— Что? А, конечно, клубника с апельсинами. Но больше всего я люблю знаешь что?

— Что? — Я заторможено смотрю в телевизор на толпу мужиков, которые с безумными напряженными лицами, сгрудившись кучей, дерутся ногами за один мяч в заляпанных грязью трусах и рубашках, с написанными на спинах фамилиями (почему-то эти надписи вызывают у меня ощущение тюрьмы, детского сада и дурдома одновременно).

— Больше всего я люблю тебя, котенок.

Меня. Меня, присыпанную сахарной пудрой, обложенную дольками апельсина и давлеными клубничинами, обмазанную перекрученным в мясорубке лимоном с сахаром и взбитым белком. Запеченную под душистым одеялом сдобного теста. Я вскакиваю и несусь на кухню вынуть противень.

В восемь пятнадцать после душа, бокала вина и нескольких затяжек сигареты мужчина, лежащий рядом со мной на ковре в подушках и фантастически неузнаваемый в слабом свете свечи, интересуется, как обычно, что у меня новенького.

— Мою тетушку Ханну и ее четвертого мужа убил маньяк.

— Почему именно маньяк? — Я чувствую, что он улыбается, прерывая улыбку затяжкой.

— Ну, сам посуди. Он отрезал им обоим головы и кисти рук. Посадил в автомобиль. Причем мужа посадил за руль, а Латов никогда сам не водил.

Мужчина рядом косится на меня, но все еще продолжает улыбаться.

— Бабушка повезла меня на опознание тела.

— В прошлую субботу, я помню, ты тоже ездила с бабушкой в морг. Почему бы вам для разнообразия не посещать иногда театр или филармонию?

— Точно. Последнее время бабушка вдруг страшно озаботилась похоронами своих друзей детства и юности. Но обычно я только помогала ей довезти вещи, оформить какие-то бумаги. А тут, представляешь, мы пришли опознавать, а вроде как…

— Жизнь у тебя просто кипит, — потягивается мой любимый, встает и надевает часы. Он всегда сначала надевает часы, а потом все остальное. — А у меня скука, как всегда, и полный беспросвет.

Через десять минут у дверей он берет мое в лицо в ладони, всматривается напоследок, целует в нос и интересуется:

— А если серьезно? Что-то ты грустная и задумчивая.

Я вздыхаю, отвожу его ладони, верчу болтающуюся пуговицу, полуоторванную, вторую сверху на пиджаке и монотонно повторяю:

— Мою тетушку Ханну и ее четвертого мужа…

Пирожки, захлебываясь от восторга и обильного слюноотделения, съел ночью Лом в перерывах между съемками.

Я открываю глаза и вижу над собой лицо бабушки. Она стоит, наклонившись, и для устойчивости упирается руками в согнутые колени. Пахнет мхом и прелыми листьями. Спине холодно и мокро. Я вспоминаю, что свалилась от ужаса прямо в лужу у бочки под водостоком. Рядом со мной по стене веранды сплошным ковром вьется багрово-сентябрьский дикий виноград.

— Все собрались и ждут только тебя уже полтора часа. Вставай, хватит валяться, — приказывает бабушка.

Встаю, взявшись за края переполненной бочки. На темной поверхности воды, распластавшись и уже еле двигая уставшим телом, плавает полудохлая лягушка. Я подхватываю ее ладонью снизу за брюшко, опускаю на землю, быстро осматриваюсь, отжимая свою капающую короткую косицу. Пакета нигде нет. Он точно стоял вот здесь, на лавочке, не могло же мне это просто почудиться! Он мог упасть на траву вместе со мной. Но его нигде нет.

— А ты не видела… — Пошатываясь и отлепив от спины мокрую насквозь ветровку, я неопределенно провожу рукой вокруг.

— Иди в дом.

— У меня был с собой…

— Иди в дом. Все давно собрались. В коридоре я неуверенно оглядываюсь на бабушку: с моей одежды течет.

— Ладно, — кивает она. — Иди в моечную, я принесу тебе переодеться.

Я спускаюсь в подвал. Моечной называется помещение в сорок — сорок пять квадратных метров с отопительным котлом, ванной, которая гордо стоит на коротких ножках, почти посередине комнаты, как выпущенное на свободу парнокопытное (обрыдайтесь, квартирные, загнанные в угол!). Стиральная машинка, разделочный стол с металлической столешницей (о столе — разговор отдельный), душевая кабинка рядом со столом, потому что у них общий сток. На веревках сушится белье, в ящике с углем спит крыса, а под потолком, у маленького подвального окошка, висит летучая мышь. Висит и поджидает удобной минутки запутаться в мокрых волосах. То есть она должна там быть, меня с детства пугали этой мышью, когда я не хотела выбираться из пены в ванне. В уголь тоже нельзя было лазить (раньше котел топили углем), там обычно любила отдыхать крыса — хранительница подвалов и могил. Вдоль северной стены лежит тяжеленное копье, его наконечник до сих пор острый, до десяти лет я не могла даже сдвинуть его с места, да и сейчас мои редкие попытки поднять его больше всего напоминают неудачи штангиста.

Бабушка приходит с огромным махровым халатом и задумчиво смотрит на меня, пока я вытираюсь в душевой кабинке.

— Тебе нужно поправиться, тогда грудь будет красивей, — замечает она. — Ты слишком худа, чтобы притягивать к себе взгляды. Мужчины, верно, думают, что ты еще ребенок.

Я беру халат, бабушка развешивает мою одежду на веревках у котла.

— Приехала жена Пита, — говорит она равнодушным голосом. — И первая жена Макса. И твой отец. Твоя мать, конечно, тоже не упустила случая свалиться в истерике принародно. Но что особенно неприятно — приехала первая жена четвертого мужа Ханны. Это не к добру.

Я шевелю губами, разбираясь, кто есть кто, про себя: у дедушки Пита, конечно, была жена, раз у него имелось два сына. Черт, это же ученая профессорша, которую панически боялась моя мама! Макс — его сын, значит, еще приехала жена Макса — женщина, с которой он жил, пока его у нее не “отбила”, как говорит бабушка, тетя Ханна. А вот как сообразить, что это такое — первая жена четвертого мужа Ханны?..

— Что тут непонятного? Ханна выбрала Латова, когда он еще был женат, — втолковывает мне бабушка. — И имел, между прочим, детей. У нее он четвертый официальный муж, у него она — вторая жена! Не смотри на меня так и соображай быстрей, у нас в роду, слава богу, среди женщин слабоумных не было. Его первая жена, от которой он ушел к Ханне, сейчас сидит в гостиной.

— А мой отец… — Я изо всех сил пытаюсь не выглядеть слабоумной.

— А твой отец был вторым мужем Ханны! Он бросил тебя, твою мать и ушел к ней, когда она уже родила дочку, тебя! — Бабушка щелкает меня пальцем по носу.

— А первым…

— А первым ее мужем был Макс, мой племянник, сын Пита. Можно предположить, что Лора — его дочь. Хотя ты же знаешь Ханну…

— Осталось выяснить, представляет ли кто-нибудь третьего мужа тетушки Ханны, — вздыхаю я, — и можем идти наверх.

— Официально Ханна была замужем трижды, потому что отец Аркадий, царство ему небесное, отказался ее венчать второй раз с собственным кузеном и к тому же — родным братом предыдущего мужа.

— То есть, — радуюсь я своей сообразительности, — с Рудольфом, вторым сыном Пита, твоим племянником и родным братом ее первого мужа!

— Аминь, — машет рукой бабушка. — И они провели пару лет в грехе. Пока ей не попался следующий счастливый семьянин — Латов. К тому времени все родственники мужского пола внутри семьи были ею использованы и она начала оглядываться в поисках свежих кандидатов.

— Моя мать с отцом, вторым мужем Ханны, — начинаю я загибать пальцы, — мой дядюшка Макс, первый муж Ханны, первая жена Макса, первая жена Латова, это все?

— Питер, с утра накачивающийся спиртным, — загнула бабушка мой следующий палец, — его жена, мать Макса, и инспектор Ладушкин.

— А он не…

— Он настоял на своем присутствии, объясняя это профессиональной необходимостью, раз уж мы решили собраться все вместе.

— Кто пригласил первых жен?

— Никто не приглашал. Ладушкин обзвонил их в интересах следствия. Он усердно ищет убийцу.

Я иду за бабушкой наверх, рискуя в любой момент свалиться с лестницы, потому что с трудом справляюсь с огромными меховыми шлепанцами. Я думаю, сколько пар этих самых шлепанцев затаилось в доме? Мы входим в гостиную, и тут обнаруживается, что среди весьма торжественно одетых моих родственников и родственников моих родственников я одна — в халате и шлепанцах. Инспектор Ладушкин, правда, в джемпере, но из ворота выглядывает галстук под белым воротником рубашки.

— Она упала в лужу возле бочки, — быстро разъясняет бабушка, толкает меня к свободному креслу и на секунду задумывается. — Если вы еще не перезнакомились, то это — жена Макса, Марина, — подходит она к маленькой испуганной женщине у окна. — Это инспектор Коля из отдела убийств. Это — жена Пита, твоя двоюродная бабушка, кстати, — обращается она ко мне и пожимает плечами, — если я правильно понимаю. Так и не смогла запомнить, кто есть деверь, кто — сноха.

Высокая чопорная старуха смотрит сначала на мои ноги. Обнаружив шлепанцы, она переводит взгляд на ноги своего мужа. Убедившись, что у Пита — такие же, брезгливо дергает верхней губой и сообщает:

— Бывшая. Бывшая жена Пита. Мы разведены. — Подумав, добавляет:

— Ксения.

И многозначительно смотрит на инспектора Ладушкина, коснувшись дужки модных очков.

— Ты не ушиблась?! — взвизгивает моя мать. — Почему ты всегда падаешь, как можно быть такой неосторожной?!

— Заткнись, Мария, — спокойно говорит бабушка и продолжает:

— Эту женщину я не знаю, но она сказала, что была женой Латова.

В наступившей тишине я пытаюсь вспомнить, как выглядела тетушка Ханна. Я пытаюсь поставить ее рядом с бывшей женой ее четвертого мужа и страшно удивляюсь. Потому что, по моим меркам, тонкая изящная блондинка с насмешливым взглядом огромных серых глаз, со вкусом одетая, при полном отсутствии косметики и лака на ухоженных ногтях, не идет ни в какое сравнение с Ханной. Ханна была… Ладно, даже если отстраниться от невыносимого магнетизма и выпасть из вихря жизни, в который она тебя засасывала, стоило только приблизиться к ней на расстояние двух метров. Если попытаться представить ее без ярко-вишневой губной помады, вечно распущенных спутанных темных волос, ее цыганских многоярусных юбок и топиков в обтяжку, едва не лопающихся на пышной груди. Если даже оттереть ее лицо, прилично одеть и причесать, она, по моим меркам, не соперница этой изящной гордой пантере, жене Латова.

— Лада, — кивает женщина и чуть улыбается, оценив мой восхищенный взгляд.

Я подтягиваю под себя ступни в меховых шлепанцах, краснею и не нахожу ничего умнее, как переключиться на моих родителей, выбравших максимальное расстояние между собой: мама — у окна рядом с Мариной, отец стоит у двери возле кресла Пита.

— Привет, па. — Я поднимаю руку и шевелю в воздухе пальцами.

Он смотрит сквозь меня и нервно заявляет:

— Но кто-то же убил Ханну! Кстати, как ее убили? — Он поворачивается и смотрит на спокойного Ладушкина. — Вскрытие проведено? Что говорят специалисты?

— Прошу всех к столу. — Бабушка кивает Питу, тот встает и, шаркая, идет на кухню.

— Инга, — поворачивается ко мне бабушка, пока все шумят подвигаемыми стульями. — Принеси еще две чашки.

Я встаю и, шаркая, иду за Питом.

— Сколько лет твоей жене? — спрашиваю я, помогая ему раскладывать на блюде куски пирога.

— Она старше меня на три года. Была, — хмыкнув, добавляет он.

— Как это — была?

— Всегда выглядела старше меня, а теперь — моложе.

— Пит, ты отлично выглядишь.

— Но она выглядит моложе.

— Зачем она пришла?

— Эту чашку не бери. Таких только две, мы с Золей по утрам из них пьем чай.

— А есть еще чашки?

— Возьми кружки. — Пит задумывается и говорит невпопад:

— Она очень любила Ханну. Сейчас сама увидишь.

Я ничего не понимаю.

Ксения отказалась сесть за стол, она присела на подоконник и закурила.

— Не кури, я не люблю дыма, — тихо заметила бабушка.

— Плевала я на тебя, — тихо ответила Ксения.

— Ксюша, не бузи в моем доме! — нахмурил брови дедушка.

— Вы знаете, — тут же нервно вступила Марина, бывшая жена Макса, — я не пойду на похороны, я даже рада, что мы здесь все собрались, а про смерть говорить не надо! То есть, я хотела сказать, мы же все — одна семья, что бы ни случилось, да? Мы должны решать проблемы вместе.

— У тебя проблемы? — поинтересовалась Ксения, выпуская дым.

— Ну, — замялась Марина, — у всех у нас сейчас проблемы в связи с этим…

— Так отчего умерла Ханна? — спросил мой отец с полным ртом.

— Ей отрезали голову, — сообщила мама и захихикала. — Твоей второй жене отрезали голову. Ее пришлось опознавать по особым приметам, сестричка осталась совсем без головы!

— Мария! — Отец укоризненно посмотрел на маму. — Как ты можешь!

— Ну ты же спрашивал, хотел знать, я тебе ответила. Кушай дальше. Попробуй печенье. Помнишь тещино печенье?!

Так, сейчас начнется.

— Мария, выйди со своим бывшим мужем на кухню, — спокойно предложила бабушка. — Ножи с деревянными ручками недавно заточены. Там и поговорите.

— Вы когда-нибудь дождетесь неприятностей! — погрозил бабушке папа. — Эти ваши намеки о ножах, о яде в подвале, о старом колодце, вы дождетесь, ваша доченька преподнесет вам большой сюрприз!

— Я уже дождалась, — кивнула бабушка. — Мою старшую дочь убили. Ты про какие неприятности говоришь?

— Не будем ссориться! — наигранно бодро вступила Марина. — Мы тоже разошлись, да, Макс? Но остались друзьями. Давайте просто поговорим, по-доброму, по-семейному.

— Да, мама. — Дядя Макс посмотрел на Ксению. — Мы пришли сюда кое-что предложить. Мы с Мариной…

— Налейте и мне чашечку, пожалуйста, — перебила его Ксения и выбросила окурок в форточку.

— Я вижу, у всех есть что сказать. — Бабушка показала мне жестом отнести чашку Ксении. Я решила, что босиком будет гораздо безопаснее и для меня, и для чашки. — И если вы думаете, что я терплю ваше присутствие из родственных чувств, то глубоко ошибаетесь, — продолжила бабушка. — Нам нужно обсудить одну проблему. Всего одну. И меня не интересует, кто и зачем убил Ханну. Меня не интересует также любое мнение по этому поводу любого из ее мужей или бывших жен ее мужей. Мы собрались здесь из-за детей. Из-за Лоры и Антуана.

— Вот именно! — подпрыгнула Марина и радостно ухватила за руку сидящего рядом Макса. — Да, дорогой?

— Помолчи и послушай тетю, — скривился тот.

— Ты тоже пришел сюда из-за детей Ханны? — спросила моя мама у моего папы.

“Как странно все расселись!” — подумала я, заметив, что бывшие пары сидят рядышком за огромным разложенным бабушкиным столом. И место возле красавицы Лады пустует.

— При чем здесь дети Ханны? — искренне удивился папа и постарался выдавить для меня улыбку. — У Ханны не было от меня детей, она…

— Откуда ты знаешь? — не унималась мама.

— Ма, пожалуйста. — Я жалобно посмотрела на нее через стол. — Не надо!

— Как это — не надо? Кто еще здесь, в этой комнате не знает, что развод для Ханны ничего не значил, как, впрочем, и узы брака?! Я знаю, что вы встречались и после развода, я видела, как ты ее встречал в аэропорту из Германии!

— Но послушай…

— Вы целовались! — Мама стукнула кулачком рядом с тарелкой. Тарелка подпрыгнула. — Взасос! — добавила она шепотом.

Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

— Мне еще кусочек пирога, если можно, — в тишине попросил инспектор Ладушкин. — Очень вкусно. — Он посмотрел на меня и участливо подмигнул.

— Послушайте, Манечка, — вкрадчиво обратилась к моей маме Марина. — Я знаю, что мой муж тоже еще долго встречался с Ханной после того, как… Как она уже была замужем за вашим мужем, то есть…

— Закрой рот, — приказала Ксения у окна и пошла похлопать по спине моего отца, подавившегося после слов Марины печеньем.

— Вы больше не можете мне приказывать, — повернулась к ней Марина и взяла за руку дядю Макса. — Я больше не ваша невестка, я свободная женщина!

— Делай, что сказала мама, — лениво изрек дядя Макс, не отнимая руки. — Закрой рот.

— Вот что я вам скажу. — Ксения последний раз так саданула отца по спине, что тот ткнулся носом в пирог на тарелке. — Вы все не стоите и мизинца Ханны. И вы, сварливые сучки, и вы, ленивые кобели. Она жила, понимаете, жила! Пока вы захлебывались в собственных страданиях, она получала удовольствие от каждого мгновения жизни. Я знаю, что ты распускал сплетни про меня и Ханну. — В этом месте Ксения вдруг ухватила отца сзади за воротник отличного английского пиджака и резко рванула к себе. Стул наклонился назад, отец уцепился за край стола и замычал. — Да, я ее любила, я жизнь за нее могла отдать. — Ксения продолжала говорить в его запрокинутое лицо. — И где тебе, одноклеточному, понять эти слова! Рядом с нею мир приобретал смысл и очертания праздника. И ты посмел выпачкать нечистотами своего испорченного ума нашу с Ханной любовь!

— Сейчас же отпусти его, проклятая старуха! — завизжала, вскочив, моя мама.

Я закрыла лицо ладонями и не видела, как Ксения отпустила воротник пиджака. Почувствовав неладное, я посмотрела одним глазом сквозь раздвинутые пальцы и увидела, что в наступившей тишине все, затаив дыхание, следят за балансирующим на двух ножках стуле и пальцами отца, скребущими край стола. Стул падает, отец, конечно, тоже, высоко подбросив ноги и стянув за собой со стола скатерть. Дедушка Питер, инспектор Ладушкин и первая жена Латова успевают поднять свои блюдца с чашками. Остальная посуда, утащенная скатертью, с грохотом валится на пол. Я убираю ладони от лица и, открыв рот, смотрю, как моя мама, схватив стул, бросается на Ксению. Я вижу тонкие напряженные запястья с серебряными браслетами, ее возбужденное красное лицо и не верю своим глазам.

Инспектор Ладушкин ставит убереженный прибор на стол, встает не спеша, обхватывает мою маму сзади и приподнимает ее над полом. Она выпускает стул, тот громко падает, мама смотрит несколько секунд на свои руки. Потом на руки Ладушкина, сомкнутые у нее на животе.

— Нет… — выдыхает она шепотом, набирает воздух в легкие, а я затыкаю уши, но все равно слышу ее пронзительный недолгий визг. От неожиданности оглохший Ладушкин выпускает маму из рук. Он же не знал, что после такого визга она обычно падает в обморок. Теперь вот стоит и удивленно смотрит на рухнувшую у его ног женщину.

— Питер, — спокойно спрашивает бабушка, — где у нас нашатырь?

— Сейчас принесу. — Дедушка Пит встает и, проходя мимо меня, замечает:

— Что я говорил? Хорошо, что уберег чашки для чая.

— Перейдем в библиотеку, — встает за ним бабушка. — Я потом уберу.

Постепенно все собираются в комнате с камином, которую бабушка зовет библиотекой, хотя книг здесь нет. Все книги бабушка держит в своей комнате на втором этаже, а здесь — телевизор, отличный музыкальный центр и стойка с дисками и кассетами, старый проваленный диван, несколько кресел, два пуфика, на стене — охотничьи ружья, на полу — сшитые вместе четыре или пять козьих длинношерстных шкур.

— Инга. — Бабушка берет меня за руку повыше локтя. — В кухне в буфете осталась бутылка кагора. Да, в столе за тарелками есть отличный мускат, но ты мускат потом принеси, потом. Как разговор пойдет.

В дверях я сталкиваюсь с бледной и испуганной мамой, которую поддерживает отец. Я остаюсь за дверью и слышу, как мама виновато извиняется перед “тетей Ксенией”.

— Я не знаю, что со мной случилось, — еле слышно бормочет она, и я представляю, как в этот момент она с удивлением смотрит на свои руки.

— Ничего, я привыкла. — Голос Ксении отдает снисхождением и брезгливостью. — Ты в детстве, бывало, как чего-нибудь захочешь, так свалишься на ковер, как начнешь сучить ножками и визжать! Вон какое горло разработала! Жалко, что Изольда ни разу не отходила тебя по заднице. Глядишь, сейчас бы не пришлось платить психиатрам.

Я плетусь на кухню и не знаю, кто уговорил Ксению замолчать. Дедушки Пита в комнате не было, некому было прикрикнуть: “Ксения, не бузи в моем доме!” Значит, отдувалась бабушка.

В кухню заходит инспектор Ладушкин и пьет, наклонившись, холодную воду из-под крана.

— А ты не можешь мне в двух словах, — вдруг по-домашнему говорит он, вытирая тыльной стороной ладони рот, — объяснить хронологию смены мужиков у твоей тети Ханны? Я совсем запутался! — И улыбается, неожиданно разливая в глазах с длинными ресницами негу и тепло.

— А вы… — Оторопев, я соображаю, как к нему обращаться.

— Просто Коля. Николай Иванович. — Он протягивает ладонь. Ту, которой вытирал рот, и я чувствую влагу, и меня это не напрягает. — Только быстренько, пока кто-нибудь не забежал сюда поскандалить.

Он подходит к стойке с ножами. Берет самый большой, проводит кончиком пальца по лезвию, корчит уважительную гримасу и ставит обратно.

— Тетя Ханна сначала вышла замуж за своего двоюродного брата Макса. В этом браке родилась дочка Лора. — Я начинаю перечислять, выставляя на поднос бокалы, вытираю бутылку кагора. — Потом моя мама, родная сестра Ханны, вышла замуж. Тетушка этого, вероятно, стерпеть не смогла, но это со слов моей мамы, — предупреждаю я Ладушкина, достаю банку сока, открываю его. Бабушкин яблочный сок колышется в трехлитровой банке пойманным солнцем. — И увела папу.

— А Макс тоже до Ханны был женат, — уточняет Ладушкин, достает блокнот и делает там пометки.

— Был. На Марине.

— Дети?

— Не было. Потом Ханна съездила в Германию и встретилась там со своим вторым двоюродным братом Руди. Возник скоропалительный роман.

— Руди — это?..

— Это второй сын Питера и Ксении, младший брат Макса. По возвращении оказалось, что там же она познакомилась с переводчиком-экскурсоводом Латовым, увела его из семьи. Все.

— У Латова в прошлом браке остались двое дочерей, — задумчиво бормочет Ладушкин. — Судя по импульсивным отзывам о твоей тете, врагов у нее было предостаточно. Нет, я понимаю, застрелить, отравить, грохнуть тяжелым предметом, но отсечение головы… Кстати, с этими головами не все понятно.

Я открыла морозильник, чтобы достать лед для сока, и сразу узнала пакет, который потерялся. Для пущей убедительности легонько ткнула его пальцем. Медленно, в бессилии подступавшей слабости, кое-как вытащила пластмассовую емкость для льда. Осторожно прикрыла морозильник и, уговаривая по очереди правую и левую ногу двигаться, добрела до раковины. Там меня стошнило. Чай и кусок бабушкиного пирога. Правую руку со льдом я отставила в сторону.

— Я помогу, — подскочил Ладушкин и забрал формочку. Он стал колотить ею по столу, рассказывая, какие виды проявлений нервного расстройства ему встречались за время службы. Из его объяснений я поняла только одно: внезапные приступы тошноты — это дело у нервных девушек самое обычное, они стоят на втором месте после обмороков.

Сгребая дрожащими руками кубики льда, я заявила, что никогда не визжу и не падаю в обмороки, и вдруг поняла, что сегодня у бочки я упала в самый настоящий обморок, хотя с детства обещала себе не повторять припадки моей мамочки.

— Что? — обеспокоился Ладушкин, заметив, как я растерянно застыла. — Водички?

Ладушкин принес второй поднос в библиотеку. Я смотрела во все глаза на бабушку. Вот она мельком глянула, все ли я принесла. Заметила маленькое серебряное ведерко со льдом. Сначала опустила глаза, а потом осторожно подняла их и посмотрела на меня. Та-а-а-к…

“Допустим, — думала я, усаживаясь, — она обнаружила пакет на траве возле меня, заглянула туда и… Или не заглянула? Нет, раз засунула в морозилку, значит, заглянула. Она потом говорила со мной, приносила халат и ничего не спросила?! Бред”.

Конечно, невозмутимости и высочайшему достоинству моей бабушки в любой неожиданной ситуации мог бы позавидовать Штирлиц. Но какая же нужна невозмутимость, чтобы спокойно уложить в морозилку внезапно обнаруженный пакет с отрезанной головой и руками?!

— Инга, ты меня слушаешь?

Я дергаюсь и затравленно смотрю на повысившую голос бабушку.

— Не отвлекайся. Слушай, что говорит Марина.

— Да я, собственно, все сказала. Мы с Максом подумали… У нас не было своих детей, кто знает, они бы могли быть позже, или…

— Ты хочешь сказать, — перебила ее Ксения, — что в силу своей физиологии уже больше не родишь детей?

— А-а-а?.. — обомлела Марина.

— Я спрашиваю, — Ксения брезгливо дернула верхней губой, — ты уже потеряла репродуктивные способности или нет? Из твоего заявления следует, что ребенок вам с Максом нужен, чтобы еще раз изобразить из себя приличную семейную пару, а для этого, конечно, полагается иметь какого-нибудь ребенка. Если ты еще способна размножаться, то девочка Лора вам совсем ни к чему. Плодитесь на здоровье. Если же ты, что для тебя норма, пытаешься жить по мещанским законам приличия в своем понимании и для создания видимости благополучной семьи хочешь воспользоваться сиротством Лоры, то ты сволочь последняя, и к тебе нельзя подпускать ребенка, даже если ему уже пятнадцать.

— Мама! — поморщился дядя Макс.

— Что… Что она говорит, я ничего не понимаю? — Марина сморщила ухоженную мордочку и приготовила платочек для слез.

— Она говорит, — спокойно разъяснила бабушка, — что если ты хочешь наладить отношения с бывшим мужем, изображая из себя добросердечную мачеху его ребенка от другой женщины, то это недоброе дело. И, между нами говоря, ты с ним не справишься, Марина. Ты всю жизнь лелеяла и любила себя. Учиться любить еще кого-нибудь уже поздно. А если ты просто хочешь иметь ребенка, то роди его. Ни к чему для этого заводить щенка или девочку-подростка.

— Вы очень жестоки к женщинам вашей семьи, — решила поучаствовать в обсуждении Лада. Она говорила медленно, тщательно выговаривая слова и наделяя каждое определенным смысловым оттенком. При слове “вашей” она понизила голос почти до шепота, обвела присутствующих напряженным взглядом, после чего пригасила его опущенными ресницами. — Вопрос о детях Ханны нужно так или иначе решать. Если я не ошибаюсь, ваша дочь Мария не собирается вообще говорить на эту тему. Понимаете, почему? Потому что предполагается, что ее бывший муж, из-за которого, она, кстати, до сих пор, как и Марина из-за Максима, продолжает испытывать душевное волнение…

— Я не испытываю душевного волнения! — возмутилась мама. — Я хочу справедливости!

— Предполагается, — продолжила Лада, — что ее бывший муж, из-за которого она до сих пор испытывает сильную потребность в справедливости, не имел с Ханной общего ребенка. А Марина уверена, что ее бывший муж является отцом Лоры. Что плохого в том, что она хочет взять на воспитание дочку своего бывшего мужа, чтобы в результате их семья воссоединилась?

— Детей двое, — просто ответила бабушка.

— Вот именно, — кивнула Лада. — Миша ушел, когда наши дочери были маленькие. Он всегда помогал нам, как мог, и не терял с ними связи. Я объяснила девочкам, что папа умер, но у него остался сын…

— У Ханны остались двое детей, — опять вступила бабушка.

— Но у Миши — сын. И со своей стороны я хочу заверить вашу семью, что ему в моей семье гарантируется уважительное отношение и комфорт.

— Ха! — громко сказала Ксения и добавила с расстановкой:

— Ха-ха! А скажи мне, гарант уважения и комфорта, не ты ли предпочитаешь всем мерам воспитания физическое наказание?

— Что она говорит? — пролепетала Марина. — Я ничего не понимаю!

— А вас совершенно не касаются мои методы воспитания детей. И я не понимаю, с чего это вы решили меня критиковать? — У Лады от возмущения покраснели скулы и уши. — Вы достигли весьма преклонного возраста, чтобы участвовать в обсуждении устройства детей, и не обладаете достаточной информацией о моих методах воспитания.

— Обладаю, — возразила Ксения, допив вино и наливая себе еще. — Обладаю и тем и другим. И возрастом, и информацией. Мы почти каждую неделю встречались с Ханной и ее новым мужем, то есть твоим старым, в кафе и с удовольствием сплетничали. Твой муж тогда только что привязал к себе Ханну штампом в паспорте и был рад и горд до павлиньего крика. Он еще ходил с нею везде и с удовольствием участвовал в обсуждении общих знакомых. Пока Ханна не забеременела. Я думаю, вид ее растущего живота привел Латова в ужас. Вероятно, он вспомнил тебя и те самые педагогические особенности твоего индивидуального воспитания детей, замешанные на садизме, потому что…

— Заткнитесь, — приказала Лада.

— Ведь ты убеждала его не вмешиваться, так как девочек воспитывает мать, а мальчиков — отец. Положа руку на сердце, если бы сейчас здесь был Латов, отдал бы он тебе своего сына?

В этом месте по традициям дома Лада должна была вскочить и наброситься на жену дедушки Пита (у меня не поворачивается язык называть бабушкой Ксению — доктора математических наук в черном платье от Калле и коротком красном болеро с тонкой вышивкой). Конечно, высокая (“мосластая” — как говорит бабушка) Ксения запросто справилась бы с изящной маленькой Ладой, но та и не думала вскакивать, кричать, замахиваться стульями. Она откинулась на спинку стула и рассматривала Ксению, как доисторического питекантропа, каким-то чудом поместившегося в комнате, закинула ногу на ногу, обнаружив на бедре ажурную перевязь резинки чулка, покачала туфелькой с тонким длинным каблуком и прикусила нижнюю губу.

— Я возьму себе сына Латова, — заявила Лада после минутного обдумывания. — Девочкам не хватает мужского общества. Они с удовольствием поучаствуют в его воспитании и образовании. Где я могу найти мальчика?

Лада посмотрела на бабушку. Бабушка посмотрела на меня. Я забеспокоилась. Не нравится мне этот задумчивый взгляд. Я совершенно не имела понятия, где и почему Ханна уже несколько лет прятала детей.

— Да! — обрадовалась Марина. — Где дети? Я тоже… Мы с Максом съездим и заберем Лору.

— То-то тебе будет подарочек на старости лет! — захихикала мама.

Я пригляделась повнимательнее. Точно. Ее развезло.

— Ксения, — вдруг проговорила бабушка, и так значительно, что все замолчали. — Ты что думаешь?

— Дождалась! — хмыкнула Ксения. — Неужели ты со мной советуешься, всезнающая и все умеющая сестра моего бывшего мужа?!

— Я не советуюсь. Я спрашиваю, что ты думаешь насчет детей. Их двое.

— Это смешно! — фыркнула Лада. — Ей по возрасту никто не позволит!

— Что тут думать? — пожала плечами Ксения. — Конечно, детей двое. Конечно, их нужно брать только вместе. Но я не знаю, сколько мне осталось. Лору, может, и доведу, а вот Антона…