— Вы Ева Курганова? — спросил он, усмотрев сжавшуюся в углу фигурку.

Расступились и тихо разошлись по камере задержанные. Ева сглотнула выступившие мгновенно слезы радости, встала, взяла туфли в руки и почти подбежала к своему спасителю.

— Вы из посольства? Вы мне поможете? — Она надевала туфли на ходу.

Приехавший за ней остановился и долгим странным взглядом посмотрел в лицо. Потом быстро пробежал глазами вниз и опять — в лицо. За ними закрыли дверь камеры, длинный темный коридор, а там, впереди, — свет яркого теплого дня. Еве стало неудобно от этих глаз, но она подумала, что он сравнивает с тем, что мог увидеть на фотографии, ведь ее ищут! Разослали фотографии… Интерпол… Ева пошла помедленней, потом и вовсе остановилась.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Я ведь никому не говорила свое имя и не писала это на бумажке?! Куда мы идем?

— На свободу, — сказал прятавший глаза Федя.

В шикарном лимузине у полицейского участка их ждал толстый усатый турок, радостно улыбающийся.

Рядом стояла еще одна машина, из нее медленно выползал длинный худой человек, опираясь на трость. Федя посмотрел на адвоката с ухмылкой, его так и подмывало показать противному адвокату кое-какую интернациональную неприличность, он уже было поднял руку, но не перехватил ее резко у локтя, а просто показал два пальца. Указательный и большой, чтобы адвокат понял, что он не упивается победой, то есть викторией, а просто напоминает, что ему нужны были два человека. Два!

Через полчаса приятной поездки — Ева с жадностью разглядывала улицы и дома чужого города — они подъехали к шикарному особняку с колоннами. Ворота, охрана.

— А ничего себе посольство! — успела удивиться Ева, прежде чем ей предложили ванну, массаж и хороший обед.

Казимир решил посмотреть на самый дорогой публичный дом и увидел подъехавшего на огромном автомобиле Федю. Было бы глупо просто прогуливаться рядом или пытаться проникнуть во дворец. Поэтому Казимир потолкался в узких и грязных улочках, пока не нашел лавку подержанных вещей.

Пытаясь извлечь из своего плохого английского хоть немного пользы, он помогал себе руками, мимикой, вдыхая пыльный запах уснувших в полумраке предметов, пока хозяин лавки не понял, что именно ему надо.

Казимир почувствовал восторг ребенка, разглядывая старый бинокль. Хозяин возился с микроскопом, устанавливая его на подставку около большой стеклянной колбы с заспиртованными лягушками.

Казимир расплатился, повесил бинокль на шею и вышел в каменный коридор улицы. Он шел, задрав голову и разглядывая вьющиеся растения на крошечном балкончике вверху. С ним столкнулся унылый сгорбленный старик. Отлетевший в сторону Казимир уцепился руками в бинокль, спасая его. Он ударился плечом о стену и поэтому не упал.

— Прошу пана, — пробормотал старик, не оглядываясь.

Казимир начал было отряхивать пиджак, но застыл и вгляделся в уходящего горбуна.

— Зика! — закричал он неуверенно, а потом громко и радостно, когда горбун словно споткнулся и застыл на месте. — Зигизмунд, это же ты!

— А, это ты, — сказал Зика бесцветно, когда Казимир подошел, радостный, поближе. — Все еще молодой и такой же дурень, как и был!

Казимир обнял сутулые плечи.

— Почему это я дурень? — спросил он, стараясь не выдать голосом тоску по давно прошедшим дням в давно забытой стране.

— А какой умный будет лазить в этом вонючем месте? Нацепив на шею дурацкий бинокль. — Зика сглатывал, пряча горлом подступившие слезы.

Они ощупали друг друга. Вдохнули запахи друг друга. Зигизмунд озадаченно вытер под носом рукой, учуяв дорогой одеколонный запах достатка и денег. На Казимира пахнуло нищетой и дешевым вином.

К вечеру Казимир со своим другом детства и юности пили дорогой коньяк в крошечной комнатке над хлебопекарней. Хозяин хлебопекарни удивился просьбе старого горбуна-поляка сдать ему на неделю квартиру, но, увидев друга горбуна, согласился, потребовав деньги вперед.

Открытое окно этой комнаты выходило на спокойную полоску залива, над заливом выступал огромным балконом белый особняк.

Казимир сразу опробовал бинокль и увидел, как скучный Федя кормит чаек. Казимир заулыбался, разглядывая лицо Феди. Еще на балконе стояла худая старая женщина, ее хорошо рассмотрел Зика, попросив бинокль.

— Так я и думал, — сказал он, продолжая разглядывать женщину. — Все дело в бабе!

Внизу под окном сидела на каменном бордюре Далила и ела только что купленный в пекарне горячий хлеб, запивая его молоком из бутылки. Она слышала русскую речь вверху, улыбалась, только не могла понять, что именно там делают двое стариков. Она от самого аэропорта следила за Казимиром, не отходила ни на шаг и устроилась в том же отеле, что и он.

Доев, Далила сладко потянулась и обнаружила, что собрала возле себя с дюжину детишек. Самый старший, уже не ребенок, но и не юноша, кудрявый, худой до такой степени, что можно было изучать на нем скелет, задумчиво во ковырял у себя в носу. Самая маленькая девочка, убрав с лица копну волос, осмелилась, подошла и потрогала тяжелые желтые волосы Далилы. Далила отошла от стены дома, закрылась ладонью от солнца и посмотрела в окно на втором этаже. Горбун Зика убрал бинокль и заметил высокую крепкотелую девушку в джинсах и безрукавке на голое тело, рассматривающую его в окне.

— Казик, — спросил он задумчиво, — тобой может интересоваться красивая блондинка метра два ростом?

— Навряд ли. — Казимир загрустил после рюмки коньяка.

— Это очень странно, Казик, но я видел ее и там, возле лавки, где мы встретились. Ее трудно не заметить.

Далила услышала, что старики разговаривают о ней, вошла в пекарню, поднялась по лестнице и постучала в дверь.

— Слушай, это она. Я удивился еще тогда, когда ее увидел. Потом я увидел тебя, все сходится, мне пора собираться в путь, — сказал горбун и испуганно посмотрел на дверь.

— Не выдумывай! Какого черта делать красивым блондинкам у нас с тобой? — отмахнулся Казимир.

— Привет, мальчики! — сказала Далила, не дождавшись ответа и открыв дверь.

— Ты пришла, — покорно сказал Зигизмунд и встал на колени. — Ты прекрасна, как и подобает смерти!

— Прекрати, Зика, что ты, ей-Богу, какой смерти, ты на нее посмотри, она сейчас лопнет от жизни! — Казимир встал, одернул светлый пиджак и слегка поклонился. — Не обращайте внимания, это только действие хорошего спиртного на плохой желудок, ну еще чуть-чуть несправедливости и горя, еще немного старости и… Проходите, садитесь. Я вас знаю. Я вас видел в самолете. Отдыхаете здесь?

— Нет. Мне показалось, что вы мне можете помочь, и я хожу за вами уже два дня, устала. Тайный агент из меня никудышный. Если вы меня прогоните, я просто уйду, и все.

Казимир смотрел на Далилу напряженно, как глухонемой, боясь пропустить малейшее движение на ее лице. Далила замолчала. Снизу поднимался душный и знакомый запах горячего хлеба. Ничего не понимающий горбун, приоткрыв рот, смотрел то на Казимира, то на высокую блондинку. Эти двое словно играли в неизвестную игру, забыв объяснить ему правила.

Казимир вздохнул, поднялся, снял с Зики бинокль и поманил Далилу рукой к окну.

Далила осмотрела балкон большого особняка. Непонимающе глянула на Казимира.

— Это мой единственный след, — сказал он. — Если он ошибочен, значит, все к смарке, так?

— К чертям собачьим, — уточнила Далила.

— Но если повезет!.. Этот человек, прилетевший вместе с нами в самолете, это он заказывал кражу Евы. Он и найдет ее быстрее. Если вы с нами, можно будет поделить дежурства. Один сидит здесь и смотрит в бинокль, другой должен быть недалеко от центральных ворот, чтобы просматривать приезжающих. Третий отдыхает, чтобы подменить.

— Что это за дом? — Далила сняла небольшой рюкзак и скинула туфли.

— Эй, что это вы тут делите на троих! — возмутился горбун. — Это дворец короля наслаждений, а проще — большой и дорогой публичный дом! И я там ничего не забыл, потому что самые жестокие и страшные здесь — это русские, а Хамид-Паша как раз прошел хорошее пионерское воспитание в России! А ты, ты посмотри на себя! — Зика возмущенно замахал руками. — Ты старый и больной придурок, покупаешь бинокль, обманываешь девочку! Да ты козявка перед ними. — Зика ткнул указательным пальцем в окно.

— Перестань орать и ложись спать! — Казимир рассердился. — Проспись и помоги нам, подменишь меня у ворот.

— А ты не командуй. Раскомандовался! Бинокль он купил, подумаешь! Я посмотрю на тебя у ворот! Ты бы еще смокинг надел! А эта девочка!.. Если она станет там топтаться, ее с радостью затащат внутрь!

— А это мысль, — задумчиво сказала Далила.

— Это не мысль. Это дерьмо. Лучше порвите мне немного штаны, а я испачкаю лицо. Зря только мылся в прошлую пятницу. Кому и просить милостыню в таком месте, как не проклятому вонючему горбуну. А если ты мне еще расскажешь, кого ты ищешь…

— Можно, я вас поцелую? — прошептала Далила.

Хамид-Паша действительно был принят в пионерскую организацию, а когда попал в специнтернат, среди его вещей был и замызганный красный галстук. В маленьком таджикском городе русская учительница называла Хамида Пашей, часто гладила по голове, дожидаясь, пока красивый мальчик вскинет на нее убойной силы огромные черные глаза.

Горячими и звездными летними ночами томящиеся пионеры-таджики развлекались затаскиванием в кусты припозднившихся молоденьких девушек, не успевших добежать до спасительных дверей в общежитие коврового комбината. Нехватку сил и отсутствие потенции пионеры компенсировали массовостью и дикой жаждой наблюдать тело девочки как таковое в момент щекотки или причинения серьезных повреждений. Кто уже мог, не стеснялся большого количества зрителей в слабом свете нескольких фонарей, а Хамид всегда только смотрел, усмиряя свою раннюю зрелость обливанием холодной водой или утомительными прогулками в горы.

Однажды многочисленная молодежь заигралась, жара была нестерпимой, хотелось чего-то необыкновенного, девушка стала кричать так визгливо и противно, что пришлось ее успокоить. Подъехавший милицейский наряд обнаружил тело девушки с множественными ножевыми ранениями и застывших возле тела в полном трансе двух мальчишек. Хамид ничего не говорил почти два дня. Когда накатывал воспоминанием тяжелый животный запах теплой крови, он дергался и мгновенно опорожнял желудок. А второй пионер стал рассказывать сразу и с подробностями.

Арестовали всех. Суд прошел вообще как-то мимо Хамида, а вот его последний разговор с отцом остался внутри навсегда с воспоминаниями рвотных конвульсий и решетки на окне.

Отец уже знал, что Хамид просто смотрел. Он не мог понять, почему сын не ушел.

«Я хотел посмотреть…» — сказал Хамид, судорожно сдерживая тошноту.

«Что ты хотел увидеть?» — спросил отец.

«Как она умрет…»

Отец Хамида был человек богатый, все в городе были уверены, что второго «просто смотревшего» посадят с остальными, а Хамида отец выкупит — все-таки младший, девятый, последний.

Но отец заявил, что его младший уже взрослый и все понимает. Пусть отвечает за свою глупость.

Хамида отвезли в специальный интернат для малолетних преступников, где он встретил Федю, а потом Макса.

Красивому мальчику повезло, потому что, когда он приехал, в интернате был самый настоящий тиф, никто не проверял на прочность новичка — крутые преступники от тринадцати до шестнадцати лет старались выжить любыми способами. Умерших детей вывозили в крематорий по ночам, тайком, сработавшийся коллектив исправительного учреждения не дал просочиться даже слухам, рискуя собственным здоровьем. Половина смотрителей обрилась наголо для профилактики, дежурили круглосуточно, в коридорах стоял страшный запах дезинфекции и смерти.

За неделю вши были истреблены, коллектив интерната пошел в подвалы старого здания войной на крыс.

Хамид хорошо помнил летний полдень слабого солнца, когда на прогулочный двор привели новичка.

Федя стоял, широко расставив ноги, голова опущена, вся его коренастая крепкая фигура говорила о готовности драться. Драться было особо не с кем. Здоровые затаились, тревожно вслушиваясь в организм, боясь спугнуть неосторожным контактом надежду не заболеть.

Хамид поднялся, оттолкнувшись спиной от стены, и пошел навстречу Феде.

— Привет, смертничек, — сказал он почти чисто по-русски.

— Это мы еще посмотрим — Федя показал большой кулак.

На близкой станции кричали залетные поезда, трепыхался на кочегарке грязным бинтом транспарант с красными подтеками букв: «ХАЙ ЖИВЭ РАДЯНСЬКА УКРАИНА!»

Ева заторможенно рассматривала маленькую невесомую кучку цветного шелка на полу. Она попросила что-нибудь поприличней из одежды, но когда рассмотрела, что ей принесла сухая и вредная старуха на каблуках, почувствовала, что тонкая болезненная ниточка дернулась внутри: опасность!

Из кучки выделялись два металлических предмета, два позолоченных конуса, на остриях висели на маленьких цепочках блестящие камушки. С двух сторон каждого конуса отходили еще цепочки потолще, с крючками. Ева удивленно разглядывала это, совершенно ничего не понимая, когда услышала противный голос старухи, почти шепот.

— Что, не ваш размер? — Лиза уже стояла рядом. Как она только ухитрялась подходить бесшумно?

Этот большой дворец не имел дверей внутри. Если не считать входную. Потом только арки, какие-то пологи, ковры, легкие прозрачные занавески.

Ева молчала. Она выпрямилась и смотрела на Лизу сверху, придерживая на груди полотенце.

— Это надевают на грудь. Если, конечно, грудь стоит, вы меня понимаете? Повернитесь, я вам помогу.

— А что, у вас тут в посольстве так всех гостей одевают или сейчас маскарад?

— Повернитесь. Вот так. — Лиза применила силу и сдернула полотенце. Она стояла сзади Евы, умело нацепила оба конуса ей на груди, переплела цепочки на спине и сцепила их между собой. — Вот видите, размер ваш. У вас лейкопластырь намок, сейчас сменим. А насчет посольства… Вас ведь Ева зовут? Вы, Ева, откуда?

Ева смотрела с удивлением, не понимая.

— Ну, я, к примеру, из Свердловска, то есть с Урала, а вы?

— Я из Москвы, — пробормотала Ева.

— Такая красивая девочка из столицы, а не может отличить публичный дом от посольства и не знает, что российское посольство не в Стамбуле, а в Анкаре.

— Нет!.. — сказала Ева, отмахиваясь руками, как от призрака. — Такого не может быть! Так не бывает.

— Ну, детка, не волнуйтесь так. Никто не собирается вас продавать в рабство. Вас искал друг моего хозяина, он вас нашел, теперь все в порядке. Эй, что это с вами? — Лиза успела подхватить Еву, но не удержала и положила на пол.

Она легко пошлепала ее по щекам, потом посмотрела внимательно на бледное лицо, вздохнула и взяла со столика кувшин.

Ева очнулась от холодной воды в лицо, она увидела стоящую рядом Лизу, раздраженную и злую.

— Хватит валяться, — сказала Лиза. — Ешь и оденься! С тобой хотят поговорить, а у меня дела. Мне надоело с тобой возиться. Ты слишком глупа и слишком красива, чтобы быть мне интересной. Я позову девушек, они ни слова не понимают по-русски, так что пропаганды не надо! Тебя оденут и отведут поесть, веди себя прилично, а то я тебя отшлепаю. Да, я не знаю, как у вас там, в Москве, обращаются с мужчинами, а у нас тут делают все, что они скажут, приготовься к послушанию. И будем считать, что я подготовила тебя, с меня хватит.

Как только ее каблуки затихли, прибежали три девушки, похожие на разукрашенных птичек, они что-то лопотали, ощупывая Еву и поглаживая ее. На Еву надели совершенно прозрачные шаровары и завязали их переплетенным золотом шнурком. Ноги просунули в мягкие тапочки с длинными острыми носками, украшенные вышивкой. Осмотрев Еву со всех сторон и ахая, они набросили сверху прозрачное синее покрывало и подтолкнули ее к арке.

На мягком ковре стоял стол с едой. Ева стала есть руками, отбросив покрывало. Несколько больших кусков баранины, виноград, лепешки. Уже давно Ева не получала такого удовольствия от еды.

Когда она устала жевать, девушки принесли большую блестящую посудину с водой и помыли ее руки Накинули покрывало. Подняли и подтолкнули к следующей арке.

В этой комнате на небольшом возвышении стоял деревянный стул, похожий на трон. В углу — огромная кровать. Ева с ужасом уставилась на кровать, но ее подвели к трону и посадили на него.

Откуда-то издалека послышались медленные и тяжелые шаги. Ева посмотрела на себя: сквозь тонкий рисунок шароваров и синее покрывало внизу живота темнел треугольник волос. В разные стороны торчали острые конусы, закрывая ее груди и чуть покачивая камушками на цепочках.

Федя остановился, тяжело дыша. Он ненавидел себя, свое огромное потеющее тело, мокрое напряженное лицо, стиснутые кулаки и чуть дрожащие колени. Еще один поворот в этом огромном доме, и… Не идти, не говорить с ней, потеряться в этом доме, подглядывая и запоминая жесты, случайно встречаться в бесконечных коридорах, красть одежду с ее запахом. Потом приручить. Долгие разговоры ни о чем и обо всем с неожиданным касанием руки…

Он повернул. Ева сидела на троне. Федя даже отсюда, издалека, почувствовал ее испуг, крякнул и неожиданно для себя усмехнулся.

Он подошел близко, дернул тихонько на себя покрывало. Рассмотрел цвет ее глаз, маленькие капельки пота над верхней губой. На секунду его отвлек странный острый лифчик, но тут Федя уловил почти незаметное дрожание ее бедер, притиснутых друг к другу. Он протянул руку.

Сначала Еве показалось, что Федя хочет помочь ей спуститься вниз, она могла поклясться, что почувствовала его волнение. Ева протянула ему ладонь, подняв ее вверх, как будто хотела что-то дать.

Федя быстро опустил свою руку, ухватил Еву за лодыжку и дернул ее вниз с такой силой, что она ударилась головой о спинку высокого резного стула Федя подхватил ее на лету, разорвал цепочки и сдернул дурацкие конусы. Обхватив голову Евы рукой, он прижимал ее лицом к груди, чувствуя, как она старается освободиться, впиваясь в кожу зубами.

Федя не пошел к кровати. Сопя и тихонько подвывая, он положил Еву на пол, стараясь справиться с ее ногами. Еве удалось освободить руки, и она ударила Федю по лицу, извиваясь под ним. Тогда Федя быстрым и предательским ударом кулака по пластырю добился того, что Ева потеряла сознание Он развел ее ноги, разорвал прозрачные шаровары и, совершенно не получив никакого удовольствия, освободился от переполняемого его желания в три коротких и сильных рывка, стоя на коленях и держа ноги Евы на весу.

Тяжело дыша и рассматривая лицо Евы в запрокинутых руках на полу, он вышел из нее и понял, что совершенно вылечился от этой проклятой женщины. Федя отбросил слабое и бесчувственное тело, с трудом встал.

— Ты тоже тварь, — сказала Ева чуть слышно.

А может, это ему только почудилось? Так или иначе, но Федя улыбнулся.

— Я знаю, как это делают с женщиной, но пробовать не собираюсь. — Кровати Хамида и Феди в интернате стояли рядом.

— Да я вообще могу это сделать себе сам! — шепотом заявил Федя. — На кой мне женщины?

— Нет, ты не понимаешь, должно быть что-то интересней.

— Что же это такое? — Федя приподнялся, подперев голову рукой, стараясь рассмотреть лицо Хамида.

— Если бы я знал, я бы попробовал… — Хамид говорил мечтательно. — Но это не смерть, это я уже знаю, в смерти нет ничего интересного, — авторитетно заявил он.

— Заткните хлебалы, умники, — приказано было из угла комнаты.

— Общение развивает умственные способности! — неожиданно для себя громко сказал Хамид.

— Если, конечно, эти способности имеются, — добавил Федя.

Феде и Хамиду стало страшно и весело. Они объявили войну, днем ходили в интернате всегда вместе, ночью спали кое-как и по очереди, пару раз были нещадно избиты, Феде сломали нос. Но теперь при малейшей опасности становились спинами друг к другу и оборонялись с неистовством, напоминающим психический припадок. Через несколько дней их оставили в покое, и долгие беседы полушепотом по ночам никто в комнате не пресекал.

Ева открыла глаза. Она услышала слабый запах горячего молодого тела и легкое осторожное дыхание. Повела глазами, не, поворачивая головы, и обнаружила красивое лицо мальчика, склонившегося над ней. С его шеи свешивался странный кружок желтого металла. Грубо обработанный, с арабской вязью.

Ева пошевелилась и застонала от боли в боку. Мальчик сидел на корточках и ласково смотрел на нее. Ева провела рукой у себя между ног, потом поднесла ладонь к лицу, понюхала ее и заплакала. До этого у нее еще была надежда на бред или сон.

Мальчик погладил ее волосы, рассыпанные на полу. Ева села, обхватила колени и запрятала лицо. Мальчик запел. Ева удивленно подняла голову, увидела покачивающийся медальон. Она перестала плакать и затихла, баюкая про себя боль, уговаривая ее заснуть. Не было на свете места, куда бы Ева хотела попасть, — так велико было ее отчаяние и обида. И мальчик понял, что медальон не действует. Он перестал петь и стал показывать Еве, как ползет змея, извиваясь длинным и худым телом. То прилипая к полу, то приподнимаясь над ним, плавно и неуловимо красиво. Его ладонь изображала голову змеи, настороженно взлетая и дергаясь, а потом медленно прячась.

Ева вздохнула и улыбнулась.

Пришел Хамид, взял мальчика за руку, выговаривая ему на незнакомом языке. Мальчик уходил, оглядываясь.

Хамид внимательно осмотрел Еву, вздохнул и задумчиво похлюпал большой нижней губой о верхнюю.

— Ты немного опоздал, — сказала Ева, чувствуя, как ненависть прогоняет боль. — Вторым будешь?

— Я с дохлыми рыбами не трахаюсь. Мне в этом деле нравится только игра, а не освобождение. Федя сказал, что ты никуда не годишься, но я тебя подлечу и попробую предлагать. Встань.

Ева встала. Хамид обошел ее вокруг, продолжая задумчиво хлюпать нижней губой.

— Можно выработать определенный стиль. Некоторым нравится. Ты действительно так хорошо стреляешь?

Ева молчала.

— А еще что-нибудь умеешь делать?

— Больше ничего.

— А танцевать? Танцевать! У тебя должно получаться очень даже ничего. Сдержанная страсть и отчаяние. — Хамид хлопнул в ладоши.

Прибежавшие девушки прикрыли Еву покрывалом и повели за собой, улыбаясь и поглаживая ей руки.

— Да! Имей в виду. Не знаю, что там у тебя с головой, если ты ничего, кроме стрельбы, не умеешь. Но ты влезла в мир мужчин, здесь свои правила. Главное — не навреди. Ты поняла? Завтра мой друг уезжает. Он большой человек там, в Москве. Раньше вы таких называли бандитами, а потом на их деньги делали себе политиков и власть. Но главное — он мой друг. Тебя оденут, и ты придешь попрощаться. Без фокусов и без обид. Может, мы с ним и не увидимся больше в этом мире. Он очень хотел тебя найти и поговорить с тобой, не просто бабу, понимаешь?

Ева остановилась, делая вид, что разглядывает узор на толстом ковре, и пряча глаза.

— Пусть он уедет в хорошем настроении. — Хамид махнул рукой, девушки увели Еву.

— Она нам не подходит. — Лиза подошла, как всегда, неслышно, Хамид дернулся от неожиданности.

— На всякую женщину есть свой ценитель, — раздраженно сказал он.

— Но она опасна, она принесет одни неприятности. Она слишком горда и не понимает наслаждения.

— Это вопрос времени и воспитания. — Хамид упрямился и раздражался, потому что Лиза была права.

— Илия не смог ее усыпить. Хамид удивленно посмотрел на Лизу. Вошел слуга и зашептал на ухо Хамиду. Потом поклонился и ушел.

Хамид поманил Лизу и прошел в противоположное крыло дома. Они встали у окна и услышали слабую красивую мелодию. Недалеко от ворот грязный горбун играл на губной гармошке. Ему аккомпанировала скрипка, натужно и тоскливо. На скрипке играла статная желтоволосая женщина, молодая и сильная. В черный пластиковый пакет на земле прохожие бросали деньги. Вдруг скрипка набрала силу и закричала неуместно и пронзительно знакомую старую мелодию. Лиза скривилась, Хамид тоже подумал, что это уже чересчур.

— Что это она играет такое знакомое, не уловить? — Хамид профессиональным взглядом осмотрел длинные крепкие ноги в джинсах, богатые волосы с вплетенными бусинами, красивые крупные руки, — А ведь хороша. Пусть спросят горбуна, сколько он хочет за скандинавку.

Ева дернулась, как от грубого прикосновения, услышав, как где-то далеко скрипка противно наигрывала «Подмосковные вечера».

— Кто это играет? — Ева схватила одну из девушек за руку, девушка бестолково улыбалась. — Позовите вашу главную, ну! — Ева уже кричала и топала ногами.

Лиза тронула ее за плечо. Ева дернулась к ней всем телом.

— Это играют «Подмосковные вечера», я хочу это слушать, покажите мне, кто это играет!

— Действительно. «Не слышны в саду даже шорохи». Я сразу не узнала. — Лиза задумчиво смотрела в возбужденное лицо Евы. — Что это ты так разволновалась, не дергайся, это на улице попрошайки играют. Горбун и деваха, кровь с молоком, не иначе из Рязани.

Ева выпрямилась.

— Можно посмотреть?

— Нельзя.

— Из Рязани — это когда волосы желтые, а лицо в веснушках? — Ева почувствовала, как тело ее ожило и привычно напряглось, словно в предчувствии знакомой трудной работы.

— Вроде того. И еще три года музыкальной школы.

— Я буду завтра танцевать. Я провожу этого… Федю. Только можно самой выбрать одежду?

— Ну-ну, — озадаченно сказала Лиза.

— Как зовут этого мальчика? С медальоном.

— Илия. Хочешь его?

— Да, — сказала Ева.

Далила устало смахнула волосы с лица. Она села на траву, рассматривая огромный белый дом, стараясь хотя бы немного объяснить себе логику архитектора. Дом был совершенно асимметричен и нелеп. Может быть, его надо рассматривать с вертолета?

Зигизмунд разговаривал с двумя женщинами-полицейскими. Пышнотелые, с кривыми ногами, турецкие женщины лениво жевали резинку, кивали головами, смотрели по очереди бумажку горбуна — вид на жительство, а потом честно поделили небольшие деньги. Горбун жестами показал Далиле, что надо уходить. Далила посмотрела на ворота. К ним, кланяясь и улыбаясь, подходил смешной толстяк в длинном халате. Он поговорил с Зигизмундом, поклонился еще несколько раз и профессионально раздел взглядом Далилу. Далила показала язык.

Они пошли по узкой улице, прижимаясь к шершавым стенам, когда проезжали потные велосипедисты или кто-то тащил тележку.

— Тебя хотят купить, — сказал Зигизмунд, остановившись передохнуть и утирая пот. — Ветер поднимается. Скоро зима, а у меня нет пальто.

— Мама, мама, ну что мы будем делать, когда настанут злые холода?! — закричала вдруг песню Далила, запрокинув голову. — У меня нет теплого платочка, у тебя нет теплого пальта!

На круглые камни упало несколько монет.

— А я не папина, да и не мамина! — орала Далила, веселясь. — Я на улице росла, меня курица снесла! — Она разрезала визгливой скрипкой застоявшийся воздух улицы.

Сквозь пыльные окна на них смотрели плохо различимые люди. Мужчина в майке и семейных трусах вышел на крошечный балкон. Далила играла, притопывая ногой, Зика тянул ее, испуганно схватив сзади за джинсовую безрукавку.

— И кому надо так орать? — крикнули ей с балкона, обрадовав одесским выговором. — Хочешь есть, поднимайся, только без урода!

Далила влетела в комнату над пекарней злая и потная. Она бросила скрипку на кровать и стала раздеваться, не обращая внимания на двух стариков.

Казимир стоял с биноклем у окна, Зика обессиленно сел на пол сразу у двери.

Голая Далила пустила холодную воду в крохотной душевой кабине, задвинула грязный полиэтилен занавесок.

— Сколько мы будем изображать бременских музыкантов?! Нет ее там! — крикнула она сквозь шум воды.

Горбун расслабленно вытянул ноги.

— Устал я, Казя. Староват для таких авантюр. Все сижу и думаю, что сейчас пальнут или схватят эту брандахлыстку. И я больше не могу слышать эту скрипку. Это невозможно. Она еще и поет! Откуда столько силы у женщины, прости меня Господи?

Казимир молчал, затаив дыхание. Он увидел на балконе Еву.

— Детка, — позвал он, — иди глянь, что-то у меня с глазами плохо. Как в тумане.

Далила подошла мокрая, тяжело дыша. Она взяла бинокль, и Казимир вздрогнул от прикосновения холодной ладони.

Зигизмунд с блаженным спокойствием на лице рассматривал голую женскую грудь с розовыми, приподнимающимися в такт дыханию сосками.

Казимир опустил глаза и видел хорошо только красивый сильный живот и капли воды, стекающие у пупка.

Далила, задержав дыхание, нашла биноклем балкон и две грустные фигурки на нем. Ева сидела на коврике с мальчиком-подростком, и ее лицо можно было рассмотреть, только когда они переставали разговаривать и поднимали головы или когда Ева поправляла волосы, проводя тыльной стороной ладони от щеки вверх.

Ева держала руки мальчика в своих руках и смотрела в безучастные глаза цвета густого шоколада.

Илия сказал, что он говорит с Хамидом по-русски и по-таджикски, потому что жил в Таджикистане, Хамид привез его оттуда.

— Когда ты жил там? — Они сидели на балконе на маленьких цветных подушках. — Где твои родители?

— Я жил там очень давно, когда был маленький. Родители продали меня Хамиду, я был не против, потому что Хамид пообещал мне вечную жизнь.

— Бред, — сказала Ева, нахмурившись.

— Нет, это правда, я всегда буду такой, как сейчас, я сам выбрал себе этот возраст, я дорос до него и больше не буду расти.

— Сколько же тебе лет?

— Не знаю, какая разница, однажды мы с Хамидом были в Египте, я видел, как строили пирамиды.