Кое-что о разнузданном сексе и нервном ожирении

Вечером в тот же день я позвонила Урсе.

— Зарыли? — спросил он.

— Да. Блокнот теперь хорошо закопан, глубоко и надежно. Мне нужен телефон и адрес психиатра Киры Ланского.

— Я тоже зря время не терял, — многозначительно заметил он. — Я выяснил много интересного о вас с Ланским и лишился еще пяти килограммов. Согласны встретиться со мной сейчас на Кропоткинской?

— Зачем?

— Хочу посмотреть в ваши коварные, злые, змеиные глаза.

— Да ладно, не заводитесь. Это была небольшая доза, глубокий сон пошел вам только на пользу.

— На Кропоткинской работает Ланский — у него сегодня вечером прием, но пока я не посмотрю в ваши коварные, злые, змеиные, беспощадные, холодные…

— Уже еду!

Мы встретились в переходе. Я дважды прошла мимо Кохана, пока он не тронул меня за руку. Я с удивлением оглядела постройневшего Урсу с горящими жаждой мести глазами.

— Отлично выглядите! Уже перешли на молодежный стиль одежды, поздравляю.

— Кто пойдет к нему лечиться? — проигнорировал комплимент Кохан. — Меня он знает, мы виделись с ним лет восемь назад.

— А меня он не должен видеть вообще. Понимаете, Урса, как бы это объяснить…

— Вы были его любовницей с девяносто пятого по девяносто седьмой год, сожительствовали гражданским браком, жили тут неподалеку — он снимал квартиру. Назвать адрес или помните?

Я весело оглядела его покрасневшее лицо и свирепые глаза навыкат:

— Я только хотела сказать, что…

— Это вы вышли на него или он узнал о вас от Богдана Халея? — опять перебил меня Урса.

— Я. Я вышла на него в коридоре института; мы шли навстречу друг другу в длинном пустом пространстве — почему-то в тот час коридор оказался совершенно пустым, стояла полнейшая тишина, только наши шаги стучали по деревянному полу, сначала — вразнобой, а потом — мы стали идти синхронно, понимаете? Как будто идет один человек — тум-тум, тум-тум…

— Не надо таких подробностей, — скривился Урса. — Я хотел узнать, кто проявил инициативу?

— Ноги! Они пошли в ритме одинаково стучащих сердец.

— Бросьте! Вы узнали, что Ланский наблюдал Халея в девяносто третьем, и хотели выяснить что-нибудь о пропавшем ожерелье, так ведь?

— Разве что на подсознании — там, глубоко-глубоко! — тычу указательным пальцем в лоб. — И тогда, по вашей теории, Ланский тоже, как вы выражаетесь, вышел на меня из-за сокровища, и мы три года занимались разнузданным сексом, пока Урса Венедиктович Кохан решал, куда спрятать найденные в квартире Халея бриллианты. Жадность и долг боролись в нем, и от такого нервного насилия над самим собой он стал есть все подряд, пока не раздулся, как бегемот!

— Вы заметили, что психиатры с удовольствием занимаются преувеличениями? — совсем не обиделся Урса. — Что, к примеру, вы имели в виду под разнузданным сексом? Я видел ваш блокнот: первое имя в нем — Кира, там даже и дата стоит и какие-то цифры — подозреваю, что это размеры некоторых органов. Потом до таких подробностей вы не опускались. Получается, что Кира Ланский в свои двадцать семь лет был девственником, и разнузданности его могли обучить только вы.

— Неправильная гипотеза.

— А как вы узнали, что я ожирел именно в девяносто пятом?

— Я не знала — я предположила и угадала. У меня предложение. Давайте посмотрим на Ланского издалека.

— Боитесь встречи с бывшим любовником?

— Если вы мне разрешите договорить, я скажу, чего боюсь. Я боюсь, что этот человек окажется моим бывшим любовником.

Урса выждал немного и только потом спросил:

— А почему вы боитесь?

— Потому что у меня дома лежит свидетельство о смерти Киры Ланского.

— Во-о-от как… — Он задумался. — И что, похоронили, как полагается, с рыданиями, венками?

— Я его не хоронила. Мы к тому времени уже больше года как расстались с обещанием не тревожить друг друга лет десять как минимум. Он защитился и уехал в Новгород.

— Десять лет, значит… А сколько прошло?

— Пять.

— Понятно… А не мог ваш любовник опасаться некоторых провокаций с вашей стороны и потому умереть документально на всякий случай, чтобы вы его не тревожили?

— Хватит болтать! — не сдержалась я от крика. — Идите и посмотрите, тот ли это Кира Ланский, который вам показывал медицинскую карту Богдана Халея после его смерти!

— А вы…

— А я подожду в машине. И не анализируйте, прошу вас, не анализируйте!..

Опознание

Урса ушел. Я сидела в машине, рисуя пальцем вензеля на запотевшем окне. Я увидела, как Кохан вышел из массивной двери здания неподалеку, молодцевато пробежался, перепрыгивая через лужи.

Когда он сел рядом, запахло растаявшим снегом и аптекой.

— Это он, — кивнул Урса. — Это тот человек, который наблюдал в девяносто третьем году Богдана Халея. Войдете в четвертый подъезд, в холле скажете охраннику, что пришли на прием к доктору Ланскому. Третий этаж, офис 401. Кстати! У вас есть оружие?

Я вышла из машины и зло хлопнула дверцей.

Чем быстрее я дойду до этого офиса 401, тем быстрее все кончится. Допустим, это он. Ну и что? Пошутил. Хотя, конечно, могилку на кладбище на окраине Новгорода шуткой назвать язык не поворачивается. Фотография, имя, даты — все было его, я трогала буквы в черном камне, чтобы и пальцы тоже запомнили вырезанное для меня клеймо одиночество.

Через пять минут я уже была в машине.

Села и стала ждать, пока сердце перестанет искать выхода наружу.

— И что? — не выдержал Урса.

— Это не он! — Я победно посмотрела на Урсу и радостно стукнула его по плечу. — Это не он, понимаете?! Не он! Не он!

— Перестаньте драться. Это психиатр, который наблюдал в девяносто третьем…

— Плевать мне на ваши воспоминания. Это не мой любовник, это не мой первый мужчина, это не моя несбыточная грусть, хотя имеет тот же рост, что и Кира, и телосложением схож. Вы могли ошибиться!

— Тогда нам остается одно, — кивнул Урса. — Мне — работа, а вам — развлечение.

— В каком смысле — развлечение?

— Вы должны как-то увидеть этого психиатра голым. Надеюсь, в голом виде он будет вами стопроцентно узнан или отвергнут?

— Интересная мысль. А что тогда вы называете работой?

— О, это очень сложно, очень… Я уже пытался по возвращении в Москву выяснить что-нибудь о Ланском. Глухо. Закрытая тема, секретные материалы. Собрал кое-какие слухи, сплетни, предположения. Фло, посмотрите на меня. Вы сегодня прошли мимо и не узнали, а ведь мы виделись в моем прежнем состоянии всего-то несколько месяцев назад! Может быть, вы все-таки ошибаетесь? И это тот самый Лан-ский, он только поправился?..

— Почему вы сказали — поправился?

— Мне так показалось.

— Этот человек схожей комплекции и действительно более полный, чем Кира.

— Если я наберу через пару месяцев хотя бы килограммов десять и обрасту волосами, спорим: вы меня не узнаете, хотя я тоже записан в вашем заветном блокноте! — не удержался от ехидства Урса. — Вы его представляете таким, каким запомнило сердце, а глаза ваши сейчас противятся виду постаревшего и располневшего любовника.

— Я видела его руки и глаза, это не мой Кира! Закройте глаза. Так, теперь представьте мою руку. Давайте-давайте! Руки всегда привлекают внимание, человек больше смотрит на них, чем в лицо собеседнику. Ну? Представили?

— Извините, Фло, — улыбнулся Урса с закрытыми глазами. — Я почему-то больше помню вашу ногу. Ту, которая случайно попала мне в рот тогда, в кабинете, помните?..

— Опять вы ерничаете!

— Да нет, это, скорее, профессиональное. Я смотрю в лицо собеседнику. Всегда — в лицо, отслеживая глаза; а на руки — только тогда, когда хочу узнать, насколько он скрывает свою нервозность. Руки выдают беспокойство. Помните, вы предложили мне дружбу?

— Помню. Опрометчивое было предложение.

— Ладно, я не обижаюсь за то, что вы усыпили меня в поезде. Не обижайтесь и вы на затворничество в купе.

— К чему это вы клоните?

— Уже поздно. Ланский скоро закончит, и я хотел бы ненавязчиво проводить его.

— И что?..

— Ничего. Счастливой вам охоты! — Урса вышел из машины и аккуратно закрыл дверцу.

— Как вы себе это представляете? — крикнула я ему вслед.

— С вашим-то опытом даже неудобно давать какие-то советы!

Сплошная развлекаловка

Через два месяца я знала поименно всех платных пациентов кандидата медицинских наук психиатра Ланского. Три недели из этих двух месяцев пришлось вообще ходить за ним по пятам. Грим, маскировка, ощущение даром потраченного времени, уныние и тренинг — “я сделаю это, я сделаю это!” — по двадцать раз перед сном и десять-двенадцать на завтрак. Шесть раз я была на его лекциях в институте; дважды в опере: он — в партере, у меня — бельэтаж; четыре раза я плавала вместе с ним в “Олимпийском” на соседних дорожках — и восемь раз — по одному в неделю — мы благополучно отоварились продуктами и предметами первой необходимости в супермаркете у его работы. Итак. Он — одинок, скорее всего — вегетарианец; спиртное потребляет умеренно, педантичен, любит побаловать себя раз в два месяца дорогущей парой ботинок, его дезодорантом я опрыскала кладовку и заходила туда по три-четыре раза в день, пока этот запах не застрял в ноздрях и на подсознании.

Этот запах я слышу впервые. В отчаянии смотрю на себя в зеркало. Синяки под глазами, морщинки в уголках рта, взгляд заблудившейся собаки.

— Что с тобой случилось? Новый роман? — решила посочувствовать Лумумба.

— Нет. Опера. Не люблю оперу…

— Знаешь лучшее средство от оперы?

— “Лебединое озеро”, да?!

— Не заводись. “Жизель” тоже ничего себе, помогает.. Что ты будешь делать, если наконец столкнешься с ним носом к носу, а он кинется к тебе с распростертыми объятиями: “Любимая, это ты?”

— Поеду в Новгород и раскопаю его могилу.

На следующий день вечером я в сердцах позвонила ей по мобильнику, в полнейшем отчаянии осматривая Большой и его афиши.

— Спасибо тебе! Ланский припарковался у театра оперы и балета! Угадай с одного раза, что сегодня дают?!

— “Жизель”, что же еще, — вздохнула где-то далеко Лумумба. — Может, хватит уже изображать синдром навязанного присутствия? А то он скоро привыкнет к тебе, здороваться начнет…

— Сплюнь! Я извела кучу денег на костюмы! А мои усы на сегодняшний вечер? Ты видела мои усы — ниточкой, соединяющиеся в уголках рта с бородкой в форме туза пик?

— Сочувствую…При росте метр шестьдесят пять, да еще с такими усами смотри не попади случайно в мужской клуб!

Ох, Лумумба!..

Ланский не пошел в театр. Он обошел его дважды, странно петляя, потом мы вышли на Петровку — здесь Ланский звонил по телефону-автомату, закидывая монетки и раздраженно жестикулируя, потом свернул на Кузнецкий, потом — на Неглинную, по Неглинной дошел до Звонарского переулка и нырнул в какую-то дверь, слабо подсвеченную фонарем под старину, болтающимся на цепочке. Я стояла в арке за три дома до этой двери и ждала, когда он выйдет. Через тридцать минут, рискуя столкнуться с ним носом к носу, я прогулялась к фонарю на цепочке и обомлела: ночной клуб “Голубой фламинго”! Ну, Лумумба, ты просто ходячее проклятие!

“В таких местах не курят”, — это было первое, что я подумала, оглядев небольшой зал с мягкими диванчиками у столиков, подиум с роялем, стойку бара и огромный ностальгический фикус в кадке. Сталкиваясь несколько раз с искусственными цветочными изделиями высокого качества — совершенными обманками, — я пощупала листок фикуса и была застигнута за этим преступлением огромного роста детиной в трескающемся по швам смокинге.

— Оставьте Леопольда в покое, — прогундосил он насморочным басом и подозрительно осмотрел меня с ног до головы. — Впервые у нас?

Отпираться бессмысленно, поскольку по лицу качка сразу понятно, как они определяют новичков — те сразу же ощупывают фикус. Стараясь лишний раз не раскрывать рта, покаянно развожу руками.

— Зарегистрируйтесь у бара и имейте в виду: все столики заказаны на сегодня. Будет петь Улькис, сами понимаете.

Вытягиваю губы в трубочку и таращу глаза, явно преувеличивая степень своего понимания.

У бара первым делом закрываю лицо картой вин и поверх нее осматриваю зал. Ланский сидит за столиком с измученного вида мужичком с напомаженными волосами. Минуточку, я его знаю!.. Вздыхаю с облегчением: это пациент Ланского. Хоть что-то приятное за сегодняшний вечер: появилась надежда, что Ланский не голубой. Приободрившись, убираю карту и заказываю коктейль. Вероятно, по моему взъерошенному виду заметно, насколько я робею, потому что бармен подзывает меня умопомрачительно медленным движением указательного пальца и шепотом интересуется:

— Вишенку или оливку? Киска…

Проглотив “киску”, шепотом выбираю вишенку. Эта сволочь, вероятно, чтобы доставить мне приятное, демонстративно достает маринованную ягоду пальцами, катает ее между большим и указательным и с размаху закидывает в бокал. Спасибо, что не облизал… Десять секунд успокоительного тренинга.

Я застываю зрачками на бокале и на шестой секунде чувствую на своем плече чью-то руку.

Первым делом я покосилась в зал — Ланский продолжает лечить своего пациента, это не он. На счете десять я медленно повернула голову и чуть не упала со стула: с удивлением и готовностью к извинениям на лице на меня смотрел… Амадей!

— Что вы здесь делаете? — Он в изумлении оглядывает мой костюм.

— Модя! Какая неожиданность! — Я решила и дальше изъясняться шепотом.

Не зная, как в этом месте принято обмениваться приветствиями, я расставила в сторону руки, а потом, видя его нерешительность, еще и ноги. Получилось смешно, если учесть, что с высокого сиденья они не доставали до пола. Удивленный Амадей наклонился и прикоснулся своей щекой к моей, обозначив в воздухе чмок.

— У нас столик, можно там посидеть. — Он тоже перешел на шепот. — Ваш коктейль?

Модя уже протянул руку, но я зашептала что есть силы, что в этом пойле бармен успел помыть два своих пальца, поэтому лучше заказать другой и найти, кому можно пожаловаться.

Я не могла остановиться, хотя Модя и делал мне знаки глазами. Потом он решил перейти к действиям. Он стащил меня со стула и поволок, извинительно улыбаясь в сторону бара и лопоча:

— Извини, она такая брезгливая, ты не представляешь!..

Бармен, подозрительно скалясь, яростно натирал бокал полотенцем.

Психиатр, кандидат медицинских наук Ланский, жестикулируя, продолжал беседу за два столика от того, к которому меня подвел Модя.

Только было я хотела устроиться так, чтобы вполоборота видеть его, как второй?., нет, кажется, третий раз за этот вечер чуть не упала. Ноги мои подкосились: к столику подошла пациентка Люся в костюме байкерши с банданой на голове и с распущенными волосами до пояса!

— Классные усы, — похвалила она, ставя на стол вазочку с орехами и бокал с чем-то слишком ярко-розовым.

— Вы познакомились? Как я рада!.. — Это все, что я могла пробормотать, усаживаясь.

— Мужчины так не сидят. — Амадей кивнул на мои ноги, переплетенные под столиком. Я поспешно расставила их в стороны.

— Уже лучше, но слишком навязчиво… Нет, ступни чуть сдвиньте, а колени, наоборот, расставьте. Хорошо.

— Модя научился стрелять, — сообщила Люся. — У него неплохо получается. Восемь ворон с двенадцати выстрелов.

Я в ужасе уставилась на Амадея.

— Да, — кивнул он. — Люся помогла мне преодолеть страх и отвращение к… оружию. Меня как-то в молодости затащили на охоту. Ужасные впечатления. Ружье разбило мне лицо. Прикладом, вот здесь. — Он показал на правую скулу.

— Как это? — содрогнулась я.

— Очень просто, — снисходительно объяснила Люся. — Это случается, когда дилетанты палят из дробовика по утке вверх.

— Амадей, вы ведь давно ходите по психиатрам? — Я тронула его за руку. — Всякие там обследования, заключения?

— Да, а что?

— Почему вы в прошлом году выбрали в нашем центре Лумумбу?

— Она черная, — просто ответил Модя. — До нее у меня был психиатр-горбун.

— Это принципиально?

— Вероятно. Я больше доверяю людям с комплексами. Они мне ближе. А почему вы спрашиваете? Я не пошел к вам, потому что… потому что вы красивы и заразны.

— Посмотрите незаметно на третий от угла столик. Не поворачивайтесь. Знаете его?

— Ланского? — слишком громко спросил Амадей и тут же помахал рукой в ответ на удивленный взгляд психиатра. — Хотите, я вас… — начал было Амадей и осекся.

Потому что я мгновенно сползла под стол и совершенно по-глупому пыталась спрятаться. Отсюда мне отлично были видны ноги Ланского. Ноги шли к нам.

— Добрый вечер, Амадэ-эус, — произнес голос совсем рядом. — На Улькиса пришли? Это голос не моего Киры.

— Я, да… Нет, мы, собственно, с Люсей заглянули…

— Ко мне в гости приехал коллега из Амстердама, — не дослушал Ланский. — Я описал вашу проблему. Он очень, очень заинтересовался. Не хотите ли?..

Его туфли рядом с моими коленками чуть подвинулись, я быстро свернулась, закрыв голову руками, почувствовав, что сейчас этот Ланский заглянет под стол.

— Вам там удобно? — спросил совсем рядом его голос.

Я сжалась еще сильнее.

— А вы присаживайтесь к нам за столик, я вас познакомлю. Представляете, это мой… — начал было объяснять Амадей, но тут Люсин тупоносый ботинок пнул его лаковую туфлю, и Амадей замолчал.

— Это наш друг, — продолжила за него Люся. — Очень стеснительный. Еще два месяца назад был женщиной, никак не привыкнет к новому образу. Не может выдержать внимания незнакомых людей, чуть что — под стол…

— А вы и друга возьмите с собой, — радушно предложил Ланский. — В Амстердаме подобные проблемы — уже рутинны. Продвинутый мир новых человеческих отношений, нам до них далеко. Спасибо за приглашение, у меня дела. Люся, вы прекрасно выглядите. Помните наш уговор?

В зале погас свет. Туфли Ланского удалились.

В кромешной темноте я выбралась из-под стола, отряхнула брюки и в изнеможении рухнула на диванчик.

От столика к столику передавали бокалы со свечами.

— Евфросиния Павловна. — Люся положила свою ладонь на мою. — Вы зачем здесь?

— Я? Я изучаю некоторые аспекты безличного… этого самого, как его?.. Безличного элемента воображения.

— Евфросиния Павловна, вам не понравится, как поет Улькис.

— Да, наверное… Не знаю, я не слышала. Это у него жабры? Амадей, послушайте, я спрашивала…

Амадей в темноте, чуть подсвеченной свечой, прикладывает к губам палец. Я подвигаюсь к нему вплотную и шепчу, позволив себе при такой близости перейти на “ты”:

— Я хотела у тебя узнать: кто этот человек, с которым говорил Ланский?

— Байрон? Так себе — не знаю, зачем он здесь. Банальнейший традиционал. Хотя и суицидник. Он невезучий какой-то, — шепчет Амадей.

Я слышу щекой его теплое дыхание и нежные прикосновения губ.

— В каком смысле — невезучий?

— В смысле — смерти. Не получается у него со смертью никак, что только ни делает.

— Чем он занимается?

— Что?

— Я спрашиваю, чем он занимается? Что делает?

— Вешается, режет вены…

— Да кем он работает?

— А, это… Не знаю, но могу спросить.

Вдруг раздался резкий пронзительный визг, и еще до того, как раздвинулся подсвеченный занавес, я зажала уши пальцами и сползла с кресла, согнувшись. Пока появившийся на сцене человек-амфибия набирал воздуха для следующего звука, я помахала рукой Люсе и показала пальцами, что ухожу.

— Я же говорила — вам не понравится.

Несколько способов сойти с ума и никогда больше в него не вернуться

В семь утра зазвонил телефон. Спросонья я некоторое время с ужасом рассматриваю раскиданную на полу мужскую одежду, потом, ткнувшись ухом в трубку, вспоминаю вчерашний вечер — это же мой прикид! — и с облегчением откидываюсь на подушки. Мама настаивает на встрече сегодня в обед.

— Я не знаю, как сложится день…

Мне не хочется с ней встречаться, не хочется ехать в тот дом, проходить мимо дверей квартиры Богдана, не хочется выслушивать причитания по поводу моего внешнего вида и замученных глаз, но мама категорична: