумбочке, — пробурчал он, оглядывая прихожую.

Я посмотрела в раскрытую дверь маленькой спальни. Сначала распахнутая дверь балкона меня просто удивила, я же возвращалась в квартиру, чтобы ее закрыть, и закрыла!.. Я помню. И сразу же после удивления, проявившись вставшими дыбом волосками на теле, на меня накатил страх. Чтобы не заорать, я зажала рот рукой и кивнула в сторону спальни. Раздосадованный Ладушкин, копающийся в тумбочке, оставил мой жест без внимания, тогда сильно, с выкрутом, я ущипнула его за ногу.

Он даже не пискнул. Я же говорила, что ему не зря дали звание. От такого щипка обычный мужчина должен заорать как резаный. Я проверяла. Два раза. В метро в час пик. Нет, ничего плохого, это была самооборона. А Ладушкин резко схватил мою руку, завернул за спину и с бешенством приблизил свое лицо к моему, вероятно, чтобы еще раз всмотреться в него повнимательней и отыскать явные признаки сумасшествия. И, кажется, ему не понравился цвет моего лица. Я думаю, оно стало очень белым, и тогда Ладушкин проявил профессиональную сообразительность и проследил взглядом, куда я показываю свободной рукой. Сначала он смотрел в спальню удивленно, потом заинтересованно, потом хватка ослабла, и я смогла потрясти освобожденной рукой.

Он решительно направился в спальню. Осмотрелся. Я пряталась у него за спиной, не забывая оглядываться. Ладушкин ничего подозрительного не обнаружил, вышел на балкон, посмотрел в сторону соседского балкона, и тогда я подумала, что преувеличиваю его розыскные способности. Потому что вся земля из ящика опять была вывалена на пол. А он только равнодушно переступил через сухие комки. Конечно, в то время, когда я загребала эту землю в ящик, он был занят ремонтом замка, но это его совершенно не оправдывает!

Из спальни Ладушкин двинулся по квартире дальше, мне пришлось задержаться, потому что ноги мои в который раз за эти дни отказались двигаться и некоторое время ушло на уговоры и поглаживания по коленкам сначала правой, потом — левой ноги.

Кое-как добравшись до коридора, я увидела, что решительный Ладушкин уже осмотрел все комнаты и кухню и теперь, включив свет, заперся в туалете. Когда под шум спущенной воды он оттуда вышел и дернул за ручку дверь ванной, а та оказалась запертой, я не удивилась. Мне очень хотелось, чтобы инспектор, как в прошлый раз, достал свой пистолет, но вместо этого он сначала обозленно дергал ручку, а потом пошел за стамеской и гвоздодером. Входная дверь в квартиру все еще оставалась распахнутой, подать голос я не решилась и запряталась под длинный плащ Ханны на вешалке. Вцепившись в свою сумочку, чтобы как-то занять дрожавшие руки, я сделала себе маленькую щелочку, в которую инспектор был виден не весь, а только его нижняя часть. Он отжимал замок, что-то бурча, и наклонился, чтобы поддеть снизу дверь гвоздодером. Я увидела на какое-то мгновение его красное, возбужденно-злое лицо, и в этот момент дверь ванной распахнулась, вероятно, с большой силой, потому что Ладушкин отлетел в сторону, теперь я видела только одну его ногу в туфле. Потом появились еще две ноги в мужских туфлях, потом рука, поднимающая с пола гвоздодер. Потом из ванной вышла женщина — короткая кожаная юбка, черные колготки, туфли на каблуках. Тут я не выдержала, ведь любому, даже самому страшному страху, бывает предел, и раздвинула щелочку пошире. Я испытала сначала щемящее чувство боли от невозможности помочь — это когда мужчина ударил Ладушкина гвоздодером по голове, а потом удивления — когда мужчина и женщина пробежали мимо меня к открытым дверям. Это была именно та самая парочка, которая спокойно поднялась мимо нас по лестнице, пока инспектор, усадив меня на подоконник в пролете между третьим и вторым этажом, читал нравоучения на тему невостребованных обмороков.

Когда Ладушкина выносили на носилках из квартиры, он показывал на меня пальцем и норовил что-то сказать своим сотрудникам, прибывшим по вызову.

— Значит, вы говорите, что не брали гвоздодер в руки? — спросил меня в четвертый раз один из сотрудников.

— Это не я ударила Ладушкина по голове. — С маниакальностью заевшей пластинки повторяя эту фразу уже в который раз, я устало думала, что отпечатков моих пальцев на гвоздодере хоть отбавляй.

— А вот мы снимем пальчики, тут есть хорошие!

— Это не я ударила Ладушкина по голове.

— Вот здесь записано с ваших слов, что инспектор Ладушкин дважды отжимал замок в ванной. Вы уверены, что дважды?

— Это не я…

— Как-то глупо получается, что какие-то посторонние, в количестве двух человек, вошли в квартиру и что? Заперлись в ванной!

— Они услышали, как мы открываем дверь, и спрятались.

— Зачем?

— Не знаю.

— Вы подумайте хорошенько, если инспектор позволил в отношении к вам навязчивые проявления неуважения или пристального внимания, скажем, повел себя с вашей точки зрения непредсказуемо… Ну?!

— Это не я ударила Ладушкина…

— Та-ак. Инга Викторовна, да?

— Да.

— Инга Викторовна, выложите все из карманов на стол. Хорошо. Теперь поднимите руки. Очень хорошо. А скажите, у вас бывают случаи внезапной агрессии, потери памяти или депрессионные срывы? Минуточку, не трогайте! Очень хорошо. Денисов, сфотографируй содержимое карманов Инги Викторовны на всякий случай и постой возле нее немного. Я задал ей вопрос, вероятно, слишком сложный по количеству слов и терминов. Когда Инга Викторовна его расшифрует, запиши ответ.

Ну вот, довел-таки до слез. Давно пора было зареветь и разбить что-нибудь. Так не хотелось делать это в присутствии четверых незнакомых людей, к тому же мужского пола, но уже ничего не поделаешь. Довел. Получай! Под стол, да? Думаешь, спрятался? Сейчас получишь ответ на свой вопрос! Депрессионный срыв уже, считай, проявился в самом банальном реве, это ладно, а теперь получай показательный случай внезапной агрессии! Попала!! Так. Что там было на третье? Потеря памяти… В сериалах она обычно наступает после потери сознания. Здесь свалиться, на поле боя, или добрести до спальни, там ковер чистый?..