— О нет, только не это! Вставай, я тебя отнесу в постель. — Ева взяла мальчика на руки, он обхватил ее ногами.

Она оглянулась на открывающуюся дверь и увидела Далилу с огромным пакетом. Ее сопровождал очень знойный мужчина. Далила радостно помахала Еве рукой. К удивлению Евы, мужчина галантно поклонился и ушел.

— Слушай, — сказала веселая Далила, — тут такие воспитанные мужики в городе! Вот что значит провинция! Спокойный, тихий городок. Боже, у тебя синяк под глазом намечается! Когда ты только успеваешь?

— Далила, ты не представляешь…

— Это ты не представляешь, чего мне стоило взять отпуск! Я прошла врача, у меня даже есть диагноз — невроз! У меня плохие реакции. В Москве метет вовсю, а здесь еще цветут цветы! Отпусти ребенка, а то я заревную.

Ева положила Кешу на кровать в своем номере. Медленно подошла к Далиле и обняла ее. Они стояли, прижавшись друг к другу, сдерживая дыхание.

— Если бы ты не приехала, я бы сошла с ума. Мне здесь сидеть и сидеть, а я за один день чуть не тронулась. — Ева откинула голову и посмотрела в близкие серые глаза, в чуть заметную россыпь веснушек на скулах и на носу.

— Не хандри. — Далила отвела осторожно искусственную прядь с виска Евы. — Сорок восемь дней полного спокойствия в маленьком тихом городке, полный отсыпон и обжираловка, займусь ребенком, гулять будем у моря!

За три дня Далила посетила театр, цирк и картинную галерею. Ева предпочитала отсиживаться в номере. Дважды приходил исполнительный милиционер Коля. С ним Еве удалось спокойно поесть шашлыков и выпить хорошего вина. Во второй раз Ева попросила послушать певицу в ресторане. Коля пришел не один. С ним был его напарник, старший по званию, тот самый, с неподвижным взглядом Он почти ничего не сказал за вечер, провожая ее к пансионату, отослал Колю за цветами, а сам быстро и грубо прижал Еву к стене, задирая вверх юбку. Ева чертыхнулась про себя, сопротивлялась осторожно, больше стараясь успокоить.

— Ты что, из органов? — спросил он придушенным голосом, пытаясь освободить заведенную назад руку. Ногой Ева взахлест держала его ногу.

— Почти. — Ева отпустила его и улыбнулась. — В страховой компании работаю, знаешь, какие злодеи попадаются! — нашлась она.

— Ну у вас в Москве и жизнь! — посочувствовал он, поводя плечом. — Ладно, я сглупил. Давай по новой. Посношаться хочешь? — В нее смотрели неподвижные полуприкрытые глаза.

Ева совсем приуныла, у нее началась бессонница. Она отказалась от парика и совсем перестала краситься. Завязывала голову платком назад, опуская его низко на лоб. В сумерках не выходила из гостиницы. Несмотря на это, в три часа дня на главной площади, у автобусной станции, ей пришлось отбиваться от четырех озабоченных подростков, которые, только ее увидев, немедленно предложили раскурить с ними травку и «полетать».

— У меня проблемы. — Ева свалилась в кресло. — Что-то со мной не в порядке.

— Это потому, что ты сидишь взаперти, никуда не выходишь, — авторитетно заявила Далила, строя себе в зеркале глазки.

Ева внимательно рассмотрела красивое лицо.

— К тебе не пристают мужики? — спросила она задумчиво.

— Нет, представь себе, они за мной ухаживают!

— И что, никто не предлагает… — Ева замешкалась, посмотрев на Кешу.

— Почему не предлагают — предлагают. Замуж зовут. С родней познакомиться. — Далила смотрела на Еву почти покровительственно.

— А что со мной происходит, черт побери? Я не могу никуда выйти!

— Ага! — закричала радостно Далила. — Теперь ты поняла?

— Что еще я должна понять? — удивилась Ева.

— Ты социально недоразвита, дефицит коммуникабельности, полная неприспособленность к нормальным женским проблемам! Ты реально и полноценно существуешь только в определенных условиях профессиональной необходимости. Без них ты не личность вообще. Я была права. — Далила кричала, уставив в Еву указательный палец.

— А что это ты орешь с таким чувством глубокого внутреннего удовлетворения?! — возмутилась Ева.

— Вот, можешь ознакомиться, у меня с собой отчет по твоим проблемам! — Далила, покопавшись в чемодане, достала папку. На ней большими буквами красным фломастером было написано «Ева К.». — Я все это предполагала еще тогда, когда занималась тобой в управлении!

— Проницательная ты моя! — Ева свалила Далилу на кровать, удерживая захватом руки. — Значит, еще тогда ты могла предугадать, что на отдыхе ко мне все мужики будут относиться как к ходячей резиновой кукле?! — Она захватила ртом кожу на шее Далилы чуть ниже подбородка.

— Что это ты делаешь?!

— Проявляю естественные женские низменные инстинкты — зависть и месть! — Ева любовалась красным продолговатым пятном. — Теперь объясняй каждому из своих поклонников, откуда это взялось!

— Ну, знаешь… — Далила освободилась и ошарашенно осматривала шею. — Ты не правильно выбрала пансионат. Легочные заболевания здесь ни при чем. Тебе надо знаешь куда?

— Хватит читать всякую дрянь! — Далила отобрала у Евы книжку в яркой обложке с пистолетами, автомобилями и кровавыми расплывшимися пятнами.

— Я сходила в библиотеку.

— Одевайся, поедем в интернат.

— Библиотекарь — мужчина. — Ева легла на спину и грустно смотрела в потолок. — Представляешь, я подумала: наверное, это единственная библиотека в стране, где библиотекарь — мужчина. Именно в нее я и пришла.

— Ты хочешь сказать, что и он?.. — Далила легла рядом.

— Он инвалид. Если не подходить к нему на расстояние костыля…

— Я все осмотрела. Погода испортилась. Пора приниматься за дело. Поехали в интернат. Туда ходит автобус четыре раза в день.

— Что я буду делать в интернате для недоразвитых детей? — зевнула Ева.

— Учиться приспосабливаться к жизни!

Интернат поразил их обилием ковров, цветов в горшках, хорошей современной кухней с новенькими посудомоечными машинами.

— Спонсоры, — вздохнула старшая сестра-хозяйка. — Милиция опять же помогает. Если конфискует фрукты какие или шмотки, везет сюда.

Заведующая долго и тоскливо разглядывала документы Далилы.

— Из Москвы? — спросила она в пятый раз. Далила уже просто кивала головой.

— И значит, из Москвы, из Института социальных проблем — к нам. И просто так, без оплаты.

— Диссертацию пишу, мне нужен именно этот аспект — адаптация умственно недоразвитых детей.

— А в Москве у вас с умственно недоразвитыми детьми, значит, проблема?

— Да нет, там с этим явный перебор, просто я сейчас в отпуске, хотелось бы позаниматься с детьми, понаблюдать их.

— И значит, детей любишь? — Заведующая наконец вскинула на Далилу отекшие глаза.

— Может, и люблю, — пожала плечами Далила, — я еще этого не знаю. У меня только один ребенок был на наблюдении до этого времени.

— Хоть честно! — вздохнула, вставая, заведующая. — Я не верю, когда с ходу начинают про любовь к детям. А вы, значит, тоже консультант? — Она посмотрела на Еву.

— Нет. — Ева перестала рассматривать наглядные пособия. — Я вроде массовика-затейника для более сильного контакта. Буду петь, танцевать, играть, пока психолог наблюдает реакции.

— Это, значит, вы тоже здоровье в отпуске поправляете? Ладно, если хотите петь и танцевать, у нас есть хорошие костюмы. Присмотрите себе. Какой возраст берете?

— А какой самый трудный? — спросила Далила.

— Везде интересно, — вздохнула заведующая, — но подростки уже трудно поддаются обучаемым контактам. Хотя вы женщины эффектные, внимание зацепите.

— Пойдем к подросткам, — уверенно кивнула Ева.

Далила пришла в игровую комнату, оглядела пятнадцать девочек и мальчиков, настойчиво что-то разбирающих, сидя на ковре.

Она ничего не сказала, села за небольшой стол, достала ручку и бумагу. Некоторое время делала вид, что занята, рисуя на листке профили красивых дам. Потом осторожно стала осматривать подростков.

Никто не обращал на нее внимания.

Самая высокая девочка неприкаянно бродила у окна. Она остановилась, поудобней расставила ноги и достала из трусов прокладку. Понюхала ее, заправила обратно. Так через каждые пять минут.

Открылась дверь и вошла Ева. В русском сарафане до пят и со стриженой головой.

— А пчелка золотая, — проговорила она тихо, хлопая в ладоши и оглядывая комнату. — А что же ты жужжишь?

Дети подняли головы, посмотрели на нее. Далила тут же заметила нескольких из них, которые обменялись удивленными взглядами друг с другом. Остальные смотрели на Еву, оставив пластмассовые конструкции, бессмысленно и спокойно.

— Около лятаешь. А в дом не лятишь. — Ева прошла по комнате, минуя ковер, который мешал ей отстукивать каблучками ритм. — Жаль, жаль, жалко мне, а в дом не лятишь.

Она покружилась красно-золотым цветком и села, спрятав голову в колени, на пол. Дети вставали, подходили к ней по очереди. Кто-то первым потрогал стриженую голову, за ним потянулись другие руки.

— Тульская губерния, фольклор. — Ева подняла к Далиле лицо с испуганными глазами. — Как ты думаешь, если я зареву, это нарушит условия контакта?

— Веди себя естественно, — вздохнула Далила, — видишь девочку у окна? Она очень напряжена.

Ева постояла около девочки и поймала ее руку, когда она в очередной раз полезла в трусы. Девочка подняла на нее глаза.

— Чечетка, — Ева отстучала по паркету каблуками, — теперь ты!

Девочка нахмурилась и посмотрела на ноги Евы.

На следующий день Далила привезла в интернат Кешу. Он подрался, отнимая конструктор у длинного нескладного мальчика с отвисшей нижней губой. Кеша яростно отстаивал право на конструктор, потому что два раза попросил и сказал «пожалуйста». Как только Кеша размахнулся, мальчик закрыл худыми руками голову и настороженно следил за ним из-под локтя. Кешу такое поведение удивило, он стал убирать руки мальчика от лица, предлагая честно подраться.

Ева перешла от фольклора Тульской губернии к частушкам. За ней уже ходили, восторженно притопывая, несколько девочек и очень маленький подвижный мальчик. Мальчику лучше всех удавалось поймать ритм.

Далила выделила группу из трех девочек и двух мальчиков. Это они всегда искали глазами друг друга, когда происходило что-то интересное или необычное. Она упросила заведующую показать их личные дела, ссылаясь на необходимую информацию о состоянии здоровья. Изучив тонкие папки, уехала из интерната раньше, вечером выпила бутылку вина.

— Ну что, не идет работа? — спросила Ева, заметив, что Далила не повеселела от выпитого.

— Да, трудно очень. Умственно отсталых детей меньше половины группы. Остальные поступили совершенно нормальными.

— Почему же это нормальных — в такой интернат?

— Разные причины… — Далила уставилась в окно. — Во-первых, значительная доплата персоналу за больных детей, они заинтересованы в комплектации групп. А воспитатели в обычных детских домах заинтересованы в том, чтобы проблемных и неуправляемых детей — просто детей с трудным и неуживчивым характером, понимаешь? — держать где-нибудь подальше! Вот и ставят диагноз: умственное отставание.

— Интересные дела, — задумалась Ева, — а эти нормальные, но проблемные дети, они отличаются сейчас по интеллекту?

— В этом и состоит мой интерес — узнать, что происходит в таких группах. Я предполагала раньше, что происходит сглаживание. Ну, то есть ненормальные дети стараются подтянуться до уровня нормальных, а нормальные — слегка опуститься в развитии. Я была не права.

— Так что же получается?

— Я пока точно не знаю. Предположим, ты попала в джунгли к обезьянам. Ты должна бороться за выживание, а еще наблюдать: как они добывают пищу, как играют, как спасаются. Если их поведение покажется тебе приемлемым, ты перестанешь через год разговаривать и совершенно изменишь свое отношение к жизни. Но кто скажет, что ты стала глупей или деградировала? Кто определяет уровень приспосабливаемости?

— Окружающие! — авторитетно заявила Ева.

— А если тебя окружают обезьяны?

Через три недели у Евы появились свои поклонники и поклонницы, но основная масса детей робко и осторожно прилепились к Далиле глазами и — в буквальном смысле — руками. Они старались всегда прикоснуться к ней, потрогать, погладить. Одна девочка, стоило Далиле присесть с ними за стол, подходила сзади и сворачивала из волос Далилы прядку с жесткой кисточкой на конце. Она проводила этой кисточкой себе по лицу, шее и рукам, закрыв глаза.

Ева в это воскресенье прощалась. Надела обтягивающий гимнастический купальник и впала в полный сюрреализм, показывая возможности своего тела.

В напряженной музыке «Продижи» бились бутылки и печатала старая пишущая машинка.

Воспитательница, пронаблюдав несколько минут ее то ли танцы, то ли цирковое представление, решила сбегать за заведующей, чтобы та сама решила, можно ли показывать такое «дитям».

В дверях комнаты скоро столпилась почти вся смена интерната. В то время, когда взрослые тети в белых халатах и колпаках, доктор мужчина с забытыми на лбу очками, няни, стаскивающие в трансе огромные черные перчатки, заведующая, перепуганно кутавшаяся в пуховый платок, просто стояли, замерев и открыв рот, все — все дети группы — медленными, плавными танцевальными движениями двигались в пространстве игровой комнаты, пугая легкими улыбками и белками закатившихся глаз на блаженных лицах.

Выходя из шпагата перекатом в стойку на плечах, Ева смахнула пот со лба. Еще раз раскрутившись на спине уже с согнутыми ногами, Ева встала на руки и выпрямила ноги в струнку. Она посмотрела на опрокинутую комнату и столпившийся у двери персонал. От их перевернутых лиц ей стало грустно.

— Ладно, не падайте в обморок, я закончила. — Ева встала с пола, тяжело дыша и вытирая тыльной стороной ладони лоб.

Она подошла по очереди к каждому из детей. У тех, которые опускали голову, поднимала ее рукой за подбородок и смотрела в глаза.

— Удачи тебе, — сказала она пятнадцать раз.

Малорослый мальчик с плешинами на голове вцепился в нее, обхватив колени. Ева стояла, застыв и не трогая его очень долго, пока он не отвлекся. Она ушла, тихо закрыв дверь за собой.

Ее ждали. Заведующая и врач сообщили, что они не считают ее действия по отношению к детям развратными. «В целях более разностороннего воспитания, — монотонно и без выражения бубнила заведующая, — я бы даже хотела, чтобы дети поконкретней ознакомились с нестандартным поведением взрослых особей, учитывая отсутствие семейного воспитания. Но для этого необходимо медицинское заключение о состоянии здоровья и психики этих самых взрослых особей». Ева ушла не прощаясь.

Далила наблюдала, как Ева собирает свои вещи в дорожную сумку.

— Ну что еще случилось? Что-нибудь в интернате?

— Все в порядке. Попрощалась с детьми. Я уезжаю. — Ева вздохнула и улыбнулась в обиженную спину отвернувшейся к окну Далиле. — Извини, но я совершенно не знаю, как долго я буду…

— Как долго ты будешь решать свои проблемы, да? Я хотела встретить с тобой Рождество.

— Извини.

— Ты могла бы и предупредить меня!

— Извини.

— Ладно, только не надо изображать раскаяние, у тебя такой довольный вид, как будто ты принята обратно в отдел по убийствам! Ты что это замыслила?

— Забрать у одной Драной Жопы ребенка.

— Тебе придется помыть рот мылом, — весело сообщил Еве Кеша.

— Ничего не поделаешь, скажи маме, что это имя собственное.

— Не слушай ее! А ты не смей мне портить ребенка!

— Ладно, давай попробуем не ругаться перед отъездом. У нас еще уйма времени до вечера. — Ева села на подлокотник кресла и наклонилась над Далилой. — Что рисуешь?

— Так просто. Некоторые соображения. — Далила нервным движением отодвинула от себя листы. — Возьми жемчуг и постарайся вернуться.

— Подожди, это же… Ты что, схему криминальных контактов изобразила?

— Не дразни меня. Это приблизительная схема отношений в группе.

— А что это вот тут: «посредник», «исполнитель», «захватчик», «гений» — это клички?

— Это условные обозначения! Гений один. Исполнителей пятеро. Захватчиков четверо. Посредники самые опасные. Ну вот смотри. «Исполнители» не любопытны, но хорошо подчиняются, «захватчики» либо стараются любой ценой привлечь внимание, как в этой группе, либо, как бывает у взрослых и умных дядей и тетей, захватывают должности, блага и сокровища. «Посредники» всегда налаживают контакты, в группе эти дети стараются понравиться воспитателям, они умеют разъяснить другим, чего хотят взрослые, и — заметь! — не всегда делают это ради собственной выгоды, чаще — из чувства сострадания или ответственности.

— Ну хорошо, почему у тебя нет лидера?

— Лидер — фигура, которую делает сам коллектив. Если коллективу на определенное время нужен клоун, им будет клоун. Соответственно — умник либо силач. Крайне редко на это место пробиваются те, кто сам решил править в силу собственной значимости. Зато у меня есть гений. Он объяснил мне, как надо относиться к условным понятиям. У него диагноз — дебилизм. Если хочешь, ты тоже поймешь, это элементарно на примере математического анализа.

— Нет, я очень тупая, — засмеялась Ева.

— К твоим проблемам мы еще вернемся. Так вот. Эти дети худо-бедно обучаются грамоте. У них даже есть школьные программы, специально составленные. Представь себе, я нахожу в этих программах для шестого года обучения алгебру! И вот я начинаю объяснять ребенку, что значит к а прибавить а. Я говорю ему, что а плюс а будет 2а. А он говорит, что а плюс а все равно будет просто а. Так мы интеллектуально спорим дня три-четыре. На четвертый я понимаю, что он прав! Если к одной относительной условности прибавить другую условность, получится все равно условность! Не две условности, понимаешь, а просто все та же условность.

— Логично, — согласилась Ева. — Но скажи тогда, какое место в этих твоих схемах может занимать агрессор, насильник, убийца?

— Это либо несостоявшийся гений, либо опозоренный посредник, либо уставший исполнитель. Им может стать выбранный насильно коллективом в клоуны умник!

— Любой, значит?

— Любой, — кивнула Далила.

— Прекрасно, тогда из кого получаются охотники на агрессоров?

— Из несостоявшихся гениев, опозоренных посредников и так далее.

— Ты ставишь на одну ступеньку агрессора и охотника на него?!

— В этом и заключается либо мой прокол, либо открытие в области групповой терапии. Ты, конечно, понимаешь, что мы предполагаем идеальные условия. Агрессор в таких идеальных условиях страшный и плохой, а охотник на него честный, принципиальный и ловкий. А что это ты так взволновалась? Уж не оскорблен ли неотразимый охотник на агрессоров?

— Все психологи ненормальны. — Ева раскраснелась и стала возмущенно жестикулировать. — В силу своих профессиональных условий психолог не может быть нормален! Он с удовольствием заражается, объясняя это рвением в работе или более тщательным изучением болезни. И вот что я тебе скажу! Я не знаю, когда вернусь. Я не знаю, что со мной может случиться. Если я не приеду сюда до окончания твоих исследований в интернате, жди меня в Москве и никогда не верь сообщениям о моей смерти. Но к нашей следующей встрече подготовь подробный отчет, из кого и как получаются психологи!

За четыре дня до Рождества сторож огромного ангара, пустующего в это время года, зевая, обходил свою территорию. Он приволакивал ногу, был в плохом настроении и достаточно сильно распространял вокруг себя запах вчерашней выпивки и намоченных во сне штанов.

Сторожа звали Аркадий Павлович. Конечно, Аркадия уже никто не помнил, он был просто Палыч и брел сейчас по ангару только с одной-единственной целью: выяснить, как ушли под утро его знакомые, свояк с любимой женщиной, — через дверь или через разбитое окно? Он обнаружил открытую дверь, поднатужился и закрыл ее, задвинув большой засов. Теперь Палыч мог с чистой совестью уйти к себе в караулку и повесить штаны на печку.

Проходя через огромное пространство ангара с полукруглым застекленным верхом, Палыч повел носом, скривился и отчаянно чихнул. Ему показалось, что пахнуло цветами, как весной.

— Будьте здоровы, — сказал кто-то приятным женским голосом.

— Благодарствую, — пробормотал Палыч, вглядываясь в конец ангара.

Там, вдали, чуть освещенная бледным светом зимнего дня, сидела на ящике женщина. Она закинула ногу на ногу, и были эти ноги в обтягивающих черных кожаных брюках. Еще на ней был черный свитер и черная вязаная шапочка. Потом, позже, Палыч разглядел женщину поближе и во всем винил тяжелое похмелье, но в первый момент, когда она так завораживающе переместила в пространстве свои ноги, Палыч отчетливо углядел сатанинский облик и небольшие копытца. Он присел, охнул, развернулся и побежал как только мог быстро, помогая плохо двигающейся ноге руками.

— Аркадий Павлович, — крикнула женщина, вставая, — выпить не желаете?

Палычу понадобилось меньше минуты, чтобы правильно ответить и сообразить, что Аркадий Павлович — это он.

Через час Палыч рассказывал историю своего трудного детства, уважительно покачивая головой и причмокивая после каждого глотка дорогого коньяка. Описывая в подробностях голод и послевоенную разруху, Палыч судорожно прикидывал, что же именно надо этой корреспондентке. Он косился на небольшой магнитофон и старался не проговориться о тюремном прошлом. Духи женщины вызывали у него непреодолимое желание почесать нос.

Ничего толкового про шахтерский городок, который был его родиной уже тридцать лет, он сказать не мог. «Корреспондентка» спросила про музеи. Палыч надолго задумался. Если бы она искала какого-нибудь старожила или расспрашивала про несчастные случаи в шахтах, он бы понял ее интерес. Но Палыч совершенно не подозревал о наличии в городе музеев.

— Аркадий Павлович, — Ева встала и открыла дверь каморки, глубоко выдохнула, выгоняя из себя запах сторожа, — вы приехали сюда в шестьдесят каком?

— В каком? Дай подумать… Ну, аккурат в шестьдесят первом, да, я тогда еще палец повредил, а мой кореш…

— И что интересного было тогда в городе? — Ева прислонилась к притолоке и посмотрела в гулкое обнаженное пространство пустого ангара.

— А ничего не было интересного, потому как города тут не было. Был поселок, город рядом был, за шахтами, да и не город, а так, пристройка к тюрьме и шахтам.

— Значит, здесь были только две шахты и тюрьма?

— Две… Две или три. И тюрьма для детей, интернат назывался. А ты не родственника, часом, ищешь? Я тут всех знал раньше. Это сейчас, последние десять лет, понаехали новые, а раньше, считай, всех знал.

— Да нет, меня интересуют только достопримечательности вашего города, интересные факты и события из прошлого. — Ева не сдержалась и зевнула. — Наливайте, Аркадий Павлович, отменный коньяк.

Палыч быстро налил в красивую зеленую рюмочку — корреспондентка достала рюмки вместе с бутылкой и нарезанной копченой колбасой из яркого полиэтиленового пакета. Он честно вспоминал, но через несколько минут досадливо покачал головой.

— Корова, помню, на рельсах застряла. В семьдесят восьмом… нет, шестом. Шуму было! Начальника шахты сняли за пьянку, он достал пистолет и пострелял немного. А насчет музеев всяких. Ничего не скажу, может, сейчас и завели чего, а раньше только в школе была комната боевой славы, а потом в ней историк сделал… как это, по изучению края?

— Краеведение.

— Вот, музей краеведения. Но все про войну там осталось. Ребятишки откопали как-то пулемет и скелеты в касках. Что началось! Считай, все вокруг перерыли. Одного оружия нашли целый арсенал. Пацаны подрываться стали — в костер бросали находки. А этот учитель, он только к нам приехал, молоденький, чистенький. Отругали его. Приказали больше самому с детишками землю не копать. Отобрали все оружие и мины. Оставили бумажки, какие нашли у скелетов, каски простреленные, так, чего по мелочам.

— А этот интернат для правонарушителей, он куда делся? — Ева вздохнула и присела, прислонившись к притолоке спиной.

— Да ты не брезгай, садись на диван!

— Ничего, мне так удобно.

— Ну, если удобно… Интернат сделали сначала, считай, тюрьмой, потом комиссиями его завалили: то ли помер кто у них, то ли съели кого с голодухи… Но это я точно не скажу, так, слухи. А сейчас там спортивная школа. Тот же интернат, только без надзирателей. Спортсменов учат.

— А где раньше станция была? — Ева встала. — Выйдем на воздух, Аркадий Павлович?

Палыч жалобно посмотрел на пузатую бутылку с тонким длинным горлышком. Его злили такие маленькие рюмочки.

— Чего не выйти, давай выйдем. У меня смена кончится через час. Я тебя только попрошу, не называй ты меня по имени-отчеству. Отвык, даже пугаюсь. Вроде как у следователя на допросе. Палыч, и все. А микрофон свой заберешь? — Палыч показал на стол.

— Да, хорошо, Палыч. — Ева сдержала улыбку. — И что следователь, сколько дал?

— Баба была, — помрачнел Палыч, — злющая… Я свое прошлое не скрываю, чего там. Меня хозяин ангара, когда нанимал, спрашивал, я честно сказал: сидел, мол, при советском социализме. Он говорит, мол, так даже интересней. Такие дела. Тридцать лет скрывал, что сидел, а теперь хучь кричи на каждом углу для фасону. А баба в органах — это чистый ужас, скажу я тебе. Чего-то бабе не хватает, если она идет в милицию. — Он неторопливо хромал за Евой к выходу. Поднатужился и медленно открыл тяжелую металлическую створку огромных дверей.

— Вот он, край родной, — вздохнул Палыч.

Ева осмотрела слегка запорошенное снежной крупой поле и убогие сарайчики недалеко от ангара. Ее удивила отличная новая дорога, проложенная сюда. Невдалеке светилась разноцветными вывесками новенькая бензоколонка. Далеко у горизонта виднелись конструкции шахты, по тонкой ниточке скользила вагонетка.

— А вроде здесь станция была раньше? — спросила Ева закурившего Палыча.

— Была. Большая станция была, кое-что и сейчас осталось. Мой хозяин не дурак же. Он ангар из-за железки построил тут, к нему вагоны переводят, они сюда и подъезжают. Если обойдешь ангар сзади, увидишь подъезд. А сама станция в городе. Ты не на поезде приехала? Вот там теперь и станция. А вон там, слева, интернат виден. К нему еще городскую баню приделали.

— Голо тут у вас. — Ева потянулась от души. — Ни одного деревца!

— Это да, это есть. За шахтами у полей абрикосы в посадках растут. В городе тоже есть деревья во дворах. А тут пустошь. Летом в жару деваться некуда. Последняя акация засохла лет двадцать назад.

— Где была акация? — спросила Ева, не оборачиваясь к Палычу.

Палыч сплюнул и медленно затоптал окурок.

— Интересное дело, — сказал он. Ева обернулась и увидела его хитро прищуренный глаз.

— Ну да, — сказала она, улыбнувшись, — дело о засохшей акации.

— Ты не тянешь на интернатскую, — авторитетно заявил Палыч.

Ева почувствовала, что вопросы задавать не надо. Она молчала и смотрела, чуть улыбаясь, на Палыча. Палыча одолевали сомнения.

— Ты его дочка! — предположил он, промучившись в ожидании вопросов.

Ева молчала. Она расстегнула сумочку на ремешке и достала нераспечатанную пачку «Мальборо». Медленно отсоединила и пустила в свободный полет тонкую прозрачную полоску целлофана. Достала себе сигарету, чуть прикусила ее зубами и протянула пачку Палычу. Пока он суетливо копался в кармане в поисках спичек, Ева втягивала ртом запах сушеного табака сквозь фильтр. Палыч закурил и протянул ей спичку, спасая огонек грубой ладонью. Ева задула огонек, не прикурив.

— Я люблю только запах. Кури, не обращай внимания.

Они стояли в тишине. Палыч затягивался, Ева нюхала сигарету.

— Деньги обесценились, — изрек Палыч, докурив.

— Факт, — согласилась Ева.

— Тыща рублей тогда, это знаешь!.. Я курятник построил с курами и индюшками.

— Он был один? — спросила Ева.

— Куда там — один! — вроде даже обрадовался Палыч вопросу. — Шофер у него был и два мужика в бицепсах. А машина наша была, местная по номерам. У нас тут работа кипела, утро было, лето. Он стал спрашивать у всех чего-то, ребята-грузчики отправили ко мне, как к самому старому, значит. «Где дерево?» — спрашивает. Я опупел. А тогда он сказал, что сам интернатовский. Бутылки достал, закуску. Скатерть! Скатерть расстелил на ящике. Культурный человек. Поговорили.

Палыч замолчал.

Ева достала пачку пятидесятирублевок в банковской упаковке.

Палыч уставился на деньги и вспотел.

— Ты это… знаешь! Ты не того. Он тоже деньги достал, а потом драться полез! Топал ногами и матерился очень.

— Я не буду драться и материться, — пообещала Ева.

— Так нету же дерева!

— Я тебе за интересные факты плачу.

— Нету никаких фактов. Я ему сразу сказал, когда понял, за что он меня кормит и поит, что дерево засохло, а на его месте теперь стоит ангар и проходит дорога. — Палыч для убедительности топнул ногой, показывая пальцем вниз. — Он говорит: «Покажи немедля, где это дерево было!» А я помню? Я только помню, что корень неделю выкорчевать не могли. А спилили за пять лет до того! Тут он орать и драться… Пошел к хозяину.

— Неужели копал? — Ева с трудом сдерживала смех.

— А то нет?! Притащил два бульдозера, отковырял вход. «Я, — говорит, — за день все перекопаю, а потом обратно зацементирую!» Во, что на свете бывает!.. И все тут засыпал бумажками. Хозяин мой молодой еще, глупый, давай грозить! Потом, конечно, когда его водой отлили, он хотел даже на колени стать, только чтобы ничего не рушили. Я и докумекал. Отвел этого короткошеего в сторону, а сам боюсь, ужас! И говорю так тихонько. Мол, дерево спилили, корень вытащили, а ежели там какой клад был, надо идти в исполком, он ведает всеми ценными находками. Так что вроде и копать тут ни к чему, только намусорим. Если что было, давно нашли или затоптали. Но если клад большой, лучше по-тихому купить у хозяина ангар.

Палыч достал еще одну сигарету, хотел отдать Еве пачку, но она отвела его руку.

— Поверил? — спросила она.

— Успокоился. Да… Посмирнел, отдышался. Мне дал тыщу, хозяину оставил все, что набросал на землю, вроде как за ущерб, и укатил, как его и не было. Мой хозяин еще тогда сел, за голову держится и спрашивает слабенько так: «Что это, — говорит, — было такое?»

— Палыч, — сказала Ева, — ты чего алкоголиком прикидываешься с такой памятью?