Подзорная труба и пятьсот акров земли

— Он все выдумывал, хитрил, смешил, удивлял, не надо ничему верить! — не сдавалась Аквиния.

— Он завоевывал, очаровывал, учил, любил, — продолжила Анна-бель.

— Евфросиния! — торжественно провозгласила мама, и мы с Анной вздрогнули от неожиданности. — Ты посмотри на этих женщин! Где сейчас в наше время найдешь подобную дружбу?! Они заботятся друг о друге, помогают, а ведь это бывшие жены одного мужчины. Я смотрю на них и плакать хочется. Евфросиния, ты им… — мама начала подозрительно всхлипывать, — ты им нравишься, они и тебя готовы принять к себе в сердце… Такая доброта в наше время, такая самоотреченность!..

— Мама, пожалуйста…

— Не перебивай! Анна, вы добрейшая женщина, вы…

— Не перехвалите, — по-кошачьи изогнулась Анна-бель, потягиваясь, — сглазите еще.

— Ну что вы, я же от души!.. И вы, Аквиния. Я вам поклоняюсь, столько пережить!..

— Не верьте своей девчонке! Все, что он ей наговорил, — вранье, выдумка! — немедленно отреагировала Аквиния.

— Но я же от души, я ничего… — сбилась мама. — Я только хотела сказать, что ваше желание написать на Евфросинию завещание…

— Какое еще завещание? — дернулась я.

— Да ерунда, — отмахнулась Анна-бель. — Я хочу списать на тебя квартиру Богдана в этом доме на седьмом этаже. Все равно мне в ней не жить, моя дочь тоже сюда больше и ногой не ступит, да и после моей смерти ей останутся пятикомнатные хоромы на Остоженке — куда уж больше.

— А я — свою, — проскрипела Аквиния.

— Спасибо, ничего не надо, — вскочила я.

— Сядь! — приказала Аквиния. Дождалась, пока я опущусь на диван, и погрозила пальцем: — Привыкли перебивать взрослых!.. Если не надо — продашь! Я умру через месяц. Квартирка эта маленькая, однокомнатная, с совмещенными удобствами. Я ее впопыхах покупала: думала — на время, а оказалось потом — почти на тринадцать лет. Повезло мне: сразу нашлась такая — окно в окно, понимаешь? Да ты слушаешь меня?

— Слушаю. Окно в окно…

— Да. Последние три года до его смерти я смотрела, как он живет. Думала: посмеюсь или пожалею, а он меня и в старости наказал тобой.

— Куда смотрели? — похолодела я.

— Она смотрела в подзорную трубу в окна Богдана, — с нескрываемым удовольствием в голосе объяснила Анна-бель и посмотрела на меня в свернутую трубочкой ладошку. — Я предлагала ей бинокль. Хороший, полевой, но она сказала, что труба романтичней. В бинокль вроде как подглядываешь, а в трубу смотришь, как на звезду.

— А мне говорили, что вы живете в Америке, — совсем глупо заявила я, обороняясь от пронзительного хищного взгляда Аквинии.

— В Америке у меня дела, а живу я тут, в доме напротив; из моей квартиры отлично видна гостиная и кухня в квартире Богдана. Когда я увидела тебя там, хотела поменять квартиру — купить такую, из которой будет спальню видно.

— Ох! — приглушенно вскрикнула мама.

— Но ты в его спальню была не ходок, я и осталась, где была.

— Ха-а-а-ах, — выдохнула мама, встала и ушла в кухню.

Я тоже встала, чтобы не было заметно, как меня трясет.

— А почему вы ее не продали после смерти Богдана?

— Не пришлось как-то. Сижу вот в ней до сих пор. У меня в Калифорнии двое сыновей, внуки, правнуки, пятьсот акров земли, а я сижу и сижу тут, смотрю в трубу и потому все еще жива.

— Прекрасно, — пробормотала я. — Живите и дальше…

— Не могу. Труба моя вывалилась вниз. На прошлой неделе. С подоконника. Вдребезги. Я сразу подумала — это знак мне, пора уходить, пора нам с ним встретиться поближе.

— А кто маму попросил убирать там?

— Я наняла твою маму. Моя же квартира, я и наняла. Мы даже подружились, мы уже год как дружны. Как-то были в той квартире вместе. Я помахала Аквинии в окно, она пришла. У тебя замеча-а-атель-ная мама, — зевнула Анна-бель. — Мы тут как-то посоветовались…

— Чего вы от меня хотите? Что я должна буду сделать?

— А девочка умненькая — не смотри, что хороша, — заметила Анна-бель.

— Умненькая-то умненькая, да своего не упустит, — парировала Аквиния.

— Уважаемые жены Богдана Халея, — не выдержала я. — Говорите, что вам от меня надо, и давайте прощаться. Что-то мне подсказывает, что дружбы у нас не получится. Давайте перейдем к деловым отношениям.

— Все документы у твоей мамы, мы обе подписали дарственные у нотариуса, как полагается, — тут же перешла к деловым отношениям Анна-бель.

Я опешила:

— То есть вы в присутствии нотариуса написали в дарственных, что именно мне нужно будет сделать?

— Что за глупость! — дернула плечиком Аннабель.

Обязательства

— И не глупость это совсем. Я предлагала составить обязательство, но Анна меня отговорила, — объяснила Аквиния. — Я с нею согласилась, потому что тоже сомневаюсь в чистоплотности нынешних нотариусов — кто знает, ты можешь пострадать из-за этих бриллиантов, если о них указать в документе. Тебя даже могут убить, как Богдана!

— Бриллиантов?.. — Я решила, что лучше присесть, чтобы не свалиться на пол.

— Не слушай ее, — отмахнулась Анна-бель.

— Девочка спросила, что ей нужно будет делать за эти квартиры. Как ты смеешь приказывать не слушать меня?!

— Чай! — В комнату вошла мама с подносом. — Аквиния, есть ваше любимое вишневое варенье. Пожалуйста, садитесь к столу. Анна, а для вас — финики.

Аквиния сползла со стула и с трудом доковыляла к столу.

— Я продолжу, — настояла она, как только отпила глоток чая. — Мой завет такой: ты должна вернуть бриллианты наследнице Богдана, его дочери. Я знаю: ты думаешь, что они принадлежат тебе, так хотел Богдан…

— Откуда вы знаете? — дернулась я. Анна-бель закатила глаза, демонстрируя, как ей надоели разговоры о бриллиантах.

— Не перебивай. Знаю, и все.

— Аквиния, дорогая, — вступила моя мама, — вы ошибаетесь, уверяю вас! Ваш бывший муж не мог подарить маленькой девочке такую дорогую вещь; я все обыскала в доме — у нас нет этих бриллиантов, клянусь!

— Никто не говорит, что они у вас в доме.

— Даже если ему казалось, что моя дочь слишком восторженна, слишком покорена, — не слышит ее мама, — я уверена, она не позволяла себе ничего плохого! Я воспитывала ее в лучших традициях целомудрия, я отдала ее воспитанию все силы, всю свою молодость. Да вы знаете, чего мне это стоило — одной воспитывать дочь?!

— Извините, а что это за традиции целомудрия? — заинтересовалась Анна-бель. — В каком возрасте вы объяснили дочери разницу между мальчиком и девочкой?

— Что? — очнулась мама от упоения собственным самопожертвованием. — Какую разницу?

— Все понятно, — кротко вздохнула Анна-бель.

Лицо мамы пошло пятнами.

— Не волнуйся. — Я погладила ее по руке. — Мне все и в подробностях объяснил Богдан. И еще, отчего начинаются месячные и как нужно предохраняться.

Получилось жестоко, но сил выслушивать мамины восторги и жалобы о своей нелегкой доле родительницы уже не было.

— Я так и думала, — кивнула Аквиния.

— Вы не смеете! — вскочила мама, опрокинув стул. — Я вам тут не позволю!.. — Она выбежала из комнаты.

— Давайте закончим с делами, — бесстрастно предложила Аквиния.

— Откуда вы знаете, что Богдан пообещал бриллианты мне?

— Знаю, — повторила Аквиния.

— Да откуда же? Насколько я поняла, вы не общались с ним после развода. Вы слышали, как он это говорил?

— Она видела, — с усмешкой подсказала Анна-бель. — Ви-де-ла.

— Видела? Как это?..

— Она видела тебя голой в камушках, — понизила голос Анна-бель, покосившись в сторону коридора. — Она видела, что сказал Богдан. — В меня опять уставился ее веселый глаз сквозь трубочку из ладони.

— Я умею читать по губам, — подтвердила Аквиния. — Я почти десять лет работала в приюте для детей-инвалидов.

— У меня их нет, — развела я руками. — И, как ни странно это звучит, я искала вашу дочь, хотела ее увидеть и поговорить.

— Зачем? — напряглась Анна-бель.

— Я хотела сказать ей, что Богдан скучает, что бриллианты, конечно, принадлежат ей.

— Он и сам мог это сказать, — усмехнулась Анна-бель. — Дочь посещала его вопреки моим запретам.

— Значит, Аквиния желает, чтобы я нашла это ожерелье для дочери Богдана?

— Желаю, — кивнула Аквиния. — Это семейная реликвия; нам с ним Бог детей не дал, но мой младший сын…

— Прекрати, — лениво попросила Анна-бель.

— Мой младший, — повысила голос Аквиния, — обручен с Людочкой.

— Очень смешно. Он совсем не говорит по-русски.

— Они переписываются. В будущем месяце Лю-дочка приедет в Америку. Мой сын наполовину ирландец, он красив и смел, от него трудно отказаться.

Покопавшись в кармане длинной кофты, Аквиния достала что-то похожее на портсигар, раскрыла его, и я имела счастье минут пять рассматривать небольшие фотографии огненно-рыжих и совершенно неотразимых сыновей Аквинии с такими правильными чертами лица, что закрадывалось подозрение, не покрасила ли она парочку бюстов каких-нибудь известных греков.

— Счастливые молодожены средних лет из них вряд ли получатся, — умерила ее восторг Анна-бель. — Моей дочери тридцать восемь — в таком возрасте не бросаются бездумно в замужество, потому что уже не имеют терпения и оптимизма малолеток.

— Анна-бель, а чего вы от меня хотите?

— Не слушай ее, она меркантильная дура, — тут же отреагировала на мой вопрос Аквиния.

— Значит, ты, желающая, чтобы моя дочь через месяц приехала на смотрины к твоему сыну в ожерелье за полмиллиона — не меркантильная, да? И еще хочешь сказать, что, лелея в душе надежду на этот идиотский брак сорокалетних переростков, на их внуков, ты не дура?

— Я родила своего старшего в сорок пять, и все было в порядке! Я хочу, чтобы семейная реликвия…

— А я чуть не сдохла от кровотечения при родах в тридцать шесть и повторить мой подвиг дочери не позволю!

— Тихо! — Я подняла руки. — Пусть Анна-бель ответит, что ей от меня надо.

— Мне нужен нож, который нельзя забрать с пола, пока не найден убийца.

— Какой еще убийца?

— Разве твоя мама не объяснила тебе, что Богдана убили?

— Зачем его нужно было убивать?

— Это может знать только тот, кто убил, — логично заключила Анна-бель.

— Это все ерунда, — отмахнулась Аквиния. — Предрассудки. Иди и забери этот нож с пола, кто тебе мешает? — Она повернулась ко мне и объяснила: — Наследники какого-то Купина, проживающие в Таиланде, обещали ей кучу денег, если она согласится продать три ножа Богдана. Оказывается, это ножи из коллекции, даже футляры сделаны известным мастером. Они написали письмо, прислали приглашение…

— Я сама расскажу!

— А эта дура!..

— Заткнись! Я сама расскажу. — Анна-бель постучала по столу ладонью, привлекая мое внимание. — Я поехала туда. Все было шикарно. Представь: это очень богатая русская семья — отели на побережье, яхты, казино. Один из них, Матвей, мне очень понравился, очень. Он на пять лет моложе, но выглядит шикарно, мы с ним отлично смотримся. И я по глупости рассказала, что одним из ножей был убит мой бывший муж. Матвей сначала только улыбнулся — сказал, это ничего, нож специально приспособлен для убийства, а потом я случайно проговорилась — назвала имя этого ножа — Мудрец. Он даже в лице изменился: “Не может быть! Если его убили, то только ножом Ай!” Нет, его убили Мудрецом, — настаивала я. И доупиралась: оказывается, если эти освященные ножи были использованы не по назначению, любому, нарушившему их местоположение после этого, грозит страшное проклятие!

Кое-что о проклятиях

— Ерунда, — повторила Аквиния.

— А вот и не ерунда! Человек из органов, который держал этот нож у себя как вещественное доказательство почти месяц, — он и потом не хотел его отдавать, я жалобу писала! — превратился в настоящую жабу!

— Ты говорила раньше, что в бегемота, — заметила Аквиния.

— Какая разница? Он за пару лет достиг такой степени ожирения, при которой уже показывают свой живот и задницу за деньги в цирке или идут в борцы сумо!

Я закрыла глаза, стараясь справиться с гулом внутри моей головы.

— Ее мать, — понизила голос Аквиния, — сдвигает этот нож каждые две недели, протирает паркет и кладет обратно.

— Несчастная женщина! — вздохнула Анна-бель, покосившись на меня.

— Значит, — решила я подвести итог, хотя от усталости и нереальности происходящего еле ворочала языком, — Анна хочет, чтобы я всего лишь нашла убийцу Богдана, и тогда она, счастливая, с тремя ножами поедет в Таиланд. А Аквинии нужно, чтобы я нашла пропавшие бриллианты?

— Выйдем на минуточку, — попросила Анна-бель.

— Не слушай эту дуру! — напутствовала меня Ак-виния.

В кухне, тщательно прикрыв за собой дверь, Анна-бель прошептала мне в ухо:

— Не надо искать ожерелье — я знаю, где оно, с ним все в порядке!

После чего, удовлетворенная, заперлась в туалете.

Я вернулась в гостиную, села за стол и положила голову на руки возле невыпитой чашки чая.

— Не надо искать убийцу, — вдруг прошептала Аквиния. — Это не приведет к добру — всем только хуже станет.

— Что? — дернулась я. — Почему — хуже?

— Я знаю, — шепчет Аквиния, не шепчет даже — медленно и тщательно беззвучно выговаривает это губами.

— Вы хотите сказать… — я тоже перешла на почти неслышный шепот, — что вы… Вы видели, да? Вы этого человека видели в трубу? Вы знали сразу, что это убийство, а не самоубийство. Почему же не сказали?

— Зачем? Помочь Богдану было уже нельзя, а объяснять чиновникам, что я с утра до вечера смотрела в подзорную трубу за своим бывшим мужем… Мне тогда стукнуло восемьдесят, представь их реакцию! Но справедливости ради стоит сказать, что, как только я увидела это, я тут же пошла звонить в милицию. Это заняло почти десять минут — так трудно дозвониться, а еще труднее объяснить дураку на коммутаторе, откуда я знаю, что кого-то убили, и почему не хочу называть свое имя.

— А где наша добрая мамочка? — вошла в комнату Анна-бель. — Ее нигде нет, я все осмотрела. Фло, детка, ты как специалист, знакома со всеми проблемами своей мамы?

— Что?.. — Комната поплыла перед глазами, и Анна-бель приподнялась в воздухе, вращаясь.

— Я говорю, что твоя мама исчезла. Мы ее обидели, наверное, бедняжку. Аквиния бывает такой грубой…

— Лучше бы ты следила за своим змеиным языком! — фыркнула Аквиния.

— Что же она и не попрощается с нами? — огляделась Анна-бель.

— Вот тебе ключи и адрес моей квартирки, — протянула мне бумажку Аквиния. — Помоги одеться, правая рука не слушается.

Мы вышли на лестничную клетку, и я почему-то случайно поднялась вверх и посмотрела на дверь квартиры Богдана.

— Что? — взволновалась Анна-бель. — Она там, да? О, господи, идемте же скорее, скорее!

Не знаю, что она ожидала там увидеть, чего боялась? Пока мы с Аквинией под руку кое-как доковыляли, в квартире еще было тихо, но как только мы ступили за порог в сумрак коридора, раздался такой вопль, что теперь Аквинии пришлось подхватить меня и прислонить к стене.

— Постой тут, детка, — сказала она изменившимся голосом, — я посмотрю, что там случилось…

Она ушла. Я кое-как отлепила спину от стены и первым делом бросилась в гостиную. Сначала я посмотрела на кресло и с облегчением перевела дух. Оно было пустое. Потом посмотрела на пол — ножа не было. Из спальни слышались крики и странные звуки. Я подошла к двери и, уже ничему не удивляясь, минуты три просто стояла и наблюдала, как моя мама и Анна-бель дерутся, катаясь по ковру. Потом мама одолела Анну-бель, села сверху и посмотрела на нее таким первобытным взглядом, что я сразу бросилась ее оттаскивать. Аквиния сидела на кровати, болтала ножками и с интересом за всем этим наблюдала.

— Что случилось? — сумела я выговорить, схватив маму сзади подмышки и уволакивая ее в коридор.

— Мне конец! Мне конец! — вопила Анна-бель и, перевернувшись на живот, стучала кулаками в пол.

— Да все нормально, — спокойно заметила Аквиния. — Твоя мама переложила ножи в разные футляры. Мы теперь в жизни не найдем, который из них где лежал; тем более — который из них этот чертов Мудрец.

Я кое-как доволокла совершенно обезножевшую маму к дивану, но затащить на него не смогла — посадила рядышком на пол.

— Зачем ты это сделала? — спросила я ее Она — еще в пылу борьбы и победы — сначала посмотрела отстраненно, потом сдула растрепанные волосы с правого глаза и объяснила: — Пусть эти гадины теперь попробуют разложить их правильно! Это не семейка — это гнездо разврата! Они и о других думают, как о себе? Как они смеют намекать на такие вещи!.. Да моя дочь!.. — вдруг закричала она что есть мочи, чтобы было слышно в спальне. — Да вы в подметки ей не годитесь!

— Тихо, тихо. — Я села рядом на пол и прижала к себе ее голову.

Мама вырывалась и пыталась громко объяснить, какая я целомудренная и добрая девочка.

Когда она совсем выдохлась, я пошла посмотреть на Анну-бель.

— Все в порядке, — кивнула мне Аквиния, — я ее успокоила.

— Как вам это удалось?

— Я сказала, что твоя мама могла и не сообщать нам, что переложила ножи; мы бы ничего не знали и ушли спокойными. От того, что мы это знаем, выиграла только твоя мама — она полностью удовлетворена истерикой Анны.