Владимир Васильев

Клинки

Летопись-легенда

Книга первая.

Рубины Хозяина Ко

Пролог

Солнце заливало долину багровым закатным светом. Чернела оттаявшая земля, кое-где в тени грязными пятнами проступал рыхлый умирающий снег. Долина просыпалась от зимней спячки – пропитанная влагой почва скрывала набухшие семена, пробуждались в деревьях застывшие за зиму живительные токи, еще медленные и вялые, но крепнущие с каждым днем. Наполнились жизнью мелкие мутные лужи, на свет и тепло выползла помятая сонная муха, а длинноухий линяющий заяц бодро обгрызал на кустах округлые бугорки почек.

Лишь там, где вздыбились древние горы, царили холод и зима. Недоступные пики сверкали первозданной нетронутой белизной, разделенные отвесными темными провалами. И ослепительно блестел на солнце их вечный нетающий снег.

Только беркуты знали это место в горах, недоступное бескрылым земным созданиям – ровную квадратную площадку на вершине высокого пика, где хозяйничает бродяга-ветер. Небольшой прямоугольный ящик, наполовину вросший в мерзлую землю, грязно-серый, без выступов и впадин, неподвижный и безжизненный. Беркуты его не боялись, отдыхая на теплой шероховатой поверхности. Теплой, несмотря на окружающие ящик снега.

Но ящик не был просто бессмысленной глыбой. Там, внутри, жил таймер, отмеряя минуты и часы, дни и столетия. И когда подходило время он извергал сложный и мощный телепатический импульс, раз в тысячу лет. А потом ждал ответа, пусть слабенького и несмелого. И, не дождавшись, замирал еще на тысячу лет, чтобы вновь послать в мир отчаянный крик – призыв к пробуждающемуся и крепнущему разуму.

Шестнадцать раз импульс оставался безответным. Правда, последний раз послышался слабый и неясный шепот, но ответом это назвать было еще нельзя.

Когда солнце коснулось краем горизонта и над долиной повис вечер, последний регистр таймера сбросился на ноль и в пространство ушел очередной, семнадцатый импульс.

На этот раз его услышали и поняли. Эхо пришло сразу с трех сторон, с интервалом всего в полсекунды. Ящик засек направления, оценил расстояние, снял с эха матричные отпечатки и оцепенел, ожидая дальнейших сигналов.

То, ради чего он здесь стоял, началось.

ФОРМУЛЯР НА СЕРИЙНЫЙ МЕНТАЛЬНЫЙ РЕТРАНСЛЯТОР-УСИЛИТЕЛЬ ХА-27С

Габариты, мм – 1572 х 1505 х 620.

Вес (масса), кг – 110.

Дальность, км, – до 6000.

Мощность импульса, бВт – 12, 4.

Состав импульса: (для данного изделия)

1. Верхний модулятивный ряд, ВМР: характеристика объекта, качественная и количественная.

Накладывается на индивидуальный ряд корреспондента.

2. Нижний модулятивный ряд, НМР: прямая информация о нахождении объекта, координаты введены.

3. Боковая немодулированная. Блокирование интереса к источнику составляющая (на подкорку): информации, закодированной в ВМР и НМР, ложная память о давнем обладании ею.

Предусмотрен модуль непрерывного сканирования на частоте первого эха, а также возможность дежурного приема и перенастройки на биочастоты второго, третьего и т.д. эха при длительном прекращении первого.

Примечание: Ретранслятор устанавливать только горизонтально!

1. Знак

Оставалось еще около двух часов ходьбы, когда Вишена решил передохнуть и съесть остатки мяса. Лес мрачно наваливался на тропу, смыкаясь вверху сплошным зеленым сводом, но Вишена давно привык к его постоянному давлению. Мало кто в здешних краях решался на путь в одиночку через Черное – громадный старый бор, за которым прочно закрепилась дурная слава. Вишена все же пошел, потому что попутчиков не нашлось, а не откликнуться на зов Боромира он не мог. Четвертый день Вишена мерял шагами единственную тропу через Черное, вспугивая зверье и нечисть, и пока никто его ее трогал. Правда, второй ночью кто-то долго бродил вокруг костра, Вишена явственно видел темный силуэт и два пылающих красным глаза. Пришлось обнажить меч и два волшебных изумруда на гарде отогнали ЭТОГО. Кто ЭТО был, Вишена так и не понял. Для вовкулака он слишком велик, а для упыря вел себя уж очень тихо. Впрочем, Вишена не особенно ломал голову – мало ли нечисти водится в Черном?

Костер разводить не имело смысла – он хотел передохнуть и подкрепиться, чтобы сегодня же успеть к Боромиру. Привалившись спиной к старой сосне, Вишена жевал сушеное мясо, щурясь и поглядывая вверх, на пробивающийся сквозь кроны солнечный свет, изредка зачерпывая ладонью из шустрого лесного ручейка холодной, до ломоты в зубах, и чистой, как горный хрусталь, воды.

Шел Вишена в Андогу – поселок на берегу неширокой спокойной реки, носящей то же название. Он уже бывал там дважды – у Боромира перед Северным Походом и у него же на празднике Желтых Листьев. Видимо, Боромиру приглянулся ловкий и бесстрашный боец-южанин, ибо далеко не все витязи Северного Похода получили приглашение на тот памятный праздник. Вишену пригласили, встретили с радостью и почестями. А теперь, спустя три года, Вишена получил послание – маленький медный нож. На рукоятке виднелась резьба – всего два слова: «Ты нужен». Раздумывать Вишена не стал. Ножен не было, а это значило, что меч свой забывать никак нельзя. Утром он уже отправился в путь. Что затеял Боромир Вишена еще не представлял. Но только не большой поход. Наверняка. Перед Северным Походом о нем знали и Лойда, и Тялшин, и все окрестные селения. Сейчас вообще никто ничего не знал. Вишена догадывался, что Боромир не прочь предпринять что-то крупное, но предварительно решил собрать самых верных людей на совет. Весна только началась и времени до холодов оставалось предостаточно, чтобы добраться даже до Северной воды.

Стрела, пущенная из чащи, вонзилась в дерево, о которое опирался Вишена. Он мгновенно упал и отполз за ствол, раньше, чем стрела запела, воткнувшись в сосну. На звук спускаемой тетивы Вишена всегда реагировал раньше, чем стрела долетала до цели.

На той стороне ручья не шевельнулась ни одна ветка. Стрелок затаился. Но он стоял, либо на ногах, либо на коленях, ведь лежа из лука на выстрелишь, а Вишена лежал. Рано или поздно стрелок двинется и выдаст себя. Вишена же мог лежать хоть до утра.

Нечисть оружием не пользуется. Значит, за ним охотятся люди.

Ждал Вишена долго. На соседней сосне орал пересмешник и беспечно носились белки, ручей грузно пересек громадный вепрь-одиночка, недовольно хрюкая и косясь в сторону Вишены, которого, конечно, давно унюхал, а вот на стрелка звери не реагировали. Когда за ручьем шевельнулись кусты, Вишена напрягся. Но это была всего лишь косуля. И тогда он понял, что противника давно уже нет в зарослях. Но как же он тогда удрал? Вишена выждал еще немного, осторожно поднялся. Постоял, и вышел из-за сосны. Никого… Скосил глаза вниз, на стрелу.

Стрелы не было. Вишена присел на колено и присмотрелся. Даже отметины на коре не осталось. Колдовство?

Он нахмурился. Кто-то явно не желает, чтобы он попал в Андогу.

«Посмотрим!» – решил Вишена и, круто развернувшись, пошел по тропе прочь от ручья, на ходу дожевывая последнюю ленту мяса. Пока он ждал, солнце успело сползти почти к самому горизонту, Вишена этого не видел из-за деревьев, но знал и чувствовал: чтобы успеть до темноты в селение, нужно двигаться чуть ли не бегом.

Вишена так и сделал. Подошвы истертых кожаных сапог мягко вминали прошлогоднюю хвою. Дышал он ровно и глубоко, три шага вдох – три шага выдох…

И вдруг Вишена уловил еще чье-то дыхание и слабый топот. Это напоминало уже серьезную попытку задержать его. Кто там, сзади?

Вишена метнулся в сторону и бесшумно исчез в кустах. Но тропа оставалась пустынной, хотя он снова довольно долго прождал. Время шло, солнце садилось, а Андога оставалась такой же далекой, как и два часа назад. Вишена нахмурился. Его не трогают – его просто пугают. И вместо того, чтобы идти, он сидит и ждет. Ловко!

Слева тропа изгибалась и пропадала из виду шагах в ста. Справа, откуда он пришел, тропа была прямой и пустынной.

Вишена прислушался и, не уловив ничего, кроме обычных лесных голосов, осторожно двинулся прямо через лес, рассчитывая выйти на тропу впереди, там, где она поворачивала. Деревья сразу же заслонили тропу, но Вишена не придал этому значения, потому что миновать ее просто не мог – попробуйте миновать воду, пересекая остров!

Шагов через триста Вишена чертыхнулся и начал забирать вправо. Бродил он долго, с полчаса, но тропы так и не нашел. Солнце уже село; начинало потихоньку темнеть.

«Завели!» – скрипнул зубами Вишена. Он пожалел, что чертыхался, когда потерял тропу. Сколько раз говорили ему: «Не поминай черта никогда. Его только позови, а он уж тут как тут!»

И словно в ответ послышался короткий издевательский хохот. Вишена тоже скривил губы в усмешке и демонстративно обнажил меч – пусть чуют серебро, им полезно. Хохот оборвался, словно впереди поперхнулись. Ответ не задержался – через полста шагов Вишена наткнулся на конский череп – выбеленный ветром и временем, он скалился навстречу путнику, манил к себе провалом пустых глазниц. Вишена невозмутимо обошел его – знал, что переступать нельзя – огляделся, неторопливо срубил молодую осину, заострил ее. «Съели?» – злорадно подумал он и, забросив кол на плечо, пошел туда, где должна была находиться Андога. Время шло, сумерки сгущались, а его больше не трогали. Это настораживало. Вишена удивился и все озирался, шаря взглядом по зарослям. И вдруг вышел к болоту – лес ровной стеной оборвался, впереди зажелтели мхи, кое-где разбавленные зеленью кустиков голубики. У горизонта опять виднелся лес.

Вечером в болото не сунулся бы и самоубийца, а Вишену ждали в Андоге. Поэтому он развернулся и пошел назад, решив, что уж лучше лесная нечисть, чем болотная. Едва деревья сомкнулись у него за спиной, Вишена наткнулся на тропу, вьющуюся под углом к болоту. Радостно хмыкнув, Вишена двинулся по тропе и вмиг оказался снова на болоте. Тропа, петляя, уходила вглубь мхов и словно звала: «Ну, чего стал? Пошли!» Вишена мрачно оглядел все, бормоча: «эх, ты, топь-мочаг, ходун-трясина, крепи-заросли… знаем мы вас!» В болото он не совался сроду и не собирался нарушать эту добрую традицию. В конце концов он изрек: «а, вот, хрен вам!» и уселся прямо на опушке.

С тем, что в Андогу сегодня уже не попасть, Вишена смирился. А до утра дотянет, не впервой. Первым делом, он срубил два дерева, уложил их накрест и развел костер. Огня боятся все – и зверье, и нечисть.

Стемнело и над миром повисли звезды. На болоте хором орали лягушки, в воздухе бесшумными тенями замелькали летучие мыши. Вишена уселся у костра и вздохнул – он-то мечтал, что выспится сегодня у Боромира, да, видно, не судьба. А Боромир, небось, тоже думает о нем – гадает, где, да почему не пришел, срок ведь уже. Интересно, а кого он еще вызвал, кроме Вишены? Понятно, Бограда и Тикшу. Может, Славуту или Омута. А еще? Должно быть, человек десять, не меньше. Что же там затеял Боромир-Непоседа? Вишена слышал, что жители Перкумзя жаловались на какие-то беспорядки, но подробностей не знал, где Перкумезь, а где Пожар! Пожар вообще в стороне от дорог, Вишена поэтому там и зимовал. Новости туда опаздывали. А на Западе, где Перкумезь, всегда неспокойно. Боромир вполне мог туда нагрянуть со своей отважной дружиной. Но стоило ли тянуть из-за этого Вишену, зимовавшего на Пожаре?

Лягушки умолкли разом, как по команде и Вишена лениво потянулся за мечом. Он твердо знал – если не суетиться и не казать страха, тушуются даже самые наглые из чертей и вовкулаков, а нечисть помельче и вовсе охладевает и отстает.

Стало тихо, ужасно тихо, даже ветер почему-то вдруг улегся. Вишена нерешительно оглядывался – он сообразил, что не видит даже хаотичного полета летучих мышей, хотя обычно их было как звезд на небе в безлунную ночь. Некоторое время Вишена сидел в полной тишине, потом услышал тихий, но мощный звук рассекаемого крыльями – огромными крыльями! – воздуха. На фоне неба вскоре мелькнул и силуэт – гигантская летучая мышь летела прямо на костер. Одновременно Вишена ощутил мягкие толчки пучков ультразвука. Под один из них он поспешил подставить меч – пусть знает, что его ждет, кто бы это ни был.

Быстрая тень мелькнула над головой, обдав упругими струями ветра, поднялась выше и снова скользнула над Вишеной. Рядом с костром что-то упало, почти бесшумно, но Вишена заметил и услыхал.

Два громадных крыла распростерлись на секунду застыли, закрыв собою звезды, и вдруг с неприятным писком это распалось на несколько сот обычных летучих мышей. Стая мгновенно рассыпалась; почти сразу Вишена услышал первый, несмелый и одинокий крик лягушки.

И все прошло. Он снова оказался на опушке обычного леса, где полно зверья, но нечистью и не пахнет. Пока.

До рассвета Вишену ее трогали, но он не смыкал глаз. К подарку с неба тоже ее подходил, хотя видел его в свете костра. Под утро Вишена заметил что-то пролетевшее очень высоко – может, стаю птиц, а, может, и ведьму. На костер оно не обратило внимания. И еще из кустов на Вишену ночь напролет пялился здоровущий филин, так что вполне в безопасности он себя не ощущал. Когда взошло солнце, Вишена вздохнул с облегчением и позволил костру погаснуть. Потом взял меч поудобней и как мог медленно да осторожно приблизился к тому, что сбросили ночью с неба.

Это был небольшой сверток. Вишена присел, кончиком меча развернул податливую волчью шкуру и невольно вздрогнул. Внутри лежал человек. Лицом вниз. Махонький, ростом всего с локоть, но не ребенок. Вишена поколебался, мечом же перевернул его на спину, мрачно оглядел.

Он сам. Это он сам – Вишена узнал свое лицо, пусть и очень маленькое, узнал одежду и даже меч, торчащий у человечка из груди. Меч выглядел точной копией его оружия, за исключением одного: на гарде вместо волшебных зеленых изумрудов рдели два крохотных рубина.

«Что это? Предупреждение? Дурной знак?» – подумал Вишена с тревогой. Ни о чем подобном он доселе не слыхивал.

А маленький мертвец вдруг вздрогнул, подернулся слизью и стал на глазах перерождаться во что-то иное – Вишена отпрянул и отдернул меч. Изумруды горели, словно вокруг слонялась сотня чертей в обнимку с сотней леших. Оживший комок ворочался, будто там внутри происходила неистовая борьба, и вскоре развалился, став семью лесными тварями – большой рыжей сколопендрой, жабой, гадюкой, козодоем и тремя летучими мышами. Вишена смотрел на все это широко распахнутыми глазами и боялся двинуться, только непроизвольно гладил левой рукой изумруды. Вдалеке, на болотах, крикнула выпь и козодой тотчас упорхнул в кусты; мыши, взмахнув крыльями, рассыпались и исчезли; жаба, переваливаясь, удирала в сторону болот; гадюка зашипела и скользнула прочь, и последней в траве мигом растворилась сколопендра. На влажной волчьей шкуре остался лежать лишь маленький отточенный меч.

2. Мечи

К Андоге Вишена вышел около полудня. Болото он обогнул и обнаружил, что завели его далеко в сторону Лежи. Андога оставалась справа и Вишена быстро зашагал по найденной тропе. Дважды за время пути тропа пропадала, но он невозмутимо возвращался и вновь находил путь. Вздохнуть свободно он посмел лишь тогда, когда лес оборвался и впереди, за зеленеющим житним полем, стали видны тесовые крыши Андоги. Крепкий бревенчатый сруб окружал селение, защищая от набегов вражьих дружин и Вишена зашел с востока, где высились окованные медью ворота. Стучать не пришлось – стражники его заметили, в воротах приоткрылась узкая дверь. Хмурый бородатый воин мрачно осведомился:

– Чего надобно, мил-человек?

Вишена ответить не успел; где-то во дворе заскрипела отворяемая дверь и громовой бас растекся по всей Андоге:

– Кто там, Пристень?

Пристень, ратник у ворот, повернул голову и нехотя ответил:

– Путник пожаловал…

– Гей-гей, Роксалан, это же я – Вишена Пожарский! – перебил Пристеня Вишена, сразу узнавший густой и мощный голос Роксалана, товарища по Северному Походу. – Встречай!

– Хо! Вишена! Мы уж заждались.

Пристень посторонился, пропуская Роксалана и через миг Вишена оказался в объятиях не менее могучих, чем голос Боромирова побратима. Они расцеловались по обычаю трижды и Вишена наконец вошел в Андогу. Позади загремел засовами Пристень, запирая дверь.

– Долгонько же ты собирался, – басил Роксалан. Выглядел он немного озабоченным. Вишена глянул на него, чуя недобрые вести.

– Вчера бы явился, да нечисти в Черном уж больно много. Заплутал, завели едва не в Лежу.

Роксалан нахмурился. Когда Вишена рассказал о знаке и развернул сверток с мечом, он нахмурился еще больше – туча тучей.

– Да… У нас тут тоже… – он поднял глаза. – Омут помер.

Вишена вздрогнул. Омут, витязь-молчун, как-то раз в одиночку разогнавший дюжину печенегов, не раз прикрывавший Вишене и Роксалану спины в битвах, ставший родным. И его больше нет?

– Вчера, – сказал Роксалан, – влез на ярмарочный столб, да и свалился маковкой на полено. Тут же и помер.

– Куда влез? – удивился Вишена, – на столб? Зачем?

Роксалан пожал плечами:

– Леший его знает. Как пришел три дня назад, так и молчал все время. Поди разберись, что на уме.

Они подошли к высокому терему; среди людей, стоявших на крыльце, Вишена узнал Боромира, Славуту и Бограда. Вокруг сновали дворовые и прислуга; Роксалан с Вишеной остановились напротив, переглянулись и разом, как бывало, молодецки свистнули. На крыльце обернулись, Боромир радостно выкрикнул и всплеснул руками.

Потом Вишена долго здоровался со всеми – здесь был и возмужавший Тикша, и брат Бограда – Богуслав, и превратившаяся из голенастого подростка в статную девку Соломея, не изменившись лишь в одном – буйном нраве и тяге к походам и приключениям.

Они стояли во дворе кругом. Вишена повторил свой рассказ о прошедшей ночи, бросив под ноги волчью шкуру, развернувшуюся на лету, и сверкнул на солнце клинок крохотного меча, и полыхнули недобро маленькие рубины.

Меч поднял Боромир. Осмотрел осторожно, с опаской, и бросил вновь на шкуру.

– Нечистая штука…

Вишена оглянулся:

– Тарус-то где? Уж он растолкует.

Боромир кивнул.

– Тарус был здесь, да в Шогду подался. Завтра воротится.

Роксалан тем временем поднял меч-малютку и с сомнением вертел его в руках. Вишена пытливо наблюдал за ним. Там, на болотах Лежи, он долго думал, брать ли с собой этот меч, бросить ли. Решил взять.

Роксалан тем временем тронул Боромира за плечо и тот прочел в его глазах вопрос.

– Сказывай, – велел он.

Роксалан тряхнул головой.

– Взглянуть бы на Омута нож…

Боромир стрельнул глазами, словно пойманный тур.

– Рубины? – догадался он. Роксалан кивнул. Вчера еще заметил он, что у Омута на ноже рубины, а сейчас вдруг вспомнил, Омут ведь обычно не расставался с длинным турецким кинжалом с костяной рукояткой и безо всяких камней.

Все направились в терем. Омут, покрытый полотном, лежал в дальних покоях на высокой дубовой лавке. У изголовья застыл резной деревянный идол – фигура бога Хорса.

Боромир чуть приподнял полотно с левой стороны и в глаза ему полыхнул алый рубин. Боромир оглянулся, а Вишена осторожно вытащил нож из кожаного чехла. И вскрикнул пораженно.

Если была у подброшенного ночью меча точная копия, то в руке он сейчас держал именно ее. То, что все принимали за нож Омута, оказалось крохотным мечом. На гарде искрились рубины, такие же малые и чистые, по одному с каждой стороны. Вишена развернул шкуру и уложил второй меч подле первого.

И тут раздался крик, неожиданный и громкий. Соломея указывала пальцем на лежащего Омута. Когда Боромир приподнял полотно, укрывавшее покойника, стала видна рука – ладонь и предплечье. Взгляды, прикованные к мечу, не сразу остановились на ней.

Это не была рука человека. Темная кожа со вздутыми венами, жесткая щетина, крючковатые пальцы и длинные звериные когти.

Вишена вздрогнул, кто-то позади охнул, а Боромир рывком сдернул с Омута покрывало.

– Чур меня, – выдохнул он и отшатнулся.

Вместо Омута на лавке лежало сущее страшилище. Та же темная звериная кожа, сильно выступающая нижняя челюсть, белоснежные клыки, не меньше медвежьих, закаченные глаза – сплошные белки без зрачков.

Все отпрянули, невольно, как обожженные.

– Вот тебе и Омут, – процедил Боромир и накинул покрывало на неподвижное тело. Роксалан крикнул, в палату ввалились два дюжих стражника с крючьями.

– В лес и сжечь! Немедля! – приказал Боромир, кивая на лавку.

В палате повисло озадаченное молчание, и тут в дверях возникла высокая фигура Таруса-чародея, вызвав вздох облегчения и надежды.

Тарус-чародей мог многое, все это прекрасно знали. Вишена вздохнул, как и все, и нагнулся, чтобы поднять сверток с мечами.

Меч на шкуре остался только один, но он стал заметно крупнее, словно два маленьких меча слились воедино.

Вишена застыл полусогнутым.

Вечером Боромир с Тарусом собрали всех приезжих на совет. Тарус уже выслушал истории Вишены и Омута, и выглядел озабоченным, несколько настороженным, но уж никак не запуганным – кто может запугать Таруса-чародея?

Ему исполнилось всего двадцать шесть лет, но славу Тарус успел стяжать немалую. Особенно заговорили о нем после Северного Похода, когда выяснилось, что заклинаниями Тарус владеет не менее успешно, чем мечом и хотя чаще ему приходилось быть чародеем, это совсем не значило, что он перестал быть воином. Без Таруса Боромир не мыслил теперь ни одного похода. И не зря – чародей приносил удачу и всегда верил в свои силы, заражая уверенностью и всю Боромирову дружину.

Тарус медленно окинул взглядом присутствующих. Потом усмехнулся.

– Боромир!

Боромир ответил взглядом.

– Боград!

Бородатый и плешивый венед поднял руку.

– Тикша!

Крепкий черноглазый хлопец, не отпуская руки Соломеи, встал.

– Славута!

Высокий белокурый дрегович, как и Боград, поднял руку.

– Вишена!

Вскинул кулак и он.

– Соломея!

Девушка поднялась и в углу кто-то хмыкнул. На него тотчас зашикали.

Тарус прикрыл глаза, готовый говорить. Вишена, оглядев названных, сразу понял – лишь Боград знает, о чем пойдет речь.

– Помните ли поляну в Чикмасе? В год долгой осени?

Вишена зажмурился. Еще бы не помнить! События семилетней давности стояли перед глазами, словно и не было этих лет и зим.

Тогда их собралось семеро – Тарус, совсем еще юный и никому не известный чародей, Боромир – его ровесник, добряк и домосед, Славута – тоже еще молодой бродяга-дрегович, пришедший с севера и подружившийся с обоими, Вишена, случайно попавший из Лойды в Чикмас и так же случайно встрявший в эту компанию, Тикша – хулиганистый мальчишка-сорвиголова и не менее хулиганистая Соломея; им с Тикшей не исполнилось тогда и по четырнадцати лет. Лишь Боград уже тогда был бородатым и плешивым, он оказался старшим в семерке. Жил он на востоке, у самой границы печенежских земель, со своими венедами-кочевниками и часто наведывался в Лойду, Тялшин, Рыдоги и Чикмас, к отцу Боромира и другим знакомым. Боград тоже мог бы назваться чародеем, потому что немало умел, но все же оставался больше воином. Именно после встречи с Боградом Тарус стал чаще и охотнее пользоваться чарами, хотя нельзя сказать, что Боград его чему-то учил. К этому времени Тарус накопил достаточно знаний; Боград лишь добавил ему веры в себя.

Вишена ясно помнил, началось все вечером. Темнело, Пяшниц, селение, подобное Андоге, затих; Вишена строгал весло к моноксилу, когда его окликнули. Боград с Тарусом одновременно махали руками из-за плетня и Вишена тут же отбросил в сторону надоевшее весло. Они выбрались за стену и вал, где уже ждали Славута с Боромиром, а чуть позже, держась за руки, появились Тикша и Соломея.

До этого момента Вишена все помнил совершенно отчетливо, а вот дальнейшее как-то слилось в памяти в сплошную яркую картинку.

Боград откуда-то принес меч и отдал его Боромиру, Тарус отвел всех в лес, на небольшую круглую поляну. Тут уже лежали квадратом четыре бревна; те что на северо-запад и юго-восток – прямо на траве, два других – поверх первых. В стороне, торчком, стояло еще одно, комлем к небу. И горели рядом с ним два костра.

Боромир взял меч, правой рукой за рукоятку, левой за лезвие, и сел внутрь квадрата, по-басурмански скрестив ноги. Остальные разошлись по углам и присели – Тикша у северного, Вишена с Тарусом у восточного, Соломея у южного, Славута и Боград – у западного. Тикша с Соломеей, скрестив руки, положили их на кончики бревен. Остальные четверо лишь одной рукой коснулись дерева, другую направив ладонью на Боромира, причем Тарус через Боромира замыкался на ладонь Бограда, а Вишена точно так же на Славуту.

Сначала Вишена долго ничего не замечал и, стараясь ни о чем не думать, пробовал мысленно «нащупать» ладонь Славуты. Потом костры вдруг стали разгораться, хотя дров в них никто не подбрасывал, стало светло, почти как днем. Боромир, сидя внутри квадрата, чуть заметно покачивался. Постепенно Вишена ощутил легкое жжение в ладонях, но оно было не болезненным, а скорее приятным. Боромир замер и Вишена машинально закрыл глаза. И увидел… нет, не увидел, а воспринял, ощутил, что ли? картину, которая потрясла его враз. Все они – все семеро – представились мечом, но не конкретно мечом, а неким образом, понятием меча вообще. Тарус и Боград – клинок, Боромир – острие, Славута – рукоятка, сам Вишена – гарда, а Тикша с Соломеей – ножны. Соединившись в одно целое, чему трудно подобрать название, они накачивали меч в руках Боромира энергией, даже не вполне сознавая, что делают. Вишена не мог понять, откуда берется эта сила, но она присутствовала здесь. Чувствовалось, как она перетекает по бревнам, скользит в руку, тянется с ладони к Боромиру, а от него – к мечу. Ощущение было воистину сказочное.

Открыв глаза Вишена увидел, что Боромир, словно окаменев, сжимает в руке что-то светящееся и продолговатое, а остальные зажмурились и замерли, касаясь бревен, по которым течет, струится мерцающий поток радужного света, поглотив руки до локтей. А потом сияющий меч в руках Боромира вдруг полыхнул пламенем и взорвался, развалившись на мелкие осколки; они словно падающие звезды рассыпались вокруг. Костры сразу же погасли, стало темно, лишь ночное небо нависло над поляной, будто удивляясь – что это там внизу происходит?

Вишена отнял руку от бревна и встал одновременно с Тарусом.

«Странно, – подумал он, – совсем не затекли ноги. А ведь долго сидел…»

Остальные тоже поднимались. Только Боромир неподвижно остался сидеть в центре квадрата.

– Не трогайте его, – сказал Тарус предостерегающе. – Он не здесь. Не мешайте ему вернуться.

Все тихо отошли. Боград развел костер на старом месте и они собрались вокруг него. Бревно, прежде стоящее торчком, упало и обуглилось; никто не заметил когда.

Боромир «возвращался» долго. Полночь давно прошла, когда он шумно вздохнул и шевельнулся. Тарус с Боградом кинулись к нему и вскоре вернулись к костру уже втроем. Боромир выглядел так, словно бегал с чертями наперегонки и только-только отдышался. С тех пор он сильно изменился – из добряка и домоседа превратился в непоседу и драчуна. Его и назвали позже так – Боромир-Непоседа. Когда умер его отец следующей зимой, Боромир возглавил боевую дружину и в том же году многие недруги испытали на себе крепость его руки и остроту меча.

А в ту памятную ночь они, каждый по-своему ошеломленный, вернулись в Пяшниц и более никогда об этом не говорили. Вишена видел, что Тарус ходил наутро в лес, но зачем – пытать не стал.

Каждый из семерых вспомнил сейчас эту ночь и заново пережил ее Боград усмехался, неизвестно чему, остальные ждали, что же скажет Тарус.

Чародей смотрел на семерку долго и пристально.

– Я вернулся потом на ту поляну. И собрал все, что осталось от меча – двадцать один осколок.

Вишена вздрогнул, потому что догадался зачем. Это же материал для нового меча, и кто знает, какими свойствами он будет обладать!

Тарус щелкнул пальцами; откуда-то сзади ему подали клинок в ножнах. Неторопливо и почти беззвучно чародей освободил его.

– Из них снова отковали меч, – сказал Тарус. – Три года заготовка дозревала в болоте. Год жарилась у огня в печи и еще три пролежала в холодном пепле. Это не просто отточенная лента стали.

Все взгляды скрестились на сверкающем клинке. Чародей протянул меч Боромиру, медленно и торжественно. Боромир встал.

– Это твое оружие, Боромир-Непоседа. Да поможет тебе оно в битвах, и сегодня, и всегда.

Непоседа принял меч, оглядел его, взволнованно и пристально, коротко поцеловал. Изумруды на гарде на миг вспыхнули и погасли.

А Вишена вдруг медленно извлек из ножен свой меч и все увидели, что они с Боромировым родные братья, от клинка до изумрудов.

– Тарус-чародей, что ты на это скажешь? Это меч моего отца.

А сам подумал: «Что-то сегодня много мечей-близнецов. Чересчур».

Подумал и улыбнулся.

3. За книгами

Тарус взял меч у Вишены из рук и некоторое время пристально разглядывал. Потом поднял взгляд и спросил:

– Говоришь, отцов меч?

Вишена кивнул.

– Давно ли он у тебя?

– Второй год.

– А у отца?

На это Вишена пожал плечами:

– Сколько себя помню.

Тарус повертел меч в руках, отыскал клеймо мастера – он было решил, что оба сработал один и тот же мастер-оружейник, но знаки были разные.

– Знаешь ли, откуда он у отца?

Вишена не знал.

– Нет, Тарус, не знаю. Отец сказал лишь, что изумруды на нем волшебные – нечисть чуют, да клинок посеребрен, его черти, вовкулаки и прочее отродье тоже опасаются.

– Неспроста это, – покачал головой Тарус, возвращая меч, – но не бойся, зла в нем нет, изумруды – каменья добрые. Чую, светел сей меч, не раз выручал хозяев своих от всяких напастей. Верь в него и береги, Вишена. И ты, Боромир, что услыхал – запомни, ибо мечи ваши, ровно братья, близки и похожи. Может, вместе они еще сильнее станут.

Вишена и Боромир переглянулись с улыбкой. У воинов-побратимов мечи-побратимы. Сила!

Тарус, тем временем, сел и положил ладони на стол. Волшебные мечи скользнули к ножны, все вновь приготовились слушать.

– Слыхали вы когда-нибудь о Книге Семидесяти Ремесел?

Сидящие в комнате напряглись – каждый, хоть раз в жизни, хоть краем уха, да слышал об этой полумифической Книге. Сказывали, много-много лет назад жил на свете мастер-умелец Базун. Приходилось ему и плотником быть, и кузнецом, и оружейником, и ткачом, да все казалось, что мало умеет. А поскольку посчастливилось ему еще в детстве грамоте обучиться, стал Базун все секреты мастерства собирать да записывать. Захватило его это дело – страсть. Долго собирал, и как-то раз встретил он бродягу-полешука, ничем особо не примечательного, однако рассказывавшего разные невероятные вещи. Вот этот-то бродяга и поведал ему, что есть на белом свете Книга Семидесяти Ремесел, где описаны такие тайны мастерства, какие и не снились нынешним умельцам. Книга очень древняя, написана давным-давно, задолго до Длинной Зимы, когда люди знали и умели во сто крат больше, чем ныне. И сказано там обо всем – и как металлы разные плавить, и как из них орудия всякие мастерить, и как дворцы строить, и корабли не чета теперешним моноксилам, и даже будто бы сказано, как летающий корабль справить и как на нем потом в небе летать. Пытались найти Книгу эту, многие тратили на поиски всю жизнь. Несколько раз ползли слухи, будто, бы нашли, да так и оставалось это слухами. Купцы и северные князья готовы были заплатить за книгу золотом, жемчугом – чем угодно, но не за что пока оказывалось платить.

И Базун стал ее искать. Сорок два года ходил он по ближним и дальним селениям, доходил и до скифских, и до варяжских земель. Все даром. О книге мало кто знал, а кто и знал – ничем не мог помочь. Умер Базун в пути, в поиске, и осталась после него записанная им самим история хождения за Книгой Семидесяти Ремесел. И тогда о ней заговорили люди, по следам Базуна пошли сотни бродяг-мечтателей и алчных гонцов за наживой, но Книга так и не была найдена. Со временем число искателей поубавилось, но в память людскую она вошла прочно и надолго.

Тарус всматривался в лица собравшиеся, замечая блеск в глазах, азартно сжатые кулаки, и понял: они пойдут за ним куда угодно, хоть к чертям в зубы, хоть к лешим на блины.

– Я знаю, где эта Книга, – твердо сказал Тарус. – И не только она. Целых девять Книг – девять! Там все секреты древних, не одни ремесла, а и магия, земледелие, звезды и предсказания, места, где водятся золото, каменья, железо, уголь – все! И это будет наше, доберись мы до этих книг. А будем знать много, будем уметь много – сильной станет земля наша, не осмелятся более хазары да печенеги, варяги да норманны набеги совершать, чинить нам смерть и разорение.

Тарус остановился, перевел дух. Остальные внимали, боясь пошевелиться и затаив дыхание.

– Осталось одно – пойти и взять их, все девять Книг. Это пошибче и потруднее Северного Похода. Боромир-Непоседа, согласен ли ты возглавить дружину? Пойдут ли за тобой твои витязи?

Боромир встал, не задумываясь, сжал рукоять меча:

– С тобою, Тарус-Чародей, и я, и вся моя дружина. Проведешь – добудем Книги.

Тарус переглянулся с Боградом – коротко, мельком; оба довольно усмехнулись.

– Тогда, – подал голос Боград, – принимай под начало меня и моих венедов. Молодцы – хоть куда, вся сотня!

Крепыш Боромир улыбнулся и склонил голову.

– Поклон тебе, Боград, за веру!

Венед ответил тем же – легким поклоном. Тем временем Боромир обратился к своим соседям-приближенным:

– А вы, побратимы мои, Позвизд, Роксалан, Заворич?

– С тобою мы, Боромир-Непоседа. Веди, – хором отозвались те, – и войско наше с тобою.

– Ну, а вы, витязи-храбры, Славута, Похил, Вишена, Мурмаш, Брячеслав?

Никто не противился, верили все Тарусу и Боромиру, верили в их силу и удачу неизменную.

Непоседа повернулся к Тарусу:

– Вот тебе и войско, чародей!

И тут вскочил Тикша.

– А меня что же, и пытать не надобно? А, Боромир? – крикнул он с жаром. – Всех спросил, а меня нет. Или я недостоин?

Боромир отмахнулся от него, как от назойливого слепня:

– Сиди, хлопче. Чего тебя пытать, ты в моей дружине на службе, или в чьей? Я иду, стало быть и ты не останешься.

Тикша смутился, порозовел – все опрошенные и впрямь были гостями, как это он сразу не догадался?

– А меня возьмешь, Боромир? – неожиданно послышался голос Соломеи. Все повернулись к девушке. – Я-то не на службе.

– Гей, Соломея, девкам место в тереме у прялки, а не в походах. Хорошо ли подумала?

Соломея гордо тряхнула русыми косами:

– Мои руки более к мечу тянутся и к поводьям, чем к прялке, и сидеть привычнее не на лавке в светлице, а в седле. Возьми меня, Боромир! Меня и сестру мою – Купаву. Не подведем!

Боромир ухмыльнулся:

– Как знаешь. А будете выть – высеку!

И подумал: «Огонь, не девки. Что одна, что другая. Попробуй, не возьми, хлопот потом не оберешься. Запилят ведь…»

Тарус остался доволен – с таким войском можно было перевернуть свет и самого Перуна подергать за седую бороду, но не сильно, слегка. Не сказал он только одного – во сто крат важнее Книги Семидесяти Ремесел были для него три магических Книги, средоточие вековой мудрости и силы древних. Обладание ими давало Тарусу невиданные доселе возможности и власть.

Выступить порешили через три дня.

4. Четыре берсеркера

«Хей-я! Хей-я!» – раздавался над водой ритмичный слаженный крик, и мерно излетали весла над волнами, и разом ныряли, без брызг и плеска. И неслись, будто на крыльях, к чернеющему вдали берегу четыре боевых драккара и еще пятнадцать ладей поменьше. Девять дней минуло с тех пор, как видели воины землю в последний раз. Правду сказал Рафер-длиннобородый; там, где заканчиваются морские волны и лежит большая земля, густо заросшая лесом, течет спокойная, как тихий майский вечер, река. Течет на юг, куда держат путь воины Йэльма-Зеленого Драккара. Но вскоре повернет она на запад, остановятся их верные ладьи, им же предстоит далекий и опасный поход, через леса, через чужую и непонятную землю. Но… так велели асы и он, Йэльм-Зеленый Драккар, ведет своих датов. И легко и спокойно ему, ибо с ним три брата – Ларс, Свен и Стрид, три сердца и три дыхания, а когда они вместе – их хранит Один. Не зря звали их «четыре берсеркера» и не зря боялись даты, викинги и заносчивые южные конунги четырех боевых драккаров, первый из которых зеленел на волнах, как молодая трава на оттаявшей земле. Но братья не были безумцами и в никогда не рубили своих, выплескивая ярость только на врага, и после битвы никто не помышлял навеки успокоить объятых боевым безумием берсеркеров.

Со скрипом ткнулся зеленый, исхлестанный морем, драккар по имени «Волк» в каменистый речной берег, и первым на него ступил Йэльм-ярл, вождь, старший среди четырех братьев-берсеркеров. А потом сошли воины – сто и еще пятьдесят. Они уйдут в леса на юг, уйдут, чтобы вернуться с заветной добычей или не вернуться вовсе.

Когда последний дат ступил на траву и отзвучал прощальный клич, гребцы погнали ладьи на север, к морю. Йэльм, приставив к глазам ладонь, провожал их взглядом, пока самый крупный драккар не стал маленькой точкой на горизонте, а после и вовсе не исчез. Лишь тогда ярл повернулся к датам.

– Волею Одина мы оказались здесь. Волею Одина сюда же мы и вернемся будущей весной, и будет с нами волшебный ларец Мунира-ворона! Все в руках ваших, даты, вернуться ли домой для славы и почестей и услышать сагу в свою честь, или сегодня в последний раз увидеть морские волны.

И первым устремился в лесной неясный сумрак.

Далек был путь четырех берсеркеров, но долго мечи их оставались и ножнах, а секиры у пояса. Солнце вставало и опускалось, уходило за невидимый горизонт, а вокруг стоял лес, великий и нескончаемый. Реки преодолевали на плотах, здесь же наспех срубленных и бросаемых сразу после переправы; по частым болотам или гуськом, пробуя дорогу перед собой длинными шестами. Кормились тем, что распугивали по пути – кабанами, лосями, птицей. Растянувшись длинной цепочкой даты пронзали чащу, как игла пронзает звериные шкуры. И хоть непривычен северянам лес, не пристало им пугаться и опускать головы.

Йэльм неутомимо мерял шагами чужую землю, задумчиво глядя под ноги. Он вспоминал, как начался этот неожиданный поход – ведь еще зимой Расмус и не заикался о ларце Мунира. Впервые старый колдун заговорил о нем, когда стали спадать холода. Вечером, на тинге, когда собрались старшие воины у Йэльма, посреди речи Ларса-хевдинга, Расмус вдруг вскочил и схватился за голову, словно огрели его палицей, а потом тихо сел и чужими глазами оглядел датов. Йэльм это запомнил. Через два дня колдун рассказал ему о ларце и тинг собрали вновь. Там и стало известно, что пришло время асам-богам делиться с датами своей силой и секретами, и выбрали они для этого Йэльма с братьями-берсеркерами, голосом же их служил Расмус-Моргун, седой колдун, переживший восемьдесят вторую зиму. Годы выбелили его голову, согнули спину и ослабили члены, но не смогли притупить разум и магическая сила не покинула старца.

Далеко прятал Мунир свой волшебный ларец, в землях южан-дулебов, не мог уже старый Расмус отправиться в путь с Йэльмом, как не раз отправлялся с его отцом Эриком, и потому отослал с воинами своего внука Бролина.

Когда солнце – щит Отца асов – стало согревать землю, а весна отогнала холода, Йэльм снарядил свой драккар, а его спутники – свои ладьи, и ушли даты в море. Расмус простился с ними, проводил до берега, оставив под защитой асов и Бролина, сказав на прощанье лишь одно – не ключом заперт ларец: смертью, и всякий, кто посмеет открыть его, падет от руки Мунира тотчас же. Лишь колдун Расмус сумеет сделать это без вреда себе и остальным. Даты поверили – ибо о том же говорили легенды, и поклялись принести Расмусу заветный ларец, чтобы смог он договориться с Муниром-вороном и Отцом асов Одином, чтобы сила их стала доступна датам.

Йэльм взял с собой сто пятьдесят воинов; еще полсотни ушло с ним, чтобы вернуть ладьи, когда скроется ярл в лесах. И скоро зеленый драккар впервые пристал к берегу без хозяина на вике, но пока это было добрым знаком. Расмус этому только вздохнул – ему оставалось лишь долгое ожидание. Поздней осенью ладьи посетят восточный берег, а если Йэльма не будет, еще раз пойдут туда весной. Весной ярл должен вернуться обязательно. Если не вернется весной, значит не вернется никогда, Расмус это прекрасно понимал.

А воины Йэльма тем временем шли к землям дулебов, упорно и настойчиво, и каждый шаг приближал их к ларцу Мунира.

Хокан давно перестал глазеть по сторонам – лес однообразно тянулся и справа, и слева сплошной непроглядной стеной; редко когда сквозь кроны пробивалось солнце. Первые дни было немного не по себе, а позже Хокан свыкся. Теперь он видел лишь ноги и спину идущего впереди Верворта, все остальное слилось и внимания не привлекало. Хокан был уверен, что шагающий позади Магнус тоже смотрит лишь на его ноги, мерно ступая след в след. Мысли вязли в ритме шагов – раз-два, раз-два, интересно, каков он, этот сказочный ларец? Раз-два, раз-два… и так изо дня в день, от привала до привала.

Впереди посветлело, сквозь бронзу могучих стволов пробилась свежая яркая зелень. «Или река, или поляна», – подумал Хокан, выглядывая из-за спины Верворта. Ларс в голове растянувшейся цепочки датов поднял руку, воины остановились. Хокан сразу же повалился на резные листья папоротника; Магнус, Верворт, Огрис и Коек-скальд уселись рядом с ним. Сзади подходили все новые и новые воины, прошли Свен и Стрид, присоединившись к Йэльму и Ларсу у самой опушки, ибо не поляна была впереди, и не река – лес заканчивался здесь, а дальше, почти до горизонта, тянулась ровная зеленая степь и виднелись невдалеке стены селения. Может, это уже первое дулебское селение, а может, еще полешуки. Берсеркеры совещались, даты ждали их решения и попутно отдыхали, расположившись на траве.

До сих пор они не трогали встречные селения, скрытно обходя их стороной. Йэльм справедливо считал, что раньше времени не стоит восстанавливать против себя многочисленный лесной народ. На побережье проще – налетели воины на селение, словно ветер на паруса, взяли свое и ушли в море на испытанных не раз ладьях. А здесь кругом леса, селений много, а датов всего полторы сотни, и не приютит, не укроет их чужая земля после удачного набега.

Йэльм, нахмурившись, рассматривал селение, братья молча ожидали рядом.

– Пройдем мимо, – неожиданно сказал ярл, не меняя позы, – не будем ни прятаться, ни нападать.

Он повернулся к Ларсу:

– Что скажешь, Ларс-Орм?

Тот пожал плечами, словно не видел разницы.

– Бролин! – позвал Йэльм колдуна. – Далеко ли пещеры?

Молодой черноглазый дат, внук старого Расмуса, мигом оказался рядом с ярлом. Он, как и все, был вооружен, но кроме всего прочего носил на боку сумку, украшенную рунами из бисера. Что он там держал – не знал никто, но все видели, что перед самым походом эту сумку дал Бролину сам Расмус.

– Расмус-Моргун сказал, что когда леса станут низкими и пропадут, до пещер останется идти два дня.

Йэльм огляделся на окружающие их стройные громады сосен и проворчал:

– Низкие леса, ничего не скажешь!

Бролин без тени смущения парировал:

– Но лес обрывается, Йэльм-Зеленый Драккар, а значит, пещеры близки. Не зря твои даты идут уже который день и даже птица, взмывшая ввысь, не увидит морских волн, что остались за спиной.

– Так, колдун, но увидит ли она пещеры? – спросил ярл. – Это важнее.

Бролин промолчал.

Йэльм снова повернулся к Ларсу.

– Когда ларец будет у нас, воины найдут где повеселить мечи и чем наполнить походные сумы. А пока побережем силы!

На шум справа он не обращал внимания, пока не послышались крики и треск сухих веток под людскими ногами. Стрид беспокойно оглянулся и украдкой тронул Ларса – там остановились его воины.

Обернулся и Йэльм, взявшись за рукоять меча:

– Что там?

Хокан, Верворт, Магнус и еще насколько воинов Ларса вели к Ярлу двоих упирающихся желтоволосых парней в одеждах, что носили местные жители. Руки у них были стянуты за спиной крепкими кожаными ремнями.

Хокан-младший, сын Хокана-свея, держал одного, совсем еще юнца, силач Магнус – второго, остальные им помогали.

Хокан, обращаясь одновременно и к Йэльму, и к своему ярлу Ларсу, сказал, еще как следует не отдышавшись:

– Местные! Прятались в зарослях…

Старший из пленников сердито покосился на Хокана. Левый глаз его быстро заплывал от молодецкого удара – очевидно это постарался именно Хокан.

– Толмача! – потребовал Йэльм. Позвали Коека-скальда, щуплого рыжеволосого юношу с озорным взглядом. Он встал между ярлом и пленниками и сейчас был непривычно серьезен.

– Спроси, что это за селение и кто они?

Коек произнес несколько фраз, парень с заплывшим глазом неохотно ответил.

– Это дулебы. Селение зовется Болона.

Йэльм нашел глазами Бролина.

– Спроси, где пещеры, – велел он Коеку.

– Те пещеры, что у озера, – уточнил Бролин.

Коек спросил, оба пленника вдруг уставились на него с неподдельным испугом и удивлением, а потом заговорили, одновременно, Коек едва успевал вертеть головой и вслушиваться.

– Чего они? – не вытерпел Бролин.

Коек развел руками.

– Пещеры они знают, до них два дня ходу. И еще говорят, что там живут… – толмач замялся, – люди с головами, как у собак.

– Сваны? – изумился Йэльм. – Что делают злые духи-оборотни рядом с ларцом Мунира?

Коек принял это за вопрос и обратился к дулебам. Отвечали они долго и с прежним испугом, снизив голос почти до шепота. Наконец скальд растолковал:

– Они живут как люди. Носят похожую одежду, пользуются оружием – ножами и мечами, – но обитают в пещерах. Последнее время часто нападают на окрестные селения, грабят, убивают, жгут. Многих, особенно молодежь, уводят с собой под землю, и никто из плененных еще не возвращался. Пришли они недавно, откуда-то с юго-запада, из-за гор, и ранее о них мало кто слыхал.

Йэльм нахмурился.

– Что скажешь, Бролин-колдун?

Тот выглядел сильно озадаченным.

– Скальд, спроси, можно ли их убить?

Коек поговорил с пленниками.

– Да, в битвах гибнут и они. Кровь у собакоголовых, как и у людей, красная. Но они сражаются яростно и убить их нелегко.

Бролин поразмыслил.

– Нет, не духи это, ярл. Не бывает духов смертных и истекающих кровью.

– Что же это за твари?

– На знаю. Может быть, песьи головы это только шлемы?

Коек замотал головой.

– Нет! Они говорят, что видели мертвых. Голова самая настоящая.

– Много ли их в пещерах? – спросил вдруг Ларс.

Пленники не знали. Нападали собакоголовые большими отрядами, по сто-двести воинов, иногда мелкие группы сталкивались в лесах с людьми и тогда ни те, ни другие не знали пощады. Война шла не жизнь, а на смерть.

– Если их можно убить, они будут убиты, – сказал твердо Йэльм, – песьи головы рубить не труднее, чем человечьи. Слышите, даты, застоялись ваши мечи в ножнах, уснули секиры у пояса. Будет им скоро дело, два дня ходу до логова хунткоппов. Так ли, братья мои?

– Хей-я! – в один голос отозвались Ларс, Свен и Стрид. – Веди, ярл!

Воины-даты одобрительно загудели.

Йэльм зловеще ухмыльнулся и спросил Бролина:

– Нужны ли провожатые, колдун?

Тот пожал плечами:

– Зачем? Я узнал, где пещеры, сам доведу.

Йэльм обнажил меч и солнце отразилось от клинка: был это Медвежий Клык, оружие дедов и прадедов, добытое предками братьев-берсеркеров в битвах с южными конунгами много лет назад. Два крупных изумруда блистали в лесном сумраке, как глаза огромной кошки.

Пленники побледнели при виде его, но вождь датов лишь освободил их от пут. Дулебы, беспокойно озираясь, переминались с ноги на ногу.

– Скажи им, скальд, чтоб убирались в свое селение. Даты разят врага в бою и не трогают желторотых.

Коек махнул рукой в сторону Болоны и произнес всего одно слово:

– Уходите.

Дулебы, еще не веря, медленно, озираясь на каждом шагу, двинулись к опушке, а потом кинулись бегом, едва не обгоняя ветер.

– Вперед, даты! – закричал Йэльм и воины дружно вышли из леса. Приминая буйную сочную траву, они сбились в плотный беспорядочный строй и зашагали вперед. Селение стало медленно приближаться.

Хокан видел, как освобожденные дулебы добежали и юркнули в ворота; почти сразу послышался резкий звенящий звук. Селение быстро изготовилось к защите – стали видны воины на стенах. Солнце играло на их клинках и остриях копий.

Йэльм захохотал:

– Пусть порезвятся, трусливые южане!

Болона застыла в ожидании нападения, но даты, приблизившись, отклонились в сторону и, не задерживаясь, прошли мимо стен. Дулебы-воины мрачно наблюдали с укреплений, ожидая возможного подвоха и скоро ими овладела растерянность – такого никто еще не видал.

Даты, не проронив ни звука и не задерживаясь, промелькнули совсем рядом и проворно скрылись на юге за близким туманным горизонтом.

Бролин вел их дальше, к пещерам, где шумел у озера водопад, где хозяйничали невиданные хунткоппы – собакоголовые люди, где Мунир-ворон хранил свой ларец, полный магической силы, и даты готовы были сокрушить все, чтобы завладеть им по праву меча и милостью Одина, отца Асов.

Впереди вставали горы.

5. Шаман

Кибитки стояли неровным кольцом. Временное печенежское стойбище отгородилось от степи лишь ими – надежными и удобными домами на колесах. Ветер, ничем не сдерживаемый на равнинных просторах, шевелил натянутые шкуры, служившие степнякам стенами. В свете костров падали на них причудливые живые тени, казалось, это демоны бесшумно пляшут вокруг стойбища.

Алликас-хан вышел из центрального шатра и, прищурив без того узкие глаза, огляделся. Кибитка шамана пристроилась внутри кольца, входом к центру. Алликас, мягко, по-кошачьи, ступая, направился к ней; следом, словно тени, скользнули два верных телохранителя – Сабир и Фаткулла. Им еще в детстве отрезали языки и воспитали на одном – звериной верности хану. Алликас тогда был тоже совсем еще мальчишкой и успел за годы привыкнуть к немым стражам, общаясь с ними только жестами, хотя телохранители прекрасно слышали и понимали речь. Что делать, привычка.

Саят сидел прямо на земле, привалившись спиной к колесу, и курил длинную раскрашенную трубку. Приторный сладковатый запах ударил в ноздри. Алликас поморщился – шаманит могучий. Отсутствующий взгляд Саята и мерное покачивание из стороны в сторону говорили о том же. Хан хмыкнул, из кибитки выглянул один из помощников Саята – шустрый чернявый юноша-хазар по имени Нурали. Увидев Алликаса, он выпрыгнул на землю и поклонился.

– Давно шаманит? – спросил хан, кивнув в сторону Саята.

Нурали пожал плечами и хихикнул:

– С детства…

Алликас одновременно и вскипел, и готов был расхохотаться – смешливый слуга колдуна имел довольно дерзости, чтобы шутить в присутствии хана, но и достаточно ума, чтобы не слишком зарываться. Схватив его за ухо Алликас грозно крикнул:

– Смотри, хазар, голова у тебя лишь одна!

Нурали взвыл от боли, ибо хан на слабость рук не жаловался, но, видя смеющиеся глаза его, не особенно расстроился.

– Вай! Прости, Великий и Светлый, слугу твоего за дерзость!

Алликас тут же сменил гнев на милость, усугубив все крепкой оплеухой хазару.

– То-то! Отвечай, когда смогу поговорить с Саятом-Могучим?

Нурали, потирая горящее ухо, собирался что-то сказать, но его перебил сам шаман:

– Говори Алликас-хан, Саят тебя слушает.

Взор у шамана был потухший и блуждающий, сейчас он задержался на Алликасе. Хан жестом отослал Нурали и сел рядом с Саятом. Треск костра заглушил тихий говор.

– Весна пришла, Могучий. Не пора ли отправиться на заход солнца за Волшебным Сундуком? Сколько времени прошло с того дня, когда услыхал ты голос Неба? Белокурые урусы могут о Сундуке пронюхать, им ли дано владеть его магической силой? Придем и возьмем первыми – конница моя быстра, а сабли воинов отточены. Что держит тебя, шаман?

Приторный дым висел в воздухе, Алликас чувствовал, что дурман начал опутывать и его, мутить взор, нагонять блаженную вялость.

Саят долго сидел недвижимо, потом медленно взял изо рта трубку.

– Великий и Светлый, силен ты в бою, но не спеши в бой. Урусы уже давно проведали о Волшебном Сундуке и идут за ним, – он криво усмехнулся.

– Не дойдут, я постараюсь.

Зрачки шамана напоминали черные зияющие провалы.

– А знаешь ли, Великий и Светлый, что не только урусы проведали о нем? Северный морской народ оставил своих плавучих коней и отправился за сундуком в земли урусов.

Алликас вспыхнул:

– За обладание Сундуком уже идет драка, а я сижу и тебя слушаю? Темнишь, шаман!

Саят выпустил сизый клуб дыма, принявший форму всадника с длинной саблей.

– Не спеши, Великий и Светлый! Плохо знаешь ты Саята, прозванного Могучим. Не обязательно ходить за сундуком. И не северян-мореходов следует опасаться, а урусов светловолосых, ибо стоит за ними грозная сила. Иди, Алликас-хан, и будь покоен, ибо не менее тебя мечтаю я, Саят Могучий, о волшебном сундуке древних!

Чувствовал Саят что-то неясное в силе урусов. Многие его беспокоили, кого видел и осязал, наполнив разум священным дымом Индры; и вожак светловолосых, обладатель молодого меча Грома, и колдун их непонятный и темный, и особенно воин, носивший старый меч, оружие древних, клинок, освещенный волшебными изумрудами подземной страны Ко, меч Грома, помнивший седую старину и вековые страшные битвы. Пытался Саят запугать воина, когда в одиночестве пробирался он сквозь чащу-бурелом, да не робок тот оказался, не испугался крылатого посланца, и тогда предупредил его Саят – смерть ждет тебя, а ранее – гнев и козни нечисти лесной, небесной, болотной да подземной. Далеко, не сумел шаман достать его душу и выжечь ее сразу, дотла. Далеко. Да и меч Грома защитил бы. Но ничего, силен Саят, не зря прозвали его степняки Могучим, горько посетуют на судьбу свою злую урусы-ослушники.

Он хрипло рассмеялся, запрокинув голову и обнажив крепкие желтоватые зубы.

Хан взглянул в глаза шаману и медленно потянулся за его трубкой. Сабир с Фаткуллой сидели невдалеке, не издавая ни звука.

Костер догорал.

МЕНТАЛЬНЫЙ РЕТРАНСЛЯТОР-УСИЛИТЕЛЬ ХА-27С

ОТЧЕТ ПО ИМПУЛЬСУ N_17

Состав импульса: стандартный

Мощность: стандартная

Засечка: без помех

Эхо-сигнал: полный

Уровень искажений: (э/с) не искажен

Число корреспондентов: три

Корреспондент N 1.

Пеленг – 117»

Расстояние, км: – 5692

Имя/БП-код: – Расмус/Р

Возраст, а.л. – 81, 4

Коэфф. биолокации: – 0, 27

Характеристика: использует биочастоты нормального спектра, импульс принял, обработка 0,14 мксек, эхо-сигнал естественный.

Корреспондент N 2.

Пеленг – 142»

Расстояние, км: – 3415

Имя/БП-код: – Тарус/Т

Возраст, а.л.: – 26, 1

Коэфф. биолокации: – 0, 35

Характеристика: судя по всему, использует дробные биочастоты, механизм выработки и удержания коэффициента дробности неясен, равно как и процесс кодирования дробной частоты.

Импульс принял, обработка О, 13 мксек, эхо-сигнал естественный.

Корреспондент N 3.

Пеленг: – 181»

Расстояние, км: – 1979

Имя/БП-код: – Саят/С

Возраст, а.л. – 36, 8

Коэфф. биолокации: – 6, 94

Характеристика: впервые у человека зарегистрирован коэффициент биолокации, превышающий единицу и равный 6, 94. Имеет аномальную структуру ментальных цепей, использует биочастоты нормального спектра. Способен подпитывать по амплитуде свой и чужой ментосигнал на любой дальности.

Импульс принял, обработка 45,29 мксек, эхо-сигнал искусственно скомпонованный, достоверность – 96%.

Примечание: информацию верхнего и нижнего модулятивных рядов считал впрямую, боковую составляющую сразу же закольцевал, блокировав одновременно подкорку, и считал по наводкам.

Результат: осознание источника информации об объекте.

Последствия: стал использовать сканирующие цепи ретранслятора и отдельные цепи усилителя в собственных целях. Блокировать управление ими корреспондентом Саят/С не удается.

Конец отчета.

6. Омут

Могучие длинногривые кони, привычные к лесам, бойко рысили по сухому зимнику. Еще недавно, в разгар половодья, здесь смело ходили на моноксилах, нигде не чиркнув по дну, а теперь вода спала, лучшей дороги нечего было и желать.

Тарус и Боромир ехали во главе войска. Непоседа собрал неплохую рать: вдоль зимника вытянулись две сотни его воинов; после скакали полста молодцов Позвизда и столько же Заворича; почти девяноста – Роксалана; замыкала поход сотня венедов Бограда.

Боромир вел дружину на юго-запад, вдоль Андоги. Апрель буянил вовсю – после тучных полей жита и овса воинов окружило высоченное разнотравье-дурнина, рай для скотины и зайцев. А потом пошел лес, огромный, звенящий на все лады и полный жизни.

Вишена, чуть поотстав от Боромира, дремал в седле, припустив поводья. Вчера они со Славутой и Боградом долго сидели в горнице, попивая крепкое лойдинское пиво и поминая былое. Славута покачивался на вороном коне справа и, похоже, тоже задремывал, убаюканный мерной поступью. Как рядом очутился Тарус, Вишена не заметил, очнулся он от легкого похлопывания по плечу. Славута, тоже разбуженный, тряс головой и протирал глаза.

– Спим, ратнички? – ухмыльнулся Тарус.

Вишена пожал плечами и чародей вдруг посерьезнел.

– В Рыдоги наведаться надобно. Поможете.

– В Рыдоги? – удивился Вишена. – Это ж не по пути. Да и зачем? Там ведь болота непролазные, завязнем, я тех мест не знаю.

– Я знаю, – сказал Тарус. – Поехали.

Серый конь, послушный воле чародея, скользнул вбок и стал головой к проезжающей дружине; Вишена и Славута замерли подле Таруса. Все заметили, как Боромир обернулся в седле и помахал им рукой. Тарус ему ответил – значит с Непоседой чародей уже успел сговориться.

Мимо тянулась и тянулась Боромирова дружина. Вот проехал Роксалан и его люди, Заворич со своими пажанами, Позвизд. Потом пошли венеды и около них задержался Боград с братом Богуславом.

– К Омуту? – спросил Боград, осаживая коня.

Тарус кивнул.

– Где сойдемся?

– Думаю, в устье Шогды. Там селение есть, Иштомар зовется. Боромира там знают.

Боград кивнул согласно – там он тоже бывал.

– Удачи вам!

И хлестнул коня, уносясь вслед дружине. Богуслав, вскинув на прощание кулак, умчался за ним и на зимнике остались лишь трое – Тарус-чародей, Вишена Пожарский и Славута-дрегович.

А вокруг стояли нескончаемые лойдинские леса.

– Поехали… – проворчал чародей, тронув коня, и углубился в чащу. Троп он не искал, вел напрямик, сквозь редкий подлесок. Вскоре зимник затерялся где-то позади. Здесь дремать уже не стоило – трое это не четыре сотни с лишком. Ухо востро, глаза бегают… Да и Тарус выглядит суровее, чем обычно. Видать, неспроста.

Ехали долго и почти все время молчали. Приближался вечер, Ярило-солнце готовился к отдыху и путникам тоже пора было позаботиться о ночлеге, а Тарус все гнал и гнал вперед. Под ногами у коней начала хлюпать темная болотная вода – Рыдоги есть Рыдоги…

Вишена догнал Таруса.

– Гей, Тарус-чародей, где ночевать-то будем? Не здесь ли, по колено в воде?

Тарус обернулся к нему:

– Не серчай, Пожарский, знаю, куда веду. Почти уж на месте.

Скоро и впрямь жижа из-под ног исчезла; открылся пологий холм-остров, поросший редкой ольхой и ежевикой. В центре виднелся старый бревенчатый овин. Тарус указал на него рукой:

– Какая ни есть, а все ж крыша над головой. Отсюда до хутора, где Омут живет, рукой подать. Завтра с утра там будем.

Около овина они спешились, вытерли коней, стреножили и оставили пастись. Славута с Вишеной принесли дров, развели костер, Тарус тем временем приготовил мясо и хлеб.

Смерклось; лишь огонь освещал закопченные старые стены. Чернел огромный зев входа, эхом отдавался внутри хохот ушастого филина. Путники, не спеша, поели и стали устраиваться у пламени. Вишена лениво отстегнул меч и вздрогнул от неожиданности – изумруды горели, перекрывая даже свет костра.

– Гляди, Тарус! Нечисть рядом!

Славута, уже было улегшийся, вскочил. Чародей тревожно оглядывался, но вокруг было тихо и покойно.

– Может, овинник? – предположил Славута.

Тарус развел руками:

– Кто знает…

Филин захохотал снова – Вишена вслушивался в ночь, пытаясь понять, что кроется за ее кажущимся спокойствием.

– На коней взгляну, – сказал он, поднимаясь.

Когда Вишена подошел к выходу, крупная черная тень, похожая на огромного кота, метнулась в угол и пара пылающих глаз впилась в него.

– Овинник! – вскрикнул Вишена, видевший этого нечистого впервые. Глаза в углу сверкнули и погасли, но дока-Тарус успел его разглядеть и наложить защитное заклятье.

Злого овинника, обычно хохочущего нагло и издевательски, на этот раз ловко обезвредили, еще до всех его возможных козней. Изумруды теперь лишь слабо лучились зеленью.

– Готов, – довольно сказал Тарус. – Нас он теперь не тронет – не сможет. А за коней не бойся, Вишена, Сирко мой от нечисти тоже заклят, а волков он гоняет пуще, чем ветер листья. Да и вот они, рядом.

У овина и впрямь виднелись, затертые темнотой, силуэты всех трех коней. Вишена успокоился и лег. Тишина и особенно уверенный голос Таруса разогнали страхи. Он поддался наваливающемуся сну, сладко расслабившись.

Снилось лето. Солнце жарило так, словно Ярило взбесился и собрался сжечь леса да вскипятить реки. И – странно! – среди чистого неба гремел гром и трещали частые вспыхивающие молнии. Жара становилась невыносимой.

– Вишена, вставай!

Голос у Таруса был злой, срывающийся.

Вишена проснулся и понял, откуда такой сон. Овин пылал, как факел на ветру. Треск и гудение пламени казались громом, отсветы огня – молниями, а нагретая земля и накалившийся воздух навеяли сон о лете.

Они едва успели выскочить, как с грохотом обвалилась крыша. Овин сгорел мгновенно, пламя сожрало сухие бревна, оставив лишь жирную горячую золу. В предрассветной мгле осталась круглая обгорелая проплешина, все трое потерянно таращились на нее. Огонь завяз во влажной росистой траве, захлебнулся и угас. А люди успели заметить, как в лес метнулся крупный черный кот, оставив звучать в ушах злорадный хохот.

– Эх! – сокрушенно вздохнул Тарус. – Навредил таки, нечисть поганая!

Славута недоуменно протянул:

– Как же так? Он не мог нас тронуть, ты ж его заклял.

– Нас он и не трогал, – ответил Тарус. – Он только поджег овин.

И подумал: «Хитер. Кто-то за ним стоит…»

Впрочем, потери были невелики. Сгорело ничейное ветхое строение, украдено пару часов сна, а все вещи успели вынести из огня – можно и порадоваться.

Тем временем светало. Вишена затянул походную суму и выпрямился, пристегивая меч. Возглас Славуты застал его врасплох.

– Вот те на! А кони-то наши где?

– Что? Кони? – Вишена озирался. Он ясно помнил: на влажной земле Рыдог копыта коней оставляли четкие глубокие отметины.

Следы нашлись недалеко от пожарища – когда овин вспыхнул, кони галопом рванули врассыпную.

«Вот те на! Они ж стреноженные были! Как освободились?» – растерялся Вишена.

Примерно на полпути к лесу следы обрывались. Конь Таруса оставил еще пару слабых, далеко отстоящих друг от друга, смазанных отпечатков, словно чайка на взлете. Но ведь кони – не птицы и поэтому не летают!

Славута присоединился к следопытству Вишены, но напрасно – больше ничего не нашли.

– Черти их утащили, что ли? Не пойму… – растерянно протянул Вишена. – Вы ничего не слышали?

Славута пожал плечами и ответил:

– Что тут услышишь? Пожар, не до того.

Тарус очнулся от каких-то своих потаенных дум.

– Темное это дело, други. Чую – сила за этим стоит.

Вишена и Славута уставились на него.

– Ну, а дальше-то что?

Тарус не собирался пугать спутников – не из пугливых. Просто высказал свои ощущения.

– К Омуту пойдем. Пешком.

– Ну и пошли! Неча время терять.

Солнце окрасило небо на востоке в нежно-розовый цвет. Запела первая проснувшаяся лесная птаха и новый день начался.

Чародей грустно сказал:

– Сирка жалко… Добрый был конь. Верный.

Добавил что-то еле слышно, и зашагал к лесу, оставив заходящее светило за спиной.

Славута догнал его, хлопнул по плечу: «Ничего, мол, живы покуда – и то ладно», – и поправил у пояса боевую секиру. Меча дрегович не любил, и поэтому не имел, а вот секира его прославилась еще во времена Северного Похода, многие враги если и успевали перед гибелью что-нибудь увидеть, уносили на небеса застывший в зрачках лунный полукруг.

Мутная и холодная с ночи вода противно хлюпала под ногами. Поднялся сильный ветер, шумел наверху в кронах, гнул старые деревья, завывал грозно и свирепо. Тарус то и дело поглядывал на небо.

– Ишь ты, расходился Стрибог, – заметил он, качая головой, – вчера закат красным выдался, ровно клюква.

Вишена тоже глянул вверх, но ничего не сказал, Славута вообще редко говорил, больше отмалчиваясь, все к этому давно привыкли. Вишену настораживало поведение чародея. Доверял он ему полностью; удивляло спокойствие и покорность, с какой Тарус расстался с конями. Наверное, существовала какая-то важная причина, но какая?

Солнце взошло совсем еще невысоко, когда они вышли к месту, где жил Омут-Молчун – маленькому лесному хутору всего-то на три избы. Ветер хлопал болтающимися дверьми и ставнями, свободно гуляя везде, где вздумается, и выл над покинутым людским жилищем. Всюду царило запустение – наполовину упавший забор, брошенная впопыхах утварь, сиротливо воздетые к небу дымоходы давно нетопленных печей… И никого вокруг.

Тарус переглянулся с товарищами, читая в их глазах такое же недоумение.

Вблизи хутор оставлял еще более гнетущее впечатление. Избы и дворы без людей и животных теряли всякий смысл, подавляли пустотой и безысходностью.

Куда девались хуторяне они так и не выяснили. Тарус поспешил покинуть это несчастливое место. К полудню, обогнув громадное и мшистое Чайково болото, путники вышли к реке Шогде. В прибрежных кустах нашелся жидкий старый челн и течение, подхватив его, унесло почти точно на юг, к устью. Вокруг тянулись сплошные бескрайние мхи; Шогда петляла меж них, как змея в бреду, Вишена, сидя на носу и уставившись на свои насквозь промокшие ноги, монотонно твердил: «Эх, ты, топь-мочаг, ходун-трясина, крепи-заросли…»

Славута, не особо напрягаясь, греб, Тарус, казалось, спал, но спутники понимали – думает чародей. События этой весны вязались в тугой непонятный клубок и над ним стоило поломать голову. Размышляй, Тарус, распутывай витую нить истины, гони прочь петли и узлы, разгадывай козни недругов…

– Глядите, – услышал вдруг Вишена отчетливо-тихий свистящий шепот чародея и вышел из оцепенения, – глядите, чертенок!

На берегу, в редких кустиках ракиты возилось небольшое, с десятилетнего ребенка, темно-серое существо, поросшее густой короткой шерсткой. Чертенок был совсем близко, шагах в десяти. Согнувшись и виляя тонким длинным хвостом с чудной светлой кисточкой на конце, он выискивал что-то у корней. Славута перестал грести, но как тихо не скользил челнок по гонимой ветром волне, чертенок его учуял и повернулся.

Мордочка у него тоже была пушистая, словно у котенка; голову венчали аккуратные маленькие рожки, а рыло выдавалось далеко вперед и немного походило на поросячье.

Увидев людей, он подпрыгнул от неожиданности, резво дернул руками и исчез в короткой дымной вспышке. В нос шибанул запах серы, но ветер быстро его развеял.

Теперь берег опустел. Нечистый предпочел убраться, то же решили сделать и путники. Славута с удвоенной силой заработал веслом. А Тарус на корме качал головой: «Что же? Нечисть Рыдоги заполонила, светлым днем шастает. Что творится-то?»

Вскоре болота Рыдог остались позади, а перед ними раскинулась обширная зеленая равнина, известная всем под названием Кухта. Где-то там, впереди, в селении Иштомар, их должен поджидать Боромир с дружиной. Славуту на весле сменил Вишена. Греб он привычнее, чем дрегович, челнок бойко вспарывал расходившиеся речные волны.

На ночлег стали у пологой излучины. Тарус убил мечом на отмели крупную зеленовато-серую щуку, прямо из лодки, и они испекли добычу на костре. Выручивший их челн Вишена вытащил далеко на берег и привязал к толстой вербе. Через невидимые щели из него потихоньку вытекала набравшаяся за день вода. Разгулявшийся ветер, дыхание Стрибога, к сумеркам утих, лишь волны ходили по реке, накатываясь с шипением на илистый берег, да мелкой дрожью тряслись листья осин. Небо заволокло низкими тучами, стало душно, как перед грозой.

Путники улеглись у костра. Снопы искр то и дело с треском взлетали вверх и рыжими светляками зависали в неподвижном воздухе.

Тарус размялся немного с мечом в светлом круге, делая резкие выпады и отбивая воображаемые удары; Славута резал из корневища очередную фигурку – он и на это был мастак. Лишь Вишена лениво развалился у огня и отдыхал.

Первым голоса услыхал Тарус. Он замер с мечом в руке и прислушался, похожий на настороженного журавля.

Ниже по течению, в леске, раздавался приглушенный людской говор и смех. Вскинул голову Славута, отложив незаконченную фигурку Даждьбога; приподнялся на локтях Вишена и, переглянувшись с Тарусом, вмиг разбросал костер. Головешки и жар тотчас залили водой из реки.

Ночь сразу навалилась на путников – тучи скрывали луну и звезды – и окутала плотной, как кисель, тьмой. Теперь стало видно зарево походных костров, пробивающееся сквозь жидкие кроны. По-прежнему слышались голоса.

– Славута, – сказал Тарус шепотом, – схоронись здесь и себя не кажи, а мы с Вишеной поглядим, кто это там.

Вишена широко раскрыл глаза, но после яркого света костра почти ничего не видел.

– Дак, темень же, глаз выколи, – прошептал он с досадой, – поймают.

– Обернемся волками, – спокойно предложил Тарус и Вишена вздрогнул от неприятного холодка, прогулявшегося по спине.

Чародей повозился и встал.

– Меч и суму оставь Славуте. Нож, если есть – тоже. И не пужайся, не подведу.

Вишена повиновался. Отдавая дреговичу меч он пытливо глянул на изумруды – ни искорки, ничего.

Тарус взял его за руку и увлек за собой. Шли в сторону от реки, долго, казалось – полночи. Вишена то и дело спотыкался, всматриваясь под ноги, и все дивился, что это у него получается тихо. В лесу было еще темнее, но Тарус не сбавлял шаг, волоча беспомощного побратима.

Наконец чародей замер; Вишена, оглядевшись, довольно отметил, что кое-что видит, глаза помалу привыкли к темени. Они стояли на небольшой поляне, а вокруг смыкался черно-непроницаемый лес. Трава под ногами слабо светилась, слева, у самых деревьев, мерцали мертвенно-синим два старых гнилых пня.

– Туда, – прошептал Тарус и двинулся к ним. Какое-то время он переводил взгляд с одного пня на другой, потом полез за пазуху.

Вишена внимал и наблюдал – а что ему еще оставалось? Тарус тем временем вонзил в гладкий срез большего пня нож, по самую рукоятку, прошептал несколько непонятных слов и повернулся к Вишене.

– Делай, как я. И ничего не бойся, понял?

Вишена кивнул. Теперь его даже стало разбирать любопытство.

А чародей отпустил его руку, стал напротив пня и ловко перекувырнулся через него, как раз над ножом.

Вишена оцепенел.

Тарус упал на все четыре лапы, мучительно вытянулся, махнул хвостом и обратил к Вишене клыкастую морду. Полыхали красным волчьи глаза, а над ними топорщились мохнатые остроконечные уши.

Вишена ошалело таращился на все это и волк вдруг совсем по-человечьи нетерпеливо дернул головой: «Давай, мол, чего тянешь?»

И Вишена, поборов в груди неприятную пустоту, кувыркнулся следом.

Он рассчитывал встать на ноги, но колени неожиданно подогнулись назад; он упал. Заломило в позвоночнике, заныли кончики пальцев, на миг заволокло алым взгляд, а потом челюсти без боли и без всяких ощущений уползли вперед, перед взором предстала волчья морда, как видит ее волк. Земля приблизилась, Вишена уперся в нее четырьмя лапами и встал. Огляделся недоверчиво. Тело слушалось беспрекословно, словно сидел в нем Вишена не одну тысячу лет. И улыбался рядом, глядя на него, Тарус, скаля мощные зубы лесного хищника.

Теперь Вишена видел далеко вокруг, почти как днем, но перестал различать краски – мех Таруса и листва на деревьях казались ему одноцветными. В нос ударили тысячи запахов, таких разных и выразительных, что Вишена присел от неожиданности. Запахи были большей частью незнакомые.

– Ну, как? – спросил вдруг Тарус.

«Во, дела! Он что же, и говорить может?» – ошалело подумал Вишена, глядя чародею в глаза.

– Конечно могу! – ответил тот. – Так же, как и ты.

Вишена только заморгал.

– Ладно, пошли. По ходу освоишься.

Могучий пепельно-серый зверь развернулся и резво затрусил на знакомый запах дыма, доносящийся со стороны реки. Вишена – такой же крупный матерый волк – побежал следом.

Голова шла кругом. «Волк… я – волк, леший меня забери! Неужто правда?»

– Правда, правда, – не оборачиваясь подтвердил Тарус и добавил ворчливо: – Чего болтаешь, однако? Помолчи.

Вишена умолк. Унять скачущие мысли удалось на удивление легко.

– Ну, Тарус, ну кудесник! – вздохнул он напоследок и сосредоточился на голосах и запахе дыма. Пахло не только дымом – людьми, конским потом, жареным мясом. Близкие запахи сами собой отошли на задний план, а нужные – выделились, стали четкими и выпуклыми.

На четырех ногах передвигаться оказалось ничуть не труднее, чем на двух. Вишена быстро приспособился. А вот лес, видимый с непривычно низкой точки, локтей с двух, немного сбивал с толку. И еще это странное ночное зрение…

Пока они добирались до костров, Вишена все осваивался. Впереди угадывался речной берег, у опушки на ночлег расположились люди. Много, с полсотни, но еще никто не спал. Над кострищем жарились два лося; поодаль, под присмотром двух рослых воинов, паслись стреноженные, но не расседланные кони.

Тарус бесшумно скользнул сквозь густой кустарник и улегся на прелые листья, наблюдая за стоянкой. Вишена, как мог, пристроился рядом, вышло это так же ловко и бесшумно.

Волки рассматривали пришлых людей, пытаясь понять, кто они и что их сюда привело. По виду чужаки напоминали и жителей Лойды, и пажан, и даже венедов, но бросались в глаза чудные остроконечные шапки, огромные луки и, наоборот, слишком короткие мечи. И звучала почти совсем непонятная речь. Большая часть воинов собралась у костров, громко переговариваясь и гогоча; Вишена долго не мог сообразить, чем же они заняты. Потом догадался: пытают пленника. Высокий, почти детский голос жалобно и монотонно тянул:

– Не знаю! Не знаю! Отпустите!

Эти слова произносились на языке жителей Лежи, соседней с Рыдогами земли. Воины задавали вопросы на одном из дальних западных наречий.

Тарус проворно пополз вперед, Вишена последовал за ним. Костры приближались. Ветер слабо тянул с реки, принося приторный запах ила и гнили. Воины продолжали звучно гоготать и переговариваться, словно находились за околицей своего селения, а не на чужой земле. Тарус дополз до опушки и высунул из кустов острую волчью морду. Мерцание огня отбрасывало во все стороны колеблющиеся блики, они метались по траве и деревьям, но совсем не слепили звериные глаза.

– Слышь, Вишена, – тихо сказал Тарус, оборачиваясь. – Надо бы мальчонку вызволить.

– Коней пугну, – немедленно нашелся тот. – Авось всполошатся…

Тарус коротко поразмыслил.

– Давай!

Вишена уполз назад, сделал по лесу широкий полукруг, направляясь к лошадям пришлых, и у самой опушки, нос к носу, столкнулся с тремя волками. Размером каждый из них уступал Вишене, видать, молодежь, переярки, но все же – трое, и каждый из них всю жизнь был волком…

Оборотень оскалился, из горла вырвался хриплый утробный рык. Переярки поджали хвосты и Вишена почувствовал уверенность.

– Пошли прочь! – гаркнул он и все трое опрометью бросились к реке, прямо на лошадей. Вишена притих и обратился в слух, куда более чуткий, чем человечий.

Послышалось надрывное ржание и дружные проклятия на чужом языке, звучавшие на удивление понятно.

– Ай да я! – пробормотал Вишена и, разогнувшись как тугая пружина, устремился к кострам.

Воины переполошились и рассыпались, обнажив свои короткие мечи. Теперь стало видно – у огня, привязанный к столбу, испуганно стрелял глазами пленник, мальчишка-подросток, оборванный и грязный. Перед ним осталось всего трое вооруженных чужаков, остальные резво подались на крики. Тарус уже спешил сюда – хвост поленом, глаза горят. Он несся крупными прыжками со стороны леса. Стражи обернулись к нему все разом, оголив спины; двое из них вдруг рухнули, словно подкошенные, от молодецкого удара булавой. Один в костер, другой рядом. Третий в панике обернулся и получил кулаком прямо в лоб; вряд ли он много выиграл – кулак булаве ни в чем не уступал. Резко запахло паленой плотью.

Омут, а это постарался именно он, крякнул, подобрал у ближайшего воина меч и с размаху рубанул по ремням, освобождая пленника. Столб брызнул щепами и едва не раскололся надвое.

Тем временем десяток чужаков поспешили к кострам, размахивая мечами и изрыгая проклятия. Омут схватил мальчишку и потащил к лесу. Тарус с Вишеной прикрывали их сзади, но Омут волков словно не замечал, сосредоточив все внимание на преследователях. Те охватывали беглецов полукольцом, явно нагоняя; Омут на бегу уворачивался от сучьев и скоро остановился, взявшись за булаву. Крохотная полянка давала простор для замаха и Омуту это понравилось. Где-то невдалеке продиралась сквозь колючий подлесок вторая волна догоняющих, грозно завывая и крича.

Омута окружили, не обращая никакого внимания ни на Таруса, ни на Вишену, и волки, переглянувшись, прыгнули. Мощные челюсти сомкнулись на глотках двоих чужих воинов, пасти наполнились пьянящей солоноватой кровью и жертвы упали на траву. Вишена вскочил, увернулся от меча, глянул на Таруса. Тот, рыча, наседал на очередного врага. Воин, поправляя свою нелепую остроконечную шапку, отмахивался как мог и пятился.

Увидев, что подмога беглецам – всего лишь пара волков, чужаки было воспрянули, но тут вдруг сверкнул во тьме знакомый лунный полукруг, знаменитая секира повергла наземь сначала одного, потом второго; ухнула тяжелая шипастая булава, проламывая череп еще одному; Вишена вцепился в руку и повалил ближнего воина, а невесть откуда вынырнувший мальчишка вмиг добил его длинным кинжалом.

Славута и Омут уложили еще по чужаку, когда подоспела вражья подмога. Десятка три воинов высыпали из леса.

Тучи разошлись и луна залила поляну зыбким ночным серебром, зловеще мерцали в полумраке обнаженные мечи.

Они застыли друг против друга – воины-пришельцы и странная пятерка: Омут с булавой, Славута с секирой, два матерых волка и мальчишка, подобравший короткий вражий меч.

– Тарус, Вишена, сюда! – крикнул Славута, прыгнув в сторону и падая на колени у гладкого, еще не успевшего сгнить пня. Рука дреговича взметнулась, в пень, коротко тюкнув, вонзился тарусов колдовской нож. Чародей все понял без слов. Забежав с севера, он прыгнул и кувыркнулся над ножом, снова обращаясь в человека. Вишена последовал его примеру, на этот раз не колеблясь. Опять заволокло красным мир, заныл позвоночник и пальцы, и Вишена-человек затряс головой, все еще стоя на четвереньках.

Мечи Славута принес в заплечной сумке и сейчас метнул их хозяевам. Омут хлопал глазами, не выпуская, впрочем, булаву. А чужаки враз отступили.

– Влки! Обратие влкодлаки!

Вишена сжал верный меч, изготовившись к битве, но пришельцы внезапно дружно развернулись и исчезли во тьме меж деревьев. Лунный свет лился на опустевшую поляну, небо вновь затягивало низкими тучами.

Тарус опустил меч и отер взмокшее чело. После напряжения пришла обволакивающая расслабленность. Омут пристегнул свою двухпудовую булаву к поясу и басом прогудел:

– Здорово, други! Не чаял помощи, дак поди ж ты…

Для Молчуна это была длинная фраза. Славута довольно хлопнул его по плечу:

– Жив, Омут! Мы уж решили – нечисть тебя извела.

С Омутом крепко обнялись. Чародей спрятал за пазуху свой волшебный нож, Вишена с завистью провел его взглядом. А мальчишка вдруг длинно и затейливо выругался, как умеют жители Лежи. Омут немедленно отвесил ему крепкую оплеуху.

– Не сквернословь!

Вишена засмеялся и отбросил в сторону тяжелую руку витязя.

– Будет, Омут. Небось, натерпелся малец…

– Да какой он малец? – пробурчал Омут. – Восемнадцатый год.

Вишена обернулся.

– Как тебя зовут-то, хлопче?

Тот смерил Вишену настороженным колючим взглядом.

– Яр! Ярослав.

Тарус, забрасывая за плечо суму, вмешался:

– Уходим, Вишена!

Яр встрепенулся.

– Так ты – Вишена Пожарский? Мне про тебя Омут рассказывал!

Вишена усмехнулся: неужели Молчун что-то рассказал? Слова, наверное, клещами из него добывали.

– А ты, – Яр ткнул пальцем, – ты, выходит, Славута!

Большая секира в руке дреговича красноречиво это подтверждала.

– Ну, а ты, наверное, Боромир-Непоседа! – указал Яр на Таруса.

– Совсем наоборот, – усмехнулся Славута, – это Тарус-чародей. Однако, пошли. Время.

Вишена двинулся за уходящими побратимами, споткнувшись о мертвого чужака.

На гарде торчащего из груди кинжала темнели драгоценные камни и Вишена задержался. Нагнулся, вытащил кинжал из раны и вздрогнул.

Пальцы ощутили холод пары знакомых рубинов.

Спутники споро шагали прочь от реки, минуя лагерь пришельцев. Утлый челнок не выдержал бы пятерых, поэтому уходить решили пехом.

Вишена полез в суму, нашел сверток из волчьей шкуры, развернул, и долго разглядывал два одинаковых длинных клинка – тот, что принес с собой, и тот, что подобрал здесь.

– Вишена! Догоняй!

Он завернул оба кинжала разом, сунул их в сумку и поспешил за товарищами.

Они шли старым бором по гладкой, истоптанной зверьем, тропе. Что вело их в ночной темноте, что помогало преодолевать препятствия никто толком не понимал, но все пятеро упрямо и уверенно шагали на юг, к устью Шогды.

– Почему вы оставили хутор? – не оборачиваясь спросил чародей.

Омут долго собирался с духом, прежде чем ответить.

– Нечисть довела. Из избы стало не выйти – то камни летят, то палки. На тропах ям понарывали, ноги переломаешь. Скотину почти всю извели. Ночью мы и спать-то боялись: завывают, ровно совы. Собрались, кто уцелел, да и в Паги ушли, к Заворичу.

– А Боромирову весточку получил? – спросил Славута.

Омут покачал головой, скорее для себя, чем для дреговича, шедшего позади.

– Нет. Как все в Паги подались, я решил в Андогу пойти, зачем – и сам не знаю. Не дошел, снова нечисть попутала. Блудил дня три, хотя Рыдоги сотни раз прошагал-промерил и никогда с пути доселе не сбивался. В болоте крепко завяз, а вышел прямехонько к Леже. А там эти, в шапках. Налетели с запада, почти всех перебили, мало кто в лесу схоронился. После, – Омут качнул головой, – на Яра наткнулся. С тех пор вместе и бродим. А намедни он пришлым попался у реки. Думал – не отобью…

Омут улыбнулся – отбили!

– К Боромиру в твоей личине упырь какой-то явился, – мрачно изрек Тарус, – пару дней покрутился меж всех, а потом на ярмарочный столб влез – и башкой о полено. Мы решили – все, конец Омуту. Да на счастье еще раз взглянуть на мертвеца додумались. Глядь, а он личину-то и сбросил. Ох мы и побегали…

Тарус смолк, некоторое время слышался лишь тихий шорох осторожных шагов.

– До сих пор не пойму, к чему все это? Упырь ведь за два дня никого и пальцем не тронул, ни единую душу. Нож еще этот странный с рубинами…

Вишена напрягся. Очень захотелось проверить сверток, но он сдержался. Решил – позже.

К утру они ушли достаточно далеко от места стычки с чужаками. Перед самым рассветом, в густом вязком тумане, разнесся совсем рядом стук множества копыт – может, это проскакали те самые люди. Звуки затихли на северо-западе; больше их никто не тревожил.

После бессонной ночи решили отдохнуть, и когда пригрело вставшее солнце устроились в светлом березняке. Яр натаскал кучу веток и сразу же уснул, Славута и Вишена последовали его примеру, Тарус же с Омутом некоторое время посидели на замшелой колодине.

Перед сном Вишена заглянул в сумку. Как он и ожидал, вместо пары длинных кинжалов там нашелся тонкий короткий меч; на его гарде каплями крови застыли крупные чистые рубины. Меч был ровно вчетверо больше первого из ножей.

Над головой в чистоте березовых стволов и нежной зелени веток дружно пели-щебетали голосистые лесные птахи, Вишена, поддавшись сладкой дремотной силе, провалился в крепкий молодой сон, гадая, что за судьба уготована чужому рубиновому мечу.

7. Рубиновый клад

Проснулся Вишена после полудня. Донимали глазастые слепни; жужжа они носились около людей и немилосердно грызли спящих – Яра и Омута. Тарус сидел на корточках, протянув руки к едва тлеющему костру и устремив неподвижный взгляд в землю перед собой. «Когда же он спит?» – недоуменно подумал Вишена. Он вдруг сообразил: знает чародей уже много лет, но не может вспомнить его спящим.

Славуты нигде не было.

Вишена встал, с хрустом потянулся, потряс головой, отгоняя остатки сна. Тарус даже не пошевелился, лишь скосил немного глаза.

«Меч!» – вспомнил Вишена и потянулся к суме. Сверток лежал на месте. Волчья шкура пока еще скрывала меч целиком, от острия до рукоятки. А вырасти он еще на кинжал-другой, и все, больше не завернешь. Да и в суму, пожалуй, тогда не влезет.

Вишена присел у костра и молча положил меч перед чародеем. Отсветы пламени заплясали на гранях рубинов, и заискрились они, заиграли, зажили, впитывая неяркий рассеянный свет; и съежился вдруг Вишена, ощутив на себе чей-то чуждый тяжелый взгляд, что камнем свалился на все его естество; вздрогнул Тарус-чародей, отдернув руки от костра; зажглись зелеными светляками изумруды на мече Вишены, и был их свет на этот раз приглушенный, неяркий, словно заволокло взор призрачной тусклой дымкой.

А потом ЭТО отступило – прочь, вглубь рубинов, на самое дно, и пришло облегчение, только изумруды долго еще тлели, никак не успокаиваясь.

– Что это, Тарус-чародей? – тревожно спросил Вишена, смахнув с лица холодный пот. Тарус поднял на его глаза – зрачки у него сделались как два провала.

– Не знаю. Кто-то на нас взглянул.

– Откуда?

– Оттуда! – чародей указал на рубиновый меч. – Он стал больше, я вижу. Ты находил ножи?

Вишена кивнул:

– Да. Яр убил одного из чужаков двойным кинжалом; я положил его к своему, в суму. Они снова срослись – теперь в мече четыре кинжала.

Тарус долго и внимательно глядел на Вишену, после глухо изрек:

– Оставь его, Вишена. Выбрось в лесу. Он страшен. Да и не меч это вовсе.

Вишена внимал, распахнув глаза. Сегодня он впервые ощутил силу рубинов, вернее часть силы, ибо кто знает, на что способна эта непонятная колдовская вещь?

– Ты сможешь сдержать его мощь, Тарус?

Чародей качнул головой:

– Не знаю. Может быть, и нет. От него исходит что-то очень древнее и чужое. Боюсь я этого меча, Вишена, потому что он мне неподвластен. Лучше от него избавиться. Задумайся: с каждым новым кинжалом сила рубинов растет.

– Но у нас есть своя сила – изумрудные мечи! Целых два!

Тарус усмехнулся:

– Меч Боромира еще не проверен. Да и молод он пока. Успеет истлеть прах наших правнуков, а меч все еще будет молодым. Век железа несравним с веком людей.

– Но мой-то не молод!

Тарус рывком приблизился к Вишене.

– В этом-то все и дело! Когда рубиновый меч сравняется с изумрудным, неизвестно какой получится сильнее. Думаешь, зря тебе на пути попадаются кинжалы? Именно тебе? Их хотят столкнуть, твой меч и этот, понял? И не говори, что жаждешь такого поединка, ибо солжешь.

Вишена задумался.

– Но почему кинжалы попадаются мне? Найди их враг – тогда поединок станет неизбежным. Но не могу же я биться сам с собой! Нет, чародей, пока рубиновый меч у меня в сумке, я уверен, что его не имеют недруги. Я оставлю его себе!

Тарус пристально поглядел – и только. Согласился он, нет ли, Вишена не понял.

– Будь осторожен, – тихо сказал Тарус немного погодя. – И держи его подальше от своего меча.

Вишена заворачивал меч в шкуру, когда проснулся Яр.

– Поди сюда, отрок, – поманил его Тарус; мальчишка охотно подбежал. Лицо его было помятым и заспанным.

– Видел ли кинжал с рубинами? Отвечай!

Яр встрепенулся:

– Длинный такой? Видел! Я его ночью у чужого костра подобрал.

Тарус насупил брови. Вишена, стоя на коленях у своей сумы, полуобернулся и тоже вслушался.

– Я его давно приметил, еще как у столба стоял. Только Омут явился, я его и схватил.

– Где приметил? – перебил Тарус.

– У огня, – пожал плечами Яр, – прямо у огня. – А что?

Чародей промолчал, а Вишена медленно отвернулся и запихнул меч поглубже в суму.

– Хороший кинжал, – вздохнул Яр, – жаль, остался на той поляне. Знаете, – добавил он проникновенно, – в руке как влитой сидел, будто коготь.

Проснулся и Омут. Покряхтывая и покашливая, он устроился у костра, не проронив ни слова. Не зря его прозвали Молчуном. Вчерашний рассказ был редким случаем, когда слышался его густой неторопливый говор.

Вишена вернулся к огню.

– А Славута где?

Тарус, вновь застывший с протянутыми к пламени руками, указал на чащу:

– Охотится.

Припасы у них и впрямь иссякли, никто ведь не рассчитывал отрываться от дружины надолго. Но утрата коней спутала все планы. Они потеряли уже два дня, а до Кухты оставалось еще не меньше дня ходу. Боромир уже разволновался, поди…

Вскоре вернулся Славута, добывший двух тощих, еще не отъевшихся зайцев. С луком и стрелами дрегович управлялся не хуже, чем со своей секирой.

В путь двинулись часа через два.

– Все у нас не по-людски, – ворчал Славута, – днем спим, на ночь глядя в дорогу пускаемся. Ровно нечисть какая…

Тарус укоризненно глянул на него, но смолчал. Вишена цокнул языком.

– Не поминал бы ты нечисть, друже… И так спасу от нее нет, – сума с рубиновым мечом теперь жгла ему спину. Слова чародея не на шутку встревожили.

Славута в ответ только вздохнул.

И опять потянулся навстречу лес; неслышно стелилась под ноги неприметная звериная тропа; трещала вдали вредная белобокая сорока. Яр пристроился рядом с дреговичем и вполголоса что-то у него выпытывал; Омут, погруженный в свои извечные думы, ступал в трех шагах за ними. Вишена шел за Тарусом и все вспоминал прошлую ночь. Волчьи ощущения накрепко врезались в память. То, что можно обернуться волком, воткнув нож в гладкий пень на поляне и перекувырнувшись через него, знал даже ребенок. Но – знал как сказку, ибо каждый мальчишка с замиранием в сердце хоть раз пробовал проделать это. Вишена тоже пробовал. С замиранием в сердце. Сказка оставалась сказкой…

– Тарус-чародей, – встрепенулся Вишена, – это трудно – обернуться волком?

Тот усмехнулся:

– Нет.

– Я думал, что нож, пень, поляна – это только сказки.

– Почему же сказки? – ответил Тарус. – Вчера сказки были? То-то.

– Я же пробовал раньше. Да и многие пробовали. Отчего же ни у кого не выходит, только у тебя? – недоумевал Вишена.

– Оттого что я – чародей, – опять усмехнулся Тарус. – То, что всем известно, это далеко не все. Люди повторяют только то, что видят: нож, пень, поляна. А всякий ли нож сгодится?

Вишена не знал. Это действительно никогда раньше в голову не приходило. Казалось, нож есть нож, чего там, бери и вгоняй в подходящий пень.

Чародей полез за пазуху и подал ему невзрачный, потемневший от времени нож с липкой резной рукояткой. Вишена повертел его в руках и, не разглядев ничего необычного, вернул.

– Ну?

– Запоминай, Вишена. Этим ножом четыре года назад я убил волка. В ночь на Ярилу. Одним ударом, прямо в сердце. И вынул его из раны только на рассвете.

– В ночь на Ярилу… – пробормотал Вишена, – прямо в сердце…

На Ярилу ночь была самой короткой в году. Редко кто спал в это время. Это ночь гаданий, ночь чародейства и волшебства, ночь колдовских заклинаний и нечисти.

– Только в эту ночь? – спросил Вишена, заранее уверенный в ответе.

– Только в эту, – подтвердил Тарус.

– И все?

– Нет, не все. Пень тоже не всякий сгодится. Только гладко спиленный.

Вишена довольно сказал:

– Это я знаю!

– А почему – знаешь? – проворчал неодобрительно Тарус.

Вишена смутился:

– Нет…

– То-то! – Тарус говорил негромко. – Макошь, Мать-сыра земля, дает тебе свою силу. По корням стекается она в пни и лишь на гладких пульсирует ровно и спокойно. Изломы не годятся, долго на них живет крик умирающих деревьев, и Макошь кричит вместе с ними.

Тарус умолк и некоторое время безмолвно шарил взглядом по чащобе. Вишена семенил рядом, нетерпеливо заглядывая ему в лицо.

– А еще что?

– Когда хочешь обернуться волком, – возобновил рассказ чародей, – заходить к пню нужно с юга на север. Человеком – наоборот, с севера на юг. Ну и, конечно, приговор…

– Чудеса, – прошептал Вишена.

– Это еще что, – усмехнулся Тарус, – настоящие чудеса начнутся, если станешь к пню спиной и перекувырнешься назад. Приговор здесь уже другой…

Заклинания Тарус произнести не успел. Идущий впереди Славута поднял руку и замер. Встал, будто на стену наткнулся, Омут; застыл с поднятой ногой Вишена.

Там, впереди, кто-то пробирался сквозь чащобу. Слышались мягкие шаги, тихий хруст сухих веток и приглушенный говор, издали похожий на невнятное бормотание. Все пятеро путников мигом нырнули в густой малинник. Летом здесь вполне мог сидеть жирующий медведь и лакомиться ягодами. Но весной в малиннике делать нечего и они без помех схоронились в густом переплетении ветвей и сочных зеленых листьев. Вишена и Тарус наблюдали за тропой впереди себя, Славута посматривал в стороны.

Сначала казалось, что никто не приближается – голоса раздавались все так же в отдалении, после говор стих, а звук шагов стал медленно нарастать.

Кто-то шел прямо на убежище-малинник. Тарус неслышно, одними губами, выругался и прошептал:

– Не везет нам эти дни…

Оставалось надеяться, что их не заметят в зарослях и пройдут мимо.

Ждали, казалось, вечность. А потом впереди на тропе показалась знакомая кряжистая фигура Боромира; за ним шел еще кто-то.

– Наши? – изумился Славута. – Как их сюда занесло-то?

Вишена хотел встать и выйти из укрытия, но чародей рукой задержал его, и тогда Вишена вспомнил того упыря, что явился в Андогу в личине Омута.

Боромир – если это был Боромир – приближался. Вишена стал узнавать остальных – Бограда, Богуслава, Тикшу, Роксалана, Пристеня.

Тарус мягко коснулся плеча Вишены и чуть заметно указал на его меч. И тут Вишену прошибло: будь это нечисть в личинах друзей, изумруды непременно зажглись бы, возвещая об опасности, но они мирно поблескивали в полутьме малинника и не было в них огня.

– Боромир! – окликнул Тарус и поднялся.

Люди на тропе вдруг замерли, разом обернулись к нему и обнажили мечи. Все это они проделали быстро и без слов.

Вишена встал рядом с Тарусом и вопросительно уставился на Боромира.

– Вы чего? – вырвалось невольно.

Боромир, взглянув на гарду своего меча, смягчился, а Боград обменялся с Тарусом быстрыми взглядами и облегченно сказал:

– Это они, Боромир. Чисто.

Мечи вернулись в ножны, а встретившиеся побратимы крепко обнялись.

– Почему вы здесь? – спросил Тарус. – Сговорились же в Иштомаре сойтись.

– Не дошли мы до Иштомара, чародей, – ответил невесело Боромир, – в первую же ночь без коней остались.

Славута, Вишена и Тарус быстро переглянулись, настороженные.

– Мы тоже, – протянул чародей. – Как это было?

Боромир горько усмехнулся. Как? Расскажи кому – не поверят, засмеют. Он и сам до сих пор не мог поверить. Кабы не четыре сотни его воинов, видевших то же самое, Боромир решил бы, что умом тронулся.

Едва стемнело и стали на ночлег, едва развели костры и расседлали коней, едва уселись у огня и потянулись к походным сумам…

Дикое громовое ржание вспороло ночную тишь. Кони всполошились, их никак не удавалось успокоить. А потом люди взглянули на небо и попадали на колени, взывая к Перуну и моля о защите.

Вверху, над ними, разметав меж звезд буйную гриву, мчал огромный светящийся конь. И гремел над миром его крик, и вторили ему земные сородичи. А когда вихрем пронесся он над головами, весь табун сорвался с места и поскакал следом. На полпути к горизонту земля ушла у коней из-под копыт и повел их огненный жеребец небесной тропой, и растворились они в угольном бархате неба, затерялись среди звезд, и затихли вдали топот да ржание.

А люди долго еще не вставали с колен, обратив лица к небесам.

Дружину Боромир отправил в Иштомар, как и договаривались. Позвизд и Заворич увели ратников, а сам Непоседа, взяв Бограда, Роксалана, Тикшу и еще некоторых, двинулся искать Таруса, потому что почуял неладное, а без чародея, без его знаний и мудрых советов не решился что-либо предпринять, ибо именно Тарус затеял этот поход за Книгами и кому, как не ему подсказать в трудную минуту?

Боромира никто не перебивал; Вишена и Славута слушали с заметным интересом, Тарус – мрачно. Им тоже было что поведать, и когда Боромир иссяк, заговорил чародей. Рассказал он все – и о сгоревшем овине, и о чертенке в Рыдогах, и о чужаках, и об Омуте, и о рубиновом мече.

События вязались тугой замысловатый узел со множеством завитков и им предстояло его разгадать-распутать.

Разговор продолжили на ходу, шагая в сторону Иштомара.

– Пошто за оружие хватались, нас увидевши? – спросил вдруг Омут-Молчун, приспосабливая поудобнее свою исполинскую булаву на поясе. Ответил Боград:

– А мы вас уже встречали! Нечисть какую-то в вашей личине. Если бы не Боромиров меч, кто знает, как все обернулось бы. Воистину волшебной силой наделили мы тот клинок в Чикмасе! Разогнали поганых. Да что там, мы и себя вчера встретили! Вот Боромир осерчал, себя узрев! Сами разбежались, видать почуяли, на кого нарвались… С Непоседой и его мечом шутки теперь плохи…

– Бесится погань… Задержать хотят, извести, не иначе, – задумчиво протянул Тарус. – Ой, други, крепко делается, туго вяжется. Трудно нам будет, пока до Книг доберемся, ох трудно! Меч еще рубиновый на нашу голову…

Тарус замолчал и Вишена радостно воскликнул:

– Так значит и Боромиров меч силу имеет, раз нечисть его боится? Выходит, молод ли меч, стар ли – все одно: сила!

– Не спеши, Пожарский. Увидим, все увидим, только не спеши, – предостерег чародей, покачивая головой.

Вереница путников растянулась по тропе, ведущей в сердце Кухты, где-то впереди шумела река Шогда и в устье ее, в селении Иштомар, ждала их верная дружина, а события продолжали нанизываться на бесконечную нить реальности.

В Иштомаре провели всего два дня. Коней в селении на всю дружину не хватило бы, решили идти пехом. Либо на Запад, к реке Шеманихе, шустрой и мелкой, и уже по ней спускаться на плотах. По ней, по Тетереву, по Бугу, прямо к землям дулебов. Либо сразу повернуть к югу и идти так до самых озер. На плотах быстрее и легче, конечно, чем пешком, но дальше. Шумели и спорили недолго.

Хмурым ненастным утром дружина выступила за стены селения и скрылась среди отливающих медью стволов кухтинского бора. Боромир проводил их пристальным долгим взглядом и обернулся к своему отряду.

Вчера Непоседа заполночь совещался с Тарусом, Боградом и побратимами-полководцами. Теперь почти вся дружина, во главе с Заворичем и Позвиздом, ушла к Шеманихе, чтобы достичь цели по воде. Сам Боромир вел небольшой отряд прямым путем. Кроме Таруса, Вишены и Славуты с Непоседой отправились Боград с братом и еще четырьмя венедами, Тикша, сестры-сорвиголовы Купава и Соломея, Омут, Яр и Роксалан с пятеркой своих ратников. Всего двадцать один человек.

Скоро их поглотил лес, огромный и тихий; лишь хоженная тропа напоминала о людях среди этой дикой чащи.

Вишена шагал третьим, после Боромира и Таруса. Он не знал, почему чародей с Непоседой решили пойти врозь с дружиной, и сейчас размышлял над этим. Скорее всего, Тарус желает кого-то обмануть, сбить с толку. Но почему тогда разделились на такие неравные части – четыре сотни и двадцать один?

Вишена думал и не находил ответа.

Путники гуськом топали по извилистой тропе и те, кто шел позади, часто теряли из виду передних. День выдался пасмурный, в густом лесу казалось, что уже наступили сумерки. Когда тропа немого расширилась, Вишена поравнялся с Тарусом и зашагал рядом с ним. Тот искоса взглянул на витязя, но смолчал.

Нарушил тишину Вишена. Говорил он негромко, чтобы кроме чародея никто не мог услыхать вопрос.

– Скажи, Тарус, почему мы опять откололись от дружины? Зачем вообще Боромир ее брал, коли все старается сделать сам?

Чародей снова покосился на Вишену, но ответил нескоро. И так же негромко:

– Поймешь ли, храбр? Поверишь ли? – Тарус словно размышлял вслух, а не рассказывал. – Запутанное это дело. Нечисть нами уж больно интересуется. Что? Уже заметил? Ну да, трудно не заметить. Вот потому-то дружина и идет врозь с нами, чтоб добралась целиком туда, где будет нужнее. Хватит и того, что коней увели. Думаешь, все едино будут мешать? Нет, не будут. Почему? Да потому, что нечисть, вернее тот, кто ее науськивает, следит за двумя вещами. Во-первых, за твоим мечом. И, пожалуй, теперь еще за Боромировым. Как следит? Да очень просто. Твой меч чувствует нечисть, так ведь? Ну, вот. А теперь подумай головой – всегда ведь есть обратная сила любому свойству. Нечисть тоже чует твой меч. Просто? Да, несложно. Ну, и во-вторых следят за семерыми из нас – за Боромиром, Боградом, Славутой, Тикшей, Соломеей, да за ними двоими. Почему? Да потому, что отмечены мы боромировым мечом, семь лет назад отмечены, в Чикмасе. Мы для нечисти как огонь в ночи, видны всегда и везде. Что? Да-да, именно отвлекать все козни от дружины на себя. Почему же не выдюжим? Выдюжим, думаю. Тарус-чародей – не мешок с соломой. Да и вы богами не обижены. Да. Понятно? Ха-ха! Да не болтай об этом, молчанье – золото!

Вишена невольно отстал, обдумывая услышанное. Действительно, если меч чует близость нечисти, то и нечисть должна чуять волшебную силу изумрудов. Мысль была такой очевидной, что Вишена долго удивлялся, как не додумался до этого сам. Впрочем, он-то знал, что нечистые боятся меча, но связать это впрямую с силой изумрудов пока не догадывался.

Тучи весь день клубились над лесом, предвещая дождь, но Даждьбог милостиво отослал его на крестьянские поля. Хороший подарок людям к Семику! Прошли много – кухтинский бор остался далеко позади; последние часы путники продирались сквозь плотный ольховник.

Старца первым заметил Яр.

– Эй, Боромир! Гляди!

В стороне от тропы на огромном, как столешница, пне сидел, свесив ноги, седой старик, здесь же рядом виднелась крохотная, подслеповатая, сильно покосившаяся избушка.

Все остановились. Ветер едва заметно шевелил длинную бороду старца. Боромир взглянул на Таруса, испрашивая совета, но тот лишь пожал плечами. Вишена украдкой опустил глаза на гарду меча – изумруды не горели – и толкнул тихонько Таруса, показывая это. Чародей кивнул и, наклонившись к уху Боромира, прошептал несколько слов. Боромир мельком взглянул на свой меч и обернулся к Тарусу.

Старец вдруг медленно поднял руку, поманил скрюченным морщинистым пальцем Таруса, Боромира и Вишену.

– Подойдем, – сказал чародей.

Они приблизились и стали в трех шагах от старца, остальные наблюдали с тропы, переминаясь с ноги на ногу.

– Поклон тебе, старче, – негромко поздоровался Боромир и все трое склонились перед седым человеком.

– Здоров будь, Боромир-Непоседа, защита родного края, – надтреснутым голосом ответил старик, – здравствуйте и вы, верные сыны земли нашей.

Боромир не удивился, что старец его узнал. Его знали все. ВСЕ. По крайней мере, после Северного Похода.

– Ведаю обо всех ваших напастях, воины-храбры. И знаю, как уберечься от них.

Старик полез за пазуху, достал свернутую трубкой грамоту. Через мгновение глаза его встретились с глазами Вишены; тот медленно, как во сне, извлек из сумы сверток с рубиновым мечом и подал старику. Тарус удивленно созерцал все это; Боромир, казалось, оставался спокойным.

Покряхтывая, старец сполз на землю, развернул волчью шкуру, отбросил ее в сторону. Вишена глянул на Таруса и проследил за его глазами – чародей неотрывно смотрел на левую руку старика, где на среднем пальце сидел перстень с кровавым рубином.

Вишена вздрогнул, а старик тем временем коснулся перстнем камня на гарде меча. И меч распался – послышался сухой треск, к ногам упали четыре знакомых кинжала.

– Помогите мне! – властно сказал старик. Боромир подобрал кинжалы. Старик уже развернул грамоту и стелил ее на пне, не позволяя скручиваться. Лист был девственно чистым, только по углам его виднелись неясные темные пятна. Скупым расчетливым движением старец взял один из кинжалов из рук Боромира и коротко, без замаха, всадил его в грамоту, в правый верхний угол, прямо в пятно.

– Теперь вы! – скомандовал он.

Тарус протянул руку и второй кинжал, сочно тюкнув, проткнул пятно в левом верхнем углу листа. Боромир отдал один из оставшихся кинжалов Вишене и они разом опустили руки. Грамота, приколотая по углам, отчетливо белела на темной поверхности старого пня.

Спустя несколько мгновений сквозь нетронутую белизну чистого листа стал прорываться неясный еще рисунок; он постепенно всплывал откуда-то из глубины грамоты, с каждой секундой становился все четче и четче.

– Карта! – воскликнул Боромир, – глядите, вот устье Шогды, вот Иштомар! А вот Шеманиха!

Старец указал на крохотный рисунок в центре, походивший на небольшой ларчик.

– Рубиновый клад? – догадался вдруг Тарус. – Но у нас ведь нет ключа!

Старик усмехнулся и снял с пальца левой руки массивный свой перстень. Тарус тотчас протянул ладонь, но старец отрицательно покачал головой.

– В тебе живет сила изумрудов. Никто из вас семерых не сможет носить этот перстень.

Неспешно оглядев всех оставшихся на тропе, старик поманил к себе Яра и тот, словно завороженный, приблизился. Некоторое время он разглядывал юношу, и вдруг стремительным ладным движением надел перстень ему на руку, только не на левую, а на правую. Яр дернулся, беспомощно взглянул на Таруса, но тот улыбался, и Яр успокоился.

– Запоминайте, где спрятан клад. Карту вы не увидите боле.

Тарус, Боромир и Вишена молча глядели на грамоту, навеки впечатывая в память скупой, но понятный рисунок-план окрестных лесов. А потом старик поочередно выдернул кинжалы и карта рассыпалась, обратилась в горстку невзрачной сероватой пыли.

– Удачи вам! – пожелал старец и исчез. Только-только стоял напротив, и вдруг пропал, растворился, как и не было. И избушка подевалась невесть куда, сгинула, оставив после себя слабо примятую траву. Лишь ветер, дыхание Стрибога, подхватил и разнес остатки показанной стариком грамоты.

Вишена подобрал кинжалы, секунду поколебался и отдал Яру. Тарус, видевший это, согласно кивнул.

В подкравшихся сумерках призрачной тенью разрезала небо надвое первая летучая мышь.

– Эй! – закричал вдруг Яр испуганно и восторженно. – А перстень-то не снимается! Прирос к пальцу!

Тарус мрачно вздохнул и похлопал его по плечу:

– Крепись, хлопче! Это только начало…

«Успокоил, нечего сказать, – подумал Боромир. – Что ждет-то нас впереди?»

Темнело.

Костер весело пылал, раздвигая темень, путники, рассевшись вокруг, слушали Таруса-чародея.

– Давным-давно были на свете семь волшебных рубинов. Тот, кто владел ими, получал огромную силу и власть. Далеко не всякий мог совладать с этой силой, говорят, рубины извели-сгубили не одного хозяина. Сила их – темная, сказывают – нечистью данная, но никто из обладателей никогда открыто с нечистью не якшался. Сколько лет рубины служили Тьме – никому неведомо. Покуда кто-то не разделил их. Три схоронили в ларце, а четыре пустил по белу свету. По отдельности рубины большой силы не имели, и мало кто знал, что они на самом деле волшебные. Хитрость состояла в том, что сперва нужно было собрать потерявшиеся в разных землях четыре рубина, потом с их помощью прочесть карту и, наконец, добраться до ларчика с оставшимися тремя каменьями. Да ларчик тоже непрост – отпирается ключом и доселе никто ничего не знал о нем, – Тарус ненадолго умолк. – Я не знал ни где он, ни что он, ключ этот тайный, пока старик не надел Яру на палец вон тот перстень.

Все обернулись к юноше, непроизвольно поглаживающему перстень, старый и темный. Первый испуг оттого, что он прирос к пальцу, у Яра уже прошел, но смутное беспокойство все не покидало его.

Костер сухо потрескивал, плевался искрами, путники жались к нему, светлому и доброму, веря, что огонь защитит их, слабых, от любых ночных страхов.

– Мы возьмем клад? – спросил Боромир глухо. Тарус ответил не сразу, поразмыслил немного.

– Да. Затем, чтобы силу рубинов не обернули против нас.

Тарус-чародей надеялся на лучшее. Предание ни слова не говорило не только о ключе, но и о кинжалах, сливающихся в меч. Но ничем иным кинжалы быть не могли – Тарус внимательно осматривал клинки и убедился, что не два рубина красовались на гарде каждого, а лишь один, пронзивший сталь насквозь, так, что наружу выступали две стороны.

Клад схоронили совсем недалеко от них, если завтра с утра выйти и забрать немного на восток, до полудня можно поспеть к месту.

Ночь прошла спокойно, если не считать шумной возни в кустах да частого злобного воя, слишком далекого, чтобы обращать на него внимание.

Едва взошло солнце, пустились в дорогу и к полудню действительно вышли к большому глубокому оврагу, где карта обещала клад. На дне щетинились колючками буйные заросли чертополоха. Тарус криво усмехнулся – чертополох боле нигде не рос, видать, заговоренное это место, нечисть пугать.

Глиняные склоны круто, почти отвесно обрывались вниз и пришлось поискать место для спуска. Да и там ничего не оставалось, как сигать с высоты в три человеческих роста.

Первым прыгнул Боромир, с размаху врубился в плотные колючие заросли, шипя и вполголоса ругаясь. Пока спутники присоединились к нему, Непоседа схватился за меч и успел выкосить небольшую полянку.

Медленно двинулись вперед, расчищая дорогу. Солнце висело прямо над головами и заливало овраг резким безжалостным светом. Скоро нашелся и вход в пещеру – две гранитные глыбы, вросшие в одну из стен, да узкая щель между ними. Чертополох у входа разросся особенно буйно, выше людей. Когда его выкорчевали, взорам открылся темный лаз куда-то под землю; на камне у входа виднелся искусный барельеф: черт, полуприсев и чуть склонив рогатую голову набок, сжимал в руке длинный, несомненно рубиновый меч. С кем он дрался, можно было лишь догадываться.

В кривой трещине у входа неровно торчал старый полуобуглившийся факел и некоторое время потратили, зажигая его.

Наконец огонек заплясал на смолистом дереве. Боромир кивком подозвал Яра, Вишену, обнажил меч и собрался первым войти в пещеру, но его задержал Тарус, сжимающий в опущенной руке факел.

– Стой, Боромир! Первым – огонь!

Непоседа пропустил его и чародей медленно скрылся в расщелине. За ним след в след ступал Боромир. Вишена подтолкнул Яра, чтобы не шел последним, тоже обнажил меч, и ушел вглубь.

Впереди пылал факел, но даже в его свете ясно виднелись горящие зеленые точки волшебных изумрудов.

Ход змеился в каменной толще, узкий и длинный. Наверху, в овраге, камня никто не видел, только глину, здесь же они попали в настоящее гранитное царство.

Наконец ход втек в небольшую овальную пещеру. На стенах Тарус приметил несколько факелов и немедля зажег их; сразу стало светлее.

В центре пещеры, на длинных тускло-серебристых цепях свешивалась с потолка массивная гранитная плита, отполированная до блеска; на ней стоял небольшой плоский ларчик, вырезанный из крупного синеватого самоцвета. Маленький и неприметный, он терялся на гладкой и обширной поверхности плиты.

А рядом, на полу, в драных полуистлевших одеждах, скорчились четыре человеческих скелета и один чужой, жуткий, незнакомый. Что это было за существо, не смог определить даже всезнайка-Тарус.

Изумруды мечей продолжали беззвучную песнь зеленых искр и горели теперь еще ярче, чем у входа.

Яр храбро потянулся к ларцу, но Тарус мгновенно поймал его за шиворот.

– Куда? К ним хочешь? – указал он на скелеты. Яра передернуло.

Тарус долго рассматривал ларчик, потом щелкнул пальцами:

– Кинжалы!

Яр полез в сумку. Рубиновые клинки вновь соединились в короткий меч, но, послушные прикосновению магического перстня, тут же распались. Тарус аккуратно, словно боялся обжечься, взял один кинжал и склонился над ларцом. Рубин на гарде тотчас вспыхнул и, вторя ему, усилили свечение изумруды на мечах. Чародей отшатнулся и попятился. Что-то ему мешало. Он потряс головой, вытянув вперед руку без кинжала.

– Яр! Ну-ка, ты! Видишь вон те углубления по углам ларца? Вложи в них по кинжалу. Да потише, без спешки!

Яр мягко, по-кошачьи, подобрался к плите.

– Цепей и камня не касайся! – предупредил Тарус. Тем временем Яр изловчился, один из кинжалов скользнул, куда полагалось, войдя по самую гарду и рубин чуть заметно ожил. В глубине его заструилось что-то похожее на слабый свет. Цепь на этом же углу плиты, глухо звякнув, разорвалась посредине, но плита даже не шелохнулась. Второй кинжал занял свое место и свечение рубинов стало более ярким. С тем же звуком лопнула вторая цепь. Падая, она задела один из человеческих скелетов и он распался в мельчайшую сероватую пыль.

Когда все четыре кинжала оказались где нужно, рубины пылали, как летний закат накануне ветреного дня. Все цепи лопнули, обрывки свешивались с неподвижной плиты и касались пола. Лишь один не доставал до пыльной поверхности, не хватало нескольких звеньев. Казалось, плита стоит теперь на диковинных ножках. Остатки цепей на своде пещеры слабо покачивались и жалобно поскрипывали.

Тарус хотел сказать Яру, что пора открывать ларец, но тот и сам догадался. Настороженно, с опаской, он коснулся перстнем ларца и отдернул руку.

Рубины ослепительно вспыхнули и погасли; теперь вместо них зыбким синеватым маревом засветился ларец. Сначала свечение разгоралось, потом стало тускнеть и вдруг, слабо блеснув, в свете факелов, ларец растаял, обратился в ничто. В центре плиты на черном бархатном ложе покоились три рубиновых кинжала. Лежали они треугольником, лезвие к рукоятке, и были ослепительно чистыми, словно из начищенного серебра. А потом сверху на них с тихим мелодичным звоном упали четыре потемневших от земных скитаний кинжала-ключа, все рубины вспыхнули вновь, но горели недолго, ровно столько, чтобы люди успели заслонить глаза рукой и отступить.

Когда сияние угасло, на плите остался лежать длинный рубиновый меч, тускло отблескивая в дымном пламени факелов. Он был точной копией мечей Вишены и Боромира, с одной лишь разницей: вместо двух изумрудов гарду его украшал огромный рубин.

– Возьми его, Яр! Отныне он твой.

Голос Таруса повис в гулкой тишине пещеры.

Юноша решительно протянул руку и пальцы его сомкнулись на рукоятке. Ладонь ощутила приятную тяжесть меча.

Боромир легонько толкнул Таруса, указывая на скелет чужака:

– Гляди, чародей!

Тарус присел. Вишена, до этого молча стоявший позади всех, всмотрелся и едва не вскрикнул: скелет был опоясан сгнившим кожаным ремнем с длинными ножнами. Яр вопросительно уставился на Таруса, по-прежнему вцепившись в меч.

– Мне взять это?

Тарус думал всего мгновение:

– Бери!

Яр сделал два маленьких шага и нагнулся. Ему вдруг стало не по себе – череп, похожий на собачий, только гораздо крупнее, щерился ему прямо в лицо, словно мертвец не хотел отдавать свою вещь. Но Яр пересилил себя и храбро взял ножны свободной рукой. Истлевший пояс не выдержал и расползся; скелет осел мелкой пылью и лишь череп продолжал зло скалиться на людей.

– Уходим! – скомандовал Тарус, властно глянув на Вишену. Дважды повторять не пришлось, тот охотно отступил в ход, слишком уж здесь было неуютно.

Когда Тарус, последним из четверых, покинул пещеру, застывшая в центре плита с грохотом обрушилась на каменный пол, подняв облачко пыли и обратив в труху оставшиеся три скелета, но чародей даже не обернулся.

Солнечный свет ослепил их после долгого полумрака подземелья. Спутники ждали у входа, радостно зашумев, когда все четверо, целые и невредимые, выбрались из узкой расщелины. А в следующее мгновение все взгляды надолго скрестились на сверкающем мече.

– Это и есть Рубиновый клад?

Яр восторженно воздел руки и меч засиял еще ярче, впитывая ослепительные лучи Ярилы-солнца.

Один лишь Тарус выглядел встревоженным. Что принесет им этот неведомый, но несомненно могучий меч? Этого он не знал.

Пора было и уходить. Вишена, отерев со лба выступивший пот, бросив последний взгляд на зияющий чернотой ход в пещеру и вдруг пораженно замер.

Барельеф у расщелины изменился. Черт словно отпрянул назад, испуганно вытянул руки перед собой; знакомого меча в его руках больше не было.

– Эй! Глядите! – крикнул Вишена остальным.

Тарус впился глазами в барельеф. Боромир, стоящий рядом хмуро оглядел камень и тихо, сквозь зубы, процедил:

– Жуткое место… Уйти бы…

Люди застыли перед ходом, разглядывая ожившую скалу и гадая, что же это может значить.

Голос, раздавшийся сверху, застал всех врасплох.

– Чего всполошились?

Вверху, на обрыве, опираясь на длинный резной посох, стоял давешний седой старик и ветер точно так же, как и вчера, шевелил его длинную белесую бороду.

– Кто ты, старче? – крикнул резко Тарус. – Как твое имя?

Старец поднял руку:

– Удачи вам, храбры! Добудьте Книги!

Он на секунду умолк, словно размышлял.

– А имя мое – Базун!

Старик не двинулся и не ушел. Он просто растворился на фоне прозрачной небесной голубизны.

Вдалеке закричала чайка.

8. Пустыня и скалы

Солнце неподвижно застыло прямо над головами путников и жгло так, словно хотело выпить всю, до последней капли, влагу из их изнуренных тел. Сухая каменистая почва стелилась под ноги и каждый шаг поднимал в раскаленный воздух небольшое облачко пыли.

Никто не заметил перехода – еще в лесу начали попадаться небольшие, лишенные растительности проплешины. Постепенно их становилось все больше, и, вот, они уже весь день шагают по жаркой непонятной пустыне, а солнце и не думает садиться: висит себе в зените и печет, и печет, и печет… Так, что пот заливает глаза и даже мысли цепенеют и размягчаются. И что плохо, они давно не встречали воды. Последний раз пили из ручейка в лесу, когда Боромир устраивал отряду привал.

Невесел Боромир-Непоседа, тяжкие думы одолевают вожака лойдян. И Тарус стал мрачнее тучи, насупился, втянул голову в плечи, уныло плетется рядом с Боромиром. Видать, плохи дела…

Вишена облизал пересохшие губы и покосился вправо – рядом мерно вышагивал Славута-дрегович. Куртку он давно снял, мускулистое лоснящееся тело влажно поблескивало. Вишена знал, что выглядит так же. Отряд страдал от жары и все сбросили лишнюю одежду.

Пустыня. Откуда она здесь, в лесном краю? Вишена испытал похожее чувство недоумения и подвоха, когда нечисть водила его в Черном. Идешь, не останавливаясь, целый день, а получается, что топчешься на месте, кружишь по одним и тем же дубравам да перелескам. А после забредаешь совсем в другую сторону, к чертям на кулички.

Рыжие потрескавшиеся валуны слегка разбавляли монотонность пейзажа. То и дело их скопления попадались на пути. И крупные глыбы, в рост человека, и совсем небольшие, просто россыпь камней. Иногда приходилось их обходить.

И мертво вокруг. Никого. Только однажды видели в белесом от жары небе крупного и одинокого орла-падальщика. Да шныряют среди камней коричневые мерзкие сколопендры.

– Боромир! Тарус! Стойте!

Вишена очнулся от невеселых дум и встрепенулся. Все стали, только Боград бегом спешил к вожакам.

– Что такое? – спросил Боромир.

Боград, слегка запыхавшись, подбежал.

– Вода. Там, – указал он влево, на видневшиеся невдалеке крупные неровные глыбы. Собственно, это были уже не валуны, а самые настоящие скалы.

– Вода? Где?

– Там, в скалах. Я чувствую! – венед выглядел взволнованным.

– Веди! – коротко приказал Боромир.

Боград, погладив бороденку ладонью, на секунду прикрыл глаза, потоптался на месте, поворачиваясь и так, и эдак; после уверенно зашагал к дальней оконечности скал. Остальные пустились за ним. Откуда только силы взялись у них, усталых, едва тащившихся посреди этого знойного бесконечного дня… Одно лишь сладкое и волшебное слово «вода» вдохнуло в них жизнь и надежду.

Между отдельными скалами змеились узкие проходы-расщелины. Боград пропустил несколько без внимания и замер напротив одного, ничем на вид не примечательного.

Перед расщелиной в пыль впечатались следы, странные и незнакомые. Словно кто-то протащил мимо крупную корову, прямо на брюхе, ловко и бесцеремонно, а корова изо всех сил упиралась всеми четырьмя ногами, но это мало помогло.

В расщелину след не заходил.

Боград решительно нырнул в узкий проход и углубился в скалы. За ним след в след ступал Боромир, дале – Тарус, Вишена и все остальные. Проход петлял и извивался в каменном царстве. Темные изломанные стены взметнулись ввысь, лишь далеко вверху оставляя яркую полоску неба. Под ногами хрустело мелкое рыжее крошево, вылущенное жарой со стен за долгие неподвижные годы. А проход все вел и вел вперед, в самое сердце скал, увлекая и маня познавших жажду путников.

Радостный крик всколыхнул тишину – Соломея нашла на стене невзрачный серый лишайник, а это значило, что где-то поблизости действительно есть вода.

Скоро проход разветвился. Путь преградила громадная неровная глыба. Боград неуверенно повертелся перед ней и пошел вправо. Шагов через сто он замедлился, мотнул головой.

– Не сюда… Удаляемся.

Пришлось вернуться и обойти препятствие с другой стороны. Шли еще некоторое время. И, наконец, уловили слабое журчание, прозвучавшее для всех слаще самой лучшей музыки.

Боград недоуменно озирался. Воды нигде не было. Он снова закрыл глаза, расставил руки, поворотив их ладонями вперед, и стал медленно крутиться на месте. Отыскал направление, сделал несколько шагов вперед.

Все смотрели на него со жгучей надеждой, ибо вода сейчас означала жизнь.

– Здесь… – прошептал Боград, открыл глаза и задумчиво огляделся. – Ничего не понимаю!

Он вновь зажмурился и прислушался к себе.

– Вода где-то рядом, я ее чувствую, – сказал он тихо.

Под ногами была только сухая земля да камни.

Тарус несильно подергал венеда за мизинец – тот все стоял, растопырив руки – и указал вверх. Там, где скалы уступом громоздились одна на другую, стекала, чернея на фоне сухого камня, узенькая лента долгожданной влаги.

Боград сказал: «Хм!», опустил на землю суму и умело вскарабкался на скалу. Скрылся с глаз он всего на миг.

– Есть! – радостно выкрикнул он и вскинул к небу руки. – Хвала Даждьбогу!

Путники, помогая друг другу, поднялись на уступ, где стало тесновато. Вода слабой струйкой стекала откуда-то сверху и исчезала в зеве темной бездонной трещины. За неровности камней цеплялся живучий неприметный лишайник; здесь его было довольно много.

Пили по очереди, долго и жадно, а потом спустились вниз и заснули кто где упал. Над спящими повисло недвижимое солнце, заглядывая в расщелину сверху, следило за ними пристально и неотрывно.

Когда Вишена проснулся, по-прежнему стоял день, надоевшее до чертиков светило продолжало вылизывать землю горячими желтыми языками. Спутники еще спали; гулко отдавался в скалах могучий храп Омута. Вишена нехотя встал, разминая затекшие ноги, влез на уступ и некоторое время с наслаждением пил. Вода была теплая и солоноватая на вкус, совсем не такая, как в студеных лесных ключах.

Неприятный шорох заставил быстро обернуться.

Перебирая десятками членистых ножек к нему приближалась огромная сколопендра. Ростом с добрую собаку, длинная, ровно спиленная сосна. Вишена ясно видел уродливую голову, хищно изогнутые жвалы с мутными каплями зеленоватого яда на кончиках. Виднелось и что-то вроде глаз: два невыразительных пятна того же рыжего цвета, что и все тело сколопендры.

Меч сам скользнул в ладонь. Тварь неотвратимо приближалась. Вишена припал спиной к скале, чувствуя, как струйка воды смочила волосы и потекла за шиворот. В нужную секунду взмахнул мечом, коротко и резко. С противным хрустом клинок взломал крепкий хитиновый панцирь, голова сколопендры отделилась от тела, которое продолжало мерно перебирать ногами и ползти вперед. На мече осталась густая сероватая слизь. Вишена, скривившись, подставил его под струйку воды. Обезглавленная сколопендра тем временем ткнулась в стену и полезла по ней вверх. Скоро она скрылась из виду. Вишена, гадливо поморщившись, сапогом отшвырнул подальше отрубленную голову и уже хотел спускаться, как вдруг знакомый сухой шорох заставил его замереть и осмотреться.

Внизу по расщелине ползла точно такая же тварь; еще одна, цепляясь за едва заметные выступы, спускалась по противоположной стене. А вон и еще, на верхушке пузатого валуна… И над трещиной две…

Вишена пронзительно закричал и споро спустился. Спутники просыпались, разбуженные Вишеной, тут же хватались за мечи, а к ним со всех сторон сползались десятки и сотни мерзких многоногих гадов, издавая стройное отчетливое шуршание.

И пошло-поехало. Люди с хрустом крушили рыжие длинные тела, которые не хотели умирать сразу, кромсали их на части, части эти продолжали ползать и дергаться. Новые и новые сколопендры появлялись отовсюду, прыгали сверху, выскальзывали из трещин и извилистых ходов, зло щелкали мощными ядовитыми жвалами и бросались в атаку.

Вишена яростно отбивался от наседающих тварей. Справа от него Боград, Богуслав и близнецы-венеды Чеслав, Вавила и Ярош размахивали мечами, перемалывали накатывающийся из прохода вал; слева Боромир и Купава отступали под дружным натиском дюжины извивающихся гадов. Им на выручку спешили Омут, Роксалан и Дементий, а еще дальше, за причудливым выступом скалы Славута, Пристень и Соломея пытались пробиться к загнанному в угол Яру. Яр держался молодцом: орал и ругался не хуже пьяного сапожника, но мечом действовал ловко и исправно.

Закричал от боли Светозар – ратник Роксалана. Ядовитые челюсти впились ему в лодыжку. Свистнул в воздухе чей-то меч, поражая удачливую многоножку, но голова, разлученная с телом, словно в отместку еще крепче стиснула жвалы.

– Хе!

Тяжелая булава Омута обратила голову ближайшей к нему твари в полужидкий блин, а длинное рыжее тело заскребло ногами.

Боромир изловчился, взмахнул мечом и располосовал одну сколопендру точно вдоль спины. Длинные узкие половинки разошлись в стороны, словно вскрытый стручок гороха, Боромир разинул рот от удивления. Но всего лишь на миг: подоспела новая тварь.

Тикша в пылу схватки пытался достать загнанную высоко на стену гадину. Прыжок, еще один, и та обрушилась на него сверху, царапая жестким панцирем. Измочалив и исхлестав ее, Тикша вскочил, ногой отшвырнул бесформенные шевелящиеся клочья в сторону и оглянулся в поисках нового врага.

Пристень со Славутой прорвались наконец к Яру и сражались теперь втроем, плечом к плечу; Соломея присоединилась к сестре Купаве и Боромиру.

Боян и Акила, земляки Роксалана и Дементия, пытались освободить Светозара от намертво вцепившейся мертвой уже головы, а Тарус и Омут их обороняли.

И вдруг все прекратилось. Вишена снес полкорпуса ближайшей твари и огляделся, не веря, что остальные уйдут просто так, ни с чем. Но уцелевшие сколопендры исчезли, растворились в скалах, остались лишь разрубленные беспорядочные части да склизкое месиво под ногами. Лойдяне, сжимая оружие сбились в плотную группу, готовые к новому нападению. Но никто не нападал.

Светозар стонал, нога его посинела и распухла, пораженная сильным ядом. Над воином склонился Тарус.

Можно было перевести дух. Оружие продолжали держать наготове. Грязный и заляпанный слизью Славута вытирал секиру содранными со стены пегими лохмотьями лишайника.

Боромир, стоящий рядом с Вишеной, хмуро произнес:

– Сдается мне, что это еще не конец…

Вишена не мог не согласиться – перед бурей всегда бывает затишье.

Рубины на мече и перстне Яра неспешно разгорались и надолго приковали в себе взгляды путников; изумруды же молчали.

К этому времени Светозар потерял сознание и начал бредить. Товарищей он не узнавал.

– Идет! Она идет! – хрипел он и судорожно выгибался, дергая руками и здоровой ногой.

И тут чья-то огромная тень упала на скалы, поглотив их целиком. Все вскинули головы.

Над узкой расщелиной, где столпились люди Боромира, нависла передняя часть исполинской сколопендры. Острые зазубренные жвалы запросто могли перекусить быка, а каждая из ног по длине вдвое превышала человека.

Люди невольно отпрянули и вжались в шершавую скалу. В движениях твари сквозила величавая медлительность, а голову ее венчала ярко блестящая в лучах солнца корона.

Светозар захрипел и затих; глаза его остекленели.

– В расщелины! – негромко промолвил Боромир. – Хоронитесь среди камней, там, где она вас не увидит и не достанет!

Отряд рассыпался. Вишена скользнул в щель между глыбами вслед за Яром.

Сколопендра, издавая отчетливый шелестящий звук, высматривала людей, изгибалась на стороны в сторону, и наклонялась все ниже. Десяток ног вдруг вцепился в скалу, земля дрогнула и изумленные люди проводили глазами здоровенный обломок. Послышался грохот, в воздух взлетела туча невесомой пыли и сколопендра нагнулась за следующей глыбой. Миг, у она утащила сразу две скалы. Трое остались без укрытия – Пристень, Дементий и Славута. Посреди ровной площадки эта троица выглядела беззащитно и обреченно. Тварь проворно склонилась к ним, не давая времени на отступление в скалы, до которых было не меньше двадцати шагов.

С отчаянным боевым кличем на помощь рванулись сразу пятеро – Боромир, Вишена, Тарус, Роксалан и Тикша.

Сколопендру встретили мечами, но они отскакивали от крепкого панциря, словно от камня. Только Боромир, хвативший по толстой, как колодина, ноге слегка надломил ее.

Славута изловчился и, наскочив сбоку, обрушил секиру на голову гадине. Более тяжелая, чем мечи, секира с хрустом проломила темную броню и застряла, а тварь мотнула головой, Славута взвился в воздух и приземлился далеко в стороне, расшибив до крови локоть.

В пылу схватки никто не увидел, как Боград поймал за плечо ринувшегося в самую гущу Яра, прокричал ему что-то, и оба бегом бросились прочь от укрытий, вглубь скал.

Путники, став полукругом, пытались нанести сколопендре хоть какой-то ущерб, а та дергала головой и ногами, но люди успевали увернуться и отскочить. Мечи то и дело проверяли на прочность ее панцирь; вскоре Тарус нашел слабину.

Удар его пришелся точно в щель между пластинами-сегментами и оттуда брызнула уже знакомая серая слизь.

– Хо! – крикнул Тарус обрадовано. – Цельте меж пластин!

Боромир, увернувшись от ноги сколопендры, изо всех сил рубанул, следуя совету Таруса. Меч пропахал в теле глубокую борозду, прошел насквозь и ткнулся в землю. Впервые тварь болезненно дернулась от нанесенного удара; до этого она ничего будто бы и не замечала.

Еще несколько человек поразили уязвимые места и сколопендра отпрянула передней частью от земли. Секира Славуты по-прежнему торчала в ее голове недалеко от короны.

А Яр и Боград тем временем достигли задней части гигантской многоножки. В сотне шагов отсюда, за грядой причудливо нагроможденных глыб, их товарищи сражались с головой твари. Здесь темно-коричневое тело цеплялось за камни десятками уродливых щетинистых ног. Невдалеке оно отделялось от грунта и по воздуху уходило за камни, образовав чудовищную живую арку.

Меч Яра излучал ярко-красный свет, перстень на пальце пламенел алым светляком. Так ярко рубины еще никогда не светились.

– Давай! – скомандовал Боград почему-то шепотом. – Руби!

Клинок дважды вгрызся в тело сколопендры, почти не встречая сопротивления. Боград, напрягая мускулы, действовал своим мечом, но пробить защиту толстого панциря так и не смог.

А от ударов Яра сколопендра вздрогнула, судорожно дернулась и арка впереди вдруг стала свиваться кольцом. Бограда отшвырнула распрямившаяся нога, он мешком повалился на камни.

Тварь тянула голову к Яру. Тот, слегка присев, обеими руками держал меч.

Кривые жвалы разошлись, готовые перекусить единственного противника пополам, но рубиновый меч успел раньше.

Выпад – и голова гадины развалилась надвое, словно гнилой орех, извергнув целое море густой зловонной слизи, а Яр продолжал молотить мечом, кромсая врага в мелкие клочья. Для рубинового меча будто и не существовало крепкой брони, а раны он наносил куда более серьезные, чем можно было ожидать.

Все решилось в несколько секунд. Голова и передняя часть сколопендры перестали существовать как единое целое – Яр добросовестно все измочалил. А потом рука его сама вонзила меч в единственное утолщение на теле многоножки и трижды повернула.

Протяжный, леденящий душу вопль потряс скалы. Небо потемнело и вслед грянул оглушительный удар грома.

Яра отбросило в сторону, он изо всех сил пытался за что-нибудь уцепиться свободной рукой; вот пальцы уже сомкнулись на чем-то гладком и удобном, и вдруг Яр с размаху грянулся оземь, носом в пахучую траву, успев краешком глаза узреть светлые и стройные березовые стволы.

Пела иволга, куда-то подевалась изнурительная жара, а вместо нее пришла привычная и благодатная лесная прохлада.

– Батюшки-светы!

Яр поднял голову – рядом стоял целый и невредимый Боград и ошеломленно озирался.

Вокруг раскинулся привольный березняк, а скалы и пустыня бесследно исчезли.

– Жив? – участливо спросил его Боград.

Яр прислушался к себе.

– Сдается, да! – довольно сказал он и встал на ноги. В правой руке Яр держал свой меч, в левой обнаружилась славутина секира, которая раньше торчала в голове чудовищной многоножки.

А рядом с ними дивным зубчатым кругом застыла меж белых стволов золотая корона, и самым странным было то, что внутри круга тоже росли березы, зеленея нетронутыми кронами, словно корона возникла прямо здесь из ничего.

Яр присвистнул и подошел поближе. Вблизи корона из-за своих размеров более напоминала диковинную ограду. Каждый ее зубец почти равнялся по высоте человеку и маленькой корона казалась только на огромной голове сколопендры.

– Э-ге-гей! – донесся сбоку тревожный голос Боромира.

– Сюда-сюда! – отозвался Боград, сложив ладони воронкой. – Мы здесь.

Меж светлых стволов замелькали людские фигуры и скоро отряд воссоединился. Пришли все, кроме Светозара, убитого сколопендрой.

– Гей, Славута! Получай свою секиру!

Дрегович принял оружие и благодарно сжал Яру руку.

Боромир ошеломленно разглядывал корону, бормоча: «Золото! Как пить дать – золото!» Остальные, переговариваясь вполголоса, столпились вокруг этого чуда, и только Вишена с Тарусом неотрывно смотрели на рубиновый меч в руке Яра.

Клинок стал меньше, словно от него отделили один кинжал. Клинок, но не рубин, ибо камень на этот раз остался таким же крупным.

Вишена с Тарусом обменялись пристальными взглядами.

– Знаете, – неожиданно сказал Яр, – я заметил еще кое-что.

И он протянул вперед правую руку.

Рубин на его перстне стал немного крупнее.

– Что вы на это скажете?

Тарус хрипло ответствовал:

– Я скажу на это – раз!

Вишена понимающе кивнул.

Вечерело.

9. Под сенью трав

До самого утра утомленные путники беспробудно спали. Лишь Вишена, оставленный на страже, одиноко сидел у огня. В середине ночи он долго гонял по кустам настырного молодого вовкулака. Тускло мерцал костер, вкрадчиво поблескивали звезды, еле-еле тлели изумруды на мече, вовкулак взрыкивал и поскуливал, бегая кругами. В конце концов, так ничего и не добившись, Вишена плюнул и вернулся к огню. В кустах еще некоторое время вздыхали и возились, а после все затихло.

Ближе к рассвету Тарус отправил Вишену спать. Тот повалился прямо у костра и тотчас же захрапел. Чародей подбросил в жар сухих смолистых веток, протянул к огню руки и застыл на корточках, похожий на резного деревянного идола из какого-нибудь дальнего селения.

В этой позе застал его проснувшийся Боромир. Ярило-солнце взбирался все выше по хрустально-синей глади небосвода и насквозь пронизывал веселый березняк. Покряхтывая, Боромир уселся рядом с Тарусом.

Отряд просыпался. Встал Роксалан, проверил лук, кликнул Дементия и Пристеня и подался с ними в лес. Зашевелились венеды, спавшие как всегда в походе голова к голове, кругом. Славута, посмеиваясь, расталкивал здоровяка-Омута, который сердито отмахивался и что-то невнятно бормотал. Яр, глядя на это, покатывался со смеху, то и дело опрокидываясь на кучу веток, служившую ему постелью. Один Вишена продолжал спать невзирая на возню.

Охотники добыли оленя. Дементий и Пристень принесли его на короткой жерди. Пока разделывали да хлопотали у костра, Тарус и Боромир отвели в сторону Яра.

Мальчишка не знал, что заставило его ударить в смертельную точку из теле сколопендры. Все произошло само-собой: удар, и гадина мертва. Меч слушался охотно, броню пробивал, словно наст на снегу. Перстень? А что перстень? Сидит себе на пальце, врос, притаился… Но не мешает, нет. Да и не замечаешь его вовсе. А хотя… Нет, нет, ерунда это, кажется, небось, только. Что? Сказывать? Ну, лады… Когда меч в правой руке держишь, он будто бы легче, рука почти не устает. И слушается, вроде, тогда охотнее. Что замечу? Странное? Ну, да, скажу, конечно, если замечу…

Купава и Соломея набрали пропасть грибов-сморчков, пошедших с олениной куда как в охотку!

В путь пустились за час до полудня, как следует отдохнув.

Березняк скоро кончился и дорогу им перечеркнула река. Миновали ее быстро, по камням на близком перекате, едва замочив ноги. За рекой лес уже не рос, раскинулись привольные зеленеющие луга. Зайцы так и шмыгали у ног, а в резко-прозрачном воздухе мелькали быстрые тени ястребов-охотников.