На этот раз комнату мне нашел о. Петр, и я переехала в Овражный переулок. Жить я там должна была за дрова. За полгода я купила хозяйке шесть возов дров, и все они доставались мне каким-то чудом. Если дров было мало, то мы ходили с хозяйкой в лес и несли на себе вязанки.
      Я купила санки, чтобы на них возить дрова; Алик с Павликом были от них в восторге. Однажды Алик приходит ко мне с горящими глазами: "Мама, знаешь, что произошло? Мы с Павликом катались с горы на санках. Являются ребята и отнимают у нас санки. Я помолился, и вдруг появились большие ребята, отняли у мальчишек санки и отдали мне". Я была рада, что он на опыте почувствовал силу молитвы.
      Я сама старалась привыкать все делать с молитвой. Надо было мне нести на крутую гору два ведра на коромысле - весь этот путь я читала Иисусову молитву. Когда с хозяйкой пилила и колола огромные бревна - всегда чувствовала помощь Божию. Все у меня получалось, я даже не чувствовала усталости. Ни я, ни дети в этот период ничем не болели, хотя питание было очень скудное. Как-то еще осенью дома не было никакой еды, и я пошла в лес за грибами. Рядом с дорогой была разоренная церковь, в которой была мастерская, а вокруг церкви небольшое кладбище. Снаружи на церкви кое-где сохранилась роспись. На одной из стен было очень хорошо изображено Распятие: у подножия Креста Мария Магдалина обнимает ноги Спасителя. Я остановилась перед Распятием и помолилась. Затем я пошла в лес и нашла там немного грибов и щавеля. На обратном пути я опять подошла к Распятию и увидела у подножия Креста большой пучок свекольной ботвы. Я его взяла, обняла и понесла домой как дар неба. Дома я сварила в русской печке щи из ботвы, грибов и щавеля. Мне казалось, что более вкусной пищи я никогда не ела.
      Однажды после причастия друзья предложили мне пойти с ними в лес за грибами. Я зашла домой переодеться, а когда пришла - никого уже не было. Я немного огорчилась, но Ксения Ивановна подсказала: "Если ты пойдешь по этой дороге, то, может быть, встретишь их. Они пошли за Благо-вещение". Я пошла и после причастия как бы летела на крыльях. Шла я довольно долго, но никого не встретила. По дороге спрашивая у редких прохожих, правильно ли я иду к Благовещению, я пришла, наконец, в какой-то лесок, где оказалось много белых грибов. Сравнительно быстро набрав свою корзинку, я пошла обратно, полная благодарности Господу за посланное мне чудо. Хозяйка вытаращила глаза: "Где это Вы набрали столько белых грибов?" - "За Благовещением", - ответила я. "Да ведь это 7 км ходьбы в один конец, - воскликнула хозяйка. - С кем же Вы ходили?" "Одна", - ответила я. Эти грибы я и варила, и сушила, и даже в Москву привезла.
      Не могла я больше тете Нюше доставать дрова, надо было опять искать квартиру. И тут Господь меня не покинул: семья батюшкиных духовных детей уезжала от голода в деревню, дом сторожить было некому, и Ксения Ивановна предложила меня с детьми в качестве сторожей. Хозяйка согласилась.
      Я опять переехала ближе к центру. Дров там было достаточно, но кормиться нам было очень трудно. Пища нам посылалась только на один день как говорил мне батюшка, что преп. Сергий прокормит во время голода меня и моих детей. Ели мы тогда крапиву, подорожник, корни лопуха, из отрубей варили кашу на квасе или на морсе. Я вспомнила, что в древние времена к преп. Сергию шли сотни, тысячи людей, и все питались в Лавре, всех кормил преподобный Сергий.
      Алик очень рано научился читать. Еще до войны моя подруга Маруся* показала ему буквы в акафисте, который мы читали каждую пятницу, и первой фразой, которую он прочел, было его название: "Акафист Страстем Христовым".
      ---------------------------------------------
      * Имеется в виду М. В. Тепнина (прим. ред.)
      В 43-м году Алику исполнилось 8 лет. Он к этому времени уже хорошо читал. Помню, с каким восторгом он говорил мне о том, как прекрасна "Песнь о Гайавате". Я записала детей в библиотеку и брала им интересные детские книжки, которые Алик читал Павлику вслух. Это помогало им не думать о пище.
      В субботу вечером к нам продолжала приезжать Верочка и привозила нам продукты, которые она получала на себя по карточкам. Иногда дядя Яша выделял часть своего пайка и просил передать детям. Но он уже был болен дистрофией. У Верочки тоже начиналась дистрофия. Сил у нее было все меньше и меньше. Однажды дядя Яша приехал ко мне со словами: "Леночка, я приехал с тобой проститься". Я его всячески успокаивала, но видела, что он был очень истощен. Врач сказал, что он через два месяца умрет. Тогда Верочка продала пианино и стала усиленно кормить папу. Он несколько поправился и даже вышел на работу. Когда сообщили об этом врачу, он сказал: "Я своего мнения не меняю". И действительно, ровно через два месяца ему стало плохо на работе, и его увезли в больницу. Наутро он скончался.
      В то время в Москву не пускали без пропуска, и я даже не могла быть на похоронах. Но старалась молиться за него ежедневно. Он был очень добр ко мне и к моим детям и отрывал от себя последнее, чтобы сохранить детей в тяжкие годы войны.
      Однажды я ушла добывать пищу детям, а их оставила у Ксении Ивановны. Когда я вернулась, там был о. Петр. Дети бросились ко мне: "Я голодный, я голодный, мы голодные!" О. Петр посадил Алика к себе на одной колено, Павлика -на другое, вынул из кармана два белых сухаря и отдал ребятам. А сам обнял обоих и с любовью прижал к себе.
      Наступил Великий пост. Провели мы его довольно строго, так как с едой было скудно. В Великую Субботу я поменяла ботики Павлика на полкило творогу и купила на два дня полторы буханки хлеба. Из одной буханки я сделала кулич: положила на него печенье и ириски (которые давали на детские карточки вместо сахара) в виде букв Х.В. Неожиданно моя приятельница принесла мне костей, которые ей достала знакомая на бойне, и я сварила прекрасный бульон. Я об этом пишу потому, что мы воспринимали это как чудо. Из творога я сделала Пасху и поставила рядом с куличом. Дети ходили вокруг стола и вздыхали, но ни к чему не прикасались.
      На ночь мы пошли к заутрене к батюшке. Служил о. Петр. Настроение у всех было особенно торжественное. Рано утром, на рассвете, все разошлись по домам. Там мы разговелись - съели кулича и пасхи - и пошли в гости к Н.И. Она тоже всю войну провела в Загорске с двумя младшими детьми. Они очень голодали, хотя сын ее работал в мастерской и получал рабочую карточку. Мы им принесли бидончик бульону, а они нас угостили суфле. Это был необыкновенно вкусный напиток, особенно по тем временам. Вдруг приходит о. Петр. Они и его накормили бульоном и суфле. О. Петр умилился: "Одна достала продукты, другая принесла их детям, третья сварила и понесла четвертой. Пятый пришел в гости, и его накормили вкусным праздничным обедом. Вот что значит любовь!"
      О. Петр, предчувствуя, что его возьмут, обратился к матушке Марии: "Матушка, если меня не будет, Вы уж моих духовных детей не оставляйте!"
      Все свои более или менее ценные вещи я продала или сменяла на Загорском рынке. Моя бывшая хозяйка тетя Нюша даже смеялась надо мной: "Вы как пьяница - все вещи спускаете на рынке". Но мне важно было сохранить детей и самой не остаться без сил. Так жили многие в ЗагорскеNo
      Муж посылал мне ежемесячно немалую сумму, но хватало ее только на 10 дней. Ведь буханка хлеба стоила тогда 200-250 рублей. Иногда я покупала кусочек пиленого сахару за 10 рублей и делила его на три части, а каждую часть -на нас троих. Дети раскалывали 1/9 часть на мелкие кусочки, и нам хватало этого куска на весь день. Иногда моя приятельница Л.Ф. постучится рано утром в окошко и скажет: "Вот я поставила на окно горшочек с вареной ботвой. Покорми детей, пока горячая". Как-то она мне подарила целую грядку свеклы, совсем мелкой. Но как она нам пригодилась в те времена! Ксения Ивановна часто кормила меня, когда я к ней заходила. У сестры ее, Ирины, жила моя хорошая приятельница Е.Н. У нее два сына и дочь были военными и кое-что доставали матери. И всегда она делилась со мной. Так преподобный Сергий и добрые люди мне помогали и не давали совсем ослабеть от голода. Дети росли в благодатной атмосфере, освященной молитвами преподобного Сергия, среди хороших верующих людей. Это содействовало их духовному росту No
      Осенью вернулись хозяева нашей квартиры (хозяин не ужился с начальством), и нам пришлось опять уезжать. Тут я почувствовала, что мне надо ехать в Москву. Положение на фронте значительно улучшилось, немцы отступали. Многие москвичи возвращались в Москву. 8 сентября я уложила свои вещи, взяла детей и поехала в Москву. Комната наша была никем не занята и забита двумя гвоздиками. Одно время в ней жили старик со старухой, но им потом дали другую комнату. В моей комнате они ничего не тронули. Соседи говорили мне, что приходили из домоуправления и удивлялись, что у нас ничего не взяли: "Это единственная комната во всем нашем домоуправлении, которую не обворовали". Недаром о. Серафим предложил оставить шкафчик с иконами в Москве, а с собой взять только самые любимые иконы. "Господь тогда сохранит вашу квартиру", - сказал батюшка. И я оставила.
      Вскоре я устроилась на работу лаборанткой на кафедру сурдопедагогики и логопедии в Педагогический институт им. Ленина на полставки и стала получать карточку служащего. Сколько я ни старалась прописаться в свою комнату, никем не занятую и оплаченную до конца года (муж переводил из Свердловска деньги за квартиру в домоуправление), мне это не удавалось. Однажды нагрянула милиция, и меня оштрафовали на 200 рублей за проживание без прописки. Я ездила через день в Загорск за хлебом выкупать продукты по карточкам. На обратном пути я сходила в Семхозе, собирала хворост и с этой вязанкой возвращалась домой к 11 часам вечера. Соседи топили два тагана, устроенных из полуразваленной русской печки. Топили по-черному, кухня часто наполнялась дымом, весь потолок и стены закоптились.
      В сентябре занятий в институте еще не было, я принимала заявления от вновь поступающих. Был недобор, и конкурсных экзаменов не было. Как-то я сказала старшей лаборантке, что готова поступить на вечерний дошкольный факультет нашего института. "Да зачем вам поступать на дошкольный, поступайте к нам на деффак, - сказала она. - Приходите на полчаса раньше занятий и оставайтесь на два с половиной часа после занятий. Кроме того, мы учтем все перерывы между лекциями. Вот и все ваши 1/2 рабочего дня". Я согласилась тут же. На другой день принесла аттестат, автобиографию и подала заявление. Мне тут же дали вызов как студентке, по этому вызову меня и прописали. Итак, я студентка! Я и всегда была радостной, веселой, а тут ликовала, как будто переживала вторую молодость.
      Много интересных предметов мы проходили: литературу древнюю и современную, западную и русскую, фольклор, введение в языкознание, старославянский и древнерусский языки (что мне было особенно интересно). Из педагогических предметов - педагогику и историю педагогики, из медицинских анатомию ц.н.с.* и общую патологию. Я занималась всеми видами физкультуры, и все у меня хорошо получалось. Во всем чувствовала я помощь Божию, и даже со стороны это было видно. Одна из девочек спросила меня: "Лена, как ты можешь так хорошо учиться, как будто тебе какой-то невидимый покровитель помогает".
      ---------------------------------------------
      * Ц.н.с. - центральная нервная система.
      Я ежедневно проезжала мимо Николо-Хамовнической церкви, выучила тропарь Божией Матери Споручнице грешных и по дороге постоянно повторяла. Особенно меня вдохновляли начальные слова тропаря: Умолкает ныне всякое уныние
      И страх отчаяния исчезаетNo Алика я устроила в школу. Тогда принимали в первый класс детей с 8 лет. Павлика отдала в детский сад, который находился напротив нашего дома.
      В субботу, в воскресенье и в праздники мы с Верочкой и детьми ходили в церковь. Сначала мы все ходили к Иоанну Воину, а в дальнейшем дети одни ходили в церкви, которые им больше нравились. Павлик после второй смены, с ранцем за плечами, чаще всего ходил к Скорбящей Божией Матери. Алик ходил в разные церкви.
      Изредка ездили в Загорск, примерно раз в месяц приобщались. К нам приходили наши друзья, и мы старались приучать детей к церковному богослужению и вообще к жизни в Церкви. Мы все как бы погрузились в церковную жизнь, и это нам давало огромную радость. Детей я с раннего возраста приучала к праздничным песнопениям, они быстро выучили тропари всех двунадесятых праздников, а рождественские ирмосы знали наизусть. Алик был очень устремлен к духовной жизни и с любой темы мог перейти на духовные темы. Павлик не отставал от него. Евангелие я читала им ежедневно.
      В 44-м году вернулся из Свердловска Володя, но я своих установок не изменила. Духовная жизнь всегда занимала центральное место в нашей семье, и так это продолжалось все последующие годы. Общалась я почти исключительно с верующими людьми.
      Володе, конечно, хотелось, чтобы дети были больше под его влиянием. Тем более, что они его любили и уважали. Особенно переживал он по поводу соблюдения детьми постов. Но они были настолько устойчивы в своем мировоззрении, что он ничего не мог сделать. За все 35 лет нашей совместной жизни были только два случая его резко отрицательной реакции. А вообще он был очень кроток и терпелив, и одна моя приятельница сказала: "Попадете ли вы в Царство Небесное - неизвестно, но что Владимир Григорьевич попадет, - я не сомневаюсь".
      Да покроет Господь все грехи его за его великое терпение!
      Совмещая обязанности матери, жены, хозяйки, служащей и студентки, я была, конечно, очень перегружена. Одно время Володя настаивал, чтобы я бросила институт. Но я решила довести дело до конца. Иногда мне надо было готовиться к семинару или к реферату по политэкономии, и тогда я сажала Володю рядом с собой, чтобы он толкал меня в бок, когда я начинала засыпать.
      С третьего курса работу пришлось оставить, так как началась практика и стало невозможно совмещать работу с учебой. Как-то в период Страстной недели начались экзамены. Но Господь помогал мне быть за всеми службами и в то же время готовиться и сдавать экзамены. Детей я всегда просила молиться за меня, когда шла на экзамены, и они переживали мои экзамены больше, чем свои. Все у меня, по милости Божией, получалось удачно, и девочки мои, студентки, никак не могли понять, в чем секрет моих хороших отметок, да еще без шпаргалок, Я просто очень старалась все делать добросовестно и очень молилась.
      Однажды староста хотела заставить меня идти на экзамен по истории в числе первых пяти студентов. Я отказалась, так как никогда этого не делала. Долго она меня уговаривала и наконец сказала: "Ну почему Вы не хотите идти в первой пятерке? Вы пойдете с раннего утра, со свежей головой. Бог будет Вам в помощь". И тут я неожиданно сразу согласилась, внутренне как бы опираясь на последнюю ее фразу. На другой день пошли мы на экзамен. По дороге я увидела на стене карту и обратила внимание на то, что река Угра впадает в Оку. Я пошла в первой пятерке и взяла билет. 1-й вопрос - Крещение Руси, 2-й вопрос - период НЭП'а. Все это я хорошо знала и ответила без запинки. Экзаменатор задает дополнительные вопросы, касающиеся НЭП'а, - я все отвечаю. Потом он спросил, когда была последняя битва с татарами - я ответила: "В 1380 году". - "А когда окончательно разгромили татар?" - "Через 100 лет, в 1480 году". - "А как называется это событие?" - "Стояние на Угре". - "А что такое Угра?" - "Приток Оки". Он ставит мне 5, и я, сияющая, вылетаю в коридор.
      Так Господь помогал мне во всем, все 4 года учебы. Кончила я институт в 47-м году. Меня хотели познакомить с сестрой о. Павла Флоренского, Ю.А. Флоренской, чтобы под ее руководством работать, но она заболела и умерла от инсульта. Все мои планы рухнули. Тут же заболел Володя двусторонним крупозным воспалением легких и два месяца лежал в больнице. По утрам я стала ходить в церковь служить молебны о его здоровье, днем готовила пищу и возила в больницу. Когда Володе стало очень плохо, он сказал: "Если я выйду живым из больницы, значит, есть какая-то высшая Сила".
      Выйдя из больницы, Володя поехал на месяц в санаторий. Когда он выздоровел, я свалилась с ревмокардитом, и полгода мне пришлось лежать. Лечащий врач сказал, что у меня порок сердца и что если я хочу еще немного пожить, я не должна идти на работу, а заниматься только легкими хозяйственными делами. И в дальнейшем матушка Мария и мой духовный отец* не благословляли меня идти на работу.
      ---------------------------------------------
      * Отец Николай Голубцов (прим. ред.)
      В 46-м году многих из моих друзей арестовали. Но мы продолжали ездить в Загорск к матушке Марии, и она до самой своей смерти руководила нами. Верочка, я и дети с самыми сложными вопросами обращались к ней, и она всегда давала правильный ответ, хотя была человеком малообразованным. Все исходило из ее духовного опыта, любви к людям и всецелой преданности воле Божьей. Она болела какой-то болезнью, напоминающей болезнь старца Амвросия Оптинского. Все тело ее постоянно покрывалось потом, и ей меняли рубашки и платья по нескольку раз в сутки. Постоянные боли то от грыжи, то от других болезней мучили ее, но она все безропотно переносила, всегда была радостная, улыбающаяся и всех с любовью принимала. "Мое сердце расширено", - сказала она мне однажды.
      К матушке я приводила своих друзей и знакомых, и всем она приносила пользу и утешение. Когда я болела сердцем, Алик у нее жил некоторое время и воспринимал благодать, исходящую от нее и некоторых посещавших ее духовных детей. Как-то он сказал Верочке, что чувствует некий аромат у матушки в доме. Матушка сказала, что это он чувствует благодать Святого Духа. Все в ее доме любили Алика и называли его "отец архимандрит".
      По благословению матушки Верочка часто ездила по монастырям (она побывала в девяти монастырях). Когда Алику было 15 лет, Верочка повезла его в Киев. Остановились они у матушки Агафоники в Покровском монастыре. Были они в пещерах (тогда еще Лавра не была закрыта), где в одной из комнат была мироточивая глава-череп. Если проходила группа верующих, иеромонах помазывал их этим миром, а если неверующие - старался их пропустить мимо. (Рассказывали, что однажды власти протерли эту голову спиртом и герметически закрыли помещение, где она находилась. Наутро все блюдо наполнилось благовонным миром.) Во дворе Алика с Верочкой встретила какая-то монахиня и сказала Алику: "Трудись для Господа. Миру служат многие, а Богу - немногие".
      В Глинскую пустынь Верочка взяла с собой Павлика. На него это путешествие произвело большое впечатление. Когда я спросила Павлика, что ему в Глинской больше всего понравилось, он ответил: "Богослужение. Там много часов молятся, но от этого даже не устаешь, так это хорошо". - "А еще что?" - "Люди, - сказал Павлик, - таких людей я нигде не встречал, такие они одухотворенные и необычные".
      Как Володя отпускал детей с Верочкой, до сих пор мне непонятно.
      Конечно, по молитвам и благословению матушки Марии.
      Вера Алексеевна Корнеева
      ВОСПОМИНАНИЯ О ХРАМЕ СВВ. БЕССРЕБРЕНИКОВ КИРА И ИОАННА НА СОЛЯНКЕ
      Полностью опубликовано: ВРХД. 1984-III, Э 142, с. 209.
      ---------------------------------------
      Вера Алексеевна Корнеева (1906-1999) происходила из старинного дворянского рода. Детство провела в имении Великого Князя Константина Романова (К.Р), дяди царя, близко дружила с его младшей дочерью, княжной Верой (они были ровесницами). После революции со своей крестной-монахиней, приходившейся ей тетей, Натальей Леонидовной Рагозиной (Н. Л. приняла постриг в 1919 г. от последнего оптинского старца Нектария), укрывала священников, монахов и монахинь из разогнанных монастырей. В ее доме в Лосинке в течение 8 лет нелегально жил иеромонах Иеракс (Бочаров). В комнате на чердаке, где он скрывался, была устроена тайная церковь. В 1946 г. была арестована, отбыла 5 лет ИТЛ и 3 года "вечной" ссылки в Казахстане; была освобождена после смерти Сталина. В "Архипелаге ГУЛАГ" А. Солженицын, лично знавший Веру Алексеевну, приводит ее свидетельства о жизни в заключении.
      Я сама была участницей катакомб, описанных Верой Яковлевной Василевской, и лично знала упоминаемых ею людей. Мне хочется рассказать о том, что меня особенно поразило, когда я стала ходить в храм свв. бессребреников Кира и Иоанна на Солянке, настоятелем которого был о. Серафим (Батюков). Я пришла туда впервые весной 1925 года, в Лазареву субботу, и этот день остался памятным на всю жизнь. Я тогда только что кончила десятилетку - мне было 18 лет. В те годы борьба между Церковью и атеизмом была особенно острой. Благодаря семье - очень верующей - я продержалась всю школу, хотя борьба эта была очень трудной и ставила меня особняком. В школе у меня не было ни одной настоящей задушевной подруги. А тут так сильно стал привлекать мир, что надо было выбирать либо одно, либо другое. Хотелось флиртовать с мальчишками, быть с ними такой же свободной, как тогдашние комсомолки, вместе работать, вместе куда-то ездить, но все это было несовместимо со взглядами и воспитанием в моей семье. И я мучилась этим душевным разладом.
      К о. Серафиму меня привела его духовная дочь Лидия Васильевна. Она была постарше меня и очень нравилась мне. Это был мой идеал - она была очень красива особенной, одухотворенной красотой. Она дружила с моей тетей, Натальей Леонидовной, и приходила отвести с ней душу. Ее в это время мучили тяжелые переживания. Она нечаянно влюбилась в мужа своей подруги, а он в нее. По своим взглядам она не могла этого допустить, а бороться со своим и его чувством было очень трудно. Вот с этой-то бедой она приходила за помощью к о. Серафиму и меня привела. Никогда, ни раньше, ни после, я не переживала того, что испытала в тот день. Во-первых, я почувствовала, что моя жизнь и судьба никому на свете так ни дороги, как ему, и уже одно это обязывало меня к послушанию. А еще то, что после исповеди я испытала такое успокоение, такую радость и легкость на душе, которых забыть нельзя. Этот день решил мою судьбу.
      Я довольно долго держалась, но постепенно сползла к прежнему настроению и, натворив что-то такое с мальчишками, почувствовала укоры совести и решила опять пойти к о. Серафиму, хотя и боялась ужасно.
      Прихожу в храм и узнаю, что о. Серафим арестован. Вот тут-то я загоревала. Но, к счастью, он вскоре вернулся в храм (его брали в связи с делом о церковных ценностях, но этот храм принадлежал сербам, и они подтвердили, что ценности увезли сами). После этого я стала его постоянной прихожанкой.
      Так как этот храм был не приходским - это бывшее "Сербское подворье" там царили особые порядки, которые установил о. Серафим. Во-первых, служба была, как в монастырях, без всяких сокращений, много времени уходило на исповедь, а народу все прибывало. Батюшка относился к храму и богослужению с великим благоговением, для него это был Дом Божий не на словах, а на деле. Такого же отношения требовал от всех, начиная с алтаря и певчих. Не допускал никакого шума, никаких разговоров и толкучки. Церковь была маленькая, и иногда из-за тесноты возникал шум. В таких случаях он прерывал богослужение, оборачивался к народу и говорил: "Если сейчас же не будет тишины, служба не будет продолжена", да при этом так грозно посмотрит, что тишина воцарялась в ту же минуту. Особенностью Солянки было и то, что никогда, в отличие от Маросейки, там не ощущалась граница между "своими" и пришлыми. Всякий пришедший чувствовал себя "своим", желанным гостем. В этом - заслуга о. Серафима и сослужащих священников.
      Поскольку это был храм "бессребреников", то батюшка постановил за правило - ни за что и ни с кого в церкви денег не брали. Все требы совершались бесплатно. Платили только за просфору и за свечку. С тарелкой никогда не ходили - при входе у дверей стояла кружка. В то время церкви душили налогами. Вот и нам прислали большой налог. Прихожане стали упрашивать, чтобы он разрешил ходить с тарелкой - и так его доняли, что он сказал: "Ну, если вам так хочется, то стойте на паперти, а в храме не разрешу". И эта женщина с тарелкой стояла позади всех нищих. Я думаю, что ей клали больше, чем при обычных сборах. Как-то потребовался большой ремонт, а денег не хватало, прихожане охали и ахали, а батюшка помолился свв. бессребреникам, и нашлись люди, которые помогли и работой, и материалами. Все сделали и все налоги уплатили.
      Батюшка так любил церковную службу, так умел сделать ее торжественной и доходчивой, что заражал этим и певчих, и народ. Все, кто работал в храме, уборщицы, певчие, прислуживающие в алтаре - все работали бесплатно. На клирос попадали только по его благословению, а направлял он туда людей, не считаясь со слухом, а только для духовной пользы. В их число попала и я. И вот что случилось. С детства я ходила в церковь, но прилежанием никогда не отличалась. Если шла к обедне, то приходила к Херувимской. Так же и на всенощной: или уйдешь пораньше, или выйдешь на улицу посидеть. А тут вдруг происходит чудо: выстаиваю эти бесконечные службы добровольно, да еще после трудного рабочего дня. Регентом у нас была Ольга Ивановна - 2-й дискант, ее сестра Поля - 1-й дискант и Шура - альт. Они одного возраста - чуть постарше меня, они-то составляли основное ядро хора. С какой любовью относились Оля и Поля к нам, девочкам - там были и помоложе меня, школьницы Груня, Настя, Нина, Наташа и другие. Никогда не забуду Олю и Полю, настолько стали они близки мне и дороги на всю жизнь.
      Так вот, когда попала на клирос и стала читать по-церковнославянски, вдруг и мне открылась красота богослужения, да и не только мне, а всем девчатам. Я помню Наташу Бубнову - живая, бойкая девчушка, а так полюбила великопостную службу и чтение Псалтири, что все свободное время проводила в церкви. Конечно, это было по молитвам батюшки.
      На Сербском было правило, чтобы все стихиры всегда пелись с канонархом, так что и народ слышал все слова. Канонаршила обыкновенно Шура - у нее был хороший альт. На клиросе тоже бывали, как говорила Ольга, "искушения". Девчат было порядочно, то что-нибудь шепчем друг другу, а иногда смешинка в рот попадет: поглядим друг на друга и смех разбирает - тут, конечно, рот зажмешь, но батюшка как-то чуял. В таких случаях неожиданно откроется дверь из алтаря, и он только молча взглянет, да так, что хоть провались сквозь землю.
      Так как на клирос попадали независимо от певческих способностей, то иногда пищали мы довольно неудачно, но это прощалось, и, несмотря ни на что, нигде так не чувствовалось торжество праздника, как на Сербском. По воскресеньям перед общей обедней служился параклисис* Божией Матери - это была моя любимая служба, читали акафист и нараспев пели канон "многими одержимь напастьми". А на неделе - вечером в пятницу - служили молебен преподобному Серафиму и пели на саровский распев акафист.
      ---------------------------------------------
      * Параклисис - умилительный канон Пресвятой Богородице.
      Пасха встречалась как нигде. За Великий пост все чада поговеют и причастятся, а в Светлую Пасхальную ночь была краткая общая исповедь и вся церковь причащалась.
      Вспомнила одну особенную черту батюшки: с каким почтением и благоговением относился он к другим священникам. Помню, это было уже в Загорске. О. Иеракс (Бочаров) тогда в 1932 году жил у нас. И вот батюшка просил передать ему, чтобы он приехал. Повторяя его поручение, говорю: "Так я скажу, что Вы велели ему приехать". Батюшка возмутился: "Как велел? Что ты говоришь! Не велел, а прошу, прошу, Господа ради, чтобы не отказал ко мне приехать".
      Батюшка настойчиво требовал, чтобы в храме женщины стояли с покрытой головой, а на клиросе для всех было обязательным черное платье с длинными рукавами и черный платок или косынка на голове. Молоденьким было трудновато это исполнять, но соблюдали все без исключения. Девочка Груня была очень способной к пению, и Оля старательно все объясняла и показывала, так что, в случае чего, она могла бы ее заменить, а Груня была еще школьницей.
      Престол в храме только один - свв. бессребреников Кира и Иоанна, но почитались иконы Иверской Божией Матери и преподобного Серафима. Эти дни праздновались, как престольные. А когда подходили ко кресту, певчие пели "Тебе, Господи, хвалим". В то время в алтаре прислуживал молодой человек, Федор Никанорович; у него был прекрасный голос, особенно при чтении. В большие праздники, в сочельник он всегда читал паремии, и так, что запомнилось на всю жизнь.
      Забыла упомянуть о наших спевках. О. Серафим собирал нас перед большими праздниками, перед Великим постом и Пасхой, чтобы мы хорошо ознакомились с новой службой - стихирами, ирмосами и пр. На спевках всегда бывал сам, и они проходили с таким душевным подъемом, что пропустить такую спевку было очень жалко. Батюшка всегда требовал, чтобы мы пели тихо, но вкладывали душу.
      Батюшка особенно любил шестопсалмие и часто читал сам. Двадцатые годы были примечательны тем, что в Москве очень много было безработных. Потом, постепенно хозяйство стало налаживаться, и биржа труда стала направлять на работу, в их число попали и певчие Оля, Поля и Шура. Батюшка старался так служить, чтобы люди могли поспевать на работу, но не всегда это удавалось. В это время часто выручала девочка Груня - она замещала регента.
      В 1927 году прошла полоса повальных арестов среди верующих. Очень много попало певчих, церковных старост и помогавших в церкви. Попали и наши Оля с Полей. В это трудное время на высоте оказалась школьница Груня. Светлая блондиночка в черном платье, с вьющимися волосами, она выходила к народу и регентовала всей церковью, когда пели "Верую" и "Отче наш". Запомнился самый печальный день в нашей жизни. В 1932 году накануне Благовещения арестовали наших священников о. Дмитрия (Крючкова) и о. Алексея (Козлова), и некому было служить*. Дьякона Виктора Щеглова арестовали раньше, в 1930 году. Побежали просить по другим церквам, но и там было опустошение. Нигде не смогли найти священника. Народу - полна церковь, горят лампады и свечи, певчие на клиросе, а священника нет! Решили служить всенощную при закрытых царских вратах. Народ стоял и плакал. Это была последняя служба в нашем храме.
      ---------------------------------------------
      * О. Серафим в 1928 году перешел на нелегальное служение (прим. ред.)