— Да он с норовом! — воскликнула женщина. — Нет, вы видели, как он смотрит! Садитесь же, будем знакомиться. Ирина Акимовна. — Диме протянули надушенную руку.

— Дмитрий Сергеевич, — пробормотал он, бегая глазами и быстро перебирая тонкие пальцы.

— Замучили вас наши таланты? — спросила женщина, придвинулась к нему и чуть дернула в усмешке рот, двигая ноздрями, словно почувствовав возбуждающий запах.

— Эта пара очень хороша, — показал Дима куда-то рукой не глядя, досчитал до шести и посмотрел открыто и чуть насмешливо в ее глаза.

Ему показалось, что все замолчали на секунду и словно застыли фигурами. В глазах маленькой женщины мелькнул испуг, но она быстро справилась с собой и спросила почти с угрозой:

— А что это ты так на меня смотришь? Дмитрий Сергеевич…

— Как? — совершенно спокойно поинтересовался Дима и отпустил напрягшиеся пальцы.

Женщина не ответила, встала легко и захлопала в ладоши, приглашая ее выслушать.

— Поздравляю всех, кто принимал участие. — Она подняла вверх тонкую белую книжку. — Вышел наш долгожданный сборник стихов.

Раздались кое-где аплодисменты, Ирину Акимовну увел, приобняв за плечи, могучий мужчина. Он что-то говорил ей в ухо и даже позволил себе ласковым движением отвести красиво сработанный локон в сторону. Дима смотрел на них, пока не заметил, что Ирина Акимовна быстро и внимательно глянула на него из-за плеча. Тут он поскучнел, нашел на одном из столов «долгожданный» сборник и стал перелистывать его.

Итак, они говорят о нем. Почему? Тираж — тысяча экземпляров. Что он сделал не так? «В той перспективе бытия ты был не ты, и я — не я». За кого его принял пьяный акушер? «Время медленной улиткой по щеке моей ползет». У Димы вдруг заболела голова.

— Нравится? — Ирина Акимовна опять подошла незаметно.

— Нет. — Дима отбросил книжку на стол. — Пульса нет. Образы смыты. Декаданс полный. Это не ко времени.

— Ка-а-акой вы строгий, — погрозила ему женщина ухоженным пальчиком. — А что же вы печатаете у себя в Москве?

— Что я печатаю в Москве? Я печатаю только то, на что не могу написать пародию. Сразу и не объяснишь.

— Зачем объяснять? Просто покажите.

— Действительно, это очень просто. Могу ли я рассматривать это как предложение встретиться?

— Ну, это уже слишком, — засмеялась Ирина, показав острые мелкие зубы. — Но как согласие на предложенную встречу — вполне. Где вы остановились?

Дима назвал гостиницу.

— Не лучший вариант, — дернула носиком Ирина. — Знаете что, приходите завтра в клуб. Народу будет мало, только поэты, послушаете нас и книжки покажете. — Ей приходилось сильно задирать голову вверх, чтобы видеть выражение его лица. Дима, словно не замечая этого, к ней не склонялся, в близкое лицо внизу не смотрел и вообще изображал легкое разочарование.

Он приехал на такси в гостиницу, лег не раздеваясь на кровать и почти два часа обдумывал странную ситуацию. Тот образ героя-любовника, который был специально наработан в Москве, ни к черту не годился. И не потому, что женщина предпочитала другую натуру. Нет. Просто она почувствовала что-то опасное для себя, именно когда увидела его. Почему? Очень уж соответствовал ее романтическим потребностям? Можно ли переборщить в создании внешности идеала? Что происходит в этом поэтическом гадюшнике? Одни вопросы. Он встал и пошел в номер рядом.

Хрустов не открывал дверь на стук. На часах половина третьего. Когда дверь наконец открылась, Дима шагнул в темноту и почувствовал, что отстрельщик стоит сбоку, сдерживая дыхание.

— Зажги свет.

Хрустов щелкнул выключателем.

— Садись. Надо поговорить. Они прошли к дивану, Хрустов запахнулся в длинный халат.

— Я просил тебя — никакого оружия. — Дима не смотрел на охранника.

— У меня нет оружия. — Хрустов сдержал зевок и распахнул халат. Под ним ничего не было.

— Ладно. От кого ты прячешься?

— Правильно ли я понял, — спросил Хрустов, — это — вопрос?

— Правильно.

— Будем задавать друг другу вопросы? — искренне удивился охранник.

Дима промолчал, играя желваками. Посмотрел внимательно в спокойное лицо рядом:

— Мне кажется, что ты напряжен и от кого-то прячешься.

— Специфика работы, — пожал плечами Хрустов, — а без работы я сижу редко.

— Пусть будет так, — решил прекратить бессмысленный разговор Дима. — Ты можешь получить информацию отсюда?

— Откуда — отсюда?

— Из этого города.

— Через центр или местного значения?

— Лучше узнать у местных служб. Можно открыто. Но не слишком навязчиво.

Хрустов задумался. Он мог, конечно, позвонить в Москву и узнать, к кому обратиться в этом городе. Он часто пользовался специальной справочной, платил хорошо, имел друзей, которых никогда в глаза не видел, — пароли и коды. Но делал это всегда только для себя. Ощущение, что им пользуются для каких-то целей, но только не для охраны, отчетливое. Отстрельщик смотрел перед собой, проигрывая быстро в голове несколько вариантов. Любопытство победило осторожность.

— Я сделаю это, — сказал он. Дима встал.

— Литературный салон «Белая лилия». Там интересовались, не из налоговой ли я полиции. Странное беспокойство для любителей поэзии. Контингент подозрительный. И еще. Враг номер два у них некто портовики. — Дима уходил. У дверей он помешкал, потом решился:

— Моя женщина… Она пишет стихи. Я беспокоюсь за нее.

— …Нежная надменность белого цветка — как воспоминание о смерти. Но всегда найдется сильная рука, и костер!.. И приготовлен вертел. Безупречным звуком дернет тетива длинною стрелой пространство рая. И щекой на землю ляжет голова, медленно глазами остывая… — Ирина Акимовна словно в задумчивости опустила вниз листок со стихами и подняла глаза на слушателей.

Длинная восхищенная пауза, потом — легкие восторженные аплодисменты. Ладони никто не отбивал — в зале только женщины. Исключение составляли двое молодых людей, сопровождающие Ирину, похоже, всегда. Дима внимательно осмотрел их. На охранников они совершенно не тянут, но кто знает!

За окнами особняка темнело.

Стихотворение называлось «Охота». Полное одобрение. Непоседливая женщина с усиками над пухлым ртом решила немедленно оговорить, как именно разместить на последней странице ее газеты такой превосходный поэтический шедевр. Отдельно оговаривалось расположение на этой странице эмблемы — лилии на тонкой ножке, переплетенной листком.

— Разрешите полюбопытствовать, — тихо спросил Дима, не вставая. — А можно в вашей газете помещать пародии?

Женщины задвигались, вытягивая шею, стараясь его рассмотреть. Он рассеянно дописывал в блокноте быстрые строчки.

— Простите, — поинтересовалась литературный редактор газеты «Звезда Владивостока», — вы хотите предложить пародию на какое-то конкретное стихотворение?

— Конечно, — кивнул Дима. — Вот на это самое стихотворение, которое сейчас читала Ирина Акимовна. Можно расположить рядом. Стихотворение и пародию на него.

Тихий шепот.

— Вы хотите сказать, — не сдавалась литературный редактор, — что сейчас, пока Ирина Акимовна читала… Вы написали пародию на ее стихотворение? — В голосе неподдельный ужас, а в глазах бегают смешинки.

— Именно, — произнес Дима и разрешил себе посмотреть на Ирину.

— Просим. — Ирина Акимовна нервно дернула рукой, словно прогоняя насекомого от лица. — Читайте же!

Дима поудобнее развалился в кресле, вытянув ноги.

— Падает на землю длинная нога, на ноге не пятка, а копыто. Валятся за нею мощные рога и все то, что под рогами скрыто. Стрелы наготове, тетива внатяг, но сидит задумчиво в болоте… Дивная лягушка. Если шкурку снять, вы под ней красавицу найдете.

— Браво, — похлопала слегка Ирина. На ее щеках расцветали красные пятна. — Талант, несомненный талант. Я настаиваю… Да-да, я просто настаиваю, чтобы эту пародию поместили рядом со стихотворением. Я согласна, щека.

Вам не понравилась, что мой лось — щекой!

— Не могу точно сказать, — равнодушно заметил Дима, убирая блокнот, — что именно меня зацепило. — Он едва сдерживал зевоту. — Позвольте откланяться. Да, я обещал Ирине Акимовне книжки принести Примите в подарок. Вашему салону от моего издательства. — Дима достал из большой сумки небольшие книжки в мягких переплетах.

Женщины, возбужденно переговариваясь, встали и окружили Диму.

— Вы прочли наши книжки? Выбрали кого-нибудь? Давайте мы тоже вам почитаем!

— Извините, дела. — Дима поцеловал на ходу те руки, которые поймал рядом с собой, слегка кивнул головой и подошел к закурившей у окна Ирине Акимовне. — Не обижайтесь, — сказал он в ее спину. Она смотрела, расширив глаза, в темноту за окном. — Это я просто шалю.

Ирина резко повернулась и внимательно осмотрела стоящего перед ней мужчину. Сегодня Дима одевался почти час, выбирая под одежду жесты и галстуки перед зеркалом. Не говоря уже о том, что усы были содраны, наметившаяся щетинка над верхней губой решительно сбрита, выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы не прилизаны специальным гелем, а легко спадали на лоб.

Дима был весь в белом. Ослепительно белая рубашка, белый с вышитыми серыми бабочками шелковый блестящий галстук, белые с легкими искрами брюки, белый кожаный пояс с серебряной застежкой. И клетчатая — в черно-белую клетку — безрукавка, расстегнутая и очень длинная, почти до колен. Ирина дошла до ботинок и удивленно вскинула брови. Ботинки были светло-коричневые, почти желтые.

— А что, если… — сказал он, глядя в ее глаза весело и с вызовом, — я вас домой провожу и поцелую на прощание?

— Потому что вы со всеми женщинами так делаете? — спросила Ирина, не удивившись.

— Нет, только с теми, кто пишет стихи. А вообще-то мне ваши губы нравятся. Вкусные, должно быть.

Ирина, словно не веря в услышанное, смотрела несколько секунд в его склоненное к ней лицо, потом решительно и сердито зацокала каблучками к двери.

— Да подождите, это же из письма Натальи Гончаровой!.. — Дима побежал за ней по лестнице. — Это все читали, ну что вы, Ирина Акимовна! — Когда Ирина остановилась и удивленно повернулась к нему, он встряхнул ее легко за плечи. — Ну?! Она писала Пушкину про какую-то там женщину, что все в ней хорошо, а вот губы — тонкие. «Такие губы, верно, невкусно целовать».

— Проводите, — тихо сказала Ирина и оглянулась в поисках сопровождающего ее мальчика и меховой накидки.

— Давайте читать стихи, — предложила Ирина, когда они медленно побрели по темной улице.

— Пощадите, — взмолился Дима, — мне все равно ничего в голову не лезет, кроме «…ваш нежный рот — сплошное целованье…». М. Цветаева. А если вы свое прочитаете, не дай бог, из меня пародия вылезет.

— О чем же мы будем говорить? Вы такой странный.

— А мы не будем говорить, — Дима обнял и чуть прижал к себе маленькую женщину, покосившись в сторону двинувшейся за ними машины, — мы будем идти молча и долго. А потом в конце просто поцелуемся.

Так и сделали через десять минут. Дима не стал наклоняться, он легко поднял Ирину вверх и перед поцелуем подышал на близкие губы, словно хотел растаять пойманную снежинку.

— Приходите завтра в оперу, — сказала Ирина, покачала головой, словно не веря во все это, и побежала к машине.

Дима дождался, пока отъедут подальше два красных огонька, и быстрым шагом пошел в гостиницу.

Не переодеваясь, постучал к Хрустову. Два раза, потом еще один.

— Получилось? — спросил он, когда дверь открылась.

— Финансовый клуб, — сказал Хрустов, приглашая его жестом проходить.

— Нет, ты — ко мне.

Хрустов расположился в кресле, а Дима раздевался во время разговора перед зеркалом, аккуратно развешивая на плечиках одежду.

— Что такое финансовый клуб? — Он осмотрел воротник рубашки и бросил ее, подумав, на пол.

— Богатые люди за определенный взнос вступают в клуб, который гарантирует либо сохранность их капитала, либо его преумножение. Выбирается староста, он ведает основными фондами. По типу бандитского общака. Если у кого-то из членов проблемы — ему выделяют деньги под проценты или залог. Советы, юридические консультации, адвокаты в случае непредвиденных обстоятельств и так далее. У них все схвачено — банки, кредиты.

— А что про портовиков? — Дима стоял перед ним в плавках и носках.

Хрустов, немного оторопев, рассматривал белые носки и черные плавки.

— Предположительно, город контролируется так называемыми центровиками и портовиками. За центровиками — дележ прибыли крупных предприятий, незаконные сделки с ресурсами и военной техникой, за портовиками — море, рыба, перевозки. Если исходить из той информации, которую вы дали, данный финансовый клуб под вывеской поэтического салона относится больше к центровикам.

— Есть еще в городе такие клубы? — Дима отжимался от пола одной рукой.

— Да. Есть что-то подобное в клубе моряков. Соответственно там управляют портовики. Особой вражды между клубами не замечено, но в прошлом году пристрелили заместителя отдела эксплуатации пассажирских судов и двух директоров коммерческих банков. Какая-то война идет, нужно ли влазить так глубоко, чтобы выдергивать имена? Это дорого.

— Нет, спасибо. Отличная работа. С завтрашнего дня веди меня. Поедем в оперу.

— Не люблю оперу, — сказал Хрустов. Дима удивленно посмотрел на него.

— А еще? — спросил он.

— Что — еще?

— Еще что ты не любишь?

— Еще я не люблю дождь, макароны и вредных женщин. — Хрустов сам не понимал, почему его потянуло на разговоры.

— Насчет дождя не обещаю, от макаронов ты точно будешь избавлен, но вот вредных женщин в опере хоть отбавляй. — Дима смотрел серьезно, даже грустно. Хрустов не сразу понял, что это смешно.

Вечером следующего дня Хрустов дремал в дорогой ложе, а Дима рассматривал в бинокль женщин в партере. Надрывалась на сцене певица, умоляюще протягивая руки в оркестровую яму. Хрустов почему-то подумал, как ей трудно вот так петь, ослепленной, не видя ни одного лица. Певица была в возрасте и в теле, а изображала страдающую проститутку, как Хрустов понял из программки. Потом она поубивает всех детей и напоследок — себя. Он зевнул. Еще два акта. Хрустов заметил, что его клиенту нравится слушать музыку и певицу, он сидел рядом совершенно расслабленный, в некоторых местах удовлетворенно кивал головой, словно соглашаясь, что именно так и надо петь это место.

В антракте Дима нашел Ирину, подошел к ней и, целуя руку сквозь тонкую перчатку, наткнулся взглядом на насмешливо-угрожающий взгляд коротко стриженного седого мужчины.

— Знакомьтесь, мой муж.

Ирина представила Диму как странного редактора, балующегося пародиями, взяла его под руку и увела в буфет.

— У вас неплохие голоса в опере. — Дима чуть прижал к себе локтем ее руку.

— Да. Музыка прекрасна, а вот мадам Баттерфляй так искусственна, так раскрашена, что скорее представляет собой условный образ. Да и голос низковат. — Ирина увела Диму в угол, где стоял небольшой красный диванчик.

— Вообще образ женщины-бабочки странно вечен. — Дима вдохновенно смотрел в женское лицо — Помните рассказ японца, как его?.. Он хотел, чтобы его жена стала очень маленькой, и он бы прятал ее в карман и носил с собой. А она стала бабочкой и улетела.

— Я — только бабочка в пространстве цветочного непостоянства, я — только воздух, только всхлип рассвета, тронутого ветром. Я только бесполезный клип, мой сочинитель вдруг охрип, оглох и стал ужасно нервным. — Ирина грустно усмехнулась в лицо Димы над нею. — Из всех цветов он хочет брать лишь только черный или белый и виноватого искать, как все мужчины любят делать.

— Отличные стихи, — сказал Дима, помолчав.

— Что, и пародию не сделать? — засмеялась Ирина. — Ну, обыграть про всхлип, например. «Я — только насморк, только чох!..»

— Вы меня принимаете за зловредного обывателя, но стихи-то действительно хороши!

— Это не мои, — пожала Ирина плечами, — офицер один написал, у мужа служит. Я не представляю, как мужчина такое может написать, это настолько не свойственно мужской натуре. Это стихи женщины. Да-да, не смейтесь.

— Женщины, которые так самоуверенно говорят про мужскую натуру, вызывают у меня смех. Вы что, считаете, что только женщины непредсказуемы? — Дима смотрел серьезно.

— Ну, я бы сказала, что мужчины все же более… логичны, что ли. — Ирина чуть замешкалась, выбирая слово. Она разглядывала Диму так же, как вчера у окошка, — с легкой оторопью и недоумением.

Дима сегодня оделся в черный строгий костюм, но под ним была полыхающая красными и желтыми разводами шелковая рубашка с жабо. Что уж говорить про узконосые лакированные туфли на сужающемся каблуке, огромный перстень с рубином и дорогие часы на массивном золотом браслете. Растерянность Ирины он заметил сразу, как только подошел к ней.

— Даже в полной нелогичности любого поступка скрывается определенная логика, — уверенно заявил Дима, — все относительно! Допустим, я сделаю сейчас совершенно нелогичный, с вашей точки зрения, поступок. Брошусь при всех на колени и громко объяснюсь в чувствах к вам. Глупая сцена, скажете вы. Предположим. Но кто-то, увидевший эту сцену, сделает для себя определенные выводы и выстроит на этом какую-то свою логику поведения.

— Да уж, эту логику поведения я могу предсказать! — засмеялась Ирина.

— Вот видите. Вы сами согласились, что даже из самого странного поступка может получиться вполне предсказуемый результат.

— Вы себе противоречите. Нелогичные поступки импульсивны, необдуманны. А вы только что предложили вполне сложившийся сценарий. — Ирина перестала смеяться и посмотрела в холодные серо-зеленые глаза. — Хотя предлагать что-то, чего никогда не будет, — это ли не странное для мужчины поведение? Это чисто женский каприз.

— Вы меня дразните? — шепотом, склонившись к уложенной белой головке, спросил Дима.

— Нет. Я думаю, что вы вполне логичны и всегда знаете, чего хотите. Тот поступок, который вы… рассказали, вам несвойствен. Пора идти. Третий звонок.

— Значит, если я так сделаю… — Дима задумался, словно решил оговорить условия сделки.

— Вы так не сделаете, — перебила его Ирина. — Никогда.

В третьем акте Хрустов заснул. Он так легко и спокойно задремал, полностью закутавшись в музыку, что удовольствие переросло в напряжение.

Напряжение — в беспокойный сон, когда происходящее рядом участвует в нереальных событиях сна. Он видел свои руки, нанизывающие на длинную позолоченную нить с тонкой иголкой прозрачные бусины. Под хлопки и крики в зале руки сбились, бусины посыпались, иголка упала, уводя за собой вниз нитку.

Включили свет. Дима не стал отбивать ладони, увел Хрустова из зала. Они стояли внизу у огромной лестницы и ждали кого-то. Хрустов заметил, что его клиент нервничает, теребя идиотское жабо. У отстрельщика сразу сработало профессиональное чутье. Он даже подумал, что, наверное, ему до сих пор везло: он жив и почти здоров только потому, что сам клиент всегда чувствует опасность и нервозностью своей предупреждает.

На верху лестницы показались первые зрители. Дима дождался, когда покажется блестящее зеленое платье Ирины, и, пока она спускалась, не спеша, переговариваясь с мужем и пожилой парой, прикидывал расстояние, отходя назад на несколько шагов.

Когда Ирина Акимовна шагнула открытой серебряной туфлей на предпоследнюю ступеньку, Дима разбежался и бросился на колени, скользя по мраморному полу. Он остановился точно перед ней, стоящей в оцепенении на последней ступеньке, обхватил колени, затянутые узким шершавым платьем, и забормотал, подняв голову вверх в перепуганное бледное лицо с приоткрытым ртом:

— Глупо, глупо, я знаю, глупо и нелогично, но что же делать, если это так!.. Вы — моя жизнь и смерть, а любовь — это полная ерунда. Любви далеко до того, что я чувствую сейчас.

Хрустов решил, что его клиент повредился мозгами. Он стоял сбоку и видел напряженное лицо, поднятые безумные его глаза и как Дима прикусил нижнюю губу и зажмурился, словно приказав себе замолчать. Потом стали собираться люди полукругом, перешептываясь; Хрустову пришлось пробираться сквозь них.

Ирина Акимовна, застыв, смотрела, как стекает по подбородку темной полоской кровь из прокушенной губы Димы Куницына. Ее увел муж, она спотыкалась и оглядывалась, Дима не поднимался с колен и низко опустил голову, как только перестал видеть перед собой ее лицо.

Хрустов проводил взглядом уходящих супругов, а когда муж шепнул несколько слов отирающемуся возле него высокому человеку, дернул на себя Диму за руку, протолкался сквозь шепчущихся людей и побежал по длинному коридору мимо раздевалки, небольшого бара и туалетов, пока не нашел узкую дверь. Дверь была закрыта, Хрустов выбил замок ногой и проволок Диму за собой вниз несколько ступенек. Они оказались в подвальном этаже.

— Да все нормально, я в порядке. — Дима освободил от его пальцев рукав пиджака. — А как ты узнал про этот подвал? — Он оглядывался. Слабого накала лампы освещали огромное пространство, чуть светилась полоска рельсов на бетонном полу.

— Я в туалет сходил перед спектаклем, — пробормотал Хрустов, не веря глазам: лицо Димы было совершенно спокойно, он промокал тыльной стороной ладони кровь на губе и подмигнул, заметив удивленный взгляд охранника. — Это помещение для реквизита, декораций всяких. Ты действительно в порядке?

— Я же сказал.

— А что это было там? — Хрустов показал вверх.

— Трудно вот так с ходу объяснить, — задумался Дима. — Скажем, это было пари. Женщина думала, что я не сделаю это при всех.

— Я так понимаю, ты пари выиграл? — поинтересовался Хрустов.

— Вот выберемся из театра живыми, тогда точно скажу. — Дима улыбался. — Работай, Хрустов.

Хрустов осмотрел выход, на улице он выбрал наугад машину, разбил стекло и завел ее, сцепив провода; подъехал к темному прямоугольнику двери, дождался Диму Куницына, медленно отъехал от театра, увеличил скорость и петлял по незнакомому городу, отслеживая погоню, а когда успокоился и оглянулся назад, чтобы сообщить Диме, что все в порядке и слежки нет, он увидел спящего на заднем сиденье молодого человека примечательной внешности, голова его запрокинулась назад, рот был приоткрыт, слабо шевелилось от ветра из открытого окна жабо безумной расцветки.

В парке было многолюдно — суббота. Ева Николаевна медленно катила по дорожке коляску с близнецами, солнце пробиралось сквозь листву старых деревьев яркими пятнами, слепило глаза. Ева устроилась поудобней на скамейке, достала папку с документами и стала просматривать скрепленные листы. В пруду рядом плавали три серые непримечательные уточки, конвоируемые целым выводком селезней, переливающихся на спокойной воде черно-синим перламутром.

Ева вздохнула, прислонилась спиной к ребристой деревянной поверхности лавочки, вытянула поудобней ноги. Казалось, что она задремала, прикрыв глаза ресницами. На самом деле Ева напряженно думала.

Покончившие с собой женщины, их приблизительно одинаковый возраст, перед несчастьем — молодой красавец рядом, неизвестно куда исчезающий потом. Предположим, он выполняет задание и получает необходимую информацию. Сложность этого дела в том, что никто не знает, какую и для чего! За что уцепиться? Разве что три трупа в лесу недалеко от дачи убитого женой генерала? Генерал был начальником Димы Куницына, у жены генерала могла быть связь с ним, муж пришел домой пораньше… Ничего подобного, генерал сам пригласил Диму в разговоре по телефону — это слышал его адъютант, — приглашал и раньше, души в нем не чаял, берег и ставил в пример сослуживцам. Исходить надо из того, что трое убитых — профессионалы, двое — из НН — наружное наблюдение, один из частного агентства — супружеская неверность и разводы. Предположим, именно они следили за последней женщиной Димы, мог ли бравый офицер просто убрать слежку, когда узнал, что женщина покончила с собой? Если это так, то, по имеющимся у нее материалам, это первое убийство Димы Куницына. Мужает юноша.

Ева выпрямилась, с удовольствием потянулась и засмотрелась на светло-голубые огромные глаза девочки и мальчика в коляске. Они лежали тихо-тихо, словно замерев от восхищения, и рассматривали двигающиеся над ними листья. Ева постаралась покатить коляску как можно тише, чтобы не спугнуть, близнецы несколько секунд еще провожали глазами то место на дереве, которое их заворожило, потом дернулись вместе, толкаясь и суча ножками в ползунках.

Ева подождала у подъезда, посматривая на часы. Минута в минуту спустился Илия, взял себе мальчика.

— Ты не спеши, но там на телефоне Далила, она кричит, визжит и плачет.

— Что-то случилось? — Ева старалась идти медленно и правильно ставить ногу на ступеньку.

— Я толком не понял, она сегодня приехала к себе в квартиру, а в ее постели что-то валяется.

— Говори, что там еще у нее в постели!

— Я не могу, при детях нельзя употреблять такие выражения. Да ты не беспокойся, она же психованная, может, ничего страшного и не произошло, — пока не наорется, она это не может определить. Она как раз там орет в трубку, а я спустился к тебе.

— Ты бессовестный, бессердечный и вредный, вот кто ты. — Ева прошла в открытую дверь, положила девочку в кроватку и подбежала к телефону на тумбочке в коридоре.

Трубка надрывалась.

— Далила, Далила! Замолчи, я ничего не слышала, только что взяла трубку. Перестань орать и спокойно скажи, что случилось?

— У меня в кровати… У меня на постели, в моей квартире!.. Я не знаю, что делать!

— У тебя в кровати! — Ева уже кричала. — Дальше!

— У меня в кровати лежит вонючий, скользкий и мокрый кусок дерьма!

— Далила, успокойся, это человеческое дерьмо?

— Да, это скорее всего особь мужского пола, но так воняет и хрипит, я ничего не понимаю!

— Далила, послушай, замолчи и послушай меня. Слушаешь? Выйди на лестничную клетку и посмотри на номер квартиры, в которую ты зашла.

— Умная, да! Я уже пять раз бегала туда-сюда и смотрела на этот номер! Я позвонила соседям, это мои соседи!

— Ты знаешь этого мужчину? Он жив?

— Я его не знаю!.. Хорошо бы перевернуть и рассмотреть, а вообще он кашляет и матерится! Что мне делать? Только не говори, что надо вызвать милицию!

— Далила, вызови милицию, я сейчас приеду.

— Разговаривай сама со своей милицией, чтоб ее черти побрали!

Ева удивленно услышала, как кто-то рядом с Далилой говорит басом, потом в трубку выдохнули и сочный мужской голос сказал: «Алло, капитан милиции Окуркин».

Капитан Окуркин без всякого выражения сообщил, что лежащий на кровати гражданки Мисявичус неизвестный мужчина знает гражданку Мисявичус по имени, называет ее ласково «сердце мое» все время, пока не кашляет. Документов при нем не обнаружено, а вот нервозность гражданки Мисявичус капитану Окуркину непонятна. Дверь вышеназванной гражданки не имеет никаких намеков на взлом, в квартире ничего не повреждено, а что неизвестный издает непотребный запах, так если все жильцы охраняемого им сектора будут вызывать милицию каждый раз, когда в их постели укакается и сблюет мужчина!..

Ева уже выбегала из квартиры, прихватив сумочку с ключами от машины и деньгами.

— Ева! — крикнул с балкона Илия. — Муся ушла гулять. Если не вернется через час, я позвоню, объявим всесоюзный розыск!

— Я тебе говорила — не давай ей денег! — кричала Ева уже от машины. — Я ее вчера возила гулять!

— Конечно, — бормотал худой и длинный подросток, закрывая балконную дверь и задергивая занавески, — не давай. Знала бы, что она делает, когда ей денег на прогулку не дают.

Когда в прошлый раз Мусе не дали денег на прогулку, мороженое и зоопарк, она пела час в переходе метро, пристроившись к безногому инвалиду с баяном. Часа пения ей хватило на зоопарк, мороженое, воздушный голубой платочек и две иностранные конфеты в труднораздираемой упаковке.

— Я набрала ванну, — сказала Далила, сидя на лестнице у своей двери.

— «Скорую» вызывала? — Ева подняла рукой лицо Далилы за подбородок, нашла перепуганные глаза.

— Вызывала…

— Ну и?

— Воспаление легких. Бронхит. Подозрение на туберкулез. Истощение. Асфиксия кишечника. Чесотка и вши. Меня называет дочкой, красавицей, сердцем, цветочком, душечкой и золотой пчелкой.

— Пошли, — тащила ее за руку Ева, — почему его «скорая» не забрала?

— Они сказали, как мне не стыдно, сказали, что в больницах нет мест, что стариков все бросают умирать, сказали, что меня надо под суд отдать за то, что я довела до такого, и спросили, умею ли я делать уколы.

— А ты что? — Ева толкнула от себя дверь в комнату, откуда особенно сильно воняло.

— Я сказала, что умею. — Далила выглядела покорной и несчастной.

— Бери за простыню покрепче. — Ева спокойно наклонилась, захватывая концы простыни, над воняющим человеком в плаще. С длинными волосами и бородой, он неподвижно лежал на кровати и тяжело дышал. Далила отворачивала голову, сглатывая тошноту.

Они протащили тяжелую ношу по коридору, подняли над ванной и бросили в воду с пеной, заливая пол.

Ножницы, — сказала Ева.

В номере Димы Куницына провели тщательный и не особо аккуратный обыск. Номер Хрустова не трогали. На вопрос Хрустова, не пора ли уже приобрести оружие, Дима отрицательно покачал головой.

— Вот твой номер отшмонают, тогда приобретешь. Ее муж еще ничего толком не понял. Я скажу, когда пора.

Ева разрезала одежду на мокнущем в ванне мужчине. Далила помогла вытащить его тело из лохмотьев. Тело было белым, почти безволосым и очень худым. Каждые тридцать секунд оно содрогалось в утомительных попытках прокашляться. Ева вздохнула и взяла в руку длинную прядь волос. Далила выгребала то, что было одеждой, в помойное ведро. Они стояли уже совершенно мокрые, в голубоватой воде перед ними плавало странное существо, напоминающее дистрофично-го снежного человека, — огромные руки и ступни, косматая заросшая голова. Ева отрезала первую прядь. Мужчина вдруг открыл глаза и совершенно осмысленно осмотрел склонившиеся над ним два женских лица. На Еву он таращился с испугом, а Далилу словно узнал, обрадовался и сказал: «Милая».

— Ты все-таки вспоминай, не расслабляйся! Родственник из Урюпинска, знакомый пациент с нарушенной психикой, брат-близнец? — Ева отстригала волосы от самых корней. — Почему это ты — милая, а я нет?