Алена Василевич
      Сестра Марата
      Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
      Аде шёл семнадцатый год. Она окончила восемь классов, у неё были уже свои собственные планы и взгляды на жизнь, и намерения её были определённые и твёрдые.
      - Мама, я подаю документы в лётную школу.
      - Что ты сказала?
      Ада повторила:
      - Это слово твёрдое. Я подаю документы в лётную школу.
      - Лучше ты ничего не придумала? - Брови матери сошлись, добрая улыбка пропала с лица. - Большей глупости, спрашиваю, ты не могла придумать?
      - Уже всё решено.
      Споры, уговоры, крик - ничего теперь не помогло бы. Мать знала об этом и больше не сказала ни слова.
      - Тоже мне, лётчица! - с издёвкой протянул младший брат Ады Марат.
      - Не твоё дело, замолчи! - прикрикнула Ада на брата и, чтобы хоть чуть смягчить мать, добавила: - И Костя Кривицкий подаёт, и Павлик Казей, и Костя Бондаревич... У нас уже всё готово. Даже справки от врача... Завтра понесём документы на почту.
      Однако ни документы отнести, ни учиться в лётной школе Аде не довелось. "Завтра" - 22 июня 1941 года - началась война.
      Дом Казеев стоял крайним в деревне Станьково. Уже на второй день войны возле него начали останавливаться солдаты - по одному, по несколько человек, целыми отделениями.
      Теперь в доме ежедневно варили суп в двухвёдерных чугунах. Всю, какая была, одежду Анна Алексеевна пустила на перешивку. Солдаты переодевались, и те, кто мог идти, шли дальше. Раненых перевязывали и прятали в погребе.
      Ада во всём помогала матери: надо было и к доктору Русецкому сбегать, и перебинтовать раненых. А главное - надо было всё время быть настороже, потому что с первых дней войны в Станьково начали появляться переодетые немецкие десантники.
      Однажды, на пятый или шестой день войны, Аду разбудил плач матери.
      - Мамочка, родная, что случилось?
      - Доченька, немцы пришли!
      - Где они? - Ада припала к окну.
      - Ах, боже ты мой, едут! - с плачем вбежала к ним соседка.
      И Ада увидела: здоровые, самодовольные, нахальные, они ехали по станьковской улице.
      Вот один остановил мотоцикл у дома Казеев.
      - Яйка! Млеко! Шпек! - первые слова, услышанные Адой от завоевателей её родной деревни, её земли... Той земли, по которой она бегала маленькой, которая ласкала её босые ноги, которая цвела розами, шумела берёзовыми рощами...
      Ада с Маратом выполняли поручения комиссара Домарёва. Он пришёл к ним в дом раненый. И теперь, переодетый, с документами на имя их отца, которого будто бы "освободили доблестные немецкие войска" из "советской тюрьмы", он лежал у них за перегородкой и что-то всё писал и писал... Ада и Марат разносили его записки-обращения окруженцам, которые до поры до времени жили в соседних деревнях.
      По заданию комиссара Домарёва они сходили в разрушенную будку в военном городке и принесли линолеум. Комиссар Домарёв и лейтенант Комаров вырезали из него печати... О, те печати сослужили большую службу! Сколько справок и паспортов было заверено теми печатями!
      Когда похолодало, когда ночи в лесу стали по-осеннему неприветливыми, в "штаб", как называл Домарёв их дом, по ночам стали приходить "лесные люди"... И хотя делалось это очень осторожно, всё же нашлись глаза, что подглядели, нашлись уши, что подслушали, и нелюди, что донесли...
      Однажды Анна Алексеевна и Домарёв, как обычно, пошли в лес. Никто не знал, что над ними уже нависла страшная угроза ареста.
      - Наносите, дети, воды и разожгите плиту. Надо всё перемыть, и в дорогу двинемся...
      Ада с Маратом старались: носили и грели воду. Вдруг Марат глянул в окно:
      - Ада, немцы идут к нам!
      Ада успела только схватить и засунуть в носки тапочек печати, которые забыл спрятать Домарёв.
      Немцы перевернули в доме всё вверх дном, избили Аду. Но печатей не нашли... Тогда они сделали засаду. Мать и Домарёв постучали в окно, ни о чём не догадываясь... Их схватили, связали руки...
      - Мама! Мамочка!
      Мать услышала этот крик.
      - Дети, я вернусь!..
      ...Ада не помнит, сколько времени просидела она неподвижно, сложа руки и глядя в одну точку. Опомнилась лишь тогда, когда ей сказали идти в сельсовет.
      У сельсовета, где теперь помещался полицейский участок, Ада увидела чёрную закрытую машину.
      - Мамочка! Мы тут! Я и Марат!
      Из машины долетел только кашель матери.
      - Мамочка!..
      - Не волнуйтесь, дети, я вернусь!..
      Это были последние слова матери.
      Тяжёлая, будто камень, рука оторвала Аду от дверей машины, швырнула в сторону. Взревел мотор. Машина исчезла.
      Допрашивал Аду немецкий офицер без переводчика. Он сам хорошо знал русский язык.
      - Если ты хочешь, чтобы твоя мать вернулась домой, ты должна сказать, кто такой Домарёв, с которым она так часто ходила в лес.
      - Я не знаю Домарёва. У нас живёт наш отец. Его недавно освободили немецкие войска из советской тюрьмы.
      - О! Ты не знаешь, что он комиссар?..
      - Я не знаю комиссара.
      - А вот это ты знаешь?! - Тонкая выхоленная рука в перстнях открыла изящный лакированный футляр. Так же не спеша достала красивую, словно игрушка, плеть. - Так я познакомлю! - И страшная, нечеловеческая боль обожгла девушку. Раз, второй, третий!.. - Вывести! Пускай вспомнит!
      ...Накануне Октябрьского праздника Анну Алексеевну Казей и комиссара Домарёва гитлеровцы повесили в Минске, на площади Свободы. Несколько дней висели их тела с прибитыми на груди досками "Я помогал партизанам"...
      Анну Алексеевну кто-то узнал. Она была в том же голубом халатике, в котором вышла в последний день из дома. И ещё узнали по косам. У нее были красивые длинные косы. Как у молодой девушки...
      Мысли о мести не давали Аде уснуть. Она решила: надо идти к партизанам! Там уже Марат. Там и её место!
      Бабке Ада сказала, что отправляется в Минск, повезёт замужней сестре Лёле и тёте продукты... И бабка старалась: упаковывала сумки с крупами, мукой, луком... Откуда-то подвернулся дядька - ехал с возом сена в Дзержинск. Предложил подвезти Аду с её сумками.
      Ада не отказалась. Положила всё на воз.
      - Вы, дяденька, едьте, а я тропинкой пойду. На шоссе встречу вас, там и подъеду. А то коню и так тяжело.
      Дядька поехал трусцой по большаку.
      У Ады же была своя дорога. Как только дядька немного отъехал, повернула на Ляховичи, - прощайте, сумки с луком и крупами.
      А вечером она была уже в Ляховичах, у дальних родственников дяди Алексея и тёти Нади - партизанских связных.
      - Ну, дядя, от вас я уже никуда не пойду. Только в партизаны.
      - Так они и сами сегодня у меня будут...
      Вечером в окно постучали.
      - Оставим, Алексей, у тебя соль, а когда будем ехать назад, заберём.
      Ада подошла к незнакомому усатому мужчине, по-видимому, старшему в группе.
      - Возьмите, дяденька, меня в отряд...
      - В какой отряд? Кто тебе сказал, что я из отряда?
      - Мой брат где-то в партизанском отряде. Марат Казей...
      - Марат?! Марата мы знаем... - заметно смягчился усатый.
      И вот, наконец, лес!
      Костёр. Над костром - котёл. А дальше "улица" - с обеих сторон землянки. И надо всем этим по-зимнему белая шапка старых сосен...
      Первым Ада в лагере встретила Марата. Маленький, в форменной армейской шинели, с котелком в руках, он бежал на кухню...
      - Марат!
      - Ада!
      Взвод спал. Но только появилась Ада, сон как рукой сняло.
      - Ура! Нашего полку прибыло! Хлопцы, девчата! Ада пришла.
      И принялись тут же Аду "обмундировывать". Кто дал свои запасные портянки, кто принёс ботинки.
      Вечером Аду вызвали в штаб.
      - Устроилась? Нравится у нас на даче? - пошутил начальник штаба и перешёл к самому главному: - А теперь скажи, почему ты пришла к нам?
      У Ады не нашлось слов. Она только и смогла сказать:
      - Я пришла... чтобы быть со своими людьми...
      - Хорошо, - сказал начальник штаба, - будешь со своими людьми, будешь воевать.
      И Ада воевала. Мыла и ремонтировала партизанскую одежду. Дежурила на кухне. А потом наравне с парнями и мужчинами стояла по двенадцать часов одна, в лесу, в секрете. Ходила в разведку и на "железку", сидела в засаде, с оружием в руках встречалась с врагом... Было и трудно, и страшно. Но в этом она даже сама себе никогда не признавалась. Ей тогда, в восемнадцать её девичьих лет, казалось, что самое главное ещё где-то впереди, что героические дела и подвиги, которых жаждало её сердце, ещё будут, будут...
      ...Под Новый, 1943, год немцы блокировали Станьковский лес, окружили его со всех сторон. О том, чтобы принять бой, нечего было и думать. И командование отдало приказ покинуть лес в организованном порядке.
      Трудно выходили из блокады. Голодные, плохо одетые и обутые люди вынуждены были залечь и пролежать, закопавшись в снег, с утра до ночи. А тут ещё как раз ударил мороз с ветром. Люди замерзали. Пролежала весь день в снегу и Ада. Попыталась погреть онемевшие ноги - постучала узкими хромовыми сапогами, но на неё прикрикнули: никакого шума! И она больше не шевельнулась до наступления ночи.
      Ночью партизаны попытались прорваться к соединению, действовавшему в Копыльском районе, но были обстреляны немцами. Ада упала в яму, наполненную водой. А когда выбралась из ямы, вокруг не было ни одного человека... Всю ночь блуждала Ада по лесу. Утром вышла на дорогу, которая привела её к маленькой деревушке. В крайней хатке хозяйка накормила Аду картошкой больше ничего не было. В соседней хате Аде дали лапти и тёплые шерстяные чулки... Но сама она переобуться уже не смогла. Пришлось хозяину разрезать ножом голенища сапог, а потом чуть ли не силой отдирать их от обмороженной кожи...
      - Э, голубушка, да ты же загубила свои ноги! - И сейчас же приказал невестке принести с улицы снега.
      Но ни растереть хорошенько ноги снегом, ни задержаться в этом тёплом доме Ада не могла: каждую минуту могли зайти немцы или полицаи...
      Снова набрела на хутор, снова добрые люди накормили и обогрели её, снова перевязала она свои искалеченные ноги...
      Через неделю кое-как добралась назад в Станьковский лес, к своему разрушенному лагерю. Здесь её радостно встретили друзья-партизаны.
      ...После этого Ада две недели ещё держалась и даже на задание ходила на своих обмороженных ногах... Других ещё лечила, другим перевязывала и смачивала риванолом и гусиным жиром обмороженные руки и ноги... Наконец не выдержала, свалилась. И когда показали её бригадному хирургу, было поздно...
      - Ампутация! - больше Ада уже ничего не слышала.
      Теряя сознание, лишь успела подумать, как о чём-то чужом и далёком: "А говорили, у меня красивые ноги... Номер 34..."
      Когда вновь вынырнула из этого бездонного забытья, спросила совсем о другом:
      - А теперь куда меня?..
      - Ты боец, партизанка и останешься в своём отряде...
      И если б не эти дорогие слова, если б не преданная партизанская дружба, кажется, никогда бы не выжила...
      Отправить Аду самолётом в Москву командование смогло через полгода, когда добрались до воспетых Купалой Сосен на Любанщине. Неподалёку от Сосен находился партизанский аэродром.
      Командование отправляло в Москву учиться в Суворовском училище и Марата. Но Марат и слушать об этом не хотел.
      - Из своего отряда я никуда не уйду до конца войны!
      На Большой земле пошли один за другим госпитали, пошли одна за другой операции...
      И вновь, только потому, что вокруг были друзья, жажда жить, жажда вновь вернуться в строй преодолели и физическую боль, и душевную.
      В госпитале Ада окончила девятый класс, окончила курсы счетоводов, помогала санитаркам и сестрам в палатах и на кухне, писала за тех, кто не мог сам писать, письма домой, приносила из библиотеки и читала в палатах книги. Новички, только поступавшие в госпиталь, ласково называли её сестрицей...
      В 1945 году Ада вернулась в родное Станьково. Не было мамы. Не было уже и Марата. Не дождался он победы, погиб в неравном бою с врагом...
      К тёте, где жила теперь Ада, ежедневно приходили соседи, жалели Аду... И это было тяжелее всего. Ада понимала, что это может погубить её... И, чтобы заглушить отчаяние, стала искать себе какое-нибудь занятие, начала шить, встречаться с молодёжью, даже ходить на танцы! Потом работала телефонисткой на почте, комсоргом колхоза, корректором районной газеты. Но всё это было ей не по душе: она чувствовала, что её сердце жаждет чего-то иного...
      И Ада поехала в Минское облоно.
      Ей сказали:
      - Мы можем дать вам направление в школу. Учиться вы будете заочно.
      - Но я же не знаю, как учить...
      - Зато вы знаете, чему учить... А впрочем, поступайте в пединститут на стационар.
      И Ада поступила и окончила Минский педагогический институт имени Горького.
      Ариадна Ивановна Казей живёт теперь в Минске и работает в 28-й средней школе. Преподаёт родной язык и литературу.
      Ей присвоено почётное звание Героя Социалистического Труда.
      Выросли дети, и у неё бегают уже внуки...