Полный курс русской истории: в одной книге

Василий Осипович Ключевский

Полный курс русской истории: в одной книге

Наше будущее тяжелее нашего прошлого и пустее настоящего.

В. О. Ключевский

Вместо предисловия: Темные воды истории Руси

В научный оборот русская, то есть местная история поступила в самом конце XVIII века, когда послепетровским правителям для создания благоприятного среди цивилизованных народов Европы имиджа страны потребовалось нечто более весомое, чем бытовавшие до этого «предания о старине». Сами понимаете, на преданиях и легендах в деле доказательства древности и культуры подвластной им территории далеко не уедешь. У самих русских никакого научного знания о своем прошлом не было. Да, в каждой земле велись русские исторические хроники – будь то Киев, Новгород, Псков, Суздаль, Ярославль или иной древний город, где сидел местный князек и имелся местный монастырь. Но хроники, именуемые на Руси летописями (от слова лето – то есть год), многократно переписывались в угоду очередному хозяину территории, так что к XVIII столетию никаких древних хроник не сохранилось, самыми ранними можно было считать тексты, записанные в XV столетии. И первые века государства российского оказались точно в тумане. Русской исторической школы тоже не существовало, вот почему для правильного, то есть европейского подхода к летописному материалу были призваны западные ученые, в основном – немцы. Так русскую историю стали изучать Г. 3. Байер (1694–1738), Г. Ф. Миллер (1705–1783) и А. Л. Шлецер (1735–1809). Не стоит думать, что эти столь хулимые нашим первым отечественным «историком» М. В. Ломоносовым ученые спали и видели только, как бы навредить России в европейском восприятии. Увы, немецкие историки были людьми честными, свой предмет они превосходно знали. Однако истинно русского «патриотизма» эти граждане уж точно не испытывали! Как положено для того времени, они изучали историю России теми же точно приемами, как и историю любого иного государства. Немцы исследовали доставшиеся им русские первоисточники, пытаясь разобраться в истинности полученного материала. И уж не их вина, что разобраться в этом летописном хаосе оказалось так сложно, что пресловутая ранняя история Руси стала предметом политических споров и претензий на протяжении последующих веков, наш, XXI по счету, – не исключение. Вряд ли имеется более неблагодарное занятие, чем изучение отечественной старины.

Выводы, которые сделали немецкие специалисты, не понравились как самим заказчикам научного знания, так и местным патриотам. Михайло Васильевич Ломоносов был из их числа.

Сразу скажем, никаким историком он именоваться и права не имел. Ломоносов был дилетантом. Химик, физик, математик, естествоиспытатель, только не историк! Он в отечественной исторической науке мог называть себя историком лишь потому, что рядом и вовсе некого было поставить. Ниша, которую Ломоносов занимал, чем-то очень сходна с местом в этой науке современного нам А. Т. Фоменко, с одним лишь различием, что при всем дилетантизме Михайло Васильевич не дошел до того маразма, которым грешат выводы школы нашего современника. Ломоносов свято верил в величие русского духа, потому вывод немецких историков, прочитавших в летописях легендарное основание русского государства скандинавами, почел оскорблением. Так и возникла смешная, на мой взгляд, коллизия: ученым пришлось оправдываться перед дилетантом, что ничего дурного они и в мыслях не держали, но с той поры по отношению ученого к норманнской теории создания русского государства судили о степени его патриотизма. Такая вот совершенно дикая история с историей возникла в самом начале создания в России собственной исторической школы. Именно от Ломоносова и идет та святая мысль, что первые русы именовались так по речке Рось и вообще вели свое происхождение от роксоланов. И хотя последнее его утверждение сегодня вряд ли кто воспринимает серьезно, то первое бытует во многих исторических сочинениях и по сегодняшний день. А для школы Фоменко роксоланов замечательно заменили этруски, которые своим именем взывают к исторической памяти народа, по Фоменко, этруски, в переводе на современный язык, не что иное, как «это русские». Такие вот дела.

Первым историком, который сумел свести воедино разрозненные местные летописи, был Василий Никитич Татищев (1686–1750). Именно он написал первое масштабное историческое сочинение – «Историю Российскую». Для написания этого труда Татищев прочел, обработал и систематизировал огромное количество древних материалов, четко следуя принятым в его время научным принципам. Его «История Российская» особенно ценна для нас уже потому, что за два с половиной века наука утратила в пожарах и прочих стихийных бедствиях немало документов, которые ученый держал в своих руках. Так что пересказ документов Татищевым иногда является единственным свидетельством, что таковые вообще существовали. Он разделил историю России на пять периодов: ранний, с IX по XII век, когда на Руси существовал один единовластный князь, передающий власть сыновьям; междоусобный (с XII века и по конец монголо-татарского ига), когда князья активно боролись друг с другом и тем ослабляли государство, пока оно не стало легкой добычей для восточного хищника и не было вынуждено провести несколько столетий под властью чужеземцев; период нового единовластия при Иване III и Иване IV (Грозном); период Смуты, когда снова начались междоусобицы и борьба за власть, что едва не закончилось новым завоеванием, но уже с Запада; и последний период восстановления единовластия при Алексее Михайловиче и Петре Великом, завершившийся созданием мощной Российской империи. Татищев видел русскую историю как постоянную смену единовластия и смуты (усобицы). Когда власть была способна объединить страну, государство развивалось и крепло, когда не была способна – дело шло к распаду и национальной трагедии. Но при жизни Татищев не увидел свои труды опубликованными: первый том его «Истории» вышел лишь через двадцать лет после его смерти, а последний – и вовсе через пятьдесят лет.

Гораздо больше повезло другому русскому историку, Николаю Михайловичу Карамзину (1766–1826).

Начавший свою жизнь как литератор, Карамзин увлекся русской историей и полностью посвятил себя музе Клио. За четырнадцать лет он написал и выпустил в свет двенадцать томов «Истории государства Российского». Карамзину довелось работать в различных архивах, изучить многочисленные древние тексты. Обладая живописным стилем, он сумел приблизить историю к пониманию образованных людей своего времени. Однако Карамзин при всей своей усидчивости и литературном таланте был, конечно, не ученым, а превосходным популяризатором истории. Свою историю он разбил на три больших периода – Древнейший (от Рюрика до Ивана III), Средний (Ивана III до Петра I), Новый (от Петра I до Александра I). У него получилось сугубо патриотическое сочинение. Карамзин не жалел красок, чтобы преподать читающей публике мысль, что только самодержавное правление позволило России с древнейших времен состояться как сильное и культурное государство, что любое нарушение самовластия ведет к несчастьям и бедам, поскольку противоречит самому духу русского народа. Притянутые буквально за уши выводы Карамзина ничуть не смущали лучшие умы того времени. Карамзиным буквально зачитывались… Увы, историческое сочинение по виду, его «История» была по сути новым летописанием в угоду царствующим монархам.

Первым настоящим историком, то есть не дилетантом, стал для науки Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879). Долгие годы он работал над трудом всей своей жизни – «История России с древнейших времен» в 29 томах. Именно по этому его труду наши современники и знают Соловьева, хотя он оставил и менее масштабные, но важные для историков публикации – «Об отношении Новгорода к великим князьям», «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», – а к двухсотлетию со дня рождения Петра ввел «Публичные чтения о Петре Великом». Считая Петра Великого наиболее важной фигурой в русской истории, он был убежден, что только благодаря его правлению России удалось вернуться в ряды европейских держав и возродить былую славу. Соловьев был убежденным государственником, человеком с имперским сознанием, но, тем не менее, он был ученым-историком. Благодаря его трудам история из собрания старинных сюжетов для назидания и поучения потомству превратилась в науку, ибо Соловьев призывал историков не просто освещать события старины глубокой, а соотносить эти события и выводить их из природы, внутри которой живет человек, природы племени, к которому он принадлежит, и природы влияний, которые оказывают на него соседние народы. То есть он первым из русских предложил рассматривать исторические события, исходя из условий, предпосылок и причин событий. Очень сдержанный в оценках, он старался максимально устранить в своих сочинениях личный элемент, хотя иногда, комментируя события древности, не мог не высказать собственной точки зрения. В своей многотомной Истории он стремился использовать максимальное количество известных ему источников, среди которых были и древние акты, и летописи, и зарубежные хроники, и заметки путешественников, посетивших его родину. Но он не пытался анализировать разночтение в документах, просто выбирая из них те, которые наиболее полно давали картину происходившего. Автоматически исключались тексты, отражавшие нелестную для московских князей характеристику, не было и скрупулезного текстологического исследования.

А что вы хотите?!

Для России наука история только еще начиналась. И началась она по-настоящему именно с Соловьева. Василий Осипович Ключевский (1841–1911), трудам которого посвящена эта книга, был его учеником. Ключевский рос уже совсем в другой атмосфере, нежели его учитель, история была для него не назиданием потомкам и не приятным чтением, а наукой. В его время уже велись публичные диспуты, приходилось отстаивать свое мнение, находить истину, бороться с заблуждениями, то есть история из гостиных, дворцов и тихих кабинетов книжников переместилась в университеты. А полемический характер университетского общения требовал и другого подхода к изучению истории, вот почему Ключевский для характеристики исторических событий стал использовать смежные науки – палеографию, источниковедение, климатологию, сфрагистику, археологию, социологию, экономику и т. п. Он делал выводы только на совокупности фактов, разбирал многочисленные документы, отображающие одно и то же событие, и пытался понять, что же произошло на самом деле и почему; таким образом, он не просто пересказывал или по собственному разумению трактовал тексты. Если Соловьев использовал для написания своей Истории огромный юридический материал, рассматривая исторический процесс как процесс совершенствования законодательных институтов и правовых норм, то Ключевский, не отказываясь от этого юридического багажа, ввел множество иных, не употреблявшихся прежде материалов. Начал он с привлечения для русской истории западных источников, еще в студенческие годы написав работу «Сказания иностранцев о Московском государстве». Сами понимаете, что мнения иностранцев о Московии были практически все нелицеприятными, требовался огромный такт, чтобы вообще использовать эти источники и не возмутить при этом университетскую публику и своего учителя профессора Соловьева. Ключевский обработал такое количество средневековых текстов о Московии, что до сих пор эта работа служит настоящим библиографическим справочником для ученых, занимающихся Средневековьем. Следующая его работа, магистерская диссертация «Древнерусские жития святых как исторический источник», посвящена анализам древних текстов, которые прошли наибольшую обработку, то есть практически утратили значение исторического источника. Ключевский в этой диссертации пытался определить подход, каким образом из столь безнадежных для историка текстов вычленять некое рациональное зерно. Некоторые сочинители биографии ученого считали, что эта житийная диссертация была знаком лояльности, дабы Ключевского оставили при университете. Однако все гораздо сложнее. Ключевский не взял навязанную ему тему, кроме исследовательского интереса в вычленении истины он был заинтригован поисками каких-либо сохранившихся рукописных материалов по истории монастырей

Северо-Восточной Руси, их хозяйственной деятельности. По его собственным словам, он надеялся найти «самый обильный и свежий источник для изучения участия монастырей в колонизации Северо-Восточной Руси», однако так и не нашел. Ни постоянные поиски по книгохранилищам и архивам, ни розыски в существующих монастырских библиотеках ничего не принесли, многочисленные Жития средневековых русских святых были изучены, систематизированы, соотнесены с летописными текстами. Вывод был ясен: источник наименее заслуживает доверия, но при скрупулезном анализе можно выявить важные сведения о месте написания жития, его авторах, дате, существующих реалиях. Диссертация не вызвала активного неприятия, хотя и затрагивала болезненную для официальной церкви тему, рассматривая Жития не как акт Божественного откровения для их авторов, а как вполне ремесленную работу со своими законами, канонами, стилем и формой. Третья работа, докторская диссертация «Боярская дума Древней Руси», вызвала такой шквал нападок, какого не ожидал и сам автор. Точнее говоря, собственно момент защиты прошел спокойно. Но вот когда работа Ключевского прошла в третьем издании, началась буря. Современники наконец-то осознали, какую истину глаголет им историк. Истина была омерзительной для самодержавного и патриотического уха: оказывается, наряду с единовластным господином на Руси и не только во времена Ивана Грозного присутствовала некая вполне конституционная власть. Ключевский находил эту конституционную, то есть ограничивавшую любое самовластие, структуру даже при первых исторических князьях. И патриотам это совсем не понравилось! Сами подумайте! Принято считать, что какой-нибудь самовластный Владимир или Ярослав принимал решения самостоятельно, а тут получается, что он был вынужден их согласовывать, гадость ведь получается!

И – началось…

Как пишет исследовавшая эту свару и травлю Ключевского М. С. Нечкина, «нападение было совершено столичной петербургской знаменитостью, лидером в области истории русского права, заслуженным профессором императорского Санкт-Петербургского университета В. И. Сергиевичем. Фактический материал Сергиевич хорошо знал, язык древних документов понимал, мог цитировать материалы наизусть… Свободное оперирование фактами и формулами на старинном русском языке производило сильное впечатление и придавало концепции наукообразность. Литературное оформление нападок на Ключевского не было лишено блеска: короткие, ясные фразы, впечатляющее логическое построение, язвительность иронии были присущи главе петербургских консерваторов». С этой-то язвительностью и иронией Сергиевич и атаковал своего оппонента. Чего только он по поводу выводов ученого не высказал – ив неточности высказываний обвинял, и в неправильном прочтении древних текстов, и даже в прямой фальсификации. В ответ на «правообразовательные функции Думы» и ее законодательную деятельность Сергиевич возопил, что Дума просто придумана Ключевским, что у этого средневекового учреждения никакого определенного круга обязанностей не было: она делала то, что ей приказывали, и только. Шел 1896 год. Вопрос о статусе Боярской думы из исторического стал политическим. Какая, к черту, Дума, хоть и Боярская, если есть один законотворец и правитель – великий князь, царь, император! А этот, с позволения сказать, историк твердит, будто бы при живом Хозяине есть целый круг людей, от которых может пострадать монаршия воля! Нелепость! Однако Сергиевич все же был ученым, поэтому вынужден был заметить, что в Судебнике 1550 года присутствует некая странная статья, совершенно ограничивающая царскую власть, по поводу этой нелепости он и сказал с непониманием: «Здесь перед нами действительно новость: царь [неожиданно] превращается в председателя боярской коллегии».

Увы и ах!

Впрочем, Ключевский этот парадокс объяснял просто: после тирании при царе Василии и грызни между членами Думы впоследствии наступил момент истины – Дума поняла, как можно навсегда ограничить царскую власть и создать дееспособный государственный орган: для этого достаточно закрепить в законе соответствующее установление. Статьей номер 98 в Судебнике 1550 года конституционное учреждение и получало конституционную хартию, то есть, буде эта статья действующей, то Московия XVI века была бы страной европейской, такой же, как Англия или Франция, но мы знаем, что эта статья прожила недолго; дальше был Грозный, опричнина, Смута и утверждение ничем и никем не ограниченного самодержавия при Романовых. Ключевский считал, что нововведением для Московии была как раз не законодательная Дума, а неограниченное самодержавие, то есть для него вся прежняя система управления в этой стране была все же правовой, а после учреждения самодержавия она оказалась полностью выключенной из области права. О том и спорили: был ли князь ли, царь ли первым среди равных, или же он был равным только Богу на небесах, и его окружали послушные рабы. Ключевский считал, что первое, Сергиевич, очевидно, что второе, хотя, если бы он прочел настоящую формулировку, то с пеной ярости стал бы доказывать, что думцы не были никакими рабами – но при совещательном праве кому важны их советы и голоса?

Главный труд Ключевского, конечно, не «Боярская дума», а «Курс русской истории», изданный в 1900 году. Но без «Боярской думы», без «Сказаний иностранцев», даже без Житий этот «Курс» воспринимается не полно. И для полноты понимания работ Ключевского нужно обращаться и к тем, которые обычно выходят за рамки публикации. Курс истории Ключевского был так популярен среди студентов, что ходил в списках и литографиях, прежде чем появился в виде книг. На лекции профессора стремились попасть все образованные тогдашние люди, не только студенты Московского университета. Но поскольку «Курс русской истории» является, прежде всего, учебником для будущих историков, он и построен так, чтобы научить студентов находить информацию, анализировать, обобщать, строить рассуждения, а не просто поглощать информацию бессмысленно и бездумно. Это не художественное полотно Карамзина и не основанное на летописании повествование Соловьева. При всей живости языка и самодостаточности текста «Курса» – это пособие для самостоятельной работы студентов. Читая Ключевского, не стоит об этом ни на минуту забывать. Если автор ссылается на какой-то текст, он его редко приводит, чаще дает цитату, а иногда и просто упоминает, что таковой существует. И если вы хотите понять и правильно почесть Ключевского, требуется найти этот текст, изучить его, найти в нем смысл и соотнести далее с выводами самого ученого. Поскольку эта книга посвящена трудам Ключевского, его пониманию русской истории, то для удобства введена часть текстов, к которым отсылает Василий Осипович. Кроме того, в текст внесены добавления из других его работ.

Что же касается взглядов Ключевского на исторический процесс, то ученый разбивал его хронологически на четыре крупных периода: Днепровская Русь, торговая и городовая (VIII–XIII вв.), Верхневолжская Русь, удельно-княжеская и вольно-земледельческая (XIII – первая половина XV вв.), Московская Русь, царско-боярская и военно-земледельческая (вторая половина XV – начало XVII вв.), Россия, имперско-дворянское государство с крепостным, земледельческим и фабрично-заводским хозяйством (с конца Смуты и до текущего момента, то есть до XX века). «Таковы пережитые нами периоды нашей истории, – писал Ключевский, – в которых отразилась смена исторически вырабатывавшихся у нас складов общежития. Пересчитаем еще раз эти периоды, обозначая их по областям равнины, в которых сосредоточивалась в разные времена главная масса русского народонаселения:

1) днепровский,

2) верхневолжский,

3) великорусский,

4) всероссийский».

Интересно, но основная мысль Ключевского состоит в том, что история Руси, затем России – это история колонизации огромного пространства Восточно-Европейской равнины, эта колонизация шла в разное время в разных направлениях, в зависимости от типа властвования, складывавшегося на одной из территорий. По большому счету, Ключевский и не утверждает, что Московия была правопреемницей Днепровской Руси. Это разные государства с разным сословным и национальным составом, хотя и объединенные в плане языковом, а точнее – родственные, но не идентичные. По Ключевскому, первые русские государства мало чем отличались от западных аналогов, они обладали разными типами хозяйствования, но несли в себе довольно сильный демократический элемент, не позволявший сложиться деспотии или тирании. Первым толчком к «усовершенствованию» единоначального правления стало нашествие монгольских войск с Востока, вторым, и губительным – уничтожение боярской думы при Иване Грозном и опричнине. Свой «Курс» Ключевский довел до времени царствования Екатерины Второй, а в более полном варианте – до царствования Александра Второго. Вопрос о закрепощении крестьянства и отмене крепостного права даже вынудил его написать дополнительно работы «Происхождение крепостного права в России» и «Подушная подать и отмена холопства в России». Среди более специальных исследований были популярны его труды «Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря», «Псковские споры», «Содействие церкви успехам русского гражданского порядка и права», «Значение преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства», «Западное влияние и церковный раскол в России XVII века», «Методология русской истории», «Терминология русской истории», «История сословий в России», «Западное влияние в России после Петра», «Русский рубль XVI–XVIII веков, в его отношении к нынешнему», «О составе представительства на земских соборах Древней Руси». После себя он оставил статьи и о замечательных людях прошлого и настоящего времени: о своем учителе С. М. Соловьеве, А. С. Пушкине, М. Ю. Лермонтове, И. Н. Болтине, Н. И. Новикове, Д. Фонвизине, Екатерине II, Петре Великом, императоре Александре III. Оставил он также письма и записки; в них Ключевский открыто высказывался о том, о чем предпочитал не распространяться в исторических, то есть научных книгах. Ему мало нравилась страна с молчаливым народом и всевластной бюрократией, о которой он с нескрываемой горечью высказывался так: «Всякое общество вправе требовать от власти, чтобы им удовлетворительно управляли, сказать своим управителям: „Правьте нами так, чтобы нам удобно жилось“».

Но бюрократия думает обыкновенно иначе и расположена отвечать на такое требование: «Нет, вы живите так, чтобы нам удобно было управлять вами, и даже платите нам хорошее жалованье, чтобы нам весело было управлять вами; если же вы чувствуете себя неловко, то в этом виноваты вы, а не мы, потому что не умеете приспособиться к нашему управлению и потому что ваши потребности несовместимы с образом правления, которому мы служим органами».

Будущего для страны с таким управлением Ключевский не видел, недаром на одном из мероприятий Московского университета он твердо сказал, что правящий император Николай Второй будет и последним. Ученый слепцом уж никак не был: он видел, что общество переживает некую переломную точку, за которой по изученной им исторической традиции следует уничтожение отжившего способа управления. Происходит такой перелом всегда с большой кровью, страданиями, уничтожением культурных традиций. Будущее он видел совсем не в радужных тонах. Очертания этого будущего были воистину апокалиптическими: «Пролог XX века – пороховой завод. Эпилог – барак Красного Креста». Тут он оказался прав: на грядущий век пришлись две кровопролитнейшие мировые бойни, две диктатуры – русская и немецкая, открытие новых способов убийства людей и создание управляемого общества.

По убеждениям Ключевский никогда не был радикалом, но он не был и консерватором. Если среди тогдашних русских историков и преподавал человек с ярко выраженным демократическим взглядом на мир, то это и был Ключевский. За это его любили студенты, за это же лютой ненавистью ненавидели патриоты. На их главный вопрос про Рюрика и посконную государственность Ключевский ответил просто: он этого вопроса даже рассматривать не захотел. И не потому, что боялся кого-то обидеть или задеть, а просто потому, что, как он объяснял, слишком мало достоверных фактов, чтобы предложить жизнеспособную версию, а придумывать факты или трактовать их так, как требуется, или для эпатажа – этого он не умел и не желал. Ключевский прежде всего был ученым, и его симпатии или антипатии были не на стороне варягов или русов, а на стороне Истины. Поскольку отыскать эту истину представлялось весьма проблематичным, тратить время на пустые домыслы он и отказался. Какие-то факты существования в средневековом русском обществе законодательной Думы он смог найти, а следов варягов, впрочем, как и легендарных князей, – увы!

Он был и оставался всегда ученым. Его сторонники и последователи не смогли создать единой школы, поскольку, как писал его главный оппонент историк Покровский, «если какой-нибудь ученый органически не мог иметь школы, то это именно автор „Боярской Думы Благодаря своей художественной фантазии Ключевский по нескольким строкам старой грамоты мог воскресить целую картину быта, по одному образчику восстановить целую систему отношений. Но научить, как это делается, он мог столь же мало, сколь мало Шаляпин может выучить петь, как сам поет». Покровский был неправ. Может быть, научить видеть исторические события внутренним зрением ученого Ключевский и не мог, но научить правильно отбирать и анализировать материал – мог. «В точном смысле слова „школа“ может создаваться лишь на основе единой и ясной методологической концепции, определенным образом понимаемой теории исторического процесса, принимаемой учениками основателя, – пояснял Покровский, – такой концепции у Ключевского не было – он лишь искал ее.

…Он уже вышел из рамок историко-юридического течения и вовлекся в область исследования социальных проблем… Но он не располагал методологией изучения этих вопросов». Если учесть, что писалось это в 1920-е годы, когда единственно верным учением считался марксизм, то все историко-юридические течения и социокультурные поиски автоматически становились «не имеющими методологии». Тем не менее имя Клюневского стало нарицательным для историков, вышедших из стен Московского университета, а это о чем-то да говорит! Почему же тогда…

А тут как раз все очень просто.

Среди учеников Ключевского числились общественные деятели и историки, оказавшиеся затем в эмиграции. Самым печальным было то, что учеником Ключевского считал себя лидер кадетов П. Милюков. И он действительно был учеником Ключевского! Зная, какую ненависть испытывали к Милюкову в советском руководстве, одно упоминание имени такого ученика могло только навредить. Вот потому-то якобы и не было у Ключевского никакой школы. И сделали из него соловья русской истории, который только пел, но никого не мог ничему научить, потому что не владел методологией. И грустно, и стыдно, и омерзительно. А когда стали снова появляться не политические статьи, а научные работы Милюкова, многие воскликнули с недоумением: научил ведь! Научил он Милюкова, впрочем, не только ремеслу историка-исследователя, но и другому – как быть человеком. Ведь, по сути, главный труд Милюкова – это работа в той самой Думе, которая должна быть конституционным органом, контролирующим самовластие. Так что Сергиевич, который с яростью поносил Ключевского за его труд про средневековую Думу, хорошо понимал, чем это сочинение опасно для нового поколения несогласных. Они прочтут, поймут, согласятся и захотят ограничить самовластие. Милюков прочел и… пришел!

Чем не хороший ученик?

Впрочем, сам Ключевский, вступивший в партию кадетов, попробовал незадолго до смерти избираться в Думу.

У него не получилось. То, что так великолепно он умел объяснять студентам, никак не выходило на практике. Работать с электоратом, как сказали бы мы сегодня, Василий Осипович не умел. Может, именно поэтому он и остался для нас великим историком, со смертью которого завершился XIX век русской исторической науки, а историк Петр Милюков – политиком, мечтавшим о революции, дождавшимся февральских перемен, полного ограничения и затем уничтожения царской власти и… октябрьского переворота, за которым для него не последовало ничего хорошего – эмиграция, бедность, смерть на чужбине. Василий Осипович до февраля не дожил. Умер он в 1911 году. Первой мировой войны, положившей конец мечтаниям XIX века, он тоже не увидел. Но вкус грядущей крови он ощущал очень хорошо. За семь лет до первой и за девятнадцать до второй революции он заметил: «Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать? Ответа нет».

«В 1911 году в Петрограде, – писал, отдавая дань ученому, князь Сергей Волконский, – скончался маститый профессор Ключевский, новейший из корифеев русской историографии, человек, одаренный исключительным даром проникновения в тайники былой жизни народа. От прикосновения его критического резца с исторических личностей спадают условные очертания, наложенные на их облик традиционными, на веру повторявшимися поверхностными суждениями. Ни воплощения государственных добродетелей, ни носителей беспримерного злодейства вы не встретите на страницах его книги, там пред вами проходят живые люди – сочетание эгоизма и доброты, государственной мудрости и безрассудных личных вожделений.

Но не только Андрей Боголюбский или Иван Грозный воскресают под его творческим прикосновением; оживает и безымянный, почти безмолвный строитель своей истории – обыденный русский человек: он бьется за жизнь в тисках суровой природы, отбивается от сильных врагов и поглощает слабейших; он пашет, торгует, хитрит, покорно терпит и жестоко бунтует; он жаждет над собой власти и свергает ее, губит себя в распрях, уходит в дремучие леса молитвенно схоронить в скиту остаток своих годов или убегает на безудержный простор казачьих степей; он живет ежедневной серой жизнью мелких личных интересов – этих назойливых двигателей, из непрерывной работы которых слагается остов народного здания; а в годы тяжких испытаний поднимается до высоких порывов деятельной любви к гибнущей родине.

Этот простой русский человек живет на страницах Ключевского таким, как был, без прикрас, во всей пестроте своих стремлений и дел. Крупные личности, яркие события – это у Ключевского лишь вехи исторического изложения: к ним тянутся и от них отходят многотысячные нити к тем безвестным единицам, которые своей ежедневной жизнью, сами того не зная, сплетают ткань народной истории. Мысль Ключевского, зарожденная в высокой области любви к правде, за десятки лет ученого труда пронизала мощный слой исторического сырого материала, претворила его и течет спокойная, струей исключительного удельного веса, бесстрастная и свободная. Нигде нет фразы, нигде он не унижается до одностороннего увлечения, всюду у него, как в самой жизни, сочетание света и тени, всюду о лицах, классах, народностях, об эпохах беспристрастное, уравновешенное суждение. В наш век рабской партийной мысли и лживых слов книга эта – умственная услада и душевное отдохновение. Ей мы можем довериться».

Смею вас разочаровать: в наш век рабской партийной мысли и лживых слов «Курс русской истории» Ключевского – совсем не умственная услада и душевное отдохновение, скорее это книга, которая поможет вам избавиться от самого страшного греха всех переписанных после Ключевского общедоступных исторических сочинений – однозначности суждений. Ни одно историческое событие или явление не может расцениваться только как черное или только как белое, точно так же оно не может давать только один какой-то результат. Читая Ключевского, вы поймете, что мир не однополярен, что хищник в нем иногда выступает в роли жертвы, а жертва в роли хищника, что начатое с благими намерениями становится злом, а злодейское действие оборачивается хорошими последствиями и что если идти по дороге, которую вам назначили, не спросив вашего мнения, то вы обязательно придете не туда, куда вам обещали.

История – для тех, кто желает иметь бездумный и слепой народ, – штука пренеприятнейшая. Она показывает, что многое из того, что занимает наши мысли, уже происходило. Правда, то были другие времена, и действовали в них другие личности, и события вроде бы происходили тоже другие, потому что мир был тоже другим. Только вот почему-то результаты получаются настолько похожими на нынешние (с поправкой на время, конечно же!), что хоть плачь…

С тех пор как история стала наукой, а не собранием погодных записей, то есть потребовала осмысления, почему сходные действия приводят к сходным результатам, пусть через сотни лет, лежащих между ними, она стала опасной наукой для всех тех, кто мечтает, чтобы мы разучились думать и сопоставлять факты. И нет ничего лучше, чем взять в руки книгу хорошего историка и посмотреть на прошлое своей страны с его позиции. Вы можете эти выводы не принять, вы можете ими даже возмутиться, но прежде чем кричать, что все это неправда и досужий вымысел, попробуйте обосновать свои возражения так, как этого требует наука история, – то есть фактами и примерами. И не отбирайте для своего возражения только те факты, которые вашу неприязнь подтверждают. История не знает ни плохих, ни хороших фактов. Они просто есть, или же их нет. И учитывать нужно все факты, иначе это уже не история, а вымысел, фантастика. Только проанализировав все факты, вы можете быть почти уверены, что сделали правильное умозаключение. Это, смею вас заверить, очень непросто. Ключевский это умел.

Если вы хотите трезво смотреть на происходящее, не ожидая иллюзорного счастья от будущего, то нет ничего лучше, чем перечитать Ключевского. Я попыталась немного облегчить вам эту задачу и – так сказать – переложить его научные тексты так, чтобы они стали понятными для человека, не подготовленного к кропотливому труду профессионального чтения. Это вовсе не означает, что я собираюсь искажать его мысли. Я просто хочу донести их до вас в более легкой (но отнюдь не облегченной!) форме. Учтите также, что со времени публикации ученым его книг прошло уже столетие. После Ключевского в области историографии работало немало специалистов, совершались открытия, прочитывались новые документы, земные пласты отдавали нам археологические артефакты, возникали и умирали новые теории. Так что не все идеи Ключевского прошли проверку временем, что-то устарело. Если какое-то событие имеет в современной исторической науке другие точки зрения, я обязательно их освещу. Но углубляться в современные теории тоже не стану, предпочтение будет отдано Ключевскому. И не потому, что он оказался прозорливее своих потомков, а просто потому, что эта книга излагает мысли Ключевского, следовательно, здесь не место сводить научные счеты и разъяснять идеи, которые правомерны сами по себе, но к Василию Осиповичу никакого отношения не имеют. Свое дело он выполнил честно – создал «Курс русской истории», поставил жирную черту под девятнадцатым веком и позволил ученым двадцатого столетия написать свои исторические труды. Но сегодня мы с вами будем читать не Гумилева, Скрынникова, Грекова или Фроянова.

Мы будем читать Ключевского.

Итак, открываем первую страницу и вглядываемся в начало научной русской истории. Читаем Ключевского…

Часть первая. Днепровская Русь IX–XIII века

Ключевский об историческом процессе

«Курс русской истории» открывается отнюдь не с описания древнего русского государства, а с общих положений, которые объясняют место русской истории в ряду других наук и рассуждений о самой истории как науке, – что хотите, это и на самом деле университетский курс, а не научно-познавательное сочинение по истории отечества. Каждый уважающий себя учебник истории в наши дни тоже имеет начальные главы, которые поясняют смысл всего, что студенту будет надобно изучить в дальнейшем, таковы правила, по коим строятся учебники. Ученые, приступая к изложению монографического материала, тоже сначала поясняют цели своего сочинения и источники, на которые они при этом опираются. Любознательная публика, стремясь получить нужные ей сведения, чаще всего такие начальные рассуждения пропускает, а зря. В этих начальных главах отражена точка зрения Ключевского на место русской истории и принципы ее изучения.

История…

Но что есть история?

Зачем ее изучать?

Что нам дает изучение отжившего уже и ставшего давным-давно мертвыми камнями, землей, костями?

Не проще ли двигаться дальше, вперед, не оглядываясь назад?

Увы, именно так – то есть двигаясь, не оборачиваясь на свое прошлое, и живут те, кто идет в свое будущее неправильной дорогой. Ключевский считал, что без понимания сути исторического процесса, то есть без понимания, как и почему однотипные события порождают однотипные последствия, нельзя идти ни в какое будущее.

Но что такое исторический процесс?

Почему он – процесс?

Да потому, что история становится историей только тогда, когда она замирает в далеком времени, становится свершившимся фактом. Пока события происходят, история называется чем угодно – жизнью, политикой, судьбой, только не историей. Мы неспособны воспринимать события настоящего как историю, хотя наши потомки будут говорить о событиях нашего времени как об исторических. Живя внутри событий, трудно разглядеть не только их настоящий масштаб, но даже их значение, ведь эти события станут понятными, когда положат начало другим событиям, и так будет происходить все время, день за днем, год за годом, без лакун и перерывов. Какие-то события, даже произошедшие очень давно, дают множество следствий, какие-то дают мало, но все они вплетены в живое полотно современности. И иногда древние события могут оказывать на современность большое значение, пусть мы и не задумываемся, что обязаны действиям, которые совершаем, и словам, которые произносим, этим забытым историческим событиям. В этом плане для каждого из нас важна не только всеобщая история, то есть мировая, то есть все, что накопило за время своего существования человечество, все культурное, экономическое, политическое наследие, что мы получили за долгие века, но и история отдельной страны, той, в которой мы живем.

«Человеческое общежитие – такой же факт мирового бытия, как и жизнь окружающей нас природы, и научное познание этого факта – такая же неустранимая потребность человеческого ума, как и изучение жизни этой природы. Человеческое общежитие выражается в разнообразных людских союзах, которые могут быть названы историческими телами и которые возникают, растут и размножаются, переходят один в другой и, наконец, разрушаются – словом, рождаются, живут и умирают подобно органическим телам природы. Возникновение, рост и смена этих союзов со всеми условиями и последствиями их жизни и есть то, что мы называем историческим процессом, – говорил Ключевский, – исторический процесс вскрывается в явлениях человеческой жизни, известия о которых сохранились в исторических памятниках или источниках. Явления эти необозримо разнообразны, касаются международных отношений, внешней и внутренней жизни отдельных народов, деятельности отдельных лиц среди того или другого народа. Все эти явления складываются в великую жизненную борьбу, которую вело и ведет человечество, стремясь к целям, им себе поставленным. От этой борьбы, постоянно меняющей свои приемы и характер, однако, отлагается нечто более твердое и устойчивое: это – известный житейский порядок, строй людских отношений, интересов, понятий, чувств, нравов. Сложившегося порядка люди держатся, пока непрерывное движение исторической драмы не заменит его другим. Во всех этих изменениях историка занимают два основных предмета, которые он старается разглядеть в волнистом потоке исторической жизни, как она отражается в источниках. Накопление опытов, знаний, потребностей, привычек, житейских удобств, улучшающих, с одной стороны, частную личную жизнь отдельного человека, а с другой – устанавливающих и совершенствующих общественные отношения между людьми, – словом, выработка человека и человеческого общежития – таков один предмет исторического изучения. Степень этой выработки, достигнутую тем или другим народом, обыкновенно называют его культурой, или цивилизацией; признаки, по которым историческое изучение определяет эту степень, составляют содержание особой отрасли исторического ведения, истории культуры, или цивилизации. Другой предмет исторического наблюдения – это природа и действие исторических сил, строящих человеческие общества, свойства тех многообразных нитей, материальных и духовных, помощью которых случайные и разнохарактерные людские единицы с мимолетным существованием складываются в стройные и плотные общества, живущие целые века. Историческое изучение строения общества, организации людских союзов, развития и отправлений их отдельных органов – словом, изучение свойств и действия сил, созидающих и направляющих людское общежитие, составляет задачу особой отрасли исторического знания, науки об обществе, которую также можно выделить из общего исторического изучения под названием исторической социологии. Существенное отличие ее от истории цивилизации в том, что содержание последней составляют результаты исторического процесса, а в первой наблюдению подлежат силы и средства его достижения, так сказать, его кинетика. По различию предметов неодинаковы и приемы изучения».

Василий Осипович в отличие от других историков делал упор на изучение местной истории с применением средств исторической социологии, ибо именно так ему казалось более правильным рассматривать ткань времени, ее цветные нити, сплетающиеся в масштабное полотно. Его учитель Соловьев построил курс своей Истории по годам княжений – так ему казалось легче показать течение истории, то есть он рассматривал историю как смену событий. Ключевский рассматривал историю как смену процессов: цепь определенных событий происходит согласно изменениям, в обществе, пока, наконец, не наступает некая качественная перемена, требующая запуска нового процесса, с новой чередой событий. По Ключевскому, наши предки не были глупее наших современников, но они жили в других условиях, поэтому и поступали сообразно этим условиям, менялись условия – менялось и поведение, культура, политический строй. Эти перемены никогда не были мгновенными, они должны были вызреть в недрах общества, и даже если нам кажется, что какие-то события меняли мир в одно мгновение, так не было, так эти изменения воспринимаем мы, глядя в прошлое. На самом деле все перемены происходили постепенно. Народы никогда не жили ни в политической, ни в культурной изоляции друг от друга. А поскольку контакты происходили постоянно, то и влияние одних народов на другие тоже происходило постоянно, будь это девятнадцатый, будь это девятый век. Просто одни влияния хорошо заметны, а следы других приходится искать, вглядываясь в оставленные современниками записи или какие-то вещественные находки. Такие контакты случались благодаря перемещениям людей, путешествиям, торговле и, конечно, – войнам или даже мелким приграничным стычкам. Кроме того на местные события оказывала влияние и сама среда, в которой народ жил, – то есть природа, погода, география. Именно эти первоначальные свойства земли, на которой поселился тот или иной народ, давали особенности всему его будущему развитию. Природа создавала особенности хозяйственной и общественной жизни. Сочетание всех этих сил – особенностей психологии народа, природы, в которой он действует, внешних связей – и формирует события, которые потом создают историю народа. «Но по условиям своего земного бытия человеческая природа, – объясняет Ключевский, – как в отдельных лицах, так и в целых народах раскрывается не вся вдруг, целиком, а частично и прерывисто, подчиняясь обстоятельствам места и времени. По этим условиям отдельные народы, принимавшие наиболее видное участие в историческом процессе, особенно ярко проявляли ту или другую силу человеческой природы. Греки, раздробленные на множество слабых городских республик, с непревзойденной силой и цельностью развили в себе художественное творчество и философское мышление, а римляне, основавшие небывалую военную империю из завоеванного ими мира, дали ему удивительное гражданское право. В том, что сделали оба этих народа, видят их историческое призвание. Но было ли в их судьбе что-либо роковое? Была ли предназначена в удел Греции идея красоты и истины, а Италии – чутье правды? История отвечает на это отрицательно. Древние римляне были посредственные художники-подражатели. Но потомки их, смешавшиеся с покорившими их варварами, воскресили древнее греческое искусство и сделали Италию образцовой художественной мастерской для всей Европы, а родичи этих варваров, оставшиеся в лесах Германии, спустя века особенно усердно реципировали римское право. Между тем Греция с преемницей павшего Рима Византией, тоже освеженная наплывом варваров, после Юстинианова кодекса и Софийского собора не оставила памятных образцов ни в искусстве, ни в правоведении. Возьмем пример из новейшего времени.

В конце XVIII и в начале XIX вв. в Европе не было народа более мирного, идиллического, философского и более презираемого соседями, чем немцы. А менее чем сто лет спустя после появления Вертера и только через одно поколение от Иены этот народ едва не завоевал всей воинственной Франции, провозгласил право силы как принцип международных отношений и поставил под ружье все народы континентальной Европы. Значит, тайна исторического процесса, собственно, не в странах и народах – по крайней мере не исключительно в них самих, в их внутренних, постоянных, данных раз навсегда особенностях, а в тех многообразных и изменчивых счастливых или неудачных сочетаниях внешних и внутренних условий развития, какие складываются в известных странах для того или другого народа на более или менее продолжительное время».

Иными словами, современное положение любого народа, особенности его культуры, экономики и политики нужно рассматривать исходя из его истории, а историю этого народа – в совокупности всего того, что на ее ход влияло. Историю нельзя увидеть изучая жизнь одного какого-то человека, потому что этот человек никогда не живет вне времени и вне общества. Его жизнь нельзя понять, если не знать реалий мира, в котором он живет.

Но как узнать, каковы были эти реалии?

Для этого нужно проанализировать многочисленные свидетельства его современников, лучше – происходивших из разных слоев населения. Только так нам станет понятен и сам изучаемый человек, и мотивы его поступков, и ход исторических событий, и жизнь всего тогдашнего общества: потому что «взаимное влияние совместно живущих людей и образует в строении общежития особую стихию, имеющую особые свойства, свою природу, свою сферу деятельности. Общество составляется из лиц; но лица, составляющие общество, сами по себе каждое – далеко не то, что все они вместе, в составе общества: здесь они усиленно проявляют одни свойства и скрывают другие, развивают стремления, которым нет места в одинокой жизни, посредством сложения личных сил производят действия, непосильные для каждого сотрудника в отдельности». Ключевский выделяет три наиважнейших элемента, которые и строят историю народа – человеческую личность, людское общество и природу страны. Друг без друга эти элементы не существуют.

Зато, соединяясь воедино, они создают экономические, то есть трудовые и денежные отношения, юридические и политические отношения, духовные ценности – культуру, религию, науку, искусство и мораль. Общество существует благодаря тому, что внутри него имеются постоянные контакты между людьми и традиция (ее Ключевский именует преемственностью), общие симпатии и цели, которые и определяют прогресс. Ученый считал, что общественная организация вела начало от первобытных семей, которые по мере разрастания становились родом, затем племенами, превращались в народ, и этот народ, в конце концов, образовывал государство. «На высшей ступени, в государстве, эти союзы совмещались: семья с остатками родового союза становилась в ряду частных союзов как основная клеточка общественной организации; племена и народы либо ложились в основу сословного деления, либо оставались простыми этнографическими группами с нравственными связями и общими историческими воспоминаниями, но без юридического значения, как это бывало в разноплеменных, многонародных государствах. Но, складываясь из союзов кровного родства, общественный состав государства подвергался обратному процессу внутреннего расчленения по разнообразным частным интересам, материальным и духовным. Так возникали многообразные частные союзы, которые входят в состав гражданского общества». Из этих частных союзов он выводил и историю возникновения сословий, к чему мы вернемся, когда речь пойдет об истории Руси.

Ключевский считал, что процессы, происходившие в истории России, довольно просты, потому и очень понятны для человека ее изучающего. Общественное устройство этого государства было достаточно примитивным, хотя и весьма своеобразным. В целом древнее русское общество строилось по тем же принципам, что и европейское, хотя внешне и отличалось от западного. Особенности этого общества соотносились с особенностями природы Древней Руси и ее географии. Русь в начале ее истории была тесно связана с системой рек, потому что именно речные бассейны имели определяющее значение для хозяйства и экономики этого региона. «В первые века нашей истории, когда главная масса русского населения сосредоточивалась в черноземной области среднего Днепра с его обоюдосторонними притоками, важнейшие реки южной Руси направляли русскую торговлю к черноморским, азовским и волжско-каспийским рынкам, где спрашивались преимущественно мед, воск, меха – продукты леса и – в меньшей степени – хлеб. Это сделало внешнюю торговлю господствующей силой в народном хозяйстве русских славян и вызвало усиленное развитие лесных промыслов, звероловства и бортничества», – пишет Ключевский. Именно пространство, речные бассейны с плодородными почвами и лесами, идущими под выжигание для будущих полей, с возможностью контролировать торговые пути и породило тот особый мир, который называется Днепровской Русью – первым восточно-европейским государством со столицей в Киеве. В отличие от германцев, которые осели на уже цивилизованных землях, восточные славяне оказались среди лесов и болот, которые не позволяли им селиться кучно, то есть они оказались разобщенными между собой, и это их вынуждало очень долго сохранять межплеменные различия. К тому же земли, на которые пришли славяне с запада, были достаточно девственными, то есть дикими, и местные народы стояли намного ниже по развитию, не имели культурного наследия, так что восточным славянским племенам пришлось осваивать нетронутый цивилизацией край. Им было не у кого заимствовать культурные традиции, приходилось всему учиться на собственном опыте, этим объясняется замедленность в развитии древнего русского общества.

Славяне, поселившиеся в бассейне Днепра, пришли с юго-западных рубежей, со стороны Карпат. Этих переселенцев с Запада было не очень много, население в Древней Руси было малочисленным. Особенностью этого расселения было то, что пришельцы как бы не получали нового пополнения с тех же западных рубежей. Они заселили участки Восточно-Европейской равнины, первоначально небольшими родами, а дальнейшая колонизация этой земли происходила за счет естественного прироста, но не дополнительного переселения. Это процесс длительный. К тому же расселялись древние славяне, выделяя новые небольшие и мобильные группы молодых людей, которые уходили дальше на восток и создавали там свои поселения. Это, как мы знаем, признак экстенсивного типа хозяйства. Люди обрабатывают землю, на которой живут, исчерпывают ее ресурсы, не могут вернуть ей полноценные плодородные качества и потому вынуждены полностью или частично оставлять места проживания и перемещаться на новые территории. Довольно долго именно таким образом и расселялись славяне на Восточно-Европейской равнине. Они знали только один тип земледелия – подсечно-огневой. Это такое хозяйствование, при котором леса сжигаются, затем на этом месте возделываются поля, а когда почва истощается, племя отходит дальше, на новые земли, снова сжигает лес и какое-то время радуется хорошим урожаям, после чего, истощив и этот ресурс, снова переселяется, и так далее. Места на новой родине было много, так что продвижение на восток – процесс длительный. Ключевский рассматривал всю русскую историю от древней до современной ему как медленную колонизацию сначала Восточно-Европейской равнины, затем Поволжья, Сибири, Туркестана, Дальнего Востока. Это планомерное продвижение на восток – сначала некогда небольших племенных союзов, расселившихся по Днепру, затем – искавших новых свободных земель крестьян, дошедших до Волги, московитов, освоивших Урал и Сибирь, и жителей Российской империи, колонизировавшей всю территорию Средней Азии и Сибири до Тихого океана. Продвижение от Днепра до Приморья заняло десять веков российской истории. И на каждом этапе создается государство нового типа, отличающееся от прежнего и по национальному составу, и по политическому устройству. Первое государство – Днепровская Русь, основной особенностью которого было то, что оно возникло по торговым путям и благодаря торговле. Это страна городов, потому что только города были узлами, где сходился торговый люд, только города обладали богатством, и только они определяли структуру и политику раннего общества. Вся Восточно-Европейская равнина от Новгорода на севере до Причерноморья на юге формировалась как торговая сеть, земледельческие хозяйства играли в ней очень небольшую роль, куда важнее были торговые связи. Эта сеть сложилась благодаря такой особенности, как наличие протяженной речной системы, связывающей север и юг, три моря – Варяжское на севере и Русское и Хвалынское на юге. Варяжское море открывало пути в западные страны, Русское – в Византию и Рим, Хвалынское – в азиатские страны. Для торгового мира древней Днепровской Руси это было удачное географическое положение между севером и югом, западом и востоком. Земледелие в этой Руси не являлось определяющим фактором, гораздо большее значение имели охота, бортничество, лесные промыслы. Эта Русь имела главный торговый город, который фактически устанавливал правила для остальных городов, земли делились также по городам, и к концу периода Днепровская Русь раздробилась на множество самодостаточных территорий. По времени это IX–XIII века. В торговых городах была как сила, так и слабость этой Руси. Чем больше их становилось, тем менее управляемой становилась эта страна, пока в конце концов главный город Киев не перестал играть роль столицы. За четыре века существования первое русское государство утратило и силу, и смысл. Часть населения перебралась на восток, осваивая новые, более интересные для себя земли. Так возникло другое государство – Верхневолжская Русь, которое просуществовало с XIII до первой половины XV века.

В отличие от Днепровской Руси, Верхневолжская была уже государством земледельческим. Главную ценность здесь представляли не города, а пашни, где селились крестьяне. Это государство имело и иное политическое устройство, города не играли в нем такого важного значения, они были просто центрами на княжеских землях и полностью зависели от князей. А со второй половины XV века по двадцатые годы XVII века население расселяется на юг и восток, образуя следующий этап колонизации – велико-росский, определяющую роль в нем играет Москва и великий московский князь, затем – царь. Это тоже земледельческое государство, но уже с подневольным крестьянством и сильным военным сословием, которое управляется из центра – Москвы. И его структура, и его население, и духовные ориентиры этого народа уже несколько иные, чем в предыдущую эпоху. А с двадцатых годов XVII века до середины XIX столетия формируется новое государство, Россия, которое за двести лет заселяет огромную территорию до Тихого океана. Так образуется Российская империя, которая включает в себя не только Великороссию, но и Малороссию, Белороссию и Новороссию.

Начало Днепровской Руси

Это сегодня мы проводим границу между Европой и Азией по Уральским горам. В поздней античности не вся европейская часть России считалась Европой. Граница Европы и Азии для любого образованного грека проходила по Танаису (Дону). Далее на восток от Дона для греков лежала Азия с кочевыми народами, живущими в кибитках, и стадами, пасущимися по всей степи. Природа этой Азии была однообразна, пространства широки и бескрайни. Стоило оказаться за Доном, и человек попадал совсем в другой мир, для жителя лесов пугающий и непонятный. На запад, за Карпатами, лежала Европа с извилистыми морскими берегами, растянутая между двух морских просторов: Балтики и Северного моря – Средиземного и Черного морей. Для Европы характерна резкая смена ландшафтов, перепад высот, многообразие растительного мира, климатических зон. Восточно-Европейская, или Русская, равнина, лежащая между западной частью Европы и Азией, мало была похожа на настоящую Европу. Природа ее была достаточно однообразной, земли в основном покрыты лесами, плоские и болотистые, выход к морям – минимальный. На юго-востоке – бескрайние степи, сходные с настоящими азиатскими, с ковылем, зимними метелями и летней засухой. Но в целом климат этой территории отличался мало на севере и юге, значительнее была разница между зимними и летними температурами, а также между климатом на западе равнины и на востоке – чем дальше на восток, тем он континентальнее, то есть жарче летом и холоднее зимой. В этом плане район по Днепру выглядел для переселенцев-славян притягательно: достаточно теплое лето, не засушливое и не слишком дождливое, и мягкая зима. Между 51 и 55 градусами северной широты лежит полоса чернозема. К северу от этой черты идет суглинок и песок, к югу – песчаный солончаковый грунт. Так что вполне понятно, что узкая черноземная полоса была наилучшим местом для заселения. И, как ясно из беглого взгляда на географическую карту, как раз между этими параллелями и расположены такие древние города, как Киев, Галич, Чернигов, Владимир Волынский. Это так называемая лесостепная зона, где лесные массивы не идут сплошняком, а перемежаются с открытыми пространствами, богатыми травами. Здесь толстый слой плодородной почвы и местность не так заболочена, как на севере. Леса больше лиственные и даже широколиственные, нежели хвойные. Они светлые, сухие, много дубрав и березняков. Плодородная низина по сторонам окаймлена небольшими возвышенностями, переходящими на западе в Карпатские горы. По дну низины течет красивая и сильная река Днепр, а восточнее Днепра – Дон. «Речная сеть нашей равнины, – поясняет Ключевский, – одна из выдающихся географических ее особенностей. За четыре с половиной века до нашей эры она бросилась в глаза и наблюдательному Геродоту; описывая Скифию, т. е. южную Россию, он замечает, что в этой стране нет ничего необыкновенного, кроме рек, ее орошающих: они многочисленны и величественны. И никакая другая особенность нашей страны не оказала такого разностороннего, глубокого и вместе столь заметного действия на жизнь нашего народа, как эта речная сеть Европейской России. Форма поверхности и состав почвы Русской равнины дали ее речным бассейнам своеобразное направление; эти же условия доставляют им или поддерживают и обильные средства их питания… У подножия валдайских возвышений из болот и озер, залегающих между холмами и обильно питаемых осадками, которых здесь выпадает всего больше, дождями и снегами, берут начало главные реки Европейской России, текущие в разные стороны по равнине: Волга, Днепр, Западная Двина. Таким образом, Валдайская возвышенность составляет центральный водораздел нашей равнины и оказывает сильное влияние на систему ее рек. Почти все реки Европейской России берут начало в озерах или болотах и питаются сверх своих источников весенним таянием снегов и дождями. Здесь и многочисленные болота равнины занимают свое регулярное место в водной экономике страны, служа запасными водоемами для рек. Когда истощается питание, доставляемое рекам снеговыми и дождевыми вспомогательными средствами, и уровень рек падает, болота по мере сил восполняют убыль израсходованной речной воды. Рыхлость почвы дает возможность стоячим водам находить выход из их скопов в разные стороны, а равнинность страны позволяет рекам принимать самые разнообразные направления. Потому нигде в Европе не встретим такой сложной системы рек со столь разносторонними разветвлениями и с такой взаимной близостью бассейнов: ветви разных бассейнов, магистрали которых текут иногда в противоположные стороны, так близко подходят друг к другу, что бассейны как бы переплетаются между собою, образуя чрезвычайно узорчатую речную сеть, наброшенную на равнину. Эта особенность при нешироких и пологих водоразделах, волоках, облегчала канализацию страны, как в более древние времена облегчала судоходам переволакивание небольших речных судов из одного бассейна в другой… Отметим в заключение еще две особенности русской гидрографии, также не лишенные исторического значения. Одна из них – это полноводные весенние разливы наших рек, столь благотворные для судоходства и луговодства, оказавшие влияние и на побережное размещение населения. Другая особенность принадлежит рекам, текущим в более или менее меридиональном направлении: правый берег у них… высок, левый низок, эта особенность также оказала действие на размещение населения по берегам рек и особенно на систему обороны страны: по высоким берегам рек возводились укрепления и в этих укреплениях или около них сосредоточивалось население».

Именно по рекам и осели пришедшие на земли Восточно-Европейской равнины славяне. Летопись, как пишет Ключевский, точно располагает их по речным бассейнам: древняя Киевская земля – это область Среднего Днепра, земля Черниговская – область его притока Десны, Ростовская – область Верхней Волги и т. д. Летопись, о которой упоминает ученый, это Повесть временных лет. Конкретно в ней говорится следующее о расселении славян:

«Так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами».

Как видите – племена славян привязываются именно к бассейнам рек. Реки для древнего человека были нередко единственными путями сообщения. Летом по ним можно было сплавляться, зимой ездить на санях. Дорог в нашем современном смысле не было. Из-за болотистых мест некоторые участки земли были попросту непроходимы, так что только река могла в этом плане спасти от полной изоляции. Именно на берегах рек и строились первые русские города. Река тут давала два преимущества: она защищала город хотя бы с одной стороны, если нападал враг, и она служила дорогой в любое время года. Именно реки и стали причиной, почему Днепровская Русь сложилась как торговое, а не земледельческое государство. Не нужно только думать, что у славян не было земледелия. Было. И оно было развито вполне достаточно, чтобы прокормить население. Но если земледелие давало средства к пропитанию, то торговля давала возможность богатства. Недаром Днепровская Русь – это Гардарика скандинавских саг, страна городов.

Но тут не стоит думать, что до славян на территории Приднепровья ровным счетом ничего не было. Это не так. Ключевский особо оговаривает, что славяне пришли отнюдь не на пустое место, девственное, лишенное автохтонного населения. Он пишет, что по греческим источникам ясно, что южнорусские степи в античные времена были заселены иными, неславянскими народами:

«…разные кочевые народы, приходившие из Азии, господствовали здесь один за другим, некогда киммериане, потом, при Геродоте, скифы, позднее, во времена римского владычества, сарматы. Около начала нашей эры смена пришельцев учащается, номенклатура варваров в древней Скифии становится сложнее, запутаннее. Сарматов сменили или из них выделились геты, языги, роксаланы, аланы, бастарны, даки. Эти народы толпятся к нижнему Дунаю, к северным пределам империи, иногда вторгаются в ее области, скучиваются в разноплеменные рассыпчатые громады, образуют между Днепром и Дунаем обширные, но скоропреходящие владения, каковы были перед P. X. царства гетов, потом даков и роксалан, которым римляне даже принуждены были платить дань или откуп. Видно, что подготовлялось великое переселение народов. Южная Россия служила для этих азиатских проходцев временной стоянкой, на которой они готовились сыграть ту или другую европейскую роль, пробравшись к нижнему Дунаю или перевалив за Карпаты. Эти народы, цепью прошедшие на протяжении веков по южнорусским степям, оставили здесь после себя бесчисленные курганы, которыми усеяны обширные пространства между Днестром и Кубанью. Над этими могильными насыпями усердно и успешно работает археология и открывает в них любопытные исторические указания, пополняющие и проясняющие древних греческих писателей, писавших о нашей стране. Некоторые народы, подолгу заживавшиеся в припонтийских степях, например скифы, входили через здешние колонии в довольно тесное соприкосновение с античной культурой. Вблизи греческих колоний появлялось смешанное эллино-скифское население. Скифские цари строили дворцы в греческих городах, скифская знать ездила в самую Грецию учиться; в скифских курганах находят вещи высокохудожественной работы греческих мастеров, служившие обстановкой скифских жилищ».

Эти дославянские народы жили на той же территории, что потом заселили славяне, но к истории Руси как славянского государства отношения не имеют, поэтому бессмысленно связывать историю земли, где поселились славяне, с историей тех народов, которые там оставили материальные следы своего пребывания. Таковы факты. Ни скифы, ни сарматы, ни готы, ни те же роксоланы не были славянскими народами. Их история – это история других народов, к русскому не имеющая никакого отношения. Русь в этом плане даже не была наследницей этих народов, как бы этого ни хотелось, смею заметить, некоторым современным историкам, желающим удревнить историю собственного народа, «приписав» им века чужой истории, хоть скифской, хоть куманской. Ко времени прихода славян в Приднепровье там, вероятнее всего, оставались какие-то местные племена разного этнического происхождения, но они оказались либо изгнаны со своей земли, либо уничтожены, либо ассимилированы так удачно, что никаких следов от них не осталось. Историк говорит, что никаких следов связи «первославян» с этим местным населением ни в народной памяти, ни в художественном творчестве, ни в быте пришедших сюда новых жителей не сохранилось. А раз не сохранилось – так и ничего точно сказать невозможно. Невозможно сказать точно, не следует и проводить связи, ибо тогда история перестает быть наукой, а становится сборником легенд. Ключевский называет дославянское население Приднепровья народами-загадками: неизвестно, были ли это кельты, германцы или какие-то неучтенные славянские племена. В попытках исторической этнографии привязать эти «неопознанные» народы к какому-то точно известному племени он видит только недоразумение, ибо «племенные группы, на которые мы теперь делим европейское население, не суть ка-кое-либо первобытное извечное деление человечества: они сложились исторически и обособились в свое время каждая. Искать их в скифской древности значит приурочивать древние племена к позднейшей этнографической классификации. Если эти племена и имели общую генетическую связь с позднейшим населением Европы, то отдельным европейским народам трудно найти среди них своих прямых специальных предков и с них начинать свою историю». Вот так. Достойный ответ тем, кто мечтает и сегодня сделать историю Руси историей Древнего мира. Если Блок восклицал с поэтическим жаром: «Да, скифы мы, да, азиаты мы!» – то Ключевский с язвительностью историка комментировал: нет, отнюдь не скифы и не такие уж и азиаты, не стоит приписывать себе ни чужих подвигов, ни чужой славы, ни чужой истории. Всякий народ сохраняет в памяти какие-то начальные сведения о своем прошлом, легендарные сведения. И такие воспоминания-легенды, говорит Ключевский, в памяти народа не могут быть бессмысленными и беспричинными. Ведь народ – это не просто население, которое живет сообща на одной территории, народ имеет общность языка и судьбы, он чувствует себя единым целым, иначе он вообще не народ, а просто согнанные в какое-то место на жительство осколки разных племен, которые по своей природе не могут иметь общей истории. Существует ли в памяти русских такой запечатлевшийся древний момент, когда все эти поляне, северяне, древляне и прочие ощутили себя единым целым, а не отдельными племенами? Где искать самые ранние воспоминания русского народа о самом себе и самые ранние общественные формы, которые объединили этот народ для какого-то совместного действия?

В исторической науке до Ключевского существовали две точки зрения на происхождение Руси. Первая из них была озвучена тем самым Шлецером, со взглядами которого так боролся Ломоносов и которые, тем не менее, разделяли последующие ведущие русские историки Карамзин, Погодин и учитель самого Василия Осиповича – Соловьев. По этой версии, начала русской истории «на обширном пространстве нашей равнины, от Новгорода до Киева по Днепру направо и налево, все было дико и пусто, покрыто мраком: жили здесь люди, но без правления, подобно зверям и птицам, наполнявшим их леса. В эту обширную пустыню, заселенную бедными, разбросанно жившими дикарями, славянами и финнами, начатки гражданственности впервые были занесены пришельцами из Скандинавии – варягами около половины IX в.». Эта точка зрения была сформирована Шлецером на основе чтения самой древней из русских летописей – Повести временных лет. Там, действительно, существует следующий текст:

«Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывали, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены».

Иными словами, славянские племена, осевшие на Днепре, были совершенными дикарями, исключая более сильных полян, очевидно избежавшими суровой оценки именно потому, что это племя завоевало всех остальных и положило начало русской государственности, точнее – племенному союзу. Другая точка зрения была представлена Беляевым и Забелиным, которые считали славян автохтонным населением Приднепровья. «Восточные славяне искони обитали там, где знает их наша Начальная летопись; здесь, в пределах Русской равнины, поселились, может быть, еще за несколько веков до P. X. Обозначив так свою исходную точку, ученые этого направления изображают долгий и сложный исторический процесс, которым из первобытных мелких родовых союзов вырастали у восточных славян целые племена, среди племен возникали города, из среды этих городов поднимались главные, или старшие, города, составлявшие с младшими городами или пригородами племенные политические союзы полян, древлян, северян и других племен, и, наконец, главные города разных племен приблизительно около эпохи призвания князей начали соединяться в один общерусский союз. При схематической ясности и последовательности эта теория несколько затрудняет изучающего тем, что такой сложный исторический процесс развивается ею вне времени и исторических условий: не видно, к какому хронологическому пункту можно было бы приурочить начало и дальнейшие моменты этого процесса и как, в какой исторической обстановке он развивался. Следуя этому взгляду, мы должны начинать нашу историю задолго до P. X., едва ли не со времен Геродота, во всяком случае, за много веков до призвания князей, ибо уже до их прихода у восточных славян успел установиться довольно сложный и выработанный общественный строй, отлившийся в твердые политические формы». А такового, говорит Ключевский, не было.

Но что – было?

В Повести временных лет ничего не говорится, откуда пришли и когда пришли славяне в Центральную Европу, все легендарные сведения о славянах относятся уже к тому времени, когда они жили на Дунае, и все переселения славян даются, отталкиваясь от этого их местожительства. Начало славян Повесть выводит от смешения языков, которое произошло в Древнем Вавилоне, когда строители решили возвести вавилонскую башню до самого неба, а возмущенный Бог ее разрушил и разделил единый человеческий род на разные языки, чтобы нового такого эксперимента не повторилось:

«И смешал Бог народы, и разделил на 70 и 2 народа, и рассеял по всей земле. По смешении же народов Бог ветром великим разрушил столп; и находятся остатки его между Ассирией и Вавилоном, и имеют в высоту и в ширину 5433 локтя, и много лет сохраняются эти остатки. По разрушении же столпа и по разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошел и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне. Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи – лутичи, иные – мазовшане, иные – поморяне».

Таким образом, место пребывания славян указано точно: земля Венгерская и Болгарская, то есть Дунай. С Дуная одни славяне ушли на Вислу, другие на Мораву, третьи на Днепр – то есть на все ближние к Дунаю крупные реки, где и осели. И случилось это во времена императора Траяна, разбившего царство даков, которому предшествоваший император Домициан вынужден был платить дань. Славяне, входившие в царство даков, вынуждены были спасаться от римлян бегством. По времени это случилось во II веке нашей эры. Но это хронологическая точка отсчета рассеяния славян, а не создания Днепровской Руси. Следующее известное историческое событие Ключевский приводит по средневековому историку Иорнанду (VI век), хронисту готов, которые и были очередными за Траяном гонителями славян. Случилось это уже в III веке. Готы пришли не с азиатских просторов, а из самой Европы, до этого они жили в Европе и славились своими морскими походами на Византию. В IV веке у готов появился сильный император Германарих, который сплотил свой народ и начал масштабные завоевания, сумев создать большое и могущественное государство, в которое попали все жившие на восточной окраине Европы народы – эсты, меря, мордва и – славянские племена, которые по латинской традиции именуются венедами или венетами. Итак, Ключевский тут ссылается на Иорнанда:

«Описывая Скифию своего времени, он (т. е. Иорнанд. – Ред.) говорит, что по северным склонам высоких гор от истоков Вислы на обширных пространствах сидит многолюдный народ венетов. Хотя теперь, продолжает Иорнанд, они зовутся различными именами по разности родов и мест поселения, но главные их названия – склавены и анты. Первые обитают на север до Вислы, а на восток до Днестра (usque ad Danastrum); леса и болота заменяют им города. Вторые, самые сильные из венетов, простираются по изогнутому побережью Черного моря от Днестра до Днепра. Значит, славяне, собственно, занимали тогда Карпатский край. Карпаты были общеславянским гнездом, из которого впоследствии славяне разошлись в разные стороны. Эти карпатские славяне с конца V в., когда греки стали знать их под их собственным именем, и в продолжение всего VI в.

громили Восточную империю, переходя за Дунай: недаром тот же Иорнанд с грустью замечает, что славяне, во времена Германариха столь ничтожные как ратники и сильные только численностью, „ныне по грехам нашим свирепствуют всюду“. Следствием этих усиленных вторжений, начало которых относят еще к III в., и было постепенное заселение Балканского полуострова славянами. Итак, прежде чем восточные славяне с Дуная попали на Днепр, они долго оставались на карпатских склонах; здесь была промежуточная их стоянка. Продолжительный вооруженный напор карпатских славян на империю смыкал их в военные союзы. Карпатские славяне вторгались в пределы Восточной империи не целыми племенами, как германцы наводняли провинции Западной империи, а вооруженными ватагами, или дружинами, выделявшимися из разных племен. Эти дружины и служили боевой связью отдельных разобщенных племен».

Тут-то и появляется поименованное летописцем Повести временных лет племя полян, начавших подчинение родственных славянских племен. Это племя с его легендарными первыми князьями Кием, Щеком, Хоривом и сестрой их Лыбедью и основали город Киев, игравший огромное значение в раннесредневековой истории.

«Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня устье Днепра, и захотел отправиться в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: „Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей“. И взойдя на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии будет Киев, и пошел вверх по Днепру… Поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем) были уже поляне, и жили они все своими родами на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно. И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве.

Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: „На перевоз на Киев“. Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил. Когда же возвращался, пришел он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то – Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались.

И после этих братьев стал род их держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город – Смоленск; именно там сидят кривичи. От них же происходят и северяне. А на Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере также меря. А по реке Оке – там, где она впадает в Волгу, – мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. Вот только кто говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливы, – эти говорят на своих языках, они – от колена Иафета и живут в северных странах.

Когда же славянский народ, как мы говорили, жил на Дунае, пришли от скифов, то есть от хазар, так называемые болгары, и сели по Дунаю, и были поселенцами на земле славян. Затем пришли белые угры и заселили землю Славянскую. Угры эти появились при царе Ираклии, и они воевали с Хосровом, персидским царем. В те времена существовали и обры, воевали они против царя Ираклия и чуть было его не захватили. Эти обры воевали и против славян и притесняли дулебов – также славян, и творили насилие женам дулебским: бывало, когда поедет обрин, то не позволял запрячь коня или вола, но приказывал впрячь в телегу трех, четырех или пять жен и везти его – обрина, – и так мучили дулебов. Были же эти обры велики телом, и умом горды, и Бог истребил их, умерли все, и не осталось ни одного обрина. И есть поговорка на Руси и доныне: „Погибли, как обры“, – их же нет ни племени, ни потомства. После обров пришли печенеги, а затем прошли черные угры мимо Киева, но было это после – уже при Олеге.

Поляне же, жившие сами по себе, как мы уже говорили, были из славянского рода и только после назвались полянами, и древляне произошли от тех же славян и также не сразу назвались древляне; радимичи же и вятичи – от рода ляхов. Были ведь два брата у ляхов – Радим, а другой – Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи. И жили между собою в мире поляне, древляне, северяне, радимичи, вятичи и хорваты. Дулебы же жили по Бугу, где ныне волыняне, а уличи и тиверцы сидели по Днестру и возле Дуная. Было их множество: сидели они по Днестру до самого моря, и сохранились города их и доныне; и греки называли их „Великая Скифь“».

Но если поляне были организаторами русской государственности, задается вопросом Ключевский, то где ж они тогда были, когда обры мучили их собратьев дулебов?

И кто такие эти дулебы?

И почему поляне позволяли их обрам «мучить»?

Ответ нужно искать не в русской Повести временных лет, а в… арабском сочинении Аль Масуди «Золотые луга»! Масуди «рассказывает, что одно из славянских племен, коренное между ними, некогда господствовало над прочими, верховный царь был у него, и этому царю повиновались все прочие цари; но потом пошли раздоры между их племенами, союз их разрушился, они разделились на отдельные колена, и каждое племя выбрало себе отдельного царя. Это господствовавшее некогда славянское племя Масуди называет валинана (волыняне), а из нашей Повести мы знаем, что волыняне – те же дулебы и жили по Западному Бугу. Можно догадываться, почему киевское предание запомнило одних дулебов из времен аварского нашествия. Тогда дулебы господствовали над всеми восточными славянами и покрывали их своим именем, как впоследствии все восточные славяне стали зваться Русью по имени главной области в Русской земле, ибо Русью первоначально называлась только Киевская область. Во время аварского нашествия еще не было ни полян, ни самого Киева, и масса восточного славянства сосредоточивалась западнее, на склонах и предгорьях Карпат, в краю обширного водораздела, откуда идут в разные стороны Днестр, оба Буга, притоки верхней Припяти и верхней Вислы. Итак, мы застаем у восточных славян на Карпатах в VI в. большой военный союз под предводительством князя дулебов. Продолжительная борьба с Византией завязала этот союз, сомкнула восточное славянство в нечто целое. На Руси во времена Игоря еще хорошо помнили об этой первой попытке восточных славян сплотиться, соединить свои силы для общего дела, так что арабский географ того времени успел записать довольно полное известие об этом. Сто лет спустя, во времена Ярослава I, русский повествователь отметил только поэтический обрывок этого исторического воспоминания. Этот военный союз и есть факт, который можно поставить в самом начале нашей истории: она, повторю, началась в VI в. на самом краю, в юго-западном углу нашей равнины, на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат».

Вот и ответ: потомки полян, цивилизаторы Древней Руси помнить не хотели о дулебах, они же волыняне, поскольку те посмели бороться с полянами за первенство среди славян! Арабский писатель X века Аль Масуди упоминает о некоем племени валинана. Сначала он рассказывает о современных ему славянах:

«Обиталища их на севере, откуда простираются на запад. Они составляют различные племена, между коими бывают войны, и они имеют царей. Некоторые из них исповедуют христианскую веру по Якобитскому толку (по Несторианскому толку), некоторые же не имеют писания, не повинуются законам; они язычники и ничего не знают о законах».

Для Масуди, конечно, славяне обитали на севере, интересно, что в X веке некоторые из них были уже христианами (но неправильными), а некоторые язычниками. Далее Масуди говорит как раз о пропавшем из нашей Повести племени:

«Из этих племен одно имело прежде в древности власть над ними, его царя называли Маджак, а само племя называлось валинана. Этому племени в древности подчинялись все прочие славянские племена; ибо (верховная) власть была у него, и прочие цари ему повиновались…» И – далее:

«Мы уже выше рассказали про царя, коему повиновались, в прежнее время, остальные цари их, то есть Маджак, царь валинаны, которое племя есть одно из коренных племен славянских, оно почитается между их племенами и имеет превосходство между ними. Впоследствии же пошли раздоры между их племенами, порядок их был нарушен, они разделились на отдельные колена, и каждое племя избрало себе царя; как мы уже говорили об их царях, по причинам, описание коих слишком длинно…»

Племя валинана – бесспорно искаженное «волыняне», они же дулебы. Имя правителя, увы, идентифицировать невозможно. Впрочем, сложно понять и о каких иных славянских вождях и князьях идет речь:

«Первый из славянских царей есть царь Дира (предположительно – летописный Дир), он имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами. Подле этого царя из славянских царей живет царь Аванджа, имеющий города и обширные области, много войска и военных припасов; он воюет с Румом, Ифранджем, Нукабардом и с другими народами, но войны эти нерешительны. Затем с этим славянским царем граничит царь Турка (предположительно – тиверцы). Это племя красивейшее из славян лицом, большее из них числом и храбрейшее из них силой». Диру обычно связывают с нашим летописным киевским Диром, о котором Масуди должен был знать, Турку – с тиверцами, то есть даже в X веке Днепровская Русь была не так однородна, как можно подумать, и Киев, хотя и был ее главным городом, но у него имелись соперники. В X веке волыняне уже были далекой историей, хотя суть распрей

Масуди была и известна, как, собственно, и результат – возвышение Киева. Но в XII веке, когда Повесть обрабатывалась и – скорее всего – таяла на глазах, теряя неугодные записи, зато прирастала новыми, идеологически верными, упоминание волынян как ведущей силы, предшественников и противников полян, и вовсе было неуместно. Как раз в это время поднимает голову Галицко-Волынская Русь, которая все с большим интересом смотрит не на Киев, а на Краков и Венгрию, так что в силу средневековой политкорректности говорить о дулебах можно было только как о неудачниках и покойниках. Дулебы… какие еще дулебы? История Руси – это история киевской земли, племени полян, все остальное от лукавого. В целом-то история Руси – это действительно история полян с главным их родовым гнездом Киевом. Но могут ли подтвердить этот период жизни восточных славян европейские источники? Интересно, но могут. Повесть временных лет о войнах славян с Византией до первых легендарных киевских князей говорит скупо, точнее – почти не говорит. Зато современники-европейцы упоминают, что при императоре Маврикии (VI век н. э.) задунайские славяне «живут точно разбойники, всегда готовые подняться с места, поселками, разбросанными по лесам и по берегам многочисленных рек их страны». Прокопий, писавший несколько ранее, замечает, что славяне живут в плохих хижинах, разбросанных поодиночке, на далеком одна от другой расстоянии, и постоянно переселяются. Причина этой подвижности открывается из ее следствий. Византийцы говорят о вторжениях задунайских славян в пределы Империи во второй четверти VII в.; приблизительно с этого времени одновременно прекращаются и эти вторжения, и византийские известия о задунайских славянах: последние исчезают куда-то и снова появляются в византийских сказаниях уже в IX в., когда они опять начинают нападать на Византию с другой стороны, морским путем, и под новым именем Руси. О судьбе восточных славян в этот длинный промежуток VII–IX вв. находим у византийцев мало надежных известий. Прекращение славянских набегов на империю было следствием отлива славян с Карпат, начавшегося или усилившегося со второй четверти VII в. Этот отлив совпадает по времени с аварским нашествием на восточных славян, в котором можно видеть его причину. То есть Византию от славянских набегов спасают войны славян с аварами, из-за которых славяне вынуждены отойти с Карпат еще восточнее, на Днепр.

Отходили они в разное время, небольшими племенными группами, поэтому-то в нашей Повести временных лет и зафиксировано, что «радимичи же и вятичи – от рода ляхов» и что сел «Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи». Ключевский объясняет, что такое могло быть только по той причине, что сесть по Днепру вятичи и радимичи уже не могли – земля была под полянами, им пришлось продвигаться еще восточнее. К тому же упоминание, что пришли Вятко и Радим из земли ляхов (то есть поляков), могло возникнуть только в XI–XII веках, когда Червонная Русь, то есть Галиция, стала спорной территорией между Киевом и Польшей. Именно эта Галиция в более раннее время и была стоянкой славян до времен Киевской Руси. Повесть четко разделяет славян на западных и восточных. К первым она относит мораву, чехов, ляхов, поморян, ко вторым – хорватов, сербов и хорутан. Днепровские славяне происходят от восточной ветви, которая занимала верховья Вислы, то есть Галицию. Вот вам и разгадка утраченных дулебов. Попытки создать государство славян до полян не приветствовались среди патриотически настроенных киевлян начала второго тысячелетия новой эры. Зато это объясняет, почему такое значение имела борьба Киева за червенские города и почему соперниками киевского князя всегда выступали Галич и Владимир Волынский.

Но куда ж делись с Карпат сербы и хорваты?

Вот что об этом думал Ключевский:

«Авары дали толчок дальнейшему движению карпатских славян в разные стороны. В V и VI вв. в Средней и Восточной Европе очистилось много мест, покинутых германскими племенами, которых гуннское нашествие двинуло на юг и запад в римские провинции. Аварское нашествие оказало подобное же действие на славянские племена, двинув их на опустелые места. Рассказ Константина Багрянородного о призыве сербов и хорватов на Балканский полуостров императором Ираклием в VII в. для борьбы с аварами заподозрен исторической критикой и наполнен сомнительными подробностями; но в основе его, кажется, лежит нечто действительное. Во всяком случае VII в. был временем, когда в той или другой связи с аварским движением возник ряд славянских государств (Чешское, Хорватское, Болгарское). В этот же век по местам, где прежде господствовали готы, стали расселяться восточные славяне, как в стране, где прежде сидели вандалы и бургунды, тогда же расселялись ляхи».

То есть все просто: хорваты и сербы двинулись на Балканы, где и обосновались, к западу от Карпат разместились чехи, к югу – болгары, к северу – поляки, к востоку – поляне, они же основатели Днепровской Руси. С этого времени, говорит Ключевский, «в жизни восточных славян обозначились явления, которые можно признать начальными фактами нашей истории, эти славяне, расселяясь с Карпат, вступают под действие особых местных условий, сопровождающих и направляющих их жизнь на протяжении многих дальнейших столетий».

Вопросу о формировании Днепровского государства Ключевский посвятил не только свой Курс истории, но и «Историю сословий», и «Боярскую думу», в которых исследовал юридические, социальные и экономические следствия расселения славян. Одной из важных черт освоения новой территории было создание на ней множества опорных пунктов – городов. В своей работе «Боярская дума» Ключевский так говорит о возникновении восточно-славянского государства с сильными городами:

«История России началась в VI в. на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат, на том обширном водоразделе, где берут свое начало Днестр, оба Буга, правые притоки верхней Вислы, как и правые притоки верхней Припети. Обозначая так начало нашей истории, мы хотим сказать, что тогда и там впервые застаем мы восточных славян в общественном союзе, о происхождении и характере которого можем составить себе хотя некоторое представление, не касаясь трудного вопроса, когда, как и откуда появились в том краю эти славяне. В тот век среди прикарпатских славян господствовало воинственное движение за Дунай против Византии, в котором принимали участие и ветви славянства, раскинувшиеся по северо-восточным склонам этого горного славянского гнезда. Это воинственное движение сомкнуло племена восточных славян в большой военный союз, политическое средоточие которого находилось на верхнем течении Западного Буга и во главе которого стояло с своим князем жившее здесь племя дулебов-волынян. Остаются неясны причины, разрушившие этот союз: можно думать только, что это были те же причины, которые повели к другому еще более важному последствию, к расселению восточных славян с карпатских склонов далее на восток и северо-восток. Нападения на Византию взволновали, приподняли славян с насиженных мест. Нашествие Аваров (во второй половине VI в.) на карпатских славян, которые то воевали против них, то вместе с ними громили империю, еще более усилило среди них брожение, следствием которого и было занятие славянами области среднего и верхнего Днепра с его правыми и левыми притоками, как и с водным продолжением этой области, с бассейном Ильменя-озера.

Это передвижение совершилось в VII и VIII вв. Днепр скоро стал бойкой торговой дорогой для поселенцев, могучей питательной артерией их хозяйства. Своим течением, как и своими левыми притоками, так близко подходящими к бассейнам Дона и Волги, он потянул население на юг и восток, к черноморским, азовским и каспийским рынкам. В то самое время, с конца VII в., на пространстве между Волгой и Днепром утвердилось владычество Хозарской Орды, пришедшей по аварским следам. Славяне, только что начавшие устраиваться на своем днепровском новоселье, подчинились этому владычеству. С тех пор как в Хозарию проникли торговые евреи и потом арабы, хозарская столица на устьях Волги стала сборным торговым пунктом, узлом живых и разносторонних промышленных сношений. Покровительствуемые на Волге и на степных дорогах к ней, как послушные данники хозар, днепровские славяне рано втянулись в эти обороты. Араб Хордадбе, писавший о Руси в 860—870-х годах, знает уже, что русские купцы возят товары из отдаленнейших краев своей страны к Черному морю, в греческие города, что те же купцы ходят на судах по Волге, спускаются до хозарской столицы, выходят в Каспийское море и проникают на юго-восточные берега его, иногда провозят свои товары в Багдад на верблюдах. Нужно было не одно поколение, чтобы с берегов Днепра или Волхова проложить такие далекие и разносторонние торговые пути. Эта восточная торговля Руси оставила по себе выразительный след, который свидетельствует, что она завязалась по крайней мере лет за сто до Хордадбе. В монетных кладах, найденных в разных местах древней Киевской Руси, самое большое количество восточных монет относится к IX и X вв. Попадались клады, в которых самые поздние монеты принадлежат к началу IX века, значительное число относится к VIII в.; но очень редко встречались монеты VII в., и то лишь самого конца его.

К VIII веку и надобно отнести возникновение древнейших больших городов на Руси. Их географическое размещение довольно наглядно показывает, что они были созданием того торгового движения, которое с VIII в. пошло среди восточных славян по речной линии Днепра – Волхова на юг и по ее ветвям на восток, к черноморским, азовским и каспийским рынкам. Большинство их (Ладога, Новгород, Смоленск, Любеч, Киев) вытянулось цепью по этой линии, образовавшей операционный базис русской промышленности; но несколько передовых постов выдвинулось уже с этой линии далее на восток: таковы были Переяславль южный, Чернигов, Ростов. Эти города возникли, как сборные места русской торговли, пункты склада и отправления русского вывоза. Каждый из них был средоточием известного промышленного округа, посредником между ним и приморскими рынками».

Иными словами, первые русские города владели огромными окрестными территориями, с которых собирали дань. Конечно, не стоит представлять себе первые города как каменные крепости с высокими стенами. Первоначально это были обнесенные частоколом поселения, где жил местный племенной вождь со своими воинами. Этот вождь взимал с окрестного люда, живущего вне города, определенную натуральную плату за спокойствие и защиту. Для хранения этих полудобровольных пожертвований строилось что-то вроде складов, хорошо защищенных от набегов врагов. Со временем города расширялись, в них селились торговые люди, ремесленники и прочий нужный для поддержания жизнеспособности города народ. В какой-то степени вдохновителями торгового интереса славян стали хазары, под власть которых попали заселившие Днепр племена. Без этого внешнего толчка ранняя история восточных славян могла сложиться иначе. Но наши племена оказались данниками хазар, которые требовали сбора и выплаты дани. Для этого вождям пришлось иметь при себе вооруженное войско, пусть и небольшое, но которое могло подавить любое местное недовольство, наладить способы перевозки собранного, создать систему хранения, и иначе чем строительством городов решить этого было нельзя. Дань хазарам платили как мехами, медом, так и деньгами и рабами. Постепенно наряду с хазарскими купцами появились и местные, вожди стали обзаводиться дополнительными натуральными сборами для сбыта, города росли, и так удачно все складывалось, что лучше не придумаешь. Однако Хазарский каганат слабел, а на земли славян стали делать набеги степняки – печенеги. Границы Днепровского государства никогда не были спокойными. Городская Днепровская Русь вынуждена была бороться за свое существование сначала с хазарами, затем с печенегами, половцами и прочими степняками. При хазарах те не рисковали совершать набеги, но, как только каганат ослабел, на освободившееся место стали претендовать дети степей. Эта борьба отражена в Повести временных лет – она не прекращается практически ни на год.

«Эта хищная орда, – писал Ключевский, – начала загораживать торговые пути Днепровской Руси и отрезывать ее от приморских рынков. Лишившись безопасности, какой пользовались днепровские города под покровом хозарской власти, они должны были собственными средствами восстановлять и поддерживать свои старые торговые дороги. Тогда они начали вооружаться, опоясываться укреплениями, стягивать к себе боевые силы и выдвигать их на опасные окраины страны сторожевыми заставами или посылать вооруженными конвоями при своих торговых караванах. Первое хронологически определенное иноземное известие о Руси, сохранившееся в Вертинской летописи, говорит о том, что в 839 г. русские послы жаловались в Константинополе на затруднение сношений Руси с Византией „варварскими свирепыми народами“».

Вертинские анналы – это летописный свод Сен-Бертенского монастыря, охватывающий историю государства франков с 830 до 882 г. По этим анналам, Теодосий, епископ Кальцедонской метрополии, и спатарий Теофаний пришли ко двору императора франков от императора Византии Теофила и привели с собой «тех самых, кто себя, то есть свой народ называли Рос, которых их король, прозванием Каган, отправил ранее ради того, чтобы они объявили о дружбе к нему, прося посредством упомянутого письма, поскольку они могли [это] получить благосклонностью императора, возможность вернуться, а также помощь через всю его власть. Он не захотел, чтобы они возвращались теми [путями] и попали бы в сильную опасность, потому что пути, по которым они шли к нему в Константинополь, они проделывали среди варваров очень жестоких и страшных народов».

Правда, почему-то эти посланники от народа рос по ближайшем изучении оказались «свеонами», то есть шведами, но об этом интересном открытии национальности нашего народа Рос мы поговорим позже. Пока что заметим, что император, опасаясь, что эти «свеоны-Рос» могут оказаться шпионами, «приказал удерживать их у себя до тех пор, пока смог бы это истинно открыть, а именно, честно они пришли от того или нет, и это он не преминул сообщить Теофилу через своих упомянутых послов и письмо, и то, что он охотно принял по сильному его желанию, а также если они будут найдены верными, и для них было бы дано разрешение на возвращение в отечество без опасности; их следовало отпустить с помощью; если в другой раз вместе с нашими послами, направленными к его присутствию, появился бы кто-нибудь из таких [людей], он сам должен был назначить решение».

Так вот, забудем о национальности послов, укажем только причину их появления при дворе франков – страх возвращаться по землям, заселенным дикими и воинственными степняками. Следовательно, силы каганата были уже на исходе, хазары не могли защитить своих вассалов.

При хазарах днепровские славяне были данниками, они по Повести платили хазарам «по серебряной монете и по белке от дыма». Впрочем, современные историки сильно сомневаются по поводу этой белки и считают, что белка вовсе не зверек с пушистой шкуркой, а белица, то есть славянская девица, которая должна была идти в хазарское рабство. Вывод, который они делают, конечно, замечателен: проклятые евреи торговали русскими женщинами, а может – и хуже. Ключевский ни о чем подобном даже не упоминает. Зато он очень внимательно разбирает быт и нравы днепровского населения, которые можно выявить, внимательно изучая доставшиеся нам от древних веков, пусть и искаженные перепиской, документы.

Быт и нравы днепровских славян (VII–X век)

В VII веке славяне Приднепровья жили «первобытными родовыми союзами». Об этом нам могут рассказать немногочисленные византийские упоминания о соседних им народах. Многочисленные славянские племена управлялись филархами или местными царьками, которые по сути были вождями племен или родовыми старейшинами, только теперь именовались князьями. Все дела в племени решались на общем сходе или племенном вече. Славянские племена были очень многочисленны, поэтому если собиралось такое межплеменное вече, то достигнуть согласия в каком-то деле было очень трудно, каждый старейшина или вождь учитывал прежде всего собственные интересы. Постоянно между племенами велись кровопролитные войны со всеми вытекающими последствиями – захватом пленников и территории. Постепенно выделились наиболее сильные воинственные племена, которые стали создавать крупные межплеменные союзы, чтобы – как сами понимаете – еще удачнее воевать со своими соседями и еще успешнее захватывать в плен сородичей. Первым наиболее удачным племенным союзом, возникшим из многочисленных родов, был военный союз дулебов, которых мы уже упоминали прежде.

«По своим целям и составу он представлял ассоциацию, столь непохожую на родовые и племенные союзы, что мог действовать рядом с ними, не трогая прямо их основ. Это были ополчения боевых людей, выделявшихся из разных родов и племен на время похода, по окончании которого уцелевшие товарищи расходились, возвращаясь в среду своих родичей, под действие привычных отношений. Подобным образом и впоследствии племена восточных славян участвовали в походах киевских князей на греков».

Ключевский считал, что этот славянский союз распался, когда началось вторжение аваров и славяне, спасаясь от врагов, переселились на Днепр. Очевидно, тут возник новый военный союз, и имя одного из князей нам известно – Кий. Кто он был, это очень трудно установить из русского текста: по одной версии – знатный человек, по другой – простолюдин-перевозчик. Однако вероятнее, что не простолюдин, поскольку основанный им Киев переходил в руки наследников из его же рода. Аналогичные племенные князьки имелись не только у полян: но, замечает Ключевский, «не видно, в каких формах выражалось владетельное значение этих племенных династий. Предание не запомнило имени ни одного племенного князя. Мал, неудачный жених Игоревой вдовы, является одним из древлянских князей, владетелем Искоростена, а не всего племени древлян. Ходота, какой-то влиятельный человек среди вятичей, против которого Владимир Мономах предпринимал два зимних похода, в его Поучении даже не назван князем и упомянут вскользь, так что его политическая физиономия остается совершенно в тумане. Может быть, мелкие родовые князьки того или другого племени, считая себя потомками общего предка, подобного Полянскому Кию, поддерживали между собою какие-либо генеалогические связи, собирались на племенные веча, как это делали карпатские филархи, или на поминальные празднества в честь обоготворенного родоначальника».

Ученый ехидно добавляет: «В историческом вопросе, чем меньше данных, тем разнообразнее возможные решения и тем легче они даются». Увы, это подтверждают многочисленные современные публикации на тему о происхождении первых днепровских князей.

Славяне в эту эпоху жили родами, кучно, не принимая в свои ряды чужаков, о чем и свидетельствуют слова летописи о том, как «сидели» славяне – «живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим», то есть они селились родовыми поселками, но долго длиться такой тип общежития не мог – при дальнейшем расселении роды рассредоточивались, совместная жизнь родичей прекращалась, у новых поселений возникали новые интересы и – очевидно – новые родовые вожди. Для поселений славяне выбирали наиболее защищенные места, богатые лесами, потому что альтернативой была только безлесая степь. И лучше жить среди лесов и болот, где есть возможность укрыться, чем на голой степной равнине. Учитывая соседей-печенегов, выбор славян совершенно понятен. Даже Киев был основан на самой границе обширного леса. Среда обитания диктовала и занятия славян – звероловство (они охотились на пушных зверьков, потому что в древности такие шкурки служили им аналогом валюты), бортничество (то есть дикое пчеловодство, добыча меда в лесах, где пчелы устраивали для себя улей внутри дупла дерева) и примитивное земледелие. Земледелие в лесной полосе требует много места, потому что под пашню еще нужно подходящий участок, он должен быть довольно высоким, то есть не лежащим на болоте и достаточно сухим. Лес на выбранном участке подсекался, затем сжигался, и на обогащенном золой месте разбивалась пашня. Поскольку хорошие участки не шли сплошной полосой, семьи селились в отдалении друг от друга, создавая собственные дворы по типу хуторов. Эти дворы окапывались для защиты, вокруг ставилась изгородь.

«В пределах древней Киевской Руси, – пишет Ключевский, – до сих пор уцелели остатки старинных укрепленных селений, так называемые городища. Это обыкновенно округлые, реже угловатые пространства, очерченные иногда чуть заметным валом. Такие городища рассеяны всюду по Приднепровью на расстоянии 4–8 верст друг от друга. Их происхождение еще в языческую пору доказывается соседством курганов, древних могильных насыпей. Раскопка этих насыпей показала, что лежащих в них покойников хоронили еще по-язычески. Не думайте, что эти городища – остатки настоящих значительных городов: пространство, очерченное кольцеобразным валом, обыкновенно едва достаточно, чтобы вместить в себе добрый крестьянский двор. Как возникли и что такое были эти городища? Я думаю, что это остатки одиноких укрепленных дворов, какими расселялись некогда восточные славяне и на которые указывает византийский писатель Прокопий, говоря, что задунайские славяне его времени жили в плохих, разбросанных поодиночке хижинах. Такие одинокие дворы, или, говоря иначе, однодворные деревни, ставили славянские поселенцы, селясь по Днепру и по его притокам. Такими однодворными деревнями и впоследствии колонизовалось Верхнее Поволжье. Дворы окапывались земляными валами, вероятно, с частоколом для защиты от врагов, а особенно для обороны скота от диких зверей. Из таких одиноких дворов вырос и самый город Киев». Говоря об основании Киева, ученый указывает, что, скорее всего, город возник из трех деревень-однодворок, распложенных на трех ближних холмах, которые принадлежали одной семье. Кий был старшим в этой семье, поэтому город получил его имя.

Создание Киева зафиксировало перемену в родовом быте славян: власть старейшин, ранее распространявшаяся на весь род, поколебалась, поскольку люди стали селиться на значительном расстоянии друг от друга, не родами, а семьями. И полноценно руководить такой разобщенной массой сородичей старейшина просто уже был не способен. Место старшего в роду занял старший в семье, поскольку он-то точно знал, что требуется этой семье для безбедного существования. Таким образом, складывалось не родовое, а семейное право, то есть все юридические вопросы древности решались исходя не из требований всего рода, а из потребностей семьи или – как стали это называть – двора. Ключевский специально обращает внимание, что в памятниках русского летописания нельзя найти хотя бы строку, относящуюся к родовому праву, поскольку «в строе частного гражданского общежития старинный русский двор, сложная семья домохозяина с женой, детьми и неотделенными родственниками, братьями, племянниками, служил переходной ступенью от древнего рода к новейшей простой семье и соответствовал древней римской фамилии.

Это разрушение родового союза, распадение его на дворы или сложные семьи оставило по себе некоторые следы в народных поверьях и обычаях».

Русь той эпохи была совершенно варварской, то есть языческой. Главными божествами славян были Сварог, Даждьбог, Перун, Хоре, Велес, Стрибог. Сварог считался божеством неба, Дажбог, Хоре и Велес (так по Ключевскому) – богами солнца, Перун – богом грома и молнии, Стрибог – богом ветров. На русском Олимпе присутствовали поколения богов: так старшим богом считался Сварог, а младшими – его сыновья, Сварожичи. Прокопий Кессарийский упоминает, что в VI веке славяне считали главным богом громовержца Перуна, а в Повести временных лет в качестве таковых упоминаются Перун и Велес, так называемый «скотьий бог», которому приносились жертвы животными и который считался также богом богатства, потому в древней летописи скот и деньги являются еще синонимами. Ученый упоминает описание арабом Ибн Фадланом моления русских купцов какому-то языческому сонму богов, которое происходило при нем на волжской пристани.

Вот этот текст:

«Во время прибытия их судов к якорному месту, каждый из них выходит, имея с собою хлеб, мясо, молоко, лук и горячий напиток, подходит к высокому вставленному столбу, имеющему лице, похожее на человеческое, а кругом его малые изображения, позади этих изображений вставлены в землю высокие столбы.

Он же подходит к большому изображению, простирается пред ним и говорит: „О Господине! Я пришел из далека, со мной девушек – столько и столько-то голов, соболей – столько и столько-то шкур“, пока не упоминает все, что он привез с собой из своего товара. Затем говорит: „Этот подарок принес я тебе“, и оставляет принесенное им пред столбом, говоря: „Желаю, чтоб ты мне доставил купца с динарами и диргемами, который купил бы у меня все, что желаю (продать), и не прекословил бы мне во всем, что я ему ни скажу после он удаляется. Если продажа бывает затруднительна и время ее продолжается долго, то он возвращается с другим подарком во второй, в третий раз, и если желаемое им все еще промедляется, то он приносит одному из тех малых изображений подарок и просит его о ходатайстве, говоря: „Эти суть жены господина нашего и его дочери“, и он не пропускает ни одного изображения, которого не просил бы и не молил бы о ходатайстве и не кланялся бы ему униженно. Часто же продажа бывает ему легка, и когда он продает, говорит: „Господин мой исполнил мое желание, должно вознаградить его за то“. И берет он известное число рогатого скота и овец, убивает их, часть мяса раздает бедным, остальное же приносит и бросает пред большим столбом и малыми, его окружающими, и вешает головы рогатого скота и овец на столбы, вставленные в земле, а когда настает ночь, то приходят собаки и съедают это, тогда тот, который это сделал, говорит: „Мой Господин соблаговолил ко мне и съел мой подарок“».

Об этом темном варварском времени Ключевский пишет так:

«Общественное богослужение еще не установилось, и даже в последние времена язычества видим только слабые его зачатки. Незаметно ни храмов, ни жреческого класса; но были отдельные волхвы, кудесники, к которым обращались за гаданиями и которые имели большое влияние на народ. На открытых местах, преимущественно на холмах, ставились изображения богов, пред которыми совершались некоторые обряды и приносились требы, жертвы, даже человеческие. Так, в Киеве на холме стоял идол Перуна, перед которым Игорь в 945 г. приносил клятву в соблюдении заключенного с греками договора. Владимир, утвердившись в Киеве в 980 г., поставил здесь на холме кумиры Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса, Дажбога, Стрибога и других богов, которым князь и народ приносили жертвы».

Впрочем, с культом Перуна не все так просто.

Уже после Ключевского стало ясно, что это божество появилось в пантеоне днепровских славян позже остальных, вполне вероятно, с волной новых переселенцев. Зато очень хорошо известно, что эти славяне почитали божество Рода и женский его вариант – Рожаниц. Это были сугубо мирские божества, которые ученый связывает с культом предков. Интересно, но в самом культе он увидел следы многоженства, некогда существовавшего в славянской древности: дед (Род) и бабки (Рожаницы). В дальнейшем Род принял наименование чура, или в церковнославянском варианте щура, и из народного предания перекочевал в суеверия и пословицы. Остались следы и в самом языке. Так русское слово «чересчур», то есть слишком много, Ключевский связал с историческим понятием межи между сельскохозяйственными угодьями. Чур – это граница, межа между угодьями. Еще во времена не столь давние для Повести бытовали особые погребальные обряды: «И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон».

Этот древний погребальный обряд лучше описан у Ибн Фадлана, имевшего счастье лично его наблюдать в X веке: «Мне говорили, что они делают со своими главами при смерти их такие вещи, из которых малейшая есть сожжение; посему я весьма желал присутствовать при этом, как я узнал про смерть знатного у них человека. Они положили его в могилу и накрыли ее крышкой, в продолжение десяти дней, пока не кончили кроения и шитья одежды его. Это делается так: бедному человеку делают у них небольшое судно, кладут его туда и сжигают его; у богатого же они собирают его имущество и разделяют его на три части: треть дают семье, на треть кроят ему одежду, и за треть покупают горячий напиток, который они пьют в тот день, когда девушка его убивает себя и сжигается вместе со своим хозяином. Они же преданы вину, пьют его днем и ночью, так что иногда умирает один из них с кружкой в руке. Когда же умирает у них глава, то семья его говорит девушкам и мальчикам: кто из вас умрет с ним? и кто-нибудь из них говорит: я! Когда он так сказал, то это уже обязательно для него, ему никак не позволительно обратиться вспять, и если б он даже желал, это не допускается; большею частью делают это девушки.

Посему, когда умер вышеупомянутый человек, то сказали его девушкам: кто умрет с ним? и одна из них ответила: я! Посему назначили двух девушек, которые бы стерегли ее и были бы с ней; куда бы она ни пошла, иногда они даже моют ей ноги своими руками. Затем они взялись за него, за кройку его одежды и приготовление ему нужного. Девушка же пила каждый день и пела, веселясь и радуясь. Когда же наступил день, назначенный для сожжения его и девушки, я пошел к реке, где стояло его судно, и вот! оно уже было вытащено (на берег), и для него сделали четыре подпоры из дерева речного рукава и другого дерева, а вокруг поставили деревянные изображения, подобные великанам. Судно они потащили на эти дерева (столбы) и начали ходить взад и вперед и говорить слова, мне непонятные, а он (мертвец) еще был в своей могиле, они еще не вынули его. Затем принесли скамью, поставили ее на судно и покрыли ее вышитыми коврами, румским дибаджем и подушками из румского же дибаджа. Затем пришла старая женщина, которую называют ангелом смерти, и выстлала на скамью все вышеупомянутое; она же управляет шитьем и приготовлением его, она также принимает (убивает) девушку, и я видел ее черную (темно-красную), толстую, с лютым видом. После того, как они пришли к могиле его, они сняли землю с дерева, равно как само дерево, вынули мертвеца в покрывале, в коем он умер, и я видел его почерневшим от холода этой страны. Они прежде поставили с ним в могилу горячий напиток, плоды и лютню (или балалайку); теперь же они вынули все это. Он ни в чем, кроме цвета, не переменился. Ему надели шаровары, носки, сапоги, куртку и кафтан из дибаджа с золотыми пуговицами, надели ему на голову калансуву из дибаджа с соболем, понесли его в палатку, которая находилась на судне, посадили его на ковер и подперли его подушками; принесли горячий напиток, плоды и благовонные растения и положили к нему; принесли также хлеб, мясо и лук и бросили пред ним; принесли также собаку, рассекли ее на две части и бросили в судно. Затем принесли все его оружие и положили о-бок ему; затем взяли двух лошадей, гоняли их, пока они не вспотели, затем их разрубили мечами и мясо их бросили в судно; затем привели двух быков, также разрубили их и бросили в судно; затем принесли петуха и курицу, зарезали их и бросили туда же. Девушка же, долженствующая умереть, ходила взад и вперед, заходила в каждую из их палаток, где по одиночке сочетаются с нею, причем каждый говорит ей: „скажи твоему господину, что я сделал это по любви к тебе“.

Когда настало среднее время между полуднем и закатом, в пятницу, повели они девушку к чему-то, сделанному ими наподобие карниза у дверей, она поставила ноги на руки мужчин, поднялась на этот карниз, сказала что-то на своем языке и была спущена. Затем подняли ее вторично, она сделала то же самое, что в первый раз, и ее спустили; подняли ее в третий раз, и она делала как в первые два раза. Потом подали ей курицу, она отрубила ей головку и бросила ее, курицу же взяли и бросили в судно. Я же спросил толмача об ее действии, и он мне ответил: в первый раз она сказала: „Вот вижу отца моего и мать мою!“, во второй раз: „Вот вижу всех умерших родственников сидящими! “, в третий же раз сказала она: „Вот вижу моего господина сидящим в раю, а рай прекрасен, зелен; с ним находятся взрослые мужчины и мальчики, он зовет меня, посему ведите меня к нему“. Ее повели к судну, она сняла запястья, бывшие на ней, и подала их старой женщине, называемой ангелом смерти, эта же женщина убивает ее. Затем сняла она пряжки, бывшие на ее ногах, и отдала их двум девушкам, прислуживавшим ей; они же дочери известной под прозванием ангела смерти. Потом ее подняли на судно, но не ввели ее в палатку, и мужчины пришли со щитами и палками и подали ей кружку с горячим напитком, она пела над ней и выпила ее; толмач же сказал мне, что этим она прощается со своими подругами. Затем дали ей другую кружку, которую она взяла, и запела длинную песню; старуха же торопила ее выпить кружку и войти в палатку, где ее господин. Я видел ее в нерешимости, она желала войти в палатку и всунула голову между палаткой и судном; старуха же взяла ее за голову, ввела ее в палатку и сама вошла с ней. Мужчины начали стучать палками по щитам, для того, чтоб не слышны были звуки ее криков, и чтоб это не удержало других девушек, (так что) они не пожелают умереть со своими господами. Затем вошли в палатку шесть человек и все вместе сочетались с девушкой; затем ее простерли о бок с ее господином-мертвецом, двое схватили ее за ноги и двое за руки, а старуха, называемая ангелом смерти, обвила ей вокруг шеи веревку, противоположные концы которой она дала двум, чтоб они тянули, подошла с большим ширококлинным кинжалом и начала вонзать его между ребер ее и вынимать его, а те двое мужчин душили ее веревкой, пока она не умерла. Затем подошел ближайший родственник этого мертвеца, взял кусок дерева и зажег его, пошел задом вспять к судну, держа в одной руке кусок дерева, а другую руку на открытом (голом) заде, пока не зажег того дерева, которое они расположили под судном, после того уже, как положили умерщвленную девушку подле ее господина. После того подошли (остальные) люди с деревом и дровами, каждый имел зажженный кусок дерева, который он бросил в эти дрова, и огонь охватил дрова, затем судно, потом палатку с мужчиной (мертвецом), девушкой, и всем в ней находящимся, потом подул сильный, грозный ветер, пламя огня усилилось и все более разжигалось неукротимое воспламенение его. Подле меня стоял человек из Русов; и я слышал, как он разговаривал с толмачем, бывшим при нем. Я его спросил, о чем он вел с ним речь, и он ответил, что Рус сказал ему: „Вы, Арабы, глупый народ, ибо вы берете милейшего и почтеннейшего для вас из людей и бросаете его в землю, где его съедают пресмыкающиеся и черви; мы же сжигаем его в огне, в одно мгновение, и он в тот же час входит в рай“. Затем засмеялся он чрезмерным смехом и сказал: „По любви господина его (Бога) к нему, послал он ветер, так что (огонь) охватит его в час“. И подлинно, не прошло и часа, как судно, дрова, умерший мужчина и девушка совершенно превратились в пепел. Потом построили они на месте (стоянки) судна, когда его вытащили из реки, что-то подобное круглому холму, вставили в средину большое дерево халандж, написали на нем имя (умершего) человека и имя русского царя и удалились».

«Когда умирает мужчина, – сообщает далее Масуди, – то сжигается с ним жена его живою; если же умирает женщина, то муж не сжигается; а если умирает у них холостой, то его женят по смерти. Женщины их желают своего сожжения для того, чтоб войти с ними (мужьями) в рай».

Эта посмертная свадьба – древнейший обычай, который сохранился в наши дни разве что у китайцев. У тех умерший холостым мужчина не получает должного посмертного счастья и положенного места в сонме предков, так что до сих пор практикуются такие «посмертные» свадьбы – иногда со столь же рано погибшими девушками, которым худо придется по ту сторону жизни пребывать в одиночестве, а иногда и с живыми девушками, которых для свадьбы на мертвеце подвергают смерти. В рассматриваемый нами древнерусский период славяне предпочитали иметь после смерти не одну, а несколько разделявших участь мужа жен. Они действительно были многоженцами. Ибн Фадлан так рассказывает об обычаях славянских царьков:

«Из обычаев русского царя есть то, что во дворце с ним находится 400 человек из храбрых сподвижников его и верных ему людей, они умирают при его смерти и подвергают себя смерти за него. Каждый из них имеет одну девушку, которая ему прислуживает, моет ему голову, приготовляет ему, что есть и пить, а другую девушку, с которой он сочетается. Эти 400 человек сидят под его престолом; престол же его велик и украшен драгоценными камнями. На престоле с ним сидят сорок девушек (назначенных) для его постели, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии упомянутых сподвижников».

Как ни забавно, но укреплению связей между отдаленными родами способствовало как раз многоженство.

При таком способе построения семьи местных женщин уже не хватало, так что приходилось искать невест на стороне, а это значит – в отдаленных родах, принадлежавших, может, своему племени, но не связанному близким родством. Существование многоженства зафиксировано в Повести не только у простого люда, но и у многочисленных князей из рода Рюрикова. Многоженцем был и Владимир Святой, крестивший Днепровскую Русь. Свадебный обряд предполагал умыкание невесты из чужого рода и выплату откупного за невесту, то есть вено, или, у других племен, – дача добра жениху вместе с невестой за то, что тот берет ее в свой дом на содержание, позднее с успехами цивилизации такая плата за брак стала именоваться просто приданым, то есть данным за невестой. Без выкупа с той или иной стороны свадьба не игралась. Первоначально умыкание невест было актом совершенно насильным, не требовавшим согласия девицы, затем согласие девицы было заменено согласием родителей и так называемой выдачей замуж: со стороны невесты за нею давалось приданое. Однако брак не гарантировал, что между двумя семьями будут установлены близкие родственные отношения.

«В первичном, нетронутом своем составе, – пишет Ключевский, – род представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста из чужого рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став женой, не роднила их с родней своего мужа».

Позднее, с модификацией родовых отношений именно брак стал связующим звеном между родами и племенами, а затем и народами. Отсюда ведут начало так называемые династические браки, которые совершались ради установления между народами или государствами мирных отношений. Таковые браки мы наблюдаем на протяжении всей истории – сперва Днепровской, затем Верхневолжской, Московской Руси и Империи. Это было не национальное, а межнациональное средство наладить отношения в сложные периоды, и им пользовались отнюдь не только на Руси. Институтом брака пользовались и пользуются до сих пор как для повышения статуса в обществе, так и для сохранения капитала внутри «своей» узкой группы людей. Но особенно интересно, что уже в той дремучей древности оформление приданого за невестой юридически закрепляло за ней право на часть общесемейного имущества. И хотя считается, что женщина ничего не наследовала после смерти отца семейства, это немного не так. Она получала свою долю семейного благосостояния не после смерти отца, а по выходе из семьи в чужую, то есть в качестве приданого. Только в одном случае дочь могла наследовать имущество отца – если у нее не было братьев, и она оставалась девицей, то есть не имела уже собственной семьи. В средневековом памятнике права – Русской Правде – отдельно записано, что хотя сестра при братьях не наследница, но братья обязаны устроить ее судьбу, выдать замуж и выделить за нею приданое. То есть при любом раскладе дочь получала свою долю имущества, хотя при наличии братьев ей в этом как бы отказывалось. С христианизацией днепровских славян постепенно ушло в прошлое многоженство, закрепилась форма правильного христианского брака, оформленного церковью, и в то же время были официально закреплены права женщины на часть семейного имущества, что было как стимулом к распаду родовых отношений, так и стимулом к строительству новых, основанных уже на неоднородности имущественной и сословной, о чем речь впереди.

Торговая Русь

Итак, при переходе восточных славян с Карпат на Днепр, существовавшие родовые и племенные связи были уничтожены.

«Одни родичи уходили, – поясняет Ключевский в „Боярской Думе“, – другие оставались; ушедшие селились на новых местах не рядом, сплошными родственными поселками, а вразброску, одинокими, удаленными друг от друга дворами. К этому вынуждало тогдашнее состояние страны, куда направлялась славянская колонизация: каждый выбирал для поселения место удобное для лова и пашни, а среди лесов и болот такие места не шли обширными сплошными пространствами. Такое топографическое удаление членов рода друг от друга затрудняло практику власти родового старшины над всей родней, колебало и затрудняло имущественное общение между родственными дворами, помрачало в родичах мысль об общем родовом владении, людей разных родов делало ближайшими соседями друг другу. Так разрушались юридические связи рода и подготовлялся переход общежития на новые основания; обязательные родовые отношения превращались в родословные воспоминания или в требования родственного приличия, родство заменялось соседством. С течением времени успехи промысла и торга создавали среди разбросанных дворов сборные пункты обмена, центры гостьбы (торговли), погосты; некоторые из них превращались в более значительные торговые средоточия, в города, к которым тянули в промышленных оборотах окрестные погосты, а города, возникшие на главных торговых путях, по большим рекам, вырастали в большие торжища, которые стягивали к себе обороты окрестных городских рынков. Так племенные и родовые союзы сменялись или поглощались промышленными округами. Когда хозарское владычество поколебалось, малые и большие города начали укрепляться и вооружаться. Тогда погосты стали подчиняться ближайшим городам, к которым они тянули в торговых оборотах, а малые города подчинялись большим, которые служили им центральными рынками. Подчинение вызывалось или тем, что вооруженный и укрепленный город завоевывал тянувший к нему промышленный округ, или тем, что население округа находило в своем городе убежище и защиту в случае опасности, иногда тем и другим вместе. Так экономические связи становились основанием политических, районы городов превращались в городовые волости. Эти области старинных больших городов и легли в основание областного деления, какое видим на Руси впоследствии, в XI и XII в. Этнографический состав этих городовых областей показывает, что они созидались на развалинах древних племенных и родовых союзов. Повесть о начале Русской земли пересчитывает несколько племен, на которые распадалось восточное славянство до появления князей в Киеве, и при этом довольно отчетливо указывает местожительство каждого племени. Но в половине IX в. эти племена были уже только этнографическими или географическими группами населения, а не политическими союзами, хотя, быть может, и составляли некогда такие союзы. Повесть смутно помнит, что когда-то у каждого племени было «свое княжение», но не запомнила ни одного племенного князя, который в IX в. руководил бы целым племенем. Областное деление Русской земли при первых киевских князьях, в основание которого легли городовые области более раннего происхождения, далеко не совпадало с племенным, как его описывает Повесть. Не было ни одной области, которая состояла бы из одного цельного племени: большинство их составилось из частей разных племен; в некоторых к цельному племени примкнули части других племен. Племена, части которых, политически разбившись, притянуты были чужеплеменными большими городами, были именно те, которые и до этого не имели политического единства, а последнее не завязалось среди них потому, что у них не было больших городов, которые могли бы торгом или оружием стянуть к себе разрозненные части своих племен, прежде чем сделали это большие города чужих племен. Около половины IX в. на длинной речной полосе Днепра – Волхова между Киевом и Ладогой положение дел, можно думать, было таково: из восьми занимавших эту полосу славянских племен четыре (древляне, дреговичи, радимичи и вятичи), жившие несколько в стороне от торгового движения по главным речным путям и слабо им захваченные, оставались разбитыми на мелкие независимые один от другого округа, средоточиями которых были земледельческие укрепленные пункты, городки, пашущие свои нивы, как выразилась летопись о городах Древлян; у четырех других племен (Славян ильменских, кривичей, северян и полян), живших на главных речных путях и принимавших более деятельное участие в шедшем здесь торговом движении, такие округа уже соединялись под руководством больших промышленных и укрепленных городов, образуя шесть или семь крупных городовых областей, которые захватывали значительные части этих племен или целые племена и даже начинали втягивать в себя ближайшие поселения четырех других племен. Процесс образования этих областей и расхищения ими соседних племен, не успевших объединиться, начался до киевских князей, но завершился уже при них и с их содействием».

Соседями славян на юге были греческие колонии, осевшие берег Русского, то есть Черного, моря. Это были весьма древние города-государства, имевшие многовековую историю. Ольвия, выведенная из Милета, образовалась в VI веке до нашей эры, она была расположена в глубине лимана Восточного Буга (против Николаева), Херсонес Таврический находился на юго-западном берегу Крыма, Феодосия и Пантикапея (ныне Керчь) – на юго-восточном его берегу, Фанагория – на Таманском полуострове, на азиатской стороне Керченского пролива, или древнего Босфора Киммерийского, и Танаис был построен в устье Дона. Ключевский указывает, что эти греческие колонии и были основой для успешного плавания древних, дославянских еще, судов по Днепру на далекий север и с севера на греческий юг. Путь этот, согласуясь с нашей Повестью, он называет путем из варяг в греки. Славяне, осевшие на Днепре, по всему его течению, от юга до севера, взяли эту важнейшую артерию под контроль. Киев, стоявший в верховьях Днепра, запирал реку от нежелательных для славян торговцев. Нижнее течение контролировали греки. Но для нормальной торговли они вынуждены были поддерживать со славянами добрососедские отношения, иначе вся торговля шла насмарку. А сами славяне, у которых не было для торговли драгоценного янтаря, осваивали леса и нашли выгодную статью дохода: пушнину, мед и воск – товары, которые очень ценились на юге.

Способствовало такой славянской торговле и то, что в этот исторический момент, по Ключевскому, они были завоеваны пришедшими с востока в низовья Волги кочевыми хазарами, быстро обратившимися к оседлости. Хазары возвели на берегах Волги огромный торговый город Итиль, куда стекались купцы со всех сторон света. Сами хазары были тюркским народом, но в VIII веке они приняли от переселившихся из Закавказья евреев иудаизм. Именно на это восьмое столетие новой эры и приходятся завоевательные походы хазар на запад – на области различных славянских племен. Воинственные хазары быстро захватили вятичей, радимичей, северян. Не избежали этой участи и поляне. Правда, Повесть рисует нам завоевание как весьма патриотическую картинку:

«По прошествии времени, после смерти братьев этих (Кия, Щека и Хорива), стали притеснять полян древляне и иные окрестные люди. И нашли их хазары сидящими на горах этих в лесах и сказали: „Платите нам дань“. Поляне, посовещавшись, дали от дыма по мечу, и отнесли их хазары к своему князю и к старейшинам, и сказали им: „Вот, новую дань нашли мы“. Те же спросили у них: „Откуда?“ Они же ответили: „В лесу на горах над рекою Днепром“. Опять спросили те: „А что дали?“ Они же показали меч. И сказали старцы хазарские: „Не добрая дань эта, княже: мы добыли ее оружием, острым только с одной стороны, – саблями, а у этих оружие обоюдоострое – мечи. Им суждено собирать дань и с нас, и с иных земель“. И сбылось все это, ибо не по своей воле говорили они, но по Божьему повелению. Так было и при фараоне, царе египетском, когда привели к нему Моисея и сказали старейшины фараона: „Этому суждено унизить землю Египетскую“. Так и случилось: погибли египтяне от Моисея, а сперва работали на них евреи. Так же и эти: сперва властвовали, а после над ними самими властвуют; так и есть: владеют русские князья хазарами и по нынешний день».

К XII веку, когда Повесть переписывалась, хазар как таковых уже не было, каганат стал таким же прошлым, как и князь Святослав, который воевал против каганата. В VIII веке славяне были достаточно диким народом. Вероятно также, что и обоюдоострых мечей славяне тоже пока что не знали. Во всяком случае, эти славянские меченосцы были побеждены за очень короткое время. История не сохранила никаких следов особенной жестокости завоевателей, впрочем, как не сохранила и особенной их нежности к завоеванным. Ключевский считал, что завоеватели были народом не воинственным и достаточно мягким и что хазарское иго было для днепровских славян не особенно тяжело и не страшно, причем настолько оно случилось вовремя, что, лишив восточных славян внешней независимости, оно доставило им большие экономические выгоды. Как бы то ни было, но завоеванные славяне быстро влились в новый для них торговый хазарский мир. Они стали использовать Днепр как отличную торговую дорогу, вышли не только на греческий, но и на дальний каспийский рынок. По словам Ключевского, арабский писатель IX века отмечал, что «русские купцы возят товары из отдаленных краев своей страны к Черному морю в греческие города, где византийский император берет с них десятину (торговую пошлину); что те же купцы по Дону и Волге спускаются к хозарской столице, где властитель Хозарии берет с них также десятину, выходят в Каспийское море, проникают на юго-восточные берега его и даже провозят свои товары на верблюдах до Багдада», то есть славянская торговля Киева шла практически в мировом масштабе. На берегах Днепра находят древние клады, которые относятся ко времени, которое предшествует летописному – то есть к VIII–IX вв. нашей эры, некоторые монеты из кладов относятся даже к VII столетию. Это в основном арабские дирхемы, самая ходовая валюта восточного мира. Очень важно, что поздние монеты из этих кладов относятся к началу IX века, то есть времени, когда Киев был под хазарами и платил им дань. Город Куява, или Куяба, был отлично известен в арабском мире. Все знали, что оттуда, из Куявы, привозят не только меха, мед и воск, но и чудесный дешевый товар – славянских рабов. Этот товар исправно поступал как при хазарах VIII века, когда Киев был городом полян, так и после перемены власти в Киеве, когда город стал принадлежать новым хозяевам. Эти новые хозяева вошли в нашу историю как варяги, а спор о легитимности их власти в древнем русском государстве и вовсе из кабинетов книжников давно перетек в широкие массы. Впрочем, спор этот больше касается не того, имели ли эти пришлые завоеватели право распоряжаться судьбой завоеванного славянского мира, а того, было ли таковое завоевание вообще. Ключевский без малейшего сомнения считал, что было. И что именно это завоевание – хотим мы того или не хотим – сделало небольшую Полянскую Киевщину Днепровской Русью, расширив ее владения от Черного моря до Балтийского. Так что обратимся сейчас к истории этого завоевания и пресловутому варяжскому вопросу.

Русы и славяне

Ключевский в споре о варягах не оставляет нам никакого сомнения: да, варяги были, да, они захватчики. Иными словами, как бы ни хотелось патриотам представить раннюю историю своей страны в радужных красках – ничего не получится. Гораздо важнее не то, что нас завоевали (с кем не случалось!), а то, что это завоевание принесло той Руси, которая находилась под хазарским владычеством. Как ни хотите, но ведь и существовавшая тогда Русь была своего рода государством несамостоятельным – она уже была завоевана. Теперь, очевидно, вопрос стоял так: либо на смену варягам придут постоянные грабежи печенегов, диких орд, которых боялись византийские императоры, либо эта Днепровская Русь достанется другому хищнику, наладившему завоевание с севера, то есть скандинавам, которые в этой Руси именовались варягами. Киевские местные племенные вожди были не в состоянии бороться с более сильными противниками. Скорее всего, они знали частично морское дело, поскольку вынуждены были торговать по водным пространствам Днепра и Волги, но в качестве военной силы были слишком слабы и слишком неорганизованны. Сражаться они умели только в пешем строю. Так что против печенегов, великолепных всадников, выстоять не могли – хоть с обоюдоострыми мечами, хоть с саблями. В битвах с всадниками всё решал вопрос умения верховой езды. Увы, этим даром днепровские славяне вовсе не обладали. Учиться им в этом плане было не у кого. Караваны, которые водили славянские купцы, охранялись пешими воинами, и тут все ясно – коней в совокупности с товарами ни одна ладья не свезет. Пехота не могла выстоять против конников. Не пришли бы варяги – сидела бы Русь под печенегами. Что лучше – решать патриотам! По мне так варяги симпатичнее, хотя бы потому, что это пусть довольно дикий, но европейский народ, а если точнее – смесь европейских народов, потому что варяги не были в национальном смысле чем-то однородным. Варяги, по большому счету, не нация, а образ жизни. Это по сути морские разбойники Средневековья, в их ряды попадали как собственно свеоны, то бишь шведы, так и другие народы – даны (датчане), норвежцы, то есть жители Северной Европы. В VIII–IX вв. нашей эры это были совершенно языческие народы, молившиеся своему верховному небесному управителю Одину. Идеализировать их вовсе не нужно: варяги были кровожадны, упорны в боях, у них имелся институт берсерков, то есть воинов, сражавшихся против врага в совершенно зверском обличье – голыми, но вооруженными. Этот невероятно языческий военный союз был ничуть не гуманнее печенегов, но с одним исключением – они хотя бы не пожирали своих врагов в сыром виде!

В IX веке, как пишет Ключевский, «около 835 г. по просьбе хозарского кагана византийские инженеры построили где-то на Дону, вероятно, там, где Дон близко подходит к Волге, крепость Саркел, известную в нашей летописи под именем Белой Вежи. Но этот оплот не сдержал азиатского напора. В первой половине IX в. варвары, очевидно, прорвались сквозь хазарские поселения на запад за Дон и засорили дотоле чистые степные дороги днепровских славян». Для торговой Днепровской Руси это означало не конец хазарского владычества, а просто смену хозяина. Степняков в качестве своих новых хозяев славяне видеть не желали. Ко всем прочим бедам кроме печенегов у этой Руси образовался и еще один южный хищник – черные болгары, которые в эту эпоху скитались между Доном и Днепром. По свидетельству русских летописцев, в бою с этими болгарами погиб сын Аскольда, киевского князя. И на Руси начинается процесс вооружения городов против степной опасности. Это означает, что каждый тогдашний населенный пункт, не чувствуя себя в безопасности, начинает создавать военные формирования и строит защитные укрепления. Города из складов благосостояния начинают превращаться в первые русские крепости. Крепость, конечно, слово сильное, но в это время древние города обносятся валами, строятся укрепления, чтобы защититься от набегов и иметь возможность пережить самое неприятное – осаду. Товар ведь необходимо защищать. Вот почему в городах появляются свои военные отряды. Скорее всего, они были изначально славянскими, но уже с середины IX века национальный состав воинов, державших эти очаги благосостояния от степных разбойников, меняется. Приходят варяги.

В средневековой Европе варягов знают в то время под именем данов. Именно эти пиратские шайки из Скандинавии держат в страхе всю тогдашнюю Европу. Даны только по имени датчане. В пиратскую вольницу набираются люди из разных народов, национальность особого значения не имеет. Если посмотреть на всю грядущую историю пиратов, это действительно так. Среди них ценятся личные качества воина, а не то, откуда человек родом. И так происходит на протяжении всей истории пиратства. Это успешное и как ни забавно, но достаточно демократическое сообщество, основанное на праве силы. В «даны» идут шведы, норвежцы, саксы, то есть все, кто живет в ареале Балтийского моря. Это особый военный союз балтийских народов. Успехи их необычайны.

«В X и XI вв. эти варяги, – пишет Ключевский, – постоянно приходили на Русь или с торговыми целями, или по зову наших князей, набиравших из них свои военные дружины. Но присутствие варягов на Руси становится заметно гораздо раньше X в.: Повесть временных лет знает этих варягов по русским городам уже около половины IX в. Киевское предание XI столетия склонно было даже преувеличивать численность этих заморских пришельцев. По этому преданию, варяги, обычные обыватели русских торговых городов, издавна наполняли их в таком количестве, что образовали густой слой в составе их населения, закрывавший собою туземцев. Так, по словам Повести, новгородцы сначала были славянами, а потом стали варягами, как бы оваряжились вследствие усиленного наплыва пришельцев из-за моря. Особенно людно скоплялись они в Киевской земле. По летописному преданию, Киев даже был основан варягами, и их в нем было так много, что Аскольд и Дир, утвердившись здесь, могли набрать из них целое ополчение, с которым отважились напасть на Царьград».

Конечно, основание Киева варягами – домысел летописания, потому что, по археологическим источникам, варяги появились в Киеве гораздо позднее, чем был основан таковой населенный перевалочный пункт хазар. Но, тем не менее, варяги сыграли в истории Киева очень большую роль. Вероятнее всего, они появились в Киеве примерно в то же время, что и на севере, в Новгороде. Ведь варяги стремились оказаться в тех местах, где было чем поживиться. Поживиться в Новгороде VIII–IX вв. было сложно. Но Киев к этому времени был уже хорошей торговой факторией хазар, так что появление Аскольда и Дира в этом районе понятно и вполне объяснимо.

Известие хронистов Вертинских Анналов относит первое сообщение о послах Руси, которые оказываются при ближайшем рассмотрении при дворе Карла обыкновенными шведами, к 839 году. Если исходить из русского летописания, то никаких варягов и в помине нет, однако… Да, в этом случае стоит принять дату Вертинских анналов. Очевидно, что русскими послами выступают от Киева именно пиратствующие варяги, то есть в 839 году Киев уже находится в сфере влияния шведов. Для нашей посконной истории это, конечно, удар ниже пояса. Если патриоты не желают принимать участия в новгородских делах конунга Рюрика, то принять существование норманнского владычества в Киеве 839 года – это еще неприятнее. Но в то же время невозможно отрицать существования подобной записи. Она исходит не от заинтересованных сторон, шведов или славян, а вовсе от франков. И тут – хотим мы или не хотим – верить придется. Каким-то образом воинственные свеоны попали в Киев и там смогли утвердиться. В качестве кого – вопрос другой. Но они – если выступают послами – могут представлять только интересы Киева, а не варяжского братства, то есть Киев уже находится под их контролем. Повесть временных лет, тем не менее, называет дату якобы призвания варягов в будущий Новгород во второй половине IX века. Ключевский считает, что это не так.

«Образцовые критические исследования академика Васильевского о житиях святых Георгия Амастридского и Стефана Сурожского выяснили этот важный в нашей истории факт. В первом из этих житий, написанном до 842 г., автор рассказывает, как Русь, народ, который все знают, начав опустошение южного черноморского берега от Пропонтиды, напала на Амастриду. Во втором житии читаем, что по прошествии немногих лет от смерти св. Стефана, скончавшегося в исходе VIII в., большая русская рать с сильным князем Бравлином, пленив страну от Корсуня до Керчи, после десятидневного боя взяла Сурож (Судак в Крыму). Другие известия ставят эту Русь первой половины IX в. в прямую связь с заморскими пришельцами, которых наша летопись помнит среди своих славян во второй половине того же века. Русь Вертинской хроники, оказавшаяся шведами, посольствовала в Константинополе от имени своего царя хакана, всего вероятнее хозарского кагана, которому тогда подвластно было днепровское славянство, и не хотела возвращаться на родину ближайшей Дорогой по причине опасностей от варварских народов – намек на кочевников днепровских степей. Араб Хордадбе даже считает „русских“ купцов, которых он встречал в Багдаде, прямо славянами, приходящими из отдаленнейших концов страны славян. Наконец, патриарх Фотий называет Русью нападавших при нем на Царьград, а по нашей летописи это нападение было произведено киевскими варягами Аскольда и Дира. Как видно, в одно время с набегами данов на Западе их родичи варяги не только людно рассыпались по большим городам греко-варяжского пути Восточной Европы, но и так уже освоились с Черным морем и его берегами, что оно стало зваться Русским, и, по свидетельству арабов, никто, кроме Руси, по нему не плавал в начале X в.».

Итак, Рось, речка на Украине, никакого отношения к варягам не имеет. Не дала она и самоназвание славянского народа Придневпровья как Руси. Русы – это не самые пиратствующие шведы с прочими иноплеменниками, которые известны в Западной Европе как даны, только и всего. Ведь «руотси» было самоназванием скандинавского народа, жившего на границе будущей Руси и Швеции. Наименование этих вторженцев в славянские земли Ключевский производит от скандинавского слова vaering (или varing), значение которого считает достаточно темным. Но под этим именем, тем не менее, знают этих пришельцев при византийском дворе. Особенно интересно свидетельство немецких путешественников, которые попали в средневековый Киев. Описывая местную жизнь, они с удивлением отмечают, что в Киевской земле несметное множество народа, состоящего преимущественно из беглых рабов и проворных данов – то есть смесь местных славян и пришлых скандинавов. Если же исходить из скандинавских саг, рисующих походы шведов на страну городов, то есть ту самую хронописную Гардарику, то «это название, так мало идущее к деревенской Руси, показывает, что варяжские пришельцы держались преимущественно в больших торговых городах Руси». Да и первые имена князей, известные нам по русскому летописанию, совсем не сходны со славянскими, напротив, аналогии можно найти в скандинавских сагах: «Рюрик в форме Hrorek, Трувор – Thorvardr, Олег по древнекиевскому выговору на о – Helgi, Ольга – Helga, у Константина Багрянородного – ????, Игорь – Ingvarr, Оскольд – Hoskuldr, Дир – Dyri, Фрелаф – Frilleifr, Свенальд – Sveinaldr и т. п.».

«Эти варяги-скандинавы, – пишет Ключевский, – и вошли в состав военно-промышленного класса, который стал складываться в IX в. по большим торговым городам

Руси под влиянием внешних опасностей. Варяги являлись к нам с иными целями и с иной физиономией, не с той, какую носили даны на Западе: там дан – пират, береговой разбойник; у нас варяг – преимущественно вооруженный купец, идущий на Русь, чтобы пробраться далее в богатую Византию, там с выгодой послужить императору, с барышом поторговать, а иногда и пограбить богатого грека, если представится к тому случай. На такой характер наших варягов указывают следы в языке и в древнем предании. В областном русском лексиконе варяг – разносчик, мелочной торговец, варяжить – заниматься мелочным торгом. Любопытно, что, когда неторговому вооруженному варягу нужно было скрыть свою личность, он прикидывался купцом, идущим из Руси или на Русь: это была личина, внушавшая наибольшее доверие, наиболее привычная, к которой все пригляделись».

Какой вывод можно сделать из такого использования слов?

Да, именно так: варяги пришли на славянские земли под видом торговых людей, каковыми были и собственные славянские купцы, торгующие под властью хазар. Хазары не могли обеспечить покоя для их работы, варяги – могли. Следом за торгующим шведом пришел швед вооруженный. Ключевский приводит пример из Повести временных лет о хитрости Олега, которая помогла ему захватить Киев. Ведь как был взят потомками Рюрика этот город?

Обманом.

«Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов: варягов, чудь, словен, мерю, весь, кривичей, и пришел к Смоленску с кривичами, и принял власть в городе, и посадил в нем своего мужа. Оттуда отправился вниз, и взял

Аюбеч, и также посадил мужа своего. И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир. Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, и сам приступил, неся младенца Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де „мы купцы, идем в Греки от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим“. Когда же Аскольд и Дир пришли, выскочили все остальные из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: „Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода“, и показал Игоря: „А это сын Рюрика“. И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли Аскольда на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь Святого Николы; а Дирова могила – за церковью Святой Ирины. И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: „Да будет это мать городам русским“. И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся русью. Тот Олег начал ставить города и установил дани словенам, и кривичам, и мери, и установил варягам давать дань от Новгорода по 300 гривен ежегодно ради сохранения мира, что и давалось варягам до самой смерти Ярослава».

Эта запись стоит под 882 годом. Между прочим, скандинавская сага об Олафе (аналог имени Олег) рассказывает, что этот же герой, который по саге служит русскому конунгу Вальдемару (Владимиру), будучи занесенным бурей в Померании «во владения вдовствующей княгини Гейры Буриславны и, не желая открывать свое звание, выдал себя за купца гардского, т. е. русского». А до этого киевского захвата варяги благополучно сели по всей славянской земле:

«И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах – находники, а коренное население в Новгороде – словене, в Полоцке – кривичи, в Ростове – меря, в Белоозере – весь, в Муроме – мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик».

С момента начала княжения Рюрика в славянской земле и появляется новое наименование – Русь. Еще при Рюрике двое находников конунга «Аскольд и Дир, подошедши Днепром к Киеву и узнав, что городок этот платит дань хозарам, остались в нем и, набрав много варягов, начали владеть землею полян». Наша отечественная Повесть преподносит эту реалию так:

«И было у него (Рюрика) два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: „Чей это городок?“ Те же ответили: „Были три брата“ Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде».

Тут стоит учесть, что Куява, то бишь Киев, явно была уже не небольшим городком, а главным центром хазарской славянской торговли, это отвечает, кстати, и топографии Киева, и археологическим изысканиям. Для IX века – это крупный город, но не способный противостоять вооруженному захвату. В этом плане варяги, наименовавшиеся русью, пришли вовремя. Они перехватили инициативу у диких степняков и стали строить мир, в котором очень удобно перераспределять местные богатства, то есть от пиратства, которое может дать доход, а может и ничего не дать, они перешли к более продуктивному способу существования – стали строить на славянских землях свое государство, государство русов.

В этом чудесном новом государстве было всего два класса – завоеватели и туземцы. Ключевые посты в нем, само собой, заняли недавние пираты, включив – вполне так может быть – для устойчивости союза, местную знать, а все остальные люди завоеванной ими земли стали автоматически подневольным населением, хуже того – практически рабами. Вот тут-то и стоит провести границу: подвиги русов и подвиги славян – это деяния разных народов. Только много позже они сольются в единую общность, но в IX веке есть русы и есть туземцы, и, как бы патриотам ни хотелось видеть себя воинственными русами, они происходят из туземным славян, прежде подчиненных хазарам.

Увы, на историю пенять невозможно.

Она бескомпромиссна.

Иначе как вы объясните, почему до Аскольда и Дира киевляне пробуют ходить войной на Византию? И почему после появления норманнов такие походы – дело житейское? Или же факт, запечатленный арабскими писателями, что русы берут рабами славян?

«Что же касается язычников, – пишет аль-Масуди, – находящихся в стране хазарского царя, то некоторые племена из них суть славяне и русы. Они живут в одной из двух половин этого города (Итиля) и сжигают своих мертвецов с их вьючным скотом, оружием и украшениями».

Общие или сходные обычаи еще не предполагают полного родства народов, запомните это. Поскольку далее мы читаем:

«В верховьях хазарской реки есть устье, соединяющееся с рукавом моря Найтас (Черное море), которое есть Русское море; никто, кроме них (Русов), не плавает по нем, и они живут на одном из его берегов. Они образуют великий народ, не покоряющийся ни царю, ни закону (откровенному закону), между ними находятся купцы, имеющие сношения с областью Бургар. Русы имеют в своей земле серебряный рудник, подобный серебряному же руднику, находящемуся в горе Банджгира (город близ Балха) в земле Хорасана…

Русы составляют многие народы, разделяющиеся на разрозненные племена. Между ними есть племя, называемое лудана, которое есть многочисленнейшее из них; они путешествуют с товарами в страну Андалус (Испания), Румию (Рим (Италия)), Кустантинию (Византию) и Хазар. После 300 года гиджры (912—13-го года по P. X.) случилось, что около 500 кораблей, из коих на каждом было сто человек (из Русов), вошли в рукав Найтаса, соединяющейся с Хазарскою рекою (имеется в виду Волга). Здесь же хазарским царем поставлены в большом количестве люди, которые удерживают приходящих этим морем, также приходящих сухим путем с той стороны, где полоса Хазарского моря (Каспийского моря) соединяется с морем Найтас. Это делается потому, что туркские кочевники Гуззы приходят в этот край и зимуют здесь; часто же замерзает вода, соединяющая реку Хазарскую с рукавом Найтаса, и гуззы переправляются по ней со своими конями – ибо вода эта велика и не ломается под ними по причине сильного замерзания – и переходят страну Хазар. Иногда выступает им навстречу хазарский царь, когда поставленные им люди слишком слабы, чтоб удержать гуззов, препятствовать им в переправе по замерзшей воде и удалять их от его государства. Что же касается лета, то турки не имеют тогда дороги для переправы по ней.

После того как русские суда прибыли к хазарским людям, поставленным при устье рукава, они (Русы) послали к хазарскому царю просить о том, чтоб они могли перейти в его страну, войти в его реку и вступить в Хазарское море – которое есть также море Джурджана, Табаристана и других персидских стран, как мы уже упомянули – под условием, что они дадут ему половину из всего, что награбят у народов, живущих по этому морю. Он же (царь) согласился на это. Посему они вступили в рукав, достигли устья реки и стали подыматься по этой водяной полосе, пока не достигли реки Хазарской, вошли по ней в город Итиль (столица Хазарии), прошли его и достигли устья реки и впадения ее в Хазарское море. От впадения же реки до города Итиль это большая река и многоводная. И русские суда распространились по этому морю, толпы их бросились на Джиль, Дайлем, на города Табаристана, на Абаскун, который находится на Джурджанском берегу, на Нефтяную страну (область города Баку) и по направлению к Адарбайджану, ибо от области Ардабиля в стране Адарбайджане до этого моря расстояние около трех дней пути. И Русы проливали кровь, брали в плен женщин и детей, грабили имущество, распускали всадников (для нападений) и жгли. Народы, обитавшие около этого моря, с ужасом возопили, ибо им не случалось с древнейшего времени, чтоб враг ударял на них здесь, а прибывали сюда только суда купцов и рыболовов. Русы же воевали с Джилем, Дайлемом и с военачальником у Ибн-абис-Саджа (арабский правитель Армении и Азербайджана) и достигли до Нефтяного берега в области Ширвана, известного под названием Баку. При возвращении своем из прибрежных стран Русы поворотили на острова, близкие к Нафте, на расстояние нескольких миль от нея. Царем Ширвана был тогда Али ибн аль-Гайтам. И жители вооружились, сели на корабли и купеческие суда и отправились к этим островам; но Русы устремились на них, и тысячи мусульман были умерщвлены и потоплены. Многие месяцы Русы оставались на этом море в таком положении: никто из тамошних народов не имел возможности подступать к ним на этом море, а все они укреплялись и были на страже от них, ибо море это обитаемо вокруг народами. После того как они награбили и им надоела эта жизнь, отправились они к устью Хазарской реки и истечению ее, послали к царю хазарскому и понесли ему деньги и добычу по их уговору. Царь же хазарский не имеет судов, и его люди не привычны к ним; в противном случае мусульмане были бы в великой опасности с его стороны. Ларсия же и другие мусульмане из страны Хазар узнали об этом деле и сказали хазарскому царю: „Позволь нам (отомстить), ибо этот народ нападал на страну наших братьев-мусульман, проливал их кровь и пленил их жен и детей“. Не могли им препятствовать, царь послал к Русам и известил их, что мусульмане намереваются воевать с ними. Мусульмане же собрались и вышли искать их при входе в Итиль по воде. Когда же увидели они друг друга, Русы вышли из своих судов. Мусульман было около 15000 с конями и вооружением, с ними были также многие из христиан, живших в Итиле. Три дня продолжалось между ними сражение; Бог помог мусульманам против Русов, и меч истребил их, кто был убит, а кто утоплен. Около же 5000 из них спаслись и отправились на судах в страну, примыкающую к стране Буртас (буртасов), где они оставили свои суда и стали на суше; но из них кто был убит жителями Буртаса, а кто попался к мусульманам в стране Бургар (Булгар, то есть Волжская Болгария), и те убили их. Сосчитанных мертвецов из убитых мусульманами на берегу Хазарской реки было около 30000. С того года Русы не возобновили более того, что мы описали…»

Если учесть также, что все тело у наших «русских» товарищей изрисовано деревьями и прочими картинками, а ухо проткнуто серьгой, то вряд ли это хоть как-то похоже на славянина IX века. К тому ж другие писатели X века распределяют русов по следующим областям:

«Русы состоят из трех племен, из коих одно ближе к Булгару, а царь его находится в городе, называемом Куябой (Киев), который есть больше Булгара. Другое племя выше первого; оно называется Славия (Новгород), а царь ея… (тут в тексте лакуна, имя нам неизвестно). Еще колено же называется Артания, а царь его находится в Арте (по мнению историков, это Азовско-Донская Русь). Люди отправляются торговать с ними в Куябу: что же касается Артаны, то я не слыхал, чтоб кто-нибудь рассказывал, что он был там с (другими) иностранцами, ибо они убивают всякого иностранца, вступающего в их землю. Но они спускаются по воде и ведут торговлю, ничего не рассказывая про свои дела и товары и не допуская никого провожать их и входить в их страну. Из Арты вывозятся черные соболи, черные лисицы и свинец».

Итак, три больших центра – Киев, Новгород и Арта. Последняя и до сих пор загадочный город. Первые два – официальные центры завоеванной русами земли славян.

Русы живут набегами и вне войны себя не мыслят. Арабские источники X века знают именно их как налетчиков. Об этом упоминает текст арабского писателя XI века Ибн Мискавейха, он как раз рассказывает, как происходят налеты руссов:

«В этом году (943 г.) отправилось войско народа, известного под именем Русов к Азербейджану. Устремились они к Бердаа, овладели им и полонили жителей его…

Народ этот могущественный, телосложение у них крупное, мужество большое, не знают они бегства, не убегает ни один из них, пока не убьет или не будет убит. В обычае у них, чтобы всякий носил оружие. Привешивают они на себя большую часть орудий ремесленника, состоящих из топора, пилы и молотка и того, что похоже на них. Сражаются они копьями и щитами, опоясываются мечом и привешивают дубину и орудие подобное кинжалу. И сражаются они пешими, особенно же эти прибывшие (на судах). Они (Русы) проехали море, которое соприкасается со страной их, пересекли его до большой реки, известной под именем Куры, несущей воды свои из гор Азербейджана и Армении и втекающей в море. Река эта есть река города Бердаа, и ее сравнивают с Тигром. Когда они достигли Куры, вышел против них представитель Марзубана и заместитель его по управлению Бердаа. Было с ним триста человек из дейлемитов и приблизительно такое же число бродяг и курдов. Простой народ убежал от страху. Вышло тогда вместе с ними (войско) из добровольцев около 5000 человек на борьбу за веру. Были они (добровольцы) беспечны, не знали силы их (Русов) и считали их на одном уровне с армянами и ромеицами. После того как они начали сражение, не прошло и часу, как Русы пошли на них сокрушающей атакой. Побежало регулярное войско, а вслед за ним все добровольцы и остальное войско, кроме Дейлемитов. Поистине, они устояли некоторое время, однако все были перебиты, кроме тех среди них, кто был верхом. (Русы) преследовали бегущих до города (Бердаа). Убежали все, у кого было вьючное животное, которое могло увезти его, как военные, так и гражданские люди и оставили город. Вступили в него Русы и овладели им.

Рассказали мне Абу-Аббас ибн Нудар, а также некоторые из исследовавших, что люди эти (Русы) вошли в город, сделали в нем объявление, успокаивали жителей его и говорили им так: „Нет между нами и вами разногласия в вере. Единственно чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас – хорошо повиноваться нам“. Подступили со всех окрестных земель к ним (Русам) мусульманские войска. Русы выходили против них и обращали их в бегство. И бывало не раз так вслед за ними (Русами) выходили и жители Бердаа и, когда мусульмане нападали на Русов, они кричали „Аллах велик“ и бросали в них камни. Тогда Русы обратились к ним и сказали, чтобы они заботились только о самих себе и не вмешивались бы в отношения между властью и ими (Русами). И приняли это во внимание люди, желающие безопасности, главным образом это была знать. Что же касается простого народа и большей части черни, то они не заботились о себе, а обнаруживали то, что у них в душах их, и препятствовали Русам, когда на них вели нападение сторонники (войска) власти. После того как это продолжалось некоторое время, возвестил глашатай Русов: „Не должен оставаться в городе ни один из жителей его“. Дали мусульманам отсрочку на три дня от дня этого объявления. И вышли все, у кого только было вьючное животное, которое могло увезти его, жену и детей его. Таких ушедших было немного. Пришел четвертый день, и большая часть жителей осталась. Тогда Русы пустили в ход мечи свои и убили много людей, не сосчитать числа их. Когда убийство было закончено, захватили они в плен больше 10000 мужчин и юношей вместе с женами, женщинами и дочерьми.

Заключили Русы женщин и детей в крепость внутри города, которая была шахристаном этих людей (Русов), где они поместились, разбили лагерем свои войска и укрепились. Потом собрали мужчин в мечети соборной, поставили к дверям стражу и сказали им: „Выкупайте себя“…

Был в городе христианский писец, человек большой мудрости по имени Ибн Самун; поспешил он с посредничеством между ними.

Сошелся он с Русами на том, что каждый мужчина из них (жителей Бердаа) выкупит себя за двадцать дирхемов. Согласно этому условию, выкупили себя наиболее разумные из мусульман, остальные отказались и сказали: „Единственно чего желает Ибн Самун – это уравнять мусульман с христианами в уплате джизьи“.

Уклонился Ибн Самун (от переговоров), отсрочили Русы убийство этих людей (жителей Бердаа), только по причине жадности к тем немногим ценностям, которые они рассчитывали получить с мусульман. После того как не выпало на долю Русов ничего, подвергли они мечу и убили всех до последнего человека, кроме небольшого числа, кто убежал по узкому каналу, по которому проходила вода к соборной мечети, и кроме тех, кто выкупил себя с помощью богатств, принадлежащих ему. И часто случалось, что кто-нибудь из мусульман заключал сделку с Русом относительно той суммы, которою он выкупал себя. Тогда Рус шел вместе с ним в его дом или его лавку. Когда хозяин извлекал свое сокровище и его было больше, чем на условленную сумму, то не мог он оставаться владельцем его, хотя бы сокровище было в несколько раз больше того; на чем они сговорились. Он (Рус) склонялся к взысканию денег, пока не разорял совершенно. А когда он (Рус) убеждался, что у мусульманина не осталось ни золотых, ни серебряных монет, ни драгоценностей, ни ковров, ни одежды, он оставлял его и давал ему кусок глины с печатью, которая была ему гарантией от других.

Таким образом, скопилось у Русов в городе Бердаа большое богатство, стоимость и достоинство которого были велики. Овладели они женщинами и юношами, прелюбодействовали с теми и другими и поработили их».

Красивая картинка и поучительная? Только собрав огромное по тем временам войско в 30000 мусульман, Марзубан ибн Мухаммед смог их победить, да и то после того, как удалось убить предводителя, а остальные воины, не зная об особенностях местных плодовых деревьев, накушались зеленых плодов и свалились с дизентерией. Но даже после столь тяжелых происшествий русы не желали оставить завоеванных мусульман в покое: «Когда уменьшилось число Русов, вышли они однажды ночью из крепости, в которой они пребывали, положили на свои спины все что могли из своего имущества, драгоценностей и прекрасного платья, остальное сожгли. Угнали женщин, юношей и девушек столько, сколько хотели, и направились к Куре. Там стояли наготове суда, на которых они приехали из своей страны; на судах матросы и 300 человек Русов, с которыми поделились они частью своей добычи и уехали. Бог спас мусульман от дела их». Такие вот дела. Понятно, что собой представляли эти воины и как они распоряжались захваченными территориями.

Но что помогло этим русам так быстро и легко овладеть всей славянской территорией? Ключевский тут видит особенности управления хазарами землями славян: «Мы не знаем, как Киев и другие города управлялись при хозарах; но можно заметить, что, взявши в свои руки защиту торгового движения, они скоро подчинили себе свои торговые округа. Это политическое подчинение торговых районов промышленным центрам, теперь вооруженным, по-видимому, началось еще до призыва князей, т. е. раньше половины IX в. Повесть о начале Русской земли, рассказывая о первых князьях, вскрывает любопытный факт: за большим городом идет его округ, целое племя или часть его. Олег, отправившись по смерти Рюрика из Новгорода на юг, взял Смоленск и посадил в нем своего наместника: в силу этого без дальнейшей борьбы смоленские кривичи стали признавать власть Олега. Олег занял Киев, и киевские поляне вследствие этого также признавали его власть. Так целые округа являются в зависимости от своих главных городов, и эта зависимость, по-видимому, установилась помимо и раньше князей. Трудно сказать, как она устанавливалась. Может быть, торговые округа добровольно подчинялись городам как укрепленным убежищам, под давлением внешней опасности; еще вероятнее, что при помощи вооруженного класса, скопившегося в торговых городах, последние силой завладевали своими торговыми округами; могло быть в разных местах и то и другое». То есть сама организация управления при хазарах помогла новым хозяевам быстро прибрать к рукам славянские города и земли. И понятно: хазары были тоже завоевателями и строили управление новыми землями как землями завоеванными. Новые захватчики этой удобной системы ломать не стали, они просто погнали прочь и убили всех прежних хозяев. Удобно, просто и без проблем.

О том, что первые восточно-славянские города строились не на основе племенных связей, говорит тот факт, что «не было ни одной области, которая бы состояла только из одного и притом цельного племени; большинство областей составилось из разных племен или их частей; в иных областях к одному цельному племени примкнули разорванные части других племен». Далее Ключевский поясняет, что «Новгородская область состояла из славян ильменских с ветвью кривичей, центром которой был городок Изборск. В состав Черниговской области вошла северная половина северян с частью радимичей и с целым племенем вятичей, а Переяславскую область составила южная половина северян. Киевская область состояла из всех полян, почти всех древлян и южной части дреговичей с городом Туровом на Припяти. Северная часть дреговичей с городом Минском оторвана была западной ветвью кривичей и вошла в состав Полоцкой области. Смоленская область составилась из восточной части кривичей со смежной частью радимичей. Таким образом, древнее племенное деление не совпадало с городовым, или областным, образовавшимся к половине XI в.». А если не совпадало, то племенные связи были тут ни при чем, главную роль играли именно торговые округа, удобные для хазар. Все города располагались точно по линии Днепр – Волхов – Западная Двина, а если у племени оказывалось сразу два крупных города, то племенные связи тут же разрывались по границе торговых округов. Ко всему прочему, если земли племени лежали в стороне от благодатной торговой оси, то они оказывались вовлеченными в сферу одного из уже существующих городских центров, а своего города не возникало. Таким образом, на всем славянском пространстве от Киева до Новгорода существовало тогда восемь племенных объединений – дреговичи, радимичи, вятичи и древляне, не имевшие своих центров, и славяне ильменские, кривичи, северяне и поляне, создавшие Новгородскую, Полоцкую, Смоленскую, Черниговскую, Переяславскую и Киевскую области. С появлением русов кроме этой городовой формы управления возникли еще и особые варяжские княжества. Они возникали там, куда приплывали из-за моря норманнские воины, которые управлялись своими конунгами (то есть князьями), или, в другом чтении, викингами (слово, которое дало начало русскому витязь). Первоначальная функция таковых военных отрядов на славянских землях – охрана городов. При возникновении опасности с востока от степняков это становилось актуальным. Первые завоеватели попали на славянскую землю именно как наемные военные отряды для защиты городов от врагов. Пр и удачном стечении обстоятельств приглашенные на службу, за деньги, зарубежные воины просто брали власть в свои руки. Как это происходило уже в более позднее время, рассказывает наша Повесть временных лет. При первом Владимире, который тоже призвал для помощи заморских варягов, последние решили захватить власть в Киеве, они выдвинули князю претензии: либо платишь за взятие города по две гривны с человека, либо выгоняем тебя вон; Владимир просто перенаправил претензии варягов на Константинополь, куда и отправил своих мятежников. В первые века становления варяжского правления города падали им в руки как спелые груши. А поскольку именно города держали вокруг себя земли, то они падали вместе с этими землями и становились известной на Западе формой собственности, которая стала называться в местном варианте княжествами. Так появились первые варяжские княжества – Рюриково в Новгороде, Синеусово на Белом озере, Труворочо в Изборске, Аскольдово в Киеве во второй половине IX в., а в X веке – Рогволодово в Полоцке и Турово в Турове на Припяти. «Подобное явление, – поясняет Ключевский, – совершалось в то время и среди славян южнобалтийского побережья, куда также проникали варяги из Скандинавии. Стороннему наблюдателю такие варяжские княжества представлялись делом настоящего завоевания, хотя основатели их варяги являлись обыкновенно без завоевательной цели, искали добычи, а не мест для поселения. Еврей Ибрагим, человек бывалый в Германии, хорошо знакомый с делами Средней и Восточной Европы, записка которого сохранилась в сочинении арабского писателя XI в. Аль-Бекри, около половины X в. писал, что „племена севера (в числе их и Русь) завладели некоторыми из славян и до сей поры живут среди них, даже усвоили их язык, смешавшись с ними“. Это наблюдение, очевидно, прямо схвачено со славяно-варяжских княжеств, возникавших в то время по берегам Балтийского моря и по речным путям на Руси». Именно в этом ключе стоит понимать и бытующую в летописании легенду о призвании варягов, то есть о том, как есть пошла русская земля. Пошла она просто, поскольку местное туземное население северной Руси систематически нанимало для защиты русских, то есть варяжских воинов, те исправно несли службу, получали доходы, но на власть не претендовали, пока однажды некие варяжские воины не решили прибрать славянские земли к своим рукам. Причем эти пришлые воины сначала вовсе даже не желали отправляться на службу к местному населению, поскольку знали о бытовавшем среди этих народов дикого Севера «звериного обычая и нрава». Деталь, скажем так, для патриотов просто умилительная. По долгом размышлении варяжские воины приняли приглашение послов, явились на берега Волхова со всем своим воинством и стали заниматься делом – то есть ставить пограничные укрепления. Против каких врагов укрепления ставились, источники умалчивают, но опасность всяко существовала. Пожив в качестве наемной силы какое-то время среди туземцев, варяги построили и укрепили несколько городков, далее известных как форпосты Новгорода – Ладогу, Изборск, Белозеро. Сам Рюрик, историческое лицо или нет – неважно, в Новгороде жить отказался: туземцев он боялся. Но и управление Рюрика новгородцам по душе не пришлось, он слишком ужимал права горожан, так что уже через пару лет после вокняжения ему пришлось иметь дело с местным населением и даже казнить поборника демократической справедливости Вадима. Вместе с Вадимом Рюрик казнил также всех, кто вносил в военное управление крамолу и мятеж, так что части богатых и именитых граждан Новгорода пришлось бежать в далекий Киев. В Киеве к тому времени сидел тоже варяжский правитель – Аскольд. Рюрик поступил с Новгородом так же, как всякий нормальный конунг, из пирата ставший неожиданно держателем богатого города: он взамен добровольной платы за услуги потребовал от горожан дани.

«События, о которых повествует наше сказание о призвании князей, – говорит Ключевский, – не заключали в себе ничего особенного, небывалого, что случилось только в нашей стране. Они принадлежали к порядку явлений, довольно обычных в тогдашней Западной Европе. Девятый век был временем усиленного опустошительного разгула морских пиратов из Скандинавии. Достаточно прочитать хроники IX в. монастырей Вертинского и Ваастского, чтобы видеть, что на Востоке с некоторыми местными изменениями повторялось то же, что происходило тогда на Западе. С 830-х годов до конца века там не проходило почти ни одного года без норманнского нашествия. На сотнях судов реками, впадающими в Немецкое море и Атлантический океан, Эльбой, Рейном, Сеной, Луарой, Гаронной, даны проникали в глубь той или другой страны, опустошая все вокруг, жгли Кельн, Трир, Бордо, самый Париж, проникали в Бургундию и Овернь, иногда на много лет водворялись и хозяйничали в стране из укрепленных стоянок где-нибудь на острове в устье реки и отсюда выходили собирать дань с покоренных обывателей или, взяв откуп, сколько хотели, в одном месте, шли за тем же в другую страну. В 847 г. после многолетних вторжений в Шотландию они заставили страну платить им дань, усевшись на ближних островах; но через год скотты не дали им дани и прогнали их, как поступили с их земляками новгородцы около того же времени. Бессильные Каролинги заключали с ними договоры, некоторыми условиями живо напоминающие договоры киевских князей X в. с греками, откупались от них тысячами фунтов серебра или уступали их вождям в лен целые пограничные области с обязательством защищать страну от своих же соплеменников: так возникали и на Западе своего рода варяжские княжества. Бывали случаи, когда партия данов, хозяйничавшая по одной реке Франции, обязывалась франкскому королю за известную плату прогнать или перебить соотчичей, грабивших по другой реке, нападала на них, брала и с них откуп, потом враги соединялись и партиями расходились по стране на добычу, как Аскольд и Дир, слуги мирно призванного Рюрика, отпросившись у него в Царьград, по пути засев в Киеве, набрали варягов и начали владеть полянами независимо от Рюрика. Во второй половине IX в. много шумел по Эльбе и Рейну современник и тезка нашего Рюрика, может быть, даже земляк его, датский бродяга-викинг Рорих, как называет его Вертинская хроника. Он набирал ватаги норманнов для побережных грабежей, заставил императора Лотаря уступить ему в лен несколько графств во Фрисландии, не раз присягал ему верно служить и изменял присяге, был изгоняем фризами, добивался королевской власти на родине и наконец где-то сложил свою обремененную приключениями голову. И достойно замечания, что, подобно дружинам первых киевских князей, эти ватаги пиратов состояли из крещеных и язычников; первые при договорах переходили на службу к франкским королям, владения которых только что опустошали. Этими западными делами проясняются события на Волхове и Днепре. Около половины IX в. дружина балтийских варягов проникла Финским заливом и Волховом к Ильменю и стала брать дань с северных славянских и финских племен. Туземцы, собравшись с силами, прогнали пришельцев и для обороны от их дальнейших нападений наняли партию других варягов, которых звали русью. Укрепившись в обороняемой стране, нарубив себе „городов“, укрепленных стоянок, наемные сторожа повели себя завоевателями. Вот все, что случилось. Факт состоял из двух моментов: из наемного договора с иноземцами о внешней обороне и из насильственного захвата власти над туземцами. Наше сказание о призвании князей поставило в тени второй момент и изъяснительно изложило первый как акт добровольной передачи власти иноземцам туземцами. Идея власти перенесена из второго момента, с почвы силы, в первый, на основу права, и вышла очень недурно комбинированная юридическая постройка начала Русского государства… Сказание о призвании князей, как оно изложено в Повести, совсем не народное предание, не носит на себе его обычных признаков: это – схематическая притча о происхождении государства, приспособленная к пониманию детей школьного возраста».

Вот так. Недурно комбинированная юридическая постройка и схематическая притча о происхождении нашего государства – русского государства, то есть государства, где главным управляющим классом были новые завовеватели – руотси, или русы. Из сочетания княжеских варяжских владений и контролируемых варяжской наемной военной силой торговых славянских городов и возникла третья политическая форма древности – Киевское княжество. Почему Киевское, а не Новгородское, если Рюрик считался новгородским князем? Да потому, что, хотя Новгород и был торговым городом, он не мог поспорить богатством с более южной Куявой. Кто владел Киевом, говорит Ключевский, тот держал в своих руках ключ от главных ворот русской торговли. Так что не северный Новгород, а южный Киев привлекал варяжских хозяев. И они его получили. Как помните, Олег взял Киев обманом, уничтожил Аскольда и Дира, взошел на власть как правитель при малолетнем Игоре. Киев к тому времени уже давно управлялся русами, он совершал военные операции на Черном море и отправлял войска в Царьград, как тогда именовался на Руси Константинополь. Очевидно, взаимоотношения с Константинополем были уже достаточно давними, поскольку между Киевом и Царьградом существовали договора. При патриархе Фотии русы воспользовались отлучкой императора для войны с сарацинами и совершили набег, как раз и связанный с тем, что греческий народ нарушил договор. Ходили русы на Царьград и при Олеге, и тоже заключили договор о мире. Имена «русских» в этом замечательном договоре, приведенном Повестью временных лет, сплошь варяжские – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид, так что не стоит обольщаться, кем по национальности были наши русы. Речка Рось тут ни при чем. Точно так же, как и почившие роксоланы. Варяги кучно заселили главный торговый город Киев, во всяком случае их там видели западные современники и прекрасно опознали по языку. Киев считался сборным пунктом всех варягов для походов на Константинополь. Они сюда стекались со всех славянских земель, где сидели по городам. Но среди множества других городов Киев был единственным и неповторимым. Так уж сложилось еще при хазарах, так продолжалось и при варягах. «Отсюда, – объясняет Ключевский, – соперничество между конунгами за этот город. Бродячие искатели торговых барышей, хороших кормов за военные услуги или военной добычи, они перебивали друг у друга ратных людей, доходные города, выгодные торговые пути. Понятия и привычки, питавшие бесконечную усобицу русских князей XI и XII вв. за города, за волости, родились еще в IX в. Киев по своему значению для русской промышленности более других городов вызывал это соперничество. Олег новгородский за него погубил Аскольда и Дира киевских; потом другой новгородский конунг Владимир, истребив конунга полоцкого Рогволода с сыновьями, погубил другого конунга киевского Ярополка, собственного брата. Из этого соперничества вышла первая русская династия: сперва восторжествовал род Рюрика, истребив или подчинив себе своих соперников, других таких же конунгов; потом в роде Рюрика восторжествовало племя младшего его правнука Владимира. Эта династия, утвердившись в Киеве и пользуясь экономическим его значением, постепенно стянула в свои руки разрозненные дотоле части Русской земли».

А что же славяне? А славяне, исключая многонациональную и до этого времени торговую верхушку, оказались населением туземным, которое пришлые завоеватели иначе чем рабами и не считали.

«Общество, объединенное властью киевских князей, довольно механически составлено было из очень пестрых этнографических и экономических элементов, – пишет ученый в „Истории сословий“, – единственный общий интерес, действовавший далеко не в одинаковой мере во всех этих элементах, был материальный, состоявший в охране торговых путей и оборотов. Единственной силой, поддерживавшей союз даже там, где слабо чувствовался этот общий интерес, был вооруженный класс, который образовался под рукой князя киевского из разнородного бродячего военно-торгового люда, скопившегося в торговых городах Руси. Этот люд был частью туземный, частью пришлый, варяжский. В свою очередь туземное население, городское и сельское, распадалось на несколько племен славянского и финского происхождения. Но с конца X века, когда почти все племена западной полосы стали уже данниками киевского князя, племенной антагонизм заметно стихает. Варяжские толпы, не переставая приливать на Русь из-за моря, мирно уживались с туземцами. Славянские племена, разорванные между городовыми областями, по-видимому, начинали забывать свое племенное происхождение. Племенные различия и интересы уступали место провинциальным, областным. Столь же неопределенны и экономические очертания общества. Торговый капитал продолжал господствовать исключительно, не встречая до XI века соперника со стороны землевладения. „Руссы“ – так называет арабский писатель первой половины X века Ибн-Даст верхние слои русско-славянского общества. Эти руссы, по его словам, не имели недвижимого имущества – ни деревень, ни пашен. Единственный их промысел состоял в торговле мехами. Военный класс, с киевским князем во главе, руководил торговым движением страны и принимал в нем живейшее участие, ежегодно посылая лодки с товарами в Царьград и на другие черноморские и каспийские рынки. Зато и торговые города сохраняли военное устройство, какое усвоили они с начала IX века. Они образовали тысячи, или городовые полки, и участвовали в княжеских походах под командой выборных из городового купечества военно-новгородских старшин – тысяцких и сотских. Но среди этого беспорядочного этнографического и экономического брожения в X и XI веках все заметнее начинает выступать наружу политическое разделение общества. Завоевательные походы из Киева на непокорные туземные племена и оборонительная борьба со степными врагами все более размножала вооруженный класс, руководившийся киевским князем, а служба по управлению завоеванными племенами все более обособляла его от управляемого общества, как властителя от данников. Класс этот все резче выделялся из вооруженного купечества торговых городов, с которым он смешивался до тех пор. Еще при князе Владимире Святом старцы градские, выборные военные управители торговых городов, заседали в Думе киевского князя рядом с его дружинниками-боярами. При Ярославе они уже не появляются в боярском совете, даже исчезают и из городской администрации: их выборные военно-административные должности замещались княжьими боярами по княжьему назначению. Так витязь, морской наездник, все более отчуждался от гостя, вооруженного купца, с которым он прежде шел об руку.

Политическое отчуждение начинало отражаться и на хозяйственном быту этих обоих родственных по происхождению классов. При завоевании непокорных племен целые массы пленников становились рабами и делились между завоевателями. Ибн-Даст в немногих словах живо описывает это явление. Руссы, говорит он, производят набеги на славян (т. е. на славян восточных); подъезжая к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен и продают. Это наблюдение, очевидно, схвачено с завоевательных походов первых киевских князей на славянские племена Днепровья – древлян, северян, радимичей и др. Слова Ибн-Даста подтверждает и наша Начальная летопись в рассказе о захвате Искоростеня Ольгой в 906 году. Ольга велела одних пленных горожан перебить, других „работе предасть, мужам своим“, т. е. раздала в рабство своей дружине, а остальных оставила на месте платить дань. Таким образом, хозяйство военно-правительственного класса все более становилось рабовладельческим. Наполнив холопами свои городские дворы и сбывая излишек на заморских рынках, служилые люди с конца X или начала XI века нашли новое хозяйственное приложение холопскому труду: они начали селить своих холопов на приобретаемых земельных участках, эксплуатируя последние холопьими руками. Так возникло русское частное землевладение, первые неясные следы которого в памятниках являются в самом начале XI века. Землевладение еще резче обособило служилый класс от высшего городского купечества. Все это питало в военно-правительственном классе чувство политического превосходства над остальным обществом. Этим чувством и ассимилировались разноплеменные элементы, из которых складывался этот военно-правительственный класс. По мере усиления внешней борьбы, которую должны были вести киевские князья, в состав этого класса вытягивались боевые силы из разных племен, им подвластных. Владимир, после принятия христианства, начав окружать Киев цепью укрепленных городков со стороны степи, вербовал в их гарнизоны лучших людей из новгородцев, кривичей, чуди, вятичей и других. Сплоченный этим чувством политического превосходства, военно-правительственный класс усвоил себе сословное название Руси. Русь в X веке – термин не этнографический и не географический, а социальный, обозначавший господствующее сословие».

Интересно, не так ли? Если вы привыкли, что русское общество рабовладения не знало, то придется вам только стыдливо умолкнуть – знало, хотя называлось это рабство другими словами. И обращали славян в рабство как раз русы – морские воины пришлых конунгов. Правда, в отличие от рабовладельческого Рима, заставившего покоренные народы говорить на латыни и ее вариациях, варяги в силу не такой многочисленности и – увы! – образованности, довольно быстро утратили родной язык. Через несколько поколений они уже и не знали иного языка, чем тот, на котором изъяснялись туземцы. Может, тут виной то, что сами они были неоднородны по национальности, и то, что население, которое они завоевали, тоже было неоднородным, но довлеющим наречием стало, очевидно, киевское, то есть язык полян. Впрочем, нам трудно сказать, каков был язык полян в IX веке, потому что к XI–XII столетиям этот язык претерпел многочисленные перемены после принятия христианства. Днепровская Русь заговорила на диалекте болгарского, то есть церковнославянского языка. Его-то у нас и принято именовать древнерусским, хотя к самим русам, подарившем ему название, он ровно никакого отношения не имеет.

Первые князья

Итак, со второй половины IX века на землях восточных славян складывается Киевское княжество, во главе которого стоит сам князь и его военная сила, представленные не туземным населением, а пришлым варяжским элементом. То есть это государство с двумя градациями насельников – управляющим классом завоевателей и подвластным народом. Даже по самоназванию эти два элемента государства отличаются: правящий класс – русы, подвластный – славяне. И хотя русы довольно быстро теряют собственный язык, они не теряют главного – особого положения в государстве, они только наращивают власть над местными народами. Если славянское государство при хазарах по сути торговое, то при русах – военно-торговое. Для IX века и для земель славян образование подобного государства было даже благом, поскольку другим способом Днепровская Русь не смогла бы выстоять против восточных соседей. Хорошо организованные и отважные воины русов стали той силой, что остановила набеги восточных хищников. Славянам, по сути, выбирать было не из чего: либо под кочевников, либо под викингов. И викинги были все же получше печенегов. Но за эту «братскую» помощь с севера восточные славяне заплатили потерей политической самостоятельности, точнее, они были отстранены от управления в новорожденном государстве, этим занялись князья. Точнее, ведущую роль в управлении играл только один князь – киевский. Ключевский пишет, что непонятно, каким образом передавалась власть от князя к князю, но вероятнее всего не по праву наследования от отца к сыну, а по праву старшинства. Иначе сложно объяснить, почему легендарному Рюрику наследует не его сын Игорь, а ближайший сподвижник, и по одной из версий, племянник – Олег.

«Иногда всею землею правил, по-видимому, один князь, – размышляет над этим управительным казусом Ключевский, – но можно заметить, что это бывало тогда, когда не оставалось налицо русских взрослых князей. Следовательно, единовластие до половины

XI в. было политическою случайностью, а не политическим порядком. Как скоро у князя подрастало несколько сыновей, каждый из них, несмотря на возраст, обыкновенно еще при жизни отца получал известную область в управление. Святослав, оставшийся после отца малолетним, однако, еще при его жизни княжил в Новгороде. Тот же Святослав потом, собираясь во второй поход на Дунай против болгар, роздал волости на Руси трем своим сыновьям; точно так же поступил со своими сыновьями и Владимир. При отце сыновья правили областями в качестве его посадников (наместников) и платили, как посадники, дань со своих областей великому князю-отцу. Так, о Ярославе летопись замечает, что он, правя при отце Новгородом, давал Владимиру ежегодную урочную дань по 2 тысячи гривен: „…так, – прибавляет летописец, – и все посадники новгородские платили“. Но когда умирал отец, тогда, по-видимому, разрывались все политические связи между его сыновьями: политической зависимости младших областных князей от старшего их брата, садившегося после отца в Киеве, незаметно. Между отцом и детьми действовало семейное право; но между братьями не существовало, по-видимому, никакого установленного, признанного права, чем и можно объяснить усобицы между сыновьями Святослава и Владимира. Впрочем, мелькает неясная мысль о праве старшинства. Мысль эту высказал один из сыновей Владимира, князь Борис. Когда ему по смерти отца дружина советовала занять киевский стол помимо старшего брата Святополка, Борис отвечал: „Не буди мне възняти рукы на брата своего старейшего; аще и отець ми умре, то сь ми буди в отца место“».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.